Подвальная станция

3

Дословный текст из: Аспекты выращивания

Ленточные образовательные программы по генетике: 1

Образовательные публикации Резьюн: 8970-8768-1

одобрено для 80+

Внимание оператору.

Группа МЛ-8968: Группа БУ-9806: окончание.

Компьютеры дали сигнал призывающий людей к вмешательству. Начальник смены оповестил соответствующих сотрудников. Процесс рождения начался.

Все шло как по маслу. Родильные камеры мягко двигались и сокращались, всевозможные датчики показывали норму. Две МЛ-8968, женского пола, мю-класса, достигли при рождении 4,02 кг. Видимых нарушений не наблюдается. Два БУ-9806, бета-класса, также здоровы. Техники знают свое дело. БУ-9806, очень подвижные, являются любимцами, им уже дали имена, но эти имена не сохранятся: техникам не долго осталось общаться с ними.

Родильные камеры имитировали состояние потуг, и через некоторое время направили свое содержимое по скользким желобам на мягкие локти и прямо в обтянутые перчатками руки ожидающих техников. Никаких кризисов. Девочки мю-класса — широколицые, безмятежные, с бесцветными волосами; беты — длиннее, с тонкими конечностями, с копной темных волосиков, не такие симпатичные, как Мю. Они состроили гримасы и техники засмеялись.

Пуповины перевязаны, последы извлечены со дна лотков, и чистая теплая вода обливает детишек — их первое купание. Техники для порядка взвешивают их и присоединяют эти данные к записям, начатым двести девяносто пять дней назад, дополнения к ним будут делаться все реже по мере того, как дети переходят от состояния непрерывного контроля к первым самостоятельным моментам своей жизни.

Обслуживающие эйзи принимают их, заворачивают в мягкие белые одеяльца, нежно заботятся, ухаживают и укачивают на руках.

В промежутках между сменами пеленок и кормлениями они лежат в колыбельках, которые, как и родильные камеры, слегка покачиваются в такт человеческому сердцебиению и отдаленному голосу, тому самому голосу, который разговаривал с ними еще в родильной камере, мягкому и убедительному. Временами голос поет им. Временами просто говорит.

Придет время и когда-нибудь он даст им инструкции. Этот голос — ленточная структура. До сих пор все в подсознании, в недрах психики. Но даже в на этом уровне хорошее поведение вознаграждается. Когда-нибудь голос заговорит с осуждением, но на этой стадии нет никаких нарушений, разве что беты доставляют незначительное беспокойство.

Группа СХОЗ-789Х: тревога, тревога

СХОЗ-789Х — в беде. Экспериментальный генотип неудачен, и после совещания обслуживающего персонала техник отключает жизнеобеспечение и передает СХОЗ-789Х для вскрытия.

Эйзи-техники вычищают камеру, снова и снова промывают ее, и старший техник начинает покрывать ее биоплазмой.

В нее будет помещен другой обитатель, как только покрытие будет готово. Но не раньше, чем станут известны результаты вскрытия.

Между тем в вынашивающую камеру поместят клетку СЕЛЬХОЗ-894 мужского пола, того же вида. Это не первая неудача. Адаптационная настройка — сложный процесс, и неудачи случались достаточно часто. Но СЕЛЬХОЗ-894 — другая особь с соответствующими отличиями: существовала вероятность, что этот вариант сработает. Даже в случае неудачи можно будет сделать ценные сравнения.

Переустройства ландшафта и изменения атмосферы недостаточно, чтобы объявить мир подходящим для жизни человека. Миллионы лет приспособления, которые связали все виды жизни на Земле в сложную экосистему, — слишком долгий срок для Сайтиин.

Резьюн заменяет и время, и естественный отбор. Как и природа, она теряет отдельные существа, но селекция ускоряется и управляется разумом. Некоторые высказывают мнение, что выведение декоративных и фактически бесполезных видов при подчеркивании одних черт и подавлении других весьма важно, поскольку придает земной жизни необходимое разнообразие.

Однако Резьюн не теряет информацию. Она строит ковчеги для дальнего космоса, простые жестяные банки, вращающиеся около определенных звезд, недорогие в изготовлении, корабли без двигателей, емкости для хранения генетического материала, размещенные в различных местах, защищенные и экранированные от космического излучения. Они содержат непосредственно образцы генотипов, а также их цифровой код и код записи, позволяющие разумному существу (достаточно развитому, чтобы догадаться о назначении этих ящиков) прочитать эти коды.

Для человечества оказалось достаточно миллиона лет, чтобы от примитивных предков развиться в разумные существа, совершающие космическое путешествия. И через миллион лет, благодаря этим подвигам, человечество сохранит генетические записи своего прошлого и прошлого каждого вида, который проходил через лаборатории Резьюн, наше собственное наследство и генетические наследства каждого мира, с которым мы соприкасались, защищенные от случайностей и влияния времени…

В ковчегах законсервированы и такие фрагментарные коды, которые удалось извлечь из человеческих останков тысячелетней давности, из земных генофондов, предвосхищавших развитие генобанков двадцатого столетия, из последних перед смешением рас генофондов материнского мира, а также из останков людей и животных, сохранившихся в веках в мерзлоте или других обстоятельствах, при которых осталась неразрушенной внутренняя структура клеток.

Представьте себе, какие разительные перемены могли бы произойти, если бы в подобных ковчегах сохранилась генетическая информация о геологическом прошлом. Земля, до сих пор являющаяся уникальным свидетелем катастрофического исчезновения высших форм жизни, могла бы, посредством подобных хранилищ, восстановить богатство всех существующих эволюционных линий и разрешить загадку своего прошлого…

Резьюн никогда не пренебрегала генетическим отбором. Она следила за сохранением различных вариантов в разнообразии, беспрецедентном для истории человеческого рода, и, хотя работала таким образом на эволюционные изменения, сохраняла все возможные отклонения…

Время перестало существовать. Только прокручивалась лента, большей частью безмятежно, иногда вызывая тревогу. Временами накатывало небытие, но, в основном, состояние не менялось — даже сейчас, когда Грант почти пришел в себя.

— Ну, давай, к тебе пришли, — раздался чей-то голос, и влажная ткань коснулась его лица. Обтирание с лица нежно перешло ниже, на шею и грудь, пахло одеколоном. — Просыпайся.

Он приоткрыл глаза. Пока шло обтирание, он иногда глядел в потолок, мечтая, чтобы его освободили от ремней, но это была слабая надежда. Он хотел, чтобы ему снова дали ленту, потому, что страх остался позади, и ему было приятно, пока это длилось.

Он озяб под потоком воздуха, обдувающим влажную кожу. Ему хотелось вновь укрыться простыней. Но он не попросил об этом. Он прекратил попытки общаться с людьми, которые удерживали его, и они больше не причиняли ему вреда. Это все, что ему было нужно. Он вспомнил, что надо моргнуть. Он не видел ничего. Он старался не обращать внимания на холод. Он почувствовал острую боль, когда техник воткнул иглу ему в руку. Его спина болела, и самое чудесное облегчение принесла бы возможность переменить положение в постели.

— Ну, хватит. — Его снова накрыли простыней. Затем слегка хлопнули по лицу, но он не ощутил боли. — Давай, открывай глаза.

— Да, — пробормотал он. И снова их закрыл, едва эйзи вышла.

Затем он услышал другой голос, от двери, голос молодого мужчины. Он поднял голову, посмотрел и увидел там Джастина. В первый момент он не поверил увиденному и дернулся в ремнях.

Однако Джастин подошел, присел на край кровати и взял его за руку, несмотря на то, что ремни мешали ему. Пожатие было теплым. И почти как настоящее.

— Грант?

— Пожалуйста, не делай это.

— Грант, во имя Господа — Грант, ты же дома. Ты понимаешь меня?

Была очень опасной даже мысль о том, чтобы поверить. Это означало уступить. Не существовало такого секретного знака, который не смогло бы изготовить его собственное сознание. Не существовало иллюзий, которые невозможно построить с помощью лент. Образ Джастина им, конечно, следовало использовать. Разумеется!

— Грант?

Лента даже может заставить его подумать, что он не спит. Или создать ощущение неудобства матраса, или что рука Джастина лежит у него на плече. Только острая боль в спине нарушает иллюзию. Она не укладывается в общую картину.

Только в реальности допустимы такие маленькие противоречия.

— Они пока не разрешают мне забрать тебя обратно в квартиру. Ари не хочет. Что они с тобой делают? Ты в порядке? Грант?

Вопросы. Он и представить себе не мог, насколько хорошо они вписывались в ситуацию. Обычно складывался рисунок. Эти должны быть связаны с доверием. Таковы правила игры.

— Грант, черт побери! — Джастин слегка похлопал рукой по его щеке. — Давай, открывай глаза. Открывай глаза.

Он сопротивлялся. Так, он знал, будет лучше. Он сделал несколько вдохов, спину и плечи пронзила страшная боль. Ему угрожала опасность… потому что он думал, что иллюзия становится реальностью. Или потому, что он перестает их различать.

— Ну, открой глаза, черт побери!

Он осторожно приоткрыл глаза. Увидел испуганное лицо Джастина.

— Ты — дома. В больнице. Ты понимаешь? Ари разнесла их к чертям и вытащила тебя.

(Кровь, запачкавшая стены. Запах дыма.)

Это было похоже на больницу. И Джастин похож. Не было способа проверить это, даже если ему позволят пройтись. Только время могло это сделать, время, длящееся дольше любой ленточной иллюзии.

— Ну, Грант. Скажи мне, что у тебя все в порядке.

— У меня все в порядке, — он сделал вдох, от которого заболела спина и понял, что может совершать поступки, выпадающие из этой иллюзии. — Моя спина замучила меня. Мои руки болят. Ты можешь что-нибудь сделать с кроватью?

— Я заставлю их.

— Не думаю, что они сделают это. Но мне бы хотелось принять другую позу. Там… — Поверхность под ним изогнулась, как живая, и сдвинулась вверх, приподняв ему голову. Вся поверхность заходила волнами, приводя в движение мышцы и суставы. — О, так лучше!

Джастин снова сел на край, внося асимметрию в колебания.

— Ари проследила тебя до Крюгера. Крюгера шантажировали. Он передал тебя аболиционистам. Мне пришлось пойти к Ари. Она отправила кого-то — я не знаю кого — за тобой. Она сказала, что они тайпировали тебя.

К этому времени у него все спуталось. «Здесь» и «там» слились. Он очень осторожно исследовал ситуацию.

— Как долго?

— Два дня.

Возможно.

— Ты уже два дня находишься здесь, — продолжал Джастин. — Они позволили Джордану и мне прийти сюда сразу, как тебя привезли. Теперь, говорят они, я могу навещать тебя.

Это испугало его. Эту иллюзию, против которой защитные силы весьма ограничены, они намеревались применять постоянно. Он погибал. Он сидел и плакал, чувствуя, как слезы текут по его лицу.

— Грант.

— Хорошо, — он почти прохрипел. — Но если я попрошу тебя уйти, ты уйдешь?

— Грант, это не лента. Ты дома, черт побери, — Джастин стиснул руку до кости. — Соберись. Посмотри на меня. Хорошо?

Он посмотрел.

— Если я скажу тебе уйти…

— Я пойду. Хорошо. Ты хочешь, чтобы я ушел?

— Не делай этого со мной. Ради бога…

— Я позову Иванова. Черт бы их побрал. Черт бы их побрал.

Джастин начал было вставать. Грант схватил его за руку, удерживая. Удерживал и держал цепко; и Джастин снова сел и крепко его обнял.

— У-ух. — Это причиняло боль. Как настоящую. Джастин мог бы вытащить его обратно. Джастин знал, что делает, знал, что с ним случилось, знал, почему он боится. Джастин был его союзником. Или ему конец. — На это потребуется время.

— Через неделю можно будет забрать тебя отсюда. Так говорит Ари.

Он вспомнил, как у других проходили кризисы. Он поглядел на Джастина, когда тот снова сел. Вспомнил, почему отправился вниз по реке.

— Она к тебе пристает?

— У меня все в порядке.

Ложь. Все ближе и ближе к реальности. Лента была лучше, чем это. Спустя некоторое время Джастин уйдет, и он вспомнит, что поверил обману и ему станет страшно. Между тем его охватил страх по другой, более серьезной причине. Перевод Джордана, Джастин отсылает его — эти фрагменты предполагали чувство времени. Время существовало снова. Реальный мир нес свои ловушки, связанные с Ари; Джастин пытался сделать его свободным, но он дома, а Джастин в беде.

Нет. Внимание.

Внимание.

— Что она сделала, когда обнаружила, что я исчез?

— Я расскажу тебе позже.

Проклятье, ему нет нужды беспокоиться о том, расстроится ли он. Это похоже на домашнюю обстановку. Секреты, Ари и беда. И еще — все, что ему дорого. Он медленно и глубоко вздохнул.

— Я держусь, — сказал он, зная, что Джастин поймет. — Я не хочу больше лент. Я больше не хочу успокоительных. Мне надо оставаться бодрствующим. Я хочу, чтобы они оставляли свет включенным все время. И хочу, чтобы эту проклятую трубку вынули из моей руки.

— У меня нет никакой власти. Ты знаешь это. Но я скажу Иванову. Я всерьез поговорю с ним. И я выну трубку. Сейчас.

Это причинило острую боль.

— Это закапает весь пол.

— Черт с ним. Плевать, — он остановил капельницу. — Они собираются поставить здесь телефон. И видео.

Его сердце подпрыгнуло. Он вспомнил, почему был важен телефон. Но все изменилось, он дома. Или ничего и не произошло. Или имелись варианты, которые он упустил.

— Знаешь ли, я и вправду несколько спятил.

— Вот черт, а я и не заметил.

Он рассмеялся, коротко, автоматически, обрадованный тем, что Джастин готов шутить с ним; и внезапно осознал, что он уже полностью миновал самое мрачное. Его удивили в тот момент, когда он ожидал встретить округлое, профессиональное сочувствие. Это не был веселый смех, но — удивительный смех.

Едва ли лента смогла бы воссоздать Джастина настолько реальным, чтобы ему удалось сделать нечто неожиданное для его сознания. Особенно когда мозг сопротивлялся, а не действует заодно с подсознанием.

Он рассмеялся снова, просто для проверки, и увидел на лице Джастина такое выражение, будто тот проглотил стекло: но в то же время там присутствовала и надежда.

— Это вирус, — объяснил он Джастину. И широко улыбнулся, даже еще шире, когда он увидел проблеск настоящего ужаса на лице Джастина.

