Подвальная станция

5

Дословный текст из: Этапы роста

Ленточное обучение генетике: 1

«Интервью с Арианой Эмори»: ч. 1

Обучающие публикации Резьюн: 8970-8768-1

Одобрено для 80+

В: Доктор Эмори, благодарю тебя за согласие ответить на несколько прямых вопросов, касающихся твоей работы.

А: Я рада этой возможности. Спасибо. Начинай.

В: Твои родители основали Резьюн. Это общеизвестно. Ты в курсе того, что некоторые биографы называли тебя главным архитектором Союза?

А: Я слышала это обвинение. (легкая усмешка). Я полагаю, что биографы не напишут это до моей смерти.

В: Ты отрицаешь свое влияние — как политическое, так и научное?

А: Я не лучший архитектор, чем Бок. Наука — это не политика. Хотя иногда и влияет на политику. У нас мало времени. Могу я высказать свои соображения, которые сразу дадут ответ на ряд твоих вопросов?

В: Безусловно.

А: Когда мы улетали с Земли, мы представляли собой отобранный генофонд. Мы были просеяны политически, экономически, хотя бы самой необходимостью космической подготовленности. Звезд Хиндера достигли в основном колонисты и экипажи, тщательно проверенные на станции Сол; все признанные неподходящими отклонены, а наиболее талантливые и лучшие, я думаю, отправлены к звездам. К тому времени, когда волна переселенцев достигла Пеллы, генофонд несколько расширился, но не за счет представителей со Станции Сол. Мы осуществили некоторое крупное вливание новых сил, когда это позволила политическая ситуация на Земле, и, в итоге, волна, давшая начало Союзу, главным образом, состояла из представителей Восточного блока, как его обычно называли. В этом заключительном порыве генофонд существенно обогатился за счет случайности — еще до того, как Земля наложила эмбарго и надолго прекратила генетический экспорт.

Сайтиин явилась результатом просеивания просеянного просеянного… имея в виду, что если когда-нибудь существовала искусственно выведенная популяция, то была Сайтиин — которая по большей части состояла из представителей Восточного блока, главным образом, ученых. Популяция была очень-очень маленькой и очень далекой в то время от торговли и от прочих торговых загрязнений. Итак — Резьюн. Вот с чего мы начали. Вот для чего мы в действительности существуем. Люди связывают Резьюн с эйзи. Эйзи являлись только средством, и когда-нибудь, когда население достигнет того уровня, которое называют технически самообеспечивающимся, имея в виду, что потребление будет в гармонии, общественное производство — эйзи не будут производиться в этих сферах.

Однако при том эйзи выполняют и другую функцию. Эйзи являются резервом для любых генетических признаков, которые мы будем в состоянии идентифицировать. Разумеется, мы старались изъять очевидно вредные гены. Однако в малых генофондах, даже аккуратно отобранных, имеется обратная сторона. Слабые места заключаются в отсутствии правильного отклика организма на изменение окружающей среды. Мы не говорим об евгенике. Мы говорим о необходимом рассеянии генетической информации, практически, в тех же соотношениях, которые имеют место на Земле. А у нас так мало времени.

В: Почему — так мало времени?

А: Потому что население растет экспоненциально и сравнительно быстро заполняет экосистему, будь то планета или станция. Если данная популяция несет недостаточную генетическую информацию, то эта популяция, особенно если она имеет большую плотность населения в центре, чем на периферии, она попадет в беду. Распространяясь в космосе, человечество может оказаться перед лицом потенциальной эволюционной катастрофы после смены сравнительно небольшого числа поколений. Никогда не следует забывать, что мы являемся не только общественными животными, мы — политические животные, и мы способны стать собственными конкурентами.

В: Ты имеешь в виду войну.

А: Или хищничество. Никогда не следует забывать об этом. Очень важно разнообразие генофондов. Вот почему эйзи создавались и продолжают создаваться. Они определяют это разнообразие, а то, что по определенным экономическим причинам это считается доходными — можно понять, но представляется совершенно отвратительным. История может предъявить мне многие обвинения, сир, но меня глубоко волнует, что станет с эйзи, и я приложу свое влияние, чтобы обеспечить им законную защиту. Мы создаем Тэты не для того, чтобы получить дешевую рабочую силу. Мы создаем Тэты потому, что они являются существенной и важной частью многообразия людей. К примеру, ТР-23 обладают исключительной координацией глаз-рука. Их психотип позволяет им отлично ориентироваться в том окружении, где гениальный гражданин наверняка потерпит неудачу. Они являются в некоторых отношениях с бандитами, сир, и я это нахожу совершенно восхитительным, я бы рекомендовала тебе; если ты когда-нибудь окажешься в трудной ситуации в диких районах Сайтиин, иметь в качестве спутника эйзи ТР-23, который выживает, сир, чтобы продолжить свой вид, даже если ты не выживешь. Вот она, генетическая альтернатива на деле.

Когда-нибудь не будет больше эйзи. Они выполнят свое предназначение, заключающееся в заполнении образовавшихся пустот, тогда как исходный генофонд рассеивается до определенной плотности населения — как и должен рассеиваться для будущего благосостояния, для собственного генетического здоровья.

Я повторяю: эйзи являются генетической альтернативой. Они задают направление изменений перед лицом величайшего вызова, брошенного человечеству. Они в точности такие, какие нужны в данный момент. Резьюн не возражает против создания дополнительных лабораторий просто потому, что ее интересы в первую очередь наука, и потому, что расширение деятельности требует обширных резервов для производства и обучения. Однако Резьюн никогда не уступала лидерства в создании и отборе новых генотипов: никакая другая лаборатория не имеет прав на формирование нового генетического материала.

Пока ты еще спокоен, позволь мне указать на два важных положения. Первое — Резьюн надеется, что все генотипы эйзи объединятся как граждане в любой части Союза. В идеале их основной целью является не труд, а открытие колонизированной территории, освоение ее и создание потомства, которое в достаточном количестве вольется в генофонд граждан. С другими целями следует изготавливать только таких эйзи, которые генерируются в качестве средства-затычки для обороны или для решения других экстренных задач национального назначения: тех, которые заняты на работах связанных с риском, и тех, которые генерируются для соответствующих исследований в специфических лабораториях.

Второе — Резьюн станет противодействовать любым стремлениям закрепить эйзи как экономическую необходимость. Очень неразумно превращать родильные лаборатории в чисто доходные предприятия. Они создавались совершенно не для этого.

В: Ты говоришь, что у тебя есть общие интересы с аболиционистами?

А: Совершенно верно. У нас всегда были общие интересы.

Флориан бежал по дорожке, пересекающей третий квартал бараков, когда встретил несколько взрослых, идущих навстречу. Он вспомнил о вежливости, остановился, отошел в строну, тяжело дыша, и слегка наклонился, на что взрослые ответили едва заметными кивками головы. Потому что они старше. Потому что Флориану — шесть лет, и потому что для мальчика естественно бегать, также как для взрослых естественно думать о серьезных делах.

Но и у Флориана на этот раз было дело. Он был свободен от ленточного обучения. У него имелось Назначение, настоящее, ежедневное назначение. Это являлось самым важным из того, что когда-либо случалось с ним, все в этом ему нравилось, и он был настолько возбужден, что дважды умолял Инспекторы позволить ему отправиться работать, а не в зал отдыха, куда ему полагалось пойти после тайпирования.

— Как, — сказала Интор с улыбкой и с ласковым взором который означал (он не сомневался!), что ему разрешат. — Без отдыха? Работа и отдых одинаково важны, Флориан.

— У меня отдых был раньше, — возразил он. — Пожалуйста.

Тогда она дала ему записку и увольнительную записку «на потом», как сказала она. И протянула руки:

— Обними Интора, твоего милого Интора, и не бегай по коридорам, иди, иди до двери, иди шагом по дорожке, пока не доберешься до дороги с холма, уж потом — бегом во всю прыть.

Это получилось, потому что он не только толковый альфа, но и хороший бегун.

По короткой тропинке между четвертым и пятым бараками, молнией через дорогу, снова по тропинке на аллею, ведущую к зданию СХ. Наконец, темп его замедлился, потому что у него закололо в боку. Он ожидал, что судя по обстановке, в следующем месяце его переселят его поближе к СХ: это было в стороне от четвертого квартала.

Взрослые, в первую очередь, имели право на жилье вблизи от работы. Это он слышал от взрослого, который был каппа: тот всегда жил в том же квартале, где и трудился.

Флориан перевел дыхание, уже подходя к СХ-100. Он и раньше бывал поблизости. Он видел загоны. Ему нравился запах. Он был похож на запах СХ, вот и все. И ничто другое не имело похожего запаха.

Перед ним находилось строгое здание. Белое, с запирающейся дверью. Полагалось вначале зайти в административное здание. Он знал это по лентам. Он потянул за ручку двери, и попал в деловую приемную, где находилась стойка, к которой ему полагалось подойти.

С недавних пор уже он мог дотянуться на стойку. Едва-едва. Он был не так высок, как другие шестилетки. Однако повыше некоторых. Он подождал, пока служащая не обернется и не подойдет спросить, чего он хочет.

— Я — Флориан АФ-9979, — сказал он и протянул красную карточку. — Меня направили сюда.

Он приветливо кивнула ему и взяла карточку. Он ждал, облизывая пересохшие губы, и не беспокоился, пока она запускала ее в машину.

— Все хорошо, — сказала она. — Ты знаешь, как ориентироваться по цветам?

— Да? — сказал он без тени сомнения.

И не задал ни единого вопроса, потому что она были Специалистом. Вероятно, она сама все скажет. Если ты прослушав до конца не узнаешь всего что нужно, тогда спрашивай. Таким образом, ты не заставишь людей совершать ошибки.

Она села перед клавиатурой, напечатала что-то, и машина выдала карточку, к которой она добавила специальную застежку. Он заворожено глядел, потому что знал, что это — карточка-ключ, и по всей вероятности — для него, поскольку она работала по его Делу.

Она передала карточку и перегнулась через стойку, чтобы все объяснить; он стоял на цыпочках и повернулся так, чтобы видеть.

— Здесь твое имя, вот это — твои цвета. Это — карточка-ключ. Прикрепи ее к своему карману. Всякий раз, когда будешь менять одежду, прикрепляй ее к карману. Это очень важно. Если потеряешь ее, немедленно приходи сюда.

— Да, — сказал он. Все это совпадало с тем, чему учила лента.

— У тебя есть вопросы?

— Нет. Спасибо.

— Спасибо тебе, Флориан.

Небольшой поклон. Теперь нужно идти обратно через дверь, по дорожке и взглянуть на угол здания, откуда начинаются путеводная маркировка, хотя он мог прочитать все слова по карточке и на здании.

Пешком. Теперь никакой беготни. Это было Дело, и он стал важным. Его цвета синий вокруг белого, и с зеленым внутри белого, так что он отправился в синем направлении, пока не оказался внутри синей, а затем — и внутри белой зоны. Кварталы словно вели его. Возбуждение все возрастало. Это были загоны. Наконец, он увидел зеленую маркировку на табличке у пересечения посыпанных гравием дорожек и пошел в том направлении, пока не увидел зеленое здание, на котором было написано СХ-899. Так и должно было быть.

С общей стороны находилось своего рода ферма. У одного из эйзи он поинтересовался, где Интор, и эйзи указал на крупного лысого мужчину, разговаривающего с кем-то через огромный дверной проем, он пошел туда и постоял, ожидая, пока Интор освободится.

— Флориан, — произнес Интор, посмотрев на карточку. — Хорошо. Окинул его взглядом. И позвал эйзи по имени Энди, чтобы тот отвел его и познакомил с работой.

Флориан и это знал из ленты. Ему полагалось кормить цыплят, следить, чтобы у них была чистая вода, проверять температуру в поросячьем питомнике и в инкубаторе, где выводили птенцов. Он знал, как это важно.

— Ты очень юн, — сказал Энди, — но похоже, что ты понимаешь.

