Под сводами высокой лжи

ТАТЬЯНА

Состоявшийся в «Папирусовом доме» фуршет не отличался пышностью. В скромном, но стильном зале – гладкие белые стены, пол в крупную чёрную и белую клетку – вдоль стен вытянулись покрытые синей скатертью столы с закуской и выпивкой, по углам помещения красовались огромные букеты ярко-рыжих цветов, похожие на застывшие брызги салюта. При входе в зал на небольшом столике лежали высокие стопки книг. Собралось человек пятьдесят: почти половину составляли журналисты, остальные были финансисты и гости из некоторых других книжных издательств. Кое-кого из приглашённых Юрий знал лично, но в основном лица были незнакомые.

Собираясь на презентацию, Таня заметно нервничала. С раннего утра она была на взводе, разбила две чашки и едва не проткнула себе ногу выскользнувшим из рук тяжёлым кухонным ножом. Полётов всячески старался успокоить её, но она отмахивалась, бодрилась:

– Ладно, ладно, не маленькая уже. Справлюсь. Вот придём туда, и я тотчас успокоюсь.

– Чего ты нервничаешь так?

– Не знаю. Рубеж какой-то. Слишком много торжественности в душе.

– Я тебя не узнаю.

– Сама не узнаю себя, – она неуверенно улыбнулась. – Вся издёргалась. Как видишь, психологи тоже умеют психовать…

Но войдя в банкетный зал, Таня сразу изменилась, взгляд наполнился уверенным спокойствием, на губах заплясала чарующая улыбка.

– Вот я и в порядке, милый, – шепнула она на ухо Юрию и подтолкнула его вперёд. – Иди, принимай поздравления.

Юра сразу увидел Кинжалову и направился к ней:

– Здравствуй, Катюша.

Как же она была не похожа на себя прежнюю! Держалась подчёркнуто доброжелательно со всеми, но в чертах её лица легко угадывались своенравность и жёсткость профессионального дельца.

– Рада тебя видеть, Юрка.

Она потянулась губами, чтобы поцеловать его, но чмокнула только воздух, обозначив поцелуй в нескольких сантиметрах от щеки Полётова.

– Я тоже.

– Ты почти не изменился. Впрочем, нам ещё далеко до того возраста, когда люди становятся неузнаваемыми. Про твои дела не спрашиваю, знаю, что всё в порядке, читаю всё, что ты пишешь. Или почти всё. Теперь вот и книги прочла залпом.

– Странно, что мы так долго не виделись. И странно, что наши дороги пересеклись нынче именно на книжном поприще. Теперь мы в некотором роде партнёры.

– Ты получил авторские экземпляры?

– Да. Вчера Татьяна привезла.

– У тебя потрясающий литературный агент.

– Вообще-то она не агент, а моя жена. Просто у меня не было ни времени, ни желания заниматься издательскими делами, вот она и взвалила на себя эту ношу.

– Жена? – Юрию показалось, что Кинжалову эта информация немного смутила.

– Мы, правда, ещё не расписаны, – добавил Полётов, следя за реакцией Катерины. В этой женщине не осталось и следа от той девчонки, с которой Юрий когда-то занимался «невинным» сексом. Она смотрела на него как собственница. Он улыбнулся и тронул Катю за руку. – А твой супруг, я слышал, по банковскому делу?

– Да. Впрочем, наши отношения скорее похожи на деловые, чем на семейные, – она взяла с подноса бокал с белым вином и наморщила носик. – Ты меня понимаешь? Я практически свободна. У каждого из нас своя жизнь, – она взяла Юрия под локоть, и Полётов мысленно усмехнулся.

К ним то и дело подходили, завязывали какие-то бессмысленные разговоры, и он привычно улыбался, шутил, отвечал на вопросы. Время от времени он поглядывал на Татьяну. Вокруг неё суетились мужчины, протягивали визитные карточки, предлагали вино. Один раз Юрий встретился с Таней взглядом. Она подмигнула ему, и в её глазах Полётов увидел бездну счастья…

«Нет в мире второй такой женщины, – в который раз подумал он. – Мне выпала самая удачная карта».

Вечером, когда они вернулись домой, она увлекла Юрия на диван. Прижалась к его плечу головой, поджала ноги и тихонько вздохнула.

– Я очень счастлива сегодня. А ты?

– Наверное.

– Ты не уверен? Тебе чего-то не хватает?

– Не знаю. Я ещё не переварил случившееся. Не свыкся с тем, что я писатель.

– Ты уже давно писатель! Как ты этого не понимаешь! Ты писатель не потому, что твои книги опубликованы, а потому что ты пишешь!

– Но теперь я не просто писатель, а писатель изданный. И это вселяет в меня незнакомое чувство. Счастлив ли я? Думаю, что да. Но во мне какая-то расслабленность. Может, усталость?

– Как тебе твоя Кинжалова?

– Акула.

– Да, хищное существо, – согласилась Татьяна. – Скажи, а у тебя с ней было что-нибудь раньше?

– Ой, не спрашивай о моих прошлых женщинах. Ты же не из таких, кому надо знать всю эту мелочь.

– Я не из таких, но я видела её глаза сегодня. Она постелила тебе под ноги ковровую дорожку. Приглашает. Хочет заполучить тебя.

– У нас с ней были забавные отношения, – Юрий замолчал, размышляя, затем вкратце рассказал, что связывало его с Катей.

– О! – воскликнула Татьяна, когда он закончил. – Она приложит все силы, чтобы затащить тебя в постель. У неё комплекс незавершённых отношений.

– Что ж, – засмеялся Полётов, – буду отбиваться.

– Она нравится тебе?

– Мне нравятся многие… Давай-ка выпьем по бокалу шампанского. Теперь можно забыть обо всех, раздеться, сбросить маски официальных лиц…

Таня поднялась с дивана и подошла к столу, на котором лежало три пачки книг. Задумчиво провела рукой по ним.

– Сбывающиеся мечты пробуждают грусть, – проговорила она. – Тащи бутылку, милый. Ляжем в постель, будем пить и разговаривать, мечтать и вспоминать.

– Ты загрустила?

– Грусть – обратная сторона радости. Слишком много было положительных эмоций, теперь пришло время грустить.

– Тебе нравится грустить?

– Иногда нравится. Тосковать не люблю, а грустить можно. Жизнь надо вкушать с разными приправами, – направляясь в спальню, Таня на ходу стащила юбку.

Они проговорили всю ночь и уснули только под утро, обессилевшие от переполнявших их эмоций …

– Звонил папа, – донёсся голос Тани из комнаты, – поздравляет тебя, извиняется, что не смог приехать на презентацию.

Юра только что вернулся домой и ещё стоял в коридоре, не успев снять мокрую от снега куртку.

– Чёрт знает что на улице творится, – ворчал он.