— Ты проклятый идиот!

Он расхохотался. Было больно, но приятно. Он попытался задрать ноги вверх. Оказалось, что зря.

— О, черт. Как ты думаешь, они могут освободить мне ноги?

— Скоро, раз ты знаешь, где находишься.

Он вздохнул и почувствовал, что напряжение покидает его. Он развалился на эластичной кровати и посмотрел на Джастина с неленточным спокойствием. Боль по-прежнему сохранялась. Напряжение мышц. Растяжение. Бог знает, что он сам с собой сделал, или что они сделали с ним.

— Я обманул тебя, угу?

— Если ты хочешь сыграть…

— Я хочу… Я в затруднении. Я думаю, что у меня продолжаются наплывы видений. Я думаю, что они пройдут. Мне в самом деле будет очень плохо, если ты не придешь снова. Доктор Иванов руководит всем, так?

— Он заботится о тебе. Ты доверяешь ему, правда?

— Не тогда, когда он выполняет Арины приказы. Мне плохо. Мне действительно плохо. Мне бы хотелось, чтобы ты мог остаться здесь.

— Я останусь здесь до ужина. И вернусь обратно утром, после завтрака; буду заходить всякий раз, когда удастся освободиться, пока они не вышвырнут меня отсюда. Я собираюсь поговорить с Ивановым. Почему бы тебе не поспать, пока я здесь? Я посижу там, в кресле, а ты можешь отдохнуть.

Его глаза слипались. Он внезапно осознал это и постарался побороть слабость.

— Ты не уходи. Ты должен разбудить меня.

Я дам тебе поспать полчасика. Уже почти время ужина. Тебе надо поесть. Слышишь? Хватит голодать!

— Ммм. — Он позволил глазам закрыться. На некоторое время он отключился, забыл, что ему плохо. Он почувствовал, как Джастин встает, услыхал, как он усаживается в кресло, через минуту проверил, действительно ли Джастин там, и успокоился еще на некоторое время.

Теперь он чувствовал себя спокойнее. Временами даже казалось, что он в безопасности. Теперь он знал, что если мир хотя бы наполовину стоит того, чтобы в нем жить, то Джастин или Джордан придут за ним и вернут его к жизни. Как-нибудь. И тогда он должен поверить в это или он никогда уже ничему не будет верить, и никогда не возвратится с дороги, по которой ушел.

Пришли сообщения, и Жиро Най, грызя перо, глядел на монитор, от которого в его животе все переворачивалось.

Службы новостей рассказывали о похищении Радикальными элементами эйзи из Резьюн, сообщали о совместном рейде полиции и резьюновской службы безопасности на отдаленную климатическую станцию, расположенную на холмах около Большой Синевы, сопровождая рассказ подробными и мрачными кадрами, заснятыми камерами полицейских — эйзи, забрызганный кровью своих похитителей, спасен и внесен на борт полицейского транспорта. Кое-что, действительно, потребовалось: подобраться на вездеходе к станции, ворваться в гараж через боковую дверь и совершить оттуда молниеносную атаку на верхний этаж. Один офицер ранен. Трое аболиционистов-радикалов убиты, и все запечатлено камерами. Хорошее прикрытие, аргументированное объяснение того, откуда взялись трупы, не оставляющие для Янни Марино и центристов возможности развернуться, то есть поднять шум и заставить собраться Совет: Марино в ту же секунду публично отрекся от этого инцидента. Рочер забрасывал Министерство Информации требованиями о созыве пресс-конференции: он не добился ничего. Это означало, что полиция очень внимательно будет теперь следить за Рочером — в последний раз, когда Рочеру не дали эфира, его сторонники устроили акцию в метро, развернули огромное знамя Полного Аболиционизма, прикрыли пути, внеся такую неразбериху в работу транспорта, какую службы новостей не могли проигнорировать.

Видит Бог, что подобный поступок не завоевал Рочеру благодарности транспортников. Но у него находились сторонники.

Настало время, думал Жиро, предпринять что-то по отношению к Рочеру и де Форте. До сих пор, дискредитируя центристов, они приводили в замешательство Корэйна и Мерино. Теперь Рочер перешел черту и стал причинять неприятности.

Будет весьма кстати, если окажется, что Гранту нанесены серьезные повреждения. Съемки до и после инцидента, переданные репортерами, покажут публике, что за негодяи эти аболиционисты. Честные граждане никогда и не видели результаты стирания сознания. Весьма кстати, если они смогли довести эйзи до полного отупения — или даже до сумасшествия. Хотя, Бог знает, он ведь был Альфа, и создание Уоррика…

Ари была настроена определенно: О чем это ты думаешь? В первую очередь он — противовес. Во вторую он — свидетель против Рочера. Не трогай его.

Противовес — для кого? — сердито подумал Жиро. Ари увлеклась ночными встречами с молодым Джастином, так что она, помимо доведения Джейн Страссен до язвы по поводу переоборудования первой лаборатории и перемещения восьмерых студентов-исследователей, настолько зациклилась на проекте Рубина, что у нее ни для кого нет времени, за исключением эйзи и Джастина Уоррика.

Раздобыла себе славную уловку. Ушедшая молодость и все такое прочее.

Увильнула и оставила меня разгребать эту кучу в Новгороде.

— Не трогай Мерильда или Крюгера. Нам ни к чему загонять врага в подполье. Договорись с Корэйном. Это ведь несложно, не так ли?

Проклятье.

Зазвонил телефон. Это звонил Уоррик. Старший. Требуя освобождения Гранта под его опеку.

— Это не в моей власти, Джорди.

— Черт возьми, похоже, это ничья компетенция, так? Я хочу забрать оттуда мальчика.

— Видишь ли, Джорди…

— Меня не волнует, чья это ошибка.

— Джорди, это для тебя большая удача, что никто не подает в суд на твоего пацана. А ведь это его вина, что все это свалилось на нас, и не ори на меня…

— Петрос говорит, что именно ты наделен властью освободить его.

— Это вопрос медицины. Я не вмешиваюсь в медицинские решения. Если тебя волнует судьба мальчика, я бы посоветовал тебе предоставить Петросу спокойно делать свою работу и оставаться…

— Он все валит на тебя, Жерри. И Дэнис — тоже. Мы говорим не о лентах. Мы говорим о травмированном ребенке, Жерри.

— На следующей неделе…

— К черту следующую неделю! Ты можешь начать с того, чтобы сделать мне туда пропуск от службы безопасности и заставить Петроса отвечать на мои звонки.

— Сейчас ведь там твой сын. Он получил постоянный пропуск. Бог знает, почему. Он позаботится о нем.

На другом конце наступило молчание.

— Видишь ли, Джорди, говорят о следующей неделе. Самое большое о двух.

— Джастин получил разрешение.

— Он с ним сейчас. Все в порядке. Я говорю тебе, что все в порядке.

Они прекратили давать успокаивающее. Джастин получил разрешение на посещения, вот оно у меня в папке, порядок?

— Я хочу забрать его оттуда.

— Ну, и замечательно. Слушай, я поговорю с Петросом. Хорошо? Между тем твой парень сейчас с Грантом, возможно, что это лучшее лекарство для него. Дай мне несколько часов. Я раздобуду для тебя медицинские заключения. Это удовлетворит тебя?

— Я перезвоню тебе.

— Отлично, я буду здесь.

— Спасибо, — пробурчали с другого конца.

— Не стоит, — пробормотал Жиро, а когда контакт разъединился: — Чертова голова. — Он вернулся к листку, на котором набрасывал пункты, которые он собирался предложить Корэйну, прервавшись для того, чтобы соединиться с кабинетом Иванова и сделать быстрый запрос о передаче медицинских заключений о состоянии Гранта в офис Джордана Уоррика. А поразмыслив, добавил, поскольку не знал, что содержится в этих заключениях, или как распорядилась Ари: РБП, если позволяют соображения безопасности.

Работал только новый сепаратор. Остальное оборудование назначено к профилактике. Ари делала заметки вручную, но главным образом потому, что она выработала систему и скрайбер занимал в нем свое место; но когда дело доходило до ее собственных записей, она по-прежнему делала их с помощью светового пера да еще с применением стенографических символов. Ее база данных в компьютере Дома фактически представляет собой ее архив, потому что только он справлялся с Ариными рукописями: старомодная программа, но она с равным успехом служила хранилищем личной собственности. Ее база переводила, записывала и хранила информацию, защищенную ключевыми словами и образцом почерка, потому что для пользования программой необходимо было знать установленный ею шифр.

Теперь уже не осталось ничего действительно секретного. Лабораторная работа. Работа для студента. Любой из эйзи-техников справился бы с этим, но она получала удовольствие от возврата к прежним дням. Она отполировала деревянные сиденья в первой лаборатории, часами сидя возле установки, превращая списанный сепаратор в мечту любого технолога.

У нее не было желания воссоздавать все. Но она определенно хотела с полным основанием говорить «я» в своем описании этого проекта. Она хотела, чтобы на нем стояла ее марка, и ее руками выполнялись все этапы, начиная от замысла. Во время начала работы я была максимально внимательно…

Я подготовила емкость…

Теперь мало сохранилось тех, кто был подготовлен к выполнению всех операций. Все специализировались. Она принадлежала к периоду колонизации, к заложению основ науки. Теперь существовали колледжи, выпускающие образованных обезьян, так называемых ученых, которые нажимали кнопки и считывали ленты, не понимая суть биологических проблем. Она боролась с этой кнопконажимательной тенденцией, считая, что важнее — производство методологических лент, хотя Резьюн хранила основные секреты.

Некоторые из этих секретов будут раскрыты в ее книге. Так она ее задумывала. Это будет классическая научная работа — развитие работы в Резьюн во всей полноте, а в надлежащей перспективе — проект Рубина, как подтверждение теорий, развитых ею в результате нескольких десятков лет исследований. ПРИНЦИПЫ — такое название она временно дала своей книге. И продолжала искать лучшее.

Машина выдала ответ. Компьютер высветил красным область отклонения.

Дьявольщина. Это из-за недостаточной чистоты или из-за неполадок в машине? Честно она сделала пометку. И задумалась, стоит ли терять время на поиски совершенно другого образца или попытаться выявить причину и указать ее для полноты записей. Первое было нечестным решением. Если даже останется только второе и, не дай Бог, она не сможет найти убедительное доказательство (которое почти наверняка заключается в решении механической задачи), она будет выглядеть идиоткой или побежит за помощью к техникам, чаще работающим с оборудованием…

Выключить установку и передать ее техникам исследовать подозрительный образец в чистой установке, а также запустить третью такую установку для работ над этим проектом с новым образцом.

Каждый проект имеет свои проблемы.

Открылась наружная дверь лаборатории. В отдалении послышались голоса. Флориан и Кэтлин. И еще один, тоже знакомый. Проклятье.

— Джордан? — закричала она достаточно громко, чтобы услышали. — В чем дело?

Она услышала шаги. Она различила шаги Флориана и Кэтлин. Криком она сбила с толку эйзи, и они проводили Джордана до дверей криогенной лаборатории.

— Мне надо поговорить с тобой.

— Джорди, у меня тут проблема. Мы можем отложить разговор на часик? В моем офисе?

— Здесь в самый раз. Сейчас. Без свидетелей.

Она глубоко вздохнула. Опять все сначала. Грант, решила она. Или Мерильд и Корэйн.

— Хорошо. — Черт, через полчаса Джейн и прочие начнут болтаться по этой лаборатории. — Флориан, сходи в корпус «Б» и передай, что их проклятая машина не работает. — Она повернулась и выбросила образец. — Мне нужен другой. Мы попробуем все эти чертовы машины, если потребуется. Мне нужны более точные результаты, чем она выдает. Господи, какие допуски у них теперь приняты? И принеси ее сам. Я не доверяю тем лаборантам. Кэтлин, поднимись туда и передай Джейн, пусть она отведет своих студентов куда-нибудь в другое место. Я запираю эту лабораторию, пока не наладят машину. — Она еще раз глубоко вздохнула и с помощью манипулятора вернула грешный образец обратно в криогенную установку, затем поместила камеру для образца в защитную сетку и отправила туда же. Когда она обернулась, эйзи уже ушли, а Джордан продолжал стоять.

Дорога от больницы к Дому была неблизкой, длинный путь в обход, если погода заставляла идти коридорами и туннелем, и гораздо короче, если проскочить прямо по открытой территории. Джастин предпочитал идти по улице, хотя и приходилось надевать пальто. Перед ним мелькали ленточные видения. Они практически не покидали его. Чувства обуревали его, а в животе сохранялось неприятное ощущение…

— Сам ешь эту гадость, — подначивал его Грант, так как больничный персонал принес две обеденных порции. — И мы посоревнуемся.

Он проглотил обед. Но не был уверен, что тот хочет остаться проглоченным. Стоило пойти на все, лишь бы видеть, как Грант сидит и смеется — его отвязали на время ужина, и Грант по-турецки сидел на постели и уписывал десерт. Несмотря на предупреждение санитарок, что снова пристегнут ремни, когда он останется ночью один.

Джастин вообще остался бы и на ночь, Иванов не возражал бы, но у него была назначена встреча с Ари, и он не мог сказать об этом Гранту. Долгая работа в лаборатории, — вот и все. Да и Грант выглядел на сто процентов лучше, когда он уходил, по сравнению с моментом прихода, быстро устающий, но с живостью в глазах, готовностью посмеяться — может быть даже немного слишком, может быть, немного нарочито, но по глазам было видно, что это тот самый, прежний Грант.

Когда пришло время уходить, маска спала. Грант снова выглядел отрезвленным и несчастным.

— Утром вернусь, — пообещал Джастин.

— Эй, но это не обязательно — сюда далеко идти.

— Но мне самому хочется.

И в выражении лица Гранта появилось несказанное успокоение.

Это были лучшие часы дня. И они стоили того, что приходилось за них платить. В первый раз с того дня в офисе у Ари он почувствовал, что существует выход.

Если Ари будет достаточно занята, если…

Он подумал о Гранте и об Ари, Грант уже на границе душевного здоровья…

О изящном красивом Гранте, которого предпочитали все девчонки, знакомые с Джастином.

Он пробирался сквозь видения, которые свелись теперь только к постыдным воспоминаниям, сквозь путаницу страданий и опустошенности. В данный момент он ни на что не был способен. Он хотел уйти куда-нибудь и спокойно болеть — он мог бы позвонить Ари и сослаться на то, что он нездоров, действительно, нездоров, он не лжет, она может пригласить его в другой раз, когда…

О, Господи. А как же соглашение, по которому его пускают к Гранту. А как же договоренность, согласно которой Гранту обещают свободу. Она может стереть сознание Гранта. Она может сделать все, что угодно. Она угрожала Джордану. Все зависело от него, а он даже не мог поделиться с Грантом (по крайней мере пока Грант в таком состоянии).

