Под знаком феникса

Глава 48

июль-август 1978 год

— Все просто, Пауль — вода себе всегда дырочку найдет. Как она прибывает в подземелья, так и с них прорывается.

Голос «Лаэ» глухо прозвучал в каменном склепе, отразившись от низкого свода. Говорить приходилось шепотом, камни, как казалось Павлу, держались над головой на «честном слове», норовя обрушиться вниз, и похоронить под завалом троицу незадачливых кладоискателей. А таковых завалов уже было четыре на их пути, впору впадать в отчаяние. Ведь, к сожалению, более путей вниз не оставалось. Потому от безнадежности и принялись за «мартышкин труд», чреватый возможной погибелью.

Как и рассчитывал Павел, старый ветеран хорошо знал если не сами подземелья, то входы в них. А таковые имелись, правда, заложенные камнем. Дело в том, что после войны старый город не стали поднимать из руин, а построили новые, вполне современные кирпичные дома серого мышиного цвета на два-три подъезда, в три-четыре этажа. И канализацию, понятное дело, подвели новую, но оставив при этом участками старую, еще средневековую. И Альберт Генрихович имел к этому самое прямое отношение — если не руководил подведением коммуникаций, то отвечал за проведение работ. И хорошо знал, все те входы в подземелье, которые были заложены в те далекие года по его распоряжениям.

— В старинной «ливневой» канализации целые провалы были. Вот туда и устремлялась дождевая вода. Она потом из бастионов выходила, отчего там все было заболочено, а первый ярус казематов на «Гоноре» вообще наполовину залит — воды там по пояс.

— Ага, сам ходил — казалось, что все сознательно затоплено. Слухи среди школьников даже такие имеются, что это шведы сотворили.

— Пустое, — отмахнулся «Лаэ», — после взятия крепости по приказу царя петра восстановили практически весь внешний обвод, кроме обвалившегося фаса «Гонора». И частично подземелье, и все пороховые погреба — без последних любая оборона лишается всякого смысла, потому что боеприпасы всегда нуждаются в наиболее надежной защите. К тому же их нужно содержать в сухости, так как порох быстро отсыревает.

Ветеран вытер платком пот со лба — в гидрокостюме человеку всегда жарко. Особенно, если поддето теплое белье, потому что в подземельях прохладно и сыро. Снаряжение эстонец разыскал довольно быстро, всего за один день — многие горожане увлекались подводной охотой и плаванием. А найти три рабочих спецовки было еще проще — они нужны для защиты самого гидрокостюма, ведь в подземелье проще простого разорвать резину. А вот потеря защитной изоляции чревата множеством неприятностей, включая всевозможные кожные заболевания — запашок в подземелье стоял пакостный, ведь сверху стекала не только дождевая вода, но всякая дрань. Да и воздух внутри затхлый — Павлу порой чувствовался в нем привкус давней смерти, ощущения не самые приятные, тягостные, что ли.

— Доченька, прикури сигареты мне и Паулю, устроим перекур, и дальше завал разбирать начнем, — ветеран в последние недели именно так называл Эльзу, обращение «внучка» просто выпало из оборота. Но так по большому счету было от первого дня ее рождения — заботился и воспитывал дед, отец принимал лишь опосредованное участие.

Эстонец с наслаждением затянулся сигаретой, дым потянуло вверх — какая-никакая вытяжка имелась. Закурила и девчонка, неумело пыхая, и Павел хорошо понимал ее страдания — посидите семь часов в канализации, тогда поневоле закуришь. Сам он тоже затягивался, с наслаждением ощущая вкус табака, а не дерьма во рту. И что самое скверное — противогазы не помогали, а больше мешали, работать в них было невозможно.

После изучения четвертого завала, они на совете решили пробивать штольню в самом левом — по расчетам «Лаэ» именно он и вел к подземному ходу к «Глории». Рыть решили с самого низа, сверху не пройти — на них просто обваляться тонны земли, и погребут под собой. А так был шанс пройти завал — если выбирать камни и землю от стенки, ставя подпорки наискось, то по такому «треугольному» проходу можно проползти метров семь. Вряд ли завал окажется шире — тут «Лаэ» исходил из собственного опыта, скорее будет метров пять, не больше.

«Сороковку» напилили быстро, используя запас на даче. Доски получились метровой длины, подпорки были вдвое короче. Привезли на машине, Иван использовал свое служебное положение, начав «внеплановый ремонт» в одном из подвалов. Он и «прикрывал» на официальном уровне, так как являлся начальником ЖЭКа, благо Альберт Генрихович продолжал работать в отделе архитектуры, и состряпал соответствующие бумаги. Необходимые инструменты имелись, включая фонари, батарейки к ним продавались свободно. И начались подземные трудовые будни…

— Ты как, Пауль?

Павел оторвался от размышлений — перекур закончился. Он укрепил на капюшоне фонарь, включил свет. Яркий луч осветил штольню — они уже проложили почти четыре метра, уложив ровно два десятка досок. Труд адский — один выгребает, другой осторожно подбивает доски, проход удлиняется прямо на глазах с каждым часом. Затем всю мерзостную жижу и камни нужно вытянуть из штольни и начинать по новой — тягостно до невозможности. И самое страшное, так это ощущение полной безнадежности в случае обвала — придавит так, что смерть будет мучительная…

Вода найдет куда просочится. Даже если это бастионные казематы.

Глава 49

— Осторожней, Паша, прошу тебя, — Эльза в который раз умоляюще посмотрела на него, а он только пожал плечами, слушая ее постоянное напоминание. Самому не хотелось быть заживо погребенным, жизнь ведь только началась по большому счету.

Отшутился, натянув на лицо улыбку:

— Все нормально, в дерьме искупаться, само то. Ты сама уж дыши через раз, а то сама дерьмом пропитаешься!

Лег на живот, и медленно пополз вперед, задевая то одним плечом каменную кладку, то другим доски, что чуть выгнулись, но уверенно держались, что внушало нешуточные надежды. Единственное, от чего каждое такое ползанье превращалось в муку, это мерзостная по запаху и консистенции жижа, что наполняла штольню на добрых две ладони. Оттого каждый раз приходилось мыть лицо, вылезая из штольни, да и дышать было неимоверно трудно. Но организм молодой, справлялся, а вот Альберта Генриховича пришлось раз вытаскивать — задохнулся и практически потерял сознание. Противогаз просто не помогал — миазмы пропитывали все, ощущение, что всю жизнь ассенизатором проработал.

— Еще немного, еще чуть-чуть!

Установили за два дня работы уже три десятка досок — почти пять с половиной метров. Несколько раз у него и «Лаэ» возникало желание бросить все, смирившись с поражением, но после обмена взглядами они продолжали трудиться. Вот и сейчас, прижавшись к стенке боком, Павел откидывал камни и грязный грунт на лоток, который ветеран вытаскивал веревкой. Второй шнур был привязан к его ноге, чтобы вытащить уже самого «шахтера», если задохнется и потеряет сознание.

— Пара ударов, и хватит — перекур, мочи уже нет…

Слова дались с трудом, голова кружилась, пора была пятиться ногами вперед, выползать из прорытого прохода. Павел сильно ткнул лопаткой, желая ковырнуть пласт потолще, но стальная кромка МПЛ легко проткнула грунт, который рухнул прямо перед его лицом в жижу обдав зловонными брызгами все лицо.

— Твою дивизию и танковую роту…

Павел выругался в три загиба, поминая на все лады и подземелье, и собственное любопытство. Но тут же ощутил, что воздух стал чуточку «приятнее», миазмы стали не столь убийственными для дыхания. Он вытянул заткнутую за кромку резинового капюшона тряпочку и обтер лицо. И свет фонаря тут же ушел вверх, осветив каменную кладку свода над головой, что была на расстоянии не больше метра.

— «Лаэ», я прошел, тут уже галерея началась. Ты слышишь? Вытаскивай лоток, я буду вылезать.

— Только осторожней, Пауль. Осмотрись вначале.

Словно эхом донеслись ответные слова эстонца, и Павел вытянул вперед руки, откидывая грунт, больше напоминавший дерьмо. Протиснулся, повернул голову в разные стороны — налобный фонарь осветил узкий проход, тесаный известняк, именно он шел на строительство крепости, каменоломен вокруг города имелось во множестве. Ведь рыцарский ливонский замок со шведскими бастионами построили. А к ним в дополнение на правом берегу Наровы возвели Ивангородскую крепость, которая даже по российским меркам является отнюдь не маленькой по своим размерам. Чтобы ее стены по периметру обойти, причем быстрыми шагами, четверть часа потребуется, не меньше, чуть ли не на бег переходить придется. А вокруг нарвской крепости уже часовая прогулка потребуется, никак не меньше — от Колодезной башни если взять, то мимо всех девяти существующих и одного срытого бастиона — «Фамы» — пройти придется, чтобы обратно вернуться…

— Офигеть. Явно взорвали — камни в копоти.

Павел негромко говорил сам с собою, так было меньше страшно. Они все же прошли завал, но здесь, на этой стороне, он сейчас находился один, по праву «первооткрывателя». Правда, сидел он сейчас в три погибели, чуть не касаясь головой свода. Галерея была порядком заилена, но вода стекала куда-то дальше, видимо подземный ход шел под уклоном. Но ведь вся грязь, что шла сверху, год за годом, век за веком, оставалась здесь, спрессовываясь со временем, особенно в те года, которые были засушливыми, или на определенный срок прекращалась «подпитка» из-за постоянных обвалов, но уже сверху, выше уровнем.

— Надобно проверить, что к чему, куда ведет этот проход дальше. Ты меня слышишь, Альберт?

— Слышу. Ты только тихо говори — мало ли что. Осмотрись внимательно, потом лезь сюда на перекур. И я полезу — попеременно работать будем, двум вместе нельзя.

— Понял, «Лаэ». Ход явно под уклоном — судя по всему под ров направлен — ты прав, наверное, он идет далеко за стены подо рвом. Жди меня четверть часа, я посмотрю, что да как.

— Понял, только осторожней.

Последнее слово, судя по всему, было сказано для успокоения Эльзы. Да и понятно, сейчас девчонка сходила с ума от беспокойства за него. Павел усмехнулся и стал продвигаться вперед, и уже через несколько метров понял, что или каменный свод поднялся над его головой, или слой ила стал намного тоньше под ногами. Он воткнул лопатку, надавил на черенок — так и есть — сталь уткнулась в камень, жижа дошла лишь до верхней кромки МПЛ. Так оно и понятно — по уклону все вниз и сходит.

— Что за хрень?

Из ила торчало нечто, похожее на ведро, вернее бочонок — видел он такие не раз, размером с молочную флягу на ферме. А на него какая-то толстая палка приставлена — в тусклом свете фонарика разглядеть было трудно. Да и далековато, метров десять еще пройти. Павел передвигался уже на ногах, сильно согнувшись. Он старался не задеть нависавшего над ним каменного свода, памятуя о том, что малейшее касание может вызвать обвал. Подошел поближе, присмотрелся, и потрясенно произнес:

— Так это же фузея, прах подери. А рядом короткая шпага, шведская. Опа-на, а это что за круглое?

Павел ковырнул лопаткой какую-то полусферу, типа ядра, и чуть не вскрикнул — на него скалился череп…

Глава 50

— Да, угораздило тебя, братец, головы тут лишиться, — задумчиво пробормотал Павел, пытаясь разыскать рядом с черепом скелет. Понятно, что органика в столь разъедающей все жиже не могла просто сохраниться, но кости куда долговечнее. Однако ничего похожего не имелось, хотя он пустил в ход лопатку, и старательно откидывал ил в сторону. Так что десять минут работы ушли впустую.

— Ох, ни хрена себе, — лопатка уткнулась на что-то объемное и тяжелое — сдвинуть с места предмет не удалось. Пришлось его обкапывать со всех сторон, и вскоре перед его глазами пристало нечто, очень похожее на футляр швейной машинки, вернее, какой-то ларец, разобрать точнее было невозможно из-за слоя грязи. Вскрывать не стал — не те условия, полная антисанитария, да и любопытство нужно удовлетворять в нормальных условиях. Теперь уделил время оружию, склизкому, облепленному грязью. Большим знатоком он никогда не был, но отличить фузею от винтовки даже наощупь можно, да еще ружейный замок с правой стороны торчит. И шпага длинная, проржавевшая, без ножен.

— Потом покопаться нужно внимательнее, может, что еще найдется, местечко интересное.

Павел присел и решил продвинуться немного вперед, посмотреть, что дальше будет в подземной галерее. Пошел осторожно, освещая все фонариком, и присматриваясь. Вот только зайдя за отворот, встал как вкопанный, незатейливо выругавшись:

— Пришли, девочки, притопали! Тут только нырять, не иначе!

Действительно — подземный ход резко уходил вниз, под слоем ила и грязи были видны очертания двух высоких ступенек, и затем маслянистым слоем колыхалась жижа, от ступенек до верхнего свода. Моментально стало понятно, что путь вниз перекрыт…

— Ух, как хорошо — Эля еще раз пролей костюм, меня эта вонь с ума сводит. Вот так, хорошо!

Павел стоял в гидрокостюме на решетчатом настиле, а девушка обливала черную резину из шланга, и тряпкой стирала грязь, что не желала смываться в канализацию. Рабочие спецовки были содраны и промыты хорошим напором воды, кое-как простираны. Тоже сделали с сапогами устрашающих размеров, иначе ступня под толстым слоем резины просто бы в них не влезла. Теперь всю их специальную амуницию Альберт Генрихович расставлял на трубах для просушки.

— Все, Эля, достаточно, теперь можно снимать резину. Она чистая уже и вроде не воняет, — Павел сошел с решетки, опустив на нее металлическую крышку с ушками — девушка немедленно надела сверху замок и повернула в нем ключ. Теперь путь вниз для любопытствующих был закрыт.

— Ты как, Пауль? Помочь?

— Устал очень, помоги разоблачиться, сопрел весь.

Первым снял фартук, прикрывавший толстый «рулет» на животе — длинные кромки резиновой рубашки и штанов необходимо было скручивать, чтобы гидрокостюм был полностью герметизирован. При помощи Эльзы Никритин разоблачился — Альберт Генрихович тут же забрал гидрокостюм, и разложил его рядом с двумя такими же. По установившемуся распорядку вначале «отмывали» девчонку, затем «Лаэ» и замыкающим шел Павел — за ним таким образом ухаживали, понимая, что основную часть нагрузки он вытягивает на себе, при этом больше всех рискуя.

— Давай, милый, белье с тебя сниму, оно мокрое, хоть выжимай. Весь ты у меня взопрел, бедненький.

С Павла содрали рубаху, кальсоны и носки, надели трусы с шортами и футболку, на ноги сандалии. От усталости он пошевелиться не мог, и мечтал только об одном — выбраться как можно скорее на белый свет, под теплые лучи летнего солнца. А так подземелье постоянно перед глазами, с приступами тошноты и удушья…

— Какое блаженство, милая, — Павел обнял Эльзу, под тонкой тканью рубашки чувствуя пальцами ее горячее и упругое тело. Баня натурально возвратила его к жизни, девушка пропарила его, отхлестала дубовым веником до полного изнеможения.

— Кушать будешь?

— Нет, — мотнул головой Павел — за эти дни он сильно исхудал, спал с лица, чувствовал, что потерял несколько килограмм веса. — От той вони никакого желания не имеется. Забыться хочу, милая, а то каменный свод и ночами давит, сновидения кошмарные.

— Приласкаю тебя ночью горячо, ты лежать будешь и отдыхать, а я сама все сделаю, — от горячего шепота в ухо Никритин моментально покраснел, к тому же шаловливая рука девушки проявила инициативу прямо сейчас, и организм стал живо реагировать на «хитрую ласку». Усталость стала растворяться — действительно, любовь творит чудеса.

— Вижу, вижу — силы у тебя есть…

Договорить девушка не успела, из мастерской появился «Лаэ», призывно махнул им рукою. Павел сразу поднялся, подал руку жене — именно так он уже воспринимал Эльзу. По пустякам «Лаэ» звать не будет, видимо, добрался до нутра ларца, и сейчас уже можно посмотреть на его содержимое. Да и на другие вещи — их необходимо было отмыть и привести в божеский вид, чем старый архитектор уже занимался два часа, пока они с Эльзой парились в баньке, а потом отдыхали на диване.

— Смотрите и любуйтесь, дети мои, — «Лаэ» театральным жестом показал на груду почерневших монет, что была высыпана на стол. Причем, хотя деньги были помыты, как и ларец, но подземельный запашок улавливался. Павел посмотрел на находку почти равнодушным взглядом.

