Поединок в «Приюте отшельника»

Глава 12

Слух о болезни Глории распространился тем же вечером. Каким волшебным образом секреты просачиваются за стены жилищ? Жюли использовала Клариссу. «У Глории небольшое желудочное недомогание. Возможно, она злоупотребила шампанским на вечеринке Джины. Ничего страшного, но пока лучше не беспокоить ее звонками. Через несколько дней запрет будет снят».

До 14 июля оставалось пять дней. Жюли не терпелось узнать, как отреагирует сестра, узнав о выдвижении на орден Почетного легиона. Потому что она узнает. Газеты опубликуют список номинантов. Впрочем, этого может и не случиться. Обитатели «Приюта отшельника» читают только местную прессу, которая вряд ли уделит событию много внимания. Если только…

Жюли плохо спала, несмотря на снотворные: таблетки почти не действовали и только мешали ясно мыслить. Ей приходилось быть очень осторожной в общении с сестрой, ведь доктор Приёр сказал: «Главное — избегать волнений!» Если какая-нибудь соседка-доброжелательница пришлет записочку: «Поздравляю, вас наградили, я прочла в газете…» — Глория возликует и очень разволнуется. Доктор не уточнил, что может остановить сердце Глории — внезапная радость, разочарование или чувство униженности. Время тянулось невыносимо медленно, и Жюли начала надеяться, что кто-нибудь все-таки проболтается и положит конец изматывающему поединку. Она сама его спровоцировала и могла стать первой жертвой. Жюли ужасно себя чувствовала, почти ничего не ела и только что не «выпадала» из одежды. Назначенные хирургом препараты едва заглушали ставшую неотступной боль, но она поклялась себе, что не сдастся первой. Доктор Приёр при встрече с ней огорченно качал головой. Однажды они столкнулись на пороге тон-ателье, он шепнул: «Вы себя убиваете!» — на что она ответила фразой, которую он не понял: «Не я это начала…»

Наступило 14 июля. День национального праздника. Газеты не вышли. Вокруг «Приюта отшельника» гремели фейерверки, и «островитяне» поздравляли себя с тем, что их резиденция так хорошо защищена от внешнего мира. Жюли встретила в парке Юбера Хольца, и он пригласил ее выпить кофе. «Мадам Монтано будет очень рада, у нее создалось впечатление, что вы ее избегаете». Актриса была сама любезность.

— Я много раз пыталась узнать новости о Глории, но ваш цербер…

— Кларисса выполняет мои распоряжения.

— Все это очень досадно. Надеюсь, причиной недомогания стал не визит ко мне…

— Ну что вы… Она была в восторге. Моя сестра ждет радостного известия. Возможно, ее уже наградили.

Жюли произнесла эти слова помимо своей воли, она сама этого не ожидала. Или ожидала? Возможно ли, что ею руководило подсознание?

— Быть того не может! — Глаза Джины потемнели. — Глория получила «Академические пальмы»?[39]

— Нет, ее наградили орденом Почетного легиона… по случаю близящегося столетнего юбилея… ну и за заслуги, конечно.

— Потрясающе! Интересно, а я могу рассчитывать на эту награду?

— Почему бы и нет?

— Я сейчас же ее поздравлю. — Джина потянулась к трубке, но Жюли остановила ее.

— Не стоит. Официально о награждении пока не объявляли. И не проговоритесь, что узнали от меня. Вы с Глорией подруги, вот я и… Пусть слухи сделают свое дело.

Час спустя любопытство обитателей «Приюта» разогрелось до нужного градуса. Жюли с Глорией мирно беседовали, предаваясь воспоминаниям о былых триумфах. Глория лежала в шезлонге и подпиливала ногти. Когда раздался звонок телефона, она вздрогнула и схватила трубку.

«Началось», — подумала Жюли и встала, но сестра не дала ей уйти.

— Останься, это какая-то очередная надоеда… Алло… А, это вы, Кейт… Вы так взволнованы, что-то случилось? Что?.. Подождите секундочку.

Она прижала трубку к груди, пытаясь отдышаться.

