Подлинная история Айвенго, Робина Капюшона и прочих

Часть 3

Глава 23: Сбор сил

Солнце едва показалось над горизонтом, окрасив небо нежными персиковыми и розовыми красками, когда четверо всадников на взмыленных конях влетели на главную площадь Йорка. Путь от лесного лагеря занял у них большую часть ночи, но усталости на лицах прибывших не было и в помине - слишком уж важная цель привела их в древнюю столицу Северной Англии.

Первым, осадив могучего черного жеребца, спешился плечистый мужчина средних лет в темном одеянии священнослужителя. Хьюберт Уолтер, епископ Солсберийский и личный духовник короля Ричарда обратился к спутникам:

- Что ж, друзья мои, вот мы и прибыли. Отсюда начнется наша спасительная миссия. Робин, сын мой, ты обещал провести нас в еврейский квартал, к дому старого Исаака. Веди, не мешкая!

Стройный чернявый юноша в зеленом кафтане и с луком за спиной кивнул и с мальчишеской ловкостью соскочил наземь. То был не кто иной, как Робин Локсли, он же Робин Худ, грозный и неуловимый предводитель вольных стрелков Шервудского леса. Только сейчас лицо его, обычно озаренное лукавой усмешкой, было на редкость серьезно и сосредоточено. Робин махнул рукой остальным, приглашая следовать за ним, и решительно нырнул в лабиринт узких извилистых улочек. Хьюберт, бряцая шпорами, двинулся следом, на ходу бросая через плечо последние указания:

- Седрик, Уилфред, вы со мной! Нечего терять времени на болтовню. Будем надеяться, почтенный Исаак уже вернулся домой и сможет пролить свет на судьбу манускрипта.

Двое оставшихся спутников епископа - рослый пожилой тан с окладистой седой бородой и светловолосый юноша, бережно придерживающий здоровенный щит с гербом в виде вепря - согласно кивнули и поспешили вслед за Робином. Это были Седрик Ротервудский, славный саксонский витязь, и сын его Уилфред Айвенго, доблестный рыцарь и верный оруженосец короля Ричарда.

Петляя меж покосившихся деревянных лачуг и старых каменных построек, вся четверка вскоре добралась до еврейского квартала - унылого гетто на окраине Йорка, отделенного от остального города высокой глухой стеной. Робин уверенно подвел спутников к воротам одного из самых богатых домов - двухэтажного особняка из серого камня, с аккуратными стрельчатыми окнами и покатой черепичной крышей. Трижды стукнув в тяжелую дверь условным стуком, юный разбойник замер в ожидании. Спустя пару мгновений в узком смотровом окошке показалось встревоженное лицо привратника .

- Кто таковы будете? - с подозрением осведомился страж, разглядывая нежданных гостей. - Зачем пожаловали спозаранку к дому почтенного Исаака из Йорка?

- Не признал, что ли, старина Самуил? - расплылся в белозубой улыбке Робин. - Это же я, Реувен! Неужто запамятовал? Дело у нас важное, спешное. Сам Исаак как, дома?

Физиономия привратника просияла, он торопливо отодвинул засов и распахнул дверь, отвешивая поклоны.

- Ах, Реувен, дружище! Прости, не признал спросонья, да еще в такой честной компании! Заходи скорей, сам знаешь - тебе у нас всегда рады. Вот только Исаака-то как раз и нет дома. Ни его, ни красавицы Ревекки. Почитай, уже третью неделю пошла, как уехали они на турнир в Эшби, и с тех пор - ни слуху ни духу. Я уж извелся весь, места себе не нахожу...

Почтенные гости обеспокоенно переглянулись. Хмурая складка залегла меж бровей Хьюберта, рука невольно потянулась к эфесу меча. Первым нарушил молчание Седрик:

- Ну, коли так - тогда вдвойне надобно поспешать! Не ровен час, и впрямь стряслось что недоброе с Исааком да Ревеккой. А ну-ка, любезный Самуил, проводи нас в дом. Поглядим своим глазом, может, какую весточку али знак отыщем.

- Истинно так, - поддержал тана Уилфред, в волнении одергивая плащ и лязгая шпорами. - Да и манускрипт тот злополучный не мешало бы поискать, покуда Исаак в отлучке. Он ведь клялся и божился, что запрятал пергамент в надежное место. Авось не забрал с собой в дорогу...

Робин и епископ согласно закивали, и вся компания вереницей просочилась в калитку. Самуил засеменил впереди, путано бормоча себе под нос извинения вперемешку с жалобами на судьбу-злодейку. Поднявшись по скрипучей лестнице, друзья вошли в покои Исаака - просторную светлицу с низким потолком, уставленную резной дубовой мебелью и уютно освещенную множеством масляных ламп.

Несколько слуг, сгрудившись в углу, испуганно таращились на нежданных визитеров, не смея вымолвить и слова. Робин, на правах старого знакомого, принялся вполголоса втолковывать им суть дела, умоляя помочь с розысками пропавшей рукописи. Перепуганные евреи закивали и бросились обшаривать бесчисленные шкафы, комоды и сундуки.

Уилфред и Седрик подключились к поискам, на ходу перебрасываясь отрывистыми репликами с Хьюбертом. Епископ хранил мрачное молчание, изредка роняя отдельные фразы вроде: «Живее ищите, ребятки!» или «Ну, попадись мне этот пес Буагильбер!».

Увы, вскоре стало ясно, что все усилия тщетны. Ни в многочисленных тайниках, ни в потайных нишах, ни даже в подвале не нашлось и намека на загадочный манускрипт. Измотанные бесплодными поисками, растерянные друзья собрались вновь в гостиной, не зная, что предпринять дальше.

В этот миг двери с шумом распахнулись, и на пороге показался... Исаак собственной персоной! Бледный, осунувшийся, он едва держался на ногах, цепляясь за косяк. Изодранная, испачканная одежда и кровоподтеки на лице красноречиво свидетельствовали - старик пережил страшное потрясение.

- Исаак! Дядя! - закричал Робин, кидаясь навстречу. Подхватив пошатнувшегося еврея, он бережно усадил его в кресло и плеснул в кубок вина. - Живой, хвала Всевышнему! Да что с тобой стряслось, на тебе лица нет? Где Ревекка?

Исаак, стуча зубами о край кубка, залпом осушил вино. Обведя собравшихся мутным взором, он разразился судорожными рыданиями.

- Ох, горе мне! Такая беда приключилась, такая беда... Ревекку, доченьку мою единственную, злодей Буагильбер умыкнул! В полон увез, в застенки свои проклятые, и меня вослед поволок, ирод! Пытал, грозил страшным - мол, не расскажешь, где манускрипт тот спрятан - на куски дочку изрежу, псам скормлю...

Тут старик сорвался в отчаянный плач, раскачиваясь взад-вперед. Робин принялся утешать его, гладя по спине, а Хьюберт с Уилфредом и Седриком сгрудились подле, сочувственно охая и вполголоса шепча ругательства в адрес подлого тамплиера. Несчастный старик разрыдался, припадая к груди племянника. Утешая его, Робин бросил быстрый вопросительный взгляд на Хьюберта. Епископ, нахмурившись, поскреб подбородок и решительно шагнул вперед.

- Исаак, послушай меня внимательно! - произнес он, наклоняясь к самому уху еврея. - Знаю, тяжко тебе сейчас рассуждать здраво. Но пойми - ни в коем случае нельзя отдавать манускрипт Буагильберу! Слишком многое поставлено на карту. Речь идет не только о судьбе твоей дочери, но и о будущем всего христианского мира! Это писание несет в себе страшную угрозу, его обнародование погрузит страну в пучину раздора и братоубийства. Сам Папа Римский велел мне вернуть манускрипт и предать его огню. Поверь, я скорблю всем сердцем о Ревекке. Но жертва неизбежна, если мы хотим уберечь Англию и престол. Ты должен довериться мне!

Услышав эти слова, Исаак испустил страдальческий стон и рухнул на колени, раздирая на себе волосы.

- Что вы такое говорите, владыка?! Да как смеете рассуждать, чья жизнь важнее - моей кровиночки или ваших пергаментов поганых?! Плевать мне на Англию, на Папу, на весь ваш гнилой мир! Без Ревекки я и сам не жилец. Все, слышать ничего не желаю! Манускрипт ваш будь проклят, камнем ляжет он на вашу совесть!

- Тише, тише, Исаак! - вмешался Седрик, удерживая старика. - Не кричи. Владыка Хьюберт дело говорит. Да и не собираемся мы бросать Ревекку на произвол судьбы! Наоборот - как раз спасти хотим, и тебя в придачу.

- Истинно так! - подхватил Уилфред, опускаясь на одно колено и кладя руку на эфес меча. - Клянусь честью рода.

Робин присоединился к клятве Уилфреда, торжественно воздев руку:

- И я клянусь, дядюшка! Всеми силами буду биться за Ревекку, хоть самому Дьяволу в пекло сигану! Не будь я Робин Худ, коли не освобожу кузину из лап этого изверга. Но пойми, манускрипт ему отдавать никак нельзя! Затаился он у тебя в тайнике? Отдай его нам, епископу. А мы уж враз смекнем, как твою дочурку выручить.

Исаак, колеблясь, переводил взгляд с одного честного лица на другое. В глазах его все еще стояли слезы, но проблеск надежды уже зажегся в измученной душе. Наконец, тяжко вздохнув, он с трудом поднялся на ноги и, шатаясь, побрел к дальней стене. Отодвинув в сторону массивный резной комод, старик присел на корточки и начал что-то сосредоточенно ковырять шпилькой в едва заметной щели меж досок паркета.

Спустя минуту в его трясущихся руках уже был потертый кожаный футляр. Всхлипнув, Исаак откинул крышку и извлек небольшой сверток, завернутый в промасленную тряпицу. Не говоря ни слова, он протянул находку Уолтеру. Тот бережно принял подношение, быстро заглянул внутрь и удовлетворенно кивнул, убирая сверток за пазуху.

- Вот и славно. Поверь, Исаак, так будет лучше для всех. Даю слово - завтра же отправляемся в Темплстоу, в прецепторию тамплиеров. К вечеру будем на месте - и тогда берегись, подлый Буагильбер! Я лично поведу приступ и не успокоюсь, пока не верну Ревекку в родные стены. Ты только держись, старина. Все будет хорошо!

Исаак поник головой, не в силах вымолвить ни слова. Только всхлипывал беззвучно, кусая бороду. Робин приобнял его за плечи, бормоча слова утешения. Седрик с Уилфредом сочувственно охали. Хьюберт, бросив последний ободряющий взгляд, решительно направился к дверям:

- Что ж, друзья, нечего медлить! Стрелки твои, Робин, небось заждались в лесу. Уилфред, Седрик - по коням! Нам еще отряд госпитальеров встречать, подмогу от архиепископа Джеффри. Ждут они нас неподалеку, дальше вместе двинемся. Помощь лишней не будет - крепкие ребята, в доспехах, при оружии. С полсотни закаленных бойцов, не меньше! Авось, сладим с этими псами-тамплиерами... Ну, с Богом!

И епископ решительно вышел вон, бряцая шпорами. Уилфред с Седриком, коротко откланявшись, поспешили следом, на ходу проверяя подпруги и седельные сумки. Робин в последний раз хлопнул Исаака по спине и, подмигнув, выскользнул за порог.

Спустя четверть часа небольшой отряд уже покидал Йорк через западные ворота, поднимая копытами густую пыль. Впереди на сером в яблоках жеребце гарцевал Хьюберт Уолтер, за ним трусили Айвенго и Седрик. Робин Худ на своем верном вороном мерине держался чуть в стороне, зорко поглядывая по сторонам - то и дело к их кавалькаде присоединялись небольшие группы вольных стрелков в зеленых кафтанах. Колчаны их ломились от длинных стрел с гусиными перьями, на поясах у каждого висел добрый прямой меч.

- Робин! - окликнул предводителя рослый мужчина с окладистой рыжей бородой и чудовищных размеров дубиной за спиной. - Все здесь, отряд в сборе. Полста рыл, как велено. Куда дальше-то путь держим?

- В Темплстоу, Джон, - отозвался Робин, пришпоривая мерина. - В логово Буагильбера проклятого. Спасать кузину мою Ревекку будем из лап этого подлеца. Заодно и друзьям новым подсобим - вон, гляди, никак сам епископ Уолтер пожаловал, и Айвенго с ним! Дело верное, нужное. Скачи давай, поторопи ребят - пусть поживее собираются, выступаем.

- Слышь, братья! - громыхнул на всю округу бас Маленького Джона. – Двигаемся!

Разношерстная ватага вольных стрелков незамедлительно перестроилась, подтянулась А навстречу уже скакал по дороге еще один отряд - куда более внушительный и грозный на вид. Госпитальеры явились на подмогу - все как на подбор, могучие, опытные воины в белых плащах с красными крестами. Тяжелые боевые кони, длинные копья, крепкие прямоугольные щиты - чувствовалось, ребята знают толк в бранном деле. Поравнявшись с епископом, предводитель госпитальеров, пожилой воин с аккуратно подстриженной седой бородой, отсалютовал мечом:

- Сэр Хьюберт? Брат-капеллан Амори к вашим услугам. Его высокопреосвященство архиепископ Кентерберийский шлет вам привет и подкрепление. Сорок два копья, двенадцать арбалетчиков. Обоз с припасами, штурмовые лестницы. Куда прикажете, туда и двинемся.

- Премного благодарен, брат Амори! - расплылся в улыбке Уолтер, отвечая на приветствие. - Как нельзя кстати пожаловали, право слово! Держим путь на север, в прецепторию Темплстоу. Предстоит нелегкая баталия с тамошними храмовниками. Надеюсь на вашу помощь, достославные воины Христовы! А теперь - вперед, други! Путь неблизкий, а счет идет на часы. Если поднажмем - к вечеру будем на месте!

И объединенное воинство, блистая доспехами и бряцая оружием, дружно устремилось по большой дороге на север. Из лесистых предгорий на равнину уже наползали длинные вечерние тени - но путники лишь подгоняли коней, спеша разделаться с последними лигами пути.

Грозным заревом пылало закатное солнце, словно предрекая скорую и неминуемую кару всем строптивым и неправедным. Казалось даже, пылающий багрянец небес отражается в глазах бесстрашных воителей, закаляя их решимость и отвагу. Вот-вот блеснут за горизонтом мрачные башни Темплстоу - и тогда уж держись, подлый де Буагильбер! Возмездие близко.

Глава 24: Суд и спасение

Прецептория Ордена Храма возвышалась мрачной громадой посреди густого леса, словно неприступная крепость, охраняющая тайны и грехи своих обитателей. Ее массивные каменные стены, увенчанные зубчатыми башнями, казалось, бросали вызов самому небу, а узкие окна-бойницы зловеще поблескивали в свете пасмурного дня.

В одной из сырых и мрачных темниц, расположенных в подземельях прецептории, на холодном каменном полу сидела Ревекка, дочь Исаака из Йорка. Ее прекрасные темные волосы были растрепаны, а некогда роскошное платье из дорогой генуэзской парчи было разорвано и испачкано. Но, несмотря на свое бедственное положение, девушка сохраняла достоинство и спокойствие, присущее ее гордому и древнему народу.

