Под знаком феникса

Глава 25

июнь-июль 1978 год

— С ума сойти можно! Вовремя успели!

Председатель КГБ Андропов не спал уже целые сутки, после того, как ему принесли три вскрытых в секретариате конверта, отправленных неизвестным по обычной почте. Одно послание предназначалось собственно ему самому, а вот два других содержали копии писем, отправленных на имя министра внутренних дел Щелокова и члена Политбюро Суслова, отвечавшего в СССР за идеологию.

Связываться с последним, которого на Западе именовали не иначе как «серым кардиналом Кремля», Юрию Владимировичу очень не хотелось, но все же придется — сведения носили государственную тайну и требовалось серьезно ограничить круг ознакомленных с нею. Но вот то, что придется ехать к Брежневу, это верно. И там его ждет самая настоящая «головомойка», и в этом сомневаться не приходилось. И за меньшие промашки во времена Сталина могли к стенке поставить. Еще бы, целый клубок предателей свился как гадюки в теплой яме, причем некоторые из них в генеральских погонах — а КГБ «мышей не ловит».

— Хорошо, хоть этот подлец никуда не сбежал, вовремя взяли, — пробормотал Юрий Владимирович, еще раз прочитав донесение. Письмо от неизвестного дало первые результаты — в Женеве успели арестовать сотрудника резидентуры ГРУ майора Резуна, буквально за несколько дней до его побега с женой и детьми, что организовывала ему британская МИ-6. Взяли, когда тот, образно выражаясь, «вставал на крыло».

— Успели…

Предателя с семьей уже вывезли в Чехословакию, провели первый допрос, на котором он сознался, что был завербован британской разведкой при непосредственном участии главного редактора «Военного ревью» Рональда Ферлонга. Таким образом, все изложенные в письме факты полностью подтвердились. И что самое скверное, что автор письма буквально издевался над «бдительными органами», указав, что оный Резун сопровождал сына советского представителя при ООН Шевченко, который еще в апреле остался в США, совершив предательство.

А ведь могли и этого взять, могли…

Зато генерал-майор ГРУ Поляков уже никуда не уйдет, он служит в Москве. Таинственный «Толхет» вот уже 17 лет работает на ЦРУ, предал нескольких ценнейших агентов. А в том, что он предатель, Андропов не сомневался — неизвестный автор рассыпал массу мелких подробностей, от которых скулы от злости сводило.

Следующие изменники были уже из КГБ — Левченко, Гордиевский и другие, ставшие предателями, или думающие вступить на путь иуд. Но главной тварью являлся генерал-майор Калугин — перечень его «достижений» был таков, что читая текст, Юрий Владимирович принял несколько таблеток, и стало полегче, все же смог успокоится. И что самое скверное, этот агент много лет водил «за нос» не только ПГУ, но и руководство КГБ, в том числе и его самого, хотя многократно подозревался в «двойной игре». В письме же подробно рассказывалось, как иуде удавалось это сделать.

Ничего не скажешь, мастерски. И автор письма хорош — словно пощечин надавал, отхлестал его, Председателя КГБ как мальчишку! Но и его заместителю, брежневскому клеврету генералу Циневу досталось еще больше — за «покровительство» предателю Полякову, так что «тупоголовый баран вполне соответствует своему месту в стаде козлов, в которое выродилась нынешняя партийная верхушка».

— Ему таких заключений не простят — слишком дерзок!

Юрий Владимирович посмотрел в окно — летнее небо посерело, Москву накрывала ночь. Сейчас над проблемой, где и как искать «пророка», думали много сотрудников контрразведки, которые уже начали решать сложнейшую задачу выявления круга тех, кто вовлечен в тайну.

А таких оказалось много — письма пришли не только в КГБ, их отправили в другие учреждения, где вскрыв, пришли в ужас, и немедленно переслали бумаги на Лубянку. Со всех приходилось брать подписку о неразглашении, за исключением двух «самых-самых», ведь члены Политбюро всегда находятся на особом положении в стране, тут только сам Генеральный Секретарь Леонид Ильич Брежнев вправе распоряжаться.

— Кто он? И где искать?!

Андропов задумался, прикусив губу. Прежде хаотично метавшиеся мысли уже упорядочились, особенно после вечернего совещания. Хотя количество вопросов росло с каждой минутой, по мере прихода «писем коммуниста, что взглянул на будущее», на Лубянку.

«Ясновидец» его пугал — из текста явственно выходило, что автор не только хорошо знает извилистый жизненный путь предателей, но знает, как звали их жертв, сданных западным спецслужбам агентов советской разведки. Так как специально отмечал в письме, что теперь не последует многочисленных «провалов» в Европе, Америке или Японии, если КГБ поторопится «дезактивировать предателей».

Отложив донесение, Андропов взял два других письма, отпечатанных в той же манере — третьи-четвертые оттиски, смазанный шрифт, никаких отпечатков пальцев — высочайший профессионализм. Текст писал один человек, потому что выдержал стиль с нескрываемым ехидством…

На столе громко зазвонил телефон с государственным гербом — так называемая «кремлевка». На другом конце провода в этот час мог быть только один человек в стране, и, захолодев душою, со вздохом, Юрий Владимирович поднял трубку…

Глава 26

— Что ты думаешь на этот счет, Юра?

Генеральный секретарь партии изрядно сдал за последний год, но был еще подвижен и улыбался. Вот только сейчас лицо Брежнева словно окаменело, под глазами отчетливо выделялась синева.

— Не знаю, что и ответить тебе, Леонид Ильич. Вначале мы подумали, что имеем дело с провокацией западных спецслужб — они ведь могут нас дезинформировать, даже сдать своих лучших агентов, если потребуется — но исключительно в экстраординарных случаях. Но чтобы в таком количестве?! Так что решили принять все на веру и действовать незамедлительно, так как Резун мог уйти. И успели вовремя, опередив англичан на считанные часы. Теперь проверяем другие данные «ясновидца», очень подробная информация, и кое-что подтверждается…

— Поторопись, Юра, никого из предателей нельзя упускать. И аресты начни, хотя бы этой мерзкой твари, что из пулемета в Локоти наших красноармейцев в войну расстреливала!

— По ней следствие уже велось, «ясновидец» опередил своим сообщением, Леонид Ильич.

— Почему он тогда не предупредил нас раньше о Шевченко? Да и зачем именно сейчас назвал имена убийц Альдо Моро, о которых еще сами итальянцы пока не знают?!

— Леонид Ильич, мы подумали, что «дар ясновидения», назовем пока так этот немыслимый случай, пришел к нему не раньше 8 и не позже 22 числа прошлого месяца.

— Почему вы там у себя решили?

— Иначе бы он сообщил об убийстве Моро, которое произошло девятого. Но выдал только его убийц, а это говорит о многом. А крайняя точка напрямую связана с Резуном — требовалось купить конверты и пишущую машинку, мои эксперты уверены, что она новая. Нужно было напечатать письма, разослать их с разных почтовых отделений Москвы, и день-два необходимы на доставку.

— Можешь хоть что-нибудь сказать про «него»?

Леонид Ильич тяжело вздохнул, выдвинул ящик стола и достал сигарету с пепельницей, закурил. Врачи категорически запретили курить генсеку, но тот тайком нарушал запрет, для него даже продолжали делать в Казахстане особый сорт сигарет «Новости» на специальном производстве — исключительно для Кремля.

— Столь точно знать будущее не могли не одни предсказатели, Леонид Ильич. А этот человек владеет информацией из будущего, в этом нет сомнения, хотя это и выглядит безумием на первый взгляд. Но мы не ученые — нам нужно найти «источник» сверхсекретной информации, передача которой нашим врагам недопустима. И у меня нет сомнений, что как только об этом пронюхают на Западе, там предпримут все меры для розыска «ясновидца», будем его называть так.

— Поторопись, Юра, нельзя терять времени — этот человек может говорить правду, и мне осталось жить не так и много. А работать в здравом уме еще меньше. Анекдот про Олимпиаду у него смешной вышел…

Брежнев грустно улыбнулся и затушил окурок, выдвинул ящик и убрал пепельницу. Председатель КГБ знал, что Леонид Ильич любит слушать анекдоты про самого себя, и в отличие от сталинских времен сроки за подобные вещи не давали, и даже рассказчиков не арестовывали. Письмо «ясновидца», отправленное генсеку он прочитал, и три громких буквы «О» на открытии Московской Олимпиады могли рассмешить кого угодно, если бы не было так грустно от все более проявляющейся немощности вождя, которая наступит, если верить сообщению, через два года.

— От его посланий прет нескрываемым ехидством, он ни во что не ставит членов Политбюро…

— Оставь, Юра, если мы прос…м страну, то на самом деле нас уважать не за что, — голос Брежнева прозвучал властно.

— И ехидствует он оттого, что ему очень больно. Так что ты отыщи «ясновидца», обязательно отыщи — мне с ним поговорить надо, да и тебе думаю, будет интересно, — Брежнев задумался, и тут же глаза из под кустистых густых бровей яростно сверкнули:

— Но нет, каковы мерзавцы, Юра — достойную смену мы себе вырастили?! А ведь ты Мишку продвигал, а он, каков подлец! Смотрины ему на западе через шесть лет устроят, нам правителя из иуд определят…

— Может оговор это, Леонид Ильич?

— Нет, тут правда, против которой не попрешь. Все они на запад смотрят, на витрины, а их измена позже к гибели все наше дело жизни приведет. И не ждать нам нужно, а чистку провести, всю гниль выжечь каленым железом, всех приспособленцев и попутчиков, — ладонью генсек придавил листки бумаги. Андропов впервые видел Леонида Ильича таким раздраженным. А тот продолжал негромко говорить:

— Новые люди в руководстве нужны, проверенныевременем, ты понимаешь, о чем я говорю?

Юрий Владимирович кивнул, как нельзя лучше он видел, какие масштабы чистки могут перерасти.

— Они страну на новый уровень поднимут, реформу проведут, какие мы не успели. Нельзя допустить распада страны, сам теперь понимаешь, какие последствия быть могут. А этих всех ушлем послами в Африку, или законопатим секретарями куда подальше. И не говори ничего — нет у меня к ним теперь доверия! Жаль, Михаила Андреевича, но он не то место сейчас занимает, как и Пельше! Идеология главное наше оружие, а оно в их руках заржавело, и меч нужно заново точить!

Брежнев тяжело вздохнул, и Юрий Владимирович прекрасно понимал, что причиной — «ясновидец» высыпал на него уйму упреков, с издевкой прошелся по награждению орденом «Победы», изъятым у маршала Советского Союза Василевского — о том знали лишь несколько человек, что орден под номером 18 не существовал. И того, кто посмертно лишил его этой награды, лягнув напоследок, Леонид Ильич накрепко запомнил…

Глава 27

— Бог ты мой — как я устал…

Павел лежал на полке, вытянув ноги, на секунду даже пришла мысль — «лишь бы не протянуть». В бане было жарко, тело обволокло истомой — ничего не хотелось делать, попариться и пойти спать. И выспаться — впервые за несколько недель. Оставалось еще два экзамена, в том, что он получит по химии и истории пятерки сомнений не было. Особенно по последнему предмету — кто бы сомневался, ведь не простой учитель в нем сидит, а маститый профессор, причем кандидатом и доцентом стал в советское время, всего-то через семь лет, если от нынешнего дня считать.

— Ух, хорошо!

Плеснув ковшик березового настоя на раскаленные камни, Павел снова поторопился улечься, накрытый пологом из горячего воздуха, отдающего запахом березы, дуба и липы — обшитая досками из древесины этих деревьев, парная долго держала их аромат.

— Благодать!

Сегодня «Лаэ» привез к нему на дачу свежий номер «Правды» — передовица разразилась большой статьей по поводу дружбы между СССР и ГДР, опубликовав старую фотографию десятилетней давности, где рядом с Брежневым и Андроповым был заснят Хонеккер. Это был долгожданный знак — Москва четко сигнализировала, что все письма получены, подсчитаны правильно, ничего не пропало. И главное — упомянув в статье Эрнста Тельмана и «Рот Фронт», уже Лубянка давала понять, что по всем предателям приняты самые жесткие меры.

«Попал Резунчик, не будет «Виктора Суворова» — иудам свойственно прикрываться громкими именами. Не напишет «Аквариума», «Ледокола» и прочих романов, хотя за него их сотворят другие, в Лондоне — тема ведь как раз в канву. Вот вам Сталин — поджигатель мировой войны, а в Лондоне все белые пушистые, светоч демократии с огромной колониальной империей. Если не расстреляют, то сильно повезет «грызуну». Хоть что-то успел сделать полезное, предатели должны отвечать».

Думалось лениво, да он и не хотел размышлять, нежась на полке. Мысли крутились вокруг Эльзы — все эти недели девчонка вела с ним себя как чужая, в школе держалась отстраненно, не разрешала себя провожать — какие там поцелуи, за руку подержаться не разрешала. Все расспросы отметала категорично, и он ее поневоле оставил в покое. Но что самое странное, она вела себя также с дедушкой, все делала по дому, но почти перестала с ним разговаривать — «Лаэ» даже сказал, что она дуется на него, как «мышь на крупу», и затейливо выругался, говоря о непредсказуемости девиц, которые непонятно на что могут обижаться.

— Эльза, какая же ты дуреха. Обижаешься, что секреты от тебя завели, и не понимаешь ничегошеньки — а ведь правда погубить легко может. Подальше тебя от всего этого держать нужно. Хотя…

Павел задумался — девчонка как нельзя лучше подходила в качестве напарника и товарища. На одинокого парня прохожие обратят внимание, на целующуюся парочку никогда — таких везде полно, лето. Хотелось любви до скрежета зубовного, он тянулся к ней всей душой, но теперь понимал, что этого лучше не делать. С кем угодно, но только не с ней — ее жизнь и благополучие было дороже всего.

— Не судьба нам быть вместе и во второй раз, — пробормотал Павел, и перевернулся на бок. Расслабился — стало хорошо, начала накатывать дремота. И он не заметил, как отключился на несколько минут…

— Что такое?!

Звук шагов, тихих и осторожных, ворвался в голову тревожным набатом — сонливость отхлынула, как волна с прибойного камня. Он уселся на полке, когда дверь в предбанник, в котором кроме небольшой софы ничего не вместилось, не считать же многочисленные крючки для полотенец с халатами, мочалок и веников.

— Кто там?

Павел прикусил губу — соседи никогда не позволяли такие вольности, а если бы пришли из «конторы», то действовали бы совсем иначе.

— Это я, родной…

Негромкий голос Эльзы, с таким теплым и милым придыханием буквально придавил его к полке. Он смог только промямлить:

— Эльза но ведь вечер, как ты добралась?

— Последним автобусом, — послышался ответ, девушка чем-то шуршала в предбаннике. — Меня послал дедушка…

— Что с Альбертом Генриховичем?! Что он велел мне передать…

Слова застыли в глотке — дверь открылась, и в парилку зашла обнаженная Эльза, настолько красивая и обворожительная, что он только замычал. В полумраке ее тело отсвечивало перламутром, округлая грудь с вишенками вздернутых сосков притягивала взгляд, манил рыжеватый пушок в паху — картина буквально поразила его.

Павел торопливо повернувшись к ней боком, и быстро закинув ногу на ногу, чтобы девчонка не увидела естественной реакции его организма, столько времени обходившегося без женской ласки. Но Эльза словно не заметила его суматошной реакции, подошла вплотную, крепко обняла и он всем боком почувствовал ее обжигающую упругую грудь. Она обвивала шею руками, и горячо задышала в ухо:

— Я все знаю, не удивляйся. А дедушка… «Лаэ» сказал, что браки по любви заключаются на небесах, а не в ЗАГСе. Я твоя, вся твоя — с этой минуты, а ты мой, и только мой!

И тут девчонка принялась ласкать его с такой яростью, что он оторопел, но через несколько секунд ответил ей с тем же пылом нерастраченной юности. Влюбленные встретились губами, их поцелуй надолго затянулся, пока не перехватило дыхание. А руки жили своей особой жизнью, лаская друг друга даже в тех местах, которые в нынешней литературе стараются не описывать. От нахлынувшей страсти они буквально обезумели…

Глава 28

— Зачем мне оружие, Эля?

