Подвиг тридцатой батареи

СМЕКАЛКА И ГЕРОИЗМ

В тесном кабинетике генерал-майора П. А. Моргунова собралось более десяти артиллеристов. Надо было обсудить, как заменить стволы Тридцатой батареи. Военному инженеру 1 ранга А. А. Алексееву, одному из виднейших специалистов по установке артиллерийских систем, и начальнику артотдела тыла полковнику Е. П. Донцу было поручено разработать проект замены стволов Тридцатой батареи. Моргунов уже изучил проект.

— Проект, по-моему, хорош, — сказал он, — но должен обрасти деталями, расчетами отдельных производственных операций. А для этого надо посоветоваться с народом — с мастерами, рабочими, краснофлотцами, старшинами. Они очень многое подскажут. Расширенное совещание по плану замены стволов проведем завтра прямо на батарее в десять ноль-ноль. Еще раз продумайте ваши предложения, посоветуйтесь со слесарями и такелажниками артмастерских, учтите мнение Андриенко — очень головастый механик, да ему и работать придется. Еще раз предупреждаю — дело очень серьезное. Стволы износились настолько, что при стрельбе дают «плевки». Ну и само собой разумеется, надо все сохранить в тайне.

В десять ноль-ноль в кают-компании батареи собралось много людей: командиры, политработники, механики, мастера артиллерийского дела. За столом сидели Моргунов, Вершинин, Радовский, Александер. Вел совещание Моргунов. Каждый из присутствующих понимал, что разговор будет конкретный, и почти у всех были готовые предложения.

— Замена таких стволов — дело весьма трудное, — сказал Моргунов. — Надо срочно менять все четыре ствола. Все они расстреляны выше всяких норм, а один поврежден снарядом противника. Правда, Андриенко укоротил ствол, отрезав автогеном поврежденное место, но ствол безнадежно испорчен, и для него нужны особые таблицы стрельбы. Военный совет приказал срочно заменить стволы, взяв запасные из Казачьей бухты. Перевозка стволов — дело нелегкое. Пятьдесят две тонны весит каждый! А пятидесятитонный кран недавно потонул от прямого попадания фашистской бомбы. Грузить на баржу стволы придется с помощью домкратов и талей. Но это задача артотдела тыла и ОВРа. Пока мы о доставке говорить не будем: наша задача — обсудить, как быстрее заменить стволы.

Батарейный кран поврежден, но если бы мы и починили его, пользоваться им нельзя: немцы немедленно догадаются, в чем дело. Надо, чтобы они и не подозревали о том, что мы меняем стволы. Будет плохо, если они попытаются штурмовать батарею, лишенную своего главного оружия. От скрытности зависит девять десятых успеха. А технические трудности можно преодолеть — народ у нас смекалистый. Некоторый опыт замены стволов без крана у нас уже есть. На Тридцать пятой уже меняли ствол Прокуда и Сечко. Но там было полегче, чем здесь. Там от фронта до батареи пятнадцать — двадцать километров, здесь — в десять раз ближе. План работ, последовательность отдельных операций надо строго продумать. Сроки — самые сжатые. Техническая норма для замены всех стволов — шестьдесят суток. И конечно, с применением крана. А мы без крана, работая главным образом по ночам, должны сделать это, самое большее, за тридцать суток. Таково мнение командования береговой обороны. Выносим его на ваш совет, давайте подумаем, как сделать добротнее и быстрее…

Выступали инженеры, рабочие, старшины. Их предложения были оригинальны и конкретны. Некоторые вооружились схемами, расчетами, выкладками. Все разговоры сводились к одной мысли: можно сократить сроки почти вдвое, каждый был готов работать за двоих, за троих.

Оригинальное предложение внес мастер по установке артиллерийских систем Семен Иванович Прокуда. На основании тщательных расчетов, проведенных им с помощью Алексеева, Донца, Ротштейна и Сергеева, Прокуда пришел к заключению, что вынуть старые стволы и вставить новые можно, не снимая полностью броневые крышки башен. Это сократит сроки работ. Моргунов и Вершинин поддержали его.

Андриенко предложил для съема новых стволов с железнодорожной платформы и погрузки старых использовать гидравлические домкраты.

