Подуть на шаровую молнию

2

Жорж не спал всю первую за пропажей кошелька ночь. В этих шестичасовых раздумьях сам факт автобусной оплошности присутствовал подспудно — тяжелым камнем, но все же вторичным, хотя и причинным элементом, вызвавшим печальный диагноз: в Жорже уснул артист, владеющий собой и обстоятельствами. За это окружающий мир, в наказание или в насмешку, сделал из него ходячий атрибут одной из своих бесчисленных трагикомедий.

Но этот вывод был не последним. Жорж понимал, что анализирует не для того, чтобы в результате посыпать голову пеплом, не для того, чтобы окончательно умереть. Это — понимание, которое должно подсказать выход.

Итак, ему нужна цель: она есть, она следует из разумения того, что он — временно! — потерял. Теперь нужен способ достижения этой ясной цели. И он решил, что способ должен непременно связаться с тем событием, которое повергло его в спасительный, как он надеялся, очищающий стресс.

«Денег не вернуть, но ведь можно изобличить и наказать карманного вора!» — это наивность, которой теперь предстоит стать серьезной отправной идеей.

Далее — производное от наивности — заключение прагматичного ума, а значит, без слюнявых восклицаний (идея обретает план, модель): «Причинить возмездие, не сотворив чего-то из ряда вон выходящего, невозможно, иначе человечество давно бы уже искоренило в себе этот, пожалуй, генный порок…»

Итог: «А раз так, значит, успешный путь или даже просто добросовестное стремление к промежуточной мишени должно мобилизовать все способности, и тогда, возможно, стать стезей к победе над тем, кем он сейчас является, а точнее — к возвращению в себя».

Осознание высокопарности не работало на разрушение плана. Значит, либо он сошел с ума, либо все то, что задумал, не безнадежно. Очень хотелось верить во второе. И Жорж верил.

Каким будет наказание автобусного щипача, Жорж еще не представлял, но наличие отрицательного героя — мерзкого персонажа всех времен и народов — явно облегчало его будущую сценическую задачу. При этом он прекрасно знал, что сама по себе примитивная антитеза «белое и черное» еще не залог легкой роли. Он как бы вынул из древнего шкафа старый инструмент. Сдул пыль, проверил — цел. Тронул струны — требуется настройка. Инструмент тонкий, поэтому настройка продлится не час, не день, не даже неделю. Ради бога, пусть на это уйдет весь его месячный отпуск. Он не постоит за временем и трудами. Зато придет миг, когда он сыграет свою партию без фальши.

Сейчас прозвонит будильник, и Жорж приступит к настройке.

Этого отпуска ждала вся семья. На юг, к белым теплоходам, к шипенью волн. Но утром Жорж возвестил: ему необходимо остаться. Он сказал это тоном, который сразу лег в русло последних удивлений жены. Раньше о таком повороте не могло быть и речи, но сейчас по всему было ясно, что вопрос решен и происходит лишь констатация этого решения.

— Жоржик, — сказала жена печально, приблизившись вплотную, — не обижайся… за вчерашнее.

— Я не обижаюсь.

Они оба — он грустно, она виновато — улыбнулись двойственности сказанного: чему обращены слова? — краже кошелька? выданному женой «диагнозу»?

Жена почти засмеялась, следующая фраза получилась воркующей:

— С тобой происходит… нечто. Да, так верней, нечто. Хорошо. Но не придется ли потом жалеть?

— Наверное, ты не о том думаешь, — сокрушенно вздохнул Жорж, разведя руками, неуверенно полагая, что сейчас уместно было бы обнять жену, погладить по волосам, поцеловать в висок, как это он часто делал в молодости. А еще, особенно после свадьбы, он часто подхватывал ее, как ребенка, на руки и, смеющуюся, кружил по комнате, пока не выбивался из сил. И ведь все по-прежнему: она так же хрупка, а он достаточно могуч, чтобы…

— Возможно, — жена, опередив, сама протянула руку к его щеке и осторожно погладила. — Ты плохо побрился… Только все же я уверена: в любом случае пауза пойдет тебе на пользу. А значит… — в голосе жены опять прозвучали привычные нотки уверенного, покровительствующего слушателю человека, — а значит, и всем нам, — она указала глазами на детскую комнату, где обитали их дети-погодки — сын и дочь.

Супруга оборачивала дело так, как будто Жоржу относится только идея, но решение принадлежит ей. Делала она это торопливо и неловко, отчего обоим стало несколько неуютно.

Пусть так, подумал Жорж и сказал, что подумал:

— Пусть так. Не обижайся, — Жорж покосился на детскую комнату, — не обижайтесь, — он вдруг поймал изящную ладонь, которую когда-то сравнивал с крылом жар-птицы, и покрыл ее несколькими короткими поцелуями.

— Ну, полно, — хозяйка царственного крыла встала на цыпочки, поцеловала Жоржа в губы и даже свободной рукой погладила по голове, — но детям объяснишь сам.

На этом разговор, по сути, закончился, за что Жорж был благодарен семейной владычице. Раньше подобным вряд ли ограничилось бы, скорее, такого просто не могло быть. В то же время проблескивала первая радость за себя. Получается, как только его поступки стали отражать осознанную уверенность, а не просто капризное и, как правило, бесплодное упрямство, что за ним прежде водилось, так с ним стали считаться. Что ж, ничего нового в масштабах истории человеческих взаимоотношений…

Семья уехала, Жорж остался один на один со своей идеей. Самая благоприятная дислокация для душевнобольного! — самокритично подумывал Жорж, настраивая инструмент, а если вернее, точа меч.