Подвиг отряда

ЛЮБИМЕЦ БАТАЛЬОНА

Шел 1943 год…

Закончилась великая сталинградская битва, в течение многих месяцев приковывавшая к себе внимание всего советского народа. 330-тысячная группировка противника была разгромлена и полностью ликвидирована. На фронтах Отечественной войны произошел перелом, после которого доблестные воины Красной Армии одержали ряд других крупных побед — на Дону, на Северном Кавказе, под Воронежем, в районе Великих Лук и южнее Ладожского озера.

Побеждали наши! Наши гнали и били немецких захватчиков! Но враг был еще силен и яростно сопротивлялся. Всюду шли жестокие бои. Требовались огромные усилия всего народа, чтобы добиться окончательной победы.

Все для победы! Этой мыслью, зовущей на подвиг, жил каждый, и каждый считал за счастье попасть на фронт. С охотой моряки шли во вновь формирующиеся батальоны морской пехоты, в бой.

К апрелю был сформирован один из батальонов морской пехоты и вверен тогда еще мало известному капитану Федору Котанову — бывшему начальнику штаба батальона майора Куникова.

И сразу этот плотного телосложения, человек, волевой командир, как и все, жаждавший боя, перевел своих подчиненных из глубокого тыла поближе к фронту — в город Ейск. А после тщательной подготовки, потребовавшей немало времени и упорства, впервые повел их в десантную операцию под Таганрог. Внезапным нападением отряд Котанова ошеломил врага, посеял в его стане панику и помог тем самым нашим войскам, наступавшим по суше, взять город.

И батальон пошел дорогами побед.

Вскоре с той же целью, что и под Таганрогом, высадился отряд моряков западнее Мариуполя. Командование этим отрядом Котанов поручил смелому офицеру Константину Ольшанскому — начальнику штаба таганрогского десанта. Провожая десантников, капитан еще раз напомнил:

— Не забывайте, лейтенант, что идете на большое, трудное дело.

Ольшанский, как всегда, был спокоен и твердо верил в победу. Строгие черты его худощавого лица и острый взгляд серых умных глаз, над которыми нависали темные брови, казалось, таили в себе неистощимый источник силы и воли. Он посмотрел на бойцов, крепких и сильных, садившихся на катера, и четко ответил:

— За себя ручаюсь. Надеюсь, что и наши орлы не подведут.

Отряд тайно высадился в тылу врага, пробрался в глубь территории, по пути уничтожил вражеский обоз, поднял среди немцев переполох…

Время близилось к обеду. Двигались вдоль проселочной дороги, ведущей в лощину. В это время дозор донес Ольшанскому о вражеской коннице, скопившейся в лощине, видимо, с намерением внезапного нападения на моряков. Лощина уходила влево, справа стеной стояла кукуруза.

Лейтенант сообразил быстро:

— Отряду свернуть вправо!

Кукуруза скрыла бойцов, которые засели там и изготовились к бою. А немцы, никого не встретив в лощине, поднялись на пригорок и… попали под ливень ружейно-пулеметного огня.

Мало кому из немецких конников удалось удрать.

Отряд вышел на шоссейную дорогу и, исходя из обстановки, занял шоссе в том месте, где ровными рядами рос высокий зеленый кустарник, служащий для защиты дороги от зимних заносов.

Потерять ее для немцев, отступавших из Мариуполя, означало попасть в ловушку. Это обстоятельство заставило их стянуть к кустарнику большие силы, чтобы освободить дорогу на запад.

У них были и пушки, и минометы, и пулеметы, и автоматы. У моряков — ручные пулеметы, противотанковые ружья, гранаты.

У них — до тысячи солдат и офицеров, не считая тех, что составляли гарнизоны соседних сел и деревень. У нас — немногим больше ста человек.

Таким было соотношение сил.

Гитлеровцы пошли в наступление со всех сторон, пытаясь окружить и уничтожить десантников. Надо было быть опытным командиром, закаленным в боях, чтобы найти правильный выход из создавшегося положения. Ольшанский не успел еще приобрести боевого опыта, но его выручали спокойствие, выдержка, вера в силу и преданность своих подчиненных. Он умел быстро и точно оценивать обстановку, во-время подавать нужные команды, знал, кого куда следовало поставить.

