Поэтка

Розовые страницы

Лежа на чужом жестком диване, под заоконный фолк-рок сентябрьского дождя Дашка доедала сникерс. Слезы текли не переставая уже давно – поневоле приходилось глотать их тоже, и солоноватая сникерсовая карамель казалась отвратительно пересоленной.

Почему-то вспоминалась вонючая серая рыба на щербатых тарелках, которую часто подавали в школьной столовой, и небрежно плюхнутое возле озерцо жидкого пюре с островами-комочками.

В столовой Дашка честно пыталась обедать с одноклассниками – быть включенной в систему, как повторял ей папа. А мама говорила проще: не отрываться от коллектива. Но ни серая пересоленная рыба, ни тушеная капуста, ни разваренные сардельки, которые повариха раскладывала по тарелкам прямо рукой, такими же по-сарделичьи толстыми красноватыми пальцами, – не шли ни в какое сравнение с обедом, взятым из дома. С маминым обедом. Бережно завернутые в прозрачную пленку, принаряженные сверху красивой салфеткой – нежные бутерброды с моцареллой и помидорами, продолговатые изящные пирожки с грибами или аппетитно-круглые – со сладким пшеном и ванилью, оранжеватые булочки с тыквой, ровные квадраты тающих во рту запеканок – с кабачками, с творогом, со сливочным рисом… И на десерт в небольшой круглый контейнер мама резала иногда разноцветный фруктовый салат.

«Мама… Ты же раньше любила меня…» Дашка проглотила последний шоколадно-соленый кусочек, положила опустевшую обертку на пол возле дивана – утром не забыть убрать за собой. Спрятала руку под простыню, которой была укрыта. Холодно. «Мама… Зачем ты сегодня со мной так, за что?!»

И не в еде ведь дело. «Не хлебом единым жив человек», – откуда-то вспомнилось Дашке. Не хлебом, и не омлетом, и не маминой фирменной рыбой по-гречески, с румяной сырной корочкой и блестящими спинками сине-черных маслин. Но папа что-то такое говорил, якобы домашние дела – это служение, а приготовление пищи – проявление любви. А мама кивала полушутя, и светлые кудряшки у маминого лица задорно кивали с ней вместе. «Дорогая, а вот там пирожки треугольные, в синей кастрюльке – это с чем?» Мама смеялась: «С любовью!» – и начинала папу тормошить-щекотать. Иногда и Дашка, завидев такое прекрасное безобразие, кидалась к ним обниматься, и они втроем дурачились. Мама с Дашкой визжали, а папа улыбался. А позднее все вместе на кухне пили красный чай, самый любимый в семье, со смешным вороньим названием «каркаде», красивым рубиновым цветом и кисловатым вкусом.

Дашка гордилась их кухонными посиделками, воскресными поездками в Эрмитаж, в филармонию, походами на природу, семейными праздниками – всем тем, что они делали вместе. Она знала, что у них идеальная семья.

Треугольные пирожки незыблемо были с яблоками.

«Семейный» чай пили из больших глиняных кружек – в них он долго не остывает, можно смаковать мамину выпечку и болтать обо всем на свете. У мамы с папой кружки одинаковые – коричневые, а у Дашки ярко-желтая. На одной стороне нарисован ежик, в лапах у него гриб. На другой стороне – надпись:

Эту кружку мама с папой подарили Дашке на день рождения, решив поддержать в ребенке тягу к рифмовкам. Тогда ей исполнилось пять лет, и накануне она сочинила свои первые строчки:

Стихи про ежика с попыткой рифмы «пойдет – сойдет» давно не подходили Дашке ни по возрасту, ни по уровню поэтического мастерства, но каркаде из любимой кружки по-прежнему был самым вкусным.

А однажды – тоже давно, сто лет назад, в пятом классе – Дашка налила любимый чай, прохладный, в бутылочку, взяла с собой в школу. Но крышку закрутила неплотно, и чай пролился в портфель. Больше всего досталось учебнику «Теория» по русскому языку – пропитавшись качественно заваренным каркаде, первые страницы стали нежно-розовыми. По одним и тем же учебникам теории занимались с пятого по девятый класс: в конце каждого года сдавали их в школьную библиотеку, в сентябре получали обратно. Было удобно, что все правила за пять лет – в одной книжке, все под рукой. Дашка очень переживала – испортила ценный учебник! Но с розовыми страницами стало реально красивее. В библиотеке его приняли без проблем – ничего не заметили, а на следующий год Дашка все присматривалась к одноклассникам, не попалась ли кому эта красивая «Теория», но с тех пор ее так и не видела.

Дождь не унимался, в комнате стало совсем зябко. От чужого белья, постеленного на диване, веяло дополнительным холодком – дешево-душистым ароматом кондиционера, псевдоальпийской луговой свежестью. Холодно.

