Поэмы

Встречный

Повесть

Пусти, дурак! твое ли дело?

Тебе бы девки да вино...

Моя поэма перезрела –

пора к читателю давно.

Твоя звезда – в скорняжной сфере,

а ты в цензуру угадал...

Пусти, скотина! Шире двери!..

...Пардон, читатель, за скандал!

Не скрою радостные слезы:

твоя рука в моей руке...

Вот так всегда: шипы и розы,

но чаще – палкой по башке...

Я шел к тебе сквозь дождь и бури,

и сквозь Отчизны белый дым...

Читатель мой, давай покурим

и трезво Землю оглядим.

Молчит Земля, не слышно гула...

Не ждите третьей мировой...

Людей на стройку потянуло,

лишь кое-где – на мордобой.

Ракета вверх уходит рыбкой,

закат свернулся калачом...

Казах овец скликает скрипкой,

японец бреется мечом...

Сектанты молятся пропеллеру,

пасутся танки на лугу...

В пустыне – памятник Рокфеллеру

и рядом – бюстик Бальзаку...

В приливе творчества народы

сопят и делают дворцы...

Коней буденновской породы

молчком штампуют жеребцы...

Змея сверх плана брызжет яда...

Хирург над девочкой вспотел...

Все деловито, как и надо,

как бог велел, как Маркс хотел.

Бурлят Мадриды и Парижи,

Москва шагает сквозь тайгу...

Давайте спустимся пониже

и сядем прямо на лугу.

Мы небеса оставим богу,

отцепим крылья под горой,

и выйдем прямо на дорогу,

и первый встречный – наш герой.

1

Ковбойка, плащ, мешок заплечный,

глаза прозрачнее ручья...

Идет-бредет Алеша Встречный –

студент прохладного житья.

Летят автобусы, как птицы,

пугают Встречного гудком...

Откуда он, куда стремится?..

И почему идет пешком?..

Вот он взглянул себе под ноги,

окурок серенький схватил,

присел устало у дороги

и скорбно плечи опустил.

Такси несутся друг за другом,

нахально никелем блестят...

Легко поплыл над синим лугом

табачно-грустный аромат.

Тревожно бабочка порхает,

пчела заныла над цветком.

Алеша курит, отдыхает,

ромашки давит вещмешком.