Ему предлагали подняться, решительно контратаковав противника, прорваться и уйти от неминуемой гибели. Такие предложения командир отряда считал неразумными и отвергал.

— Надо держаться до наступления сумерек, — говорил он, — там, под покровом темноты, и двинуть на врага.

Ему предлагали также расставить силы вокруг посадки и особенно укрепить фланги дороги. Посоветовавшись со своим начальником штаба лейтенантом Михайловским, он отказался и от этого предложения. И не ошибся: с двух сторон немцы демонстрировали наступление; основной удар готовился с третьей — из лощины.

По приказанию Ольшанского, туда и направили свое оружие сержанты Виктор Титаренко, Александр Очаленко, старший краснофлотец Константин Липилин, старшины 2 статьи Павел Топчий, Василий Леднев, Алексей Нейшлотов…

Командир роты сам решил проверить позиции бойцов, помочь им, поднять дух. У Нейшлотова капризничал пулемет, то стрелял, то отказывал. Об этом Ольшанский знал и, проходя мимо старшины, весело спросил:

— Ну, как, орел, пулемет-то действует?

Под этим простым словом «орел» он понимал человека расторопного, смелого, отважного, настоящего русского богатыря; потому оно и воспринималось всеми, как похвала…

— Дай-ка я проверю его, — и лейтенант прилег к пулемету. Он прицелился в тот самый момент, когда из-за пригорка выползали три немца, плавно нажал на спусковой крючок, и длинная очередь сразила всех троих.

— Пулемет хорош!

— Так я ж его, товарищ лейтенант, накануне похода исправил.

— Молодец!

И лейтенант пошел дальше. Он подходил ко многим, говорил с ними, шутил, подбадривал.

Предположение его сбылось: немцы предприняли атаку из лощины. Но их подпустили на близкое расстояние и в упор расстреляли. Атака противника захлебнулась. Титаренко, Липилин, Топчий, Леднев стойко держались дотемна.

Метким выстрелом из противотанкового ружья кто-то отбил ствол пушки противника; кто-то сразил офицера, бегущего впереди; кто-то длинной пулеметной очередью прижал остальных к земле, будто скосил взмахом косы.

По трупам своих немцы лезли к посадке. Пулей выбило глаз пулеметчику Титаренко; истекая кровью, он продолжал вести огонь до последнего вздоха. Тяжело ранило парторга Богдана, но и он, превозмогая боль в ноге, бил из автомата до тех пор, пока не потерял сознания.

Геройски дрались все.

Когда над полем боя сгустились сумерки, командир отряда приказал — пробиваться к Мариуполю на соединение со двоими войсками.

Отход совершался под прикрытием своего ружейно-пулеметного огня. Уносили с собой раненых, оружие убитых товарищей, боезапас. Соблюдалась величайшая осторожность: не подавали голоса даже тяжело раненные.

В пути обстановка заставила Ольшанского разбить отряд на две группы. Трое суток десантники подвергались опасностям. Трое суток наводили они ужас на врага, нападая на него там, где он меньше всего этого ожидал. На четвертые — вошли в окутанный дымом город, только что освобожденный нашими частями.

На улицах Мариуполя там и сям валялись подбитые пушки, пулеметы, ящики с боезапасом. Все свидетельствовало о поспешном, вынужденном бегстве немцев. Попадались даже чемоданы и тюки с вещами, брошенные второпях.

В город прибыли также моряки отряда капитан-лейтенанта Немченко, высадившиеся в разгар боя прямо в порту. Встретились победители восторженно: после Таганрога завоевана вторая победа! Десантная операция завершена успешно.

— Ну, теперь можно и отдохнуть, — сказал Константин и лукаво подмигнул подчиненным.

Вместе с ними он разместился в небольшом домике. Когда стал засыпать, за окнами послышался дружный, продолжительный хохот.

— Что это вас разбирает?! — крикнул он сердито.

— Без смеха никак нельзя, товарищ лейтенант, — добродушно проговорил главный старшина Петр Семистрок. — Тут мы нашли фашистский листок. И что бы, вы думали, в нем напечатано? Бот полюбуйтесь: «Банда Ольшанского окружена и полностью уничтожена. Ольшанский взят в плен». Презабавнейшая история!..

Не удержался от смеха и сам «пленный».

