Подводная уральская

ВОЛНА С УРАЛА

Редко когда дойдет на Южный Урал теплота Гольфстрима. Стылой была здесь и вторая военная зима.

Ветер обжигал лица. Временами показывалось бледное солнце и вновь исчезало, словно боялось озябнуть. Ночью звезды холодно мерцали в морозном небе. И только над городами небо вскипало сполохами огня. Седой Урал днем и ночью нес фронтовую вахту, спеша выпустить как можно больше танков, пушек, боеприпасов. Чем дольше шла война, тем больше огней зажигал, тем щедрее раскрывал кладовые этот край.

Люди неделями не уходили с предприятий: если и спали — рядом со станками, прессами, мартеновскими печами.

За два дня до Нового, 1943, года, Петру Козлову дали краткосрочный отпуск. Уже несколько лет проработал он формовщиком на Магнитогорском металлургическом комбинате. Отпустили его на четыре дня в порядке поощрения: за полтора военных года он выполнил пятилетнее задание.

До Златоуста Петр добирался пригородным поездом, а дальше шел пешком. Под ногами поскрипывал морозный наст. Стало уже темно, когда Петр подошел к отчему дому. Загремела цепью, залилась радостным лаем Пальма. Гость остановился, лаская собаку. В кухонном окне вспыхнул свет, в сенях послышались шаги.

— Кто там? — раздался хриплый голос.

— Открой, батя.

Отец отодвинул засов.

— Ну, проходи, проходи, — сказал он таким обычным голосом, словно сына не было всего несколько часов.

Во тьме сеней Петр никак не мог нашарить ручку. Но вот дверь распахнулась, и на пороге показалась мать, Екатерина Петровна.

В семье начался переполох. Гостя обступили сестры Анна, Мария, Марфа, Клавдия и младший брат Степан. Мать хлопотала возле печи и выговаривала сыну за то, что не дал телеграммы:

— Подготовились бы, встретили. Явился как снег на голову.

Однако она была рада-радешенька его приезду. Наконец она поставила на стол сковородку с яичницей, чугунок с дымящейся картошкой.

— Угощайся, сынок.

— Парень-то с мороза, — сказал ей муж, Семен Кириллович. — Дай-ка нам что-нибудь такого…

— Сегодня не грех, — согласилась Екатерина Петровна.

Разговор за столом шел неторопливый и важный. Порадовались тому, что под Сталинградом наши войска окружили армию Паулюса. За ужином Петр ни слова не проронил о том, что комбинат, на котором он работает, варит и прокатывает сталь для танков и кораблей. Тайна есть тайна. Но когда Семен Кириллович спросил о заводских новостях, сын оживленно стал рассказывать о фронтовых бригадах, созданных в цехе, которые ставят рекорд за рекордом, живут одной мыслью — сделать все для того, чтобы как можно быстрее покончить с врагом.

— Мы решили собрать деньги на строительство подводной лодки, — сказал Петр.

— Вот это здорово! — возбужденно произнес отец. — А ты сколько думаешь дать?

— Месячный заработок.

Семен Кириллович хмыкнул, потрогал усы, сказал в раздумье:

— По нынешним временам какие это деньги?.. Добавь еще два оклада.

Услышав это, Екатерина Петровна бросила сердитый взгляд на мужа:

— А жить на что будет?

— Поможем. Корова же у нас есть и картошка тоже.

— Это ведь у нас. А у него ни кола, ни двора.

Мать, конечно, не хотела обидеть Петра. Но последние слова задели сына. Он поднялся с широкой, добела выскобленной лавки, хмуро произнес:

— Проживу, мама, не беспокойся.

Екатерина Петровна смахнула краешком платка слезу:

— Не серчай, сынок. Я что, запрещаю тебе? Поступай так, как совесть велит.

— Совесть меня зовет на фронт, — ответил Петр. — Шесть заявлений писал. Но в военкомате сказали: нужен здесь, на комбинате.

Мать вспомнила: на днях в селе проводился сбор средств на строительство танковой колонны «Челябинский колхозник», и спросила:

— Небось и в городе шла подписка?

— Идет, мама. Я месячный оклад отдал.

Между тем Семен Кириллович встал из-за стола, вытащил из-под перины кошелек, подал Петру толстую пачку красных тридцаток.

— Передай, кто там у вас собирает. На эту самую… подводную лодку.

— Как же так, отец? — попробовал возразить сын. — Вы же сельские.

— Пусть сельские, что из того?

— Могут не взять.

Семен Кириллович рассердился:

— Деньги честным трудом заработаны. Почему же «могут не взять»? Все мы теперь одинаковые: что в городе, что в деревне.

— Правильно, батя! — поддержал Степан. — И от меня внеси тысячу рублей.

Степан был самым младшим в семье. Ему исполнилось шестнадцать лет, но он уже год работал в поле наравне со старшими сестрами и — чего уж таить, — мечтал служить на флоте. Был он коренаст, чернобров, бредил морем.

— Внеси от моего имени тысячу, — повторил Степан. — Это вроде аванса. Ты же, батя, знаешь мое желание.

— Знаю, сынок. Внеси долю брата, — с этими словами Семен Кириллович отсчитал тысячу рублей и подал Петру.

— Внеси и мою долю, — попросила Анна.

— Мою тоже! — сказала Мария, доярка.

— И от меня внесите, — в один голос робко вымолвили Марфа и Клавдия.

Екатерина Петровна снова закачала головой.

— Деньги-то остались? — спросила она мужа.

— Да есть малость.

— Внеси уж, Сеня, тогда и от меня, — сказала Екатерина Петровна. — На погибель врагу.

— Скрутим, — произнес суровым голосом Семен Кириллович и, помолчав, добавил: — Все отдадим для победы над Гитлером, будь он проклят.

Да, редко когда дойдет теплота Гольфстрима на Южный Урал, но зимой сорок третьего года океан донес свои мягкие ветры и до Магнитогорска, и до Златоуста, и до всех сел и деревень Челябинской области. В январе всюду: и в семьях, и на работе только и было разговоров, что о сборе денег на строительство танков и кораблей. Таких семей, как Козловы, внесших большой денежный вклад, было сотни, тысячи. И хотя деньги собирала молодежь, нередко свой месячный заработок просили отчислить и пожилые люди, прося при этом послать служить на море либо сына, либо подросшего внука. Исполнилась мечта и Степана Козлова: его призвали на флот.

Мастер спорта Степан Козлов, награжденный Почетным знаком ДОСААФ СССР. Снимок наших дней.

Когда Петр Козлов, встретив Новый год в кругу семьи, вернулся на комбинат, там уже были собраны десятки тысяч рублей. Он передал деньги комсоргу цеха Анатолию Сергееву.

— Откуда у тебя столько? — удивился тот, принимая толстую пачку.

— Был в деревне. Просили передать.

Сбор средств на строительство военных кораблей проходил под руководством областного комитета партии. Всем первичным партийным организациям было предложено принять самое активное участие в этом деле, использовать добрую инициативу как средство дальнейшего улучшения военно-патриотического воспитания молодежи. Областной комитет партии рекомендовал радиокомитету и газетам широко освещать сбор средств. Была учреждена областная Книга почета, куда заносились фамилии рабочих, колхозников и служащих, которые внесли в фонд обороны большие суммы.

Первый секретарь областного комитета партии Николай Семенович Патоличев ежедневно интересовался тем, как проходит сбор денег. Много было забот у партийного руководителя. И тем не менее Николай Семенович находил время спросить о том, как подхвачен почин.

По предложению обкома партии в цехах и на стройках, в шахтах и на рудниках, на полях и фермах проводились беседы о Военно-Морском Флоте, о славных победах на фронте.

8 января Челябинский обком ВЛКСМ одобрил патриотический почин комсомольцев и молодежи Магнитогорского металлургического комбината и предложил райкомам и горкомам ВЛКСМ широко развернуть сбор средств на военные корабли. В тот же день постановление было передано по радио, а утром опубликовано в местных газетах.

Тысячи молодежных вожаков вели добровольную подписку. Нелегко жилось людям в то суровое время, но каждый отдавал для победы над врагом все, что мог. Скупые газетные строки того времени донесли до нас многие имена тружеников Урала, на деньги которых строилась и подводная лодка «Челябинский комсомолец».

За три дня до того, как была напечатана эта заметка, в первом мартеновском состоялся короткий митинг. Слово попросил литейщик коммунист Сергей Скворцов — коренной уралец с широкими, как лопата, ладонями, густыми, сходящимися на переносице, бровями, которые придавали лицу суровое выражение. В короткой, весомой речи он выразил думы своих товарищей:

— Кренится фашистский корабль, ложится на обратный курс. Так пустим же вражескую посудину на дно, и пусть она сгинет навсегда в морской пучине.

Сказав это, Скворцов помолчал, после чего заговорил вновь горячо и убежденно:

— Радостные вести приходят теперь с фронта. Враг переходит от наступления к обороне. Правда, у него еще имеются большие силы для сопротивления. Но как бы он ни огрызался, все равно будет повержен. Чем сильна наша армия? Она ведет справедливую, освободительную войну. Крепок ее тыл. Так давайте поможем фронту и флоту. Соберем на строительство военных кораблей деньги. Я подписываюсь на месячный оклад, — закончил свою речь Скворцов.

— Я тоже! — крикнул с места Валентин Орлов. — Вот мое заявление насчет взноса, — он подошел к столу, накрытому красной скатертью. — А вот еще одно — на имя военкома: прошу послать в действующий флот.

— И меня! — подал голос литейщик Константин Безруков.

— Не забудьте и Соломатина.

— Пищите: Егоршилов!

— Степанов!

Председатель цехового комитета профсоюза А. Я. Савруцкий, которому было поручено собирать деньги, молча поднялся с места, дождался, когда стихнет шум, произнес:

— Значит, все уйдем на фронт? А кто же сталь будет варить?

Сердитые нотки в голосе председателя не утихомирили молодежь.

— Вы же сами, Алексей Яковлевич, подавали два заявления на имя военкома, — сказал Анатолий Костырев, совсем молоденький парнишка, принятый с полгода назад учеником литейщика.

Алексей Яковлевич нахмурился, словно его уличили в чем-то нехорошем. Он и в самом деле просился на фронт, и подал не два заявления, а четыре.

— Сравнил! — ответил Савруцкий с усмешкой. — Ты же, Толя, еще молод, можешь и подождать.

— Вот еще! Берут и в моем возрасте, — не сдавался Костырев.

— В твоем возрасте лучше помалкивать и слушать, что говорят старшие, — не на шутку рассердился Савруцкий. — Больше присматривайся да учись делу.

Председатель цехкома помолчал, а потом подобревшим голосом спросил:

— Как решаешь насчет денежного взноса?

— Как все, так и я. Наличными, правда, не имею, а заявление заготовил, вот оно.

Один за другим подходили юноши и девушки, подавали письменные просьбы перечислить компенсацию за неиспользованный отпуск на строительство кораблей. Приняв заявление и внеся фамилию в общий список, А. Я. Савруцкий крепко пожимал каждому руку.

Многими годами позже мне удалось связаться с Натальей Георгиевной. В одном из своих писем она сообщает:

Зимой 1943 года Челябинский областной комитет комсомола провел радиомитинг.

Молодые рабочие, служащие, колхозники рапортовали о сборе денег на строительство кораблей Военно-Морского Флота.

— Почин молодежи Магнитогорского комбината подхватил весь город, вся область, — сказала секретарь комитета ВЛКСМ новомеханического цеха Людмила Гусева. — Наш город собрал уже более миллиона рублей.

— Только за два последних дня мы внесли в банк сто семьдесят тысяч рублей, — сообщил радиослушателям секретарь комсомольской организации одного из заводов Николай Горбачев.

— Десять тысяч рублей — это мой вклад на строительство кораблей, — сказал комбайнер колхоза имени Чапаева Сосновского района Афанасий Черноиванов.

Он сделал паузу и, кашлянув, взволнованно продолжал:

— Пять тысяч внес тракторист Петр Фокин. За два часа вдвоем с Фокиным мы собрали пятьдесят тысяч рублей.

Уральская трудовая волна соревнования подняла на высокий гребень тысячи имен сталеваров, танкостроителей, горняков.

7 февраля 1943 года областная газета «Челябинский рабочий» сообщила о рекорде Дмитрия Босого — фрезеровщика из Нижнего Тагила, давшего двенадцать норм выработки в день.

6 марта «Челябинский рабочий» поместил заметку из Златоуста под красноречивым названием «Металл сверх плана на 200 танков». Газета рассказала о том, что сталевар Т. Эйерман сварил сверх задания две тысячи тонн стали.

Все ярче разгоралось пламя соревнования и у металлургов Магнитогорска. Триста скоростных плавок выдали они в январе и феврале.

Суровым тогда было время. А рос — не по дням, а по часам — Магнитогорский металлургический комбинат, набирал силу. Была сдана в эксплуатацию самая большая в стране домна — комсомольская. По окончании строительства более трехсот рабочих, инженеров, служащих удостоились орденов и медалей. Среди них первый секретарь Челябинского обкома ВКП(б) Н. Патоличев, ударники труда землекоп А. Айтпаев, электросварщик В. Идровицкий, бригадир кровельщиков П. Пронин, стекольщик Ф. Потатцев, автогенщик М. Однороженко и многие другие.

Трудовые успехи рабочие и служащие посвящали Красной Армии, ее растущей мощи.

Врубмашинист Копейской шахты 4/6 Иван Бондаренко за смену подрубил 110 метров угля вместо 67 по норме. Он передал весь заработок на строительство военных кораблей. Да только ли он? Коллектив строителей Саткинского металлургического комбината 23 февраля — в День Красной Армии — сдал в эксплуатацию на месяц раньше срока конверторный цех. Рабочие внесли в фонд обороны сто тысяч рублей.

Нельзя без волнения читать заметку «Патриотка-мать», опубликованную в районной газете «Уральский рабочий» 23 февраля.

Тыл отдавал фронту все, что мог.

Делегации трудящихся везли подарки фронтовикам, рассказывали о жизни, о славных и больших делах. Вот что писал тогда в Миасской «Рабочей газете» управляющий трестом «Миассзолото» Н. Федотов:

— Как там Урал? — спросил, немного успокоившись Петушков-младший.

— Дымит.

— Ну а прииски? Наши, непряхинские?

— Стали добывать золота в полтора раза больше, чем до войны, — сказал управляющий трестом.

Петушков-младший удивленно вскинул брови:

— В полтора раза! Как же сумели, ведь многие земляки в армии?

— Да, многие воюют, — согласился Федотов, — а те, что остались, работают за двоих, а то и за троих. Есть у нас Мелентьевский рудник, ты, конечно, не забыл. Так вот, бурильщики Иван Радчин, Иван Толкачев, Василий Репников дали в феврале — сколько бы ты думал? — по три нормы!

— А у нас, на Непряхинском, кто впереди?

— Палькова.

— Мария?

— Она самая.

— Ишь ты! — произнес Петушков-младший. — Выла ведь совсем девчонка.

— А стала передовиком. Доверили мы Марии собирать деньги на танки, на военные корабли.

— Справилась?

— Сто тысяч рублей собрала.

— А мой отец? Не подкачал?

— Отдал всю посуду золотую, какая имелась в доме. Топите, говорит, вражью нечисть в море, бейте на суше, громите в воздухе.

— Наказ отца выполняем, — ответил сын. — Бьем фашистов всюду и наверняка.

Тысячи фамилий рабочих, колхозников, служащих были занесены в областную книгу, заведенную по решению бюро Челябинского обкома партии и облисполкома.

Вносили средства на вооружение и школьники.

«Челябинский рабочий» сообщил, например, что учащиеся Дробышевской неполной средней школы принимают горячее участие в сборе средств на строительство боевых кораблей имени Челябинского комсомола. Дети фронтовика Михаил, Василий и Зина Агаповы внесли 135 рублей.

На военно-учебных пунктах предприятий, совхозов, колхозов слышались резкие, как выстрелы, команды. Многие рабочие, колхозники, служащие проходили курс молодого бойца. Выйдя на поле, учились стрелять, метать гранаты, ползать по-пластунски, ходить в атаку, держать оборону.

До поздней ночи светились окна скромного здания, занимаемого областным советом Осоавиахима. Немногочисленные работники совета все дни проводили в первичных организациях. И лишь к вечеру, уставшие и утомленные, возвращались в совет. Прикладывали озябшие руки к теплой печке и стояли так минуту, другую, словно желали вобрать в себя все тепло. Лишь после этого начинали рассказывать о том, где побывали, с кем встретились, что сделали.

Областной совет Осоавиахима горячо поддержал патриотический почин молодежи Магнитогорска, предложил всем активистам Общества оказывать помощь комсомольским организациям.

На собраниях и митингах вместе с коммунистами и комсомольцами тон задавали осоавиахимовцы. Они горячо стремились и дальше укреплять оборону страны, не жалея на это ни средств, ни времени, ни сил, призывали упорно изучать военное дело, готовить себя к испытаниям на фронте.

300 000 рублей на самолеты и столько же на боевые корабли — такую сумму внесли в фонд обороны в течение лишь трех месяцев осоавиахимовцы города Троицка.

Руководитель организации Н. Зюзин ни минуты не знал покоя. Организовывал на предприятиях кружки, курсы, проводил соревнования по стрельбе, митинги, посвященные сбору средств.

А вот что вспоминает бывший секретарь Троицкого горкома ВЛКСМ П. Литвиненко.

С увлечением изучали военное дело школьники. Многие из них еще до войны сдали нормы на значок БГТО. Ребята не успевали закончить школу. Почти все они уходили в армию из десятого класса.

Разве можно забыть ту суровую и тревожную пору! Охрипший школьный звонок, холодные классы, военрук с забинтованной рукой.

— Тема сегодняшнего урока — «Отделение в наступательном бою».

Чутко слушает класс бывшего красноармейца или командира, вернувшегося по ранению домой и готового не сегодня-завтра пойти вновь на войну.

Девушки, подписавшие это письмо, учились в разных классах. Многие были комсомолками, сандружинницами. Поля Сухова — отличница, всегда серьезная, голос тихий и вежливый. Лидия Кашонина — эта, напротив, боевая, горластая, где песня, где пляска — там и она, член комсомольского бюро. Во всех классах провела собрания по поводу сбора средств на корабли, даже с первоклассниками. Ирина Новигахина: отец на фронте, мать частенько прибаливает. В такие дни хозяйство на плечах дочери. И в стайке убрать, и корову подоить, и обед сварить — только успевай! Многие матери мечтают заполучить Ирину невесткой в дом, все-то она умеет: и шить, и стирать, только вот сыновья ищут жену не в огороде, а в хороводе. Ничего они еще не понимают, сыновья. Да и рано жениться — подрастая, уходят на войну, и не все, ох, далеко не все, возвращаются.

Эта телеграмма из Центрального Комитета комсомола была послана в Челябинский областной комитет ВЛКСМ. Тот сообщил в Москву, что в течение месяца комсомольские организации, трудящиеся, школьники собрали для фронта более 55 миллионов рублей.