Внезапно тяжелая дубовая дверь темницы со скрипом отворилась, и на пороге показался Бриан де Буагильбер, храмовник, чье сердце было охвачено греховной страстью к прекрасной еврейке. На нем были надеты его обычные белые одежды с нашитым на груди алым крестом – символом его ордена. Его темные глаза горели в полумраке камеры лихорадочным блеском, а мужественное лицо исказила гримаса внутренней борьбы.

- Ревекка, - начал он хриплым от волнения голосом, делая шаг в темницу. -Я пришел сюда, чтобы просить тебя... Нет, умолять тебя! Стань моей, и я подарю тебе весь мир. Перед нами откроются такие возможности, о которых ты и мечтать не могла.

Но гордая дочь Сиона лишь подняла на него свои прекрасные темные глаза, полные достоинства и презрения.

- Сэр рыцарь, - ответила она твердо и спокойно. - Я уже не раз говорила вам, что этому не бывать. Я никогда не предам свою веру и свой народ, даже если это будет стоить мне жизни. Как дочь Авраама и Сарры, я скорее приму мученическую смерть, чем запятнаю себя союзом с иноверцем и клятвопреступником.

Эти слова, произнесенные мелодичным, но решительным голосом, словно хлыстом полоснули по самолюбию гордого храмовника. Его грубое лицо исказилось от гнева, а огромные кулаки непроизвольно сжались. Бриан де Буагильбер, привыкший всегда и во всем добиваться своего, и не думал так просто сдаваться. Его разум прекрасно понимал всю бесперспективность и незаконность его притязаний. Как можно было ему, благородному воину Христову, связавшему свою жизнь священными обетами, открыто сожительствовать с иудейкой? Ведь это навлекло бы на него позор и неминуемую кару со стороны его собратьев и Церкви. Но сердце его, воспламененное неземной красотой и духовной силой Ревекки, начисто отметало доводы разума и влекло его в пучину греха и страстей.

- Ты не понимаешь! - яростно выкрикнул он сквозь стиснутые зубы, делая еще один шаг по направлению к пленнице. В его голосе звучали жаркие, лихорадочные нотки безумия. - Когда наш великий план увенчается успехом, когда Орден Храма станет безраздельным хозяином христианского мира, никто и слова не посмеет сказать против моего выбора! Ты будешь купаться в роскоши и власти, ты станешь полновластной королевой нового мира, который мы построим на обломках старого. Никакие мирские законы и предрассудки не будут над нами властны!

Ревекка печально покачала своей прекрасной головой, увенчанной роскошной короной черных как смоль волос. Даже сейчас, измученная пленом и дурным обращением, она выглядела и держалась как истинная царица.

- Вы заблуждаетесь, сэр рыцарь, - произнесла она мягко, но непреклонно. В ее выразительном голосе звучала бесконечная усталость многих поколений ее гонимого народа. - Даже если ваши безумные и кощунственные планы каким-то чудом осуществятся, ваши собратья-христиане никогда не примут меня как равную. Для них я всегда останусь презренной иудейкой, исчадием Сатаны, недостойным ни места подле трона, ни даже честного имени. А мой народ никогда не простит и не примет Ревекку-отступницу, добровольно разделившую ложе с гоем и крестоносцем. Между нами лежит непреодолимая пропасть, которую не заполнить никакими сокровищами и коронами.

Эти пророческие слова о тщете его надежд словно еще больше распалили пылкого храмовника. Его глаза загорелись дьявольским огнем, а мощное тело напряглось, готовое к стремительному броску.

- Ты будешь моей! - хрипло выдохнул он, быстрым движением преодолевая разделяющее их пространство. - Я больше не могу бороться со своими чувствами! Я возьму то, что принадлежит мне по праву сильного, здесь и сейчас!

С этими словами Бриан де Буагильбер протянул было свои жадные длани, намереваясь грубо сграбастать хрупкую фигурку девушки и заключить ее в страстные объятия. Но в этот миг случилось невероятное. Ревекка, эта на вид слабая и изнеженная красавица, одним стремительным и ловким движением вырвалась из его рук и, оттолкнув пораженного храмовника, бросилась к двери темницы.

По счастливой случайности, ослепленный яростью и похотью Бриан забыл запереть за собой дверь. Ревекка пулей выскочила в узкий тускло освещенный коридор, ведущий к лестнице наверх. Ее изорванное узорчатое платье трепетало за ее спиной, обнажая стройные белые плечи и точеные ноги. Опомнившийся Бриан с гневным рыком кинулся вдогонку. Он был силен и быстр, как хищный лев, но на сей раз добыча обещала стать непростой.

Погоня продолжалась недолго. Ревекка неслась по лабиринту переходов и галерей прецептории, словно гонимая лань. Но, увы, она плохо знала расположение здешних покоев. В какой-то миг она заколебалась на развилке, раздумывая, в какую сторону бежать. И в этот момент из боковых дверей выскочили, привлеченные шумом и криками, еще несколько вооруженных храмовников в белоснежных туниках и алых плащах с нашитыми крестами.

Они мгновенно преградили Ревекке путь к бегству и, грубо схватив перепуганную девушку за руки, поволокли ее назад. В тот же миг к ним подоспел запыхавшийся и разъяренный Бриан де Буагильбер.

- Что здесь происходит, брат Бриан? - грозно вопросил один из задержавших Ревекку рыцарей, пожилой воин с иссеченным шрамами суровым лицом и жестким пронизывающим взглядом. - Почему в священной обители нашего ордена находится женщина? Да еще и не христианка, судя по ее одеяниям и облику?

Бриан, пытаясь отдышаться и смахнуть пот со лба, попробовал придумать правдоподобное объяснение.

- Это моя пленница, братья, - начал он, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно и уверенно. - Я захватил ее во время последнего набега. Я допрашивал ее здесь, пытаясь узнать, где ее соплеменники прячут свои сокровища. Но эта хитрая лисица, воспользовавшись тем, что я на миг отвлекся, сумела сбежать из-под стражи, очевидно, прибегнув к какому-то колдовству. Уверяю вас, ничего зазорного или греховного в ее пребывании здесь нет. Я лично прослежу, чтобы впредь таких казусов не повторялось.

Но было видно, что его собратья-храмовники отнюдь не убеждены столь слабыми отговорками. Они переглядывались с подозрением и откровенным неодобрением. По их разговорам и репликам становилось ясно, что присутствие иноверки, пусть и пленницы, в стенах прецептории они считают вопиющим нарушением устава и обычаев их ордена.

- Это дело не терпит отлагательств, - подвел итог все тот же почтенный воин со шрамами. - Мы немедленно проведем расследование и суд над этой женщиной по всей строгости наших священных законов. А вас, брат Бриан, я бы попросил держаться в стороне и не мешать свершению правосудия над этой пленницей. Не пристало истинному воину Христову якшаться со всяким сбродом, который мы призваны искоренять.

В этот напряженный момент со двора прецептории донеслись пронзительные звуки боевого рога, возвещающие о прибытии важных гостей. Все присутствующие невольно обернулись на этот тревожный сигнал. Вскоре прибежавший молодой служка-послушник сбивчиво доложил ошеломляющую новость – к воротам обители в сопровождении большого вооруженного эскорта прибыл не кто иной, как сам Великий Магистр ордена Храма, грозный и могущественный Робер де Сабле.

Это известие произвело среди храмовников настоящий переполох. Робер де Сабле славился своей суровостью и непреклонностью в вопросах веры и дисциплины. Узнав о происходящем, Великий Магистр пришел в ярость. Он потребовал немедленно доставить еврейку и Бриана в зал совета для суда.

Вскоре все участники этой мрачной истории собрались в просторном мрачном зале совета прецептории. Это было внушительное помещение со сводчатыми каменными потолками и узкими стрельчатыми окнами. Вдоль стен на тяжелых железных крюках висели древние гобелены с вытканными на них сценами из Священного Писания и батальными эпизодами из истории ордена. Под ними стояли дубовые резные лари и поставцы, уставленные серебряными кубками и церковной утварью. Пол был выложен мозаикой с геральдическими гербами и символами Храма.

В дальнем конце зала на возвышении располагался массивный деревянный стол, покрытый алым сукном с вышитыми золотыми крестами. За ним на высоких резных креслах с причудливой резьбой восседал совет во главе с Великим Магистром Робером де Сабле, облаченным в белую тунику до пят с нашитым алым крестом и в белый же плащ на плечах. На его поясе висел огромный палаш в богато украшенных ножнах, а на груди сверкала массивная золотая цепь с геральдическими символами его высокого сана.

Ревекку, все еще растрепанную и полуодетую, грубо втолкнули в центр залы перед грозные очи ее судей. Она стояла, гордо выпрямившись и бесстрашно глядя в глаза своим мучителям и обидчикам. Даже сейчас в самом унизительном положении эта юная еврейка источала достоинство и силу своего древнего народа.

Бриан де Буагильбер угрюмо застыл неподалеку от пленницы, облаченный в алый плащ храмовника. Но даже его внушительная фигура, увешанная оружием, меркла перед ледяным взором Великого Магистра, который словно пригвождал его к месту. Робер де Сабле обвел тяжелым взглядом собравшихся храмовников, задержавшись на лице Бриана де Буагильбера:

- Братья! Мы собрались здесь, чтобы судить эту женщину, обвиняемую в колдовстве и совращении одного из наших братьев. Брат Бриан, расскажи нам, что произошло.

Бриан вышел вперед. Он понимал, что его репутация и, возможно, сама жизнь зависят от того, что он сейчас скажет.

- Великий Магистр, братья, - начал он, стараясь, чтобы его голос звучал твердо. - Эта женщина, Ревекка, дочь ростовщика Исаака из Йорка, была взята мной в плен во время законного набега. Я намеревался допросить ее, чтобы выяснить местонахождение ее отца и получить выкуп. Но она, использовав свои колдовские чары, попыталась соблазнить меня и сбежать.

В зале поднялся ропот. Храмовники с подозрением и страхом смотрели на Ревекку. Многие из них искренне верили в то, что евреи занимаются колдовством и служат дьяволу.

Тогда Магистр резко повернулся к Ревекке и пророкотал зычным голосом, эхом разнесшимся под гулкими каменными сводами:

- Женщина! Ты предстала перед судом нашего священного ордена по обвинению в тяжких грехах колдовства и совращения одного из наших братьев! Что ты можешь сказать в свое оправдание перед лицом Господа и этого святого собрания?

Ревекка на миг прикрыла глаза, словно мысленно вознося последнюю молитву своему невидимому, но всемогущему Богу. Затем она гордо вскинула голову и произнесла звонким, не дрогнувшим голосом:

- Я, Ревекка, дочь Исаака из Йорка, клянусь перед своим единственным Богом и перед всеми вами, что я невиновна в тех грехах и преступлениях, которые мне здесь приписывают! Я не ведьма и не блудница, я лишь слабая и беззащитная женщина, волею судьбы ставшая игрушкой в руках жестокого и похотливого человека. Если на мне и есть какой-то грех, то лишь тот, что я родилась еврейкой. Но разве мой народ не такие же дети Всевышнего, как и вы? Разве наша кровь не такая же алая? Я требую для себя Божьего суда поединком, чтобы с его помощью неопровержимо доказать свою невиновность и чистоту!

Эти смелые и пламенные слова, слетевшие с уст прекрасной пленницы, вызвали в зале новый ропот среди храмовников. Божий суд, или ордалия, был древним обычаем, по которому обвиняемый мог доказать свою невиновность, пройдя испытание огнем или водой. Не каждый день обвиняемые в таких страшных грехах, да еще и иноверцы, осмеливались бросать подобный открытый вызов и требовать священного права на Божий суд. Сам Великий Магистр на какое-то мгновение словно опешил от подобной дерзости. Но он быстро взял себя в руки и скрипнул зубами. Повернувшись к собравшимся, он объявил:

- Братья, судьбе было угодно послать нам испытание. Мы должны быть сильными и мудрыми, чтобы пройти его. Я удаляюсь, чтобы обсудить ситуацию с братом Брианом. А вы, братья, молитесь, чтобы Господь ниспослал нам свою мудрость и защиту.

С этими словами Великий Магистр покинул зал в сопровождении Бриана де Буагильбера. Оставшиеся храмовники молча переглядывались, ощущая, что они стоят на пороге событий, которые могут потрясти сами основы их ордена.

В своих личных покоях Великий Магистр яростно обрушился на Бриана.

- Безумец!" гремел он. - Своей похотью и неосмотрительностью ты поставил под угрозу весь наш план! А где манускрипт? Где ключ к нашему триумфу?

Бриан стоял, опустив голову. Он понимал, что его поступки были недостойны рыцаря и монаха. Но огонь, горевший в его сердце при мысли о прекрасной Ревекке, не желал угасать.

- Великий Магистр," сказал он тихо. - Манускрипт должен доставить отец девушки, Исаак из Йорка. Я отпустил его именно с этой целью.

Робер де Сабле на мгновение закрыл глаза, будто пытаясь сдержать свой гнев.

- Хорошо," сказал он наконец. - Мы должны любой ценой заполучить этот манускрипт. А что касается девушки... Мы не можем отпустить ее просто так. Это будет выглядеть как признание нашей вины. Нет, мы должны довести суд до конца. Ты обвинишь ее в колдовстве перед лицом всех братьев. А я обещаю, что если ее отец принесет манускрипт, я лично прослежу, чтобы с ней ничего не случилось.

Бриан вздрогнул. Обвинить Ревекку в колдовстве означало почти наверняка обречь ее на смерть. Но перечить Великому Магистру он не посмел.

- Да будет так, - сказал он глухо. - Я сделаю, как вы приказываете, Великий Магистр.

Черех некоторое время в зале совета рыцари Храма вновь занимали свои места. В центр зала вывели Ревекку. Несмотря на страх и усталость, она держалась с достоинством, присущим ее гордому народу.

Великий Магистр открыл заседание.

- Братья," начал он торжественно. - Перед нами стоит женщина, обвиняемая в ужасном преступлении колдовства и совращения одного из наших братьев. Брат Бриан, выдвинь свое обвинение перед лицом Господа и этого святого собрания.

Бриан вышел вперед. На его лице читалась внутренняя борьба, но голос звучал твердо.

- Я, Бриан де Буагильбер, рыцарь ордена Храма, обвиняю эту женщину, Ревекку, дочь Исаака из Йорка, в колдовстве и попытке совращения. Я требую, чтобы она была судима по всей строгости нашего святого закона.

В зале воцарилась тишина. Все взоры обратились к Ревекке. Она глубоко вздохнула и вышла вперед.

- Господа рыцари, - начала она звонким голосом. - Я, Ревекка, дочь Исаака из Йорка, клянусь перед лицом Всевышнего, что я невиновна в предъявленных мне обвинениях. Я требую Божьего суда, чтобы доказать свою невиновность.

Ее слова эхом разнеслись под сводами зала. Рыцари зашептались между собой. Они знали, что теперь решение должен принять Великий Магистр.

