Подвиг Магеллана

Послесловие О «ПОДВИГЕ МАГЕЛЛАНА» СТЕФАНА ЦВЕЙГА Очерк

Август 1936 года. Всемирно известный австрийский писатель-антифашист Стефан Цвейг, испытавший в 30-е годы судьбу эмигранта, плывет на атлантическом лайнере «Алькантара» из Англии в Латинскую Америку. Он приглашен правительством Бразилии в страну, где пользуется большой популярностью, где выступит перед многочисленной аудиторией, а затем в Буэнос-Айресе примет участие в работе международного конгресса ПЕН-клуба. В дневнике писателя, озаглавленном «Путешествие в Бразилию и Аргентину», появляется запись от 9 августа, на второй день поездки: «Много читаю, прежде всего по-испански, что превосходно продвигается вперед, затем — историю Магеллана». И 11 августа: «Читаю историю географических открытий — сколько же мужества расточалось при этом неизвестными людьми… О Магеллане можно написать роман или «Звездный час», и я наверняка напишу его в Лондоне». Еще находясь на борту, он пишет жене Фредерике в Зальцбург, прося выслать ему в Лондон «небольшую книжку о Магеллане» из его личной библиотеке. Возвращаясь в Англию и работая в пути над статьями о Бразилии, писатель делает уже первые наброски к «Подвигу Магеллана».

Ко времени написания «Магеллана» Стефан Цвейг (1981–1942) — художник-гуманист с широкими и многосторонними духовными интересами, видевший себя культурным помредником между нациями, обрел широкую мировую известность: он был четвертым в списке наиболее издаваемых и переводимых авторов мира, первым — среди писателей, творивших на немецком языке. Поставленной им цели создания духовно-культурных связей между нациями и народами служила серия биографий об Оноре де Бальзаке, Чарльзе Диккенсе, Федоре Достоевском, Фредерике Стендале, Фридрихе Гельдерлине, Генрихе фон Клейсте, Льве Толстом, объединенная им в цикл «Строители мира» (1920–1931). Его новеллы и рассказы о современниках — трехтомный цикл новелл «Цепь», в который вошли сборники «Первые переживания» (1911), «Амок» (1922), «Смятение чувств» (1927), рассказы сборника «Малая хроника» (1929), роман «Нетерпение сердца» (938) и антифашистская «Шахматная новелла» (1941), — рисуют удивительные человеческие судьбы, парадоксальные характеры и ситуации; с помощью тончайшего психологического анализа скрытых глубин человеческой души писатель осуществляет критику общества и государства, порождающего человеческие драмы. М. Горький увидел в новеллах писателя выражение «изумительного милосердия к человеку», Р. Роллан отнес лучшие из них к «самым проникновенным трагедиям современности», произведениям, на которых лежит «печать непреходящей человечности».

Книги «Встречи с людьми, книгами, городами» (1937), посмертно изданные «Вчерашний мир. Воспоминания европейца» (1944), «Время и мир» (1943), «Европейское наследство» (1960) дают широкую панораму культурной и общественной жизни Австрии и Европы первых четырех десятилетий ХХ столетия. В каждой из них отдана дань симпатии и любви к русской литературе, ее выдающимся писателям, к молодой Советской стране, где писатель побывал в 1928 году в связи с торжествами, посвященными столетию со дня рождения Л. Н. Толстого. В течение многих лет дружеские отношения и переписка связывали С. Цвейга с М. Горьким, К. Фединым, В. Лидиным. Литературные архивы Москвы и Ленинграда хранят письма австрийского писателя к таким деятелям советской культуры, литературы и искусства, как А. В. Луначарский, А. Я. Таиров, С. М. Эйзенштейн, Н. Н. Никитин, А. М. Глаголев.

