Под юбкой у фрейлины

Капричос

Третий мадридский день.

Сегодня я провел в залах Босха только часок с небольшим, а потом бродил по роскошным коридорам Прадо.

Шел… и пытался как-то отреагировать на вызов хертогенбосского мастера… противопоставить его мощному образному напору хоть что-то мое… собственное… выстраданное… мое.

Тщетно.

Мысль отступала… Фантазия бездействовала. Я был разбит наголову, разгромлен. Солдаты мои разбежались. Личность моя напоминала пазл из тысячи фрагментов, которые глупые дети растащили по огромной квартире.

Часа два я ходил по Прадо и собирал себя по кусочкам. Вроде бы собрал. Но думать так и не мог. Жить не мог. Потому что дьявол-Босх умудрился завязать узлы на подвижных нитях моего сознания. И «швейная машина» моего существования (прогоняющая мысли сквозь ушко реальности) сбоила.

Не надо было мне так открываться! Почерствее надо быть. Пожестче…

Узлы эти необходимо было во что бы то ни стало развязать. Или разрубить. Чтобы на самом деле не превратиться в андрогинную куклу со средней части триптиха «Сад земных наслаждений», застрявшую в предсуществовании, или в одного из демонов с правой части, мучителя душ и тел грешников, не обладающего однако ни телом, ни душой… Ведь я точно знал, в кого меня превратит Анубис-Босх, если я не смогу ему помешать. В беса, поднимающегося по лестнице в адский бордель во внутренностях человеко-дерева. В того… со стрелой в заднице.

На картины почти и не смотрел, потому что — они не красота, не безобразие, не развлечение… никакие они не портреты, не ландшафты, не мадонны, не распятия — а только и единственно ловушки для странствующих по нижним мирам невротиков. Для идиотов вроде меня. Сооруженные и расставленные мастерами ловитвы. И их красоты и перспективы — и другие наркотизирующие снадобья — для того и доведены до совершенства, чтобы дичь поглубже засунула в них свою шею. Чтобы нырнула в завораживающий клейкий мираж… Тогда они захлопываются как цветы-плутонианцы и начинают свою жертву сосать… добывают так особую, сверхфизическую энергию, чтобы жить своей вампирической жизнью…

Пока время, солнечный свет, жучки или невежды-реставраторы не уничтожат их самих.

Не позволил ни Рубенсу (прелое мясо которого терпеть не могу с детства), ни Тициану (это уже лучше), ни Тьеполо, ни Тинторетто, ни Эль Греко, ни Веласкесу увлечь себя, загнать внутрь картины и сожрать с потрохами… хватит с меня и Босха.

Брел себе и брел…

Как сапер по минному полю.

У одной картины, однако, остановился. Только посмотрел на нее, и… не смог заставить себя идти дальше. Заворожила-таки. Поймала, как дионея кузнечика.

Поздний Гойя. «Молочница из Бордо». Какая свободная живопись!

Океан.

Воздух.

Свет.

Дыхание и трепет жизни.

Тут же влюбился в эту Молочницу по уши.

И босховские узлы тут же исчезли. Стоило ей только посмотреть мне в глаза.

Швейная машина застрекотала и начала шить… Челнок привычно засновал… и ткань жизни побежала в даль как лисица, ушедшая от охотников.

Перед этой картиной меня — как Достоевского перед эпилептическим припадком — посетило что-то вроде озарения или видения.

«Молочница из Бордо» вдруг открылась как дверка сейфа, за ней показалась камера с полукруглым окошком… и тут же садануло оттуда нездешним светом… промелькнули и тени… явно не кошерные… и кто-то позвал меня… птичьим голосом.

Я увидел большую руку и неприятную, зубастую мордочку гнома… руку он протягивал ко мне (и она становилась больше и больше!) и шептал по-щеглиному: «Мы хитренький народец, оле оле оле… Компре ву? Продаем хорошее настроение оптом! Заходи к нам, дружище, покажу тебе кое что на филейных частях монашенки. Не прогадаешь! У нас весело. И Брамбила и Нестор тут. Не надоело тебе с этим брабантским жмотом якшаться? Он же мухомор, а не художник! Укошмарил тебя. И винцом угостим настоящим. Наваррской лозы».

В левой его лапе сверкнул заполненный бордовой жидкостью бокал.

Нестор, гаденький карлик, показал мне хлеб, смоченный в вине, съел его и всунул в беззубый рот большой палец. Зачмокал. А жуткая старуха Брамбила сделала неприличный жест и поиграла кокетливо ножкой сорок шестого размера с грязными ногтями, обутой в засаленный сандаль.