Он втянул воздух и отправился по дорожке, которая, поворачивая за угол, выводила к главному входу — приближался реактивный самолет. Он слышал его. Это было обычным делом. РЕЗЬЮН-ЭЙР летал при необходимости, не говоря уже о регулярных еженедельных рейсах. Идя по посыпанной гравием и обсаженной кустами дорожке к главному фасаду, он видел, как самолет сел. От дверей отъехал автобус и промчался мимо него вниз, по направлению к главной магистрали. Едет забрать кого-то, прилетевшего на самолете, решил он, недоумевая, кому это в Доме понадобилось спешить вниз по реке во время этой неразберихи.

Он вошел через автоматические двери, сунув свою карточку-ключ в щель, снова прикрепил карточку к своей рубашке и сразу направился к лифту, чтобы подняться в свою квартиру.

Как только войдет, надо будет первым делом позвонить Джордану и сказать ему, что Грант поправляется. Он считал, что у него будет время позвонить из больницы, но Грант не хотел расставаться с ним даже ненадолго, а ему не хотелось огорчать его.

— Джастин Уоррик.

Он повернулся и посмотрел на агентов Службы безопасности, связывая их присутствие с самолетом и автобусом, и моментально приходя к мысли, что, должно быть, кто-то прибыл.

— Пройди с нами, пожалуйста.

Он указал на кнопки лифта.

— Я просто собираюсь подняться в свою комнату.

— Пройди с нами, пожалуйста.

— О, черт, позвоните начальству, спросите своего Инспектора. — Не смейте прикасаться ко мне! — закричал он, когда один из них шагнул к нему. Однако они схватили его за руки и поставили к стене. — Боже мой, — произнес он, испуганный и раздраженный, в то время, как его тщательно обыскивали. Это была ошибка. Они — эйзи. Они неправильно поняли полученные инструкции и сейчас зашли слишком далеко.

Они завели ему руки за спину, и он ощутил холод металла на запястьях.

— Эй!

Наручники защелкнулись. Они заставили его развернуться и повели через холл. Он заартачился было, но они толчком заставили его двигаться по коридору к отделу безопасности.

Господи. Ари выдвинула обвинения. Ему, Джордану, Крюгеру, всем, связанным с Грантом. Именно так и случилось.

Он шел туда, куда они его вели, по коридору в кабинет со стеклянными дверями, к Инспектору.

— Туда, — сказала она, махнув рукой в глубину кабинета.

— Что, черт возьми, здесь происходит? — потребовал он ответа, пытаясь блефовать, так как ничего другого не оставалось. — Черт возьми, позвоните Ари Эмори!

Но они провели его через спальные двери, снабженные специальным замком, втолкнули в комнату с голыми бетонными стенами и захлопнули дверь.

— Черт побери, вы должны хотя бы предъявить мне обвинения!

Ответа не было.

Тело было абсолютно замороженное, слегка изогнувшееся, лежащее ничком прямо возле двери в подвал. Поверхности всех предметов в подвале были все еще покрыты изморозью, к ним было больно прикасаться.

— Кусок льда, — пренебрежительно сказал следователь и зафиксировал сцену своей камерой. Это возмутило бы Ари до глубины души, подумал Жиро и поглядел на тело, по-прежнему неспособный поверить, что Ари больше не двинется, что отвердевшие конечности, остекленевшие глаза и полуоткрытый рот не вернутся к жизни. На Ари был свитер. Как и все исследователи, работавшие в этой устаревшей холодной лаборатории, она не надевала ничего более теплого. Однако никакой защищающий от холода костюм не спас бы ее.

— Она работала при закрытой двери? — Полицейский из Моривилля, маленького городка, в котором только и имелись представители Закона на тысячи миль во все стороны, положил руку на дверь подвала. Даже от этого легкого прикосновения она начала захлопываться. — Проклятье. — Он толчком остановил ее, аккуратно выравнял и осторожно отошел.

— Здесь имеется переговорное устройство, — сказал Петрос. — Эта дверь захлопывалась рано или поздно; большинство из нас… все мы знали о ней. Когда вы оказываетесь запертым, вы вызываете службу безопасности или офис Страссен, и кто-нибудь спускается и вызволяет вас отсюда, все это пустяки.

— На этот раз оказалось сложно. — Детектив — его звали Стерн — протянул руку и стукнул кулаком по кнопке интеркома. Защитный слой раскололся как восковой. — Мороз. Мне понадобится это устройство, — обратился он к ассистенту, который следовал за ним со скрайбером. — Кто-нибудь слышит?

Из устройства не доносилось ни звука.

— Не работает.

— Может быть, дело в холоде, — сказал Жиро. — Никакого звонка не было.

— Вы узнали о каких-то неполадках прежде всего из-за падения давления?

— Да, из-за давления в танке с жидким азотом. Техники обнаружили. Мне позвонили через минуту или около того.

— Нет ли здесь местной аварийной сигнализации?

— Она звенит — вот отсюда, — ответил Жиро, указывая на устройство на стене. — Никто тут не работает. Акустика здесь такова, что невозможно определить, откуда доносится звук. Мы не знали, пока нам не позвонили техники насчет азота. Тогда мы поняли, что это в криогенной лаборатории. Мы прибежали сюда и открыли дверь.

— Хммм. И эйзи здесь не были. Только Джордан Уоррик. Который уже вернулся наверх, когда выключили сигнал тревоги. Мне нужно заключение по поводу этого переговорного устройства.

— Мы можем сделать это, — сказал Жиро.

— Лучше, если это сделают в моей службе.

— Ты здесь официальное лицо. Это не в твоей юрисдикции, капитан.

Стерн посмотрел на него — крепко сложенный, суровый мужчина с умными глазами. Достаточно умными, чтобы знать, как Резьюн бережет свои секреты.

И чтобы знать, что за решением может последовать либо повышение по службе, либо серьезные неприятности, поскольку Резьюн имеет друзей в департаменте внутренних дел.

— Я думаю, — сказал Стерн, — лучше мне поговорить с Уорриком. — Это был предлог, чтобы перейти к беседам с отдельными лицами. Первым импульсом Жиро было последовать за ним и попытаться скрыть то, что должно было остаться в тайне. А следом пришла настоящая паника, внезапное осознание того, какое бедствие обрушилось на Резьюн, на все их планы, один тот факт, что мозг, бывший столь активным, хранивший столько секретов — теперь не более, чем глыба льда. Тело в таком замороженном виде невозможно перевозить с должным достоинством. Даже эта простая необходимость превращалась в нелепую проблему.

А Корэйн — это ведь уже утром будет всюду на первых полосах.

Что же нам делать? Что нам теперь делать?

Черт возьми, Ари, что нам делать?

Флориан ждал, сидя на скамейке в приемной в западном крыле больницы. Он опустил локти на колени, свесил голову на руки и плакал, потому что ничего больше не оставалось делать, полиция держит Джордана Уоррика взаперти и не позволяет ему находиться возле Ари, за исключением того ужасного момента, который заставил его поверить, что это правда. И мир стал другим. И указания шли от Жиро Ная: явиться для тайпирования.

Он понимал это. Явиться к Инспектору, правило, знакомое ему еще с детства: существовали ленты, чтобы справиться с горем, чтобы уничтожить сомнения — ленты, разъясняющие мир, и его законы, и его правила.

Однако утром Ари по-прежнему будет мертва, и он не знал, смогут ли они сказать ему что-нибудь, что утешило бы его.

Он бы убил Уоррика. Он так и поступил бы, если бы имел возможность выбирать; но у него был только клочок бумаги, направление на тайпирование, которое привело его сюда, успокоение эйзи; а он никогда не был так одинок и беспомощен, все инструкции отменены, все обязанности просто исчезли.

Кто-то прошел по коридору и тихо вошел в приемную. Он поднял глаза навстречу подходившей Кэтлин, гораздо более спокойной, чем он сам — всегда спокойной, что бы ни случилось, и даже сейчас.

Он встал и обхватил ее руками так, как в постели, где они спали вместе столько лет, что он и счет потерял; и в хорошие времена, и в ужасные.

Он положил голову ей на плечо. Чувствовал ее руки, обнимающие его. В этой сплошной пустоте появилось что-то.

— Я видел ее, — сказал он; но этого воспоминания он не мог вынести. — Кэт, что нам делать?

— Мы уже здесь. Это все, что мы можем сделать. Другого места нет.

— Я хочу ленту. Это так больно, Кэт. Я хочу, чтобы это кончилось.

Она ладонями подняла его лицо и посмотрела ему в глаза. Ее собственные были голубые, таких не было ни у кого из его знакомых. Кэт всегда была более рассудительна. На мгновение он испугался — ее взгляд был бесцветным, как будто совершенно лишенным всякой надежды.

— Это кончится, — сказала она и крепче сжала его. — Это кончится, Флориан. Это пройдет. Ты дожидался меня? Пойдем туда. Давай, заснем, хорошо? И больше не будет больно.

За дверью послышались шаги, но люди проходили туда-сюда каждые пять минут, и Джастин, докричавшийся до хрипоты, сидел у холодной бетонной стены, сжавшись в комок, пока не услышал, что дверь отпирают.

Тогда он попытался подняться на ноги, с трудом, опираясь на стену, выпрямился и стоя встретил охранников, пришедших за ним.

Он не сопротивлялся. Он не произнес ни слова, пока его не привезли снова в ту комнату, со столом.

За которым сидел Жиро Най.

— Жиро, — хрипло проговорил он, и осел в ближайшее кресло с изогнутой спинкой. — Во имя Господа — что происходит? Они понимают, что делают?

— Ты обвиняешься в соучастии в преступлении, — сказал Жиро. — Вот что происходит. Закон Резьюн. Ты можешь сделать заявление, добровольное. Ты знаешь, что должен подчиняться административным правилам. Ты знаешь, что тебя могут подвергнуть психоскопии. Я бы серьезно советовал тебе быть откровенным.

Время замедлилось. Мысли разбегались; внезапное неверие, что такое могло произойти, уверенность, что произошло, что во всем виноват он, что его отец оказался из-за него втянутым — психоскопия все вынесет на поверхность.

Все. И Джордан узнает. Они расскажут ему.

Он хотел умереть.

В этом медленном мире трудно было облекать в слова бешено проносящиеся мысли.

— Ари шантажировала меня, — сказал он. Это продолжалось вечно, просто зависнув в молчании. Упомянуть Джордана и причину, по которой Гранту пришлось уехать? Могут они докопаться до этого? До какой степени я могу лгать? — Она сказала, что Грант может уехать, если я сделаю то, что она хочет.

— И ты не знал о связях Крюгера с Рочером.

— Нет! — Это было легко. Слова нанизывались одно на другое. — Предполагалось, что Крюгер обеспечит ему возможность спокойно уехать, потому что Ари угрожала повредить ему, если я… — если я не… — она… — Он начинал чувствовать тошноту. Ленточные видения нахлынули на него, и он откинулся назад насколько позволяли скованные руки и попытался ослабить этот узел в животе. — Когда Грант не добрался до города, я сам пошел к ней. Я попросил ее о помощи.

— Что сказала она?

— Она обозвала меня идиотом. Она рассказала мне о Рочере. Я не знал.

— Вот так. И ты не пошел к своему отцу.

— Я не мог. Он не знал об этом. Он бы…

— Что он бы сделал?

— Я не знаю. Я не знаю, как он бы поступил. Все сделал я. Он не имеет к этому никакого отношения.

— Ты имеешь в виду похищение Гранта?

— Ни к чему. Ни к Крюгеру. Ни к Рочеру. Ни к кому.

— И Ари допустила, чтобы это произошло.

Это звучало неправдоподобно. Ловушка, подумал он. Она допустила это. Может быть, она надеялась, что он справится. Может быть…

… А может быть по другой причине. Она была помешана на этом. Она была.

Но с Ари никогда точно не известно. Она разыгрывает эмоции с такой же легкостью, как большинство людей пользуются ключом.

— Я думаю, что остальные вопросы мы зададим во время психоскопии. Разве что ты сам хочешь мне что-нибудь еще рассказать.

— Кто будет проводить ее? — Были разные специалисты и ему было небезразлично, перед кем выкладывать подноготную.

— Жиро, если мои показания запишут, Ари это не понравится. Она знает, где я? Знает ли она…

Господи, неужели это какие-то хитрости между Ари и Жиро, неужели он схватил меня, чтобы добыть сведения против нее?

— Я хочу поговорить с Ари. У меня назначена с ней встреча. Она наверняка интересуется, где я нахожусь. Если она не узнает, где я, она начнет…

— Начнет что-нибудь против Джордана, может быть, даже такое, с чем сама потом не справится. Они расскажут ему. Жиро сам расскажет ему. Может быть, администрация хочет скомпрометировать Джордана, а может быть, это какая-то совместная акция Ари и Жиро, она — против меня, а Жиро против Джордана.

О, Господи, о Господи! Во что я ввязался?

—… Начнет спрашивать, где я. Слышишь?

— Я так не думаю. И я собираюсь сам задавать вопросы. Ты самостоятельно пойдешь на процедуру или ты будешь создавать проблемы? Как ни крути, будет только хуже, если ты будешь сопротивляться. И ты понимаешь это. Я просто хочу тебе напомнить об этом.

— Я пойду сам.

— Отлично.

Жиро встал, а Джастин подвинулся вперед и поднялся на подгибающихся ногах. Он наполовину окоченел от холода, а его мысли, цепляющиеся одна за другую, слились в безысходный круговорот.

Он прошел через дверь, которую открыл перед ним Жиро, и пошел по коридору впереди него и двух ожидавших охранников в помещение, о котором он слышал всю свою жизнь, в комнату, очень похожую на больничную палату, в том крыле, куда эйзи ходили для настройки ленточных структур; зеленые стены, жесткая кушетка. В углу на подставке стояла камера.

— Рубашку, — сказал Жиро.

Он знал, что они хотели. Он стянул ее и положил на тумбочку. Он сел на кушетку и взял разъем у стоящего наготове эйзи, попытался помочь им приладить датчики, поскольку всегда делал это сам, когда прокручивал ленту, но координация подвела его. Он откинулся назад прямо на протянутые ему в помощь руки, почувствовал, как они укладывают его ноги на кушетку. Чувствовал, как они возятся с пластырями. Он закрыл глаза. Он хотел сказать Жиро, чтобы тот отослал эйзи, потому что то, что он должен рассказать, касалось Ари, и эйзи, которые услышат это, подлежат частичному стиранию памяти, другого выхода кроме стирания нет.