— Да? — сказал мальчик. Он не сомневался, что это так. Так что Энди показал как нужно кормить животных и как надо отмечать это каждый раз на табличке. Энди рассказал, что пугать цыплят нельзя, а то они поранят друг друга. Флориану нравилось смотреть, как все птенцы собираются вместе, словно пушистый поток, и все перебегают то в одну, то в другую сторону; а поросята повизгивают и могут сбить с ног, если позволить им подойти близко; поэтому Флориану полагалась небольшая палочка.

Он все выполнял так хорошо, как только мог, и Энди было весело с ним, и от этого он был так счастлив, как никогда в жизни.

Он носил ведра и чистил лотки для воды, и Энди разрешил ему подержать поросенка. И тот похрюкивал, и повизгивал, и топтал его своими маленькими остренькими копытцами, и убежал, пока мальчик смеялся и пытался защититься; Энди рассмеялся и сказал, что есть способ удержать поросенка, но как — он покажет позднее.

Тем не менее, это было чудесное ощущение. В его руках был поросенок, теплый и живой. Хотя Флориан и знал, что свиньи существуют для еды и для того, чтобы появлялись другие свиньи, и что об этом следует помнить и не относиться к ним, как к людям.

Он весь перепачкался, вышел из загона на минутку, чтобы перевести дыхание, и встал, опираясь на ограду в стороне от фермы.

В этом загоне он увидел животное, какого он никогда не видел, такое великолепное, что он просто стоял с разинутым ртом не мигая. Рыжее, как корова, но с блестящей шкурой, и сильное, с длинными ногами, двигавшееся так, как никакое другое из существ, которых он видел. Оно не шло, он шествовало. Оно двигалось так, как будто играло всем телом.

— Что это? — спросил он, слыша, что Энди подошел к нему. — Что это такое?

— СХОЗ-894Х, — ответил Энди. — Это конь. Он — первый из живущих, первый в мире.

Ари нравилась игровая школа. Они выходили на воздух каждый день и играли в песочнице. Ей нравилось сидеть босиком и делать дороги грейдерам, а Томми, или Эми, или Сэм, или Ренэ гоняли бы по ним грузовики и разгружали их. Иногда считалось, что приближается ураган и все игрушечные рабочие бежали по своим грузовикам. Иногда появлялся платифер, и он разгружал дороги, и им приходилось восстанавливать их. Так, по крайней мере, говорил Сэм. Мама Сэма имела отношение к машиностроению, и Сэм рассказал им о платиферах. Она спросила у маман, так ли это, и маман сказала «да». Маман видела их, больших, как диван в гостиной. По-настоящему большие водились далеко на западе. Большие, как грузовики. Тот, который был у них, имел средние размеры, и он был злобный. Арии нравилось изображать его. Ты разрушаешь дороги и стены, прямо сметаешь их и сравниваешь с песком — так это и происходит.

Она взяла платифера и стала толкать, и песок пересыпался через ее руки.

— Глядите, — сказала она Сэму и Эми. — Вот он приближается.

Ей надоело, что Эми строит свой дом. У Эми получился большой дом, на который ушло много песка, и она проделывала двери и окна в Доме и все возилась и возилась с ним. Это раздражало, потому что Сэм водрузил башню на ее Дом, а Эми разрушила ее и велела ему проложить дорогу к ее двери, что она строим дом, а у ее дома нет башен. Эми взяла совок и проделала углубления за окнами в вставила в отверстия пластик, так, чтобы можно было заглянуть вовнутрь. Перед домом она соорудила стену и устроила в ней арку для дороги. И им обоим прошлось сидеть и ждать, пока Эми строила. И Ари глядела на эту арку, где должна была пройти дорога, и решила, что это — подходящее место, где песок весь обрушится.

— Глядите!

— Нет! — вскричала Эми.

Ари ринулась прямо в арку. Бац! Рухнула стена. Песок засыпал ее руку, а она неотвратимо двигалась, потому что платиферы так двигались, несмотря ни на что. Даже несмотря на то, что Эми схватила ее руку и пыталась остановить.

Сэм помог ей все разрушить.

Эми закричала и толкнула ее. Она в ответ толкнула Эми. Появилась Федра и сказала им, что драться нельзя и что все они уходят в дом.

Рано.

И виновата эта противная Эми Карнат.

На следующий день Эми не появлялась. Так всегда происходило с теми, с кем она дралась. Жаль, конечно. Ты дерешься с ними, и их уводят насовсем, и ты потом встречаешь их только по праздникам. Раньше были Томми, и Энджел, и Жерри, и Кейт — всех их увели, и они больше не могли с ней играть. Так что когда Эми на следующий день не пришла, у нее испортилось настроение, она рассердилась и сказала Федре, что она хочет, чтобы Эмми вернулась.

— Если ты не будешь драться с ней, — сказала Федра. — Мы попросим сиру.

Так что Эми вернулась. Но после этого она была какая-то странная. Даже Сэм был странным. Так случалось всякий раз, когда она делала что-то, что они позволяли ей.

Это на интересно, подумалось ей. Так что она начала дразнить их. Она утащила у Сэма грузовики и все их перевернула. И Сэм позволил ей это сделать. Он просто сидел в стороне и хмурился, преисполненный печали. Она разрушила дом Эми до того, как та его закончила. Эми только надулась.

Сэм снова перевернул свои грузовики и придумал, что у них произошла авария. Это была отличная игра. Она тоже играла и ремонтировала грузовики. Но Эми продолжала дуться, так что она наехала грузовиком на нее.

— Перестань, — набросилась на нее Эми. — Перестань!

И тогда она ударила ее машиной. Эми упала, а Ари встала, и Эми встала. И Эми толкнула ее.

Тогда она толкнула ее сильнее и ударила ногой. Эми тоже ударила. Ари ударила снова. И они били друг друга, пока Федра не вмешалась. Эми плакала, и Ари успела ей еще здорово врезать ногой прежде, чем Федра растащила их.

А Сэм просто стоял.

— Эми вела себя как сосунок? — сказала Ари в тот вечер, когда маман спросила ее, зачем она ударила Эми.

— Эми не сможет больше проходить, — сказал маман. — Если вы будете продолжать драться.

Так что пришлось пообещать жить мирно. Но сама Ари в этом не видела необходимости.

Эми не появлялась пару дней, а затем вернулась. Но она была обиженная, держалась особняком, и от нее не было никакой радости. Она даже не стала разговаривать, когда Сэм старался порадовать ее.

И тогда Ари подошла и сильно лягнула ее, несколько раз; Сэм пытался остановить ее. Федра схватила ее за руку и сказала, что она — плохая, что она должна сидеть и играть сама с собой.

Этим она и занималась. Она взяла грейдер и делала печальные и сердитые дороги. Сэм, наконец, подошел и стал по ним ездить грузовиком, но чувство обиды не проходило. Эми сидела в дальнем углу и ныла. Так это называла маман. Эми не будет больше играть. Ари ощущала в горле комок, который было невозможно проглотить, но она уже на такой младенец, чтобы плакать, и у нее вызывали отвращение всхлипывания Эми, это раздражало ее и уничтожало любую возможность радости. Сэм тоже был грустным.

После этого дня Эми появлялась не слишком часто. А когда появлялась, играла отдельно, и Ари сильно стукнула ее один раз в спину.

Федра взяла Эми за руку и увела ее в дом.

Ари вернулась к Сэму и села. Валери почти никогда не бывал здесь. И Пит — тоже. Они оба нравились ей больше всех. Оставался только Сэм, но Сэм — это только Сэм, ребенок с невыразительным круглым лицом. С Сэмом было все в порядке, но он мало разговаривал, разве что разбирался в платиферах и в починке грузовиков. Он ей вполне нравился. Но она потеряла многое. Если тебе что-то больше всего нравится, то оно и пропадает.

Она потеряла не Эми, а Валери. Сиру Шварц перевели, а это означало, что и Валери — тоже. Она спрашивала его, приедет ли он обратно повидаться с ней. Он говорил, что да. Маман говорила, что это слишком далеко. Так что она поняла, что он в самом деле уехал и никогда не вернется. Она на него очень сердилась за то, что он уезжает. Но он не был виноват. Он подарил ей свой космический корабль с красными огнями. Вот насколько он сожалел о разлуке. Маман сказала, что ей следует вернуть корабль, так что ей пришлось это сделать до того, как она сказала «до свидания» и ушла из дома Шварцев.

Она не понимала, почему это было несправедливо, но Валери плакал, и она — тоже. Сира Шварц сердилась на нее. Она это заметила, несмотря на то, сира Шварц была с ней любезна и сказала, что ей будет не хватать Ари.

Маман увела ее домой, и она проплакала весь вечер, пока не уснула. Несмотря на то, что маман сердилась и велела ей прекратить плакать. Она ненадолго прекратила. Но еще в течение нескольких дней она будет всхлипывать. А маман потребует прекратить и это, прошлось подчиниться, потому что маман становилась все более встревоженной, и вокруг дома все сгущалось — только так она и могла выразиться. От этого все делалось ужасным. Так что она знала, что расстраивает маман.

Иногда она пугалась. И не могла сказать, почему.

Она грустила по Эми и старалась хорошо относиться к Сэму и Томми, когда тот приходил, но при этом думала, что если Эми вернется, то она снова ее ударит.

Она бы стукнула и Сэма и Томми тоже, но ели она так сделает, то останется совсем одна. Федра сказала, что ей надо быть хорошей, а иначе никто из детей не захочет с ней играть.

— Это — та самая Комната? — сказал Инструктор.

— Да, сир? — откликнулась Кэтлин. Она была взволнована и обеспокоена. От Старших она слышала о Комнате. Она слышала о том, что в ней может происходить что-то типа внезапного включения и выключения света, а иногда бывает вода по полу. Однако ее Инструктор всегда произносил Правильное Слово. Ее Инструктор сказал ей, что ей надо пройти туннель и сделать это быстро.

— Ты готова?

— Да, сир.

Он открыл дверь. За ней находилось маленькое помещение с другой дверью. Вход закрылся, и свет погас.

Холодный сырой сквозняк ударил ее в лицо. И еще там было эхо.

Она пошла, не представляя даже, куда ведет туннель, и вообще в туннеле ли она.

— Стой? — вскрикнул голос. И красная точка обожгла стену, и раздался хлопок.

Это был выстрел. Она знала это. Ее тело знало, что делать; она бросилась на пол, намереваясь перекатиться и найти укрытие, однако пол целиком накренился вниз, и она покатилась вниз по трубе, и плюх! — в холодную воду.

Она замолотила руками и ногами и встала в воде, доходившей ей до колен:

— Ты никогда не верила в отсутствие угрозы. Кто-то стрелял. Ты бежала и добралась до укрытия.

Но: надо пройти туннель, говорил ей Инспектор. Как можно быстрее.

И она отправилась, быстро, насколько могла, пока не наткнулась на стену, и поспешила вдоль нее, снова вверх, выбираясь на сухое место. Пол звенел под ее подошвами. Шум ей мешал. Было темно, но она хорошо видна в темноте из-за светлой кожи и волос. Она не знала, должна ли она красться или бежать, но быстро — значит, быстро, раз сказал инспектор.

И вот она бежала легко и быстро, пальцами одной руки касаясь стены, чтобы сохранять в темноте ощущение пространства, а другую выставив вперед, чтобы не наткнутся на что-нибудь.

Туннель сделал поворот. Она преодолела подъем и снова спуск, по-прежнему в темноте.

Опасность! — почувствовала она за миг перед тем, как чья-то рука схватила ее.

Она ударила локтем и вывернулась, когда почувствовала, что ее хватают, зная, что это был Враг; зацепили только за одежду, и резким поворотом она освободилась, и быстро, быстро, как могла усерднее, пустилась бегом, с колотящимся сердцем.

Она ударилась в стену на повороте — бац… и почти потеряла сознание, но поднялась снова на ноги и рванулась вперед, вперед…

Впереди открылась дверь, белая и ослепляющая.

Что-то заставило ее нырнуть и вкатиться через нее, и он оказалась на полу в маленькой комнате, с рассеченной губой и кровоточащим носом, ощущая во рту вкус крови.

Одна дверь закрылась, другая открылась, и там был мужчина, но не Инспектор. На нем была коричневая одежда Врага, и у него было оружие.