В конце совещания Моргунов, оглядывая его участников усталыми глазами, сказал:

— Чтобы успешно выполнить все эти работы, нужны железная выдержка, упорство и дисциплина, самая суровая и беспощадная дисциплина осажденной крепости. Андриенко и Соловьев здесь правильно говорили о значении маскировки. Малейшее нарушение ее — и вся работа, потребовавшая нечеловеческого напряжения и немалых жертв, пойдет насмарку. Это должен понимать каждый краснофлотец. И тут без хорошо организованной политической работы никак не обойдемся. Правильно, комиссар, я говорю? — обращается Моргунов к Вершинину. Тот кивает головой. — Мне нравится хорошая, подлинно комиссарская хватка Соловьева. Крепкие у вас секретари партийной и комсомольской организаций — Коломейцев и Устинов — и политруки подразделений. Конечно, вам будут помогать Вершинин, Митраков, инструкторы политотдела, но самое главное звено в политработе — это вы сами — командиры, политработники, партийные и комсомольские активисты. Вы постоянно находитесь среди бойцов, от вас в большой степени зависит успех работы.

Через час комиссар Вершинин и начальник политотдела Митраков собрали партийных и комсомольских активистов. Соловьев познакомил их с планом политического обеспечения работ и расстановки людей по объектам. В тот же день выпустили специальный номер газеты. На переборках появились лозунги, призывающие досрочно закончить работу.

Новые стволы лежали около 35-й батареи на берегу Казачьей бухты. Их надо было доставить в Севастополь, перегрузить на платформы и подвезти к батарее. Днем это делать было нельзя, даже в пасмурную погоду: немцы могли заметить и обстрелять баржу со стволами.

Каждый ствол весил пятьдесят две тонны. В Севастополе были краны грузоподъемностью в сто и пятьдесят тонн. Но в декабре 1941 года в строю оставался только тридцатипятитонный кран. Можно ли этим краном поднять ствол в пятьдесят две тонны и перенести с берега на баржу? Этот вопрос беспокоил всех, от командующего флотом до любого из рабочих крана. Конечно, можно было перетащить стволы с берега на баржу с помощью домкратов и катков, но на это ушли бы недели. А это нужно было сделать как можно быстрее.

И тут снова выручила смекалка. Главный боцман крана высказал мысль, что стволы можно будет поднять тридцатипятитонным краном, если сделать к нему противовес.

Командир ОВРа контр-адмирал В. Г. Фадеев собрал офицеров охраны рейда и поставил задачу обеспечить безопасность буксира с баржой. Выделили специальные катера-дымзавесчики, договорились о контрбатарейной стрельбе на случай, если немцы обстреляют. Командующий авиацией генерал-майор Остряков обещал обеспечить прикрытие с воздуха.

Все прошло гораздо проще, чем предполагали: кран выдержал полуторную нагрузку, стволы доставили в Севастополь и погрузили на специальные платформы незаметно для немцев.

Для замены стволов создали специальную бригаду из старшин и краснофлотцев пятой боевой части, связистов, корректировщиков и комендоров во главе с Андриенко. Руководил всей этой работой Алексеев. Андриенко расставил людей так, чтобы каждый знал свои обязанности, свое место и мог работать в темноте.

Внутри башен трудились артиллеристы, а снаружи бригада Андриенко.

Андриенко и политрук пятой боевой части Рудаков собрали всех занятых перестановкой стволов, чтобы напомнить, как важна каждая выигранная минута и как важно, чтобы немцы не догадались о том, что происходит. Даже в ветреную погоду, когда гудит разбушевавшееся море, надо было строго соблюдать тишину и светомаскировку.

А работа предстояла весьма сложная: с помощью тракторов, гидравлических домкратов и талей надо было вынуть из башен стволы весом более трех тысяч пудов каждый, увезти с огневой позиции и подкатить новые.

За одну ночь была подготовлена площадка для приема железнодорожных платформ со стволами. Старый ствол приводили в строго горизонтальное положение, снимали с лафета и клали на металлические катки, которые двигались по рельсам. Гусеничный трактор оттягивал ствол ближе к платформе. Погрузку и выгрузку производили с помощью 25-тонных гидравлических домкратов.

Железнодорожная ветка от полустанка Мекензиевы Горы до батареи шла поблизости от переднего края и во время декабрьских боев была сильно повреждена снарядами и авиабомбами. Специальная команда за двое суток починила дорогу, заровняла воронки, кое-где заменила шпалы и рельсы.