Робер де Сабле поднялся со своего места.

- Да будет так, - произнес он торжественно. - Божий суд состоится послезавтра на рассвете. Если обвиняемая сможет найти рыцаря, готового сразиться за нее, и он победит сэра Бриана, она будет считаться невиновной. Если нет - она будет признана виновной и понесет заслуженное наказание.

С этими словами он объявил заседание закрытым. Ревекку увели обратно в темницу, а храмовники разошлись, обсуждая между собой неожиданный поворот событий.

А в темнице в эту ночь одинокая еврейская девушка стояла на коленях и горячо молилась, обращаясь к своему далекому и загадочному Богу. Из ее прекрасных темных глаз катились слезы, но голос не дрожал. Она просила не за себя, а за того, кого продолжала любить вопреки всему. За того, кто так жестоко обошелся с ней, но кого она не могла возненавидеть. Она молила Всевышнего не о собственном спасении, а о том, чтобы Он смягчил ожесточенное сердце ее врага и судьи. Чтобы Он направил его на путь света и добра. И чтобы даровал ей мужество принять то, что будет Ему угодно ниспослать ей завтра, не дрогнув и не отступив от веры своих отцов.

Глава 25: Правосудие и разоблачение

Утро в прецептории Темплстоу выдалось хмурым и тревожным. Тяжелые свинцовые тучи нависали над древними каменными стенами, предвещая скорую грозу. Во дворе царило непривычное оживление - слуги и оруженосцы сновали туда-сюда, готовясь к необычному событию.

В это самое время в покоях Великого Магистра ордена Храма происходил напряженный разговор. Робер де Сабле, облаченный в свои лучшие одеяния, мерил шагами богато убранную комнату. Его мощная фигура излучала силу и решительность, но в глазах мелькали тревожные огоньки. Напротив него стоял Бриан де Буагильбер, бледный и взволнованный.

- Брат Бриан,- обратился к нему Великий Магистр, пронизывая того тяжелым взглядом. - Прибыл ли Исаак из Йорка с манускриптом, который мы ждем?

Бриан сглотнул и отрицательно покачал головой. - Нет, Великий Магистр. О нем нет никаких вестей.

Робер де Сабле нахмурился. Его рука невольно потянулась к массивному мечу на поясе.

- Плохо, - процедил он сквозь зубы. - Очень плохо. Мы не можем больше ждать. Божий суд над этой еврейкой должен состояться сегодня, как я и обещал. Мы не можем показать слабость перед лицом своих врагов и критиков.

Бриан де Буагильбер сделал шаг вперед. В его глазах мелькнуло отчаяние.

- Великий Магистр, прошу вас, - взмолился он. - Дайте мне еще один день. Всего один день, чтобы найти этот манускрипт и спасти Ревекку. Я уверен, что Исаак не подведет нас.

Но Робер де Сабле был неумолим. Он резко развернулся к своему подчиненному, и его голос зазвучал жестко и холодно:

- Ты уже достаточно навредил нашему делу своей глупостью и неосмотрительностью, брат Бриан. Я не могу больше потакать твоим прихотям. Суд состоится сегодня, как и было объявлено. Но так и быть, я подожду с окончательным приговором до захода солнца. Если до этого времени защитник еврейки не явится, она будет признана виновной и предана огню, как ведьма и соблазнительница. А теперь иди и готовься.

С этими словами Великий Магистр величественно удалился, оставив Буагильбера наедине с его мрачными мыслями.

Храмовник стоял, словно громом пораженный. Его мощные плечи поникли под тяжестью свалившейся на него ноши. В его душе бушевала буря противоречивых чувств - страх за судьбу любимой женщины, гнев на несправедливость происходящего, стыд за свое бессилие. Он знал, что должен что-то предпринять, чтобы спасти Ревекку от страшной участи. Но что он мог сделать, опутанный клятвами и обязательствами перед своим орденом? Как мог он пойти против воли своего грозного повелителя и духовного отца? В глазах Бриана де Буагильбера мелькнула тоска обреченного человека, смирившегося со своей горькой долей.

Тем временем во внутреннем дворе прецептории уже вовсю кипела работа. Плотники и каменщики возводили помост для совершения Божьего суда. В центре помоста возвышался мрачный столб, к которому должны были привязать обвиняемую. Вокруг столба уже громоздились вязанки хвороста, готовые вспыхнуть жарким пламенем костра. Рядом с помостом расставляли скамьи для судей и знатных гостей. Все было готово для жестокого и неправедного действа.

Ревекку, измученную ночью в холодном и сыром подземелье, вывели из ее темницы и под конвоем вооруженных храмовников повели к месту ее последнего испытания. Гордая дочь Сиона шла, высоко подняв голову, и ее прекрасное лицо не выдавало того смятения и ужаса, которые сжимали ее сердце. Она была одета в простое темное платье, а ее роскошные черные волосы струились по плечам подобно траурному покрывалу. На ее бледных щеках горел лихорадочный румянец, а в огромных темных глазах застыли слезы. Несмотря на весь свой страх, Ревекка не теряла надежды на спасение и продолжала мысленно молиться своему невидимому, но всемогущему Богу.

Когда процессия вступила во двор, вокруг помоста уже собралась внушительная толпа рыцарей Храма в их белоснежных плащах и туниках с нашитыми алыми крестами. Они стояли молча и неподвижно, словно изваяния, и только их глаза пристально следили за приближающейся осужденной, выискивая в ней малейшие признаки колдовства и порока. Сам Великий Магистр в окружении старших братьев ордена восседал на высоком помосте, и его суровый взгляд не предвещал ничего хорошего.

Бриан де Буагильбер, облаченный в полные боевые доспехи с алым плащом храмовника, уже ждал возле помоста. Его мрачное лицо было непроницаемо, словно высеченное из камня, но внутри у него все клокотало от боли и гнева. Он знал, что должен сейчас обвинить Ревекку, женщину, которую продолжал любить вопреки всему, в ужасных грехах и преступлениях. И он ненавидел себя за это, ненавидел ту клятву, которая принуждала его совершить этот подлый и жестокий поступок.

Когда Ревекку подвели к помосту, Бриан де Буагильбер выступил вперед. Его громкий голос эхом разнесся по двору:

- Я, Бриан де Буагильбер, рыцарь святого ордена Храма, обвиняю эту женщину, Ревекку, дочь Исаака из Йорка, в колдовстве, ереси и блуде! Я утверждаю, что она, пользуясь своими дьявольскими чарами, совратила меня и попыталась навести порчу на наш священный орден! Я требую для нее сурового, но справедливого наказания - испытания огнем, дабы сама природа явила нам ее истинную сущность! Если она невиновна, Господь защитит ее от пламени. Если же виновна - огонь очистит ее грешную душу и избавит мир от зла!

С этими словами Бриан де Буагильбер обнажил свой массивный меч и с лязгом воткнул его в землю у подножия помоста, словно в знак обвинения. Ревекка слушала его страстную речь, и слезы катились по ее прекрасному лицу. Она знала, что Бриан любит ее и мучается своим долгом. Но даже сейчас она не держала на него зла - только бесконечную жалость и сострадание.

Великий Магистр поднял руку, призывая собравшихся к тишине. Затем он повернулся к Ревекке и пророкотал:

- Ревекка, дочь Исаака! Ты слышала обвинения, выдвинутые против тебя. Еще раз вопрошаю - признаешь ли ты свою вину перед лицом Господа и людей его?

Ревекка гордо выпрямилась. Ее звонкий голос разнесся над притихшим двором:

- Я отвергаю эти лживые обвинения! Я невиновна перед Богом и людьми! Я требую Божьего суда поединком, дабы доказать свою невиновность силой оружия!

Ее слова вызвали ропот среди собравшихся храмовников. Божий суд поединком считался привилегией рыцарства, и мало кто верил, что какой-нибудь благородный воин согласится сражаться за презренную еврейку.

Великий Магистр скривил губы в жестокой усмешке.

- Что ж, да будет так. Если до захода солнца явится рыцарь, готовый сразиться за твою честь, мы устроим поединок. Но если никто не придет к тебе на помощь, это будет неопровержимым свидетельством твоей вины! Тогда ты взойдешь на костер, и очистительное пламя избавит мир от твоего колдовства и порока!

С этими словами Ревекку грубо схватили и потащили к столбу на помосте. Она не сопротивлялась, только подняла глаза к небу и тихо прошептала молитву на древнем языке своих предков.

В этот миг со стороны раскрытых настежь для прохода окрестного народа на Божий Суд ворот прецептории послышался шум и лязг оружия. Немногочисленные привратники что-то кричали, тщетно пытаясь кого-то остановить. Толпа рыцарей Храма заволновалась и обернулась на нежданных пришельцев.

И вот во двор прецептории, окруженный отрядом вооруженных воинов, въехал величественный всадник. Это был Хьюберт Уолтер, епископ Солсберийский и личный посланник Папы Римского. Рядом с ним на боевых конях восседали Уилфред Айвенго, гордый потомок саксонских танов, и его отец, почтенный тан Седрик Ротервудский. А за ними следовал целый отряд вольных стрелков во главе с легендарным разбойником Робин Худом, грозой всех богатых и власть имущих.

Воцарилась напряженная тишина. Великий Магистр поднялся со своего места, всем своим видом выражая негодование и возмущение.

- Что это значит, сэр Хьюберт? - вопросил он, сразу узнав хорошо знакомого епископа и пытаясь сохранить достоинство. - Как вы посмели явиться сюда во главе вооруженного отряда и прерывать наш священный суд?

Епископ Уолтер спешился и шагнул вперед. В его руке был пергамент с печатью Святого Престола.

- Я прибыл сюда по воле Его Святейшества Папы Римского! - громогласно объявил он. - Мне поручено расследовать преступления и злоупотребления некоторых членов вашего ордена!

С этими словами Хьюберт протянул Великому Магистру папскую буллу. Тот побледнел, но взял ее и пробежал глазами. Он понимал, что бессилен противостоять воле Рима.

В этот миг отряд вольных стрелков в зеленых плащах с луками наготове окружил помост. Робин Худ, статный юноша с орлиным взором, в котором читались отвага и благородство, вышел вперед.

- Довольно лжи и притворства! - воскликнул он. - Все мы знаем, что храмовники злоупотребили своей властью и нарушили законы Божеские и человеческие! Эта девушка невиновна, и мы не позволим свершиться над ней несправедливости!

Робин Худ и его люди держали храмовников под прицелом своих стрел, готовые в любой миг пустить их в ход. Рыцари Храма, растерянные и испуганные, медленно отступали, не решаясь оказать сопротивление.

Великий Магистр стоял, словно громом пораженный. Он понимал, что проиграл эту битву. Медленно, словно во сне, он произнес:

- Хорошо, сэр Хьюберт. Мы подчинимся воле Святого Престола. Делайте, что должно.

Хьюберт Уолтер кивнул. Затем он повернулся к Бриану де Буагильберу и произнес:

- Бриан де Буагильбер! Именем Папы Римского и короля Ричарда я заключаю вас под арест! Вы обвиняетесь в преступном сговоре, богохульстве и злоупотреблении властью. Вы предстанете перед судом Церкви и Короны, и да смилостивится над вами Господь!

Бриан попытался было сопротивляться, но воины епископа окружили его и быстро обезоружили. Гордый храмовник стоял, опустив голову, не в силах поверить в происходящее. Его мечты о власти и величии рухнули в одночасье, и теперь его ждала лишь неизвестность.

Тут сквозь толпу пробился Исаак из Йорка. Старый еврей был бледен и измучен дорогой, но в его глазах светилась безмерная радость.

- Ревекка! Дочь моя! - воскликнул он, бросаясь к помосту.

Стрелки Робина Худа помогли ему взойти на помост и освободить Ревекку от пут. Отец и дочь упали в объятия друг друга, не скрывая слез облегчения и счастья.

- Отец мой! - прошептала Ревекка, прижимаясь к его груди. - Ты пришел за мной! Но как ты узнал?

Исаак нежно погладил ее по спутанным черным волосам. - Твой посыльный, которого ты отправила в Йорк искать помощи, встретил нас в дороге. От него мы узнали о твоей беде. И сэр Хьюберт, да благословит его Господь, помог нам добраться сюда вовремя.

Ревекка с благодарностью взглянула на Хьюберта Уолтера, Айвенго, Седрика и Робин Худа со товарищи. Ее прекрасные темные глаза сияли, как звезды.

- Благодарю вас, благородные сэры, - произнесла она дрогнувшим голосом. - Вы спасли не только мою жизнь, но и веру в добро и справедливость. Я никогда не забуду вашей помощи.

Айвенго, все еще бледный от недавних ран, склонил голову в рыцарском поклоне и, многозначительно взглянув на девушку, произнес:

- Госпожа Ревекка, - сказал он, пытаясь скрыть волнение. - Для нас честь помочь вам. Вы невинная жертва, и наш долг - защитить вас от произвола и жестокости.

Потом Ревекка подошла к Бриану де Буагильберу. Тот стоял, понурив голову, не смея поднять на нее глаз.

- Сэр Бриан, - тихо произнесла она. - Я прощаю вас. Я знаю, что в глубине души вы не злой человек. Пусть Господь смилостивится над вами и направит вас на путь истинный.

Бриан вздрогнул от этих слов, словно от удара. Его окаменевшее лицо дрогнуло, и из глаз покатились скупые мужские слезы.

- Ревекка...- прошептал он. - Ты самая чистая и великодушная из всех, кого я встречал. Я не достоин твоего прощения. Я...я любил тебя. И буду любить до последнего вздоха, что бы ни ждало меня впереди.

Сказав это, Бриан де Буагильбер гордо выпрямился и позволил страже увести себя. Он знал, что его ждет суровое наказание, но теперь был готов принять его с мужеством и смирением.

Тем временем Хьюберт Уолтер обратился к собравшимся:

- Сегодня мы стали свидетелями попытки страшной несправедливости и жестокости. Но истина и добро восторжествовали, как и должно быть. Теперь я приступлю к расследованию преступлений тех, кто злоупотребил своей властью и положением. Орден Храма должен быть очищен от скверны и порока, чтобы вновь обрести свое благородное предназначение. А невинная девушка Ревекка отныне находится под моей защитой. Никто не посмеет более обвинить ее в колдовстве и ереси!

Толпа разразилась приветственными криками. Люди славили мудрость и справедливость епископа Уолтера, отвагу Айвенго и его друзей, милосердие и чистоту Ревекки. Казалось, сам Господь в этот миг взирал на них с небес и улыбался.

Глава 26: Исповедь и приговор

Сырая и темная камера в подземельях прецептории Темплстоу стала невольным убежищем для одного из самых доблестных и грозных рыцарей ордена Храма - Бриана де Буагильбера. Совсем недавно он был в зените своей славы и могущества, готовясь совершить деяние, которое потрясло бы весь христианский мир. Но сейчас он сидел на грубой деревянной скамье, закованный в тяжелые цепи, словно последний разбойник с большой дороги.