Павел взял лежащий на столе наган, крутанул пустой барабан. Отложил в сторону, поближе к Эльзе, пододвинул. Затем взял в руки неснаряженный магазин к ТТ, стал набивать его патронами. И зло усмехнулся, негромко сказав сквозь зубы:

— Чтобы успеть застрелится! Потому, что не вижу для себя будущего при нынешней власти, которая в конечном итоге и падет, как сгнившее дерево на тротуар. А обречена она потому, что декларируемые ей цели никогда не будут выполнены. И дело тут в самой системе — народ перестал ее поддерживать и разделять эти самые цели, оторванные от реальности. А это все, если ситуация не изменится, то…

Никритин усмехнулся, положил магазин. Посмотрел на Эльзу — та не сводила с него внимательных глаз.

— Видишь ли, народ по своей массе очень инертен, и может расшевелиться только в двух случаях. В первом при жесткой авторитарной власти, типа диктатуры пролетариата, когда ставятся цели и идет их достижение путем мобилизации усилий всего общества. Примеров много — индустриализация, победа над гитлеровской Германией, восстановление экономики в послевоенные годы. Это реально очень действенно, особенно в простых системах, развивающихся по экстенсивному пути. Впрочем, авторитарная власть может многого достигнуть и при интенсификации усилий — «Третий рейх», или коммунистический Китай из моего 21-го века.

— А второй случай, Паша? Когда народ может расшевелиться?

— Это когда власть откровенно слабая, и сама боится собственного народа. И все видят, что ее можно снести без особого на то напряжения, толкни посильнее, и сама свалится, как пьяный мужик в канаву. То, что произойдет с Советским Союзом через тринадцать лет, поверь мне. Причем в этом процессе будут участвовать абсолютно все, и с большим энтузиазмом. Забурлит такое варево, вскипят проблемы, которые сейчас старательно замалчиваются, и от них такая вонь, пена и накипь поднимется, что смывая все, сама пленкой станет — грязной и наполненной совсем иными вещами, не теми о которых мечтали люди. Но так обычно бывает в большинстве революций — поучают совсем не то, о чем мечтали.

— А как это будет? Ведь сейчас я ничего такого не вижу, вроде изо дня в день одно, и тоже, и по телевизору программы как под копирку. Только песни порой новые звучат, да девчата стали иначе одеваться. Иностранной одежды больше, жевательную резинку и пепси-колу на «Калеве» выпускают — в магазинах уже и не берут как раньше, привыкли.

— Так оно и есть, с виду все замечательно и красиво, какие тут могут быть болезни. Но когда нарыв внутри, и его не лечат, он вызревает. Человек выглядит вполне здоровым, он даже не замечает болезни. Но в один момент болезнь прорывается наружу, и сделать уже ничего нельзя. Живой организм гибнет за короткий срок, излечить его невозможно.

— Да, я видела это, — в глазах эстонки появились слезы. Пережив внезапную смерть отца, она стала замкнутой.

— Так и наша страна — внешне СССР сильный и могущественный, но внутри огромные проблемы, которые не решаются, а загоняются вовнутрь. А власть, не зная как к ним приступить, поступает по привычке, давно усвоенной — или не обращает пристального внимания, авось само по себе со временем рассосется, либо сильно бьет по головам, которые считает неразумными. Так часто ведут себя неумные родители, все запрещая своим детям и держа их под тотальным контролем.

— А ведь ты прав, родной — налицо сразу эти два способа, раз ты наган на стол положил, — Эльза невесело рассмеялась и взяла оружие в руки — все утро Павел ее учил обращаться с боевым оружием. А вот стрелять девчонка умела — ходила на секцию биатлона, отлично бегала на лыжах. Так что с поступлением проблем не будет — в Тарту этим видам студенческого спорта придавалось серьезное значение.

— Какие проблемы выплеснуться первыми? И можно ли их предотвратить или купировать?

— Я не могу тебе так сразу ответить.

Никритин хмыкнул — вопрос был задан настолько серьезный, и в академической манере, что поневоле задумаешься. Он присел за стол, а так как окно было настежь открыто, то достал пачку сигарет с пепельницей. Эльза не возражала против курения, прекрасно понимала, что злоупотреблять столь пагубной привычкой Павел не станет.

— Вопрос в двух плоскостях — политической и экономической. Идеологическую войну СССР уже проиграл, так как те идеалы, которые подвигли людей на революцию шестьдесят лет тому назад, оказались труднодостижимыми, и в жизнь не внедрены большей массой. А это не может раздражать людей, которым из года в год обещают, но не выполняют. Как сказал Хрущев, что в восьмидесятом году население будет жить при коммунизме, но раз его построить не удается, то заменили Олимпиадой. А на последнюю истратили массу ресурсов без всякой пользы — как средство идеологической войны она хороша. Но все дело в том, что ситуация уже проигрышная — люди всегда остаются людьми со своими желаниями и потребностями.

Павел остановился, подыскивая самые простые слова. Приобнял Эльзу, поцеловал в приоткрытые губы потянувшуюся ему навстречу девчонку. Затем негромко произнес:

— А что нужно простым людям? Любить, жить по-человечески, растить детей, иметь хорошее жилье, набор продуктов без ограничений, полные полки магазинов, мебель и модную одежду.

— А разве это плохо? Я тоже всего этого хочу! И любить тебя, и рожать детишек, и жить большой и дружной семьей…

Эльза крепко обняла его, стала пылко целовать, куда только могла дотянуться губами. Он отвечал ей не менее горячо, а что еще могут влюбленные, и политический диспут прервался на час…

Глава 29

— Не знаю, «Лаэ», но думаю, тайник на том самом месте, которое мне должны показать через двенадцать лет. Недаром эти двое там милиционеров убили — просто так на «ликвидацию» никто не пойдет. Но если это так, то тогда это как раз те люди, что хотели подставить как мою группу, так и наших товарищей в апреле девяносто второго.

— Что тогда случилось?! У тебя даже лицо потемнело!

— Позже, «Лаэ», позже. Будет время — все расскажу. Пока тебе о том не стоит знать, есть тайны, которые обжигают насмерть.

— Понял, — усмехнулся эстонец, и обернулся к внучке, что во все глаза рассматривала погост. — Тут не место для пустых разговоров. Эльза, ты как? Можешь, вернешься обратно к Ивану — посидишь с ним в машине?

— Нет, я с вами, — упрямая девчонка мотнула головой. — Хотя и боязно, не думала, что здесь даже днем будет не по себе…

Действительно, старинное и заросшее, заброшенное еще в восемнадцатом веке кладбище, не подходило для беседы, тут и днем было жутковато. Вросшие в землю каменные изваяния и надгробные плиты, полуразрушенные склепы и покосившиеся кресты, чьи перекладины торчали из буйных зарослей, проржавевшие оградки среди деревьев, что проросли сквозь заброшенные могилы, что уже не высились холмиками — ощущения не самые приятные для живых людей. Да и сама атмосфера погоста изрядно давила на психику — таково свойство любых некрополей. Ведь мертвым не место среди живущих на этой земле, свой путь они давно прошли, истлев в земле, превратившись в изъеденный червями прах.

— «Лаэ», здесь тайник, как я и думал, — Павел остановился у полуразрушенного склепа, у задней стенки которого лежала надгробная плита, покрытая зеленью. Присел на корточки, внимательно всматриваясь и подсвечивая фонариком по краю плиты — хоть и летний день стоял, но здесь под кронами деревьев царил сумрак.

— Да, но его очень редко посещают, раз в год, а то и реже. Смотри — следов нет, но ветка сломана, и мох у ближней к нам стороны плиты не прижился. Везде зеленый, а тут желтый. Ее нужно сдвигать?!

— Снизу может быть проволочка, конец которой прикреплен за кольцо «лимонки». Нужно вначале посмотреть, приподняв немного ломом. А то мало ли что — хорошие минеры большие затейники.

— О да, ты прав, надо было Кузьмича брать — он сапер от бога, в отряде все взрывал или разминировал.

— Обойдемся — здесь максимум пара растяжек, по крайней мере, когда этот тайник мне передали, так и было. Вряд ли за десять лет что-то кардинально изменилось. Давай здесь подцепим ломом.

— Сейчас, мы аккуратно. Вот так!

Отозвался Альберт Генрихович, засовывая кончик лома под край каменной плиты. Надавил и приподнял на самую малость. Павел прилег, посветил фонариков, ведя луч со стороны в сторону. Ничего опасного не усмотрел и поднатужившись, сдвинул плиту в сторону. Открылся лаз в крипту — подземное погребение. Дело в том, что осквернители могил жили в любое время — одна из древнейших профессий, если не первая, то вторая точно. Ведь люди живут, занимаются сексом и умирают.

— Ждите меня здесь, как разберусь, то позову.

Павел забросил ноги в лаз, опираясь на руки, опустился вниз, и тут же застыл с широко расставленными по краям ногами. В подземелье склепа вел низкий лаз, примерно с метр высотой и полметра в ширину. Посветил лучом под ногами — «сюрприза» в виде противопехотной мины не имелось. А так просто погибель — спрыгнул вниз, поторопился и подорвался. А вот в проеме лаза в луче фонарика что-то блеснуло.

Павел встал на карачки, внимательно посмотрел за лучом фонарика — тонкая проволочка была натянута над самым полом. Все правильно, поползешь и обязательно зацепишь.

— Все правильно, если раз поставили, и никто никогда не являлся, то зачем менять, — усмехнулся Никритин — гранату прикрепили на прежнем месте, «усики» на ней были сведены. Павел быстро их разогнул, теперь можно было отмотать проволоку, что он и сделал. Обычная «лимонка», рубчатый корпус — но выкрутив запал, он только присвистнул от удивления — современный образец, УЗРГМ, скоба почти новая.

— Как интересно, — пробормотал Никитин и втиснулся вовнутрь, освещая склеп фонариком. Помещение три на три метра, лишь с края каменный гроб, прикрытый плитой, которая, по прошлому опыту, легко сдвигалась. И сейчас отошла без всяких трудностей, но Павел соблюдал предельную осторожность, вначале убедившись, что там не установили «растяжку». Второй Ф-1 не имелось, как и человеческих останков, зато внутри гроба имелись два обычных мешка, и что характерно, отнюдь не пустых.

— Сокровища Али-Бабы, два мешка, набитых золотишком, — пошутил Павел, и медленно ощупал мешковину. Не на шутку озадачился предварительным осмотром — в одном мешке оказался самый обычный чемодан, подобный тому в котором небезызвестный счетовод концерна «Геркулес» таскал десять миллионов рублей. А вот во втором мешке оказались два свертка — в одном разобранный автомат Калашникова, только что поступавший на вооружение АК-74, «весло» с тремя магазинами. И оцинкованная коробка с патронами, правда без ключа для ее вскрытия.

— Ай, яй — зачем же такие игры затевать?

Павел только укоризненно покачал головой. Наличие автоматического пистолета Стечника в его бесшумном варианте АПБ, с двумя глушителями и пятью магазинами наводило на разные нехорошие мысли, как и коробка с патронами — словно массовый отстрел жертв намечался по всей республике. Оружие это весьма специфическое, и у обычных граждан сейчас не встречается — не «лихие девяностые» на дворе, а самый махровый «застой». Для следователей было бы очень интересно, откуда взялось эти стреляющие предметы, но Никритин не собирался ставить их в известность о своих находках…

Глава 30

— Теперь, дорогие родственники, мы несметно богаты. Если все это разумно тратить, то советских рублей нам хватит до конца «перестройки», а валюты и золотишка до начала следующего тысячелетия. Как сказал Остап Бендер — «сбылась мечта идиота — я стал миллионером!»

— На миллион тут не тянет, зять, но что нашей семье хватит надолго, это точно. И стволы имеются, чтобы рэкетом через десять лет заняться, разбогатевших соотечественников лишать всего неправедно нажитого, — «Лаэ» включился в игру, и они мысленно посмеивались, глядя на ошарашенное лицо Эльзы. Девушка их слушала с вытаращенными глазами, и сама то бледнела, то краснела, не веря услышанным словам.

И не выдержала, вздрагивающим голосом произнесла, с укоризной:

— Но как так можно, дедушка, Паша. Это ведь не наше, все это богатство. Не честно такое с нашей стороны будет…

И осеклась, смотря на внезапно захохотавших «Лаэ» и Павла, тем до слез стало смешно. Наконец, девчушка сообразила, что ее провели и разыграли, и засмеялась вместе с ними. Веселились минут пять, пока Никритин не стал обматывать чемодан мешковиной, и не произнес уже серьезным голосом, показывая, что шутки закончились:

— Альберт, ты наверх, примешь груз, поможешь Эльзе подняться. А я ее отсюда подсажу. Представляю, как вытянутся рожи тех мерзавцев, кто сюда придет за всем этим. А «пещера Лехтвейса» уже совсем пуста, богатств Али-Бабы нет, и таинственные соперники непонятно кто.

— Жутко им станет, подумают, что «раскрыты». Либо мальчишки набезобразничали, ничего не боятся! Они по таким кладбищам лазят частенько…

«Лаэ» осекся, его лицо стало напряженным. Ветеран достал пачку сигарет, прикурил одну, вот только дымить не стал — наклонился над гробницей и опустил вниз дымящуюся сигарету.

— Снизу воздух идет, дымок то вверх тонкой струйкой поднимается, а должен клубком собираться. А тут как из печки с хорошей тягой. И посмотри на эти плиты, Паша, они ведь иные, ровные, чем на полу. Это крипта с двумя уровнями, с великолепной вентиляцией, не будь я архитектор!

Павел наклонился, внимательно посмотрел, подсвечивая себе фонариком — от лампы эстонца света не хватало. Внутри пустого гроба, но судя по останкам праха, там лежал раньше усопший, кости которого просто выбросили из подземелья, ровно отесанные каменные плиты, причем уложенные на окаменевший со временем раствор.

— Хм, а ведь так оно и есть! Ты прав, «Лаэ», нужно вскрывать, раз пришли и уже испачкались по самое «не хочу»!

— Вот эта плита ровнее и чуть больше других. По ней может быть лаз на нижний уровень. Слышал я о таких хитростях — наверху в склепу первое захоронение, уровнем ниже второе. А под ним еще находится еще одна крипта — там третье погребение.

— Ладно, попробуем вскрыть!

Павел взялся за ломик и принялся отковыривать раствор, кроша его заостренным концом. «Лаэ» тоже включился в работу, и через несколько минут они всунули один из ломов в отверстие. Навалились вдвоем, и неожиданно плита легко сдвинулась с места и приподнялась.

— Там крипта, Пауль, — «Лаэ» от волнения назвал его на местный лад, и хотел было спуститься первым вниз, но Никритин решительно придержал эстонца за руку:

— Не торопись, я сейчас все посвечу внизу фонариком, и посмотрю, что там есть, и чего нет. Хорошо?!

Альберт Генрихович только кивнул в ответ, и Павел улегся в гроб, мысленно отметив, что лишь бы не для «примерки», как он сам поступит спустя тринадцать лет с человеком, который, вне всякого теперь сомнения, имеет прямое отношение к этому погребальному тайнику. Он ожидал окунуться в запах тлена и смерти, ощутить тот самый сладковатый привкус, от которого сердце в груди замирает. Но ничего подобного — «Лаэ» был прав — неизвестные строители обеспечили крипту хорошей вентиляцией, внутри сухо, никакой влаги на стенах.

— Охренеть! Лопни мои глаза!

Луч фонарика осветил три каменных саркофага, накрытых плитами, поверх которой лежали шпаги времен Северной войны с витыми эфесами, тут никаких сомнений не было, видел в музее такие же. И обрывки ткани, шитые серебряной нитью и мишурой на кистях — судя по всему бывшие когда-то офицерскими шарфами.

— Офигеть! «Лаэ» — я вниз, тут захоронения еще со времен шведов, шпаги и шарфы лежат. Собственным глазам я не поверю, такое узреть — надобно потрогать и посмотреть!

— Лучше не прикасайся, вместе посмотрим!

В голосе пожилого эстонца, обычно сдержанном и спокойном, прозвучало еле сдерживаемое волнение. А Павел уже нырнул головой вниз, дотянувшись руками до каменных плит. Оперся на ладони и втянул тело, опустив ноги. Уселся между саркофагами на корточки, чуть не касаясь макушкой каменного свода, что нависал над головой.