Дашка в который раз заплакала. Вспомнила в подробностях, как они с мамой в тот день спасали учебник. Дашка держала его в руках, открывала нужный разворот, а мама рьяно просушивала страницы феном. Заскучав, нацеливалась на Дашку – жаркая воздушная струя щекотала щеку, и обе они хохотали взахлеб. А потом пришел с работы папа, похвалил розовые страницы и сказал про них какое-то умное длинное слово. Что-то типа «это феноменологично». А потом они вместе ужинали. Пили свой фирменный семейный красный чай с печеными вкусностями.

А в последнее время пирогами пахнет разве что от соседей. Месяц назад папа ушел. Сказал: «Поживу один». Сказал: «Я устал». И ничего толком нельзя было понять. Иногда он звонил Дашке на мобильный, коротко спрашивал, как дела. Пару раз они погуляли в парке – побродили молча по дорожкам, папа оставил Дашке карманных денег. Разговоров как-то не получалось.

Мама перестала готовить совсем. Возвращалась с работы – садилась у телевизора. И смеяться перестала, и светлые кудряшки свои укладывать – просто собирала волосы в депрессивный хвост. Дашка не знала, что с мамой делать. Подходила, молча обнимала. Так и сидели.

А вчера Дашка попросила на ужин рыбу. Запеченную с маслинами и сыром. И зачем-то добавила неуверенно:

– Мам, ты… это… как-то уже в руки себя возьми…

И сама испугалась маминого взгляда в ответ – ледяного, ненавидящего. «Ты что, мам, это же я!» – захотелось крикнуть Дашке. А мама выпалила, как выплюнула, ей в лицо:

– Не нравится со мной – к отцу проваливай!

И добавила тише:

– Только не больно ты ему нужна…

Дашку будто ударили, загорелось в голове ключевое слово: больно! Больно очень даже. А мама повторила:

– Слышишь меня? Я тебе русским языком говорю: не нравится – проваливай.

Дашка вылетела из комнаты, из квартиры – скорей, скорей!.. Хотя куда – не к отцу же, в самом деле?.. Не больно – мама, мамочка, больно же! – она ему нужна. Через три ступеньки вниз… вниз… отсюда подальше… Больно… «Куда на ночь глядя-то?!» – и Дашка уткнулась в зеленый скользкий плащ тети Люды, маминой знакомой из соседнего подъезда, которая как раз возвращалась с работы домой.

– Даша, не спишь? – Тонкая полоска света упала на пол, в приоткрывшуюся дверь заглянула хозяйка, тетя Люда.

Дашка наспех высунула из-под простыни руку, размазала по щекам разъедающие слезные ручейки, мазнула рукой по губам – не в шоколаде ли? Попыталась помотать головой по подушке и улыбнуться – не сплю, мол, и вообще все окей. Тетя Люда не торопясь подошла, оставила дверь приоткрытой – коврик света стал шире. Дашка увидела, что на ней халат в крупную клетку, на голове железные бигуди – Дашкина бабушка носит такие.

– Даш, я у мамы была. Предупредила, что ты у меня заночуешь.

Вот так новости. И когда это тетя Люда успела? Правда, тут идти недалеко совсем.

– Спасибо, – еле слышно пролепетала Дашка. В горле першило не то от шоколада, не то от слез. – Извините, неудобно вышло, вам хлопоты…

– Да какие хлопоты, что ты! – Тетя Люда всплеснула широкими рукавами – в полутьме точь-в-точь волшебная толстая птица. Добавила озабоченно: – Тебе заснуть бы! Валерьяночки дать?

– Да нет, я ничего… Спасибо… – Дашка вторично помотала головой по подушке.

Тетя Люда зорко, по-птичьи, окинула взглядом комнату – все ли в порядке, удобно ли гостье. Углядела щель между шторами – взмахнула клетчатой рукой, задернула их поплотнее. Пробормотала себе под нос:

– Одеяло дам.

Полоску света закрыла на секунду большая тень: хозяйка вышла, пошебуршила чем-то в соседней комнате. Вернулась с руликом тяжелого ватного одеяла, легко развернула его, укутала Дашку поверх простыни.

– А то начало сентября – и холодина такая…

Холодина такая, большая и серая, приходила к Дашке во сне. Надвигалась, давила, распадалась на множество дымных теней, и они кривлялись и корчились под дождевой перестук. Прилетала большая птица с металлическим хохолком, прогоняла Холодину, голосом тети Люды пела-повторяла: «Спи-и… Спи-и…»

Дашка и проспала – полдня, до обеда. Хорошо, что выходной, в школу не надо. Дождь так и не кончился, и домой пришлось идти под зонтом, одолженным у хозяйки. Домой? А где отныне у нее дом? Как она после этого станет жить с мамой? Как она вообще станет – жить? Переберется к деду и бабушке? У них крохотная квартирка, налаженный быт. Она поневоле станет мешать. Или вправду ей жить с отцом? Но если он хочет быть – ужасная мысль! – не с ней и не с мамой, а с другой женщиной?! Куда идти? Кому она, Дашка, больно нужна? Больно…