Брабантским жмотом? Это он про Босха?

Зажмурил глаза и зажал руками уши… а потом… ошарашенный и «в смущении великом» отошел от «Молочницы» и побрел потихоньку к выходу. Коленками назад.

Решил, что у меня уже «началось», и что скоро «капец».

Зашел в книжный магазин.

Посмотрел мутными глазами на книжные полки и собрался было уходить — ужасно хотелось принять прохладный душ, успокоиться и вздремнуть часок — как вдруг увидел корешок здоровенной книги.

LOS CAPRICHOS DE GOYA

Книга была не новая, видимо продавцы взяли ее у знакомых на продажу. Издана в Барселоне, в 1977 году. Бумага — превосходная. 40 евро.

Раскрыл наугад…

И тут же услышал звуки борьбы… сопение и стоны дерущихся…

Две голые старухи дрались не на жизнь, а на смерть.

Картинка в книге была живая!

Кудлатая одолевала Косматую. А слева и сверху к ним подползали темные клыкастые и когтистые чудовища. Им явно хотелось поучаствовать в сваре. А потом уволочь обеих ведьм в преисподнюю.

Вот… ведьмы повернули свои страшные головы ко мне… и впились в меня тяжелым взглядами голодных варанов. Протянули ко мне окровавленные руки с застрявшими под ногтями седыми волосами…

Кудлатая сморгнула.

Косматая рыгнула.

Одно из чудовищ высунуло лапу из книги и цапнуло меня когтем за палец.

Другое расправило черные крылья… оно явно собиралось вылететь…

Захлопнул книгу. Слышал, как нечистое воинство заскрежетало зубами…

Зацарапало когтями.

Заклекотало.

Все понятно! Действительно «началось». Спятил, и не заметил.

Вспомнил булгаковского киевского дядю и буфетчика из «Варьете».

Глумящийся воробышек, танцующий фокстрот. Да-с. Кот-шапочка. Гелла…

Подал продавцу сорок евро. Он кивнул… улыбнулся…

И тут же непонятная сила рванула его в сторону… и бросила назад.

И вот… продавец вдруг перестал быть похож на себя…

В сером монашеском одеянии, с метровым шприцем в руках, с раскрытым хрипящим ртом, из которого вылезали непропорционально большие передние зубы…

Продавец заревел: «Клизму заказывали? Оголи ягодицы, парень! Хочешь жить — получай клизму. Свежий раствор. Хвоя с инсулином. Немножко обожжет внутренности, зато потом все болезни убегут. Специально для вас. сеньор! Держите. держите, мерзавца!»

Последние слова предназначались для его, непонятно откуда взявшихся, дружков и подруг, обступивших меня со всех сторон… Они стянули с меня шорты… и мой зад почувствовал прикосновение холодного наконечника.

Морок исчез также же неожиданно, как появился.

Ставший самим собой продавец открыл кассу. И она прозвенела приятной электронной мелодией. Я заплатил и двинулся с добычей под мышкой к выходу из музея. Инстинкт-императив настойчиво шептал — скорее, скорее на свежий воздух. Пока ты в обморок не брякнулся и тебе клизму не поставили.

По дороге к выходу попытался, как советовал мне когда-то мой тренер по плаванию, продышать легкие. Безрезультатно. Мало кислорода в Прадо. А азотом легкие не прочистишь. Возбужденные встречей с прекрасным туристы дышали глубоко, как гиппопотамы, а вентиляция работала плохо.

На улице успокоился.

Солнышко светило так радостно.

Гитарист наяривал на гитаре фламенко.

Несколько изможденных нищенок проводили меня ненавидящими взглядами.

Вороны искали орешки на сухом газоне.

Молодые испанцы с вожделением разглядывали голые бедра туристок из северных стран.

Не доходя до перекрестка, видел удивительную сцену.

Двое мужчин тащили на себе ослов. Ослы гордо смотрели на толпы туристов, осаждающих Прадо, и на памятник Гойе. А бедные терпилы потели, кряхтели, но шли… шли… со своей тяжкой живой ношей…

Их черные глаза с длинными густыми ресницами, казалось, ничего не видели… не хотели видеть.

И… фу, какая гадость… один из ослов, здоровенная такая скотина, так и не смогший удобно устроиться на спине тащившего его мужчины… имитировал половой акт… как кастрированная собака. Внушительный его зад неприлично дергался.

Странные в Испании национальные обычаи!

Или это был рекламный трюк для художественно подкованной интернациональной публики?

Ни туристы, ни прохожие никак не реагировали на разъезжающих на спинах мадридцев животных. Камеры не щелкали. Глупые девицы не делали с ними «селфи».

