Поэмы. Драмы

Нет! Решено: для вас я не пишу.

А почему? уведомить прошу.

Писать для именин — какое униженье!

Не чванься, сделай одолженье!

Так, был бы посрамлен твой дар,

Когда бы для спесивых бар,

Для покровителей бездушных,

Ты мог войти в восторг и жар,

Мог звать камен глухих и непослушных;

Тебя бы первая бранила я;

Но мы, сударь, твоя семья...

Живешь ты в обществе существ воздушных;

«Вокруг меня, — так нам рассказываешь ты, —

Кружатся, пляшут резвые мечты...»

Бьюсь об заклад: твои сильфиды, сильфы, феи

Племянниц наших не милее!

Они, конечно, не чужие нам...

Что нужды? справедливость им отдам;

И ты...

Сестрица, ты смешна с своим пристрастьем!

Не спорю: говори про них с участьем;

Положим, пусть они пригожи и добры:

Нельзя же не любить детей своей сестры!

Но кроме шуток,

Как сельских девушек, взращенных среди уток,

Гусей и кур, теляток и коров,

Равнять с блестящими духами,

Которые, носясь над облаками,

Пьют запах и вкушают пыль цветов?

Возьми, раскрой Шекспира...

Он кстати целую нам лекцию прочтет!

Из зарь, из радуг, из зефира

Поэт-волшебник им златую ризу тчет!

Велит — в мерцании прозрачной, летней нощи,

В таинственную тень, в прохладу темной рощи

На месячных лучах слетят на хоровод;

Их сладостный полет

Травы не мнет

В долине злачной,

Едва струит зерцало вод!

Титании союз приятен брачный;

Она царица их: в сиянии венца,

Облачена в роскошную порфиру,

Она дает блаженство миру,

Связует нежные сердца!

Разлучена с могущим Обероном,

С прелестным отроком, властителем духов,

Тоскуя среди пляск, уныла средь пиров,

Как эхо томное, она чуть слышным стоном

Тревожит тишину задумчивых лесов.

Но громко, радостно и шумно восклицает

(Ликуют гении, их верные рабы),

Когда, устав от ссор, от суетной борьбы,

Он к ней обратно прилетает.

И что же? своенравный Пук,

Не ты ли носишься в толпе их резвых слуг?

Ты то чепец сорвешь на чопорной старухе;

То прожужжишь, верхом на мухе,

К педанту в сумрачный чердак,

Ему надвинешь на глаза колпак

И в нос его щелкнешь; вздрогнет дурак,

Толкнет чернильницу и обольет бумаги!

Хвост лисий храбрецу даруешь вместо шпаги

И катишь под ноги колоду рифмачу:

Пусть сам я спотыкнусь — захохочу!

Затейливый шалун, насмешник вечно острый,

Ты в яркой мил чалме, ты мил в одежде пестрой.

Но сколь прекрасен Ариель,

Наставник соловья, любовник нежной розы!

Он строит пастуха свирель,

Он в рощах нежные растит, лелеет лозы;

Он разгибает листики шипков;

Он с верной горлицей воркует;

Устами вешних ветерков

Он щечки девушек целует!

Примчится вмиг из самых дальних стран.

Ему подвластен даже Калибан,

Едва носящий образ человечий,

Зверь, в коем чернь певец изобразил,

Сонм дерзостный слепых, уму противных сил!

Но время трачу я средь бесполезной речи;

Уважь мои высокие труды;

Из области духов, из области мечтанья,

Куда несусь душой, где зреют дарованья,

Не увлекай меня в пределы суеты!

Друг, я заслушалась, тебе внимая:

Ты перенес меня к вратам златого края,

Где, чародействами дыша,

Пирует, нежится, парит твоя душа!

Не стану языком холодной прозы

Тебя за наслажденья осуждать,

Которые и нам ты можешь даровать:

Твои мечты, как розы,

Благоухают и живят!

Но раздели их с нами,

Любезный! сны все будут снами:

Они изменят, улетят;

Тогда, остановя свой взгляд

На нас, утешенных, наставленных тобою...

Как ты разжалилась над братнею судьбою!

Но полно: я с тобой довольно толковал.

Прошу, не предавайся состраданью;

В своей семье никто героем не бывал!

Всех мене моему вы верите призванью!

Мне все равно; с духами заживу;

Ко мне сойдут эфирные созданья —

Ты их надеешься увидеть наяву?!

Смеешься! — но древнейшие сказанья

Повсюду говорят об них!

Под именем богов лесных,

И фавнов, и дриад их греки почитали;

Их персы пери называли;

Дом каждый в Риме был священный ларам храм;

Их знают, помнят все народы;

Они Кальестровым являлися очам;

В рассказах предает простым сынам природы

Русалок, домовых и леших старина!

И в наши дни они все те же;

Прозрачная их кроет пелена;

Они ее снимают только реже:

Но это нашего безверия вина!

Тобою стал он полным сумасбродом,

Грех на твоей душе, божественный Шекспир!

Того и жди: он наш покинет бедный мир

И станет жить в луне или над звездным сводом!

Но — признаюсь — его мне жаль:

Он смех наводит и печаль!

Пока в нем не погаснул ум последний,

Его я вылечить желала бы от бредней!

Прекрасно! — Мысль моя, ей-богу, хороша!

Добро же! отомщу тебе, душа!

Уж ты заплатишь мне за гордое презренье

Питомиц миленьких моих!

Ты от духов своих получишь посещенье;

В угоду им войдешь в восторги, в упоенье,

К счастливому стиху найдешь удачный стих,

Родишь прегромкое творенье,

Отдашь, мы выучим, а в заключенье

Детей своей сестры узнаешь в них!

Из странствий возвратясь, чужой между родных,

Он здесь их не видал; к нему я приставала:

К ним съездить, посмотреть на них!

Не разочла: о девушках простых

Нигде, ниже в стихах ни одного журнала

Он не читал; так он и знать не хочет их!

Чтобы детей привез, я к дядюшке писала;

Алину в гости между тем послала;

Он? — в оба глаза не увидит их!

Теперь тот час, когда выходит он на ловлю

Мечтаний, впечатлений и картин;

Он бродит по полям задумчив и один!

Итак, я их дождусь и здесь все приготовлю:

Все роли розданы; в воздушную свирель

Разжалую свои, запрятав, фортопьяны:

Фрол Карпыч, дядюшка! готовьтесь в Калибаны.

Шалунья Катя — Пук, Аннюша — Ариель;

Венец из мишуры, из красной шали риза,

Взгляд гордый — Оберон преважный будет Лиза!

Мне ж быть Титанией повелевает рок:

Я (так и быть!) в атлас малиновый одета...

Но что? — они? — Так точно! их звонок!

Наш старичок

(Верна моя примета)

Страх, на помине как легок!

Фрол Карпыч, здравствуйте! как вас я ожидала!

Здорова ль, Аннушка? — Я без тебя скучала.

Ты, Лиза, выросла; а ты,

Резвушка, загорела, Катя!

Но, времени не тратя,

Вам объявлю сей час,

Зачем сюда я выписала вас.

Скорее! стану слушать в оба уха;

Тебе я выговор, голубушка, привез:

Ну! можно ли меня тревожить в сенокос?

Но делать нечего: рассказывай, воструха!

Недолго, дядюшка, я вас здесь удержу!

Во-первых, вам скажу,

Что завтра именины

Сестры Алины —

Ах, маменькины именины!

Я знала и связала кошелек.

Могу ли, тетенька, снять с пяльцев свой платок?

Его я кончила на той неделе!

Какие ж вы! — Сказать мне не хотели!

Ты проболталась бы!

Не слушай их, дружок!

И отложи свои печали:

У нас в запасе, помнишь, есть чулок,

Который мы с тобой вдвоем связали!

Ну! дядюшка, еще извольте знать:

Гостит здесь брат: не офицер — писатель!

Для деток должен он стишки нам написать;

Но он упрям, спесив; он рассуждает: «Кстати ль

Мне сочинять для именин!»

Проучим мы тебя, упрямый господин!

Тебя, на зло тебе, нам услужить заставим!

Не правда ль, дядюшка? а сверх того,

Чтоб наказать его,

Себя над ним же позабавим!

Прекрасно! славно! вот люблю!

Ученых, свет мой, не терплю:

Все, все они отступники, Вольтеры...

Быть может, были; но теперь

Ученый человек иного роду зверь:

Они нас хуже суеверы!

Повсюду видят леших, домовых...

Послушай, виноват! — а я, я верю в них!

Когда стоял с полком майор мой в Риге...

Так слушайте ж! мой брат в какой-то старой книге

Прочел о многих чудесах,

И ныне он везде — и в поле, и в лесах —

Нечистых стережет, лукавых поджидает.

Избави бог! он их не в шутку повстречает!

Какой же сумасбродный вкус!

Признаться, я, хотя не трус,

Боюсь их как огня, их как чумы страшусь!

Я отучу его от этих бредней.

Пойдемте: людям прикажу

Сидеть и примечать в передней;

А между тем я Катю наряжу!

Вдруг выскочит пред ним кикиморой шалунья;

Вы леший; я на этот раз колдунья;

Пойдемте, в комнате я все вам доскажу.

Не он ли вон идет? — Он что-то горячится.

Что, ежели узнает нас?

Не бойтесь: он в бреду, он без ушей, без глаз,

Он сочиняет; но — не худо удалиться!

Элегия готова! — перечту!

Хвалю и славлю Аполлона,

Благодарю волшебницу-мечту!

Она ко мне была сегодня благосклонна!

«Мне постыл подлунный мир:

Я томлюся, я тоскую;

Ненавижу жизнь земную;

Не лобзай меня, зефир!

Не шепчите, листьев своды!

Смолкните, живые воды!

Не сияй, лице Природы!» —

Поймал! три рифмы! а на всякий случай: «годы»! —

«Летите!» — например,

Или, чтоб выходил размер,

Так: «Мчитеся, младые годы!» —

Прелестно! «Не сияй, лице Природы!

Грустен я, уныл и сир!» —

Хем! грустен, сир?..

Сир? слово старое; прочтут иные сыр;

Сир никого не тронет;

Да вспомнят лимбургский, голландский, всякий сыр!

Сир, слово сир мою элегию уронит!

Смерть скучно биться над стихом одним!

Чудесно! повторим:

«Мчитеся, младые годы!»

Рефрен не выйдет никогда из моды:

«Мчитеся, младые годы!

Мне постыл подлунный мир!»

За рифмой у меня не станет, впрочем, дело:

Есть много рифм на «ир»!

Но повторение и нежно здесь и смело!

Побережем эфир, и мир, и лир!

«Призываю вас, о духи,

Непонятные рабы

Сумрачной, немой судьбы! —

Но вы презрели мольбы;

К зову моему вы глухи!»

Паденье каково? а? — Это заклинанье

Приводит душу всю, все нервы в содроганье!

«Ах! где дуб тот, дуб таинственный,

Кругом коего вы пляшете,

Ветвью пальмовою машете,

Громами трубы воинственной

Море, горы оглашаете

Или вздохом флейты сладостной

Незабудочки лобзаете,

Милых чад долины радостной?»

Живой, нежданный переход!

Моих друзей в восторг он приведет:

«Как хорошо!» — Барон промолвит важно;

Со стула Лев Савельевич вспрыгнет

И «Прелесть! — закричит, — как ново, как отважно!»

«Видел я небес сияние,

Видел что-то, все в лучах!

Ах! души моей желание

Там живет на облаках!

Совершится ль упование?

Их увижу ли, духов,

Безмятежных, не желающих,

Не скорбящих, не теряющих?

Разорвись, земной покров!

Мне ли в суетах, в волнении,

Мне ли жить между людей?

Я всегда в уединении

Пас стада главы своей,

Вас, созданья вдохновения,

Сны, и грезы, и видения!»

Всему конец!.. финал:

В нем мастерски на тон унылый я попал!

«И мне надежда изменила!

Увы! уж младость отцвела!

Устали пламенные крила...

Сколь много мне мечта сулила,

Сколь мало принесла!»

Он рассуждает вслух! руками машет, пишет;

Он весь горит: он тяжело так дышит,

Как будто бы лежит на нем гора;

Читает, ничего не видит и не слышит, —

Посмотрим, кажется, пора!

«Но вы, о жители

Той тайной, тихой, неземной обители! —

О духи! появитесь мне

В седых туманах, в сладкой тишине!»

Возможно ли что выдумать смешнее?

Ну, Катенька! смелее!

О духи! появитесь мне!

Мы, духи, не всегда за дальными горами!

Воркуя, стихотворствуя, стеня,

Ты нас привлек усердными мольбами;

Я здесь: чего ты хочешь от меня?

Я чувствую и страх и упоенье!

Воздвигся волос мой; мои стопы дрожат!

О мощный дух! — твое прикосновенье

По мне льет ужас, трепет, зной и хлад!

Но вот — склоняю пред тобой колени!

Скажи свое мне имя, дивный гений!

Иль проясни мой бренный взор,

Чтобы, хотя в душе постигнув, кто ты,

Иной не ведал в жизни я заботы,

Как воспевать тебя в дубравах, среди гор,

Как оглашать твоею славой скалы!

Пожалуй, кончи свой высокопарный вздор:

Я в области духов совсем незнатный малый!

Твои же песни мне не очень нужны, друг;

Я давний твой знакомец — Пук!

Так это ты, проказник милый,

В груди надменной и остылой

Ленивую волнуешь кровь

И в ней рождаешь вдруг свирепую любовь!

Пастушку сонную щекочешь;

Свистишь, мелькаешь и хохочешь

Пред трусом в дебри, меж кустов;

Или совой из-за дуплов

Сверкаешь дикими глазами,

Даришь ослиными ушами

Глупейшего из всех Афинских скоморох?

Его по горло в влажный мох,

В болото грязное сажаешь

И вдруг (ведь для тебя игрушка целый мир!),

Вдруг (если только не солгал Шекспир)

К уроду возжигаешь

В самой Титании слепую страсть...

Пук!.. мне твоя известна власть!

Известна? очень рад! — а то я над поэтом

Ее беруся испытать!

Но чу? — меня зовут: мне некогда болтать!

Приятель, я тебя снабжу советом:

Когда тебе ушей не надобно других, —

Брось всякое сомненье,

Исполни повеленье

Могущих братиев моих!

Носяся над твоей стишистой головою,

Верь, верь — они предстанут пред тобою!

Я удостоюся увидеть их?!

Где?.. нет его! так вмиг свет молний потухает,

Так утренний туман пред блеском солнца тает.

Как ноет голова моя!

Не ведаю, я спал ли, не спал я?

Пук? Духи? я ужели видел Пука?

Но что? подъялся вздох трепещущего звука,

Гул арфы сладостной, унылый, тихий звон!

Он шепчет с ветерком; мой слух ласкает он;

Он... льется в отдаленьи,

Он окрыляется потом;

Я слышу плеск, я слышу гром!

Еще ли новое виденье,

Спустясь по рдяным облакам,

Здесь явится моим испуганным очам?

Вновь внемлю голосу чуть ропщущего стона —

Иду! — зовет волшебная свирель!

Беда! узнает нас! не мешкай, Ариель!

Аннушка выходит, одетая Ариелем.

О страх! ужели вижу Оберона?

Стой, дерзкий, стой! проникнуть не посмей,

В предел, где сонм сильфид и фей

Священной пляской услаждает взоры

Могущего властителя духов;

Где в сладком сумраке лесов

Титанию поют послушных сильфов хоры!

Нет, маловерный, я не Оберон!

Но он, он упредил твои надежды;

Он прояснил слепые вежды;

Хотел тебе предстать; теперь же медлит он:

Его твое сомненье раздражает!

Ужасен гнев его, ничем неотразим;

Я Ариель, я послан им:

В последний раз тебе он милость возвещает!

Ты моих не презри слов!

Знай: младой Авроры слезы

Пью из чашечки цветов;

Неженка между духов,

В мягком лоне свежей розы

Сплю под голос соловьин;

Моюся в благоуханье;

Радужное одеянье

Тку себе из паутин.

Духи любят мрак долин;

Их качают древ вершины;

Легче пуха их семья;

Знай: дрожащий лист осины

В полдень колыбель моя!

В ночь, когда на всю природу

Стелется сребро луны,

Поспешаю к хороводу!

Мне навстречу с вышины

Не пучина капель блещущих,

Не на солнце в тяжкий зной

Брызгов водопад златой, —

Эльфы от ветвей трепещущих

Сыплются, за роем рой!

Гномы скачут подо мной,

Феи вкруг меня порхают,

Сильфы молнией сверкают,

Льются, мотыльковый дождь!

Я духов любимый вождь:

К пляске я их устрояю!

Над водой ли пролетаю —

Не зарябится струя;

Чистое лицо ручья

Подо мной не помутится;

Быстро вешний ветер мчится;

Но быстрее ветра я!

Слушай! пожалей себя!

Выполни мои веленья,

Или нет тебе спасенья —

В зверя превращу тебя!

Наш царь гостит в владениях Алины;

Он, полюбя ее,

Здесь праздновать ее желает именины,

Ей показать могущество свое,

Ей обещать дары земные,

Год светлый, здравие и жатвы золотые!

И для Титании и для Царя Духов,

Для Пука, для себя и даже Калибана

Я требую твоих стихов!

Но мне пора: завесою тумана

Оделася усталая земля;

Заснули рощи; спят поля;

Сверкают, вьются в облаках зарницы;

Темнеют небеса;

В пшенице шепчет стрекоза;

Меня зовут ночные птицы!