Таня появилась в двери. Постояв несколько секунд в задумчивости, она проговорила:

– Папа сказал, что меня разыскивал Олег.

– Какой Олег? Твой бывший, что ли? Слушай, совсем забыл сказать тебе: я же видел его в Испании. Он, оказывается, теперь в Мадриде. В посольстве работает.

– Я не знала.

– Я тоже. Было большой неожиданностью столкнуться с ним нос к носу на приёме… Так он тебя разыскивает? Он разве в Москве сейчас?

Татьяна пожала плечами:

– Не знаю. Не поняла. Папа не стал давать ему телефон сюда. Он сказал, что Олег был сильно взволнован, чуть ли не испуган.

– Позвони ему сама, – предложил Юрий.

– Чего он вдруг вспомнил про меня? Мы после развода ни разу не общались. Я уж думала, что он забыл о моём существовании. Вы обо мне говорили при встрече?

– Нет, собственно, мы почти не разговаривали, перебросились ничего не значащими фразами. На виллу одного барона заплыли всякие крупные политические рыбы, и вдруг вижу – Олег! У меня чуть челюсть не отпала от удивления. Настоящий сюрприз.

– Разве он высокое положение занимает?

– Нет. И у меня много вопросов было к ребятам в связи с этим. Заставил он меня задуматься.

– Над чем? Он себя подозрительно вёл? Олег в чём-то замешан?

– Понятия не имею. Тань, я же не следственный отдел. У каждого своя работа. Я лишь собираю информацию… Если он тебя искал, ты уж звякни ему, полюбопытствуй, что ему понадобилось.

Телефон у Морозовых не отвечал. Лишь вечером трубку подняла мать Олега.

– Евгения Максимовна, здравствуйте, – заговорила Таня.

В ответ раздалось всхлипывание.

– Что случилось, Евгения Максимовна? – спросила Таня. – Вы плачете?

– Танечка, горе-то какое… Олежечекмой…

– Что такое? Что у вас?

– Олег… Нету больше его… Умер…

– Как умер? Когда? Что вы такое говорите? Он же только вчера моим родителям звонил, меня разыскивал.

Папа с ним разговаривал.

– Ночью сегодня… Он, Танечка, застрелился…

– Что?

Наступила долгая пауза. Татьяна почувствовала, как у неё в голове зашумело, где-то глубоко внутри медленно стала разрастаться холодная бездонная дыра, куда начало засасываться сознание.

«Застрелился! Какая-то глупость! Этого не может быть! Крепкий, здоровый, красивый… Застрелился! Не под машину попал, не на обледенелой лестнице оступился и голову раскроил, а застрелился! Сам! Разве такое возможно?»

– Он, Танечка, должно быть, попрощаться хотел с тобой… Сам не свой был весь день… Вчера… Метался по дому, ждал чего-то, ждал, лицом изменился… Мальчик мой… Почему же так? Танечка, что ж такое происходит? Скажи, что у него стряслось?

– Я давно не общалась с ним, я совсем ничего не знаю, Евгения Максимовна.

После продолжительного невнятного разговора Таня повесила трубку и подошла к Юрию.

– Олег покончил с собой. Ты в это можешь поверить? – Её лицо выражало полное недоумение. – Подробностей не знаю. С Евгенией Максимовной невозможно сейчас говорить… Олег застрелился… Что это значит?

Юрий, подумав, подошёл к телефону.

– Алло, Костя? Это Полётов. Привет. Ты про Морозова ничего не знаешь? Да, да, который в мадридском посольстве… Что? Его сюда вызвали?.. Почему спрашиваю? Потому, что он застрелился сегодня ночью… Что? – Юра внимательно слушал и в течение нескольких минут не произносил ни слова, затем кивнул: – Ах вот оно что… Значит, заподозрил… Ладно… Спасибо, я позже позвоню…

Полётов опустил трубку на рычаг и повернулся к Тане:

– Олега вызвали в Москву.

– Зачем?

– Якобы по делам. А вчера ему позвонили из прокуратуры. Судя по всему, он перепугался и поэтому покончил с собой.

– Не понимаю. Чего испугался? Неужто можно испугаться чего-то настолько сильно, чтобы наложить на себя руки? Ведь это какой страх надо испытать! Страх прежде всего перед наказанием. Во что он вляпался?

Юрий зажёг сигарету и неторопливо затянулся.

– Месяца два назад в нашем посольстве кто-то потерял зажигалку со встроенным фотоаппаратом. Шпионская игрушка. Стали всех проверять. Отпечатки пальцев были сильно смазаны, по ним ничего не определили. В фотоаппарате нашли чип с отснятым материалом.

Деталей не знаю… Павел говорит, что эксперты, проанализировав снимки, точно установили, что фотографировал Олег Морозов.

– Как это можно установить?

– Проверили, кто на снимке, в какое время и где сделан кадр, с кем сфотографированный человек разговаривал в ту минуту и так далее.

– Ты хочешь сказать, что Олег работал на кого-то?

– Понятия не имею, – Полётов пожал плечами. – Он поддерживал тесные отношения с некоторыми сотрудниками ЦРУ. Конечно, мог не знать, кто они. Теперь же всё объясняется… Мне сказали, что те снимки сами по себе никакого урона не нанесли бы нам. Похоже, он просто опробовал технику. Но контрразведка, видно, нащупала что-то ещё за Олегом. Наверное, ребята вышли на какие-то серьёзные факты, связанные с его работой в МИДе. Не просто же так он пустил себе пулю в лоб? Выходит, было что-то серьёзное на его совести…

– Не понимаю, – Таня была в замешательстве. – Что могло заставить его? Он был абсолютно обеспеченным: квартира, машина, положение… И вдруг шпионаж! Зачем ему это? Ради денег? Или его запугали?

Юрий пожал плечами.

– Юр, тебе не страшно? – Она заглянула ему в глаза.

– Почему мне должно быть страшно?

– Ты подумай: жил человек, я была с ним прекрасно знакома. И вдруг получается, что ничего-то я про него не знала. Какой он? Кто он?.. Застрелился! Ведь как надо сильно испугаться, чтобы пойти на такой шаг! Ведь надо было смерти бояться меньше, чем наказания! И ведь знал… Наверняка знал, что всё может кончиться так, иначе не держал бы дома пистолет. – Она опустилась в кресло и обхватила голову руками. – А кто ещё?

– Что «кто ещё»?

– Кто ещё из моих знакомых может оказаться шпионом? Ведь никого не заподозришь… Но получается, что подозревать можно любого! Это ужасно… Кто следующий застрелится? Сколько таких людей, которые работают против своей страны?.. И таких, как они, делают такие, как ты… Скажи, тебя не тяготит сознание того, что вы – ну, ты и вся твоя контора – превращаете людей в подонков, сволочей, предателей, заставляете их жить в постоянном страхе перед разоблачением?