— Тысяча полновесных риксдалеров короля Карла XII, начеканенных из датского серебра — он как раз успел взять с короля Фредерика контрибуцию. Теперь у меня нет ни малейшего сомнения — внизу спрятана легендарная казна генерала Шлиппенбаха. Остается только придумать, как туда занырнуть — а вот с этим проблемы…

Глава 51

— Фу, тяжко будет, но десять минут под водой продержаться спокойно можно. И при этом интенсивно работать…

Павел удовлетворенно перевел дыхание, уже отдышался. Конструкция вполне работала — не акваланг, конечно, но «воздушный мешок» со стравливающим клапаном и присоединенным к нему маленьким баллоном воздуха, служили достойным «эрзацем». Так что знания лишними не бывают, тем более те, что достались в будущие времена. Маска, загубник с трубкой, «мешок» с ремнями крепления и присоединенным баллончиком уже были в полной комплектации. Испытания в двух кубовом баке проведены — на реку не пошли, не дай бог кто из «глазастых» сограждан заметит, последуют совсем ненужные вопросы, на которые придется отвечать.

А оно надо?! Совсем ни к чему!

— Фотографии хорошие вышли, Пауль, — подошла Эльза, приобняла сзади, положила перед ним на стол стопочку карточек. У «Лаэ» был «зенит» со вспышкой, вот он и научил девчонку еще с детства фотографировать, к тому же она во Дворец Пионеров три года ходила в фотокружок, для всей школы такие кадры делала, что все хвалили. Так что в их команде девушка не была обузой, а занимала свое место.

— Отлично, ты молодец у нас, «золотые руки»!

От похвалы девчонка зарделась, еще теснее прижалась к мужу, обвив руками за шею. Никритин внимательно перебрал фотографии — фузея, мушкет, ларец с деньгами — все по отдельности, снимки из мастерской. А вот эти сделаны в подземелье, сняты в деталях, как и находились, когда их обнаружили, даже череп, который пришлось в ил опустить обратно. Бочонок оказался с порохом, понятное дело, слипшимся и окаменевшим. Судя по всему, подрыв еще одного такого же и погубил шведа — ему оторвало голову и отбросило ее за много метров по галерее.

— Пойдем, покормлю тебя, и спать в кроватку уложу. У тебя спуск еще до утра начнется — приедем рано, пока все спать будут…

Пальцы крутанули заглушку, левой ладонью он нажал на «мешок», стравливая воздух. Закрыл, и через секунду простым поворотом «барашка» запустил в мешок порцию свежего воздуха, пару раз дыхнул, упираясь головой в каменный свод. В мозгу тихо щелкал внутренний секундомер, оставалась пара минут для поисков, потом нужно было сильно дернуть за шнур, и «Лаэ» начнет вытаскивать его в галерею.

Хотелось материться — он нашел подземный ход за пределы бастионов, но судя по всему, вода изо рва его полностью заполнила, видимо, случился провал. Хотя, а это тоже вероятно, был подорван очередной бочонок с порохом, что закупорил еще одну подземную галерею, и она со временем заполнилась городскими стоками.

Действовал он исключительно наощупь — разглядеть что-либо было невозможно по определению. Павел так взбаламутил ил, продвигаясь по нему что твой «ледокол», что и в сантиметре собственную руку толком не увидишь, несмотря на яркий свет от фонаря, который используют при проведении подводных работ.

И сейчас приходилось признать собственное поражение — майора Розена с легендарной казной Шлиппенбаха вряд ли удастся найти с их кустарным снаряжением по толщей ила, который перекрывал галерею почти полностью, слежавшись за долгие десятилетия. Все же три века почти прошло с тех давних событий, когда Нарву гвардейцы царя Петра взяли штурмом.

Павел, извиваясь угрем, стал отползать назад — делать ретираду было неимоверно трудно, ведь он всем телом опустился бы в ил, если заранее не стал «стравливать» воздух из гидрокостюма, как обычно делают перед погружением. И сейчас держался за счет этого на самом верху, раздувшись пузырем. Главное, не проткнуть резину, иначе проблем не оберешься. Да еще «мешок» поддерживал плавучесть, как он мрачно пошутил насчет одной субстанции, что всегда на поверхности плавает.

Руки в который раз осторожно ощупали свод, и Павел замер. Сомнений не было — он прошел мимо узкого прохода, который не заметил в самом начале «погружения. Теперь стало ясно, что галерея раздваивается на два хода — один направляется через ров, а этот, судя по всему, идет к бастиону, но скорее к куртине — стене между фланками. И оных стен с этой стороны уже не существует — их засыпали, проведя дороги — от «Гонора» до «Глории», потом до «Фамы», и от последнего до «Триумфа».

Вначале показалось, что свод изогнулся и пошел наверх, но Павел понял, что так оно и есть. Оказался над лестницей, судя по всему. Воздух в гидрокостюме потянул наверх, и молодой кладоискатель вскоре вынырнул как поплавок на поверхность. Вытер рукавом маску, свет фонаря прошелся по небольшому каменному закутку, и сердце чуть ли не замерло в груди, но тут же яростно забилось. Он вытянул загубник и прошептал:

— А все же мы тебя нашли, майор Розен!

У каменной стенки лежал скелет человека в лохмотьях обмундирования — все истлело, условия для сохранности в здешней сырости самые неподходящие. Шпага под рукою, пара пистолетов с замками, два бочонка — можно не сомневаться, что майор их прихватил для подрыва. Но так как последнего не произошло, то перед смертью рассудил, что взрывать нет смысла. Да так оно и было — подземный ход за город ведь не нашли.

Угол каменной площадки забит мешками и мешочками, часть была попорченной временем. Через прорехи высыпались почерневшие от времени большие кружки — можно не сомневаться, что это серебряные монеты шведские риксдалеры. В ногах скелета стояли три солидных сундучка, на крышках которых возлежали свертки.

Павел развернул один из них — ткань ветхая, прогнившая от времени, держалась исключительно на серебряном шитье. В свете фонаря он разглядел на знаменном полотнище коронованного льва, который негодующе поднял свои когтистые лапы…

Глава 52

— Видишь, Альберт, беда в том, что декларируемые идеалы социализма полностью расходятся с реальностью их воплощения в жизнь. Возьмем саму основу — народовластие, то есть выборность всех органов управления сверху донизу, и их ответственность перед населением. Сам подумай — есть это у нас или нет? И смотреть нужно в корень, на сам принцип, а не на то, что можно именовать «симулякром», если использовать термины философских воззрений постмодернизма.

Павел посмотрел на задумавшегося эстонца, что даже стал потирать переносицу пальцем. «Лаэ» негромко сказал:

— А попроще нельзя, Пауль? У меня все же неполное университетское образование, да и война свой отпечаток отложила.

— По-простому говоря у нас квазидемократия, а отнюдь не народовластие как таковое. И мы сейчас создали копию того, чего в природе никогда не существовало. Прыгнули двумя ногами в утопию, как в свое время гуситы — и разочарование будет жестоким!

— История постоянно учит того, кого никогда обучить невозможно. Ни что ни вечно под луной, особенно чего под ней нет.

— А насчет своей образованности не нужно прибедняться. Помнишь, как в «Золотом теленке» один выпускник Пажеского Корпуса любил приговаривать — «мы гимназий не кончали».

Альберт фыркнул, усмехнулся — Павел его хорошо «поддел», ведь архитектор имел добротное образование, окончил гимназию еще в буржуазной Эстонии, и три курса тартуского университета.

— Ты прав, Пауль, насчет квазидемократии. Все ее элементы налицо — имеется выборность, правда из одного кандидата в бюллетенях. Единственная партия, но в «тесном блоке» с беспартийными. Одно мнение — «правильное», и, понятно кого именно.

— Вот ты и договорился, ренегат Каутский, — засмеялся Никритин, и тут же стал серьезным. Закурил сигарету, пододвинул к себе пепельницу. И чуть наклонившись над столом, заговорил:

— Ты прекрасно понимаешь ситуацию. И стоит только начаться «гласности», о которой я говорил, как монополия на власть моментально рухнет и компартию в конечном итоге запретят. Ибо в прошлом много чего нехорошего наделано, на что можно всех собак свешать. А развенчав идею, на которой держалось все, причем без воплощения оной в жизнь, все рухнуло окончательно и бесповоротно, как пьяный мужик в канаву.

— Значит, выхода из ситуации нет, Пауль. Суслов никогда не откажется от затвердевшей до прочности бетона идеологической доктрины. Как у нас любят писать по любому поводу и без повода — «учение Ленина всесильно, потому что оно верно»!

— Доктринерство чистейшей воды, вернее грязнейшей. Прошло больше полувека со дня смерти Владимира Ильича, и мир кардинально изменился. А идеология она ведь как лекарство — если правильное, и для одной болезни предназначенное, то лечит, а если врач ошибся с диагнозом, то пациент обязательно умрет, несмотря на все усилия. Нынешние вожди уверовали в труды вождя как алхимики в «философский камень», и стараются найти рецепты на все случаи жизни. Начетчики, вроде протопопа Аввакума, за деревьями не видят леса, и более того, глаза специально закрывают и голову в песок прячут, что твои страусы в пустыне.

Павел усмехнулся, затушил окурок в пепельнице. Отпил остывшего чая из кружки, поморщился.

— К тому же нынешние правители больны и стары — а в их возрасте даже умный человек практически теряет созидательную энергию, а вместе с ней и решительность. Да и мыслит старик уже не так трезво — ведь только по-настоящему увлеченные умственным трудом люди, такие как ученые и писатели, сохраняют до преклонного возраста ясность мысли. К сожалению, про нынешних правителей этого уже не скажешь, несмотря на якобы написанные ими книжки, которые потомки и не вспомнят. И уже скоро будет ходить шуточка еще при живом Брежневе — похороним на «целине», засыплем «малой землей», и никаких тебе «возрождений».

— Хм, значит, третья книжка будет «Целиной» называться, — покрутил головой «Лаэ», — не знал про опус…

— Про него и сам «Ильич» не знает — авторский коллектив старательно за него пишет. «Вождь» где-то еще год будет в разуме, потом резко сдаст физически. Но это никакой роли не сыграет — в Политбюро коллегиальное руководство. Вот только два десятка посредственных по интеллекту старцев вряд ли заменят одного талантливого руководителя. Да и не играют они большой роли — все являются исполнителями требований партийной номенклатуры. А тем реформы не нужны, они и так достигли всего, что можно, и стремятся лишь упрочить свое положение, подмяв под себя государственный аппарат, и внеся соответствующую статью в конституцию. Тем не только сами сколотили гроб и в него залезли, но и страну на заклание обрекли. Ведь если нет поступательного развития, то любой социальный организм просто обречен, вопрос лишь во времени!

Павел вздохнул, откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Сейчас он вспомнил собственное прошлое, вернее ожидаемое будущее, когда до части партийцев дошло, куда они свалили СССР. Вот только поздно наступило прозрение, в трагические августовские дни 1991 года…

Глава 53

Дела минувшие

август 1991 года

— Макс, это не та опера, которую можно смотреть. Ручки трясутся, глазки бегают, и вид как у кастрированных пингвинов, тьфу! Катя, а ты что думаешь по поводу душещипательного обращения и бесконечной трансляции этого балета по телевизору.

— Ничего не выйдет — народ устал от бесконечной лжи, Борг. Хотя, я так думаю, это тоже очередной обман — то, что нам «меченый» подсовывает. Не знаю, но похоже на инсценировку. Ты не молчи, Макс — сердце мое чует, что в какую-то пакость нас втянуть хочешь?

— Уже втянул, завтра нам будет весело. А сейчас поедем на место, нужно подготовить встречу «гостям»!

Павел пожал плечами — за эти четыре года он привык, что товарищи называют его по прозвищу. Так случилось, что своих настоящих имен, как и адреса жительства, вместе с официальным местом работы, они не знали. Их всех связывало дело, которому они посвятили свою «вторую жизнь», о которой даже никто из окружавших их людей не догадывался. И на то была причина — узнай кто, что все они связаны между собой вереницей убийств, которые назывались «ликвидацией» или «зачисткой», то до суда бы и не дожили. Да и допроса бы не было под протокол — вытрясли бы все, включаю душу из истерзанной плоти, и на куски бы потом изрезали.

И это не шутка — в этом году бывали прецеденты, о которых Павла пару раз поставили в известность «кураторы».

— Ты на что намекаешь, Макс?

— Я не намекаю, Гирс, два часа назад я говорил с «Альфредом», и получил четкий и ясный приказ — готовить акцию, которая должна быть проведена завтра днем. Вот так то, — Макс поднялся со стула и выключил телевизор, по которому шел «наевшийся» до оскомины балет.

— «Мутный» этот гэбэшник, глазки свои отводит. Даже на мои титьки не смотрел, и глазами ни разу не насиловал, — неожиданно негромко произнесла Катя, которая два раза подстраховывала встречи, играя роль возлюбленной Никритина. Не будь женщины в группе, многие бы акции просто не удались — на том зачастую и ставился расчет.

— Я на это тоже обратил внимание, Катя, — Павел насупился — уже несколько раз он убеждался в том, что интуиция у молодой женщины действует безошибочно. И в таких случаях к ее словам следует относиться предельно серьезно. Все три прибалтийские страны уже объявили о восстановлении своей независимости, и с этим приходилось считаться сотрудникам местных отделов КГБ. И сомнения в их верности нарастали подобно снежному кому — предательство давно стало обыденным делом.

— Но мы будем действовать не на территории республики, а неподалеку от Ивангорода, на той стороне.

— Опа-на!

Казалось, что все трое дружно выдохнули воздух, удивленными взглядами уткнувшись в Павла. Он их хорошо понимал — с их документами, пусть и выданных «конторой», но «липовыми», риск «провала» на стороне РСФСР многократно возрастал. И любая проверка даже у обычного наряда милиции вызвала бы массу вопросов, что грозило очень нехорошими последствиями. Да, смертью неизбежной, что тут скрывать, и тем, кто их остановит, встанет на дороге, и им самим.

— Сколько «объектов»?

Заданный Гирсом вопрос был главным — одно дело «убрать» одного или двух, и совсем другое — группу. Павел тяжело вздохнул и взял черного цвета пачку болгарских сигарет, немыслимого сейчас дефицита. В любое другое время он бы не стал их брать, и отнюдь не потому, что сигареты были плохие. Нет, он в охотку курил «Родопи» или «Вегу», не говоря уже о коронных «БТ», но на пачке этих сигарет изображена буква «Ф», а именно эта литера была закреплена за их группой. И неважно как она расшифровывается «кураторами» — «Филин», «Факел», «Феликс» или «Феникс», этого и сам Павел не знал. Но одно название этих сигарет ему сейчас не нравилось — каково быть птицей, что каждый раз возрождается к новой жизни в пламени и клубах дыма. Нужно такое бессмертие?!

— Около двухсот человек…

— Сколько?!

Трое агентов спецгруппы «Ф» за секунду побледнели, ошеломленно переглянулись ошарашенными взглядами. Голос Кати явственно задрожал, когда она задала вопрос:

— Двести человек? Я тебя правильно поняла?!

— Да, две сотни, может чуть больше или меньше — прибудут в Нарву на пяти автобусах. Это члены «Кайтселийта», они привезут пограничные столбы, чтобы установить их на старой границе за Ивангородом.

— Охренеть! Это точно?

— Так и будет, Борг. Они приедут — сам видишь, какой момент в стране наступил, — Павел кивнул на выключенный телевизор. И закурил сигарету — на душе было тяжко, он никак не ожидал такого приказа.

— Это пахнет грандиозной провокацией, — тихо произнес Гирс, положив на стол кулаки. — При таком событии будут иностранные корреспонденты, это точно, даже гадать не нужно. Мы их там покрошим, и на западе начнется шумиха до небес…

— Они нас сами перебьют, нас всего четверо, а там две роты. Меня предупредили, что у них будет оружие, автоматы и пистолеты, возможно гранаты. И это не шпана, надевшая синюю униформу.

— Ну да, с начала семидесятых готовились — вначале ЭДС создали для сплочения, через эту структуру и вели агитацию, а сейчас все превратилось в «Союз обороны». Они имеют уже все структуры, подкрепляя свое управление государством, и думаю, добрая половина КГБ с милицией на их стороне, а в Таллинне, в отличие от Риги, ОМОНа нет.

— Зато есть мы, пусть нас всего четверо, — Гирс мотнул головой. — И передо мной дети тех, кто сжег живьем мою родную деревню на гдовщине. Их ведь эстонцы перебили, «кайтселийтовцы», из эсэсовских карательных батальонов. Так что история повторяется — теперь мой час отместку отдавать им. Что ж — у каждого свой выбор!

Улыбка на лице парня стала настолько жестокой, что Павел прикусил губу. Но Гирс прав в одном — они сами выбрали свою долю, как и их враги, и пусть все решит судьба…

Глава 54

Дела минувшие

август 1991 года

— Смотри, как они себя по-хозяйски ведут, Макс! Столбы свои ставят, границы устанавливают прежние!