Вот брови пыльные нахмурил и паутинку снял с ушей... Вдруг покопался в шевелюре, извлек на свет щепотку вшей... Пусть вши мое стихотворенье покроют скверной на момент... На них с невиданным прозреньем глядит измученный студент. Какая мерзостная ноша!.. Четыре... восемь... двадцать две... – Полсотни штук! – шепнул Алеша. А сколько там, на голове?.. На камне камешком, как мелом, Алеша вычертил струну... – Берем за "икс" прическу в целом, найдем длину и глубину... Опять же череп – довод веский: смотря какая голова... Струну разделим на отрезки... Щепотка – раз, щепотка – два... На сто двенадцатой щепотке подводим черточку скорей... Итак, имеем на сегодня четыре тысячи зверей! Притом плодятся эти бестии не просто так, как я и ты... В геометрической прогрессии, как вирус смерти и беды! Удар судьбы качнул дорогу, зашевелился дальний лес... Труби, труба, труби тревогу! Зови скорей от этих мест! Алеша в страхе невозможном бежит к слиянию дорог. А здесь, на камушке дорожном, остался горестный итог. Читатель, млей от любопытства... Ведь верно, странный наш герой? Откуда он? Куда стремится? Каков мечты его покрой?.. Судьба его из тех обычных, что спорят с судьбами отцов... Он не из тех ли ироничных послевоенных сорванцов?.. Тех, что знамена не взметали в атаке "чоновских" бригад... Тех, что с рожденьем опоздали и не видали баррикад... Живут бездумно и беспечно, плюют на славу и успех... Он, наш герой Алеша Встречный, уж не из тех ли?.. Да, из тех. Из книг про юношество наше давно вы знаете о нем... В двенадцать лет он бредил шашкой и серым в яблоках конем... И в телескоп на крыше дома ловил туманные миры... И шел на сбор металлолома, как шли на штурм Сапун-горы. Гордился папиной медалью, хоть самого давно забыл... В пятнадцать лет влюбился в Лялю, но через месяц разлюбил. В шестнадцать лет – скажи на милость не пожелаешь и врагу: вся биография вместилась в одну неполную строку. Учеба в школе – кошки-мышки, металлолом – игра игрой. Алеша все свои мыслишки перетряхнул ночной порой. На человечество окрысясь, впервые выпил за углом... Пришла беда... Духовный кризис. Но скоро, скоро перелом! И перелом явился скоро, – наш век сюрпризами богат... И вот газеты дружным хором запели песню баррикад... "Всем, что родиться опоздали! -Даешь! даешь! даешь! даешь!.." ...Газеты рвали и метали, газеты звали молодежь... "Тоске душевной нет причины, взвивай знамена и костры!.. Вас ждут таежные пучины! Вас ждут почти антимиры!.." Поет в журнале и газете корреспондентское перо, как утонул в Байкале Петя, но спас народное добро... Через неделю тот же Петя, неистребимый, как огонь, нокаутировал медведя и спас бульдозер и гармонь... ...Алеша ночь шагами мерит, ерошит волосы торчком... Алеша верит и не верит и утром двигает в райком. В прохладе бежевой райкома снимает медленно пальто... Вот дверь Туда!.. Ах, как знакома!. А вдруг не то, опять не то?.. Но секретарь на венском стуле сыграл отходную тоске... И прочь сомненья упорхнули, и вот – путевка в кулаке! Он окрылен грядущим делом! Он обретает сотни прав! ...А секретарь – чернявый демон – зевнул красиво, как удав. Ах, тяжко-тяжко человеку от всех романтиков таких!.. И он анкету в картотеку метнул, как тысячи других. Как плоть засушенного гимна, шуршит бумажная судьба Сережи, Пети, Ибрагима... И даже есть Али-баба... Им, может, год, а может, вечность томиться в пыльном сундучке... И среди них – Алеша Встречный с чернильным штампом на щеке. 4 Ах, нам расстаться невозможно! Но расстаемся и поем... Шурует поезд молодежный: "Даешь-даем! даешь-даем!.." Луна с небес взирает косо на шалый поезд-хулиган... Стучат вагонные колеса, хрустально звякает стакан... Остались мамы и невесты, пьют в ресторанах болтуны... А этим – даль и неизвестность глухой таежной стороны. По рельсам радостным и скользким, в объятья песен и дубрав, одновременно с комсомольским рванул в Сибирь другой состав. Он мчит разгонисто и жарко, от перегрузки чуть живой... Скучает в тамбуре овчарка, а на подножке – часовой... И всяк живой невольно вздрогнул, и кто-то всхлипнул из девчат... Решетки четкие на окнах о нашей бренности молчат. Он будто вынырнул из глыби, из той невысвеченной тьмы... И кто-то вымолвил: "Столыпин!..