На собранные деньги ЦК комсомола оформил заказ на строительство двух подводных лодок типа «Малютка».

У ЗАВОДСКОГО ПРИЧАЛА

Подводная лодка, которую позже назовут «Челябинским комсомольцем», строилась. Работа шла круглые сутки. Мастер К. П. Харитонов с резкими морщинами на лице день и ночь руководил сборкой «Малютки». Трудно было сказать, когда отдыхал Кирилл Прохорович.

Вся его жизнь прошла под грохот и лязг железа. В тринадцать лет отец привел его на завод и устроил учеником слесаря.

И хотя начинал Кирилл Прохорович свою трудовую жизнь давным-давно, в девяностых годах прошлого века, а как сейчас помнит, сколько мытарств, мучений выпало на его долю. Сперва был на побегушках. Через три года Кирилла перевели в слесари.

Как-то во двор дома, где жили Харитоновы вместе с дюжиной других семей, зашел студент. Снял очки, протер стекла, грустно посмотрел на копошащихся в грязи бледных, худых ребятишек и сказал за всех за них некрасовскими стихами:

Случилось это летом, окна были открыты настежь. Прохор Елисеевич, отец Кирилла, свесился с подоконника.

— Верно говоришь! Подохнем, видно, на заводе. Другого пути нет.

— Ну почему же! — сказал студент, присаживаясь на крыльцо. — Есть другой путь.

— А ну-ка, ну-ка! Послушаем.

До позднего вечера засиделся гость, бередя раны разговорами. А ведь не плюнешь, не уйдешь, режет правду-матушку, давно уже наболевшую на душе.

И съемщики комнат и закутков согласно кивали головой. Что верно, то верно. Живут в нищете, в забитости.

— Нельзя вам дальше мириться с такой жизнью, — говорил студент. — Надо бороться.

— Э, где уж нам, — махнул рукой жестянщик Андрюха Петухов по кличке «Жираф». — У царя и власть, и войско. А сила ведь солому ломит, слышали такую поговорку?

— Я и другую слышал, — спокойно произнес студент, надевая очки. — Песню «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов!»

Этот разговор подлил масла в огонь. А тут еще вскоре нашли в цехе листовку. Призывала она, шутка ли, всем прекратить работу и не начинать до тех пор, пока не будут удовлетворены требования: установить восьмичасовой рабочий день, повысить заработную плату, отменить штрафы, построить для детей рабочих школу, открыть столовую при заводе.

Когда Кирилл услышал эти призывы, сердце его учащенно забилось…

Тревожно, словно набат, заревел гудок. Кирилл одним из первых бросил работу, крикнув: «Бастуем, товарищи!»

До революции Харитоновы — и отец, и сын — участвовали во многих стачках, маевках, демонстрациях, когда, разумеется, находились на воле. Три года Кирилл просидел вместе с отцом в тюрьме, два раза высылался в отдаленные места, хватил с лихвою и холоду, и голоду, однако с положением он не смирился. Возвращаясь, принимался за революционные дела с новой силой. Там, в тюремной камере, Кирилл научился читать, писать, прошел краткий курс марксизма: пропагандистов среди политических заключенных и ссыльных было много. Вступив в партию в начале века, Кирилл твердо встал на сторону большевиков.

Февральскую революцию он встретил в тысяче верст к северу от Красноярска. В гражданскую войну его назначили комиссаром рабочего полка. Защищал Царицын, брал Перекоп, воевал против белополяков. Был ранен, контужен. Сильно поредевший рабочий полк лишь в 1921 году был расформирован. Красноармейцев распустили по домам — война осталась позади.

Жизнь на заводе почти совсем замерла. Многие рабочие погибли на фронтах. Не хватало топлива, металла, электроэнергии. В заводских трубах свили гнезда галки.

В гражданскую войну город находился во власти белых. Отступая, они часть оборудования взорвали, часть вывезли. Страшная была разруха. Однако Кирилл Прохорович не пал духом, не опустил руки. Он привел с собой на завод надежных и стойких ребят и в еле-еле теплившуюся цеховую жизнь словно кто вдохнул хорошую порцию кислорода. Загудело, забушевало пламя задора, осветило округу. Вчерашние красноармейцы вызвались заготовлять дрова для заводской электростанции, собирать металлолом. Они ремонтировали мартеновские печи, приводили в порядок внутризаводской транспорт.

Руководил орлами в краснозвездных шлемах Кирилл Харитонов.

Вскоре завод оправился от разрухи, встал на ноги.

В начале тридцатых годов Кирилл Прохорович работал уже начальником судостроительного цеха. Дела у него шли хорошо: и почетные грамоты получал, и фотографию его вывешивали на заводскую Доску почета, и в городской газете его хвалили. И все-таки он чувствовал, что курсов командира производства, которые окончил еще в двадцатых годах, явно мало, чтобы руководить крупным судостроительным цехом. А учиться в институте было поздновато, к тому времени ему шел пятый десяток.

Прикинув свои силы и возможности, Кирилл Прохорович обратился в дирекцию с просьбой перевести его в мастера. А начальником цеха он предложил назначить Дмитрия Осокина — инженера хотя и молодого, зато растущего, хорошо разбирающегося в теории кораблестроения.

Директор вызвал к себе Харитонова в кабинет и в недоумении сказал:

— Это еще что за новости, разрешите вас спросить? Цех — лучший на заводе, и на тебе — заявление о понижении в должности. Может быть, вы устали, нужен отдых?

Харитонов покачал головой. Силенки, мол, еще есть, но надо ли ждать, когда молодые начнут затыкать тебя за пояс?

Да, он вернулся с войны и дошел до начальника цеха. Есть в нем организаторская струнка, это так. К тому же учли и пролетарское происхождение, рабочих выдвигали в ту пору даже на более высокие должности — вплоть до директора. А теперь-то вторая пятилетка на носу, из институтов приходит с дипломами наша, рабочая, молодежь, ей и надо бы дать дорогу.

Директор молча прошелся по кабинету. Потом крепко пожал руку Харитонову:

— Поработайте, а там посмотрим.

Через год Кирилл Прохорович все-таки добился своего, перевелся в мастера. Он по-прежнему днями и вечерами пропадал на заводе, и когда возвращался домой, жена Любовь Ивановна, хлопотавшая у плиты, сердито выговаривала за опоздание. Но такая уж была у него натура — отдавать работе всего себя, не считаясь со временем. К тому же на него возложили такую важную общественную нагрузку, как руководство цеховой организацией Осоавиахима. Кирилл Прохорович; словно вспомнил молодость: взялся вести кружок ворошиловских стрелков, организовал курсы парашютистов, сандружинниц, стал руководить дальними походами молодежи в противогазах. Ни минуты, бывало, не посидит без дела, вечно чем-нибудь занят, вечно в хлопотах, заботах. Его голос, все еще не потерявший силы, слышали то на одном участке, то на другом.

Но время брало свое. На пенсию ушел в середине июня 1941 года. На другой день после того, как началась война, Харитонов снова был в цехе. Вместе с ним вернулись на завод тысячи старых рабочих, инженеров, служащих, находящихся на заслуженном отдыхе. Грозный час всех поднял на ноги. Вместо мужей и отцов, ушедших на фронт, на завод пришли домохозяйки, подростки.

Кирилл Прохорович обучал новичков разному делу: слесарить, сваривать листы металла, вести сборку узлов. Прививал знания спокойно, ни разу не повысив голос. Рассказывал, как надо выполнять ту или иную операцию. Если кто не поймет, займется отдельно, еще раз покажет, на что способен инструмент в умелых руках.

Осенью 1941 года завод поставили на военные рельсы. Он начал выпускать танки, пушки, снаряды. Строительство же кораблей пока приостановили. Кирилл Прохорович, тяжело вздыхая, с трудом соглашался с возникшим положением. Но постепенно где-то в глубине души его росло недовольство. Он-то был судостроитель! Стал обращаться в партийный комитет, к директору: когда же начнем строить корабли?

— Не спеши. Танки позарез нужны. Дойдет очередь и до кораблей.

Вскоре был получен срочный заказ на строительство нескольких подводных лодок.

— Ну, поздравляем, Кирилл Прохорович, — сказал; директор, сообщая Харитонову радостную новость. — Строительство одной из «малюток» решили поручить вам.

Харитонов встал по стойке «смирно», по-военному коротко ответил:

— Есть, строить «Малютку»!

С тех пор он еще реже бывал дома, не только дни, но часто и ночи проводил на заводе. Спал на топчане, установленном в цехе. Впрочем, многие тогда как бы перешли на казарменное положение. Однажды глухой осенней ночью завыли сирены воздушной тревоги, прожекторы лихорадочно прощупывали темное небо. Где-то рядом рвались бомбы. Затем гитлеровцы ночами совершали налеты на город.

Кирилл Прохорович, случалось, в темноте забрасывал песком зажигательные бомбы, падавшие на заводскую территорию. А утром, словно и не было беспокойного ночного дежурства, принимался за работу, не успев забыться хотя бы на час.

— Ну, как тут у вас? — спрашивал Харитонов разметчиков. Они ползали по огромному, покрашенному в черный цвет полу и вычерчивали очертания корпуса в натуральную величину, делая как бы гигантскую выкройку подводной лодки.

Старший разметчик Осипов, с острыми скулами, угловатый, поднимал взгляд и отвечал:

— Дела идут, Прохорович… Только ты уж позаботься насчет остальных чертежей. С первым отсеком что-то медлят.

Кирилл Прохорович спешил к технологам, конструкторам, торопил их. А если надо было, звонил главному инженеру, директору. Случалось, с языка ненароком слетало резкое слово. Но на это не обижались. Только там, на противоположном конце провода, сильнее дышали в телефонную трубку.

Когда листы прочного корпуса поступили в цех, Кирилл Прохорович придирчиво осмотрел сталь. Материал был неплох, хотя нет-нет да и встречалась вмятина. Заметив неровности, он осуждающе покачивал головой. Ничего не поделаешь. Придется каждый стальной лист прогнать через специальные вальцы. Сам встал к правильному станку, сказав оператору, молодой девчонке:

— Ты уж извини, Таня. Ответственное задание.

— Не доверяете? — обиделась оператор.

— Не то слово. Хочу тряхнуть стариной.

Таня уступила место, невольно любуясь тем, как ловко, туда и сюда начал прогонять старый мастер стальные листы между круглыми, крутящимися вальцами.

— Теперь, кажется, хороши, — произнес Харитонов, останавливая станок и с прищуром глядя на листы. — Взгляни-ка, Танюша, глаза у тебя молодые, острые.

— Ни единой царапины! — восхищенно произнесла оператор.

— То-то же, — и, обращаясь к автогенщику, Кирилл Прохорович добавил: — Дело за тобой, Сеня.

Тот, вечно нахмуренный, включил автогенный аппарат. Тонкий клювик задрожал в руках паренька. Из узкого сопла вырвался синий язык пламени и яростно набросился на сталь. И хотя она была тверда, как броня, тем не менее не выдержала, расступилась перед бешеным натиском огня.

— Смотри, не отклонись! — кричал на ухо автогенщику Кирилл Прохорович, и Сеня в ответ мотал головой: сам, мол, вижу, вот они, разметочные линии. Так что будьте спокойны. И в самом деле, он вел жаркую строчку строго по разметке.

Готовые стальные листы кран-балка подавала на платформу со шкалою на вертикальной стойке «тонны», «центнеры», «килограммы». Кирилл Прохорович взвешивал каждый лист в отдельности, заносил цифры в журнал, начатый с самого начала строительства лодки. Позже он впишет туда вес всех без исключения механизмов и приборов, которые будут устанавливаться на подводной лодке. Так положено по инструкции. А уж там, на базе, в журнал занесут еще и вес топлива, смазочного масла, боеприпасов, питьевой воды.

Взвесив лист стали и аккуратно внеся цифру в соответствующую графу, Харитонов давал команду поднимать груз.

Кран-балка несла железо высоко над полом. Следом за плывущей по воздуху деталью устало семенил Кирилл Прохорович.

Сборочно-сварочный участок встречал его вспышками вольтовых дуг, брызгами искр. Кругом шипело, плавилось, вскидывались снопы беснующегося огня.

Попав на участок, Харитонов на миг приостанавливался и покачивал головой. Вот это иллюминация! Озорное пламя сглаживало морщины на лице, наполняло душу светом и теплом. Словно само солнце вспыхивало яркими островками, согревая, обнадеживая, зовя.

Радостно было видеть, как на глазах зарастают скелеты секций. Подходила бригадир сварщиков Дуся Назарова, докладывала скороговоркой:

— Четыре барабана соединили с кольцевыми шпангоутами.

— Молодцы, — хвалил Харитонов. — Обшили, я гляжу, целую секцию.

— Видите, какая она гладенькая и кругленькая стала, — говорила, смеясь, Дуся, показывая на секцию, из которой утром торчали одни ребра. — Нравится? — спрашивала она.

Харитонов делал вид, что сердится.

— Что значит «нравится»? — спрашивал он сурово. — Чай, не женщина. Тут прочность нужна, чтоб не хрустнула в объятиях грозного владыки — океана. Качество-то сварки проверяла? — переходил он на деловой тон.

— А как же!

— Все в порядке?

— В порядке, Кирилл Прохорович.

— Ну, поглядим. Где у тебя меловой раствор?

Харитонов смазывал сварочный шов с одной стороны керосином, с другой покрывал меловым раствором. Если есть где щелка, даже микроскопическая, керосин проникнет через нее и даст о себе знать пятном на меловом растворе с другой стороны листа. Дуся с опаской поглядывала на меловую полоску, а ну как начнет темнеть! Однако полоска оставалась белой, и Харитонов, долгое время не спускавший глаз со шва, говорил довольным голосом:

— Ай да молодцы!

Бригада у Дуси — сплошь молоденькие девчата, многие из деревень. Пробил суровый час, и они попросились на передовую. Попали же на трудовой фронт. Все они одеты в брезентовые спецовки. Недосыпают, недоедают, похудели. Но духом не падают. Всегда веселые, и жизнерадостные, умеют постоять за себя…

Готовые секции кран-балка доставляет в конец цеха и осторожно опускает на широкие сани с полозьями из толстых бревен. Гусеничный трактор тащит сани к заводи. Неторопливо двигающийся груз сопровождает все тот же Кирилл Прохорович. У стапелей трактор останавливается. Харитонов начинает бегать взад-вперед, на ходу отдавая приказания такелажникам и крановщику, а, остановившись, тут же пригибается и, прищурившись, смотрит, правильно ли устанавливается секция. Точность нужна миллиметровая, и старый мастер упорно добивается того, чтобы секция встала впритирку к стальной соседке. Лишь после этого, утерев со лба пот, но все еще тяжело дыша он произносит:

— Дуся, где ты?

— Здесь я, Кирилл Прохорович! — откликается Дуся, выходя из железного нутра, словно из пасти кита. Она уже успела, оказывается, прикинуть, откуда лучше вести шов, и теперь ждет, что скажет Харитонов.

— Провода подвели?

— Подвели.

— Аппараты?

— Готовы.

— Начинайте.

Язык по-военному лаконичен, однако Дусе нравится такой разговор, где ни одного лишнего слова. Она молча взмахивает рукой. Девчата, стоящие на стремянках, включают аппараты, и миллионы брызнувших искр образуют огненное кольцо. Вместе с Харитоновым Дуся какое-то время любуется со стороны на этот колыхающийся вертикальный круг.

— Кольцо-то будто золотое! — смеется Дуся. — Повенчаем красавицу с океаном.

— Это какую же «красавицу»? — спрашивает Кирилл Прохорович.

— Подводную лодку.

— Возьми-ка ты, морская сваха, сварочный аппарат. И ать-два — на самый верх. Гони оттуда Зойку, вертит головой без конца. Упадет, чего доброго.

В феврале сварку прочного корпуса «Малютки» в основном завершили. Но до конца было далеко. Предстояло сварить еще и легкий корпус, установить двигатели, оборудовать все внутри лодки.

Группами и в одиночку начали прибывать военные моряки — с Азовской и Каспийской флотилий, с Тихого океана. Так рано? А что же тут особенного. Экипаж всегда комплектуется загодя. Наблюдая за строительством, моряки имеют возможность основательно изучить устройство корабля, его многочисленные механизмы и приборы.

Разместили экипаж в помещении клуба. Рано утром — побудка, физзарядка, завтрак. Два-три часа занятий, после чего команда: «Становись!». Строй моряков, одетых в черные бушлаты, бодро шагает к проходной. Посторонясь, встречные приветливо улыбаются, а дети еще и машут ручонками, мол, доброго пути вам, дяди.

Чаще всего колонну ведет помощник командира лодки Петренко. Вне службы друзья и сослуживцы обычно называют его Федором Силычем или же просто Силычем. Не по годам серьезный, уравновешенный, Петренко молчалив, даже замкнут. Однако украинская кровь временами дает о себе знать — и тогда из него так и бьет веселье, которое он пытается скрыть за сдвинутыми бровями. Говорит Федор Силыч с акцентом, редко кому возражает, но уж если считает, что делать надо так, а не этак, переубедить его нелегко.

«Шо це такэ! — произносит он после того, как внимательно выслушает не в меру горячего оппонента. И, покачав головой, повторяет: — Шо це такэ, ни разумию!»

Петренко закончил высшее Военно-морское училище в Ленинграде и хотя к началу войны ему исполнилось двадцать четыре года, успел с лихвой хлебнуть соленого ветра, проходя службу на легендарной Балтике.

Нет, к тому времени он не стал «морским волком», но обязанности помощника командира подводной лодки знал и выполнял отменно. По вечерам он непременно рассказывал подчиненным о задании на завтра, аккуратно записывал и, можете быть уверены, делал все, чтобы это было выполнено.

Сейчас он идет чуть в сторонке, строго оглядывая строй: не сбился ли кто с ноги, достаточен ли взмах руки, и незаметно для себя начинает подпевать: «Не гулять эскадрам вражьим у берегов земли родной!»

До позднего вечера моряки находятся на заводе — одни в цехах, другие на стапелях, помогая рабочим изготовлять и устанавливать детали и узлы. Это уже инициатива командира строящейся подводной лодки капитан-лейтенанта В. Н. Хрулева. Он со всеми приветлив. Круглое, задорное лицо его то и дело светится улыбкой. На завод прибыл, когда экипаж в основном уже укомплектовали. Первое время присматривался к людям, проверял их в делах, больших и малых. С Кириллом Прохоровичем он быстро нашел общий язык. Старый мастер не подчинялся Хрулеву, у него свое, заводское начальство. Но уж так повелось, что со своими заботами он шел сперва к капитан-лейтенанту. При первой же встрече командир спросил Харитонова:

— От помощи-то не отказываетесь?

— Рады будем получить, — ответил с достоинством мастер.

И они обговорили, чем будут заниматься на заводе моряки. Ограничиться наблюдением за строительством — этого было мало. Чтобы лучше изучить корабль, следовало самим облазить его нутро, глухие закутки, вместе с рабочими монтировать бесчисленные трубопроводы, устанавливать сложное электрооборудование. Тысячами операций, и сложных, и простых, пришлось заниматься морякам, и они делали это охотно, понимая, что, помогая рабочим, лучше изучат устройство корабля, а потому и успешнее будут воевать.