Темной ночью тяжелая платформа с длинным стволом медленно двинулась в сторону батареи. Паровоз толкал ее сзади: ствол должны были выгружать на холме, по крутому склону которого паровоз не мог подняться.

Теплый ветер шуршал в листьях дубняка, гнал по склонам холмов перекати-поле. Справа от дороги время от времени взлетали фашистские ракеты. Их мигающий мертвенно-зеленый свет отражался в стеклах паровоза. Окунев попросил закрыть правое боковое стекло, машинист, сняв промасленный ватник, прикрыл его. Машинист и его помощник старались вести состав бесшумно. На платформах тихо сидели железнодорожники.

— Курить, конечно, нельзя, а разговаривать можно и нужно — до немцев еще полтора — два километра, — сказал Окунев. — Без разговора работа не всегда спорится. Только песен петь нельзя.

Когда платформа была уже у холма, раздался какой-то хруст и скрежет, и паровоз медленно накренился.

Оказалось, что мокрая земля сползла в воронку от тяжелой авиабомбы, упавшей неподалеку от рельсов, шпалы накренились, рельс лопнул и паровоз врезался колесами в сырой грунт.

От батареи к месту происшествия бросились десятки моряков с ломами, кирками, лопатами. Окунев, инженеры Алексеев и Ротштейн собрались возле паровоза. Железнодорожная бригада стала быстро снимать домкраты и бревна.

Решено было захватить побольше тормозных башмаков и подтянуть платформу на вершину холма вручную.

Все выше и выше взбиралась платформа на бруствер батареи, толкаемая сотнями рук. На вершине холма ее закрепили на специальной площадке, где были установлены домкраты. Под ствол подвели двухтавровые балки, защелкали механизмы домкратов, и огромный ствол стал медленно подниматься вверх, затем платформу выкатили из-под ствола и спустили к паровозу, уже поднятому на рельсы бригадой Андриенко.

Маленький, юркий, в сером ватнике, носился между краснофлотцами неутомимый Андриенко. Распоряжения его были отрывисты и точны. Каждый знал свои обязанности и понимал приказание с полуслова.

Новый ствол на металлических катках тракторами подтащили к амбразуре башни, крышу которой слегка приподняли на металлических клиньях. Старый ствол — тоже на катках — зацепили трактором и мягко откатили в сторону. И все это — в абсолютной темноте. Только мигающий свет далеких немецких ракет временами слегка освещал бруствер, но он же и слепил глаза, мешая им привыкнуть к темноте.

Когда первый ствол был уже в башне, а старый уложили на платформу и увезли на берег бухты, небо на востоке стало голубеть, звезды гаснуть одна за другой. С вершины холма быстро убирали бревна и доски. Тракторы ушли вниз, в глубокую выемку под маскировочную сеть. И если бы фашистская «рама» поднялась над позициями, то наблюдатель едва ли заметил бы что-либо новое. Так прошла первая ночь тяжелого труда. Было это 30 января.

На следующую ночь заменяли второй ствол первой башни, но на это ушло почти вдвое меньше времени — был уже опыт. Да и погода способствовала маскировке. Дул чистый вест, и море гудело, как тысяча колоколов. В эту ночь даже пели «Дубинушку», но комиссар все приговаривал:

— Потише, ребята, потише, вполголоса…

Когда оба ствола были в башне, приступили к монтажу. В башне работали круглосуточно. Краснофлотцы из других боевых частей просили Андриенко зачислить их в монтажную бригаду. Но он отправлял их обратно, говоря, что, чем больше людей будет работать наверху, тем больше будут потери. Батарейцы с напряжением следили за ходом работ и тяжело переживали гибель товарищей во время огневых налетов врага. Их хоронили внизу, близ совхоза.

По плану командования замену стволов надо было закончить к первому марта. Но на партийных и комсомольских собраниях решили закончить работу досрочно — к 24-й годовщине Красной Армии. На стенах появились лозунги: «Закончим работу к 24-й годовщине РККА!», «Самоотверженным трудом на благо Родины укрепим боевую мощь Севастополя!»

Подразделения соревновались между собой. Был объявлен сбор рационализаторских предложений. Краснофлотец Попов предложил несколько изменить форму катков, по которым перетаскивали стволы. Комиссар поручил Андриенко разобрать это предложение. Через некоторое время тот доложил, что есть смысл принять это предложение.