[2] Спешит туда, куда и мы..." ...Печально-памятно-известный, один такой на целый свет... Куда ты прешь, дурак железный? Опять за мной? А может, нет? Забудь меня, и я забуду мерцанье узкого штыка... Неужго мало, что повсюду лежат суровые снега?.. А снег от люльки и до гроба навек слезинками прошит... Но вновь "Столыпин" крутолобый за дальней рощицей кричит. Читатель мой! Не плачь напрасно на шпалах трудного пути... Надейся вечно и всечасно на то, что будет впереди. Хоть вдоль дороги много хлама, на семафорах чья-то кровь... Но скоро станция "Светлана", за ней "Наташа" и "Любовь"... Лучи торжественные брызнут сквозь перекрестия берез. И на подходе к коммунизму "Столыпин" рухнет под откос. Ну, а пока что, а пока что по штыковому декабрю идут два поезда бесстрашно, идут они ноздря в ноздрю. Лишь иногда "Столыпин" мыкнет, на миг запрячется во тьму... Ребята думают: "Привыкнем!" И привыкают ко всему. На полустанках выбегают – кто в полушубке, кто раздет, – овчаркам хлеба предлагают, а конвоирам – сигарет. Но враз туман закроет небо, – предвестье холода и вьюг.... И не берут овчарки хлеба из чистых юношеских рук. Ах, елки-палки, палки-елки... Ах, как блестят в вагонах полки! Вагон двенадцатый мотает... Алеша книжечку читает. О том, как Петя из-под Вятки и с ним Сережа-весельчак в тайге поставили палатки и долго жили натощак. Водичкой мылись не горячей, на ужин, правда, кипяток... Потом влюбились в сибирячек И стали строить городок. Алеше хочется влюбиться, испить водицы из ковша... Душа у парня петушится и кукарекает душа. В окно видать на повороте: "Столыпин" тащится в угон... Алеша вроде и не против: он с детства знает про закон... Под озорной гитарный лепет уральский сдвинулся туман... Прошли Барабинские степи, и начинается урман. Тайга, тайга, да и не просто, а вековечная тайга... На стометровые откосы взирают кедры свысока. ...Однажды утром грянул иней – свирепый, радостный, шальной!.. "Столыпин" был мертвяще синий, а стал хрустально-кружевной... ...Однажды шарился по склонам медведь – не плюшевый, живой!.. И долго-долго вслед вагонам махал тяжелой головой... ...Однажды – ночь пленила мысли... Стоянка – час, а может, век... И ровно в полночь грохнул выстрел, и кто-то вымолвил: "Побег!" Но скоро колокол забрякал, "Столыпин" тронулся: ту-ту!. Лишь два солдата да собака ушли по следу в темноту. ...Вагон двенадцатый мотает. Снежинки тянутся на свет... Алеша больше не читает. Алеша спит. А может, нет... Он, может, тихо усмехнулся, припомнив маму над шитьем... А может, мысленно вернулся туда, где грохнули ружьем. Да-да, туда, на лютый холод, в таежный сумеречный дым!.. Да-да, туда!.. Ведь он же молод, нетерпелив, неукротим... Непобедим в отваге жаркой... В руке – проверенный наган... Сквозь ночь за бешеной овчаркой Алеша мчится по снегам. Открыта грудь легко и гордо, свистят снежинки у лица... Тайга бетховенским аккордом встречает нового бойца. А он с корчагинским оскалом идет по свеженьким следам... Они ведут к далеким скалам и пропадают где-то там... Но вот заныла сталь нагана, под сапогами крикнул снег... И вдруг из снежного кургана предстал угрюмый человек. Попался, гад, на тропке узкой! – Наган взлетел над головой... Не бей, Алеша, это русский, он наш, отечественный, свой... Смотри: