Под стягом победным

VI

Дальше детали путешествия стали менее отчетливыми и мешались в голове – до того дня, когда окружающая местность приобрела неестественную предгрозовую четкость. Оглядываясь на предыдущие дни, легче всего было вспомнить, что Буш выздоравливал. С той ночи, когда из раны вынули лигатуру, он уверенно шел на поправку. Силы возвращались с быстротой, удивившей бы всякого, не знакомого с его здоровьем и спартанским образом жизни. Вскоре его уже не надо было поддерживать под плечи, чтобы напоить, он садился сам.

Эти подробности Хорнблауэр мог при желании вспомнить, но все остальное смешалось в кучу. Он помнил, что долгие часы стоял у окна, и почти все время на голову капал дождь. То были часы глубокого душевного упадка, позже Хорнблауэр вспоминал их, как выздоравливающий вспоминает канувшие в горячке дни. Трактиры, где они останавливались, и лекари, которые навещали Буша, перепутались в памяти. Он помнил неумолимую череду табличек на почтовых станциях, настойчиво напоминавших, что до Парижа остается все меньше километров: Париж – 525, Париж – 383, Париж – 285; где-то после этого они съехали с государственного тракта № 9 на государственный тракт № 8. Каждый день приближал их к Парижу и смерти, с каждым днем Хорнблауэр все больше впадал в уныние. Иссуар, Клермон-Ферран, Мулэн; он читал названия городов и тут же забывал.

Осень осталась за Пиренеями. Началась зима. Холодные ветры тоскливо раскачивали облетевшие деревья, поля лежали бурые и безлюдные. По ночам Хорнблауэра мучили кошмары, которых он не мог вспомнить по утрам, дни он проводил, стоя у окна и вперив невидящий взгляд в скучные, мокрые от дождя равнины. Казалось, он провел годы в спертом, пахнущем кожей воздухе, под стук конских подков, постоянно видя краем глаза Кайяра с эскортом чуть позади кареты.

В один из самых тоскливых вечеров его не вывела из оцепенения даже неожиданная остановка, которая вполне могла бы развеять дорожную арестантскую скуку. Он тупо наблюдал, как Кайяр проехал вперед узнать причину задержки, так же тупо понял из разговора, что одна лошадь потеряла подкову и захромала. Он отрешенно наблюдал, как распрягают несчастную лошадь, без любопытства слушал, как проезжий торговец на вьючном муле отвечает Кайяру на вопрос о ближайшей кузнице. Два жандарма черепашьим шагом двинулись по боковой дороге, ведя хромую лошадь в поводу, запряженная тройкой карета двинулась к Парижу.

Ехала она медленно. До того им редко случалось путешествовать в темноте, но теперь, похоже, ночь грозила застигнуть их далеко от города. Буш и Браун оживленно обсуждали это экстраординарное происшествие – Хорнблауэр слышал их шуточки, но не воспринимал умом, как живущий у водопада человек не замечает шума воды. Тьма сгущалась, хотя было еще совсем не поздно. Небо заволокли черные тучи, ветер угрожающе шумел в облетевших кронах.

Даже безразличный ко всему Хорнблауэр это приметил, а вскоре обнаружил и другое: бьющий в лицо дождь сменился серой крупой, а затем и снегом; большие снежинки холодили ему губы, и он потрогал их языком. Жандарм зажег лампу на козлах; плащ его запорошило снегом, тускло искрящимся в свете лампы. Копыта стучали приглушеннее, колеса скользили почти беззвучно, карета двигалась все медленнее, увязая в снегу. Кучер безжалостно нахлестывал усталых лошадей – ветер дул им прямо в морды, они то и дело норовили уклониться с пути.

Хорнблауэр обернулся к подчиненным – сквозь переднее окошко проникало совсем немного света от лампы, так что он еле различал, где они есть. Буш лежал, укрытый одеялами, Браун кутался в плащ, и Хорнблауэр вдруг понял, что очень холодно. Он молча закрыл окно, оставшись в пахнущем кожей тесном пространстве. Он не заметил, когда отпустило оцепенение.

– Храни Господь тех, кто в море в такую ночь, – сказал он бодро.