Она попыталась лягнуть его, но он был проворнее и она услышала жужжание.

Дверь снова закрылась и открылась, и она стала подниматься, сердитая и смущенная.

Однако, на этот раз там находился ее Инструктор.

— Враг всегда коварен, — сказал он. — Давай обсудим, что ты делала правильно, что — нет.

Кэтлин вытерла нос. Ссадины болели. И она по-прежнему была сердита и смущена. Она прошла путь. Она надеялась, что в конце схватит врага. Но тот оказался Старшим. Это тоже было нечестно. И нос не переставал кровоточить.

Инструктор взял холодное полотенце и велел ей обмотать вокруг шеи. Он сказал, что доктор осмотрит ее нос и рот. А пока он включил скрайбер и велел ей рассказать, что она делала, и еще сказал, что большинство шестилеток застревали в туннеле.

— Ты исключительно хорошо себя вела? — добавил он.

При этом она почувствовала себя гораздо, гораздо лучше. Но она не собиралась забывать Врага в конце. Они поймают тебя здесь, даже когда урок окончен. Таково Правило. Она ненавидела, когда ее ловили. Ненавидела. Она знала, что когда вырастет, отправится туда, где поймать — значит, убить. Она знала, что значит убить. Они водили шестилеток на бойню и показывали, что значит убить свинью. Это происходило быстро и она сразу переставала быть свиньей. Они подвешивали их и резали, так что дети вполне понимали, что означает умереть: остановился — и сразу после этого ты уже просто мясо. И следующего раза не будет, и тебе надо первым Достать Врага и быстро этого врага убить.

Она было ловкой. Но Враг коварен. Это пугало. Она начала дрожать. Она попыталась сдержаться, но Инструктор все равно заметил и сказал, что сейчас ей лучше сходить к врачу.

— Да, сир? — сказала она.

В носу по-прежнему булькало, одежда испачкана кровью. Капли падали, и она чувствовала, что ее колени во время ходьбы дрожат, но шла она ровно.

Доктор сказал, что нос у нее не сломан. Зуб шатался, но ничего страшного, само заживет.

Инструктор сказал, что ей надо начинать учиться на снайпера. Он сказал, что у нее должно здорово получиться, потому что ее генотип приспособлен для этого. От нее ожидали, что она хорошо поведет себя в Комнате. Ведь ее генотип вел себя хорошо. Он добавил, что некоторые генотипы иногда становятся еще лучше. Он сказал, что она должна побеждать врагов.

За этот день она получила хорошую отметку. Но она никому не могла об этом сказать. Этого не полагалось делать никогда. Она не могла рассказывать о туннеле. Так велел ей Инструктор. Это было Правилом.

Единственное, что ее беспокоило — это последний Враг. Инструктор сказал, что оружие могло бы помочь и рост мог бы помочь, а так она не многое могла бы сделать. И было правильным кувыркнуться в конце. Несмотря на то, что она оказалась на полу, когда открылась дверь.

— Я могла бы пробежать мимо него? — сказала она.

— Он бы выстрелил тебе в спину! — возразил Инструктор. — Даже в зале.

Она снова и снова думала об этом.

— Выключи видео, — сказал Джастин, и монитор выполнил команду. Он сидел на диване в купальном халате. Приплелся Грант, тоже в халате, на ходу вытирая волосы полотенцем.

— Что новенького? — спросил Грант, и Джастин ответил, ощущая легкую тревогу:

— В Новгороде легкое смятение. Что-то по поводу звезды под названием Геенна.

— Это где? — Никто и не предполагал, что существует звезда под таким именем. По крайней мере, до этого вечера. Внезапно Грант посерьезнел, усаживаясь на свободную часть дивана.

— На пути к Содружеству. За Викингом. — Информация в новостях не была особенно точной. — Похоже, что так есть планета. С людьми. Похоже, что Союз колонизировал ее, никому ничего не сказав. Шестьдесят лет назад.

— Боже мой? — пробормотал Грант.

— Посол Содружества прибыл на станцию с официальным протестом. В Совете происходит чрезвычайное заседание. Похоже, что мы нарушили договор. Около дюжины его статей.

— Насколько велика колония? — спросил Грант.

— Они не знают. Не сказали.

— И никто не знал о ней. Может это своего рода военная база?

— Может быть. Очень может быть. Но сейчас это уже не база. По всей видимости она примитивизовалась.

Грант тихонько присвистнул:

— Уцелевший мир?

— Должно быть, так, верно? Мы не говорим о каком-то обломке скалы. Службы новостей твердят о секретных делах времен войны.

С минуту Грант молчал, опустив локти на колени.

Война происходила за поколение до них. Война являлась тем, что никто не хотел возобновлять; однако угроза ее ощущалась постоянно. Торговцы Содружества прилетали и улетали. Сол занялась исследованием противоположной части пространства и, обжегшись, поняла, что это опасно. Обыватели с богатой культурой и с изоляционистской сентиментальностью. Теперь Сол предпринимает безнадежные попытки втиснуть свою политику между Содружеством и Союзом, стараясь не попасть в зависимость от правления Содружества и стремясь пройти узенькой тропкой, находясь на которой они смогут остаться независимыми от кораблей Содружества, не подтолкнув Содружество к защите его договорных прерогатив, и не сталкивая интересы Союза и Содружества. Обстановка была очень деликатной. Но она неуклонно улучшалась.

Поколение выросло в представлении, что проблема решается.

Однако старые снаряды, выпущенные крейсерами сто лет назад, до сих пор представляли опасность для кораблей. Иногда прошлое вовсю напоминало о себе в сегодняшних новостях.

Давняя вражда, призраком всплывающая на поверхность, тревожила ныне живущих людей.

— Не создается впечатления, будто нашли троих или четверых уцелевших, — сказал Джастин Гранту. — Они говорят «незаконная колония» и признают, что она — наша.

— По-прежнему действующая? Организованная?

— Это не совсем ясно.

Снова наступило молчание. Наконец, Грант выпрямился и вспомнил, что собирался высушить волосы прежде, чем они высохнут сами.

— Идиотская неразбериха, — сказал Грант. — Они сообщили, что их уже успели вышвырнуть или еще только собираются? Или что вообще они собираются делать в связи с этим?

— Еще не знают.

— Ну, можно предположить, где проведет Жиро следующую неделю, так ведь?

Ари надоели кабинеты. Она смотрела на входящих и выходящих людей. Она сидела за столом в глубине кабинета и вырезала узоры из сложенной бумаги, которую затем разворачивала. Она взяла бумагу и нарисовала рыбу с длинным хвостом. Наконец, девочка встала и выскользнула в коридор, пока Нелли не следила, пока маман занималась чем-то долгим и скучным в кабинете. Похоже было, что маман собирается еще долго разговаривать.

А это означает, что маман не будет возражать, если она походит взад и вперед по коридору. Там были только кабинеты. То есть нет магазинов, нет игрушек, не на что смотреть и нет видео. Вообще-то ей нравилось сидеть и раскрашивать. Но самым лучшим был кабинет маман, потому что там имелось окно, из которого можно смотреть.

В обе стороны кроме дверей ничего не было. На полу шли металлические полоски, и она ступала по одной из них, заглядывая в открытые двери. Дверей оказалось много.

Так она увидела Джастина.

Он сидел за столом, работая на клавиатуре, очень серьезный.

Она стояла в дверях и смотрела на него. И ждала, просто глядя на него, когда он обратит на нее внимание.

Он всегда отличался от остальных людей. Она помнила его на той встрече в сверкающем зале, и Гранта с ним. Она видела его только изредка, а когда спросила маман, почему все беспокоятся по поводу Джастина, маман ответила:

— Ты — фантазерка.

Она знала, что это не так. Это было тревожное ощущение. Она знала, что не следует беспокоить Джастина. Но отсюда, из коридора, по которому проходили люди, все казалось безопасным. А она просто хотела посмотреть на него, и не собиралась заходить внутрь.

Она переступила с ноги на ногу, и тогда он заметил ее.

— Привет? — сказала она.

И снова почувствовала страх. Его страх, когда он поднял глаза. И свой — когда подумала, что ей попадет от маман.

— Привет? — ответил он нервно.

Так было всегда, когда она встречала Джастина. Отпечаток нервозности на всем, что бы он ни делал, становился явственнее при ее приближении. Нервничали все. В этом была загадка, которую она не могла разрешить, и она чувствовала это: как маман обрывала расспросы, касающиеся Джастина. Маман этого не одобряет. И Олли тоже. Джастин приходил на вечеринки, и она видела его через комнату, но маман всегда подходила и не пускала ее, когда она отправлялась сказать «привет». Так что она думала, что Джастин по какой-то причине находится в большой беде, а может быть, что-то неправильное происходит с ним самим, поэтому они не уверены, что он поведет себя подобающим образом. Иногда такими становились эйзи. Иногда граждане. Так говорила маман. И гражданина было труднее исправить, а эйзи — легче расстроить. Так что она не должна дразнить их. Разве что Олли мог все уладить.

О Джастине много чего болтали эйзи, но она сама не слишком им доверяла. Он был просто Джастин. И он представлял загадку, которая появлялась и исчезала, и при этом дети только мешали.

— Маман там с сиром Петерсоном? — сказала она, желая втянуть его в разговор, а также потому, что хотела поставить его в известность, что она не просто так болтается по коридорам. Так это, значит, кабинет Джастина! Ужасно маленький. Везде были бумаги. Она наклонилась слишком далеко, и ей пришлось ухватиться за дверь, чтобы не упасть.

— Дурочка, — сказала бы маман. — Встань. Стой прямо. Не раскачивайся.

Но Джастин никогда много не говорил. Он предпочитал слушать.

— А где Грант?

— Грант в библиотеке, — ответил Джастин.

— А мне уже шесть.

— Я знаю.

— Откуда ты знаешь?

На лице Джастина отразилась неловкость:

— Неужели маман тебя не будет искать?

— У маман встреча. Мне надоело тут находиться. — Он намеревался игнорировать ее, возвращаясь к своей работе. Она не собиралась допускать, чтобы он отвернулся. Она вошла, подобралась к креслу, стоявшему около его стола, перегнулась через подлокотник и поглядела не него: — Олли всегда работает.

— Я тоже. Я занят, Ари. Ты иди.

— Что ты делаешь?

— Работаю.

По тону голоса она вполне понимала, когда от нее хотели избавиться. Но она не хотела остерегаться Джастина. Так что она наклонилась, опираясь руками, нахмурилась и предприняла новый подход.

— Я хожу на ленточное обучение. Я могу прочитать это. Там написано «Мат…» Она изогнулась, потому что на экране было длинное слово. «Мат… Матрица Под… соз… нания».

Он выключил монитор, повернулся и неодобрительно посмотрел на нее.

Она подумала, что может быть, она зашла слишком далеко и не следует ей облокачиваться так близко к нему. Но отступать она совсем не любила. И выпятила губу.

— Возвращайся к маман, Ари. Она должно быть, ищет тебя.

— Я не хочу. Что такое «матрица подсознания»?

— Набор данных. Специальный порядок набора, — он отодвинул кресло и встал, так что и она выпрямилась и подалась назад. — У меня назначена встреча. Мне надо запереть кабинет. Тебе лучше вернуться к своей матери.

— Я не хочу. — Он был ужасно высокий. Как Олли. Но не такой безопасный, как Олли. Он выталкивает ее, так и есть. Но она не двигалась.

— Выходи? — сказал он от двери, указывая в коридор.

Она вышла. Он тоже вышел и запер дверь. Она поджидала его. Когда он пошел по коридору, она отправилась с ним.

— Ну-ка, иди обратно? — сказал он, останавливаясь и указывая в ту сторону, где находилась маман.

Она одарила его своенравной улыбкой:

— Я не обязана!

Кажется, теперь она вывела его из равновесия. И он стал преувеличенно спокойным, глядя на нее сверху вниз.

— Ари, это нехорошо, правда?

— Мне не надо быть хорошей.

— Но хорошей ты мне нравилась больше.