Три гробницы стояли рядышком, две у каменных стен, третья посередине, с узкими проходами по сторонам. Была и четвертая, в «ногах», но пустая, каменная плита приставлена рядом, словно ожидала будущего погребения в саркофаге, но так почему-то не состоявшегося.

— Не может быть!

Голос эстонца за спиной явственно дрожал, ветеран едва сдерживал волнение. Да и вид у него был донельзя удивленным, а глаза расширились до максимально возможных размеров, данных ему природой. Наконец, после долгой паузы, эстонец еле слышно произнес:

— Выходит, записи про майора Розена действительно правдивы, раз его саркофаг пустой стоит. А вот в этом, центральном, был погребен капитан Юлештерна, его родственник, убитый в семисотом году в сражении с гвардейцами царя Петра. В двух других гробницах тоже павшие в том сражении шведские офицеры армии короля Карла XII…

Глава 31

— С этого места поподробнее, Альберт — кто такой Розен, почему он решил быть похороненным именно здесь, и почему в сем саркофаге его останков не оказалось?

Павел посмотрел на три других погребальных плиты — на них готической вязью были высечены только имена, и более ничего — ни дат жизни и смерти, ни сопроводительной или нравоучительной эпитафии, либо какого-нибудь орнамента в виде дубовых листьев.

Да и зачем слова с изображениями нужны, если их с лихвою восполняли дворянские шпаги, длинные, и судя по виду, весьма тяжелые. Павел даже взял одну, ножны оказались на удивление крепкие, не рассыпались, хотя время к ним было беспощадно. Потянул клинок — узкий, но толстый, ромбовидного сечения, сталь тронута ржавчиной. Хмыкнул, потерев пальцем, благо руки были в перчатках.

— Их реставрировать надо, от ржавчины очистить, отполировать сталь, рукояти новые, накладки к гарде приладить. Хотя…

Павел призадумался, покачав головой. Окинул саркофаги взглядом, луч фонарика отражался на эфесах блеском. Пробормотал:

— Не стоит, пусть лежат, где находятся. Видишь ли, «Лаэ», это их оружие, пролежавшее с ними уйму лет. Другим оно принесет несчастье, даже если они продадут шпаги антикварам. Нам не стоит их забирать с собою, пусть останутся вместе с ними. Потеряв жизнь, офицеры не потеряли свое оружие, это стоит ценить…

— Я рад, что ты согласен со мною, — кивнул эстонец. — Времени прошло почти три века, нет места ненависти, тем более между далекими потомками. Пусть покоятся с миром. Ведь так, Эльза?

Последнее относилось к девчонке, которая была столь же любопытна, как и все представительницы слабой половины людского рода. Эстонка пролезла в гробницу лишь наполовину, и с нескрываемым интересом разглядывала низкое подземелье, где можно было только сидеть на каменном полу. Видимо, это ее и пугало, так как глаза на сером от пыли лице были расширены, и блестели отнюдь не отвагой.

— Да, дедушка, мне как-то не по душе тут находиться. Потолок давит, будто сама в могиле оказалась!

— Тогда и мы наверх поднимемся, мы тут на самом деле в гробнице. А живым не место с мертвыми!

Ветеран легко выбрался из крипты, а Павел еще раз повел лучом фонарика по лежащим шпагам. Пробормотал:

— Скажи это археологам — они бы уже прыгали от счастья, снимая плиты. Хорошо, что у меня нет к такому любопытства. Не хотелось бы, чтобы кто-то мою черепушку в руках держал и говорил типа «бедный Ерик». Тьфу, придет же на язык такое!

Никритин выбрался через лаз наверх, небрежно пошутил:

— Проблемы всех кладоискателей — сидеть внутри и думать, что уронят плиту сверху, навалят на нее камений, и четвертый саркофаг получит своего обладателя. Богатства лучше делить на двоих, чем на троих — сплошная выгода и прагматизм. Как говорят американцы в подобных случаях — ничего личного, это только бизнес!

— Да ну тебя, с твоими шутками, милый, — фыркнула Эльза, и произнесла чуть дрожащим голосом:

— Может быть, наверх поднимемся? А то как-то жутковато здесь — темно и мрачно, да запах стоит нехороший. Мне кажется, что сейчас стенка склепа вверху развалится, и нас тут погребет…

— А вот это правильная идея, любовь моя, — Павел моментально оценил предложение. — Поднимемся наверх, и камнями заложим лаз доверху. Те, кто эту крипту занял для своих тайных делишек, разбирать завал не станут, сообразят, что тут к чему. А все другие любопытствующие искатели артефактов, мальчишки в том числе, просто не поймут что к чему — камни землей присыплем, будет как везде под плитами.

— Ты прав, Пауль, так мы и сделаем. Я первый поднимусь, за мной Эльза, затем ты — прикрывать «отступление» с мешками станешь. А там закидаем лаз известняком, и замаскируем все по возможности.

Ветеран тут же направился к лазу, за ним Эльза — Павел хотел ущипнуть ее за упругие ягодицы, обтянутые спецовкой, но представив, какая может быть реакция, и без того едва сохранявшей хладнокровие девушки, не стал. Не все шутки уместны, особенно в подобных ситуациях. Это он сам ненормальный — когда становилось особенно страшно, его начинал разбирать нервный смех, и непонятно откуда появлялась лихость. И это было не показное, а действительно внутреннее ощущение.

— Держи, «Лаэ»!

Павел подал два мешка один за другим, и вылез на свежий воздух. И едва сдержал улыбку — три серых от известковой пыли человека, только белки глаз выделялись на их лицах.

— Не смотри ты так, сама знаю, что вся грязная и некрасивая.

— Ничего страшного, внучка, как заложим лаз и наведем тут маскировку, скинем робы и в мешок спрячем. Лица умоем и спокойно до дома доедем. А там, в сауне помоемся и переоденемся — одежду тоже постирать придется, она в пыли вся, — Альберт Генрихович, как всегда, говорил рассудительно, и они немедленно и дружно принялись за работу, скидывая камни полуразрушенного склепа вниз, закупоривая лаз. Управились быстро — все под рукою, выворачивай плитняк и бросай вниз.

Взяв лопатку, «Лаэ» ловко подрезал дерн, накидал сверху тонким слоем землю, быстро ее выкапывая. Подравнял, придавливал камнем, не ботинком, что моментально отметил Павел — не хватало еще отпечаток обуви оставить, береженого бог бережет.

— Тяжелая, зараза! Уф!

С кряхтением заволокли могильную плиту на бывшее отверстие, тщательно подведя ее под край мха, как было прежде.

— Идите, я тут все приберу, как нужно, мало ли глазастые будут, — эстонец посмотрел на небо, на котором собирались тучки. — Нет, дождик к вечеру пойдет, и все наши следы смоет. Идите, я догоню…

Глава 32

— Это то, о чем я предполагаю, Пауль?

Эстонец в своем общении с ним отказался от его русского имени, но Никритин воспринял это совершенно спокойно — Альберт считал его за зятя, и относился порой как к родному сыну, но чаще как к равному, а то и старшему товарищу. Потому и имя употреблял иное, так ему было легче в беседе за столом, на котором были разложены трофеи из чемодана. А вот с оружием разобрались быстро, и хотя дедушка с внучкой не имели об АК-74 и АПБ никакого представления, разборку и сборку научились делать быстро.

Теперь, пока топилась сауна, нужно было разобраться с содержимым чемодана, а оно было весьма интересным.

— Сейчас это писк технического прогресса — миниатюрный фотоаппарат с такими же кассетами микропленки. Через сорок лет над этим артефактом только смеяться будут. Да и сейчас от всего этого шпионского добра пользы никакой нет от слова «совсем».

— Почему ты так решил, Пауль?

— Все просто — будь эти кассеты заснятыми, то плыли бы уже в Хельсинки. В кармане у финского «выпивохи», что прибывают в Таллинн на выходные накушаться водки. Кто на таких обращает внимания? А ведь из них выходят идеальные курьеры, всех не обыщешь до нитки. Международные скандалы сейчас не нужны, в то время как страна отчаянно нуждается в валюте, пусть даже в финских марках.

— Понятно, — усмехнулся «Лаэ», и отложил пачки купюр в 10 и 25 рублей, вот только вместо банковских упаковок они были стянуты резинками. Да оно и понятно — ведь контрразведка моментально выяснит по обертке, кто снимал эти деньги, и где. Да много какой информации можно извлечь — так что долой бумажные ленты, и стянуть обычной резинкой, которая продается в любом магазине для женских надобностей.

С бумажками, на которых изображены лики заокеанских президентов тоже все понятно — несмотря на борьбу КГБ с «черными валютчиками», которых могло ожидать самое суровое наказание вплоть до расстрела с конфискацией имущества, нелегальная торговля иностранными дензнаками процветала, ибо «навар» от нее шел серьезный. По официальному курсу «зеленый» шел за 75 копеек, вот только продавать его не собирались, так как на «черном рынке» за доллар давали четыре «деревянных».

А за такой куш можно было рискнуть многим, даже собственной шкурой, на чем и прогорали согласно поговорке — «жадность фраера сгубила». «Валютная статья» была самой ходовой, и дельцы должны были радоваться, если ее не переквалифицировали на 64-ю — с «изменой родине» было тяжко, могли и «шлепнуть». Но времена либеральные пошли, не сталинские, как то обходились ныне без расстрельных подвалов. Словно игра шла, в которой с увлечением участвовали представители власти и укреплявшегося «теневого бизнеса», пустившего хорошие такие корни.

Только золото выбивалось из привычной «колеи». Ладно, с советскими червонцами с «сеятелем» все понятно — монета полностью соответствовала царским «десяткам» по размерам и пробе. Только эти «кругляши» были «новоделами», которые недавно стали выпускать, используя старые чеканы, для продажи иностранцам, которые желали увести из Страны Советов драгоценный сувенир на память.

А вот другие монеты серьезно озадачили Павла — это были золотые «сторублевики», весом с половину унции, 900-й пробы. Посвящены были эти монеты московской олимпиаде 1980 года, и приобрести их могли только иностранцы за твердую валюту — доллары, фунты, дойчмарки или франки, хоть французские, или швейцарские. Брали в уплаты и шведские кроны с голландскими гульденами, даже итальянскими лирами не гнушались, хотя курс последних постоянно «скакал» на биржах. Но кроме золотых, встретилась одна монета из платины, которую Павел поначалу принял за серебряную. По размеру чуть меньше, зато номинал шел уже в 150 рублей, с той же олимпийской символикой на реверсе.

— Многовато «презренного металла», ты не находишь, Альберт? Тридцать золотых монет, плюс одна из платины — зачем так много?! В магазине такими не расплатишься — просто не примут. Насколько я помню, монеты из драгоценных металлов изъяты из внутреннего денежного обращения еще во времена НЭПа.

— Золото всегда в ходу, Пауль. В войну золотые кольца продавали, чтобы купить хлеб, даже зубные коронки. Про монеты и говорить не приходится — за семь червонцев мы смогли купить медикаменты у германского врача, тот от золота не отказался, взял охотно. Люди всегда прятали такие монеты, они всегда были в цене, у меня где-то несколько монет по две кроны из серебра лежат, с замком Томпеа, их порой «туалетами» именовали, за изображение «данскера» на крепостной стене. Мальчишкой был в тридцать втором, случайно досталось, вот и сохранил на память.

Альберт Генрихович усмехнулся, взял в пальцы золотой червонец, покрутил монету — в глазах не проблеска алчности. Отбросил как ненужный хлам. А Павел вспомнил о разговоре в крипте.

— Ты мне о майоре Розене хотел рассказать?

— Потом, иди в сауну, Эльза уже дважды приглашала тебя. Потом я схожу, и поговорим — девчонке тоже будет интересно послушать, а дважды повторять не с руки. Да, вот еще что — жду от вас, дети мои, внука или внучку, я еще не старый, к тому же на пенсии, и до девяносто пятого года, как ты сказал, доживу. А к этому времени ваши детки уже школу заканчивать будут, а я за ними пригляжу.

Вроде шутливо говорил пожилой эстонец, но по брошенному им взгляду Павел понял, что никакой шутки в его словах нет…

Глава 33

— Что скажешь, Семен?

— Странно все это, Леонид Ильич. Все эти смерти можно было бы списать на естественные, если бы они такой сплошной чередой не пошли. По отдельности все эти случаи объяснить можно, но все вместе они слишком подозрительны. Да и у меня самого опухоли мозга нет, как и легких, с чего бы мне стреляться?! К тому же мне сразу два официальных диагноза поставлено — почему не определились, какой из них верный?!

Первый заместитель Председателя КГБ генерал-полковник Цвигун был человеком Брежнева с давних времен, когда тот еще при Сталине возглавлял компартию Молдавии. Этот крепкий и еще моложавый мужчина шестидесяти лет от роду курировал 2-е (контрразведка), 3-е (военная контрразведка) и 5-е (борьба с идеологическими диверсиями) управления, а также пограничные войска. И данные ему Брежневым листки изучил крайне внимательно, перечитав их трижды, не отрываясь.

— Вот то-то и оно, Семен. Откуда такая избирательность, — Брежнев чуть наклонился над столом, пристально посмотрел в глаза Цвигуна. И негромко, но отнюдь не старческим голосом, произнес:

— О пленуме никто не знает, вернее, о том, что мы будем критиковать Кулакова за ту негативную ситуацию, что сложилась в аграрном секторе. Но о выводе его из Политбюро и речи нет. Так с чего бы вражеским радиостанциям уже муссировать вопрос, что он является одним из моих преемников?! На меня его будущую смерть списать хотят?!

В голосе Брежнева послышалось нескрываемое раздражение, генеральный секретарь и не думал его скрывать.

— Лекарства мне Чазов пропишет, от которых я в слабоумие впаду — и это посоветует ему Юрий. Место Кулакова займет Горбачев, которого близко к Политбюро подпускать было нельзя — но ему Андропов покровительствует, как и Яковлеву с Калугиным. А ведь вся эта троица так или иначе с американцами связана, и дело тут отнюдь не в работе, как мне кажется. Но по докладам все якобы чисто, и навет облыжный!

— Он и сейчас их всех прикрывает, — ощерился Цвигун, — следствие идет так, что я их за яйца взять не могу — не дают!

— Есть за «ясновидцем» правда, недаром он эти письма через Машерова послал, а тот покойником через два года станет. С чего это кандидата в члены Политбюро убирать, подстраивая аварию?!

— Мой «начальник» об этом послании знает, Леонид Ильич?

— Нет, письмо даже через секретариат не проходило, мне его Машеров отдал из рук в руки. И Романов тоже передал — ему в Смольный подброс сделали три дня назад. Вот я тебя и вызвал, Семен Кузьмич, есть вещи, о которых Юрий знать не должен, сам понимаешь.

— Понимаю, Леонид Ильич, — Цвигун кивнул головой, осознавая, что интриги зашли слишком далеко. Андропов первый на пост генерального секретаря, хотя два других члена Политбюро, секретарь ленинградского обкома Романов и секретарь ЦК Кулаков тоже начали набирать определенный вес, куда более значительный, чем «преемник» Горбачев, если принять во внимание, что все изложенное «ясновидцем» правда.

— Быстренько они Мишку на мое место пропихнули, отстранив Романова — а ведь Григорий «оборонку» курировал, а не сельское хозяйство. Тебе это ничего не напоминает?

— Переворот, Леонид Ильич, — твердо ответил Цвигун, сопоставив факты. И понимая, что сейчас нужно сказать, решился. И наклонившись над столом, негромко, но твердо заговорил:

— Захват власти предателями изнутри Политбюро под видом необходимости «перестройки», подобрали же словечко, с последующим уничтожением СССР. Потому последовательно убрали всех тех, кто мог ему воспрепятствовать — кто умер, и не своей смертью, а кого просто отстранили, всячески скомпрометировав ложно.

— Ты прав, Семен, я сам к этому склоняюсь. Подозревать Юрия в двурушничестве не могу, но его могут использовать опосредованно, заронив в голову чуждые мысли. А сам понимаешь — человек на его посту великий вред принести может, «способствуя» выдвижению «агентов влияния США», как в этом послании «ясновидец» выразился. Не верить ему я уже не могу — пока все, о чем он заранее сообщил, сбылось.

Брежнев замолчал, крепко задумавшись. Цвигун сидел, выпрямившись на стуле, прекрасно понимая, что сейчас последуют указания. Причем понятно, какие они будут, исходя из ситуации.