Но когда огнем денницы

Загорится небосклон,

Махом радостной десницы

К утру на отлете сон

Лучшие рассыплет маки,

Узрит светлые призраки

Беззаботная глава,

Скроется в дупло сова,

От росы заблещут травы,

День поведает петух,

Стадо выгонит пастух,

Замычат в деревне кравы, —

Принеси сюда свой труд!

Будь готов! — Меня зовут.

Ночь целую я не спал и писал!

О духи! ваше я исполнил повеленье;

Я создал легкое, воздушное творенье!

Пусть телом и душой устал,

Но возгоржусь, возвеселюсь усталый!

Ничто теперь мне ваша брань, журналы!

Мне жалок ваш кривой, пристрастный суд, —

Я для духов творил, и духи вознесут

Во храм бессмертья мой им посвященный труд!

Их жду я: не смыкайтесь, вежды!

Венец лавровый, счастие, надежды...

Унижены соперники мои...

Я славен...и потомство...и...

Скорее, дедушка; извольте отправляться,

Достаньте нам стихи!

Уж верно за свои грехи

Задумал с вами я, с плутовками, связаться!

Чтоб одурачить дурака,

До петухов меня вы подняли с постели;

Одели чучелою старика...

Эх, стоят ли того все вирши пустомели?

Но для Алины я в огонь и воду рад!

Как вы добры! бегу назад

В беседку, к тетушке в вишневый сад;

Вы всех нас там найдете,

Туда стишки тихонько принесете...

Скорее, дедушка; чтоб нам не опоздать!

Ох! вы затейницы лихие!

Мы знаем: мастерицы вы большие

Упрашивать, ласкать!

Прощайте, — вас мы будем ожидать!

Лукерья Власьевна! ну что бы ты сказала,

Когда бы вдруг в таком

Наряде шутовском

Супруга своего хоть в щелку увидала?

Чтоб беса отогнать, она на мой кафтан,

Наверно, вылила бы рукомойник!

Что, ежели еще рассердится покойник...

Как бы ж его? — да... Калибан!

Из лесу выскочит, с собой нас познакомит,

Мне, самозванцу, шею сломит?

Но пусть придет: ведь я не даром капитан!

Где, где же наш писатель?

Мне хочется его порядком постращать!

Ах, мой создатель!

Вот он! и он изволит почивать!

И вирша, верно, не готова! —

Чтоб потонуть ему в реке!

Но нет: бумага у него в руке...

Возьму ее и не скажу ни слова!

Кто ты? — чего ты ищешь, странный зверь?

Что отвечать теперь,

Бог ведает; а я не знаю!

Тебя я именем всех сильфов заклинаю:

Кто ты? — ночной ли ты сгустившийся туман?

Призрак ли, скачущий со скал на скалы?

Медведь ли? человек ли одичалый?

Кто я? — я Капитан!

Не то! хотел сказать я... Калибан!

Так! Калибан! — прошу питать ко мне почтенье.

А если волю дам рукам,

Я докажу твоим бокам,

Что я не привиденье!

Велела мне... велела мне... судьба

Велела... так! духов слугою быть покорным!

За виршею твоей прислали нас сюда:

Подай! не мучь меня болтаньем вздорным!

Не понимает этот людоед,

Не смыслит, что и как велит поэт!

Но мне не убеждать же истукана!

Да что? что ты ворчишь про Калибана?

Что мне с тобой болтать большой охоты нет!

Возьми стихи... один не вычищен куплет,

Но все-таки возьми, да убирайся!

Теперь Титании я отнесу твой бред!

Ты между тем Алины дожидайся.

Когда ж вас вызовет воздушная свирель

(Да, так скрыпицу назвал Ариель) —

Сюда являйся

И приведи с собой ее.

Фрол Карпыч! молодец! мы сделали свое!

Какая глупая скотина!

Шекспир, как верно ты списать его умел!

Он в двести с лишком лет ничуть не поумнел!

Но я тебе завидую, Алина:

Сколь счастлив твой удел!

Все духи для тебя хлопочут, суетятся.

Как удивишься ты, когда они столпятся,

Из вышины безоблачной слетят,

Стихи, мои стихи тебе проговорят!

Где, братец, ты таскаешься? где рыщешь?

Отходишь ноги, а тебя не сыщешь!

Сестра приехала сейчас;

И если кофе, чай, кусок простого хлеба

Вам могут заменить пиры камен и Феба,

В столовой завтрак ожидает вас!

Ты только смейся надо мною!

Но я тебе ручаюсь головою:

Твои глаза

Увидят вскоре здесь такие чудеса,

Пред коими твое умолкнет пустословье;

Однако же ни слова: потерплю!

От бдения мое расстроилось здоровье:

Я завтраком себя немного подкреплю!

Ну, дети, по местам и протвердите роли!

Я тотчас буду; наряжусь...

Я к вам Титанией не медля возвращусь!

Тьфу, пропасть! до какой я дожил странной доли!

Уж с детских ног

Я книг терпеть не мог!

На слово скучное «ученье»

Уже в ребячестве я рифмовал «мученье».

И что ж? — когда я стар и сед,

Когда я взрослым внукам дед,

Сижу, твержу — бог весть какую ахинею?!

Чтоб лешие тебе сломили шею,

Из всех писцов несноснейший писец,

Который для смирения сердец

На муку мне скропал предлинную рацею!

Какой же дедушка прилежный ученик!

Как он перстом свой лоб, бедняжка, подпирает!

Как он в бумагу взор и мысли все вперяет!

Увидишь, Лизанька, нас пристыдит старик.

Так! я уверена: сама мадам Ле Тик,

Которая зимой к нам приезжала,

На нас всегда ворчала,

Без зуб, под париком,

Хотела быть молоденькой вдовою

И надоела нам французскою журьбою,

Довольна бы была таким ученичком!

Провал ее возьми, чертовку!

Ввек бегал от нее, как от огня;

Не выучу стихов! Эх! сбили вы меня!

Но слушайте, я выдумал уловку:

Ты помоги, дружочек Катя, мне! —

Булавкой приколю тебе свой лист к спине;

Вот так... теперь не оплошаю!

Стань впереди меня; а я — я, наклонясь,

Не запинаясь, виршу прочитаю,

Лицом мы не ударим в грязь!

Ах! дедушка, какой вы выдумщик счастливый!

Так, дети, я всегда был молодец ретивый:

Умен, и тонок, и смышлен;

Меня бы не провел и сам Наполеон!

Нет, хвастать не люблю; а кстати молвлю слово;

Во мне отечество Суворова второго,

Быть может, видеть бы могло!

Но я терпел, терпел, — вдруг лопнуло терпенье:

Я полюбил уединенье;

Моим завистникам назло

Я переехал жить в село!

Скорее спрячьтесь и молчите:

Идут!

...Сестрица, мне вы верить не хотите!

Ужели наконец не убеждает вас

Сей струн невидимых небесный, чистый глас?

И если вы не глухи,

Признайтеся, что есть на свете духи!

Любезный, мне мое неверие прости, —

Пеняй, сердись, произведи

Невежу, если хочешь, в Калибаны:

Я только слышу фортопьяны!

Все выходят переодетые.

Так верьте же хотя глазам!

Взгляните: вот они предстали нам!

О! эти духи мне давно уже знакомы!

Для именинницы... я отлагаю громы, —

Но будь молчание и на ее устах!

На быстрых облаках несомый,

Хранитель добрых, злобных страх,

В мгновенье пролетаю царства.

Явлюсь ли где бичом коварства? —

Горит перун в моих очах,

Пылает пламя близкой казни,

Текут на грешников боязни

В ревущих бурях предо мной!

Мой рог подъемлет дикий вой —

И вдруг хватает вихрь злодея:

Его глушит и стон и свист;

Он мчится, как осенний лист,

Он скачет, пляшет, цепенея;

С лица ручьями льется пот,

Кружится, наконец падет —

И се на крае небосклона,

Смыкая свой потухший взор,

Он узнает духов собор

И их владыку Оберона!

Сестрица, он родня быть должен Аполлона:

Он мой запомнил каждый стих!

Но неизменный щит благих,

Я пестую, лелею их;

Незримым другом и вожатым

Гюону всюду предлечу;

Велю рабам своим крылатым —

И вдруг один летит к мечу

(Любимцу меч сей угрожает),

Но сильф взнесенный исторгает;

Речет — и, братиев губя,

Враги, беснуясь, на себя

Слепую обратят десницу:

Убийца поразит убийцу!

В степи усталого другой

Ведет к надежному жилищу;

Несет ему питье и пищу.

А третий мощною рукой,

Счастливца день и ночь стрегущий,

Вдаль от его смиренной кущи

Чудовищ гонит и разбой.

Алина! Оберон могущий

В сей для тебя священный день —

Услышь — клянется пред тобою:

Я над сынов твоих главою

Простру спасительную сень;

Прикрою их своей рукою;

Верь, не изменятся душою;

Цель их деяний будет честь.

А мне их поручи довесть

Чрез бури к счастью и покою!

Титанию ты видишь пред собою:

Я дочерей твоих пристрою;

Найду им женихов младых,

Прекрасных, мощных, светлооких,

В семействе милых и живых,

А в жизни твердых и высоких!

Вдали от всех забот и мук,

Тебя толпой любезных внук,

Послушных, умных и пригожих,

На матерей своих похожих,

Толпою внуков окружу —

Твой век в их жизни продолжу!

Мне за долгое служенье

Даст отставку Оберон;

Я люблю уединенье:

Братцы духи, вам поклон!

Поселюсь в дому Алины;

Скромный, верный домовой,

Ариель сии долины

Станет окроплять росой:

Здесь я заживу незримый!

Но когда вздохнет зефир,

Будто звук воздушных лир,

На листок с листка носимый,

Ярче вспыхнет огонек

В час полуночи священной,

Веселее сокровенный

Вскрикнет в сумерках сверчок, —

Верь, тогда я не далек!

Загорятся ли ланиты

Спящих дочерей твоих? —

Я тогда парю сокрытый,

Я зарей румяню их!

Их власы завью в купальне;

В их укромной, мирной спальне

В час всеобщей тишины

Соберу златые сны.

Их товарищ и хранитель,

Я заботливой рукой

Наделю их красотой

И украшу их обитель!

Пук не злой, а резвый гений:

Признаюсь, люблю шутить;

Но среди твоих владений

Обещаюсь не шалить!

Что же бедный Калибан

Наконец Алине скажет?

Чем усердье ей докажет?

Все кричат, что я буян

И невежа и ленивец:

Горемыка, несчастливец,

Чем поздравлю госпожу?

Но презреть их брань прошу!

Хоть порой и спать охотник,

Верь, я не плохой работник!

Ах, дядюшка! и вы! ну, как вы нарядились!

Как благодарна вам и Юлии моей!

Но дайте мне обнять детей...

Так вот к чему клонились,

Мой друг, слова высокие твои?!

Ужели предо мной племянницы мои?

Брат, извини мои затеи;

А мочи не было: сильфиды, эльфы, феи

Страх надоели мне!

Везде с духами — наяву, во сне,

Для них ты нас забыл: терпеть не стало силы!

Тебя за гордость наказала я!

Но какова же выдумка моя?

Брось вид угрюмый, взгляд унылый!

Не стоит ли, скажи, сильфид твоя семья?

Твои питомицы, сестрица, очень милы!

Пук ловок, и затейлив, и умен;

Величествен, прекрасен Оберон;

Психеи легкий стан, улыбка, взоры Леля —

Не знаю ничего прелестней Ариеля!

Не дурен также Калибан.

Здесь не один бы я вдался в обман!

Итак, проказница, не торжествуй напрасно:

Поэта обмануть нетрудно! он всечасно

Возносится в волшебный, светлый край;

Он вновь на землю переносит рай;

Он ходит, окружен совсюду чудесами,

И... спотыкается!.. Но, не прельщен мечтами,

Когда бы более он осторожен был,

Он был бы холоден, лишен, быть может, крыл!

Без поэтических восторгов и страданий,

Слагатель дремлющих, безжизненных писаний,

Прикован, прилеплен к земле,

Он прозябал бы в вечной мгле! —

Не ведая тех творческих мечтаний,

Которые для зрения певцов

Мир одевают в ткань из призраков и снов;

Сердца холодные не знают заблуждений...

Так! не для них шумит источник песнопений!

Рабы приличий, суеты!

Надоблачной страны отважный посетитель,

Чудес, вам непонятных, зритель

Смешон для вашей слепоты...

Но что, что ваш надменный хохот?

На вас взирает он с веселой высоты;

Под ним ярится гром: он только слышит грохот;

Он гасит звуком вещих струн

Свирепый, гор сердца колеблющий перун!

Он жизнь обозревает смелым оком,

Он видит землю, видит небеса,

Могущею душой подъемлется над роком

И смотрит смерти дерзостно в глаза!

Для гениев чудесных,

Чьи радости отгадывает он,

Он менее своих гонителей смешон;

Он ближе к гражданам обителей небесных.

Пусть будет чудаком для умников поэт!

А я, — когда другой для вас заботы нет, —

Прочту вам беглое творенье;

Свое в нем высказал я мненье;

Старался показать, как, чуждые сует,

Когда бы обращались с нами,

Бесплотные на наш благоразумный свет

Смотрели бы бесстрастными очами![124]

Плачьте, девы Арголиды,

Плачьте, матери Микен![126]

Нас в виду враждебных стен

Встретил вдруг позорный плен,

Нас постигли эвмениды!

Кости наших убиенных

Побелеют средь полей;

Голос гимнов вдохновенных

Не утешит их теней!

Нашей пламенной молитвы —

Пасть иль победить средь битвы —

Не услышали судьбы!

Копья мимо нас промчались,

Невредимы мы остались;

Мы презренные рабы!

Мы вовек не возвратимся,

Мы не узрим уж лугов,

Где мы — юноши взрастали,

Гордость радостных отцов!

Страшно было бы свиданье,

Нестерпим их грозный взор;

Нам и матерей лобзанье

Было б смертный приговор.

Для нас отверзся Гадес[127] молчаливый;

Уж Кербер лаял у подземных врат,

Но вырвал враг из наших рук булат.

Нас ждал Харон нетерпеливый

И судия теней, Минос:

Их ожиданье не сбылось!

Но и здесь, в веселом свете,

Как чужие мы стоим:

Нас влечет к безмолвной Лете;

Хладно мы на жизнь глядим!

Жертвы глухой, неизбежной богини,

Мы без участья на бури глядим;

Мы приближенье предвидим эринний,[128]

Смертные выданы им!

В самом злодействе злодея

Вдруг поразит Адрастея,[129] —

Чистый один невредим!

Нас постигли эвмениды,

Плачьте, матери Микен,

Плачьте, девы Арголиды!

Нас убил позорный плен!

Мы как тени здесь стоим;

Без участья мы глядим —

Жертвы глухой, неизбежной богини —

На приближенье незапных эринний!

Теперь, когда беседую с тобою,

Уже, не сомневайся, решена

Твоя, моя судьба — судьба Коринфа!

Ликаст, с едва блеснувшею зарею

Вдруг двинулись аргивяне к Кенхрее;[130]

Когда меня сменили с третьей[131] стражи,

С Акрокоринфа[132] видел в поле я

Клубящуюся пыль; казалось, слышал

Далекий вопль, далекий стук и грохот.

О друг Клеон, ты прав; уже решилась

Судьба родных, свободных наших стен.

Знай, храбрый Тимофан, наш полководец,

К нам брата с важной вестию прислал.

Глашатаи сзывают весь народ.

Смотри! незапно площадь запестрелась;

Мы скоро здесь услышим глас героя,

Но нам и лица пленных говорят:

В их взоре мы прочтем свою победу!

И вестник уж идет. Валит за ним

Нетерпеливая толпа. Пританы[133]

С возвышенным и радостным челом

Ведут его к витийственным ступеням.

И се на всех легло молчанье!

Не смеют перевесть дыханье:

Их неподвижен жадный взгляд;

Боязнь, надежда, ожиданье

Их дух волнуют и мутят!

И скоро, скоро восхищенье

На них, как буря, налетит!

Но нет поруки за мгновенье,

И вечно лик судьбы закрыт!

О вы, любимцы бранной Афродиты,[134]

Коринфяне! Да даст она и впредь

Вам вольность, силу, счастье, торжество!

А ныне Тимофан, ваш полководец,

Вам возглашает радость и победу!

Хвала богам, вождю хвала и слава!

Я вестник вам разбитья аргивян:

Их полчища рассеяны, их вождь

В водах контопарийских[135] утонул;

Пять тысяч юношей аргивских пало,

Пять тысяч, рабство смерти предпочтя,

Нам отдали щиты в полях кенхрекских.

Богатую добычу вам несу:

Шатры персидские, коней кавказских,

Булат, янтарь и ткань финикиян,

Кольчуги парфские и золото

Индийских рек, пустыней Аравийских!

Кумир из золота того, кумир

Да встанет в честь, в награду Тимофану.

Из Азии потомки Пелопса

Сии богатства в Аргос привезли,

Когда при Кире мудрый Ксенофон

Был в пышных Сардах князем рати греков,

Когда Лизандр, потом Агезилай[136]

Царю царей погибелью грозили;

Нам роскошь аргивян дала победу,

До нас уже их злато поразило!

А ныне да войну прокатит к ним,

Да в их земле засветит бранный пламень,

Преследует бегущих Тимофан.