– Поначалу тяготила. Теперь свыкся с этой мыслью. Сейчас есть только рутина. Если переживать из-за этого, то невозможно будет работать… Может, выпьем немного?

– Юр, ответь мне, – Таня поднялась и подошла к нему, – чувствуешь ли ты вину за то, что совращаешь людей? Совесть у тебя не болит?

– У государственных людей нет совести. Они не имеют на неё права.

Лицо у Полётова сделалось при этих словах чужим, неузнаваемо-холодным. Татьяне стало не по себе. Она не представляла, что Юрий мог быть таким.

– Но ты должен испытывать что-то, – неуверенно проговорила она.

– Что испытывает человек во время азартной игры?

– Но шпионаж – не игра. Гибнут люди. Ломаются судьбы. Совершаются государственные перевороты.

– Именно так. И всё это – большая игра… Ты спрашиваешь, бывает ли мне стыдно за мои поступки? Да, временами. Но чувства вины и стыда легко отступают, потому что я совращаю людей не из личных корыстных интересов и всё-таки не ради того, чтобы сделать из людей предателей. Это не самоцель. Такова специфика. Я добываю информацию. Почему во мне должно жить чувство вины? С таким же успехом каждый из нас должен переживать из-за того, что давит муравьев.

– Это не одно и то же.

– Так уж устроен мир: кто-то кого-то пожирает, чтобы выжить самому Государства не могут не пожирать друг друга. Разведчик не может оставаться в стороне, он исполняет то, что ему поручено… Пожирает кого-то, уничтожает кого-то, рушит чью-то жизнь…

– Мне не нравится такое мироустройство.

Таня посмотрела на него долгим взглядом, и Юра понял, что никогда не видел столь необъятного отчаянья и столь великой беспомощности в её глазах.

– Малыш, не думай об этом, – проговорил он, обняв её. – Мы пришли в эту жизнь. У нас нет выбора. Жизнь-это данность.

– Разве?

– Всё может быть только так, как оно есть.

– Разве? – повторила она.

– Убеждён.

– Пусть общество и не может измениться, – тяжело вздохнула Татьяна, – но нам-то не обязательно принимать участие в его страшных играх, правда? Мы же имеем право просто на жизнь?

– Это как?

– Ты можешь полностью посвятить себя литературе. А я посвящу себя тебе.

– Это мечты, Танюш.

– Но ведь мы имеем право друг на друга?

– Да.

– Тогда давай начнём быть рядом. Быть вместе.

– Как?

– Поедем куда-нибудь… – Она робко поглядела на него, будто боясь получить отказ сразу. – Ну, хотя бы для начала…

– И куда ты предлагаешь махнуть?

– В Африку, Индию, на Северный полюс… – сказала она. – Куда угодно можно. Мир огромен.

Он смотрел на Татьяну в течение нескольких секунд и вдруг решительно кивнул:

– Поехали в Индию.

– Ты серьёзно? – Она не поверила.

– Вполне. Давай паспорт, я сегодня же съезжу в турбюро.

– Так сразу?

– А чего тянуть? Уж решаться, то сразу. Время тикает, отпуск мой не вечен.

– А маршрут?

– Дели, Агра… – Юра пожал плечами. – Что там ещё любопытного? Бенарес какой-нибудь! Да в Индии, по-моему, в любую дыру заехать можно и увидеть что-нибудь историческое или религиозное, в самую захудалую глухомань.

Индия оглушила их зноем и буйством красок.

– После Испании мне здесь всё кажется диким, – сказал Полётов во время первой прогулки по улице. – Будто я хожу посреди мусорной свалки. Какое-то повсеместное ощущение грязи. Вселенская нищета…

– Есть такое, – согласилась Таня. – Может, на Востоке всюду так?

В ответ он пожал плечами.

– Но разве ты не чувствуешь в этом своеобразной прелести? – Таня потянула носом горячий воздух. – Тут даже пыль как-то иначе пахнет.

– Не спорю.

Уже на следующий день они отправились на туристическом автобусе в Варанаси. В путь тронулись рано утром, чтобы успеть как можно больше времени проехать до восхода солнца и тем самым спастись от его безжалостных лучей.

За окном тянулись поросшие кустарником пологие холмы, кое-где выпирали из коричневой земли громадные каменные глыбы, гладко вылизанные жарким ветром, мелькали чахлые глиномазанные хижины с крышей из пальмовых ветвей, бродили худые коровы с высокими горбами и сильно выступающими рёбрами, женщины, закутанные в пёстрые сари, несли на головах огромные корзины. Автобус мчался, вздымая за собой густые клубы пыли. Темнокожий водитель самозабвенно подпевал хриплому радиоприёмнику и покачивался в такт песням. Сидевший на переднем кресле гид неторопливо сообщал пассажирам факты из древней истории страны, сопровождая их стихами из «Рамаяны» и «Гиты».

Варанаси встретил туристов палящим солнцем и неописуемым шумом.

– У вас есть три часа на осмотр достопримечательностей, господа! – крикнул гид со ступенек автобуса.

– Ну? Как тебе эта провонявшая навозом и раскалённой пылью дыра? – спросил Полётов, выйдя на улицу. – Великий город Варанаси.

– Бенарес, – с улыбкой возразила Татьяна. – Мне больше нравится, когда его называют Бенарес. Как-то убедительнее звучит.

– И сказочнее, – добавил Юрий. – Если верить справочникам, то здесь находится более полутора тысяч храмов. Этакое вместилище святости… А заодно крематорий под открытым небом и центр массового утопления покойников. Честно сказать, не понимаю, как люди не боятся здесь заходить в реку, набитую трупами, и совершать омовение.

– Сейчас увидим, что тут такое, – Таня потянула его за собой.

Поплутав по узким извилистым улочкам Старого города, они в конце концов добрались до места, откуда им открылась великая река Ганг. К ней спускались толпы людей, все чем-то гремели, шумно разговаривали. Всюду на широкой каменной лестнице стояли велосипеды, сидели седовласые старики, шипели на сковородах и в котелках неведомые угощения, плакали и смеялись голые детишки, туристы сверкали объективами фотокамер. Тут и там виднелись обнажённые тела священных мужей, исхудавших до невозможности от длительного поста.

– Потрясно, – прошептал Полётов.

– Просто другой мир.

– Гарью, правда, тянет откуда-то, палёным…

Со всех сторон поднимались стены древних храмов, грязные, облупившиеся, заплёванные. Жаркий ветер тащил над головами клочья чёрного дыма.

– Господин! – послышалась из-за спины Полётова английская речь с ярко выраженным индийским акцентом. Голос звучал просительно, но не жалобно. – Возьмите лодку для прогулки! Я прокачу дешевле всех! Вы нигде больше не найдёте таких низких цен!