— Мне нужен «ясновидец», Семен, и он не должен погибнуть при задержании, должен осознавать, что такое возможно. Тебе поможет Щелоков — я говорил вчера с Николаем, он выделит самых лучших сыщиков. Нужно его найти, живым и здоровым, и чтобы не один волос с его головы не упал! Да, учти, из всех членов Политбюро, как «ясновидец» оговорился, он знает Романова, встречался с ним в восемьдесят седьмом году. У тебя хоть какие-то результаты по поиску есть?

— Ищем, Леонид Ильич, страна у нас большая, а «ясновидец» отнюдь не москвич или ленинградец. Я сейчас просто сопоставил, прочитав эти бумаги, где он привел о себе данные. Раз он работал в КПК с 1984 года, а являлся сотрудником КГБ с 1982 года, причем с 1991 года в звании капитана и командира спецгруппы «Ф», то сейчас ему около 18–20 лет, никак не больше. Теперь искать станет намного проще — он в своем прошлом доктор исторических наук, а потому либо поступит, или уже учится на историческом факультете одного из университетов или институтов.

— Так что одаренного студента ты найдешь, вот и направь на поиски исключительно только своих сотрудников, никого не привлекая. Тебе поможет Пельше — везде на местах имеется партийный контроль, куда доступа для КГБ пока еще нет, — усмехнулся Брежнев. В этот момент Цвигун понял, что Леонид Ильич давно все проанализировал сам, с его умом, закаленным во внутрипартийной борьбе, он не мог этого не сделать самостоятельно. А генеральный секретарь подытожил:

— Андропову об этом знать не нужно — найдешь сам! И помни — чтобы ни один волос не упал с головы «ясновидца»!

Глава 34

— Нарвская крепость единственная в Прибалтике, что не сдалась русским войскам царя Петра. Хотя осада длилась долго, так как осадная артиллерия была задействована при штурме Дерпта, нынешнего Тарту. Но установив на батареях стеноломные пушки и мортиры 30 июля, удалось развалить левый фас бастиона Гонор, то есть «Честь» уже 6 августа, а вместе с ним центральный угол бастиона «Виктория», по которому стреляли с противоположного берега Наровы.

Альберт Генрихович историю Нарвы любил, мог говорить часами, все же тесть его до войны был одним из ведущих архитекторов буржуазной Эстонии. Да и сам долгое время занимался восстановлением города и крепости, совершенно разрушенных в 1944 году.

— Так вот, к чему я клоню — штурм последовал 9 августа, силы гарнизона были подорваны десятидневным обстрелом, к тому же во время «машкерадного боя» попал в плен полковник Маркварт, погубивший лучшую часть гарнизонной пехоты и потеряв всех драгун. Комендант крепости генерал-майор Горн категорически отказался сдавать крепость, ведь она недаром считалась самой мощной в Прибалтике. Да сами посудите — с восточной стороны прикрывали самые мощные бастионы — «Глория», «Фама», «Триумф и «Фортуна». Обстреливать их пробовали в семисотом году, но безрезультатно. И сейчас Петр выбрал для штурма северные бастионы «Гонор» и «Викторию», хотя они и были утыканы пушками в два ряда казематов. Но зато не прикрывались такими отличными равелинами, как восточные бастионы. И потому штурм прошел как нельзя удачнее — всего час, и русские ворвались на «Гонор», а затем на куртину между «Паксом» и «Викторией» — там совсем невысокая стена и пологий земляной скат с дорогой.

Альберт Генрихович остановился, закурил сигарету, Эльза налила ему кофе. И после короткой паузы продолжил:

— Шведы подорвали мину, взрыв погубил десятки русских гвардейцев, досталось и солдатам Упсальского полка. Но остановить разъяренных русских гренадеров было невозможно — они ворвались на бастионные валы, перекололи канониров. В казематах шла самая настоящая бойня — шведы оттуда через пороховые погреба стали отходить подземными ходами за внутренние земляные стены, в которых были выходы.

— А они сохранились сейчас?

— Кое-где да, есть погреб в куртине между «Гонором» и «Викторией», вот из него подземный ход идет прямо на ратушу. Но он заилен по самый свод, а ползать там смертельно опасно — может обрушиться в любую секунду. Погреба же имели крепкую кладку — так пять лет тому назад стали строить стоматологическую поликлинику на «Глории», так сваи проломили свод — ход в погреб был засыпан немцами, а там были боеприпасы для эсэсовцев, что держали позиции по западному берегу Наровы.

— А подземные ходы есть?

— Имеются, крепость после штурма восстановили. Вот только беда была в том, что в подземельях были проведены подрывы с помощью пороха, так что многие ходы засыпаны. А те, которые остались, были замурованы в полвека тому назад — люди лезли в поисках сокровищ и гибли. Последний такой случай три года назад случился — нашел один токарь с мебельной фабрики лаз у типографии, залез — первый раз удачно. Вынес шведскую шпагу и несколько золотых монет с пряжкой, но когда пошел во второй раз, то сгинул с концами — думаю, там его и засыпало.

— А что, сокровища имелись?

— Да в каждом старом доме в подвале тайники имелись — Нарва богатый торговый город, а бюргеры отнюдь не бедняки. Я сам находил клады, когда на месте старых фундаментов новые дома возводили — приняли тогда решение заново построить новые, современные здания, а старинные постройки можно по пальцам пересчитать — десятка домов не будет, да ратуша.

— Это понятно, сам не раз по городу ходил, на бастионах еще имеются, и более нигде, везде послевоенные дома стоят. Но ты про майора Розена тогда сказал, он то тут каким боком?

— Дело в том, что его не нашли ни среди убитых, не среди пленных. Русские ведь внутреннюю стену взяли легко, земляной вал, его останки есть у ратуши, то есть Дворца Пионеров. И устроили самую настоящую резню, ведь во время штурма ярость солдат неимоверная. Часть шведов бросилась в замок, по улицам, в поисках спасения. Часть попыталась уйти туда по подземным ходам — везде были ожесточенные схватки. Досталось горожанам крепко — их грабили, женщин насиловали, многих убили. Царь Петр впал в ярость, сам убил двух своих солдат — заколол их шпагой. Порядок не сразу удалось восстановить, в горячке даже закололи барабанщиков, что выбивали «сдачу». Да и орудийная пальба заглушала все — штурм был действительно ожесточенным и кровавым.

— Мы читали о нем в романе Алексея Толстого, по школьной программе проходили, — негромко произнесла Эльза, сжав ладонь Павла. Тот ответил ей пожатием, но оба тут же стали слушать Альберта Генриховича, что продолжил свое повествование.

— Генерал Горн хотел отводить солдат в Ивангородскую крепость, но понял, что удержать ее будет невозможно — старые стены, построенные русскими государями до Смуты, будут просто сокрушены артиллерийским огнем. Так что решил сдаться, и по запискам был бит Петром по лицу, и посажен в ту самую камеру в замке, куда по его приказу посадили сдавших русским свои крепости комендантов Ниешанца и Нотебурга.

— Постой, как отвести? Понтона нет, на лодках русские не дали бы переправится, да и течение Наровы там сильное. Подземный ход под рекою?! Так это не вымысел, он был на самом деле?!

Глава 35

— Если ход под рекою и был, то шведы уничтожили его. Они ведь со Столбовского мира владели Ивангородом, могли и прорыть из замка. Так или иначе, о нем ничего не известно, в отличие от подземелий в самой Нарве. Но опять — схем подземных ходов никто и никогда не видел, может где-нибудь в одном из шведских королевских архивов. Они, судя по всему, были весьма разветвленными — от каждого порохового погреба за стены внутреннего города галереи были проложены на глубине нескольких метров, но это только первый уровень. Был и второй, гораздо ниже…

— С чего такое? Это точно?

— Точнее не бывает, Пауль, — усмехнулся «Лаэ», и, поднявшись со стола, подошел к секретеру и взял с полки картонную папку. Развязал тесемки и положил перед Никритиным первый лист серой бумаги.

— Вот схематический разрез типового бастиона. Как видишь, ни один из восточных бастионов просто так не разрушишь — прикрыты равелинами, и каменные стенки как бы ушли в грунт. Это видно на примере «Фортуны», когда на автобусе шестого маршрута мимо нее проезжаем в Усть-Нарву. Перед всеми бастионами вырыт ров с водою, такой же, как перед «Глорией», он сохранился до наших дней, хотя порядком зарос и превратился в болото. Как ты думаешь, гарнизону нужны тайные коммуникации, что ведут далеко за укрепления, в тыл осаждающему крепость противнику?

— Вне всякого сомнения, — мотнул головой Павел, и внимательно посмотрев на схему негромко произнес:

— Ход рыли гораздо ниже уровня дна рва, иначе бы просто тот оказался затопленным. Да есть второй уровень, вне всякого сомнения.

— Не ход, а ходы, по всей видимости. Один шел на север, и, думаю, выходил как раз на том кладбище, где мы крипту нашли. Если поискать хорошо, то его можно обнаружить, весь вопрос — зачем только? А еще ходы шли к «Ореховой горке», холму Германсберг, и, судя по всему, на Кренгольм — туда, где дворянская конница Шереметьева при первой осаде Нарвы стояла. И эти ходы активно использовались лазутчиками — в семисотом году король Карл, перед атакой русских позиций, имел полные сведения об осадном лагере русских. Только не ожидал, что можно будет так легко опрокинуть дивизию князя Трубецкого.

— Хм, пожалуй ты прав — я сам не один раз слышал, что разветвленные подземелья есть, и туда лазили кое-где. Да и сам попытался раз от «Гонора» проползти, но там все заилено, вода, на брюхе лежать только можно. Да и следы кладоискателей везде видны — дырки продолбить пытаются. Но зачем в казематах то, они лишь внешняя облицовка?!

— Потому, как говорят русские про таких — дятлы! Слышали звон, да не знают где он. Я тебе сейчас кое-что иное покажу, смотри.

Альберт Генрихович достал еще один листок бумаги, придвинул его Павлу. Тот сразу отметил, что перед ним типовой план застройки старой Нарвы с прямоугольниками многоквартирных домов. Но между зданиями раскинулось множество красных точек, как на лице больного корью. Он стал их считать, хмыкнул — не меньше двух десятков.

— Это схема после застройки, Пауль. А пятна есть просадки грунта в глубине — не воронки от минувшей войны, а именно провалы в земле. Соображаешь что к чему?

— Подземные ходы потихоньку обрушаются, время безжалостно. Да и бомбардировки в войну свою роль сыграли.

— Абсолютно верно — помнишь, в позапрошлом году улицу перекрыли, что вдоль приречных бастионов идет? Асфальт провалился — и дырка в тротуаре образовалась. Я сам на веревке спускался — подземный ход оказался, земля засыпалась чуть ли не до сводов. Пролезли — со стороны «Виктории» галерея заделана камнями еще с тридцатых годов, а вот от ратуши, а направление именно туда — взорвано, и судя по всему, очень-очень давно. Все сыро и в плесени, видимо, еще шведы взорвали.

— Вопрос — для чего?

— Там, скорее, находился спуск на второй уровень, вот взрывом и перекрыли путь русским вниз.

— Но зачем? Какой смысл хранить секреты подземелий, если там кроме ходов за пределы крепости ничего нет?

— Ты так думаешь?

Улыбка у Альберта Генриховича была весьма характерной, как у умудренного жизнью человека над доводами несмышленого юноши. И Павел моментально сообразил, что к чему:

— Что в подземельях спрятано такое, что шведы взрывали за собой путь вниз? Так поступают тогда, когда отходят, перекрывая дорогу неприятелю. Это связано с майором Розеном, тем без вести пропавшим офицером. Я ведь тебя правильно понял?!

— Именно так и было, по крайней мере, такой представляется картина событий. В Нарве царю Петру достались огромные трофеи — четыре сотни чугунных крепостных пушек, несколько десятков медных и железных орудий, почти пять тысяч ружей и пистолетов, масса всевозможного холодного оружия, огромные запасы пороха и всяческого воинского снаряжения. Досталось многое, но шведские знамена, кроме двух. А ведь в каждой роте того времени имелся свой флаг.

— Ага, так их просто спрятали, — картина стала полной, — и сделал это майор Розен, чтобы знамена не достались русским.

— Не только — ключи от города тоже исчезли, вместе с казной. Их унесли из ратуши непонятно куда. А сундук, судя по описаниям, был немалых размеров, и набит всевозможным серебром, хотя большей частью риксдалеров, чей курс по отношению к обычным далерам был чрезвычайно высок. Ведь последние норовили начеканить из меди, которой в Швеции, в отличие от серебра было много. Так вот — вся медная монета осталась в ратуше, исчезло только серебро и золото. И не только принадлежащее городу — в подвалах хранилась легендарная «казна Шлиппенбаха». Эти деньги предназначались наемникам, а они в оплату брали серебро, за медь погибнуть желающих не имелось. Только серебро могло их заставить сражаться!

Глава 36

— А сколько всего серебра было? Велика ли эта «казна Шлиппенбаха», раз по ней так вздыхают кладоискатели?

— Примерно двадцать тысяч риксдалеров, или «королевских талеров» — для военных расходов, и примерно три-четыре тысячи имелось в городской казне. В монете было 25 с половиной грамма серебра, меньше на три грамма, чем знаменитые иоахимсталеры. Хотя по весу они равны, но проба серебра гораздо меньше. А обычные далеры были счетной единицей, чеканились из меди, той самой, которая на Москве известный бунт вызвала. Как раз примерно в тоже время шведы от безнадежности первыми в Европе бумажные банкноты в ход пустили — серебра у них хронически не хватало из-за постоянных войн, да и поддержание империи требовало огромных расходов. Как и сама идея «Великой Швеции», которой приходилось соответствовать.

— И велика ли была их страна в то время?

Эльза слушала дедушку с интересом, потому и задала этот вопрос, на который ответил Павел, обменявшись взглядом с «Лаэ».

— Эля, тогда это собственно сама Швеция с Финляндией, и кроме того с куском центральной Норвегии, последняя являлась датским владением. Кроме того, в состав включили почти всю приладожскую Карелию, кроме Олонца, отобранную у Московского царства, а также Ингрию с городами Ивангород, Ям, Копорье, Орешек. Здесь же наследие Ливонского ордена — вся Эстония и Лифляндия с Ригой. Плюс ко всему этому шведская Померания с остров Рюген, Голштиния, а также отдельные города, бывшие прежде ганзейскими — Висмар и Бремен. Шведы со времен Густава-Адольфа пытались наложить удавку на торговлю германских земель, какое-то время держали Данциг и Мемель, но были вынуждены их уступить. Как и потеряв все захваченное в войне с речью Посполитой, которая в нынешней Польше именуется «Потопом» — ибо с востока на поляков надвинулась казачья вольница от Запорожья и московские войска царя Алексея Михайловича.

— А я и не знала, — пожала плечами Эльза, — думала, все гораздо меньше по размерам было. А двадцать тысяч этих риксдалеров большая сумма?

— Очень большая, девочка — шесть центнеров, чуть больше половины тонны чистого серебра. На эти деньги можно было построить парусный линейный корабль, вроде знаменитой «Полтавы», что изображена в учебнике, и на почтовых марках. Кстати, Петр Великий оформил завоевание шведских владений на Балтике как покупку по условиям Ништадтского мира, заплатив шведам три миллиона «ефимков». Так русские называли иоахимсталеры, несколько искажая первую часть названия, в то время как шведы или жители Нового Света взяли к постоянному употреблению вторую часть наименования монеты — шведский далер или американский доллар.

— А почему не рублями? Я слышала, что стоимость московского рубля была значительно больше.

— Эльза, первыми рубли стал чеканить именно Петр, и началось это с 1704 года, когда были одержаны первые победы над шведами. До него чеканили из проволоки копейки, они тонкие и весом в четыре десятых грамма. Их недаром именовали «чешуйками». Попытка заменить их медными деньгами и полушками и вызвала бунт во времена правления его отца, царя Алексея Михайловича. Хотя, что оставалось делать в сложившейся ситуации войны с поляками, которая опустошила казну. Любой правитель в таких случаях, чтобы заполнить казну и компенсировать возросшие расходы начинает порчу монеты. Рубль был расчетной единицей, самыми большими монетами были ефимки, на которые ставили штемпель. Но и их было немного в обращении — с одного талера, то есть двух третей рубля по весу, ухитрялись начеканить 75 копеек — разница шла в казну, принося доход.