Новость, так поразившая всех, послужила поводом для насмешек над врагом:

— Из фрица — дух вон, и все же ерепенится: «Рус капут».

— Мараки намарали да домой побежали.

— Умора, ей-богу! Ох-хо-хо…

Матросы хохотали от души.

Константин вернулся в комнату в веселом расположении духа. Заснуть он уже не мог, как ни старался: события пережитого не выходили из головы…

Его бойцы лежали на полу, разостлав плащпалатки; некоторые уже спали крепким сном.

Наступила тишина, только время от времени позвякивали стекла от далеких глухих взрывов.

Ольшанский встал с дивана, закурил, достал из кармана гимнастерки фотографию своей жены и снова прилег. Молодая женщина с правильными чертами лица, с незатейливой прической, одетая в черное платье с красивой отделкой, смотрела с портрета выразительными большими глазами на загорелого, небритого, запыленного, усталого мужа. Как она дорога для него! Он смотрел на свою любимую внимательно и долго, будто годы не видел ее. Он вспомнил ее последние слова, сказанные ему так просто и сильно:

— Все же решил уходить, Костя?

— Да, Катюша, решил…

— Ну, береги себя, милый… для меня, для Валерика нашего, — и она крепко поцеловала его на прощанье.

Потом он ушел. Решил и ушел. А сколько пришлось ходить, хлопотать, беспокоиться, чтобы выполнить свое решение.

Откинувшись на спинку дивана, он предался размышлениям.

Это было в начале года.

Дули январские ветры, прерывистые, сухие, холодные, гнали по улицам портового города колючие снежные крупинки, завывали в больших и малых строениях, местами полуразрушенных от вражеских бомб, обжигали людям лица, хватали за руки, пробирали до самых костей. Но по бодрому виду и приподнятому настроению военных, всегда занятых и куда-то спешивших, по счастливым улыбкам жителей, толпившихся у репродукторов, по звонкому смеху ребятишек, направлявшихся в школу, нетрудно было понять, что холода никто не чувствовал, что в жизни каждого свершилось что-то значительное, огромное, что согревало, радовало и воодушевляло всех.

А случилось то, к чему каждый стремился, чего так ждал и за что боролся, — наши выстояли под Сталинградом и разбили врага наголову.

Радостные вести с фронтов приморский город, оказавшийся в глубоком тылу, встречал с воодушевлением и гордостью. Люди смеялись, шутили, поздравляли друг друга с победой и думали только об одном — сегодня сделать больше, чем вчера, чтобы тем самым быстрее победить немца.

В тот памятный день шел к генералу на прием человек среднего роста, стройный, подтянутый, в новой шинели, с нашивками лейтенанта. От волнения у него билось сердце, как семь лет тому назад, когда впервые вступил в семью черноморских моряков — в электромеханическую школу. Тогда нужны были ему знания, теперь, имея их, он горел желанием применить их на практике, в бою. Но удастся ли ему это сделать? Отпустит ли генерал? Все зависело от него. Основания сомневаться лейтенант имел: его как специалиста, одного из лучших офицеров школы, не отпустил на фронт ни начальник строевого отдела, ни начальник школы.

Он предъявил дежурному по соединению удостоверение личности и в сопровождении рассыльного направился через широкий двор к двухэтажному зданию. В следующую минуту он переступил порог кабинета начальника и, вытянувшись, доложил:

— Товарищ генерал-майор, лейтенант Ольшанский!.. С разрешения начальника школы обращаюсь к вам с просьбой…

— Опять по поводу ухода? — перебил генерал, убеленный сединами, и строго посмотрел на офицера. Худощавое лицо последнего, чисто выбритое и раскрасневшееся от холода, приняло озабоченное выражение. В открытом взгляде серых глаз чувствовалось упорство и твердая решимость. По всему видно было, что Ольшанский готов на все, чтобы добиться своего.

— Что же вас заставило проситься на передовую? — смягчился начальник.

— Сейчас на фронте происходят большие события. Меня тянет туда всей душой…

— Вы здесь нужны. События заставляют нас здесь ковать победу над врагом.

Ольшанский нашел новый довод:

— У меня с немцами особый счет, товарищ генерал. Я должен мстить!

Генерал встал из-за стола и подошел к офицеру.