Низверженные в прах нас ждут Микены,

Ждет мстителей разрушенный Тиринф;[137]

Пределы прешагнув, повсюду мы

Себе союзников в домах их встретим;

Неправедная брань погубит Аргос:

Коринфу нес он цепи, срам и смерть,

Но от богов нам послана защита,

И нас введет в их город Афродита.

Хвала, хвала вождю; о старцы, вы

Кумир ему воздвигнуть повелите!

Пританы и народ! Победу вам

Я возвестил, вам возвестил надежды

И смелое намеренье вождя.

Теперь даруйте благосклонный слух

Совету, мне внушенному богами!

Сограждане, не высше ль меры вы

Почтить хотите подвиг Тимофана?

Я брат его, в своей душе его

С рассвета жизни я привык лелеять,

И чистой радости исполнилась мне грудь,

Когда вокруг меня в восторге шумном:

«Кумир ему, кумир!» — вы восклицали.

Но тот предатель, в ком родство и дружба

Отчизны голос может заглушить!

Меня сей голос нудит вас спросить:

Не каждый ли из ваших ратников

Делил с вождем опасность и труды

И не с избытком ли тот награжден,

Кто первый был в спасителях Коринфа?

В Афинах Мильтияд просил венка,

Свершив бессмертный подвиг Марафонский.

И был ему ответ: «Пусть Мильтияд

Рать персов в бегство обратит один,

И пусть потом один отлики просит!»

Сих мудрых слов забвенью не предайте,

О граждане! Раздайте часть добычи

Вдовам и детям падших за Коринф;

Из части же на площади алтарь

Воздвигните Венере-Немезиде,[138]

Богине меры в счастьи, мести и любви!

Твои слова, о Тимодемов сын,

Достойны брата и тебя; но мне —

Недремлющая клевета меня

Считала некогда его врагом —

Мне подобает пред лицом народа

Иное говорить. Хвала богам!

Что я не враг ваш, ныне докажу!

Мы славный подвиг славно наградим,

Коринфяне! Нам то и долг велит,

И честь, и собственная гордость.

И се известна вам одна лишь часть

Заслуг вождя: узнайте все, внимайте!

Не только войском, не Кенхрейской битвой

Мы в сей жестокой брани спасены:

Что мы еще сбираемся на площадь,

Что здесь еще и говорим и судим,

Что не совсем замолкнули витии

И мы еще поныне называем

Могущего вождя своим слугою...

Ему мы тем обязаны, друзья,

Обязаны единственно ему!

Не раз послы врагов пред Тимофана,

Объяты тьмой полуночной, являлись,

Не раз, когда средь общей тишины

В его лишь ставке теплилась лампада,

Его царем коринфским называли.

Отвергнул он коварный их совет,

Но с мудрою заботою сокрыл

Приход их ото всех, да подозренье

Не прервет в граде общей тишины:

Зане донос на сильного мгновенно

В народе будит зоркую боязнь,

И он не обладал еще тогда

Душой непостоянной, новой рати.

Владеет ею ныне Тимофан.

Так! не был никогда на троне царь

В столь беспредельную одеян силу,

Как в войске вашем воин, равный вам!

Я счастию и мудрости дивлюсь,

С какими он привлек сердца дружин:

Его боготворят наемники;

«Для нас он расточил, — гласят они, —

Стяжание своих отцов; для нас

Его рука всегда была отверста.

Пусть нашей платы нам не шлет Коринф:

Мы Тимофана должники, ему

Мы продали свои мечи и души!»

И наши юноши не мене любят

Младого, смелого вождя, врага

Смешных старинных, нестерпимых правил,

Гонящих из шатров гетер,

Отъемлющих у воинов пиры,

В их чашах радость шумного вина

Мешающих с унылою водой.[139]

Коринфяне! При стражевых огнях,

В шатрах, в походах и в ночных беседах

Слыхал я речи ваших сыновей:

Они отвыкли от отечества!

Уже теперь у вас нет боле войска:

Не вашей ратью — собственной своей

Владеет ныне мудрый Тимофан!

Я не виню его, но удивляюсь

Чудесной странных случаев игре!

Ты не винишь предателя, Сатирос!

Сердца наемников он подкупил!

Он наших отчуждил от нас детей!

Он презрел строгие законы предков!

Он угрожает нам ярмом тиранства!

И пусть еще теперь он чист в душе,

Он стал опасен, он уже злодей.

Когда же так, коринфяне, не вслух

Вы мысль свою, не громко, говорите!

Вы скоро будете в его руке:

Для ратных он отечество и бог!

Итак, явите преданность ему;

С восторгом в сретенье царя бегите:

Да вступит он на ваших раменах

В покорный город, в радостный Коринф!

Или — его немедленно казните!

Но поздно, может быть! И, может быть,

И жизнь и смерть его не в вашей воле,

И вам грозящей не избегнуть доли!

Смерть, смерть мятежнику, тирану смерть!

Нет! Смерть наветнику! Он вечно был

Противником, злодеем Тимофану!

Так! Граждане, Сатирос клеветник!

Его устами зависть говорит, —

Самих я вас в свидетели зову!

Не Тимофан ли победил

На Истме в громкий праздник Посейдона?[140]

Не Тимофан ли вырвал у него

Венок, бойцов завидную награду?

Не Тимофана ли вы предпочли

При выборе вождя в сей славной брани?

Сопернику Сатирос не простит!

Вы знаете меня: мне ненавистен,

Мне боле смерти мерзостен тиран;

И будь он сын мой, мой единственный...

С отчаяньем в душе, но в тот же миг

В его [я] сердце устремлю кинжал!

Но тот захочет ли тираном быть,

Кто с детства был вам счастливый любимец,

Кто здесь оставил вам в залог жену,

Родителей, детей, друзей и ближних

И брата к вам прислал того, чей меч

Не раз его спасал средь смертных сеч?

Нет! Нет! Сатирос жаждет казни Тимофана, —

Да после сам захватит власть тирана!

Напрасно оживляешь, Протоген,

Забытую картину наших распрей:

Они могли нас юношей делить;

Но мужу, но отечества слуге

Не подобает боле помнить их,

Чем слезы и забавы детских лет!

О жрец Нептуна! Я не клеветник!

Сын Тимодемов слишком поспешит

Пред вами оправдать мои слова.

Пусть громко брат его вам возвещает:

Он в Аргос рать коринфскую ведет,

Но новый путь предначертал себе

В враждебный Аргос храбрый полководец!

Им посланный сюда с Тимолеоном,

Оставил позже я Кенхрейский стан

И видеть мог, затерянный в толпе,

Как буйные наемники сбирались,

Как золото он сыпал ратникам,

Как триста наших юношей клялись

Низринуть власть, святую власть пританов!

Не знаю, слышал ли их клятву вождь, —

Но он идет не в Аргос, а в Коринф!

Сограждане! Не верьте обвиненьям,

Бесстыдной, бешеной не верьте лжи!

Внимайте голосу своей души!

Не дайте места гнусным подозреньям!

На речи хитрые пускай дела

Убийственный ответ злодею грянут!

Не Тимофан ли вечно был рабом,

Безмолвнейшим рабом законов ваших?

Не тем ли вашу он стяжал любовь?

Все дни его раскрыты перед вами!

Других на эту площадь из домов

С зари их выгоняет голод славы, —

Но юный Тимофан бежал честей;

Враг шумных распрей, прений всенародных,

Он музам посвятить всю жизнь хотел,

И только власть пританов, власть отца

Могла похитить у беспечных дней,

Могла извлечь его сюда на вече!

Здесь стал он угнетенных щит и кров:

Как часто на себя он вызывал

За вас гнев, ненависть и мщенье сильных?

Когда же пред толпой витий его

Возвысили душа и дарованье,

Он тот же тихий юноша ходил;

На играх, на пирах, в шатре, во храмах,

Он старцам место уступал везде.

За славу раннюю молил пощады

В народе взор потупленный его;

Для всех он был примером, но всегда

Внимал и был покорен общим мненьям?

Кто ж от невинности шагнул когда

Без промежутка к адским преступленьям?

И кто ж, коринфяне, узнает здесь,

Укажет ли кто в жизни Тимофана

Высоковыйность, дерзость, буйство, спесь,

Сих спутников грядущего тирана?

Высоковыйность, спесь — он их умел

Сокрыть от всех очей! И не они

Мне будущего в нем царя являют!

При вечно возмущаемом лице

Я не люблю столь образцовой жизни;

По мне, без страха мысль свою скажу:

Премудрость в пылком юноше порок!

Вы слышите! В запутанных речах

Он сам признал невинность Тимофана,

Он сам назвать не в силах преступленья;

Уж в добродетели соперника он мыслит

На пагубу его почерпнуть яд!

Но нет, Сатирос! Твоего врага

Не раз обворожало заблужденье:

Не мы ль его на пеню осудили,

Когда, обхвачен вдруг толпой микенян,

Он с ними бился, как боец простой?

Уже грозила нам вождя утрата,

Уж гибнул опрометчивый герой,

Едва его спасла отважность брата.

Я сам, — еще мои не ослабели силы,

Провидцем и жрецом я в войске был, —

Я видел сам, как конь, копьем сраженный,

Его повергнул посреди врагов,

Всех нас смутил аргивян крик победный,

И вдруг как вихрь Тимолеон помчался,

Вломился в них, щитом он кроет друга,

Он телом собственным удары ловит,

Он изъязвлен весь, он пронзен стрелами,

Но торжество их в бегство превратил.

Отозванный в Коринф, я пред народом

За безрассудство Тимофана обвинил;

Я, гневный, в нем не пощадил родного!

Нет! Слабостей его не утаю;

Но заговорщика и в них, Сатирос,

Крамольника и в них не узнаю!

Тирану ли не дорожить собой

Сперва для достиженья царской власти

И ею развращенному потом?

И что ж, признайся, все его вины?

Или, добычею делиться с ратью

Меж греками воспрещено вождю?[141]

Он с нею делится трудом и смертью.

С какой поры пугаться мы должны

Пустых речей, бесед дружины праздной?

Сатирос, на свидетельство свое

Ты смеешь казни требовать героя

У граждан, им избавленных средь боя!

Я под защиту их даю его!

Страшись, твои слова их раздражили.

Страшись, здесь все восстало на тебя:

Ужель тебя ступени не смутили,

Когда ты, злобы полн, всходил по ним?

При нем кто слушал бы твои советы?

Он сколько с них несчастных заступил!

Как часто расторгал твои наветы,

Как часто он тебя отсель громил!

Наследья давнего моих отцов

Едва здесь не лишил меня Сатирос;

Но Тимофан ходатаем мне был;

Едва в мою решили пользу тяжбу!

Тебя, Ликаст, он выкупил из рабства,

А ты, Тимандр, я знаю, за тебя

Мне самому он уплатил твой долг:

Я сонмом окружен спасенных им!

Друзья! Его хотят у нас отнять,

Защитника всех вас в войне и в мире!

За вас себе он нажил сих врагов!

Как он всегда любил вас! Кровь свою,

Детей для вас забыл он в завещанья:

Я помню, — уж труба звала в поход,

Он вдруг его дает мне при прощаньи.

«Когда паду за ларов, за народ,

Народ усыновит моих сирот!» —

Сказал, в последний раз пожал мне руку

И весел полетел на смерть и муку;

Муж храбрый победил; прошла борьба,

От ста смертей его спасла судьба,

Он уцелел средь ужасов сраженья,

И вы — вы не расторгнете сетей,

Расставленных рукой остервененья?

Дадите вырвать щит у жертв гоненья?

Отца лишите горестных детей,

От вас единых ждущих охраненья?

Вельможи вас давно уже теснят;

Для виду только вас еще сзывают

И здесь едва ль не правят без ответа.

За вас еще боролся Тимофан,

Но выдайте его их хитрой злобе —

Кто, кто за вас дерзнет на них восстать?

Коринф, внемли жрецу твоих богов!

От века проклят род неблагодарных,

Их запустеет скорбный град, и меч

Детей их посечет; травою стогны,

Мхом обрастут домов их алтари!

О, страшно в наши дни Кронид карает

Повинных в благодетельной крови!

В глазах Эллады гордые Афины

С своей ниспали светлой высоты.

В Тринакрии[142] сокровное вам племя,

Несчастный, развращенный Сиракуз

Бичами зверских пришлецов растерзан!

Там задушил великого Диона

Калипп чудовищный руками граждан,

И казней преисполнен целый край:

Аполлократ и Гиппарин, Низей

И воспрестоленный вновь Дионисий[143]

Разбой и язву, голод и секиры,

Ад принесли отверженной стране!

Тут сладостный весь остров одичал:[144]

Повсюду веси — стали пустыри;

Нумидец, лютый всадник, для коней

Богатый корм на площадях находит;

У самых стен, в немых предместьях ловчий

Встречает вепрей и еленей смелых;

Глухую область стая алчных псов

С конца в конец проходит с томным воем;

Костьми засеялась и смолкла степь;

Тучнеет волк и вран от смрадных трупов;

Боязнен одинокий странник бродит;

И душегубец на пути стоит!

Так строгий рок за праведника мстит!

Сей изверг гнев небес на вас низводит!

Друзья! Он с Сиракузом вас сравнить хотел;

Позор ему, и смерть его удел!

Сатирос лжец! Он оскорбил Коринф!

Каменьями забросим нечестивца!

Что ты вещаешь, Посейдонов жрец?

Сограждане! Не возглашайте буйства!

Ужель от рабства мы спасли Коринф, —

Да сам Коринф себя повергнет в рабство?

Свобода гибнет в бешенстве страстей!

Пусть здесь на суд предстанет Тимофан, —

Он будет прав, надеюсь на богов!

Но ныне кровь Сатироса священна

И каждый влас его главы сочтен!

Над ним каратель Зевс и сень эгиды!

Не призывайте страшной Немезиды!

Пусть он предстанет, пусть, когда возможет,

Пред вами обличит меня во лжи!

Но что? Я слышу шум, я слышу вопли!

Или мое пророчество сбылось?

Или герой, любимец ослепленных,

Уже вам с лихвой воздает за нежность?

О граждане! Мятежник Тимофан

В Акрокоринфе, в городе, он здесь!

Из дома в дом его клевреты рыщут,

Вдруг он на нас напал, вдруг одолел;

За нами он, за нами ужас мчится!

О небеса! Я защищал тирана,

Земля, развергнись, поглоти меня!

Здесь нет еще царя, коринфяне,

Схватите вольности последний миг, —

Пусть скосит казнь сообщников злодея,

Пусть кровью брата купит он венец!

И что же? Слов моих никто не слышит!

Все, полны трепета, отсель бегут!

Сковала силу дерзких рук боязнь

И этого мечтателя печаль.

Но если искрен мудрый друг Платона[145]

И верит сам высоким тем словам,

Которыми сияет пред народом, —

Смерть страшная постигнет Тимофана,

Я на него длань брата ворожу!

Эриннии врага мне сохранили, —

Да им сражен падет мой злейший враг.

К их общей гибели единый шаг!

Где, где они? Вы здесь, вы спасены!

Хвала богам! Мне ваша жизнь дороже

И самого венца, который мне

Сегодня бросила рука фортуны!

Умолкни, лицемер! И здесь над гробом

Зарезанной тобой свободы ты

Нас думаешь коварством уловить

И ослепить лукавыми речами!

О, слишком, слишком долго Протоген

Игралищем твоим, насмешкой был!

Прости, Сатирос! Здесь я на тебя

И за него в безумном исступленьи

Народный гнев и ярость возбуждал:

Но здесь же я омою преступленье

В крови чудовища!.. Тиран, умри!

Из глаз моих безумца удалите!

Под крепкой стражею его держите,

Пока его судьбы я не решу!

А ты, Сатирос! Солнце при закате

Да узрит твой исход из этих стен!

Спокоен будь! Твоей презренной кровью

Своей руки не оскверню! Иди!

Ты пасмурен и тих, Тимолеон,

Не стану тратить слов: так! для меня

Почтенны самые твои мечты!

При алтаре семейном наших лар

Готов внимать я всем твоим упрекам;

Но здесь яви ты светлое чело!

Тебя я нашей дружбой заклинаю!

Почто еще на солнце я взираю?

И ты и я из-под мечей в бою

Почто мы вынесли главу свою?

Сын поднялся на отчизну,

Встал и будит эвменид.

Побежденный Аргос зрит

Падшим детям тризну.

Как ветер осенью туманной

Вдруг пременяет свой полет,

По влажной области пространной

Бежит, ярится и ревет,

Вдруг до небес подъемлет волны,

Вдруг в область алчную влечет

Незапно схваченные челны, —

Так вечно движется народ!

Но тиран уныл и мрачен,

Дикий взор его горит;

В нем нет сердца: другу, брату —

Всем он гибелью грозит.

Всех отчужденный в угрюмой боязни,

Он вымышляет и страхи и казни;

Бездну он видит и к бездне спешит.

Зрел я тирана: душа моя сжалась,

Замер глагол на поблекших устах,

Хладной глава моя мглою объялась,

Сердце сковал во мне страх.

Но изверг не избегнет фурий!

Они везде за ним текут:

Над ним в тиши парят, над ним летят средь бури,

Из собственной груди везде его зовут!

Не в радость взойдет ему страшный посев,

Не в радость созреет ужасная жатва,

Не минет преступника вечная клятва, —

Поглотит злодея разверстый Эрев!