— «Лаэ» правильно отметил, но я скажу другое — посмотрел статью, там сплошное лукавство в утверждении, что доходная часть бюджета России при окончании Северной войны возросла чуть ли не в три раза. А ведь Петр тоже прибег к порче монеты, о которой старались не писать. Дело в том, что первые рубли имели вес талера, плюс-минус полграмма, но держали нормы в 28 грамм. Вот только проба серебра разительно отличалась — у первых рублей она была 875, то есть чистая масса 24 с половиной грамма. К Полтавской битве снизилась до 802, или 22 с половиной грамма. После победы расходы пришлось компенсировать, еще раз уменьшив пробу до 750, или 20,6 грамма чистого серебра. А после злосчастного Прутского похода проба стала «шестисотой», и «чистый вес» чуть больше 17 грамм. Так что порча монеты на лицо, при том же весе доля серебра уменьшилась больше, чем на третью часть, монета чуть ли не стала биллонной. Лишь когда была объявлена империя, рубль несколько «укрепился» до 729 пробы, и вес серебра стал в двадцать целых и семь десятых грамма.

Павел потер лоб, память его никогда не подводила — цифры запомнил накрепко. И подытожил экскурс в прошлое:

— При Екатерине проба стала 750, зато вес уменьшился до 24 грамм, из них 18 чистого серебра. И все — на этом и остановились, в дальнейшем только увеличили пробу до «девятисотой», соответственно уменьшив общий вес рубля до двадцати грамм. Полтонны серебра в нынешних монетах, даже если принять их за лом без всякой исторической ценности, это составит примерно двести пятьдесят тысяч долларов, или по принятому у нас курсу примерно 180 тысяч рублей.

Павел подсчитал машинально, делая поправку на рост цены драгоценных металлов после отказа США в 1971 году от «золотого стандарта». И цена начала резко расти, пройдя за десять лет от 35 долларов за унцию до шестисот, увеличившись в семнадцать раз.

— Если мы найдем эту «казну Шлиппенбаха», то нам положена четверть суммы от находки, — глаза Эльзы округлились от удивления. — Так это целых сорок пять тысяч рублей!

— Ты наивна, любовь моя! Закон ведь что дышло — кто нам такие деньги выплатит, это раз! А два — попробуй еще найти этот клад, ведь без малого три века прошло…

— Постой, Пауль, а ведь я примерно знаю, где это серебро со знаменами и ключами от города сейчас находится, — тихо произнес эстонец, и Павел, посмотрев в глаза Альберта Генриховича понял, что тот не шутит…

Глава 37

— У меня нет ни малейших сомнений, «Лаэ», что за социализмом будущее. Ведь капитализм, по большому счету, уже дать человечеству ничего полезного не может, все его усилия направлены только на то, чтобы всевозможными приемами закрепить свое господство, вернее удержать его любой ценой. А это можно сделать только одним способом, который применяется на протяжении тысячелетий.

— «Дивиде эт импэра»?

— Да, именно так и есть, «Лаэ» — «разделяй и властвуй»! И если посмотреть на всю историю человечества последних четырех веков, то все кровавые преступления совершали не Аттила и Чингисхан, а дельцы, что перебирали в закромах золотые монеты. Вспомни небезызвестного счетовода Корейко, который торговал медикаментами, когда тиф косил людей тысячами, и продал эшелон с продовольствием, который шел в голодающее Поволжье?! Это один из маленьких примеров, но все капиталы создавались исключительно преступным путем, что Ост-Индскую кампанию взять, либо обе мировые войны, которые привели к величию заокеанских дельцов, с их мировым господством, основанным на культе доллара.

— Брейтон-Вуд?

— Это частность, Альберт, всего лишь один из инструментов. Можешь сказать еще про Голливуд — это система насаждения чуждых людям ценностей с «промывкой мозгов», которая идет ежечасно, и девиз этого действа незатейлив, как сама пуританская этика — «ничего личного, это просто бизнес». И отличная мимикрия — от разбойничьего колониализма отказались чисто внешне, но оставив его внутреннюю составляющую — жить за чужой счет, нещадно эксплуатируя страны, недра, народы. Стравливая всех, кого только можно, шельмуя опасные идеи и людей, делая черное белым. Если посмотреть внимательно, то такие действа идут повсеместно, как коронное блюдо в ресторане, к которому только соус меняют!

— Но так и социализмом люди тоже недовольны, я ведь не слепой и все хорошо вижу — бывал в российской глубинке и видел, как живут обычные люди. И в магазины хожу, у нас ведь прилавки полные, а вот где-нибудь подальше от Москвы, в «глубинке», в провинции, так сказать, совсем иная картина наблюдается, бедность тотальная, если не нищета, — «Лаэ» усмехнулся и лукаво посмотрел на Павла.

— Так проблем выше крыши — ведь, по сути, эксперимент идет, первый в истории. И ошибок допущено столько, что через десять лет все медным тазом накроется. Но это не означает, что опыт останется невостребованным — его капитализм себе на вооружение примет, и начнет по всей Европе массово внедрять в жизнь!

Павел рассмеялся, глядя на ошеломленное выражение на лице Альберта Генриховича — да что там, старый партизан и коммунист был ошарашен его словами, словно окатили кипятком из чайника.

— Не может быть!

— Может, еще как может! Вижу, ты несказанно удивлен, а потому послушай мои доводы. Ты ведь ни ЦК, ни Политбюро не выбираешь, это кооптирующее само себя руководство, по типу у кого власть, тот и правит. Причем, не перед кем не отчитывающееся за свои промашки. «Косяки» попросту. Тоже будет в Европе после распада СССР — еврокомиссии делают что хотят, благо в руках инструмент в виде «евро», общеевропейской валюты, которая в руках банкиров. А тот, кто платит, тот и музыку заказывает — это общеизвестно. Почти как у нас — выбирайте в республиках кого угодно, с учетом того, что нормальных выборов нет как таковых, но реальная власть только у Политбюро. Разве не так?

— Так, согласен, хотя услышь кто наш разговор, донос обеспечен, — теперь усмехнулся эстонец, но как-то невесело.

— И там такое происходит, «Лаэ», тоже самое, ничто не вечно под луной! Сейчас обосную — мы пытаемся сейчас сделать некую общность — советских людей, «хомо совьетикус», как смеются за «бугром». Но пройдет всего четверть века, и во всех европейских странах будет прочно привиты либерализм, толерантность, феминизм, гендерность…

— А это что такое, и с чем его «едят»?

— Новые европейские ценности, «Лаэ», отстал ты от жизни. Ты же эстонец, а потому все европейское должен принять. Начну с основы — семьи, это ведь ячейка общества. Будут поощряться разводы, причем повсеместно — на десять браков примерно семь-восемь разводов ежегодно, а как ковид начался, то все десять, а то и одиннадцать — будто перевыполнение планов у стахановцев. Так как царствует феминизм, то раздел «совместно нажитого» имущества и «алиментный бизнес» приняли самый широкий размах. Да, детям теперь там не пишут в свидетельствах «отец» и «мать». А исключительно «родитель первый» и «родитель второй». Потому что это ущемляет права тех мужчин или женщин, что сменили пол, или создали однополую семью, и решили обзавестись детьми. Допустим, Ганс с Карлом обвенчались в кирхе, появилась нормальная немецкая семья, как тут напишешь одному «мама», а другому «папа», если оба педерасты.

— Что за дьявольщина! Семьи из мужеложцев?!

Альберт Генрихович не сдержал закипевших в душе эмоций, выругался, а Павел только рассмеялся в ответ.

— Не только, лесбиянки и гендеры, то есть сменившие пол, тоже могут заключать брак, и брать на усыновление детей. Это вполне в духе либерализма, то есть максимальной реализации всевозможных свобод.

— Так куда же прийти можно с такими «свободами»?! Разве два педераста смогут нормально воспитать ребенка?!

— Этими словами, «Лаэ», ты нарушаешь принципы будущего европейского сообщества. Ты злоумышленник, посягаешь на свободу выбора?! Потому не можешь «правильно» воспитывать внучку — на это есть ювенальная юстиция. Эльза подлежит отобранию у тебя и передаче в нормальную европейскую семью на воспитание двум педерастам. А там ее уговорят сменить пол или сделают лесбиянкой либо феминисткой, что практически…

За чуть приоткрытой дверью на кухню послышался грохот посуды, со звоном разбитых об пол тарелок и кружек, заглушивших сдавленный вскрик подслушавшей их разговор Эльзы…

Глава 38

— Видишь ли, Альберт, европейские страны через все это проходили во времена Адольфа Гитлера, которому, кстати, многие верно служили, разделяя идеалы «Третьего Рейха», построенные на идеях превосходства арийской расы над всякими «унтерменшами». И воевали за Германию вполне приличное число коллаборационистов — если не ошибаюсь, но только из одних латышей развернули две дивизии ваффен СС, эстонцы укомплектовали одну дивизию, голландцы служили в двух дивизиях, датчане в одной, даже французы из дивизии «Шарлемань» сражались в рейхстаге до конца. «Новый порядок» Гитлера был как раз той идеей, которая сплотила всех европейцев правых нацистских взглядов, — Павел закурил сигарету, посмотрел на задумавшегося эстонца. И продолжил говорить, спокойным тоном небрежно роняя слова, от которых мог бы взвиться на месте любой «демократ» из его далекого 2023 года.

— Видишь ли, сейчас машина по «промывке мозгов» настолько успешно работает в Европе, что скажи я, что Евросоюз является «Четвертым рейхом», меня бы линчевали на месте. Везде насаждается либерализм — так лесбиянки и педерасты, составляя ничтожную часть населения изначально, получили полную свободу навязывания своих взглядов остальному населению. Причем это теперь подкреплено правом — в Германии те родители, что не разрешают детям ходить на уроки гомосексуализма преследуются правоохранительными органами. А пропаганда эта крайне агрессивная — ЛГБТ сообщества не стесняются в способах воздействия на психику, к тому же имеют значительное финансирование. И хотя многие страны, особенно восточноевропейские с устойчивой христианской культурой, пытаются сопротивляться, но рано или поздно эти либеральные «ценности» будут ими приняты.

— И моя Эстония?

— Примет, куда денется. Дело в том, что объединенная Германия является самым мощным по экономике государством, а потому не заинтересована в промышленном производстве той же Прибалтики. В Нарве безжизненными строениями застыл Кренгольм, «Балтиец» давно прикрыли, еще гикнулось шесть заводов, и населения всего полсотни тысяч. Мы вот с тобой сигареты курим эстонские, а их в моем времени давно нет, как и целого ряда традиционных товаров. И уже никогда не появится — в колониях не принято производить товары, они должны их покупать!

— Но как же так? Ведь нужно на что-то жить, а для этого требуется импортировать продукцию, чтобы иметь возможность покупать необходимое на внешних рынках.

— Евросоюз выделяет дотации, на это и живут. Хотели прикрыть добычу сланцев, что сильно вредит экологии, но в Таллинне сообразили, что останутся без электричества наших Прибалтийской и Эстонской ГРЭС. В Литве закрыли Игналинскую атомную электростанцию, и покупают дорогую электроэнергию из Польши, от более дешевой белорусской или российской отказались. Так что промышленность сразу обанкротилась, не в силах конкурировать с той же Германией, а огромный восточный рынок закрыт из-за политического разрыва с противостоянием. «Спасение» в том, что население уменьшилось на пятую часть в Эстонии, а в Литве почти на треть. Молодежь уезжает в богатые европейские страны на заработки и уже не возвращается на родину. Нужно подождать еще лет двадцать, и маски будут сброшены — ведь недаром прибалтийские страны в тридцатые года именовали «картофельными республиками» — ты ведь сам прекрасно знаешь, что до распада империи там было много промышленных предприятий. А что потом?

— Мало что осталось, — пожал плечами «Лаэ», — несколько электростанций на торфе построили, а большая часть заводов и верфей закрылись. Да и заказов не было. Зато сейчас…

— Все будет закрыто, «Лаэ». Придут иные времена — эсэсовцы станут героями, коммунисты преступниками, причем всех русских сделают «козлами отпущения», и самым мягким словом в их адрес станет «оккупант». Впрочем, ты ведь сам прекрасно знаешь, как к ним относились в буржуазной Эстонии, хотя русские там жили со времен императора Петра, причем никакой эстонской государственности тогда и в помине не было. Да, кстати, а в будущем будет еще хуже — половина проживающих в Эстонии русских с самого начала получила паспорта, без предоставления гражданских прав. Вот такая «демократия» на марше! Но это и понятно — капитализм всегда насаждает воинствующий национализм, «переделывая» мозг у подрастающего поколения, — Павел тяжело вздохнул, и негромко добавил:

— Одно утешение — уровень коррупции не столь велик как в России, так что сравнение нарвского «променада» с Ивангородским не в пользу последнего — «джунгли» остались, право слово, но только без кавычек!

— Сам интернационалист, и как ты считаю, что будущее за социализмом. И таких, как я много…

— Гораздо меньше, чем ты думаешь. По одной простой причине — декларируемые социалистические идеи вошли в противоречие с экономическим и жизненным укладом, а потому быстро «размываются». И чем дальше, тем больше. Только и всего — «болезнь» уже зашла слишком далеко. С нашего места не видно, но это не значит, что ее нет. Я сам начал понимать это после начала «перестройки», и слишком горестно было это прозрение.

— Расскажи, Пауль, о том, что случилось.

— Если хочешь, тогда послушай…

Глава 39

Дела минувшие

июль 1989 года

— Бля… Попались, Катя. Тебя изнасилуют, меня забьют до смерти или искалечат так, что под себя гадить буду. Их пятеро — крепкие ребята!

— Мы с тобой незнакомы, ты меня с остановки провожаешь. Предложу им отпустить тебя, и «отсосу» троим, думаю, справлюсь. А с пятерыми никак не смогу — только стрелять наповал.

— Нельзя, пули из трупов достанут и все — провал полнейший! Да и «отмазать» не смогут, и на «след» нам выведут — сыскари ведь тоже люди, и за денежку весомую выдадут все, что знают. Так что «дезактивировать» нужно всех пятерых, и провести «контроль».

— Я понимаю, только никогда с таким не сталкивалась…

— Надо, Катя, соберись. Это «куклы», только пока живые, и думающие, что им позволено все! У нас нет выбора, только резать — впереди смерть!

Павел незатейливо выругался сквозь зубы, такой встречи он не ожидал, хотя именно подобные случаи происходили сейчас повсеместно и постоянно, неся одним глумление над беспомощными жертвами, а другим истязания, а порой инвалидность и даже гибель…

За четыре с лишним года после начала «перестройки» страна съехала с «катушек» основательно. Порой Никритину казалось, что московские власти во главе с «меченным кляксой» лысым генсеком старательно делают все, чтобы вызвать всеобщее недовольство народа именно этой властью.

Первым делом началась борьба с пьянством, но приняла она такие безобразные формы, что за голову в пору хвататься. Вопрос состоял не в том, «пить или не пить», а «как пить и сколько». Как историк Павел прекрасно знал, какие доходы приносила и царской России, и СССР «пьяная статья» с монопольной продажей алкоголя. А тут все делалось не только во вред бюджета, который потерял четверть доходов по самым скромным прикидкам, но и для создания крайне напряженной, нервозной и взрывоопасной обстановки в самом обществе, которое буквально зверело прямо на глазах.

И было отчего!

Ведь количество магазинов, продававших спиртное, резко сократилось, возникли чудовищные многотысячные, больше чем к мавзолею, очереди, в которых люди, дабы обрести желанный «спиритус вини», теряли время драгоценными часами, натурально зверея. Ползли по головам к прилавку, дрались, калечили друг друга, насмерть затаптывали слабых. Закон тут царствовал один — выживает сильнейший!

Но это полбеды — настоящая беда в том, что спекуляция, порождающая преступность, стала носить повальный характер, и справиться с этими проблемами у государства просто не было сил. Милиция буквально «зашивалась», и хуже того — сотрудники стали сговариваться с криминалом, порождая явление, которое в Италии называли «Мафия». Но там все культурно, как в кинофильме, все же Европа, а на отечественных просторах все приняло куда более суровый характер, скоро до стрельбы дойдет.