Юра обменялся взглядом с Татьяной:

– Поплывём?

– С удовольствием.

Лодочник услужливо согнулся, указывая путь к своей лодке.

– Здесь, сюда, осторожней, не опрокиньтесь…

Посудина с вёслами была старой, но крепкой. Зелёная краска, некогда покрывавшая борта, давно облупилась. Юра помог Татьяне усесться на гладкую лавочку и сам устроился рядышком. Раскалившееся на солнце сиденье источало жар.

На берегу шумная толпа индусов провожала в последний путь крохотного старичка. Его усадили со скрещенными худыми ногами на большую каменную плиту и привязали к ней. Старичок всё время заваливался, сминался, как ватная кукла. Хлопотливые друзья и родственники опутывали покойника толстыми веревками и закрепляли на нём ещё камни, хотя плиты, служившей мертвецу троном, хватило бы вполне, чтобы утащить на дно реки десяток человек. Старичок болтался из стороны в сторону и ронял украшенную пышными усами и бородой голову в гирлянды жёлтых и оранжевых цветов, покрывавших его грудь. Суетившиеся вокруг него люди гудели, как пчёлы, некоторые пели. Как только лодка с покойником отплыла, все разом принялись колотить железками по металлическим гонгам, дуть в трубы и рожки, хлопать в ладоши и завывать какую-то песню. Шум погребальной процессии больше напоминал спонтанный балаган, а не строгую церемонию. Можно сказать, что выглядело всё вполне буднично, никаких красочных одежд, никаких ритуальных костюмов. В основном все были одеты в белые рубахи и белые же штаны. Что касается лодочников, на них были изрядно изношенные майки и линялые тряпки вокруг бёдер. Едва покойника сбросили за борт и вода с плеском поглотила его, песни и звон железа прекратились. Донеслось несколько запоздалых выкриков:

– Харе, харе!

Окружающее пространство наполнилось умиротворённой тишиной. Вдали слышались песни других погребальных групп, мерно колыхались коричневые воды Ганга.

– Посмотрите, господин, – указал лодочник, – вот плывёт бедняк.

Возле лодки покачивался на волнах труп. Он был похож на сломанную куклу, завёрнутую в грязную тряпку. Одна нога его ушла под воду, другая выгнулась костлявым коленом вверх. Облепленное мокрой тканью лицо уставилось в небо.

– Не хватило денег даже на камень, – пояснил лодочник.

– Почему некоторых сжигают, а некоторых топят?

– Сжигают тех, у кого есть деньги на кремацию. Каждый индус хочет в старости побывать в этом месте, чтобы приготовиться к смерти. Когда он умрёт, его сожгут, а прах опустят в воды Ганга. Но огонь тут очень дорог, поэтому бедняков и нищих не сжигают. Умерших священников тоже не сжигают, их хорошенько заворачивают в ткань, чтобы скрыть лица, и топят в Ганге…

Труп легонько стукнулся о борт и поплыл дальше, словно поняв, что ему не получить никакой помощи от туристов.

Лодок было много, но они не уходили далеко от берега, кружили неподалёку. Ближе к середине реки пространство оставалось почти пустым. Как только отчаливала очередная посудина с мертвецом, за ней следовали лодки с туристами, жадно следившими за погружением трупа в воду.

Добравшись до середины Ганга, лодочник бросил вёсла, чтобы дать пассажирам возможность насладиться видом Бенареса издали. Город напоминал картинку из книги сказок. Отсюда не было видно грязи, обшарпанных и заплёванных храмовых стен, не чувствовалось зловония, отсюда не оглушал общий шум. С реки город был похож на причудливое творение насекомых, выгрызших в белых и розовых камнях ровные ряды окошек и дверей. Дворцы магарадж громоздились друг на друга, отовсюду высовывались причудливые башенки храмов, возвышались мощные каменные стены, сбегали вниз широкие полосы лестниц, а внизу, у самой воды, колыхались разноцветные тряпичные навесы и зонты, кое-где тянулся к небу чёрный дым.

– А можно ли посмотреть, как сжигают покойников?

– Можно. Тут всё можно. Бенарес открыт для всех, – отозвался лодочник и приналёг на вёсла.

Юрий повернулся к Татьяне:

– Как удивительно.

– Ты о чём?

– Этот город абсолютно открыт, не таится, не изображает из себя священного места. Он просто есть священное место.

– Тебе не верится, что такое возможно?

– Не верится, – признался Юрий. – Я привык, что всюду все лгут, прикидываются, натягивают на себя маски. Людям по жизни отведена какая-то роль, но они непременно стараются изображать что-то ещё, что-то постороннее, чтобы скрыть себя настоящих. А уж так называемые священные места тем более пронизаны духом лжи. Нигде я не видел, чтобы воздух был наполнен искренностью. И вот наконец приезжаю туда, где всё настоящее. Индия не кичится своей святостью. Святость привычна для этой древней страны и естественна, как сама жизнь. Ведь жизнь являет пример того, как самое чудесное и святое может сделаться в глазах человека скучным и даже неприглядным, потому что всё очень обыденно. Ты же видела, как в двух шагах от разложенных на песке покойников запросто сидит парикмахер и обслуживает клиентов. А по другую руку от покойника рабочие занимаются починкой вытащенного на берег баркаса. Здесь всё естественно.

– Может, и у нас в стране так же? Просто мы не замечаем этого?

– Не знаю, – пожал плечами Юрий. – Нет, пожалуй, у нас не так, совсем не так. И в Европе не так.

На берегу было полным-полно всевозможных речных судёнышек, многие из которых давно уже не спускались на воду и служили пристанищем для тех, кто хотел получить за небольшую плату ночлег на Ганге.

Юрию улыбнулся и тронул Таню за плечо:

– Смотри!

Он указал на светловолосую девушку, почти девочку. Одетая в вызывающе открытый купальник европейского пошива, она стояла на носу прогнившей баржи и бросала в Ганг латунную посудину на верёвке. Ловко управлялась с той посудиной, она поднимала её на борт, жадно выливала воду себе на голову, в блаженстве запрокидывала голову и снова швыряла верёвку вниз. Некоторое время они покачивались на волнах напротив девушки, а она всё обливалась и обливалась, как заворожённая. На её груди пылал золотой католический крестик.

– Здесь куча европейцев, – сказал Юрий. – Складывается впечатление, что многие стремятся стать отшельниками, носят оранжевую одежду, спят на циновках, бреют голову.

– Мода на индуизм была всегда, – ответила Таня.

Обогнув пару лодок, с которых только что сбросили в воду мертвецов, они вскоре подплыли к тому месту, где грудой лежали бревна и доски. Около костров топтались служители священного ритуала кремации.

– Глянь, – удивилась Таня, – никаких тебе церемониальных костюмов. Совсем обыденно, даже чересчур.