В чертогах нового царя

Я зрел прелестную Аглаю:

И се, казалось мне, взираю,

В туман столетий воспаря,

На Дафну робкую, на светлую Данаю;

Казалось, юная заря

За праг востока выступает

И в радужном пути веселье разливает!

Но темно ее чело,

На устах ее молчанье;

Несказанное страданье

Ей на сердце налегло.

Я враг владыки Тимофана,

Его мне ненавистен род:

На взморьи шумных, вражьих вод

Меня сломила длань тирана.

Что ж невольная печаль

Дух в груди моей волнует?

Страшный рок их не минует, —

Мне жены невинной жаль!

О, как ужасна жизнь злодея!

Заране аду обречен,

Шагнул — и в неискупный плен

Его прияла Адрастея!

Нет, не спасут его мольбы,

Ни жертвы огорченных милых,

И уж на лицах их унылых

Он видит приговор судьбы!

Как ты прекрасна, о моя царица!

Какой восторг обнимет Тимофана,

Когда увидит, как с твоих рамен

До ног, волнуясь, нистекает пурпур

И под владычной светлой диадемой,

Под благовонной прядию власов

Блестит смиренно гордое чело!

Но разгони очей твоих туман!

К тебе спешит твой радостный супруг,

Уж он идет: безвременной тоскою

Не омрачай прелестного лица!

О, да не узрит на ресницах нежных

Сокрытой и тоскующей слезы!

Она его печалью возмутит.

Прости Аглаю, матерь Тимофана!

Увы! Могу ли одолеть ту скорбь,

Которая мое снедает сердце?

Чем большим пламенем к нему горю,

Тем большая болезнь меня терзает;

Ах, черный жребий выпал для меня

Из роковой, из страшной урны Зевса:

Жена царя и дщерь я Протогена!

Спокойся, милый друг, я говорила,

Я сто раз рада повторить тебе:

В царевых персях никогда не смолкнет

Любовь к тебе, заступник Протогена!

Меня сразил их бедственный раздор;

Как нож, их распря мне пронзила душу;

Но я дрожала не за жизнь отца!

Так что же, добрая, тебя волнует?

О Демариста, весь Коринф смотрел

Моим влюбленным взором на героя;

Для всех он был отрадный Аполлон;

Но он воссел меж них, Кронид-каратель, —

И все его трепещут и бегут!

Была в Коринфе лишь мечта свободы;

Мой сын попрал одни насилья мощных!

И ты жалеешь о минувшем буйстве?

На бурю веча буйство чернь сзывало

И по мгновенной прихоти ее

Судьбиной, жизнью лучших глав играло!

Забыла ты страдание свое,

Забыла страх, который ощущала,

Когда на площадь друга отпускала!

Дитя богам приятного Коринфа,

Под сению священных алтарей

Я возлелеяна жрецом Нептуна

И с ранних лет благоговейно чтила

Законы древние моей страны;

Тиранов я обыкла ненавидеть,

Их имя вечной клятве предавать:

И ныне — ax! — любовник мой тиран!

Но, юная и слабая жена,

Не я сужу дела, вины мужей;

И чьи ж уста не смолкнут за него,

Когда в моих услышат приговор?

Всю душу, матерь, выскажу тебе!

Когда уж решено судом Олимпа:

Да над Коринфом будет жезл царя, —

В смущенном, слабом сердце восхищаюсь,

Что этот царь — супруг мой, Тимофан;

Он первый для меня в сынах земли:

Прекрасен, молод, смел, великодушен,

Он в страшной битве пламенный Ахилл,

На играх Гиакинф[146], избранник Феба,

Сладкоречив, как Маин мудрый сын, —

Да мне простит нечестье Афродита!

В моих глазах он всем бессмертным равен!

Но, Демариста, за него томлюсь,

Ах, за него дрожу в незапном страхе!

Быть может, очарует и меня

Безмолвное рабов подобострастье;

Быть может, я взирать еще привыкну

На грозного Коринфского царя,

Но некогда я здесь могла со всеми

Души моей все чувства разделять;

Здесь я могла во всех сердцах и взорах

К нему любовь свободную читать!

Любовь слепой, непостоянной черни!

Аглая, пусть дрожат пред ним вельможи,

Пусть с трепетом падет пред ним народ, —

Но днесь не каждый темный человек

Дерзнет сказать: «Я равен Тимофану!»

Что нужды нам до слов ничтожных, матерь?

Кто мог в уме твоем, в уме Аглаи

И дщерей всех и всех сынов Коринфа

У Тимофана первенство оспорить?

Но ненависть восторг их заменила!

Их ненависть и гнев их презираю!

Не все его презрительны враги!

И в их числе именовать должна

Всех дерзостных противников насилья

И много драгоценных сердцу глав!

Ax, первый мой родитель Протоген:

Он в мрачной ярости подобен буре;

В борении неистовых страстей,

Когда его дыханье тронет фурий,

Безумный полубог, Алкид ужасный,[147]

Он ни себя, ни кровных не щадит!

С ним рядом потечет Тимолеон,

Твой нежный, но в решеньях твердый сын!

Пусть Зевс рассыплет верх Афоса,

Подвигнет сердце трепетной земли,

Безмолвный дом Аидов поколеблет.

Бездонную пучину возмутит, —

Сам Зевс его души не изменит!

Дитя, умолкни! Черная боязнь

Призраком суетным тебя пугает:

На брата ли убийцей брату встать?

О матерь, матерь! О, как больно мне

Твой сладостный покой, твой сон разрушить!

Да обличит меня во лжи Венера!

О, да не сбудутся мои слова!

Но я всего страшусь, и глас надежды

Во мне боязни гласом заглушен.

Увы, умолкни! Но, Аглая, нет,

Нет! с Тимофаном не родством единым,

С ним навыком и ранней дружбой связан

Мой строгий первенец Тимолеон!

Так, пестун отрока, хранитель мужа,

Ему не раз он жертвовал собою;

Но он Коринф и вольность обожает...

Почто не возмогу в блаженство верить

И тешиться веселыми мечтами?

Увы! Зачем и у тебя желаю

Похитить упование и мир?

Услышьте, боги, чистые молитвы:

Напасти отвратите от него!

А паче уничтожьте все наветы

Коварного, холодного злодея —

Сатироса, который уж давно,

Голодный ястреб, выжидает жертвы!

Да ниспадет он, как свинец, на дно,

Да снидет в край забвенья, в Оркус мертвый!

Богов благодарю, подам тебе

Немногими словами утешенье!

Уж нет Сатироса в стенах отчизны:

Его в чужбину понесло изгнанье.

Брось горесть и боязнь! К тебе твой царь

Грядет увенчан силою и славой.

Аглая! Твой хитон поверх плеча

Еще златым нарамником украшу,

Трудом далеким хитрого Сидона;

Вокруг душистого, младого лона

Сей драгоценный пояс обвяжу:

Я страстным взорам твоего супруга

Тебя в владычном блеске покажу!

А ты, его смиренная подруга,

Ты затвори стенаньям скорби слух!

На прелесть тихую твою взирая,

Пусть в нем спокоится смущенный дух;

Пусть радость принесет ему Аглая!

Не веселит сей суетный наряд

Моей души унылой и стесненной:

Не так ли жертве, аду обреченной,

В кровавый пред бессмертными обряд,

Цветами выю мой отец венчает?

Почто о прошлом сердце вспоминает?

С младенчества владела мной тоска,

Когда жреца Нептунова рука

На смерть немого агнца украшала:

Иль я свой рок тогда предузнавала?

Мне царь мой повелел: «Иди и мой приход

Поведай дщери Протогена!

Ей будешь ты служить и цепи плена

Возлюбишь на брегу Контопарийских вод!»

Будь благодатна мне, прекрасная царица!

Как свежая роса, как алая денница,

Меня, унылого, возвесели!

Прими сокровища, дары моей земли!

Победоносная их шлет тебе десница,

Их выбрал для тебя твой благостный супруг:

Се злато и сребро, каменья и жемчуг,

Се риза царская, святая багряница,

Работа домовитых жен,

Труд тихих дев, красы моих родимых стен!

Воспоминаю их с болезненной тоскою, —

Но прелесть их померкнет пред тобою!

А вы, хранители торжественных сих мест,

Вы, зрящие на нас с высоких, светлых звезд,

В чертог моих владык меня примите

И радостным щитом главу их осените!

По небу пробежал зловещий гром:

О боги, защитите этот дом,

Меня не устрашайте гласом гнева!

Свяжите кару в пропастях Эрева!

Увы! Вы презрели мою мольбу,

Мне страшную вы предрекли судьбу,

До глубины души меня смутили;

Вы в грудь мою ту тайную боязнь,

Тот мрачный, быстрый ужас поселили,

Который смертным возвещает казнь!

Аглая, ты почто себя терзаешь?

Ужели каждый гром посланник Зевса?

Как часто, случая слепого сын,

Он протекал над нашими главами!

Но сей да будет нам пророк Кронида:

О, верь мне, в нем благое божество

Царю предвозвестило торжество,

Его врагам позор и низложенье,

Коринфу радость, нам успокоенье!

Не в силах отвратить перун,

Твой раб, я сохраню молчанье.

Не стану, сумрачный вещун,

Усугублять твое страданье;

Пред тайной силою крылатых эвменид

Наш безответный сонм дрожит.

Но се, уже я зрю героя:

Живит зефир луга, добычу зноя, —

Тебя супруг в печалях оживит!

Не светлый пламень восхищенья

Блестит в очах моих владык:

Взор князя пасмурен и дик,

В глазах царицы скорбь, в душе ее мученья!

Здесь царя узрел пенат

После тягостной разлуки, —

Что ж жены прелестной руки

К вые милой не летят?

Что ж уста ее молчат?

Но се любовь их победила:

Любви неодолима сила!

Рыдая, бросилась на грудь,

В слезах прильнула к сердцу друга

Младая, страстная супруга,

О боги, дайте ей в страданьях отдохнуть!

Плачь, плачь, Аглая, волю дай слезам!

Какое ждало здесь меня мученье!

О, скоро ненавистная молва

Тебе отца сказала заточенье!

Ты рассуди сама с ним Тимофана!

Когда для нашей общей славы счастье

Украсило меня венцом владычным,

Когда (прости невольному упреку)

Не столько в жажде собственного блеска,

Но да увижу дщерь его в Коринфе

Пред всеми дщерями превознесенной,

Я назвался царем своей отчизны, —

В нем черный гнев незапно воспылал,

Он на меня изрыгнул укоризны,

В родной, в его руке сверкнул кинжал —

И, если бы не праведные боги,

Уж я бы не вступил в сии чертоги!

Нам горькое дано, мой сын, свиданье!

Так, Зевс без примеси не изливает

На бедный жребий смертных чашу благ,

Но будь ему хвала за твой возврат!

Приди, да днесь и я облобызаю

Ланиты моего царя и сына!

Теперь спеши, утешь свою Аглаю:

Свободу Протогену возврати!

Ему свободу, да он вновь меня

В унылый Тартар свергнуть устремится!

О боги, как его вы изменили!

Сын, вспомни, он отец твоей супруги!

Он первый позабыл во мне родного,

И если грозной и незапной казнью

Не устрашит надменной, буйной черни,

Да жертвы принесет богам бессмертным,

Что мне живую память даровали!

Возрос он, возмужал и поседел

Противником святой, верховной власти;

Но пылкая душа всегда открыта

Для гласа мира и благих внушений:

Народным счастьем оправдай себя.

А на его суровые упреки

Спокойным, гордым хладом отвечай!

Уже я не услышу сих упреков:

Пусть в чуждом граде он меня злословит!

Будь милосерд к его печальной дщери,

О государь! Не возбрани ей ссылку

С ним разделить, с ее отцом несчастным!

Тебя я заклинаю, Тимофан,

Изгладь из сердца ярость Протогена!

Прощение тебя сравнит с богами.

Когда, тебя рождая, я терзалась,

Во мне превозмогала нежность муки;

Тебя я боле всех детей любила.

Но слава сына — вот мое блаженство!

О царь! Не пожелай, да прокляну

Тот день, когда вещала Тимодему:

«Се Гера[148] вновь послала нам младенца!» —

В слезах к ногам твоим я припадаю;

Увы! Твои священные колена

В слезах объемлю!

Встань, о матерь, встань!

Клянусь Гекатой[149] и глухим Айдесом

И тою клятвою (сам Зевс ее

Без трепета вовек не произносит),[150]

Меня одно насилие подымет,

Когда моей молитвы не внушишь!

Не только честь, твоя и жизнь, быть может,

И самый трон одно с его прощеньем!

Еще не заражен народ Коринфа

Безверьем греческих и ныне градов;

Привязан жизнию к богам бессмертным,

Он гибель вольности предаст забвенью,

Но за жреца ужасно отомстит.

Падешь, — а я что буду без тебя?

Падет моих преклонных лет опора,

Весь мир для моего затмится взора!

Пусть Протоген предстанет пред меня!

Но, матерь, если я когда погибну,

Обхваченный врагов моих толпою,

Да не рекут вовек твои уста:

Он пал, зане не внял моих советов!

Чего, мятежник, хочешь от меня?

Зачем призвал в чертог свой Протогена?

Зачем меня, преемник Периандра,[151]

Еще не предал вожделенной смерти?

Или мечтаешь прежде надо мною

Ругаться здесь пред слабыми женами?

Ты вспомни, Тимофан, свои обеты!

Потребно пред его киченьем, Демариста,

Привесть на память мне мои обеты!

На гневные вопросы, жрец Нептуна,

Ответ мой будет краток: ты свободен!

О! Берегись сломить мои оковы,

Пока в Элладе есть еще железо,

Пока еще не заросла дорога

В подземный дом безжалостного бога!

Да обуздает твой язык Паллада!

Не раздражай его словами, старец!

О сын мой! Не всегда уста людей

Желанья их и мысли возвещают!

Отец Аглаи! Голос мой прошел

И твоего и не коснулся слуха!

Тебе твой царь поведал: ты свободен!

Царю не подобает взять обратно

Однажды изреченные слова!

Гордись, герой, победой над собою!

Себя покрыл ты новым торжеством,

Ты, в силу облачен щадить врага!

Но доверши блистательное дело:

О будьте вновь родными и друзьями!

Почто стоите в хладном отдаленьи?

Ужель и дочь не умягчит отца?

На бледность мертвую ее лица,

На взор ее потухший вы взгляните!

Хотя ее, отец, супруг, щадите!

Ужель окаменели в вас сердца?

Брось, старец, позабудь свою строптивость:

Се первый сыну длань на мир простри!

Но вижу, слава дня сего вполне

Останется стяжаньем Тимофана;

Еще раз одолеет он себя!

Во всем мой сын предупредит тебя!

О Демариста, я хранил молчанье,

Молчаньем матерь я свою почтил!

Но не женам решать дела мужей;

Тебя дарю я жизнию безумца, —

Пред ним же не унижусь никогда;

И он страшись второго преступленья!

Теперь да внидем в наш семейный храм

И воскурим хранителям богам,

Пославшим мне день светлый возвращенья,

Мольбу сердец и чистый фимиам!

Едва ли не на пагубу тебе

Они, каратели, сей день послали!

Но мне — благословить ли их, суровых,

Что горечью угрозы отравили

Твои уста, когда мне отдал ты,

Бестрепетный, опасную свободу?

И дар твой обращу ли на тебя?

Богам любезный Протоген...

Кто ты?

И как, аргивский раб, меня дерзаешь

Среди противных мыслей возмущать?

Ужель желаешь, горестный невольник,

Утешиться глубоким униженьем

Невольника, подобного тебе?

Кто я — не здесь, но скоро ты узнаешь;

И кто бы ни был, или кто посмеет

Над сильным Протогеном издеваться?

Что так колеблет твой могущий дух?

Или мой лик зерцало бурь сердечных?

И се, не знаю кто, но некто нудит

(Не демон ли какой или сам Феб,

Сидящий грозный одесную Зевса?),

Влечет меня открыть все думы,

Всю глубину мою тебе поведать!

Сюда пришел я и в цепях свободный,

И в них я не покорен был тирану,

И вдруг — скажу ли? Тимофан меня

Из уз повергнул в злейшую неволю;

На западе моих остылых дней

Он душу превратил в утробе старца;

Не в силах я к нему питать презренье:

Злодей меня бесстрашьем победил,

Едва ли в эти перси не вселил

К себе мятежник удивленье!

С самим собой борюсь: в моей груди

Бунтуют мысли, чувства разразились!

Он жизнь мне даровал, — и не могу

Воздать ему возмездием убийства!

Но на меня он сыплет униженье;

Меня он даром жизни в прах попрал:

Се вновь меня берет остервененье,

И вновь хватаю мстительный кинжал!

Пред слабым ли рабом тебе скрываться?

Пред ним ли притворяться, Протоген?

Реки открыто: я союзом крови,

Союзом дружбы связан с сим счастливцем,

И власть его решился разделить!

Иль я тебя отважусь осудить?

Иди, клеврет, достойный Тимофана,

Гнети с ним заодно родимый край!

Всех дерзких в первый подвиг раскидай

На месте лобном тучной снедью врана!

Казни их, жертвуй новому царю!

И если Крон и вновь пошлет зарю

Потомкам их, зарю былой свободы, —

Пусть их оплачут будущие роды;

Пусть их почтут с богами наравне;

Им смейся и вещай: «Что нужды мне.

Се ныне предо мной дрожат народы!»