Это задело ее. Она посмотрела ему в лицо, чтобы увидеть, не злится ли он. У него был такой вид, как будто это его обидели.

Она не могла понять его. Кого угодно, но не его. Она просто смотрела.

— Можно мне пойти с тобой? — спросила она.

— Твоей маман это не понравится. — У него было доброе лицо, когда он произносил это. — Иди обратно.

— Я не хочу. Они только разговаривают. Я устала от их разговоров.

— Ну, очень жаль, но мне надо встретиться с моими людьми, Ари.

— Никаких людей у тебя нет? — возразила она, подразумевая, что он блефует: ведь до тех пор, пока она не побеспокоила его, он никуда не собирался.

— Ну, и тем не менее мне пора. А ты иди обратно.

Она не пошла. А он пошел прочь по коридору с таким видом, как будто он в самом деле куда-то спешит.

Она считала, что сможет быть хорошей. Она считала, что он будет хорошим. Она скучала и грустила, а когда увидела его, вспомнила блестящих людей и то, как все были веселы, но не могла вспомнить, когда это было.

Она помнила только то, что тогда с ней все время был Олли, что маман была очень красивая, а она играла с Валери и получила звезду, которая висит у нее в спальне.

К кабинету сира Петерсона она возвращалась очень медленно. Нелли даже не заметила. Ари села и нарисовала звезду. И подумала о Валери. И о рыжеволосом мужчине, о Гранте. Который был у Джастина.

Ей хотелось, чтобы Олли и маман больше времени проводили с ней.

Она хотела, что бы маман скорее пришла. И чтобы они пошли обедать. Может быть и Олли пришел бы.

Но маман всегда выходила нескоро, так что Ари исчиркала всю звезду и сделала ее противной.

Как и все остальное.

Как свидетельствуют документы, говорилось в докладе, державшем на столе Майкла Корэйна, акция включала тайную военную операцию и высадку сорока тысяч союзного контингента, большинство из которых — эйзи. Эта миссия осуществлялась в 2355 году как операция Департамента Обороны.

В дальнейшем колония поддержки не получала. Операция не была продолжительной.

Лучшие кадры разведки, направленные Содружеством, сообщают, что на планете имеются тысячи выживших, но деградировавших до примитивного уровня жизни. Без сомнения, они являются потомками эйзи и граждан. Предполагается, что они не имели омолаживающих препаратов, и через шестьдесят прошедших лет уцелевшие представляют собой по меньшей мере второе или третье поколение. Обнаружены остатки куполообразной конструкции и солнечной энергостанции. Условия являются исключительно подходящими для жизни людей, и уцелевшие имеют замечательное состояние здоровья, учитывая условия, и занимаются примитивным земледелием и охотой. В докладах Содружества выражается сомнение, что колонистов можно переместить с планеты. Экологический ущерб до сих пор не определен, однако колония, очевидно, глубоко проникла в экологическую систему, а некоторые поселенцы заняли труднодоступные территории. По оценкам Содружества жители не будут приветствовать переселение с планеты, и Содружество не имеет намерения ликвидировать колонию по какой бы то ни было причине.

По оценке Департамента Обороны Содружество заинтересовано в расспросах уцелевших. Оборона, однако, будет возражать против любого предложения о возвращении этих жителей Союза, как операции, которую Содружество, несомненно, примет в штыки, и которая в любом случае окажется контрпродуктивной.

Почти, но не все эйзи заняты по военным контрактам Резьюн.

См. прилагаемые донесения.

Большинство граждан — военные.

Най выдвинет законопроект, выражающий официальное Сомнение и предложение Содружеству о сотрудничестве в решении вопроса о колонистах.

Коалиция экспансионистов будет единодушно поддерживать его при голосовании по этому вопросу.

Корэйн пролистал все страницы донесения. Имелся полуразумный мир, который колонисты называли Геенна. И многократно встречались слова «Департамент Обороны» и «Информация отсутствует».

Было совершенно непонятно, каким образом Союз или Содружество смогли бы эвакуировать выживших, хотя бы потому, что они рассеяны в зарослях: а главным образом — из-за того, (согласно данным Содружества), что они были неграмотными дикарями, а Содружество намеревалось сопротивляться любым попыткам эвакуирования их. По крайней мере, это следовало из слов посла Содружества.

Содружество было страшно рассержено таким оборотом, поскольку оно оказалось поставлено перед сложной и дорогостоящей проблемой: планета земного класса, расположенная в их собственной сфере влияния, в условиях экологической катастрофы и при наличии окопавшейся, потенциально враждебной колонии.

Это сердило Корэйна по причинам нарушения как этических, так и политических норм: Оборона переплюнула саму себя, Оборона обеспечила прикрытие всего этого безобразия в годы войны, когда (как и сейчас) Оборона миловалась с Резьюн и пользовалась неограниченным кредитом.

И если только намеченное удастся Корэйну, это поможет ему пролить свет на все сумасшествие экспансионистов.

Городин был недоступен. Но с точки зрения Жиро Ная это не являлось таким уж бедствием. За последние тридцать лет Секретарь Обороны Лу замещал его так часто, что он пользовался в Совете гораздо большим уважением и располагал гораздо более широким возможностями (смелее, чем это обычно полагалось заместителю, высказывал свое мнение). Так же и Подсекретарь по Обороне, фактически, объединил своей персонал с сотрудниками Лу и Городина на планете: по сути на вершине Обороны хозяйничала тройка, и такая обстановка реально сохранялась еще со времен войны.

Согласно мнению Жиро, еще и лучше, что присутствовал заместитель, а засекреченный и недоступный Городин находился где-то на другом конце Союза. Лу, с изборожденным лицом, (поскольку ослабевало действие омоложения) с темными глазами, глубина которых была недоступна даже ветерану Резьюн, разыгрывал свою обычную роль, «не имею права отвечать» и «полагаю, что не следует комментировать», тогда как репортеры шумно требовали информации, а Корэйн призывал к полному рассекречиванию.

Полная открытость и должна быть, по крайней мере, между политическими союзниками.

А Жиро по дороге из Резьюн в свой звукоизолированный офис наслушался достаточно, чтобы почувствовать неприятное ощущение в животе, усугублявшееся раздражающим воздействием антиподслушивающей системы, от которой ныли зубы.

— Это полная правда? — сказал Лу, даже не заглядывая в фолиант, лежащий у него под руками. — Миссия была отправлена в 2355-м, она достигла нужной звезды и выгрузила колонистов и оборудование. Никогда не было намерения их возвращать обратна. В то время мы знали, что там имеется планета. Мы знали, что Содружеству известно, что она находится в пределах их досягаемости. — Лу откашлялся. — Мы знали, что не можем задействовать ее, мы не можем защитить ее, мы не моем снабжать ее. Фактически мы ставили цель не дать кому-нибудь извлечь из нее выгоду.

Не дать извлечь выгоду. Содружество послало долго и хорошо подготовленную исследовательскую экспедицию на самую лакомую находку в ближайшем космосе — и обнаружила, к своему ужасу, что она населена; населена людьми, но не такими, как они, и не земного, по всей вероятности, происхождения, — что оставляло неизбежный вывод, даже и без разрушенных строений и того факта, что жители являлись потомками эйзи.

Союз совершил диверсию на живой планете.

— Сорок тысяч человек? — проговорил Жиро, ощущая пустоту под ложечкой. — Выброшены на неисследованную планету. Именно так.

Лу моргнул. Иначе его можно было принять за статую.

— Они были военными; они являлись десантом. Это происходило, ты понимаешь, не при моей администрации. К тому же не уделяли в те дни столько внимания экологическим проблемам. Как тогда все полагали, мы находились в сложной военной обстановке, нам приходилось считаться с возможностью удара Мазианни по Сайтиин. Такой поступок открывал две возможности: или колония выживет и станет поддерживать принципы Союза, или постигнет беда и Земля отправит самоубийственную миссию на саму Сайтиин. С учетом этого секретность колонии оказывалась важной.

— Она была отправлена в 2355-м, — возразил Жиро. — Через год после окончания войны.

Лу скрестил руки.

— Операция была запланирована в конце войны, когда положение оставалось неопределенным. Она осуществлялась после того, как мы столкнулись со всеобщим бедствием и тем ужасным договором. Это была скрытая карта, если угодно. Позволить Земле или Содружеству получить в распоряжение мир, потенциально более продуктивный, чем Сайтиин — это было бы ужасно. В этом заключалась вторая часть плана: если колония погибнет, она все равно внесет свои микроорганизмы в экологическую систему. И в пределах столетия — в теперешнее Содружество или новое правительство — встанет перед сложной проблемой, которую наша наука способна разрешить, а их — нет. Я могу сказать, что некоторые местные микроорганизмы были даже выведены для достижения запланированного эффекта. В твоей собственной лаборатории. И я убежден, что твои записи это подтвердят. Не говоря уже об эйзи и разработке лент.

— Ты совершенно прав, записи подтвердят это. — Жиро с трудом дышал. — Боже мой, мы даже не знали, что эта штука в самом деле запущена! Ты знаешь, какие у нас теперь проблемы с секретностью? Теперь не 23050-е. Мы не на войне. Твоя проклятая мина замедленного действия сработала в век, когда на дальней стороне Сол зашевелились чужаки, когда мы стоим перед экологической угрозой — у нас имеется, слава Богу, своя позиция в отношении экологической ответственности, генобанки, контейнеры и…

— И, конечно, создатель генобанков, и договора, и контейнеров, в действительности управлял Резьюн в период подготовки колонизации Геенны. Подпись Советника Эмори красуется на всех оборонных контрактах.

— И эти аболиционисты! Боже мой, мы сами дали им лучший предлог, о котором только они могли мечтать! Это был исследовательский проект. Господи, еще отец Джордана Уоррика работал с теми лентами для Геенны.

— Мы полагаем, что из-за секретности в Резьюн сотрудники не знают о целях своей работы.

— Мы полагаем, черт возьми! Все уже известно, генерал. Рано или поздно новости дойдут да Пламуса. Ты поставил бы на то, что Джордан Уоррик не догадается, кто и в каком отделе работал с теми лентами?

— И погубить репутацию собственного отца?

— Чтобы защитить репутацию отца, черт возьми; и подорвать репутацию Резьюн. Ты истратил сорок тысяч эйзи для совершения диверсии на планете, спаси Господи, ты привязал исследования к Департаменту Науки, и невозможно было выбрать худшее время для выставления всего этого напоказ.

— О, — негромко сказал Лу, — я могу представить и худшие времена для этого. Сейчас — спокойное время, период, когда человечество — особенно Содружество — имеет массу других причин для беспокойства. На самом деле Геенна выполнила свое предназначение: экологическая катастрофа налицо. Конечно, ситуация с развитием Содружества бесповоротно переменилась: если они ассимилируют население этой планеты, они впитают этнически уникальное сообщество с союзными ценностями, если ты веришь в устойчивость своих собственных ленточных инструкций. Так или иначе, мы лишили и Содружество, и Землю возможности обретения ценного источника сырья — а также ступеньки к другим звездам. Теперь Содружество либо выследит рассеянную массу дикарей и вывезет их силой, пережив весь кошмар перевозки, либо Содружеству придется принимать как должное их собственное устройство планеты. Конечно, если они выберут урегулирование. Разведка сообщает, что они всерьез задумались. Они осознают возможные трудности, если они свяжутся с этой приземленной культурой. У колонизационных стремлений всегда имелась звучная оппозиция. Космонавты, находящиеся вдали от большинства Содружества, не слишком доверяют любым попыткам усиления власти наземников — синенебых, как космонавты их называют, а предындустриальный округ — или другой, гораздо более сомнительный протекторат — это больше, чем то, с чем Совет Капитанов готов согласиться… не говоря, конечно же, об их департаменте науки, который пообещает изучать планету до смерти, пока строительные компании, нанятые на постройке станции там, сдерживают их кредиторов. Посол Содружества требует информации для их ученых — ерундовая цена. Произойдет некоторое охлаждение, а в конце концов — сотрудничество. Я уверяю тебя, что они гораздо больше опасаются того, во что ввязалась Сол, чем мы. Так или иначе, сейчас прекрасное время для обнародования всего этого: мы следили за их приготовлениями, мы не захвачены врасплох — именно поэтому, когда случилось. Городин оказался недоступен. Мы знали, что это приближается.