Люди, занимавшиеся кремацией, были одеты в промокшие от пота майки, короткие просторные штаны или же в обмотки. Они суетливо носили дрова из грузовых баркасов.

– Давай чуть подальше, – Юрий тронул лодочника за локоть. – Вон туда.

Перед стенами храма происходило трупосожжение. Множество любопытных сидело на ступенях, поднимавшихся от реки вверх к храмовым воротам. По этим же ступеням бродили худые коровы, вылизывая грязные камни. Какая-то собачонка с облезлым хвостом выгребала что-то из груды остывших углей, возможно, несгоревшую часть человеческого тела. Одинокая молодая женщина сидела возле завёрнутого в цветную материю мужчины и поглаживала тонкой рукой его лицо. Казалось, она успокаивала его, убаюкивала. Её лицо не выражало горя, на нём лежала печать торжественного спокойствия. Рядом с той женщиной не было никого из родственников, она одна провожала умершего мужчину. Чуть в стороне группа сосредоточенных стариков держала над водой укутанного в белый саван мертвеца. Черпая ладонями воду из реки, они опрыскивали ею усопшего. Ещё дальше на волнах покачивалась лодка, из которой пытались вынести покойника на берег. Его уже приподняли, но он выскользнул и громко стукнулся головой о борт.

Немного в стороне на сложенных дровах лежал другой умерший – его уже заканчивали обкладывать ветвями деревьев.

– Остановимся, – попросила Таня.

Седовласый старик взмахнул связкой хвороста. Его товарищ, живо жестикулируя, судя по всему, велел старику размахивать получше, чтобы огонь разгорелся быстрее и был виден отовсюду. Собравшиеся возле костра певцы начали петь, иногда покрикивая и прихлопывая в ладоши. Пели они очень слаженно, громко, почти задорно. Все были весьма почтенного возраста, но их лица выражали не скорбь, а радость. Поголосив минуты три, певцы разом замолкли. Пламя костра вспыхнуло ярче. Теперь под треск дров затянул песню самый старый из присутствовавших. Через его лоб тянулись две проведённые жёлтой краской горизонтальные полосы. Он пел задумчиво, закрыв глаза, широко открывая рот. Он пел для того, чтобы подсказать душе, что ей надо последовать за дымом и подняться от погребального костра к небесам.

Огонь окутывал покойника с неохотой.

Одна нога, уже почерневшая от пламени, то и дело вываливалась из костра. Её приходилось заталкивать палками обратно, но она упрямо выскакивала из-под поленьев наружу, будто покойник насмехался над стараниями живых людей.

Юрий спросил лодочника:

– Долго сгорает труп?

– Часа три-четыре. Я слышал, что многие родственники не ждут окончания процедуры, уходят от костра сразу после того, как огонь разойдётся.

– Почему?

– Не могут сдержать своих слёз. А индусы считают, что слёзы родственника мешают гореть погребальному костру.

Юра повернулся к Тане:

– Насмотрелась? Поедем?

– Пожалуй.

– А вот хозяин пришёл, – негромко сказал лодочник и указал на только что появившегося на территории крематория крупного мужчину в белой рубахе и белых штанах в тонкую коричневую полоску. Его волосы были гладко расчесаны на пробор и мелко завиты за ушами.

– Раз в неделю он приходит сюда просеивать пепел. Не сам, конечно, а его работники. Вон они корзины несут.

– Зачем он просеивает пепел? – спросил Юрий.

– Ищет золото.

– Какое золото?

– Кольца, украшения, серебряные и золотые зубы. Да, да, это целое дело.

За хозяином лениво шагали люди с большими грязными корзинами, у некоторых в руках были лопаты. Хозяин взошёл по доскам на ближайшую лодку с навесом и устроился на корточках в тени. Рабочие принялись разгребать лопатами пепел. Набросав его в корзины, они спускались в реку и там стоя по пояс в воде, окунали корзины в воду Пепел всплывал на поверхность и плавал густой кашей. Изредка рабочие вынимали что-то из корзин и протягивали хозяину. Юрий не смог разглядеть, что это такое. Возможно, золото, возможно, просто прибрежный камешек.

– Пожалуй, их улов не всегда велик. Татьяна посмотрела на часы.

– Нам пора…

Вернувшись к тому месту, откуда началось их плаванье, они с удовольствием выбрались из лодки.

– Ноги гудят, – засмеялась Таня, – затекли.

Юрий достал из кармана бумажные деньги и протянул лодочнику.

– Спасибо, господин, – индиец сложил ладони перед своим лицом и несколько раз поклонился.

Юрий обнял Таню, поцеловал её в щёку и потянул за собой.

– Пойдём.

Неожиданно лодочник остановил его, взяв за локоть:

– Господин, извини меня.

– Что?

– Господин, – проговорил индиец, – вон тот человек хочет поговорить с тобой, – он указал на голого старика, почти совсем чёрного от загара. – Это один из здешних очень почитаемых дервишей.

– Почему ты думаешь, что он хочет поговорить со мной?

– Он показал на тебя рукой. Юрий засмеялся:

– Нет, спасибо, я не нуждаюсь в предсказаниях.

– Не отказывайся, господин, – настаивал лодочник. – К этому старцу приходят многие, но сам он никогда никого не зовёт к себе.

Юрий посмотрел на Татьяну:

– Ну что? Клюнем на такую уловку? Потратим минутку?

– Грешно отказать дервишу, находясь в Бенаресе, – улыбнулась она и подтолкнула его.

Старик сидел на облитой водой каменной плите. Седая борода выделялась на тёмном теле. На его лысой голове сверкало солнце. Подойдя к старику, Полётов сложил ладони на индийский манер и слегка поклонился. Тот улыбнулся и поднёс сложенные ладони сначала к груди, затем ко лбу.

– Он говорит, господин, что узнал тебя и хочет рассказать тебе нечто, – перевёл лодочник, когда старик забормотал что-то на хинди.

– Если он насчёт предсказаний, то мне ничего такого не нужно, – поспешил отказаться Юрий.

– Он говорит, что рад снова встретиться с тобой через столько лет, – перевёл лодочник слова дервиша.

– К сожалению, он ошибается, я не знаком с ним и никогда не был раньше в Индии.

– Вы встречались несколько сот лет назад, – продолжал переводить лодочник, а на лице его проявлялось всё больше и больше откровенного изумления. – Вы были близкими друзьями, отважными воинами, служили в древнем царстве. Он говорит, что ты раскрыл ему глаза.

– В каком смысле?

– Ты помог ему проникнуться духом смерти, он перестал её бояться… Так говорит этот старик… Ему надо верить… Но в той жизни с тобой произошла беда, господин. Ты отступил от той мудрости, которую носил в сердце. Ты потерял равновесие, поддался ярости. Ты погиб, господин…

Переводчик почти с ужасом смотрел на Полётова. Его изумление не знало пределов. Похоже, он никогда не слышал, чтобы здешний дервиш обращался с подобными словами к европейцу.