Мировоззрение писателя отмечено противоречиями, типичными для европейской интеллигенции периода между двумя мировыми войнами. Защита гуманистических ценностей культуры и человеческого духа сочеталась у него с недооценкой роли народных масс, преувеличением значения выдающейся личности в историческом и культурном процессе, с надеждой изменить мир путем гуманизации отношений, якобы возможных без коренных социальных преобразований.

В 30—40-е годы двадцатого века в литературах стран немецкого языка достиг расцвета исторический жанр (Т. Манн, Г. Манн, Л. Фейхтвангер, Б. Франк, А. Дёблин, Г. Брох и др.). В нем сконцентрировались существенные вопросы всемирной и национальной истории и современности, вопросы судеб нации, народной жизни, личности, роли революции и регрессивных движений в жизни общества. Жанр исторического повествования достиг высот философского освоения мира. В нем возрождалось героическое начало эпоса, свойственные эпосу титанические личности и страсти. Первоначально некоторые критики расценивали обращение писателей к историческому материалу в годы антифашистской борьбы как уход от современности к прошлому. В защиту исторического жанра выступили со статьями А. Деблин («История и несть ей конца», «Исторический роман и мы»), Л. Фейхтвангер («О смысле и бессмыслице исторического романа»), С. Цвейг («История как художница»), Г. Манн («Изображение и учение»), Т. Манн («Иосиф и его братья»), поставившие основные вопросы поэтического освоения истории, определившие функции исторического повествования как оружия борющегося гуманизма.

О том, что пробудило его интерес к фигуре великого мореплавателя, Цвейг рассказал во «Введении» к книге. От благ комфорта, которые дарует современная цивилизация на океанском лайнере, мысль писателя устремляется к «первым плаваниям тех смельчаков, что впервые открыли для нас эти необъятные моря, открыли мир, в котором мы живем... Попробуй представить себе, как они на крохотных рыбачьих парусниках отправлялись в неведомое, не зная пути, затерянные в беспредельности, под вечной угрозой гибели, отданные во власть непогоды, обреченные на тягчайшие лишения... Невзгоды сопутствовали им, тысячеликая смерть обступала их на воде и на суше, им угрожали люди и стихии; месяцы, годы — вечно эти жалкие, утлые суденышки окружены были ужасающим одиночеством. Никто — и они это знали — не может поспешить к ним на помощь, ни один парус — и они это знали — не встретится им за долгие, долгие месяцы плавания в этих не вспаханных корабельным килем водах, никто не выручит их из нужды и опасности, никто не принесет вести об их смерти, гибели». «Мысль о безымянных героях» неотступно преследовала Цвейга, и более всего поразил его подвиг Магеллана, «непревзойденный в истории познания нашей планеты». Погрузившись в изучение написанного о мореплавателе и его эпохе, он убеждается, «сколь малым и малодостоверным было все ранее рассказанное об этом геройском подвиге». Вдохнув в «малое и малодостоверное» жизнь, поэзию, строго следуя при этом фактам истории, Цвейг создает «сказку жизни», роднящую «Подвиг Магеллана» с творениями Гомера, Ханса Кристиана Андерсена или Максима Горького, его «Сказками об Италии». «Ибо в то время как я, в соответствии со всеми доступными мне документами, по мере возможности придерживаясь действительности, воссоздавал эту вторую Одиссею, — пишет он, — меня не оставляло странное чувство, что я рассказываю нечто вымышленное, одну из великих грез, священных легенд человечества. Но ведь нет ничего прекраснее правды, кажущейся неправдоподобной!»

