Опасный мир Агаты Кристи



— Пожалуй, я тоже попробую, — сказала однажды Агата Мэри Кларисса Миллер старшей сестре Мэдж. — Наверное, это нетрудно — сочинять детективы.

— Ну что ж, попробуй, — снисходительно ответила Мэдж, уже познавшая вкус сочинительства, — держу пари, не получится…

И вот Агате Кристи уже тридцать шесть, и за плечами несколько детективных романов. Самый известный, «Убийство Роджера Экройда», принес ей настоящую, шумную, пожалуй даже скандальную, популярность.

А все началось с того давнего пари, хотя, можно сказать, она и родилась под знаком детектива, 15 сентября 1890 года, накануне знаменательного события: очень скоро Артур Конан Дойл начнет печатать в журнале «Стрэнд» первую серию шерлокианы, и ей, Агате Кристи, в девичестве Миллер, будет суждено перенять эстафету.

Так, или примерно так могла размышлять по дороге домой из Лондона 4 декабря 1926 года Агата Кристи. Конечно, в ее писательской родословной значились и Эдгар По, и Артур Конан Дойл. Взять хотя бы его рассказ «Медные буки». В прекрасный весенний день Холмс и Уотсон, вырвавшись «из туманов Бейкер-стрит», едут в древнюю столицу Англии Винчестер. За окном поезда плывут мирные пастбища, а в яркой зелени мелькают крыши деревенских коттеджей и ферм, и так «приятно на них смотреть», — восклицает Уотсон.

Но Холмс настроен мрачно:

«Вот вы смотрите на эти рассеянные вдоль дороги дома и восхищаетесь их красотой. А я, когда вижу их, думаю только о том, как они уединенны и как безнаказанно здесь можно совершить преступление. Я уверен, Уотсон, что в самых отвратительных закоулках Лондона не совершается столько греховных деяний, сколько в этой восхитительной сельской местности…» Знаменательные слова! Они могли бы стать эпиграфом ко многим романам Кристи, явившим мир преступности, таящийся под покровом сельской добропорядочности.

Мы помним, что «Шерлок Холмс» — Дойл изрядно устал от поклонников его таланта. Недаром один из сборников шерлокианы сэр Артур назвал «Его прощальный поклон» (1917). Он не станет, как известно, прощальным, но вскоре двинется по стопам Великого Сыщика, кланяясь и расточая на каждом шагу французско-бельгийские любезности, г-н Эркюль Пуаро, а у доктора Уотсона объявится двойник, капитан Гастингс, тоже раненный на войне, но уже на первой мировой.

А что тогда делала Агата Мэри Кларисса? В 1914 году она работает сестрой милосердия в военном госпитале, потом — в госпитальной аптеке и тогда же выходит замуж за Арчибальда Кристи, бравого офицера Его Королевского Величества и летчика.

Однажды на работе Кристи начала размышлять над тем, каким будет ее детективный роман: «А так как вокруг были яды, я, возможно, и решила, что смерть в романе должна быть следствием отравления. Затем, естественно, должен был появиться сыщик. И я стала раздумывать насчет сыщиков. Нет, мой, конечно, не должен походить на Шерлока Холмса. Я должна выдумать своего собственного, но у него тоже будет друг, туповатый козел отпущения… Мысленно я перебрала всех сыщиков, о которых читала и которыми восхищалась. Вот Шерлок Холмс — единственный и неповторимый, и мне никогда не удастся создать такого же, как он. Есть также Арсен Люпен, но кто он, преступник или сыщик? Как бы то ни было, он не совсем в моем вкусе. Существовал также молодой журналист Рулетабиль, герой романа «Тайна Желтой комнаты»[22],— он приближался к моему представлению о том, каков должен быть мой сыщик, но ведь я должна была придумать такого, какого еще не было… А затем я вспомнила о наших бельгийских беженцах… Почему бы не сделать моего сыщика бельгийцем?.. Почему бы ему не быть полицейским комиссаром? Полицейским комиссаром в отставке? И не очень молодым. Ах, какую ошибку я тогда совершила. Ведь в результате сейчас моему сыщику перевалило за сто… Потом у него должно быть какое-нибудь необыкновенное имя, как у Шерлока Холмса и других из того же братства. Что, если назвать моего коротышку Геркулесом? Малыш Геркулес. Не знаю, почему я выбрала фамилию Пуаро. Но она хорошо сочеталась не с Геркулесом, а с Эркюлем…»


Агата Кристи


Между тем война кончилась. Муж вернулся с орденами и в чине полковника. В 1919 году у них родилась дочь Розалинда, а в 1920 увидел свет первый роман Кристи «Таинственное происшествие в Стайлсе», где явились миру Пуаро и Гастингс. Издательство «Бодли Хед» было четвертым по счету, куда обратилась Кристи. Поэтому она пришла в восторг, когда после двухлетнего раздумья фирма вдруг известила ее, что роман может быть напечатан, если она кое-что изменит в последней главе и если не станет претендовать на гонорар, пока издательство не продаст 2000 экземпляров. Она согласилась, в том числе и на кабальное условие: она передает «Бодли Хед» право издания на следующие пять романов за чуть большее вознаграждение, а если по ее романам будут поставлены фильм или пьеса, то половину гонорара получит издательство. Но Агату Кристи эти условия не смущали, она вовсе не собиралась становиться профессиональной сочинительницей детективных романов, по ее собственным словам, она относилась к этому занятию «очень некритически и просто не воспринимала его всерьез». Может быть, еще и поэтому она так много позаимствовала у мэтра Дойла.

Случайно, как Уотсон, Гастингс встречает старого приятеля, и тот приглашает его погостить в свою загородную усадьбу Стайлс (см. рассказ Дойла «Глория Скотт»). Там произойдет убийство, и капитан Гастингс решит найти убийцу. Надо признать, он не так скромен, как Уотсон, избравший себе роль регистратора приключений Шерлока Холмса с посильным в них участием. Гастингс сам желает быть Шерлоком Холмсом, потому что у него, знаете ли, «талант на дедукцию», как простодушно сообщает он читателю. И все же ему приходится прибегнуть к помощи Эркюля Пуаро, сыщика в отставке, эмигрировавшего во время войны из Бельгии в Англию. Гастингс не только лишен скромности Уотсона, но и его обаяния, и просто удивительно, как терпелив бывает Пуаро с этим глуповатым и назойливым упрямцем. Но ведь Пуаро тоже, словно Холмсу, надо кого-то просвещать и наставлять в искусстве расследования «таинственных происшествий». Он тоже твердит о том, как важны мелочи и роль воображения, хотя и считает своим долгом упрекнуть Гастингса: «Вы слишком много воли даете воображению. Оно хороший слуга, но плохой хозяин».

Кристи следует и заповеди, унаследованной Дойлом от По: честность с читателем. Сыщику при начале расследования известно столько же, сколько читателю, и Пуаро даже подчеркнет это обстоятельство в разговоре с Гастингсом: «Все, что знаю я, знаете и вы».

Подобно Холмсу, Пуаро верит в то, что самые простые объяснения — самые истинные. Подобно Холмсу и Уотсону, новоявленная пара — детектив и друг-рассказчик поселяются вместе на лондонской квартире, только хозяйка их совсем не похожа на симпатичную миссис Хадсон, ревнительницу порядка и комфорта.

Подобно Холмсу, Пуаро верит в безошибочность интуиции, которую в согласии с новейшими открытиями психологической науки называют подсознанием. У него тоже есть свой метод расследования, хотя в наше время — иронизирует Кристи — у кого его нет? В метод уверовали даже современные лестрейды. Вот любопытный диалог между Пуаро и традиционно недалеким полицейским инспектором Рагланом: на вопрос Пуаро, как он работает, Раглан отвечает: «Ну, конечно… мы с самого начала пользуемся методом… — Ах! — воскликнул его собеседник — это мой пароль: метод, порядок и маленькие серые клетки…» Отношения между Пуаро и Рагланом тоже заставляют вспомнить Дюпена и префекта полиции Ш. Холмса и Лестрейда. И все по той же причине — не желает Раглан делить лавры победы с частным сыщиком, да еще в отставке. И тогда Пуаро уверяет его, что всякая известность ему ненавистна, и он умоляет не упоминать его имени в ходе расследования. При этих словах «лицо инспектора полиции немного просветлело», особенно когда он услышал далее, что нежелающий славы Пуаро просит позволения только помогать и безгранично восхищается английской полицией.

А сам метод Пуаро? Он утверждает важность незначительных на первый взгляд деталей: «Это обстоятельство совершенно неважно… вот почему оно так интересно», он напоминает о типологическом сходстве преступлений, выстраивает парад улик и доказательств перед недотепой Гастингсом, и нам начинает казаться, что при этом незримо присутствует Шерлок Холмс, и мы даже слышим, как он небрежно бросает восхищенному доктору: «Но это же элементарно, Уотсон».

Одним словом, перенявшая эстафету Кристи пойдет, особенно вначале, по пути, проторенному предшественниками, потому что детективные романы, а также рассказы она продолжала сочинять. Второй роман, «Тайный противник» (1922), Кристи написала потому, что надо было отремонтировать дом, в котором родилась, любимый Эшфилд, где теперь жила ее старая мать. А вскоре вышел и третий (второй по счету с участием Пуаро) — «Убийство на площадке для гольфа». В «Тайном противнике» — это был, по сути дела, первый шпионский роман — участвовали в качестве сыщиков молодой человек Том Бересфорд и его знакомая Прюденс Каули — Томми и Таппенс.

Нельзя сказать, что Кристи была в восторге от своих произведений. В «Стайлсе», по ее словам, было слишком много ложных ходов, «фальшивых ключей», и, как всякий неопытный писатель, она стремилась втиснуть в один сюжет слишком много содержания, а роман «Убийство на площадке для гольфа» был мелодраматичен и неправдоподобен: в романе фигурируют три одинаковых ножа — орудия преступления и черная шелковая лестница, действует в нем и злодейка, которая «прекрасна, как ангел небесный, как демон, коварна и зла». Есть в романе сестры-близнецы — акробатки, и благодаря их цирковому искусству удается поймать убийцу.

Надо сказать, прием введения близнецов (равно как и призраков) считается запрещенным для детектива. Роман был бесспорно подражателен, но она этого и не скрывала, хотя все же надеялась, что внесла в изображение детективной пары кое-что свое: «Мне очень нравился мой капитан Гастингс. Конечно, это был стереотипный образ, хотя вместе с Пуаро они выражали мое представление о сыщицком дуэте. Но я писала все еще в шерлок-холмсовской традиции, эксцентричный детектив, глуповатый помощник и похожий на Лестрейда сыщик из Скотланд-Ярда, инспектор Джэпп…»

Один из рьяных и самых ранних поклонников Кристи и ее Пуаро был издатель еженедельного журнала «Скетч» Брюс Ингрэм. Он предложил Кристи написать несколько рассказов, где бы действовал коротышка Эркюль. Кристи написала для «Скетча» двенадцать рассказов, которые вышли потом отдельной книгой в «Бодли Хед». По отзыву Чарлза Осборна, автора книги «Жизнь и преступления Агаты Кристи» (1982), «рассказы очень увлекательны, но читать больше одного-двух подряд не рекомендуется, это все равно что сразу съесть двухфунтовую коробку шоколадных конфет». Он отмечает также, что в этих рассказах и Пуаро, и Гастингс особенно похожи на — Холмса и Уотсона. Но к роману «Убийство Роджера Экройда» Кристи вполне овладела техникой детективного мастерства. Роман был опубликован 27 мая 1926 года (а до этого печатался с продолжением в газете «Дейли Ньюс») и сразу полюбился читателю.