Хрулев любовался сваренным корпусом лодки, который стоял на опорах, киль-блоках, толстых деревянных брусьях, сложенных один на другой, упорах и подставках, подпирающих днище и борта корабля.

Частенько командир строящейся лодки надевал брезентовую робу и по трапу спускался внутрь, где все еще бесновалось пламя огня, без конца что-то гнулось, подгонялось. Не оставляя без внимания ни один закуток, Хрулев не столько шел, сколько полз по тесному днищу. Он дотошно проверял качество сварки, вместе с рабочими и моряками устанавливал различные механизмы, если сомневался, то спрашивал мастера:

— Так ли делаем?

Харитонов хмурил брови: «Как же иначе, Виктор Николаевич».

— А так, Кирилл Прохорович, чтоб не было люфта, — вежливо отвечал командир, — видите гребной вал того…

— Не волнуйтесь, Виктор Николаевич, выправим, — быстро произносил Харитонов. — Вал мы еще не установили окончательно. Возни с ним будет много.

Экипаж военного корабля, будь то надводного или подводного, делится на боевые части. Сокращенно — «БЧ», «БЧ-1» — штурманская боевая часть, «БЧ-2» — артиллерийская, «БЧ-3» — торпедная, «БЧ-4» — связь и наблюдение, «БЧ-5» — электромеханическая. Есть еще службы — медицинская и интендантская.

Командир «БЧ-5» старший инженер-лейтенант Вячеслав Иванович Голубев целыми днями не знал покоя. Он вместе с Харитоновым следил за монтажом валопровода, соединяющего главный двигатель с гребным валом. Трудность заключалась в том, что валы предстояло установить так, чтобы оси у них оказались на одной прямой. Чуть отклонился — начинай заново. Малейшая неточность, даже на долю миллиметра, даст о себе знать на испытаниях, и Голубев, вооружившись мерительными инструментами, без конца колдовал у валов, прикидывая и так, и этак, что-то шептал.

— Опять ушли вправо, — недовольно говорил он.

— На сколько? — спрашивал Харитонов.

— На миллиметр.

Строитель судна с сердитым видом брал из рук Голубева измерительный инструмент и, убедившись, что тот прав, с досадой хмыкал и давал указания подвинуть вал чуть вправо. На глаз подача была совсем незаметна, и лишь световой луч добросовестно фиксировал ее.

— Стоп!

Кирилл Прохорович взглядом подзывал Голубева и спрашивал:

— Ну, как?

— В норме, — отвечал Голубев, бросив взгляд на инструмент.

— То-то же! — торжествовал Харитонов.

А пока он обращался либо к бригадиру Аркадию Афанасьеву, либо к главстаршине команды мотористов Ивану Панченко:

— Закрепляйте!

Главстаршина был строен как тополь. Любил «потравить», то есть поговорить больше, чем нужно, придумать побасенку, разыграть кого-нибудь, выкинуть номер, за что ему, впрочем, не раз попадало и от Хрулева, и от Голубева.

Федор Малых — коренаст, небольшого роста. Он из Сибири. Если сорвет резьбу или допустит другую оплошность, с досадой говорит: «Ях, язви тебя!» Случается, впрочем, это редко. Однако все подводные камни не обойдешь. Важно благополучно сняться с мели. И Малых все так же медленно начинает крутить гайку в обратную сторону. В подобную минуту Панченко смотрит на Федора хмуро, даже зло. Но вот наконец виток резьбы вошел правильно. Ключ опять медленно и плавно отправился по часовой стрелке. Брови главстаршины с каждым оборотом ключа раздвигаются все больше и больше, лицо светлеет.

Вообще-то монтаж системы валов обычно производился после того, как лодку спустят на воду. Но ждать моряки не хотели. Хрулев, Петренко и Голубев просили главного технолога и начальника производственного отдела по возможности вести сборку валопровода прямо на стапелях, и теперь помогали мастеру Харитонову, послав на важный участок самых опытных специалистов.

На смену сварщикам подоспели медники. Трюмные машинисты Иван Корчма и Николай Господченко ползали вдоль прокладываемых магистралей, где было много изгибов и приходилось извиваться ужами. Нелегка гимнастика, а делать нечего: следить за качеством надо.

Строительство лодки подходило к концу. На большой платформе лодку доставили в барокамеру и дали давление, чуть превышающее то, которое будет на предельной глубине.

Увидев, что испытание идет успешно, Харитонов радостно воскликнул.

— Выдержала, голубушка!

Потом корпус снова свезли на прежнее место и установили на стапеле.

…Голубев и Хрулев вдвоем снимали комнату в рабочем поселке. Возвращались домой обычно вместе, обсуждая по дороге завтрашние планы. Задача прежняя: чтобы весь личный состав продолжал кропотливо изучать устройство подводной лодки непосредственно в цехах, где изготовляются узлы, на монтажной площадке, где идет сборка корабля. Конечно, каждый краснофлотец, командир отделения закончил учебный отряд, многие ходили в автономные плавания. Знают устройство механизмов. Так-то оно, конечно, так. Но вот всякие там тонкости легче усвоить на заводе, когда на твоих глазах собираются узлы. Пощупай руками каждую гайку, каждый шплинт, посмотри, как изготовляются и устанавливаются детали, засучи и сам рукава, поработай вместе с опытным слесарем, токарем, сборщиком.

Завтра рабочие будут окончательно устанавливать вертикальные рули. И Голубев, посоветовавшись с Хрулевым, принимает решение — послать рулевых Казанцева, Овсянникова. Пусть понаблюдают, что к чему. Помогут, наконец, если в этом окажется необходимость. Каждый узел потрогают своими руками, поймут, что это такое.

— И трюмных надо непременно послать, — озабоченно произносит Хрулев. — Харитонов говорил — завтра начнет устанавливать шестиклапанную коробку осушения цистерн.

Голубеву хочется ответить коротким и четким «есть!», но что-то в эту минуту удерживает его от лаконичного военного языка. Чуть заметно мерцают на бледном небе звезды, журчит возле дороги ручей, в воздухе разлита влажная прохлада.

— Скорее бы на фронт, — тихо говорит Голубев.

Командир боевой части не рисуется. Идет война, однако он еще не нюхал пороху, не пришлось. Знает: повоевать успеет.

Голубев как-то обратился к командиру с просьбой об отправке на фронт. Тот и слушать не захотел, впервые повысил голос:

— Мы здесь не отсиживаемся, да будет вам известно! — сказал Хрулев, переходя на «вы». — Чем занимаемся — отлично знаете.

Сделав паузу, командир продолжал уже обычным голосом, называя Голубева снова на «ты».

— На фронт попадешь, не беспокойся. Но только вместе с экипажем. И больше не заикайся. Пока здесь у нас передовая.

Строительство лодки заканчивалось. Приварили рубку, окрасили корпус.

Из широких заводских ворот выползали колонны танков, ехали покрытые зелеными чехлами мало кому знакомые тогда минометы, послушно шли за тягачами зенитные орудия, задрав вверх тонкие длинные стволы.

К Голубеву приехала жена, и Хрулев теперь ночевал в экипаже, спал на нарах, вставал перед побудкой, ложился после отбоя. Боцман хотел было превратить одну из комнат клуба в командирскую каюту, соответствующим образом оборудовав ее: застеклить окна, убрать всякий хлам, побелить, помыть пол. Однако Хрулев махнул рукой — ну к чему все это? Сделайте лучше в этой комнате, служившей раньше репетиционной, камбуз, а уж он устроится как-нибудь. Может быть, это и выглядело нарушением морских традиций. Командир корабля, как правило, располагается в отдельной каюте. Но то на корабле. Притом не на «Малютке» — тесновато там, не до комфорта. Здесь суша, но тоже нет соответствующих условий. Да если он, Хрулев, и поживет какое-то время вместе с матросами и старшинами, что же в этом плохого?

Вдоль стен бывшего зрительного зала были построены в два яруса нары, на них матрацы, простыни, одеяла, подушки, полотенца белыми треугольниками — все честь по чести. Вскоре открыли в бывшей репетиционной комнате клуба камбуз — сложили печку, оборудовали место для мытья посуды.

Матросы и старшины привыкли, что командир всегда вместе с ними: и утром, и днем, и ночью, не «закручивает гайки», но и не распускает, в меру требователен, даже суров. К пустякам, однако, не придирается, усматривая на данном этапе главное: каждому матросу, старшине, командиру боевой части досконально изучить устройство военной техники, которая вот-вот будет им вверена. Не все могли присутствовать с утра на занятиях — спешили, как уже говорилось, к стапелям. Однако на другой день Хрулев приказывал дать этим морякам двойную, как он выражался, «порцию теории». И сам активно включался в обучение старший и матросов устройству и теории корабля, независимо от того, какова их специальность и каковы будущие обязанности по боевому расписанию.

Но главный учебный класс был в цехах и на стапелях. Принимая внутрь механизмы, обрастая приборами, простыми и сложными, различной аппаратурой, лодка все больше и больше открывала секретов. Она словно говорила морякам: «Взгляните, какова я, ничего сложного, ничего таинственного. Это вот — захлопка. Видите, как она устроена и как умно действует? А это — кингстон. Служит, вы знаете, для того, чтобы впустить в цистерну и выпустить из нее воду. Ну а это — торпедный аппарат. Не так уж прост, как может показаться на первый взгляд».

Независимо от специальности каждый подводник обязан хорошо знать устройство всей лодки. Всякое может случиться. Так что давайте-ка перестанем кивать на свою специальность, а изучим еще и вторую, и третью. Пригодится. Так говорил Хрулев.

Но, конечно, морякам интереснее было изучать механизмы, непосредственно закрепленные за ними. Старшина 1-й статьи Виктор Теплов отвечает за навигационные приборы и перископ. Он еще не установлен, хранится на складе. Теплов осмотрел и компасы, и перископ. Приборы не любят, когда в них копаются без особой на то необходимости, начинают в отместку «капризничать». Теплов лишь попросил позволить ему освободить приборы от густой заводской смазки.

Занимается теорией с Тепловым и Федор Силыч Петренко. Устройство приборов, устранение неисправностей, уход — обо всем этом помощник командира рассказывает толково и лаконично — он же по специальности штурман. Заметив нетерпеливый жест Теплова, хмурит брови:

— Шо це такэ?

— Я же в учебном отряде все это проходил, товарищ старший лейтенант. Устройство знаю.

Петренко начинал гонять старшину и по устройству, и по неисправностям, и если у того происходила заминка, говорил с усмешкой:

— Не хвалысь, бисова душа!

Кропотливо занимался Петренко и с рулевыми. Приходил на уроки уставший от хлопот боцман Василий Дьячков, присаживался где-нибудь в сторонке, внимательно слушал. Раньше он служил на Тихом океане, и материальную часть подводной лодки знал хорошо. А вот умеет ли он точно вести лодку по курсу, об этом пока не знал никто, в том числе и Петренко — встретились-то недавно. Море испытает каждого. Но прежде надо подготовиться к суровому экзамену.

И Петренко, не боясь прослыть придирчивым, надоедливым, спрашивал такие тонкости, на которые иной раз и могли ему не ответить. В таких случаях он укоризненно смотрел на краснофлотца или старшину, настойчиво добивался того, чтобы вся программа была усвоена прочно. Если ты настоящий подводник — сумей работать в полной темноте, на большой волне, в самой что ни на есть сложной боевой обстановке.

С трюмными, мотористами и электриками занятия проводил Голубев. Попросил Корчму сделать деревянный щит с клапанами. На этом простом макете трюмные учились «перекачивать» воду из кормы в нос, из носа в корму, заполнять среднюю цистерну, иначе говоря, делать дифферентовку — «вывешивали» лодку, а так же мысленно заставляли ее погружаться, либо всплывать. Открывали и закрывали клапаны и при свете, и с завязанными глазами, стараясь любой вентиль найти быстро и безошибочно.

Наконец строительство «Малютки» закончилось. На воду лодку решили не спускать; поступил приказ прямо со стапелей отправить ее на север, где и провести швартовые испытания.

Корпус установили на низкой и длинной железнодорожной платформе, специально предназначенной для транспортировки лодки.

И вот эшелон стоит под парами — в нём семнадцать вагонов, груженных различными механизмами, оборудованием, аккумуляторными батареями, продовольствием.

В двух вагонах, где разместился экипаж, раскраснелись чугунные «буржуйки», жадно глотавшие березовые дрова.

Кирилл Прохорович, прощаясь, каждому крепко пожал руку.

— Счастливо воевать, сынки!

Колеса загромыхали на стыках. Замелькали телеграфные столбы. Проносились мимо деревни: чем дальше, тем реже. Начались леса.

Через неделю прибыли к месту назначения. Корпус прямо с платформой осторожно подали в док, поставили перископ, аккумуляторные батареи, спустили лодку на воду.

Лодка успешно прошла швартовые испытания и вышла в море, где экипаж отрабатывал срочное погружение, всплытие, словом, умение быстро и точно выполнять любую команду.

Наконец получили приказ — идти к постоянному месту базирования в город Полярный. Там находился штаб соединения подводных лодок Северного флота, и оттуда выходили они в боевые походы.

На пирсе Хрулева встретил командир бригады Герой Советского Союза капитан 1 ранга Иван Александрович Колышкин и его заместитель по политчасти капитан 2 ранга Павел Иванович Петров.

— Лодку решено назвать «Челябинский комсомолец», бортовой номер корабля ЭМ-сто-пять, — сказал Колышкин. — Так что готовьтесь к митингу. Приехала делегация из Челябинска.

ПОСЛАНЦЫ

Челябинская делегация жила в Полярном уже неделю, дожидаясь прихода на базу двух «малюток», которым было решено присвоить имена «Челябинский комсомолец» и «Ленинский комсомол». Посланцы не теряли времени даром: беседовали с моряками на плавбазе, на кораблях, рассказывали о том, как гвардейцы тыла куют победу на далеком Урале.

Возглавлял делегацию Дмитрий Дадонов — бригадир одного из заводов Челябинска, низкорослый, курносый. Но посмотрели бы на него в цехе! Он становился будто на голову выше и на полметра шире в плечах, когда обслуживал сразу два станка, подавая резец на всю допустимую глубину.

Комсомольско-молодежная бригада Дадонова соревновалась с коллективом Нюры Пашниной, имя которой в то время гремело на всю область. И это не удивительно. Бригада состояла в основном из девушек и выполняла по три нормы за смену. Легкой жизни у Дмитрия не было. Все время надо быть начеку, а то ведь обойдут соперницы.

Впрочем, если соседи и становились победителями, Дадонов от всей души поздравлял их.

— Молодцы девчата!

— На вас равнялись, — отвечали те.

Дадонов торопливо кивал, ясно, мол: в прошлом месяце мы были победителями, а в этом — вы. Ну да ведь дело поправимое.

— Нынче обойдем вас, — обещал Дадонов, на что Нюра спокойно отвечала:

— Время покажет.

Лучшая станочница в бригаде Пашниной Маргарита Королева. Быстро и точно вытачивает она танковые детали из самых твердых сплавов. Станок подрагивает, словно живой. Девушка увеличивает скорость резания. Вьется, сползает на пол синяя стружка. Маргарита сталкивает металлические кудри в ящик, останавливает мотор. Поставив новую болванку, вновь включает станок. И так без конца.

Однако дадоновцы наверстывают упущенное, и к концу месяца по выпуску продукции вырываются вперед. На этот раз Нюра поздравляет Дмитрия.

Несмотря на упорное соперничество, бригадиры живут дружно, помогают друг другу, обсуждают, как повысить производительность труда, улучшить качество продукции. Вносят рационализаторские предложения, борются за высокую культуру в цехе, активно участвуют в смотрах. Война не приостановила движение к техническим высотам, напротив, ускорила его, включила как бы дополнительную тягу.

— Так об этом и скажи морякам, — напутствовала Нюра Дмитрия Дадонова перед отъездом того на Северный флот. — Мол, с каждым месяцем увеличиваем производство вооружения, боеприпасов. Патронов и снарядов пусть не жалеют, и торпед тоже…

Послали на Северный флот и Андрея Кривоноса — сталевара Магнитогорского металлургического комбината. Как и Дадонов, он был передовиком производства, комсомольцем. Выделялся ростом и широтой плеч, да еще молчаливостью, заимствованной, видно, у гор — родился-то в самом центре Урала.

Включили в делегацию и Афанасия Черноиванова — одного из лучших комбайнеров области, убравшего за два военных лета более тысячи гектаров зерновых, молодежного вожака колхоза имени Чапаева.

Приехала на Север и победительница социалистического соревнования среди молодежи Миасского автозавода — девушка с большими карими глазами по имени Лиза. Она, как видно, ни разу не уезжала далеко от дома. И потому всю дорогу смотрела в вагонное окно, думая о том, как велика и красива Родина. По сторонам железнодорожного полотна мелькали села и деревни. На полях кое-где появились проталины. Наступала весна, пригревало солнце.

Но вот, наконец, и Москва, малолюдная и суровая. Три дня южноуральцы провели в столице, побывали в Центральном Комитете комсомола, в штабе Военно-Морского Флота, где с интересом осмотрели макеты «малюток», внимательно выслушали рассказ о том, как воюют североморцы.

— Очень и очень нужны подводные лодки, — сказали в штабе. — Большое спасибо за помощь фронту.

Жили южноуральцы в гостинице «Северная», ходили в театр, смотрели кино. И с нетерпением ждали той минуты, когда снова сядут в поезд и поедут дальше, в назначенное место.

Наконец заведующий военным отделом ЦК комсомола Дмитрий Постников вручил челябинцам железнодорожные билеты.

— С вами поедет скульптор, военный художник Лев Ефимович Кербель, знакомьтесь, пожалуйста, — сказал он, представив молодого черноволосого человека.

По пути в Мурманск поезд несколько раз подвергался воздушным налетам, но все обошлось благополучно. Кербель оказался человеком компанейским, на север ехал, чтобы вылепить скульптуры героев-североморцев.

— Люди там, как скалы, — медленно, с расстановкой говорил он и пояснял: — Тверды и стойки.

— Вы что же, бывали там? — спросил Дадонов.

— Бывал, море там холодное. Увидим северное сияние.

Дадонову, конечно, тогда и в голову не пришло, что этот молодой человек станет впоследствии знаменитым скульптором, создателем замечательных скульптурных портретов у нас и за рубежом, академиком и лауреатом Ленинской и Государственной премий.

— Очарует север и вас, — продолжал Кербель. — Понравятся и люди.

И в самом деле. Полярный произвел большое впечатление на посланцев Южного Урала. Дома, поставленные на скальный грунт, выглядели прочными, вечными, словно говорили: «Нам не страшны бомбардировки!». Вокруг не было видно воронок, хотя воздушные налеты, особенно в начале войны, производились на базу довольно часто.