В процессе работы сломалась важная деталь орудия. Запасной не оказалось. Краснофлотец Петрусов, измерив поврежденную деталь, за двадцать два часа изготовил новую с такой точностью, которая поразила инженеров. Деталь исправно служила до конца боев.

Старшины башен Димитриев и Лысенко, главный старшина пятой боевой части Кунтыш, старшина Шепилов вместе с рабочими артиллерийской мастерской упорно и настойчиво трудились как наверху, так и внутри башен.

Андриенко и Рудаков были душой этого трудного дела. Их можно было увидеть на месте работ в любое время. Каждого из них несколько раз контузило. Но, полежав часок-другой, они снова возвращались к своему делу. Один из старшин сказал корреспонденту газеты:

— У нас все работают из последних сил, равняемся на стармеха Андриенко. Как он, так и мы. Раз командир двадцать часов в сутки на ногах, то и нам нельзя меньше работать. Как-то неудобно. Это понять надо…

Рабочие артиллерийской мастерской порта неделями не уходили домой. Они трудились вместе с матросами по восемнадцать — двадцать часов в сутки, стараясь досрочно ввести в строй орудия, батареи. Матросы дивились неутомимости пожилого человека, мастера Семена Прокуды: всю ночь работал вместе с матросами, с рассветом ушел под бетон, умылся, позавтракал, выпил «фронтовые сто граммов» — и снова копается в механизмах.

— Семен Иванович, а спать когда будете? — спросит кто-либо из командиров.

Тряхнет головой упрямый рабочий человек, блеснет из-под косматых седых бровей добрыми глазами и отделается соленой шуткой. Бригада Прокуды буквально творила чудеса. Не меньших успехов добилась и бригада ленинградского завода «Большевик», которую возглавил орудийный мастер Иван Сечко.

Бригады Прокуды и Сечко ремонтировали и восстанавливали орудия и на других батареях, в несколько раз перекрывая довоенные технические нормы. Рабочие здесь были не просто мастерами своего дела. Их мастерство сочеталось с мужеством, физической выносливостью, смекалкой и высоким творческим подъемом.

Во время работы строго запрещалось курить. Заядлые курильщики очень страдали от этого и нередко одолевали командиров просьбами разрешить «подышать в рукав». Для «курцов» пришлось выделить глубокую землянку, где, как на баке корабля, горел фитилек и стоял обрез с водой для окурков. В землянке-курилке делились новостями, рассказывали о письмах, полученных из дому, о настроениях в тылу и о многих других вещах, о которых принято разговаривать на фронте. В курилку частенько заходили Рудаков и Соловьев, беседовали с бойцами.

Однажды немцы заметили что-то подозрительное и открыли по огневой позиции батареи частый огонь из крупнокалиберных минометов. Они, видимо, стали догадываться, что на батарее что-то затевается, и решили проверить это огнем. Одновременно в воздух поднялись немецкие разведывательные самолеты. Взрывами мин кое-где повредило маскировку. Враг мог увидеть, что происходит замена стволов. И вот под минометным огнем небольшая группа матросов стала быстро исправлять маскировку на вершине холма. Тем временем наши истребители прогнали фашистские самолеты.

8 февраля немцы начали палить по батарее с раннего утра. Дымзавеса не помогала: высота была так пристреляна немцами, что снаряды и крупнокалиберные мины ложились точно на огневой позиции батареи. Деревянные детали маскировки сгорели, сетка тоже, а работы уже приближались к концу. Оставалось поставить последний ствол. Среди разрывов, в желтом дыму, грязные, закоптелые краснофлотцы метались по бугру, восстанавливая то, что так легко разрушал враг.

Ствол орудия Тридцатой батареи, испещренный осколками вражеских снарядов и авиабомб (снимок из немецкого альбома).

Взрывы снарядов, свист и шипение раскаленных осколков, падающих в грязь, смешанную с мокрым снегом, стоны тяжелораненых, крики старшин, руководивших работами, — все это сливалось в какой-то зловещий клубок звуков, давило на психику бойцов.

На помощь пришли армейские и флотские батареи. Десятки стволов посылали врагу грозный и беспощадный ответ. Особенно хорошо помогал батарейцам армейский артиллерийский полк полковника Богданова.