Самогоноварение нарастало лавинообразно, люди стали пить всякую гадость, из продажи исчез одеколон и лосьоны. И что самое непонятное — вместо замены водки нормальным сухим вином стали повсеместно вырубать виноградники в южных районах страны, лишая десятки тысяч людей возможности заработка. А вот это настораживало, и Павел сделал для себя вывод, что «антиалкогольная кампания», кроме декларируемых целей, имеет тайные задачи, не подлежащие оглашению. Последние имеют откровенно подрывной характер для всего советского государства, и направлены на дестабилизацию положения в стране.

Теперь принялись вводить карточную систему на спиртное, и всем стало понятно, что скоро и основные продукты питания, такие как мясо и колбасы, сахар, сливочное масло и вино с водкой, и главное, сигареты с папиросами, станут нормироваться. Ситуация с последними напрямую являлась экономической диверсией — на «ремонт, переоснащение и реконструкцию» были одновременно закрыты две трети табачных фабрик.

Это даже не безобразие, которое можно списать на непроходимую глупость партийной номенклатуры — нет, это тщательно спланированная акция, направленная исключительно во вред советскому государству. Вот только за вредительство и саботаж сажать никого не станут, наоборот, похвалят, орден вручат и переведут на вышестоящую должность.

Социализм «полоскали» на всех углах, виновной во всех бедах становилась компартия, что стремительно теряла доверие народа. К тому же в «Огоньке» и «АиФ» стали публиковать такие статьи о деятельности КПСС, начиная со времен РСДРП(б), что население задумалось — а кто же нами правит, и не пора ли всю эту шайку-лейку к такой-то матери отправить. А «возвращение» к «ленинским нормам» вызвало совершенно противоположный эффект — с этого момента Павел осознал, что началась агония, и она будет недолгой, вряд ли затянется еще на пару лет.

И ничего не поделаешь — убивают СССР его руководители. Казалось, что власти действуют по зловещему правилу, направленному на разрушение государства — «чем хуже, тем лучше»!

Подобное было в феврале 1917 года, когда в результате заговора, и искусственного дефицита хлеба в столице чиновники и капиталисты вызвали революцию, которая привела к свержению монархии. Похожее происходило и сейчас, но в масштабах огромной страны приняло чудовищные размеры. И межнациональные противоречия встали во всей остроте — в части республик стало шириться движение за выход из состава СССР. И хотя все пока шло относительно мирно, но Павел уже понимал, что скоро начнет проливаться кровь, дабы примирение и возможность для переговоров исчезли полностью. Как там, в одной революционной песне пелось — «ведь дело прочно, пока под ним струится кровь»…

Глава 40

Дела минувшие

июль 1989 года

— Катя, стволы не достаем до последней возможности, работаем стилетами. Обрадуй «покладистостью», их нужно разделить…

Павел прикусил губу, понимая, что нарвались на «моталку» — пять коротко стриженых парней, «спортсменов-рэкетменов», как поется в одной нынешней песенке, перегородили им дорогу. Время для преступных «забав» самое подходящее, к полуночи, и милиции в парке днем с огнем не отыщешь. Удостоверения КГБ предъявлять бессмысленно, и не потому, что они «липовые», будет еще хуже — к «карающему мечу революции» почтения уже не было, за пять лет растворилось, а вот ненависть явственно нарастала. Потому ситуация была хреновой, откровенно говоря. У них лежали в сумке пара полученных ПСС — малогабаритные пистолеты со специальными патронами, которые и обеспечивали роль глушителя. Но пускать их в ход нельзя, в городе имелось одно интересное заведение КГБ, а там быстро два на два умножат, а потом их с Катей могут на ноль помножить — такой вариант Павел не исключал, и сейчас жалел, что привычного ПБ не было с собою. А еще имелось сомнение — девчонка в акциях уже участвовала, вот только нож в дело еще ни разу не пускала, а резать живого противника либо стрелять в него — большая разница. Ведь, несмотря на тренировки, в последний момент могут сдать нервы, и удар не выйдет.

— Надо же, какая хорошенькая, и без охраны?!

Рослый парень лет двадцати преградил им путь, на куртке Павел заметил легко узнаваемый значок — уменьшенный в размере комсомольский флажок на фоне щита и надписью ОКОД — «оперативно-комсомольский отряд дружинников». На секунду вспыхнула надежда, что удастся разойтись с миром, но она тут же пропала:

— А девка ничего, побаловаться можно! И титьки увесистые!

Второй «мотальщик» был полной копией первого, в таком же прикиде, только без значка. На Катю взглянул с нескрываемой плотоядностью, пальцы несколько раз сжались и разжались, словно уже тискал девичью грудь. И посмотрел на Павла, который сгорбился и придал лицу испуганное выражение, трусливо отведя взгляд в сторону. Сейчас нужно было играть роль как можно убедительнее, пятеро против одного это слишком много, не справишься. А потому нужно было создать ситуацию, при которой противнику уверуют в свою полную безнаказанность и расслабятся, давая ему ту самую секундочку для внезапного нападения.

— Да какая охрана «Ребро»? Шкет совсем хилый, дядечка в очочках. Ты откуда такой взялся, прыщ?!

— Вот девушка попросила сумку пронести с остановки, ей тяжело было. Я и пошел, — голос Павла задрожал, взгляд заметался со стороны в сторону не цепляясь за лица — в таких ситуациях нужно вести себя максимально правдоподобно. Он сбросил сумку с плеча, и отступил на несколько шагов назад, промямлив негромко, пятясь, и напрягая живот:

— Да мне это, мне сходить надобно…

Какое пук — «выхлоп» от горохового пюре, ужина в заводской столовой был весьма громким и характерным, и, несмотря на легкий ветерок, «аромат» пошел соответствующий. «Спортсмены» заржали что кони, но на лицах удивления не проступило, видимо давно уверовали, что наводят на обывателей жуткий страх. И расслабились — испуганная девчонка, «обосравшийся» прямо на глазах парень — чего им бояться.

— Простите, мне какать нужно…

Павел еще раз «выпустил ветры», подавая условный сигнал, и присел на корточки, чуть приспустив спортивные штаны, с новомодными клапанами, словно собираясь нагадить прямо на тротуар.

— Ты куда срешь, засранец?! А нам здесь на лавке нюхать?!

«Ребро» заорал чуть ли не во все горло, а стоявший рядом с Никритиным парень даже пнул его кроссовкой по заднице, вызвав повторный, весьма характерный звук. Главарь с руганью отскочил, ветер подул как раз на него, и он в полной мере оценил изыски общепита:

— «Бес», и ты «Сипон», отведите этого засранца за будку, пусть там посидит, срет сколько вылезет. А нам с девочкой поговорить надобно. Ты сама разденешься, или тебе ножиком помочь?

В ладони «Ребра» щелкнула «выкидуха» — лезвие больше для страха, чем для реального боя. Девушка испуганно согнулась, ответила задрожавшим голосом:

— Не надо, пожалейте, не убивайте, я сама…

Павел отметил, что играет Катя великолепно, и готова к действиям. Пора было начинать, игра могла зайти далеко. А потому он еще раз «испустил злого духа», уже больше имитируя, и снова попытался присесть на корточки, чего ему уже не дали, дернув за рукав:

— Там сядешь, иди да…

Договорить «Сипон» не успел, вскрикнул. У Павла с собой всегда были два специальных стилета — тонкий, четырехгранный клинок в ножнах. Обычно один был на левой руке, а второй прикреплен к голени правой ноги. Но сейчас оба были «ножными», и выхватить их можно было через раскрытые клапана на штанинах, потому он и приседал, заранее приучая противника к обыденной ситуации — страшно хлюпику, вот и боится. Зато «Сипон» ничего понять не успел — получил сталь в сердце. «Бесу» тоже не подфартило — потому что нельзя стоять столь близко к жертве, давая возможность работать двумя клинками. Все заняло не больше секунды, и Павел уже развернулся для боя — и вовремя, с ним пошли трое, а не двое.

— Ах ты, сука! Да она с «пером»!

«Близнец» от дикого вопля дернулся, и этого движения Павлу хватило, благо сменил хватку на одном из стилетов. «Мотальщик» не успел отреагировать, а так обычно бывает, когда думаешь, что имеешь дело с пушистой белой собачонкой, а вместо нее оказывается свирепый серый волк. Стилет вошел прямо в грудь — удар был отработан, и нож вошел вплоть как в масло. Павел успел заметить выражение «понимания» в глазах умирающего — такой взгляд он видел не раз.

— Сука, сука…

У лавки корчился главарь, схватившись за живот. А вот его напарник уже успокоился — на груди по футболке разливалось кровавое пятно. Нервы у девчонки были как стальные струны — она наклонилась над «Ребром», ткнула стилетом в сердце и тот угомонился, перестав дергать ногами. Павел хладнокровно добил свою «троицу», убедившись, что все окончательно мертвы и «правки» не требуется. Посмотрел на девушку, протирая клинки платком — та была бледная, но явно не испытывала тошноты, спокойно все восприняла, и сейчас также тщательно вытирала стилеты.

— В сумке сменная одежда, переодеться нужно. Но то сделаем в конце парка, а там, и на поезд успеем. И лови-свищи! Все, Катя, уходим!

Глава 41

— Вот такие пироги с котятами вышли у меня, «Лаэ».

Павел отпил чая, усмехнулся и закурил свой «Таллинн», благо дымить им сейчас можно было еще девять лет, потом с прилавков исчезнет, и это во внешне благополучной сейчас Эстонии.

— Потом выяснилось, что столкнулись мы с детьми вполне приличных родителей, коммунисты и лауреаты, орденоносцы, и детушки у них такие же, согласно характеристикам — «с активной жизненной позицией», комсомольцы, бляха муха! Потом по своим каналам собрали информацию о покойных — несколько изнасилований, грабежи, издевательства и избиения, даже мужеложство, и, по всей видимости, парочка убийств. А может и больше — ведь пропавшие без вести пошли косяками уже тогда, а сколько среди них убитых и прикопанных в лесу, бог знает! Развлекались по полной программе, как в одном фильме про дедушку, что отомстил за изнасилованную внучку — в моем том времени весьма поучительный фильм. Кстати, у одного из насильников папа был начальником ГОВД, как и в киноленте.

— До сих пор не верится, что страна так рухнула!

— Не удивляйся, «Лаэ» — идеалы выветрились, и людям не стали мешать показывать звериное нутро. Все произошло за несколько лет, и население само удивилось, в какой заднице все оказались.

— Но ведь в войну такого не было, живо к стенке ставили!

— Так-то война — весь народ на нее поднялся и воевал. Потому что Гитлер с его порядками был страшнее чумы и всех казней египетских. Война и объединила всех. А «перестройка» разъединила — цели разные, потому и результаты иные. А смутные времена в России всегда так оканчивались — окраины под себя живо подгребали соседи, пока русские с увлечением лупили себя, чем ни попадя, и без всякой жалости.

— А избежать всего этого непотребства можно?!

— Только таким образом, как в Китае сделали — реформы в экономике стали проводить потихоньку, не трогая главенство партии, а протестующих намотали на гусеницы танков. А потом коррупционеров там ставят к стенке после короткого судопроизводства, а казни проводят публично. Зато за те же 38 лет провели ряд реформ и создали вторую, а по многим показателям и первую экономику в мире. А Россия с построением олигархической власти оказалась проблемной страной, с ворохом «заболеваний», с разворованной и загубленной промышленностью, с тотальной коррупцией сверху-донизу, и возможностью новой, третьей за столетие, «Смуты». Все как в учебнике — от «семибоярщины» до «семибанкирщины», а потом до «семи друзей»! Сакральная цифра, что тут скажешь!

Павел зло хохотнул, вытянул сигарету и закурил. Он не думал, что тот давний случай, так его сейчас разозлит. А ведь когда они вдвоем с Катей сели в купе, где поджидала их пара товарищей, он понял, осознал скорее душою, чем разумом, что все усилия напрасны — «чистка» уже бесполезна, страна сгнила на корню. Но тогда он еще не догадывался, какой страшный урок получит через два года, а через четыре, оставшись один, уже обстоятельно займется наукой, вспоминая свою вторую тайную жизнь как чудовищный кошмар, случайно приснившийся.

Вот только сейчас, за этим столом Павел словно заново проснулся. Однако именно от него самого сейчас зависит не только собственная судьба, но и будущее огромной страны, уже обреченной на заклание внешними врагами, и гниющей изнутри, разлагаемой «болезнями».

— Пауль, ты почему сейчас постоянно с оружием ходишь? Я имею в виду стилеты, что тебе Кузьмич сделал. Тебе нравится людей резать, ты прости меня за такой вопрос?!

— Нет, «Лаэ», отвратное для души занятие, скажу тебе честно. Просто я ими лучше всего управляюсь, хотя стреляю неплохо. Дело в том, что меня не учили драться…

— Не верю — я видел, как ты с хулиганами у школы поступил!

— Я сказал правду — меня не учили драться на кулачках, меня учили использовать оружие в конкретных ситуациях, когда объект нужно «зачистить», так сказать. «Убрать» попросту. А этим «гэпэтэушникам» несказанно повезло — обычно в действиях я себя не сдерживаю, а тут поневоле пришлось. Учти — эти парни злопамятные, и будут искать встречи в укромном месте, потому стилеты со мной. Превращаться в инвалида я не собираюсь, пусть четверо ведут в суд, чем шестеро несут на кладбище! Так что следующая встреча для них может обернуться «ликвидацией».

— Странный ты человек, Пауль, никогда не употребляешь слово «убил» или «убить», всегда какие-то иные термины находишь, и в каждом случае разные. Да и «человека» не упоминаешь, заменяешь терминами.

— Убивать свойственно всем людям, но движимыми личными чувствами или желаниями. Я убивал только по приказу, то есть служил инструментом по большому счету. И лишь три раза я поступил исходя из собственных желаний, но находясь в ситуации, которая мне самому грозила несчастьем. Ты ведь сам людей резал, Альберт, что тебе это приносило удовольствие? И не смотри так — тебя несколько раз глаза выдали!

— Это было только два раза, когда я был очень молод, и шла война, — пожал плечами «Лаэ», — до сих пор на душе тяжко.

— А я что из другого теста слеплен, хотя мальчики кровавые не снятся. Просто тех убитых нами я не считаю людьми, они ими и не были, только телесной оболочкой похожи. В основном это твари, сами виновные во многих преступлениях, в которых гибли люди. Разве пристрелить бешеную собаку, которая кусает других, или раздавить ядовитую змею, что нацелилась ужалить тебя самого, считается убийством? Но вся штука в том, что на сегодняшний день, я никого не убил, и не собираюсь этого делать, если меня только не принудят к этому…

Глава 42

— Сбылась мечта профессора — получил аттестат о среднем образовании с похвальной грамотой. Вместе с женой — а ты вообще у меня медалистка, единственная в выпуске. Горжусь без всякой иронии — умная половина всегда дополнит мужа и станет с ним одним целым, глупая превратит в две отдельные четвертинки, потеряв добрую половину, — Павел говорил вполне серьезно, без шуток. Он приобнял Эльзу за талию, развернул к себе лицом, и влюбленные стали неистово целоваться, благо вокруг никого не было, и можно не стесняться. Все, они больше не школьники, а будущие студенты, а в том что поступят, Павел нисколько не сомневался. Вот только еще размышлял, куда следует подать документы — или ЛГУ имени Жданова, либо в ЛГПИ имени Герцена. И там, и там у него были хорошие знакомые из будущего времени, которые в этом еще не подозревали о том, что он у них будет защищаться, пройдя и аспирантуру, и докторантуру.

Впрочем, это может случиться только в том случае, если его не разыщут после того как он сам «подставился». Но на то были серьезные причины, просто так в своей жизни Павел ничего не делал. Через три недели он напишет последнее письмо Брежневу, и отправит из Питера вечером 26 июля — отреагировать генсек не успеет, но серьезно призадумается. Ведь странной смертью умрет член Политбюро, а на его место в реальной истории протолкнули «меченого», и тот за шесть лет сделал феерическую карьеру, став преемником одряхлевшего Черненко.

Именно за этот период начнется массовый «падеж» в Политбюро — и старцы, и еще крепкие шестидесятилетние мужчины начнут помирать один за другим. И что занимательно — в 1984 году одновременно пострадают министры обороны стран ОВД. Медицина окажется бессильной, и уйдет из жизни последний сталинский нарком, маршал Устинов. И самое странное — все будут старательно делать вид, что это естественный ход событий.