— Ага, «исконные» эстонские земли — Ивангород, Изборск и православный Печерский монастырь, — Павел зло хохотнул, поглаживая приклад РПК-74. Они успели подготовить «встречу», как только смогли за короткий суточный срок. «Уазик» отогнали на грунтовку, по которой должны были совершить рывок до Луги. А там машину должны были оставить в условленном месте, заменят номера на армейские. И розыск, а он, неизбежно будет, сразу застопорится. На «копейке» доедут до Ленинграда уже спокойно — на этот случай на каждого имеются запасные документы.

Главное, исполнить «акцию», а вот с этим имелись определенные проблемы — и плевать, что «кайтселийтовцев» набралось слишком много. Полчаса назад, оставшаяся у рации Катя получила первый приказ из четырех цифр — «1408», и двух букв — «БЛ». Павел только выругался — им было запрещено стрелять на поражение, в, крайнем случае, бить исключительно по ногам, и то, только если начнется преследование. «Блядский» приказ, право слово, не оставлявший никакого двойного толкования!

— Я думаю, Гирс, что у ГКЧП просто нет железной решимости действительно взять власть над страной. Иначе бы в Москве ввели военное положение, а «Белый Дом» можно «зачистить» за несколько часов. Но этого не делают, а потому возникают одни лишь вопросы. Хотел бы я знать, что происходит на самом деле, а не бездумно выполнять непонятные приказы, идущие сверху, и которые все время изменяют!

— Янаев и Пуго с компанией время бездарно упустили, дерьмо номенклатурное, решимости никакой, — Гирс выругался сквозь зубы, — тут действовать надо, а они позволили народу сбежаться и баррикады строить. Ты сам подумай, Макс, тут все звенья одной цепи — «меченого», судя по всему, взяли под арест, и хотели взять власть. А для этого надо силу показать и решительность ее применения, а вот этого нет. «Прибалтов» еще можно напугать так, что обгадятся и притихнут, но смотри, что в Вильнюсе вышло?! Будто специально на сепаратистов работают!

— Я думаю, что на местах ГКЧП просто не поддержала партийная номенклатура, в этом все проволочки. Если мое предположение верное, тогда все объяснимо — ими двигает не решимость, а страх.

Павел тяжело вздохнул, посмотрел на голубое, без облачка небо, и достал из пачки сигареты — одну протянул Гирсу, другую взял себе. Машинально посмотрел на часы — минутная стрелка подходила к двенадцати, через одиннадцать минут нужно начинать, если не поступит очередной приказ. А делать этого не хотелось — он впервые стал с пронзительной ясностью осознавать, что дело, которому служил, обречено.

Покосился на Гирса, тот курил с окаменевшим лицом. В груди заныло — парень будет стрелять на поражение, а сакральные жертвы сейчас нужны только противникам. Это показал Вильнюс, сомнений не было, что в людей и военных стреляли сепаратисты, им было выгодно пролить кровь, и обвинить в этом исключительно власть. А хай в газетах, по телевидению и радио поднялся такой, что Горбачев сразу попятился и «сдал» армию. Так что сразу ясно стало, на чью мельницу «льет воду» самый натуральный самозванец, «новоявленный президент».

В том, что Гирс не будет стрелять на поражение, Павел понимал — тот никогда не ставил собственные желания выше дела. И не станет их всех доводить до цугундера — но какая-то толика сомнений все же оставалась…

— Парни, стойте — передали отбой, понимаете — я получила три ноля. И приказ немедленно отправляться в Москву. Мы должны прибыть туда к утру, и там получим указания на «точке»!

Павел хрипло вздохнул, отодвинул руку от пулемета. Посмотрел на Гирса, тот сидел побледневший, с застывшим взглядом — Никритин моментально понял, что тот мысленно простился с жизнью, к которой сейчас снова стал возвращаться. А это прямо говорило о том, что парень был готов стрелять на поражение, устроить бойню, убить многих и погибнуть самому. И в который раз мысленно проклял их поганое ремесло, которое прежде считал очень важным для сохранения СССР, ведь на недавнем референдуме три четверти жителей высказались за его сохранение…

— Макс — с броневика говорят своими словами, а не читают написанную кем-то речь по бумажке…

— Сам вижу, теперь понимаешь, во что мы могли вляпаться?!

Павел скривил губы, глядя на еще одного правителя, что пришел на смену «меченному». А ведь Ельцин Горбачева неизбежно сменит, пусть даже того поддержат во всех союзных республиках.

— Ага, понимаю. Капиталистическая революция свершилась, а мы новые охранные псы будущего самодержца. Партии кирдык, советской власти капец, а нас с тобой сдадут позже, принеся в ритуальную жертву. Смотри, как радостно орут, приветствуют новую жизнь. Дурачье верит в будущий капитализм с «человеческим» мурлом!

Гирс как всегда ерничал, шепча ему на ухо. Павел даже подумать не мог, что им прикажут сменить «амплуа», и стоять в огромной толпе народа, охраняя главу РСФСР. Он машинально отвел лицо от камеры, объектив которой направили прямо на него, и посмотрел на Ельцина. Тот продолжал читать текст, его окружали «комитетские» охранники. И тут заметил находящегося в их ногах танкиста. Парень, сидя в люке на башне явно плакал, прикрыв ладонями лицо. И Павел с пронзительной ясностью осознал, что это как раз и есть самое настоящее в этом насквозь фальшивом представлении, что «неизвестные» режиссеры поставили перед всей страной, как дурную сценку в цирковом балагане…

Глава 55

— Извините, Павел Иванович, но я никак не могу отделаться от ощущения, что вы гораздо старше, чем выглядите. Простите, но никакой вы не абитуриент, и не студент, даже не аспирант, вы вполне сформировавшийся ученый! А все непонятное меня интригует, как и эти ваши чудесные открытия, которые бесценны! Я был прав в своих предположениях, и вы это блестяще доказали, дорогой коллега!

От такой похвалы в иное время Павел бы зарделся маковым цветом — профессор был скуп на такие оценки. Сам он в той своей другой жизни был учеником Сергея Константиновича, защитил кандидатскую при его жизни, и позже докторскую диссертацию. А через два месяца его научный руководитель и друг, именно друг, несмотря на огромную разницу в возрасте, тихо ушел из жизни — война, прожитые годы и болезни взяли свое. Но сейчас до этого очень далеко, и он сможет использовать отпущенное время куда плодотворнее, тем более, что встреча состоялась на пять лет раньше намеченного в том времени срока.

— Я так, понимаю, что нет нужды расспрашивать вас о битве на Каталаунских полях и прочих моментах, о которых не нужно рассказывать человеку, владеющему отточенным научным инструментарием. Это пригодно для опроса студентов, но никак не вас. А потому я жду внятных объяснений сего необыкновенного случая — как в юном теле оказался ученый? И замечу сразу — в феноменальные дарования не поверю, там гениальность, а за вами долгие года практики, это сразу чувствуется.

Павел стойко выдержал взгляд, прекрасно осознавая, что настал «момент истины». Как он и рассчитывал, профессор оказался на вступительных экзаменах — по своему обыкновению сидел в стороне и слушал ответы абитуриентов — была у него такая причуда, вполне позволительная для маститого ученого, старого друга академика Павловского. Да и сам Сергей Константинович хотя и был вечным оппонентом, однако и ценителем Льва Гумилева, что сейчас работал в НИИ, при географическом факультете ЛГУ. Не давал «добить» сына Николая Гумилева и Анны Ахматовой, хотя не мог не понимать, что такое вредно и для собственного здоровья, и карьеры, особенно во времена всесильного Жданова.

Экзаменатором у него был «Ступа», пока еще доцент и кандидат, с рыбьим взглядом вечного недовольства. Прозвище дали ему студенты от поговорки «толочь в ступе воду». Если бы Никритин отвечал, так как принято, доцент бы его «обласкал» отличной оценкой, покровительственно изрек, что рад будет обучать сего даровитого юношу, и отпустил восвояси. Но билет попался такой, что напрямую соприкасался с будущей докторской диссертацией «ступы», и Павел выступил — словно его оппонент на защите. И начал говорить такое, что профессор моментально встрепенулся, подсел поближе и сам вступил с ним в дискуссию.

И началось, и завертелось на полчаса, не меньше. Лишь покашливание доцента, словно простывшего на морозе, прервало беседу на самом интересном месте. Действительно, нехорошо получилось — вступительные экзамены все же идут, абитуриенты билеты вытягивают, надеясь выловить самый «счастливый» из них. Оценку он получил от заведующего кафедрой, размашистую, и с такой же подписью. И тут же был увлечен чуть ли не силком в кабинет, где разговор продолжился и растянулся еще на пару часов. А теперь наступила развязка, к которой и стремился Павел.

— Сергей Константинович, представим на секунду, что ваше сознание сейчас перенеслось в ваше собственное тело, но на сорок четыре года раньше. На дворе 1934 год, и до начала Великой Отечественной войны остается всего, или целых — тут как посмотреть, семь лет.

Павел посмотрел на внезапно побледневшего профессора — взгляды встретились, словно отточенные клинки стальных шпаг. И отлетели с искрами — по крайней мере, так показалось Никритину. И он еще раз взглянул прямо в глаза, покачал головой. Профессор только достал платок из кармана, и вытер выступившие на лице капли пота — то ли от кабинетной духоты, несмотря на открытое окно, либо от волнения.

— У вас глаза старого человека, много чего повидавшего в жизни. И не раз убивавшего других — видел я не раз такие на фронте, — тихо раздались слова профессора, который поднялся со стула. Сергей Константинович подошел к двери, закрыл ее на ключ. Вернулся к столу, уселся — пододвинул к Павлу большую пепельницу.

— Курите, что же я, по вашему пальцу видно, что дымите сигаретами — чуть желтоватое пятно на нем, весьма характерное.

Никритин закурил, да и профессор задымил папиросой, в кабинете воцарилось молчание, но отнюдь не тягостное. И нарушено оно было после того, как окурки были потушены в хрустальной пепельнице.

— Сколько вам лет на самом деле?

— В день смерти шестьдесят два года было, только день рождения отпраздновал — начало мая на дворе было — 2023 года.

— Однако, — покрутил головой Сергей Константинович и тут же закурил папиросу. То, что он не отринул слова Павла, не рассмеялся в лицо, говорило о многом — все было воспринято крайне серьезно. Ни слова о сумасшедшем, о безумном, о том, что просто не может быть воспринято наукой.

— Теперь я понимаю, почему вы так заговорили на экзамене — хотели сразу привлечь мое внимание, — слова прозвучали не вопросительно, а утвердительно, констатируя факт как определенную реальность.

— Вам это удалось в полной мере, Павел Иванович. Но почему вы выбрали именно меня?

— Дело в том, что в той моей прожитой жизни, через пять лет я стал бы вашим аспирантом, а вы моим научным руководителем…

— Давайте об этом поговорим предметно, дорогой коллега. И о теме исследования, и о многом другом! Только коньяку выпьем, а то ум за разум заходит!

Глава 56

— Никто не знает, что я пишу стихи, никто. Кроме тебя, — Сергей Константинович тяжело поднялся со стула, подошел к открытому сейфу и достал оттуда обычную ученическую тетрадку. Вернулся, положил ее перед Павлом, и чуть не рухнул на стул, даже деревянные ножки заскрипели.

— Здесь все три стихотворения, ты мне привел семь. И знаешь, что интересно — строчки четвертого у меня здесь, — профессор прикоснулся ко лбу ладонью, — и на бумагу я их еще не помещал, а ты их знаешь. Теперь верю, что после моей смерти эту тетрадь передали тебе, согласно моей последней воле. Может, ты знаешь, какая она будет?

— Знаю, — глухо отозвался Павел, и открыл тетрадь на последней странице, — у вас нет детей, Сергей Константинович, а свою тетрадь вы завещали именно мне, написав вот здесь, в конце, что видели во мне не только ученика, но и сына. А я ваши стихи запомнил на всю жизнь — они чем-то созвучны моим собственным мыслям.

Павел потряс пачку «Таллинна» — сигареты закончились, высмолил все. В кабинете такая дымная завеса, хоть топор вешай, да и бутылка стояла пустая, только хмель не брал ни его, не профессора. Нервы, тут ничего не поделаешь, а у Сергея Константиновича еще огромный опыт с закалкой — бутылка превосходного коньяка на двоих это только для разминки.

— Ладно, ты слишком много знаешь потаенного, Павел, из того, что я бы мог доверить только самому близкому другу… или сыну. Удивил ты меня, сильно поразил, прямо в сердце. Сейчас…

Профессор наклонился над тумбочкой, и выложил на стол две пачки «Герцеговины Флор» — сигареты и папиросы. Потом извлек на свет еще одну бутылку коньяка, ловко ее откупорив.

— Между первой и второй промежуток небольшой, — пробормотал Сергей Константинович, разливая янтарную жидкость по стопкам. Они дружно выпили, и закурили. Нарушил молчание профессор:

— Почему ты открылся именно мне? Из-за нашего давнего знакомства, вернее, твоего со мною?

— Не только. Вы не выбросили партбилет, как другие, следуя всеобщему примеру — отчего вас затравили, и первым это стал делать «ступа» — он давно метил на ваше место, и, заняв его, показал себя истинным «демократом» — принялся давить всех оппонентов. Впрочем, ваши проблемы начались гораздо раньше, с лета 1985 года.

— Твои.

— Что «твои»? Мои проблемы?

— Переходи на «ты», так будет легче общаться, коллега. Странное ощущение — вижу перед собой облик парня, а говорю с ровесником. Так будет проще, когда мы с тобой наедине.

— Хорошо, Сергей Константинович…

— Можно без отчества, мы ведь ровесники. Ты такой же профессор, как и я, к чему условности. Эта тетрадка их просто стерла — так что привыкай. Мы с тобой на одной стороне. Про «лихие девяностые» ты рассказал, а что случилось с началом этой самой «перестройки», когда у меня проблемы начались по твоим словам.

— Григория Васильевича вывели из состава Политбюро — в нем Горбачев видел опасного претендента на пост генсека. Сфабриковали и пустили в оборот откровенную клевету.

— Так, теперь понятно, — профессор, даже если было у него легкое опьянение, протрезвел моментально, даже правый глаз прищурился, что происходило в чрезвычайно редких случаях. — И «ступа» решил воспользоваться удобным моментом и «подсидеть». Ведь так?! Он к этому времени докторскую защитил и профессором стал?!

— Так точно, — кивнул Павел, — еще в последний год правления Брежнева. Доносы на тебя писал, только им тогда хода не дали.

— Этим не удивишь, обычное средство в нашем террариуме, среди ППС, — совершенно равнодушно пожал плечами профессор, и закурил папиросу. Твердой рукой налил себе полную стопку, а вот Павлу плеснул половинку, негромко произнеся.

— Тело у тебя молодое, к алкоголю не тренированное. Нужно понемногу, а то что-то я не сообразил сразу.

— Так и я тоже, состояние как во времена «оно», когда за этим же столом мы выпивали не раз и не два. За диссертацией, когда работали….

— Это я сразу заметил, что с моим кабинетом ты хорошо знаком. Такие вещи чувствуешь моментально. Я все же в войну в особом отделе служил, не наивный юноша. А ты в «конторе» — выходит, и тут мы с тобой коллеги. Ты Брежневу писал — тебя ищут, это ясно. А в обком?

— Тоже написал — я ведь Романова знаю лично, ты познакомил нас на свое семидесятилетие. Как раз перед отставкой Григория Васильевича — все его начали сторониться.

— Так-так, — профессор задумался, постукивая пальцами по столу. Павел же поднялся со стула и походил по кабинету, разминая затекшие ноги. Странное ощущение снова оказаться в привычном для себя мире, да еще с человеком, которого он искренне любил и уважал. А теперь еще в новом для себя качестве в их отношениях.

— Хорошо. Завтра я позвоню Григорию Васильевичу и вечером с ним побеседую наедине. Мы любим порой по парку прогуливаться, — красноречивый взгляд профессора говорил о том, что 1-го секретаря ленинградского обкома могли банально подслушивать. Думаю, вам двоим следует переговорить тет-а-тет. Видишь ли, если тебя найдут сотрудники КГБ, то это одно, а если он, то совсем другое выйдет. Да и сам ты в курс раскладов войдешь. Да, ты зачем оружие с собой носишь? Не выгибай брови — у тебя пистолет в подмышечной кобуре, хотя ты его в портфель свой и спрятал.

— А ты думаешь, что в КГБ нет предателей?! Или хуже того — с источниками информации могут поступить в соответствие с правилом — так не доставайся ты никому!