Мрачные думы одолевали храмовника. Бриан де Буагильбер пытался понять, как он оказался в столь бедственном положении. Еще вчера он был облечен высочайшим доверием Великого Магистра и готов был пожертвовать всем ради величия своего ордена. Амбициозный план по захвату власти над всем христианским миром казался таким близким к осуществлению. Хитроумная подделка древнего манускрипта, якобы написанного рукой самого Спасителя, должна была стать тем орудием, которое низвергнет Папу Римского с его престола и вознесет рыцарей Храма над королями и императорами.

Но теперь все рухнуло в одночасье. Бриан де Буагильбер стиснул зубы, вспомнив триумфальное появление в прецептории Хьюберта Уолтера, епископа Солсберийского и папского легата, в сопровождении цвета английского рыцарства и отъявленных разбойников из Шервудского леса. Какой позор - быть схваченным и закованным в цепи, словно последний смерд, на глазах у своих врагов и соперников! Какое унижение - увидеть отвращение и презрение в прекрасных темных глазах Ревекки, за любовь которой он был готов заплатить жизнью и честью!

Сердце Бриана де Буагильбера обливалось кровью и желчью. Он проклинал все на свете - свою глупость и неосмотрительность, безрассудную любовь к иноверке, высокомерие и недальновидность Великого Магистра, не сумевшего предотвратить разоблачение их замыслов. Он даже возроптал на несправедливость самой судьбы, распорядившейся так жестоко и непредсказуемо. Неужели все его подвиги и жертвы, вся его безупречная служба Господу и ордену были напрасны? Неужели он заслужил такой бесславный и позорный конец?

От этих горьких размышлений храмовника отвлек скрип открывающейся двери. На пороге камеры возник Хьюберт Уолтер собственной персоной, облаченный в роскошные епископские одежды. Его проницательные глаза цепко оглядели закованного в цепи пленника, словно пытаясь проникнуть в самые затаенные глубины его мятежной души.

- Бриан де Буагильбер, - произнес прелат металлическим голосом, от которого по спине храмовника пробежал невольный холодок. - Вот мы и встретились лицом к лицу. Я давно подозревал, что ваш орден плетет какие-то козни за спиной Святой Церкви и ее верных слуг. Но даже в самых смелых своих предположениях я не мог представить, что вы решитесь на столь чудовищное святотатство и богохульство.

Бриан вздернул подбородок, пытаясь сохранить остатки достоинства.

- Ваше преосвященство, - процедил он сквозь зубы. - Я не понимаю, о чем вы говорите. Орден Храма всегда был и останется верным слугой Господа нашего и защитником Святой Земли от неверных. Все обвинения против меня и моих собратьев являются наглой ложью и клеветой.

Хьюберт Уолтер усмехнулся и покачал головой.

- Неужели? А как же манускрипт, который вы с таким тщанием подделали и пытались использовать в своих гнусных целях? Знаете ли вы, что мне известно о вашем заговоре из первых уст - от самого султана Саладина, допросившего еврейского мастера, изготовившего для вас эту фальшивку?

Бриан вздрогнул, словно от удара хлыстом. Так вот кто разрушил их безупречный план! Коварный сарацин, случайно узнавший их тайну, предал ее врагу!

- Я вижу, вы начинаете понимать всю безнадежность своего положения, - ровным голосом продолжал Хьюберт Уолтер. - Теперь ответьте мне, сэр Бриан. Чья это была идея - захватить власть над христианским миром столь гнусным и вероломным способом? Кто были ваши сообщники в этом грязном деле? И что вы собирались делать потом, если бы ваш замысел удался?

Бриан закрыл глаза, чувствуя, как земля уходит у него из-под ног. Он понимал, что отпираться бесполезно. Папский легат знал слишком много, и у него явно были неопровержимые доказательства их вины. Единственное, что оставалось храмовнику — это встретить свою судьбу с высоко поднятой головой, как подобает истинному рыцарю.

- Ваше преосвященство, - глухо произнес он, открывая глаза и глядя прямо в лицо своему обвинителю. - Вы правы. Я не стану более запираться и лгать. Это была моя идея - подделать манускрипт и использовать его для низложения Папы Римского и возвышения нашего ордена. Я уговорил Великого Магистра Робера де Сабле поддержать этот план и посвятил в него нескольких самых доверенных собратьев. Мы рассчитывали, что император Генрих VI поверит в подлинность документа и начнет действовать в наших интересах. А потом, захватив бразды правления над Церковью, мы бы создали новый мировой порядок, где власть принадлежала бы сильным и достойным, а не продажным и лицемерным прелатам.

Голос Бриана де Буагильбера окреп и зазвучал с вызовом. Теперь, когда ему нечего было терять, он решил высказать все, что накипело в его душе за долгие годы тайных сомнений и противоречий.

- Да, я раскаиваюсь в своих грехах и готов понести заслуженную кару. Но знайте, ваше преосвященство, что я действовал из самых чистых и благородных побуждений. Я хотел очистить нашу Святую Церковь от скверны и превратить ее в оплот истинной веры и добродетели. Я хотел, чтобы на земле восторжествовали закон и справедливость, как заповедовал нам Спаситель. И ради этой высокой цели я был готов пожертвовать всем - даже своей честью и жизнью.

Хьюберт Уолтер долго молчал, пристально глядя в пылающие глаза храмовника. Потом он тяжело вздохнул и произнес:

- Что ж, сэр Бриан. Ваше чистосердечное признание и искреннее раскаяние делают вам честь. Но вы должны понимать, что совершили тягчайшее преступление против Бога и людей. И справедливость требует, чтобы вы понесли суровое наказание, дабы искупить свою вину и послужить назиданием другим.

Бриан де Буагильбер гордо выпрямился, насколько позволяли сковывающие его цепи.

- Я готов принять любую кару, ваше преосвященство. Я давно примирился с мыслью о смерти и не боюсь предстать перед Всевышним. Но я прошу вас об одном одолжении. Позвольте мне умереть как рыцарю и воину, с мечом в руке, а не как последнему преступнику на эшафоте. Это единственное, о чем я прошу напоследок.

В его голосе звучала неподдельная мольба, и Хьюберт Уолтер не мог не почувствовать невольного уважения к этому отважному и заблуждающемуся человеку. И такой исход дела также более соответствовал нежеланию Уолтера выносить на публику материалы этого ужасного дела. А так – концы в воду. А Великий Магистр и так уже полностью у него в руках.

- Что же, это я могу обещать вам, сэр Бриан, - медленно произнес он.

Бриан де Буагильбер смиренно склонил голову.

- Благодарю вас, ваше преосвященство. Я принимаю ваш приговор и готов безропотно нести свой крест. Да свершится надо мной воля Господня.

Хьюберт Уолтер кивнул и направился к двери. Но на пороге он задержался и обернулся к храмовнику.

- Я буду молиться за вашу грешную душу, сэр Бриан. И за души ваших собратьев, вовлеченных в этот нечестивый заговор. Быть может, Всемилостивый Создатель сжалится над вами и дарует вам прощение и вечный покой.

С этими словами папский легат вышел из камеры, оставив Бриана де Буагильбера наедине с его горькими мыслями и запоздалым раскаянием. А сам он направился в покои, отведенные ему в прецептории, погруженный в тяжелые раздумья.

Хьюберт Уолтер понимал, что разоблачение заговора тамплиеров было лишь первым шагом на долгом и трудном пути искоренения скверны и лжи, поразивших Святую Церковь. Теперь ему предстояла нелегкая задача - провести тщательное расследование, доискаться до корней зла и предать виновных заслуженному наказанию. Причем сделать это, привлекая как можно меньше внимания к делу, дабы не скомпрометировать Святой Престол.

Но епископ Солсберийский был готов к этому нелегкому испытанию. Он знал, что на его стороне правда, справедливость и сам Господь. И пока в его сердце горел огонь истинной веры и любви к ближним, он был способен свернуть горы и обратить в прах любое зло и нечестие. С этой непоколебимой решимостью Хьюберт Уолтер и приступил к своему новому священному долгу - быть пастырем и судьей, карающим мечом и исцеляющим словом.

Глава 27: Последний бой

Внутренний двор прецептории Темплстоу был залит ярким солнечным светом, словно сама природа решила стать свидетельницей необычного и трагического события. На каменных плитах двора был очерчен белым песком круг - арена для Божьего суда с помощью поединка. Вокруг этого круга собралась странная и пестрая толпа - суровые рыцари Храма в белоснежных плащах с алыми крестами, вольные стрелки Шервудского леса в зеленых куртках и широкополых шляпах, богато одетые саксонские таны и норманнские бароны, смиренные монахи в коричневых рясах. А в центре этой толпы стояли главные участники и вершители этой драмы - Хьюберт Уолтер, епископ Солсберийский и папский легат, Уилфред Айвенго, отважный рыцарь и защитник справедливости, Седрик Ротервудский, благородный тан и хранитель саксонских традиций, Робин Худ, легендарный разбойник и борец за права угнетенных. А чуть в стороне, окруженные сочувствующими взглядами, застыли в молчаливом ожидании прекрасная Ревекка и ее престарелый отец Исаак из Йорка.

Но все взоры были прикованы к двум фигурам, застывшим по краям песчаного круга. Это были Бриан де Буагильбер, обвиняемый в тягчайших преступлениях против Бога и людей, и Уилфред Айвенго, вызвавшийся быть поборником правого дела и защитить честь оклеветанной девы Ревекки.

По знаку Великого Магистра Храма двое оруженосцев вынесли на середину круга оружие для поединка – кольчуги, шлемы, тяжелые копья и большие щиты. Бриан де Буагильбер окинул это снаряжение мрачным взглядом и покачал головой.

- Я не стану надевать на себя эти доспехи, - произнес он громко и твердо, обращаясь к Великому Магистру. - Я предстану перед судом Божьим таким, каков я есть - без брони и защиты. Ибо мне нечего более скрывать и не от чего защищаться. Я принимаю свою судьбу и готов искупить свою вину собственной кровью."

Эти слова вызвали ропот удивления и одобрения среди собравшихся. Даже суровые лица храмовников дрогнули, выражая невольное восхищение мужеством и достоинством своего бывшего собрата. Сам Великий Магистр выглядел растерянным и смущенным.

Зато Уилфред Айвенго расценил этот жест как вызов и оскорбление. Молодой рыцарь, все еще бледный и ослабленный недавними ранами, с негодованием обратился к Хьюберту Уолтеру:

- Ваше преосвященство! Этот человек пытается превратить священный обряд Божьего суда в фарс и издевательство! Он отказывается от положенного ему по праву оружия, словно насмехаясь над нашими законами и обычаями! Я требую, чтобы ему не давали такого преимущества и заставили сражаться на равных условиях!

Но Бриан де Буагильбер лишь презрительно рассмеялся в ответ на эту тираду.

- Сэр Уилфред, вы так ничего и не поняли. Я не ищу преимуществ и не страшусь боли или смерти. Я лишь хочу встретить свой конец так, как подобает истинному рыцарю - без страха и упрека, с высоко поднятой головой и чистой совестью. Вы можете взять самое лучшее оружие и самые крепкие доспехи - это не поможет вам одолеть меня, если на то не будет воли Господней. Ибо в этом поединке победит не сила, а правда, какой бы горькой она ни была.

С этими словами Бриан де Буагильбер подошел к краю круга и опустился на одно колено, как для обычной молитвы. Его мужественное лицо исказилось от боли и тоски, когда опальный храмовник на мгновение поднял глаза и встретился взглядом с побледневшей и трепещущей Ревеккой. В этом прощальном взоре промелькнули и запоздалое раскаяние, и затаенная нежность.

Но вот Буагильбер стряхнул с себя это наваждение и решительно поднялся на ноги. Он перекрестился и сел в седло, занимая место на одном конце арены. Айвенго, смирившись с причудой противника, тоже вступил в круг и поднял копье, готовясь к атаке.

Великий Магистр Храма подал знак, и трубы вострубили, возвещая начало поединка. Толпа затаила дыхание, следя за сближающимися фигурами бойцов. Вот они сшиблись с громким лязгом и скрежетом металла, и копье Айвенго с треском переломилось о щит Буагильбера. Но сам храмовник даже не шелохнулся, лишь слегка покачнулся под силой удара. Он широко раскинул руки в стороны, отбросив свое копье, которым даже не воспользовался, словно распятый на невидимом кресте, и застыл в этой позе, подставляя незащищенное тело под новый выпад соперника.

Айвенго на миг опешил от столь неожиданного приема. Но, видя, что Буагильбер не делает попыток ни защищаться, ни нападать, он стремительно подскочил к нему, выставив вперед тяжелый меч, готовясь пронзить беззащитного врага. Однако в последний момент что-то удержало руку молодого рыцаря. То ли он устыдился такой легкой и бесславной победы над безоружным противником, то ли в его благородном сердце шевельнулась жалость к падшему собрату, готовому принять искупительную смерть.

Этим мгновением замешательства воспользовался Бриан де Буагильбер. Внезапным и стремительным движением он бросил коня вперед и грудью нанизался на выставленный острием вперед меч Айвенго. Острое лезвие вошло точно в незащищенное горло и вышло сзади, пробив его насквозь.

Бриан де Буагильбер захрипел и пошатнулся. Алая кровь хлынула из его рта и раны, заливая траву под ногами. Покачнувшись в седле, он тяжело рухнул на песок арены, увлекая за собой остолбеневшего и еще не оправившегося от прошлых ран Айвенго.

Мертвая тишина воцарилась над двором прецептории. Казалось, сама природа застыла в немом потрясении, оплакивая безвременную кончину одного из своих лучших сынов. Люди вокруг онемели и не смели шелохнуться, пораженные не столько исходом поединка, сколько тем поистине царственным величием, с которым встретил свою смерть опальный рыцарь.

Первым опомнился Хьюберт Уолтер. Епископ Солсберийский решительно шагнул в круг и приблизился к распростертому телу Бриана де Буагильбера. Несмотря на всю тяжесть преступлений покойного, Уолтер не мог сдержать слез, катившихся по его суровому лицу.

- Встань, сэр Уилфред, - мягко произнес он, помогая ошеломленному Айвенго подняться и оттаскивая его в сторону. - Божий суд свершился, и правда восторжествовала. Ты выполнил свой долг как истинный рыцарь и защитник невинных. Но не будем слишком строги к поверженному врагу, ибо и в нем, несмотря на все его грехи и заблуждения, жила искра Божьего света. Помолимся же о его грешной душе и предадим его тело земле с подобающими почестями.

С этими словами Хьюберт Уолтер опустился на колени рядом с Брианом де Буагильбером и начал читать заупокойную молитву. К нему присоединились все собравшиеся, даже сарацинские невольники из свиты храмовников, чуждые христианской вере, но чтящие воинскую доблесть. И только Ревекка не могла унять рыданий, сотрясавших ее хрупкое тело. Она припала к груди своего престарелого отца, ища утешения и поддержки, но сердце ее разрывалось от горя и сострадания к тому, кто так любил ее и так жестоко обошелся с ней.

Когда последние слова молитвы отзвучали, рыцари Храма бережно подняли тело своего бывшего собрата и понесли его в часовню прецептории. Следом за ними двинулись все остальные, храня скорбное и почтительное молчание. Последними шли Ревекка и Исаак, поддерживаемые сочувствующим Уилфредом Айвенго.