Привыкли?

К чему привыкли? К тому, что люди таскают ослов по улицам Мадрида?

Тебе-то что? Ты-то никогда никого не таскал…

Ни жен, ни детей, ни свою старенькую мамочку. Бросил всех…

А себя самого всегда умудрялся пристроить у кого-нибудь на спине. Да еще и… Так что молчи себе в тряпочку.

Молчу, молчу.

Заскочил в крохотную лавочку на углу, там продавали всякую мелочь.

На прилавке стояли несколько пластиковых стаканчиков с зеленой жидкостью. Бесплатная реклама…

Не задумываясь, выпил один стаканчик. Жидкость была терпкой, крепкой и пахла мятой и жареным миндалем. Ликер? Это как раз то. что мне надо. Выпил еще два стаканчика. В голове слегка зашумело, но по телу пошла приятная волна.

Нашел на не очень чистой полке непрозрачную пластиковую бутылку с изображением коров и надписью «Leche» (оказалось — это молоко) и полкило белого хлеба, вынул из холодильника две стограммовые упаковки местной, неестественно красной колбасы с светлыми прожилками жира (другой не было) и несколько банок яблочного сока.

Немолодая полненькая китаянка-продавщица приняла у меня деньги и улыбнулась как-то странно. Затем… еще более странно… посмотрела на мой живот.

Мяукнула и расстегнула несколько перламутровых пуговиц на розовой блузке.

Показала мне глазами на корзинку под ногами… в корзинке лежали куклы, похожие на младенцев…

Обычная реальность — как занавес на сцене — беззвучно отошла в сторону и на ее место незаметно встала другая. И началось что-то непонятное… опасное… и соблазнительное.

Карнавал? Цереалий? Цам?

Над нами пролетели два мерзких нетопыря и целая стая сов.

Неторопливо прошли по воздуху несколько элегантных дам и кавалеров в полумасках.

Пробежал детина-дебил в юбке.

За ним двое громил пронесли корчущуюся в их крепких руках девушку.

Пролетела странная влюбленная пара. Он был ранен и умирал. Она в отчаянии обнимала его. Вслед за ними пролетела окровавленная шпага…

Горбатый урод провел по воздуху юную красотку. За ними последовали ее отец, мать и тетка. Все они плакали.

Последними мимо нас проплыли играющая на гитаре (на бесструнной стороне) обезьяна и ее благодарная публика — два льстеца и умиленный до слез осел…

Опять «началось»?

Китаянка быстро вышла из-за прилавка и защелкнула замок на входной двери. Убрала висевшую в окошке картонку с надписью — OPEN.

Потом мягко, как кошечка подошла ко мне (мне показалось, что у нее два лица — человеческое и кошачье), сняла блузку и бюстгалтер, задрала мне майку… замурлыкала… погладила мой живот… одной рукой влезла мне в трусы… а пальцами другой сжала мне сосок…

Человеческое лицо ее исчезло, осталось только кошачье… она по-звериному улыбалась, показывая острые зубы и лиловый юркий язычок, и мурлыкала еще громче.

Я смутился. Не оттолкнул ее, как следовало. Одервенел.

Что привлекло ко мне эту чужую женщину-кошку из другого мира?

Неужели пузо, которого я так стеснялся?

Или она увидела, когда я расплачивался, толстенькую пачечку пятидесятиевровых бумажек у меня в портмоне? И захотела сделать интимный цап-царап? Напустила на меня морок и…

Морок мороком, а дело свое кошечка делать умела. Через минуту я уже был на высокой золотой горе и готов был прыгнуть с обрыва в голубую реку… и превратиться в сверкающие брызги…

Во время оргазма я испытал метаморфозу. Стал моложе лет на тридцать…

Ощутил, что парю в воздухе. Голый. А рядом со мной парила моя китаяночка.

За нами стоял огромный баран и смотрел в небо своими бараньими глазами.

А на земле под нами… кошечка заигрывала с рысью… рядом с ними лежали кувшин, череп, веретено и трупик какого-то неизвестного мне зверька.

Ведьма залезла своей лапой мне в голову… через дырку шириной в кулак… и вытащила оттуда камень, который мне мешал всю жизнь. Мне не было больно, мне было хорошо...

И вот… я блаженствую в воздухе… тело мое поет и радуется и назад, в ту, настоящую реальность, не хочет.

Недалеко от нас парят другие… Две ведьмы, старая и молодая оседлали длинную метлу. Молодая вцепилась старухе в волосы… Куда они летят?