У причала расположены вместительные хранилища для боеприпасов. Моряки, согнувшись, руками толкали тележки с длинными телами торпед.

Подводники, вернувшиеся из похода и готовящиеся вновь выйти в море, жили на плавбазе. Матросский клуб, уже который вечер подряд, был заполнен до отказа. В нем выступали приезжие артисты, участники краснофлотской самодеятельности. В нескольких концертах принял участие и Дадонов. Встречали Дмитрия дружными аплодисментами: уж очень здорово исполнял он сатирические куплеты о бесноватом фюрере.

Побывали южноуральцы и на катерах-охотниках, на эскадренных миноносцах, всюду отвечая на десятки и сотни вопросов. И сами живо интересовались боевой службой моряков, причем Дадонов просил рассказать о походах поподробнее, чтобы можно было передать землякам всю картину того или иного боя.

С делегацией встретился командующий Северным флотом вице-адмирал Арсений Григорьевич Головко. Поинтересовался, как доехали, хорошо ли устроились. А уж потом спросил, как там дела? Не в тылу, чтоб не обидеть гостей, а дома, то есть в городе, в селе.

— Работаем, товарищ командующий флотом, — ответил Дадонов, слегка волнуясь: впервые в жизни ему довелось разговаривать с адмиралом.

Через минуту волнение миновало, и Дмитрий успокоился. Беседа пошла неторопливо. Вестовой принес кастрюлю с дымящимися пельменями. Адмирал пододвинул поближе гостям поднос с хлебом и блюдца с уксусом. После пельменей сам разлил чай и, осторожно отхлебнув из граненого стакана, одобрительно заметил:

— Как кипяток! — и, приветливо улыбнувшись, спросил: — Значит, работаете? А нельзя ли поподробнее, а? — в голосе его зазвучали мягкие просительные нотки. — О работе-то!

Адмирал внимательно выслушал каждого гостя, улыбнулся, сказал:

— Трудненько вам. Лучше уж на фронте. Но что поделаешь — кому-то с пушкой, кому-то с молотом. И тяжело махать, да надо. А за «малюток» спасибо. Экипажи там хорошие, не подведут, — помолчав, добавил: — Да и все корабли у нас хорошие — и надводные, и подводные. Край-то наш был когда-то пустынный. Советская власть преобразила Заполярье. Слышали небось: выросли новые города: Кировск, Мончегорск, Северодвинск, Игарка, Дудинка, Норильск.

— Ну, а флот? — спросил Черноиванов. — Давно создан?

— Флот? — адмирал улыбнулся. — Можно сказать — уж десять лет. В мае 1933 года под командованием Исакова на Север пришел отряд боевых кораблей — эсминцы «Куйбышев» и «Урицкий», подводные лодки «Декабрист» и «Народоволец», сторожевики «Ураган» и «Смерч». А через четыре месяца прибыл второй отряд военных кораблей. Из них и была создана флотилия. А в мае 1937 года флотилия поднялась на ступень выше — стала именоваться Северным флотом. Но датой рождения флота мы считаем май 1933 года.

Напав на Советский Союз, гитлеровские заправилы надеялись после молниеносного наступления на Москву выйти на линию Волга — Архангельск. На Крайнем Севере верховное командование германских войск рассчитывало захватить в первую очередь Кировскую железную дорогу, Мурманск с незамерзающим портом, военно-морскую базу Полярное, полуострова Средний и Рыбачий.

Но враги жестоко просчитались. Адмирал, разумеется, ничего не сказал, какими силами располагает Северный флот. Он лишь подчеркнул, что моряки-североморцы бьются с ненавистным врагом мужественно, не щадя жизни.

— Побывайте на всех кораблях, — предложил Головко уральцам. — Познакомьтесь с подводниками — отныне, как я понимаю, они стали вашими подшефными. Так ведь?

— Так, Арсений Григорьевич, — хором ответили челябинцы.

— Ну, а раз так, послушайте рассказы о действиях подводных лодок на войне, когда вернетесь на Урал, поделитесь услышанным с товарищами. И можете заверить: экипажи и ваших лодок продолжат, я уверен в этом, славные традиции североморцев-подводников. Желаю вам удачи.

Головко встал, пожал каждому руку и проводил гостей до дверей.

На прощание сказал:

— Советую начать знакомство с командира бригады Героя Советского Союза Ивана Александровича Колышкина.

Колышкин оказался среднего роста, худощавый, с большими глазами.

— Ну, здравствуйте, здравствуйте! — приветствовал Иван Александрович челябинцев. — Понравилось на Севере? Край у нас студеный. Ну да вам не привыкать.

Сделал паузу, спросил:

— Рассказывайте, как там на Урале, что новенького?

Слушал внимательно, удовлетворенно кивал головой.

— Молодцы, честное слово! По три, четыре нормы выполняете на заводах — не шутка.

В конце разговора сказал:

— Богатый у вас край. Прямо-таки кладовая страны.

— Арсенал! — с гордостью заявила Лиза и, чуть смутившись, обратилась к командиру бригады:

— Извините, пожалуйста. Хочу спросить вас…

— Спрашивайте, — рассмеялся Колышкин. — Если смогу, отвечу.

— Давно вы в моряках?

— Ах, вот вы о чем! — улыбнулся командир бригады. — Да уж давненько. — Я ведь тоже посланец комсомола, — шутливым тоном добавил он. И рассказал, что пришел на флот по путевке комсомола в 1924 году.

— Родился-то в Ярославской области, в деревне Кружец. Вырос на Волге, — продолжал Колышкин. — С малых лет мечтал стать моряком и уже в пятнадцать лет плавал матросом на буксирном пароходе, на барже.

На разных меридианах и широтах служил Иван Александрович. В 1933 году попал в Заполярье. Долгая полярная ночь со сполохами северного сияния, незакатное летнее солнце, штормы, снежные заряды, каменистые берега, ледяная вода в озерах — все было для него ново и неповторимо. Зимой возвращаются, бывало, из похода — лодка похожа на айсберг: вся покрыта льдом. Хоть сбивай его, хоть не сбивай — тут же нарастает.

— Кто сказал, что природа скупа в Заполярье? Э, нет! Такое подкинет, ахнешь! Летом полно птиц, зверья всякого. И цветы синеют. Даже на холмах растут, представьте себе! — сказав это, Колышкин весело подмигнул и рассмеялся.

В Заполярье Иван Александрович прошел все ступени суровой школы офицера-подводника. Плавал вахтенным командиром, командиром «БЧ-3» на подводной лодке «Декабрист» (Д-1). Был помощником командира и командиром средней лодки Щ-404. Начало войны застало его в должности командира «щучьего дивизиона».

Почти с каждой подводной лодкой выходил Колышкин в боевые походы, учил командиров быть решительными и хладнокровными, не теряться ни при каких обстоятельствах. Уметь перехитрить врага, выйти, что называется, сухими из воды.

Он высоко ставил должность командира корабля. Сам когда-то с волнением поднялся на мостик. Поэтому много и кропотливо работал с командирами-новичками, причем работал так, что не затрагивал самолюбие, проявлял необходимый такт. Что воспитывал он в молодых командирах? Решительность и вместе с тем осторожность. Ведь стоит допустить грубую ошибку, и поправить дело будет нельзя. Экипаж погибнет по твоей вине. К любому сердцу Колышкин умел подобрать ключик. Не любил долго сидеть на берегу. «В море — дома, на берегу — в гостях». Не его это слова — адмирала С. Макарова. Но он повторял их очень и очень часто.

Колышкин и на берегу всегда был в поиске, в горении. Групповые упражнения, тренировки в кабинетах торпедной стрельбы. Разработка эффективных методов управления подводными кораблями в море. Кропотливые поиски новых способов наведения на конвой противника. Много было предложено Колышкиным: свободный поиск в обширном районе, совместное использование подводных лодок и авиации против конвоев, чисто акустическая бесперископная атака. Всего и не перечислишь. Недаром 10 июля 1942 года «Правда» писала в передовой статье, что подводный флот гордится такими командирами, как Герой Советского Союза капитан 2 ранга И. А. Колышкин. В боевых походах лодки под его руководством уничтожали по три-четыре вражеских транспорта…

Отличали Ивана Александровича и такие хорошие качества, как прямота, честность, редкая общительность. Никогда не кривил он душой — говорил прямо в глаза то, что думал. А нравится вам, нет ли, вопрос второстепенный. Главное, чтоб дело не страдало. К тому же он был еще и остроумен, в карман за словом не лез. Любил ввернуть в разговор пословицу, поговорку. И всегда к месту.

Как-то, это было еще в мирное время, в Доме флота проходил конкурс пословиц. И что бы вы думали? — первый приз завоевал Иван Александрович. Он так и сыпал меткими, самобытными поговорками, и зал встречал крылатые изречения дружными аплодисментами.

И в походе любил острое слово, шутку. Воевал умело и азартно. Если и рисковал — что ж — риск был вполне оправдан. Да и какая это подводная война без риска? Удалась атака — и сердце радуется, хотя нарастает шум винтов, пройдет еще несколько мгновений, и раздадутся взрывы глубинных бомб.

И всегда Колышкин был хладнокровен, со стороны посмотреть, даже невозмутим. Только строго поблескивали глаза, да чуть громче, чем обычно, звучал в такие минуты его голос. Лодки, походами которых руководил Колышкин, потопили в первые же месяцы войны девять фашистских транспортов.

Беседуя с гостями, Колышкин говорил о себе, впрочем, мало — все больше о подчиненных — крепкий народец, можно положиться во всем.

Да, командир бригады мог так сказать, поскольку глубоко был уверен в матросах, старшинах, офицерах. Вспомнил поход подводной лодки Д-3. Командовал ею тогда капитан-лейтенант Ф. Константинов. Вышли в море 26 сентября, вернулись на базу 11 октября. Ведя активный поиск в подводном положении на участке Конгс-фьорд — Тана-фьорд, лодка потопила четыре транспорта с техникой, боеприпасами, живой силой. Колышкин ничего не сказал гостям о том, что боевым походом руководил он сам. А два месяца спустя Иван Александрович снова вышел в море на Д-3 (командовал ею уже капитан-лейтенант М. Бибеев). И опять успех сопутствовал советской лодке. Она потопила два огромных транспорта и танкер.

Много добрых слов услышали уральцы и о командире 1-го дивизиона Магомете Имадутдиновиче Гаджиеве. Родился он в солнечном Дагестане в ауле Мегеб. Службу начал с рядового военмора в 1923 году, прошел многие ступени, прежде чем стать мастером подводных атак. Служил раньше на подводных лодках на Тихом океане, где был награжден орденом Ленина. На Северный флот прибыл после окончания Военно-морской академии в 1940 году.

Как и Колышкин, Гаджиев то и дело выходил в море, где умело руководил действиями командиров подчиненных ему подводных кораблей. Что отличало Гаджиева, так это безудержная храбрость, мертвая, как говорится, хватка. Смел был, но не безрассуден — такого за ним не наблюдалось. Применить ли какую новинку — подумает, посоветуется, взвесит, прежде чем сказать «да» или «нет». Атаковал не только из глубины. Магомет Имадутдинович считался общепризнанным мастером применения подводными лодками типа «К» артиллерийского оружия.

Вот несколько примеров, характеризующих верного сына Дагестана.

В сентябре сорок первого Гаджиев ушел в боевой поход на подводной лодке К-2 с еще «необстрелянным» в то время капитаном 3 ранга В. Уткиным. Встретив в море транспорт, подводники смело атаковали его и пустили на дно.

В декабре Гаджиев отправился в поход на лодке К-3 с командиром К. Малофеевым. Прорвавшись сквозь минное заграждение в один из фьордов, лодка атаковала торпедами фашистский транспорт и подверглась преследованию. Вокруг рвались глубинные бомбы. Неожиданно лодку выбросило на поверхность. Положение оказалось сложным, и тут Гаджиев принял решение: вступить в артиллерийскую дуэль с четырьмя боевыми кораблями противника! Решение, что и говорить, смелое и очень рискованное. Ведь достаточно было снаряду пробить корпус, как лодка уже не могла бы погружаться и потеряла бы свои основные боевые качества. И это в самом тылу противника. Была объявлена артиллерийская тревога. Первым выскочил на мостик Гаджиев. С пятого залпа взорвался и затонул сторожевик, вслед за ним два катера-охотника, а последний спасся бегством и укрылся в порту Гамерфест.

1942 год принес североморцам-подводникам много славных побед на море. Нескольким подводным кораблям присвоили звание гвардейских, а лодки М-172, Щ-402, Щ-421 и К-22 были награждены орденами Красного Знамени. В апреле трем командирам подводных кораблей Н. А. Лунину, В. Г. Старикову и И. И. Фисановичу было присвоено звание Героя Советского Союза…

Делегация уральской молодежи передает подводную лодку «Челябинский комсомолец» военным морякам. Выступает Дмитрий Дадонов.

Через три дня состоялся митинг, на котором гости вручили подводникам грозное оружие, построенное на средства трудящихся Челябинской области. Замер строй моряков. Тихо покачиваются у пирса две «малютки», похожие друг на друга, как близнецы.

Дмитрий Дадонов говорит громко, чтобы слышали все. Он передает наказ трудящихся Урала морякам-североморцам.

— Бейте врагов беспощадно! — голос его звенит, набрав силу. — Топите всюду, где встретите!

Кроме челябинских «малюток», еще трем лодкам даны имена — «Московский комсомолец», «Ярославский комсомолец», «Новосибирский комсомолец». Они тоже не сегодня-завтра выйдут в море.

КОМАНДИР

Ему сорок лет, Виктору Николаевичу Хрулеву, командиру «Челябинского комсомольца». У него устоявшийся спокойный характер. Говорит веско, аргументированно. Взгляд больших серых глаз веселый и дружелюбный. Курит трубку. Он считает: с трубкой легче думается. Ходит вразвалку. Привычка моряка.

Внешний вид командира безупречен: лицо всегда тщательно побрито, ботинки вычищены до блеска, подворотничок свежий, брюки отглажены. К аккуратности его приучил флот. До службы было не до подворотничков.

Родился Виктор Николаевич в деревне Шавково Гдовского уезда, неподалеку от Петербурга. Отец, Николай Устинович, и мать, Дарья Петровна, были, как в ту пору называли, безлошадными.

В семье Николая Устиновича и Дарьи Петровны шестеро детей: три сына — Виктор, Сергей, Александр, и три дочери — Люба, Вера, Нюра. Прокормить такую семейку нелегко. Много ли возьмешь с клочка земли! Зимой Николай Устинович уходит на заработки в Петербург — в артель, подрядившуюся строить дом, его берут охотно. Умеет вести кладку, топором тесать может и долотом владеет. Только вот редко достается хороший подряд. Артель состоит из пришлых, поэтому дают им самую дешевую работу. А питаться каждому приходится на два стола. Хотя и всухомятку, а начетисто.

В 1910 году Николай Устинович переехал с семьей в Петербург, снял комнату на окраине, поступил на завод. Гнул спину по двенадцати часов в день. Заработок был, правда, сносным. Но ведь и силенок-то сколько уходило!

Завод выпускал корабли, паровозы. В жестяном цехе круглые сутки ухало, брякало, гудело железо. Когда Николай Устинович возвращался поздно вечером домой, в ушах у него стоял звон. Он ничего не слышал. Лишь через час-другой глухота проходила.

Он отрастил усы, купил костюм. Надевал его по большим праздникам.

Незаметно подросли дети. В 1912 году Виктора отдали в церковно-приходскую школу.

— Пусть хоть один сын станет человеком, — говорила Дарья Петровна.

А что значило «стать человеком»? Прежде всего, думала она, надо получить хорошую, чистую должность — нарядчика ли, счетовода ли. О бо́льшем она не мечтала.

Николай Устинович, слушая жену, лишь ухмылялся. Иногда вставлял свои замечания:

— Фу ты, ну ты, мы обуты! Нет, Дарья, нечего Витьке быть конторской крысой. Пусть встанет к станку.

— Да что ты, отец?! В уме? Зачем же тогда учиться?

Она смотрела на мужа недоумевающими, скорбными глазами.

— Не помешает. Грамота нужна и рабочему человеку, — отвечал Николай Устинович. — И потом…

Дарья Петровна ожидала, что же он сейчас скажет.

— Что «потом»? — нетерпеливо спрашивала она.

— Правду быстрее узнает, — продолжал Николай Устинович. — Почему одни богатые, другие бедные. В газете об этом пишут.

— Это в какой же такой газете?

— В «Правде».

— В «Правде»? — переспросила Дарья Петровна. — А есть ли такая-то?

— Есть, — муж вынул из внутреннего кармана газету, развернул.

— Вот она. Купил, а прочесть не могу. Петр Сидорович должен вот-вот подойти, да еще кое-кто, прочтет нам всем вместе.

— Что ж, послушаем, — сказала Дарья Петровна, с интересом рассматривая газету. — Кто же они такие смелые, чтоб правду-то в глаза говорить?

— Большевики.

— Так кто же они такие?

— Ну, как тебе объяснить… Партия есть такая. За рабочих и крестьян-бедняков бьется, чтоб лучше жилось им, а помещиков, капиталистов — к чертовой матери, царя тоже.

В 1916 году Виктор окончил четвертую, последнюю группу церковно-приходской школы. В том же году семья вынуждена была вернуться в Гдовский уезд. Отца выслали из столицы за то, что принимал участие в забастовке, говорил речи против войны и царя.

Поздней осенью 1918 года в Шавково прибыл продовольственный отряд из Петрограда. Командир — пожилой, с обвисшими усами металлист вошел в скромное помещение комитета бедноты, шлепая подошвой порванного сапога.

— Председателя бы, — попросил он.

— Я председатель, — сказал высокий со впалыми щеками Сергей Мехов.

Вошедший вытащил из кармана пиджака бумагу и подал Мехов у.

— Разнарядка. На тыщу пудов хлеба.

Председатель взял предписание, надел очки.

— Вздыхать не надо, товарищ. — сказал командир продотряда. — В Питере голод.

— Я понимаю. — Мехов вернул разнарядку. — Только ведь у бедняка лишнего хлеба нет, середняк уже отдал излишки, а кулак прячет.

— Найдем! — сказал металлист.

— Я тоже так думаю, — подтвердил Мехов, кивнув головой.

— Как не найти — найдем. А ну-ка, Васютка, — обратился он к рассыльному, — сбегай к Хрулевым, позови сюда Виктора.

И когда Васютка убежал, пояснил:

— Бедняки они, Хрулевы. Полон дом детей. А Виктор — старший сын — секретарь комсомольской ячейки на селе.

Через пять минут Виктор пришел в комитет.

— Звали, Сергей Алексеевич?

— Знакомься, — Мехов указал рукой в сторону гостя. — Командир продовольственного отряда. Из Питера.

Рука у металлиста, покрытая синим узором вен, оказалась крепкой.

— Нужна твоя помощь, Витя, — продолжал Мехов. — Ты ведь батрачил у Гажина?

— Было такое…

— Так вот, хлеба он сдал пока меньше, чем середняк.

— Припрятал, — твердо сказал Виктор. — И сидит как собака на сене: ни себе, ни людям.