Жиро задавал ему вопросы мягко, профессионально. Первые Джастин еще не осознавал. Но так продолжалось недолго. Он мог бы попасть в руки одного из техников, но Жиро был лучшим специалистом по допросам, о какой только можно мечтать — спокойным, не позволявшим эмоциям повлиять на ход допроса. Профессионал — и этим все сказано. И хотя Жиро ставил правду под сомнение, он по крайней мере пытался обнаружить, в чем она заключалась.

Жиро так ему и сказал. И под наркотиками это казалось правдой.

Жиро не будет шокирован действиями Ари. Он жил слишком долго и видел слишком многое. Жиро искренне сочувствовал ему и верил всему, что он говорил. Юноша с его данными, находящийся у Ари под рукой, — надо понимать, что такое случилось не впервые. Само собой, Ари попытается подвести рычаг под его отца. Кто бы сомневался? Джордан, безусловно, будет в курсе.

Нет, возражал он, борясь с видением белого потолка и яркого света. Он помнил, что Жиро прикоснулся к его плечу.

Ты, действительно, позаботился о том, чтобы твой отец не знал. Конечно. Как ты думаешь, что бы он сделал, если бы обнаружил?

Пошел бы в Департамент.

Вот как?

Но он не знал.

Теперь ты можешь поспать. Ты проснешься отдохнувшим. Ты можешь идти. Ты не упадешь.

Что-то по-прежнему было не так. Он пытался разобраться, что именно. Но оно ускользнуло куда-то из поля зрения.

Церемония прощания с покойной была устроена с варварской пышностью. Зал Государственных Собраний был заполнен траурными звуками похоронной музыки и набит цветами и венками — спектакль как раз в духе старой Земли, как заметил один из репортеров, тогда как другие комментаторы сравнивали церемонию с тем, как была обставлена смерть Кори Сантесси, главного организатора Союза. Ее сорокавосьмилетнее пребывание в Совете, вначале от Внутренних Дел, затем от Гражданского Департамента, научило избирателей постоянности. Тогда тоже была необходимость (принимая во внимание отдаленность колоний и ту степень, до какой могли разрастись и распространиться слухи) продемонстрировать несомненную смерть Сантесси, устроить символическую передачу факела преемником и позволить всем его коллегам, делящим его влияние, выступить на публике, пролить соответствующие слезы и произнести благочестивые речи, с бесконечными повторениями.

Тем более, если погибшая была синонимом Резьюн, а кроме того, жертвой насилия.

— У нас имелись разногласия, — сказал Майкл Корэйн в своей речи, — но Союз понес невосполнимую утрату в результате этой трагедии, — нетактично было бы упоминать то, что утрата оказывалась двойной, считая предполагаемого убийцу. — Ариана Эмори была женщиной, обладавшей принципиальностью и проницательностью. Вспомните хотя бы о ковчегах, сохраняющих наше генетическое наследие, на орбитах возле удаленных звезд. Вспомните о взаимоотношениях с Землей и о соглашениях, которые сделали возможным сохранение и восстановление редких видов…

Это была одна из лучших его речей. Он трудился над ней до кровавого пота. Ходили вызывающие беспокойство слухи о сокрытии свидетельских показаний по этому делу, о необъяснимом приказе, который, по заявлению Резьюн, сама Эмори похоронила где-то в компьютерах Дома: якобы требовалось ликвидировать личных охранников Эмори, что и было без лишних вопросов исполнено персоналом. Имелось также известное дело эйзи Уоррика, похищенного и обработанного экстремистами Рочера, а затем возвращенного в Резьюн. Следовало помнить и о Рочере, произносящим зажигательные речи, публично радующемуся совершенному убийству, событие, гораздо более привлекающее внимание прессы, чем выступления таких узаконенных в центристской партии аболиционистов, как Янни Мерино, сожалеющего о человеческой смерти и продолжающего осуждать ликвидацию эйзи. Все вместе слишком сложно для служб новостей: Янни так и не научился высказывать за один раз одну идею и все прозвучало слишком похоже на то, что сказал Рочер. Репортеры толпились на лестницах и торчали в дверях, как агрессоры, готовые мгновенно ринуться в атаку. На любого центриста из Совета или Сената с вопросами: «Ты считаешь, что был заговор?» или «Какова твоя реакция на речь Рочера?"

Для некоторых центристов составляло очень большую сложность найти правильную линию поведения в этой ситуации. Не говоря уж о том, что службы новостей находились в ведении Департамента Информации, избранным Советником от которого являлась Катерина Лао, надежное эхо Арианы Эмори в карьерах — если репортеры раздобудут материал, который обрадует Руководство. И не вина репортеров, если они чувствовали, что Высшее Руководство хочет больше, больше и больше данных, подкрепляющих теорию Заговора: безусловно, это был хороший театр.

Корэйна бросало в пот всякий раз, когда он видел скрайбер возле кого-нибудь из членов его партии. Он пытался лично поговорить с каждым из них, напоминая об осмотрительности и приличиях. Но камеры действовали опьяняюще, график встреч в период похорон был очень напряженным и насыщенным, да и не каждый Советник и не каждый член партии соглашался с партийной линией.

Перед камерами появились лица, которые прежде не встречались: среди них — Жиро Най, директор Резьюн. Репортеры без конца разъясняли зрителям, что вопреки сложившемуся мнению, Ариана Эмори не являлась Администратором Резьюн, что на самом деле она вообще не имела административной должности в Резьюн в течение более чем пятидесяти последних лет. Необходимо было познакомиться с новыми именами. Жиро Най. Петрос Иванов. Янни Шварц.

Най, черт бы его побрал, имел особую любовь к интервью.

Когда освобождалось место в Союзе, а соответствующий Советник не успевал назначить заместителя, секретарь Департамента этого самого округа назначал исполняющего обязанности. Им в данном случае стал Жиро Най.

Который запросто может оставить свой пост в Резьюн в погоне за местом Эмори.

Это означает, мрачно подумал Корэйн, что Най победит. Разве что суд над Джорданом Уорриком принесет что-нибудь взрывчатое. Разве что Уоррик использует зал суда как сцену для выступления с публичными обвинениями. Однако собственные информаторы Корэйна в Департаменте Внутренних Дел сообщили, что Уоррик по-прежнему находится под домашним арестом. Мерильд, в Новгороде, сам подозреваемый, находясь в условиях полицейского расследования как участник заговора, не мог выступать адвокатом при защите Уоррика, и, адвокат аболиционистов попытался связаться с Уорриком. Уоррик благоразумно отказался, но он запросил министерство Внутренних Дел, чтобы назначить адвоката для консультаций — что вызвало шум в прессе: человек с положением Уоррика, Особенный, идущий на слушание в Совете с назначенным департаментом адвокатом — как настоящий бедняк, потому что его кредит в Резьюн заморожен, а Резьюн не может, по этическим соображениям вести силами своих юристов и обвинение и защиту.

Играла траурная музыка. Члены семьи собрались у гроба для последнего прощания. Затем почетный воинский караул закрыл его и опечатал. Военный эскорт и представители службы безопасности Резьюн ожидали снаружи.

Ариана Эмори отправлялась в космос. Никаких монументов, говорила она. Кремация и отправка в космос, где крейсер Галлант, оказавшийся около Сайтиин, использует одну из своих ракет для запуска праха Эмори в сторону солнца. Заключительная экстравагантность, о которой она просила правительство Союза.

Дело в том, что эта сука явно хотела быть уверенной, что никто не удерет с образцом ее генотипа. И выбрала в качестве склепы целую звезду.

Убийство и поспешное погребение не дали возможности вовремя оповестить и собрать Совет целиком — но Секретари Департаментов находились в Новгороде или на Станции, у сената Сайтиин как раз была сессия, и Совет Миров тоже заседал. Кроме того, послы от Земли и Сообщества прибыли со

Станции Сайтиин. В пределах досягаемости оказались трое Советников: Корэйн от Гражданского Департамента, живший на Сайтиин, Илья Богданович от Государственного Департамента, и Леонид Городин от Обороны.

Фактическое большинство центристов в две трети, подумал Корэйн. А что это дало во время похорон?

Некто собирался, конечно, поздравить Ная. Повод — его назначение исполняющим обязанности. Не прием: торжественность момента не позволяла; даже если он не был бы кузеном Эмори. Но этот человек явился в офис, принадлежавший прежде Эмори. Некто оказал уважение; встретился с Наем, хотя и ненадолго, и выразил соболезнование. И изучал этого человека, и старался сформировать о нем мнение, и попытался за эти недолгие минуты оценить, кто он, человек, появившийся из полной темноты внутри Резьюн, чтобы подхватить мантию Арианы Эмори.

Как определить в пять минут, если это вообще возможно, сможет ли этот Особенный удержать все нити власти, которыми пользовалась Эмори, сможет ли он превзойти эту тварь, которая была слишком многим обеспечена.

— Сир, — обратился Най во время этой встречи, взяв собеседника за руку. — Мне кажется, что я знаком с тобой после всех бесед с Ари за столом. Она уважала тебя.

Это сразу встревожило его, во-первых: если Най с ним и знаком, то в одностороннем порядке, а во-вторых, он вспомнил, кем был Най, и подумал о том, как бы Ариана Эмори отреагировала на подобное описание ситуации.

На долю секунды он даже как бы пожалел, что этой суки уже нет. Ариана действительно была сукой, но он потратил двадцать лет, чтобы научиться читать ее мысли. Этот человек был абсолютно незнакомым. И это наполняло его растерянностью.

— По ряду вопросов мы противостояли друг другу, — пробормотал Корэйн так, как он бормотал аналогичные фразы другим преемникам за свое долгое пребывание в должности, — но только не в общем стремлении к благу государства. Я чувствую утрату, сир. Я не думаю, что когда-нибудь давал ей это понять. Но я не думаю, что кто-нибудь из нас в действительности осознает, чем станет Союз без нее.

— Мне надо обсудить с тобой серьезные вещи, — сказал Най, так и не отпуская его руки, — относительно того, что главным образом занимало ее ум.

— Я буду рад встретиться с тобой, когда тебе будет удобно, сир.

— Если ты по своему графику располагаешь временем, сейчас.

Такие вещи Корэйну не нравились: внезапные встречи без предварительных договоров. Но это были новые отношения, важные отношения. Ему претила мысль о том, чтобы начать их с извинения и отказа от разговора.

— Как пожелаешь, — сказал он и, в итоге, оказался в офисе, прежде принадлежавшем Эмори, с Наем, сидящим за столом, без Флориана и Кэтлин, но в присутствии эйзи по имени Аббан из персонала, чьи седые волосы не были покрашены: без всяких претензий, не чета Наю, посеребренному брюнету, которому уже сотня уже наверняка стукнула, и, по всей вероятности, его эйзи было не меньше. Аббан им обоим принес кофе, а Корэйн сидел, задумавшись на глазах журналистов и политиков, следящих за каждым движением за стенами этих кабинетов, отмечающих каждый звонок, каждый визит.

События ускорялись без всякой элегантности.

— Я думаю, ты знаешь, — сказал Най спокойно, попивая кофе, — что многое изменилось. Я уверен, что ты знаешь, что я выставлю свою кандидатуру в Совет.

— Это не удивило бы меня.

— Я — хороший администратор. Хотя и не такой, как Ари. Таким, как она, я быть не могу. Просто не сумею. Мне бы хотелось, чтобы пошел проект Надежда: он был очень дорог ее сердцу. И я лично верю в него.

— Я думаю, что ты знаешь мое мнение.

— У нас будут разногласия. Философские. Если меня выберут по научному округу… — Он сделал глоток кофе. — Но самая насущная проблема — я думаю, ты понимаешь — это дело Уоррика.

Сердце Корэйна забилось чаще. Ловушка? Предложение?

— Это ужасная трагедия.

— Это страшный удар для нас. Как глава — бывший глава — службы безопасности Резьюн, я о многом разговаривал с доктором Уорриком. Я могу сказать тебе, что это была личная беседа, что это была ситуация, в которой проявились.

— Ты говоришь, что он признался?

Най беспокойно откашлялся и отпил еще кофе, затем посмотрел прямо в глаза Корэйну.

— Ари вечно заводила интрижки с ассистентами. Так вышло и сейчас. А Джастин Уоррик — клан Джордана. У доктора Эмори и Джордана Уоррика — старая вражда.

Все больше и больше запутывалось. Корэйн ощущал необъяснимую тревогу от такой откровенности со стороны незнакомого человека. И не произнес ни слова в паузе, которую Най оставил для него.

— Ари перевела Экспериментального, который фактически принадлежал семье Уорриков, — продолжал Най, — чтобы надавить на мальчика, чтобы надавать на Джордана. Все это нам сейчас ясно. Мальчик действовал самостоятельно, чтобы спасти своего приятеля, отослал эйзи к людям, которых он считал друзьями своего отца. К несчастью — вопрос этот до сих пор не прояснен — существовали иные связи, ведущие к партии Рочера. И к экстремистам.

Проклятье. Подобное свидетельство означало неприятности. Конечно, ему дали почувствовать угрозу.

— Разумеется, мы вызволили эйзи, — сказал Най. — Вот как обстояло дело. Эйзи так и не попал к Ари: он находился в больнице под наблюдением. Однако Джордан Уоррик узнал, что сделала Ари — с его сыном. Он застал ее в лаборатории, одну. Они поспорили. Ари ударила его, он ударил ее, она разбила голову о край стола. Это не было убийством. Это стало убийством, когда он использовал лабораторный стул, чтобы повредить трубопровод, захлопнул дверь криогенной лаборатории и поднял давление в этой линии. К сожалению, инженеры не могли не понять, что повреждения не случайны.

— Совет разберется с этим.

Убийство, в котором замешаны двое Особенных. И очень опасный третий, слишком много возлагающий на него. Корэйн погрел руку крошечной чашечкой, ощущая озноб.

— Уоррик не хочет, чтобы это дело дошло до суда.

— Почему?

— Закон имеет над ним ограниченную силу, но репутация может быть испорчена. В частности, репутация сына.

— То есть — прости меня — кто-то разъяснил это ему.

Най покачал головой.