Толстая-претолстая голая «мама» с ногами, пораженными водянкой…

Голову ей холит и щекотит ее «сестричка», а две «доченьки» держат «маму» в воздухе… Одна — сосет ее левую грудь, другая, та, на шее у которой покоится «мама» — широко раздвинула бедра… в заскорузлом ее паху — растопыривший крылья филин (символ того-сего в нудном мире искусствоведов). А сверху… лихо парящий котяра с солнечным зонтиком.

Солнца однако не видно…

Целая свора воющих ведьм летит на плечах ведьмака, поджавшего ноги и широко раскинувшего свои мускулистые руки-крылья…

Мы уже на земле. На «полянке». На Брокен не похоже. Скорее это знакомое мне место в Иудейской пустыне. Недалеко от Иерусалима. Вокруг нас — ведьмы, черти, демоны…

В середине поляны — на большом кварцевом валуне стоит, вульгарно отклячив зад. большой черный козел. Он тут главный. Вокруг него собрались сотни ведьм и колдунов. Они приветствуют его поцелуем в анус. Козел отвечает им зловонными ветрами.

В руках у них корзины с мертвыми младенцами. Они — единственная пища дьявола.

Два особенно ужасных существа (у одного — тело человека, а морда птицы, с громадным клювом, и ноги тоже птичьи, у другого — свиноподобное лицо с исполинскими ушами, растущими из макушки) сидят верхом на полуослах-полумедведях… Демоны эти, чем-то похожие на членов советского Политбюро ЦК КПСС, совершают свой променад…

Ведьма и ведьмак с ослиными ушами «подмазывают» нетерпеливого козла, рвущегося в дорогу…

Старая уродка-ведьмачка рассказывает подружкам о том. сколько ей удалось загубить невинных душ.

Юная ведьма — как пионерка моей юности — дает торжественную клятву… сидя на человеке с ослиными ногами.

Лыбящаяся ведьма в фартуке использует голого мальчика как поддувало, а ее приятель ведьмак сосет у младенца кровь из члена…

Привязанная к мужчине женщина уже и не бьется. В волосы ей вцепилась когтями крупная судейская сова в очках.

Великосветсткие львы глодают еще живую девушку-птичку…

Демоны-монахи распивают вино.

Эль Коко пугает детей, в спальню их матери крадется ее любовник.

Девушка пытается вырвать зуб у повешенного разбойника, она верит, что колдунья приготовит ей из него приворотное зелье.

Разбойники отдыхают перед новым нападением.

Пьяница не может натянуть штаны. Его дом горит.

Продажные женщины ощипывают кавалеров как петушков.

Жадные толпы народа ожидают сожжения еретиков в длинных конусообразных шапках.

Мать в ярости тупит сына по голой заднице тапочкой. Он разбил кувшин.

Голоногие красавицы со стульями на головах призывно улыбаются смеющимся кавалерам…

Черт смиренно стрижет когти другому черту большими кривыми ножницами.

Человек с ослиными ушами кормит ложечкой двух «шиншилл» с закрытыми глазами и с замками на ушах.

Крылатый демон изо всех сил дует на закрывших уши руками монахов.

Главный ведьмак сурово выговаривает своих подчиненных.

Три безобразные ведьмы прядут нити судьбы.

Врач-осел сидит у постели умирающего.

Толстопузый полицейский корчит из себя важную персону и запугивает бедняков.

Компания поклонников слушает речь попугая.

Задремавшему великану-жениху читают ложную родословную невесты.

Семидесятипятилетняя красотка смотрится в зеркало. Поправляет бант.

Восьмидесятилетний скупец трясется за свои денежки.

Отчаявшаяся босоногая женщина в застенке не замечает крыс у ее ног.

Очнулся я в своем номере в отеле. На кровати.

Как я сюда добрался?

Куда делась кошка-китаянка?

Было у меня с ней что-то?

Ничего не помню.

Купленные в лавочке продукты стояли на столе. Рядом с ними лежала книга из Прадо. В голове моей не было дырки… а тело… опять стало дряблым и старым.

Все хорошо, нормально, замечательно…

Я принял душ, поел и попил. Открыл книгу.

Картинки в ней больше не оживали. Почитал о «Капричос» в интернете.

Оказывается, эти занимательные изображения — не более чем критика испанского общества конца восемнадцатого столетия и его нравов. Борьба художника с несправедливостью и злоупотреблениями власть имущих… и с предрассудками народа.

Как скучно!

Какое мне дело до общества и его предрассудков?

Интересно, чем опоила меня эта чертова азиатка?

Надо проверить деньги в портмоне…