Гринуэй — поместье А. Кристи в Девоншире


Наверное, Мэдж была орудием судьбы, когда предложила пари, Агата его выиграла. Однако — и это очень часто бывает с продолжателями традиции — Агата Кристи стала и ее опровергательницей. И в самом деле, что бы вы сказали, читатель, если злодеем и убийцей, которого должен найти Холмс, вдруг оказался бы положительный и надежный Уотсон? Святотатство! Кощунство! Попрание традиций! Критики так и говорили. Кристи, однако, не побоялась пойти против одного из канонических правил игры и одержала победу, во всяком случае, завоевала популярность, к чему она тогда и стремилась. А затем произошло еще одно событие, укрепившее ее известность.

Вернувшись домой тем декабрьским вечером 1926 года, она услышала от своего секретаря ошеломляющее сообщение: полковник Кристи покинул дом, который они нарекли в честь ее первого романа Стайлсом, и переселился к другой женщине. Агата Кристи молча выслушала новость. Было девять часов вечера, но она вышла из дому, села в машину и уехала в неопределенном направлении. Об этом срочно сообщили полковнику, он возвратился в «Стайлс» и начались поиски пропавшей. «Дейли Ньюс» назначила награду — 100 фунтов стерлингов тому, кто сообщит о местонахождении Кристи или обнаружит «ключи» к тайне исчезновения. Скоро обнаружили пустой автомобиль. Тогда были мобилизованы полицейские силы, и тысячи почитателей таланта Кристи отправились на поиски. А она находилась сравнительно недалеко от Лондона, в провинциальном Хэррогейте, где остановилась в гостинице под именем миссис Терезы Нил (фамилия той, другой женщины), и 13 декабря обнаруживший ее местопребывание потребовал награду. Свой отъезд Агата Кристи объяснила репортеру внезапным провалом памяти. Возможно, так и случилось, а может быть, ее таинственное исчезновение было наказанием неверному Арчибальду Кристи, разыгранным на уровне искусной детективной драмы. Конечно, она уже понимала, как можно поражение превратить в победу, использовав при этом рычаги рекламы. Она уже хорошо изучила вкусы и потребности своего читателя и знала, чем поразить его воображение.

Полагают, что Кристи писала для обитателей провинциальных особняков и коттеджей, чья жизнь и поступки наводили Холмса на мрачные размышления, но которые сохраняли старомодные, «викторианские» симпатии и привычки. Однако Агата Кристи хотела нравиться по возможности всем. Хотелось ей отразить и возражения тех, кому она определенно и стойко не нравилась, — тонким ценителям прекрасного, врагам массовости, «ширпотребности», общепринятости. Особенно был возмущен возрастанием ее популярности (в том числе за океаном) американский писатель и критик Эдмунд Уилсон. В сороковые годы популярность Кристи достигла вершины, чему не в малой степени способствовала прошедшая война. Во время налетов фашистской авиации на Англию люди, спускавшиеся в бомбоубежище, брали вместе с хлебом насущным, как правило, и роман Кристи. Он давал возможность отвлечься от сознания смертельной угрозы, нависшей над головой. И нельзя было от этого небрежно отмахнуться, сравнивая воздействие ее романов с «наркотическим», как то делал Уилсон. Брали в бомбоубежище и Шекспира, и Диккенса, но в этом случае о «наркотиках» не вспоминали, очевидно, из уважения к классике, хотя каждый писатель по-своему и отвлекал от страшной действительности, и укреплял в уверенности, что Англия, по дорогам которой странствовал когда-то мистер Пиквик, равно как Англия, где на страже справедливости стоит проницательная старая дева мисс Джейн Марпл, «коллега» Пуаро, врагу не покорится. О могучем воздействии Диккенса писала в те же военные годы в блокадном Ленинграде и русская поэтесса Наталья Крандиевская-Толстая:

Диккенс забытый. Добром

Дышит бессмертным страница,

И милосердия бром

Медленно в сердце струится.

Бессмертное добро Диккенса воевало с «упырем, возжаждавшим уничтоженья и крови» — фашизмом. Но то же самое можно было отнести и к романам Кристи, так как «бром», предлагавшийся ею, парадоксальным образом укреплял рациональную способность мышления, требуя максимальной сосредоточенности, словно шахматная игра, — а в бомбоубежище играли и в шахматы. Агата Кристи предлагала свою «игру» и выигрывала ее. Но все это Уилсон во внимание не принимал. Не умягчало его и то, что популярный нынешний автор детектива прекрасно знала и любила классическую литературу: и Шекспира, и Диккенса, и Джейн Остин, и Троллопа. Уилсон ядовито осведомлялся у читающей публики: «Кому это интересно, кто убил Роджера Экройда?» в статье того же названия (1945). Но тут известный обитатель академических кущ попал впросак. Это было интересно миллионам читателей — и не только домохозяйкам, но и профессорам, а также рабочим, конторским «белым воротничкам», служителям церкви, политикам, даже членам английского королевского дома, особенно принцессе Елизавете, которая, став королевой, возведет любимую писательницу в дворянское достоинство. Одним словом, это было интересно большинству. «Между текущим днем и концом этого года, — напишет газета «Обзервер» в 1948 году, — примерно четыре-пять миллионов жителей нашего острова будут совращены, покорены, сбиты с толку, мистифицированы, поражены, изумлены, получат в высшей степени замечательное развлечение благодаря усилиям королевы детективного романа, владеющей всем миром». Преувеличение? Да нет. Кристи блистательно освоила опыт предшественников. По и Дойла, и внесла в общую формулу успеха свое слагаемое: тщательно разработанную стратегию обманных ходов, поверхностных выводов, ловушек и тупиков ложных догадок — как самое верное средство держать читателя в неослабном напряжении. То, что провозгласил главным принципом Эдгар По; то, что с таким искусством развил в шерлокиане Дойл, — этим умением почти в совершенстве овладела и Кристи, — умением не дать тайне обнаружить себя помимо воли и желания автора. Нет, истина обнаруживается в заключительной лекции-объяснении Пуаро (или мисс Марпл, или другого детектива), а преступником оказывается наименее подозреваемый. И так — из романа в роман, однако читатель все равно попадается на этот испытанный крючок. Так оно было уже в первом ее романе, но мы, конечно, помним, что сначала забросил эту удочку Эдгар По в рассказе «Ты еси муж, сотворивый сие», а Дойл забрасывал ее много раз, и самый богатый «улов» «Собака Баскервилей».

Но вернемся к роману «Убийство Роджера Экройда». Это все-таки бунт, и не только против некоторых установленных правил детективной «игры». У Кристи убийца — врач, так сказать, ее собственный Уотсон. Она иронически переосмысливает традицию даже в том, что фамилия врача-убийцы — Шеппард, а это звучит почти как английское Shepperd, «пастух», «пастырь», тот, кто «охраняет» и ведет за собой «стадо», Good Shepperd, «Добрый пастырь» — нарицательное имя Христа. И вдруг «Хранитель» оказывается убийцей, беспощадным и хладнокровным.

Но ирония, заданная именем «хранителя», была симптомом и отстраненной авторской позиции. Кристи не позволяла себе углубляться в подробный анализ характеров, ведь ненароком можно вызвать сочувствие и к убийце, поэтому — никаких психологических прозрений и оправданий. Она предлагает вниманию читателя просто игру, где, как полагается, участвуют партнеры — действующие лица. Сейчас они разыграют драматическое действо с убийством, которое будет тщательно выверено и технически скомпоновано, как хорошо сделанная пьеса. Перед читателем пройдут, как по сцене, разные персонажи, на них попеременно ляжет тень подозрения, а в искусстве «набрасывания тени» Кристи, пожалуй, нет равных…

Шерлок Холмс не уставал повторять, что окружающий мир полон незримых никем очевидностей. Все, подобно Уотсону, смотрят, но не видят. На то же сетует Пуаро, когда поучает Гастингса, но мелочи ускользают от внимания людей обыкновенных. И По, и Дойл, и Кристи именно на этом умении своих сыщиков замечать и видеть все и выстраивают увлекательное действо, каждый раз как бы внушая при этом: у тебя читатель, есть глаза, так воспользуйся же ими: «смотрите, смотрите», — убеждает капитана Гастингса Эркюль Пуаро. В рассказе «Серебряный» Шерлок Холмс, узнав от служанки, что произошло на конюшне, сразу же выделил незамеченное другими ключевое звено происшествия: собака ночью не лаяла. А ведь это и есть главная мелочь: не лаяла потому, что рысака Серебряного увел свой. С самого начала в романе «Убийство Роджера Экройда» нам тоже подброшены «ключи» к тайне — намеки, мельчайшие подробности, фразы, слова, имена. Они почти не останавливают внимание, но в них — разгадка тайны. Вот, например, запись в дневнике Шеппарда, из которой мы узнаем о его последней встрече с Роджером Экройдом: «Письма пришли в двадцать минут девятого. Было как раз без десяти девять, когда я с ним расстался, а письмо так и осталось не прочитанным. Я нерешительно коснулся ручки двери и обернулся, чтобы посмотреть, нельзя ли еще чего-нибудь предпринять, не упустил ли я чего». Невиннейшая фраза, но за ней — убийство, страх разоблачения и хитроумно подготовленное алиби. У двери — врач-убийца Шеппард. Перед тем как уйти, он обернулся и видит тело убитого им Роджера Экройда. В кармане у Шеппарда письмо, которое должно было разоблачить прошлые махинации врача, но оно так и не было прочитано Экройдом. И вот Шеппард внимательно оглядывает кабинет бывшего пациента — не оставил ли он, убийца, каких-либо улик? Между прочим, Шеппарда зовут Джеймс, а Конан Дойл однажды оговорился, назвав доктора Джона X. Уотсона — Джеймсом… Полемика с мэтром? Конечно. Поэтому и Эркюль Пуаро внешне совершенно не похож на Шерлока Холмса. Где орлиный профиль, высокий рост, аскетическая худоба? Перед нами низенький, с лысой яйцевидной головой плотный человечек, с огромными и довольно нелепыми усами. Глаза у Холмса цепкие, «стального цвета», ястребиные. У Пуаро они зеленые, кошачьи, и. словно кошка, он постоянно охорашивается. Он педантично привержен порядку и совершенно не терпит, когда что-нибудь отклоняется от прямой линии, например, мелкие вещицы на каминной или книжной полке. Он обязательно должен выстроить их правильным рядком своими «точными» пальцами. И как тут не вспомнить трубки Шерлока Холмса в ведерке для угля, и письма, пришпиленные к стене перочинным ножом.

Холмс экстравагантен, как Пуаро, но никогда не смешон. Пуаро же напоминает Гастингсу «комика из французского ревю», недаром его прообразом в какой-то мере явился комический старый джентльмен из романа Диккенса «Жизнь и приключения Николаса Никльби». Этот джентльмен иногда неожиданно выскакивал из-за садовой ограды и бросал к ногам столь же пожилой и ветреной миссис Никльби стручки зеленого горошка, — желая познакомиться. Вот так же неожиданно возникает из-за высокого забора и Пуаро, чтобы составить представление о соседе Шеппарде.