В темноте его спутники рассмеялись. По их смеху он понял, что они заметили его уныние, жалели его эти несколько дней и теперь радуются первым признакам выздоровления. Интересно, чего они от него ждут? В отличие от него они не знают, что в Париже двоих должны расстрелять. Что толку ломать себе голову, если их стерегут Кайяр и шесть жандармов? Если Буш – беспомощный калека, разве им убежать? Они не знают, что мысль оставить Буша и бежать вдвоем Хорнблауэр отмел с порога. Положим даже, это бы ему удалось. Что ж, он вернется в Англию и объявит, мол, лейтенанта я бросил на верную смерть? Как на это посмотрят? Может быть, посочувствуют, пожалеют, поймут – нет, лучше пусть его расстреляют рядом с Бушем, пусть он никогда больше не увидит леди Барбару, не увидит новорожденного. И лучше провести оставшиеся дни в апатии, чем изводиться несбыточными планами. И все же перемена погоды его раззадорила. Он смеялся и болтал, чего не было с ним после Безьера.

Карета ползла во тьме, ветер ревел. На окна налип мокрый снег и не таял – слишком холодно было внутри. Не раз и не два карета останавливалась, и Хорнблауэр, высунувшись наружу, видел, как кучер и жандарм очищают конские копыта от смерзшегося снега.

– Если до ближайшей почтовой станции больше двух миль, – объявил он, опускаясь на сиденье, – мы доберемся до нее через неделю.

Теперь они, похоже, въехали на горку, лошади пошли быстрее, почти побежали, карету мотало из стороны в сторону. Вдруг снаружи донеслись яростные крики:

– Эй! Стой! Тпру!

Карета развернулась и встала, опасно наклонясь на бок Хорнблауэр бросился к окну и выглянул. Карета остановилась на самом берегу реки: прямо под колесами струилась черная вода. В двух ярдах от Хорнблауэра моталась привязанная к колышку лодка. Другой берег терялся в темноте. Жандарм бежал к лошадям, чтобы взять их под уздцы; они пятились и фыркали, напуганные близостью воды.

Где-то в темноте карета свернула с тракта на проселочную дорогу, кучер еле-еле успел натянуть поводья, не то бы они свалились в реку. Кайяр сидел на лошади и злопыхал.

– Ну кучер, ну мастер. Что б тебе заехать прямо в реку – избавить меня от необходимости писать на тебя докладную. Эй, чего стоите? Хотите здесь ночевать? Вытаскивайте карету на дорогу, болваны.

Снег валил, снежные хлопья с шипением таяли на горячих лампах. Кучер успокоил лошадей, жандармы отошли в сторону, щелкнул бич. Лошади дернулись, оступаясь, нащупывая копытами опору, карета задрожала, но не тронулась с места.

– Эй! – заорал Кайяр. – Сержант и ты, Пеллатон, берите лошадей. Остальные, толкайте колеса. Ну, разом! Толкай! Толкай!

Карета проехала ярд и снова встала. Кайяр ругался на чем свет стоит.

– Если бы господа вышли из кареты и помогли, – предложил жандарм, – может, мы бы ее и сдвинули.

– Пусть помогут, если не хотят ночевать в снегу, – отвечал Кайяр, не снисходя до того, чтобы лично обратиться к Хорнблауэру. Тот сперва решил было, что пошлет Кайяра ко всем чертям – это было бы приятно. С другой стороны, он не хотел ради мелочного удовлетворения обрекать Буша на ночевку в холодной карете.

– Идем, Браун, – сказал он, проглатывая обиду, открыл дверцу и выпрыгнул на снег.

Теперь карета стала легче, и на спицы давили пять человек, но сдвинуть все равно не могли. На крутой берег намело снега, усталые лошади беспомощно барахтались.

– Черт, что за калеки! – орал Кайяр. – Кучер, сколько до Невера?

– Шесть километров, сударь.

– То есть, по-твоему шесть. Десять минут назад ты был уверен, что едешь по тракту. Сержант, скачите в Невер за помощью. Найдите мэра. Именем Императора приведите сюда всех здоровых мужчин. Рамель, поезжай с сержантом до тракта, там останешься и будешь ждать, иначе они нас не найдут. Скачите, сержант, чего вы ждете? Остальные, привяжите лошадей. Накройте им спины своими плащами. Согреетесь, разгребая с берега снег. Кучер, слезай с козел и помоги им.