– И он рад, – сказал лодочник, – что ты смог снова подняться из праха.

– Передай ему, что я благодарю его за внимание к моей персоне, – ответил Полётов.

– Он видит, что ты не веришь ему, господин. Но он не обижается на тебя. Он знает, что в твоём сердце живёт великая подозрительность. Он знает, что ты ведёшь двойную жизнь и что это убивает тебя.

Юрий посмотрел на дервиша с интересом.

– Почему он думает, что я веду двойную жизнь?

– Он просто знает это. Он говорит, что ты и в этой жизни выбрал путь воина, но теперь это не твой путь, – растерянно проговорил лодочник.

– Какой же путь я должен выбрать?

– Путь жизни…

Юрий переглянулся с Татьяной и обратился к переводчику:

– Скажи ему, что я пишу книги. Разве это плохо?

– Он настаивает, что ты выбрал путь воина, – перевёл лодочник, внимательно выслушав слова дервиша. – Не имеет значения, во что облечены твои действия. Ты должен стать другим. Просто жить. Тогда придёт радость.

Дервиш протянул руку и коснулся ладони Юрия. Впервые за всё это время Полётов вдруг испугался. Ему сделалось не по себе.

Старик произнёс что-то, переводчик сказал:

– Он благословляет тебя.

Юрий кивнул, а лодочник попросил:

– Господин, оставь мне что-нибудь на память. Этот святой человек очень уважаем здесь. Если он сказал о тебе такие важные слова, значит, это правда. Как же в таком случае я могу не взять от тебя чего-нибудь на память? Самый простой предмет из твоих рук будет для меня большим подарком. Подержи хотя бы этот камешек, – он подхватил небольшой камень из пыли и протянул его Полётову, – подержи, господин, и подари его мне.

Юрий взял камешек, покрутил его в руке и подал его лодочнику.

– Благодарю тебя, господин, – широко заулыбался тот и сложил ладони перед своим лицом.

Дервиш засмеялся, наблюдая за этими действиями, и ещё раз коснулся руки Юрия. Он что-то пробормотал на прощанье и жестом показал, что Полётов должен идти. Индийцы умеют очень красиво двигать руками, особенно кистями рук, делая это проворно, элегантно, и каждый жест их всегда понятен.

– Вот и побеседовали, – сказал Юрий, быстрым шагом уходя прочь и увлекая Татьяну за собой.

– А он озадачил тебя, Юрка! – воскликнула она.

– Не то слово. Просто в тупик поставил. Денег не просил. Выгоды ему никакой. В приятели не набивался… Ну, допустим, жили мы с ним пару веков назад вместе, дружили, воевали бок о бок… Объясни, что кроется за его словами?

– Не знаю, милый, не знаю. Мы же в Индии. Здесь всё не так, как у нас.

– И что? Нет, ты объясни, какой ему прок от меня?

– Слушай, ты разве не можешь смотреть на мир иначе? – возмутилась Таня.

– Как?

– Забыв о службе!

– При чём тут служба? – Полётов понизил голос.

– При том, что ты всех подозреваешь в чём-то! Ты разучился верить в искренность, всюду видишь подвох.

– Неужели? – Юрий остановился. – Ты и вправду так думаешь? Я на самом деле такой?

– Да! Такой! Ты всё время в седле! Всё время с пистолетом в руке!

– Ты заблуждаешься. Я никого не подозреваю ни в чём…

– Это ты заблуждаешься, милый. Может, ты не заметил, но твой первый вопрос был: «Какой этому дервишу прок от меня?»… Тебе даже на секунду в голову не пришло, что старик мог говорить правду. По крайней мере то, что он думает. Ты сразу ощетиниваешься внутренне: зачем эти слова, что за этим таится, кто под тебя делает подкоп? Юра, опомнись! Мы же на отдыхе! Нельзя так!

Он стоял смущённый и подавленный.

– Со мной трудно жить? – спросил он через некоторое время.

– Ужасно!

– Но ты же живёшь со мной.

– Потому что люблю тебя. Но не того, который всё время настороже, а другого. Писателя, художника, мужчину, человека… Пойдём, иначе на автобус опоздаем…

Они молчали почти всю дорогу. В гостиницу приехали только вечером.

– В бассейн сходим? – спросил Полётов.

– Не знаю, – Таня пожала плечами. – Кажется, я здорово перегрелась. Устала. Не хочется ничего.

– Пойдём, – попросил он.

Они переоделись и спустились вниз. Небо давно погасло, светили фонари. В бассейне кто-то лениво плескался. Вода колыхалась голубой подсветкой, манила в свои прохладные недра.

– Какое спокойствие, – прошептала Татьяна.

– Принести что-нибудь выпить?

– Соку… И пива, пожалуй.

Юра кивнул и сбегал в бар. Через пару минут он уже сидел на топчане возле Тани.

– Как ты? Полегче? – Спросил он.

– Угу, – она с наслаждением глотнула пива, – только всё-таки душновато.

Искупавшись, они вернулись в номер. Таня скинула купальник и пошла в душ.

– Ужинать будем?! – крикнул Полётов.

– Не хочу, – донеслось из ванной.

Он поднял трубку телефона и заказал шампанского.

Выйдя из душа, Таня увидела блестящее ведёрко, набитое мелко наколотым льдом, из которого торчала зеленоватая бутылка.

– Шикуем? – улыбнулась Таня. Она была завёрнута в мокрую простыню. Голое тело отчётливо проступало сквозь налипшую ткань.

– И занимаемся любовью.

– Сударь, не много ли удовольствий для одного дня? – Она прошлёпала босыми ногами по прохладному каменному полу, остановилась перед Юрием и распахнула простыню. – Не будешь ли ты завтра разбитым?

– Мы же не разбивать будем друг друга…

– А что же мы будем делать? – Таня разжала руки, и мокрая простыня тяжело упала к ногам.

– Ты обворожительна.

– Узнаю голос писателя…

Она бросилась на кровать лицом вниз и с наслаждением вытянулась. Жёлтый свет ночной лампы ровным полукругом очерчивал спину и плечи женщины. Юра прилёг рядом, положив голову ей на поясницу. Расслабленной рукой погладил Татьяне ноги.

– Сними ты свои чёртовы плавки! – Она лениво взмахнула рукой.

Он перевернулся на спину и выполнил её просьбу.

– Обожаю смотреть на тебя, когда ты голый и когда только начинаешь возбуждаться, – сказала она. – Есть в этом какая-то таинственная мощь… Мне кажется, я с возрастом становлюсь более распущенной…

– Не замечал.