Холмс — поклонник Разума и Просвещения. Он, подобно своему творцу Дойлу, мог бы повторить слова Диккенса: «Разум — драгоценнейший дар небес», он истово-свято относится к мыслительным способностям человека. Пуаро тоже преклоняется перед разумом, но как-то уж слишком «физиологично» все время твердит о возможностях своих «маленьких серых клеток».

Оба, и Холмс, и Пуаро, служат истине и справедливости. Но Холмс, пожалуй, начертал бы это слово с заглавной буквы. Для Пуаро служение справедливости не подвиг, а повседневность. Холмс — высший судия, суровый, но человечный. Для Пуаро все люди, в общем, чужаки и потенциальные преступники и все одинаково могут быть на подозрении. Вот почему первое место в сердце читателя все еще принадлежит Шерлоку Холмсу, хотя Пуаро более понятен и доступен из-за своей несколько цирковой эксцентрики. Да, читатель восхищается его проницательностью, но автор, льстя читателю, то и дело дает ему возможность испытать чувство превосходства над хвастуном Пуаро, непрерывно утверждающим собственную уникальность, так что быть понятнее и доступнее не значит быть любимее. Холмсу поклоняются, на него смотрят снизу вверх, он — кумир. Пуаро не вызывает желания преклониться. Над ним часто и посмеиваются. Вот почему он все же на вторых ролях, а любимцем-премьером у читателей пока еще остается Холмс. Пока?! Ведь цирковое искусство — самое общедоступное и популярное, а, кроме того, существует и другой сильный соперник у Холмса, Жюль Мегрэ…

Наверное, Агату Кристи вторичность Пуаро несколько уязвляла. Конечно, сначала было лестно читать о себе: «Создательница одного из самых интересных образов сыщика после Шерлока Холмса». Но Шерлоку Холмсу следовало, по ее мнению, и потесниться на своем единоличном пьедестале. Отсюда — постоянные полемические шпильки по адресу Холмса. То всем известные приемы Холмса использует несимпатичный детектив Жиро. Он, как Холмс, бросается на землю, чтобы разглядеть следы и собрать мельчайшие вещественные доказательства, вроде обгорелой спички. И Пуаро обязательно съязвит, что спичку могли подбросить нарочно. Вот на каминной полке Пуаро появляется бронзовая фигурка собаки, «ищейки», которую сыщик нарекает Жиро в честь неудачливого парижского детектива, а мы помним, что Уотсон не однажды называл Холмса «ищейкой» и «гончей» и оставил нам зарисовку с «натуры»: Холмс собирает улики и при этом «похож на чистопородную, хорошо выдрессированную гончую, которая рыщет взад-вперед по лесу, скуля от нетерпения, пока не нападет на утерянный след…». Вот Холмс собрал щепотку серой пыли с пола и положил в конверт. Холмс может найти преступника по пеплу выкуренной им сигары, но Пуаро, как мы узнали из романа «Убийство на площадке для гольфа», питает «нескрываемое презрение к таким вещественным доказательствам, как следы ног или папиросный пепел, и утверждает, что без дополнительных улик они никогда не помогут детективу разоблачить преступника». Вот Пуаро рассказывает сестре Шеппарда Каролине, старой деве с большими детективными способностями, о том, как выручил из затруднительного положения принца Мавританского, и Шеппард язвительно спрашивает: «Он вам не подарил за услуги булавку для галстука с изумрудом величиной с яйцо ржанки?» Намек понятен: Великий Сыщик получил такую булавку в благодарность от высочайшей особы, а в другом подобном случае — перстень с алмазом. И далее Шеппард поясняет, а у читателя не остается никаких сомнений, куда метит авторская ирония: «Так всегда бывает в детективных рассказах. У супердетектива комнаты просто завалены рубинами, жемчугами и изумрудами в знак благодарности от клиентов королевского звания». Шеппард иногда обходится и без намеков, говоря, что «исполняет роль Уотсона при Шерлоке-Пуари». Точно так же глуповатый Ронни Гарфилд захочет «быть Уотсоном» при журналисте Чарльзе Эндерби, который кажется ему настоящим «Шерлоком», хотя тот просто мальчик на побегушках у Холмса в юбке, наблюдательной и умной Эмили Трефусис («Загадка Ситтафорда», 1932).

Но как явственно эти подначки-аллюзии и прямые указания на «источник» свидетельствуют о перемене времени на нашем читательском «дворе»! Огюст Дюпен и Шерлок Холмс силой своих аналитических способностей возвышаются над всеми нами, так сказать, уотсонами. Но в наше время — внушительно говорит Кристи — все читают детективы, как во времена По читали Вальтера Скотта, а в эпоху Дойла — Роберта Луиса Стивенсона. И вот в роли сыщиков-детективов успешно подвизаются домашние хозяйки, старые девы, конторские служащие и все, кому не лень, — и опять в этом утверждении чудится ироническое снижение образа Великого Сыщика, как в упоминании о сэре Артуре Конан Дойле, величайшем авторитете — нет, не в области детектива, а в сфере спиритизма, вот, мол, к кому надо обращаться за консультацией по всем потусторонним проблемам.

Впрочем, мелкие и не очень мелкие выпады против мэтра, как мы видим, не мешали Кристи широко заимствовать у него, а также у других предшественников, например американки Анны Кэтрин Грин, которую теперь, не совсем последовательно, называют «американской Агатой Кристи», хотя Грин вошла в литературу за сорок с лишним лет до будущей королевы детектива. Первый роман Грин опубликовала в 1878 году, последний — в 1923-м. Поражает их динамизм, краткость и хорошо сконструированный компактный сюжет. У Кристи мы видим то же: роман состоит из двадцати семи-тридцати коротких, пружинистых, стремительных глав. Грин последовала примеру Эдгара По в дюпеновской серии — ввела в повествование одного постоянного детектива, Эбенезера Грайса. Усвоила она (и «передала» Кристи) некоторые технические приемы По: Грайс внимательно изучает обрывки записки (то же мы встречаем потом и в рассказе Дойла «Рейгетские сквайры»), определяет величину пули, проводит медицинский осмотр тела убитого, с последующей реконструкцией картины убийства, например, как, с какого расстояния, из какого положения был нанесен роковой удар. Все это прекрасно использовал в шерлокиане и Дойл, но следует помнить, что впервые эти приемы детективного расследования оживила через тридцать с лишним лет после Эдгара По именно Анна Кэтрин Грин. В романе «Дело Ливенуорта» (1878) она представляет читателю и графическую иллюстрацию-пояснение, план расположения комнат в доме, где произошло убийство, и такой же подробный, наглядный план составляет для нас Кристи в романе «Убийство Роджера Экройда».

Сыщик у Грин — человек скромный, совсем обыкновенный, не утонченный аристократ духа, как Дюпен или Холмс. Тут Грин, очевидно, следует по стопам Диккенса и Уилки Коллинза — Грайс больше напоминает инспекторов Бакета и Каффа. Но если в отличие от Бакета Грайс даже помыслить не может о такой фамильярности, которую позволяет себе тот в разговоре с сэром Лестером Дедлоком, то все же и он человек своеобразный. Грайс, например, никогда не смотрит на того, с кем говорит. Он внимательно, очень внимательно слушает собеседника и в то же время «тихо и доверительно совещается с кончиками собственных пальцев». И как мы сразу узнаем Эркюля Пуаро по его неизменному упоминанию о маленьких серых клетках, так читатель А. К. Грин сразу же понимал, что перед ним мистер Эбенезер — по его взгляду, устремленному на дверную ручку или настольную лампу, но никогда — в глаза собеседнику.

Но, самое главное, Агата Кристи, явно следуя примеру Грин, ввела в свой детективный обиход женщину-сыщика. Так в романе «Дело за соседской дверью» любителем-детективом была старая дева Амелия Батенуорт, которая следит из своего окна за посетителями таинственного особняка напротив, а это сразу же заставляет вспомнить о мисс Каролине Шеппард, которая столь же неукоснительно наблюдала за самим Эркюлем Пуаро и его посетителями. Правда, познакомившись с мисс Каролиной, Пуаро сразу воздает должное проницательной и очаровательной пожилой леди, не то что Эбенезер Грайс. Он сначала не склонен принимать всерьез усилия мисс Амелии и даже деликатно советует ей заниматься «своим женским делом». Но когда мисс Амелия сообщает ему о своих наблюдениях и собранных уликах, Грайс покаянно и чистосердечно признает ее первенство и благодарит за то, что она уберегла его от роковой ошибки: он едва не арестовал невиновного. Мисс Амелия Батенуорт — предшественница и мисс Джейн Марпл, которую полицейский инспектор Крэддок не шутя считает лучшим сыщиком в Англии.

Была у Грин еще одна «сыщица» — молодая и красивая Вайолет Стрэйндж («Золотая туфля», 1915), которая «вращалась» в изысканном нью-йоркском обществе, что было очень на руку частному сыскному агентству: оно платило мисс Вайолет большие деньги за ее зоркую наблюдательность и аналитические способности. И поразительно, до чего похожа на Вайолет героиня Кристи Эмили Трефусис. У Эмили тоже есть детективный талант, она тоже, как Вайолет, спасает от осуждения своего безвинно арестованного жениха и находит настоящего убийцу, и помогают ей в этом «решительность, логика и ясная голова».

Но тут в памяти читателя возникает другая Вайолет — мисс Хантер из «Медных буков» Конан Дойла. Между прочим, сам Шерлок Холмс восхищался сообразительностью мисс Хантер, которая помогла разоблачить злодея. А так как рассказ «Медные буки» был написан Дойлом в начале 90-х годов прошлого века, то вполне возможно, что Анна Кэтрин Грин свою героиню позаимствовала у Конан Дойла точно так же, как Эдгар По «подарил» Грин свою новацию, «убийство при закрытых дверях», ставшую потом обыкновением у Агаты Кристи. Но Кристи подновит этот стереотип — у нее он нередко будет называться «Убийство во время приема», или, попросту говоря, вечеринки.

Конечно, А. К. Грин откровенно предлагала читателю игру на сообразительность, и в этом ей наследует Агата Кристи. Каждый ее роман отчасти напоминает шахматную задачу, например постоянным использованием одних и тех же стереотипных «фигур». Во-первых, это молодые девушки. Если они белокуры, как Флора Экройд, или рыжие, подобно Джинджер[23] из романа «Конь Блед» (1961), то можно почти с уверенностью сказать, что перед нами человек положительный. Такие девушки обладают умом, волей, решительностью, они верны в дружбе, часто способны на самопожертвование.