Темень сгустилась. В двух ярдах от горящей лампы было не видно ни зги, ветер оглушительно свистел, заглушая возню жандармов, которые разгребали снег чуть поодаль. Чтобы согреться, Хорнблауэр притоптывал и хлопал себя руками. Однако снег и холодный ветер бодрили, в карету лезть не хотелось. Он очередной раз взмахнул руками, когда в голове блеснула идея. Он замер с поднятыми руками, потом из нелепого страха, что мысли его прочтут, принялся притоптывать и охлопываться еще более ожесточенно. К лицу прихлынула горячая кровь, как всего, когда он продумывал смелое решение – когда сражался с «Нативидадом» или буксировал «Плутон» в шторм у мыса Креус.

Чтобы бежать, нужен способ тащить беспомощного калеку, теперь в двадцати футах от них качалось на воде идеальное средство передвижения – привязанная к колышку лодка. В такую ночь легко сбиться с пути – но только не на реке, достаточно отталкиваться от берегов, и течение понесет их быстрее скачущей лошади. Несмотря на это, план был совершенно отчаянный. Сколько дней они пробудут во Франции на свободе, двое здоровых мужчин и один безногий? Они замерзнут, умрут от холода, утонут, наконец. Однако это шанс, иначе им расстрела не избежать. С интересом Хорнблауэр отметил, что теперь, когда он принял решение, горячка пошла на убыль. Он сообразил, что лицо его сведено грозной решимостью, ему стало смешно, и он снова улыбнулся. В качестве героя он всегда казался себе немного комичным.

Браун топтался возле кареты. Хорнблауэр заговорил, стараясь, чтобы голос его звучал тихо и обыденно.

– Мы убежим в этой лодке, Браун, – сказал он.

– Есть, сэр, – отвечал Браун таким тоном, словно Хорнблауэр пожаловался на холод, и повернулся к почти невидимому Кайяру – тот мерил шагами снег за каретой.

– Надо заткнуть ему рот, – сказал Хорнблауэр.

– Есть, сэр. – Браун секунду помедлил. – Лучше, если это сделаю я, сэр.

– Очень хорошо.

– Сейчас, сэр?

– Да.

Браун сделал два шага к ничего не подозревающему Кайяру.

– Эй, – позвал он, – эй.

Кайяр повернулся и тут же получил мощный удар в челюсть, удар, в который Браун вложил все свои четырнадцать стоунов веса. Кайяр упал на снег, Браун, как тигр напрыгнул на него сверху, Хорнблауэр был уже рядом.

– Завяжи его в плащ, – приказал Хорнблауэр. – Держи за горло, пока я расстегну пуговицы. Жди. Вот лента. Замотай пока голову.

Лента Почетного Легиона несколько раз обвила голову несчастного. Браун перевернул извивающееся тело, и, прижимая коленом загривок, связал Кайяру руки шейным платком. Носовой платок Хорнблауэра стянул тугим узлом лодыжки. Согнув тело вдвое, они обмотали его плащом и связали перевязью. Буш, лежа на носилках в темноте, услышал, что дверца открылась и на пол плюхнулось что-то тяжелое.

– Мистер Буш, – сказал Хорнблауэр – формальное «мистер» пришло само собой, как только он начал действовать. – Мы бежим в лодке.

– Удачи, сэр, – сказал Буш.

– Вы отправляетесь с нами. Браун, берись за этот край. Подымай. Право руля. Так держать.

Буш вместе с носилками оказался снаружи. Его несли к реке.

– Подтащи лодку, – командовал Хорнблауэр. – Обрежь трос. Ну, Буш, дайте я закутаю вас в одеяло. Вот мой плащ, накройтесь им. Делайте, что приказано, мистер Буш. Берись с другого края, Браун. Клади на кормовое сиденье. Опускай. Садись на переднюю банку. Весла. Хорошо. Отваливай. Весла на воду.

С зарождения идеи прошло шесть минут. Теперь они, свободные, несутся по черной реке, а связанный Кайяр с кляпом во рту валяется на дне кареты. На какую-то секунду Хорнблауэр задумался, не задохнется ли Кайяр прежде, чем его обнаружат, и тут же понял, что ему это безразлично. Личные адъютанты Бонапарта, в особенности если они – полковники жандармерии, должны знать, что их грязная работа сопряжена с определенным риском. Хорнблауэру и без Кайяра было о чем подумать.

