Подлянка

Глава 1

Голос был тонким, дрожащим и чуточку хныкающим. Поначалу я решил, что это Пино.

– Алло! Я бы хотел поговорить с комиссаром Сан-Антонио.

– Я слушаю.

– Скажите, господин комиссар, вы ведь учились в лицее Сен-Жермен-ан-Ле, не так ли?

Этот намек на мое блестящее школьное прошлое заставил меня навострить уши.

– Да, а что?

– Это Мопюи, вы меня помните? Я замер. От ностальгической волны из классной комнаты у меня дрогнули ноздри. Морпьон! Добряга Морпьон!

– Не может быть! Как вы, господин учитель?

– Уже лучше, – ответил он, из чего я без особого труда сделал вывод, что он только что болел.

– Чем обязан радости слышать вас? Он прочистил горло. Это у него как тик. Через каждые пять-шесть слов он издавал горлом смешное кваканье.

– Скажите, мой юный друг...

Мой юный друг! Как когда-то в школе. От этого я ощутил прилив сладковатой грусти.

– Скажите, мой юный друг, может ли такой знаменитый и занятой полицейский, каковым являетесь вы, уделить несколько минут полуразвалившемуся старику?

Я рассмеялся.

– Что за вопрос! Встретимся когда захочете!

– Когда захотите, – поправил он. – У вас всегда был хороший стиль, Антуан, но выражались вы безграмотно! – Потом, вернувшись к моему предложению, добавил: – Чем раньше, тем лучше.

– Хотите, чтобы я приехал к вам?

– Я не решался вас об этом попросить. Я только что вышел из больницы, и у меня совершенно ватные ноги.

– О'кей, я выезжаю. Дайте мне ваш адрес.

Морпьон жил на улице Помп.

– Седьмой слева! – сообщает мне консьержка – импозантная свежевыбритая дама.

Я вхожу в кабину лифта и по дороге наверх собираю свои воспоминания на пресс-конференцию.

Морпьон был моим учителем французского в старших классах.

Не знаю, почему родилось это непочтительное прозвище1, но пошло оно от старших, и готов поспорить, что, если он до сих пор преподает, его продолжают звать Морпьоном. История хранит не только письменные источники!

Когда я выхожу из лифта, открывается дверь квартиры и в образовавшейся щели я вижу моего старого Морпьона. Пятнадцать лет, прошедшие с окончания мною лицея, были для него не подарком. Увидев его, я понимаю, как ошибочны представления детей о возрасте взрослых. В те времена я считал Морпьона глубоким стариком. Но стариком он стал только теперь.

Его маленькая голова сильно облысела, венчик светлых волос поседел, веки стали тяжелыми. Очки в золотой оправе он сменил на более мощные, в черепаховой. Его лицо сжалось с кулачок, и сам он меньше письма, уведомляющего о бракосочетании.

Единственное, что не изменилось, его одежда. Такое впечатление, что носит он все тот же костюм со слишком широкими лацканами, тот же целлулоидный воротничок на поношенной голубой рубашке, тот же черный галстук веревкой и те же чрезмерно длинные манжеты, доходящие ему до ногтей.

– Да, мой юный друг, – говорит он своим тоненьким блеющим голоском, – вы изменились после лицея.

Я пожимаю его горячую руку, и он приглашает меня в свое жилище.

Квартира не поддается описанию. Надо быть старым учителем, чтобы жить в ней. Книги заполонили всю мебель, лежат на полу, высятся стопками в коридоре. Это что-то вроде чудовищной всепожирающей проказы. Старые наволочки, грязное белье и немытая посуда громоздятся в самых неожиданных местах.

Но хуже беспорядка запах. Увидев полдюжины кошек, я понимаю его природу...

– У меня неприбрано, – предупреждает Морпьон, – извините. Но я только сегодня утром выписался из больницы.

– А что у вас было?

– Растянутый гломурит наклоненной мембраны, – объясняет он.

– Было больно?

– Сначала этого даже на замечаешь, но постепенно симптомы проявляются. Болезнь быстро прогрессирует. Если бы профессор Бандему не прооперировал меня, было бы уже поздно.

Рассказывая мне о своей болезни, он сбрасывает с кресла книги, кошек и их экскременты.

– Садитесь, мой юный друг! Хотите чего-нибудь выпить?

– С удовольствием, – отвечаю я. Мне становится смешно.

– Кто бы мог подумать, что однажды вы будете угощать меня выпивкой, – говорю.

– А я, – отвечает Морпьон, улыбаясь, – не мог себе представить, что самый рассеянный мой ученик станет асом полиции. Как вы открыли в себе это призвание?

– На переменах мы играли в сыщика и вора. Я всегда был вором, поэтому мне захотелось сменить амплуа. Он улыбается.

– И это работа? – удивляется он.

– Не совсем, скорее веселое времяпрепровождение, в котором рискуешь своей шкурой...