Брюнетки способны преимущественно на страсти роковые, измену, предательство, а то и убийство. Затем идут колониальные военные в отставке, деревенские сквайры, проницательные семейные поверенные, легкомысленные и падкие на материальные соблазны светские красавицы, богемного типа молодые люди, склонные к мотовству и потому постоянно пребывающие в долгах. Часто они — беззаботные, а бывает и злокозненные наследники больших состояний, иногда они — секретари, свободные художники, журналисты. Все эти образы как бы отклишированы раз и навсегда и переходят из романа в роман, но от этого очередное произведение Кристи не становится менее увлекательным, главное у нее — комбинации фигур и их непредсказуемые ходы в игре, а они могут быть бесконечно разнообразны. Никогда не скучно играть в шахматы одними и теми же фигурами. Точно так же никогда не скучно читать и романы Кристи, несмотря на постоянство, даже стереотипность психологических состояний, характеров и положений, несмотря на то, что герои, как правило, действуют и размышляют на уровне общераспространенного и общепринятого суждения. Они — выразители тех вечных истин, которые не меняются в житейском коловращении: добро — это хорошо, а зло — плохо, смелость, благородство, верность должны побеждать, хитрость, коварные уловки, преступные наклонности и действия должны быть выведены наружу, осуждены и наказаны. И все это говорится просто и доходчиво, как в сказке, и тоже на уровне общепринятого понимания. И, как в сказке, Агата Кристи иногда прямолинейно и весьма безыскусно соотносит внешнее и внутреннее: маленькие, как бусинки, глаза заставляют подозревать в их обладателе хитрость и коварство. Узкие, плотно сжатые губы — признак скупости, обилие «желтой вышивки» в убранстве гостиной, конечно же, обличает дурной вкус хозяйки дома, и наоборот: хорошие гравюры и выцветшие занавески определенно указывают, что хозяйка — бедна, но «настоящая леди». Кристи сама признается: «Когда я начала писать детективные романы… во… время войны 1914 года, злодей не был героем, враг всегда был злодеем, а герой — неизменно воплощением добродетели. И все это излагалось с откровенной и несколько грубоватой прямотой. Мы тогда еще не были подкованы в психологии, и я была как все те, кто писал такие книги или читал их». Позднее она нередко бросает вызов общепринятости, шаблонности суждения, как, например, в романе «После похорон»: читатель уже проникся уверенностью, что раз молодой Джордж может растратить казенные деньги, значит, он убийца, но убийцей, как всегда у Кристи, оказывается наименее подозреваемое лицо, и писательница словно предупреждает: по «внешности» судить нельзя. И все же она была привержена психологическим клише не меньше, чем Дороти Сейерс и Марджери Эллингэм, две другие известные «королевы детектива». Все трое работали в традиции По и Дойла: сыщик-любитель, тайна убийства, ее расследование и заключительное объяснение. Однако так сильно было обаяние неповторимой личности Холмса, что все они просто вынуждены были, не имея возможности создать образ столь же могучей привлекательности, изобрести некое кардинальное отличительное качество в характеристике своего сыщика. Поэтому лорд Уимси у Сейерс, хотя и унаследовал от Холмса знаменитую трубку, а от Дюпена — долгие рациоцинации, должен был, вопреки Холмсу, скептически взирающему на знатных господ, быть светским человеком, чей «бархатный баритон» так шел ко всей его лощеной, импозантной внешности. Ту же самую задачу решала и Марджери Эллингэм. Ее сыщик-любитель, Альберт Кэмпион, — бледнолицый, молчаливый, щеголевато одетый молодой человек в роговых очках, тоже несколько напоминает Холмса, например худобой, наблюдательностью, некоторой рассеянностью в спокойные минуты. Но при этом Кэмпион очень дружески относится к полицейским Скотланд-Ярда, хотя иногда с поистине холмсовской иронией может сказать об инспекторе Оутсе: «он всегда самым рьяным образом берет самый легкий след». При этом Кэмпион свято верит в непогрешимость английского закона, который, если совершено убийство, «гарантирует» преступнику «безжалостное преследование и неотвратимое наказание» («Смерть призрака»). Эллингэм тоже часто использует прием Эдгара По: «Убийство в закрытой комнате». Все же ни Сейерс, ни Эллингэм, наделенные значительным талантом, не были столь популярны, как Агата Кристи, ибо массовый читатель прежде всего ценит увлекательность повествования. К этому прибавьте умение Кристи вести диалог и талант «обманывать» ложными посылками, перемежая их крупицами истины, и неуклонный стремительный «бег» сюжета к финалу, «когда эти рассеянные там и сям частицы правды вдруг соединяются в четкий, геометрически правильный узор». Все ненужные подробности отсеиваются, все, что было непонятно, проясняется, и тем самым бывает удовлетворена первейшая потребность рассудка — стремление обязательно упорядочить отрывки сведений в цельное логическое знание. Читателю всегда было интересно читать, а ей — сочинять, а что касается способности к вымыслу, то она, по ее собственным словам, могла изобретать сюжеты и воплощать их в книги до умопомрачения.

А кроме того, она использует и находки предшественников, самым естественным способом, щедро заимствуя понравившиеся ей ситуации у классиков. Например и ту страшную сцену у английской писательницы XIX века Эмили Бронте, когда лондонский житель Локвуд заночевал в доме Хитклифа на Грозовом перевале и проснулся ночью от стука в окно. Вскочив в испуге с постели, он видит за окном девочку, которая, рыдая, умоляет спасти ее от грозы и впустить в дом и, наконец, разбивает стекло. Вот-вот она войдет, и сверхъестественный ужас, который при этом испытывает Локвуд, говорит, что это стенает привидение. Но та же сцена повторяется в романе Кристи «Десять негритят», когда бывшая гувернантка слышит стук в оконное стекло и видит мальчика, своего бывшего воспитанника, который по ее «недосмотру» утонул в море, а возлюбленный гувернантки получил титул и состояние, на пути к которым стоял малолетний прямой наследник. В «Десяти негритятах» есть и еще одно литературное заимствование, на этот раз у Конан Дойла: военный посылает подчиненных на верную гибель, только у Дойла, в рассказе «Горбун», таким образом избавляются от соперника в любви.

Впрочем, подобные заимствования сделаны достаточно тактично, да и замечены они могут быть лишь усердным книгочеем, которому даже приятно найти подтверждение своей собственной начитанности, и Кристи умело поддерживала этот баланс увлекательности для разных слоев читателей, почему наряду с психологическими, вполне сознательно используемыми стереотипами, рассчитанными на невзыскательный вкус, вдруг попадались у нее и тонкие наблюдения, которые не могут оставить равнодушным самого привередливого читателя, например замечание относительно убийственного педантизма, свойственного злодеям («Убийство Роджера Экройда»), или — о современных вариациях борьбы «гордости и предубеждения» (литературная аллюзия на роман Джейн Остин).

В самый разгар ее популярности появился у нее и мощный противник — американец Рэймонд Чандлер. Он отвергает литературные приемы Кристи, не считает ее сюжеты, а также персонажей достаточно правдоподобными и оправданными с точки зрения реальной жизни, в частности прием «убийство в закрытой комнате» и то, что преступником оказывается наименее подозрительный персонаж. Не нравится ему и то, что в заключительном объяснении всплывает «слишком много» мельчайших подробностей и обстоятельств, которые «ни один рядовой читатель не в состоянии запомнить». И поэтому, утверждает Чандлер, нечестно строить на этой невозможности все помнить разрешение детективной загадки, это все равно как требовать от читателя глубокого знания «химии, металлургии или брачных обычаев патагонских землероек». С точки зрения Чандлера, нельзя, чтобы детективу угрожала слишком явная, смертельная опасность, а у Дойла и Кристи это есть; нельзя также нагнетать такой страх у читателя, что он едва может «усидеть на стуле», — а в «Собаке Баскервилей», в романах «Десять негритят» и «Конь Блед» присутствует именно такой леденящий иррациональный страх. Рассуждает ли Чандлер о способах получше замаскировать тайну, чтобы читатель заранее не догадался, он походя «уличает» Кристи в умении «прятать ключи», «обманным» образом сконцентрировать внимание читателя на каком-нибудь второстепенном обстоятельстве, отводя ему глаза от главного, и обрушивается на ее знаменитый роман «Убийство в «Восточном экспрессе»». Чандлеру не по душе и авторская холодность Кристи, и то, что она (в отличие от Сименона) так мало уделяет внимания жертве, «трупу».

Однако авторская отстраненность Кристи зависела и от того, что ее взгляд на человеческую натуру вообще был лишен иллюзий. Понятно поэтому, почему она так высоко ставила драму «Пер Гюнт» любимого Ибсена, с ее многозначительным и удручающим символом человека как «оловянной пуговицы без ушка», — ни к чему не приспособленного, никчемного эгоиста, врага устойчивости бытия. А самым важным условием человеческого существования Агата Кристи считала стабильность общественных устоев, надежность опробованных веками традиций. По ее романам 20-х годов вполне можно судить об особенностях «стабильного», то есть консервативного западного мышления, существовавшего в постоянном страхе перед политической угрозой с Востока. А как известно, политические страхи и консервативные опасения имеют свойство мистифицировать сознание, и тогда нередко возникает мысль о сатанинских кознях темных сил, о таинственном непостижимом зле, словно разлитом в мироздании, причем это зло внезапно приобретает черты конкретного социального заговора.

Так было и в случае с Агатой Кристи: политика лейбористов в 20-х годах и всеобщая забастовка английских рабочих в 1926 году ей казались инспирированными «большевиками». Чувствуется в ее романах, особенно 20-х годов, и типичная «английская нелюбовь к иностранцам» (как это чувство называл Диккенс), и нередко с антисемитским оттенком. Бесчеловечность антисемитизма Агата Кристи поймет позже и ужаснется, когда большой поклонник ее таланта, очень интеллигентный немец, вдруг скажет, что «всех евреев надо уничтожить». Возможно также, что и патриотизм с шовинистическим подтекстом вызывает у Кристи сомнения уже в 20-е годы. Вряд ли случайно националистическими предубеждениями наделена несимпатичная миссис Экройд, которая утверждает, что иностранцам недоступен английский образ мышления. Характерно и отношение Кристи к английскому поместному дворянству, а дворянство, как было известно читателю из романов Джона Голсуорси, являлось самой «Стабильной» силой, костяком отживших традиций. И хотя не стоит искать у Кристи столь же глубоких социальных прозрений, что у Голсуорси, она также и с течением времени все чаще отмечает, как беднеет и поступается принципами родового достоинства английское дворянство: скоро, например, оно станет превращать фамильные усадьбы в доходные дома или гостиницы, как мы это видим в знаменитой пьесе Кристи «Мышеловка» (1952).

Агату Кристи всегда занимала проблема политической и нравственной свободы личности, пожалуй, самой острой проблемы века XX. В 30-е годы ее очень волнует, очевидно, и политика умиротворения фашизма. Вот почему с началом второй мировой войны в романе «Десять негритят» (1939) возникает образ смертоносного, вселенского, победительного зла — «черный» остров с его «замком ужасов», полным мертвецов. Это — самый мрачный роман Агаты Кристи, своеобразный апокалипсис, изображенный в пуританской литературной традиции: яростное всевидящее око Бога (или — судьбы) и жалкий сосуд греха — человек, только у Кристи этот апокалипсис, тотальное уничтожение — дело рук человеческих, а высший вершитель справедливости — сумасшедший судья Уоргрейв. Здесь Кристи совлекает покров мистики со зла, когда в точном соответствии с текстом детской считалки о десяти негритятах начинают погибать гости в замке — один поперхнулся, другой — не проснулся, и так далее, и так далее. Вот зловещая реальность. В современном мире нет зла сильнее, чем то, что так страшно вочеловечено. И надо сказать, эта мысль в романе воплощена с большой выразительностью, произведение создано рукой мастера: «Я написала эту книгу, затратив неимоверные усилия на то, чтобы как следует ее выстроить, и была довольна результатом. Повествование ясно, целеустремленно, динамично, загадочно, и в то же время события имеют рациональное объяснение». А кроме того, она искусно развивает здесь и традицию «ужаса», идущую от Эдгара По, сочетая «веселенькое» и кошмарное.