Помер Максим — ну и хрен с ним! Закопаем! Или в кремлевскую стену урну с прахом замуруем!

В том, что в Политбюро еще до смерти Сталина шли постоянные «подковерные войны» в стране знали многие, хотя о том в газетах писалось глухо, намеками. Но выводы любой здравомыслящий человек сделать мог вполне логичные, просто сопоставив факты.

В том же «ленинградском деле» после войны пустили под «нож» все руководство второй столицы, и тех, кто с ним был связан. Странная смерть Жданова, весьма преждевременная и как по заказу, и пошли аресты Вознесенского, Кузнецова, Попкова и других товарищей. На Сталина потом «свесили», хотя вождь в то время в себя приходил после инсульта. А дальше вовсе интересно — стоило генералиссимусу назначить на конец марта 1953 года пленум КПСС, причем ходили слухи, что он желает «обрезать» полномочия Политбюро, как тут же он преждевременно или «своевременно» умирает. И охрана его ведет крайне странно, и врачи уверены, что имеет место банальное отравление вождя замысловатым ядом. С бодигардами все ясно — начальник охраны Сталина с давних времен генерал Власик оклеветан и убран, так что участь вождя была предрешена.

Затем генсеком стал Хрущев, который как кукушонок в гнезде, стал выбрасывать с оного своих подельников. Первым отправился Берия — всесильного сталинского помощника боялись все, а потому сплотились и стали «дружить» против Лаврентия Павловича, с понятно каким для того итогом.

Потом грянул ХХ съезд партии, на котором осудили «культ личности», и только тут бывшие сталинские наркомы сообразили, что вслед за покойным вождем примутся и за них. Молотов, Каганович, Маленков и другие товарищи, включая обладателя самой длинной фамилии «Ипримкнувшийкнимшепилов», выступили против Хрущева на пленуме, и фактически вывели бы «кукурузника» из политических расчетов, если не всесильный министр обороны маршал Георгий Константинович Жуков. Тот быстро сообразил, что к чему, и бортами ВТА ВВС в Москву доставили членов ЦК, преданных или лояльных к Никите Сергеевичу.

И вот тут стало ясно, что переворот не удался — поддерживающие Молотова, Кагановича и Маленкова товарищи, включая знаменитого маршала Ворошилова, оказались им совсем не «товарищи», быстрее флюгера уловив смену ветра на политическом Олимпе. Так что главную троицу и Шепилова исключили из партии, сняли со всех постов, и они фактически канули в небытие, благо на дворе был не тридцать седьмой год, и выпавших из «раскладов» уже не расстреливали. Кстати, фамилия последнего деятеля прочно вошла в народный словесный обиход — обычно бутылку водки «соображали на троих», однако если добавлялся четвертый участник этого действа, то его по обыкновению именовали «Шепиловым».

Дальше предсказать действия «кукушонка» было легко, только Жуков не сообразил. Так что министра обороны сменили, а впавший в опалу маршал по советской традиции уселся за мемуары, которые увидели свет под названием «Воспоминания и размышления». Там Георгию Константиновичу, с его властным характером, пришлось смирить гордыню, упомянув никому неизвестного в годы войны полковника Брежнева. А как иначе, если оный политработник низового звена в те годы ныне стал генеральным секретарем. Тут не хочешь петь, а поневоле осанну запоешь!

Однако оставшись одиноким на политическом Олимпе, Хрущев не сразу сообразил, что теперь настала его очередь — Политбюро сплотилось против него, и притянутые силы оказались немалыми, потому что вся мощь в коллективе, как известно любому советскому школьнику. «Свалили» Никиту Сергеевича в конце 1964 года, дав ему поправить подольше Бориса Годунова. И по-быстрому определились с преемником. Пусть Леонид Ильич Брежнев был не самым «авторитетным» из товарищей, зато покладистым. Его кандидатура всех устроила, но это совершенно не означало, что «подковерная борьба» в ЦК и Политбюро не будет продолжена…

Глава 43

— Видишь, Эля, еще ничего не ясно, и совершенно непредсказуемо. То, что мы оба сейчас счастливы может кардинально изменится в ближайшие если не дни, то недели. Носителя такой информации, — Павел притронулся ладонью к собственному лбу, и усмехнулся, — постараются «изъять» как можно быстрее, попросту «вывести из оборота». Сама посуди — будь ты на месте правительства, и, имея возможность получить монопольную власть на информацию о том, что произойдет в ближайшем, и возможно, отдаленном будущем, как бы ты сама поступила?

— Постаралась бы найти тебя как можно быстрее.

— А если враги бы тоже стали торопиться поймать предсказателя? Учти, без самого живого участия западных спецслужб развал СССР затянулся бы еще на доброе десятилетие.

— Думаю, в таком случае тебя просто убьют, — лицо девчонки посерело, это было заметно даже в сумраке «белой ночи». Павел мысленно зааплодировал — Эльза думала быстро и верно, умная девушка, выводы у нее получились правильные.

— Убить то могут как раз не «товарищи», это невыгодно, а вот предатели вполне. Им такая акция по силам — ты ведь сама видела «работу». Потому я вооружен, более того, и тебя нужно научить многому. Ты мое слабое звено, и если тебя схватят, то можно шантажировать и меня. Причем, неважно кто успеет первым это сделать — «свои» или «чужие». Вот только даже если они решаться на это, то выгоды не приобретут. Я им могу сказать полуправду или солгать, ведь проверить предсказание они не смогут.

— Я понимаю это, — тихо произнесла эстонка и крепче ухватилась за его локоть, прижав к себе. — А почему ты сказал «возможно» по отношению к отдаленному будущему?

— Так ведь если изменить ближайшее время, так через десятилетия может быть совсем иная обстановка.

— Резонно, я так и подумала, — Эльза поцеловала его в губы, и прошептала. — Ты за меня не бойся, они не смогут тебя шантажировать через меня. Действуй, как сам сочтешь нужным и не обращай внимания на угрозы. Я сама выбрала тебя, по доброй воле, и пойду с тобой, чтобы не случилось. Надо будет — стрелять умею!

— Я в тебя верю, любовь моя, ты самая лучшая на этой земле!

Павел стал целовать мягкие податливые губы девушки, чувствуя, как по телу разгорается пожар. Да и Эльза отвечала ему не менее яростно, даже губу прикусила, а руки то обнимали его за шею, то гладили, а потом ладошки заползли не только под легкую курточку, но и под рубашку, а ноготки впились под кожу, что возбудило молодой организм чрезвычайно. Он рывком поднял ее на руки, прижал к груди.

— Да, Паша, да, хочу тебя! Здесь и сейчас…

Мало кто из молодых удержится от исполнения такой откровенной просьбы любимой девушки в прекрасную летнюю погоду, в теплую «белую ночь», наполненную романтизмом и кипением страстей. Павел не смог сдерживаться — он унес любимую от дороги за деревья, и тут же наткнулся на ровную полянку, покрытую травой, от которой шел вниз крутой склон прямо к реке, берег которой внизу имел песчаную кромку. Машинально, одной половинкой незамутненного вожделением мозга, отметил, что комаров нет, а потому вниз спускаться не стоит, особенно с ношей на руках.

— Люблю тебя, люблю…

— И я тебя люблю!

Что еще можно сказать, когда тебе семнадцать лет, ты предельно искренен, и не умеешь прятать чувств и желаний?!

Руки опустили девушку, сняли с ее плеч легкую курточку, тут же подстелив на траву. Затем рядом раскинул и свою курточку — получилось ложе для влюбленных. Спорхнули рубашки с плеч, будто гонимые ветром, а с ними полетели спортивные трико и белье, и два обнаженных тела сплелись воедино, больше не тратя время на слова…

— Хочу ребенка, и хорошо, что ты не осторожничал, не жалел меня. Все было так прекрасно!

Эльза провела пальцем по его груди, и тут же поцеловала в шею, продолжая крепко обнимать. Они уже оделись, только куртки продолжали служить влюбленной парочки ложем. Восторги несколько утихли — комары, непонятно откуда взявшиеся, прилетели и устроили кровопускание.

— На даче продолжим, моя любовь. Я тебя всего изопью…

— Тихо, девочка моя, замри.

Павел прижал ладонь к ее губам, он услышал звук автомобильного мотора, «легковушка» — ночью по дороге постоянно ездили, и пока они предавались любви, машины три проехало мимо деревьев. Насторожило другое — «москвич-412» медленно ехал, не включая фары. И вот тут буквально завопила интуиция, которая не раз выручала в опасных ситуациях, когда его шкуру собирались продырявить свинцом либо острой сталью. Странное такое ощущение, будто внизу души чем-то покалывать стали.

Детище советского автопрома неожиданно съехало с дороги, и остановилось у деревьев, за которыми притихла пара влюбленных. Мотор заглох, стекла были опущены, внутри алели огоньки сигарет — двое на передних сидениях, третий сзади.

— Да говорю я, он при «капусте» — если дачку хорошо обыскать, то еще найти можно всякого. Я ведь с утра случайно в шкафу наган нашел, и пачку червонцев. Откуда у него такие деньжища?!

Голос «боксера» Павел узнал сразу, и мысленно выругался — тот, оказывается, выяснил его место обитания, кто-то проговорился из бывших одноклассников или струсил, и ему с утра устроили «негласный обыск». А это не просто плохо — прескверно!

— Действительно, откуда у школьника такие деньги, да еще «пушка» с «маслятами». Только куда он делся со своей телкой — по дороге ведь шли!

Голос принадлежал мужчине лет тридцати, со знакомой блатной развальцой, от которой душа Павла как сторожевой пес мгновенно ощерилась. Рука машинально сжала рукоять ТТ, благо он не успел подвесить ствол на тесемки в штанине. И сейчас с пронзительной отчетливостью Никритин осознал, что судьбу во второй раз не изменишь — если суждено ему всяких мерзавцев «валить», то куда денешься…

Глава 44

— Замри, Эля, тихо, милая, тихо.

Эстонка только мотнула головой, показывая, что совершенно спокойна — Павел удивился ее хладнокровию. И убрал ладонь, прекрасно понимая, чо девчонка не издаст не единого звука.

— Наверное, в лес сошли, через него дорога короче, тропинки хорошие, — донесся заискивающий голос «боксера». Видимо, унижение сыграло свою роль, и он решил отомстить руками матерых уголовников, которых в стране имелось с избытком. Излишне романтизировали криминал, даже Высоцкий со своей хрипотцой им песни посвящает. И Павлу стало интересно, какую им участь приготовили. И ответ был получен сразу, после которого не осталась никакого выбора, кроме одного — или ты, либо тебя.

— Парня попытаем насчет деньжат, и «стволов» — ведь где один, там и два. Все расскажет, когда его телку при нем пользовать начнем. Язык сразу развяжет, все заначки укажет. А потом задушим и в багажник уложим, чтобы не мешал развлекаться. Да не трясись ты, дадим тебе телку, после того как сами досыта набалуемся. Можешь ей хоть сиськи отрезать, рот заткнем, чтобы не орала. Да и «крещеньице» примешь, — в голосе уголовника прозвучала угроза, но тут все понятно — «повязать» убийством первое дело.

— А я что, я ничего, побалуюсь да прирежу, — в голосе «боксера» прозвучала похоть, но через нее пробился страх — прекрасно понимал уродец, что если он не убьет несчастную девчонку, то прирежут его. — А потом их с дачей сожжем, что ли?

— Ну, ты и придурок?! Да весь город на ушах стоять будет! Отвезем в лес, да прикопаем в старом окопе, тут их до хрена. Или в болоте утопим, надо будет только к ногам что-нибудь тяжелое привязать. Ведь у мусоров как заведено — есть тело, возбудят дело. А на нет и суда нет! А когда найдут, мы уже на «гастролях» будем, из города свалим, чтобы тут не отсвечивать. И учти — рот на замке держи!

— Да я что не понимаю?! У нее дед на голову прибитый — ветеран гребаный, и дружки у него, старые пердуны такие же — кишки на голову живо намотают. О них держаться подальше надо.

— Ветераны, говоришь, может быть, еще и чекисты?

— Хрен знает — у деда депутатский значок на лацкане, говоря в «цэка» состоит старый хрыч. Орденов у него полно, командиром целого партизанского отряда в войны был. Или диверсантов — не помню толком.

— В «цэка»?! Командир отряда? Хм…

У Павла возникло ощущение, что «уголок» просчитывает варианты — на даче ведь следы преступления останутся. А раз тут замешаны партизаны, один из которых член ЦК, и возможно чекист, ведь они бывшими не бывают, то искать убийц будут рьяно.

— Да и хрен на «цэка». И ты не бойся, «боксер» — с нами поедешь, никто тебя искать не будет. А кроме нас с Саньком никто о предстоящем деле не знает, а уж мы вдвоем молчать будем. Да и ты тоже…

И хотя голос прозвучал обнадеживающе для юного «гопника», Павел мгновенно понял, что тот на белом свете не задержится. Как выкопает могилу на двоих, так получит там «жилплощадь». Оставлять в его в живых теперь никто не будет — «мокрушникам» не нужен «хвост», за который милиция обязательно их уцепит. Да и «Лаэ» моментально сообразит, что к чему, а в его руках «боксер» запоет, что твой соловей, всех сдаст минут через десять, от боли подвывая.

— Ладно, поехали на хазу, машину оставим на отдалении, а сами затаимся — подождем «голубков», да и толковище им устроим. Соседи там есть рядом, ночуют?

— Имеются, как не быть. Только я от ручья зашел, через сетку перелез, и окно возле баньки выдавил. Не увидели…

— И не увидят, — уверенно отозвался главарь, окончательно подписав смертный приговор своему юному подельнику, который оказался законченным глупцом. И понятно почему — месть Павлу затмила разум, как и похоть к Эльзе. Так что этой ночи он уже не переживет.

— Заводи, Санек, поехали!

Мотор завелся с пол-оборота, заурчал, и в эту секунду Павел дослал патрон в ствол, специально дожидаясь этой секунды — лязганье могло насторожить матерых уголовников, у них в таких случаях «чуйка» хорошо работает, могут расслышать — звук весьма характерный.

— Погоди, схожу отолью.

Водитель открыл дверцу, тот самый Витек. Павел думал, что там нужду и справит, и приготовился стрелять. Однако «мокрушник» пошел к деревьям, причем встал с той стороны раскидистой липы, чуть боком, не заметив Павла. Послышалось журчание, а стилет под него покинул ножны. Теперь нужно начинать «игру», и Никритин, чуть отклонив тело, нанес удар под левую лопатку, и, выпустив из ладони рукоять стилета, тут же бросился к машине, поднимая ТТ. Хлопнул выстрел, показалось, что очень громко, но то нервы — ночью всегда так. Плохо, что река рядом, от нее звуки далеко разносятся. А хорошо то, что ветер западный, как раз на Нарову идет.

Голову главаря отбросило, в нее Павел и целился. И подбежав к машине, моментально убедился, что навыки в новом теле не растерял — пуля попала в висок, «контроль» не нужен. Теперь нужно было убираться с места «акции» как можно быстрее, но вначале расставить все точки над «И».

— Я, я…

«Боксер» округлившимися от ужаса глазами смотрел на ТТ, и заскулил побитым щенком, а Павел сунул ему горячий ствол под нос — запах сгоревшего пороха такому уродцу добавит изрядную порцию "оптимизма"…

Глава 45

— Молчи, сука! Убить меня хотели?!

— Прости, я не хотел, это все они! Отпусти меня, никому не скажу! Пожалей! Пожалей. Не надо стрелять!

— Да не трясись ты, будешь жить! Не стану я руки твоей кровью марать. Только молчать будешь, как в рот воды набрал! Понял?! Да не тряси так головой — отвалится. Кроме них, кто еще знает о деньгах и нагане?

— Только они узнали, я случайно обмолвился, а они вцепились. Пришлось рассказать. Но я не хотел, не хотел…

— Да не трясись ты и зубами не щелкай. Не буду я тебя убивать, — Павел мотнул головой, видя, что «боксер» не сводит взгляда с ТТ. Понятное дело, что оставлять в живых эту погань он не собирался — такие мрази опасны в первую для того, кто к ним жалость проявит. Но пока требовалась тягловая сила — таскать трупы на добрую сотню метров в одиночку то еще удовольствие. А там вместо двух и три тела можно легко упрятать, о таком тайнике он сразу позаботился, чтобы под рукой был, мало ли что в жизни произойти может, и ко всему готовность нужна.