– Ты не понял. Во мне пробуждается жадность до секса. Не желание иметь больше и чаще, а жадность до всего, что имеет отношение к сексу… Именно жадность. Смотреть на это хочется… Мне трудно объяснить. Раньше такого не было. – Она перевернулась на спину и дотянулась до его паха. Её пальцы легонько притронулись к медленно набухавшему мужскому органу. – Знаешь, что-то такое могучее во мне зреет, когда вижу это… Абсолютное непонимание и жуткий восторг. Прямо дух захватывает…

– Меня всегда это одолевало. Раньше, конечно, больше было чувственности, и меньше эстетического наслаждения.

– Да я бы не сказала, что тут эстетическое удовольствие. Нет, такое переживание надо как-то иначе назвать, потому что эстетическое чувство очень крепко переплетается с физиологией. Не душой радуешься, а телом. Но телом всё же не впрямую, адуховно… Ну, что ты улыбаешься? Я же сразу сказала, что не могу объяснить этого… Откупоривай бутылку.

Юра зашуршал льдом и звонко хлопнул пробкой. Шампанское мягко зашипело в бокалах.

– За нас, – предложил он.

Таня жадно выпила вино и откинулась на спину.

– Я готова, сударь, – она закрыла глаза, – начинайте…

Он долго ласкал её. Она выгибалась, мягко елозила ногами, закидывала голову, иногда прикасалась к Юрию пальцами, тут же отдергивала руку, шепча: «Нет, не буду, делай всё ты!»…

Потом она быстро уснула, исчерпав любовную страсть, а Полётов долго не мог успокоиться. Он несколько раз выходил на балкон, вслушивался в ровные звуки ночи, густо насыщенной густым звоном насекомых, возвращался в комнату и садился в глубокое кресло, чувствуя обнажённой кожей шершавую поверхность обивки. Лунная полоска света тянулась из окна через кровать и невесомо обнимала женские бёдра, прикрытые складками простыни. Несколько раз Юрию казалось, что усталость уже готова свалить его, и он укладывался, осторожно прижавшись головой к плечу Татьяны. Но сон опять не приходил.

– Ты что? – вдруг спросила Таня. – Не спишь?

– Не получается.

– Я думала, мне снится, будто ты по комнате шастаешь, а ты и впрямь колобродишь.

– Тревожно что-то, – признался Полётов.

Таня села в кровати и потёрла заспанное лицо.

– Он что-то разбудил во мне, – задумчиво проговорил Юрий.

– Кто?

– Дервиш… Какое-то беспокойство…

– Что тебя тревожит, милый? – Она бережно погладила его по голове.

– Не знаю. Нет, пожалуй, это не тревога. Тут что-то другое…

– Но ты сказал «беспокойство».

– Неймётся мне. Знаешь, энергия какая-то собралась внутри и давит, требует действий. Мне кажется, что я всю жизнь охватываю одним взглядом. И прошедшие годы, и будущие…

– И что ты видишь?

– Не знаю, – он пожал плечами. – Всё как-то на уровне ощущений.

– Что-нибудь плохое?

– Нет… То есть… Там разное… Плохое и хорошее. Будто разные варианты, – в глазах Юрия появился испуг. – Такое чувство, будто вижу тюрьму в конце жизни, застенки какие-то, издевательства… И в то же время вижу, как умираю в окружении доброжелательных людей, в домашнем уюте, в роскоши… Одиноким себя вижу, обиженным и обозлённым, брошенным всеми… И вместе с тем тут же накатывает убеждённость в противоположном… А главное – не могу отогнать всё это… Ты помнишь, каким я становился, когда начинал над очередной книгой работать?

– Помню.

– Вот сейчас нечто подобное. В голове и на сердце всё кипит, словно проворачивается через мясорубку. Я вроде бы знаю, что делать, но не могу двинуться вперед, не могу даже строчки написать, потому что ни в чём не уверен. А вместе с тем вижу книгу целиком! Как жизнь!

– Может, в тебе как раз новая книга и зарождается?

– Нет, уверен, что сейчас не в книге дело.

– Тогда в чём?

– Не понимаю… Тут речь о настоящей жизни… Какие-то ходы, повороты, решения… Да, да, именно решения…

– Ты не можешь на что-то решиться? – спросила она, не в силах понять Юрия.

– Да на что решиться-то? – Он измученно рассмеялся. – Мне решаться не на что. Передо мной нет никакого вопроса, я не выбираю ничего… Но ощущение такое, будто выбираю… Ответить на вопрос, который не прозвучал, не сформировался… Да, вот в чём дело! Я понял.

– Что?

– Во мне зреет какой-то вопрос.

– Какой?

– Не знаю! Вопрос набухает, как книга. Но его ещё нет, поэтому я не понимаю, в чём дело. Но он уже присутствует, как зародыш в женщине. До ребёнка далеко, но изменения в организме уже начались. Понимаешь?

– Понимаю.

Таня поцеловала Юрия в губы.

– Юр? – позвала она после двух-трёх минут молчания.

– Что?

– Ты можешь пообещать мне?

– Не могу. Сначала скажи, чего ты хочешь.

– Ну пообещай.

– Нет. Скажи, о чём речь.

– О твоих книгах.

– О новых? Хочешь вырвать из меня обещание, что я сяду работать, когда мы вернёмся домой? Угадал?

– Да. Хочу. Обещай мне, что оставшееся время ты будешь писать. Ты обязательно должен завершить «Коричневый снег».

– Почему именно его?

– Потому что там надо лишь подшлифовать. Книга почти готова.

– А я кое-что новое начал.

– Почему не прислал мне почитать? – Она навалилась на Юрия и впилась глазами в его лицо. – Почему я не читала? Где? Где оно? В Москве есть текст?

– Разумеется.

– Ну ты и сволочь! – она явно не шутила. – Не прощу тебе этого!

Таня перевернулась, отползла от Полётова и уставилась в стену.

– Танюш, ты что? Ты обиделась?

– Ещё как! Ты просто настоящий гад, – сказала она, обращаясь к стене. – Ты же знаешь, как я жду этого от тебя…

– Малыш, я хотел сделать сюрприз. Мне нужно подправить некоторые моменты.

– Теперь я не смогу спать. Теперь я не дотерплю до Москвы.

– Дотерпишь…

Татьяна рывком села в постели и шлёпнула Юрия ладонью по груди:

– А ну рассказывай, о чём книга. Живо!..

Рейс на Москву задержался почти на три часа. В здании аэропорта стояла нестерпимая духота, кондиционеры не спасали.

Полётов протянул Татьяне бутылочку холодной кока-колы.

– Устала? – спросил он.

– Жара вымотала. – Таня медленно поднесла ко рту пластиковую трубочку и сделала глоток. Её лицо было красным, жёлтые волосы прилипли к мокрому лбу. – В первые дни мне не показалось, что здесь так ужасно. Что же тут летом-то творится?