— Хм, удивительно правильный взгляд на вещи. У тебя сочинение послезавтра будет?

— Да, пойду писать опус в аудиторию, я ведь абитуриент. Проблем не будет — я ведь по твоему примеру стал исторические романы писать. Здесь много такого, что на трилогию хватит, — Павел положил на стол портфель и стал доставать стопки напечатанных Эльзой фотографий, поисковый дневник и несколько тетрадок.

— Почитай — думаю, тебе будет очень интересно. И ночью спать не будешь, и утром сна не встретишь!

— Что это?!

— Мы нашли в нарвских подземельях скелет майора Розена, знаменные полотнища, ключи от города и легендарную казну Шлиппенбаха. Ту самую, в существовании которой у тебя никогда не было сомнений.

— Не может быть?! Ты не шутишь?!

— Еще как может быть, какие тут шутки. А это тебе самое наглядное свидетельство!

Павел достал сверток и развернул его — он выбрал самое сохранившееся полотнище. Развернул на столе и посмотрел на побледневшего профессора, который прикоснулся задрожавшими пальцами к вышитому золотыми нитями королевскому льву…

Глава 57

— Дождливая погода, товарищ, — Павел протянул спички немцу — лейтенант был в штатском, и, судя по тому, как он выглядел, Павел сразу понял, что в Берлине к его посланию отнеслись не просто серьезно. «Дойч» пришел на место встречи точно в срок, обычная питерская погода сыграла на руку — нигде не было видно «наблюдателей», не стояли машины, кроме синих «жигулей», но вот там, весьма вероятно, сидел тот, кого отправили к нему на встречу. Дерзко и неразумно, хотя кто знает этих немцев.

— Спасибо, товарищ, вы помогли, — получив обратно спичечный коробок, он услышал тихий шепот немца. — Идите прямо, через триста метров с вами встретится тот, кто скажет пароль.

Павел не стал кивать в ответ — зачем? Встретились случайно два человека, один другому дал «огонька», какие тут могут быть подозрения. Хотя за «союзниками» КГБ следило, но больше выборочно, не за простыми же офицерами строителями ННА ГДР.

Никритин пошел дальше по узенькой улочке, тротуары с деревьями, старые дома. Шел и курил в руку — капли дождя могли загасить сигарету. И прекрасно понимал, что не вызывает подозрения — походил на школьника, которых в «северной столице» сотни тысяч.

— Вы не находите, что будущее имеет начало в прошлом, — пароль дурацкий, но и отзыв такой же, и Павел тут же ответил, зная что подошедший посланец из «штази» стоит за спиной.

— Главное с дуба не упасть!

— Не рухнуть, если только сами сук не подпилите.

— Тогда не будем стараться это делать, — Павел повернулся, и сразу наткнулся на пронзительный взгляд немца, хорошо говорившего по-русски, с легким акцентом. Лет пятидесяти, легкая седина на висках, волевое лицо, от которого шла уверенность и властность — такие типажи женщинам особенно нравятся. И до боли знакомое — Павел даже себя зауважал — ведь если к нему на встречу отправился такой персонаж лично, то его акции в ГДР выросли на тысячи пунктов, исходя из биржевых котировок.

— Вы на меня так странно смотрите, товарищ.

— Мне знакомо ваше лицо. И я не думаю, что ошибся.

— Не думаю — мы с вами не встречались прежде — у меня хорошая память, — легкая усмешка на губах немца появилась на секунду, и Павлу этого хватило для идентификации «объекта». — Позвольте вам задать два вопроса. Вы знаете, что такое трубка Пито и где она находится?

— Конечно, знаю, на любом самолете, — в глазах немца проскользнуло нескрываемое удивление.

— У вас ведь есть брат кинорежиссер, и это так?!

— Вы угадали, товарищ.

— Я не гадал, я это знаю — он носит бороду, усы и очки?! Не отвечайте, мне этого не нужно — вы окончили Московский авиационный институт, до того учились в школе Коминтерна, где прошли подготовку к нелегальной работе, а вашу жену зовут Эмми, — Павел видел, что лицо немца окаменело, и рассмеялся. — Я читал ваши мемуары, которые вы напишите через двадцать лет в тюремной камере. Вы Маркус Вольф, глава внешней разведки «штази», «человек без лица», как называют вас в Западной Германии. Надеюсь, вы задержали Штиллера и других предателей?

— Последний вопрос не уместен, товарищ, ведь иначе меня здесь бы не было. Взяли всех, и даже больше.

— Хорошо, Маркус, меня зовут Пауль, — Павел протянул руку, и немец крепко пожал ее. — Надеюсь, ваши люди страхуют? Я вижу только машину и двух девушек, у них энергичные лица, но мало косметики. А у того старика нет зонтика, а старые петербуржцы в любую погоду выходят с ними на улицу — а так от настоящего жителя не отличишь.

— Учту на будущее, Пауль. Я уже понял, откуда у вас такая информация. Сколько вам лет на самом деле?

— На семь лет старше вас, Маркус. Мы сейчас можем выглядеть как сын с отцом, да и внешне немного похожи. Так что можем идти спокойно, поболтаем немного, ваши люди могут вести дальнее прикрытие. Если что, можно поставить «конверт». Надеюсь, они не с местной оперативной базы, которую вам помогло создать КГБ?

— Хм, я уже не буду удивляться ничему, Пауль. Нет, это мои люди, я прекрасно понимаю, что наш «местный персонал» не стоило привлекать к этому делу. Вы правильно выбрали Фридриха — он служит осведомителем именно в моем управлении.

— Я так и думал — армейский мундир хорошее прикрытие. И взгляд у него «секторный» — зачем такой ставить строителю, пусть и военному?!

— Уже ничему не удивляюсь, Пауль. Простите, у меня к вам масса вопросов, сами понимаете, я не мог не доложить Эрику Мильке о такой информации. Тут есть лавочки неподалеку, и мы можем там поговорить предметно. Или в автомобиле, если вам будет там удобно.

— Второе, Маркус — в машине можно курить, а на лавочке сын в присутствии отца это сделать может, только если они распивают бутылочку. Вот это удивления не вызовет. Менталитет таков, ничего не поделаешь.

— О да, с годами ничего не меняется, — рассмеялся немец, — я сам так не раз выпивал с друзьями. Так что пойдемте, там за углом ждет машина. И мы можем спокойно говорить.

— Надеюсь, у вас нет желания меня схватить и тайно вывезти в ГДР? Не поверю, если вы станете отрицать это, — Павел посмотрел на Вольфа, который только усмехнулся в ответ. И негромко сказал:

— Такое предложение возникло у Мильке, но от него сразу отказались. Просто к нам поступила информация, что КГБ разыскивает некоего «ясновидца». Потому я и поторопился выехать, чтобы успеть переговорить с вами. Смею заверить — вас ищут упорно, привлекая немалые силы. И найдут обязательно, какой бы не была превосходной ваша подготовка. Но приложу все силы вывезти вас, если вы сами того захотите.

— Не стоит, я сам ищу встречи с одним из членов Политбюро. И давайте так, генерал — я отвечу на все ваши вопросы, а вы выполните две маленьких просьбы. По рукам, Маркус?!

— По рукам, Пауль, — и они обменялись крепким рукопожатием…

Глава 58

— Доброго дня, Павел Иванович, рад с вами познакомиться.

— И вам не хворать, Григорий Васильевич, — Павел протянул ладонь 1-му секретарю Ленинградского обкома — они обменялись крепким рукопожатием. Взгляды встретились, но игра в «гляделки» продолжалась недолго. Романов только усмехнулся, и присел за стол, показав Никритину на стоящий напротив стул.

— Присаживайтесь, Павел Иванович, — взгляд у Григория Васильевича стал немного растерянным, — разговор у нас долгим выйдет. Я представлял вас несколько другим, а встретился с молодым человеком, которого всерьез принять трудно. Пока в ваши глаза не взглянул — они пожилого человека, старше меня по возрасту. Да вы курите, дражайший Сергей Константинович предоставил свой кабинет в наше полное пользование.

Павел чваниться не стал, уселся за стол и положил перед собой пачку «Таллинна», закурил сигарету.

— Коньяку?

— Не откажусь, Григорий Васильевич, насиделся в аудитории, карябая сочинение. Не думал, что на старости лет самому придется снова в университет поступать и учиться, хотя за сорок лет занимался обучением других. Но раз выпал шанс начать вторую жизнь, то и отношение ко времени становится совсем иным. Перестаешь его попусту транжирить, начинаешь поневоле ценить отпущенную небесами каждую секунду.

— Вы верите в бога?

— Любой человек в него верит, особенно те, кто под смертью не раз ходил. Или вы скажите, что на фронте вам не было страшно и вы не молились всевышнему? Не поверю ведь, Григорий Васильевич. Да и без божьего промысла со мной такого бы не случилось — видимо на небесах решили отыграть ситуацию, и отвести мир от опасной грани, за которой следует попадание в глубокую жо… Пропасть, можно и так сказать…

— Понимаю вас, — Романов уже извлек из профессорских запасов бутылку «Дойны» — этот выдержанный молдавский коньяк Сергей Константинович предпочитал другим, хотя цена на него «кусалась». А вот блюдечко с нарезанным лимоном было свидетельством того, что подготовительные мероприятия провели заранее. На дворе август, до сбора урожая в Грузии еще ждать и ждать — а в продаже в магазинах Павел лимоны не видел. Так что вывод напрашивался само собой.

— За ваше здоровье.

— И вам не хворать, — Павел опрокинул стопку, закусил долькой лимона — кислинка была приятной. Закурил, посмотрел на Романова, который снова принялся изучать его взглядом.

— Мой начальник охраны сказал, что у вас с собой оружие, пистолет в подмышечной кобуре. Вы чего-то боитесь?

— Вообще-то у меня целый арсенал, Григорий Васильевич. Два пистолета, граната, ножи, — Павел поддернул рукав пиджака и рубашки, показав рукоять стилета, расстегнул пиджак. — И не боюсь, а опасаюсь попасть живым в руки заокеанских оппонентов.

— Вас ведь могут арестовать, Павел Иванович, какой-нибудь милиционер попадется дотошный, и…

— У меня удостоверения КПК и КГБ, сам себе сделал «липовые» по старой памяти. Ничего сложного, их внимательно при проверке документов милиция не рассматривает, сама обложка пугает.

— Да, вы с какой-то легкостью переходите статьи Уголовного Кодекса, — усмехнулся Романов, и снова его взгляд стал задумчивым.

— Так учили этому кропотливо. А жизнь хорошо рассматривать только через две вещи — бокал хорошего вина и прицел автомата Калашникова, — Павел усмехнулся, на щеках под кожей желваки заходили.

— Лучше самому целится, чем быть на мушке у кого-то, Григорий Васильевич. Свинец не лекарство, от передозировки преждевременно умереть можно. А насчет оружия скажу одно — если бы не оно, и умение им воспользоваться, меня бы здесь уже убили. Но я успел раньше…

— Это было бы очень плохо, Павел Иванович. А вот то, что у вас философский взгляд на вещи, это хорошо. Но сами понимаете, что такая ситуация недопустима — вас необходимо охранять…

— Вы разве видели певчего соловья в клетке, Григорий Васильевич?! И не важно, золотые там прутья, или стальные. А жизнь…

Павел усмехнулся, разлил по стопкам коньяк. После разговора с Вольфом он уже не боялся за «Лаэ» и Эльзу — их никто пальцем не тронет, пылинки сдувать будут.

— Я всегда был готов умереть в любую минуту. Как и убивать… Смерть и жизнь всегда в одной упряжке. Угрожать мне, шантажировать — бесполезно. А мертвые на вопросы не отвечают. Тем более, оказавшись в такой ситуации мне врать будет легко — проверить ведь нельзя, только поверить или нет «ясновидцу», который уже предсказал очень многое, включая одну странную смерть члена Политбюро.

— Вы не сказали его фамилию…

— А зачем мне ее было указывать? Предприняли меры, а Кулаков был не на своем месте. К тому же вскрылась «дорожка», по которой «уважаемые партнеры» из Вашингтона хотели провести в Политбюро на освободившуюся вакансию своего человека. Так поступят со многими, включая вас — но гораздо позже и без смертоубийства. Да и зачем прибегать к последнему средству? У капитализма свои законы — как скажет через пятнадцать лет один российский олигарх — «нет необходимости покупать завод, гораздо проще купить его директора с потрохами»!

— Вот об этом я и хотел с вами поговорить, Павел Иванович.

— Задавайте вопросы, Григорий Васильевич, скрывать от вас ничего не буду. Но предупреждаю заранее — питье будет очень горьким…

Глава 59

— Это какой-то…

Сидящий напротив Павла дородный мужчина в штатском вычурно выругался, поминая все и вся. Генерал-полковник КГБ Цвигун присоединился к спонтанно начавшейся пьянке в самом начале, как раз перед третьей стопкой. Никритин прекрасно понимал, что секретарь обкома, сразу после разговора с профессором немедленно оповестил Москву, и оттуда немедленно выехала в Ленинград группа «товарищей».

— Согласен с вами, Семен Кузьмич, — негромко произнес Романов — тот сохранял спокойствие, только щека задергалась. Павел хорошо понимал их — они прошли войну, были идейными коммунистами, и тут в одночасье оказалось, что окружавшие товарищи совсем не «товарищи». Через двенадцать лет КПСС вообще запретят «вырожденцы» из рядов партийной номенклатуры, которых окажется неимоверно много. От самой коммунистической идеи, и всевозможных способов ее воплощения в жизнь, люди будут отплевываться — идейных защитников останется ничтожно мало.

— А что вы хотите от людей?! Они хотят жить нормально, получать за труд достойные деньги, иметь возможность купить не просто все необходимое, но и то, что по сердцу придется, а не давится в очередях за бутылкой водки, пачкой сигарет или куском мыла. И все это безобразие устроила сама же партия, вернее, ее правящая номенклатура, которая решила обогатиться за счет всей страны, и народное достояние обратить в частную собственность. Видели бы вы, с каким наслаждением эти господа выбрасывали партийные билеты, но оставаясь при сытой кормушке.

Павел усмехнулся, он с трудом удерживался от нервного смеха. Ему с отчетливой пронзительностью стало ясно, что изменить ничего не удастся — система обречена. Реформировать ее практически невозможно, это как очистить бочку с протухшей рыбой и тут же сделать в ней новый засол — вся селедка сразу окажется с «душком».

— Да в бой шли, просили считать себя коммунистами! А тут такое, что поверить в это никак нельзя.

— Так и не верьте, Семен Кузьмич. Вы этого все равно не увидите, а вот Григорий Васильевич поживет в буржуазной России долго, и все время будет отплевываться — капитализм свою истинную сущность сразу же покажет. И устроят его реставрацию высокопоставленные партийцы — первые президенты СССР и России, Горбачев и Ельцин. Хотя нет — уже исподволь идут перемены — копните «Елисеевский гастроном», много чего интересного уже сейчас вылезет, такое, что закачаешься. А иначе просто быть не может — раз есть блага, количество которых ограничено, следует их распределять правильно, и получать за это неплохие деньги.

— «Елисеевский», — встрепенулся Цвигун, — а что с ним не так?!

— А все не так, — ухмыльнулся Павел, — при генсеке Андропове все завертится, директора расстреляют, товарищей из МГК «попросят» уйти в отставку. Потом «хлопковое дело» начнется — Рашидов застрелится, а вместе с ним масса руководителей помельче рангом. Вот это я видел собственными глазами, когда из земли выкопали три молочные фляги набитые пачками купюр в червонец и «четвертной». Молодой тогда был — охренел, когда узнал, что за двадцать тысяч можно купить награждение орденом Ленина за «доблестный труд хлопкороба». Так что сейчас к партии прилипают как к кормушке, как клопы присасываются — вот и наступит полное и окончательное вырождение через тринадцать лет. Все происходит согласно законам Дарвина, ничего нет удивительного…

— Да как ты смеешь о таком говорить, щенок!

Видимо, рассказ произвел на Цвигуна самое гнетущее впечатление, а принятый коньяк в сочетании с юным обликом Никритина сыграл роль дополнительного раздражителя. Нервишки бы подлечить генералу, тем более на такой хлопотной должности, вот только начальственного хамства в той жизни Павел никому не спускал, и в этой не собирался.

— Да все согласно правилу — я начальник, ты дурак, ты начальник, я дурак, — тихо произнес Павел. — Наглядный пример квази-коллективистской психологии, который внедряют в массы под лозунгами — «ты, что умнее всех быть хочешь»! Это и погубило СССР — когда возникла острая нужда в новых технологиях, на которые перешли страны НАТО, у нас всем управляли тупые партийные чинуши, зато верные «генеральной линии». И настолько ей преданные, что «линия» кривой давно стала.

