Подснежники

II

До избушки добирались долго. Уже совсем была ночь. На севере лишь белело. Лес заглох и потерял очертания. А звезды выступили яснее и шли, шли за пареньком. Он спотыкался, и его все тянуло обернуться, а когда -он поворачивался, не становилось спокойнее, - хотелось обернуться еще и еще. Только вместе с усталостью прошел страх. Дорога, наконец, вывела на вырубку, всю в густейшем сосняке, в темноте казавшемся непролазным. Где-то здесь была скрыта их избушка. Потому что теперь построй ее открыто, хоть в самом дальнем месте, - найдут туристы, грибники, охотники и просто шалые оголтелые люди, которые бродят весной и летом по лесам неведомо зачем. Этих-то непонятных людей отец боялся больше всего, от них прятал лесное жилье. В последней их избушке (строили вместе с сыном) шалые люди разобрали на дрова крышу, изрубили дверь, выбили оконце, а пол загадили. Кто только родит таких бродяг?

Отец осмотрелся, нашел какую-то ему известную примету, велел сыну и Арсению Михайловичу ждать, а сам ушел в сосняк, утонул в нем, только изредка доносилось шуршание травы и снега.

Скоро отец окликнул их.

Охотничья избушка! Кто не видел их, или видел в кино, непременно представляет ладные бревенчатые стены, добротные двери, печи и лавки. Может, такие избы и есть где-нибудь в Сибири, в северной стороне. А у них было совсем первобытное жилье: шалаш не шалаш, землянка не землянка,- нечто вроде двускатного бревенчатого балагана, вросшего в землю и крытого дерном. Хорошо, что спереди еще была дверь, обычно в такие «избушки» влезают через дыру на крыше, и эта же дыра служит дымоходом. А тут была, помимо двери, и труба из мелкого плитнякового камня. Вот такое сооружение и чернело на крохотной проталине, среди тонкого сырого снега, испятнанного лосиными следами. Отворив дверцу, отец посветил фонариком, полез, сопя и кряхтя. «Все хорошо!» - раздался его приглушенный голос. И сейчас же там затрещала береста, запахло дымом. Дрова заранее были приготовлены в очаге вместе с растопкой. Отец всегда оставлял в избушках сухари, сахар, соль, спички, дрова и растопку. Иногда он приносил сыну эти лежалые, окаменелые лесные сухари, и мальчик с удовольствием вспоминал, какие они были крепкие, пахли лесом и охотой.

А через полчаса уже пили чай, сидя на бревенчатых нарах. В избушке было темновато, дымно, очаг плохо горел, но это не мешало отцу на все лады расхваливать его и чай, и самую избушку. Она на охоте - первое дело. У отца все - первое дело: ружье - первое дело, порох - первое дело, чай - первое дело, сухари - тоже. Второго дела у него не было. Арсений Михайлович снял пенсне и уже не походил на какого-то русского писателя. Лицо учителя стало беспомощным и виноватым. Чай он пил глубокими редкими глотками, отдыхая после каждого и словно бы прислушиваясь к себе. Изредка он поддакивал отцу, но больше горбился и молчал. Отец же говорил много, оживленно, рассказывал- в двадцатый раз - как нашел место для избушки, как строил ее, пилил и таскал пальник (тут недалеко гора есть, лесу свалено полно, а обугленный он даже лучше - не гниет под дерном). Отец как-то всегда и во всем умел увидеть, найти лучшую сторону, чему-то радоваться искренне и долго.

Парнишка слушал молча. Он очень устал, едва сидел и хотел спать, как маленький, глаза закрывались сами. Но когда улеглись на сыроватое сено, отец тотчас захрапел, сыну спать расхотелось - то ли слишком напился густого чаю, то ли было непривычно дымно, жестко, неудобно. А отец похрапывал - ему ничего не стоило уснуть, где угодно, лишь бы приклонить голову. Отлежав руку, паренек заворочался и сел, ощущая, как отходит рука и ее приятно покалывает. Он смотрел в очаг, где еще что-то горело слегка, вспыхивало, гасло, таяло.

- Не спишь? - шепотом донеслось из угла, Арсений Михайлович приподнялся.

- Нет… Не хочется…

- О! Совсем?

- Совсем не хочу…

- Пойдем смотреть ночь?

- Как?

- Подымайся!

Арсений Михайлович встал, полез из двери, должно быть, на четвереньках. Следом быстро выбрался мальчик.

Какая свежая черно-синяя ночь стояла над этой порубью! Точно серебристая мантия волшебника, светилось по зениту небо, и на этой жемчужной пороше еще ярче, торжественней блестели колдовские знаки созвездий. Небо было так близко, что казалось ощутимым, и сама тьма вокруг, мягкая и холодная, казалась осязаемой. Мальчик смотрел, закинув голову, на бесчисленные звездочки Млечного Пути, и вдруг с неведомой пробуждающейся ясностью понял, что это живой мир, бесконечный и трепетный, полный движения, жизни и какой-то расширяющейся, уходящей в пространство тайны.

- Магелланы! - сказал Арсений Михайлович…- Мы с тобой сейчас - Магелланы. На берегу бесконечности… Что такое бесконечность? А вот она - перед тобой. Прекрасная бесконечность… В одной Галактике сто пятьдесят миллиардов звезд - в нашей Галактике… А там их… Уже открыты миллионы.

И сколько там солнц… Каких!.. Сколько планет, океанов, материков, зверей, невиданных существ. «Неоткрытые Африки. Незаселенные Америки.»

Чудесно… Подумай? Может быть, на одних планетах еще только травы.» Степи с цветами. А на других - ящеры и уродливые носороги. И все там… В бесконечности… Ты созвездия знаешь? Ну, какие-нибудь?