Цвейг трудился над книгой как настоящий ученый-исследователь. Сохранились выписки, сделанные на разных языках (Цвейг владел французским, итальянским, английским, испанским, португальским, латинским). Для него оказывается недостаточным одно из самых богатых в мире книжных собраний библиотеки Британского музея, где была сосредоточена основная литература по теме, где находился главный источник — первое издание книги Антонио Пигафетты, участника и историографа кругосветного путешествия. Цвейг пишет в Вену издателю Херберту Райхнеру, обращаясь с просьбой разыскать книгу Франца Р. фон Визера «Магелланов пролив и континент Австралии на глобусе Йоханнеса Шёнера», вышедшую в 1881 году в Инсбруке. Он едет в Италию, где работает в библиотеке Амбросиана в Милане. 28 января 1937 года сообщает Фредерике из Неаполя об окончании второй редакции «Подвига Магеллана» и о том, что в Лондоне приступит к третьей. Весной Цвейг заканчивает работу, но не торопится публиковать книгу. Он ждет выхода в Лиссабоне второго выпуска документального труда виконта де Лагона о кругосветном путешествии (первый выпуск был посвящен биографии Магеллана), «чтобы далеко опередить всех других в фактах и знать последние результаты» научных изысканий. Не дождавшись его выхода, Цвейг устанавливает связь с ученым, который делится необходимой для писателя информацией. Затем, по желанию Цвейга, рукопись его книги передается для научной оценки видному специалисту по веку географических открытий профессору Венского университета Ойгену Оберхуммеру.

Как бы удостоверяя документальный характер «Подвига Магеллана», Цвейг включает в первое издание (вышло осенью 1937 года, но датировано 1938-м) приложение, состоящее из хронологической таблицы, «Копии новых вестей из Бразилии», «Договора Его Величества с Магелланом и Фалейру об открытии Пряных островов», «Отчета о стоимости флота Магеллана» и 38 репродукций портретов, исторических и географических документов эпохи, оригиналы которых хранились в Британском музее, в иконографическом собрании Ульштайна в Берлине, в Баварской государственной библиотеке в Мюнхене, в библиотеке Амбросиана в Милане, в университетской и городской библиотеках Кельна. Консультантом при отборе иллюстраций был живший в Берлине ученый Лев Багров, с которым писатель встречался в Лондоне. На форзаце книги художник Фриц Кредель поместил нарисованную им карту «Путь Магеллана вокруг света», на обложке под портретом великого мореплавателя по предложению Цвейга было дано пояснение: «История первого кругосветного путешествия» — «ведь девять десятых людей не имеют ни малейшего представления, кем был Магеллан». Намерение Райхнера наряду с обычным изданием дать особое — с богатым, отчасти красочным иллюстративным материалом, подготовив его вместе с издательствами, пользовавшимися правами перевода произведений Цвейга («Викинг Пресс» в Нью-Йорке, «Грассе» в Париже и «Мондадори» в Милане), не было осуществлено, как и замысел Цвейга внести в книгу при переиздании некоторые исправления: в марте 938 года Австрия была аннексирована фашистской Германии, и Райхнер бежал в Швейцарию.

Книга писалась в годы подъема антифашистского движения, гражданской войны в Испании, и не исключено, что героическая национально-освободительная борьба испанского народа могла быть для Цвейга импульсом в работе. Характерно, что, когда «Алькантара» зашла в бухту Виго в Испании, Цвейг был в числе немногих пассажиров, сошедших на берег. В своем дневнике он с восхищением писал о духовной силе простых людей из народа, не сломленных фашизмом: «как великолепны напоминающие о Гойе старые женщины с растрепанными, потными, запылившимися волосами, в широких блузах, с грязными ногами и все же с неслыханным достоинством в походке именно потому, что они не склоняются даже под тяжелейшей ношей, носят целые корзины на голове. Есть нечто величественное в их облике, даже когда они попрошайничают. И дети, точно с картин Мурильо, восхитительно дерзки и прелестны. Два часа в Испании куда интенсивнее, чем год в Англии».