– Странно, что мы ещё ноги переставляем. То на солнце изжариваемся, то в прохладное помещение ныряем, то в раскалённом автобусе трясёмся… Никогда больше не поеду сюда.

– Не понравилось? – слабо улыбнулась Таня.

– Экзотики должно быть в меру. Знать бы только, где эта мера…

– Ой, слушай! Кажется, наш рейс объявляют.

– Наконец-то! Я уж начал думал, что придётся здесь издохнуть…

Самолёт оказался наполовину пустой, и многие пассажиры заняли по два-три места, с наслаждением вытянувшись на свободных креслах, как на кроватях. Таня выпила холодной газированной воды и сразу уснула. Юрий укрыл ей ноги пледом и, заказав себе бутылку вина, устроился рядышком. Лететь предстояло долго, но спать не хотелось, поэтому он достал блокнот и принялся делать пометки. Ровный гул двигателей успокаивал, ничто не отвлекало…

Когда самолёт совершил посадку, Юра с изумлением обнаружил, что исписал мелким почерком почти все листы. Так продуктивно он давно не работал.

– Малыш, мы в Москве, – он осторожно потрепал Таню по голове.

– Я ещё немного, я попозже… – пробормотала она.

– Вставай, – Полётов заставил её проснуться. Татьяна поднялась с трудом и пожаловалась:

– Качает…

Выйдя из здания аэропорта, Юрий взял такси. Время шло к полуночи, поэтому до Москвы добрались быстро, по освещенным рекламными огнями улицам промчались стремительно, оставляя за собой шлейф вьющейся мокрой пыли, поднятой с залитого лужами асфальта.

Дома Таня опять быстро уснула, безвольно запрокинув голову и разметав руки. Юра долго стоял возле кровати, с беспокойством глядя на измученное любимое лицо. Только сейчас он заметил, насколько оно изменилось за последние несколько часов: глаза изрядно заплыли, щёки обмякли, губы вяло обвисли, лоб покрылся красными пятнами. Если бы Полётов увидел это лицо на фотографии, то не узнал бы Татьяну.

«Устала. Смертельно устала. Может, ей нельзя в такой климат? Чёрт возьми, она никогда не выглядела так ужасно! Будто мёртвая… И зачем только мы поехали? Отдыхать? Кому нужен такой отдых, если после него смертельная усталость?»

Он выключил свет в спальне и прошёл на кухню, стараясь двигаться бесшумно. В холодильнике стояла початая бутылка водки. Он наполнил рюмку до краёв и медленно выпил её содержимое. Ледяной напиток побежал вниз по телу, пустил в стороны жгучие морозные лучи, которые тут же сменялись тёплыми волнами. Полётов налил вторую рюмку и снова выпил. В животе стало горячо.

«Надо вздремнуть».

Он быстро разделся и вернулся в спальню. Таня никак не отреагировала на его появление…

Она открыла глаза только к полудню. Взгляд её был тяжёлым, лицо казалось ещё больше оплывшим, чем вчера.

– Не выспалась? – спросил Юрий.

Таня молча обвела глазами комнату и протянула Юрию вялую руку. Он пожал её.

– Может, поспишь ещё? Она покачала головой:

– Нет. Тошнит…

А через час она попросила тазик, и её начало рвать.

– Уйди, – отгоняла она Юрия. – Оставь меня! Не трогай! Я сама.

Он растерянно топтался поблизости, садился на пол, бережно придерживал руками Тане голову, протирал её влажным полотенцем, уходил, ополаскивал таз и опять возвращался.

«Что за напасть такая?»

Он вызвал врача, но пришедшая пожилая женщина лишь сказала:

– Возможно, отравление. Сдайте анализ кала. И кровь тоже проверьте. А может быть, это просто резкая перемена климата. Не беспокойтесь. Это пройдёт.

И ушла.

Временами Тане становилось лучше. Тогда она пыталась улыбнуться, но улыбка получалась вымученной.

– Я немного вздремну. Ты иди, работай, милый. Не сиди возле меня, – бормотала она, отталкивая Полётова. – Иди к себе в комнату, пожалуйста, пиши, пиши…

– Малыш, я не могу… Вот когда поднимешься на ноги…

– Нет, иди. Если что-то понадобится, я позову… Сделай мне приятное. Когда я встану, дай прочитать всё, что у тебя написано… Ладно?

– Хорошо.

Юрий неохотно уходил в свою комнату и садился за компьютер. Работать не получалось. Он тупо смотрел на клавиши и вслушивался в звуки, доносившиеся из спальни. А через час неведомый приступ снова начинал терзать Таню, подкатывали рвотные спазмы, и Полёто-ву оставалось лишь беспомощно смотреть на мучения любимого человека.

К вечеру Таня почувствовала, что её организм наконец расслабился. Тугая внутренняя струна, державшая всё тело в невыносимом напряжении и выворачивавшая наизнанку, исчезла. Головная боль, от которой едва не лопнул череп, отступила. Опухшими губами Таня отхлебнула холодной воды и шепнула:

– Спать…

По щеке её пробежала слеза.

«Господи, – думал Полётов, – за что же нам даются такие испытания? Что мы должны обнаружить в себе, пройдя через это? Осознать собственное бессилие? Понять свою ничтожность? Увидеть, что мы ничего собой не представляем, несмотря на огромный багаж знаний? Ведь вот случилась беда, а я сидел и не мог ничего сделать. Чувствовал себя младенцем, оторванным от матери и выброшенным в ночную пустыню».

Он опустился на кровать рядом с Таней и осторожно, едва прикасаясь к ней, погладил её по голове.

«Спи, пожалуйста, спи крепко и выздоравливай. Нет ничего хуже в жизни, чем видеть страдания близкого человека. Спи, малыш, отдыхай, набирайся сил»…

– Юр…

Её голос звучал тихо.

Полётов вздрогнул. События предыдущего дня восстановились в памяти не сразу. «Уснул! Чёрт возьми! Уснул!» Он поднялся на локтях и посмотрел на Таню.

– Ты как?

– Во рту горечь.

– Это после вчерашней рвоты.

– Принеси мне, пожалуйста, стаканчик с водой, – слабо попросила она. – Хочу прополоскать рот.

– Давай я помогу тебе до ванны дойти. Умоешься нормально.

– Нет, нет, я здесь, – она утомлённо прикрыла глаза. – Я в тазик сплюну. Пока не хочу никуда идти. – Увидев беспокойство на лице Юрия, добавила: – Я совсем в порядке. Только слабость. Милый мой, не беспокойся…

К обеду она уже сидела в кровати. Лицо осунулось, жуткие отёки под глазами исчезли. – Я чертовски устала…

– Ещё бы.

– Пробуждается аппетит, – улыбнулась она. – Хочется пожевать чего-нибудь.