– Суши весла, – сказал он Брауну. – Пусть плывет по течению.

Было темно, хоть глаз выколи – с кормовой банки Хорнблауэр не различал даже поверхность воды. Кстати, он не знает, что это за река. Но все реки впадают в море! Море! При воспоминании о свежем бризе и кренящейся палубе Хорнблауэра охватила жгучая ностальгия, и он заерзал на банке. В Средиземное или в Атлантическое, неизвестно, но если очень повезет, река вынесет их в море, а моря принадлежат Англии. Он доберется до дома, живой, свободный, он увидит леди Барбару, Марию, ребенка.

Ветер завывал, наталкивал за шиворот снега (банки и дно лодки уже покрывал густой белый слой), разворачивал лодку и дул Хорнблауэру уже не в щеку, а в лицо.

– Разверни ее носом к ветру, – приказал он Брауну, – и легонько греби.

Чтобы течение несло их быстрее, нужно уравновесить действие ветра, иначе он погонит их к берегу или даже вверх по реке, в такой тьме ничего не разберешь.

– Удобно вам, мистер Буш? – спросил Хорнблауэр.

– Так точно, сэр.

Буша было еле видно. Серые одеяла уже занесло снегом.

– Хотите лечь?

– Спасибо, сэр, я лучше посижу.

Волнение схлынуло, и Хорнблауэр начал мерзнуть. Он ухе собирался сказать Брауну, что возьмет весло, когда Буш снова заговорил:

– Простите, сэр, но вы ничего не слышите?

Браун перестал грести, все трое прислушались. В шуме ветра угадывался далекий монотонный рев.

– Хм, – сказал Хорнблауэр встревоженно.

Рев нарастал, и внезапно они различили шум бегущей воды. Что-то возникло во тьме совсем рядом с лодкой – то был полускрытый водой камень, различимый лишь по кипению белой пены вокруг. Он возник и тут же скрылся за кормой, подтверждая, что лодка и впрямь несется стремительно.

– Черт! – выговорил Браун.

Лодка закружилась, задергалась. Вся вода вокруг была белая, стремнина оглушительно ревела. Они сидели, вцепившись в банки, бессильные что-либо сделать. Лодка бешено раскачивалась. Хорнблауэр сбросил с себя оцепенение – ему казалось, что оно длилось полчаса, не меньше, хотя, вероятно не прошло и двух секунд.

– Дай мне весло, – приказал он Брауну. – Будешь отталкиваться по левому борту, я – по правому.

Он протянул руку и нашел в темноте весло; лодка повернулась, замедлилась, снова понеслась вперед. Кругом ревели перекаты. Правый борт зацепился за камень, ледяная вода хлынула Хорнблауэру на ноги. Он уже тыкал в камень веслом, яростно, почти вслепую. Лодка повернулась, он толкнул еще. В следующую секунду они миновали камень. Воды налилось по самые банки, лодка лениво раскачивалась. Еще один камень со свистом пронесся мимо, но рев воды уже стихал.

– Тысяча чертей! – ругнулся Буш почти ласково. – Проскочили!

– Не знаешь, Браун, есть ли в лодке черпак?

– Да, сэр, когда я садился, он был у меня под ногами.

– Отыщи его и вычерпай воду. Дай мне другое весло.

Жалко было слышать, как Браун ищет в ледяной воде плавающую деревянную плошку.

– Нашел, сэр, – доложил он, и за борт через равные промежутки времени заплескала вода.

Миновав перекаты, они снова ощутили ветер. Хорнблауэр развернул лодку носом к нему и легонько налег на весла – предыдущие события показали, что так они действительно помогают течению уносить лодку от погони. Судя по тому, как быстро они миновали перекаты, течение стремительное – нечего удивляться, ведь несколько дней шел дождь, и реки вздулись. Хорнблауэр рассеянно думал, что же это за река, здесь, в самом сердце Франции. Из тех, что он знал, подходила одна Рона, но Рона, наверно, миль на пятьдесят восточнее. Вероятно, река, по которой они идут, берет начало в Севеннских горах, чьи подножия карета огибала последние два дня. В таком случае она течет на север, а потом, вероятно, поворачивает на запад – возможно, это Луара или ее приток. А Луара впадает в Бискайский залив у Нанта милях в четырехстах отсюда. Хорнблауэр попытался вообразить реку в четыреста миль длинной, и каково оно будет – пройти ее от истоков до устья в середине зимы.