От слов Никритина наступила зловещая тишина. А тот как ни в чем не бывало, совершенно спокойно продолжил говорить дальше:

— Какие уж тут персональные компьютеры и мобильные телефоны — даже стиральные машины толком производить не смогли. Никогда не изменяется власть в России, ничто ее не учит — хамоватое необразованное быдло, дорвавшееся до управления огромной страной с последующим ее ограблением. И возомнившее себя истиной в последней инстанции. А теперь по поводу «щенка», генерал, скажу тебе следующее начистоту…

Павел скинул с плеч пиджак и стал выкладывать на стол свой арсенал — за ТТ последовали стилеты и «лимонка». Вытащил из портфеля пистолет Стечкина, рядом положил глушитель.

— Если бы ты сам, и твои коллеги, служили как должно, и не относились к подчиненным как скоту, количество предателей резко поубавилось. Вы не нашли Полякову четыреста долларов для лечения ребенка, хотя огромные деньги тратятся на «поддержку» компартий, где засела масса бездельников, прохвостов и вообще агентов ЦРУ. Нет у вас к людям искреннего уважения, вы давно себя возомнили небожителями и вершителями судеб, непогрешимой истиной в последней инстанции. Я это и в лицо Брежневу скажу, и всему Политбюро — именно вы и погубили Советский Союз, а вместе с ним сотни миллионов людей обрекли на нищету. А ведь эти люди надеялись на вас, а вы их предали!

Глава 60

Павел чуть ли не смеялся — его попытались вывести на эмоции дешевым приемом, как пацана. Но ситуация сложилась как раз такая, что нужно показать чувства — оскорбление, плюс семнадцать лет и доза коньяка должны вывести из себя любого парня. Он это и продемонстрировал, и, раскладывая арсенал на столе, успел заметить не только пристальный взгляд Цвигуна, но и то бешенство, которое в генерале клокотало. Еще бы — ответное оскорбление оказалось для него куда как более жутким, потому Никритин проявил юношескую запальчивость — горькое лекарство лучше «запивать». Зато по следующим словам станет ясно, какая участь ему уготована.

— Ты где это взял спецоружие?!

Цвигун поднял АПБ, затем пододвинул к себе стилеты, «лимонку» и ТТ. На красные «корочки» взглянул мельком, моментально опознав «липу» — профессионал, ничего тут не скажешь.

— Ты говори, не молчи. Языком болтать, «ясновидением» заниматься большого ума не надо, соплив еще. Тут ты лет на пятнадцать тюрьмы выложил, так что лучше отвечать.

— В тайнике КГБ, о котором знал по прежней работе. Только не думал, что он используется сейчас. Да, кстати, стал невольным свидетелем интересного зрелища, как два офицера из УКГБ Эстонской ССР вечером 8 мая в Нарве убили двух милиционеров. Причем проломили им головы крестами и увезли, чтобы инсценировать убийство в совсем ином месте.

— Ты опознал их? Почему сразу не сообщил?

По выражению лица генерала стало ясно, что тот таких подробностей не знает, хотя об убийстве ему явно доложили. И этих слов Павлу хватило за глаза, теперь он знал, какая участь его ожидает.

«Списали меня, суки, в утиль, совсем не считаются с моим мнением, временщики. Все по схеме, ума не нужно — надавить психологически, пригрозить карами, потом если нужно, взять в заложники родных, и пой канарейка в клетке. За десять часов пробили все данные, вот только до Эльзы вам уже не дотянутся, руки коротки!»

— Потому и не сообщил, что у вас большие «протечки», раз на меня уже иные господа вышли. И уже поспособствовали кое в чем…

— Кто вышел, говори?! Ты кому информацию «сливать» стал, мальчишка?! И где твоя девка, куда она делась?! Что смотришь исподлобья, гаденыш — провести нас вздумал?!

— А чего ты так сбесился?! Уши холодными стали?!

Теперь скрывать свое отношение к действительности не было резона. Павел опустил руку и спустя секунду положил на стол левую руку — «лимонка» была зажата в кулаке, а чеку из нее он выдернул. Щелкнул зажигалкой и прикурил сигарету. Негромко произнес:

— Григорий Васильевич, вам лучше выйти из кабинета — как видите, разговор не состоялся. Помочь Политбюро я ничем больше не смогу — КГБ решило меня взять в оборот и вытрясти душу. Вы сами слышали неприкрытые угрозы генерала — все точки расставлены, и переговоры пора прекращать. Просто Семен Кузьмич не понял одного — я не мальчишка, а смерти давно не боюсь. Да, кстати, меня можно еще по 102-й статье под расстрел подвести, генерал. Совсем недавно убил троих граждан, незаконопослушных рецидивистов, что жаждали умертвить меня и изнасиловать мою жену, которую их превосходительство презрительно девкой назвало. Потом ее хотели удушить и груди отрезать. Одному прострелил голову, двух зарезал — зато выяснил, что прежние навыки не забыл.

Павел посмотрел на Цвигуна — тот начал понимать, что «расклад» совсем не тот вышел, который ему представлялся. Но это и понятно — в теорию «переселения душ» чекист не поверил, как любой здравомыслящий оперативник на его месте, а потому решил не кропотливо разбираться, что к чему, а пошел к цели напролом.

— Тела не предъявлю — в таких случаях трупы прячут. Предупреждаю дальнейшие вопросы, генерал — я прошел полный курс спецподготовки, и могу назвать «учреждения», где занимались по курсу «Т», прозвища инструкторов. В своем времени я все же был командиром спецгруппы, на счету которой два десятка успешных акций.

Через пару секунд оружие от Цвигуна перекочевало на другую сторону стола, а сам генерал получил болезненный тычок, и пропустил удар в плечо, от которого вместе со стулом свалился на пол.

— Это вашему превосходительству за гаденыша! Да, недаром Владимир Ильич Ленин о комчванстве в работах указывал. Мне стыдно за вас, Семен Кузьмич — и поведение у вас высокомерное, и хватку потеряли. Вы ведь за столом сидели не с диссидентом, что по «пятому» ведомству Бобкова проходит, а с профессиональным террористом, «чистильщиком», который к «старым» мозгам получил вторую молодость. Да, кстати, это коронный удар «седого», он редко кого ему обучает в Бал… ну это неважно где, главное, что этот прием много раз меня спасал.

— Да что уж там, на пенсию пора, своего не признал. То-то взгляд мне странно знакомым показался, — голос Цвигуна совершенно изменился, генерал сам поднялся, потирая плечо. Зато теперь посмотрел с нескрываемым уважением, протянул руку со словами:

— Сам виноват, не с диссидентом встретился. Убить ведь мог, я даже не ожидал, что так рванешь.

— Хотел бы убить, убил бы — но зачем? Мы ведь не мальчишки с тобой, «разменяли» седьмой десяток, но я на год постарше. Ты генерал, я вернулся к мирной жизни при капитализме, стал профессором, кафедрой руководил.

— Семен Кузьмич, поверьте, но это так и обстоит. Знает сей «юноша» столько, что заведующий кафедрой готов его хоть сейчас преподавателем взять, — негромко произнес Романов, он совершенно спокойно наблюдал за ходом событий, казалось, что его немало забавляло происходящее.

— За Эльзу прости — сам понимать должен, что на «горло» брал. Нет, ну каков умелец, — Семен Кузьмич потер плечо и негромко попросил. — Ты чеку обратно вставь, мало ли что. И арсенал свой можешь забрать, на хрена он мне. Потом сдашь по описи, если не потребуется. И быть тебе генералом, как только новую биографию сделаем — такими кадрами нельзя разбрасываться. Ведь «просчитал» меня?

— Да понял, что проверку устроили, иначе бы охрана давно уже в кабинет вломилась…

Глава 61

— В магазинах все по карточкам, на полках шаром покати. А в газетах чуть ли не каждый день публикуют фотографии огромных куч испорченной колбасы. Как вы думаете, какова была реакция озлобленного такой «перестройкой» народа?!

— И гадать нечего — саботаж! За такие вещи к стенке ставить надо! Чтоб другим неповадно было!

Павел посмотрел на Цвигуна — в том клокотало бешенство. А вот Романов сидел совершенно спокойно, только хмурился. Они сидели за столиком, вагон чуть покачивался, грохоча на рельсах. И пили чай из стаканов в мельхиоровых подстаканниках — к коньяку никто не притрагивался, не до него было, да и не брал алкоголь.

— Кого ставить, Семен Кузьмич? Это же партийная номенклатура! Причем подобные вещи шли повсеместно, везде и с завидной регулярностью, чтобы народную ненависть обратить не против правящих товарищей, каждый день расписывающихся в собственной никчемности, а на саму систему того социализма, который во всех газетах во всеуслышание именовали «казарменным», и даже хлеще — «людоедским»!

Павел закурил сигарету, обвел взглядом роскошный по советским меркам «люкс». На большом диване сидели Романов и Цвигун, он напротив них на маленьком диванчике. Весь угол занимал большой шкаф для вещей, рядом с которым находилась дверь в персональную уборную. На полу ковер, на окне фирменная занавеска — все убранство строго выдержано в темно-алых тонах, как и сам вагон внутри и снаружи. Да оно и понятно, ведь они ехали на знаменитой «Красной стреле», причем в вагоне «люкс», где имелось всего четыре купе на восемь человек.

Сейчас «пассажиров» ехало всего трое — каждый занимал свой номер, а четвертый был занят отдыхающей сменой охраны. Крепкие парни заняли оба тамбура, и весьма вероятно находились и в соседнем вагоне. Две миловидные проводницы, из «доверенных», тут и гадать не приходилось, по звонку приходили моментально, приносили чай. А до этого накормили поздним ужином — из всяческих разносолов, которых даже в эстонских магазинах не встретишь днем с огнем, как говорится.

— Вот так заканчивалась, не к ночи будь упомянутая, «перестройка», начатая с благими намерениями…

— Всем известно, куда вымощена дорога из этих самых «благих намерений», — усмехнулся 1-й секретарь ленинградского обкома, меланхолично помешивая ложечкой в стакане, хотя сахар там давно растворился.

— А иначе никак, система прогнила. И это не первый раз, — Павел скривил губы. — В начале двадцатых годов «примазавшихся» выперли, потом после НЭПа, когда масса партийцев сплелась с мелкими буржуями, и почувствовала себя настоящими феодальными князьками. Последних придавили в тридцать седьмом году. Хотя масса невинного народа под «раздачу» попала во времена «ежовщины». После войны, сами понимаете, дела уже фабриковать стали, имею в виду Вознесенского и Кузнецова…

— Павел Иванович, лучше сего вопроса не касаться — там много чего такого осталось… непонятного, скажем так.

— А чего непонятного то — если нет многопартийности, то в единственной правящей партии начинается внутренняя грызня. Борьба за единоличную власть всегда будет, как не прикрывай ее принципами коллегиальности. А поведение вождей тут как у кукушонка в гнезде, который всех остальных птенцов выталкивает наружу. Примеров масса — в союзе с Зиновьевым и Каменевым, Сталин покончил с Троцким. И привлек на свою сторону Бухарина, чтобы со «сладкой парочкой», что в октябре семнадцатого выдала Керенскому план большевицкого переворота, покончить. А затем «зачистил» вместе с Николаем Ивановичем всех «бухаринцев», не хрен им под ногами путаться, — Павел посмотрел на окаменевшие лица собеседников и продолжил говорить в той же язвительной манере:

— Хрущев делал также, «копая» под Сталина. С помощью Аббакумова расправился с «ленинградцами», причем Жданов как нельзя вовремя, кстати, помер, и опять же — при странных обстоятельствах. Как и сам Иосиф Виссарионович, которого отравили убойной дозой яда иностранного происхождения — уж больно вождь мешал партийным товарищам, что монополизировали власть. И очень не хотели над собою контроля, а тем более очередной «чистки», видимо имелись на то причины…

Романов и Цвигун переглянулись — да оно и понятно, в друзьях они никогда не числились у историков, а тут стали невольными участниками самой натуральной крамолы. Но сейчас они уже были связаны общими тайнами, а тут уже никуда не денешься. И чем больше будет круг вовлеченных в нее, тем лучше — как от камня, брошенного в пруд с затхлой водой, всегда разойдутся круги в разные стороны.

— Дальше все просто. В союзе с Маленковым и Булганиным убрали «английского шпиона» Берию. Что подобно таким же шпионам и негодяям Ягоде и Ежову тайком пробрался в органы, будто не были они все поставлены на этот пост ЦК, — Павел усмехнулся, глядя в глаза Цвигуна, и продолжил говорить дальше, смакуя каждое слово:

— Никита Сергеевич в союзе с Жуковым убрал всю «четверку» сталинцев и «примкнувшего» к ним Шепилова, а дальше задвинул самого маршала — ведь победитель должен остаться один на сияющем олимпе. А потом все снова произошло по «накатанной дорожке» — товарища Хрущева, который, кстати совсем не «товарищ», если хорошо копнуть его биографию и под другим углом взглянуть на деятельность…

— Не будем о том, — негромко произнес Цвигун, — уже ночь давно и пора вам отдохнуть, Павел Иванович. Вечером на даче в Завидово с вами будет беседовать Леонид Ильич…

Глава 62

— Я вас иным представлял, Павел Иванович, — Брежнев внимательно посмотрел на Никритина, глаза буквально впились из-под разросшихся «кустистых» оценивающим взглядом. Затем генсек спросил надтреснутым голосом, в котором послышалась тоскливая усталость:

— Значит, умру я десятого ноября восемьдесят второго года, и на потеху еще уронят гроб в могилу?!

— Так оно и будет, Леонид Ильич, — пожал плечами Павел, — мне незачем давать вам искаженную картину. Да вы и сами сейчас знаете анекдоты, которые ходят про вас в народе. Добавится еще десяток, а потом вас просто забудут. Не то, что школьники, студенты через сорок лет припомнить не смогут ваше имя. Только те, кто жил при вашем правлении будут вздыхать об эпохе «застоя», как о благостном времени, в сравнении с «перестройкой» и последовавшей за ней распадом СССР с «лихими девяностыми».

— Знаю, ты писал мне о том. А когда ты умрешь?

— В мае 2023 года, в Иркутске как раз выпал снег. Но это было в том времени, в этом я могу умереть в любой момент — пристрелят, отравят, в камере сгноят. Решать вам мою судьбу, Леонид Ильич — сочтете меня опасным свидетелем, так умру быстро, и даже лапками не подергаю.

— Шутник, — хохотнул старик, но моментально стал серьезным. — Если бы я заметил, что ты врешь, и выгоду себе ищешь, то прожил бы ты не долго. Однако говоришь правду, за нее голову положишь. Не враг ты, не враг, враги они другие, всегда друзьями казаться хотят. Когда я развалиной совсем стану? Мне важно знать ответ!

— С пяти букв «О», — усмехнулся Павел. — Анекдот такой сразу заходил, будто вы на открытие олимпиады сказали «о», пошамкали и снова произнесли «о». А когда в третий раз эту букву назвали, ваш секретарь подсказывать стал — «Леонид Ильич, это олимпийский символ, текст выступления ниже, его и нужно прочитать».

— Хм, действительно смешно, — рассмеялся Брежнев, но как-то невесело. Да и кому из живущих понравятся такие анекдоты про себя, столь жестокие. И после паузы генсек неожиданно попросил:

— Ты кури давай, чего мнешься. Ветерок на меня идет, а табачный дым мне нравится — курить врачи запретили.

— Так и у меня табак отобрали, но всегда про запас держу, — Павел вытащил припрятанную пачку сигарет, Брежнев только хмыкнул на такой фокус — кроме рубашки и полотняных брючек на Никритине ничего не имелось, да и сам генсек был одет столь же просто. Дни в Москве стояли жаркие, август отдавал накопленное тепло.

— Теперь ты понимаешь, что к тебе доверие есть?! Мне сказали, какие у тебя ухватки, да и оружия полно. И заметь, тебя никто не обыскивал, да и наедине мы с тобой остались.

— В парке есть тайники с людьми и система сигнализации, возможно снайпера там и там, — Павел усмехнулся. — Но тут вы правы — они просто не успеют, это я сразу понял, мне же будет достаточно нескольких секунд. Хотя, будь вы моложе на десять лет, вряд ли бы удалось — все же вы труса никогда не праздновали и в рукопашную ходили.

После сказанных слов наступила тишина, и Никритин сообразил, что его слова Брежнев мог воспринять за лесть, но он сказал правду — генсек воевал на «Малой Земле», а там всяко бывало. Но объяснять ничего не стал, этого никогда не стоит делать — глупцы не поймут твоих мотивов, а умным это не к чему, себя только ронять в их глазах.

— Ты кури, кури… не стесняйся.