Морпьон вынимает два стакана с грязными краями.

– Жизнь, мой юный друг, – говорит он, – это такая мелочь. Она возможна только на этой планете, между минус двадцатью и плюс сорока градусами. Солнце, дающее ее нам, выделяет температуру более чем пять миллионов градусов. Вы представляете себе нашу беззащитность? Достаточно светилу немного сдвинуться в ту или другую сторону, и наша планета превратится в лед или пепел.

Он берет бутылку из корзинки, в которой лежит масса странных вещей, и наполняет два стакана.

Я хочу вытереть край моего, прежде чем-выпить, но Морпьон не дает мне времени.

– За ваше здоровье, мой юный друг.

Мы чокаемся. Я делаю глоток и едва одерживаю гримасу.

– Неплохо, правда? – спрашивает Морпьон.

– Великолепно, – соглашаюсь я. – Что это такое? Он поворачивает флакон этикеткой ко мне, и тогда я вижу, что это кровоочищающее лекарство. Я любезно обращаю на это внимание моего старого учителя, но тот только пожимает плечами.

– Ничего, – говорит он, – это нам не повредит. И осушает свой стакан. Я начинаю себя спрашивать, зачем Морпьон позвонил мне. Пока что он не торопится просветить меня. Поскольку он не решается, я задаю ему вопрос. Он скромно улыбается.

– Хоть я и «литератор», но тайны не люблю, – говорит он.

Он подбирает с полу пуговицу от рубашки, только что добившуюся независимости.

– Когда я решил лечь в больницу, – тихо говорит анализатор Паскаля, – то отвез моих кошек к старой знакомой, квартиру запер, а ключ положил в карман...

Он смотрит на меня, будто сомневаясь, продолжать или нет.

– И что же? – подбадриваю его я, чувствуя, что во мне растет интерес.

Его грустные близорукие глаза наполняются безграничным простодушием.

– А то, мой юный друг, что я провел в больнице два месяца и вернулся домой сегодня утром. По дороге сюда я заехал взять моих друзей, – добавляет он, показывая на кошек. – Мы радостные приезжаем домой, я вхожу, и тут же меня кое-что удивляет...

– Что? – каркаю я.

Он поднимает руку, как когда-то в классе, когда хотел добиться тишины.

– Меня смутило нечто неуловимое.

– Что? – квакаю я, надеясь, что лягушачий язык будет доходчивее вороньего.

– Тик-так, – отвечает он.

– Бомба? – с надеждой спрашиваю я. Кончики его пальцев, высовывающиеся из манжет, нервно стучат по столу.

– Нет. Часы!

Он мне показывает на маленькие нефшательские часы, стоящие на камине.

– Ну и что? – блею я.

В его взгляде появляется сочувствие.

– Вы служите в полиции, и такой необычный факт не вызывает у вас удивления? – смеется Морпьон.

– А что в нем необычного?

– Эти часы надо заводить раз в неделю. Моя квартира оставалась запертой два месяца Когда я вернулся, часы шли...

– Вы полагаете, что кто-то проник в квартиру в ваше отсутствие?

– Все говорит об этом. У вас есть другое объяснение?

– Может быть, – отвечаю я. – Предположите, что ваши часы стали после вашего отъезда, а при вашем возвращении снова пошли.

Он пожимает хилыми плечами.

– Мой юный друг, вы усомнились в надежности швейцарских часов, а я начинаю сомневаться в проницательности нашей полиции. Значит, вы воображаете, что мои часики перестают ходить, едва я повернусь к ним спиной, чтобы снова затикать, как только я вхожу в дверь? Очень смешно!

Морпьон начинает мне действовать на нервы своей иронией.

– Послушайте, дорогой учитель, – говорю я, – ведь бывает же, что часы останавливаются, верно? Предположим, что в ваших произошла небольшая поломка. Они останавливаются. Потом вы возвращаетесь, ваши кошки, которые, как я вижу, очень непоседливы, толкают часы, и этого легкого толчка достаточно, чтобы они снова пошли. Это вполне возможно.

– Нет!

– Нет?

– Нет!

– Почему?

Маленькие глазки Морпьона начинают искриться.

– Потому что часы показывали точное время, мой юный друг. Согласитесь, вероятность, что часы пошли в тот самый момент, когда остановились, слишком неправдоподобна.

Это заставляет меня заткнуться.

– Конечно, господин учитель. Подойдем к проблеме с другой стороны. Кто-то приходил к вам в ваше отсутствие. Может быть, консьержка?

– У нее нет ключей. Однако я спросил ее, что очень рассердило эту достойную женщину. Нет, мой юный друг, моя церберша сюда не входила.

– Ваша дверь была взломана?

– Нет.

– У вас что-нибудь украли?

Он пожимает своими тощими плечами.