— Знаешь, что она сказала, Жюли? Я… Меня… Свершилось!

— Прошу тебя, успокойся. Дай мне трубку, я сама поговорю с Кейт.

У Глории дрожат руки, глаза смотрят в одну точку, она словно бы не слышит слов Жюли.

— Алло… Извините, дорогая… Это невероятно… От кого вы узнали? От Памелы? А она? Из «Фигаро»? Она сама прочла? Нет?.. Так, может… Муж Симоны? Ну тогда конечно… Слава богу, я было решила, что это дурная шутка ведьмы Монтано… Спасибо, — у нее срывается голос. — Спасибо. Смешно так волноваться, но… Алло, я вас не слышу. Наверное, помехи… или в ушах звенит. Что? Вы считаете, что в моем лице хотели отметить старейшину?.. Старейшину и лучшую из лучших, да, понимаю… Спасибо, дорогая Кейт. Я глубоко потрясена. Сейчас сестра даст мне капли. Обнимаю вас…

Глория положила трубку и уронила голову на подушку.

— Выпей, — сказала Жюли. — Помнишь, что говорил доктор Приёр?

Та проглотила капли и вернула рюмку Жюли.

— Ты тоже ужасно выглядишь. Конечно, подобная новость кого угодно собьет с ног. Важен не орден, а сам факт награждения. Я приколю его на синий пиджак. Красное на синем… Будет красиво, как ты считаешь?

Глория хлопнула в ладоши и резко поднялась — сама, без помощи Жюли — и, подойдя к колыбели, нежно, как молодая мать, взяла в руки скрипку и отсалютовала смычком, как шпагой… «За Монтано». Она заиграла «Гимн солнцу» Римского-Корсакова — впервые за очень долгое время. Глория каждый день настраивала инструмент, беседовала с ним тихим голосом и… фальшивила. Старые пальцы слушались плохо, но в своем воображении она слышала музыку былых времен, и ее лицо выражало чистый восторг.

Жюли выскользнула за дверь и, согнувшись пополам от боли, вернулась к себе. Она была совершенно обессилена и ничего не понимала. Она слышала разговор, не сомневалась в том, какое действие он окажет на Глорию, но забыла, как сильна их «порода». Кузен Майёль дожил до девяноста восьми лет, прабабка — до ста одного года. О членах семьи Майёль частенько говорили: «Их проще убить, чем…» Радостный сюрприз не только не убил Глорию — он ее взбодрил. Если бы не Джина, все могло бы пойти по-другому. А теперь… Она едва не произнесла вслух: «Все придется начинать сначала», но сдержалась. Жюли умела отправлять «неудобные мысли» в дальний уголок мозга, где они превращались во вполне благопристойные намерения. Глория счастлива, а она, Жюли, одержима ревностью, завистью и злобой. Она — вечная неудачница, «несчастная идиотка», «жалкая калека». Она никого не обвиняет, но имеет право защищаться.

Жюли закурила, но у сигареты оказался привкус лекарства. Появилась Кларисса — ей требовались распоряжения насчет обеда.

— Чай и гренки, я не голодна. Чем занята Глория?

— Разговаривает по телефону — звонит подругам, они звонят ей. Подобный переполох может наделать бед.

— Тебе показалась, что она хуже выглядит?

— Да. Руки дрожат. Голос дрожит. Кажется, только тронь, и искры полетят.

— А что у Джины?

— Тишина. Мсье Хольц поливает сад, мадам Монтано читает журналы на галерее.

— Ладно… Можешь идти, мне больше ничего не нужно.

«Приют отшельника» пребывал в волнении. Глория хотела, чтобы орден ей вручили немедленно. Пришлось деликатно объяснить, что нужно подождать, потому что к юбилейной дате запланировано небольшое торжество. Супрефект согласился лично приколоть награду к пиджаку именинницы, поэтому дату церемонии перенести невозможно. Комитет обсудил ситуацию с Джиной Монтано. Если оказывают честь одной столетней даме, то же следует сделать для другой. «Мадам Монтано совсем недавно поселилась среди нас и еще не стала здесь своей, кроме того, она чуточку моложе мадам Бернстайн, — высказалась мадам Жансон. — Кажется, кто-то говорил мне, что она Стрелец по знаку Зодиака. Можем уточнить у нее самой, но актрисы очень чувствительны и не любят говорить о возрасте. Мадам Монтано наверняка хочет получить награду за вклад в киноискусство Франции, и мы сможем вернуться к этой теме через год».