— Мотив высветится во время суда. Невозможно избежать этого. Для нас существуют и другие аспекты. Мы собираемся утаить часть информации по этому делу. Поэтому я и хотел поговорить с тобой — потому что важно, чтобы ты понимал, что к чему. Мы знали о твоем разговоре с доктором Уорриком. Мы оба знаем, как широко может распространиться расследование, если оно начнется. Мерино может удержаться в рамках, но Рочер — нет, если это дело будет рассматривать Совет. И то, что из этого получится — отнюдь не в наших интересах, не в твоих интересах, определенно не в интересах Департамента Обороны и нашей национальной безопасности, это даже не в интересах Джордана Уоррика. Он признался. Он не хочет давать показания — он не может доказать, ты понимаешь, посредством психоскопии; а показания юного Джастина, данные под психоскопией, убийственны для Джордана. Мы не хотим использовать их против его отца. Мальчик достаточно натерпелся и будет бессмысленной жестокостью притягивать его к делу, в котором убийца обладает «запасом безопасности».

В комнате вдруг стало темно. Корэйн подумал о записывающей аппаратуре. Он был абсолютно уверен, что она сейчас включена и находится где-то здесь.

— О чем ты просишь меня?

— Мы не хотим выносить проблемы Ари на широкую публику. Мы не думаем, что это послужит какой-нибудь разумной цели. С одной стороны, мы прекрасно понимаем, что спровоцировало доктора Уоррика, и мы ему чрезвычайно сочувствуем, с другой стороны, мы очень опасаемся, что вопросы свидетелей усложнят дело. И хотя нам бы очень хотелось достать Рочера — такая линия опроса только предоставит ему сцену, которую иначе ему нигде не получить. Хуже того, это даст ему право самому повышаться в деле. Я не думаю, что ты хочешь такого оборота больше, чем мы.

Записывающая аппаратура. Проклятье.

— Нам нечего скрывать.

— Мы не говорим о прикрытии. Мы говорим о том, чтобы не принести ненужную боль невинному мальчику. Джордан Уоррик уже сознался. Он не хочет, чтобы его личную жизнь и жизнь его сына трепали на публичных слушаниях. По закону нельзя стереть его сознание. Самое худшее, что его ожидает — это строгая изоляция, отстранение от его работы — что само по себе, по-моему, будет не меньшей трагедией, чем то, что он совершил.

Корэйн с минуту обдумывал это, зная, что где-то внутри спрятан крючок, в ситуации или в предложении, крючок, который он не мог разглядеть.

— Ты имеешь в виду закрытое урегулирование? Но это же дело об убийстве.

— Дело, затрагивающее секретные аспекты. Дело, в котором замешаны родственники жертвы и руководство территории, где все произошло, все одинаково ходатайствуют о закрытых дверях. Если в данном случае цель — справедливость, а не политический митинг, то справедливости лучше послужит урегулирование на закрытом заседании Совета.

— Этому не было прецедента.

— Прецедент когда-то должен появляться — так пусть в этом деле, во имя гуманности. От такой процедуры никто не проиграет. Разве что Рочер не получит свой митинг. Даже Ари выиграет от этого. Она ни в коем случае не хотела бы, чтобы ее смерть дала бы Рочеру шанс повредить предприятию, которому она посвятила жизнь. Мы можем построить отдельную лабораторию для доктора Уоррика, обеспечить ее всем необходимым для продолжения работы. Мы не хотим мстить. Мы будем настаивать на его уходе — полном уходе от общественной жизни, потому что мы не хотим, чтобы он выиграл от всего этого, в случае договоренности. Короче, сир, нам обоим следует воздержаться и не сообщать этому делу политической окраски. Включая доктора Уоррика. Договоренность поможет отложить суд на неопределенный срок. В случае, если он нарушит молчание. Мы не хотим, чтобы у нас были связаны руки.

— Мне надо подумать об этом. Честно говоря, до того, как я на что-то дам согласие, мне хотелось получить возможность поговорить с доктором Уорриком на нейтральной территории. Вопрос совести, ты понимаешь.

— Разумеется. Проклятье, мне претит заниматься этим в день похорон Ари. Но дело не терпит отлагательства. Оно должно двигаться.

— Я понимаю тебя, сир Най.

Корэйн допил маленькую чашечку и сделал в глубине памяти заметку, что ему следует разузнать, каковы текущие цены на натуральный кофе. Ведь хотя это и дорогое излишество, он может себе такое позволить, даже при двух сотнях за полкило, что составляло стоимость перевозки от Земли до Сайтиин. Другая часть его мозга все твердила, что где-то здесь спрятана камера, и еще — что все преимущества, которые он видел в смерти Арианы Эмори, оказались воображаемыми.

Если соглашение будет заключено, если возможен компромисс. Най был очень умен. Ему пришлось начать с самого начала изучение его повадок так, как он изучал Эмори. Этот человек представлял собой шифр, неизвестную величину, находящуюся на территории, куда не мог проникнуть ни один его наблюдатель. Только Уоррик. А Уоррик был для них потерян. Это было ясно.

Обстановка в Союзе изменилась. С того момента, как взорвалась та трубка в лаборатории, ход истории сдвинулся.

Они вступали в период, в течение которого центристская партия могла добиться быстрых успехов, если им удастся избежать вовлечения в борьбу, в которой не окажется победителя и которая не сбросит экспансионистов.

Проект Рубина и фаргонский проект были, по всей вероятности, уже «схвачены». Проект Надежда, возможно, будет финансироваться, но дальнейшие экспансии и колонизации могут стать предметом более интенсивных дебатов. Можно представить период урегулирования внутри Резьюн, как и вне ее. Когда вырвутся на свободу личности, находившиеся в Резьюн в течение почти шестидесятилетнего периода под контролем автократического режима Эмори (не было сомнения, кто в Резьюн директорствовал над директором даже после того, как она оставила пост) и начнут борьбу за власть внутри административной структуры.

Этот процесс также мог привести к созданию новых группировок типа тех, что имелись в Совете.

Людмила де Франко — новоиспеченный Советник. Най тоже им станет. Могущественная Наука… получала новичка в качестве главы — чертовски проницательного, но все-таки новичка, не имевшего аппарата, поддерживающего его. Пока не имеющего. Двое из пяти Экспансионистов сменились в этом году, а Илья Богданович, которому было все сто тридцать два, уже пошатывался.

Корэйн пробормотал вежливые слова, поблагодарил исполняющего обязанности из Резьюн, выразил соболезнование семье и вышел, размышляя о возможности, об очень реальной возможности центристского большинства в Совете.

Ему пришло в голову, что он не поднял вопрос о ликвидированных эйзи. Вопрос Мерино. Едва ли он мог вернуться и задать его. На самом деле ему не хотелось делать это, поскольку весьма вероятно, что то распоряжение исходило из службы безопасности Резьюн, именно из-за указанных Наем причин. С точки зрения морали оно было отвратительно. Но это распоряжение не было таким, точнее — было не совсем таким, будто бы эйзи, служившие Ариане Эмори в течение большей части из ее ста двадцати лет, были безвредны. Он понимал, что от подобной потери возникали серьезные психологические последствия. Никакой человек, воспитанный как гражданин, возможно, не мог осознавать ее воздействия (за исключением, разве что, персонала, постоянно работающего с эйзи). Он обсудит этот вопрос с Уорриком. Спросит Уоррика, было ли оправданно такое действие. И не думает ли Уоррик, что и в самом деле сама Эмори поместила распоряжение в компьютер.

Черт, а ведь он предпочел бы вообще не ворошить это. Эйзи мертвы. Как Эмори. Этим заканчивалась книга. В этом вопросе не было смысла, инстинкт советовал не поднимать его.

Есть старая поговорка. Имей дело с дьяволом, если у дьявола есть голоса избирателей. И не жалуйся на жару.

Адмирал Леонид Городин примостился на кресле и взял предложенную чашку. Он пришел с визитом вежливости, а Най сказал:

— Надо бы с тобой кое-что обсудить. Относительно лаборатории на Фаргоне. Относительно проекта Рубина. И Надежды. У тебя есть время?

Не в привычках Городина было обсуждать с оппозицией или репортерами какой бы то ни было вопрос без своих адъютантов, без документов, в кабинете, не проверенном его персоналом. Но тот же самый инстинкт, который предупреждал его об опасности, говорил ему, что это его единственный шанс провести серьезные переговоры с оппозицией. Без ведома Корэйна.

А имена были как раз теми, которые он хотел услышать.

— Мне претит заниматься делами в день похорон Ари, — произнес Най. — Но выбора нет. Дела могут выскользнуть из-под контроля так быстро… — Он отпил кофе. — Ты знаешь, я собираюсь претендовать на место Ари.

— Я так и думал, — сказал Городин. — Я полагаю, что ты победишь.

— Сейчас критическое время для нас. Смерть Ари, перспектива потери Уоррика, как руководителя — это двойной удар. Не только для нас. Для Союза. Для наших национальных интересов, Ты понимаешь, что я имею допуск к делам высшей степени секретности. Такой же, как у Ари. Я должен иметь его. Я не прошу тебя отвечать, но я действительно связан с твоими проектами — во время войны я работал с твоими предшественниками.

— Я в курсе, что у тебя имеется допуск. И что ты причастен к тем документам. И ты скрываешь их от расследования.

— Абсолютно. Никакого обсуждения содержимого тех папок и никаких вопросов персоналу по поводу тех проектов, за исключением личных переговоров с человеком, имеющим такой же допуск. Нет нужды волноваться о возможных утечках информации, адмирал. Как и о суде.

Сердце Городина подпрыгнуло. Он хотел бы не слышать этого. Весьма вероятно здесь имелась записывающая аппаратура, и ему следовало прояснить свою реакцию.

— Что ты говоришь?

— Закрытое урегулирование. Уоррик сделал это. Он признался. Мотивом послужил шантаж и сексуальные злоупотребления. Его сын, ты понимаешь. В сложной ситуации, которая — между нами — может мальчику сильно повредить. Соглашение с Уорриком и простое: лаборатория, в которой он сможет продолжить свою работу. Но мы не согласны на Фаргоне. Она должна находиться на Сайтиин, однако я разговаривал с Корэйном.

— Уже?

— Час назад. Я не упоминал секретные аспекты этого дела. Мы говорили о политике. Ты знаешь, адмирал, и я знаю, что к этому делу привязаны радикальные элементы. Существуют люди, которые намереваются покопаться в показаниях свидетелей, последних можно психоскопировать, и перечитывать снова и снова. Некоторые разделы показаний Джастина Уоррика, касающиеся фаргонского проекта, следовало бы засекретить.

— Неужели Уоррик обсуждал его со своим сыном?

— Джастин хотел перевестись из-за этого мальчика. Если имелись какие-то утечки информации, адмирал, все они исходили от Джордана Уоррика. И, честно говоря, если дело дойдет до суда, то, я боюсь, что ниточки потянутся в весьма деликатные сферы. Но если мы уберем из расшифровки слишком многое, то это вызовет иные подозрения — в некоторых умах — не так ли?

— Боже мой, на что годна ваша паршивая служба безопасности?

Кто еще знает?

— Весьма вероятно, что похищенный эйзи. Он — эйзи Джастина.

— Боже мой.

— Маловероятно, что ребята Рочера раскололи его. Он — Альфа и сам разрабатывает ленты эйзи, ты понимаешь. Непростой субъект. Однако, возможно, он не отдавал себе отчет, что располагает секретной информацией. Поэтому мы и обратились в офис Лу, когда нам потребовалась помощь для вытаскивания его оттуда. Нам он нужен был живым, чтобы переинструктировать его в том случае, если мы упустили что-нибудь. Случайно и к счастью во время акции подумали о похитителях. Обо всех. Мы так полагаем. Но мы не превышали наши полномочия, когда мы рассказали Лу о том, что эйзи представлял риск для безопасности. Я полагаю, что поток событий оказался слишком быстрым для всех нас. Ари собиралась отправить меня в город с докладом для Лу. К несчастью.

— А ты не думаешь о возможных причинах поступков Уоррика, включающей эйзи и Рочера…

— Когда он убил Ари? Преступление, совершенное в ярости, он ударил ее, вот и все. Но когда она оказалась серьезно ранена, он понял, что он убил шанс своего перевода на Фаргон. Так что он убил ее и попытался сделать все похожим на случайность. Это не было совершенно хладнокровно, но и не совсем наоборот. Он ненавидел ее. Я боюсь, что у Ари имелась серьезная слабость, когда дело касалось подростков. Великий ум. Соответственно эксцентрические пороки. Честно говоря, мы бы хотели избежать вынесения этой стороны жизни Ари на широкое обозрение. Заговоры — нет. Не было заговоров. Ты можешь порасспросить Уоррика сам, если хочешь.

Или его сына. У нас есть его показания, полученные в процессе психоскопии. Не Джордана уоррика, естественно, а его сына, и из них совершенно ясно, что происходило. Имеются также видеозаписи, очень ясные. Мы не собираемся их стирать. Но они не должны попасть к службам новостей. Я боюсь, что это очень старая история. Шантаж. Оскорбленный отец. Скрытность, приведшая к убийству.

— Проклятье.

Заберите моего сына оттуда, говорил Уоррик. Очевидно, это и имел в виду.

— Проклятье.

— Мы уважаем наши обязательства. Реорганизация, которую мы имеем в виду, предполагает заключение Джордана Уоррика в его собственной лаборатории, под охраной. И мы можем продолжать выполнять работу в твоих интересах. Мы будем выполнять тестирование. Тебе не следует беспокоиться. Оно будет полным. Это к тому же гуманное решение, сохраняющее талант, который мы не можем себе позволить потерять.

— Ты разговаривал с Корэйном.

— Он говорит, что ему надо изучить эту мысль. Я пытался разъяснить ему, что поддержка подобной договоренности не нанесет ему никакого ущерба. Что можно приобрести от наказания в таком деле? Какую пользу может кто-то извлечь, за исключением Рочера и его прихвостней?

— А мы потеряем от этого. Ни только мозг. Ты понимаешь… мы по-прежнему уделяем серьезное внимание нашим проектам.

— Фаргоновская лаборатория.

— Мы полагаем, что она будет строиться. Может быть — военные смогут использовать ее намного шире, чем мы думали.

— Ты хочешь сказать, что проект Рубина закрывается.

— Нет, мы по-прежнему заинтересованы в нем.

— Без доктора Эмори? — Городин глубоко вздохнул. — Вы думаете, справитесь?

Некоторое время Най молчал.

— Налей, — обратился он к эйзи, прислуживающему им, и тот, седой и молчаливый, подошел и наполнил обе чашки.

Най задумчиво отпил. Затем:

— Ты хочешь знать технические детали?

— Я оставляю их ученым. Мой интерес практического характера. И стратегического. Вы можете продолжать, основываясь на заметках Эмори?