Вот все реже и реже стали залетать на батарею фашистские снаряды, а вскоре враг и совсем прекратил огонь. На поверхность холма вышли десятки новых бойцов. А санитары и санитарки на окровавленных носилках все несли и несли убитых и изувеченных людей. Вот пронесли тела краснофлотцев Сей и Кравченко с закрытыми плащ-палаткой лицами. Погиб и рабочий-слесарь Григорий Вулейко. Медленно ползли под бетон раненые, способные передвигаться. Казалось, может дрогнуть и сердце человека с самыми крепкими нервами. Но на батарее были люди крепче стали, каждая новая жертва лишь усиливала их ненависть к врагу.

Работы близились к концу. К 10 февраля командир дивизиона провел последние проверки и доложил командованию о готовности батареи открыть огонь из всех орудий. Свое обязательство досрочно заменить стволы батарейцы и рабочие выполнили с честью. А через два дня на батарею прибыл Военный совет флота: Ф. С. Октябрьский, Н. М. Кулаков, И. Е. Петров и другие. Они осмотрели место работы, побывали в башнях.

Когда стемнело, состоялся митинг личного состава. Вице-адмирал Филипп Сергеевич Октябрьский заявил:

— Если бы до войны какому-либо профессору сказать, что за шестнадцать суток без применения специальных кранов артиллеристы и рабочие заменят стволы такой батареи, как ваша, у профессора очки полезли бы на лоб от удивления… Вы — не только храбрые воины, вы совершили еще и трудовой подвиг, равный которому трудно найти в истории. Вы — чудесные русские умельцы, способные делать такие дела, какие не под силу нашим врагам. Вот почему мы уверены в том, что победим фашистов. С такими воинами и мастерами мы можем и должны победить врага…

Теплые слова благодарности сказал и член Военного совета флота дивизионный комиссар Н. М. Кулаков.

Объявив благодарность и премировав наиболее отличившихся, Военный совет уехал на флагманский командный пункт, а батарея продолжала свою будничную работу. Октябрьский пока запретил стрелять.

— Надо беречь боеприпасы, — сказал он Александеру и Моргунову, — пусть немцы остаются в приятном заблуждении, что батарея выведена из строя.

Вскоре приказом командующего флотом некоторым офицерам батареи были присвоены новые звания. Александер стал майором, Окунев — капитаном. Десятки воинов были награждены орденами и медалями. Прокуда — орденом Ленина, инженер тыла Алексеев и орудийный мастер Сечко — орденами Красной Звезды. Первый дивизион, куда входила батарея, стал гвардейским. Это была большая радость для батарейцев, свидетельство того, что Родина и партия ценят их боевые дела.

На митинге, посвященном этому событию, воины поклялись еще крепче бить врагов.

— Высокое и почетное звание гвардейцев обязывает нас бить врагов еще крепче и беспощаднее, — сказал Александер. — Мы воюем как будто неплохо, растем, учимся, но ведь и враг не стоит на месте, он тоже учится. Мы должны учиться быстрее и лучше врагов, это наша обязанность гвардейцев. Батарейцы Тридцатой с честью выполнят свой долг перед Родиной. Они готовы на любой подвиг во имя ее интересов.

Выступали комиссар батареи, командир башни, старшина, двое краснофлотцев, рабочий артмастерских. Их слова были обращены к Коммунистической партии, к матери-Родине, к советскому народу.

Резолюций не писали, приняли клятву, в которой обещали драться так, как требует партия, бить врага мужественно и умело, не жалея своей жизни.

…Вечером, когда все, кроме дежурных на боевых постах, разошлись отдыхать, Соловьев снова засел за письмо жене и сыну. Писал он теперь только открытки, по опыту зная, что они быстрее доходят до адресата.

«Здравствуй, моя дорогая Бронечка! Здравствуй, мой незабвенный Лёка-Морока…

Я здоров, воюем, награжден орденом. От нашей квартиры, как и от всего городка, остался… один адрес — так эти мерзавцы разрушили его с воздуха и артогнем. Зато и они немало поплатились своими головами (и еще поплатятся!), так что и теперь валяются за городком. Скоро этим „чистокровным“ будет так жарко, что многие еще оставят здесь свои проклятые головы навсегда. В этом убежден и уверен каждый из нас… По тебе и Коке соскучился ужасно, хотя прекрасно знаю и верю, что вы тоже скучаете не меньше меня. Ну потерпите, во всяком случае осталось меньше ждать…»