— Я тоже так думаю, — поддержал его председатель комитета бедноты. — Возьми-ка ты комсомольцев да пройдись с ними по богатеям. К Волковым загляните, само собой к Гажиным, Хурасовым — посевная площадь у них не меньше, чем у Волковых. А все плачутся — хлебушка, де, нету. Вот и поищите. Вместе с питерскими товарищами. Ясно?

— Ясно, дядя Сережа.

Виктору не так давно исполнилось пятнадцать лет, однако выглядел он на все семнадцать. Детство ушло прежде времени, и не было в нем беззаботного смеха — все больше холодные ветры да хмурые тучи. Да и сейчас, когда пришла юность, не видно солнца. Идет гражданская война.

Год назад всем беднякам села, в том числе и Хрулевым, нарезали земли, дали по лошади, по коровенке, у кого не было. Николай Устинович и Виктор теперь уже не батрачили. Засеяли весь клин, вырастили и рожь, и пшеницу, и просо, сжали, обмолотили. Излишки хлеба сдали государству.

Однако сейчас Виктор начал сбор хлеба для столицы со своего двора. Взвалил на спину и, согнувшись, понес в обоз продовольственного отряда мешок зерна.

По мешку принесли и его сверстники — братья-комсомольцы Василий и Александр Меховы — сыновья председателя комитета бедноты.

— Ну, боевое ядро, — сказал им секретарь ячейки, — теперь пойдем к толстосумам.

…Через месяц Виктора избрали секретарем уездного комитета Коммунистического Союза молодежи. Ни днем, ни ночью не знал покоя, мотаясь по деревням и селам. Опыта комсомольской работы ни у кого тогда еще не было, и приходилось начинать дело так, как подсказывало сердце.

— Чем мы должны заниматься? — спрашивали молодые парни и девчата, и Виктор убежденно отвечал:

— Помогать Советской власти.

— В чем?

— Во всем.

И он подробно перечислял все те дела, которые могла бы взять на себя ячейка. Открыть в деревне клуб. Поставить пьесу — таланты небось есть? Организовать курсы по ликвидации неграмотности.

Виктор стал хлопотать об открытии в селе школы для детей и для взрослых. Договаривался насчет помещения, подбирал учителей, искал бумагу, ручки с перьями. Все это стоило большой нервотрепки. Он не досыпал, питался где и как придется. Но предложи ему тихую, спокойную должность, наотрез отказался бы. Уж такой у него характер. Эти бесконечные заботы, взваленные на молодые, еще не совсем окрепшие плечи, научили его сразу познавать людей, верно обращаться с ними: со своими просто, по-товарищески, с чужими, кто с нетерпением ожидал прихода Юденича, круто, непримиримо.

Да, рано повзрослел Хрулев-младший. В 1920 году ему исполнилось семнадцать лет. А он уже многое испытал. Не раз кулачье грозилось отправить Виктора на тот свет, втоптать в грязь, задушить. А он как ни в чем не бывало по-прежнему носился по уезду — полный сил, энергии, жизни.

После гражданской войны — Петроград. Виктор работает грузчиком в порту: комсомол направил на архиважный, как ему объяснили, участок. И лучших из лучших Союз молодежи послал на транспорт, где царила разруха и где позарез нужны были стойкость и сила, молодость и честность.

В 1925 году Виктора Хрулева призвали на службу. Комсомол, взяв шефство над Красным флотом, послал туда тысячи молодых парней.

— Да ты тертый, оказывается, калач, — сказал военком, смотря в бумаги. — Такие нужны флоту — политически подкованные, напористые, грамотные.

Сразу же на море посланец комсомола Виктор Хрулев, разумеется, не попал. Месяц пробыл в карантине, после чего его направили в Кронштадт, в школу артиллеристов.

Сладок сон на заре, однако соловьем заливается боцманская дудка. Виктор вскакивает, натягивает брюки, тельняшку, бежит на физзарядку. Первые недели усиленно занимался строевой подготовкой. Боцман Дзюба, построив новичков в шеренгу по одному, придирчиво проверяет внешний вид. Хмурится. Одному скажет: «Подбери живот», другому: «Это что еще за фокусы, кто учил тебя портить брюки, немедленно убрать клинья», а третьего спросит: «Почему не почистил ботинки? Не успел? Наряд вне очереди!»

А вечером боцман даст швабру и скажет:

— Драй палубу. Да как следует!

Палубой боцман называет обыкновенный пол. Через месяц в разговорах между новичками начинают проскальзывать морские словечки. Не веревка, а трос, не лестница, а трап, не повар, а кок, не кухня, а камбуз.

Шли дни. Все больше светлело лицо боцмана. Теперь, обходя утром строй, он оставался, как правило, довольным. Хорошо сидела форма на подчиненных: подогнана, почищена, выглажена.

Позже Виктор Хрулев с благодарностью будет вспоминать своих первых учителей: и боцмана Дзюбу, и краскома Светова, влюбленного в пушки артиллериста. Занятия Светов проводил всегда интересно, учил быстро решать задачи по баллистике, точно наводить в цель любое орудие до главного калибра включительно.

— Не голос, а музыка, — говорил он о главном калибре. — Самую низкую ноту берет. Одним словом — бас. Завтра прошу всех на «концерт»!

Это означало, что завтра проводятся практические стрельбы. В классе звучит: «ура!» Любят курсанты выходить в море. Из артиллерийской башни горизонт кажется еще дальше, так высоко она поднята. Любоваться, впрочем, некогда ни горизонтом, ни синевой неба. Рявкают орудия, подняв длинные стволы.

Через полгода Хрулева выпустили артиллерийским электриком, присвоили звание командира отделения: уж очень хорошо разбирался Виктор в схемах, отменно изучил устройство электромоторов, мог быстро обнаружить и устранить неисправность.

Как отличника, его направляют на линейный корабль «Парижская коммуна».

В. Хрулев в 20-е годы.

Виктора избирают комсомольским организатором на корабле. Он охотно выполняет поручение. Организует соревнование между комсомольцами за отличную боевую выучку, создает спортивные секции: тяжелой атлетики, бокса, гимнастики, шахматную, просит записываться в кружки художественной самодеятельности, причем первым это делает сам, давно ему хочется научиться отбивать чечетку. На его счету много добрых дел. Провел читательские конференции по новым произведениям писателей, встречи с участниками революции — многие еще служили на кораблях, в том числе и на «Парижской коммуне» — организовывал спортивные состязания. И все это без отрыва от служебных обязанностей. Виктор оставался старшиной команды артиллерийских электриков, и она считалась одним из лучших подразделений в экипаже.

Командир корабля Самойлов и комиссар Настусевич гордились Хрулевым.

— Вот уж действительно запевала, огневая душа, — называл его комиссар.

Ранней весной 1929 года линкор отправился в поход вокруг Европы. Балтика провожала его сердито, словно не желала с ним расставаться. Восьмибалльный шторм сорвал шлюпку. Косматые волны грозно выглядывали из-за борта и, упав на палубу, рассыпались, бежали клокочущими ручьями. Хрулев ухватился за фалинь. Вода приподняла его и, сердито ворча, ударила о палубу. Но она не успела еще схлынуть, как Виктор вскочил на ноги. На помощь прибежали краснофлотцы и помогли закрепить шлюпку.

За это комиссар его отругал.

— Зачем же в одиночку? Крикнул бы вахтенных, и вы бы управились без особого риска.

Осенью того же года Виктор Хрулев поступил в высшее Военно-морское училище имени Фрунзе. Штудировал математику, физику. Пришлось изучать и общеобразовательные предметы, и военно-морские дисциплины параллельно. Он сдал экзамен и за среднюю школу и закончил училище отличником. Не случайно его оставили командиром учебной группы. А потом несколько лет он был командиром учебной роты. Что запомнилось Виктору Николаевичу из той поры? Три группы прошли через его руки за восемь лет. Учил морской практике: грести, вязать узлы, ходить под парусом, брать рифы.

Возил своих курсантов на «Аврору», где и сам проходил практику, когда учился еще в школе артиллеристов.

— Кто был тот артиллерист, который произвел выстрел по Зимнему дворцу в октябре семнадцатого года? — спрашивали, бывало, курсанты.

— Огнев, — отвечал Хрулев.

И начинал рассказывать о нем. Родился в Донбассе, в семье бедняка. На крейсер пришел в 1912 году. Большевик. В восемнадцатом ушел с отрядом краснофлотцев на юг, где и погиб в схватке с белоказаками.

Группа возвращалась на берег лишь осенью. Летом плавал с курсантами на кораблях. Все курсанты получили по практике высший балл. Начальник училища поздравил курсантов, а командиру объявил благодарность.

— Служу трудовому народу! — ответил Хрулев.

А море звало. Виктор пишет рапорт за рапортом, прося послать на корабль. И в 1940 году его направили на командирские курсы учебного отряда подводного плавания имени Кирова. Закончил их в начале войны. Полгода служил помощником командира подводной лодки Щ-307. Похвалиться боевыми эпизодами не может. Всю первую военную зиму лодка стояла в Ленинграде, на Неве. Но вот в феврале 1942 года его и Павла Самарина, тоже помощника командира, только соседней лодки, вызвали в штаб Балтийского флота и сказали:

— Назначаетесь командирами строящихся «малюток». Отправляйтесь немедленно.

Грузовик, по-утиному переваливаясь на выбоинах, медленно полз по трассе, проложенной по льду Ладожского озера. Эта ниточка связывала блокадный город с Большой землей. Мороз пробирал до костей. Пассажиры молча сидели в открытом кузове, тесно прижавшись друг к другу. Так было теплее. Хрулев думал о семье: жена и сын были эвакуированы в Свердловск, от них получено всего одно письмо. Как-то устроились на новом месте? Дошел ли аттестат, который он выслал? Блокада. Почта доставляется лишь по воздуху, и то только с большими и продолжительными перебоями.

— Ну, а твои где? — спрашивает Хрулев Самарина.

— Тоже выехали. В Новосибирск.

— Вот и мы двигаем с тобою на восток.

— Временно, — утешает Самарин. — Получим «малюток» — возьмем курс на запад.

— А может быть, и на север, а точнее, на северо-запад.

— Хорошо бы!..

Желание сбылось. Обе «малютки» попали на Северный флот, стали именными. Хрулев ни минуты не теряет даром. Пусть нет у него боевого опыта, зато есть у других. И он подолгу беседует с командирами «малюток», крейсерских лодок, успешно топивших вражеские транспорты, расспрашивает о всех перипетиях боя, просит начертить схему, изучает морской театр военных действий.

С самого начала войны подводные лодки Северного флота развернули активные боевые действия на морских коммуникациях гитлеровцев. Дело в том, что на севере Финляндии и Норвегии шоссейных дорог мало, железных дорог нет совсем. Между тем немцы и финны, наступавшие на Мурманск, нуждались в боеприпасах, горючем, продовольствии, в пополнении живой силой. Все это приходилось доставлять в основном только морем в Печенгу и Киркенэс. Возвращались же оттуда транспорты тяжело груженные рудой, представляющей из себя ценное стратегическое сырье.

Советские подводные лодки и морская авиация смело атаковали вражеские транспорты, взяв на себя основную тяжесть борьбы с конвоями. То и дело гремели взрывы. Чтобы уменьшить потери, немцы перенесли свою основную перевалочную базу снабжения в порты Гамерфест и Нарвик. Но это не помогло. Советские лодки отправлялись в длительные боевые походы, искусно преодолевали минные заграждения и топили корабли не только в открытом море, но и в оккупированных гитлеровцами портах.

Шли дни, недели. Экипаж «Челябинского комсомольца» рвался в бой. Но Колышкин говорил: «Поспешишь — людей насмешишь. — И добавлял: — Готовьтесь основательно». Больше месяца матросы, старшины, офицеры тренировались в кабинетах торпедной стрельбы, связи, живучести корабля, в бассейне. Затем отрабатывали задачи на боевых постах. Лодка выходила на полигон. Хрулев ставил задачу: уверенно управлять кораблем как в надводном, так и в подводном положении. Учились искать цель, выходить в торпедную атаку, отрываться от преследования. Учились спокойно чувствовать себя под бомбежкой. Глубинные бомбы бросались хотя и в стороне, но это были настоящие бомбы. Сначала было не по себе, но мало-помалу начинали привыкать к сердитому рявканью за бортом.

ПЕРВАЯ ПОБЕДА

Апрельской ночью подводная лодка «Челябинский комсомолец» неслышно снялась со швартовых и взяла курс на север. На борту ее находился командир дивизиона капитан 3 ранга Николай Иванович Морозов. «Дед-малюточник» — так его в шутку называли на базе. В Морозове и в самом деле было что-то от деда-мороза, большого, веселого, доброго.

Хрулев, отдавая команды, нет-нет да и поглядывает на него. Однако на невозмутимом лице командира дивизиона трудно что-либо прочесть. Он все больше молчит, будто хочет предложить: «Поступайте, как считаете нужным». Так уж повелось на флоте: в первом походе участвует либо командир дивизиона, либо его заместитель. В таком случае увереннее чувствует себя экипаж, и приказания командира лодки звучат решительнее и, может быть, громче, чем обычно.

Позади остался полуостров Рыбачий. По-прежнему шли в надводном положении, только теперь применяли противолодочный зигзаг, то есть резко отворачивали от курса то в одну, то в другую сторону.

Качка в открытом море заметно усилилась. Волны окатывали пушку, при поворотах клали «Малютку» на борт. Можно уйти на глубину. Там всегда спокойно, как бы ни свирепствовал шторм. Однако не хотелось без особой на то надобности тратить энергию аккумуляторной батареи. Лишний раз всплывать и заряжаться там, под носом врага, вряд ли целесообразно.

Морозов молчанием выражает свое согласие с решением командира. Будь оно неправильным, Морозов подсказал бы: «Нет уж, давайте от греха подальше». Опасно встретиться с вражеской лодкой. Подойдет незаметно, пустит торпеду и… конец! Однако Морозов ничего этого не говорит, он лишь спрашивает:

— Кто наверху?

— Боцман Дьячков, — отвечает Хрулев.

Командиру хочется спросить боцмана: «Как там на вахте, все ли в порядке?», но он заставляет себя не задавать лишних вопросов. К чему они? Зрение у боцмана отличное. Заметил бы что, доложил.

Брызги мелкой дробью стучат по резиновой куртке, и хотя она называется непромокаемой, шерстяной свитер постепенно набухает влагой. Боцман медленно поворачивает голову. Смущают гребни волн — иные похожи на следы торпеды: такие же белые. Вышедший месяц быстро скрылся за темными тучами.

Наступило утро.

«То, что тучи низко плывут над водой — это, пожалуй, и хорошо, — думает Дьячков. — Вражеской авиации помеха».

Тем не менее он нет-нет да и поглядит вверх. А вдруг пойдет бреющим, хотя при такой погоде «Малютку» заметить трудно, однако надо быть готовым ко всему. Как и все старшины и офицеры, кому положено стоять вахту наверху, боцман отлично изучил силуэты вражеских самолетов. Никогда себе не простит, если проворонит стервятника. Время от времени он докладывает в центральный пост, что в море и в воздухе ничего подозрительного не обнаружено. В ответ слышит: «Смотреть в оба!», на что бодро отвечает: «Есть, смотреть в оба!».

Перед тем, как встать на вахту, Дьячков привязался к тумбе перископа тонким стальным тросом, чтобы не слизнула волна. Она, пожалуй, злее, круче тихоокеанской. Служил Дьячков до войны на Тихом, не раз ходил в «автономку» — и на месяц, и даже на два — рекордный срок по тому времени. Осенью сорок первого должен был уйти в запас, ждала его дивчина, весела и пригожа лицом. Звали ее Ольга.

Жил Дьячков до службы в Архангельске. Отец у него умер еще в 1928 году, мать ушла из жизни совсем недавно. Два брата погибли на фронте.

Боцман гонит от себя воспоминания. На вахте нельзя отвлекаться. Промелькнуло недавнее прошлое, кольнуло сердце и ушло. И нет ничего вокруг, кроме пенящихся гребней волн да холодного ветра. И неуютно, одиноко на мостике, да что поделаешь — надо стоять и смотреть в оба, все видеть и обо всем докладывать. Служба!

Дьячков — заместитель секретаря партийной организации. Помимо служебных обязанностей, у него масса других дел, больших и малых. И с народом поговорить, и подбодрить в трудную минуту, и беседу провести: о текущем ли моменте, о положении ли на фронтах. Мало коммунистов пока в экипаже.

Зато комсомольская организация многочисленная. Руководит ею старшина 2-й статьи Иван Корчма. В эту минуту он несет вахту у станции погружения и всплытия.

Акустик Григорий Демьяненко сидит в наушниках с видом сосредоточенным и напряженным, прослушивает море.

Ворчит, бьется море, все заглушая вокруг. Вот послышался свист. Что это? Шум винта? Нет.

Источник — не двигатель и не винт. Григорий уверен в этом. Сколько он прослушал записей различных шумов на тренировках — не счесть. А это… Это похоже на голос касатки. Да нет, пожалуй, другое. Что же тогда? Если гидроакустик и не определил характер постороннего звука, тем не менее он обязан доложить командиру. Демьяненко через переговорное устройство докладывает о постороннем шуме.

— Чей шум? — быстро спрашивает Хрулев.

— Не могу определить, — отвечает Демьяненко.

Эти слова больно бьют по его самолюбию. Хотя в закутке Григорий один, он покраснел. Ему кажется, что и в самом деле он где-то и что-то прошляпил и теперь все укоризненно смотрят на него. «Не могу определить…» За такой ответ акустика не хвалят.

Хрулев какое-то мгновение молчит. Потом все то же переговорное устройство доносит его вопрос, заданный спокойным голосом: «Как сейчас? Шум усиливается? И откуда он?»

— Исчез, — отвечает Демьяненко, зная, что иногда это сообщение для командира хуже, нежели конкретный ответ, где указан и характер звука, и направление, и откуда он идет.

— Слушать внимательно! — раздается голос Хрулева.

— Есть, слушать внимательно! — отчеканил Григорий.

Но ничего тревожного больше не доносилось. Непонятный свист, прорвавшийся сквозь грохот моря и рокот дизеля, исчез.

Лодка делает очередной зигзаг и ложится на курс туда, к берегам Норвегии, где проходят вражеские коммуникации.

После доклада акустика «Малютка» не уходит на глубину. Григорий во всяком случае не слышит, чтобы вода, бурля и негодуя, врывалась в цистерны, и воздух со злым шипением уступал ей дорогу. В головных телефонах — монотонная, бесконечная песня моря, старающаяся усыпить, укачать, притупить остроту. Но не тут-то было!

Оставляя позади милю за милей, подводная лодка идет на выполнение боевого задания. Время хода до назначенной позиции — около суток. В пути вряд ли встретится транспорт. Моряки по очереди несут вахту. Одни стоят у механизмов и приборов, другие бодрствуют, третьи отдыхают. Как в карауле.