Неприятный, неизвестно откуда взявшийся звук вернул его на землю. Пока он пытался понять, что же это, звук повторился, на этот раз более отчетливо, лодка дернулась и замедлилась. Они проскребли дном о скрытый под водой камень, торчащий, как нарочно, на такой глубине, чтобы задеть киль. Еще один камень, покрытый белой пеной, пронесся совсем рядом, параллельно лодке, подсказав Хорнблауэру то, о чем иначе бы он в темноте не догадался: на этом отрезке река течет на запад, потому что ветер с востока, а он греб против него.

– Сейчас опять начнется, сэр, – сказал Буш. Они уже слышали нарастающий рев воды.

– Бери весло и следи за левой стороной, Браун, – сказал Хорнблауэр, вставая.

– Есть, сэр, – сказал Браун и сообщил, забирая весло: – Я почти все вычерпал.

Лодка снова закачалась, пританцовывая на стремительной воде. Нос пошел вверх, потом вниз – они преодолели небольшой порог, Хорнблауэра тряхнуло, вода на дне плескала у щиколоток. Перекат ревел оглушительно, по обеим сторонам лодки кипела белая пена. Лодка вертелась и раскачивалась. Что-то с треском ударило в левый борт. Браун безуспешно пытался оттолкнуться, Хорнблауэр пришел ему на помощь, и вдвоем они вытолкнули лодку. Она снова понеслась, качаясь и подпрыгивая. Хорнблауэр в темноте ощупал планширь, но, по-видимому, пострадала лишь пара досок наружной обшивки – легко отделались. Теперь зацепило киль – лодка опасно накренилась, Буш и Хорнблауэр упали, но она освободилась сама и понеслась дальше по ревущей стремнине. Грохот стихал – перекат остался позади.

– Я вычерпаю, сэр? – предложил Браун.

– Да. Передай весло.

– Свет справа по курсу! – вмешался Буш.

Хорнблауэр оглянулся через плечо. Несомненно, это был огонек, за ним другой, дальше светились еще огни, едва различимые сквозь метель. Это прибрежная деревня или город – в последнем случае это Невер, до которого, если верить кучеру, оставалось десять километров. Они проделали уже четыре мили.

– Тихо, – прошипел Хорнблауэр. – Браун, не вычерпывай пока.

Удивительно, как быстро он вновь почувствовал себя хозяином своей судьбы – стоило увидеть во тьме путеводные огоньки, неподвижные ориентиры в бредовом неустойчивом мире. Он опять знал, куда течет река – ветер дул по течению. Веслами он развернул лодку туда же – ветер и течение понесли ее, огоньки быстро скользили мимо. Снег бил в лицо – едва ли кто-нибудь выйдет на улицу в такую ночь, чтобы их заметить. И уж конечно, лодка несется быстрее, чем плетутся верховые жандармы, которых отправил в город Кайяр. До ушей вновь долетел рев воды, но не такой, как у переката. Хорнблауэр обернулся через плечо и увидел мост, белый под снегом на фоне ночной тьмы. Он начал лихорадочно грести, сначала одним веслом, потом двумя, правя в середину пролета. Нос лодки пошел вниз, корма задралась – вода, подпруженная мостом, неслась в пролет, вниз. Хорнблауэр торопился разогнать лодку, чтоб проскочить водоворот, который, подсказывал ему инстинкт моряка, сразу за мостом. Край арки задел склоненную над веслами голову – так высоко поднялась вода. Под каменным сводом странно отдавалось эхо бегущей воды, но слышали они его не больше секунды – лодку вынесло наружу, и Хорнблауэр что есть силы налегал на весла.

Мелькнул последний огонек на берегу, и они вновь остались без ориентиров в кромешной тьме.

Хорнблауэр перестал грести.

– Черт! – сказал Буш, на этот раз с полной серьезностью. Ветер ревел, снег слепил. С бака донесся призрачный смешок.

– Храни Господь тех, кто в море в такую ночь, – сказал Браун.