Преклонение перед смелостью человеческого деяния, стойкостью человеческой воли, преодолевающей бесчисленные препятствия при осуществлении исторической цели, звучит в «Подвиге Магеллана». Взгляды писателя на историю и способы ее художественного изображения были изложены в его докладах «Историография будущего» и «История как художница», первый из которых он сделал во время турне по пятнадцати городам США в январе-феврале 1939 года. Второй предназначался для XVII Международного ПЕН-конгресса, который не состоялся из-за начавшейся мировой войны. Широко распространившемуся шовинистическому взгляду на историю, согласно которому она представала лишь как история войн и национальных побед, а прогресс понимался только как высокое развитие техники, Цвейг противопоставляет историю культуры, историю восхождения человечества как единого коллектива на вершины гуманизма. Ради прогресса истории история должна писаться как история человеческого прогресса, считал писатель. Существование и борьба классов, роль народа в истории если и учитывались Цвейгом, то всего лишь как фон, поскольку решающим фактором истории для него был движущий ее «мировой дух», каким его представил Гегель в «Феноменологии духа» (1807). Подобно философу и историку Томасу Карлейлю, считавшему героями творцов духа, Цвейг видел в каждой человеческой жизни, биографии борьбу свободной воли с необходимостью, борьбу, пробуждающую, по Карлейлю, «симпатии человеческого сердца», заключающую в себе «единственно возможную поэзию».

Цвейг решительно отвергал исторический роман и романизированную биографию, потому что они, по его мнению, из-за вымысла умаляют, мельчат историю, образы великих людей в них снижены до уровня автора, приукрашены, освещены с точки зрения психологии личности, но не неумолимой логики истории. Он отдавал предпочтение «точной биографии», «строго документированной исторической биографии». Суждения Цвейга спорны, но они позволяют понять меру близости его произведений на историческую тему — «Жозеф Фуше» (1929), «Мария-Антуанетта» (1932), «Триумф и трагедия Эразма Роттердамского» (1934), «Мария Стюарт» (1935), «Кастеллио против Кальвина. Совесть против насилия» (1936), «Подвиг Магеллана» (1937), «Америго» (1942) — художественно-документальной литературе, получившей бурное развитие в ХХ веке.

Эпоха великих географических открытий давала Цвейгу радостную поэтическую возможность показать верного своим целям человека — покорителя стихии, разведчика Земли, пролагателя новых путей в пространствах мира. В образе Магеллана художник воплотил тип человека высокой ответственности за свои поступки, глубокой убежденности, сочетающего в своей цельности гуманную идею с действенной борьбой за ее осуществление. Отточенность каждой фразы, целеустремленность и свобода повествования, когда прямое выражение пафоса оказывается целесообразно, эстетически закономерно, являют духовную силу писателя-гуманиста, поднявшегося до понимания мучительно трудного, но героического периода мировой истории. Повествуя о делах минувших дней языком, далеким и от нарочитой архаизации и от искусственного осовременивания, Цвейг насыщает свой рассказ тончайшими ассоциациями с современностью, заметными лишь внимательному читателю. Человечество, говорит Цвейг, в течение двух-трех десятилетий открыло больше неведомых земель, чем за всю предшествующую историю ее существования, впервые познало планету, на которой уже столько тысячелетий вращается во Вселенной. Оно «впервые уяснило себе меру своей мощи», «с новой радостью и новой отвагой осознало собственное свое величие». Прямо обращаясь к современникам, писатель заявляет, что «только в том невероятном, что оно совершило, человечество снова обретает веру в себя». Цвейг понимал, что веру в себя человечество должно было обрести в борьбе с фашизмом и в победе над ним.