— Объясните, в чем все-таки дело?

— Вот, читайте…

В коротком письме друзья сообщали Косте о страшное трагедии. Немцы убили мать его жены, сестру, брата. В их семье жил и его двухлетний сынишка Валерик, чудесный смышленый ребенок, точная копия отца. Где он сейчас — неизвестно. Быть может, гитлеровцы не пощадили и его?..

— Я должен мстить, — повторил офицер. — У меня нет других мыслей и желаний. Кровь за кровь, смерть за смерть!

— Для этого нужно быть вполне готовым, лейтенант, — заметил начальник.

Готов ли он?.. Ему хотелось сказать, что еще с детства он, сын рабочего из-под Харькова, учился, запоминал все, что считал полезным, что горячая любовь к жизни, окружавшей его, толкала его к знаниям, к упорной работе над собой. Потому отлично и закончил он электромеханическую школу и получил специальность турбиниста. Потому и был оставлен в школе инструктором. И с какой настойчивостью потом передавал он свои знания молодым! Воспитывая других, он не забывал о себе. Отлично изучил винтовку, пулемет, орудия всех калибров. К началу войны закончил курсы младших лейтенантов. Когда началась война, днем и ночью готовился к боям — составлял по карте тактические задачи и успешно их решал. Вдумчиво читал о великих флотоводцах и полководцах; мысли Суворова о войне записывал в отдельную тетрадь. Знания пополнялись, осмысливались, кругозор расширялся.

Сначала его назначили командиром взвода, а вскоре, когда ему сравнялось двадцать семь лет, — командиром учебной роты. Радостные вести с фронтов и печальные от друзей всколыхнули Ольшанского, ожесточили и привели сперва к начальнику школы, потом сюда. Будучи скромным, он не смог сказать всего этого и ограничился лишь словами:

— На меня можете положиться, товарищ генерал-майор! Не подведу.

— Хорошо. Похлопочу, — и генерал опустился в кресло, дав этим понять, что разговор окончен.

Герой Советского Союза К. Ф. Ольшанский.

Месяца через два после этого лейтенант Ольшанский получил назначение явиться к новому месту службы — во вновь формируемый батальон морской пехоты капитана Котанова.

Матросы и старшины провожали своего командира, как родного брата, полюбив его за заботу и простоту в обращении, за строгость и требовательность. Они видели в нем растущего молодого офицера, организатора, способного, неутомимого человека.

Пожав руки своим друзьям, Ольшанский с волнением сказал.

— До встречи в другой обстановке, друзья! Иду с радостью. Надеюсь, обо мне еще услышите!..

Да, они услышали. 14 сентября 1943 года о нем услышала вся страна. В этот день Совинформбюро сообщало:

Под Мариуполем лейтенант Ольшанский прославил себя у возвеличил славу батальона, за что был награжден орденом Александра Невского.

Отныне он не знал поражений. Он шел в бой с одним намерением — победить. Он верил в успешный исход дела. Верил потому, что надеялся на себя, на подчиненных, исполнительных и храбрых, с которыми сжился, которых полюбил. Достаточно было ему крикнуть: «А ну, орлы, пойдем!» — и все, как один, поднимались и шли за ним хоть в огонь. В этом он убеждался много раз.

Пройдя сотни километров, к весне 1944 года котановцы очутились на Кинбурнской косе. Гвардейский батальон армейцев, наступавший справа, готовился форсировать Днепровский лиман протяжением в 14 километров, чтобы продолжать наступление затем на Николаев. Для обеспечения высадки гвардейцев Котанов выделил взвод автоматчиков из роты Ольшанского.

К тому времени Ольшанский был старшим лейтенантом. Подробно объяснив задачу, стоящую перед взводом, он испытующе спросил:

— Ну, как, орлы, махнем через лиман? Иль, может, духу у кого не хватает, иль поджилки затряслись?..

Матросы весело зашумели.

13 марта они форсировали лиман и в течение трех дней выбили немцев из девяти населенных пунктов. В районе Лупаревского маяка взвод автоматчиков совершил героический подвиг.

Это было 15 марта. В боях с превосходящими силами противника армейский батальон вместе со штабом попал в окружение. На помощь явились моряки, помнящие о флотском законе — не оставлять в беде братьев по оружию. Командир взвода младший лейтенант Починин правильно расставил огневые средства и сразу поднял людей на прорыв. Но в эту минуту вражеская пуля сразила его.