Нет спора: ты тирана оскорбил!

Почто в мгновенном, непонятном гневе

В него при всех железо устремил?

Когда бы не упорный, долгий плач,

Не клятвы суеславной Демаристы,

Зане она страшилась, да в народе

Его не обесчестит гибель тестя, —

О друг бессмертных, крест уж был готов,

Ты на кресте бы испустил дыханье!

Что впредь он никогда не позабудет

В тебе маститого жреца Нептуна

И уж твоей обиды не помянет,

Я в том тебе ручаться не дерзну:

Еще я помню, как тебе он милость

Как хладно и строптиво объявил,

Ни слова о любви, он рек нахмурен:

«Тебе твой царь вещает: ты свободен,

Царю не подобает взять обратно

Однажды изреченные слова!»

Он тут же обратил к тебе хребет.

Но ты ему себя сам отдал в рабство,

К себе навеки веру погубил

Граждан, желающих расторгнуть цепи.

И, старец опытный, мечтать не станешь

Их убедить, что другом был свободы,

Когда за мнг до похорон законов

Ты восставал защитником тирана —

И камнями побить желал противных!

И пусть потом твоя святая ярость

Иную мысль, быть может, в них рождала, —

Теперь и мир ваш и твоя пощада

Навек их в прежних думах укрепят

И призрак или истину согласья,

Которое они меж вами зрят,

Светильником блестящим озарят!

Кто б ни был ты, но я клянусь Нептуном:

Ты черный гений мой и Тимофана;

Так, ныне ты обрек его на казнь:

Он сорвал честь моей одряхшей жизни;

Он извергом меня явил отчизне;

О, буря бешенства в моей крови

Задула слабый жар к нему любви!

Любви к нему! — Меня он обесславил.

Мой хладный нож он на себя направил!

Наперсник Посейдона! Самый воздух,

Которым дышат во дворце тирана,

Тлетворный, отравляет добродетель!

Пойдем, промчится час, и я, быть может,

Уже извлечь тебя не буду в силах!

К закату ль жизни осрамить себя?

Внемли! Отечество зовет тебя!

О Протоген, нас ждут друзья Коринфа:

Коринф к тебе подъемлет с ними длань,

Коринф от вас единых ждет спасенья.

Так, будет нелегка святая брань;

Но без нее под игом угнетенья

Родимый край померкнет и умрет.

Здесь каждый лучшее свое дает!

Какие дани слишком драгоценны,

Да из цепей воскреснут ваши стены?

Всех прежде сохраненью вольных лар

Ты жизнь принес, родство и дружбу в дар,

Или теперь боишься меньшей жертвы?

Для славы снидешь весел в Тартар мертвый, —

Но эту славу прямо возлюби!

Для ней свои сомненья погуби!

Не к хитрому льстецу великодушен,

Будь долгу, будь отечеству послушен.

Не знаю твоего лица, тебя

Брада, язык, одежда — все мне кажет

Плененным сыном древней Арголиды.

Но чудно мне звук уст твоих знаком,

Сии уста мне душу уловили,

Я не могу противиться их силе,

И, увлечен невидимой рукой,

Я следую безмолвный за тобой!

Куда с ним уходит

Встревоженный жрец?

Кто сей непонятный пришлец?

В микенский хитон облаченный,

Или, как я, он

Аргивянин пленный?

Вождь моих братий,

Ты его знаешь!

Ты мою душу смущаешь!

Нашей отчизны питомец,

Или не твой он знакомец? ..

О боги, трепет нас объемлет,

Страх волос на главе подъемлет;

Не адом страшным ли рожден,

Не сын ли древней бездны он?

И се вдруг на меня находит исступленье!

Увы! Прозрел мой тусклый взор;

Увы! Ужасный слышу хор;

Завыло надо мной эринний диких пенье!

Не се ли веянье их крыл?

Горят во тьме и жгут их очи!

Вас, вас я зрю, о дщери ночи!

Холодный пот меня покрыл;

Боязнь в мои проникла кости;

Я вижу ваших змей, о роковые гости!

До небес главы восходят;

Светочи в руках горят;

Бьет, ехидной перевитый,

Ваши чресла черный плат!

Се, беснуясь, предо мною

В пляске яростной бегут;

Над поникшей головою

Змей и факелы трясут!

Се, кружась, полунагие

Кару, гибель, смерть зовут:

Девы Оркуса святые,

Узнаю ваш гневный суд!

Строгая дщерь жизнедателя

Зевса, отца и карателя,

О Немезида! Ты зришь

Светлые дни и плачевные,

Зришь все движенья душевные,

С вечной судьбой говоришь!

Матерь святого молчания,

Мы обожаем тебя;

Мы поручаем себя

Грозным богам воздаяния!

Слабые дети земли,

Молим: от нас удали

Гордость, вины и страдания!

О небожителей царь!

Странники в жизни мгновенные,

Мы припадаем, смиренные,

Мы твой объемлем алтарь!

В храме бессмертной царицы,

Светлой под бранным шеломом,

К небу возденем десницы!

Да осенит над сим домом

Мирною сенью щита!

Смерть и отчаянье, чада

Вечного, жадного ада!

Вы не входите в врата,

В стены Венерина града!

Ей принесем мы мольбы

В тяжких цепях победителей!

Ах, не избегнут рабы

Общей, ужасной судьбы —

Кары своих повелителей!

Не сладкий запах фимиама,

Не кровь отважного тельца,

Закланного рукой жреца,

Приносим мы в святыню храма, —

Бог смерти, сокрушитель сил,

Железный Арес[152] в поле битвы

Наш меч и щит и шлем разбил:

Остались нам одни молитвы!

Но они навстречу Фебу

Быстро понесутся к небу

На пылающих крылах,

Остановятся в вратах

Зевсова святого дома,

Брякнут в дверь кольцом златым:

Сын карающего грома,

Маин сын отворит им!

К тебе они поднимут длани,

Коснутся светлого лица,[153]

Царица и любви и брани,

О дщерь всесильного отца,

Коринфа прелесть и защита,

Благая матерь Афродита!

Да внидет в твой бессмертный слух

Их голос кроткий и смиренный,

Да поселится в эти стены,

Да препочиет мирный дух

Над граждан и владык главами!

Подвигнись нашими мольбами!

Подвигнись нашими мольбами!

Да внидет в твой бессмертный слух

Наш голос кроткий и смиренный!

Смолкните, други, я слышу затворы,

Слышу — скрипит приворотный замок!

Ум победителя скор и жесток:

О, да не встретят меня его взоры!

Не разбирает суровый властитель

Тихих речей, оправданий рабов;

Жадный захваченной силы хранитесь,

Он и в невольниках видит врагов!

Скорее, о други, покинем сей храм!

Не следуй за нами, коринфянин строгий!

Твои милосердые, мощные боги

Да будут на гнев твой защитники нам.

Почто безмолвствуешь, Тимолеон?

Не погружайся в самого себя;

За недостойную тебя отраду,

За слабость жалоб не считай;

Но в перси друга скорбь и слезы лей

И, сетуя, заране укрепи

Великий дух, тоскою угнетенный:

Зане на трудный подвиг мы дерзаем!

Так! Я уныл до самой бездны сердца,

До сокровенного истока жизни

Я возмущен неистовой печалью.

Где я? Почто вступил в сей грозный храм?

Здесь брат на брата мстителей сзывает!

Увы! Его считал за сына я,

Когда, дряхлея, ветхий Тимодем

Мне поручил прекрасного младенца!

Украшенный дарами всех бессмертных,

Надежда всех, Тимолеона радость,

Он пышно на глазах моих возрос;

О, признаюсь, гордился я питомцем!

Я думал, в нем для Греции воскреснет

Один из тех божественных героев,

Которые сломили мощь Персиды

И в вечный блеск Элладу облекли;

Но строго мне воздала за надменность

Богиня, зрящая до дна души, —

Ужасная, святая Адрастея!

Не без вины пред нею я: не я ли

Честолюбивый пламень в нем возгнел?

Не я ль себе на взоры мрак навел,

Когда других сомнения смущали?

Я должен искупить пред нею грех:

Я сам на друга, на любимца встану!

Но если новый яд прольет мне в рану,

Предаст меня злодейству, злым на смех,

И слух она затворит Тимофану!

Не мучь себя безвременной боязнью!

Или наставника, отца второго

Уже он вовсе мог в тебе забыть?

Еще над ним ты должен властен быть:

Он не захочет видеть разрушенья,

И ты найдешь, надейся, верный путь

В открытую для гласа сердца грудь!

Любовь и жалость, близкие убийства,

Раздор, готовый обратить Коринф,

Священный город, в поле гнусной битвы,

Твои неутомимые молитвы,

Надейся, ум упорный умягчат:

Он слов твоих не презрит, он твой брат!

Надеяться велишь мне, Поликрат!

Над гробом всех разрушенных надежд —

Последнюю я жадно обнимаю,

Последнюю я силюсь оживить!

Или не вовсе в нем алчбою силы

Хранитель, добрый гений умерщвлен?

Мой брат, он уловил меня притворством,

Меня, мой друг, он низко обманул!

Но если в нем благая искра тлится,

Быть может, искру в пламень я раздую;

Быть может, брата преклонить успею, —

Ужель на прочих уповать посмею?

Пустив однажды из лука стрелу,

Дерзну ли ей велеть, чтоб не разила?

Отныне отдался я эвменидам!

Кто скажет мне: сам ты мой утешитель,

Не будешь ли их казни совершитель?

Но старцы, нами сзванные, грядут:

Да укреплюсь на тяжкий, скорбный труд!

Мы вняли твоему, Тимолеон,

Усильному и тайному призванью:

Мы здесь; ты знаешь нас; до одного

Мы все друзья отчизны и свободы!

Открой, чего днесь требуешь от нас?

Что предпринять должны мы для Коринфа?

Или того вам гордость не вещала?

Или на площади порабощенной

Еще не смолкнул зов витий и глас совета,

И мужи не сидят, сравнись с женами,

Безмолвные в унылых гинекеях?

В сем древнем храме безопасны мы,

Здесь говорить об общем благе станем!

Так, не потерян город Афродиты,

Друзья, когда еще в вас бьется сердце!

Услышьте мой глагол, отцы Коринфа;

Храните, что скажу, как юный воин

Хранит свой щит среди свирепой брани!

Коринф в цепях — расторгнем эти цепи!

Се ваши лица облегло сомненье,

Вам тайный голос шепчет в ваших недрах:

«Он кровь царя, и если в тихий храм

Мы притекли внимать его словам,

Мы лучше [б] жизнь покинуть захотели,

Чем слабую надежду погубить

Коринф ценою жизни искупить!»

Хвала богам, пославшим вам отважность,

Хвала сотворшим доблестных мужей!

Но должен вас дивить родных противник,

На брата поднимающийся брат:

Никто не вникнет в бездну человека,

В глубокий мрак страстей и помышлений;

Одним богам мои известны чувства!

Вам за отца порукой будут дети!

Пусть их воспримет Поликратов дом,

И если я предстану вам предатель,

Пусть поразит злодея бог-каратель,

Пусть жизнь их брызнет под его ножом!

Всели, о друг, в их перси упованье,

Клянись мое исполнить завещанье!

Нет нужды в сей противной небу клятве:

Тебя мы слышим, веруем в тебя!

О Поликрат! Как облака на небе,

Так мысли в нас меняют легкий образ.

Мы любим и чрез час мы ненавидим;

Что славим днесь, заутра проклинаем.

Меня ты свяжешь сею мощной клятвой.

Клянись, тебя Коринфом убеждаю,

Клянись, когда желаешь дать нам смелость

И с нами воскресить святую вольность!

Но ты колеблешься: так знай же, ныне

Весь ужас неуспеха на тебя,

Погибель нашу на тебя слагаю:

Да тяготит тебя сей дар Плутона!

Главу твою эринниям вручаю!

Ты тайный недруг нам, ты враг закона!

Увы! Что делаешь с моей душою?

Прости мне, Зевс, хульбу жестокой клятвы;

Но я могу ль не произнесть ее?

Друг верный, повтори ее за мною!

«Будь мне свидетелем, о ты, зиждитель,[154]

Правитель мира, тайн душевных зритель,

Святой, великий, благостный отец,

Всего и всех начало и конец!

Когда друзей Тимолеон оставит,

Сам он на чад своих мой меч направит!»

Вы отреклись ли от сомнений, старцы?

Да будет драгоценен брату брат,

Но кровь возлюбленных невинных чад

И крови собственной отцу дороже!

Но что я вижу? Ты ли, Протоген,

Бесстрашный, древний ратник за свободу?

О, благодатен нам приход героя!

Но безотрадный гнев тебя повергнул

В оковы плена: кто расторг их? Кто

Невольник сей, грядущий к нам с тобою?

Тебе ответ дам вместо Протогена;

Сам Тимофан наперсника Нептуна

Освободил, мольбами премененный,

Склоняющим колени заклинаньем,

Слезами матери твоей почтенной;

И возвратил его Коринфу я,

Ему дорогу к вам я указал!

Меня не знаете, но верьте, я

Союзник ваш, желанья ваши вижу.

У темного раба есть соглядатай,

Который видел все и мне поведал.

Он младший брат Афины, бог совета,

И между смертных носит имя: хитрость!

Он облачил меня в хитон аргивский,

Сокрыл власы медийскими[155] власами,

Мой образ изменил коварною брадою

И ввел меня в владычные чертоги;

Но здесь, здесь поклонюсь другой богине —

Тебе, бесстрашье, друг мечей и брани:

О старцы! Я — я изгнанный Сатирос!

О боги! Вы почто его послали!

Сатирос ты и не страшишься казни?

Что, если в граде кто тебя узнает?

Узнает — что ж? Едва успел за полдень

По небесам скатиться Гелиос:

Мой срок до позднего его заката!

Ко мне презренье гордый царь питает

И не прольет моей ничтожной крови!

Его не нарушаю повелений,

Но их не упрежду в усердьи рабском!

Он будет справедлив, не от меня

Потребует мой враг столь важной жертвы;

А если позабыл, что в тот же срок,

В сем самом граде создала Медея,

Какою смертью воздала Креону,

Надменному, подобному ему, —[156]

Ужели мне и днесь ему напомнить

О старой повести времен забытых?

Грядущие часы об ней напомнят

И, может быть, могущего владыку

Научат мене презирать меня!

Но ныне, юный вождь седых героев,

Дозволь, да буду ваших дел участник!

Или и ты, ни в чем не сходный с братом,

Или и ты пренебрегаешь мною?

Тебя презрел злосчастный Тимофан:

Герой и в ослепленьи льву подобен!

Но мне ль пренебрегать тобой, Сатирос?

Меня страшит твой кровожадный взгляд!

Или единому Тимолеону

Святой отчизны вольность драгоценна?

С твоим мое намеренье одно;

И я еще — не брат я Тимофану!

Почто же на меня хуленья сыплешь?

Се ты уподобляешь льву тирана —

Он смрадный змей, взлелеянный Коринфом!

Я ж сам готов назвать его великим;

Не мал его бессмертный, смелый подвиг:

Насмерть он уязвил страну родную!

Чтоб я с тобой питал одно желанье!

Меня не месть, не ненависть, не злоба

На милого, на друга поднимают;

Когда же в час сей роковой и грозный

Любовь к нему, печальный, умерщвляю

Богов моей разгневанной отчизны, —

Не устрашусь украсить память брата

Моей любви святыми именами.

Но мы равны: я младший их товарищ;

Не мне, решить им только подобает,

Возможешь ли быть принят в наш союз!

Пусть, впрочем, знают: без веселья вижу

Твой хитрый, неожиданный приход:

Скрывать не стану, злых я ненавижу;

Для них ничто свобода и народ;

Отчизна служит им одним предлогом;

Они вражду своим считают богом,

И я отцам Коринфа повинюсь,

Но дружества крамольников боюсь!

Отчизна гибнет, Тимодемов сын!

Ты, ей принесший в дар любовь свою,

Своим ли гневом станешь дорожить?

В Сатиросе соместника забудь;

Забудь все свары с ним; не возжигай

В столь доблестных мужах огня раздора;

Словами едких стрел не расточай!

Я, старец, юноше тебе представлю

В себе для подражания пример:

Виновному забыть вину труднее,

Обидчик помнит долее обиду;

Виновный этот и обидчик я,

И больно мной обижен был Сатирос!

Но се ему я руку простираю, —

Я вкупе с ним тирана проклинаю!

И я Тимолеона умоляю,

Чтоб самого себя достоин был!

Сатирос гражданин могущий, смелый,

Испытанный герой и муж совета,

И боле Тимофана и его

Никто умами ратных не владеет;

Мы можем только одного его

В народе, в войске, средь семей богатых

Противуставить брату твоему:

В нем послан нам союзник драгоценный,

И ты желаешь, да его отринем, —

Зане противен одному тебе?

Не огорчайся, друг, моею речью:

Нет, никого не чту я, как тебя!

Но, вырвав брата из груди унылой,

Заклав родство над вольности могилой,

Ты, мощный, нас возвысил до себя!

Кто прав из вас, решить мы не сошлись,

Не судьи мы ничтожных ваших споров;

Вы воскресите их среди свободы,

И будет град наш их спокойный зритель,

Но ныне их забвению предайте!

Здесь нам бесценным каждый миг быть должен:

На голос твой в сей храм мы притекли,

Тимолеон! и казням жизнь подвергли!