- Плохо… - сказал мальчик.

- Ну, какие-нибудь, - повторил Арсений Михайлович.

- Большая Медведица…

- Да… Хм… Ну, что ж… Вот она, Медведица… Видишь?.. Почти в зените сейчас. Конечно… Прекрасное созвездие. Украшение нашего неба. Ты знаешь, что все звезды в нем названы? Нет? Гляди… Крайняя угловая в ковше. Видишь - самая яркая, альфа, - это Дубе… Единственная в созвездии желтея звезда-гигант. Сравнительно холодна - вроде нашего солнца, только много больше. Итак - Дубе. Нижняя, под ней, - Мерак. Другая, нижняя в ковше, - Фекда. Вверху над ней, послабее прочих, - Мегрец. Это ковш. А теперь ручка, хвост то есть. Считай от ковша - Алиот, в центре, повыше,- Мицар. Запомни эту звезду - Мицар. Скажу о ней еще… Последняя в хвосте - Бенетнаш. Наверное, ничего не запомнил? Так их назвали арабы-звездочеты. Самая близкая к нам последняя хвостовая звезда-Бенетнаш… Пятнадцать световых лет… А самая далекая - ближняя к ковшу - Алиот, до нее свыше шестидесяти. Целую жизнь надо лететь со скоростью света… Алиот и самая большая звезда из семи… А вообще-то, друг, в созвездии этом не семь звезд, а сто двадцать пять. Видишь - помельче рассыпаны у ковша. Да и ковш ли это? Одни народы называют арбой, другие - повозкой, третьи - еще как-то…

Мальчик молчал. Сильнее вглядывался в семизвездую запредельно мерцающую Медведицу. Он любил ее с малых детских лет, всегда помнил над своим домом и про себя называл ковшиком и кастрюлькой. Но откуда этот человек в пенсне знает о Медведице столько?

Арсений Михайлович тоже помолчал, как бы убеждаясь, что его слова не пропали даром, и продолжал:

- Кстати, ты знаешь, что звезды движутся? Только слишком далеки, да и слишком коротка наша жизнь, чтоб это заметить. Что жизнь, - история коротка, чтоб заметить явно их движение… И все-таки… Миллион лет назад, если жили тогда первые люди, они видели совсем не такое небо… Не такое, друг. Даже сто тысяч лет назад вид у Медведицы был не таков. Видишь ли, крайняя хвостовая звезда Бенетнаш летит как бы вниз, а Дубе - верхняя в ковше - почти в противоположную сторону. Через сто тысяч лет Медведица будет похожа на совок с обломленной ручкой.» Ты бы хотел прожить сто тысяч лет? Я бы хотел… Интересно… СТО ТЫСЯЧ ЛЕТ! Непостижимо. Какая будет земля? А люди? А жизнь? Сто тысяч… - Он вздохнул- - А хочешь еще о Медведице? Ты запомнил звезду в средней части ковша, повыше других? Это Мицар. По-арабски- конь… А над ней… Ну-ка, смотри… Не видишь ли близ нее маленькую звездочку? Чуть выше и левее… Чуть выше и левее…

Мальчик смотрел и, действительно, увидел над Мицаром выше и левее еще одну звезду.

- Вижу! - глухо сказал он.

- Видишь? Ах, молодец! Так в древности у воинов проверяли зрение. Те, кто видели Алькор, были самые зоркие. Так вот - это Алькор. По-арабски - всадник. Алькор и Мицар - двойная звезда. По-видимому, Алькор вращается вокруг Мицара, но с очень длинным периодом… Итак, это двойная звезда Алькор - Мицар. Всадник и конь. А знаешь, огромное количество звезд - двойные, тройные, вообще, кратные. Да, да. В телескопы это видно… Или по спектрограмме. Можно даже сказать, что одиночные звезды - исключение, а двойные - общее правило. Так вот: сам Конь-Мицар, оказывается, когда смотришь в телескоп, - тоже двойная звезда: Мицар «А» и Мицар «Б». Они вращаются вокруг общего центра тяжести. И этого мало. Оказывается, звезда Мицар «А» сама состоит из двух звезд, очень близких, почти соприкасающихся. Каково? И они тоже вращаются. Вот тебе - конь и всадник, и вот Большая Медведица-

Потом оба молчали, слушали шорохи ночи. Небо на востоке слегка бледнело не то перед рассветом, не то скатился туда тонкий белый, месяц, которого не было видно из-за лесистого увала, а потом он обозначился, чудесно-длинный, изогнуто-накаленный- такой месяц никогда не видишь в городе.

- А-а». А-а-а… - раздалось где-то далеко и звучно.

В ответ послышалось: «Ву-ву, ву-ву, ву-ву…»

- Вот запомни,- сказал Арсений Михайлович.- Лес. Ночь. Кричат филины. И - весна! Весна, милый. - Он повторил: - Запомни: весна.

Неожиданно он полез в избушку. А мальчик остался еще, стоял и слушал. Слышалось, как оседает снег с тихим нездешним вздохом, и еще было слышно, как пробивается в землю вода, а земля тихо, счастливо пьет ее, пьют корни сосен и корешки травы. Мальчику начало казаться ощутимым, как дышат миллиарды устьиц на хвоинках, как миллиарды звезд ведут свой таинственный хоровод. Но были средь этих неясных ощущений и другие, вполне определенные. Паренек слышал: кто-то бегал, шуршал неподалеку в сухой обтаявшей траве и по снегу. Кто-то прошел вдали тяжелой затихающей поступью. И в небе тоже цвирикало, посвистывало. Там тоже была жизнь. Жизнь всюду. А филины бессонно кричали свое: ву-у, ву-ву.