Когда траурная процессия скрылась за дверьми часовни, Хьюберт Уолтер повернулся к оставшимся во дворе людям. Его лицо было строгим и решительным, но в глазах светилась печаль и сострадание.

- Дети мои, - обратился он к собравшимся. - Сегодня мы стали свидетелями не только справедливого возмездия, но и глубокой человеческой трагедии. Судьба Бриана де Буагильбера должна послужить нам всем уроком и предостережением. Горе тому, кто возомнит себя равным Богу и попытается диктовать свою волю Церкви и миру! Горе тому, кто прельстится властью и богатством и утратит веру и совесть! Ибо рано или поздно на его голову падет карающий меч Господень, и никакие хитрости и уловки не спасут его от расплаты. Так пусть же пример этого несчастного послужит нам всем напоминанием о тщете земного величия и необходимости всегда хранить в сердце любовь и смирение.

Люди внимали речи епископа Солсберийского с благоговением и трепетом. Даже самые черствые и закоснелые сердца не могли не проникнуться мудростью и праведностью его слов. Когда Уолтер закончил, над двором прецептории воцарилась благостная тишина, словно сам Господь простер над ним свою незримую длань.

Но папский легат не мог позволить себе предаваться унынию или бездействию. Он знал, что должен довести начатое дело до конца и искоренить самые корни зла и ереси, поразившие орден Храма. Поэтому, дав людям несколько мгновений на то, чтобы осознать и принять услышанное, Хьюберт Уолтер повелительно поднял руку, привлекая к себе всеобщее внимание.

- А теперь я обращаюсь к вам, братья-храмовники, - произнес он громко и властно. - Вам дается единственный шанс на искупление своей вины и заблуждений. Вы должны немедленно покинуть Англию и вернуться в Святую Землю, дабы с удвоенным рвением продолжать священную войну против неверных. Только кровью и потом, пролитыми на полях сражений во имя Господа нашего, вы сможете смыть тот позор и грех, которым покрыли себя, поддавшись козням дьявола и алчности. Я беру с вас клятву вечно хранить верность Святому Престолу, Церкви и своему истинному призванию - быть воинами Христовыми, а не политиками и интриганами. И горе тому, кто посмеет нарушить эту клятву - на него падет такая же страшная кара, как на Бриана де Буагильбера!

Рыцари Храма, потрясенные и пристыженные, один за другим склонили колени перед папским легатом и поклялись на кресте и Библии свято блюсти свой обет и до последней капли крови защищать Гроб Господень. Сам Великий Магистр ордена, после некоторого колебания, тоже преклонил голову и принес требуемую клятву, понимая, что это единственный способ избежать полного разгрома и уничтожения Храма.

На этом Хьюберт Уолтер счел свою миссию выполненной. Поручив своим людям проследить за скорейшим отбытием храмовников из Англии, он собрался покинуть прецепторию. Но перед этим епископ Солсберийский решил нанести еще один важный визит.

Вместе с Уилфредом Айвенго, Седриком Ротервудским и Робин Худом со стрелками Хьюберт Уолтер направился в покои, где нашли приют Исаак из Йорка и его дочь Ревекка. Старый еврей сидел на низкой скамье, бережно прижимая к себе всхлипывающую красавицу. Увидев вошедших, он попытался встать, но Уолтер жестом остановил его и сам опустился рядом на колени.

- Не пугайтесь, почтенный Исаак, - мягко произнес епископ Солсберийский. - Мы пришли сюда не как ваши судьи или гонители, а как друзья и защитники. Вы и ваша дочь проявили истинное мужество и благородство, противостоя злу и насилию. И мы все в неоплатном долгу перед вами за то, что вы помогли разоблачить заговор, угрожавший не только Англии, но и всему христианскому миру.

Исаак из Йорка, все еще недоверчиво озираясь, склонил голову в знак почтения и признательности.

- Ваше преосвященство слишком добры к нам, смиренным иноверцам, - пробормотал он дрожащим голосом. - Мы всего лишь исполнили свой долг перед Богом и людьми, не ожидая никакой награды или похвалы. Но мы бесконечно благодарны вам за ваше великодушие и справедливость. Без вашей помощи и защиты мы бы никогда не избавились от той страшной напасти, что обрушилась на наши головы.

Хьюберт Уолтер, растроганный этой сценой, поднялся с колен и торжественно осенил всех собравшихся крестным знамением.

- Да пребудет с вами всеми благодать Господня, - провозгласил он дрогнувшим от волнения голосом. - Вы, Исаак и Ревекка, отныне находитесь под моей личной защитой и покровительством Святого Престола. Никто не посмеет более притеснять вас или чинить вам обиды, ибо вы явили истинный пример добродетели и веры. А вас, сэр Уилфред, и вас, достойный тан Седрик, я призываю быть мне свидетелями и помощниками в предстоящем расследовании. Нам нужно искоренить последние очаги крамолы и измены, дабы никто более не мог угрожать миру и благоденствию нашей страны. Да направит нас Всевышний на этом праведном пути!

С этими словами Хьюберт Уолтер простился с Исааком и Ревеккой и, в сопровождении Айвенго, Седрика и стрелков Шервудского леса, покинул прецепторию Темплстоу. Он знал, что ему предстоит еще много трудов и испытаний, но твердая вера и чистая совесть придавали ему сил и решимости довести начатое дело до победного конца.

Глава 28: Падение тирана

Мрачные и величественные башни Тауэрского замка вонзались в свинцовое небо, словно суровые стражи, охраняющие покой и власть своего повелителя. На зубчатых стенах и бастионах толпились вооруженные воины в стальных шлемах и кольчугах, с алебардами и арбалетами наготове. Над главной башней гордо реял штандарт с гербом принца Джона - три золотых леопарда на алом поле.

Но сегодня даже этот неприступный оплот тирании и произвола выглядел непривычно тихим и пустынным. Не звенели доспехи рыцарей, съезжающихся на пир или совет, не шумели толпы челяди и ремесленников в обширных дворах. Лишь хищно кружили над замком черные вороны, предвещая недоброе.

У подножия крепостного холма расположилось другое войско - суровые, закаленные в боях мужи в простых кожаных куртках и плащах, вооруженные длинными луками и короткими мечами. Это были люди Хьюберта Уолтера, епископа Солсберийского и папского легата, и отряды вольных стрелков Робин Худа, с готовностью откликнувшиеся на призыв своего духовного пастыря. Сам прелат восседал на могучем боевом коне в окружении верных латников, и его белоснежные одежды и золотой крест на груди ярко сияли в тусклом осеннем свете.

Хьюберт Уолтер решительно направился к воротам замка. Несмотря на грозный вид крепости и суровые лица ее защитников, епископ Солсберийский не испытывал ни страха, ни сомнений. Он знал, что на его стороне правда, справедливость и Божья воля, а значит - ему нечего опасаться.

Подъехав почти вплотную к опущенной решетке ворот, Хьюберт Уолтер громко воззвал:

- Принц Джон! Именем Господа нашего, Святой Церкви и короля Ричарда, я, Хьюберт Уолтер, епископ Солсберийский и легат Его Святейшества Папы Римского, повелеваю тебе сложить оружие и сдаться на милость победителей! Ты обвиняешься в измене, узурпации власти и злодеяниях против своего народа и государя! Но если ты раскаешься в содеянном и без боя отворишь нам ворота, то можешь рассчитывать на милосердие и справедливый суд!

Эти слова, усиленные громовым голосом прелата, разнеслись над замком и проникли в самые дальние его покои. Стражники на стенах беспокойно зашевелились и стали опускать оружие, не зная, что предпринять. Из окон башен выглядывали бледные и встревоженные лица придворных и слуг. Никто не решался ответить грозному посланнику Церкви и Престола.

Но вот на одной из галерей показалась долговязая фигура в роскошных пурпурных одеждах, отделанных горностаем и золотом. Это был сам принц Джон, младший сын покойного Генриха II и брат нынешнего короля Ричарда Львиное Сердце. На его надменном, но красивом лице застыло выражение злобы и растерянности.

- Кто смеет являться ко мне с такими наглыми требованиями? - вскричал он пронзительным от волнения голосом. - Я - законный правитель Англии в отсутствие моего брата, и только я решаю, кого миловать, а кого карать! Убирайтесь прочь, иначе я прикажу расстрелять вас из луков, как бродячих псов!"

Но Хьюберт Уолтер и бровью не повел в ответ на эту жалкую браваду. Спокойно и величественно он снял с пояса свиток пергамента с печатями и развернул его так, чтобы все могли видеть.

- Вот письменный приказ Его Величества короля Ричарда, написанный его собственной рукой и скрепленный его печатью, - провозгласил епископ Солсберийский, и голос его зазвучал подобно трубному гласу. - Король повелевает всем своим подданным, включая тебя, принц Джон, немедленно сложить оружие и присягнуть на верность законному монарху. Всякий, кто посмеет ослушаться этого приказа, будет объявлен государственным изменником и предателем. Так что подумай хорошенько, принц, прежде чем бросать мне вызов. Ибо за мной стоит не только грозное войско, но и вся полнота власти Церкви и Короны.

Услышав эти веские слова и увидев королевскую печать на пергаменте, принц Джон весь как-то сник и побледнел. Он понимал, что епископ Солсберийский не блефует и что у него в руках действительно находится неоспоримый знак высочайшей власти. Лихорадочно озираясь по сторонам, словно ища помощи или совета у своих приближенных, принц пытался выиграть время.

- Но... но как такое возможно? - пролепетал он дрожащим голосом. - Ведь мой брат Ричард томится в плену у герцога Австрийского и императора Германского! Он не мог написать и послать такой приказ! Это какая-то хитрость, подлог! Я требую объяснений!

Хьюберт Уолтер горько усмехнулся и покачал головой.

- Ты отстал от хода событий, принц Джон. Пока ты прохлаждался в своем замке, прожигая жизнь в пирах и забавах, в мире произошли большие перемены. Твой брат король Ричард был освобожден из плена благодаря помощи верных ему людей и щедрому выкупу, собранному его подданными. И сейчас он уже высадился в Англии и скоро прибудет в Лондон, чтобы вернуть себе корону и наказать всех узурпаторов и изменников. Так что тебе лучше поторопиться с решением, пока не стало слишком поздно.

Эта ошеломляющая новость, подтвержденная громкими возгласами и приветственным звоном оружия в рядах воинов Уолтера, окончательно сломила боевой дух принца Джона и его сторонников. Сквозь толпу протолкался гонец, прискакавший на взмыленном коне, и протянул принцу послание. Джон трясущимися руками развернул пергамент и пробежал его глазами. Это было письмо от его друга и союзника короля Франции Филиппа II, извещавшее о свершившемся факте освобождения Ричарда и призывавшее принца как можно скорее покинуть Англию, дабы избежать гнева и мести брата.

"Будь осторожен," гласила последняя фраза послания. "Дьявол вырвался на свободу."

Принц Джон, скомкав письмо, в отчаянии заметался по галерее. Его лицо исказила гримаса животного страха и бессильной ярости. Наконец, он остановился и, свесившись вниз, прокричал срывающимся голосом:

- Хорошо! Вы победили! Но знайте, что я этого так не оставлю! Я отправляюсь в Нормандию, к моим верным вассалам и союзникам, и еще вернусь сюда с сильным войском, чтобы отомстить всем вам и вырвать корону из рук моего неблагодарного братца! Так и передайте ему, когда он заявится сюда!

С этими словами принц Джон бросился прочь с галереи и скрылся в недрах замка, сопровождаемый своими приближенными и стражей. А спустя несколько минут из боковых ворот выехал небольшой вооруженный отряд с закутанной в плащ фигурой в центре и стремглав помчался прочь, вдоль берега Темзы, по направлению к югу.

Хьюберт Уолтер удовлетворенно перекрестился и кивнул своим воинам. Тяжелые дубовые ворота замка медленно отворились, и папский легат со свитой беспрепятственно вступил во внутренний двор. Оставшиеся защитники крепости без лишних слов сложили оружие и разошлись, понурив головы. Они понимали, что их хозяин бросил их на произвол судьбы, сбежав, как последний трус и предатель.

Спешившись и передав поводья коня одному из оруженосцев, Хьюберт Уолтер решительно направился в главную башню замка. Его сопровождали самые верные и доверенные люди - Уилфред Айвенго, Робин Худ и Гилберт из Гисланда, командир отрядов архиепископа Йоркского. В одном из покоев, служивших кабинетом принца Джона, епископ Солсберийский извлек из-за пазухи небольшой сверток, который все это время бережно хранил у сердца. Это был тот самый поддельный манускрипт, из-за которого разгорелся весь сыр-бор и пролилось столько крови.

Внимательно осмотрев пергамент, Хьюберт Уолтер со вздохом поднес его к пылающему камину.

- Вот и все, - произнес он торжественно, глядя, как жадные языки пламени пожирают свиток. - Это зло больше никогда не будет угрожать миру и церкви. Теперь мы должны позаботиться о том, чтобы восстановить справедливость и искупить причиненное людям зло.

Повернувшись к своим соратникам, епископ Солсберийский продолжил уже более деловым тоном:

- Первым делом я издам указ, отменяющий все дискриминационные законы против евреев, введенные в отсутствие короля Ричарда. Виновные в погромах и притеснениях будут найдены и примерно наказаны. Мы не можем допустить, чтобы в нашей стране кто-то подвергался гонениям из-за своей веры или происхождения. Ибо все мы - дети одного Бога, и все достойны жить в мире и согласии.

Айвенго, Робин Худ и Гилберт дружно закивали, выражая свое полное одобрение этим мудрым и милосердным решениям. Они знали, что в лице Хьюберта Уолтера обрели истинного пастыря и защитника, который не остановится ни перед чем ради торжества добра и справедливости.

Покидая мрачные стены Виндзорского замка, епископ Солсберийский и его верные соратники не могли знать, какие новые испытания и свершения ждут их на этом пути. Но они твердо верили, что с Божьей помощью и поддержкой всех добрых людей справятся с любыми трудностями и искушениями. Ибо огонь истинной веры и любви к ближним, горевший в их сердцах, был способен осветить самую непроглядную тьму и растопить самый лед.

Глава 29: Свадебные колокола

Лучезарное солнце осеннего утра озарило древний город Йорк, словно само небо решило благословить этот знаменательный день. Узкие улочки и просторные площади были запружены нарядной толпой - знатные рыцари в расшитых гербами камзолах, благородные дамы в изысканных головных уборах и легких накидках, простолюдины в ярких праздничных одеждах. Все спешили к центру города, где возвышались два величественных здания - готический собор Святого Петра и скромная синагога.

Ибо сегодня в Йорке отмечались сразу два радостных события - свадьба сэра Уилфреда Айвенго, доблестного рыцаря и верного вассала короля, с прекрасной леди Ровеной Саксонской, и бракосочетание Рэувена бен Иосифа, он же Робин Худ, легендарного защитника бедных и обиженных, с очаровательной еврейской девушкой Ревеккой, дочерью Исаака из Йорка.