Не ты ль исторг нас из-под крова лар,

Из нежных и боязненных объятий

Сынов и внуков, дщерей, жен и братий?

Мы им Коринфа вольность предпочли!

Мы для отечества сюда пришли,

И мы тебя, не медля, покидаем,

Когда нам отрекаешься принесть

На жертву личную вражду и месть!

Проникнуть мысль мою вы не хотели!

На мощь и разум хитрых уповая,

Напрасно чает праведник спасенья:

Слепец, он с ними к бездне той несется,

К которой тайно мчит их строгий демон!

Но пусть меня предчувствия волнуют,

Пусть вздрогнул я, когда средь нас раздался

Сатиросов глагол, и мне на сердце

Неизреченный, дикий ужас пал:

Для вас ничто немые предреканья!

Сей грозный страх, быть может, предсказал

Мне одному лютейшие страданья, —

Себя вручаю благостной судьбе!

Да мимо идет ваша укоризна!

Могу ли днесь и думать о себе,

Когда зовут нас вольность и отчизна?

Все, все свое я ныне отдал вам:

Будь мне от вас наградой снисхожденье!

Отцы, внемлите жалостным сердцам!

Я вашим зорким укажу очам

С пощадой брата рабства разрушенье!

О, да мое смиренное моленье

Душ ваших пылким гневом не смутит!

Но в шаткой вере к другу утвердит

И будет правых чувств моих залогом!

Нет, смертный быть не может богом!

Кто вам речет: «Се вам явлю пример,

Превосходящий все земные силы!» —

Того страшитесь боле, чем могилы:

Безумец он, или — он лицемер!

Свершив недосягаемое дело,

Он в нем не будет бог, но лютый зверь!

Так, старцы, вам теперь вещаю смело,

Зане я опытом познал теперь

Все то, к чему быть должен муж способен!

Доколе в мире буду жизнь носить,

Клянусь Кронидом, не желаю быть

Ни чуду и ни извергу подобен!

Кто ж, брат, к спасенью брата путь прозрит,

Но хладен, справедлив, как рок-каратель,

На гибель кровь свою приговорит?

Увы! Я знаю, равных угнетатель

Повинен им преступною главой;

Но воскресите прошлые заслуги!

Главу сию носил он в смертный бой;

Стократ за вас он жертвовал собой.

О, будьте милосерды, братья, други!

С его мольбой покорной и священной

Свою пред вами сочетаю, старцы!

Не сомневайтесь, если нам свободу

Не искупить от мстительного неба,

А разве только смертью Тимофана, —

Тимолеон, отчаянный и верный,

Всю горечь ада горько ощутит,

Но сам богам подземным посвятит

Покорную и меткую десницу!

Услышьте ж, как в боязненной беседе,

До вашего прихода в этот храм,

Мы с строгим долгом съединить мечтали

Венец великих дел, святую милость!

Взгляните, брат, восставший на тирана,

Вас за него, за брата, умоляет;

Измену вспомнив одного из них,

Тогда же верность вспомните другого:

Пусть ныне доблесть защитит злодейство,

На благость ваши души обратит

И падший дух героя воскресит!

Вы углубились в мертвое молчанье!

По важной сей и грозной тишине,

Отцы! явитесь вожделенны мне,

Примите благостно мое взыванье!

Я ваши совещанья упредил:

Готов мятеж народных, шумных сил;

Весь город только знака ждет и вспыхнет;

И днесь, пока в гражданах гнев не стихнет

И не погрязнут в гибельный покой,

Днесь, днесь еще мы поведем их в бой!

Царем узрело утро Тимофана,

Пусть вечер зрит падение тирана!

Ты, Поликрат, немедля им раздай

Добычу копий и мечей аргивских;

Нет, не погиб родной и милый край!

Едва ваш мощный зов по стогнам грянет,

И град весь из цепей к свободе вспрянет!

Все наши юноши, которых он

На миг опутал, буйством ослепленных,

Склонились под отеческий закон:

Я видел их стыдливых и смущенных!

Он может на наемников одних

Против отчизны опереться ныне.

Но знаю всю превратность их:

Противостать богатой благостыне

Продажные вовеки не могли;

Толпы их вечно за успехом шли!

На легкий подкуп их несу, веселый,

Свое добро, Коринфу нужный дар,

Тогда потухнет купленный их жар

И оскудеют пращи их и стрелы!

Когда же вдруг взволнуется народ,

Нахлынет, безоружит стражей сонных

И с воплем бунта к замку потечет,

Да призову пенатов благосклонных

И с словом мира к падшему гряду!

Сложить порфиру брата убежду:

Без битвы сын несчастный Тимодема

От скорбной власти должен отрещись,

С него падет без битвы диадема!

О, если бы тогда вы облеклись

На славный праздник общего спасенья

В прекрасный блеск небесного прощенья!

Не потеряв ниже одной главы,

Без крови пробудите вольность вы;

Изгладьте же минуту заблужденья!

Пусть в возрожденном сыне древний град

Вновь узрит щит своих и жен и чад;

Мгновенного злодея в нем забудет

И матерью его, как прежде, будет!

Не сомневаюсь в силе слов твоих,

Тимолеон; но Тимофану власть,

Власть новая должна быть драгоценна,

И если он твои вещанья презрит...

Сатирос, ты спешишь врага представить

Чудовищем, всех уз и сердца чуждым!

Я брата ныне оправдать не в силах:

Увы! Сам он уста мои зажал.

А только вам на память приведу,

О старцы, в чем и опыт вас уверит!

Как часто тьмит взор смертных искушенье!

Они летят за ним на преступленье;

Их манит вдаль блистательная цель!

Летят — и се не пристань видят, мель

Им вдруг являет близкое крушенье!

Тогда вдруг ужас в их вступает грудь;

Тогда они в обратный жаждут путь;

Но редко им дается возвращенье!

Без отдыха вперед и все вперед

Их, горестных, длань грозная влечет

К злодействам от злодейств и в ад из ада,

Смерть только может их спасти от глада,

От ненасытной страсти черных дел:

Смерть только их свирепых мук предел!

Не заграждайте же вы той дороги,

Которую так редко, редко боги

Преступнику показывают вспять;

Друзья! Не пожелайте вы того отнять,

Что одному благие даровали,

В чем строгие столь многим отказали!

Но пусть, Сатирос, пусть ты будешь прав!

Он, силу рук наемных потеряв,

Противясь, только казнь свою умножит:

Он мирных слов моих презреть не может!

Но если же? Надежду всю свою

Ты возлагаешь на измену рати?

Что ж, если, против чаянья, она

Пребудет власти хищника верна?

Ты все предвидь! И при златой лазури,

И в ведро мудрый воружен на бури!

О ненавистный муж, твой голос хладный

Подобен голосу зловещих птиц!

Тогда будь Зевс подземный, крови жадный,

Союзник наших праведных десниц!

Тогда — да отвратят позор сей боги! —

Я первый судия и мститель строгий

Явлюсь, и Немезиде эта длань

Обрящет искупительную дань!

Не содрогайся слов моих беззлобных,

О Тимодемов сын! Но мне подай

К забвению обид, к согласью руку

И верь: тебя и я ценить умею!

Священным, первым знаком уваженья

Тебе все покорю свои сомненья!

Последуем, друзья, во всем ему:

Пойдем, засветим пламень возмущенья!

А он пусть идет к брату своему,

Пусть говорит и сердце в нем подвигнет!

Пусть, радостный, святой мечты достигнет!

Теперь же я да не предстану вам,

Соратник бесполезный, друг ничтожный;

Связуя щедрость с тайною возможной,

Кариян[157] предприимчивым главам

Шепну не предаваться бранной думе

При возникающем в Коринфе шуме.

Они, быть может, вняв моим речам,

Воздремлют в благодатном нам покое?

Их собрал я рассеянные строи,

Привел и нашим сочетал полкам,

И с той поры корыстным их рядам

Бывал вождем любезным и надежным;

Но, изгнан, быть я должен осторожным;

До времени властительным очам

Безумно показаться не решаюсь;

Пришлите двух в сей неприступный храм:

Их скорого прихода дожидаюсь!

Я мятежей страшусь, страшусь измен.

В свободном городе не может боле

Дышать и жить сидевший на престоле, —

Пусть хищник устранится наших стен!

Ему мы жизнь дарим, но мы согласны

С твоею мудрой волей, Протоген:

Пусть устранится наших вольных стен

Обворожитель наших чад опасный!

Преступный, но душе любезный брат,

Тебе в отчизну затворен возврат!

Прости! Иди в чужбину, друг несчастный!

И я тебя, я должен удалить!

Ах! Он и сам возможет ли сносить

Сограждан полные упреков взоры,

Их слов и их молчания укоры!

Почто же медлим? Вспрянем, потечем!

Вас ждет оружие в дому моем!

Воздвигнем волны спящего народа,

И да воскреснет ныне же свобода!

Друзья, отцы Коринфа! Кровь граждан

Должна для всех нас быть святее жизни;

Итак, не прежде к замку приступите,

Как будет несомненна вам удача!

Се придет к вам один из тех кариян,

Которых в этот храм ко мне пришлете,

И вам речет, сие кольцо вручая:

«Да здравствует коринфян мать благая!

Венера шлет вам вольность и покой», —

Тогда вы смело устремитесь в бой!

О братья, понесемся в славный бой!

Венера шлет нам вольность и покой,

Да здравствует коринфян мать благая!

Каким они восторгом упоенны,

И как они бегут и восклицают!

Легко увлечь и полонить порывы

Умов недальновидных и горячих!

И эти старцы, отроки душою,

В блестящем сане пестунов отчизны

Все та же чернь, все той толпе подобны,

Которой правит даже Протоген!

Едва ли не стыжусь своей победы,

Столь быстрой, столь не тягостной, над ними!

Мечтают зреть во мне слугу безумцы;

Но скоро, скоро с трепетом узнают,

Как сами мне оружьем только были!

Чтоб я за их Коринф подвергся казни,

Когда б меня не мщенье воздвигало!

Чтобы, воздвигнут им, я был доволен

Одним изгнаньем гордого злодея!

Герой свободы, нежный друг тирана,

Твоей боязнью даже боле я утешен,

Чем их слепым, презрительным доверьем:

Боязнь мое тщеславие щекочет!

Так, предо мной недоуметь возможешь!

Се без меня (кто бы тому поверил,

Кто бы дерзнул поведать то и в сказке?) —

Венец безумья, верх всем заблужденьям:

Низринуть власть и крови не пролить, —

Нелепый сей, достойный смеха подвиг,

Быть может, оправдался бы успехом!

Но я не сплю: и кары Тимофан,

Мой злобный ненавистник, не избегнет!

Тимолеоновой главы созданья,

Все мысли, все надежды их смету!

Я увлеку к убийствам их владыку;

Явлю его метою омерзенья

Непримиримой ярости народа:

Сей гнусный род я вкупе истреблю!

Не то пусть брат на брата длань подымет!

Когда ж при сем Коринф обрящет вольность,

Да скажут: «Друг отечества Сатирос

Обдуманно низверг предтеч страшливых;

Он знал, лишь гибель хищника возможет

В стенах плененных возродить свободу:

Так Фемистокл изменою притворной

Погнал афинян в бой при Саламине!»[158]

Да не осудит дел моих мечтатель:

Достоин казни, ждущей безрассудных,

Кто вверит жизнь их трепетным десницам!

Сих старцев! Я и сам об них сжалею!

Но чья вина, что их встречаю здесь?

Им должно пасть, или мне не достигнуть

Давно желанной пагубы врага!

Пусть на судьбу, когда хотят, пеняют,

А я им тризну грозную устрою!

Притворство было мне всегда противно:

Терзался я, когда среди ругательств,

Под бурею страстей Тимолеона

Себя я укрощал, молчал, крепился;

Нет, не запнусь, единого [вождя]

В себе готов я указать вселенной!

Иль я не прав преследовать до гроба

Того, кто, дерзостный, меня лишил

Любви и славы, почестей и сил,

Кем в грудь мою вселились месть и злоба,

Кто жизнь мою так страшно отравил?

Ужели ты нас призывал, Сатирос,

Когда нам крадясь шепотом сказали:

«Не медля в Афродитин храм идите,

Там втайне ждет вас верная награда!»

Что повелишь? Или чтоб мы тебе

Связали руки за хребет цепями

И повели тебя к царю отселе?

Воистину, ты был нам благодетель!

Но нас тогда возмездье не минует:

Мы ведаем, ты изгнан из Коринфа!

Вас знаю: вы за мзду на все решитесь;

Но не спешите: до ночи мой срок!

Меж тем внемлите, вам открою тайну,

Которая вас в золото оденет:

Царю грозит военный заговор!

Иди к нему, Архоя, беги, поведай:

«Сатирос, враг твой, пред тобой смирился;

Он молит, жить ему дозволь в Коринфе;

И се тебе он в первый знак покорства

Гласит: будь воружен и жди сраженья!»

Ты ж, Диомед! в дому Тимолеона,

Кольцо вручая, скажешь Протогену:

«Да здравствует коринфян мать благая!

Венера шлет вам вольность и покой!»

Сатирос! Где вино, веселье, деньги —

Мои пенаты там и там отчизна:

Все знамена равны для Диомеда!

Но мне, хотя я был в рядах фокидян

И, ратник Филодема, с ними грабил

Дельфийский храм,[159] потом в войне священной,

Союзник Македонского Филиппа,

Сих святотатцев резать помогал, —

Мне в жизни никогда еще не встрелось

Себя странам противным и враждебным

В одно и то же время продавать, —

А ты царю и вольнодумцам служишь!

Не ведал я, что совесть Диомеда

Так щекотлива; от него вовеки

Столь мудрых наставлений я не ждал!

Демарх, Аристомен, Стефанос, Лидий,

Другие, может быть, талант тот примут,

Который было я тебе назначил!

Ты ж, добродетельный, презрел корысти!

Твой проницателен и тонок ум,

Но посмотрю, они поймут скорее,

Что, посылая их к бунтовщикам,

Я тайно расставляю западню,

Чтоб уловить всех вместе беспокойных!

Нет! Я готов, иду, бегу, Сатирос;

Нет! Нет! Вовеки жадному Демарху

Награду уступить не буду в силах;

Жить не хочу или на том поставлю,

Невежда Лидий не увидит перстня!

Ты мне его даешь! О, за тебя

Готов я в воду и в огонь, Сатирос!

Скорее ж оба вы! Они умчались, —

Так умный муж проворною рукою

Хватает счастье и вершит судьбою!

О стой, царица!

Куда потек

Твой скорбный бег?

Нас бой облег;

К нам брань стремится, —

О стой, царица!

Где он? Где Тимофан? Где он, о боги?

Увы! Меня отселе не несут

Бессильные, мертвеющие ноги!

Напрасен был боязненный мой труд!

Почто, свирепым воплем пробужденна,

В пустынной тьме отверзла очи я?

Когда, крылатым страхом пораженна,

Его вотще на ложе длань моя

Средь стонов суетных, в слезах искала,

Почто тогда же жизнь я не скончала?

Несчастная! Я град весь обтекла:

Огни и шум, покрыла бледность лица,

Повсюду бешеный мятеж ярится,

Повсюду крику битвы я вняла;

Не раз во тьме свистящая стрела

Жужжала мимо смертью мне отрадной,

Не раз на труп я наступала хладный:

К нему, к нему проникнуть не могла!

Быть может, он теперь изнемогает;

Наемник, может быть, его предал;

Быть может, он в толпе сограждан пал

И — ax! — его изменник поражает!

Я по следам твоим бегу,

Боязнью бурной утесненный:

Но ободрить не возмогу

Твой дух, страданьем угнетенный!

Опасен светлый сан царев;

Не твердый щит для багряннцы

Рабов и варваров десницы,

Народный кровожаден гнев!

Как ты, боязнью утесненны,

Колеблясь, мы в твой след бежим:

Или, бледнея, ободрим

Твой дух, страданьем угнетенный?

Смущает нас народный гнев;

Опасен светлый сан царев!

Тебя, о блеск унылой, страшной славы,

О мощь и пышность! проклинаю вас!

О час, в который он взалкал державы,

Будь проклят черный, злополучный час!

Меня неизреченные печали

Ужасные с минуты той объяли,

Как братиев своих он стал царем!

Без слез уже мне не взглянуть на друга:

Навеки я утратила супруга,

Все, все навеки потеряла в нем!

Всех чувств его единственным предметом

Нет никогда уже не буду впредь!

Чело его отныне стану зреть

Грозящим омраченное наветом;

Везде его туманный беглый взор

Искать начнет вражду и заговор;

Ему тоска на очи сдвинет брови.

Увы! — как знать? — лишусь его любови!

Он вспомнит Протогена дщерь во мне,

Меня — увы! — меня возненавидит:

Он, трепетный, в семейной тишине

В Аглае скрытую змею увидит!

Ах, до того ужаснейшего дня,

О ты, Венера! истреби меня!

Пусть рано в грустной младости увяну,

Пусть на земле уж солнца не застану;

С блаженством навсегда простилась я,

Так пусть хоть имя, память пусть моя

Священными пребудут Тимофану!

Но что рекла я? Томные мечты

Здесь говорят со мною о грядущем,

Здесь о себе я сетую; а ты,

Друг милый, может быть там гибнешь ты!

Ты там в бою, позор и смерть несущем,

Ты без меня — и грудь моя, твой щит,

Руки убийц твоих не отвратит!