Идея вочеловеченного зла — главная и в романе «Занавес» (1940). Здесь Пуаро и Гастингс вновь попадают в провинциальный Стайлс. Как же все вокруг изменилось, начиная с местной гостиницы! Да и сами Пуаро и Гастингс уже не те. Где былая самоуверенность сыщика? Он, правда, все еще твердит о маленьких серых клетках, но чувствуется, что он устал, лицо его избороздили морщины, он облысел и носит парик. Он теперь часто философствует на вечные темы жизни и смерти, сетуя, как и полагается старикам, на нынешнюю молодежь, на то, что дети презирают «предков» и «дерзят» им на каждом шагу, как дочь Гастингса Джудит.

Однако именно сейчас, когда Пуаро стар и его мучает артрит, жизнь посылает ему, наконец, достойного противника, «совершенного преступника», современного Яго по уму, изворотливости и коварству. Таков как будто безобидный местный житель Нортон: возбуждая в людях жажду мщения и низменные чувства, он уже совершил несколько преступлений чужими руками. Теперь в опасности Джудит, влюбленная в человека, который, отвечая ей взаимностью, предан нелюбимой калеке-жене. И вот девушка вполне серьезно убеждает отца, что слабым и «никчемным» людям незачем и жить — только свет застят другим и мешают их счастью. Добрый капитан приходит в ужас от таких речей: как же удручающе переменились нравы! Но и сам он вот-вот попадется в сети коварного Нортона: тот сумел заронить в подозрительный ум капитана мысль, что честь Джудит в опасности. Конечно, Пуаро уже распознал подлые ухищрения Нортона. Однако он видит в нем не только злодея, так сказать, местного, провинциального значения. Он справедливо усмотрел в его действиях опаснейшее явление современности. Нортон понял, как это смехотворно легко, используя правильные слова, оперируя справедливыми доводами, влиять на поведение других: «Но вы понимаете, Гастингс, что такое знание — питательная почва для жажды власти?.. в последнее время такие побуждения распространились в мире как эпидемия».

Конечно же, Пуаро имеет в виду не только Нортона, но и прожженных властолюбивых политиканов, которые, разжигая подозрительность, страхи, предрассудки и заблуждения, ловко и к своей выгоде распоряжаются судьбами не только отдельных людей, но целых народов. Таков и мистер Элистер Блант, финансовый воротила, который говорит «Да» и «Нет» правительствам (роман «Один, два — пряжка от башмака», 1940). Маленький человек, зубной врач Морли, в восхищении: подумать только, могущественный мистер Блант держится так запросто с обыкновенными, «как вы да я», людьми — простодушно сообщает он Пуаро, сидящему в зубоврачебном кресле: «Вот что значит Англия, в других странах Гитлеры или Муссолини, или им подобные, а у нас — демократия». Но не пройдет и часа, и Элистер Блант убьет дантиста, а затем — еще других людей и будет оправдывать убийства «высшими интересами» страны и нации, совсем как реальные Гитлер, Муссолини и им подобные.

Но, спрашивается, что же может противопоставить теперешний Пуаро идейным убийцам? Ведь он привык восстанавливать камерную справедливость и воздавать по заслугам разным безыдейным преступникам, которые охотятся за вульгарным золотым тельцом! Да, Пуаро бессилен помочь людям, и в романе «Занавес» он погибает, застрелив негодяя Нортона, а так как Пуаро сам, пусть и во имя справедливости, совершил убийство, он решает покарать себя и кончает самоубийством.

Тогда, в 1940 году, Кристи роман не опубликовала. Эркюль Пуаро должен был ей еще пригодиться (интересно, между прочим, как бы отнеслась к смерти Пуаро читающая публика? Просила бы «воскресить» его, как в свое время просили Конан Дойла, «убившего» Шерлока Холмса?). Нет, Кристи не решилась публично опустить занавес в 1940 году, но отношение ее к Пуаро уже изменилось. Еще в 1938 году в интервью «Дейли Ньюс» она говорила: «Признаться, между нами иногда наступает охлаждение. Временами я даже думаю: «Зачем, ну к чему, с какой стати я вообще измыслила это неприятное, напыщенное, утомительное, приземистое создание, которое постоянно все выравнивает по ниточке, хвастается, подкручивает усы и склоняет набок свою яйцевидную голову?.. В момент раздражения я ему намекаю, что буквально несколькими движениями пера (или ударами по клавишам машинки) я могу отправить его в небытие. А он мне велеречиво возражает: «Нет, от Пуаро отделаться подобным образом невозможно. Он слишком для этого умен». Да, Пуаро и впрямь «висел у нее на шее», как она однажды сказала.

Итак, у Агаты Кристи тоже была распря со своим детективом, как у Дойла с Шерлоком Холмсом, но дело, очевидно, не сводилось к тому, что он просто ей «физически» надоел. Она явно ощущает, что Пуаро психологически не соответствует изменившемуся миру, однако «Занавес» был опубликован только в 1971 году, а она продолжала выпускать романы, где Пуаро действовал и «исправлял» положение, хотя сама Кристи и ее читатели были уже не те, что прежде. Во всяком случае, читатель ощущал некую несообразность, устарелость Пуаро: его характерные черточки уже не казались ему такими смешными как прежде, да и сам Пуаро все чаще заявлял о своей старомодности, о том, что отжил свое. В речах комика из французского ревю, каким он явился в первом романе Кристи, все явственнее звучала ностальгия по утраченным временам. Страна, в прошлом могущественная колониальная держава, вступила в полосу упадка, колоний уже почти не осталось, вырвались на волю доминионы, и золотые крылья, что некогда высоко вознесли дворянство над остальными смертными, теперь изрядно поистрепались и поредели. Конечно, некоторые приспособились и стали преуспевающими дельцами вроде Бланта или, например, мистера Фортескью («Карман, полный ржи», 1954), но его младший сын Ланселот не только циничный делец, но еще и тайный убийца, и рыцарское имя дано ему автором как бы в насмешку. Он убивает отца с помощью совращенной им служанки, затем служанку, чтобы не выдала, затем молодую мачеху, чтобы завладеть ее долей наследства, и едва не отправляет на тот свет разоблачившую его мисс Марпл.

Провинциальный мир, изображенный Агатой Кристи в ее «сельских» романах, — это практически исчезнувший мир, и мудрено было бы сохраниться ему, викторианским старомодным привычкам и нравам в послевоенной английской деревне, когда рядом по скоростным трассам ежедневно мчатся сотни автомашин и в каждой деревне и поселке появились бензоколонки; где тихие трактиры и старомодные гостиницы исчезли, уступив место мотелям и пабам, где мелкие лавочки захирели, так как в пяти милях обязательно обнаружится современный универмаг.

Вот пример из жизни — знаменитый Хауорт, родина сестер Бронте, в прошлом веке — забытый богом, глухой уголок Йоркшира. Даже расположенный неподалеку фабричный городок Кихли долго сохранял приметы патриархальности. Ныне в Кихли полно машин, на улицах множество рабочих из Вест-Индии и построен супермаркет. А в самом Хауорте, близ пасторского дома, где теперь разместился всемирно известный Мемориальный Центр сестер Бронте, кипит бурная туристическая жизнь, бушует сувенирная стихия, и неподалеку от мрачных надгробий кладбища при церкви Св. Михаила бойко торгуют мягким мороженым.

Да, мир изменился. Он и раньше был страшен, а сейчас стал просто опасен.

Уже первая фраза романа «Конь Блед» должна передать это ощущение повсюду подстерегающей человека опасности: «Экспресс-кофеварка у меня за спиной зашипела как змея. В звуке этом было нечто зловещее, если не сказать дьявольское. Наверное — подумал я — это свойственно большинству наших современных звуков и шумов. Угрожающий, сердитый рев реактивных самолетов, взмывающих в небо, вкрадчивый перестук колес поезда, приближающегося к станции в туннеле метро, грохот тяжелого грузового транспорта, от которого до основания сотрясается дом… Даже повседневные домашние шумы, хотя и свидетельствуют о приносимой пользе, вес же содержат в себе нечто предостерегающее. Стиральные машины, холодильники, скороварки, завывающие пылесосы, кажется, говорят: «Осторожно. Я джинн, приставленный к тебе в услужение, но если я вырвусь из-под твоего контроля… Мир опасен, вот что, в нем опасно жить». Есть нечто фатальное в этой опасности. Но это не та фатальность, о которой когда-то Пушкин сказал: «И от судеб защиты нет!» — и которая предполагала некую обезличенную, стихийную угрозу. Мир стал страшнее, опаснее и непредсказуемее потому, что роль судьбы окончательно прибирают к рукам беспринципные, жестокосердые убийцы, для которых не существует понятия о справедливости. «Судьбы», о которых говорил Пушкин, были жестоки, но равнодушны к творимому ими злу. Им ничто «не радость, не печаль», как тем надмирным светилам, о которых поведал потом Лермонтов. Но человек-убийца «неравнодушен» к совершаемому злу. Он может черпать в нем жестокую, извращенную радость и тем самым часто с помощью новых смертельных изобретений науки, в угоду своему честолюбию, жадности, геростратову садизму способен уничтожить и человека, и сообщества людей. Вот почему лейтмотив «Конь Блед» — слова «мир опасен».


Королева Елизавета II и Агата Кристи на премьере фильма «Убийство в «Восточном экспрессе»», 1974 г.


В романе «Конь Блед» Агата Кристи весьма смело и неожиданно вводит и себя в число действующих лиц под именем миссис Ариадны Оливер, известной писательницы, мастера детективного романа. Надо сказать, что, став «королевой детектива» (а затем — кавалерственной дамой за богатый урожай, выращенный ею на детективной ниве), Агата Кристи совсем разлюбила такие атрибуты известности, как реклама. Журналисты, конечно, очень досаждали ей, и, наверное, чтобы раз и навсегда ответить на весьма надоевший вопрос «как вы работаете?», она и решила ввести в роман миссис Оливер и допустить любопытствующих в ее, то есть свою, мастерскую. Кристи иронизирует над своим детективным искусством, а также неизменной приверженностью читателей к сюжету с обязательным убийством, ведь им детектив не понравится, если нет убийства, это она знала очень хорошо и воспринимала страсть к обязательному закланию тоже иронически, относя ее за счет непреодоленных современным человеком «диких инстинктов». Не прочь она была и посмеяться над легковерием читателя, который не замечал искусственности, заданности в расстановке и действиях «фигур» и канонической завязке с обязательным убийством в первых же главах романа: «Говорите, что хотите, — убеждает миссис Оливер Марка Истербрука, героя романа «Конь Блед», — но ведь это неестественно, когда пять-шесть человек почему-то оказываются все вместе в доме, где убивают некоего Б., и все присутствующие имеют причину желать его смерти».