В самый решительный момент взвод остался без командира. Кое-кто уже заколебался, остановился, залег. Заминкой воспользовался враг и усилил по наступающим огонь. Еще минута — другая, и все бы пропало. «Иль духу у кого нехватает?» — вспомнились краснофлотцу Стрюкову слова Ольшанского. И, не колеблясь, не теряя ни секунды, он крикнул так, будто перед ним стоял не взвод, а целый полк:

— Котановцы, слушай мою команду: за мной, вперед! — и бросился навстречу опасности, увлекая за собой всех.

Стремительная атака ошеломила немцев, смяла их, и кольцо кружения распалось. В прорыв устремились армейцы; батальон был спасен. В жестокой схватке взвод истребил до восьмисот немецких солдат и офицеров. За героизм, проявленный в бою, краснофлотец Андрей Стрюков удостоился звания Героя Советского Союза.

Через неделю проявили в боях героизм многие другие матросы и старшины из роты Ольшанского. Батальон вел бои за селение Широкая Балка в восьми километрах южнее Николаева. Здесь оборона противника была насыщена дотами, дзотами, окопами, проволочными заграждениями и минными полями. Успешному наступлению моряков мешала также весенняя распутица. Липкая грязь, образовавшаяся от дождей и мокрого снега, всасывала ноги, выматывала силы, тормозила передвижение, не позволяла ложиться. Приходилось итти во весь рост, невзирая на сильный ружейно-пулеметный огонь противника.

До траншей оставалось недалеко. Ими надо было овладеть во что бы то ни стало.

— Проволочное заграждение! — доложили Ольшанскому.

— Сделать проход!

Очаленко и Герасимов тотчас же подкрались к проволоке, залегли на спину и спешно занялись делом. В это время в воздух взвилась ракета и повисла, ослепительно яркая; стало светло, как днем. Огонь усилился. Ранило Герасимова, но он не прекратил работы, пока второе ранение не лишило его последних сил.

Проход сделан! И когда в него ринулась группа автоматчиков во главе с Ольшанским, впереди, метрах в тридцати, угрожающе залязгал вражеский пулемет. Трасса пуль, взметнувшись над головами, как удар кнута, опустилась там, где был командир роты. У бойцов сжалось сердце: «Жив ли он?»

«Он должен жить», — пронеслось в голове парторга Буторина в то мгновение, когда смерть мчалась навстречу его командиру. И он, сержант Аркадий Буторин, отважился на героический поступок — рванулся вперед и заслонил собой Ольшанского. Получив восемь ранений, парторг качнулся и упал на руки офицера, который на минуту остановился, прижал своего спасителя к груди, поцеловал и передал его на руки другим.

Жизнь командира была спасена.

Опасность, впрочем, не уменьшалась. Враг продолжал бить в упор. Вот уже пали смертью храбрых младший лейтенант Нодия, главный старшина Олейников, матрос Токар…

Надо было немедленно убрать с пути огневую точку противника.

На подвиг пошел другой моряк — сержант Георгий Саченко. Он бросился к траншее, откуда бил пулемет, и швырнул туда гранату. Своей смертью черноморец вырвал у врага до десятка его жизней и спас жизнь многим своим.

На глазах командира подчиненные становились героями. С такими не пропадешь! Шли в самый огонь, на верную гибель, не щадя жизни во имя победы над ненавистным врагом. Взволнованный и гордый за своих матросов, офицер взмахнул гранатой и двинулся к окопам.

— А ну, орлы, за мной!

— Пошли!..

Кругом все загудело, застучало и наполнилось криками: «Полундра!». Поднялась вся рота, перемахнула через проволоку с такой быстротой, словно вихрем ее перебросило, и лавиной ворвалась в окопы и траншеи. Завязался рукопашный бой. В ход пошли гранаты и штыки…

Противник был смят и уничтожен. В бою вновь отличились автоматчики.

Первая линия обороны противника перешла к котановцам. За ней лежало село Широкая Балка, а там — город.

К стенам Николаева батальон Котанова подошел сплоченным, закаленным в сражениях, завоевавшим себе славу непобедимого.