Повсюду вопль военный

И гром и стук мечей;

Сверканием огней

Все стогны озаренны!

И се бойницу зрю

С сей высоты надменной,

Взор брошу окрыленный

На роковую прю!

Пусть он отрадной речью

Возрадует твой слух,

Пусть не сраженный сечью

Придет к тебе супруг!

Пусть милого спасенье

В размученный твой дух

Прольет успокоенье!

Спеши, о верный раб! чрез страхи ночи

Вдаль устреми над шумным градом очи!

Взгляни на их кипящий, близкий бой!

С сей башни, возвышенной и крутой,

Реши мою тяжелую судьбину!

Ты возвестишь мне скорбь или кончину;

О чем молить глухое божество?

Попраны будут все мои молитвы!

И чем бы ни свершился жребий битвы —

И пагуба его и торжество

Равно меня повергнут в сиротство!

Но что ты зришь? Вещай, не дай томиться:

Чего мне ждать? Чего, чего страшиться?

Темен город возмущенный,

Смутен бой ожесточенный;

Гаснут тусклые свечи.

Мрак возлег средь ночи хладной.

Но се вопли смерти жадной!

Бьются! Звукнули мечи!

Вновь сверкает факел ясный;

Распростерся блеск ужасный

Чрез восточную страну, —

Се туда к вратам Сарона[178]

Катят дикую войну

Мимо храма Посейдона!

Но кто неистовые вои,

Сии свирепые толпы?

Чудовища, а не герои, —

Об камни, стены и столпы

Они младенцев разбивают,

Железо в слабых жен вонзают

По кисть убийственной руки!

Чьи эти буйные полки?

Их шлемы медные сияют,

Повязки зрю на шуйцах их!

Или светило зверской жизни

Они в стенах прияли сих?

Или в святой они отчизне,

Беснуясь, расточают кровь

Отцов и братьев и сынов?

Или в святой они отчизне,

Беснуясь, расточают кровь

Отцов и братьев и сынов?

Увы! То сонм наемников жестоких!

На нас, как псов, их выгнал Тимофан.

Сломись булат чингалищ их широких,

Погибни их клятвопреступный стан!

И се пришельцы отступают:

Обуревает их народ;

Они в обратный путь взирают,

И рой за роем вспять течет!

Дождем в них хлещет с кровов камень,

Их жрет домов зажженных пламень,

Их градом бьет полет секир!

Уже коринфян клик победный

Восстал и грянулся в эфир;

Уже везде наемник бледный,

Далече вергнув меч и щит,

Дрожит, колеблется, бежит!

О горе, горе мне! Что ты вещаешь?

Что сердце страшной вестью раздираешь?

Где? Видишь ли его? — где Тимофан?

Не пал ли он, ногами их попран?

Почто я здесь средь суетной надежды?

К нему! к нему! несчастному смежить

Тягчимые последней мукой вежды!

К нему! С ним вместе душу испустить!

Воззри, о царица, помедли, бодрись!

Здесь нового слова с бойницы дождись!

Стоит он и смотрит, в утес претворенный,

Но бурно лицо его движут премены:

Здесь нового слова с бойницы дождись!

Кто там, на белом кто коне

Могущий, дивный всадник бьется?

Крыло на рдяном шлеме вьется,

Он светит в сребряной броне;

Пред ним, как море, чернь мятется;

Едва взглянул, суров и горд, —

И робкий полк стал снова тверд!

О радость! Это он, он там несется!

Бой жаркий закипел!

Под тучею свистящей

Средь черепиц и стрел

Внимаю визгу пращей!

С грядой сошлась гряда,

Смешались ополченья:

То волны их туда

Погонит длань сраженья,

То поженет сюда!

И мне ничье паденье,

Ничья победа мне

Не зрятся в сем смятеньи,

В сей яростной войне!

Но что? Как бог военный,

Я зрю, в ряды граждан

Как лев остервененный

Вломился Тимофан;

Врубился, смял их, топчет:

Се первый строй их ропчет,

Вскричал, назад потек;

И се уже побег

Испугом ослепленных

Всех остальных стесненных,

Всех за собой увлек!

И се уже побег

Испугом ослепленных

Всех остальных стесненных,

Всех за собой увлек!

Я зрю их исступленных,

Бросающихся с стен;

Я зрю: другие в плен,

Простершись, высят длани,

Иной из алчной брани

Ввергается в пожар:

Он в дыме исчезает

И средь горящих пар

Свободный погибает!

Но настала тишина!

Град унылый и дрожащий

Онемел, как область сна!

Только факелов блестящий

Ряд по стогнам к нам течет!

Встань, царица, се идет

Буйных грозный сокрушитель!

Близок светлый победитель;

Встань! Супруг к тебе грядет!

Встань, царица! Он идет,

Близок светлый победитель:

Буйных грозный сокрушитель,

Твой супруг к тебе грядет!

Стефанос! С сотней ратников беги,

Мне отыщи до утра Протогена,

Тимолеона, Реза, Поликрата,

Ко мне главы мятежных привлеки!

А ты, Аркас, к Сатиросу теки,

Вели ему прибыть с зарею в замок!

Он мне презрителен и ненавистен!

Он был своим, быть может мне изменник,

Но днесь меня о бунте предварил:

Неблагодарным не могу казаться!

И что? Ужели здесь супругу вижу?

Идите вы! Один хочу быть с нею!

Аглая! В эту ночь ужель и ты

Противной мне впервые быть желаешь?

Как без меня средь мрака ты решилась

Покинуть терем вопреки тем нравам,

Которые жену по всей Элладе

В святом уединеньи охраняют?[179]

Что говоришь, о Тимофан, о нравах,

Что о законах тщетных говоришь?

Или когда здесь жизни драгоценной

Со всех сторон погибель угрожает,

Я о приличьях вспомнить возмогла?

Но ах! Теперь, когда здесь пред собой

Тебя я зрю, теперь, когда узнала,

Уверилась, что точно ты спасен, —

В моей груди сомненья возникают:

Быть может, было мне молить бессмертных,

Чтобы ты пал не в этой гнусной битве,

В борьбе против земли своей родной, —

Нет, прежде, как родимых оборона,

Отечеством оплаканный герой,

Тогда, в тот славный незабвенный бой,

Где щит прикрыл тебя Тимолеона,

Где ты избавлен был его рукой!

Ты не стреми ко мне сих взглядов гневных:

О, если б ведал, как страдаю я!

До смерти сетует душа моя:

Желаю одного в мечтах плачевных,

Желаю уничтожиться с тобой!

Будь милосерд! Прости мне ропот мой!

У башни сей по поисках напрасных,

Всех сил лишенная, я пала в прах

Без сил, но рвал меня и мучил страх!

С крутой бойницы при пожарах красных

Мои рабы ссудили мне свой взор, —

Уже в слезах мои потухли очи!

Там мягкосердый их и верный хор

Глядел чрез сумрак кровожадной ночи, —

Я с речью их сливала бытие,

И речь сия пременная вливала

Скорбь, ужас, смерть в бессилие мое!

Увы! я боль Тантала ощущала,

Когда просвищет алчная стрела;

В Тенар — увы! — погружена была,

Когда толпа дрожащая вещала

Твоих клевретов лютые дела!

Младенцев зрел ли, побиенных ими?

Узнал ли ими сверженных со стен?

Ты видел ли пронзенных ими жен?

Невинных кровь волнами роковыми

Стремится, грозный, шумный океан

Стремится нас покрыть, и громы мщенья

Зовет, и вопит в уши провиденья!

Висит над ними кара, Тимофан!

О, что рекла ты? Пусть сих умерщвленных

Не от меня потребует Кронид, —

Пусть спросит он их жизнь от дерзновенных,

Пусть вечным их проклятьем поразит:

Они народ покорный возмутили!

Не их главы та клятва отягчит!

Они поборники за вольность были!

Но — если бы! — твой стал прискорбен вид:

Или мне вновь надежды луч блестит?

Или ты мне вонмешь? Даруйте, боги,

Ваш разум мне! Вы лишь к упорным строги,

Вас чистое раскаянье мягчит!

Почто меня до дна души, Аглая,

Нежданной бурей всколебала ты?

Изыди, наконец, из слепоты!

Тебя в Коринфе ждет судьбина злая:

Для подданных не можешь быть отцом, —

Они убийцу вспомнят под венцом!

Купив владычество ценой кровавой,

Ужели льстишься мирною державой?

Ужель еще дерзнешь на трон воссесть?

Тиранов никогда не минет месть!

Взгляни: се пред тобой одни волненья,

Мятеж и казни, скорбь и убиенья!

О, грозно-правосудны небеса!

Нет, не заснут врагов твоих глаза;

Ты будешь чужд покоя и надежды,

Навеки мир твои покинет вежды:

Исполнен ужаса средь тишины,

В ночи хвататься будешь за железо!

Тебе в грядущем брани рождены;

Во всяком подданном, в потомках Реза,

В отважных Поликратовых сынах,

В родных и братьях ты познаешь страх!

Или к родным сим и тебя причислю?

Увы! Я о себе уже не мыслю!

Любви моей неугасимый жар

Один еще мне согревает душу:

С весельем жизнь печальную разрушу,

Когда тебе приятен жизни дар,

Когда тебя возможет успокоить,

Когда: вдали от оскверненных лар

Возможет счастье для тебя устроить!

И, бешеный, дерзнул я оскорбить

Суровым словом гнева сердце милой!

Но чем в тоску груди твоей унылой,

Чем мне отраду в грудь твою пролить?

Покинь ту власть, которую напрасно

Захочешь без насилья сохранить!

Уже тебе нельзя в среду сограждан

С твоей угрюмой высоты сойти,

Нельзя меж ними жить, как друг и равный:

Тебе то возбранил твой бой бесславный.

Но — ночь! и се вселенна пред тобой!

Не дожидайся с утром вероломства

Готовых ползать пред тобой льстецов!

Иди! И справедливый глас потомства

Тебя почтит в преданиях веков!

Твои не воспомянут преступленья,

И горесть из отчизны удаленья

Тебя очистит пред лицом богов!

Итак, я здесь, здесь должен бросить все:

Святую родину, святых пенатов,

Отца, чад наших, матерь и тебя!

Меня? — Нет, нет! не разлучусь с тобою,

Я разделю изгнание твое!

Я стану облегчать твои страданья,

Я буду в перси принимать твой стон,

Во все твои я вслушаюсь желанья,

Нет! В мире будет мне один закон —

Угадывать твою, о милый! волю;

И нареку мою завидной долю,

Когда до смерти буду пред тобой

Женой угодной, верною рабой!

И дети, друг, нас дети не покинут!

Своих младенцев позовем с собой,

Да к нам сердца их вчуже не остынут!

Их выведем заботливой рукой,

Их, пестунов нежнейшего союза!

Так из Пергама исходил Эней,[180]

Так за героем шла его Креуза:

Но я — я не лишусь твоих очей,

Я буду счастливей в любви своей!

И старца, твоего отца, оставить

Решишься ты? Его давно ли мне

В моем раздоре с ним предпочитала?

Я на изгнанника его взирала,

В тебе я зрела мощного царя:

Гонимый друг нам должен быть дороже!

Но, Тимофан, днесь изгнан будешь ты

И сир! В душе нуждаться будешь близкой

В стране, где веет воздух неродной!

Но нет, и там, в чужбине, в доле низкой

Еще ты встретишь радость и покой:

Возделаешь ли сильною сохой

Близ нашей хижины святое поле,

Или к тебе пришельца приведут,

Кого в радушный пригласишь приют,

Или, не восхотя работать боле,

В кругу малюток наших отдохнешь,

Беспечно на груди моей заснешь, —

Блаженней будешь ты, чем на престоле,

О милый друг! блаженней во сто крат,

Чем средь угрюмых, царственных палат!

Волшебница! Почто я в жизни бурной

Не чаще жадно мог внимать тебе!

Не в столь гремящей, в сладостной судьбе,

Под синевой прекрасной и лазурной

Все дни мои спокойно бы текли.

Мучительный, крылатый призрак славы

Я не помыслил бы ловить вдали!

Но поздно! Ах! Вкусив его отравы,

Уже я рок не в силах одолеть!

Погибнуть должно мне или блестеть

Сияньем начинаний дерзновенных,

Безмолвствовать народам повелеть

И ослепить потомков изумленных!

Дозволь, о государь, да я прерву

С царицей светлою твою беседу!

Пританы, старшины, отцы племен

Тебя в Акрокоринфе ожидают:

Смиряясь пред тобой, к стопам твоим

Повергнуться желают всем собором,

Колена царские хотят обнять

И благости твоей главы вручают!

Они, я видел, молча принесли

Тебе венец Алета[181] светозарный,

Кипселов[182] древностью священный меч

И жезл и багряницу Периандра, —

И жаждут лицезренья твоего!

Но тщетно мы искали Протогена,

Напрасно обежали все домы

И строго робких граждан вопрошали:

И Рез, Тимолеон и Поликрат

Скрываются от наших бодрых взоров!

Итак, мне воспрещен обратный путь!

Аглая, се судьба моя решилась!

Почто рыдаешь ты? Нет, кровь сия

Была не всуе расточенна мною!

Из сих смертей свобода, жизнь и слава,

Как древо пышное, взрастут для мира;

С Лакедемоном дружбой сопрягусь,

Взыщу любовь аргивян побежденных,

Вокруг себя Элладу созову

И сокрушу коварного Филиппа!

Уже готов могущий наш союз:

Вострепещи, надменная Персида!

Восстанут боги-мстители за нас,

И осенит нас Зевсова эгида,

И страшно грянет твой последний час!

Юнейший был я среди братцев,

Я возмужал и се состарился,

Но правого не зрел оставленным,

Ни чад святого, хлеб просящими!

И не ревную спеющим в путях

Мужам, творящим преступления:

Зане я видел славу грешников,

И Зевс приник и посмеялся им!

Их мышцы, зрел я, намещали лук,

И обнажали меч десницы их,

Да посекут главу невинную,

Да в смертный ров сразят убогого!

«Пусть сокрушится лук гонителей

И меч злодеев внидет в души их!» —

Так рек я, и протек, и вновь воззрел —

И се и места гордых не обрел!

О жребий смертных суетный!

Им конь не во спасение,

Их не прикроют шлем, броня и щит,

От гроба их ничто не охранит,

И всем удел истленне!

Но, други! Отступим в отрадную тьму,

Преклонимся ухом: се идут к холму!

Богов призовем к безоружных защите!

В туман окрыленные взоры прострите!

И я боязливые слышу шаги,

Я слышу: се шорох дрожащей ноги!

Подобен он ходу ночного призрака;

И внемлю я речи, грядущей из мрака!

Мы ухо склонили — се идут к холму!

Уж внемлем мы речи, грядущей из мрака.

Отступим, о други, в отрадную тьму!

Не утешать тебя теперь я стану, —

Ужасный рок постиг твою главу!

Безумец, изверг не дерзнет помыслить

Тебя в твоих терзаньях утешать.

И из очей злодея выжмешь слезы!

На гибель братом обреченный брат,

Отец, детей лишенный дланью друга,

Ты в ночь одну паденье зрел отчизны

И смерть своих всех упований зрел!

Но пусть же на единый миг отклонят

От мук мои слова твой мрачный дух.

С тобой, для одного тебя не медлю

Еще раз с новым утром принести

Глаголы убежденья Тимофану!

Хотя я, старец, чуждым стал надежды,

И суетность усилий всех предвижу,

И знаю: он, несчастный, нас принудит

Избрать последний, грозный путь к свободе,

Но ныне весь я покорюсь тебе!

Мне внемлешь ли, о мученик свободы?

Почто тебя не видит Поликрат?

Твой искаженный лик в него бы пролил,

Его достойный, казней изобильный ад!

В тебе изменник скорбный усомнился,

Тебя с нежнейших первых лет любя,

Он верить горестной молве решился,

Что предал ты губителям себя!

Где, где я, Протоген, чьи слышал пени?

Умолкни! Не волнуй унылой тени!

Здесь Поликрата нет! Со мною он

Огнем, его пожравшим, примирен!

Се зрю его в безмолвной, мирной сени;

Оттоле к детям он зовет отца!

О дети, о мои птенцы!..

Светает!

Я должен чашу выпить до конца, —

Пойдем! Меня отчизна призывает!

Стою я на краю могилы,

Но мнил еще в минувший миг:

«Совет бессмертных я постиг!

Хранят с небес святые силы

Благого безмятежный век!» —

И вдруг сей труженик притек!

Сошел с Олимпа муж великий,

Подобный божеству герой!

И что же, вечные владыки,

Се непонятною судьбой

Вы целым адом посетили

Его земной крылатый час!

Ужель навеки вы от нас

Лицо во гневе отвратили?

Больно слушать глас стенания,

Плач рыдающей жены!

Что ж безмолвные терзания,

Ужас мертвой тишины,

Очи дикие, бесслезные?

Перси львов, сердца железные

Скорби мужа рвать должны!

К вам, отчаянья полны,

Наши взоры взведены!

Шлем упреки бесполезные

К вам, Урановы сыны!

Где обитель провидения?

Небо зыблют преступления;

Стае хищных отдана

Вся подлунная страна;

Нет приюта добродетели;

Боги зол мирских свидетели;

Но кругом их тишина;

Облаком глухого сна

Их глава отягчена!

Изверг плещет, правый стонет,

Высится до звезд злодей, —

И горе ничьих ушей

Ропот бледных жертв не тронет!