– Вычерпывай, Браун, а шутки прибереги на потом, – рявкнул Хорнблауэр. Однако он захихикал, правда, слегка задетый тем, что матросская кость отпускает шуточки в присутствии капитана и первого лейтенанта. Истерический смех часто нападал на него в трудные или опасные минуты, и теперь он хихикал, налегая на весла и сражаясь с ветром – по тому, как входили в воду лопасти, он чувствовал, что лодку сносит. Он перестал смеяться только сообразив, что пожелал спасения морякам не более двух часов назад. Казалось, недели две миновали с тех пор, как он дышал спертым воздухом кареты.

Лодка заскребла по гальке, застряла, проехала по дну еще немного и замерла. Сколько Хорнблауэр ни толкал веслами, она не трогалась с места.

– Будем выталкивать, – сказал он, кладя весла. Он ступил в ледяную воду, оскользаясь на камнях, рядом заплескал Браун. Вдвоем они легко столкнули лодку, забрались обратно, и Хорнблауэр торопливо схватил весла, чтобы развернуть ее носом к ветру. Однако через несколько секунд они снова сели на мель. Это было началом кошмара. В темноте Хорнблауэр не мог понять, из-за чего это происходит – то ли ветер гнал их к берегу, то ли река поворачивала, то ли они заплыли в мелкое боковое русло. Во всяком случае, им раз за разом приходилось вылезать и толкать лодку. Они спотыкались и скользили на невидимых камнях, они проваливались по пояс в невидимые ямы, их било и царапало в этой дикой игре в жмурки с коварной рекой. Холод пробирал до костей, борта лодки обмерзли. Внезапно Хорнблауэр испугался за Буша, который, в плаще и одеялах, сидел на корме.

– Как вы там, Буш? – спросил он.

– Отлично, сэр, – отозвался Буш.

– Не замерзли?

– Ничуть, сэр. Вы же знаете, сэр, я теперь могу промочить только одну ногу.

Хорнблауэр, по щиколотку в воде выталкивая лодку с бесконечной невидимой мели, подумал, что Буш, наверно, бодрится через силу. Даже в одеяле он наверняка окоченел от холода, да и промок, вероятно. А ведь ему надо лежать в постели. Буш может умереть в эту же ночь. Лодка соскользнула с мели, Хорнблауэр провалился по пояс в ледяную воду. Он полез через качающийся планширь, Браун, который, похоже, ушел под воду с головой, барахтался с другого борта. Оказавшись в лодке, оба жадно схватились за весла, торопясь согреться, пока совсем не промерзли на ветру.

Течение вновь несло лодку. Следующий раз их прибило к прибрежным деревьям – ивам, догадался Хорнблауэр в темноте. Ветки, за которые они задевали, осыпали снегом, царапали, хлестали по лицам, удерживали лодку – приходилось шарить во тьме, находить и убирать преграду. К тому времени, как они миновали ивы, Хорнблауэр решил, что перекаты лучше, и захихикал, стуча от холода зубами. Разумеется, перекаты не заставили себя ждать – скальные берега сблизились, и река, бурля, устремилась через небольшие пороги.

Хорнблауэр постепенно уяснил себе, что представляет из себя река: долгие быстрые протоки, чередующие с каменистыми стремнинами, разбросанными там и сям в соответствии с особенностями ландшафта. Лодку, вероятно, построили примерно там же, где они ее нашли, и держали для перевоза. Наверно, хозяева ее были крестьяне, и, скорее всего, она редко удалялась от дома больше чем на полмили. Хорнблауэр, отталкивая ее от камня, сомневался, чтоб ей пришлось вернуться к берегу.

После перекатов они долго шли спокойно – как долго, Хорнблауэр оценить не мог. Они научились различать покрытый снегом берег за ярд или больше и держаться на расстоянии. Всякий раз берег помогал им определить направление течения относительно ветра, после чего, если в фарватере не было камней, можно было приналечь на весла, не опасаясь, что сядут на мель. Снег почти перестал, и те хлопья, что летели по ветру, очевидно, сдувало с берега. Теплее не стало: лодка обмерзла уже целиком, доски стали скользкими, только под ступнями оставалась проталина.

За десять минут они покрыли не меньше мили. Хорнблауэр не знал, сколько времени они в лодке. Но ясно, что пока вся местность покрыта снегом, их не нагонят, а чем длиннее окажется этот замечательный отрезок реки, тем в большей безопасности они будут. Он приналег на весло. Браун отвечал гребком на гребок.

– Пороги впереди, – сказал Буш через какое-то время.