— И скрывали это от нас!

Лу выдержал небольшую ледяную паузу. Затем:

— «Нас» — это от Науки, или «нас»? — это от Резьюн?

— От нас, Резьюн, черт побери! Резьюн имеет интерес в этом деле!

— Прошедший интерес, — возразил Лу. — Ребенок еще далек от взрослых. Она сможет благополучно перенести этот шторм. Эмори не подвластна никакому закону, разве что ты религиозен. Пусть они рассмотрят в суде несколько документов. Уоррик находится в карантине, основательно дискредитированный, если дойдет дело до свидетельствования перед Советом. Если его отец участвовал в проекте, то это только ущерб имени Уорриков. Что же беспокоит Резьюн?

Жиро закрыл рот. Он был весь в поту. Богданович скончался четыре года назад, Харад с Фаргона занимал место Государства и выстраивал общую позицию с Городином от обороны, и де Франко от Торговли, и Лао от Информации. Черт бы их побрал! Коалиция экспансионистов стояла твердо, аболиционисты отступали, а Корэйн и центристы потеряли опору, когда Городин перешел в лагерь экспансионистов, к которому всегда принадлежал, однако Назир Харад, черт бы его побрал, снюхался с Городиным, с источником жирных Оборонных контрактов для его станции, так что Государство, и Оборона, и Информация образовали коалицию внутри коалиции экспансионистов — секретные любовнички.

У Резьюн не было прежнего влияния. В этом заключалась самая горькая правда, с которой приходилось смиряться Жиро. От этого у него болел живот и появлялась бессонница. Однако Ари была — насколько они понимали — уникальна.

— Позволь сказать тебе, — начал Жиро, — что в наших файлах содержится информация весьма деликатного свойства. И мы не хотим предавать их гласности. Более того, мы ни в коем случае не хотим, чтобы Уоррика вызвали с Пламуса для дачи показаний. Ты не представляешь, насколько переменчива ситуация. Нужно, чтобы он молчал. Его воспоминания о мелких деталях, о том, что он мог слышать, вопросы, которые он мог обсуждать с отцом по прошествии лет могут оказаться гораздо более существенными, чем хотим мы с тобой. Его память исключительно точна. Если ты не хочешь, чтобы Содружество во всех подробностях разобралось в том, что ты сделал, не давай Уоррику выступать. Ясно?

— Хочешь сказать, что теперешняя ситуация может оказаться скомпрометированной?

Опасный вопрос. Опасный интерес. Жиро снова вздохнул.

— Я только прошу тебя выслушать меня. До того, как ты обнаружишь, что ниточки отсюда тянутся под запертые двери. Если ты хочешь послать к черту проект Рубина — разреши освободить Уоррика, и никакого проект Рубина не будет.

— Иногда мы не уверены, что проект Рубина вообще существует? — едко сказал Лу. — Поскольку РЕЗЬЮН-СПЕЙС еще должен выполнить серьезные работы. Тесты, сказал ты. Сравнение данных. А директор есть?

— Директор есть. Мы почти готовы к переводу банка данных. Это не маленькая операция. Это расследование совсем не поможем нам. Мы и без того все в напряжении. Сюда входит колоссальный объем информации. Без этого не обойтись. Мы вовсю работаем. Мы работаем уже шесть лет. Мы не собираемся тратить средства на неполноценное усилие, генерал. — Проклятая тактика отвлечений и уверток. — Вопрос упирается в Уоррика. Вопрос заключается в том, что безопасность лаборатории на Планусе обеспечивается твоими службами и мы должны полагаться на них. Мы надеемся, что мы можем положиться на них.

— Да. Так же, как мы рассчитываем положиться на твое сотрудничество в делах, касающихся Геенны.

Шантаж. Очевидный и простой. Он видел руку Харада в этом. Ваши условия?

— Согласие сотрудничать с учеными Содружества. Мы поклянемся, что это была неудачная операция, затененная военными секретами. Нечто такое, о чем никто на знал. Никто из теперешних хозяев офисов. Но какая-то мелкая сошка из служб связи видела его запуск.

— Имя Арианы Эмори должно оказаться в стороне.

— Я не думаю, что это возможно. Пусть груз ответственности ляжет на мертвых. У живых гораздо больше поставлено на карту. Я уверяю тебя — поставлено гораздо больше. Мы хотим сохранить активный контроль за ситуацией на Геенне. Потомки граждан Союза по закону являются по-прежнему нашими гражданами — если мы встанем на такую позицию. Но мы можем это и не делать. В любом случае — Наука должна быть обеспокоена последствиями удара по экологии и по социальной системе. Мы не получим никакой выгоды утаивая очевидное сотрудничество. Я имею ввиду устройство колонии, отношение военных и эйзи. Личные биографии отдельных военных (например, Конна). Люди заслужили какое-то признание, после стольких лет.

Сантименты. Великий Боже!

— Резьюн, — сказал Жиро, — равно чтит выдающийся послужной список Эмори.

— Я боюсь, что эта часть не пройдет. Психология эйзи, знаешь ли…

— Харад знал об этой операции?

— Это попадает в сферу ответственности Государства. Наука не занимается внешней политикой. Наши обязательства в подобных случаях существенно различаются. Я настаиваю, чтобы ты подумал, сколь ценны твои контракты. Мы заключаем контракты в первую очередь не с лабораториями Батчера. Мы продолжаем работать с тобой. Мы продолжаем поддерживать РЕЗЬЮН-СПЕЙС — даже в убыток. Мы ожидаем, что эти отношения окажутся взаимовыгодными — отношения, которые мы надеемся продолжать.

— Понимаю, — горько проговорил Жиро. — Понимаю, — и раз или два вздохнув. — Сир Секретарь, нам нужна защита этих данных — не только для сохранения репутации погибшей женщины. А еще и для того, чтобы удержать Совет от открытого раздувания всего этого — и уничтожения всякого шанса на успех.

— Теперь ты хочешь нашей помощи. Ты хочешь, чтобы я сам вместе с моим Департаментом бросился на амбразуру. Это так?

— Позволь разъяснить тебе, сир, что в данный момент у нас имеются другие заботы и среди них первоочередной является тот оголтелый антимилитаризм, который и так разрастается. Он очень опасен для национальной обороны, и это в то время, когда положены бюджетные ограничения, в то время, когда мы не можем получить так нужные нам корабли и когда мы не можем убедить население и финансовую оппозицию расширить границы. И наша основная проблема, сир, в том, что твой проект превратился помойку для денег, а взамен ничего не появится, и, черт побери, ты хочешь, чтобы мы встали защищать тебя от расследования, тогда как ты не предоставляешь нам данных? Я полагаю, что ты защищаешь самого себя, сир, — с помощью общеизвестных методов Резьюн. Может быть, настало время придать гласности этот твой проект. Выбирай. Либо дай мне основание, которое я мог бы использовать как предлог для хранения данных, как секретных — либо дай нужные мне записи.

— Она не готова, Боже Мой, только не сейчас, в разгаре скандала, касающегося ее предшественницы. Она же шестилетний ребенок, она не сможет выдержать такую атаку.

— Это твои проблемы, — сказал Лу, скрестив руки и надевая неумолимую вежливую личину. — Честно говоря, сир, мы не знаем, есть ли то, что нам нужно защищать. На основании того, что ты согласился показать нам.

— Я покажу тебе записи.

— Бок была весьма хороша, когда была ребенком. Проблемы появились позже. Не так ли? И если ты не собираешься выходить с ребенком на люди и не допускаешь меня к записям — я больше не смогу обеспечивать прикрытие.

— Черт возьми, ты оставляешь нас беззащитными, и они найдут лазейку на твою собственную территорию!

— Но сначала пройдут по твоим владениям, я полагаю. В те годы ты был очень активен в администрации Резьюн. Может ли так быть — что те записи, которые ты так упорно защищаешь — бросают тень на тебя, сир?

— Это всего лишь твое предположение, Они могут высветить такое, чего не хотели бы увидеть многие люди.

— Так что мы провоцируем направление удара, не так ли? Всегда полезно знать, что оставлено открытым для атаки. Сожалею, что это оказалось на твоей территории. Но я определенно не хотел подставлять свою.

— Если ты проявишь немного терпения.

— Я предпочитаю слово прогресс, которое, честно говоря, в последнее время непопулярно в Резьюн. Мы можем обсудить это. Но я полагаю, что ты понимаешь, что по определенным позициям я не уступлю. Сейчас очень важно сотрудничество. Если у нас не найдется предлога утаить те записи, нам придется их представить. Тебе следует понять — нам надо представить что-нибудь для расследования. И быстро.

Он понимал. Он сидел и слушал, как заместитель по Обороне, черт бы его побрал, выкладывал городинскую программу того, что они называли контролем ущерба.

Предложение научного и культурного сотрудничества с Содружеством. Исходящее от Обороны через Департамент Науки.

Официальное выражение сожаления от Совета в совместной резолюции, подкрепляемое передачей нынешней администрацией Резьюн отдельных документов, подставляющих Богдановича, Эмори и Азова из Обороны, благополучно усопших, совместно разработавших гееннскую операцию.

Будь он проклят.

— Мы присмотрим за Уорриком, — пообещал Лу. — На самом деле сейчас имело бы полный смысл разрешить ему разговоры с сыном. Под контролем, разумеется.

— Джастин? — донесся голос с другого конца света, голос Джордана, голос его отца, после восьми лет разлуки; и Джастин, закалявший себя, чтобы не потерять самообладание, не потерять самообладания перед Дэнис, на столе которого стоял телефонный аппарат, до крови закусил губу и смотрел, как из небытия на экране появляется изображение Джордана — Джордана постаревшего, похудевшего. Его волосы побелели. Джастин пристально смотрел, пораженный, осознавая потерянные годы, и пробормотал: — Джордан, Господи, как здорово увидеть тебя. У нас все прекрасно, мы оба в порядке. Гранта сейчас нет здесь, но они разрешат ему в следующий раз…

—… Ты прекрасно выглядишь, — голос Джордана перебил его, и в его глазах была боль. — Господи, ты подрос немного, верно? Как приятно увидеть тебя, сынок. А где Грант?

Задержка. Пятнадцатисекундное запаздывание для служб безопасности на обоих сторонах.

— Ты сам прекрасно выглядишь. — О, Господи, какими банальностями им приходится обмениваться, когда так мало времени. Когда надо рассказать обо всем на свете, что они не имели права делать, из-за агентов безопасности, готовых прервать связь при первом нарушении правил. — Как Пауль? Мы с Грантом живем в твоих апартаментах, у нас действительно все в порядке. Я по-прежнему разрабатываю.

Приподнявшаяся рука Дэниса предупредила его. Никаких обсуждений работы. Он остановился.

«… Я знаю. Я совсем неплохо поживаю. Здоровье хорошее и все прочее… И Пауль тоже. Черт возьми, как приятно видеть твое лицо…»

— Ты можешь увидеть его в зеркале, правда? — Он выдавил усмешку. — Я надеюсь, что в твоем возрасте буду так же хорошо выглядеть. Весьма вероятно, не правда ли? — Я не могу о многом рассказать — Они не позволят мне. — Я постоянно занят. Я получил твои письма. — Дьявольски изрезанные. — Я их жду — не дождусь. Так же…

Отец улыбнулся, когда передали шутку. «Ты — моя машина времени. У тебя отличные шансы… Я тоже получил твои письма. Я все их сохраняю."

— Так же и Грант. Он тоже подрос. Высокий. Ты можешь представить? Мы как левая и правая руки. Не можем друг без друга. У нас все хорошо.

«Ты не собирался догнать его. По росту. Пауль тоже поседел. Конечно, омоложение необходимо, к сожалению. Я был совершенно убежден, что писал тебе об этом. Я забыл. Я слишком ленив, чтобы красить их."

Цензура, черт бы ее побрал, вырезала те строки в которых говорилось об этом.