— Кого бы ты предпочел дуплицировать? Химика, который, допускаю, потенциально выдающийся. Или саму Эмори?

Городин сделал огромный глоток.

— Ты это всерьез?

— Позволь мне, по крайней мере, описать самые основные технические аспекты. Для проекта требуется субъект с необычным объемом документации — на биохимическом уровне. Субъектов высокого уровня, на которых имеется эта документация, не так уж много. И на Ари, и на Рубина она имеется: Рубин — вследствие его медицинских проблем, Ари — потому что она была рождена для Эмори и Карната, когда им обоим было уже за сто лет. Рождена в лабораториях Резьюн, конечно. В результате процесса, который мы проводим, по которому наши записи безупречны. Когда она родилась, отец ее уже был мертв, ее мать умерла, когда ей было семь. После этого ее воспитывал дядя Жоффрей. В возрасте шестидесяти двух она по наследству от Жоффрея Карната стала директором Резьюн. И она была собственным призовым проектом Ольги Карнат, объектом интенсивного изучения и записей сначала ее матери, а затем Жоффрея Карната. Достаточно сказать, что ее документация эквивалентна рубинской, если не шире. Более того, Ари всегда предполагала, что она может оказаться одним из тех Особенных, кого затронет этот проект. Она оставила множество заметок — для ее преемницы.

— Боже мой.

— А почему бы и нет? Теперь, когда ее нет, исходя из того, что ее теории верны — у нас есть выбор между обретением еще одного химика, который честно говоря, ничего для нас не значит, или Ари — чей ум, скажу без колебаний, — находится на уровне Бок и Штрелера, чьи исследования оказали определяющее влияние на национальную безопасность. И мы можем сделать это.

— Ты серьезно?

— Абсолютно. Мы не видим причин сворачивать проект. Существуют важные моменты: Уоррик — один из них. Ты понимаешь — чем больше элементов жизни Ари мы сможем изучить, тем больше у нас шансов на успех.

— Что насчет Рубина?

— По-прежнему можно продолжать и эту работу. Она будет полезна для контроля. И, так сказать, прикрытие под прикрытием. Я не хочу, чтобы проект Рубина шел в Резьюн. Я не хочу чтобы этот проект сталкивался с тем, что мы планируем сделать. Ты понимаешь — игра называется «восстановление». Интенсивное отслеживание — Ари привыкла к этому, но ее преемница не должна иметь непосредственных контактов с кем-либо еще, испытывающим то же самое. Нам придется осуществлять обе половины проекта Рубина на Фаргоне.

— Значит, ты намереваешься проделать это независимо от наличия официальной поддержки.

— Я ищу эту поддержку. Я хочу спасти Уоррика. Я хочу в полной мере взаимодействовать с военными. Нам нужна такая секретность и прикрытие, которое ты можешь нам обеспечить — по крайней мере до тех пор, когда новая Ари сможет выйти в открытую. Тогда он окажется проектом Резьюн — вполне гражданским проектом. Это ведь полезно, не так ли?

— Господи.

Городин залпом допил вторую половину чашки. И протянул ее эйзи.

— Аббан, — сказал Най. Эйзи подошел и наполнил чашку, в то время как Городин использовал эту задержку для выполнения быстрых расчетов.

— Как, — сказал он затем, с осторожностью, — это будет связано с Уорриком?

— Он нужен нам. Нам нужно, чтобы он продолжал свою работу.

— Он? Воссоздавать ее? Работать с ее лентами?

— Нет. Это не будет разумно. Я говорю о Резьюн. Вспомни — нам надо думать на двадцать-пятьдесят лет вперед. Он еще молод. Сейчас он еще только показывает, что он может делать. Его собственные исследования перекликаются с Ариными. Позволь мне говорить начистоту: Арины заметки исключительно фрагментарны. Она была гением. В ее заметках имеются провалы того типа, очевидно, которые Ари запросто перескакивала, и ей не было нужды их описывать. Мы не можем гарантировать успех: это невозможно для подобных программ. Мы уверены только, что с Ари, которую мы лично знали, наши шансы на успех выше, чем с незнакомцем. Она многое шифровала. Фрагментарность записей в области науки, который она почти сама построила… превращают ее заметки в настоящую путаницу. Если мы не сможем восстановить вехи ее жизни — если нам не удастся воспроизвести условия ее жизни — если некоторые люди окажутся недоступными для консультаций, то, я думаю, наши шансы увидеть, как этот проект сработает, будут все ниже и ниже. В конечном счете записки Ари могут стать бессмысленными. Но сейчас все это есть. Я думаю, что мы можем это сделать. Я знаю, что мы можем это сделать.

— Но какая польза от всего этого — помимо восстановления самой Эмори? Много ли существует людей, о которых у нас будут такие подробные сведения? Для чего все это применить? Это не сможет дать нам Бок.

— Сама Эмори тоже не пустяк. Эмори сможет продолжить свою работу с молодыми силами. Пойми: что мы узнаем в процессе этой работы, даст нам сведения о том, сколько данных нам требуется для других проектов. Как в случае с Бок. Только на этот раз нам нужно быть исключительно осторожными. Возвращение Ари — это первый шаг. И если вообще возможно продолжение работы над формированием личности — сама Ари поможет нам. С ней у нас есть шанс. Мы знаем ее. Мы можем заполнить пустоты данных и сделать коррекции, если потребуется. Рубина до такой степени мы не знаем. С ним, видишь ли, мы даже не знаем, с чего начать. Рубин превращается в роскошь. Восстановление Ари Эмори — необходимость. Мы можем попытаться и самостоятельно, но будет гораздо легче — при поддержке Департамента Обороны.

— Ты имеешь в виду деньги?

Най покачал головой.

— Прикрытие. Возможность сохранить Уоррика. Возможность не разглашать то, что мы делаем.

Власть для защиты наших исследований — наш объект (новая Ари) — от вмешательства Департамента Внутренних Дел.

— Аа. — Городин глубоко вздохнул. — А деньги — всегда все упирается в деньги.

— Мы будем выполнять нашу часть соглашения, если вы финансируете проект Рубина. Но защита наших объектов исследования абсолютно необходима. Этим определяется успех или неудача.

Городин откинулся на спинку кресла и прикусил губу. И снова подумал о записывающей аппаратуре.

— Ты уже говорил с Лу?

— Нет еще.

— Ты не упоминал об этом никому вне Резьюн?

— Нет. И не собираюсь. У нас была единственная брешь в обеспечении секретности — связанная с эйзи. Мы перекрыли ее. Другой не будет.

Городин думал об этом — гражданские обделывают свои собственные дела под прикрытием военных. Слишком много любительщины.

Резьюн хотела начать тесное сотрудничество в связи с проектом, в котором Городин, черт побери, видел возможность изменения окончательного баланса сил в сторону Союза.

Экспериментирование Арианы Эмори с ребенком на Фаргоне выглядело гораздо безопаснее. Попытка Резьюн поднять мертвого выглядела — о черт, пойдем за более крупным выигрышем. Пойдем на все.

Для бюджета Обороны это были гроши.

— Думаю, что больших проблем тут нет, — сказал Городин. — Мы просто подготавливаем фаргонскую лабораторию. Мы сошлемся на Закон о Военной тайне. Мы можем прикрыть все, что нужно.

— Нет проблем, — откликнулся Най. — С этим нет проблем. Пока она остается засекреченной.

— С этим нет проблем, — повторил Городин.

— Так что мы все называем проектом Рубина, — продолжал Най. — Мы строим лабораторию на Фаргоне, мы работаем там над проектом Рубина в условиях полной секретности, мы получаем еще более полное прикрытие для нашей работы на Сайтиин.

— Поймать двух зайцев? — После того, как Городин это произнес, ему пришло на ум, что это выражение немного грубовато для похорон Эмори. Однако, черт возьми, ведь о ее восстановлении и идет речь.

Он был совершенно уверен, что Жиро Най намеревался сохранить контроль над ходом проекта, имея в виду эмбрион в вынашивающей камере и ребенка, подрастающего в Резьюн.

Внезапно он добавил их к своим годам. Ему было сто двадцать шесть, считая по планетарным годам. Сто сорок шесть к тому времени. И Най — тоже не молод.

Впервые он понял, что имел в виду Уоррик, говоря о факторе времени на Резьюн. Он привык к растяжению времени — к ощущениям космонавта: что сто сорок шесть по планетарному календарю окажутся не таким уж бременем для него, потерявшего месяцы планетарного времени за считанные дни межзвездных прыжков. Однако время Резьюн соответствовало времени жизни.

— Мы хотели бы проводить этот, второй, проект в полном объеме, — сказал Най. — Наличие параллельного исследования может выручить нас, если возникнет кризис, и у нас не окажется возможности опытной проверки теорий. Сравнение позволит ответить на наши вопросы. Это не роскошь.

То, что часть проекта Рубина будет проводиться на Фаргоне, означало, что эта часть данных окажется под рукой. И означало страховку от неудачи. Городин всегда считал нужной подстраховку — в оборудовании или при планировании. Экономика космонавта: запас карман не трет.

— Так и сделай, — сказал он. — И прикрытие будет гораздо легче устроить.

Надо было еще урегулировать это с Лу и с руководителями отделов. Но и Лу, и другие руководители согласятся с чем угодно, что может дать подобную отдачу и предоставлять работу Эмори в распоряжение Обороны.

Оборона вела массу проектов. Некоторые оказались явно неудачными. Но те, которые сработали — окупили все остальные.

За дверью все время ходили туда-сюда. Больше, чем обычно, слышались голоса. Некоторые из них казались Джастину знакомыми: кто-то остановился возле двери, группа людей, разговаривающих между собой.

Пожалуйста, мысленно взмолился он. Пожалуйста. Кто-нибудь, остановись здесь! На секунду вспыхнула надежда; следом за ней испуг. Он прислушивался, сидя на матрасе. Стиснутые руки он сжимал между колен.

— Позови Ари, — неоднократно просил он охранников. — Скажи, что я хочу поговорить с ней.

Но они были эйзи. У них не было полномочий обращаться выше, чем к своему Инспектору. И сколько он ни просил. Инспектор так и не приходил.

Он находился в камере для самоубийц, стены и дверь, обитые мягким материалом, раковина, унитаз и матрас. Свет горел постоянно. Пищу приносили в водорастворимых упаковках, чуть поплотнее туалетной бумаги, никаких ножей и вилок. У него отобрали одежду и дали ему только больничную пижаму из белой хлопчатобумажной материи. Его больше не допрашивали и даже не говорили с ним. Он не знал, сколько прошло времени, спал он плохо. Сказывался стресс, к тому же он потерял ощущение времени. И — ленточные видения, обольстительные и разрушительные. Он не позволил видениям захватить его, пока он находится в изоляции. Он отказался поддаться этому даже в порядке самоутешения.

Это не я, продолжал он думать, не давая себе заснуть, отгоняя фантазии. Это не мой выбор. Я ей не принадлежу. Я не хочу думать ее мыслями.

Он думал, что Ари держит его заложником. Она держит его и, возможно, Гранта в качестве противовеса какой-нибудь угрозе Джордана обратиться в Департамент с обвинениями. Возможно, что она и Джордана арестовала. Может быть, Джордан и не может помочь ему. Однако, в любом случае, придет полиция. И они снова не подвергали его психоскопии; и они не могли психоскопировать Джордана.

Самым уязвимым был Грант. Она использует Гранта против Джордана — и его тоже. Он не сомневался в этом.

Он надеялся, что придет полиция. Агенты Внутренних Дел. Департамента Науки. Кто угодно.

Ему показалось, что за дверью — легкое оживление.

Однако это так и оставалось только надеждой.

Грант будет ждать, что он вернется, но к нему придут агенты службы безопасности, потянут беднягу на новые допросы.

Он услышал, как щелкнул электронный замок. Дверь открылась.

— Сир Най хочет поговорить с тобой, — сказал один из эйзи; оба из Безопасности. — Пройди, пожалуйста.

Он поднялся. Колени превратились в кисель. Он вышел на свет, зная, что сейчас предстоит новый сеанс психоскопии, но у него, по крайней мере, будет случай кое-что высказать Жиро, по крайней мере, шанс произнести две-три фразы прежде, чем они введут ему наркотик.

Меньше всего он оказался подготовлен к тому, что они позволили ему идти свободно. Он испытывал головокружение, колени болели и подгибались, так что было трудно идти.

Снова ленточные видения. И Флориан.

По коридору в пустую маленькую комнату для допросов, которую он видел раньше. Он дошел до открытой двери и остановился в изумлении, ошеломленный тем, что за столом сидел не Жиро Най. Это был толстый, круглолицый человек, которому в эту секунду замешательства его мозг настойчиво стремился придать облик худого Жиро.

Не Жиро.

Дэнис Най, поднимающийся из кресла с горестным видом.

— Где Грант? — требовательно спросил Джастин. — Где мой отец? Что происходит? — Голос не слушался его. Его ноги тряслись, когда он подходил к узкому столу и наклонился через него к лицу Дэниса. — Я имею право поговорить с членами моей семьи, черт побери! Ты не забыл, что я несовершеннолетний?

— Присядь, — сказал Дэнис, потряхивая рукой. — Сядь. Пожалуйста. — Дай ему что-нибудь попить.

— Я не хочу ничего! Я хочу знать.

— Пожалуйста, — повторил Дэнис все так же спокойно и грустно, и еще раз сделал приглашающий жест рукой. — Пожалуйста, присядь. — Дай ему что-нибудь. — Пожалуйста, присядь.

Джастин упал в кресло, чувствуя, что вот-вот заплачет. Он стиснул зубы и сделал несколько вдохов, пока не овладел дыханием; а Дэнис утонул в своем кресле, сложив руки на столе перед собой и давая ему время успокоиться, в то время, как один из эйзи принес стакан с питьем и поставил его на стол.

— Там наркотик?

— Нет. Ничего. Бедный мальчик. К черту все это. Они рассказали тебе об Ари?

Было странно слышать такое. В этом не было смысла. Это холодным сквозняком промелькнуло в голове.

— Что об Ари? Где мой отец?

— Ари умерла, Джастин.

Как будто мир раскололся. На мгновение все потеряло очертания. Затем окружающие снова обрушились на него. Где он? Что они делают? Что за тишина вокруг?…

Умерла. Это не просто смерть. Как?

— Авиакатастрофа?

— Какой-то сумасшедший в Новгороде?

— Джордан обнаружил, что она делает с тобой, — произнес Дэнис самым мягким тоном, какой Джастин от него когда-либо слышал. — И он убил ее. Запер ее в криогенной лаборатории и убил.