Первая церемония, пышная и торжественная, проходила в стенах кафедрального собора, под резными сводами которого собрался весь цвет английского рыцарства и аристократии. Сам Хьюберт Уолтер, епископ Солсберийский и папский легат, облаченный в роскошные литургические одежды, лично проводил обряд венчания, скрепляя священными узами брака двух любящих сердец.

Уилфред Айвенго, статный и мужественный в своих парадных доспехах, украшенных гербом его славного рода, и Ровена, ослепительно прекрасная в белоснежном шелковом платье и жемчужной диадеме, преклонили колени перед алтарем, принося клятвы верности и любви перед лицом Господа и людей. В глазах обоих светились неподдельное счастье и нежность, а голоса звучали твердо и уверенно.

Чуть поодаль, в первых рядах, стоял Седрик Сакс, гордый и непреклонный тан из Ротервуда. Его суровое лицо, обычно мрачное и неулыбчивое, сейчас смягчилось и посветлело. Ибо сбылась его давняя мечта - его единственный сын и наследник наконец-то женился на достойной саксонской девушке, которую сам Седрик выбрал ему в супруги. Теперь род Айвенго мог продолжиться в веках, не запятнанный кровью и верой норманнских завоевателей.

Но пока в соборе звучали торжественные гимны и ликующие возгласы, в тихой синагоге на окраине Йорка происходило другое, не менее волнующее таинство. Здесь, среди древних свитков Торы и сияющих свечей, соединялись жизненные пути двух людей - отважного Робина Худа и прелестной Ревекки.

На Робине, отложившем свой верный лук и зеленый плащ, был простой, но добротный наряд из тонкой шерсти, а его русые кудри были аккуратно подстрижены. Ревекка, сияющая неземной красотой, была одета в традиционное свадебное платье еврейских невест - длинную тунику из белого льна, расшитую золотыми звездами и полумесяцами. Ее пышные черные волосы были распущены по плечам и увенчаны венком из белых роз.

Обряд бракосочетания проводил сам Исаак из Йорка, взволнованный и прослезившийся от счастья. Ибо он знал, что его любимая дочь обрела не только верного и достойного мужа, но и защитника для всего их гонимого народа. А то, что Робин приходился Ревекке двоюродным братом, вполне допускалось иудейским законом и лишь укрепляло их союз и делало его благословенным в глазах Всевышнего.

Трогательная церемония под сенью синагоги проходила в узком кругу самых близких друзей и соратников Робина - здесь были и могучий Маленький Джон, и веселый Уилл Скарлет, и другие славные стрелки из Шервудского леса. Все они от души радовались за своего любимого предводителя и желали ему долгих лет семейного счастья.

После окончания обеих свадебных церемоний гости и молодожены отправились в замок Ротервуд, родовое поместье Седрика Сакса, где уже все было готово для пышного свадебного пира. Длинные дубовые столы ломились от яств и напитков, а в огромном зале, украшенном гирляндами из цветов и зелени, звучала веселая музыка менестрелей.

Уилфред Айвенго и Ровена, сияющие от счастья, восседали на почетном месте во главе стола, принимая поздравления и подарки от многочисленных гостей. Рядом с ними расположились Робин Худ и Ревекка, скромные и задумчивые, но не менее радостные. Казалось, сама судьба свела за одним столом эти две пары, такие разные, но объединенные искренней любовью и верностью.

Вскоре начались танцы и веселье. Рыцари и дамы кружились в затейливых па под звуки лютни и виолы, а стрелки из Шервуда лихо отплясывали под дудки и барабаны. Вино лилось рекой, смех и шутки не смолкали до глубокой ночи.

Но главным украшением праздника стал торжественный тост, который произнес Хьюберт Уолтер. Поднявшись со своего места, епископ Солсберийский поднял кубок и обратился к присутствующим:

- Друзья мои! Сегодня мы стали свидетелями не просто двух свадеб, а торжества самой жизни над смертью, любви над ненавистью, добра над злом. Эти молодые, прекрасные пары, соединившие свои судьбы перед алтарем и под хупой, являют нам пример истинной веры, преданности и милосердия. Ибо что может быть сильнее и чище, чем чувство, преодолевающее все сословные и религиозные барьеры? Так выпьем же за сэра Уилфреда и леди Ровену, за Робина и Ревекку! Пусть их семейные очаги всегда пылают ярко, а в сердцах живет весна! Пусть крепнет в веках их союз, а в домах звучит детский смех! И пусть память об их любви и верности послужит вечным примером для всех нас и наших потомков!

Гости восторженно подхватили этот тост, от души желая молодоженам многие лета жизни. А Хьюберт Уолтер, пригубив из кубка и поставив его на стол, удалился в задумчивости на террасу замка.

Он смотрел на россыпь звезд в черном бархате неба, и чувствовал, как в его душе рождается новая надежда. Надежда на то, что отныне в его любимой Англии, очищенной от скверны лжи и фанатизма, вражды и притеснений, воцарятся мир и справедливость. Что в ней найдется место для всех - саксов и норманнов, христиан и евреев, рыцарей и простолюдинов. Ибо разве не в этом высший замысел Господень - чтобы все люди жили в согласии и любви, как братья и сестры?

Конечно, Хьюберт Уолтер понимал, что до воплощения этого идеала в жизнь еще очень далеко. Что людские предрассудки и пороки, питаемые вековой враждой и алчностью, не искоренить в одночасье. Но сегодняшний день дал ему веру и силы продолжать свой праведный труд. Ведь если даже в самые беспросветные времена находятся смельчаки, готовые рискнуть всем ради любимых и ближних, то у добра есть будущее. И ради этого стоит жить и бороться.

С этими светлыми мыслями Хьюберт Уолтер перекрестился и, коснувшись висящего на груди нагрудного креста, вознес тихую молитву Всевышнему. Молитву за молодых супругов, чей священный союз он сегодня благословил. Молитву за короля Ричарда, чье мудрое и справедливое правление должно было вскоре начаться. Молитву за весь английский народ, вверенный его духовному попечению. И молитву за себя самого, дабы Господь даровал ему сил и терпения исполнить свое высокое предназначение.

А в это время из замка Ротервуд по-прежнему доносились веселые голоса, смех и музыка. Две пары новобрачных, окруженные любовью родных и друзей, праздновали начало своего семейного пути. Пути, который предстояло пройти рука об руку, деля все радости и тяготы, в богатстве и бедности, в здравии и болезни. Пути, освященного перед Богом и людьми. Пути Айвенго и Ровены. Пути Робина Худа и Ревекки.

Свадебные колокола Йорка продолжали звонить в эту прекрасную осеннюю ночь, славя торжество любви и добра над ненавистью и злом. И казалось, что само мироздание вторило их чистому и жизнеутверждающему гласу, обещая людям грядущего долгожданное обновление и счастье.

Глава 30: Новые пути

Несколько месяцев минуло с тех пор, как древний город Йорк стал свидетелем двух удивительных и знаменательных свадеб. Золотая осень незаметно сменилась серебряной зимой, а затем в свои права вступила юная и нежная весна. Но перемены происходили не только в природе, но и в жизни наших героев, вступивших на новые и неизведанные пути.

В далеком Лондоне, в стенах Вестминстерского дворца, вершились большие дела и принимались судьбоносные решения. Хьюберт Уолтер, епископ Солсберийский и папский легат, снискавший уважение и доверие короля Ричарда своей мудростью и преданностью, был возведен в сан архиепископа Кентерберийского и назначен главным юстициарием Англии. Теперь в его руках сосредоточилась как духовная, так и светская власть над страной, и он мог осуществлять свои замыслы по укреплению мира, закона и справедливости.

Одним из первых решений нового архиепископа и канцлера стало назначение сэра Уилфреда Айвенго, доблестного рыцаря и верного друга, своим ближайшим помощником и советником. Хьюберт Уолтер высоко ценил ум, честность и благородство молодого сакса и видел в нем достойного продолжателя своего дела.

Для самого Айвенго это назначение стало одновременно и честью, и испытанием. С одной стороны, он был горд доверием своего покровителя и рад возможности послужить родной стране на столь высоком посту. Но с другой стороны, новые обязанности отрывали его от семьи и привычного образа жизни, требовали постоянного присутствия при королевском дворе и участия в бесконечных советах и переговорах.

Леди Ровена, его молодая супруга, поначалу тяжело переживала эти перемены. Она надеялась, что после свадьбы они с мужем будут неразлучны и заживут тихой и счастливой семейной жизнью в их поместье в Ротервуде. Но долг и честь призывали Айвенго к иному, и она, как истинная саксонская леди, смирилась с этим и всячески поддерживала своего рыцаря.

Однако настоящим ударом для четы Айвенго стало известие о том, что король Ричард, недавно освобожденный из плена и вернувшийся в Англию, вновь собирается в военный поход - на этот раз во Францию, дабы отвоевать свои законные владения в Нормандии и Аквитании. И конечно же, он рассчитывал на своего верного вассала и друга Уилфреда, чья доблесть и военное искусство были широко известны.

Айвенго, в котором все еще жил неукротимый дух воина и крестоносца, без колебаний принял этот вызов судьбы. Он вновь облачился в боевые доспехи, опоясался верным мечом и отправился на войну вслед за своим королем, напутствуемый благословениями Хьюберта Уолтера и слезами Ровены.

Прощание супругов было нежным, но печальным. Они понимали, что расстаются на долгий срок и что неизвестно, суждено ли им еще свидеться в этой жизни. Ровена, затаив слезы, обняла мужа и прошептала ему на ухо:

- Возвращайся живым и невредимым, мой господин. Я буду ждать тебя и молиться за тебя денно и нощно. Ты - моя единственная любовь и отрада. Без тебя мне не будет покоя и счастья.

Айвенго крепко прижал жену к груди и поцеловал ее в лоб.

- Не плачь, моя нежная голубка, - произнес он с нежностью. - Я вернусь к тебе, чего бы мне это ни стоило. Ты - мой дом и моя путеводная звезда. Ради тебя я готов совершить любые подвиги и пройти через любые испытания. Просто верь в меня и жди.

С этими словами Уилфред Айвенго вскочил на своего боевого коня и, в последний раз взмахнув рукой на прощание, ускакал вслед за королевской армией, направлявшейся к берегам Ла-Манша. А леди Ровена еще долго стояла на крепостной стене, глядя вслед удаляющемуся войску и вытирая слезы краешком покрывала.

Тем временем на севере Англии, в славном городе Йорке, шла своя мирная и трудовая жизнь. Робин Худ и его молодая жена Ревекка, не пожелавшие покидать родные края и своих соплеменников, обустраивались в еврейском квартале, пытаясь найти свое место в общине и принести ей пользу.

Робин, чей опыт и навыки лесного стрелка и разбойника трудно было применить в городских условиях, долго ломал голову над тем, как ему зарабатывать на жизнь честным и достойным трудом. И вот однажды, прогуливаясь по узким улочкам еврейского квартала, он стал невольным свидетелем того, как группа местных бандитов пыталась ограбить и избить старого еврея-ростовщика, возвращавшегося домой с увесистым кошельком.

Недолго думая, Робин выхватил из-за пазухи свой верный кинжал и бросился на помощь несчастному. Выбив пару зубов зачинщикам шайки и покрыв остальных отборной руганью, он обратил их в бегство и помог старику подняться и добраться до дома. Потрясенный и растроганный ростовщик рассыпался в благодарностях перед своим спасителем и предложил ему в награду золотой. Но Робин с улыбкой отказался, сказав, что помогать попавшим в беду - его святой долг и призвание. Однако в голове у него уже зародилась интересная мысль.

Вернувшись домой к Ревекке, Робин с жаром поделился с ней своей идеей - создать в еврейском квартале нечто вроде охранного общества, которое за умеренную плату будет защищать жителей от грабителей, вымогателей и прочего сброда. Ревекка, выслушав мужа, задумчиво покачала головой и ответила:

- Идея хорошая, любовь моя. Нашим людям и правда нужна защита от всех этих злодеев и негодяев. Но подумай сам - разве сможешь ты в одиночку справиться с этой задачей? Тебе понадобятся помощники, оружие, деньги на первое время. А главное - доверие и поддержка общины.

Робин почесал в затылке, обдумывая слова жены. А потом его лицо просияло лукавой улыбкой.

- А кто сказал, что я буду один? Уж я-то сумею убедить наших соседей, что им это выгодно. Да и ребята из Шервуда не откажутся подсобить старому другу, особенно если им за это заплатят. А насчет денег ты не волнуйся - уж я-то сумею их раздобыть. В конце концов, я же бывший вольный стрелок, а не какой-нибудь йомен!

С этими словами Робин подмигнул жене и, чмокнув ее в щеку, отправился на поиски старых боевых товарищей - Малютки Джона, Уилла Скарлета и прочих удальцов из Шервудского леса. А Ревекка, глядя ему вслед, только вздохнула и покачала головой. Она знала, что если ее Робин что-то задумал, то обязательно добьется своего. Такой уж он был человек - упрямый, находчивый и бесшабашный.

И действительно, не прошло и пары недель, как в еврейском квартале Йорка появились рослые и крепкие молодцы в зеленых куртках и широкополых шляпах с пером, вооруженные дубинками и кинжалами. Они зорко следили за порядком на улицах, провожали домой запоздалых гуляк и разнимали драки и потасовки.

Поначалу евреи отнеслись к ним настороженно и недоверчиво, помня о былых притеснениях и гонениях. Но вскоре они убедились, что эти люди, возглавляемые их соплеменником Реувеном, мужем Ревекки, и правда охраняют их покой и имущество от посягательств всякого отребья. И слух о йоркских стражах-шервудцах быстро разнесся по всему городу и даже за его пределами.

Робин Худ, ставший теперь почтенным Реувеном бен Иосифом, не мог нарадоваться своей задумке. Дела его охранного агентства шли в гору, принося стабильный и честный доход. Евреи квартала зауважали его и прониклись к нему доверием, видя в нем своего защитника и благодетеля.

Но главной наградой для Робина была любовь и признательность Ревекки. Она смотрела на своего мужа с нежностью и обожанием, гордясь его умом, отвагой и благородством. По вечерам, когда они оставались наедине в своем скромном, но уютном доме, Ревекка обнимала Робина и шептала ему на ухо слова, полные страсти и нежности:

- Ты мой герой, мой защитник, моя опора. С тобой я чувствую себя в безопасности и покое. Ты подарил мне новую жизнь и новую надежду. Я люблю тебя больше жизни и буду любить, пока бьется мое сердце.

А Робин целовал жену и отвечал ей с улыбкой:

- Это ты - мой ангел-хранитель, моя путеводная звезда. Без тебя я был бы всего лишь лесным разбойником, не знающим ни цели, ни покоя. Ты сделала меня лучше, добрее, человечнее. Я люблю тебя сильнее, чем могу выразить словами.

Так и зажили Реувен и Ревекка в любви и согласии, деля радости и печали, труды и досуги. И казалось, что сама судьба хранит и оберегает их союз, освященный на небесах.