— Я думаю, что ты выглядишь замечательно, в самом деле! Ты знаешь, что дома все по-старому.

Чего не скажешь о других местах.

— За исключением того, что не хватает тебя. Вас обоих.

«Мне тоже не хватает тебя, сынок. В самом деле не хватает. Они сигналят, что пора закругляться. Проклятье, столько всего нужно сказать. Всего хорошего. Остерегайся беды."

— И тебе всего хорошего. У нас все в порядке. Я люблю тебя.

Изображение исчезло, и экран замерцал. Видео автоматически отключилось. Он закусил губу и постарался посмотреть на Дэниса с достоинством. Как посмотрел бы Джордан.

— Спасибо? — сказал он.

У самого Дэниса слегка дрожали губы.

— Все в порядке. Прекрасно прошло. Тебе нужна лента? Я записывал.

— Да, сир, я хотел бы получить ее. Для Гранта.

Дэнис извлек ее из настольного магнитофона и отдал ему. И кивнул. Со значением.

— Я скажу тебе: они очень внимательно следят за тобой. Это по поводу Геенны.

— Так что им нужна надежная хватка для Джордана, не так ли?

— Ты отлично схватываешь. Да. Они хотят именно этого. Именно поэтому Оборона внезапно изменила свое мнение по поводу приоритетов. Даже существует шанс — шанс, пойми, — что ты под охраной совершишь поездку на Планус. Но они будут следить за каждым твоим вздохом.

Это протрясло его. Наверное, на это и рассчитывали.

— Это уже решено?

— Я разговариваю с ними об этом. Пока нечего сказать. Однако, о Господи, сынок, не совершай ошибок. Ничего не предпринимай. Ты правильно вел себя, с тех пор как решил свою личную проблему. Твоя работа достаточно хороша. Тебя собираются привлечь к решению более ответственных задач — ты знаешь, что я имею в виду. Новые ассигнования. Я хотел бы, чтобы вы с Грантом вместе работали над некоторыми конструкциями. В самом деле, я хочу, чтобы ты работал здесь на положении сотрудника. Точнее — вы оба.

— Почему? Тебе нужно что-то скрыть?

— Сынок? — Дэнис глубоко вздохнул с обеспокоенным видом. — Нет. Как раз наоборот. Я хочу, чтобы ты был нужен здесь. Очень нужен. Сейчас укомплектовывают лабораторию на Фаргоне. А она находится чертовски далеко от Плануса.

Ледяное предчувствие сжало его сердце.

— Ради Бога, — продолжал Дэнис, — не давай им предлога. Это я и хочу сказать тебе. Мы не полностью контролируем происходящее. Оборона вцепилась в твоего отца. Она не выпустит. Ты понимаешь, что это Геенна дала тебе то, что ты получил; это Геенна и то, что с ней связано, навело их на мысль, что следует дать твоему отцу что-нибудь ценное, что будет жалко терять. Но мы не отдадим им тебя. Мы не позволяем тебе высовываться. Твое несовершеннолетие в какой-то мере защитило тебя и Гранта от некоторых вещей; но теперь вы теперь достаточно взрослые… А лаборатория РЕЗЬЮН-СПЕЙС на Фаргоне имеет военное крыло, где ты стал бы отличным заложником.

— Это угроза?

— Джастин, — дай мне по крайней мере небольшую передышку. Окажи мне такое доверие, какое я оказываю тебе. И твоему отцу. Я пытаюсь предупредить тебя о западне. Подумай хотя бы об этом. Честно говоря, я тоже не доверяю нынешней внезапной благосклонности со стороны Обороны. И ты в этом прав. И я пытаюсь предупредить тебя о возможной проблеме. Если ты займешь существенное положение, мы постараемся удержать тебя, и что бы ты ни думал, для тебя гораздо безопаснее, если мы теперь тебя удержим. Сделай свои выводы. Ты прекрасно знаешь, какое будет для них достижение, если ты будешь и их руках на Фаргоне, а Джордан будет находиться под их присмотром на Планусе. Это я и пытаюсь разъяснить тебе. Можешь использовать эту информацию, как тебе угодно. Со своей стороны буду помогать тебе, чем смогу.

Он взял ленту. Он думал о ней.

— Да, сир? — сказал он наконец. Потому что Дэнис был прав. Он теперь не хотел, чтобы его отправили на Фаргон. Не сейчас. Независимо от того, что мог хотеть Джордан.

«Я полагаю, что это сможет снять некоторые из твоих возражений относительно МР-1959», — отпечатал Джастин на обложке пояснений по поводу своей привязанности к работе над ЕС-6823, — ДУ. Вывел файлы проектами и с трепетом адресовал их в офис Янни Шварца.

Он снова работал. Работал постоянно и упорно, потому что видел, куда стремиться. Он впитывал ленты. Он много чего узнал. Он взялся за некоторые разработки, которыми от занимался в свободное время восемь лет назад, и пытался объяснить Янни, что они представляли собой только экспериментальные альтернативы обычным представлениям.

Это почему-то вконец рассердило Янни.

Однако такую реакцию вызывало многое.

— Видишь ли, Янни, — говорил Джастин, когда тот взорвался по поводу варианта МР-1959, — я занимаюсь этим в свое личное время. Я делал и другие вещи. Я просто подумал, может — ты сможешь помочь мне немного в этом.

— Ни черта у тебя не получится с подобной штукой, — ответил Янни. — Вот и все.

— Объясни.

— Ты не можешь связать ленту таланта с глубинными структурами. Ты выпустишь крыс на продуктовый склад. Вот что ты сделаешь.

— Мы можем обсудить это? Можем мы сделать это во время ленча? Я, действительно, хочу обсудить это, Янни. Я думаю, что придумал, как избежать этого. Я полагаю, что докопался.

— Я не вижу причины тратить на это мое время. Я занят, сынок, я занят! Спроси у Страссен, если сможешь найти ее. Если кто-нибудь может найти ее. Пусть она сыграет инструктора. Или спроси Петерсона. У него хватит терпения. А у меня — нет. Просто выполняй свое задание, вернись к своей работе и, ради Бога, перестань создавать мне проблемы, мне не нужны лишние заботы!

Петерсон обычно возился с начинающими учеными.

Это Янни и имел в виду.

Он не возражал против настояний Дэниса Ная о том, чтобы активно заняться обучением. Он не возражал против напоминания о том, что Ариана Эмори нашла время посмотреть его предварительные разработки. Он проглотил это и сказал себе, что Янни всегда бьет ниже пояса, когда к нему пристают, Янни являлся конструктором психики, Янни был лучшим в этом вопросе, и во время работы с эйзи Янни был олицетворенное терпение, но Янни, спорящий с гражданином, пускал в ход все свое оружие, включая психотактику. Конечно, это раздражало. Это происходило из-за того, что Янни был чертовски талантлив, и он расстреливал морального калеку, которого со всех сторон окружали ловушки и стрессы.

Так что он ушел оттуда с тихим:

— Да, сир, я понимаю.

И промучился всю ночь, пока вновь не восстановил душевное равновесие, успокоим свои расшатанные нервы и решил: Хорошо, пусть будет Янни. Все равно он лучший из тех, что есть. Я преодолею его. Что он может мне сделать? Что могут сделать слова?

На самом деле — чертовски много могут слова, особенно те, что исходят из уст мастера психологии. Но живя в Резьюн и нацеливаясь стать таким, как Янни, необходимо было смириться с этим, вернуть себе самообладание и продолжать двигаться вперед.

— Не принимай его слова всерьез? — таков был совет Гранта по поводу перепалки; Гранта, становящегося исключительно деловым и храбрым, когда он оказывался в пределах трех футов от Янни Шварца, поскольку тот пугал его до смерти.

— Я не принимаю, — сказал Джастин. — Не буду принимать. Он — единственный, кто может научить меня чему-то, за исключением Джейн Страссен, Жиро и Дэниса, и будь я проклят, если обращусь Наям. И даже представить невозможно, что я буду околачиваться возле Страссен.

— Да, — нервно согласился Грант. — Я тоже не думаю, что общение с ней тебе полезно, если учесть тех, кто по-прежнему околачивается около офиса Страссен.

Сам не сознавая этого, он затеял войну с Янни. Несмотря на душевные травмы, несмотря ан неуверенность в себе, он старался сделать работу как можно лучше, а Янни поручал ему разработку мелочей, которые психохирург мог изъять обратно, поскольку, как сказал Янни в один из спокойных дней, повторно прижатый просьбой высказать конкретнее мнение о проблеме МР-1959:

— Ты недостаточно талантлив, черт побери, а лента таланта не является управляющей лентой. Хватит выращивать перья на свинье. Держись в стороне, не касайся глубинных структур и неужели у тебя даже не достает мозгов, чтобы понять, куда это тебя приведет? У меня нет времени, чтобы копаться в этой ерунде. Ты тратишь свое время и мое. Ты мог бы стать отличным конструктором, если бы справился со своими собственными проблемами, прекратил бы возиться с вещами, с которыми разобрались восемьдесят лет назад и занялся бы нормальной работой! Ты даже не изобрел колесо, сынок, ты просто зашел в старый тупик.

— Ари никогда не говорила этого? — выдавил он наконец, испытывая такие ощущения, как будто у него вытягивают кишки. Это получилось вполголоса и слишком эмоционально.

— Что она сказала об этом?

— Она критиковала разработку и сказала, что имеются социологические ответвления, которые я не…

— Совершенно верно.

— Она сказала, что собирается подумать об этом. Ари собиралась подумать об этом. Она сказала, что не может ответить мне сразу. Она не сказала, что Я должен подумать об этом. Так что я не уверен, что ты можешь так вот отметать меня. Я могу показать тебе то, над чем я тогда работал, если в этом дело.

— Сынок, тебе лучше честно посмотреть правде в глаза, Ари ты нужен был по единственной причине, и ты прекрасно знаешь, по какой. Перестань заниматься этими идиотскими душевными отклонениями и изводить себя шесть, восемь лет спустя, только потому, что ты так чертовски уверен в том, что в семнадцать был умнее, чем сейчас. Все это дерьмо. Признай это. Тебя в некоторых отношениях изуродовали, и естественно, что ты пытаешься проявить себя в остальном, однако ты сам себе окажешь горазда лучшую услугу, если поймешь, на что годен, осознаешь, что не твои идеи заставили Арии пригласить тебя в свой офис и проводить с тобой все то время. Хорошо?

На мгновение у него перехвалило дыхание. Они находились только вдвоем, в офисе Янни. Никто не мог услышать их. Однако никто, никто, ни Дэнис, ни Петрос, за все эти годы не высказывал ему это с такой прямотой, как это сделал Янни. Он вспыхнул — и знал это. Сейчас он хотел оказаться где угодно, только бы не быть пойманным за руку. Господи, ведь через час он должен будет сидеть за одним столом, с…

— Пошел ты, Янни… Что ты пытаешься со мной сделать?

— Я пытаюсь помочь тебе?

— И это лучшее твое средство? Так ты обращаешься со своими пациентами? Помоги им Господь.

Он был близок к срыву. Он стиснул зубы. Ты ведь знаешь, я прошел терапию, ты, беспринципный ублюдок. Отстань от меня.