С минуту он просто сидел. Это было неправдой. Это было неправдой. Джордан не имел понятия, что делала Ари. Он все скрыл. И Ари не умерла. Ари не может умереть.

— Джордан признает это, — сказал Дэнис спокойным тоном. — Ты знаешь, что они не могут ничего сделать. По закону. Закон не позволяет допрашивать его. Никакой психоскопии. Безусловно, никакого стирания сознания. Джорди — в порядке. Ему ничего не угрожает. Я уверяю тебя.

Его трясло. Он взял стакан и расплескал, пока подносил ко рту. И снова расплескал, ставя обратно. Ледяная жидкость промочила колено. Он не ощущал происходящего. Он не мог заставить мозг заработать.

— А что Грант? Я сказал ему, что собираюсь вернуться. Но я не вернулся.

— Грант по-прежнему в больнице. Ему ничего не угрожает. Джордан заходил повидать его. Джордан сегодня днем улетает в Новгород. Они договариваются об условиях, на которых он покидает Резьюн.

— Это отвратительная ложь! — Они начинают применять к нему психологические уловки. Он предчувствовал это. Он резко вскочил и оказался лицом к лицу с двумя эйзи, бросившимися остановить его. Он замер. Они замерли.

— Мальчик. Джастин. Пожалуйста, присядь. Послушай меня.

— Ари не умерла! — заорал он на Дэниса. — Это гнусная ложь! Чего ты хочешь добиться? Что она пытается сделать?

— О, Господи, мальчик, присядь. Послушай меня. У твоего отца не будет много времени. Пожалуйста.

Черт бы побрал моего братца! Так не хочет помещать тебя в больницу…

— Образумься. Присядь.

Он сел. Ничего другого не оставалось. Они могут сделать все, что захотят.

— Послушай меня, Джастин. Люди из Внутренних Дел допрашивали Джорди; Джорди упросил Жиро не впутывать тебя в это дело. Он не хотел, чтобы эта история выплыла наружу. Ты понимаешь? Он не хотел, чтобы они психоскопировали тебя. Жиро просто не дал им соответствующего распоряжения. Джорди поддержал его в этом. Однако мой проклятый брат уехал в столицу, а они продолжали повторять, что с тобой все в порядке, — Дэнис легонько вздохнул, протянул руку и положил ее на руку Джастина, лежащую на столе. — Но ты не в порядке. Черт возьми, похоже, что психоскопия Жиро была у тебя не первая за последние несколько недель, так?

Он выдернул свою руку.

— Оставь меня одного!

— Ты хочешь успокоительного?

— Я ничего не хочу. Я хочу выбраться отсюда. Я хочу поговорить с моим отцом!

Нет. Не хочешь. И, пожалуйста, не говори таким тоном. Понимаешь меня? Он покидает нас. И не вернется обратно.

Он уставился на Дэниса. Не вернется.

— Совет подготовил план, — продолжил Дэнис, — предоставляющий ему лабораторию на Планиде. У него не будет возможности уехать какое-то время. Я не хочу, чтобы ты расстраивал его, сынок. Завтра ему предстоит предстать перед комиссией Совета. И оттуда он сразу отправится дальше. Тебе ясно? Это очень важно.

Это все было на самом деле. Это случилось. Он вглядывался в обеспокоенные глаза Дэниса Ная с ощущением, что весь мир обратился в хаос, и превращается в сплошной кошмар, в котором придется жить в полном одиночестве…

— Тебе не нужно успокаивающее? Без обмана, Джастин. Я обещаю тебе. Просто, чтобы дать тебе недолгий отдых перед разговором с отцом.

Он поежился. И взял себя в руки.

— Нет, — сказал он. — Позволь мне одеться. Позволь мне помыться.

— Безусловно. — Дэнис похлопал его по руке. — Ты можешь принять душ. Я распорядился, чтобы тебе принесли одежду.

Он кивнул.

— Я пришлю к тебе Петроса.

— Нет!

— Я пришлю его. Попозже. Когда все будет позади. Когда ты убедишься, что все в порядке. Никто не собирается трогать тебя. У тебя по-прежнему видения?

Вопрос вызвал видения снова. Или это просто память? Это смутило его. Как будто какая-то темная, искаженная часть его самого, которая всегда в нем присутствовала — очень похожа на Ари. А он — черт возьми — здоровы выучил то, что она сделала — способный! Он совершенно не желал, чтобы Джордан что-то узнал, чтобы по его лицу было видно, что происходит внутри него. А может, это всем видно.

Ари говорила, что у нее есть пленки. Если Ари умерла, то они находятся у следователей. Все находится у них.

Теперь у него не осталось возможности сохранить достоинство, разве что делать вид, что ничего не произошло, или признаваться в поражении всем и каждому.

— Послушай меня, сынок. — Пальцы Дэниса вновь сомкнулись на его руке. Она была мягкой и теплой, но любое общение было для него невыносимо. — Сынок, я никак не могу извинить Ари за содеянное. О ней известно больше, чем…

Он отпрянул.

Он видел, что Дэнис читает его мысли. Видел, о чем думает Дэнис и попытался не покраснеть.

—… чем ты хочешь услышать, — закончил Дэнис. — Я знаю. Послушай. Послушай меня. Запомни это. Хорошо?

— Хорошо. Я тебя слушаю.

— Молодчина. Теперь слушай. Джорди все покрывает — для нас и для тебя. Он лжет и прессе, и Совету. Он рассказывает им, что Ари мешала его переводу. Какую угодно причину, кроме правды — а они не могут психоскопировать его. Ты должен понять, Джастин, — ты… это все равно, что он; так же, как ты — его сын. Это и усложнило все то, что произошло между тобой и Ари, это и толкнуло его за черту. Это было старое дело — между ним и Ари. Он понимает, что произошло с тобой. Да? Ты узнаешь, о чем я тебе рассказываю. И он тебя очень любит. Но тут подключилась и его собственная гордость. Ты понимаешь? Те из нас, кто работает в этих стенах, знают, насколько запутанна и сложна бывает родительская любовь… Теперь все, к чему он стремился, утрачено, кроме тебя. И ты можешь отнять все оставшееся у него — если пойдешь к нему с неконтролируемыми эмоциями. Я хочу, чтобы ты взял себя в руки. Позволь ему увезти с собой хотя бы немного душевного спокойствия. Позволь ему увидеть, что с его сыном все в порядке. Ради него самого.

— Почему они не позволяют мне поехать с ним?

— Потому что ты — несовершеннолетний. Из-за необходимости секретности. Потому что, если честно, мне не удалось уговорить Жиро. Они все твердят про секретность.

— Что?

— Слушай дальше. Я достану тебе разрешение его навещать. Не сейчас. Может быть, даже не в этом году. Но время и выдержка могут совершить многое в этой ситуации. Они ужасно напуганы возможным заговором — знаешь ли, вся эта история с Уинфилдом и Крюгером.

О Господи. Моя вина. Моя вина.

— Они не могут считать Джордана причастным к этому. Я причастен. Жиро проводил психоскопию. Проведи ее снова! Я могу присягнуть, что он совершенно ничего не знал.

— К несчастью, сынок, именно этого Джорди и хочет избежать — своего вовлечения в расследование. Потому что под дымом, действительно имеется огонь. Боюсь, что Джорди встречался с человеком по имени Мерильд, связи которого тянутся в некоторые довольно темные углы. Он также имел секретную встречу с целым рядом очень высокопоставленных центристов, связанных с Янни Мерино, с аболиционистами. И Рочер выскочил с весьма подстрекательским заявлением по поводу смерти Ари, которое Мерино не слишком уж отрицал. Множество людей в правительстве напугано, напугано расследованиями, опасаются обвинений в причастности. Министерство Внутренних Дел потребовали ареста Гранта. Жиро был вынужден провести психоскопию, чтобы они отстали.

— О, Боже мой.

— Ему пришлось. Я знаю, знаю, сынок. Но они могла бы узнать от тебя слишком многое. Джастин, смерть Ари вызвала огромное потрясение. Ты и представить себе не можешь, насколько огромное. Кризис правительства. Карьеры под угрозой. И жизни тоже. Почти все убеждены, что все это должно иметь политическую подоплеку, что причины, вызвавшие такие изменения в их жизни, должны иметь под собой что-то помимо разочарованного ученого, разбившего череп Ари. И так думать вполне естественно. И показания Джорди — и то, что их нельзя подтвердить психоскопией — ликвидация Флориана и Кэтлин — какой-то посмертный приказ Ари, как полагают… Да. Их тоже нет. — Люди чувствуют: что-то происходит. Они хотят думать, что происходит что-то другое. Убийство, причиной которого стала страсть, совершенное конструктором образовательных лент, знаешь ли, бросает людей в холодный озноб. Полагают, что мы излишне рациональны. Джорди намеревается изобразить перед комиссией Советах величайшую драму в своей жизни. И для самого Джордана будет тем лучше, чем тише все эти протоколы пролежат в ближайшие несколько лет. Будь сдержан. Джорди тоже не без друзей. Он не стар. Сорок шесть — это не старость. Он может пережить эту историю, если ты не устроишь что-нибудь, что сметет все наши усилия.

Наконец, ему удалось справиться с перехваченным дыханием. Он пытался все это обдумать. Он пытался придумать, что было наиболее безопасным для его отца, и что его отец мог бы хотеть. И пытался не думать — о Боже! — что все вызвано его ошибками.

— Ты сможешь держать себя в руках? — настаивал Дэнис.

— Я и так держу. Со мной все в порядке. А что с Грантом? — (О, Господи, они могли стереть его сознание. Флориан мертв! И Кэтлин!…

— Жиро снова отдает Гранта тебе.

Ничего хорошего с ним больше не случалось. И он не верил этому. И не доверял хорошему.

— Он действительно переписывает, — сказал Дэнис, — потому что я подписал бумаги. После того, как закончится это дело с Джорданом, ты можешь забрать Гранта из больницы. — Ты не хочешь успокоительного, сынок?

Джастин покачал головой. Потому что Джордан узнает, ему применялись наркотики. Джордан знает его насквозь. Должен знать. Он надеялся.

Он надеялся, что ему удастся избежать ленточных видений, если Джордан обнимет его. Дело обстояло настолько плохо. Вот что Ари сотворила с ним. Он терял отца. Он не рассчитывал увидеть его снова. И он даже не мог сказать Джордану «До свидания», не чувствуя на своем теле рук Ари.

— У меня все в порядке, — сказал он. Если он не смог убедительно солгать Дэнису, нельзя было надеяться солгать Джордану. Ему следовало теперь же взять себя в руки. Либо не стоило и начинать.

Майкл Корэйн озабоченно взглянул на помощника, положившего карточку-микрофишу ему на стол.

— От Деллы? — спросил он.

Помощник кивнул.

Корэйн повел рукой, отпуская помощника, установил карточку в настольный проектор и наклонил экран.

Делла Хьюитт была из Департамента Внутренних Дел. Она была центристкой и подругой Гинни Грин, которая на последних выборах была кандидаткой от Внутренних Дел. И в это первое время, когда следователи и комиссии шарили во всех темных углах Новгорода, она рискнула не только своей карьерой, передав Ивонне Ханер то, что, как она знала, та передаст персоналу Долларосы. Упаковав и отправив.

Относительно эйзи Кэтлин и Флориана: нет выводов. Возможно, что приказ о ликвидации поступил в систему извне. Возможно, что изнутри, от неизвестного лица. Возможно, что так распорядилась Ариана Эмори, не желая, чтобы их допрашивали. Возможно, она считала, что так — гуманнее. Возможно, что такова была своего рода договоренность между эйзи, о которой они просили сами: Резьюн утверждает, что на них очень глубоко повлияла бы мысль о потере ее. Кроме того, по словам Резьюн, они относились к службе безопасности, но приписаны к Эмори. Следовательно, они могли нанесли вред Резьюн, а переобучение оказалось бы затруднительно, если не невозможно, без стирания сознания, чего не допускал их возраст.

Жиро Най отказался открыть книги с записями их психотипов. Приказ о ликвидации пришел под личным кодом Эмори. Ссылаясь на соображения секретности, Жиро Най отказывается допустить специалистов из Внутренних Дел к изучению компьютеров.

Корэйн отпил кофе, согретый на настольной плитке. Две с половиной сотни кредиток за полкило. Это были маленькие глоточки. Однако, может себе позволить небольшую роскошь человек, бывший скромным провинциальным фермером большую часть своей жизни.

Никаких новостей. Это разочаровывало. Он пробежал глазами длинный перечень того, к чему Резьюн отказалась допустить Департамент Внутренних Дел, и прочитал юридические обоснования. Резьюновские законники выигрывали каждый раунд. Внутренние Дела, с высочайшего административного уровня, не наносили ответных ударов.

Далее:

Внутренние Дела расследуют слух, ходивший в Резьюн, что определенные генотипы были списаны без регистрации. Это означает, что кто-то мог бы дуплицировать генотипы, не имеющие права на существование…

Разведение эйзи? Господи, так ведь генотип можно взять из анализа крови. Из чего угодно. Зачем кому-то красть в Резьюн?

… как, например, экспериментальный или Особенный материал, который иначе не раздобыть.

Контрабанда генотипами, требует криогенных установок, которые будут обнаружены в грузе; разве что их исключить из декларации? Однако — цифровая запись генотипа — другое дело. Резьюн в лице администратора Ная отрицает выпуск незарегистрированной документации.

Среди персонала ходят также слухи, что имели место ничем не оправданные ликвидации. Резьюн блокирует расследование в этом направлении.

Корэйн прикусил губу. И подумал: я не хочу об этом знать. Не сейчас. Слишком деликатная ситуация. Боже мой, если это станет известно — все договоренности пойдут прахом.

Записка от Делларосы: Как насчет того, что Эмори сама разводила генотипы? Или распоряжалась этим? Во сколько обходится Особенный тому, кто сам имеет доступ к родильным лабораториям?

Голосования. Место в Совете. Поддержка со стороны очень, очень богатых. Корэйн глотнул кофе. Его бросило в пот.

Физические улики пострадали при неумелом обращении со стороны полиции Моривилля. На некоторых поверхностях во внешней лаборатории и криогенной лаборатории имеются отпечатки пальцев Джордана Уоррика, отпечатки Эмори, отпечатки помощников — эйзи, некоторых людей, регулярно работавших в лаборатории, и большого числа студентов, согласившихся дать свои отпечатки. На двери отмечено такое же разнообразие отпечатков. У полицейских из Моривилля, проводивших предварительное расследование, не оказалось в наличии технических специалистов. Последующие прочтения были бы бесполезными из-за частого хождения взад-вперед по лаборатории полицейских и работников Резьюн. Записи из аппаратуры при защитных дверях были выданы и подтвердили устные свидетельства тех, кто входил и выходил. И опять-таки Резьюн не допускает специалистов Внутренних Дел к компьютерам.