Слегка поиздевавшись над воображаемым легковерным читателем, миссис Оливер — alter ego Кристи — тем не менее тревожится: времена меняются, в мире появились «битники и спутники» и нравиться всем невозможно. Так уж лучше оставаться верной вкусам старомодных чудаков вроде Марка, — «безопаснее держаться того, что знаешь». Но она, конечно, лукавит. Миссис Оливер (и Агате Кристи, конечно) по-прежнему хочется, чтобы ее читали все, и, как ни привычны ей обстановка и антураж провинциальных селений вроде Сент-Мери-Мид, где живет мисс Джейн Марпл, она понимает, что читателю может надоесть эта несколько рафинированная (и вымышленная) среда, где старые девы и отставные военные заправляют общественным мнением. Кристи понимает, что этот микромир живет и действует уже только на страницах ее романов, что это просто мир-легенда, мир-миф, условие задачи. Кстати, поэтому Агата Кристи перемежала повествования об английской глубинке с «восточными» романами, где все происходит в международной среде состоятельных туристов, путешествующих по Ближнему Востоку, или избирает местом действия Древний Египет. И все же читатель — она понимала это желает прежде всего «узнавать о том, что происходит во время морских круизов, в гостиницах, клиниках, на заседаниях церковно-приходского совета, в супермаркетах, в среде продавщиц и администраторов, приходящих на дом уборщиц, а также студентов, золотой молодежи и клерков», и прежде всего для этого читателя миссис Оливер сочиняет очередной детектив «Белоснежный какаду». И читателю, а имя ему легион, доставляет большое удовольствие разгадывать ее очередную головоломку. Между прочим, оказалось, что сочинять головоломки — работа очень трудная, вопреки былому убеждению Агаты Мэри Клариссы Миллер. Это во многом искусство фокусника, который вдруг, по меткому замечанию критика Барнарда, из пустой шляпы вытаскивает резвого кролика. Эти «кролики» появляются в самый неожиданный момент, снова и снова поражая читателей: опять дама Агата, мастерица обмана, его провела и одурачила, а он-то думал, что преступник — совсем другой персонаж. Но кто сказал, что вот так, из романа в роман, фокусничать и дурачить легко? Нет, это настоящее искусство, и вот мы видим, как миссис Оливер мается над «Белоснежным какаду». И дело, конечно, не только в обманном фокусе. Ведь надо еще правдоподобно обосновать поступки героя (Чандлер явно недооценил этого умения Кристи) и придумать «убедительное», характерное имя героине.

«Миссис Оливер, в состоянии, близком к помешательству, металась по кабинету, что-то бормоча себе под нос. Она окинула меня (Марка Истербрука. — М.Т.) равнодушным, беглым взглядом, не прекращая своих метаний. Взор ее ни на чем не мог остановиться: то она рассматривала узор на обоях, то выглядывала из окна, то закрывала глаза, морщась, словно в болезненном спазме.

Между прочим, — вопросила она потолок, — почему этот идиот сразу же не сказал, что он видел какаду? Ну, почему, почему он не сказал? Ведь он никак не мог не видеть! Но ведь если он только намекнет, что видел, тогда все пропало. Нет, здесь должно быть объяснение, обязательно…

Она стонала, запускала пальцы в короткие седые волосы, безжалостно теребила их… — И потом эта Моника… чем привлекательнее я стараюсь ее сделать, тем она выходит противнее. Глупая девица, но при этом ловкая. Моника… Моника? Нет, имя не подходит. Нэнси? Может быть, Джоан? Нет, Джоан встречается на каждом шагу. То же самое Анна. Сьюзен? Но у меня была уже Сьюзен. Люсия? Люсия! Люсия? Да, я ее вижу, эту Люсию. Рыжая, в джемпере с круглым вырезом. И в черных, туго обтягивающих брюках! Ну, хотя бы в черных чулках.

Мгновенный проблеск удовлетворения снова уступил место мрачным раздумьям о какаду, и миссис Оливер возобновила свои безутешные метания».

Что это — шарж, карикатура или моментальный снимок своих собственных творческих исканий? Конечно, но вместе с тем она иронизирует над расхожим представлением о том, каковы должны быть «мучительные поиски» — рассеянные движения, дранье волос, блуждающий взор. Да, эта «картинка с натуры» написана в полном соответствии с общепринятым представлением о том, как сочинитель сочиняет, но в этой картине раздирательных «литературных» страстей есть отзвук подлинной творческой муки, ведь поступок действительно должен быть мотивирован логически и психологически.

а образ убедителен. Даже имя героя или героини должно соответствовать идее образа, как соответствует имя Мойра так звали древнегреческих богинь, отмерявших человеку срок жизни, — безжалостной преступнице из романа «Почему они не спросили у Эванс?» (1934). Стремление Кристи найти подходящее имя — не надуманная потребность. Достаточно вспомнить, как обстоятельно выбирал Пушкин имя своей любимейшей героине; мы не можем, неспособны представить также, чтобы Лизу Калитину звали бы, например, Марфой, и столь же предопределенными логикой романных обстоятельств «Отцы и дети» кажутся почти пророческие имена Аркадий («счастливый») и Евгений («жизненный»). Между прочим, последнее имя вообще, очевидно, было любимо писателями XIX века и употреблялось ими, чтобы выразить таким образом психологическое качество персонажа. Так оно у Пушкина, так у Тургенева. И у Бальзака тоже. Эжен де Растиньяк, Эжени Гранде, имя которой Достоевский, переводя роман, не пожелал оставить во французском звучании, что тоже симптоматично. Он дал его в русском варианте, звучащем значительнее, весомее и печальнее, — Евгения Гранде.

И как многозначительны — уже по принципу иронического контраста — другие имена у Кристи: и Шеппард в «Убийстве Роджера Экройда», и в романе «Карман, полный ржи» имена главных героев: Персивэйл, Ланселот, Элейн, детей мистера Фортескью, имена безупречных, благородных, прекрасных собой рыцарей Круглого стола и красавицы-принцессы Элейны! Как же изменились эти герои в романе Кристи, как переосмыслены священные эти имена! «Принцесса» Элейн почти радуется насильственной смерти отца, потому что теперь получит свои деньги, и она спешит открыть тайные объятия «блудному» жениху. А вот прижимистый скупец Персивэйл (былой Парсифаль), не смеющий защитить жену от издевательств отца, грубияна и деспота, иначе и наследства можно лишиться. Такие современные рыцари — бесчестные меченосцы наживы, и прекрасный Ланселот хуже всех. Он дьявольски зол и вероломен, но его дьяволиада имеет самое низменное объяснение: деньги и власть любым способом. Цель оправдывает средства.

Ланселота Фортескью, перевертыша, оборотня, принявшего облик прекрасного рыцаря, разоблачила «старая кошка» — так непочтительно зовут старых дев современные молодые ланселоты — мисс Марпл, воплощение стабильности, традиций и самой Справедливости, Справедливости карающей, но беспристрастной. В отличие от судьи Уоргрейва из романа «Десять негритят» (1939), она к тому же воплощение здравого смысла, неподвластного субъективным симпатиям и антипатиям. И то, что сам судья может быть изощренно жестоким убийцей; и то, что вершительницей Высшего Суда случается быть старой, хрупкой, одинокой мисс Марпл, не облеченной никакими общественными званиями, говорит, в частности, и о трагедии неверия автора в неукоснительную власть и силу социальной справедливости. Трагическое мироощущение современного человека, его беззащитность во враждебном, злом мире отразились и в детективном романе Кристи, и это, возможно, одно из самых убедительных свидетельств трагичности XX века, если вспомнить то чувство прочной защищенности, которое внушает читателю шерлокиана. Это — опасный, опасный, опасный мир, — твердит нам Кристи, — и в этом повинны сами люди. Вот почему на несколько апокалиптическое замечание мистера Венейбла о дьявольской силе зла («Конь Блед») следует иронический ответ миссис Оливер: зло, действительно, могущественно, но не дьявол тут виноват — «…мне дьявол всегда казался таким глупцом. Конечно, в моих романах часто выступает этакий магистр зла — людям это нравится, но, право же, ему приходится все труднее и труднее… Гораздо легче, если у вас в романе действует обычный муж, который желает отделаться от жены и вступить в брак с гувернанткой. Это намного правдоподобнее!» И прав инспектор полиции Лежен; выследив преступника, на первый взгляд совершенно безвредного и даже несколько забавного фармацевта Осборна, он говорит Марку Истербруку, что «…зло не есть нечто сверхъестественное. Это нечто надчеловеческое… преступник не может быть велик, потому что он всегда меньше, чем человек».

Вот, между прочим, в чем также заключается секрет популярности Кристи — не только в том, что, как значится на суперобложке одной из посвященных ей антологий, она писатель, «доставивший больше удовольствия большему числу читателей, чем любой другой ее современник» (то же самое пишут о Сименоне). Конечно, если исходить из того, что главное назначение литературы — доставлять удовольствие, развлекать, то Кристи и Сименон могут поделить эти лавры поровну. Но у Кристи (и у Сименона) всегда содержится нравственная посылка, чего не мог отрицать даже ее противник Чандлер, в этом отношении с ней полностью солидарный: «преступник должен быть наказан». И если сыщику не удается решить эту задачу, читатель испытывает раздражение. Может быть, это слишком сильно сказано, а все-таки Чандлер прав: то, что, например, в рассказе Конан Дойла «Палец инженера» преступникам удается безнаказанно бежать, оставляет у читателя большую неудовлетворенность.


Обложка болгарского издания романа «Убийство в алфавитном порядке» 1968 г. Рядом — рецензия на роман «Занавес» в шведской газете


Кристи видела в себе и просветительницу массового читателя, который не будет обращаться к интеллектуальной прозе в поисках ответов на вечные вопросы бытия. Ведь он хочет не только чтобы его развлекли, но объяснили, подсказали, как ему жить в мире и чего ждать от окружающих его людей и от будущего. И Агата Кристи стремилась ответить на эти вечные вопросы, но, конечно, трезво оценивала пределы своих возможностей, когда дело касалось художественности и социально-психологической глубины. «Если бы я могла писать так, как Мюриэл Спарк или Грэм Грин, я бы до потолка подпрыгнула от радости», — заметила она однажды.

Но к романам Кристи читатель обращается не за глубиной анализа характеров и психологических ситуаций. В своем жанре она сумела достигнуть «потолка» потому, что могла заинтересовать и профессорскую, интеллектуальную среду например, обсуждением проблемы личной свободы и «права» убивать во имя высшей цели (которое утверждает миллионер Элистер Блант), и женского равноправия, и манипуляции сознанием человека, и возрастающей для него опасности окружающего мира, и разгула псевдознания, вакханалии суеверий. Но есть в ее романах и нечто соответствующее массовому стремлению забыть о страшной реальности за чтением о более простых, «элементарных» страхах, тем более, что читатель знает: защитники справедливости Пуаро, мисс Марпл или инспектор Лежен (Джэпп, Крэддок и т. д.) найдут убийцу, и тот обязательно понесет наказание за преступление.

Вот почему уже в 30–40-е годы Кристи, наряду с Жоржем Сименоном, — самый читаемый в массовой среде писатель на Западе и почему, наряду с Шоу и Уэллсом, она удостаивается миллионных тиражей изданий в мягкой обложке, получает почетную степень доктора литературы, становится, наряду с Дороти Сейерс и Марджери Эллингэм, королевой детектива, воцарившейся после их смерти единолично и единовластно (Пуаро даже попадает на почтовую марку), а в 1971 году становится кавалерственной дамой. Успех ей сопутствовал грандиозный, по числу тиражей и количеству публикаций она заняла третье место в англоязычном книжном мире, вслед за Шекспиром и Библией.