Павел сразу же закурил, устроился на лавочке так, чтобы дым несло в сторону старика. Тот нюхал так, что ноздри дергались, и о чем-то размышлял. И чем больше Никритин смотрел на Брежнева, тем отчетливее понимал, что тот просто не в состоянии руководить страной — час, максимум два работы, отнюдь не напряженной, и у генсека просто не остается физических сил. Следовательно, руководят страной другие люди.

— Про…ли мы социализм…

Слова прозвучали глухо, Брежнев на секунду выпрямился, но снова его развернутые плечи опустились.

— Никак нет, товарищ генеральный секретарь, социализма еще нет, так что прос. ть нечего. Ленин ведь недаром писал, что социализм есть советская власть, плюс электрификация всей страны. А вот с действительными советами, через которые идет «народправство» у нас не имелось, их просто подменила партия, отодвинув народ от реального управления. А ведь именно это позволит построить реальный социализм — управление через общество, которое понимает ответственность за принимаемые решения. А у нас как в детском саду — все ответственные решения принимает нянька, ведь народ как дети неразумные, за него лучше номенклатурный чиновник подумает и примет решение. Так что первой составляющей социализма у нас в стране до сих пор нет, как и второй…

— Ты говори, но не заговаривайся. Ладно, партия, но разве мы не провели электрификацию?!

— Построить множество электростанций можно, но крайне важно, чтобы электричество охватывало все сферы жизни народа. Всеобщая телефонизация населения во благо общества, отсюда потом и мобильная связь. А сейчас телефоны по разнарядке, как предмет роскоши. Хотя это крайняя необходимость. Телевидение заключается не в трех программах, их должно быть намного больше — исторических, культурных, спортивных и прочих. И сразу резко вырастет информированность населения, и как следствие, понимание стоящих перед обществом проблем. Создать систему ОГАС, которую забросили — чудовищная ошибка! Компьютеризация, создание информационных сетей — все это есть самое прямое производное электрификации! Таким образом, она у нас тоже не закончена, и лишь после этого появится возможность создать настоящий социализм. Но хоть одно уже сейчас есть, и это резко отличает СССР от других стран.

— Интересно, а что именно?!

— К сожалению, Леонид Ильич, это пока лишь озвученная на словах идея — «все во имя человека, все для блага человека».

Глава 63

— «Люди хорошие, душевные» — только за пять лет «перестройки» все озверели, перемены произошли разительные — преступность просто захлестнула всю страну. «Зверь» вылез, Леонид Ильич, с клыками и когтями, все по Радищеву. Выходит, идеологическая обработка населения поверхностная происходила, для отчетности. Но этому не стоит удивляться, так оно и бывает, когда тебе лгут каждый день и заставляют принимать ложь за правду. Так что посеешь, то и пожнешь…

— Система, построенная на лжи?

От лица Брежнева можно была прикуривать, но Павел только пожал плечами, и спокойно произнес:

— На лжи, Леонид Ильич, причем на тотальной. Реальная картина удручающая — приписки давно стали нормой. В Узбекистане хлопка реально собирают намного меньше, чем вам докладывают, получая за «туфту» ордена и премии. Причем сговор тотальный, сверху донизу. Про торговлю и говорить не буду — там уже сложившаяся система коррупции, куда включен партийный аппарат. Разворовывать народное достояние увлекательное занятие, а кто не желает делиться «нажитым непосильным трудом», то на этих «товарищей» есть ОБХСС. Давненько существуют «цеховики» и «теневые схемы» — а с телевидения вещают, что капитализм загнивает, но как, сука, приятно пахнет. А вот от гниющего «социализма» нет запаха — гнить через десять лет будет нечему — и полки пустые, и в закромах мыши.

Павел прекрасно понимал, что играет с огнем, и дышит в затылок неизбежное. Но так он жил сорок с лишним лет, первую треть срока убивая, а вторые две трети ожидая, что смерть придет и за ним самим. Привык как-то, и для страха в душе уже не оставалось места.

— Один положительный фактор имеется и самый весомый — сейчас простые люди верят в социализм, которого нет. Вернее, они разделяют идеалы, в то время как их руководители на местах и выше, уже давно стали законченными циниками, просто скрывают свое истинное мурло за громкими словами и партбилетами. Так что только за вами, Леонид Ильич, нелегкий выбор, и от него все зависит. Сейчас ситуация как в той песне из кинофильма — «а куда нас следующий шаг, страшно, если мы шагнем не так»…

— Что за фильм, и что за песня?

— Фильм вроде недавно на экраны вышел — «И это все о нем». Простенький, как я помню, в своем юном теле я еще его не смотрел. Там почти по-детски показаны приписки, безобразие, конечно, но невинная детская игра по большому счету. Но вот песню о России тогда запомнил, и на память она мне пришла, когда я сам чуть не стал зачинщиком локальной войны.

— О России?

— Именно так, Леонид Ильич. Я знаю, что постоянно были установки о борьбе с русским «национализмом» ради идеологии интернационализма. А в песне именно о том говорится, что нас всех уже сейчас потаенно тревожит. Вы ведь знаете, что произошло на Украине с момента распада СССР?

— Ты написал о том коротко, да и признаться, поверить в это трудно. Давай так сделаем сейчас — ты сейчас все расскажешь мне по порядку. А я послушаю рассказ и подумаю.

— Хорошо, только это займет много времени, если приводить детали. А вы как себя чувствуете, сможете выслушать?

— Нормально, ты рассказывай, давай, время у нас есть…

Павел перевел дыхание — он сильно устал, вымотался. И каково было Брежневу, человеку отнюдь не молодому, старцу фактически. Но генсек, к его удивлению выдержал, вот только лицо стало по-настоящему страшным. Тихо произнес, голос был дрожащим, но не от страха или болезни, от ненависти, словно он до краев налился звенящей яростью.

— Не пропололи мы эту дрянь, вот и пришла расплата за мягкосердечие. Не с тем национализмом боролись…

Леонид Ильич взмахнул рукой, и устало прикрыл веки. Вечерело, и уходящее в закат солнце сделало лицо вождя по цвету багровым, но пятнами, как шкура леопарда. Но побеспокоить его никто не решался — ни охрана, ни стоящие на отдалении врачи. Старик так на них рявкнул раз, когда час тому назад они попробовали подойти, что моментально стало ясно, к чему могут привести дальнейшие настаивания.

— Тебя сопроводят, Павел Иванович, в дом. Там сядешь и выпишешь все что помнишь, фамилию за фамилией — всех поименно вспомнишь. Вот их я успею прополоть, с корнями выдеру всех! Всех! Без всякой жалости! Хорошо вспомни и выпиши. Они уже сейчас к реваншу готовятся — а потому их упредить надобно, ядовитые зубы вырвем! А сейчас зови этих — а то от беспокойства с ума сходят…

Лицо Брежнева исказилось, что Никритин испугался — от таких откровений старика запросто мог инсульт шарахнуть. Но вроде миновало, Леонид Ильич снова открыл глаза.

— Завтра еще поговорим, расскажешь как жил, какие задания выполнял. Все что потребно будет, сразу говори — к тебе люди прикреплены. Требуй от них все, что захочешь!

— А если пулемет нужен будет?

Павел хотел пошутить, вот только его шутку генсек не воспринял совершенно. Прохрипел осевшим голосом:

— Да хоть танк подгонят. Все вопросы с Семеном решай, он тебе роту даст, если потребуется для самого себя парад устроить.

От слов Леонида Ильича стало на душе легче — человек не потерял чувства юмора, значит, жить будет…

И эти лозунги, основанные как ни странно, на библейских заповедях, были отнюдь не пустой декларацией… Но только у простых людей.

Глава 64

— Это что такое? Всего три десятка фамилий?! Ты с ума сошел? Леонид Ильич сказал, что нужно вспомнить иуд поименно! Всех записать!

Цвигун с каким-то детским недоумением в глазах посмотрел на Павла, который с совершенно невозмутимым видом пил чай. Он с нескрываемым удовольствием посмотрел на генерала и негромко произнес, выделяя каждое сказанное слово интонацией:

— Ты не понял, Семен Кузьмич — это те члены ЦК и высокопоставленные чины госаппарата, кто открыто выступил против Горбачева с Ельциным и нового прихода капитализма. И это только выжившие из них, а на следующем листе умершие при весьма неоднозначных обстоятельствах, как вот этот маршал, который повесился в собственном кабинете, хотя имел наградное оружие. Странная смерть для маршала, не находишь?!

— Твою мать… Как же так?!

Цвигун ошарашенно посмотрел на короткие столбцы, округлое лицо побагровело, хорошо, что воротник рубахи был расстегнут. Он опустился на стул, чуть не свалившись, будто ноги отказали, с недоумением спросил:

— Это действительно все сторонники Советской власти?!

— Ага, — безмятежно кивнул Павел, — причем среди них только двое, что перешли к вооруженному сопротивлению. Но слишком поздно, чересчур демонстративно и до крайности глупо. Так, крейсер «Очаков» в новой интерпретации, показательное выступление с расстрелом здания Верховного Совета из танков, показанное в прямом эфире. На этом борьба за социализм закончилась, и далее не продолжалась. Все по отработанной схеме — «соглашательство», оппортунизм, «карманная оппозиция» с обильной «кормежкой». И чему тут удивляться?! На корню скупили всех руководителей, оптом и в розницу. Причем очень задешево, почитай даром!

— И ты о том спокойно говоришь, Павел Иванович?! Ты ведь назвал имена основных «фигурантов», но у них есть сторонники на местах и нужно немедленно проводить чистку! Ты чего ухмыляешься?

Цвигун покрылся пятнами, глядя на ехидную гримасу на лице Никритина. Но тот неожиданно нахмурился, и не заговорил даже, тихо зашипел, что твоя змея, перейдя на шепот:

— Ты в своем уме?! Какая чистка? Поздно ее проводить, сейчас не двадцатые и не тридцатые, время упущено. Ты что думаешь, что страхом и массовым запугиванием можно долго управлять обществом? Да, террор, как инструмент управления может дать кратковременный эффект, но потом неизбежно либо следует откат, или самих проводников террора бросают на плаху. Тебе примеры привести, или сам это в тридцать седьмом видел?! Пойми, революция всегда пожирает своих детей, и на смену приходит «термидор», а за ним Наполеон. Все просто — ее задумывают гении, проводят фанатики, а плодами пользуются мерзавцы и ренегаты. В мировой истории события идут по кругу, и мы не исключение.

Павел достал из стола пачку сигарет — он не курил несколько дней, с момента своего заточения на даче по охраной добрых трех десятков неулыбчивых автоматчиков в зеленых фуражках, что совершенно сбивало с толку, и породило множество мыслей на этот счет.

— Поздно! Народ стал иной, и тот, кто сейчас схватится за террор, будет обречен. Пойми — какая может быть чистка номенклатурных работников, если их дети сами давно номенклатурой стали. Сын секретаря обкома в МИДе у Громыко трудится. Отпрыск дипломата оперативник КГБ, а племянник генерала КГБ уже сам секретарь райкома. Про работников советской торговли вообще ничего не скажу — там кумовство сплошное, и все значимые посты давно поделены и уже заняты их выдвиженцами. Ведь у нас все как в песне — «молодым у нас везде дорога». Ведь так, Семен Кузьмич?!

Цвигун задумался, а Никритин неспешно поставил на стол пепельницу и выложил коробок спичек. И продолжил тихо говорить:

— Это централизованная власть может вести террор, а вот против самой системы вести террор накладно, он обернется на того, кто его решится внедрить в жизнь! И начнется среди чекистов массовый падеж — и ты первым себе пулю в лоб пустишь, и целых три раза. Такое уж самоубийство выйдет, ничего не поделаешь. Шучу — один выстрел будет — там ведь не дураки, и понимают что к чему, а картина «самоубийства» генерала армии Цвигуна должна быть предельно правдоподобной.

Побледневший Семен Кузьмич выругался, взял из пачки сигарету и закурил. Задымил и Павел — от первой затяжки поплыло перед глазами, накатила приятная расслабленность. Он еще раз хмыкнул и негромко произнес, хотя знал, что дача не прослушивается, но мало ли что.

— Рашидова и других отдали спокойно, понимали, что нужен козел отпущения. Ритуальная жертва, не более, как и все взятые по «елисеевскому» или «ресторанному» делу. Щелоков сам застрелиться, у него в епархии те же процессы идут, что и везде, но Андропову нужен был стрелочник. Я только сейчас стал понимать, что это все банальная «заказуха», пошедшая не на пользу Союзу, а причинившая ему страшный вред.

— Но кто заказал все эти дела? Понимаю, кем являются исполнители, но кто организатор всего этого?!

Цвигун моментально ухватился за сказанное Павлом слово, весь встрепенулся, глаза прищурились.

— Древние говорили — «ищи кому выгодно». Люди, которых подвели под «расстрельную статью» или самоубийство могли принести стране немалую пользу, хотя бы тем, что ими можно было управлять. А после внушения и Щелоков, и Рашидов и иные товарищи заработали бы с утроенной энергией. Но вот другие, кто пришел на смену после странного падежа членов Политбюро и ЦК, из иного теста слеплены. Думаю, Андропова уже втемную используют — он начал продвигать новые пешки в ферзи. А как через пять лет надобность в нем пропадет, то скоропостижно скончается наш Юрий Владимирович от печеночных колик — «мавр сделал свое дело, мавр может уйти». Оказанная услуга уже ничего не стоит, как говорят за океаном! Только бизнес — ничего личного!

— И что нам теперь делать в такой ситуации?

Цвигун после долгого размышления задал извечный русский вопрос. На который поколениями искали ответ все «правдоискатели», и не находили его. Хорошо, что на другой извечный вопрос никогда даже имени не требовалось, нужно было только успеть указать на того пальцем раньше, чем на тебя укажут другие…

Глава 65

— Леонид Ильич, никакими рецептами «спасения СССР» я не владею, хотя в мое время в интернете тысячи рецептов предлагалось. Все они здесь, я дотошно написал все что вспомнил. Но буду писать дальше — просто рука уже устала ручку держать.

— Ничего, напишешь, вон, сколько у тебя здоровья, прямо им пышешь, — ворчливо отозвался Брежнев, старику нездоровилось — конец августа на дворе, неожиданно зарядили дожди.

— Записи твои я внимательно перечитал, почерк у тебя крупный и разборчивый, мысли четко излагаешь — сразу видно, профессор.

В последнем слове издевки не прозвучало, так что напрягаться не пришлось. Но Павел устал за десять дней непрерывной работы выворачивать наизнанку собственную память. Генсек требовал информации, записи наполняли ученические тетрадки, которые тут же, с соблюдением чрезвычайной секретности, уносились Брежневу самим Цвигуном. Никритин не сомневался, что Семен Кузьмич все их «застольные разговоры» передает дословно, а потому информации у Леонида Ильича более чем достаточно.

— Но то, что здесь изложено есть империя по форме и содержанию…

— Советский Союз всегда таковой и являлся, если отбросить словесную шелуху. Русские становой хребет его, а наша исключительность в том, что его кнутом полосуют постоянно, и при этом требуют, чтобы вывозил других. Так что когда начался «парад суверенитетов», не стоит удивляться такой реакцией, с одним только словом — «доколе»?! То, что сейчас происходит во внутренней политике, которую ведет сейчас партия, называется взращиванием национализма и сепаратизма. Свои компартии, академии наук и прочее, тоже свое, в «национальные» цвета в будущем будет окрашено. И что самое интересное — «нацмены» сейчас на сопли и крик исходят, говоря о «русском засилье», но как к власти придут, себя нацистами покажут. Вы ведь прочитали об их антирусских действиях и законах? Вам, надеюсь, очень сильно «понравилась» их деятельность?!

— Да перечитал я несколько раз, — хмуро отозвался Брежнев, насупив густые брови. Павел решил дальше надавить на эту тему:

— Действительно, им создали республики, включили русские области, чтобы увеличить долю лояльного населения. Они что творят?! Сейчас начали «свои» кадры по постам расставлять, а потом просто выгонять станут, даже убивать, «отжимать» территории, «очищая» их от русских. Язык запрещать будут, русофобию и ненависть насаждать — вы этого хотите, Леонид Ильич?! Так что тут выбора нет — русские по своему менталитету, на это еще указывали народники, носители идей социализма, коллективизма и справедливости. Вы ведь воевали, и прекрасно знаете, какую роль играют заранее подготовленные оборонительные позиции. А они как раз очерчивают территорию «русского мира», который станет частью мира социализма.

— Хорошо, что ты предлагаешь в этом вопросе изменить?!

— Предложить могу только два варианта, а решать отнюдь не мне, Политбюро предстоит. Первый максимально простой и жесткий — все союзные республики становятся автономными, передают главные свои полномочия, что у них остались, Москве. Народы имеют право на язык и образование на нем, культуру и все прочее, а любые националистические воззрения давятся в зародыше, жестко и сразу.