«Человек и его деяние» — таков подзаголовок книги (переводчик слил его в единое целое с названием «Магеллан»), вскрывающий замысел писателя — показать предел возможностей и сил человеческих в свершении «невозможного». Мореплаватель Магеллан для Цвейга — творческая личность, активно действующий созидатель, осуществляющий дело своей жизни. Для этого, по убеждению Цвейга, сначала требуется создать самого себя, собственную жизнь, стать господином собственных посткпков и судьбы. Магеллану приходится преодолевать бесчисленные препятствия, встававшиеся на пути осуществления его идей, — косность, недоверие, враждебность, козни и интриги, провокации и диверсии, иметь дело с людьми (это прежде всего дипломаты и капитаны кораблей), способными на любое предательство, на все ради корысти, и он будет беспощаден к врагам. Тысячекратно подвергаясь смертельной опасности, Магеллан сохраняет присутствие духа и невозмутимое спокойствие, энергию и волю. Его беспримерные по своей смелости начинания «сначала выковываются на огне страстей, а потом закаляются во льду трезвейшего размышления». Таковы, по Цвейгу, качества, которыми должен обладать человек, свершающий всемирно-исторический подвиг. Это и своего рода программа поведения в экстремальных ситуациях истории — в этом острый актуальный смысл книги писателя.

Однако не только суровостью, но и холодом веет от цвейговского Магеллана, нелюдимого, замкнутого, угрюмого, одинокого, умеющего молчать «с одержимостью фанатика». Вот оно, это слово, оно произнесено, правда, один-единственный раз во всей книге по отношению к Магеллану. Временами Цвейгу начинало казаться, что борцы с фашизмом должны обладать фанатизмом не меньшим, чем фанатизм их противника, но в этом обнаруживалась вся уязвимость его антифашистской позиции. С одной стороны, Цвейг подчеркивает одиночество и трагизм Магеллана, с другой — говорит о его друзьях и единомышленниках, бывших ему опорой на жизненном пути, — о Руи Фалейро, Франсишко Серрано, Жуане Серрано, Дуарте Барбоза, Антонио Пигафетта. Не раз возникает образ поколения, дерзко взявшего на себя решение трудных задач истории. «А когда новое поколение сплоченно и решительно приступает к делу — мир меняет свой облик».

Писатель заставляет с волнением вчитываться в историю первого кругосветного путешествия и историю жизни своего героя. Поэтизируя подвиг, Цвейг делает Магеллана символом движения человечества вперед. Черты же личности и поведения героя, на которых лежала печать времени, отодвигает на второй план, хотя и не умалчивает о них: это жажда обогащения, осуществление колониальной политики по отношению к туземцам. Магеллан был среди тех, кто мечтал о богатстве, но реально не добился и не мог его добиться. Цвейг сумел со впечатляющей силой выразить драматизм судьбы Магеллана. История капитализма, рождающегося на крови, добыче, золоте, — сочетание этих образов-понятий, подобное тому, какое использует Эмиль Золя в своей эпопее «Ругон-Маккары», показывающей капиталистический мир уже на изломе, — предопределяет трагизм судеб тех безымянных героев эпохи открытий, от которых писатель не отделяет своего героя. «И моряку, возвратившемуся на родину, становится ясно: кровь, пролитая им и его товарищами в Индии, посредством какой-то таинственной химии превратилась здесь в золото... Только он один вернулся тем же, кем был, — «неизвестным солдатом». Никто его не ждет, никто не благодарит, никто не приветствует...» Лишь писатель, переживший первую мировую войну, мог написать эти пропитанные болью строки. Саркастической иронии исполнены строки о папе, который решает все еще не открытые страны мира попросту поделить между Испанией и Португалией, причем не в качестве сфер влияния, как это говорится на лицемерном языке современной дипломатии, нет: папа, не мудрствуя лукаво, дарит своей властью наместника Христова обоим этим государствам все еще неизвестные народы, страны, острова и моря. Он берет шар земной и, как яблоко, только не ножом, а буллой от 4 мая 1493 года режет его пополам, и вот «одним росчерком пера все еще неведомый Восток с миллионами его обитателей признан законным владением династии Визеу» — как все просто! Писателю хорошо известна материально-экономическая подоплека географических открытий («Вначале были пряности») и предшествовавших им крестовых походов, «этой первой европейско-христианской коалиции». С отплытием военного флота Португалии для покорения Индии в 1505 году Цвейг связывает начало колониализма, «кровавой летописи битв и побоищ», когда пускаются в ход «испытанные лицемерные методы», причем военная задача тесно переплетается с «идеологической, религиозной» — распространить повсюду христианство.