…Агата Кристи прожила долгую и вполне счастливую жизнь. После ее феноменального исчезновения в декабре 1926 года и триумфального возвращения в Лондон, когда на вокзал пришли толпы ее читателей, супруги Кристи все же разошлись. Измена мужа надолго отравила ей существование, а в романах ее появились бессовестные интриганки-разлучницы.

Новая жизнь началась для нее в 1930 году, с археологической поездки в Египет, где Кристи встретила молодого (он оказался моложе ее на 14 лет) археолога Макса Мэллоуэна. Кристи вышла за него замуж и в том же счастливом 1930 году опубликовала роман «Убийство в доме священника», где впервые среди персонажей мы встречаем мисс Марпл.

Второе замужество оказалось удачным. Агата Кристи стала непременным участником археологических экспедиций и приобрела известность как знаток античной керамики. Но, конечно, главным делом жизни оставалась литература. Нередко за год она успевала наработать два романа, причем три-четыре месяца тщательно продумывала сюжет, выверяла коллизии, внутренние ходы и повороты действия. Потом садилась за письменный стол, и через полтора месяца была готова обычная норма — 180, 185 страниц текста, четко разделенного на небольшие главки — оптимальный, по ее мнению, объем, иначе внимание читателя утомится. К концу жизни ее литературный багаж насчитывал 75 детективных романов, восемь любовно-романтических, 17 пьес, много рассказов, «Автобиографию».


Обложки изданий романов А. Кристи


Супруги Мэллоуэн вели довольно уединенную жизнь в своем девонширском поместье Гринхауз. Это благополучное, размеренное существование было прервано второй мировой войной. Макс Мэллоуэн как знаток Ближнего Востока был мобилизован в армию и находился в Северной Африке. Агата Кристи тоже не осталась в стороне: «В начале войны Грэм Грин написал мне, спрашивая, не соглашусь ли я заняться пропагандистской работой. Я не считала себя писателем, способным к пропаганде, у меня нет той цельности мышления, которая позволяет видеть лишь одну сторону дела… Но мне хотелось делать хоть что-нибудь, имеющее пусть самое малое отношение к борьбе». Она опять, как в годы молодости, работает в госпитале, затем фармацевтом при нем же. Кристи перебралась на лондонскую квартиру, предоставив свой прекрасный Гринхауз сначала эвакуированным лондонским детям, затем американским союзникам-морякам.

Но кончилась война. Вернулся муж, наступил мир, хотя — как она чувствует — мир непрочный и «нет уверенности в будущем», — это пишет она уже в 60-е годы в «Автобиографии». И все-таки то был долгожданный мир! Супруги Мэллоуэн вернулись в Гринхауз. По названию усадьбы стало именоваться собрание ее сочинений — Гринхауз едишн. Для нее наступил поистине золотой век зрелости, или, как она жизнерадостно называла период после семидесятилетия, — время «второго цветения». Думала она и о смерти, которую надо встретить «с достоинством и твердостью духа». В последние годы ее жизни в доме часто гостила молодежь — друзья любимого правнука Александра. Хотя в романах Кристи нередко порицала молодое поколение — за дурные манеры, бездумность, незнание классической литературы, безнравственное поведение, — в жизни она стремилась не отстать от умственных запросов молодежи. «У Александра должна быть образованная прабабушка», — говорила она и усердно читала общественно-политические и социологические труды Маркузе, Фанона, Хомского — властителей дум молодежного авангарда 70-х годов.

Начиная с 30-х годов она внимательно следила за женским движением и умела разглядеть за броской эпатирующей видимостью и глубокое содержание (когда оно было), не раз высказывая здравые суждения, например о модной проблеме «борьбы полов» и якобы закономерном превосходстве мужского интеллекта над женским. Еще Сара Кинг (роман «Свидание со смертью», 1938) выражает на этот счет весьма неортодоксальное мнение: «Просто ненавижу эту дифференциацию по признаку пола. …А дело в том, что одни девушки созданы для дела. Другие — нет. Одни мужчины сентиментальны и мыслят сумбурно. Другие обладают ясной головой и мыслят логически. Существуют просто разные типы умственной деятельности. Половые различия имеют значение только в сфере, непосредственно к полу относящейся». Во всяком случае, мисс Марпл не только не уступает Пуаро в детективном таланте, но даже превосходит его, а кроме того, в ней нет и тени самомнения и хвастовства, хотя цену себе она, конечно, знает.

С течением времени изменился взгляд Кристи на то, в чем главное достоинство детективного метода ее героев-сыщиков. В романе «В 4.50 из Пэддингтона» полицейский инспектор Крэддок, желая воздать мисс Марпл должное, говорит: «Вы всех перещеголяли в игре в угадайку». «Это не угадайка, — отвечает мисс Марпл. — Это мой особый способ рассуждения. Да и он не оригинален. Все это есть у Марка Твена в рассказе о мальчике, который нашел лошадь. Мальчик просто вообразил, куда бы он направился на месте лошади. Он туда и пошел, и там оказалась лошадь». Так мы узнаем, что мисс Марпл начитанна, однако, сдается, она читала не только Марка Твена, но также и Эдгара По, и как тут не вспомнить рассказ Дюпена о другом мальчике, который с помощью воображения и дедуктивного метода умел представить себе психологию соперника по игре в мраморные шарики. Нелишне тут вспомнить и Шерлока Холмса и его принцип: «Я ставлю себя на место действующего лица и пытаюсь вообразить, как бы я сам поступил при аналогичных обстоятельствах». Вспоминается еще одно Холмсово умозаключение: «Я никогда не гадаю. Очень дурная привычка, действует гибельно на способность логически мыслить».

Таким образом, тип умственной деятельности у мисс Марпл тот же, что у Дюпена, Холмса (и Пуаро), а инспектор Крэддок превозносит ее и над ними, утверждая, что она — «самый замечательный сыщик из всех, созданных господом богом!» И то, что Пуаро не стало, а мисс Марпл продолжала здравствовать, явно говорит об авторском предпочтении. С ней Агату Кристи, кроме финансовых, связывали более тесные, почти родственные узы, тем более что она воплотила в ней некоторые черты своей бабушки, горячо любимой в детстве, да и свой собственный взгляд на человеческую природу…

А знаете, как иногда читают романы Агаты Кристи, когда их прочитано уже очень много? Однажды мой собеседник признался: «читаю первые несколько глав вплоть до того места, где совершается убийство и появляется Пуаро, мисс Марпл или кто-нибудь из инспекторов полиции — Джепп, Крэддок, Лежен — неважно. Ну и еще одну-две главы. Здесь уже есть все «ключи», только подбирай. А затем я читаю две последних, где Пуаро дает объяснение. Забавная игра: мне кажется, я уже знаю, кто убил, но, между прочим, почти всегда ошибаюсь, так ловко под покровом малозначительного и второстепенного скрыт главный ключ к разгадке». Да, Кристи надо читать внимательно, страницу за страницей, хотя это не гарантирует читателю успех в его роли параллельного детектива, и, может быть, именно в непредсказуемости ответа на главный, сакраментальный вопрос-«кто преступник»— причина не совсем удачного экранизирования романов Кристи. А казалось бы, как это легко — ставить фильмы по ее детективам: острый сюжет, рассчитанный геометризм конструкции, блистательный финал с сюрпризом — все так и манит переложить роман на язык кинокадра. Что же получается? А получается фильм, который, как правило, слабее романа.

У Агаты Кристи была уникальная писательская судьба — практически по всем ее детективным романам, начиная с «Тайного противника» (а также многим пьесам), были сняты фильмы. Часто в них играли ведущие, самые знаменитые актеры современности. Так, в фильме «Убийство в «Восточном экспрессе» были заняты Алберт Финни (Пуаро), Ванесса Редгрейв и Ингрид Бергман. В «Смерти на Ниле» снимались Питер Устинов (Пуаро) и Бэтт Дэвис. В «Свидетеле обвинения» — Марлен Дитрих, в «Почему они не спросили у Эванс?» — Джон Гилгуд, в картине «Убийство в алфавитном порядке» — Симона Синьоре и Ив Монтан.

Два года спустя после публикации романа «Убийство Роджера Экройда» сценарист Мартин Мортон написал на его основе пьесу. Сначала он хотел сделать Пуаро на двадцать лет моложе и красавцем, которому нет прохода от влюбленных девиц. Однако Кристи решительно воспротивилась, и на помощь ей пришел режиссер Джералд Дю Морье. Поэтому в пьесе, которая называлась «Алиби», характер и внешность Пуаро остались без изменений. Но, увы, мисс Каролина Шеппард превратилась в молодую красавицу, к которой Пуаро неравнодушен. Агата Кристи очень была огорчена такой метаморфозой своей доблестной старой девы — ее Каролина была колоритней. Премьера пьесы состоялась в мае 1928 года, и пьеса до сих пор встречается в репертуаре любительских трупп.


Кульминационная сцена в фильме «Убийство в «Восточном экспрессе». В роли Пуаро — Алберт Финни


А в 1931 году по «Алиби» был снят фильм. Роль Пуаро исполнял известный актер Остин Тревор. Теперь это был молодой и красивый Пуаро, причем гладко выбритый, без малейшего намека на знаменитые усы, что, может быть, и способствовало кассовому успеху, но автора привело в ярость. Кристи очень болезненно относилась к изображению ее героя, будь то на экране, на сцене или в книжных иллюстрациях; она не позволяла рисовать Пуаро на обложках романов — не верила в возможность наглядно передать идею литературного образа. Можно было великолепно снять и сыграть фильм по ее роману, например, «Убийство в «Восточном экспрессе»». Сценарий был сделан очень тактично, ведь сам Макс Мэллоуэн предупреждал, что жене никогда не нравятся экранизации ее романов. Художник превзошел самого себя; ему удалось добиться разрешения снять тот самый «Восточный экспресс», который курсировал в 20–30-е годы: именно в нем Агата Кристи совершила первую поездку на археологические раскопки, с ним были связаны ее лучшие воспоминания и он же послужил местом действия ее известного романа. Поезд стал к тому времени музейной реликвией, но разрешение на съемку было получено (как известно, два вагона-ветерана, которые попали в фильм, вошли в состав нового «Восточного экспресса», недавно совершившего туристический вояж из Парижа в Токио). Одним словом, фильм был хорош и, по воспоминаниям Мэллоуэна, удостоился ворчливого одобрения Кристи. Но опять ей не понравился Пуаро и опять камнем преткновения оказались его усы. В «Автобиографии» Кристи напишет: «Фильм был очень хорошо сделан, но была допущена одна ошибка, которую я не могу простить в сердце своем. Это актер Алберт Финни в роли моего сыщика Эркюля Пуаро. Я писала, что у него самые великолепные усы в Англии, а в фильме они были не такими. И это очень жаль. Зачем надо было лишать Пуаро лучших в Англии усов?» Но от киноверсий ее романа «Десять негритят», сделанных в 1965 и 1975 годах, Кристи пришла в ужас. Они, действительно, очень проигрывали по сравнению с самой первой экранизацией романа, осуществленной Рене Клером. Этот фильм вообще считается одним из лучших, поставленных по романам Кристи, хотя Клер тоже позволил себе маленькое отступление от текста, один из персонажей стал русским князем-эмигрантом. Но экранизации, последовавшие за клеровской, ошеломляли свободным обращением с оригиналом. Так, в фильме 1965 года, поставленном Джорджем Поллоком, действие происходило вовсе не на острове Негра, а в гостинице, в Альпах, и зимой. Но главное, сразу же становится ясно, кто таинственный убийца. Что же касается киноверсии 1975 года Питера Коллингсона, то события разворачивались… в Иране и тоже в гостинице, а персонажи были совсем непохожи на своих прототипов в романе.