Перестав грести, Хорнблауэр услышал далеко впереди знакомый шум бегущей по камням воды, предыдущий отрезок пути был слишком хорош, чтобы тянуться долго, сейчас их снова понесет, мотая и раскачивая.

– Браун, приготовься отталкивать по левому борту, – приказал он.

– Есть, сэр.

Хорнблауэр сидел с веслом наготове; вода за бортом была черная и маслянистая. Лодка вильнула. Течение увлекало ее вбок, и Хорнблауэр решил, что это хорошо: там, куда устремляется основная масса воды, больше вероятность проскочить порог. Грохот усиливался.

Хорнблауэр встал, чтобы взглянуть вперед.

– Господи! – выдохнул он.

Слишком поздно уловил он разницу в звуке. Перед ними были не перекаты, вроде пройденных, но нечто гораздо худшее. Перед ними была запруда – возможно, естественная преграда, у которой застревали камни, или некое искусственное сооружение. Обо всем этом Хорнблауэр думал, когда их уже вынесло на гребень. По всей длине вода переливалась через запруду, маслянистая на перегибе, и устремлялась к пенному хаосу внизу. Лодку увлекало в мощную широкую воронку, она ужасающе накренилась и пулей понеслась под уклон. Вода, в которую они врезались, была плотная, как кирпичная стена.

Водопад еще гремел у Хорнблауэра в ушах, мысли еще неслись лихорадочно, а вода уже сомкнулась над ним. Его тащило по каменистому дну, он не мог ничего поделать. Легкие разрывались. Это была смерть. На мгновение голова оказалась над водой – он вдохнул, воздух обжег горло, и тут его снова поволокло вниз, на каменистое дно, грудь разрывалась невыносимо. Еще глоток воздуха – дышать было больнее, чем задыхаться. На поверхность, опять на дно – голова шла кругом, в ушах гудело. Его тащило по подводным камням с грохотом, какого он не слышал ни в одну грозу. Еще глоток воздуха – он ждал его почти со страхом, но заставил себя вдохнуть – казалось, легче не делать этого, легче сдаться на милость раздирающей грудь боли.

Опять на дно, к грохоту и мучениям. Мысли проносились четко и ясно – он понимал, что с ним происходит. Он попал в воронку за плотиной, его выбросило на поверхность дальше по течению, увлекло возвратным потоком, опять потащило на дно, выбросило наружу, подарив возможность вдохнуть, и доволокло обратно. Теперь он был готов, когда его следующий раз вынесет на поверхность, отплыть вбок – он едва успел сделать несколько движений руками, а его уже вновь дотащило вниз. На этот раз боль в груди была еще невыносимее, и к ней прибавилась другая – боль в коченеющих руках и ногах. Потребовалась вся сила воли, чтоб в следующий раз снова вдохнуть и, жалко барахтаясь, проплыть чуть-чуть вбок. Его снова потащило вниз, на этот раз он был готов умереть, хотел умереть, лишь бы унялась боль. Под руку попалась сломанная доска с торчащими гвоздями – наверно, останки разбитой лодки раз за разом, бесконечно, крутятся вместе с ним в водовороте. Тут решимость на мгновение вернулась. Его вынесло на поверхность, он глотнул воздуха и поплыл, с ужасом ожидая, когда его снова потащит вниз. Удивительное дело – он успел вдохнуть второй раз, третий. Теперь он хотел жить – так упоительны были эти, не причиняющие боли, вдохи. Только он очень устал и очень хотел спать. Он встал на дно, упал – ноги не держали – заплескал в испуге, на четвереньках выбираясь из воды. Встав, сделал два шага и повалился лицом в снег, ногами в бушующую воду.

Поднял его человеческий голос, звучавший, казалось, в самом ухе. Подняв лицо, он увидел еле различимую фигуру в ярде или двух, которая голосом Брауна орала:

– Эй! Капитан! Капитан! Эй! Капитан!

– Я здесь, – простонал Хорнблауэр.

Браун склонился над ним.

– Слава Богу, сэр, – сказал он, потом громче: – Мистер Буш, капитан здесь.

– Хорошо, – отозвался слабый голос ярдах в пяти.

Хорнблауэр поборол омерзительную слабость и сел. Раз Буш жив, о нем надо позаботиться немедленно. Он раздетый и мокрый сидит на снегу под ледяным ветром. Хорнблауэр, пошатываясь, встал и ухватился за Брауна. Перед глазами плыло.