В дизельном отсеке тепло и уютно. Здесь нет той сырости, что в других отсеках. Пахнет теплым машинным маслом. Вахту несет Федор Малых, веселый, широкоскулый, с острой бородкой, мохнатыми бровями и ладонями такими, что в них вместилась бы, так во всяком случае кажется, большая сковорода. Он прислушивается к голосу мотора. Двигатель новый, части еще не притерлись, и дизель подрагивает больше, чем обычно.

В узкий люк на переборке с трудом протискивается инженер-механик Голубев.

Он хлопает по дизелю рукой, словно ласкает коня, и спрашивает:

— Ну, как наш «Аркаша»? — такое имя Голубев дал двигателю. — Не капризничает?

— Вроде бы нет. Только вот дрожит уж очень, — произносит Малых. — Видите?

— Дрожит, говорите? Ну, это не от страха, — смеется командир боевой части. — У коня одна лошадиная сила и тот дрожит от нетерпения, когда застоится. А у «Аркаши» лошадиных сил… сколько?

— Пятьсот.

— Правильно. Считай, целый табун несется по степи, стучит копытами, — произносит с усмешкой Голубев, а сам внимательно прислушивается к работе мотора. Голос у «Аркаши» еще не окреп как следует — со временем запоет басом ровно и спокойно. Сейчас же нет-нет да и сфальшивит — надо будет по возвращении еще раз его как следует отрегулировать. В походе сделать это вряд ли удастся. Правда, когда лодка идет под водой, работает не дизель, а электромотор. «Аркаша» в это время отдыхает. Но без особой надобности копаться в дизеле опасно. В любую минуту может поступить команда всплывать и тут уж сразу потребуется его работа.

— Да вы не волнуйтесь, — успокаивает Голубева старшина команды мотористов Панченко. — Вси буде гарно, — переходит он, как и всегда неожиданно, на украинский язык.

Старшина 2-й статьи Сергей Лузовков — третий в моторной группе — сейчас отдыхает на длинном и узком металлическом ящике с инструментом, на котором набросана ветошь. Спит ли он, нет ли, трудно сказать. Но, услышав разговор, открывает глаза, приподнимается, с опаской произносит:

— Вдруг откажет двигатель? Может быть, вернуться? Доложить: так и так, техника, мол, подвела.

Голубев холодно глядит на старшину.

— Вы это серьезно?

— Серьезно, товарищ старший лейтенант.

— Нет оснований для такой тревоги. Пока не выпустим по врагу торпеды, не вернемся.

Панченко и Малых переглядываются и тоже с удивлением смотрят на Лузовкова. С чего это он заныл? Сергея хорошо еще не знают: он прибыл в экипаж недавно. Все больше молчит, о себе лишь сказал, что женат, имеет детей. Никто не спрашивал новичка о семейном положении — не в отделе же кадров происходил разговор, а в экипаже, где жили. Заметили только одно: в поход Лузовков пошел без особого энтузиазма. Когда заправлялись горючим, смазочным маслом, принимали на борт боезапас, он вздыхал. Бывает. Чтобы отогнать от него мрачные думы, Панченко провел беседу по поводу побед подводников-североморцев, вспомнил стихи, напечатанные по этому поводу во флотской газете:

И несмотря на все это, — тяжелые вздохи… К чему это?

В первом отсеке значительно тише, чем в дизельном. Здесь можно, как утверждает старшина группы торпедистов Сергей Руссков, свободно заниматься физзарядкой. Правда, еще никто не видел, чтобы он сам занимался укреплением здоровья во время испытаний и перехода в Полярное. Да и в боевом походе старшине не до физических упражнений, некогда. Едва пройдет подготовка к стрельбам, как в тот же миг поступит команда на залп. Руссков на всякий случай еще раз проверяет показания приборов. Потом обращается к коренастому, маленького роста торпедисту Сафонову:

— Ну как, Митя, не укачало?

— Как видишь…

В первом отсеке качка сильнее, чем на корме, не говоря уже о других отсеках. Нос корабля то и дело проваливается куда-то в бездну, потом, приняв удар волны, медленно поднимается, на какое-то время замирает и снова со стоном ухает вниз.

— Пора готовить обед… — говорит Сергей.

Сафонов к тому же и кок. Правда, вначале ему не нравилось это обидное совместительство. Но приказ не обсуждают.

— Есть! — ответил он.

Руссков, когда узнал о попутных обязанностях Дмитрия — обратился к командиру за разъяснением.

— Как же так? Самая что ни на есть боевая команда на лодке, а поручают сугубо мирное занятие — варку щей. Не подорвет ли это авторитет торпедистов?

Хрулев посоветовал коротко:

— Надо вкуснее кормить экипаж. И, само собой разумеется, точно выпускать торпеды, тогда и авторитет не покачнется. Одно другому не мешает. Вы согласны с этим?

Руссков слегка пожал плечами. Но, увидев, как посуровел взгляд командира, кивнул головой.

— То-то же, — сказал Хрулев. — И чтоб без философии, совершенно неуместной в данном случае.

— Есть без философии! — ответил главстаршина, бодро отдав честь и щелкнув каблуками флотских ботинок.

Философией, тем более неуместной, Сергей больше не занимался, однако же на досуге искал причину непонятного, по его мнению, решения. Пришел к такому заключению, что несправедливого в этом, собственно, ничего и нет.

«Конечно же, торпедист — главная фигура в экипаже, — думал Руссков, — и командир, заставляя готовить обеды, отнюдь не ставит это под сомнение. Просто мы заняты меньше, чем другие. Да, от нас во многом зависит успех. Но ведь, чтобы произвести залп, требуется всего мгновение, да на подготовку несколько секунд. Все! Между тем рулевые заняты куда больше — ведут лодку и над водой и под водой. У трюмных тоже дел хватает, у мотористов, электриков тем более».

И Руссков после долгих и ревнивых раздумий согласился, что и на месте командира назначил бы коком торпедиста.

— Не серчай, по очереди будем варить, — сказал главстаршина Сафонову.

До призыва на флот Руссков жил в селе. Любил рыбачить, поохотиться. Вечером булькает на костре уха, жарятся на углях жирные караси — и ничего ему больше не надо. Похлебает густо заправленной лавровым листом и перцем ухи, съест запеченную в горячей золе мягкую, покрытую розовой корочкой картошку, ляжет на спину. В бледном небе слабо мерцают далекие звезды. Где-то ухнет филин и захлопает крыльями. С пугливым писком прошуршит в траве проворная мышь. У берега озера шлепнет хвостом по воде сонная щука.

Но началась война, и все это ушло в прошлое: и дом, в котором он родился и вырос, и крик ночной птицы, и пряный запах молодого сена.

Сергею Русскову уже под тридцать. Из краснофлотцев и старшин он, пожалуй, самый старший в экипаже. Не позволит себе лишний раз пошутить, а тем более кого-нибудь разыграть, хотя в этом, право, нет ничего плохого. Напротив, соленая шутка, веселый юмор — отличное лекарство от хандры и скуки в длительном походе. Но такой уж Руссков серьезный, даже суровый. Добросовестность его удивительна. Он знает назубок не только свое оружие, торпедные аппараты, но и устройство всего подводного корабля, его многочисленных механизмов. Покажет с завязанными глазами, куда ведут трубопроводы, расскажет их назначение, все это он усвоил во внеурочное время по учебникам и по схемам.

— Растолкуй, пожалуйста, эту схему, — просил он во время учебы электрика А. Гуторова, молчаливого краснофлотца.

— Ну, вот смотри, — отвечал Гуторов, вытаскивая из кармана химический карандаш. В руках у Русскова — замусоленная тетрадка, он держит ее наготове и просит наставника не торопиться.

Вот так, упорно и настойчиво он и осваивал технику.

В эту минуту Сергей стоит возле торпедных аппаратов — здесь его боевой пост. Он сосредоточен до предела. Но переговорное устройство давно молчит. До первого отсека доходят только те команды, которые отданы торпедистам, либо всему экипажу. Пока что приказов торпедистам нет. Руссков, в который уже раз, начинает проверять, хорошо ли закрыты крышки торпедных аппаратов. Ну, здесь все в порядке, да и что могло случиться за этот час? Он снова бросает взгляд на приборы. До команды «пли!» далеко. Обычно залп производится, когда лодка находится под водой. Теперь же она по-прежнему идет в надводном положении, вон как разгулялась волна, бьет по корпусу, будто молотом. В первом отсеке, если за что-нибудь не держаться — трудно стоять — непременно упадешь. Вверх-вниз, вверх-вниз. Словно на качелях.

Сафонов, чертыхаясь, с трудом засыпает крупу в большой, вычищенный до блеска бачок. Пора наливать воду. Но как? «Уйти бы на глубину», — мечтает кок. И, словно отгадав его желание, качка прекращается. Слышно, как в цистерны с бурлением врывается забортная вода. Лодка чуть зарылась носом, затем быстро выровнялась и зависла. Донеслось шмелиное гудение заработавшего электромотора. М-105 заскользила под водой.

Вечером она подошла к Варангер-фьорду. Хрулев поднял перископ. Море было пустынным. Сквозь опустившиеся сумерки местами просматривалась черная полоска земли. Вдруг повалил снег, скрыв на короткое время береговые очертания.

— Слышу шум винтов, — доложил акустик. Но это оказался рыбацкий бот, пугливо жавшийся к берегу.

В течение первых суток Хрулев поднимал перископ много раз, но «дичь» была слишком мелкой: то барказ, то сторожевой катер. Ночью всплыли, подзарядили аккумуляторную батарею, с рассветом снова погрузились и стали неторопливо курсировать вдоль побережья. И день опять оказался неудачным.

— Умейте ждать, — коротко и выразительно произнес Морозов.

Утром 20 апреля лодка находилась в районе мыса Комангнэс. Вдруг Григорий Демьяненко встрепенулся и стал похож на птицу, приготовившуюся взлететь — все мышцы его сейчас напряжены. По лбу побежали морщины да так и застыли.

— Слышу шум винтов! — доложил Демьяненко и указал пеленг.

Хрулев поднимает перископ и видит, как из-за мыса выходит большой конвой. К окуляру подходит Морозов, слегка кивает головой. Громким голосом Хрулев объявил боевую тревогу, а вслед за этим торпедную атаку.

Петренко нажал на кнопку. Заревел ревун. Боевая тревога, резко прозвучавшая на подводном корабле, всех подняла и поставила на боевые посты: и тех, кто бодрствовал, и тех, кто отдыхал. С боевых постов поступили доклады о готовности к атаке.

— Полный ход! — приказывает Хрулев.

— Есть, полный ход!

Лодка пошла на сближение. Через три минуты Хрулев вновь поднял перископ. Транспорт был уже неподалеку, примерно в полутора милях, и шел под острым курсовым углом к «Челябинскому комсомольцу».

Опустив перископ, чтобы лодку не обнаружили, Хрулев подал команду: «Вправо двадцать». Дьячков в эту ответственную минуту — он стоял на рулях — четко отрепетовал команду и немедленно выполнил приказание.

«Через сколько же времени он приблизится и окажется в наивыгоднейшей точке? — думал о вражеском транспорте Хрулев. — Идет со скоростью примерно десять-двенадцать узлов, не больше. Полторы мили минует за каких-нибудь семь-восемь минут».

Командир поднял перископ еще раз. Транспорт шел, не подозревая об опасности. Десятки вражеских матросов стояли на судах по левому борту и смотрели в сторону открытого моря. Никто из них, к счастью, не заметил мелькнувшую и тут же исчезнувшую головку перископа нашей подводной лодки. Иначе к ее местонахождению непременно бы помчался сторожевик с порцией глубинных бомб.

Как только сыграли торпедную атаку, Сергей Руссков и Дмитрий Сафонов резким и быстрым движением открыли передние крышки аппаратов, подвели к клапанам воздух и доложили:

— Торпедные аппараты к выстрелу изготовлены.

Во всех отсеках наступила напряженная тишина.

В центральном посту, кроме Хрулева и Морозова, находились Голубев, Дьячков, трюмные машинисты Иван Корчма и Николай Господченко, застывшие у клапанов. Словно боясь высунуться из воды больше, чем нужно, снова поднимается над волнами перископ, медленно ползет вправо его боевой глаз.

Внешне Хрулев выглядит спокойным, хотя, конечно, волнуется, больше всего опасаясь, как бы не сорвалась атака. «Пора», — мысленно говорит он сам себе, видя, как медленно движется в окуляре черный борт гитлеровского судна. Теперь судьба его уже предрешена. Хрулев быстро подсчитывает, какое взять упреждение.

— Аппараты — товсь!

Руссков замер в ожидании. Учащенно дышит Сафонов. Никто, кроме командира, не видит транспорта. Но по командам, по установившейся чуткой тишине экипаж чувствует, что враг где-то совсем рядом. И наконец резко, будто удар бича, звучит команда:

— Аппараты — пли!

В то же мгновение Руссков нажимает на рычаг. Со змеиным шипением торпеды выходят из аппаратов. Удар сжатого воздуха болью отзывается в ушах.

— Уходить на глубину! — в тот же миг приказывает Хрулев.

Иван Корчма заполняет цистерну быстрого погружения. Лодка, проваливается вниз метров на тридцать, зависает и начинает разворачиваться. И в это время доносятся, один за другим, два глухих взрыва. Значит торпеды достигли цели. Радоваться, впрочем, нет времени. Хрулев командует: «Самый полный», и, обращаясь к Демьяненко, спрашивает:

— Что там у тебя?

— Справа приближается охотник. Пеленг меняется на нос.

— Ну вот, сразу бы так, — говорит Виктор Николаевич. — Стало быть, над нами сторожевиков пока нет? — переспрашивает он.

Доносятся отдаленные взрывы глубинных бомб. Однако корабли охранения не преследовали лодку: либо в поднявшейся суматохе фашистские акустики ее потеряли, либо не слышали шума винта. Немецкий сторожевик бесприцельно бросил серию бомб, и все стихло.

— Счастливо отделались, — облегченно выдохнул Морозов. — С первой победой, товарищи!

В отсеках — сияние улыбок. Шутка ли, потоплен первый фашистский транспорт! Стоя на боевых постах, наши моряки не видели, как тонуло чужеземное судно. И все же они радостно возбуждены. Зато слышали! Русскова и Сафонова поздравляют товарищи. Опасность миновала, от сердца отлегло. Сейчас можно и поговорить, и побалагурить, и посмеяться.

— А как там обед? — спрашивает торпедистов Дьячков. — Фрицев угостили… Пора бы и самим угоститься.

— Через час будет готов, — обещает Сафонов.

К полудню лодку обошли Морозов, Хрулев, Петренко. В машинном отсеке Федор Малых, положа лист бумаги на ящик с инструментами, разрисовал цветными карандашами стенную газету. На двух колонках — фашистское судно после попадания торпеды. Судно кренится, немцы бросаются за борт. Внизу подпись:

— Кто сочинил? — спросил Хрулев.

— Панченко, — подсказал кто-то из краснофлотцев.

Через секунду старшина вырос перед собравшимися. Руки по швам, «ест» глазами начальство.

— Ждешь похвалы? — командир прищурился, усмехнулся. — Не знаток я стихов, но рифма, на мой взгляд, удачная, острая.

У входа в Кольский залив лодку встретили катера и сопровождали до Полярного. Войдя в гавань, лодка сделала холостой выстрел из пушки. И все увидели, как командующий флотом, вышедший на причал, взял под козырек, приветствуя «Челябинского комсомольца».

После швартовки Морозов и Хрулев сошли на пирс, доложили о походе. Адмирал Головко пожал им руку, расспросил о подробностях и затем сказал:

— Хоть и не за что вас хлестать, а березовые веники приготовлены. Ведите людей в баню, пусть побалуются в парной.

После бани — торжественный обед, на длинном столе жареный поросенок. Хрулев отрезает у кабанчика уши и протягивает с улыбкой акустику Демьяненко:

— Ешь, Григорий. Чтоб слышал еще лучше.

Через день в Челябинск на имя секретаря обкома комсомола была послана телеграмма. В ней сообщалось, что экипаж подводной лодки в первом боевом походе потопил фашистский транспорт водоизмещением в семь тысяч тонн и открыл свой боевой счет. Хрулев от имени личного состава передал горячий привет молодежи области, желая ей успехов на трудовом фронте.

Челябинский обком комсомола горячо поздравил моряков с победой и просил подробнее рассказать о ней в письме. Через полмесяца из Полярного пришел ответ.

Моряки писали:

Письмо из Полярного передавалось по областному радио, его читали на комсомольских собраниях, на занятиях всеобуча, в кружках и на курсах Осоавиахима. Давно ли рабочие, колхозники собирали деньги на строительство военных кораблей! А тут уже вражеское судно пущено ко дну.

Молодые уральцы в своих письмах рассказывали краснофлотцам, как с утра до вечера несут фронтовую вахту на заводах, в рудниках, в колхозах и совхозах, как изучают военное дело на пунктах всеобуча, в осоавиахимовских кружках, настойчиво готовят себя к фронту. Вот одна из таких весточек.

ВЗРЫВ ЗА ВЗРЫВОМ

— А хотите послушать, что пишет нам бригадир Анна Смородина с Челябинского тракторного? — спрашивает Василий Дьячков, обходя отсеки.

Очередное письмо получено в канун похода, и Дьячков, посоветовавшись с Хрулевым, решил прочитать его по пути на боевую позицию.

Раздаются голоса:

— Слушаем.

— Да не тяни ты.

— Личное, Вася, или всем?

— Всем, — отвечает Дьячков. Он развертывает письмо и начинает, не торопясь, читать.

Послышался шум: «Это тот, курносый, что выступал на митинге?». — «Да не только на митинге, но и в клубе». — «Да тише вы, не перебивайте! Читай, боцман!»

Дьячков, окинув взглядом матросов, продолжал:

Закончив читать, боцман осторожно сложил треугольник и, помолчав, спросил:

— Так что же ответим?

Сжались кулаки у трюмного машиниста Николая Господченко. Семья у него — мать и сестренка — не успела эвакуироваться, осталась по ту сторону фронта. Живы ли? А, может быть, тоже…

— Ответ у нас один, — голос у Николая звучит глухо. — Будем топить фашистов.

— И по норме, и сверх нормы! — добавляет главстаршина Владимир Краснов.

— В его базах, — говорит Василий Казанцев.

За все время, пока Дьячков читал письмо, Сергей Руссков не проронил ни слова. Молчал. А кончил Василий, сказал:

— За нами, торпедистами, дело не станет!

Командир отделения радистов, старшина 2-й статьи Николай Хомутов, только что прибывший на лодку, как бы подводя итог, произносит:

— Вернемся на базу, пошлем этой Нюре телеграмму.

— Вирно бачив, — поддерживает Хомутова Петренко. — Что сробим, вси опишэм. Торпеда шоб митче била, с пирвого разу — в борт.

Послание бывшей партизанки прозвучало как крик души. Федор Малых поместил письмо в стенной газете.

Корабль двигался все с той же скоростью, но Федору Силычу Петренко казалось, что «Челябинский комсомолец» пошел быстрее. Письмо о расстрелянной семье набатом ударило в сердце.