Более терпимо отнеслась Кристи к знаменитому Бэзилу Рэтбоуну, прославившемуся в роли Шерлока Холмса. Теперь он играл преступника Джералда в фильме «Любовь незнакомца», снятом по ее рассказу «Соловьиный дом» (1937). Экранизации, она считала, все-таки полезны, так как приносят доход и способствуют росту популярности, а конкуренции роману составить не могут, им не под силу овладеть секретом непредсказуемости ее «игры». Сценаристам и впрямь чаще всего не удавалось и не удается скрыть детективную тайну до конца фильма. Силой наглядности, зрелищного экранного образа она нередко обнаруживается задолго до финала. Так оно и в нашем фильме «Тайна черных дроздов» (по роману «Карман, полный ржи»). Ланселота начинаешь подозревать чуть ли не с его первого появления на экране: кажется, что актер, знающий, кого он играет, не в силах хранить эту тайну про себя, его знание прорывается в некоей многозначительности исполнения. Даже если персонаж романа умеет носить личину, магия экрана часто позволяет видеть под маской истинное лицо, хотя актер вовсе не желает его демонстрировать. Сценическая наглядность и актерство разрушают иллюзию невиновности Ланселота и позволяют зрителю догадаться, кто есть кто.

Иногда тайна обнаруживается из-за какой-нибудь характерной, колоритной и опять же наглядной подробности, которую в романе можно спрятать. Так, судья в фильме С. Говорухина «Десять негритят» говорит слишком судейским тоном, а в глазах его сверкает такой зловещий огонь отмщения, что зритель угадывает в нем таинственного владельца замка, решившего покарать своих гостей. Да и в облике возлежащего на смертном одре судьи, облаченного в пурпурную мантию, в четырехугольной судейской шляпе есть некая искусственность. Слишком нарочита эта красочная торжественность, чтобы поверить в то, что судья действительно мертв.


Маргарет Резерфорд в роли мисс Марпл в фильме «Эй, наверху»


Нельзя сказать, однако, что сделанный на Одесской киностудии фильм «Десять негритят» неудачен. Постановщик прекрасно передал безумный, иррациональный страх, в котором живут гости, обреченные хозяином замка на смерть и роковую неотвратимость возмездия. Но характерно (и так оно в романе Кристи), — в этом возмездии есть чудовищная, изощренная бесчеловечность, так как вершителю справедливости, судье-маньяку, неведомо чувство жалости. Когда-то он не позволил присяжным проявить милосердие к обвиняемому, и тому был вынесен смертный приговор. Судья тогда убедил себя, что обвиняемый, безусловно, виноват и заслуживает казни. Правда, убив человека с помощью закона, он и себя казнит самоубийством, но лишь после того, как отправил на тот свет еще девять человек, и его собственная смерть не искупает эти девять смертей и того безумного, мучительного страха, который испытали несчастные «визитеры».

Каковы бы ни были субъективные воззрения самой Кристи, считавшей смертную казнь актом справедливости, роман «Десять негритят» позволяет предположить, что и законное, справедливое лишение человека жизни неэтично. И наш фильм «Десять негритят» подчеркнул именно эту нравственную посылку в полной гармонии с логикой романа.

Если роман Кристи почему-либо не попадал на киноэкран, то можно было с уверенностью ожидать его сценического воплощения. Надо сказать, что и самой Агате Кристи очень нравилось адаптировать свои романы для театра: «Я обнаружила, что писать пьесы гораздо увлекательнее, чем книги… не надо заботиться о длинных описаниях местности и персонажей и надо писать быстро, чтобы уловить настроение минуты и непрерывно следить за тем, чтобы диалог звучал естественно». Среди ее адаптаций особенно популярны «Десять маленьких индейцев» (1943). Почему не «негритят»? А потому, что слово «nigger» (хотя именно оно употребляется в невинной считалке) стало уже восприниматься как оскорбление. В адаптированный для сцены вариант Кристи внесла и мелодраматическую нотку: двум «индейцам» все-таки удалось избежать общей трагической участи.

Кристи написала также пьесы по романам «Смерть на Ниле» (1945), «В направлении к нулю» (1946), радиопьесу «Мышеловка» (1952), пьесу «Свидетель обвинения» (1953, по одноименному рассказу, фильм вышел позднее), «Паутина» (1954), «Приговор» (1958). Последняя пьеса провалилась, публика ожидала, как всегда, таинственного убийства и захватывающего раскрытия тайны, однако, хотя «убийство было, но расследования не было», — резюмировала Кристи, — отсюда и неудача. Она «исправилась», и следующая пьеса «Неожиданный гость» (1958) выдержала 604 представления. Однако не только увлекательность самого процесса заставляла Кристи переделывать свои романы для сцены. Она совершенно не выносила, как известно, вольного обращения с текстом или сюжетом, но прежде всего с образом Пуаро.

После двойного разочарования — пьеса и фильм «Алиби» — она предпочитала скорее совсем изъять Пуаро из сюжета, чем видеть, как на подмостках изменяют его внешность и саму личность. Так она убрала его из пьесы «Смерть на Ниле»: «Слишком трудно будет представить его удовлетворительно», а также из пьесы «Вернулся, чтобы убить» (по роману «Пять поросят»).

В 1930 году была опубликована (и поставлена) ее пьеса «Черный кофе» — об ученом, вычислившем формулу вещества аморита, способного уничтожить сотни тысяч людей (предвидение атомной угрозы?). В пьесе «полно штампов», — скажет она со свойственной ей объективностью, — «и все же она не так уж плоха». То же думал и зритель, который облегченно вздыхал, когда находили убийцу, выкравшего формулу. Пьеса не только была пронизана напряжением детективной загадки, но и передавала ощущение опасности миру, сгущающейся в обществе.

Огромный успех ей принесла пьеса «Мышеловка». В 1947 году к Агате Кристи обратился секретарь королевы Мэри: «Лучшим подарком к ее восьмидесятилетию королева почла бы новую пьесу любимого автора». Кристи написала пьесу для радио «Три слепые мышки», которую королева прослушала в торжественной юбилейной обстановке и осталась ею очень довольна. Затем Кристи предприняла обратный процесс — превратила произведение для сцены в повесть и опубликовала в Америке, но через некоторое время снова переработала в пьесу под названием «Мышеловка», тогда же ее поставили, и к 1958 году она была сыграна в театре «Эмбэссэдор» 2239 раз. Пьесу играют и сейчас, она стала своего рода обязательным зрелищем для туристов, таким же обязательным, как Вестминстер. Внук Кристи, Мэтью Причард, сын ее дочери Розалинды, которому она подарила авторское право на пьесу, стал миллионером. Поразительный успех «Мышеловки» Агата Кристи объяснила тем, что в пьесе «все и каждый находят нечто свое, она нравится людям разных возрастов и вкусов».

Но больше она любила другую свою пьесу — «Свидетель обвинения». Когда на премьере, при шумном одобрении зала, опустился занавес и труппа торжественно поклонилась автору, Кристи незаметно выскользнула из театра и дошла до остановки такси. Внезапно «я была окружена толпой дружески настроенных людей, совсем рядовых зрителей, узнавших меня, и теперь они хлопали меня по спине и говорили: «Это лучшее, что ты написала, дорогуша». В 1954 году, наряду с драмой Т. Уильямса «Кошка на раскаленной крыше», «Свидетель обвинения» была провозглашена в Америке лучшей пьесой года.

И романы, и пьесы Кристи весьма познавательны, в том числе и с общественно-политической стороны. «Английский (и не только английский) читатель и зритель узнавали из них о том, что происходит в стране, в большей степени, чем из газеты «Таймс», например, о продовольственных трудностях во время мировых войн и после них, о том, что очень богатые так и остались богатыми в обществе всеобщего благоденствия, а бедные — бедными, о приливах и отливах безработицы, о бунтарских настроениях молодежи после второй мировой войны, и все это без всякого черного юмора, когда он вошел в моду, без ужасающих сцен насилия и жестокости», — так писал один из довольно придирчивых английских знатоков творчества Кристи.

И действительно, щадя чувства своих, по выражению миссис Ариадны Оливер, старомодных чудаков, Агата Кристи ни разу, например, не сделала темой романа преступление на сексуальной почве. Она умела балансировать на грани дозволенного вкусом и чувством сострадания. Она отдавала себе отчет в том, что постоянная демонстрация жестокости и насилия сначала ужасает, а потом ведет к потере способности сочувствовать, к этической пассивности, или, как об этом говорил Чандлер: «Слишком сильный шок вызывает душевное онемение». И в этом они с Кристи совершенно солидарны. В «Автобиографии» она пишет: «Никто и помыслить не мог тогда (при начале ее литературного пути — М.Т.), что настанет время, когда будут читать криминальные романы потому, что в них смакуются сцены насилия, что они доставляют садистское удовольствие описанием зверства во имя зверства… Но теперь жестокость почти так же ежедневно употребительна, как хлеб с маслом. Я не понимаю, как такое возможно». В этом сопротивлении жестокости — еще одна из причин популярности Кристи.


Самые знаменитые «Пуаро» — Алберт Финни и Чарльз Лафтон


Любопытно отметить, что ей никогда не была свойственна и сентиментальность. Она скупа в описании чувства и словно пренебрегает той истиной, что мелодрама так же любима читателем, как детективный элемент. Нелюбовь к мелодраме проявилась у нее еще в детстве, когда ей читали «Лавку древностей» Диккенса: «Смерть малютки Нелл меня не трогала, меня даже слегка тошнило от приторности. …Но, конечно, во времена Диккенса целые семейства рыдали над этой патетической сценой». Ее собственная популярность, как правило, обходилась без дополнительного ресурса мелодрамы и патетики. Очень не любила она вводить в роман и любовную интригу — по ее словам, это равносильно тому, чтобы описывать любовные сцены в научно-исследовательском трактате. Она чувствовала, что напряженность действия, проистекающая из разрешения детективной загадки, и драматизм, вызванный любовной коллизией, — вещи разные и надо обладать по меньшей мере талантом Уилки Коллинза, чтобы умело соединять оба эти способа возбуждать читательский интерес, как то удалось Коллинзу в «Лунном камне».

Склад и характер таланта Кристи были таковы, что ей удавалось психологически настроить читателя прежде всего на увлекательную игру в раскрытие тайны. Она преуспела в этом настолько, что время между двумя мировыми войнами, когда она стала королевой детектива, нередко называется его золотым веком. Конечно, в нашей стране она не достигла того пика популярности, как в остальном мире (ее произведения переведены на 103 языка), — но, очевидно, учитывая возрастающие усилия издателей и переводчиков, у нас для нее многое впереди. Не исключаю и такого поворота событий, когда слава Шерлока Холмса несколько померкнет перед любезной настойчивостью вездесущего Эркюля Пуаро, помноженной на проницательность и философскую мудрость мисс Джейн Марпл. И все же уверена, что это будет временное отступление: слишком прочное место в нашем сердце занял Холме (а заодно и Уотсон). И кланяются, уступая им это почетное место, и доблестно почивший Пуаро, и продолжающая свой жизненный подвиг «наблюдения и сопоставления» мисс Джейн Марпл.

Загрузка...