Гостьи Глории регулярно «доносили» ей новости, от чего у нее все время повышалось давление. Она пребывала в состоянии радостного предвкушения и была очень возбуждена.

— Я не чувствовала ничего подобного со времен первого причастия! Сама узнаешь, когда придет твой черед.

Жюли молчала, стиснув зубы, а вечером, когда обитатели «Приюта отшельника» укладывались спать, шла в парк и строила планы наедине с собственной тенью. Главный результат достигнут. Джина стала крошечной дозой мышьяка, постепенно, день за днем, отравляющей Глорию. Это Жюли понимала совершенно отчетливо. Но проблема не решена. Как спровоцировать фатальный приступ? До конца июля осталась одна неделя… Способ существует, даже два способа, но второй потребует больше времени, а первый ненадежен. Жюли посетила хирурга, он долго ее расспрашивал, попросил показать место, которое при надавливании отзывалось болью, еще раз просмотрел снимки и пропальпировал ее худенькое, как у девочки, тело.

— Когда возникает боль? После еды? Когда лежите? Или при ходьбе?

Жюли не решилась ответить: «Рядом с сестрой», кроме того, она прекрасно понимала, что вопросы врач задает лишь для того, чтобы подбодрить ее. Время надежды истекло.

— В прошлый раз вы выглядели лучше.

— Я должна дотянуть до первого ноября, доктор.

— Что за нелепый разговор! Вы проживете гораздо дольше.

— Как я узнаю, что конец совсем близок?

— Не терзайте себя мрачными мыслями.

— Вы не ответили.

— Ну что же, если вы настаиваете… Когда появится резкая боль в спине, сразу вызывайте меня, и я вами займусь. Не злоупотребляйте поездками на катере, это вас утомляет.

Перед тем как вернуться в «Приют отшельника», Жюли сделала несколько телефонных звонков. В катере она мирно дремала, как человек, закончивший трудное дело.

На следующее утро ей позвонила до крайности возбужденная Глория.

— Тебе известно, что происходит?.. Я только что разговаривала с мадам Жансон. К нам приехала команда телевизионщиков из Марселя. Она решила, что их вызвала я, и выразила неудовольствие. Я переадресовала ее к Монтано. Эта интриганка решила дать интервью.

— Я ничего не знала.

— Можешь зайти ко мне? Я сейчас лопну от злости…

— Оденусь и буду.

Торопиться Жюли не стала. Пусть интрига вызреет. Через пять минут Глория позвонила снова.

— Нахалка клянется, что она ни при чем, мадам Жансон в ярости. Телевизионщиков пятеро, они притащили чертову прорву оборудования, а репортер — он у них главный — заявил, что их послали снять столетнюю даму. Узнав, что нас таких две, болван расхохотался. Мадам Жансон готова была выставить его за дверь, забыв, что мы на острове. Мне только этого не хватало.

Глория зарыдала, потом крикнула:

— Приходи немедленно!

В вестибюле Жюли столкнулась с председательшей.

— Скажите мне правду, Жюли, вы наверняка в курсе. На телевидение позвонила Глория?

— Не знаю.

— Кто-то сообщил на канал, что две дамы, живущие в «Приюте отшельника», готовятся отпраздновать столетний юбилей. В сезон отпусков интересных событий происходит немного, и начальство решило снять сюжет у нас, тем более что информатор уточнил: одна из юбилярш — бывшая актриса.

— А имя этот аноним назвал?

— На линии были помехи.

Глория лежит в шезлонге, она в прострации. На сей раз удар достиг цели. Мадам Жансон и Жюли удрученно переглядываются.