он тоже может плакать, истосковавшись по огню... И не грызет его собака: узнала в нем свою родню... Ты любишь музыку и женщин? Закат в лазоревой степи?.. Ты любишь "братьев наших меньших"? Тогда и этого люби! Живут экранные герои в душе у каждого из нас... Они друг другу ямы роют и умирают напоказ... Кого-то шпагой протыкают, растляют маменькину дочь... А здесь – всего лишь убегают! Да так, чтоб знала только ночь... Вот эти рыцари успеха уходят в вечность без следа, хоть им капканы – не помеха и волчьи ямы – ерунда! Однажды... (Девочки-девчонки! морскому кланяйтесь царю...) пацан на маленькой лодчонке уплыл из Диксона в зарю. Однажды... (Мамонька-мамаша!) винтовка – бух! капкан – ба-бах!.. Но два суворовские марша он полз с капканом на ногах! ...Вагон двенадцатый мотает, в вагоне тьма, как в шалаше... Алеша истины листает в своей неопытной душе. Друзья мои! Составы мчатся... Но пусть домчатся, так и быть. Ведь долго сказки говорятся, – боюсь оскому вам набить. Прощай, уютная пижама! Да здравствуй, шуба из бобра!.. Открылась станция "Снежана" как раз к исходу декабря. Состав вдоль станции разлегся, средь синих елок да берез... Ну, а "Столыпин" поволокся куда-то влево, за утес. Вот так всегда – восток и запад, звезда и крест, огонь – вода... Пути расходятся внезапно – тебе – туда, а мне – туда... Наш век – палач... На пытку едем! Напрасно льстим мы палачу... Нам не сойтись на этом свете, а уж про тот-то я молчу. ...Седой утес стоит, сутулясь, над мерзлым телом Ангары... Палатки яркие взметнулись, запели жадные костры. Но всем в палатках не лежится, – такой момент! такой народ!.. Душа Алеши петушится!.. К тому же завтра – Новый год! Идет веселая работа, рука шаманит на струне... И кто-то банки от компота уже развесил на сосне.... Другой – серебряную ложку... А вот богатенький грузин повесил "трешку", и матрешку, и настоящий апельсин! Бутылка с надписью "Горилка", и в ней горилка так чиста!.. А выше всех висит бутылка с наклейкой "Спирт". Она пуста. Под звук гитарного напева и от восторга не дыша, стоит языческое древо, цивилизацию держа. Какая честь сосне печальной!.. Завидуй, дуб! завидуй, граб!.. – Сосна интернациональна! – сказал подвыпивший прораб. ...Гуляют мысли вольным стадом... За нами Родина-страна!.. Мороз – под сорок! Звезды рядом! И под рукой – стакан вина... Гармонь развернута пошире, уж надо шире, да нельзя... Уже шаман всея Сибири к вам набивается в друзья... Хоть взгляд его всегда холодный, хоть он и брызгает слюной, – но вы не бойтесь: он беззлобный, такой наивный и смешной... Ему и быть нельзя веселым: он – дух! Фантазия! Полет!.. Но завтра вместе с комсомолом пойдет долбить ангарский лед. Неутомим колдун в работе... Ему и стыдно уставать... А заработанную сотню придет к тебе же пропивать. ...Налей вина! Включи туманы! Мы наших судеб пастухи... Уходим в звезды и в романы, и в вознесенские стихи!.. Алеша спирт, как пламя, выпил, и видит сказку наяву: звенит луна, прошел "Столыпин"... Пустой. Веселый. На Москву... Блестит палаточная стенка, звезда-как будто у плеча... Наташа – омская студентка – его целует сгоряча... И вдруг... (Всегда такое разом.) И вдруг... (Всегда такое вдруг.) Шаман повел нетрезвым глазом и жарко выдохнул: – Каюк!.. Руками воздух рвет на клочья, шагнул вперед, упал назад... "У вас покойник будет ночью! Мне это духи говорят!.." Шаман дрожит и дышит мелко, и рот, как вечная дыра... Ударил в звонкую тарелку и побежал вокруг костра... Бежал легко, клыки оскалив, свистя, как плетка или прут... "Лесные духи мне сказали!.. Лесные духи не соврут!.. Они следят за обреченным, предупреждают наперед, что будет белый драться с черным, и черный белого убьет!.. Вот дух меня рукой коснулся, рукой холодной, как