– Там свет, сэр, – хрипло сказал Браун. – Я уж собрался туда идти, если бы вы не откликнулись.

– Свет?

Хорнблауэр провел рукой по глазам и поглядел вверх. Ярдах в ста действительно мерцал огонек. Идти туда значит сдаться – вот первое, о чем он подумал. Остаться здесь значит умереть. Даже если они чудом разожгут костер и переживут ночь, их поймают утром – а Буш, безусловно, умрет. Когда Хорнблауэр замышлял побег, какие-то шансы у них были, теперь не осталось ни одного.

– Мистера Буша мы понесем, – сказал он.

– Есть, сэр.

Они побрели по снегу туда, где лежал Буш.

– Там на берегу дом. Мы понесем вас.

Хорнблауэр удивлялся, как при теперешней слабости может думать и говорить – это казалось фантастическим.

– Есть, сэр.

Они наклонились и подняли Буша, сцепив руки у него под коленями и за спиной; когда они его поднимали, с ночной рубашки потекла вода. Буш обхватил руками их плечи, и они, по колено в снегу, побрели вверх, к далекому огоньку.

Они спотыкались о скрытые под снегом валуны и кочки. Они скользили. Один раз они проехались по склону и упали. Буш вскрикнул.

– Ушиблись, сэр? – спросил Браун.

– Только задел культю. Капитан, оставьте меня здесь и попросите в доме, чтоб вам помогли.

Хорнблауэр сохранил способность думать. Без Буша они доберутся до дома быстрее, но легко вообразить, что начнется потом: расспросы, его неловкие ответы на ломаном французском, колебания. Тем временем Буш, мокрый и раздетый, будет сидеть на снегу. Полчаса-час его убьют, а может пройти и больше. А в доме совсем не обязательно найдутся помощники.

– Нет, – сказал Хорнблауэр бодро. – Уже немного. Подымай, Браун.

Они, шатаясь, двинулись к огоньку. Нести Буша было тяжело – голова у Хорнблауэра кружилась от усталости, руки, казалось, выдергивались из суставов. Однако под скорлупой усталости мозг работал быстро и неутомимо.

– Как вы выбрались из реки? – спросил он, удивляясь звуку собственного голоса.

– Течение прибило меня к берегу, – сказал Буш с некоторым удивлением. – Я только успел сбросить одеяло, как задел о камень, и тут же Браун меня вытащил.

– Ясно, – сказал Хорнблауэр.

Причуды реки могут быть совершенно фантастическими: они оказались в воде на расстоянии какого-то ярда, но его утащило на дно, а их благополучно выбросило на берег. Они не догадываются о его отчаянной борьбе за жизнь, и никогда не узнают – он не сможет им рассказать. Дыхание вырывалось тяжело, и казалось – он отдал бы все, лишь бы положить свою ношу на снег и отдохнуть пару минут, но гордость не позволяла, и они брели, спотыкаясь о скрытые под снегом неровности почвы. Огонек приближался. Тихо залаяла собака.

– Окрикни их, Браун, – сказал Хорнблауэр.

– Эй, – заорал Браун. – Эй, в доме!

Уже две собаки разразились оглушительным лаем.

– Эй! – снова заорал Браун, и они двинулись дальше. Загорелось еще окно. Похоже, они были в саду – Хорнблауэр чувствовал, как ломаются под ногами стебли, розовый куст зацепил его за штанину, она порвалась. Собаки яростно лаяли. Вдруг из темного нижнего окошка раздался голос.

– Кто там? – спросил он по-французски.

Хорнблауэр напряг усталые мозги в поисках ответа.

– Трое, – сказал он. – Раненые.

Ничего лучшего он не придумал.

– Подойдите, – сказал голос.

Они прошли вперед, скользя на невидимом уклоне, и остановились в квадрате света из большого окна на первом этаже, двое оборванцев и Буш в ночной рубашке у них на руках.

– Кто вы?

– Военнопленные, – сказал Хорнблауэр.

– Пожалуйста, подождите, – вежливо сказал голос.

Они дрожали на снегу, пока рядом с освещенным окном не открылась дверь. В прямоугольнике света стоял человек.

– Входите, господа, – сказал вежливый голос.