– Что тут красть? У меня ничего нет, кроме книг. Он наливает мне вторую порцию лекарства для очистки крови, и я машинально выпиваю ее.

– Подумайте сами, господин учитель, – говорю я, – ну зачем кому бы то ни было входить к вам? Только чтобы завести часы?

– В этом-то вся тайна! – внезапно начинает драть горло Морпьон. – Именно из-за этого знака вопроса я и обратился К вам, мой юный друг! Зачем кто-то входил в мою квартиру в мое отсутствие? И зачем он заводил мои часы?

Довольно забавная ситуация, друзья, вы не находите? Месье звонит в полицию и заявляет: «Я хочу знать, кто заводил мои часы, пока я лежал в больнице!» Его можно сразу запереть в клетку и показывать на набережной Межисри, а?

Надо сказать, что подозрительных следов в этом сарае столько же, сколько полицейских у Елисейского дворца2.

– Нет, – улыбается Морпьон, как будто проследивший за моей мыслью. – Мой беспорядок не тронут. – А вы заводили часы?

– Да, чтобы проверить завод. Я сделал ключом всего несколько оборотов. По-моему, их завели дня два-три назад.

– Вы мне позволите осмотреть вашу квартиру?

– Действуйте!

Дворец Морпьона состоит из двух комнат, кухни и ванной комнаты. В ванне, на кухонном столе, на полках в прихожей и в туалете лежат книги. Сколько бы я ни осматривал пол, стены и потолок, ничего не могу найти. Неудача, братцы. Строго между нами, у папаши Морпьона, очевидно, не все дома. Он и раньше был рассеянным. В лицее я много раз видел его с расстегнутой ширинкой. Когда он заправлял свою ручку, это был большой праздник, потому что чернильница сразу же опрокидывалась на стопку сочинений. По-моему, вернувшись сегодня из больницы, он машинально завел часы, о чем совершенно не помнит, и теперь думает, что произошло нечто невероятное.

Убедившись, что в квартирке старого учителя все О'кей, я решаю отчалить.

– Я подумаю над вашей проблемой, господин учитель, – обещаю я ему.

Он смотрит на меня скептически.

– Мой юный друг, я прекрасно понимаю, что происходит в вашей голове.

По мне от пяток до затылка транзитом через задницу пробегает легкая дрожь.

– Правда? – жалко спрашиваю я

Морпьон смеется тихим смехом грустного ребенка.

– Вы думаете, что я спятил, – продолжает он, – или сам завел часы, о чем совершенно забыл, не так ли?

– Вовсе нет, – в ужасе возражаю я.

– Послушайте, Антуан, – строго говорит Морпьон, – вы врете так же плохо, как и раньше. Ведь это вы подложили тогда лягушку в мой портфель, не так ли?

– Но, господин учитель... – блею я, вмиг возвратившись в состояние школьника с его идиотской психологией.

– Срок давности истек, – вздыхает Морпьон, – так что можете признаться.

– О'кей, это был я.

– А ледышку на мой стул тоже?

– Может быть, – сознаюсь я.

– А кто смочил в синей краске губку для доски?

– Я уже не помню, учитель.

– А я помню. У меня был испорчен костюм. Он ввинчивает свой палец мне в грудь.

– А теперь признайтесь, что принимаете меня за слабоумного.

– Вовсе нет, господин учитель. Я просто думаю, что вы рассеянны. Помните, однажды вы начали вести урок по программе пятого класса в девятом?

– Конечно, – бормочет Морпьон.

– А тот случай, когда вы надели воротничок и манжеты на голое тело?

– Да?

– Учитель, когда человек забывает надеть рубашку, он вполне может забыть, что завел часы. Не беспокойтесь, главное, что у вас ничего не пропало.

Я протягиваю ему руку.

– Я вас оставляю. Если появится еще одна тайна, без колебаний обращайтесь ко мне. Я очень рад был с вами встретиться. Кстати, вы еще преподаете?

Он подмигивает.

– Я уже четыре года на пенсии, но веду уроки в религиозном пансионате, чтобы не отрываться от работы.

– Вы, старый атеист?! – восклицаю я. Он хитро подмигивает мне.

– Успокойтесь, я много рассказываю им о Вольтере, Руссо и Карле Марксе.

Мы расстаемся, я спускаюсь прямиком к консьержке и сразу беру быка за рога.

– Скажите, дорогая мадам, вы знаете, что учитель Мопюи считает, что кто-то входил в его квартиру во время его отсутствия?

– Знаю, – отвечает она хриплым голосом.

– Я бы хотел узнать ваше мнение на сей счет.

– Вы его родственник? – спрашивает она.

– Нет.

– Тогда вот мое мнение!

Она приставляет указательный палец к виску и начинает им вертеть.

– Спасибо за информацию, – очень куртуазно говорю я. Я выхожу счастливый оттого, что могу вновь вдохнуть чистый парижский воздух после удушающей атмосферы дома Морпьона.