Поле бурь, юдоль ненастия,

Не земля жилище счастия:

Здесь и розы кроют змей!

Или область воздаяния,

Область темная теней,

Край за краем испытания?

Мы толпами идем к ней:

За предел мятежных дней

Нам настали упования!

Край за краем испытания,

Область темная теней!

Мы толпами идем к ней!

За предел мятежных дней

Мы преносим упования!

Владыка светит в багрянице,

Царь блещет в радостном венце,

Судьба градов в его деснице,

Честь, сила, гордость на лице;

Он взглядом расточает счастье,

Живит движением очей,

На мир безмолвный шлет ненастье

Суровым манием бровей!

Но пусть чистейшее светило,

Пусть солнце, вечное горнило,

На землю мещет жизнь и день, —

Се в путь его ложится тень!

Она лучом зовет туманы:

Встают пары из лона блат,

И тучи, новые титаны,

Огромные его мрачат!

Ночь черная за рдяным блеском,

За мощным, крадясь, льстец идет;

Он топчет бедственный народ,

Глушит владыку гнусным плеском;

Раб подлый с слабыми надмен,

Он льет, как воду, кровь и слезы...

Манит сосуд с душистым медом

Жужжащих насекомых рой;

Под раскаленным горним сводом

Кипела брань в стране глухой, —

Я зрю, желтеет жатва боя,

Вкруг вьются вранов облака,

Немая стала степь громка

От гладного шакалов воя!

Так здесь недавние враги,

А ныне трепетные слуги

Царю несут хвалы, услуги,

Считают все его шаги;

С него горящих глаз не сводят,

В груди удерживают дух,

Стремят к его молчанью слух,

В его воззреньи рай находят!

Нет! С этой не сравнюсь толпой:

Я узник робкий и презренный,

Я раб, насильственной рукой

С смертельной нивы увлеченный.

Увы! Я щит свой бросил в прах,

Сковал мне длани победитель,

Но ты почти меня, властитель, —

Не ползал я в твоих ногах!

О други! Умилен, вас отпускаю:

Святыми знаками верховной власти

Меня в народе вы превознесли

И сан мой, дар бессмертных, утвердили!

Но снова вам Кипселов меч вручаю:

К чему мне меч в кругу сынов любезных?

Несите же его в Венерин храм!

Когда же угрозит родным стенам

Войной незапной чуждый ненавистник,

Когда блаженства нашего завистник

На вас подымет дерзостную длань, —

Препоясуйте им меня на брань!

Возьмите Пернандров жезл обратно:

Всевидящих богов молю стократно,

Чтоб пурпур сей, который он носил,

Меня с ним-юношей сравнил!

Тогда он был отчизной обожаем,

Тогда в жезле он нужды не имел!

А ты, богоподобный сын Алкида,

Да служит мне залогом твой венец,

Что ты мне будешь светлый образец!

Клянусь великим именем Кронида —

Коринфу жизнь, Коринфу мой конец!

Теките, братья, с миром к алтарям домашним!

Да придет он за мятежом вчерашним!

Пусть тишина загладит самый след

Злодейств невольных и взаимных бед!

Итак, свершились все мои желанья

И вы, златые сны мои, сбылись!

Давно ли я в сем велелепном граде

Безвестный, темный юноша бродил, —

А ныне стогны, полные народа,

И торжища, кипящие гостьми,

И пристани, к которым отовсюду

Летят на шумных крыльях корабли,

И храмы пышные, и зданья славы —

Все, все, куда ни брошу взор веселый,

Все стало здесь стяжанием моим!

Я счастлив!.. Или дерзкий кто посмеет

Всемощного несчастливым назвать?

Я счастлив! Пусть же смолкнет глас ничтожный,

Который тайно шепчет о бедах

И всуе страхами меня тревожит!

Почто же скрытый червь мне сердце гложет?

Но! Чудится здесь воздух гробовой!

Мне мнится, заунывный слышу вой!

Не ликом ли чуть видных привидений

Обступлен я таинственной толпой!

Так! Так! се взгляд в меня вперили тени;

Се перст их кажет в некий мрачный путь!

Меня коснулось хладное порханье!

Мне слышится невнятное призванье!

Нашла язык моя немая грудь,

Их стоны, замирая, повторила;

И не дают подавленной дохнуть

Смертельной стужей пышущие крила!

Не шлет ли мне былых царей могила?

Не руку ли ко мне простер мертвец

Алет, как я носивший сей венец?

Растаяла моя незапно сила,

Меня мутят угрюмые мечты;

Или, кружась от гордой высоты,

Глава моя без навыка уныла?

Ужель от слез, от слабых слез жены

Во мне все мысли вдруг превращены?

Не близкий ли удар мне предсказала

Живая боль невидимого жала?

Противоречий полон человек!

Достигнул я, к чему так жадно тек:

Я укрощал неистовые страсти,

Томилась пылкая душа моя,

Носяся с бурями, был ясен я

И стал, владев собой, достоин власти;

Се по трудах жестоких наконец

Я вздел давножелаемый венец, —

Но вдруг на вышине меня обстали

Нежданные и черные печали!

Тебе прибыть я повелел, Сатирос,

Да объявлю, что можешь жить в Коринфе:

Тебя в твоих наследьях утверждаю!

О государь! Прими благодаренья

За чувства премененные твои:

Ты на меня, не на врага взираешь,

Все прошлое забвенью предаешь!

Ты враг ли мой или не враг, Сатирос,

Мне недосужно ныне разбирать:

Но ты, ты мне не можешь быть опасным!

Отраден твой глагол великодушный,

Отрадна мне доверенность твоя

И, может быть, меня к мете приближит,

Которой боле жизни дорожу!

Того, кто служит мне, я гнать не стану;

Себя я чту, тебе ж не доверяю,

Но знай, злодеев низких презираю!

И это ты Сатиросу вещаешь!

Мне, Тимофан, дозволишь удивиться,

Что, не забыв соперника во мне,

Назначив мне в Коринфе пребыванье,

Ты так не обинешься говорить!

Моей ли речью станешь изумляться?

Пусть иногда царям дает измена

В делах отважных радостный успех, —

Вовек изменник гнусен и для них!

От слов подобных, признаюсь, смущаюсь!

Твою в них слышу прежнюю вражду;

Верь, впрочем, Тимофан, я оправдаюсь,

Надеюсь, здесь предстанут пред тебя

Твои, мне вожделенные, друзья,

И я — тобою буду узнан я!

Но се твой брат! Пред ним я умолкаю:

Ему с тобой беседу уступаю!

Ты поручил своим клевретам нас обресть

И в узах пред тебя привлечь к ответу.

Их мы предупредили, Тимофан,

Се сами твоему лицу предстали!

Но не ответ, вопрос тебе приносим!

Ты ж зрителей излишних удалишь,

Ты нам вопрос глаз на глаз разрешишь!

Главы моих врагов, я вас искал;

Меж тем в груди, вас некогда любившей,

День наступивший много пременил!

Но для чего же устраню рабов?

Быть может ли теперь меж нами тайна?

Или, бестрепетный, ты нас страшишься?

Ничтожен твой и малодушен страх!

И если на тебя замыслим гибель,

Верь, не спасут тебя твои толпы:

Повсюду и средь копиев карийских

Найдет тебя свободный наш кинжал!

Язык велеречивый — храбрость низких:

Иною мы отважностью владеем!

Я то на шумном вече доказал.

Что ж ныне возвестить тебе посмеем,

То не для их невольничьих ушей.

Пусть идут! От сокрытых же сетей

Тебя пусть защитит наперсник новый,

Предатель гнусный для главы твоей,

Хранить тебя нечаянно готовый,

Сей доблестный палач своих друзей!

Не старец — опрометчивый дитя,

Ты в день сто раз меняешь суд и мысли,

Ты жрец, но не оракул речь твоя!

Кто ты, быть может, скоро вновь докажешь, —

Падешь, строптивый, с мнимой высоты,

Быть может, скоро, запинаясь, скажешь,

Что я был постояннее, чем ты!

Или тебе дозволил кто, Сатирос,

Врываться в мой с родными разговор?

О Протоген! Ты зришь во мне тирана,

Но может ли тиран глагол твой снесть?

Здесь брат мой: он мне вечно драгоценен!

Я вечно буду веровать в него!

Для брата гнев возникший потушаю,

Нептунов жрец! Для брата отсылаю

Сих даже безоруженных рабов!

Сатирос, ты останься: будь свидетель,

Как чтить умею мужество врагов!

Свята мне и в противных добродетель!

Их нет: доволен ли? Жду ваших слов!

Или желаете, да я ответом

Вопрос ваш, мне знакомый, предварю?

Предвижу, для чего вы днесь пришли,

И верьте, я ваш подвиг оценяю!

Но, други, тщетны ваши убежденья!

Я ныне тих, вы зрите, не пылаю,

С самим собой вчерашним я не схож.

Тем тверже быть должна моя решимость!

Я устоял противу жарких слез,

Противу страшных, милых заклинаний

Возлюбленной, отчаянной жены:

Аглая на моей рыдала шее,

Ее я слушал, ей внимал, стеня,

Но се мой жребий одолел меня!

И вы ее не будете сильнее!

О Тимофан! И по супруге нежной

Дерзнет еще надеяться твой брат!

Да помяну златую нашу младость!

Или, счастливцы, мы тогда мечтали,

Что потечем противными путями?

Что нас сведет подобный разговор?

Былую воскреси ко мне любовь!

Мы Тиндаридами[183] слыли в Коринфе, —

Ужели ныне, ныне мы враги?

Се пред тобой услуги пробужу,

Услуги, их забыть бы я старался,

Когда бы не претил мне строгий долг!

Мне был ты предпочтен в семье моей,

Тебе я не завидовал, и ты,

Любимец всех, ты был и мой любимец!

Из ветхих рук родителя прияв,

Не я ль твое младенчество лелеял,

В твоих недугах не смыкал очей,

Крепил бессильную твою десницу,

Тебя священной мудрости учил;

Для милого и жизни не жалея,

Тебя подобно матери взрастил.

Се ты подъялся, гордо возмужал;

Тогда я, вдовый, возлюбил Аглаю,

И мне она обручена была,

Но ты предстал ей, юноша прелестный,

И, полонен ее красой небесной,

Ее младые чувства полонил.

Я видел вашу скорбь и отступил!

Тогда ты мне клялся среди восторгов:

«О брат, отец мой, я тебе воздам!»

Сквозь горесть я внимал твоим устам.

«Созреют, — думал я, — для верной жатвы

Сии святые, сладостные клятвы!» —

Те клятвы ныне помяну тебе!

Так ныне, друг (угодно то судьбе!),

Сбылись твои недавние желанья:

Я требую, о сын мой, воздаянья!

Взгляни, я чрез тебя осиротел!..

Во цвете лет уже клонюсь к могиле!

Когда, противник беззаконной силе,

Мятеж незапно в граде закипел,

Под тучами твоих нежданных стрел

Вдруг гибельный в народе слух промчался:

«Поведал нашу тайну брату брат!»

Кто предал их, никто не догадался;

Вне всех сомнений твой злодей казался:

Меня кровь, чувства, мой смущенный взгляд,

Мольбы щадить тебя меня винят!

Увы! Тут в вере к другу всколебался,

Отчаяньем был схвачен Поликрат.

Моих заложенных невинных чад

Он умертвил; он бешеной рукою

Свой дом возжег над ними и собою!

Один теперь я на земле стою!

Или ты отравишь и смерть мою?

О злополучный друг! О брат несчастный!

Чем для тебя потерю заменю,

Священную, бесценную потерю?

Молю, Тимолеон, тебя молю, —

Да буду для тебя, как прежде, сыном!

Да на престол воссядешь близ меня!

Меня научишь счастию народа:

Блаженством чуждым собственные муки,

Благословенный всеми, заглушишь!

Ужель ты понял, что сказал, жестокий?

Престол, ужасный твой престол обрызган

Горячей кровию моих детей!

Сойди с него, тебя я заклинаю!

Он куплен платой горестных смертей!

Сойди! И, может быть, еще воздвигнешь

Погрязший мой в аду мучений дух!

О Тимофан! Склони, склони свой слух!

Внуши мое последнее моленье!

Мне дай еще до гроба утешенье!

Возможешь ли собрать на миг единый

Унылые, рассеянные силы

И, беспристрастный, внять моим словам?

Клянусь! Желать бы власти не решился,

Когда бы я все бедства предузнал!

Но днесь — уже содеян шаг злосчастный;

Бесплоден будет поздний мой возврат:

Он не загладит зол незагладимых,

Не оживит твоих погибших чад!

Уже мой жребий брошен, не подвигнусь,

Но вознесусь отечества отцом

И другом братий буду под венцом!

В последний раз тебя я вопрошаю:

Или тебя ничем не умолю?

Всех боле смертных я тебя люблю;

Но жребий брошен: твердым пребываю!

Сам я — я ад в сих персях нахожу;

Но кровь текла, и я богине черной

На троне искупленье приношу!

Се в очередь свою, о муж упорный!

И я в последний раз тебя спрошу:

Тебя совсем ли ослепили боги,

И нет к тебе раскаянью дороги?

Вином ли упоен Нептунов жрец?

Его ли ты красноречивей будешь?

Или меня, беспомощный, принудишь?

Сложи, сложи кровавый свой венец!

Теряю я терпенье, наконец!

Не исцелит безумца кротость даже.

Иди! Не то тебя вручаю страже!

Погибни же, отечества отец!

Меч, меч! Твой меч, Сатирос! Прочь, убийца!

Тебя спасти, и мне тебя спасти!

Или моя не отпадет десница?

Я мчал тебя на гибельном пути:

Познай врага презренного! пади!

Чей это раздался

Пронзительный стон?

От твердого свода отгрянулся он,

Свод твердый, гремя, всколебался.

О, горе! О, позор жестокий!

Лежит зарезан Тимофан!

Он пал, сей счастливый тиран!

Увы! он в низкий прах попран,

Сей гордый вождь, сей царь высокий!

Я тебя на позор сей, Аглая, зову!

Ты любила его молодую главу;

Но ее не узнаешь: спеши! притеки!

Притеки, Демариста, сюда притеки!

На убитого сына взглянуть прибеги!

О, горе! О, позор жестокий!

Он пал, сей счастливый тиран!

Лежит, зарезан и попран,

Сей гордый вождь, сей царь высокий!

Притеки, Демариста, сюда притеки!

На позор сей, Аглая, воззреть прибеги!

Ко мне пронесся дикий крик отселе,

Зовут меня зловещие рабы!

Увы! Что вижу! Горе мне, увы!

Твой сын не умолил глухой судьбы:

Се на последней он простерт постеле!

Усугубляй сторично вопль и стон:

Сюда ввел смерть твой сын, Тимолеон!

Коварный изверг, мерзостный предатель,

Что катишь на других свою вину,

Что раздираешь скорбную жену?

Но ждет тебя, Сатирос, бог-каратель!

Бегу, народ воздвигну на тебя!

Надеяться еще я на себя,

Так, на богов надеяться я смею!

О, будет, будет казнь тебе, злодею!

Давно уже Тенар зовет тебя!

Я ведаю твою над чернью силу;

Но ныне я и в мрачную могилу,

Веселый победитель, низойду, —

Я там врага предтечею найду!

О матерь!..

Устрани свои объятья,

Чудовище! Услышь мои проклятья!

Умолкни! Произнесть их не дерзни!

И слух, благоговея, преклони!

Се ныне предстою пред вами

Не в лике робкого раба:

Моими вещими устами

Глаголет дивная судьба!

Кто ступит шаг

Путем неправым,

Тот отдан гениям лукавым,

Тот стал богов-всевидцев враг!

Тот отдан гениям лукавым,

Тот стал богов-всевидцев враг,

Кто ступит шаг

Путем неправым!

Он стремится, обуянный;

Кров волшебный и туманный

Тьмит его неверный взор;

На беды красноречивый,

Обольстительный и лживый,

Вслед за ним взлетает хор;

Завывает грозный хор

Вслед за жертвой несчастливой!

Духи стадо смертных мчат,

Очаровывая вежды

Тщетным призраком надежды,

Мчат их в ненасытный ад!

Не тобой, кичливый грешник,

Муж кровей, слепой насмешник!

Пал, подкопан, Тимофан;

Рока строгого споспешник,

Сам себя казнил тиран!

Сам расстался с небосклоном,

Сам покинул пляску ор,

Не сражен Тимолеоном, —

Он нарушенным законом

Сам решил свой приговор!

Неиссякный плач Аглаи льется,

Обратились в горний ток глаза,

Скорбь горе, как горлица, несется,

Скорбь немая всходит в небеса!

Всходит в светлый дом Уранионов,

Вздрогли их бессмертные сердца;

Темен стал от неутешных стонов

Ясный лик всемощного отца!

Нет в унылой жизни, в безотрадном свете

Нет Аглаи друга!

Он ушел из мира к безответной Лете;

О, рыдай, супруга!

Ах! Она движенья боле не находит

На устах любезных:

Он в полях безмолвных, мертвый призрак, бродит

При потоках слезных!

Стал он ночи житель:

Мрак его обитель,

Тьма глухая!

Плачь, о плачь, Аглая!

Над могилой,

Сумрачной и милой,

Будь осиротелой

Грустной Филомелой!

Увы! Злосчастная Аглая,

О злополучная в женах!

Дана тебе печаль святая,

Отрада глаз твоих в слезах!