— Вылезай из машины живо, и руки на затылок! И смотри у меня — дернешься, сразу пулю схлопочешь! Быстро!

— Я сейчас, сейчас!

«Боксер вывалился из «москвича», улегся на траве, покорно сцепив пальцы на затылке. В эту секунду из-за деревьев вышла Эльза, держащая руки за спиной, мертвенно бледная, но со сжатыми губами. Она подошла к лежащему «боксеру», присела рядом — а вот этого делать было никак нельзя, никогда нельзя давать шанса «оформляемому», а в такой ситуации тот может решиться на крайние меры.

— Эля…

Павел раскрыл и тут же закрыл рот. Хотел предупредить девчонку, но оказалось без надобности — та не из любопытства подошла. Никритин успел заметить два удара под левую лопатку — стилет, оставленный в теле «Санька», оказался в руках Эльзы. И не в «запарке» била эстонка, как обычно бывает по первому разу, а вполне уверенно, будто всю жизнь резала «оппонентов». «Боксер» только вскрикнул, захрипел, засучил ногами и вскоре вытянулся, «притихший» — все заняло десяток секунд.

— Не смотри так, Паша, я ведь слышала об их очередности, кто сиськи мне должен был отрезать. А ты его отпустить хотел…

— На тот свет, — буркнул Павел, — не дальше, но чуть попозже. Теперь трупы самим таскать придется.

— Прости, просто не подумала, — Эльза попыталась улыбнуться, вышло у нее плохо — оскал волчицы, право слово. Но действия девчонки ему пришлись по сердцу — никаких истерик или обмороков, всей этой бабьей суеты. Выверенные движения, хладнокровие — настоящий боец, который не будет терять напрасно драгоценных минут. Не зря с ней занимался, от теории к практике перешла вполне спокойно, а это крайне ценно. Теперь можно быть в ней уверенным — не подведет.

— К машине не прикасайся, не хватало отпечатков на ней оставить. Стилету лезвие протри — кровь сталь разъедает. А я перчатки посмотрю — не могли они на «мокруху» без них поехать, такие твари всегда предусмотрительны, мало ли где кого «завалят».

Павел заглянул в салон, главарь так и продолжал сидеть, свесив голову — а ведь несколько минут тому назад и не помышлял, мерзавец, что так окончит свой жизненный путь. Перчатки нашлись сразу — две пары кожаных, не поскупились на покупку. И сразу же надел на руки, предосторожность не излишняя, да и в чужой крови мараться не хотелось. Наган отыскался, и пачка «красненьких» — все обратно вернулось. Трофеями разжился — ухоженный старый «вальтер», наследие минувшей войны, Павел забрал, хотя прекрасно понимал, что тот может быть «засвечен» и числится в картотеке. Но в его положении оружия много не бывает, полежит «ствол» в тайнике, когда-нибудь и пригодится, когда времена суровые настанут.

Бросил взгляд на Эльзу — стилет был протерт, а девчонка, встав на четвереньки, что-то разглядывала, вороша пальцами траву. И подобрала гильзу, надо же, даже успела заметить, где он стрелял. Нужды особой в том не было — шансов, что именно эту гильзу отыщут и свяжут с «акцией» практически не имелось, вернее их доля оставалась в пределах арифметической погрешности при тысячных, а то и больше. Но все равно хорошо, что занимается делом, причем проявляет инициативу, а не сидит на траве, распуская сопли, как поступили бы практически все особи слабого пола.

— Само то, что нужно, — открыв багажник, Павел отодвинул железную канистру — внутри жестянки булькнуло, наполовину залита бензином. Он подошел к Эльзе, протянул ей пару новеньких перчаток. Девушка немедленно их надела на руки, понятливая. Посмотрела с немым вопросом в глазах, и Павел негромко произнес:

— Одного в салон впихнем, другого в багажник — поедем на погост к «шведам». Там есть еще одно укромное место, тот тайник уже мой, с прежних времен, сама понимаешь. Там эту троицу оставим, камнями закидаем, как тот лаз, и плитой сверху придавим.

— Что с машиной делать будем, Пауль?! В ней же пятна крови останутся, сразу убийство заподозрят.

— Ты у меня умница — вопрос исключительно по делу. На карьер поедем, есть там одно укромное местечко. В багажнике канистра с бензином, и бак полон. Подожжем и ходу в лес. Петлю сделаем, со следа собьем, если собаку привезут. И тайком через ручей на дачу пройдем. И три дня будем, как все жить, и радоваться, что смерти избежали. И учти — мы их не убивали — это они сами себя из списка живых вычеркнули…

Глава 46

— Паша, разговор к тебе есть мужской, подойди. Да присядь за малиной, чтобы нас из дома не увидели!

Сосед по участку поливал у себя картошку — Владимир Семенов работал на трансформаторном участке Прибалтийской ГРЭС, вместе с отцом, пока тот не отправился в командировку на «севера». Молодой еще мужчина, лет тридцати пяти, сунул шланг в бак, и воровато оглянувшись, подошел к канавке, что служила границей между участками. Уселся на трубу, по которой от речной насосной станции по вечерам подавалась вода для полива на дачных шести сотках. Павел сделал тоже самое — закинул шланг в бак на кубометр, отец его сам сварил, и нырнул в заросли малины.

— Что случилось, дядь Володя?

— Ты что творишь, Пашка, смерти нашей хочешь?! Мне терпеть невмоготу, а Федор с лица спал и еле ноги передвигает. Устроил нам отпуск, век будем тебе «благодарны»! Да и на себя ты когда смотрел — весь расцарапан, как тигра, засосы везде!

— Да что случилось то, дядь Володя!

— Да какой я тебя дядька, — окрысился сосед, — пока ты с красным галстуком бегал, то, да — так и звать принято. Но не сейчас — ты это, с Элькой по тише любите друг друга. С заката до рассвета охи и вздохи, а потом на дню вообще одно оханье — понимаю, что жара стоит, но окна закрывайте. Целую неделю ваши «серенады» слушаем, наши бабы совсем сдурели, такой же неистовой любви от нас требуют. Невмоготу стало, Паша, тяжко нам — ты уж головой своей думай! В скелет от любви своей превратился, она ведь тебя всего исцарапала и высушила!

— Все понял, Володя, будем себя тише вести.

— Закурить есть? А то не взял с собою, а тут в теньке с тобой перекурим. Ты уж меня извини, но серьезно переговорить нужно, ты уже взрослый, не мальчишка и все понимать должен.

Павел извлек из кармана пачку «Таллинна», наделил соседа сигаретой, да и сам задымил рядом с ней. Мысленно отметил, что алиби полностью обеспечено — теперь все соседи даже под пытками твердить будут, что они с Эльзой всю неделю на даче провели безвыездно, хотя с той «акции» всего пять дней прошло.

— Ты смотри — от этого оханья дети бывают…

— Так мы и стараемся, дед себе внука требует от Эльзы. Говорит, что вырастит сам, как ее саму.

— А, понятно, если сам Альберт Генрихович, то, что уж. Тогда в ЗАГСе вас живо распишут, раз Эля беременной станет, и вопросов не будет. Держи «пять» — взрослый совсем ты стал, почти семейный, и дите через девять месяцев появится, — сосед протянул ладонь, и они обменялись крепким рукопожатием. Однако пролетарий тут же встрепенулся:

— Постой, но тебе в армию в следующем году идти? Или второго ребенка «строгать» начнете? А куда сам работать пойдешь?

— Нет, пока только одного, вот стараемся сотворить, — Павел чувствовал, что краснеет. Да и вопрос понятен — с двумя детьми молодых отцов на службу не брали, давая отсрочку. — Мы завтра в Ленинград поедем, документы подавать — я в университет, Эля в институт. У меня там военная кафедра будет, на выпуске после сборов лейтенанта присвоят, вроде как отслужившим уже буду. А там хочу наукой заниматься — аспирантуру закончить.

— Ты умный, сможешь, — во взгляде соседа проявилось нескрываемое уважение — ученых в Советском Союзе уважали, они пользовались авторитетом, фильмы про них снимали.

— Альберт Генрихович поможет, и работает, и пенсию получает с доплатами — поставит дочь на ноги, и тебе от него великая помощь будет. Да и родители твои уже весной приедут — мать твоя моей супруге постоянно отписывает. А тут прямо к рождению внука или внучки приедут. Все помогут, пока вы учитесь. Ну, раз так получилось, эту ночь мы еще перетерпим, дело молодое, понимание имеем.

Обменявшись рукопожатием на прощание, сосед направился поливать. Павел, хихикая про себя, пошел в дом, прекрасно понимая, что там его ожидает. Эльза словно с тормозов слетела после того, как «боксера» заколола, и не скрывала, что теперь отчаянно хочет забеременеть. Сплошные афинские ночи начались, превратившись в бесконечные сутки.

— Да уж — перестарались, словно с цепи сорвались, — Никритин пробормотал себе под нос, и, вспомнив, что они вытворяли за эти сумасшедшие ночи, смущенно покраснел. И каково такое было слушать их благонравным соседям, людям не столь молодым, и особенно их «половинкам» — сплошная демонстрация «дасиш фантастиш» по телевизору с включенным звуком и затемненным экраном. Зато сейчас все «устаканится» — семья в СССР дело святое, а раз молодежь не прелюбодействует, а занимается делом создания нового гражданина, то пересуды далеко не пойдут. Болтать не будут, а лишь похохатывать, дело молодое с кем не бывало!

А в Питер ехать надо — дела там продолжать надо, последние штрихи нанести. А там и замолчать, устраивая личную жизнь — информация «слита», пусть над ней в политбюро думают, а его в советники как то не тянет. А вот с «уголками» дело не начнется — в городе за месяц три машины угнали, две сожгли, причем мальчишек из ГПТУ поймали. Так что найденный в карьере сгоревший «москвич» списали на «малолеток», и теперь там завис «глухарь». А тела не найдут — они с Эльзой хорошо их замуровали, век не найдут…

— Так ты с Володей говорил о наших с тобой ночах? Понятно — устали мужья супружеский долг с прилежанием выполнять. Ничего, завтра станет спокойнее, но сегодня ночью пусть постараются хорошо!

Эльза рассмеялась, задорно выпятив упругую грудь с вишенками сосков, покрытую багровыми пятнами засосов. Поймав взгляд Павла, лукаво потупилась и тихо произнесла:

— Твоих отметин на мне больше, чем у дедушки наград, да и ты «орденоносцем» стал изрядным… Люблю тебя, моя радость, мой суженный, желанный. Иди ко мне, хочу…

И от первого прикосновения Павла так протяжно простонала, совсем не сдерживая себя, что соседушки наверняка спали с лица и побледнели…

Глава 47

— Карл, посмотри на эту русскую парочку, явно молодожены, которые не могут оторваться друг от друга, — офицер ННА в скромном лейтенантском звании, в характерной фуражке с задранной тульей и традиционными германскими «катушками» на оливковых петлицах.

— Девушка не совсем русская, больше похожа на немку. Похоже, что эстонка или латышка, они живут рядом. Зачем ты смотришь на них, Фридрих, ведь послезавтра будешь в Берлине и обнимешься с Мартой.

— Потому и смотрю, мечтая о встрече. О, русский хлопает себя по карманам, не может найти спички. Сейчас попросит прикурить — кроме нас ведь курящих поблизости нет.

Павел себя еще раз похлопал по карманам, держа пачку сигарет в руке — и оставив Эльзу пошел к ухмылявшимся немцам. В своих расчетах он не ошибся — именно на улице, названной в честь террориста, что в 1905 году удачно метнул бомбу, располагалась военное училище с очень длинной аббревиатурой из заглавных букв, которую не то, что правильно произнести, запомнить невозможно. Но именно на этой улице в свое время он часто натыкался на немецких офицеров из ГДР, униформа цвета «фельдграу» сразу попадала в поле зрения в летние и осенние дни.

Документы на поступление у них приняли, оставаться в «северной столице» еще на один день не имело смысла — вечерним автобусом они могли вернуться обратно в Нарву. Но он задержался именно здесь, прийдя с Эльзой к знакомому месту. И удача — сразу же наткнулся на двух немецких офицеров, один из которых послезавтра будет в ГДР. Нужно было рисковать, и Павел решился, памятуя, что нельзя складывать все яйца в одну корзину. Но прямых выходов на «восточных немцем» у него не имелось. Потому пришлось прибегнуть к крайне ненадежному варианту, надеясь, что письмо дойдет до намеченного им адресата.

— Камераден, у меня к вам просьба, пожалуйста, не дадите ли мне прикурить, у меня нет спичек?

Хороший немецкий язык произвел на офицеров потрясающее действие — они оба как будто «затвердели» лицами, да и немудрено. В их глазах Никритин явно мог быть сотрудником КГБ, или иной другой советской спецслужбы — хотя вроде бы и союзники, но многие немцы из ГДР принимали советские войска на своей территории за оккупантов.

Павел наклонился над горящей спичкой, прикурил и с улыбкой негромко заговорил, стараясь, чтобы со стороны это выглядело каким-нибудь житейским вопросом.

— Эту записку нужно доставить в «штази» для генерала Вольфа. Я обер-лейтенант Алоиз Хаген, другими «каналами» не могу воспользоваться. Лично в руки любого доверенного офицера, но не из 13-го отдела — там сидит предатель, обер-лейтенант Вернер Штиллер. Улыбайтесь, лейтенант, я и так очень сильно рискую. Возьмите пачку сигарет — это пароль, генерал поймет, послание для него там.

Павел выпрямился, отдал сигареты, заслонившись спиной от возможного наблюдения — Фридрих с «окаменевшим» лицом машинально положил сигареты себе в карман. Павел негромко произнес, улыбаясь немцу:

— До свиданья, товарищ!

— Данке шен, ауфидерзейн, камераден, — негромко ответил немецкий офицер, второй смотрел на действо немного вытаращенными глазами, но молчал. И Павел их прекрасно понимал — все действо могло быть как «подставой» со стороны КГБ, так и действительно экстренной передачей информации минуя отработанные. Союзники союзниками, но разведка разведкой, и свою агентуру на территории «старшего брата», восточногерманское МГБ, которую неофициально именовали «штази» просто не могло не иметь. Такие игры идут всегда и везде.

В свое время он прочитал мемуары начальника внешней разведки генерал-лейтенанта Маркуса Вольфа, а заодно перелопатил массу литературы, благо интернет позволял многое. «Штази» постоянно обрабатывало своих партнеров по «социалистическому партнерству», благо была возможность привлечь к оперативной работе много привлекательных молодых немок, не отягощенных излишней моралью. Зато нуждавшихся в деньгах, необходимых в этой жизни. Хоть для покупки модной одежды, или оплаты продуктов. Да и «крыша» в лице МГБ многого стоила.

«Медовая ловушка» стара как мир!

Тут все идет как по нотам — «случайная встреча», «внезапно вспыхнувшая любовь», уединенный альков, напичканный камерами и записывающей аппаратурой. А дальше приходит улыбчивый немец, и поясняет товарищу, что выбора у того нет — или доверительное и взаимовыгодное сотрудничество, о котором никто не узнает, либо о «моральном грехопадении» заговорят очень скоро, и о том первой узнает супруга и собственное начальство. Выбор только за вами, камераден…

— Кажись, пронесло, Эля, за нами никто не увязался — я трижды проверился, прости, что мотал тебя по переулкам.

— Я понимаю, милый. Как ты любишь приговаривать — раз пошли такие игры, — она прижалась к нему, уцепившись за локоть. И негромко прошептала, обдавая горячим дыхание ухо:

— До начала экзаменов две недели. Чем мы будем заниматься все это время? Готовиться к поступлению или как?

— Думаю, уделять первому время не стоит — в тебе и в себе я не сомневаюсь — соответствующие знания у нас имеются. Потому выберем второе — нужно довести до логического конца поиски майора Розена, меня крайне заинтриговала эта история.

— Лезть в подземелье? Ты с ума…

— Не сошел, не думай так. Более того, Альберт Генрихович «темнит», чувствую, что он знает, как пройти в подземелье. Так что нужно поговорить с «Лаэ» предметно на этот счет, думаю, нас ожидает много удивительного!