Вскрытие показало, что причиной смерти Эмори был холдо, а рана не имела решающего значения, не была сама по себе смертельной. Хотя в момент разрыва трубы она, по всех вероятности, находилась без сознания. Ей слегка не хватало омоложения, обнаружен артрит правого колена и легкая астма, причем все недуги известны ее врачам. Единственной неожиданной редкой находкой оказалась небольшая раковая опухоль в левом легком, о которой ее терапевт не знал: опухоль редкого типа, но менее обычная среди первопоселенцев. Для ее лечения потребовалась бы немедленная операция с лекарственной терапией. Этот вид рака поддается лечению, но часты рецидивы; прогноз осложняется плохим иммунитетом, и вследствие присутствия недостатка омолаживания, мог бы оказаться неблагоприятным.

Господи!

Она и так умирала.

Пока Джастин шел по коридору рядом с Дэнисом Наем, он успокоился, сделал несколько глубоких вдохов. Он принял душ, побрился, оделся в свою обычную рабочую одежду: синий свитер и коричневые брюки. Он не дрожал. Он попросил три таблетки аспирина и прежде, чем проглотил, убедился, что это действительно аспирин. Этого транквилизатора достаточно, по крайней мере — с его истощенностью.

Джордан выглядел так, как будто все в порядке. Как же иначе. На него это не похоже.

Господи, не мог он убить ее. Не мог. Они заставляют его говорить такие вещи. Кто-то лжет.

— Привет, сын.

Это не была одна из тех маленьких холодных комнат для свиданий. Это был кабинет администрации. Дэнис не собирался уходить. Он так и сказал. Также не собирались уходить двое охранников-эйзи. И запись шла, потому что никто ничему не доверял, и они хотели иметь возможность доказать следователям, что во время встречи ничего не произошло.

— Привет, — произнес он в ответ. И подумал, что ему следует подойти и обнять отца в такой момент, перед всеми теми людьми, которые будут просматривать запись, однако, черт возьми, Джордан не приглашал его, Джордан сохранял невозмутимость и спокойствие, и если хотел что-то ему сказать, то собирался сделать это в определенном порядке. Все, что он сам должен был сказать — это «до свидания». Все, что он мог сказать — это «до свидания». Что-нибудь еще — и он может совершить ошибку, которая будет зафиксирована на ленте и разрушит жизни всех еще сильнее, чем уже случилось из-за него.

Такими словами, как: Прости, что я пытался торговаться с Ари. Прости, что я не сказал тебе. Прости, что тебе пришлось узнавать самому.

Все это заварил я. Все.

Не спрашивай о Гранте, предупреждал его Дэнис. Вообще не говори о нем. Члены комиссии могут проявить интерес к Гранту, если ты проболтаешься. Пусть они забудут об этом человеке.

— У тебя все в порядке? — спросил его Джордан.

— Прекрасно. А у тебя?

— Сынок, я?… — губы Джордана дрожали.

О Господи, он собирается раскрыть карты. Прямо на виду у всех.

— Мне все рассказали. Тебе не нужно все пересказывать. Пожалуйста.

Джордан глубоко вздохнул и снова расслабился. Джастин, я хочу, чтобы ты знал, почему я сделал это. Потому что Ари была такой силой в этом мире, которая ему не нужна. Я сделал это так же, как пытался бы исправить ошибочную ленту. Меня не мучают угрызения совести. И не будут мучить. Это было абсолютно продуманным решением. Теперь кто-то другой управляет Резьюн, а меня перевели, что полностью соответствует моим желаниям, перевели туда, где Ари не будет изменять мои разработки и присваивать себе мою работу. Я свободен. Я только сожалею — сожалею, что это вызвало такой шум. Я — ученый, а не водопроводчик. Так говорили следователи. Я поднял обратное давление, а они засекли это по записям в мониторах.

Вначале в его словах слышался гнев, настоящий, глубокий, сокрушительный гнев. К концу он остыл. Речь стала скучной, как заученный урок. Он был благодарен за такую холодность, когда Джордан передал ему инициативу.

Я знаю, почему ты сделал это, почти сказал он, но подумал, что это может выйти глупо. Вместо этого сказал:

— Я люблю тебя.

И почти потерял самообладание. Он закусил губу так, что потекла кровь. Увидел, что Джордан стоит, стиснув зубы.

— Мне, наверное, не разрешат тебе писать, — сказал Джордан.

— Я буду писать.

— Я не думаю, что они передадут мне письма, — Джордан выдавил слабую улыбку. — Они воображают, что мы можем передать послание в фразах типа привет, как погодка?

— Я все равно напишу.

— Они думают — они думают, что имеется какой-то ужасный заговор. Но его нет. Я уверяю тебя, сынок, что его нет. Но они боятся. Люди думают об Ари, как о политике. Для них важна эта ее сторона. Но они не думают о ней, в первую очередь, как об ученом. Они не понимают, что это означает, когда кто-то берет твою работу и выворачивает ее наизнанку. Они не понимают, что такое нарушение этики.

Нарушение этики. Господи. Он играет перед камерами. Вначале была речь, адресованная комиссии, но последние слова — скрытое обращение ко мне. Если он будет продолжать в том же духе, они поймают его на этом.

— Я люблю тебя, — произнес теперь Джордан. — Больше всего на свете.

И протянул руки. Кончено. Сцена окончена. Актерам полагается обняться. Теперь самое время пустить слезу.

После этого он не увидит Джордана. И не услышит.

Может быть, никогда.

Как автомат, он пересек это узкое пространство между ними. Он обнял Джордана и Джордан крепко обнял его и долго держал. Долго. Он кусал губы, потому что только боль помогала ему держаться. Джордан плакал. Он чувствовал рыдания, хотя и сдавленные. Но, может быть, это как раз на руку Джордану. Может быть, они правильно сыграли перед камерами. Он хотел бы заплакать, но почему-то не смог. Он чувствовал только боль в прокушенной губе и вкус крови во рту.

Джордан сыграл это чересчур тяжеловесно, его голос звучал слишком хладнокровно, слишком угрожающе. Он не должен был так делать. Они могут прокрутить эту запись во время передачи новостей. Люди будут бояться его. Они могут подумать, что он сошел с ума. Как Альфы, нарушившие правила. Как клон Эстелла Бок. Они могут отстранить его от работы.

Он чуть не закричал: Он лжет. Мой отец лжет. Но Джордан прижимал его к себе. Джордан делал в точности то, что хотел делать. Джордана не запирали в комнате на неделю. Он знал, что происходит в мире, он разговаривал со следователями. Джордан разыграл роль, устраивая психосеанс для них всех. Джордан собирался идти в комиссию Совета и выпросить для себя наилучшие условия; а может быть, именно поэтому они и не пустят ленту в новости, потому что работа Джордана очень важна для Обороны, а военные могут спрятать все, что захотят.

— Заканчивайте, — сказал Дэнис.

Джордан отпустил его и позволил уйти. Дэнис вывел его за дверь.

И тогда Джастин заплакал. После того, как дверь закрылась, он привалился к наружной стене и плакал, пока все внутри у него не заболело.

Он думал, что ничто его уже не сможет поразить.

Однако Петрос Иванов встретил его у дверей больницы, увел его от сопровождающих агентов службы безопасности и пошел с ним к комнате Гранта.

— Как он? — спросил Джастин перед тем, как они вошли туда.

— Не поправляется, — ответил Иванов. — Я хотел предупредить тебя. Иванов говорил о другом, как им пришлось снова психоскопировать Гранта; и как у него был шок, как они ежедневно вывозили его на кресле в садик, как делали массаж, и купали его, и откладывали лечение, потому что Дэнис твердил, что Джастин вот-вот должен прийти, сегодня, и на следующий день, и еще на следующий — они опасались двусмысленности Гранта потому что он уже на пределе.

— Нет, — сказал он перед тем, как толкнуть дверь к Гранту. И ему хотелось убить Иванова. Хотелось избить его до кровавого месива, а потом то же самое сделать со всем персоналом и с Жиро Наем в придачу. Нет никаких кодовых слов. Черт побери, я сказал ему, что вернусь. И он ждал.

Грант все еще ждал. В данный момент его волосы были причесаны и он выглядел достаточно довольным, по крайней мере, пока не остановилось ясно, что он не может передвигаться самостоятельно. Пока не становилось видно, как он похудел, какая у него прозрачная кожа, и остекленелый взгляд, а если взять его руку, то можно было ощутить отсутствие мышечного тонуса.

— Грант, — произнес он, садясь на край кровати. — Грант, это я. Все в порядке.

Грант даже не моргнул.

— Выйди отсюда, — сказал он Иванову, бросив взгляд через плечо и не пытаясь быть вежливым.

Иванов вышел.

Он протянул руку и осторожно расстегнул ремни, в которых его держали. Он был спокойнее, чем ожидал. Он взял руку Гранта и положил ему на грудь, так, чтобы освободить место для сидения, и слегка приподняв изголовье кровати. Он снова протянул руку и, обхватив двумя пальцами подбородок Гранта, повернул его лицо к себе. Голова двигалась, как у манекена. Но Грант моргнул.

— Грант? Это Джастин.

Еще моргнул.

О Господи, он уже думал, что Гранта не вернуть. Он думал, что застанет здесь полутруп, с которым они уже ничего не смогут сделать, кроме как уничтожить. Он был готов к этому… за пять минут до прихода в палату. Гранта он переходил от надежды на его выздоровление к ожиданию возможной потери.

Теперь он испугался. Если Грант умрет — то опасаться будет нечего.

О Господи! Будь я проклят за такие мысли! Где я научился так думать? Где я научился быть таким холодным?

Неужели это тоже видения?

Что она со мной сделала?

Он чувствовал, что будто раздваивается, что истерия поднимается в нем, а Гранту это совершенно ни к чему. Его рука дрожала, когда он брал руку Гранта в свою. И даже тогда он думал об апартаментах Ари, и вспоминал, как выглядела ее комната. Он качал головой, чтобы отвлечься, не задумываясь над тем, что говорит, не желая, чтобы эти мысли снова проплыли через его сознание, как будто они были чужие. Он знал, что не сможет больше прикасаться к людям не думая о сексе. Он не мог дотронуться до друга. Не мог обнять его. Непрерывно, днем и ночью, он продолжал помнить; и знал, что опасно полюбить кого-нибудь из-за этого сдвига в сознании, потому что его не оставляли мысли, которые ужаснули бы того, кто о них узнал бы.

И еще потому, что Ари была права в том, что если ты кого-нибудь полюбил, они могут добраться до тебя так же, как они добрались до Джордана. Через Гранта легко добраться до Джастина. Конечно. Именно поэтому Они позволили ему взять Гранта обратно.

Отныне он не был сам за себя. Когда-нибудь Грант раскроет его перед врагами. Может быть, выставит его на смерть. Или хуже того — сделает с ним то, что он сам сделал с Джорданом.

Но до тех пор он не будет одинок. До того времени, несколько лет у него будет что-то ему дорогое. Пока Грант не узнает, что за уродство носит в себе Джастин. Или даже после того, как узнает… Грант, будучи эйзи, простит все.

— Грант, я здесь. Я говорил тебе, что приду. Я пришел.

Может быть, для Гранта все длилась та ночь. Может быть, о может вернуться в ту ночь и соединить ее с сегодняшним днем.

Снова моргнул, и снова.

— Давай, Грант, кончай эту чепуху. Ты обманул их. Давай. Сожми мою руку. Ты можешь сделать это?

Пальцы слегка отвердели. Чуть-чуть. Дыхание участилось. Он слегка встряхнул Гранта, протянул руку и щелкнул пальцем по щеке.

— Эй. Чувствуешь? Давай. Я не принимаю таких штучек. Это же я. Черт побери, я хочу поговорить с тобой. Откликнись.

Губы попытались что-то произнести. Расслабились снова. Дыхание было тяжелым. Глаза несколько раз быстро моргнули.

— Ты слушаешь?

Грант кивнул.

— Хорошо. — Он дрожал. Он пытался остановить эту дрожь. — У нас проблемы. Но я получил разрешение забрать тебя отсюда. Если мы можешь подняться.

— Сейчас утро?

Он быстро вздохнул, решил было вначале сказать «да», затем подумал, что дезориентация опасна. Что положение Гранта шатко. От лжи он может ускользнуть обратно.

— Несколько позже. Я виноват. Я объясню потом. Ты можешь двигать рукой?

Грант слегка шевельнулся. Затем приподнял руку.

— Я ослаб. Я ужасно ослаб.

— Ничего страшного. Они собираются перевезти тебя на автобусе. Ты можешь этой ночью спать в собственной постели, если ты докажешь, что можешь сесть.

Грудь Гранта приподнялась и тут же упала. Рука сдвинулась, проволоклась и упала вдоль тела, как нечто неживое. Он глотнул воздуха и сделал конвульсивное движение всем телом, приподняв плечи, этого движения хватило лишь на то, чтобы соскользнула подушка, и он рухнул обратно.

— Почти получилось, — сказал Джастин.

— Набор Ари готов, — проинформировал Жиро Ная голос из лаборатории, и он глубоко вздохнул от облегчения.

— Это замечательно, — сказал он. — Это действительно замечательно. Как две других?

— Обе готовы. Мы поместили этих трех во все емкости.

— Замечательно.

Шварц отключился. Жиро Най со вздохом откинулся назад.

В проекте Рубина были задействованы девять вынашивающих камер. Тройной запас для каждого из объектов, несмотря на громкие возражения Страссен. В Резьюн вообще крайне редко выращивали запасных при копировании граждан; если с набором что-то не получалось, или возникали какие-то проблемы, просто запускали все заново на несколько недель позже, вот и все, а получатель мог и подождать, разве что получатель был готов удвоить и без того астрономическую сумму, за запасной экземпляр. В случае выращивания эйзи по контракту или по чьему-нибудь проекту, обычным правилом было наличие одного запасного набора на каждую пару, запасные ликвидировались через шесть недель.

На этот раз собирались девять емкостей загрузить на три недели, и шесть емкостей на шесть, прежде, чем сделать окончательный отбор и уничтожить последние запасные экземпляры.

Резьюн не хотела рисковать.