Цвейг подчеркивает, что Магеллан в значительно меньшей мере был причастен к чудовищному грабежу и порабощению, а подчас и истреблению населения открываемых земель, чем иные конкистадоры, что память о Магеллане «не осквернена такими зверскими расправами, как сожжение кациков, пытка Гватамозина, навеки запятнавшими великие подвиги Кортеса и Писарро». Однако, пожелав стать миссионером христианства, Магеллан погибает в столкновении с туземцами. «Цвейг показывает в эпизоде на Филиппинских островах в образе аборигенов конец наивной фазы их развития, — отмечает писатель из ГДР Фриц Рудольф Фриз в послесловии к изданию цвейговской книги о Магеллане, вышедшей в 1985 году. — Тем самым начинается новая эра, известная нам вплоть до наших дней, — освобождение колониальных народов от их христианских благодетелей».

Из писателей ХХ века именно Цвейгу оказалась близкой тема Магеллана. Да и кому, как не ему, певцу великих географических открытий, писавшему в «Звездных часах человечества» о Нуньесе де Бальбоа, капитане Скотте, было по силам запечатлеть величайший исторический подвиг. Он описывает многоликость мира, и это не почерпнутое из книг описание. Страстный путешественник, Цвейг с молодых лет открывал для себя мир за пределами Вены и Австрии: ездил по странам Европы и Северной Африки, был в Индии и Америке, немало дней и недель провел на море и посвятил увиденному ряд очерков, стихотворений, книг. Незабываемое впечатление в книге Цвейга оставляют не столько картины одетых зеленью прекрасных островов, мимо которых проплывают спутники Магеллана, сколько описание их прохода через пролив у Огненной Земли, когда взору открывается суровый и величественный ландшафт, стиснутые горами темные, мрачные воды, точно воды подземного царства, погруженные в зловещую тишину, плаванье во тьме киммерийской ночи...

Рассказ Цвейга не только искусно инкрустирован множеством иноязычных слов, ярко характеристических или терминологических, взятых из первоисточников для точной передачи исторического колорита, но и насыщен литературными ассоциациями. Ряд эпизодов рисуется, например, сквозь призму «Бури» Шекспира, любимого произведения Цвейга, в котором он нашел выражение своих самых заветных мыслей о гуманизме. Недаром Цвейг сравнивает Магеллана с главным героем этой трагедии: «Гений, который, подобно Просперо, укротил стихии, обуздал души и одолел людей, сражен жалким ничтожеством Силапулапу» — низменным Калибаном. Не мог Цвейг не помнить глубоких и ярких образов из «Лузиады» великого португальского поэта Луиса Камоэнса — не случайно он сравнивал его судьбу с судьбой своего героя.

Цвейговский «Подвиг Магеллана» стал самой популярной книгой Стефана Цвейга. Как свидетельствует статистика, опубликованная в год столетия со дня рождения писателя (1981), «Подвиг Магеллана» издавался на немецком языке десять раз, на различных языках мира 78 раз в 38 переводах (на втором месте — «Звездные часы человечества», вышедшие в 35 переводах). Это не удивительно — в широких читательских кругах в ХХ веке растет, как никогда до этого, потребность в осмыслении истории, и этому во многом содействовало творчество замечательного писателя.

22 января 1938 года австрийский писатель Эрнст Вайсс писал в «Паризер Тагесцайтунг»: «Это книга для мужчин, это произведение для молодых людей, задавленных временем, таким, как наше. Мужество существует. А в чем нуждаемся мы сегодня больше, чем в мужестве? Кто читал книгу Цвейга, тот обретет новое мужество для жизни и для любви».

Евгений НЕЧЕПОРУК