Шла вторая половина июня. Два месяца минуло с тех пор, как лодка пустила ко дну фашистское судно. Чем же экипаж занимался все это время?

В мае «Челябинский комсомолец» совершил второй поход. Почти десять дней лодка находилась на боевой позиции в Варангер-фьорде, но так и не встретила противника. Вернулась ни с чем. Однако, когда Хрулев доложил на совещании в бригаде о результатах похода, Колышкин ни словом не упрекнул его, напротив, успокоил:

— Не огорчайтесь. Все впереди.

Каким он будет, третий поход?

Вот что мучило не только Хрулева и Петренко, но и весь экипаж.

В полночь Петренко вылез на мостик определить местонахождение корабля. Осмотрелся. С трудом нашел Полярную звезду: в бледном небе она то и дело терялась. Сигнальную вахту нес старшина 2-й статьи Евгений Шатов. Наблюдая краешком глаза за Петренко, который уж очень долго смотрел в секстан, стараясь зафиксировать звезду, Шатов несмело кашлянул:

— Разрешите обратиться, товарищ старший лейтенант?

— Бачьте.

— Много ли осталось пути?

— Половина.

— А не меньше? Волна ныне попутная, бьет в корму, — сказал Шатов и тут же пожалел об этом. Петренко сердито заметил:

— Трэба молчати!

И увидев, что Шатов пытается что-то сказать, произнес тоном, не терпящим возражений:

— Довольно балакать!

Помощник командира на «Малютке» выполнял одновременно и обязанности штурмана. В сутки ему много раз приходилось выходить наверх, чтобы определить место, где находится лодка. А потом он тут же нырял в люк. Как-то Шатов сказал ему дружелюбно:

— Вы как поршень.

Петренко в ответ улыбнулся:

— Як поршень и есть: ввирх, вныз.

Тем не менее заниматься посторонними разговорами на вахте он не разрешал никому, в том числе и Шатову, который был не против «потравить».

Петренко стал спускаться по трапу, держа в руке секстан с такой осторожностью, будто нес хрустальную вазу, которая может разбиться при малейшем ударе о металл.

До берега оставалось еще десять-двенадцать миль. На расстоянии трех-пяти миль вдоль берега тянулось минное поле. «Челябинский комсомолец» стал осторожно курсировать вдоль зловещей кромки, стараясь найти безопасное для прохода место.

«Эх, если бы из базы или в базу шло какое-либо судно! — с досадой думал Хрулев. — Вслед за ним можно бы спокойно форсировать минное заграждение».

Судов, к сожалению не было, сколько их ни ожидали.

Целый день «Малютка» вела разведку района. В полночь она погрузилась и на предельной глубине направилась к берегу. Хрулев спустился в центральный пост, включил переговорное устройство, объявил:

— Форсируем минное поле.

Затем он приказал всему экипажу внимательно прислушиваться к забортным шумам.

Прошел час. Лодка благополучно избегала минрепов. От мин, поставленных в шахматном порядке в несколько ярусов по глубине, шел к якорям вниз стальной трос, именуемый минрепом. Лодка, задев его, тащит за собой, а тот — мину. Достаточно мине слегка коснуться корпуса лодки, как последует взрыв. А это — конец.

Из торпедного отсека донесся голос Русскова:

— Слышу скрежет. Минреп по левому борту!

Надо во что бы то ни стало освободиться от стального троса. Вот уже и в центральном посту слышен его «скрипучий голос»: словно кто рвет тебе душу. Хрулев подал необходимые команды, боцман Дьячков чуть-чуть переложил штурвал вертикального руля и стоит, весь превратившись в слух. Но вот из его груди вырвался вздох облегчения. Минреп, проскрежетав до кормы, сорвался.

Два часа преодолевала лодка минное поле. Два часа с перерывами, то с правого, то с левого борта слышался зловещий скрежет, леденящий кровь. Наконец все стихло. По всем расчетам «Малютка» миновала минное заграждение, однако какое-то время она продолжала все так же осторожно двигаться вперед. Прошло еще двадцать минут. Ни одного касания. Потом, соблюдая все меры предосторожности, лодка всплыла на перископную глубину.

И опять потянулись томительные часы. «Малютка» медленно двигалась вдоль берега, на мгновение поднимая перископ. В сумерках она всплывала. Тогда несли сигнальную вахту. И вот однажды вечером вахтенный старшина 1-й статьи Иван Овсянников доложил с мостика:

— Вижу катер! Курсовой… Дистанция…

— Все вниз! — приказал командир и, когда Овсянников скатился по трапу, скомандовал:

— Срочное погружение!

Через некоторое время Хрулев поднял перископ и вздохнул, словно охотник при виде уток, плывущих по озеру. За катером, идущим несколько мористей, шел транспорт.

— Боевая тревога!

На лодке установилась такая же напряженная и чуткая тишина, какая была два месяца назад, когда М-105 выходила в свою первую атаку. Она и на этот раз, казалось, не торопилась, подворачивала то вправо, то влево. Наконец, прозвучали команды: «Аппараты — товсь!», а через две секунды: «Пли!»

В торпедный аппарат из-под боевого клапана стремительно ворвалась тугая струя сжатого воздуха. Командир опустил перископ. Толчок, еще толчок.

— Торпеды вышли! — доложил Руссков.

Освободившись от грозного груза, лодка стремится вверх. Голубев строго смотрит на Дьячкова. Боцман уже успел переложить рули чуть ли не полностью на погружение и поторапливает трюмного машиниста Николая Господченко. Тот заполняет цистерну быстрого погружения и принимает воду в носовую — дифферентную. Хрулев увеличивает обороты, разворачивается на глубине.

Взрывов пока не слышно.

«Только бы враг не заметил белого следа торпед, — думает Хрулев. — Отвернет, и они пройдут мимо».

Стрелка отстукивает секунды. Вот и расчетная цифра. Пора бы!

Наконец донеслись два глухих взрыва. Хотелось уйти сразу как можно дальше. Место, откуда лодка дала залп, противник мог засечь.

И в самом деле, Демьяненко доложил, что с левого борта — курсовой сорок — шум винтов, пеленг быстро меняется на нос. Противолодочный корабль заходит в атаку. И не один.

— Над нами три катера! — Григорию Демьяненко не удалось скрыть тревогу в голосе.

— Спокойно!

Лодка развернулась на север. За кормой, совсем близко, рванула первая серия бомб, вторая прошлась по правому борту, третья — чуть спереди, слева.

Одна серия бомб громыхнула совсем близко. Демьяненко помотал головой, в ушах у него стоял сплошной звон. С трудом он поднялся, сел, еще плотнее прижал головные телефоны.

При каждом взрыве, и близком, и далеком, торпедист Сафонов откладывал спичку в сторону — так он считал количество глубинных бомб, сброшенных на лодку.

— Внушительная симфония, — тихо проговорил Руссков, прислушиваясь к бомбометанию. И, взглянув на Сафонова, спросил:

— Коробка́-то хватит?

— Хватит. А не хватит, есть второй.

— Тогда давай считать вместе, — Руссков потянулся было за коробком, однако Дмитрий сердито отмахнулся:

— Не мешай!

Рванула очередная серия. Будто кто молотом ударил по корпусу. Потух свет. Включили аварийный. Хрулев приказал осмотреться в отсеках.

«Малютка» пока избегала прямых попаданий. Однако и близкие разрывы были чрезвычайно опасны.

Время от времени вражеские катера стопорили ход, стараясь дать возможность своим акустикам точнее определить, в каком направлении движется советская лодка, где она находится в данный момент. Но и на «Малютке» тут же выключали электромоторы, и она некоторое время шла по инерции.

На какое-то время и на воде, и под водой наступала тишина. Потом сверху снова доносился шум винтов, и очередная серия глубинных бомб взрывалась то справа, то слева, то по корме. «Челябинский комсомолец» тотчас резко менял курс и глубину. Преследование продолжалось несколько часов. Наконец шумов почти не стало слышно. Хрулев обрадовался: вот-вот должны оторваться.

Он с нетерпением взглянул на часы:

— Ого, сколько времени прошло! Шума, кажется, совсем уже нет, что скажешь, Демьяненко?

Но М-105 всплыла лишь через час… Хрулев приник к окуляру. Горизонт был чист.

Новый, 1944 год экипаж «Челябинского комсомольца» встретил вдали от родных берегов и преподнес фашистам хороший «подарок» — разворотил борт транспорта.

— Ай, да молодцы, — похвалил Колышкин моряков, когда лодка вернулась на базу. — Только так и надо «чокаться» с врагами — торпедами.

Так «чокаться» хотелось чаще. «Малютка» брала с собой всего лишь две торпеды, выстреливая ими одновременно. После каждого залпа приходилось возвращаться на базу, чтобы зарядиться, взять запас горючего, провизии, дать возможность отдохнуть экипажу.

В одну из таких вынужденных пауз Хрулева хотели перевести на большую лодку. Но в штаб бригады вовремя явилась целая делегация с «Челябинского комсомольца» и упросила оставить командира.

— Твоя работа, Виктор Николаевич? — недовольно спросил на утро Колышкин.

— Сами узнали, пошли без разрешения, — ответил Хрулев.

— Ну, а как ты смотришь?

— Оставьте на «Малютке».

— Это почему же?

— Слово я дал уральцам, что буду воевать на ней до полной победы.

— Слово, говоришь?.. Аргумент веский. Они хозяева корабля. Кстати, подарки-то роздали?

— Роздали. Поблагодарили в письме.

Речь шла о подарках, присланных с Урала экипажу «Челябинского комсомольца».

И, неожиданно меняя тему разговора, Колышкин спросил:

— Слышал, сын к тебе приехал?

— Позавчера.

— Сколько ему лет?

— Четырнадцать. Просится в юнги.

— А на какую лодку хотелось бы определить? Кстати, как его звать?

— Валентином.

Хрулев на какое-то время задумался. Лучше было бы его взять к себе, но Колышкин вряд ли согласится. Семейственность, то да се. А какая тут, спрашивается, семейственность — воевать, что называется, бок о бок. Словно отгадав его мысли, командир бригады сказал:

— К себе не проси. Избалуешь.

— Так уж и избалую?

— Не ты — подчиненные. Кто по головке погладит, кто конфеткой угостит. Направим-ка его в дивизион Лунина. Лодки там большие, есть чему поучиться малому. Ну-ну, не обижайся. Есть чему поучиться и у отца. Но…

И Колышкин сделал жест, который говорил: «И рад бы, да не могу. Ты уж извини…»

На другой день Лунин получил письменный приказ командира бригады о зачислении Валентина Хрулева юнгой. Прежде чем назначить паренька в экипаж, командир дивизиона решил побеседовать с ним, попросил, если позволит время, прийти и отца. Время нашлось, и Хрулевы в назначенный час явились к комдиву. Пожимая руку Хрулеву-старшему, Лунин одобрительно взглянул на сына.

— Значит, моряком хочешь стать? В море-то раньше бывал?

— Ходил с папой. До войны еще.

Лунину понравился ответ — короткий и правильный, с точки зрения морской терминологии. Именно ходил, а не плавал. Плавают утки на озере, а военные корабли ходят.

— Расскажи-ка о себе. С какого меридиана прибыл?

— С Урала.

— Откуда именно?

— Из Свердловска.

Лунин потрепал паренька за непокорный вихор и, обращаясь к Хрулеву-старшему, весело проговорил:

— И везет же тебе, Виктор Николаевич! И корабль у тебя уральский, и сын оттуда приехал.

— В эвакуации там был, — пояснил отец.

— Понимаю, — Лунин взглянул на Валентина на этот раз почему-то строго и проговорил, как бы рассуждая сам с собой:

— Так вот и кончается детство. — С минуту помолчав, комдив тихо и тепло промолвил: — Пойдешь на подводную лодку «Ка-двадцать один». Людей там знаю хорошо. Избаловаться тебе, дружочек, не дадут.

В Полярном никого не удивишь морской формой. Но когда через неделю Валька надел тельняшку и бушлат, сшитые на заказ и точно пригнанные по его росту, все поневоле останавливали взгляд на мальчишке: уж очень ладно сидела на нем форма. Вот только ботинки не нашлись по ноге, чуток великоваты.

— Смотри, чтоб мне не пришлось краснеть! — напутствовал Вальку отец перед тем, как отправиться в очередной поход. — Служи, сынок, честно. Кривить душой моряку нельзя, море этого не любит. Ну, до свиданья!

Отец обнял сына и по сходням перешел на «Челябинский комсомолец», стоявший у причала. Заработали моторы. Валька долго смотрел вслед удаляющейся лодке, махая маленькой бескозыркой.

Через сутки «Челябинский комсомолец» пришел на хорошо знакомую боевую позицию — на Варангер-фьорд. Семь дней и ночей корабль терпеливо ожидал гитлеровского конвоя. И вот издалека донесся шум винтов. Случилось это ночью. Лодка находилась неподалеку от берега, и Хрулев пришел к выводу, что надо атаковать врага в надводном положении. Такое решение было продиктовано точным расчетом, многочисленными наблюдениями, которые командир успел накопить.

В темноте советская лодка сливалась с береговой линией и ее трудно было заметить даже вблизи. К тому же, как давно убедился Хрулев, фашистские дозорные, выставленные на палубах, смотрят обычно в сторону открытого моря, ожидая нападения в первую очередь оттуда. В сторону берега — куда меньше внимания. Ведь до него — рукой подать.

На этой психологической тонкости и решил сыграть Хрулев. Не всегда же рвется там, где тонко. Он тихо перебросился с помощником двумя-тремя фразами, и, нагоняя одна-другую, понеслись по отсекам негромкие, но четкие команды. Выпустив торпеды, «Малютка» быстро развернулась к берегу. Она находилась по-прежнему в надводном положении. Хрулев не спускал глаз с транспорта, по которому выпустил торпеды. Темнота скрыла белый след от торпед. Наконец взметнулось пламя огня и дыма, похожее на верблюжий горб, и раздался мощный взрыв. Торпеды, видимо, одновременно ударили в борт. Григорий Демьяненко, присвистнув, даже снял телефоны и помотал головой, на секунду оглушенный взрывом.

В свете огня было видно, как немецкие сторожевики, похожие на стаю гончих, кинулись в сторону открытого моря. Демьяненко вновь натянул головные телефоны.

— Бомбят! — доложил он.

— Вижу! — отозвался Хрулев.

Но вот сторожевики вернулись к тонущему судну и стали спешно спасать людей, мечущихся по накренившейся палубе и плавающих неподалеку от транспорта, который, высоко задрав нос, проваливался кормой вниз.

Когда судно скрылось под водой, сторожевики ушли.

— Це гарно у тибя получилось! — радостно потирал руки Петренко, обращаясь к врагу. — Впридь з нами не шуткуй.

— Видно, подумали, что нарвались на мину, — рассмеялся Хрулев. — А может быть, спешили за транспортом?

— Та ни! Якой там транспирт. Нарвались на мину, и, возможно, свою, як неразумная дытына. А бомбы бросали швидко, шоб успокоить совесть. Здорово провели нимцив!

Помощник командира лодки Ф. Петренко.

Вот и родная гавань. На пирсе: Головко, Колышкин, Морозов и чуть в сторонке Валька Хрулев. «Челябинский комсомолец» произвел орудийный выстрел. Валька гордо посмотрел вокруг.

Головко поманил его. Юнга подбежал, козырнул.

— Встань рядом с нами, — ласково предложил адмирал.

Головко внимательно выслушал доклад командира лодки, поздравил с потоплением большого транспорта и попросил представить всех, кто достойно вел себя в походе.

— Отличились все матросы, старшины, офицеры, — твердо заявил Хрулев.

— Значит, всех и представьте.

— А теперь, — сказал Головко, — пусть сын тебе расскажет о своих успехах.

Только поздно вечером Хрулевы остались вдвоем. После того, как экипаж помылся в бане, поужинал, Виктор Николаевич привел сына в свою комнату.

— Ну вот, — сказал отец, смахивая пот со лба, — наконец-то я освободился и готов тебя выслушать. Рассказывай.

— А чего рассказывать… В поход не пустили.

— Правильно сделали. Прежде чем отправиться в поход, надо стать специалистом.

— А я учусь…

— Ну и как? Довольны тобой?

— Мной-то довольны. Я недоволен.

— Чем же это?

— Хочу стать торпедистом, а учат на электрика, — пожаловался Валька, — затирают.

Виктор Николаевич внимательно, с укоризной посмотрел на сына.

— Садовая твоя голова! На подводном корабле нет второстепенных специальностей, запомни раз и навсегда. Без электричества, брат, и под водой не поплывешь.

— Мне уже объясняли.

— А ты мимо ушей пропустил. Кто тебя обучает?

— Дядя Саша.

— На флоте нет дядей. Звание, должность, фамилия?

— Командир отделения старшина первой статьи Матюшин.

— Придется попросить его, чтобы построже был с тобой.

— Он и так слишком строг. Физику заставляет зубрить, раздел об электричестве.

— Ну что ж, ученье — свет, — сказал отец, улыбнувшись.

Вошел Фисанович.

— С благополучным тебя возвращением! — весело воскликнул он с порога. — А это кто? Сын? Давай тогда знакомиться. — И Фисанович, как взрослому, протянул Вальке руку. На груди у него горела Золотая Звезда, и юнга с удовольствием обменялся рукопожатием с Героем Советского Союза.

— Откуда ты, такой орел?

— С «Ка-двадцать один», с большой крейсерской, — уточнил Валька и со вздохом признался: — В походе я еще не был. Но обещали в следующий раз взять.

— Обещали — значит возьмут… Ну, и как твои успехи? — обратился Фисанович к Хрулеву-старшему.

— Потопили транспорт… А у тебя?

— Тоже пустили на дно. Солидная такая посудина. На семь тысяч тонн.

Когда Фисанович возвращался на базу, они подолгу беседовали с Хрулевым. Вот и на этот раз поговорили, посмеялись, пожелали мальчишке побыстрее «оморячиться».

— А я знаю о вас стихотворение, — сказал Валька Фисановичу. — Хотите прочту?

Валька сделал шаг вперед и оказался на середине комнаты. Встряхнул головой, словно на сцене, и, слегка волнуясь, начал читать.

Фисанович, смеясь, зааплодировал.

— Браво, браво! Слышь, Виктор, — обратился он к Хрулеву-старшему.

Вечерами Фисанович пишет книгу «История «Малютки» — под таким названием она будет издана позже. Поэтому Виктор Николаевич возвращается домой попозднее, чтобы не мешать другу.

В середине марта 1944 года М-105 ушла в очередной поход. На этот раз экипажу было приказано занять позицию в Перс-фьорде. Три дня курсировали вдоль берега. 19 марта исполнялась годовщина, как на корабле поднят военно-морской флаг, и Хрулев накануне вечером попросил Сафонова приготовить праздничный ужин.

— Сделаю, — пообещал тот. Потом многие шутили, что в памятную дату кок угостил ужином экипаж, а «завтраком» — немцев.