А в далекой Нормандии, среди грохота сражений и лязга мечей, Уилфред Айвенго тоже думал о своей супруге, верно ждущей его дома. Но, как ни странно, мысли его все чаще обращались не к кроткой и покорной Ровене, а к страстной и своенравной Ревекке, рядом с которой он познал и горечь утраты, и сладость любви.

В редкие минуты затишья между боями, сидя у походного костра и глядя на мерцающие звезды, Айвенго предавался горьким раздумьям и сожалениям. Он вспоминал пылкие черные глаза Ревекки, ее гордую осанку, ее пленительную улыбку. И что-то щемило и тоскливо ныло у него в груди.

Конечно, Айвенго понимал, что эти мысли - всего лишь блажь и малодушие. Что он связан священными узами брака с Ровеной и не может, не смеет мечтать о другой. Что Ревекка теперь замужем за его другом, Робин Худом, и, верно, счастлива и любима. Но он ничего не мог поделать с этой запоздалой тоской и жаждой несбывшегося.

- Я сам выбрал свой путь, - твердил он себе. -Путь воина, рыцаря, слуги короны. Путь, полный битв, странствий и разлук. Путь, не сулящий покоя и семейного счастья. И теперь я должен пройти его до конца, не оглядываясь назад и не терзаясь бесплодными мечтами.

С такими невеселыми думами Уилфред Айвенго засыпал под звездным небом Нормандии, чтобы наутро вновь ринуться в кровавую сечу и утолить свою тоску в ратных подвигах и свершениях. А где-то далеко, за морем и лесами, в тихом Ротервуде, леди Ровена тоже засыпала в слезах, прижимая к груди подушку и мечтая о возвращении своего мужа и господина.

Так и текла размеренная и однообразная жизнь четы Айвенго в разлуке - без радости, без страсти, без надежды на лучшее. Уилфред сражался и служил, добывая себе славу и почести, но не находя душевного покоя. Ровена ждала и молилась, блюдя верность и честь, но не обретая женского счастья.

Они оба словно застыли в холодном и бесприютном мире долга и приличий, отгородившись стеной молчания от своих истинных чувств и желаний. И ничто, казалось, уже не могло растопить лед в их сердцах и вернуть им утраченную гармонию и любовь.

Глава 31: Тень прошлого

Черные тучи сгустились над древним городом Йорком, словно предвещая новые беды и потрясения. Весть о безвременной кончине доблестного короля Ричарда Львиное Сердце, павшего от предательской стрелы при осаде замка Шалю в Аквитании, повергла всю Англию в смятение и траур. Но не успели высохнуть слезы на глазах подданных, как из Нормандии примчался гонец с еще более тревожными известиями.

Принц Джон, младший брат покойного монарха, объявил себя новым королем Англии и был поспешно коронован в Вестминстерском аббатстве под именем Иоанна. Этот человек, чье вероломство и алчность были хорошо известны всем, кто имел с ним дело, недолго горевал о погибшем брате. Едва примерив корону и облачившись в пурпурную мантию, он принялся править страной железной рукой, не щадя ни друзей, ни врагов.

Первым делом король Иоанн обложил всех своих подданных, от лордов до простолюдинов, непомерными налогами и поборами, стремясь пополнить опустевшую за годы войн казну. Рыцари и бароны, чьи замки и земли подверглись разорению, стонали от непосильных трат и закладывали последние драгоценности. Крестьяне и ремесленники, лишенные куска хлеба, проклинали жестокого монарха и бежали в леса, становясь разбойниками и бродягами.

Но тяжелее всего пришлось евреям - тем самым гонимым и презираемым иноверцам, что искони служили для властей и черни козлами отпущения и мишенью для всяческих притеснений. Король Иоанн, чье сердце было преисполнено ненависти и предрассудков, обрушил на их головы такие бедствия, каких они не знали даже во времена кровавых погромов.

По всей стране вступили в силу новые законы и указы, направленные на ущемление прав и свобод еврейского народа. Им запретили владеть землей и заниматься ремеслами, ограничили места проживания особыми кварталами-гетто, обязали носить на одежде желтые латы в форме звезды. Их облагали чудовищными налогами, принуждали к унизительным работам, лишали защиты властей перед лицом черни.

И словно мало было этих официальных гонений, так еще по городам и весям прокатилась волна диких погромов, подстрекаемых алчными баронами и фанатичными священниками. Толпы озверевших бедняков и бродяг врывались в еврейские дома, разрушая и грабя все на своем пути. Мужчин избивали и калечили, женщин насиловали, детей швыряли в огонь. А стража и судьи лишь равнодушно взирали на эти зверства, не желая рисковать собой ради защиты презренных иудеев.

В славном городе Йорке, где вот уже много лет мирно жила и трудилась большая еврейская община, эти черные дни отозвались особенно тяжело и горестно. Узкие улочки и каменные дома квартала, еще недавно звеневшие детскими голосами и дышавшие покоем, теперь погрузились в зловещую тишину и запустение. Люди боялись выходить наружу, запирались на все засовы и молились, чтобы беда обошла их стороной.

В одном из этих домов, скромном, но добротном, жила дружная семья - Реувен бен Иосиф, которого друзья звали Робин Худом, его жена Ревекка и их дети. Вот уже много лет Робин и его товарищи из Шервудского леса охраняли покой и имущество своих соплеменников, получая за это небольшое жалованье. Дела их маленькой артели шли в гору, и казалось, ничто не сможет нарушить их размеренную и честную жизнь.

Но с началом правления Иоанна Безземельного все переменилось. Королевские чиновники обложили еврейских купцов и ростовщиков грабительскими налогами, вынуждая их сворачивать дела и разоряться. А стражники и солдаты, почуяв безнаказанность, принялись задирать и обижать мирных жителей, вымогая у них деньги и ценности.

Робин и его друзья пытались противостоять этому разгулу насилия, но их силы были слишком малы. Теперь они сами превратились в изгоев и преступников, ежечасно рискуя угодить в тюрьму или на виселицу. А Ревекка, чье врачебное искусство и доброта снискали ей любовь и уважение всего квартала, теперь боялась выходить к больным, опасаясь грубых приставаний и домогательств стражи.

В такие беспросветно-тоскливые дни супруги часто сидели в своей комнате, обнявшись и глядя на догорающие угли в очаге. Их лица были печальны и осунувшиеся, а в глазах застыла неизбывная горечь.

- Что же нам делать, Реувен? - тихо спрашивала Ревекка, прижимаясь к широкой груди мужа. - Неужели это и есть награда за все наши труды и добрые дела? За нашу любовь и верность Господу? Гонения, нищета, бесчестье?

Робин крепко обнимал жену и гладил ее по спутанным черным волосам. В его глазах тоже стояли слезы бессилия и отчаяния.

- Не знаю, любовь моя. Видно, такова уж наша горькая доля - быть вечными скитальцами и париями. Чужаками в любой стране, изгоями среди любого народа. Я думал, что Англия станет для нас настоящим домом, где мы сможем пустить корни и растить детей. Но, видно, ошибся.

- Что же нам теперь делать? Куда бежать от этой напасти? Ведь все дороги для нас закрыты, все убежища недоступны.

- Есть один путь, - медленно произнес Робин, словно размышляя вслух. - Путь, которым уже пошли многие наши собратья. Покинуть эту неблагодарную страну, эту жестокую землю и уплыть туда, где нас примут и не станут притеснять. Говорят, в дальних краях, в Испании или Италии, евреи живут спокойно и зажиточно. Может, и нам стоит попытать там счастья?

Ревекка в ужасе отшатнулась от мужа и в изумлении уставилась на него:

- Что ты такое говоришь, Реувен? Покинуть Англию? Бросить родной дом, друзей, могилы предков? Да это же безумие! Как мы выживем на чужбине, без средств, без поддержки? А наши дети? Ты подумал о них?

Робин тяжело вздохнул и покачал головой:

- Я все обдумал, поверь. Знаю, что это тяжкое и страшное решение. Но, боюсь, у нас нет выбора. Здесь нам грозят лишь беды и унижения. А там, вдали от этих берегов, быть может, мы сумеем начать новую жизнь. Вольную, честную, достойную. Ради наших детей и их будущего. Неужели ты хочешь, чтобы они выросли отверженными, гонимыми, лишенными всяких надежд?

Ревекка, рыдая, уткнулась лицом в колени мужа. Она понимала, что Робин прав, что другого выхода у них нет. Но сама мысль о том, чтобы навсегда покинуть эту землю, ставшую ей родной, разрывала ее сердце надвое.

Так они и сидели, обнявшись и оплакивая свою разбитую мечту, пока румяный рассвет не заглянул в узкое оконце. А потом поднялись и начали собирать нехитрые пожитки, готовясь к дальней дороге - дороге в неизвестность.

Горестные вести о грядущем отъезде четы Реувена и Ревекки мигом облетели весь еврейский квартал и повергли его обитателей в смятение и тоску. Люди приходили к их дому, плача и причитая, умоляя не покидать их в эти черные дни.

А в это самое время в далеком Лондоне, в роскошных покоях Вестминстерского дворца, разыгрывалась совсем иная сцена. Хьюберт Уолтер, архиепископ Кентерберийский и главный юстициарий Англии, стоял перед новым королем Иоанном, гордо выпрямившись и глядя ему прямо в глаза. На лице прелата застыло выражение глубокой скорби и негодования.

- Ваше Величество, - говорил он твердым, хоть и печальным голосом. - Я пришел просить вас об отставке. Прошу освободить меня от всех должностей и позволить уйти на покой.

Король Иоанн, разозленный этой дерзкой речью, некоторое время молчал, меряя непокорного иерарха злобным взглядом. Потом его узкие губы расплылись в ехидной усмешке:

- Что ж, любезный Хьюберт, я принимаю вашу отставку. Ступайте на все четыре стороны. Только учтите - своим неповиновением вы рискуете не только собственной головой, но и благополучием вашей драгоценной церкви. Как бы ей не пришлось раскошелиться на новые подати и подношения своему государю. Вы меня поняли?

Хьюберт Уолтер гордо вскинул голову, не удостоив короля ответом. С достоинством поклонившись, он развернулся и решительно зашагал к выходу, звеня шпорами и шурша роскошными одеждами. В его сердце кипели обида и гнев, но он усилием воли подавил их, вознося мысленную молитву Господу.

"Всеблагой Отче наш, - шептал он, сжимая висящий на груди крест. - Укрепи и направь меня на избранном пути. Дай мне сил противостоять злу и творить добро вопреки всему. Не допусти, чтобы я сломался или отступил перед лицом испытаний. Защити свою паству, спаси невинных и гонимых. Вразуми жестоких и неправедных. Яви всем свою любовь и милосердие, дабы расточились тьма и скверна, царящие ныне в державе нашей. Да святится имя Твое и да пребудет воля Твоя. Аминь".

С этой горячей молитв ой Хьюберт Уолтер покинул королевский дворец и отправился в свою епархию - вершить последние дела и прощаться с паствой. Он знал, что впереди его ждут нелегкие времена опалы и неизвестности, но в душе его царили покой и решимость. Ибо он сделал все, что мог, дабы защитить правду и справедливость. А остальное было в руках Божьих.

Меж тем в Йорке уже вовсю кипели сборы и приготовления. Робин Худ и Ревекка, продав свой скромный дом и раздав беднякам все, что не могли унести с собой, готовились пуститься в далекий и трудный путь. Они решили плыть в Италию, в вольный город Венецию, где, по слухам, евреи жили свободно и зажиточно, не ведая гонений и притеснений.

Весь еврейский квартал высыпал на улицы, чтобы проводить своих заступников и друзей. Люди плакали и благословляли их, совали в руки узелки с едой и подарками, просили не забывать о них и писать почаще. Особенно страдали и убивались старики и дети, для которых Ревекка была доброй феей и целительницей.

Сама же Ревекка, бледная и осунувшаяся, едва сдерживала слезы, обнимая на прощание соседей и подруг. Ее терзали сомнения и страхи, но она не подавала виду, стараясь ободрить и утешить своих близких.

Не горюйте, родные мои, - говорила она, из последних сил улыбаясь сквозь слезы. - Мы еще свидимся и будем вместе. Господь не оставит вас, а мы будем молиться за вас денно и нощно. Держитесь крепче и верьте - черные дни пройдут, солнце вновь воссияет над нашими головами.

Робин, суровый и молчаливый, уже сидел на облучке повозки, запряженной двумя крепкими мулами. Рядом с ним примостились притихшие дети - двое сыновей и дочь. Наконец, Ревекка, в последний раз расцеловав рыдающего отца, вскарабкалась на повозку, и Робин тронул вожжи.

Скрипя колесами и пыля, повозка медленно выкатилась из ворот квартала и покатила по мощеным улицам Йорка. Вслед ей неслись плач, причитания и благословения провожающих, но супруги, не оглядываясь, смотрели вперед - туда, где за городскими стенами начиналась новая неведомая жизнь.

- Ну вот и все, Ревекка, - тихо проронил Робин, когда последние дома остались позади и повозка выехала на пустынный тракт. - Мы покидаем Англию. Быть может, навсегда. Оглянись в последний раз на родные края. Запомни их.

Ревекка, всхлипнув, обернулась и долгим взглядом окинула зеленые холмы и рощи, сизые полосы рек и ручьев, старые норманнские башни и саксонские усадьбы.

- Прощай, Англия, - прошептала она, комкая в руках край платка. - Прощай, земля неласковая, но родная. Быть может, когда-нибудь мы еще ступим на твою благодатную почву - вольными, равными, желанными. А пока прости нас и отпусти с миром. Мы будем помнить и любить тебя, что бы ни случилось.

С этими словами Ревекка отвернулась и, спрятав лицо на груди мужа, разрыдалась. Робин обнял ее за плечи и прижал к себе, бережно поглаживая по спине. Теперь только друг у друга да у Бога они могли искать опоры и утешения.

В этот миг им обоим вспомнилось то, что предсказал им когда-то мудрый старец-еврей, друг Исаака из Йорка. Много лет назад, когда Робин и Ревекка только поженились, он пришел к ним в дом и, пристально глядя на молодых своими выцветшими, но зоркими глазами, изрек:

"Слушайте, дети мои, что я вам скажу. Ждут вас в жизни и радости, и печали. Будет у вас и дом, и очаг, и потомство. Но придет час, когда покинете вы этот кров и уйдете в чужие края - искать лучшей доли. Ибо написано вам на роду - быть вечными странникам и искателями. Таков удел всего нашего народа - блуждать по свету, гонимыми ветром скорбей, пока не обретем мы истинную отчизну - не на земле, но на небесах. Так примите же свой жребий безропотно, с верой и надеждой. Пройдите этот путь достойно, не теряя лица и корней. И будет вам награда - и в этой жизни, и в грядущей".

Тогда новобрачные только посмеялись над этим туманным пророчеством, сочтя его досужей болтовней выжившего из ума старика. Но сейчас, вступая на дорогу изгнания, они вдруг поняли, как был прав тот мудрец. Поняли, что их судьба - и судьба их детей, и детей их детей - лишь звено в цепи скитаний и исканий их древнего народа, колена Израилева. Звено, уходящее корнями в глубину библейской истории и тянущееся в неведомое будущее.