А Янни долго молчал перед тем, как ответить ему, гораздо более спокойно:

— Я пытаюсь выложить тебе правду, сынок. Никто другой этого не сделает. Не загоняй его в угол, сказал Петрос. Чего ты хочешь? Чтобы Петрос наложил свежий лоскут пластыря не все это? Он не может приложить к тебе руки. Дэнис не разрешает ему вмешаться. А именно это тебе совершенно необходимо, сынок, тебе нужен кто-то, кто мог бы сделать глубокий надрез и ухватить то, что снедает тебя, и показать тебе все при ярком дневном свете. И мне наплевать, насколько тебе противно это. Я не являюсь твоим врагом. Она все страшно боятся, как все будет выглядеть, если они отведут тебя на серьезную психическую обработку. Они не хотят ее проводить, опасаясь, что все станет известно, и Джордан нанесет ответный удар. Но я беспокоюсь о тебе, сынок, настолько беспокоюсь, что достану твои внутренности и подам их тебе на тарелочке, и верь: старые пословицы не всегда остаются в силе, и ты сможешь стать таким, как прежде. Имя Ари сейчас звучит в новостях, и это нехорошо, и слишком много внимания средства массовой информации уделяют нашей службе безопасности. Мы не можем арестовать тебя и притащить силой на необходимое тебе лечение. Ты слушай меня. Ты слушай. Все остальные оберегают собственные задницы. А ты истекаешь кровью, пока Петрос бессовестно ставит заплаты в ситуации, которую все здесь могут понять: Дэнис пытался поговорить с тобой, ты отказался от сотрудничества. Слава Богу, ты пытаешься очнуться и заняться работой. Если бы я мог делать то, что хочу, сынок, я бы целиком накачал бы тебя перед этим маленьким разговором и, возможно, получился бы результат. Но я хочу, чтобы ты по-настоящему серьезно взглянул на то, что ты сам делаешь. Ты пытаешься возвратиться туда, где ты находился раньше. Ты зря теряешь время. Я хочу, чтобы ты принял то, что случилось, осознал, что прошлое — это прошлое и заглянул бы как-нибудь ко мне по работе, на которую ты действительно способен. По быстрой работе. Ты работаешь медленно. Ужасно медленно. Ты все путаешь чрезмерными проверками и перепроверками. А тебе не надо делать этого. Ты не последний контролер, ты не должен работать так, как работаешь, потому что я определенно решил не позволять тебе еще долго заниматься этим. Так что расслабься, отложи работу и как можно лучше постарайся потрудится на своем уровне. А не… — Он небрежно перелистнул страницы. — А не над этим.

Некоторое время он сидел молча. Истекая кровью, как сказал Янни. И потому, что он был упрямым, потому, что хотел только одного, сказал:

— Докажи мне, что я неправ. Критикуй меня. Пропусти это через Социологию. Покажи мне, как это все связано. Или не связано.

— Ты вообще глядел по сторонам? Ты обращал внимание, по каким планам мы работаем? Как ты думаешь, откуда я возьму время на то, чтобы возиться с этим? Откуда, по твоему, я возьму средства, чтобы финансировать Социологию для решения проблемы, которая уже восемьдесят лет как решена?

— А я утверждаю, что она решена здесь. Я утверждаю, что нашел решение. Ты хотя бы критикуй мои конструкции. Ты хочешь разъяснить мне, что я сумасшедший, так покажи мне, где я ошибаюсь.

— Черт побери, дело в том, что я не хочу чтобы ты с моей помощью увяз в этой самой штуке!

— Я сын Джордана. Я был достаточно умен.

— Был, был, был, черт побери! Прекрати оглядываться на прошлое! Шестилетняя давность ничего не стоит, сынок!

— Докажи мне это. Докажи это, Янни, или признай, что не можешь.

— Иди к Петерсону!

— Петерсон ничего не сможет мне доказать. Я умнее. Я начал с этого.

— Ты — нахальный маленький ублюдок! Ты не лучше, чем Петерсон. Петерсон расплачивается за свою жизнь здесь. Если бы ты не был сыном Джордана, ты бы жил в отсеке с одной спальней с соответствии с заслугами по твоей работе, а они не смогли бы обеспечивать твои изощренные вкусы, сынок. Вы вместе с Грантом не зарабатываете достаточно, чтобы расплачиваться за апартаменты, в которых живете.

— А как должна оплачиваться работа моего отца, и сколько он получает? Перешли мои конструкции ему. Он найдет время.

Янни сделал вдох. И выдохнул.

— Проклятье. Что мне с тобой делать?

— Что захочешь. Все остальные так и делают, попросту прогоняют меня. Ты бы подумал об этих разработках, скажем, раз в неделю. И если ты не ответишь мне, я сам спрошу. Раз в неделю. Мне нужно обучение, Янни. Я должен учиться. А ты — инструктор, который мне нужен. Делай, что хочешь. Говори, что хочешь. Я не откажусь.

— Черт побери.

Он пристально смотрел на Янни, готовый даже к тому, что тот встанет, обойдет стол и врежет ему.

— Я спрошу Страссен, — сказал он, — но не думаю, что она захочет, чтобы я находился рядом с ней. И не думаю, что у нее найдется время. Так что остаешься ты, Янни. Ты можешь прогнать меня или доказать, что я не прав и объяснить, почему. Только сделай это при помощи логики. Психообработкой этого не добьешься.

— У меня нет времени!

— Ни у кого нет. Так что найди. Много его не потребуется, если ты так ясно видишь, в чем я не прав. Пара предложений — это все, что мне нужно. Объясни мне, как это отразится на следующем поколении.

— Убирайся отсюда к черту!

— Меня прогнали?

— Нет? — огрызнулся Янни. И это была самая дружелюбная фраза, которую он услышал от сотрудников за все эти годы.

Итак, он впитал две ленты. Одну — для Янни. Другую — ту, которую по его понятию они разрешат ему использовать, поскольку они научила его кое-чему, позволила ему увидеть структуру в целом.

По словам Гранта, это умение является для эйзи исключительно важным.

Но он по-прежнему не мог разобраться с этикой. Правильно ли это: дать возможность «тэте» получать не просто удовлетворение, а истинное удовольствие от работы. Это затрагивало мораль. И имелись базовые структурные проблемы включения этого в психотип эйзи, в этом заключалась сложность, и Янни был прав. Для искусственного психотипа необходимы простые основы, а не сложные, иначе произойдет опасная закомплексованность. Связи в глубинных структурах могут вызвать неврозы и одержимость, которые способны разрушить эйзи и оказаться гораздо более жестокими, чем обычная тоска.

Однако, он продолжал приносить на просмотр Янни обучающие разработки, когда тот находился в добродушном настроении (а такое время от времени случалось).

— Ты — дурак? — лучший из ответов, что он слышал. А иногда получал листок бумаги с контурами отзвуков. Или предложение впитать такую-то обучающую ленту по социологии.

Он бережно относился к этим заметкам. Он добывал ленты. Он прокручивал их. Он обнаруживал ошибки. И строил по соседству свои новые предложения.

— Ты все еще дурак, — сказал Янни. — Твоя деятельность, сынок, разрушает тебя медленно и, возможно, глубоко. Но продолжай работать. Если у тебя столько свободного времени, я могу предложить тебе заняться полезными вещами. Имеется вирус в бета-структуре. Мы раздобыли всю информацию, что смогли. Эта структура десятилетней давности, и она заразила каждую третью из лент, посвященных мастерству ручной работы. Мы размышляем. Инструктор размышляет. На этой микрофише собраны описания случаев. Приложи свой талант сюда, и посмотрим, сможете ли вы с Грантом предложить какое-нибудь решение.

Он ушел, унося микрофишу и футляр с устройством для просмотра, и это была гораздо более ответственная работа, чем та, которую Янни до сих пор доверял ему.

И она представляла собой настоящую гадость, когда он увидел ее на экране. Три эйзи, которым за несколько лет прокрутили столько лент, что их перечисление едва помещалось на странице, и каждая имела свое предназначение. Все это эйзи находились под воздействием «перевязочной» ленты, типа: успокойся-это-не-твоя-вина, то есть подразумевалось, что они в это самое время в мучительных страданиях ждут, когда появится какой-нибудь конструктор и освободит их от этого горя извне и благополучно с ним справится.

Господи, это длится уже насколько месяцев. Они находятся не на Сайтиин. Местный Главный Инспектор приложил руку к делу, дважды пытался настроить одного из них, и теперь они ужасно сердились.

Это означало, что все уже вышло за рамки обычного инцидента. Это была не теоретическая проблема.

Он сделал два звонка, один из них — Гранту:

— Мне нужно твое мнение.

Другой — Янни:

— Скажи мне, кто еще работает над этим. Янни, тут может быть, случай, когда необходимо стирание, спаси, Господи. Дай это кому-нибудь, кто знает, что делает.

— Ты заявляешь, что ты — знаешь? — ответил Янни и повесил трубку.

— Черт бы тебя побрал? — завопил он уже после отключения.

А когда пришел Грант, они отложили все, чем занимались до сих пор, и сосредоточились на этой загадке.

После трех адских недель напряженного труда они обнаружили пересечение в глубинной структуре лент мастерства. Во всех трех.

— Черт возьми! — закричал он Янни, когда тот принес все это. — Это безобразие, Янни! Ты мог бы обнаружить эту штуку в течение недели. Они же человеческие существа.

— Ну, ты справился, ни так ли? Я думал, что ты этому придашь большее значение. Теперь иди и исправь.

— Что ты имеешь в виду под исправь? Поясни.

— Все это — твое. Сделай мне исправление.

Он глубоко и отчаянно вздохнул. И уставился на Янни с мыслью свернуть ему шею.

— Это в самом деле животрепещущая проблема? Или все это гадкое надувательство?

— Дело не терпит отлагательства. И пока ты тут стоишь и споришь, они продолжают ждать. Так что приступай. Ты справился с этим достаточно быстро. Посмотрим, на что еще ты способен.

— Я знаю, черт побери, что ты делаешь со мной. Не смей так обращаться с эйзи!

— Сам не смей? — ответил Янни. Ушел во внутренний кабинет и закрыл дверь.

А он остался. В отчаянии он посмотрел на Марж, секретаршу Янни.

Марж сочувственно посмотрела на него и покачала головой.

Так что он пошел к себе и выложил новости Гранту.

И через три дня принес исправление.

— Отлично, — сказал Янни. — Я надеялся, что это получится. У меня есть для тебя другой случай.

— Это — тоже моя работа? — сказала маман. Ари шла за руку с маман, но не потому, что она маленькая, а потому что вокруг находились огромные механизмы, и все двигалось, и со всех сторон подстерегала опасность. Она оглянулась вокруг, рассматривая сверкающие стальные штуки, так называемые маточные камеры, каждая величиной с автобус, и громко спросила:

— А где же младенцы?

— Внутри этих емкостей? — ответила маман и сказала подошедшему работнику-эйзи: — Это моя дочь Ари. Она хочет поглядеть на экраны.

— Да, доктор Страссен? — послышалось в ответ. Все говорили громко. — Привет, Ари.

— Привет? — закричала она женщине-эйзи. И уцепилась за руку маман, потому что та последовала за эйзи вдоль по длинному проходу.

Они пришли к обычной стойке с экраном монитора. Маман спросила:

— Где здесь самая маленькая?

— Камеру номер десять загрузили неделю назад.

— Ари, ты можешь отсчитать десять камер? Это у стены.

Ари посмотрела. И сосчитала. И кивнула.

— Хорошо, — сказала маман. — Мэри, давай посмотрим. Ари, Мэри сейчас покажет тебе младенца в емкости номер десять, вот на этом экране.

— А можно заглянуть вовнутрь?

— Свет может потревожить младенца, — ответила маман. — Они — как подарки ко дню рождения. Их нельзя открывать до дня рождения малыша. Поняла?

Это было забавно. Ари засмеялась и плюхнулась на мягкое сиденье. А на экране появилось нечто маленькое и красное.

— Это — младенец, — пояснила маман и указала. — Вот здесь.

— Ух! Это напоминало что-то, что она уже где-то видела. По-видимому, на ленте. Своеобразный младенец.

— О, да. Ух! Все младенцы выглядят так, когда им неделя. Через сколько недель они рождаются?

— Через сорок с чем-то, — ответила Ари. Это она тоже вспомнила из какой-то глубины. — Они все такие же, как этот?

— Какой ближе всего к восьми неделям, Мэри?

— В четвертой и пятой — по девять недель? — ответил Мэри.

— Емкости четыре и пять, Ари. Посмотри, где они, а мы покажем тебе… Которую, Мэри?

— Номер четыре, сира. Вот эту.

— Это все еще противно, — сказала Ари. — Можем мы посмотреть симпатичного?

— Ну, давай еще поищем.

Следующий оказался лучше. Следующий — еще лучше. Наконец, младенцы стали такими большими, что не помещались на экране целиком. И они двигались. Ари была возбуждена, по настоящему возбуждена, потому что маман сказала, что сейчас один должен родиться.