Дело было так. На рассвете Демьяненко услышал шум винтов. Вскоре из-за мыса показался вражеский конвой: три транспорта и девять сторожевиков. Низко над ними появились два воздушных самолета типа «арадо». Высоко в небе кружило еще пять самолетов противника.

Через десять минут лодка развернулась и легла на боевой курс. Хрулев поднял перископ и тут же опустил, крякнув от досады: борт облюбованного им для удара транспорта закрывал сторожевик. Выждав с полминуты, командир снова осмотрел горизонт.

— Ага, второе судно приближается к перекрестию. Какое же расстояние до транспорта? — в раздумье шептал Виктор Николаевич, опуская перископ.

В притихших отсеках время тянулось томительно долго. Сафонову казалось, что лодка маневрирует уже по крайней мере час. Сегодня он будет производить залп. Так сказал старшина команды Руссков. И Сафонов стоял у торпедных аппаратов, замерев и дрожа от нетерпения.

Между тем Хрулев вновь взглянул на море и удивился: окрест бушевала метель, скрыв очертания транспорта.

Но вот мелькнул борт вражеского судна. «Челябинский комсомолец» повернул градусов на десять влево. И наконец в первый отсек полетела долгожданная команда:

— Аппараты — пли!

Бурным горным потоком зашумел в торпедных аппаратах воздух, выталкивая длинные стальные сигары, начиненные взрывчаткой.

— Торпеды вышли! — доложил через несколько секунд в центральный пост Сафонов.

И тотчас поступила команда уходить на глубину. Николай Господченко заполнил цистерну быстрого погружения.

В центральном посту равномерно раздавались доклады боцмана:

— Десять метров, пятнадцать, двадцать…

— Продуть быструю! — командует командир.

Продули.

— Двадцать пять, сорок… — продолжал докладывать боцман.

Лодка наконец остановилась на нужной глубине и, развернувшись, двинулась в направлении, обратном движению конвоя.

Словно эхо разнеслись по отсекам протяжные взрывы: один, второй.

Больше двух часов отрывалась М-105 от преследовавших сторожевиков. Они бомбили на этот раз особенно яростно, у Сафонова не хватило коробка, и он перекладывал спички уже по второму кругу. Вода тугими и сильными ударами остервенело била в борта. Подводный корабль то замирал, когда наверху становилось тихо, то резко отворачивал в сторону, когда глубинные бомбы рвались совсем близко.

Наконец шум винтов стих. Что, сторожевики ушли? Оставили лодку в покое? Как знать? Скорее всего, они затаились, надеясь, что в конце концов подводный корабль даст о себе знать. Однако нервы у противника не выдержали: сторожевики включили двигатель и начали утюжить море, сбрасывая в него очередную порцию глубинных бомб. Оставив один конвойный корабль, сторожевики спешат вдогонку поредевшему конвою. Но на «Малютке» ни в центральном посту, ни в отсеках об этом ничего не знают. Им только позже донесет наш наблюдательный пост, спрятанный на скалистом берегу и видевший, как опускалось под воду с большим дифферентом на нос транспортное судно, и как яростно метались потом противолодочные корабли.

Стало душно. Очень медленно движутся стрелки часов, кажется, что они застыли на месте. Глотнуть бы свежего воздуха, и больше ничего не надо. О, как дорог и необходим сейчас хоть один глоток чистого воздуха!

Тяжело и учащенно дышит Сафонов, Руссков, наоборот, забирает воздух, высоко вздымая грудь. Данченко похож на рыбу, вытащенную на берег: открывает рот широко и медленно.

Командир корабля обходит отсеки. Его встречают вопросительные, а кое-где и умоляющие взгляды: «Когда?»

— Потерпите, — тихо говорит Хрулев. — Скоро.

И тут снова раздались взрывы бомб.

Силы покидали краснофлотцев. У них в глазах плыли красные круги. Голова у каждого налилась свинцом. Хотелось спать…

Владимир Краснов и Александр Гуторов борются со сном. Как рулевым и трюмным, им никак нельзя забыться: вот-вот поступят команды, по которым они должны будут включить электромоторы.

— Надо держаться, — шепчет Краснов. — Слышишь, Саша!

— Держусь, товарищ старшина!

Гуторову вспоминается митинг: состоялся он ровно год назад. Тогда моряки принимали лодку и давали торжественное слово оправдать доверие уральцев, беспощадно бить врага на море. Вот и пробил трудный час. Не первый и, видимо, не последний.

Слипаются у Гуторова веки, и мысли начинают путаться. Но он что-то тихо шепчет, отгоняя сон.

Николай Хомутов, секретарь комсомольской организации экипажа, заменивший Ивана Корчму, который уехал учиться, вместе с новым секретарем партийной организации Василием Дьячковым подбадривают моряков и дружескими взглядами, и теплыми словами, и крепкими рукопожатиями.

Было уже близко к полуночи, когда «Челябинский комсомолец» оторвался от преследования и на малых оборотах пошел в сторону открытого моря. Больше не бомбили. Сторожевик, видимо, ушел догонять свой конвой.

Когда всплыли, Хрулев отдраил люк. Внутрь хлынул свежий поток воздуха, заструился по отсекам. Как только Сафонов отдышался, Руссков требовательно сказал:

— Праздничный ужин за нами.

— Ведь уже ночь…

— Не беда. Засучивай-ка рукава, начнем готовить.

На другой день Совинформбюро сообщило в газетах, что в результате комбинированных торпедно-бомбовых ударов по конвою противника в Баренцевом море потоплены два немецких транспорта общим водоизмещением 10 000 тонн и два сторожевых корабля. Один из этих двух транспортов был пущен на дно уральской «Малюткой».

Первая страница флотской газеты.

Из Челябинска пришли поздравительные письма от рабочих, колхозников, учащихся, прослушавших очерк о родной подводной лодке по радио.

Теплую весточку послал подводникам Афанасий Черноиванов. Он рассказал о делах на селе.

Что верно, то верно. Подводная лодка «Челябинский комсомолец» как в 1943, так и в 1944 году держала первенство среди «малюток» Северного флота по тоннажу судов противника, пущенных на дно. Она потопила шесть фашистских транспортов общим водоизмещением 37 тысяч тонн.

НОЧНАЯ СХВАТКА

— Выйдешь в двадцать ноль-ноль, — Морозов нагнулся над картой. — Смотри. Это — Перс-фьорд. Это — мыс Маккаур, — выпрямился, внимательно посмотрел на Хрулева. — Пробраться в залив трудно, — продолжал командир дивизиона, хмуря брови. — Минные заграждения, — сделал паузу. — Ну, да не впервой, форсируешь! Сторожевиков там много. Две лодки посылали, обе вернулись ни с чем. Надежда на тебя, — Морозов взглянул на Хрулева усталыми, покрасневшими от бессонницы глазами: — Слушай внимательно. Придешь туда, осмотрись, оцени обстановку. Они будут ждать в этом районе от двух до трех ночи. В одном из этих мест, — Морозов осторожно поставил карандашом три точки. — Вопросы есть?

— Есть, — сказал Хрулев. — Где же все-таки будут ждать? Здесь? Здесь? Или здесь? — командир «Челябинского комсомольца» не хотел делать ударения на «здесь», но так уж получилось, что вслед за командиром он произнес это слово трижды, указывая на отмеченные точки.

— Об этом сообщим по радио, — деловитым тоном произнес Морозов. — Когда будешь в пути. Экипаж готов?

— Готов.

Морозов пояснил, что на полуостров Варангер еще в апреле высадили группу наших разведчиков.

Между тем командир дивизиона продолжал ставить задачу.

— О торпедах я не спрашиваю, знаю, зарядились. Но не только торпеды тебе, видимо, на этот раз понадобятся. Пушка исправна?

— Стреляем, — Хрулев улыбнулся. — Холостыми, правда.

По лицу Морозова пробежали веселые морщинки.

— Ты думаешь, я забыл, сколько раз салютовала лодка? Помню. А все-таки проверить надо, в порядке ли орудие? Кто за него отвечает?

— Лейтенант Харитонов.

— Извини за такое напутствие. Задача, сам понимаешь, необычная. Ну, ни пуха, ни пера.

По дороге на пирс Хрулев думал о том, что задача и в самом деле поставлена сложная. И раньше походы были нелегкими, а этот, может быть, даже опаснее.

Предстояло снять наших разведчиков с норвежского берега, выполнявших там особое задание командования. Итак, скалистый мыс Маккаур, Перс-фьорд.

Занимался рассвет. Катили-накатывали волны на «Малютку». В семь вечера были в тридцати милях от цели. Срочно погрузились: у побережья кружили вражеские самолеты. Когда совсем стемнело, лодка всплыла.

Гитлеровские самолеты уже улетели. Но вот по поверхности моря скользнул луч прожектора. «Челябинский комсомолец» ушел на перископную глубину. Лодка медленно приближалась к черневшему вдали мысу. Вдруг раздался встревоженный голос торпедиста Русскова:

— По правому борту мина!

Все замерли.

— Спокойно! — голос у Хрулева обычный, внешне даже равнодушный. Лодка отвернула. Однако минреп не хотел так просто расстаться — прошелся с внешней стороны через все отсеки, и царапающий голос его слышали все. Экипаж вздохнул с облегчением лишь тогда, когда скрип, дойдя до кормы, прекратился. А всплыть нельзя. В перископ видно, как лихорадочно шарит по заливу луч немецкого прожектора. Где-то в стороне взлетела чужая ракета, затем вторая, третья… Перископ пришлось убрать. В центральном отсеке часы показывают час ночи. Электромоторы работают на малых оборотах.

Хрулев вел подводный корабль к точке, которая значилась на карте под цифрой 2. Еще днем была принята радиограмма. Выделенный в поход шифровальщик, уединившись у акустиков, быстро расшифровал ее. Кроме Хрулева, с текстом радиограммы познакомился старший лейтенант — молчаливый представитель разведотдела флота. Он сказал:

— Будем ждать сигнала.

Вот она, тонкая полоска земли. Хрулев приказал изменить курс. Пошли параллельно берегу. Потом стали осторожно приближаться к Перс-фьорду. Но где он, долгожданный сигнал? Двое суток М-105 курсировала между мысами Блуд-штуден и Маккаур. Ходила в надводном положении. Вахтенные зорко всматривались в горизонт. Не видно ни огонька, не слышно шума винтов. Все как будто бы спокойно.

Плохое настроение не покидало командира. Он словно предчувствовал — тут что-то не так.

Лишь 20 октября, после полуночи, увидели три длинных зеленых проблеска.

— Сигнал! — крикнул вахтенный.

Хрулев дал команду застопорить ход. Заполнили цистерны главного балласта. Командир осмотрел небо: высоко кружили в воздухе два огонька — красный и зеленый. Это мерцали лампочки на конце плоскостей вражеского самолета. До берега оставалось метров сорок. Вынесли свернутую резиновую лодку, накачали. Боцман вставил в уключины короткие весла, тихо сказал:

— Готово!

Волна высоко подбросила и чуть было не перевернула лодку.

— Счастливой дороги! — тихо сказал Дьячков.

Лодка сразу же скрылась во тьме. Сумеют ли они найти и доставить на борт группу разведчиков. И почему командир разведчиков, всегда аккуратный, на сей раз так опоздал? Ну да что же тут удивительного, Морозов ведь предупреждал Хрулева. Туго сейчас приходится разведчикам. Скрываются от погони где-нибудь в пещере или мечутся по полуострову, уходя от преследования. Да, нелегкая жизнь разведчика, опасности подстерегают на каждом шагу.

Хрулев взглянул на циферблат — прошло всего пятнадцать минут, как шлюпка отошла от «Малютки». Монотонно ворчит море, ворочается, дышит тяжело и протяжно. Словно чем-то недовольно. А с берега по-прежнему ни звука.

Пора бы возвращаться. Минули полчаса, час. Наконец послышался всплеск весел. Из мрака выплыла лодка.

— Будьте наготове, — предупредил Хрулев артиллеристов. — Наша ли?

Через минуту сомнения рассеялись: на пароль ответили правильно.

Однако разведчиков в шлюпке не оказалось.

— Не нашли, — хмуро доложил старший группы Хрулеву и представителю разведотдела. — Искали, правда, поблизости. Далеко идти и искать времени не было.

Старший лейтенант из разведотдела кивнул головой.

— Сделаем так, — сказал он, подумав. — Пока не рассвело, высадим вас снова на берег. Попытайтесь разыскать разведчиков утром, днем или вечером. А в час ночи «Малютка» вернется и проводник приедет за всеми вами.

Подводная лодка отошла и весь день курсировала вдали. А когда стемнело, отправилась к берегу.

Вспыхнуло в небе северное сияние. Но что это? Окруженные сторожевиками, показались два транспорта. Ах, как жалел Хрулев, что нельзя их атаковать — наверняка сорвешь задание, подведешь разведчиков на берегу! Так бы и влепил в борт, черт возьми!

Конвой скрылся. В двадцати или тридцати метрах лодка застопорила ход. Шлюпка снова пошла к берегу. Хрулев стоял на мостике. Глухо о камни бил прибой. Что же там, на берегу? Сколько, интересно, прошло? Взглянул на часы — всего десять минут. Мучительно долго тянется время.

И вдруг где-то совсем рядом взмыла вверх ракета. И тут же послышался крик:

— Уходите! Погружайтесь!

Раздались автоматные очереди. Моряки кубарем скатились вниз. При свете ракеты Хрулев на какую-то долю секунды увидел сторожевые корабли, которые полным ходом мчались на лодку. Скатываясь по трапу вниз, он слышал разрывы снарядов.

Не теряя ни секунды, командир отдал нужные приказания. Лодка стала погружаться.

Иван Корчма и Николай Господченко превзошли, казалось, самих себя. Быстро заполнились цистерны. Вдруг все почувствовали толчок. Еще и еще.

Что бы это значило? Грунт? Но ведь здесь должна быть глубина по крайней мере двадцать метров? Тогда почему же толчки? Видимо, лодка дрейфовала, пока стояла. Вот и снесло на мелкое место.

Все это в доли секунды пронеслось в голове командира. Он приказал дать полный ход назад. Лодка медленно задним ходом двигалась по скользкому грунту, рискуя встретить на своем пути острые скалы и пробить о них корпус. Это означало бы гибель, потому что глубомер показывал всего семь метров.

Шум нарастал зловеще и неумолимо. Казалось, еще миг, и неприятельский корабль на полном ходу врежется в рубку «Малютки», все еще торчащую над водой. Однако этого не случилось. Сторожевики — сначала один, за ним другой — проскочили мимо, и пока они описывали циркуляцию, лодка погрузилась.

Электромотор работал на полных оборотах. «Челябинский комсомолец» уходил от берега. Он уже успел развернуться и был на глубине двадцати метров, когда вблизи грозно прозвучал взрыв. Лодка сильно качнулась. Потух свет. «Малютка» резко отвернула, сбавила ход. Хрулев приказал еще раз изменить курс. Сторожевики начали бросаться то в одну, то в другую сторону. Бомбы опять ложились все ближе и ближе.

Потух и аварийный свет. Трюмные и рулевые работали хотя и на ощупь, но четко. Вот где пригодились тренировки с завязанными глазами.

Ахнувший где-то сзади взрыв поставил лодку на дыбы. Она стала неумолимо проваливаться кормой вниз. Тут же послышалась команда: «Дать пузырь в корму!» Наконец-то стрелка глубомера замерла на месте. «Малютка» выпрямилась.

— Полный вперед!

Загорелся свет: все-таки электрики сумели и в кромешной тьме устранить неисправность!

— Осмотреться в отсеках!

Осмотрелись. Доложили командиру.

«Крепка же ты, уралочка, — улыбнулся Хрулев. — Такие удары, а течи нет».

Спереди снова рванул взрыв. Затем сторожевики противника застопорили ход. Хрулев тоже приказал застопорить мотор. Лодка легла на грунт.

Тишина. Но вот Демьяненко поднял брови, заслышав шум винтов. Ухнули взрывы глубинных бомб. «Челябинский комсомолец» даже не шелохнулся. Во-первых, потому, что находился на грунте, а во-вторых, бомбы рвались вдалеке, и это обнадеживало экипаж.

Хрулев взглянул на часы: скоро полночь. В ушах звенело: сказывался и недостаток кислорода. Сколько же времени минуло с того момента, как ушли на глубину? Более шести часов. Пора уходить!

Но стоило главстаршине Владимиру Краснову, негромко ответив «есть!», включить электромотор, как немцы откликнулись на это нарастающим шумом винтов и серией глубинных бомб. «Малютка» петляла, останавливалась, шла на полных оборотах, кидалась вправо, влево. Нет, она не в панике металась, все ее маневры были продуманы Хрулевым. Прежде чем отдать команду, Виктор Николаевич учитывал и то, где разорвались бомбы, нагоняют или уже проскочили вперед сторожевики, а может быть, находятся сейчас как раз над головой. Думай, командир, думай. Взвесь все. Немного дано на это: секунды. Промедлишь — будет поздно. Поторопишься — допустишь ошибку, первую и последнюю, как у сапера.

Мозг работал лихорадочно. Лодка снова то полным ходом шла вперед, то останавливалась, стараясь выскользнуть из огневого коридора.

Между тем впереди молчаливо поджидало коварное минное заграждение. Как преодолеть опасную полосу? О том, чтобы всплыть, нечего и думать. А если на предельной глубине? Там мин наверняка нет.

И «Челябинский комсомолец», погрузившись, пошел вперед. Где-то сзади раздался двойной взрыв. Наконец лодка оторвалась от преследователей… Через двенадцать часов.

Это поняли все: за бортом стояла тишина. Ах, как оно радовало, это подводное безмолвие океана, всегда сурового, даже грозного! Вот и десять минут прошло, как работает электромотор, вот прошло и двадцать минут, — бомбометания нет.

Правда, в отсеках сегодня не видно обычного в таких случаях оживления. Опасность миновала, и у каждого отлегло от сердца. Это так. Но жалко, что, судя по всему, погибли разведчики. Видимо, немцы пытались взять их живыми, а они отстреливались и успели-таки предупредить, чтобы уходили, погружались.

— Прощайте, друзья, — тихо шепчет Хрулев, вспоминая разведчиков, которые еще сутки назад находились на борту.

Так воевала уральская «Малютка» на Северном флоте. В конце войны она была перевезена по железной дороге на Черное море. Здесь экипаж встретил вместе со всеми День Победы.

Выполнив свой воинский долг, моряки один за другим уходили в запас. Уволился и Виктор Николаевич Хрулев. Последний раз обошел отсеки, пожал руки ветеранам и новичкам, которые недавно пришли из учебного отряда. Речей Хрулев не умел произносить. Однако на прощание сказал проникновенно и взволнованно, обращаясь к матросам, старшинам, офицерам:

— По-прежнему высоко держите знамя «Челябинского комсомольца». Рано или поздно все уйдем в запас. Нас сменит молодежь. Пусть она знает — экипаж всегда достойно нес свою службу как на фронте, так и в мирные дни. И я верю: молодые моряки продолжат боевые традиции уральской «Малютки».