В коридоре у стены стояли папины ботинки. Дашка живо встрепенулась, мигом поверила: кончился кошмар, ура, слава богу, все станет как раньше! Р-раз – швырнула в угол мокрый зонт, два – сбросила туфли, три – бегом в комнату к родителям, скорее, скорее! На пороге споткнулась обо что-то мягкое, чуть не свалилась. Посмотрела под ноги – и увидела папину дорожную сумку. В ней валялись вперемешку рубашки, книги, какие-то диски… Папа стоял возле раскрытого шкафа, в руках – пара свитеров. Заметил Дашку, шагнул к ней, неуклюже переступив через сумку, чмокнул во влажную от дождя (от дождя?) щеку:

– Привет…

Он по-прежнему держал оба свитера и бестолково, на весу, пытался их сложить – пополам и вчетверо. Получалось совсем криво, и папа в итоге бросил их в сумку так, шерстяным комком. Развел руками, оправдываясь:

– Вещи вот собираю.

И стало понятно, что теперь – точно всё. Финиш. Баста. Финита ля что-то там (не комедия). До этого была надежда: передумает, вернется… Через неделю, через месяц или полгода… Он и вернулся. Забрать вещи. Всё.

Дашка деревянно развернулась и вышла в кухню. На диванчике там сидела мама – бледная, с очень прямой спиной, руки на коленях сцепила в замок. Дашка машинально села рядом, такая же немая и неподвижная.

Очнулась, когда на кухню вошел папа. Из горы посуды на сушилке осторожно вытянул Дашкину кружку с ежиком, полувопросительно посмотрел на жену и дочь.

– Зачем тебе эта кружка? – глухо спросила мама.

– Ну как же… – Папа растерянно улыбнулся, вышло кривовато. – Даша будет ко мне приходить, чай пить…

Мама вскочила. Мама – добрая, веселая, никогда на Дашкиной памяти не скандалившая мама – вскочила с дивана, ударила папу по щеке! И тут же – по руке с чашкой.

Дзинь!

Ярко-желтые осколки на полу. На одном из них, покрупнее, можно различить кусок грибной шляпки.

Мама упала ничком на диван, плечи вздрагивают – кажется, пляшут.

А рыданий не слышно. Или просто Дашка не слышит. В мире словно выключили звук, и воспоминания остались только такие – картинки. Пляшущие плечи. Осколки.

А затем звуки резко включили: щелкнул дверной замок и на лестничной площадке плавно тронулся лифт. Мама, по-старушечьи шаркая ногами, подошла к окну, с грохотом его распахнула. Окно выходило во двор – сквозь начинавшую облетать листву хорошо видно было и папину красную машину, и пружинисто шагающего к ней папу: взгляд устремлен вперед, полупустая большая сумка болтается на плече. Машина призывно пиликнула, признав хозяина.

– Закрой окно, – внезапно сказала Дашка.

Мама подняла на нее покрасневшие глаза, удивленно переспросила:

– Что?

– Ничего. Дует. – Дашка сама закрыла окно. – Нам задали много на выходные, пойду заниматься.

На полу валялся неразобранный уже несколько дней пакет с новыми учебниками. Дашка вытряхнула все на стол: совсем тонкий учебник – по алгебре, солидный и пухлый – по литературе, комплект – по русскому: «Развитие речи», «Практика», «Тео…»

«Теория», да. Та самая, с розовыми страницами.

Дашка любовно потянулась к книге, взяла ее в руки. Погладила, будто это был котенок или щенок. Наугад открыла один из розовых разворотов – достался параграф о чередовании – е-/-и- в корнях. Правило было с двумя картинками: на левой – крупными буквами заголовок «соберу» и девочка с пустым лукошком, идущая за грибами. На правой – заголовок «собираю», девочка уселась на грибной поляне, лукошко наполовину полное. Если после корня – а- – в корне пишем – и- (собираю). Если после корня другая буква – пишем – е- (соберу).

«Чайных», розовых, страниц набралось негусто. Окрасились только первые пятнадцать, после них шли стандартные, белые. Дашка полистала учебник еще немного – на этот раз пробежала пальцами по страницам, будто сыграла мажорную пьесу на клавишах бело-розового рояля.

У левого Дашкиного локтя деликатно возник поднос – чашка чая, тарелка с каким-то мелким печеньем. Мама? Мама… Постояла рядом, погладила Дашку по голове. Хотела что-то сказать, но только вздохнула и уткнулась лицом в Дашкины волосы. И выдохнула: «Прости».

Мамина рука была родной и теплой, со знакомым ароматом ванильных духов. Чашка была незнакомая, темно-зеленая, и слегка раздражала. На рубиновой поверхности каркаде плавала красивая звездочка аниса. «Удивительно, но “чайник долго остывает” и “чайник долго не остывает” – это одно и то же», – ни к селу ни к городу вспомнила Дашка расхожую фразу-шутку из интернета.