— Дорогая моя, — восклицает председательша, — не нужно так огорчаться, все обойдется. Я тоже расстроена, если это шутка, то очень дурного толка.

Глория качает головой и шепчет усталым голосом:

— Это все она… Хочет, чтобы подумали, будто я выставляюсь… Да что она себе позволяет…

У нее перехватывает горло, и она жестом просит помочь ей подняться.

— Какой ужас! — шепчет председательша на ухо Жюли. — Ваша сестра совсем плоха.

Откашлявшись, Глория продолжает:

— Я их не приму. Пусть общаются с Монтано.

— Но Джина тоже отказывается! — с отчаянием восклицает мадам Жансон. — Она так и заявила: если вы не дадите интервью, то и она не даст. Сейчас вся съемочная группа сидит на лестнице рядом с моим кабинетом. Можете себе представить, какое это производит впечатление?

Глория молча мотает головой. Нет, и еще раз нет.

— Но почему? — взрывается мадам Жансон.

— Потому что она лжет, потому что решила воспользоваться моей усталостью и слабостью, потому что…

— Послушайте, дорогая, я знаю Джину. Она в конце концов впустит их в дом, согласится позировать, да еще и назовет себя единственной и неповторимой столетней юбиляршей. Вот что будет, если вы продолжите упорствовать.

Глория закрывает глаза. Ей нужно подумать. Мадам Жансон тихо говорит Жюли:

— Думаю, она уступит.

Глория шевелит губами, и они наклоняются, чтобы разобрать слова.

— Я — настоящая…

Председательша тяжело вздыхает.

— Ничего не выйдет. Лучше оставить ее в покое, — говорит Жюли.

— Но что мне делать с журналистами? — Мадам Жансон вот-вот расплачется.

— Скажите правду: да, в «Приюте отшельника» действительно живут две очень старые дамы, одна из которых сейчас не совсем здорова. Пусть разбираются с другой.

— Пойдемте вместе, Жюли, окажите мне услугу. Вы лучше сумеете все объяснить.

Телевизионщики подкреплялись сандвичами и весело перешучивались, ожидая решения виновниц торжества. Увидев Жюли и председательшу, все вскочили, а один, одетый в кожаную куртку и кепочку с помпоном, пошел им навстречу, сияя улыбкой.

— Итак, мадам, это вы…

— Нет, — перебила его Жюли. — Я — ее сестра. Сейчас я вам все объясню…

Она рассказывала, они записывали… Так, понятно, пианистка… Можно взглянуть на ваши руки?.. Великолепно… Жюли Майёль, через «ё».

Жюли увлеклась. После шестидесяти лет молчания наступил час ее славы.

— Давайте отправимся к вам, проведем съемку, запишем звук. Вы еще раз опишете обстоятельства той ужасной аварии. Возможно, вы согласитесь снять перчатки — для крупного плана. Сто лет — чепуха, а вот такая жизнь, как ваша… Это впечатляет.

Он был простодушен, как ребенок-сладкоежка, дорвавшийся до именинного торта, но Жюли не была шокирована. У нее в душе расцветало давно забытое, сладкое, восхитительное чувство: «Я жива!» Президентша согласно кивала и семенила рядом с Жюли.

— Спасибо, дорогая. Стервятники жаждали интервью — они его получили. Пусть ваша сестра и Джина пеняют на себя. Вы так замечательно все им рассказали. Сколько же страданий выпало на вашу долю!.. «Франс 3» получит свою сенсацию, и репутация «Приюта» не пострадает.

Они устроились в гостиной, и Жюли начала скорбное повествование, избавляясь от подавленных воспоминаний и невысказанных упреков и жалоб. Она совсем лишилась сил, но чувствовала себя отомщенной, а Глория и Джина в это время яростно переругивались по телефону, не стесняясь в выражениях.

Когда Монтано перешла на неаполитанское наречие, Глория швырнула трубку и лишилась чувств. В таком состоянии ее и обнаружила Кларисса. Когда мучители-телевизионщики наконец ушли, Жюли впервые ощутила «ту самую боль».