"Что ж, да будет так, - подумал Робин, тряхнув седеющей головой. - Пусть мы вечные изгои и бродяги. Пусть нам не дано осесть и пустить корни ни в одной стране. Но зато в наших силах сохранить верность себе, своему роду и Богу. Передать детям родную веру, язык и заветы. Не дать погаснуть тому вечному огню, что тлеет в наших сердцах. И если мы сумеем это - значит жизнь прожита не зря".

С этими мыслями Реувен бен Исаак, он же Робин Худ, отважный воин и благородный разбойник, продолжал путь на юг - прочь от туманного Альбиона, прочь от былых битв и свершений, навстречу иным испытаниям и надеждам. А рядом с ним, рука об руку, шла его верная подруга и соратница Ревекка - мать его детей и хранительница его очага. Та, кому он, изгой и одиночка, отдал свое сердце, сам того не ведая обретя дом и родину.

Глава 32: Возвращение и разочарование

Серое, затянутое тучами небо нависло над древними стенами поместья Айвенго, словно отражая мрачное настроение его обитателей. Унылый осенний пейзаж, с его обнаженными деревьями и жухлой травой, казалось, вторил общему ощущению безнадежности и тоски.

По подъездной аллее, усыпанной гравием, медленно ехал одинокий всадник. Его некогда блестящие доспехи были покрыты ржавчиной и грязью, а плащ изорван в клочья. Но даже в этом жалком виде нельзя было не узнать в нем Уилфреда Айвенго, доблестного рыцаря и верного вассала короны.

Вот уже несколько лет, как Айвенго вернулся из Нормандии, где провел долгие годы, сражаясь под знаменами короля Ричарда Львиное Сердце. Но война закончилась трагически - король пал от предательской стрелы при осаде замка Шалю, а его брат Иоанн Безземельный, взойдя на престол, разогнал и опалил всех сторонников покойного монарха.

В том числе и Айвенго, чья верность и заслуги перед прежним государем были хорошо известны. Лишенный всех постов и почестей, рыцарь удалился в свое фамильное поместье в Йоркшире, дабы влачить унылое существование провинциального барона.

Спешившись во дворе замка и бросив поводья подбежавшему слуге, Айвенго тяжелой поступью направился в дом. Он двигался медленно, словно каждый шаг причинял ему боль, а его некогда горделивая осанка сменилась сутулостью и понурым видом.

В просторном холле, украшенном гобеленами и рыцарскими доспехами, его встретила леди Ровена, законная супруга и хозяйка поместья. Но если раньше при виде жены сердце Айвенго начинало биться чаще, а на губах расцветала нежная улыбка, то сейчас его лицо осталось мрачным и безучастным.

Да и сама Ровена, когда-то прекрасная и цветущая, словно роза, теперь больше напоминала тень самой себя. Ее некогда сияющие глаза потухли, на высоком челе пролегли глубокие морщины, а щеки ввалились, придавая лицу болезненный и изможденный вид.

- Приветствую вас, супруг мой, - произнесла она холодно и отстраненно, склонив голову в формальном поклоне. – Надеюсь, ваша прогулка была приятной и успокаивающей.

Айвенго, не глядя на жену, буркнул что-то невразумительное и, тяжело опустившись в кресло у камина, погрузился в угрюмое молчание. Ровена, не дождавшись более внятного ответа, лишь горько усмехнулась и удалилась, подобрав пышные юбки.

Оставшись один, Айвенго предался невеселым размышлениям, глядя на пляшущие языки пламени. Он думал о своей жизни, о совершенных ошибках и упущенных возможностях. О том, как по молодости и глупости променял свое счастье на призрачные идеалы чести и долга.

Ведь в глубине души Уилфред всегда знал, что не любит Ровену. Что женился на ней лишь потому, что так требовали приличия и воля отца. Что ее кроткий нрав и покорность скоро стали ему в тягость, а семейная жизнь – невыносимой обузой.

Он не мог забыть другую – ту единственную, что когда-то зажгла в его сердце пламя истинной страсти. Гордую и своенравную еврейку Ревекку, дочь Исаака из Йорка, спасшую ему жизнь и честь. Ту, что предпочла остаться верной своему долгу и народу, отвергнув его безрассудную любовь.

Айвенго до сих пор помнил ее пылкие черные глаза, ее точеный стан, ее волнующий голос. Помнил украдкой подаренные поцелуи, страстные объятия, сладкий трепет тайных свиданий. И его сердце сжималось от боли и тоски по несбывшемуся.

Где она теперь, его прекрасная Ревекка? Обрела ли покой и счастье в далеких краях, вдали от гонений и притеснений? Родила ли детей тому, кто сумел покорить ее непреклонное сердце – его давнему другу и сопернику Робин Худу? Простила ли она Айвенго его малодушие и слабость?

От этих мыслей рыцарю становилось совсем невмоготу. Он горько раскаивался в своем решении отказаться от любви ради призрака чести и верности клятве. Ведь что проку было соблюдать обеты перед алтарем, если в душе царили пустота и разлад? Что толку было хранить супружескую верность, если он изменял жене в мыслях каждый Божий день?

Теперь-то Айвенго понимал, как жестоко обманул судьба его мечты о ратных подвигах и славе. Вместо лавров победителя он пожал лишь горечь поражений и утрат. Вместо почестей и богатств снискал опалу и отчуждение. А вместо любви и семейного счастья обрел лишь призрак брака с чужой и холодной женщиной.

И ему только и оставалось, что сидеть вот так, в одиночестве и тоске, перебирая увядшие лепестки воспоминаний. Грезить о той, что могла бы скрасить его закат лучезарным светом своей души. Корить себя за то, что по глупости и гордыне упустил свой единственный шанс на истинную любовь.

От этих безрадостных мыслей Айвенго очнулся лишь когда за окнами сгустились вечерние тени, а слуги стали зажигать свечи и факелы. Превозмогая боль в израненном теле и душе, рыцарь поднялся с кресла и побрел в опочивальню, стараясь не шуметь, дабы не потревожить чуткий сон леди Ровены.

Так и текли унылые дни Уилфреда Айвенго в родовом поместье – среди чопорных слуг, холодной жены и горьких сожалений. Если раньше он еще пытался занять себя делами – объезжал владения, чинил расправу, охотился с соколом, то теперь все чаще просто сидел у огня, погруженный в невеселые думы.

А когда к нему являлись немногочисленные гости – старые друзья и соратники, он рассеянно внимал их рассказам о былых временах, кивал невпопад и торопился распрощаться, сославшись на боль в ранах и усталость. Ибо ни с кем ему не хотелось делиться своими терзаниями и тайнами, бередить и без того саднящие душевные раны.

И вот, спустя десять лет после своего горького возвращения в родные пенаты, Уилфред Айвенго слег и более не поднялся. Старые раны и застарелые печали окончательно подкосили его некогда могучий организм, и даже искусные лекари оказались бессильны помочь.

Последние дни он провел в забытьи и бреду, окруженный домочадцами и слугами, толпившимися у его ложа. В минуты просветления он порой звал жену, желая проститься и получить отпущение грехов. Но Ровена лишь молча стояла в изножье, глядя на него пустыми глазами, и лишь молитвенно складывала руки.

Гораздо чаще из уст умирающего слетало другое имя – то самое, что он лелеял и хранил в тайниках своего сердца все эти годы. Имя женщины, которую он потерял, но не разлюбил. Той единственной, что могла бы скрасить и согреть его одинокую старость, наполнить смыслом и светом угасающую жизнь.

- Ревекка, любовь моя… - шептал он пересохшими губами, мечась в жару и забытьи. – Прости меня, милая… Я был так слеп и глуп… Не уберег наше счастье…

Но ни Ревекка, ни даже Ровена не отвечали на его зов. Лишь слуги испуганно крестились, внимая бредовым речам хозяина, да лекарь качал головой, понимая, что дни больного сочтены.

На закате пятого дня Уилфред Айвенго, лорд Ротервуда и Айвенго, славный рыцарь и верный муж, испустил последний вздох на смертном одре. Его лицо приняло умиротворенное выражение, словно в миг кончины он наконец обрел желанный покой и забвение от терзавших его противоречий.

Похороны сэра Уилфреда прошли пышно и торжественно, как и подобает особе его круга и заслуг. В замковой часовне отслужили поминальную мессу, а двор был полон друзей и вассалов покойного. Даже сам шериф графства прислал соболезнования в знак признания славных деяний усопшего.

Только леди Ровена, облаченная в траурные одежды, с лицом бледным и неподвижным, словно маска, безучастно внимала словам священника и гостей. Ни одна слеза не скатилась по ее впалым щекам, ни один стон не сорвался с бескровных губ. Казалось, вся ее скорбь, вся боль утраты застыла глубоко внутри, погребенная под спудом многолетней отчужденности и равнодушия.

Когда гроб с телом Айвенго предали земле в фамильном склепе, под плитой с гербом его рода, Ровена вместе со всеми бросила горсть земли и удалилась, даже не дождавшись окончания церемонии. Она знала, что теперь ей придется нести бремя вдовства и управления поместьем в одиночку, без опоры и помощи мужа. Но эта мысль не пугала и не печалила ее – напротив, дарила какое-то мрачное удовлетворение.

Ибо, по правде сказать, Ровена давно уже ощущала себя вдовой – с тех самых пор, как осознала, что сердце ее супруга безраздельно принадлежит другой. Что она, верная и послушная жена, всего лишь бледная тень той пылкой иноверки, по которой тайно тоскует ее благоверный. И это открытие отравило ее душу неизбывной горечью и обидой.

Теперь же, похоронив нелюбимого мужа, Ровена словно сбросила с плеч тяжкий груз притворства и лжи. Пусть ее существование будет одиноким и бесцветным, зато она обрела странную свободу и независимость. Свободу от лицемерных клятв у алтаря, от докучных супружеских обязанностей, от унизительной борьбы за любовь и внимание.

Так, в тоске и унынии, влачила вдовствующая госпожа Ровена свои дни в родовом поместье Айвенго. Верная клятве у алтаря, она не помышляла о новом замужестве или утехах плоти - сама мысль об этом внушала ей отвращение и усталость. Окруженная слугами и домочадцами, исправно блюдущими этикет и приличия, она чувствовала себя невыносимо одинокой и опустошенной.

Порой, в минуты слабости, она вспоминала то далекое время, когда была юной, прекрасной и полной надежд. Когда верила, что стоит лишь обвенчаться с благородным рыцарем Айвенго - и ее жизнь превратится в сказку, полную любви, счастья и гармонии. Какой наивной дурочкой она была тогда, как жестоко посмеялась над ней судьба!

Теперь, овдовев и облачившись в траур, леди Ровена обрела странное, горькое успокоение. Она более не ждала от жизни ни радостей, ни перемен - лишь сумрачной размеренности бесцветных дней. Запершись в четырех стенах, окруженная холодным почтением домочадцев, она старалась не думать о прошлом и не мечтать о будущем. Словно сама превратилась в могильный монумент - столь же безжизненный и неподвижный.

Но иногда, в редкие часы забытья между сном и явью, вдовствующей госпоже чудились прежние зовы и видения. Ей мерещился стук копыт под окнами - словно верный Айвенго вернулся из очередного похода и спешит в объятия жены. Тогда Ровена распахивала тяжелые веки, хватаясь за голову, и подолгу смотрела в одну точку, пытаясь совладать с разыгравшимся воображением.

Но видения таяли как морок, сменяясь неизменным пейзажем за окном - пустынной дорогой, голыми ветвями, гложущим холодом. И леди Ровена вновь погружалась в свое сумеречное небытие, отгородившись от всего мира пеленой вдовьей вуали. Она все еще дышала и двигалась, но жизнь уже покинула ее, вытекла по капле в те долгие годы лжи, притворства и душевного омертвения.

Эпилог.

Ну вот и все, пожалуй! Вальтер устало потянулся, откинувшись на широкую спинку любимого стула. За окном уже смеркалось. Хорошо, что многонедельный труд завершился не за полночь - обычное время, когда писатель аккуратно складывал письменные принадлежности, собирал вспомогательную литературу стройными стопками и бережно упрятывал в ящик своего заслуженного дубового стола древние замшелые свитки, буде таковые использовал в работе. Аккуратность - это то, к чему он был приучен с детства, и никогда не позволял себе пренебрегать ею. После чего оставалось лишь лечь в постель. Однако сегодня время до сна еще оставалось, и было бы непростительно не воспользоваться данной возможностью, дабы не обдумать результаты только что завершенного труда.

Мужчина, поднявшись со стула, покинул кабинет и переместился в гостиную. Налив четверть бокала превосходного односолодового виски, присланного в дар поклонниками из родной Шотландии, он устало повалился в мягкие объятия кресла, придвинутого к камину. Отхлебывая чуть терпкий, отдающий запахом родных трав напиток, писатель некоторое время разглядывал завораживающую игру пламени, бушующего за решеткой камина. Со стороны могло показаться, что он предается заслуженному отдыху после тяжелого труда, однако на самом деле сэр Вальтер пребывал в серьезных раздумьях.

История, поведанная древней рукописью, оказалась просто великолепной. Выполненный им художественный перевод, после незначительных правок, хоть сразу в печать! Но... Боюсь, широкую публику многое в ней шокирует. Слишком уж выбивалась канва от принятых в современном обществе представлений, вкусов и стереотипов! Нельзя же так сразу их ломать. Да, книгу, конечно, заметят, однако вал критики может накрыть рискнувшего репутацией автора с головой!

Образы и поведение многих персонажей могут вызвать отторжение у публики. Особенно сломанные стереотипы в отношении евреев. А уж истинные мотивы и происхождение "народного" английского разбойника и тем паче. Да и по мелочи - слишком уж выбивается повседневная картина седой старины, без прикрас, с непосредственностью очевидца событий представленная в рукописи, от наших представлений о той "романтической" эпохе. Нет, читателям нужна сказка! Пусть и не во всем соответствующая исторической действительности. Достойные и справедливые короли, доблестные рыцари без страха и упрека, добродетельные, но в то же время предельно романтичные дамы... Россыпь золотых монет, всегда сопровождающих своим блеском и добро и зло. Да, обязательно золотых, ну кто из современной публики знает, что золотых монет вообще не было в ходу в Европе во времена Ричарда Львиное Сердце?

Так что перевод ждет глубокая переработка. Он станет лишь основой нового сюжета. А чтобы избежать обвинений в отступлении от исторической правды, можно написать предисловие от лица своего литературного псевдонима, Лоуренса Темплтона, якобы автора будущего шедевра. И в предисловии этом объяснить отступление от исторической правды художественной потребностью. И, чтобы совсем заинтриговать и запутать читателя, рукопись тоже можно упомянуть, как якобы хранящуюся у очередного вымышленного персонажа, уже известного читателям - сэра Артура Уордора, который ее никому не показывает. А настоящую рукопись - в огонь, дабы никто не заподозрил его в плагиате...

Сэр Вальтер Скотт допил виски, встал и пошуровал кочергой в камине. Подугасший было огонь вспыхнул с новой силой, будто выражая готовность немедленно поглотить обещанную рукопись...