Павел посмотрел на Брежнева, но тот молчал, а потому пришлось закончить мысль:

— Имперский путь, что тут скрывать — по нему шла со времен буржуазной революции Франция — создание унитарного, а не федерального государства. В последние годы моего пребывания в прошлой жизни украинские власти по пути ликвидации национальных меньшинств зашли куда дальше, сознательно провоцируя внутреннюю гражданскую войну, чтобы силой уничтожить или ассимилировать русское население. «Режь русню», «москаляку на гиляку», «замордуй кацапа» — какие «прекрасные», преисполненные «гуманизмом» лозунги майдана. Кстати, одобренные Евросоюзом, благо все три прибалтийских государства гнут ту же политику.

— А каков второй путь?!

По лицу Брежнева было видно, что тот просчитал варианты и перспективы, и они ему явно не понравились, ибо грозили не то что пресловутым «девятым валом» проблем, а накатывающимся цунами.

— Применить политику «интернационализма» в окончательном варианте, с соблюдением всех принципов демократии и народного волеизъявления. Это и есть социализм в его ярко выраженном смысле, когда люди сами выбирают собственную судьбу. На территории РСФСР все народы имеют право на свои автономии в зависимости от числа жителей — республики, области, округа. Тоже предстоит сделать по отношению к русскому населению на территории всех союзных республик, а не только к тем нацменьшинствам, что уже получили там автономию — вроде каракалпаков в Узбекской ССР, абхазов в Грузии, или армян Нагорно-Карабахской области в Азербайджане. Насчет последних, я ведь написал, какие войны там полыхать будут, между «братскими народами». Народы, может и братские, вот только те партийцы, что ими правят, сейчас себе собственные государства надеяться «отжать», — Павел посмотрел на внимательно его слушавшего Брежнева.

Усмехнулся, и продолжил излагать свое видение проблемы:

— Появятся русские автономии в Эстонии, вроде Принаровской республики, как случилось в девяностом году, Латгальская ССР в Латвии. Казахская и Украинская ССР станут федеральными республиками, а еще лучше конфедерациями — вполне демократичное решение. Закрепить право народов на самоопределение с ленинской концепцией — захотела какая-то союзная республика выйти из состава СССР — вот прописанная процедура, проводите референдум. Но одновременно референдум проводится и в автономии, которая решает, выйти ли ей из состава этой республики, и остаться в СССР, или присоединиться даже к РСФСР. Более того, можно и федерализацию провести, с укрупнением, вроде Закавказской СФСР в двадцатые года. Вот тут я многое чего написал, по развитию настоящего социализма не только у нас, но и у соседей. Думаю, эти предложения чехам и полякам особенно «понравится», как и румынам. Момент наступает решающий, а это бомба замедленного действия, так что нужно торопиться.

— Хм, посмотрю сегодня. А это что за Принаровская республика, о которой упомянул. Ты и там отметился?!

— Было дело…

Глава 66

Дела минувшие

май 1992 года

— Наша группа должна захватить пост у моста в семь утра ровно. Всех таможенников, а их там всего трое, мы разоружим и возьмем под арест. Если начнут сопротивляться, уничтожим. К мосту подойдут люди из дружины, мы передадим им охрану, и доставим оружие на площадь — там начнется формирование рот рабочей гвардии и народного ополчения, по примеру Приднестровья. А вот дальше…

— Макс, прости, а где мы возьмем оружие, у нас самих его мало, да и патронов почти нет, — Борг внимательно посмотрел на Павла, и тот моментально внес уточнение, о котором не говорил товарищам раньше, потому что каждый должен знать только то, что ему надлежит.

— Оружие находится в тайнике на заброшенном кладбище. Сегодня вечером мы поедем туда и загрузим его в «шишигу», которая стоит в гараже. Как с ней, Гирс, отремонтировали?

— На ходу, движок здешние умельцы перебрали, бензина под пробку.

— Вот и хорошо, — Павел вздохнул. — Выступление назначено на завтра, мне не по нутру такая спешка, но сказали, что время торопит.

— Кто передал приказ?

— «Полковник», — коротко ответил Павел, — назвал правильный код. И время тоже указано верное — у меня пока нет причин ему не доверять. Он сам передаст нам оружие из тайника.

— Мутный он тип, Макс, как бы нас там засада не поджидала.

— Я тоже думал о том, Катя. Мне приказано прибыть вдвоем с Гирсом, полковник там будет со своими людьми — говорит, что с ним будут двое. Все из республиканского КГБ в прошлом.

— Вот то-то и оно, — негромко произнесла девушка. — А чем они дышат?! Запросто могут ссучиться и уже на натовцев работать.

— Могут, — мотнул головой Борг. — Не нравится мне это. Забастовка на электростанциях только объявлена, министр завтра прибудет в город, а мы тут восстание поднимаем. Парней из рабочих дружин знаю — только полсотни из них сейчас возьмут в руки оружие. Остальные говорят, что нужно провести в Нарве, Силламяэ и Кохтла-Ярве референдумы, объявить о создании республики и ее отделения от Эстонии, затем только воевать. Сделать все как в Тирасполе прошлой осенью.

— Полковник сказал, что правительство в Таллинне пошло на уступки, и хочет предоставить уезду Ида-Вирумаа полную автономию, а всем проживающим здесь русским такие же гражданские права, как эстонцам. И вот тогда поднять три города на выступление станет невозможно, жители просто не станут воевать. Потому и нужно спешить с выступлением, — Павел сказал парням все, что знал, да и сам задумался.

Ситуация сложилась крайне напряженной. Сразу после «августовского путча» эстонское правительство объявило о независимости, а Верховный Совет СССР признал этот акт. Судьба русских стала «подвешенной» — их называли оккупантами и предлагали бежать из страны, хотя многие родились здесь, и ехать им было некуда. А в январе маска «демократизма» была окончательно сброшена — всех русских, прибывших в Эстонию после войны, объявили «негражданами», в которые попала сразу треть населения республики. Большая часть русских проживала на северо-востоке, в промышленном районе, где добывали сланцы, на которых работали две крупных ГРЭС. А собственно лишь в Кохтла-Ярве эстонцев была четверть, в двух других городах не больше трех процентов в каждом.

Советские дензнаки были в обороте, но зарплату ими не платили. Выдавали книжки на два десятка чеков, с обозначенной суммой. Вот их принимали в магазинах, причем требовалось брать много, на мелкие покупки расходовать чек безумие. Ходили слухи, что в Швеции печатают новые кроны, и будет обмен денег, но до него еще нужно дожить. Полная неопределенность и достаточно искры, чтобы полыхнуло…

— Вот это оружие нужно привезти в город, и утром начать вооружать ополчение. О сборе людей будет объявлено через городскую радиосеть. Задача твоей группы — доставить все это в город, разоружить таможенников. Дальше отберешь два десятка добровольцев, вооружишь их и выдвигайся к Кохтла-Ярве. Там тебя встретят товарищи, пароль тот же.

— Есть, товарищ полковник, а кто именно встретит? Какая группа?

— Лучше давай ящики доставать, потом поговорим, — отмахнулся от вопроса «конторщик» и они принялись подавать ящики наверх. В подземелье было душно, поднялась пыль. Пустой каменный саркофаг с открытой крышкой пугал Павла, но он не подавал вида. А так как полсотни ящиков, от небольших с патронами, до длинных с ручными пулеметами, пришлось поднимать им двоим, то вымотался Никритин изрядно. Однако, в глубине души было крайне неспокойно, а своей интуиции он привык доверять. Наконец, последний ящик был извлечен наверх, и Павел вспомнил, что полковник должен был ему передать, но о чем промолчал.

— А деньги где?! В каком из ящиков?

— Они тут, я все привез, — конторщик указал на чемодан солидных размеров, а к нему прислоненный «дипломат». — Рубли и доллары.

Павел присел на корточки, под светом фонарика щелкнул замками — там были плотно уложены пачки купюр по сто долларов, но не в банковских, а в обычных бумажных лентах. И вот тут он моментально задумался — «зеленых» должно быть два миллиона, а в «дипломат» столько не войдет, даже сотенными купюрами. Вес миллиона в такой упаковке десять килограмм, а тут не больше семи выходит.

— Там три миллиона, вручишь, как условились завтра — я закрою его на ключ, откроет человек, который придет за ним. Все понятно?!

— Так точно, товарищ полковник, — негромко ответил Павел, теперь для него все стало окончательно ясно. И как только «конторщик» присел на корточки, чтобы закрыть «дипломат», Никритин выхватил стилет и воткнул клинок под левую лопатку, зажав ладонью рот…

— Жадность фраера сгубила! Ему дали деньги для нас, чтобы спровоцировать преждевременное восстание, которое НАТО раздавит на два счета, а он «открысятничал»! Все парни, «прибираемся», делать нам тут нечего! Гирс — все оружие необходимо увезти в Тирасполь, там оно понадобится — документы сделаем, номера запасные на "шишигу" есть. И рубли отдадим, на дорогу у нас есть. А вот с валютой плохо — посмотрите какая она.

Павел держал в руках пачку «долларов», на которой разорвал упаковку и показал ее обступившим его товарищам. Обычная «кукла» — между двумя настоящими «Франклинами», были даже не фальшивые банкноты, а лишь небрежно нарезанная бумага.

— Все, уходим! Но не через мост, там нас будут ждать. Прорвемся через Латвию или Литву, если попробуют остановить, постреляем на хрен всех таможенников. Уходим…

Глава 67

— Прорвались, Леонид Ильич, через таможенный пост — их стали выставлять, ну а мы напали, очистив себе дорогу. И через Белоруссию, а потом Украину, добрались до Приднестровья. Оружие передали, и двадцать миллионов рублей крупными купюрами в пятьсот и тысячу рублей. Их стоимость тогда примерно в двадцать раз упала от наших нынешних цен — инфляция страшная и ничего не купишь, — Павел тяжело вздохнул, и продолжил, терзаемый душевной болью.

— Там война началась — в Бендерах бои шли. Получили приказ и до Кишинева добрались. Там акцию провели, уничтожили натовских инструкторов. Но Борга и Катю застрелили в схватке, меня Гирс успел вывезти — получил пулю в ногу, и до конца жизни хромал. А Гирса убили в августе четырнадцатого года где-то на Донбассе — он уничтожил грузовик с бандеровцами, но уже постарел, и уйти не смог, подорвал себя гранатой. Вот и все, Леонид Ильич, так действовала моя спецгруппа. Хорошо, что сейчас они все живые, и не думают о том, в какую пропасть страна может рухнуть.

— Найдешь всех троих — партии верные долгу коммунисты нужны. Семен полное содействие окажет. И к пограничникам, что тебя охраняют, присмотрись — люди прекрасные, отбери из них кадры. Работать будешь на контроле, в КПК, как раньше начинал…

— Леонид Ильич, я комсомолец, мне всего семнадцать…

— Новые документы получишь, на другое имя. Павла Никритина больше нет, на все вопросы твои родители будут намекать, что ты учишься, но где и как станут молчать. Рекомендацию тебе я сам напишу, а вторую даст Романов. Что глаза вытаращил? Ухожу после пленума, Григорий пусть воз из болота вытаскивает, у него хватка есть. А тебе два генеральных секретаря доверяют, цени! И находиться ты теперь будешь при нас постоянно, советником. Тебе все ясно, подполковник?!

— Так точно, но я капитан, удостоверение на майора так и не выдали, товарищ маршал Советского Союза…

— Не по званию обращайся, по имени-отчеству, — фыркнул Брежнев, сегодня он был на удивление бодрый, улыбался.

— Насчет подполковника не шучу — звание майора мы тебе вернули, незачем службу снова с нижних ступеней начинать. Как и награды, тобой в той жизни полученные! Подполковника тебе за отличие присвоили — нужно сразу полковника, по возрасту и мозгам тебе давно генералом надо быть, но решили подождать. Хотя риска для тебя нет никакого — ты в зеркало смотришься, и собственными глазами отражение свое видишь. Потому, что тебе сейчас не семнадцать лет, намного больше. По внешнему виду тебе как раз все тридцать — даже первая седина на висках появилась. Понимаю, почему так вышло — саперы ведь в то подземелье опускались, сильно удивлены, как ты там выжил, и непонятно чем дышал. Потому и гранату с собою брал, чтобы в случае обвала не мучиться?

— Да, Леонид Ильич, страшно там до жути.

— Ученую степень кандидата военных наук тебе присвоили, по секретной теме. Желание будет, так докторскую диссертацию немедленно защитишь — твой профессор уже в Нарву выехал, ваши находки изучать. В обычном ученом совете на историка пройдешь — никто препон чинить не станет, наоборот, помогут всячески. Книгу издадим, писателем станешь — почетно для военного, ведь ты «учился» в пограничном училище.

— Но я же не хрена не понимаю, военное дело не знаю…

— И не нужно понимать и знать, но зато любой, кто запрос сделает туда, или попробует твою личность выяснить, немедленно попадет под наблюдение контрразведки. Все остальные вопросы тебе Семен Кузьмич разъяснит, и в курс всего введет.

Брежнев пристально посмотрел на Павла, усмехнулся краешками губ. И после небольшой паузы тихим голосом подытожил.

— Не с чистого листа ты сейчас новую жизнь начинаешь, а человеком заслуженным, причем сам себе судьбу сделал! Помог ты, сильно помог — теперь иначе поступать будем. Да и предателей ты не один десяток на чистую воду вывел — показания уже дали! И еще аресты будут — не нужно гнилым людишкам потакать, Павел Иванович, за них ходатайствовать! Хотя мнение твое я во внимание принял — с Щелоковым переговорил, пусть у себя порядок наводит, а всех нечистоплотных к стенке поставим без всякой жалости! Пусть их военный трибунал судит, раз в погонах ходят, а то развели в метро всякую непотребщину, людей обирают, карманы выворачивают — мародерствуют! Такую сволочь расстреливать нужно!

Обычно добродушное лицо старика неожиданно исказилось, сдерживаемый гнев прорвался наружу.

— Преступность давить нужно, Леонид Ильич, вы правы. И уличных хулиганов, и тех, кто в коррупции погряз. Тут народ поднимать нужно, чтобы люди силу свою почувствовали, для самоорганизации и самоуправления это очень важно. Непримиримость всеобщая должна быть к преступникам, независимо от их положения — раз казну разворовывают, то без пощады. Ведь даже в школьных буфетах у первоклассников подонки деньги вымогают! Уголовная «романтика», а потом серийные убийцы появятся.

— Вот и займись контролем этого дела для начала — а то комсомольские лидеры жиром заплыли, обрюзгли, постарели. Расшевелить комсомол нужно — я ведь фильм пересмотрел, песни прослушал и выводы сделал. Ломать надо всех, кто к партии примазался, через колено ломать! Я на пленуме выступлю — неужто преступность не изведем?! Да мы фронтовиков поднимем, их бандиты никогда не запугают, кишка у них тонка!

Глава 68

— Пошли дела, охренеть…

Павел просматривал бумаги, делая пометки шариковой ручкой. Реформы в стране начались, причем комплексные, по всем направлениям. От «социалистической» монополизации всего было решено отказаться, и в добавление к государственной собственности, которая оставалась в промышленности, добыче ресурсов и в энергетике, вводилась и корпоративная — у кооперативов и фермеров, вернее, в единолично-семейных хозяйствах. Хотя ряд членов ЦК увидели в этом возрождение «кулачества», но решать возникшие проблемы с продовольствием было необходимо.

Пока только «бесперспективные» села, в качестве эксперимента, отдавались на «откуп» фермерам. Для «семейного подряда» вводилось льготное государственное кредитование, передавалась техника, хозяйства обеспечивались топливом. Назначенный секретарем ЦК по сельскому хозяйству и введенный в состав Политбюро Машеров взялся за дело рьяно. «Бесперспективные» колхозы, которые в народе язвительно называли «50 лет без урожая» распускались, создавались вместо них госхозы. А в собственно колхозах вводилось самое широкое самоуправление, в кооперации увидели мощный стимул для поднятия производительности труда.

Понятное дело, что со временем численность населения, работающего в сельском хозяйстве, уменьшится, по мере насыщения последнего техникой и новыми технологиями, тем более, в малоперспективных районах для выращивания зерновых будут всячески развивать животноводство.