топор!.." – Шаман за призраком метнулся и рухнул прямо на костер. Все загалдели, засмеялись: "Вот это истинный шаман!.." Прораб икнул, взглянул на палец: "Попы! Религия! Дурман!.. Попы сильны в обманной сфере, чтоб путать мысли пацанам... – И мы шаману не поверим! Ведь это козырь колдунам!.. Энтузиазм – вот наша ставка... А здесь какой-то пьяный поп... Дурак – шаман! Мы строим Завтра! И пусть сегодня – хоть потоп..." Прораб пушил в партийном духе паскудный рай, церковный звон... Они болтливы, как старухи, – прорабы сталинских времен. "Мы буржуев придавим малость!" – его любимые слова... Он говорил, и колыхалась хмельная глыба-голова. Колдун увял, смутился, сжался, уполз в густую темноту. А праздник дальше продолжался, не веря в черную беду. А утром – хладные постели, и чей-то крик, и чей-то плач... Явилось тяжкое похмелье, пришли милиция и врач... И сведены обрывки мыслей в короткой реплике врача: "Арсен из города Тбилиси зарезал Витьку-москвича". Ах, палки-елки, елки-палки! А дни бегут, бегут, бегут... Мы дети ленинской закалки, – такие сил не берегут. Вылазь, Топтыгин, из берлоги и стань телегой ветчины! Уже ангарские пороги на рабский труд обречены. Прорвем сибирскую блокаду, загоним в пекло всех чертей... Глухарь присел на эстакаду и мудро смотрит на людей. Он, может, что-то и сказал бы, – мол, будь здоров, честной народ. Но три ружья веселым залпом судьбы решили поворот. Алеша в этом неповинный, – качает птицу на руке, – но капля крови глухариной горит на светлом пиджаке. Мечтал когда-то о двустволке, но, видно, больше не нужна... ...Ах, елки-палки, палки-елки, а по тайге гудит весна! И в выходной по всем палаткам едва ли встретится народ... Алеша бродит по распадкам и ручейки минует вброд. Вот среди леса будто площадь, – но рукотворная она... Была здесь роща, ну, а проще – росла сосна, и не одна. Здесь кто-то битву вел за метры, за кубометры, за успех! Лежат поверженные кедры и корни выставили вверх. Клочки рубах висят в завале, торчит лопата из земли... Здесь не Гераклы воевали. Здесь заключенные прошли. Прошли безликой серой сыпью, вгрызаясь ломиками в грунт... Мешает речка – речку выпьют, скала мешает – уберут... И не Тунгусским метеором насквозь пропахана тайга... Глядит с березы сытый ворон на полудохлого "ЗК". А "зек" молчит – в тайге и в клетке, речей горячих не ревет... Ударной силой пятилетки его никто не назовет. Здесь будет море! Все покроет! В Христа, и в бабушку, и в гроб!.. Мы строим Завтра! Мы герои!.. И пусть сегодня – хоть потоп... Пускай хоть мир на части треснет и не воскреснет никогда!.. ...А из тайги несется песня, проста, как вешняя вода: "Речка, мостик да погостик – гоп-тирип-тира! Жили-были Ванька с Фроськой – братец и сестра... Ванька шибко хулиганил, прыгал с крыши вниз... Ихний тятька в Магадане строил коммунизм. Но однажды репродуктор тут, и там, и здесь – объявил веселым утром траурную весть... Стал Ванюшка в каждом доме весело кричать: "Сталин помер! Вот так номер! Тятьку буду ждать!" Стало жить совсем не скушно – гоп-тирип-тири... Ждет-пождет отца Ванюшка год, и два, и три... Ждет сестренка-пистолетка... Ждут они, а зря: ихний тятька десять лет как врезал дубаря!.." ...Ура плащам, покрытым солью! Ура пиле и топору!.. Вчера в бетонную неволю загнали девку-Ангару! Танцуй, река, культурный танец! Вращай турбинистый металл!.. ...