Когда они подошли к тому месту, так уже собралось множество техников. Маман крепко взяла Ари за плечи и заставила ее стоять прямо перед ней, чтобы она смогла увидеть; и объяснила, куда смотреть, прямо туда, прямо на эту емкость.

— Он не утонет? — спросила Ари.

— Нет, нет, младенцы живут в жидкости, правда? Сейчас, прямо сейчас, внутренность камеры совершает то же самое, что происходит внутри женщины, когда происходят роды. В итоге ребенка должно вытолкнуть, как мышцами. Только здесь это насосы. И кровотечение происходит по-настоящему, потому что насосы перегоняют много крови, и некоторые сосуды в биоплазме лопаются при таких толчках.

— А у младенца есть пуповина и все остальное?

— О, да, она должна быть у младенцев. Все настоящее, включая биоплазму: это самое сложное — она действительно выращивает кровеносную систему. Следи теперь внимательно, видишь, лампочка мигает. Это означает, что техники должны приготовиться. Вот он. Это его голова. А в ту сторону должно быть повернуто лицо младенца.

— Плюх? — закричала Ари и захлопала в ладоши, когда ребенок нырнул в ванночку. И замерла, когда младенец забарахтался, и противное вещество стало расплываться в воде. — УХ!

Однако техники вынули его оттуда, обработали пуповину, а он все двигался. Ари стояла на цыпочках, стараясь увидеть, как его укладывают на стол, однако эйзи Мэри велела им остановиться и показать ей, как гримасничает младенец. Младенец был мальчиком.

И они обмыли его, и припудрили, и завернули, а потом Мэри взяла его на руки и стала укачивать.

— Это — ГУ-7688? — сказала маман. — Его зовут Август. Он станет одним из наших агентов безопасности, когда вырастете. Но до того он еще долго будет маленьким. Когда тебе исполнится двенадцать, ему будет столько, сколько тебе сейчас.

Ари была зачарована. Ей позволили вымыть руки и потрогать младенца. Он взмахнул кулачком и ударил ее, и она громко рассмеялась, так это было забавно.

— Попрощайся? — сказала после этого маман. — Поблагодари Мэри.

— Спасибо, тебе? — произнесла Ари. Она и в самом деле была благодарна. Это было так забавно. Она надеялась, что они еще придут сюда.

— Тебе понравилась лаборатория? — спросила маман.

— Мне понравилось, когда родился младенец.

— Вот так родился Олли. Он родился как раз в этой лаборатории.

Ари не могла представить Олли таким маленьким и потешным. Ей не хотелось думать об Олли так. Она поморщила нос и восстановила в памяти нормального Олли.

Взрослого и красивого, в черной форме.

— Иногда и граждане рождаются из камер, — сказала маман. — Если по каким-то причинам их мамы не могут вынашивать их сами. Тогда это можно сделать посредством такой емкости. Ты знаешь, какая разница между эйзи и гражданином, если они рождаются в одинаковых условиях?

Это был трудный вопрос. Имелась масса различий. Некоторые заключались в правилах, другие — в устройстве эйзи.

— И в чем же она? — спросила она маман.

— В каком возрасте ты получила свою первую ленту?

— В шесть.

— Правильно. И ты получила первую ленту на следующий день после дня рождения. Это ведь не испугало тебя, не так ли?

— Нет? — ответила она и затрясло головой так, что ее волосы разлетелись. Потому что ей нравилось так делать. Маман медленно задавала вопросы, и ей в промежутках становилось скучно.

— Ты знаешь, когда Август получит свою первую ленту?

— Когда?

— Сегодня. Прямо сейчас. Они положат его в колыбельку, и там имеется устройство для прокручивания ленты, так что он сможет слышать ее.

Это произвело на нее впечатление. Она ощутила ревность. Август представлял угрозу, если он собирался стать таким умным.

— А почему мне этого не сделали?

— Потому что ты должна стать гражданином. Потому что тебе необходимо изучить многие вещи старым способом. Потому что, хотя ленты хороши, но если у тебя есть маман или папа, чтобы заботиться о тебе, ты узнаешь много такого, о чем Август узнает, только когда станет заметно старше. В некотором смысле граждане стартуют раньше. Эйзи узнают много о том, как стать хорошим и как выполнять свою работу, но они не слишком разбираются в том, как себя вести в незнакомой ситуации. Граждане оказываются на высоте в непредвиденных случаях. Граждане могут придумать, как поступить. Они узнают это он своих мам. Ленточное обучение хорошо, но это еще не все. Поэтому маман велит тебе обращать внимание на то, что видишь и слышишь. Поэтому считается, что ты в первую очередь учишься именно таким образом, так что ты знаешь, что лента не так важна, как твои собственные глаза и уши. Если бы у Августа была бы маман, которая сегодня взяла бы его домой, то он стал бы гражданином.

— А почему Мэри не может быть его маман?

— Потому что у Мэри слишком много детей, о которых надо заботиться. У нее их пятьсот каждый год. Иногда даже больше. Она не сможет выполнить всю эту работу. Так что приходится прибегать к помощи ленты. Поэтому эйзи не могут иметь маман. Их просто слишком много, чтобы мы могли ухаживать за всеми.

— Я могла бы взять Августа.

— Нет, не могла бы. Для того, чтобы быть маман, надо быть взрослой. Мне пришлось бы взять его домой, и он спал бы в твоей кроватке, играл бы твоими игрушками, пачкал бы пеленки и много кричал. И тебе пришлось бы постоянно делить с ним маман, и так — все время. Нельзя отослать младенца обратно только потому, что ты устала от него. Тебе понравится, если он заберет у тебя полкомнаты, а маман, и Нелли, и Олли пришлось бы постоянно заботиться о нем — потому что он — младенец, и ему потребуется уделять все время.

— Нет! — Это была плохая идея. Она уцепилась за руку маман и решила, что никакой младенец не возникнет и не отберет половину всего. Делить что-то с противными приятелями и то было достаточно неприятно.

— Пойдем? — сказала маман и вывела ее на улицу, под солнце, в садик, где были рыбки. Ари пошарила в карманах брюк, но так не оказалось крошек хлеба или чего-нибудь такого. Нелли заставила ее переодеться в чистое.

— Нет ли у тебя корма для рыбок?

— Нет? — ответила маман и похлопала по камню, на который села. — Сядь рядом с маман, Ари. Скажи мне, что ты думаешь о младенце?

Уроки. Ари вздохнула и оставила в покое рыбку, которая тут же нырнула под листья лилий; она села на корточки на камень поменьше, чтобы видеть лицо маман, и оперлась локтями в колени.

— Что ты думаешь о них?

— Они замечательные.

— Ты знаешь, Олли родился там же.

— Этот младенец станет новым Олли?

— Ты знаешь, что он не сможет стать таким. Почему?

Скривив лицо, она думала.

— Он ГУ и что-то там, а Олли — АО. Он даже не альфа.

— Правильно. Это совершенно правильно. Ты очень догадлива.

Ей было приятно слышать такое. Она заерзала.

— Знаешь, ты родилась в этой комнате, Ари.

Слова эхом отдались у нее в голове. И она не была уверена, что маман ее не дразнит. Она посмотрела на маман, стараясь определить, не является ли это игрой. На игру это не было похоже.

— Маман не могла носить тебя. Маман слишком стара. Маман уже долгие годы пользовалась омолаживанием, и у нее больше не не могло быть детей. А родильная камера могла. Так что маман попросила Мэри сделать специального младенца. И маман находилась рядом с камерой, когда младенец родился, и маман вынула его из воды, и это была ты, Ари.

Не отрываясь, она глядела на маман. И пыталась перенестись в ту комнату, в ту емкость, и пыталась представить себя тем младенцем, которого держала Мэри. Все ей показалось другим. Она почувствовала, как будто стала отличаться сама от себя. Она не знала, как все это понимать.

Маман протянула руки:

— Ты хочешь, чтобы маман подержала тебя на руках, милая? Я подержу.

Да, она хотела этого. Она хотела быть маленькой и устроиться на коленях у маман, и она попыталась, но сделала маман больно, она ведь такая большая. Так что она просто съежилась на камне подле маман, ощущая себя слишком большой и неуклюжей, в то время как маман обняла ее и покачивала. Это успокаивало.

— Маман любит тебя, милая. В самом деле любит. Ничего нет плохого в том, чтобы родиться в той комнате. Ты — самая лучшая девочка, которая могла быть у маман. Я не променяю тебя ни на кого.

— Я до сих пор твоя.

Маман медлила с ответом, в маман быстро произошла перемена, и это испугало ее. Наконец, маман сказала:

— Ты до сих пор моя, милая.

Она не понимала, почему у нее так сильно бьется сердце. Он не понимала, почему ей показалось, что сначала маман не собиралась этого говорить. Это пугало ее больше всего. Она была рада, что маман обнимает ее. Ей было холодно.

— Я говорила, тебе, что не у всех бывает папа. Но у тебя, Ари, был. Его звали — Джеймс Карнат. Поэтому Эми — твоя кузина.

— Эми — моя кузина? — Она почувствовала отвращение. У людей бывают кузины. Это означает, что они родственники. Она не хотела иметь родственницей противную старую Амелию Карнат.

— А где сейчас мой папа?

— Он умер, милая. Он умер еще до твоего рождения.

— А мог бы Олли стать моим отцом?

— Олли не может, милая. Он тоже на омоложении.

— Но у него нет седых волос.

— Он их красит так же, как и я.

Это было настоящее потрясение. Она не могла представить, что Олли такой же старый, как маман. Олли — молодой и красивый.

— Я хочу, чтобы Олли стал моим папа.

Маман снова загрустила. Ари почувствовала это по ее дыханию.

— Ну, это был Джеймс Карнат. Он был ученым, как маман. Он был очень умным. Половину ума ты унаследовала от него, ты понимаешь. Знай, что когда ты перейдешь на омолаживание и решишь, что позже тебе захочется иметь младенца, ты должна поместить свой генотип в банк, чтобы он сохранялся так и тогда, когда ты уже не сможешь иметь детей. Вот таким образом ты смогла начать жизнь даже спустя много лет после смерти твоего папа. И так, в генобанке, ты ждала все эти годы, пока маман не подготовится к тому, чтобы заботиться о младенце.

— Я хотела бы, чтобы ты сделала это раньше, — сказала Ари. — Тогда ты не была бы такой старой.

Маман заплакала.

И она тоже заплакал, потому что маман была так печальна. Но маман поцеловала ее и назвала милой, и сказала, что любит ее, так что она подумала, что все настолько в порядке, насколько должно быть.

Она много думала об этом. Она всегда считала, что вышла из маман. Ничего страшного, если маман хотела, чтобы она родилась из камеры. Это не превращает ее в эйзи. Маман проследила за этим.

Было приятно родиться так же, где Олли. Ей нравилась эта мысль. Ей было все равно, кем являлся Джеймс Карнат. Он ведь Карнат. Ух! Как Эми.

Она подумала, что Олли в младенчестве был черноволос и красив, красивее Августа.

Она подумала, что когда вырастет и будет в возрасте маман, у нее будет свой Олли. И у нее будет Нелли.

Но не Федра. Федра слишком хозяйничает.

Не нужно иметь эйзи, если не хочется их иметь. Надо заказывать их, иначе они не родятся.

Вот ей, противной Федре, которая ябедничает. Вместо нее будет Август, когда вырастет и станет охранником в их коридоре, и будет говорить «доброе утро, сира» ей, так же как охранники приветствуют ее маман.

Еще у нее будет Грант. С рыжими волосами. Она оденет его в черное, как эйзи, и он будет очень красивым. Она не знала, что он будет делать, но она все равно хотела иметь эйзи с рыжими волосами.

Она будет богатая, как маман.

Она будет красивая.

Она будет летать на самолете, ездить в город и покупать множество нарядных платьев и драгоценностей, таких, как у маман, так что когда они все пойдут на Новый Год, они заставят окружающих говорить:

— Какие красивые!

Она найдет Валери и велит ему вернуться обратно. И сире Шварц — тоже.

И все они будут счастливы.