Плановая экономика осталась, на нее и не покушались, да и зачем — нельзя все отдавать на откуп рынку, чревато это появлением олигархов. Однако для восполнения «пробелов», ведь все предусмотреть невозможно, вводились кооперативы по производству товаров народного потребления. На них отпускалось необходимое сырье и оборудование — пока пойдет эксперимент, а там посмотрят, что из него выйдет хорошего. Но в том, что мелкие предприятия нужно отдавать на «откуп» владельцам, которые сделают их эффективными, а не убыточными, как сейчас, сомнений не было — получение выгоды основа капитализма, ведь собственник просто разорится, если вздумает работать «спустя рукава». Предприимчивый народец уже сейчас имеется — «теневики» и «цеховики» не просто так появились. Оставалось только работать и ждать, когда все эти «подряды» — «семейные», «кооперативные», «коллективные», «молодежные» и прочие начнут давать осязаемый результат. А в том, что он будет, Павел не сомневался — труд заинтересованного в нем человека всегда являлся позитивным.

Изменения пошли и в промышленности — недоделанные «косыгинские» реформы получили второе развитие, упор делался на развитие наукоемких и технологических отраслей, особенно информационных. Оставалось надеяться, что со временем страна будет со своими компьютерами, собственным интернетом и сотовой связью. К тому же от дотирования отказались — все решало «социалистическое ценообразование». Понятно, что покупательная способность населения несколько упадет, пусть всего на несколько лет, зато дефицита товаров не будет, и полки в магазинах со временем заполнятся. И определенный выбор покупок будет, тем более, когда лозунг «поддержим социалистического производителя» в жизнь внедряться будет, и под это дело самое широкое потребительское кредитование начнется.

— Риск, конечно, остается, но импульс для развития страны может быть дан мощный. Войны в Афганистане не будет, да и Африку кормить не станем — нечего деньги на ветер выбрасывать за пустые декларации о «строительстве социализма». Пусть в «рублевую зону» входят и сырьевые источники под наш контроль, и разработку передают…

Павел еще раз посмотрел бумаги. Новый генеральный секретарь взялся круто, тем более при полной поддержке Брежнева, который остался в составе Политбюро. В странах СЭВ было решено ввести в качестве общей валюты, а не только расчетной, золотой рубль с курсом по тройской унции, с возможностью расчетов им с другими государствами мира. Понятно, что «рублевым» эмитентом становился Центральный банк СССР, со всеми отсюда выгодами и преференциями, так что существование «левов», «тугриков», «остдойчемарок», чешских «крон» и прочих дензнаков становилось вопросом времени. Так что «общий» рубль будет введен в оборот намного раньше «евро», если общеевропейская валюта вообще появятся.

Все эти мероприятия были подчинены одной цели — увеличить поступления в казну. Разрешили даже «приватизацию» квартир в полную собственность делать — жилищное строительство требовало огромных расходов, а тут солидная их часть будет компенсирована. И сейчас рассматривался вопрос о введении ипотечного кредитования, и разрешение строительства коттеджного жилья вместо дачных участков. Если деньги у людей имеются, то их нужно привлекать в экономику, а заодно выяснить круг тех, кто имеет так называемые «нетрудовые доходы». И пусть потом доказывают «честное» происхождение денег, для этого министерство госконтроля создано.

— Вот и «комсомольцев» к работе пристроили, — фыркнул Павел, рассматривая уже главный печатный орган партии. Там были фотографии Шелепина и Семичастного, давних противников Леонида Ильича, отстраненных им от власти, и «задвинутых» на малозначимые посты. Не тридцать седьмой год на дворе, чтобы людьми раскидываться, под расстрел ставить. Вон Горбачева послом в Монголию отправили, а Ельцина в Лаос — пусть трудятся, проводят линию партии, хотя первого вначале хотели отправить в Чукотский округ на развитие оленеводства, но нашлась другая кандидатура. А сопьется в джунглях, туда ему и дорога!

И пусть полиграфа пока нет, «тридцатая» лаборатория КГБ над ним только начала работы, но теперь всех начнут проверять на лояльность и казнокрадство — «комсомольцы» натерпелись гонений, так что счеты начнут сводить незамедлительно, благо «чистка» пошла. А там их самих устранят, если не оппоненты, то по прежнему сценарию.

И это правильно — на то и щука в реке, чтобы караси не дремали…

Глава 69

— Никогда бы не подумал, что снова буду жить при НЭПе — «товарищества», артели, кооперация и прочие «единоличники». Вон как сразу все наши соседи по СЭВ оживились — делегация за делегацией прибывают, за изучением «опыта», которого нет, — Брежнев фыркнул — в последние дни он был оживлен, сумел все же продавить свое решение — «новый курс», который уже будет осуществлять Романов.

— Опыт есть, Леонид Ильич, а потому будет намного легче. Проводимый с двадцать первого года НЭП действительно оживил страну, что пребывала в разрухе после двух продолжительных войн. Другое дело, что его прервали ради индустриализации — мировая война произошла бы в любом случае, так что строительство заводов было необходимо. А вот различные формы негосударственной экономической деятельности существуют и по настоящий день — старательские артели можно взять в пример. Так что многоукладность нашей экономике только в пользу пойдет, люди поверят в свои возможности и принесут стране немалую выгоду.

— А потом появятся олигархи, которые за деньги скупят наши партийные кадры, как бывало порой в двадцатые, и начнут жировать…

— А много ли в двадцатые года они скупили «кадров» и «жирка нагуляли», как вы сказали, Леонид Ильич?! Да ничего им не дали — по рукам сразу били, а «купленные» партбилеты на стол положили, а в тридцать седьмом к стенке отправлялись — ведь дела на них хранились и с них просто стряхнули в нужный момент пыль. Так будет и сейчас, — Павел пожал плечами, и, посмотрев на Брежнева, негромко произнес:

— Олигархов не появится как таковых — у них не будет возможности наложить лапу не на добычу сырья, ни на энергетику, на тяжелую промышленность. Богатые люди будут, вне всякого сомнения. Но если их доходы станут умопомрачительными, то можно будет взыскивать налоги по большей ставке, только и всего. И смотреть, чтобы это богатство не было получено путем жульничества и махинаций. А там задавать богатею или его родственникам, которым он может передать «неправедно нажитое» один единственный вопрос — «откуда у вас деньги и ценности?»

— Хороший вопрос, — усмехнулся Брежнев, — и если на него не будет дано ответа, или солгут, то произойдет конфискация всего имущества, а не только уворованного. И это правильно — для урока другим! А если то будет партийный работник или совслужащий, то под трибунал и без всякой жалости, что другим неповадно было.

— Совершенно верно, коррупция была всегда и будет, эта такая же преступность, только более опасная, ибо обвиняемый использовал те возможности, которая предоставляет государственная служба. А за нарушение присяги с военного всегда строго спрашивается — так и здесь поступать с такими по тем же правилам, жестко спрашивая. Прежде чем на коррупцию идти пусть лучше о своей судьбе подумает, и о семье, которую в назидание нужно за полярный круг высылать — тогда любая жена трижды подумает, прежде чем у мужа себе денежку на покупки требовать. И «мажоров» меньше станет — та еще мерзостная публика, у которых отцы со связями. По блату живут, не по закону — а за это карать нужно!

— Уже наказываем, притихли, испугались, а скоро ниже травы будут, — Брежнев говорил жестко, даже ладонью по столу пристукнул — очень выразительно получилось.

— Навести порядок надо, Леонид Ильич, но не переусердствовать. Да и цензуру убрать там, где наши недостатки высмеивают или приводят. Такая огласка нужна, это как вовремя поставленный диагноз. А те, кто с обоснованной критикой борются, есть либо враги перемен, или дураки, а тех и других держать на должностях опасно.

— Так и будем поступать, — Брежнев совершенно бесцеремонно вытащил из пачки «Таллинна» сигарету и закурил, блаженно прикрыв глаза. И через минуту, уже накурившись, заговорил:

— В союзных республиках, почитай во всех, будут автономии, в основном русские, да и другие народности их тоже получат. И законы проведем, и в Конституцию пункты включим — права народностей, особенно русских, ущемлены быть не могут. А захотят выйти из Союза, пусть будет все честь по чести — отступное заплатят, все, что на них затратили, и свои автономии потеряют, они ведь не только на них, но и на РСФСР «записаны» будут. Хорошо придумано, что в них дополнительные русские территории включили — и теперь все в меньшинстве пребывают. А там потихоньку к общему знаменателю приведем, и дергаться не станут. А то мы воевали, кровь проливали — а они на себя «кур записывают». Нет, мы все их прегрешения этим карателям и нацистским подпевалам припомним.

Действительно, в газетах появился ряд интересных статей, о том, как чехи все шесть лет войны усердно работали на Третий Рейх, и фактически убивали русских также как гитлеровцы. «Ответка» на обвинения за события десятилетней давности. Потом прошлись по Венгрии, что до конца была союзником фашистской Германии, а «гонведы» отличались особенной лютостью к русскому населению. И по латышам, эстонцам и литовцам высказались, показав истинную сущность карательных акций, и отношения буржуазных правительств в довоенный период к русскому населению. И особенно прошлись по жутким преступлениям прибалтийских коллаборационистов — поголовному истреблению всех евреев.

Там наступила очередь поляков — припомнили, как поступили с плененными красноармейцами после «чуда на Висле» пилсудчики. И вот теперь после этого — считать обиды, так считать — предстояло и полякам «троянского коня» всучить, пока возможности есть.

— Отправляйся Павел Иванович в Берлин, Григорий с Хонеккером, а ты от имени Политбюро переговоры вести будешь с Мильке. Сам понимаешь — дело важное, если альянс с ними плотно закрепим, как и с болгарами, то иной расклад будет. Да с женой, наконец, встретишься, а то она там сильно по тебе соскучилась. Да не делай ты удивленные глаза — у нас ведь в «штази» тоже свои люди есть, понимать должен, что со временем найдем!

Глава 70

Вместо послесловия

спустя много лет

— Вот видишь, Эльза, это и есть тот город, с которого я вернулся в наше время, чтобы снова встретить тебя, мое счастье!

— И я рада, Пауль — мы с тобой связаны одной нитью, которая и есть любовь! А большего и не нужно, чтобы пребывать в радости!

Супруга, такая же стройная и худощавая, будто полвека не минуло — а ведь они недавно отпраздновали «золотую свадьбу», прижалась к нему на секунду — глаза эстонки горели неистовым огнем. Четверо детей воспитали, вырастили достойными людьми, одиннадцать внуков и внучек, трое правнуков — чего еще желать более?!

— Вот и хорошо — счастлива ты, и я счастлив — что же желать больше?! Тут ты полностью права, моя милая! А не выпить ли нам молочного коктейля, сегодня довольно жарковато? Как я помню, лет сорок назад здесь чудные напитки разливали, да и прохладно внутри — здание ведь до революции построили, смотри какие стены толстые.

— Красиво здесь, чисто и нарядно — ощущение, что мы в Таллинне или Ростоке, улицы только широкие.

— В Иркутске решили сохранить исторический центр полностью — никаких новостроек и зданий выше пяти этажей. Только гостиница «Ангара», да корпус «нархоза», и более ни-ни. Так, вот и чудненько, девушка — нам два коктейля, пожалуйста. На улице сегодня жарко.

— О да, тридцать два градуса — пятый день припекает!

Девушка с комсомольским значком, Павел машинально отметил «лавровую ветвь» что полагалась при «ленинском зачете», быстро взбила на миксере два коктейля, и они с супругой не торопясь их выпили, не переговариваясь между собой, а молча. А вот комсомолка пристально смотрела на его значок «50 лет в КПСС», приколотый чуть выше кармана рубашки. Таких было немного, встречался намного реже звезды Героя — так что удивление понятно. А скажи он ей, что рекомендацию дали ему два генеральных секретаря — Брежнев и Романов, не то, что она, в обкоме бы у всех глаза на лоб вылезли. А узнай кто он такой на самом деле — заместитель председателя КПК и член коллегии Министерства Государственного Контроля, ужас бы пробрал тех, кто нечист на руку. И было за что таким прохвостам бояться — недавно в одном из городов на Волге в продаже появился слабоалкогольный напиток. В нем, в нарушении всех требований ГОСТ, оказался метиловый спирт вместо этилового — сорок человек погибло.

Первый такой случай за двадцать лет!

После судебного разбирательства четырех прохвостов расстреляли, с конфискацией всего имущества, еще десяток, в том числе работников из контролирующих органов получили увесистые сроки, опять же, с конфискацией. И как итог — все «частники» получили наглядное «уведомление»! Что будет с ними в погоне не то что за тремя сотнями процентов прибыли, на которые буржуа пойдут даже под страхом виселицы, согласно изречению бородатого классика, а всего за десятью!

Павел окинул взглядом прилавки — все свежее, никаких «заморозок», яркие упаковки, ценники. Улыбающиеся девчонки — студентки подрабатывали продавцами, обычное дело. Покупатели трезвые, хорошо одетые, взгляды открытые, на лицах не видно мучительных гримас, полных недовольства жизнью. Разительная перемена между тем, что было в его последний день в том времени, и сейчас. Он сам обошел с два десятка магазинов — товаров много, и на разный выбор. Все же конкуренция в странах СЭВ жесткая, а товарам из враждебных капиталистических стран путь фактически закрыт барьерами. Хотя поначалу было трудно — технологии порой воровали, копировали, но научились делать свои компьютеры и смартфоны, потом и интернет, но под иным названием, а теперь вроде всего хватает, но соперничество продолжается, и гонку нужно выигрывать, благо путь к дешевому сырью странам «большой семерки» наглухо перекрыли.

Жесточайшая идеологическая борьба шла с переменным успехом. Но успели назвать США «империей зла и лжи», и осудить европейских колонизаторов не на словах — африканские страны недавно приняли совместную декларацию об изгнании европейских компаний, и потребовали от правительства Франции, Великобритании, Бельгии, Португалии и Испании компенсации ущерба. И в странах Азии и Латинской Америке похожие события происходили — никакого однополярного мира сейчас не существует с его «волчьими законами»! Того самого «мира», когда одни благоденствуют в «саду», который выстроили за счет ограбленных людей в «джунглях»!

Но сейчас «кайф» обломили — проблемы в Западной Европе нарастают, и хорошо, если их станет намного больше. Рождаемость упала ниже плинтуса, из стран «третьего мира», бывших раньше колониями, навезли рабочую силу, вот только те, кого они считали «цветными» и неграми, лет через десять вырежут хозяев и построят социалистические халифаты. Саудовская Аравия, вместо того чтобы стать «вечным» нефтяным спонсором «большой семерки», двенадцать лет назад «кинула» хозяев, как и другие арабские шейхи. «Веселье» идет по миру, тому самому, который миллиардеры из «клуба» посчитали покоренным…

— Знаешь, милый, я пьяных совсем не вижу! Потрясающе трезвый город. Тут вообще, наверное, не пьют?

— Выпивают, куда без этого, но в субботу, в меру, без криков и не мусорят, — усмехнулся Павел. Он хорошо знал, что происходит — сорок лет вели борьбу за трезвость, жертв было как на войне, ведь всем известно как пьяные реагируют на замечания, но со временем всеобщая нетерпимость одолела. Да, жестокие методы, суровые наказания — но контролер человека или совесть, либо страх. Последний действенен, если все знают, что наказание за проступок или правонарушение неотвратимое, и распространяется на всех. Как и поощрение — стана перешла на шестичасовой рабочий день для женщин, и семь часов для мужчин. Жрешь водку в будни, приходишь на работу с похмелья — получи восемь часов и плюс множество несчастий.

Боролись, напрягая все силы — неравнодушных оказалось много. Да, на замечания часто бросались с кулаками, но только в первые года, а там репрессивная машина живо приструнила буйных. Не демократично, но что важнее — права на спокойную жизнь общества или бесчинство пьяного или преступника. Не хочешь соблюдать законы и нормы — получи по башке! Или отработай 15 суток на благо и чистоту родного города!

«Потребительство» тоже не получило широкого распространения — его сразу именовали «мещанством», да и зачем искать «западные товары», если в том же ГДР сейчас делают вещи по качеству не хуже, чем в ФРГ, а ценой намного дешевле. Да в «восточно-немецких» вагонах миллионы пассажиров каждый год едут, границы между странами СЭВ открыты, никаких виз. Также и с работой — «Икарусы» и венгров можно в Магадане встретить, а немца инженером на Усть-Илимском ЛПК, а кубинца или эфиопа на Омском авиазаводе. Три десятка стран состоит сейчас в «союзе», и на очереди еще дюжина. А кто не хочет работать на благо общества, желает получать миллионы, иметь яхты и особняки на «Лазурном берегу» — уезжай, никто задерживать не станет, ищи счастье по свету. Но помни — родину можно всячески обругать и уехать, вопрос в том, а примет ли она тебя обратно…

1994–2023 гг. Иркутск — Олха.

Уважаемый читатель, эта книга написана в жанре фантастики, очень прошу это помнить. Хотя задумывалась она и была начата давно, но в совсем ином жанре. Все происходящее и в той, и этой книге, слившихся воедино, есть плод вымысла автора, и ничего больше…