Однажды утром был туманец и дождик тихо рокотал. Какая пища кинолентам!.. Скала, туманец, водопад, прораб, припудренный цементом, и с ним четыреста ребят... Они кирпичик разгружают – его проблему разрешают... Кирпич бездельничать не хочет, он хочет в тюрьмы и дома... Кирпич летает и хохочет, – наверняка сошел с ума! А на другом унылом бреге трудились "зеки", "зеки", "зеки"... Их было много: может, тыща, а может, меньше на пяток... Здесь кинолентам нету пищи: какой-то серенький поток. И вдруг!.. (Простите за детали, но здесь нельзя без этих "вдруг", – чтоб ваши пульсы клокотали и был упруг сердечный стук... Хочу, чтоб люди меж делами, у камелька, у огонька – душой увидели сквозь пламя, как "зек" ударился в бега...). Не Ихтиандр, не мастер спорта, не черт из сказочной страны, – он падал медленно и гордо со стометровой крутизны... Пусть Ангара ему поможет в такой торжественный момент... Ее, наложницу, корежит от слов "романтика" и "плен". Ребята ждали, леденея: вдруг грянет выстрел – и хорош... А "зек", чем ближе, тем сильнее на человека был похож. По ненаписанному долгу, по лютой ненависти к злу – река несла его к поселку, к людскому дыму и теплу. Дивись, народ в свободном мире: вот новый стиль – "тюремный брасс". Но Ангара – душа Сибири – перестаралась в этот раз... Мы все доверчивы, как дети, а вечность бьет из-за угла... ...Туда, где выйти "зек" наметил, уже танкетка подошла... Там офицер – любимец века – стоит, ссутулившись, как Вий... К нему река выносит "зека": мол, вот, возьми – и не убий. На нем прилипшая рубашка, за ним водички борозда... Идет Христос, качаясь тяжко, как будто только что с креста... Он победил! И по закону – сломись, бездушия кольцо!.. И лейтенант Ему, Такому – бесстрашно выстрелил в лицо. ...Ах, елки-палки, палки-елки... Не стало вольного пловца... Ребята строят кривотолки и ждут прорабского словца. Стоят, испуганно глазея, и слышен дождика накрап... – Такого нет у нас в Расее! – сказал, нахмурившись, прораб... Поправил "сталинку" на пузе, неторопливо закурил... -Такого нет у нас в Союзе! – он беспощадно повторил. И вправду – нет... И кто поверит?.. Танкетка скрылась без следа... Печальный дождь, пустынный берег, и тихо катится вода... Алкоголизм – чего основа? Ты выпил раз, и выпил два... И вот не может без спиртного твоя чумная голова. Алеша водкой красит мысли, погряз в неслыханных долгах... Алкоголизм – основа жизни в таких разбойничьих краях. К тому ж, не только поллитровка, и не урманистый пейзаж. Располагает обстановка на целый день уйти в мираж. Вот спит в гостинице приезжий и видит в мыслях там и тут: театр, детсадик, Дом Надежды, больница, клуб да институт... Но вот проснется новый житель и видит в ельнике густом: райком, пивная, вытрезвитель, тюрьма, милиция, дурдом... Да репродуктор – злобно-гулкий ревет в непуганом краю... И раздевалка в переулке: разденут, двинут – и адью! ...Мерцает спирт в железной кружке, нетрезво лампочка горит... Алеша в маленькой пивнушке прорабу гневно говорит: – Вы, дядя Юра, молодчина! Вас жизнь чему-то научила! Вы утверждаете, мой сэр, что НЕТ ТАКОГО В СССР?.. Я уважал тебя, как папу, а ты обманываешь нас!.. – И вот угрюмому прорабу Алеша вилкой целит в глаз... Но несгибаем дядя Юра, он вилку к столику пригнул... – Не я обманываю, дура!.. Вас век двадцатый обманул!.. И ты не порти мне обедню, в Христа, и в бабушку, и в гроб!.. Мы строим Завтра нашим детям, – и пусть сегодня – хоть потоп! Уже турбина закрутилась... Спасибо ИМ, тебе и мне... А ТОТ, что плыл, – тебе помстилось. Такого нет у нас в стране! 9 Рубашка, плащ, мешок заплечный, глаза прозрачнее ручья... Идет-бредет Алеша Встречный – студент прохладного житья. Где побыстрее, где потише, где сыт и пьян, где налегке... До Омска ехал он на крыше, а до Уфы – в товарняке... Клеймо на путнике усталом: он дезертир! Подонок! Гад!.. Идет по выщербленным шпалам, идет, конечно, на закат!.. А дальше – тьма. Не вижу темы... И нету пищи для огня... Каков итог моей поэмы? – возможно, спросят у меня... Я показал одну дорогу, зарифмовал одну молву... А вы, любители итогов, вернитесь в первую главу. 1972