Поэты пушкинской поры

В дымном поле, на биваке,

У пылающих огней,

В благодетельном араке

Зрю спасителя людей.

Собирайся вкруговую,

Православный весь причет!

Подавай лохань златую,

Где веселие живет!

Наливай обширны чаши

В шуме радостных речей,

Как пивали предки наши

Среди копий и мечей.

Бурцов, ты – гусар гусаров!

Ты – на ухарском коне —

Жесточайший из угаров

И наездник на войне!

Стукнем чашу с чашей дружно!

Нынче пить еще досужно;

Завтра трубы затрубят,

Завтра громы загремят.

Выпьем же и поклянемся,

Что проклятью предаемся,

Если мы когда-нибудь

Шаг уступим, побледнеем,

Пожалеем нашу грудь

И в несчастье оробеем,

Если мы когда дадим

Левый бок на фланкировке,

Или лошадь осадим,

Или миленькой плутовке

Даром сердце подарим!

Пусть не сабельным ударом

Пресечется жизнь моя!

Пусть я буду генералом,

Каких много видел я!

Пусть среди кровавых боев

Буду бледен, боязлив,

А в собрании героев

Остр, отважен, говорлив!

Пусть мой ус, краса природы,

Черно-бурый, в завитках,

Иссечется в юны годы

И исчезнет яко прах!

Пусть фортуна для досады,

К умножению всех бед,

Даст мне чин за вахтпарады

И Георгья за совет!

Пусть… Но чу! гулять не время!

К коням, брат, и ногу в стремя

Саблю вон – и в сечу! Вот

Пир иной нам Бог дает,

Пир задорней, удалее,

И шумней, и веселее…

Нутка, кивер набекрень,

И – ура! Счастливый день!

Я люблю кровавый бой!

Я рожден для службы царской!

Сабля, водка, конь гусарский,

С вами век мне золотой!

Я люблю кровавый бой,

Я рожден для службы царской!

За тебя на черта рад,

Наша матушка Россия!

Пусть французишки гнилые

К нам пожалуют назад!

За тебя на черта рад,

Наша матушка Россия!

Станем, братцы, вечно жить

Вкруг огней, под шалашами;

Днем – рубиться молодцами,

Вечерком – горелку пить!

Станем, братцы, вечно жить

Вкруг огней, под шалашами!

О, как страшно смерть встречать

На постеле господином,

Ждать конца под балдахином

И всечасно умирать!

О, как страшно смерть встречать

На постеле господином!

То ли дело средь мечей!

Там о славе лишь мечтаешь,

Смерти в когти попадаешь,

И не думая о ней!

То ли дело средь мечей:

Там о славе лишь мечтаешь!

Я люблю кровавый бой!

Я рожден для службы царской!

Сабля, водка, конь гусарский,

С вами век мне золотой!

Я люблю кровавый бой!

Я рожден для службы царской!

В ужасах войны кровавой

Я опасности искал,

Я горел бессмертной славой,

Разрушением дышал;

И, судьбой гонимый вечно,

«Счастья нет!» – подумал я…

Друг мой милый, друг сердечный,

Я тогда не знал тебя!

Пусть теперь другой стремится

За блистательной мечтой

И через кровавый бой

Вечным лавром осенится…

О мой милый друг! с тобой

Не хочу высоких званий

И мечты завоеваний

Не тревожат мой покой!

Но коль враг ожесточенный

Нам дерзнет противустать,

О, тогда мой долг священный —

Вновь за родину восстать;

Друг твой в поле появится,

Еще саблею блеснет.

Или в лаврах возвратится,

Иль на лаврах мертв падет!..

Полумертвый, не престану

Биться с храбрыми в ряду,

В память друга приведу…

Встрепенусь, забуду рану,

За тебя еще восстану

И другую смерть найду!

«Листок иссохший, одинокий,

Пролетный гость степи широкой,

Куда твой путь, голубчик мой?»

– «Как знать мне! Налетели тучи —

И дуб родимый, дуб могучий

Сломили вихрем и грозой.

С тех пор, игралище Борея,

Не сетуя и не робея,

Ношусь я, странник кочевой,

Из края в край земли чужой;

Несусь, куда несет суровый,

Всему неизбежимый рок,

Куда летит и лист лавровый —

И легкий розовый листок!»

О пощади! – Зачем волшебство ласк и слов,

Зачем сей взгляд, зачем сей вздох глубокий,

Зачем скользит небережно покров

С плеч белых и груди высокой?

О пощади! Я гибну без того,

Я замираю, я немею

При легком шорохе прихода твоего;

Я, звуку слов твоих внимая, цепенею…

Но ты вошла – и дрожь любви,

И смерть, и жизнь, и бешенство желанья

Бегут по вспыхнувшей крови,

И разрывается дыханье!

С тобой летят, летят часы,

Язык безмолвствует… одни мечты и грезы,

И мука сладкая, и восхищенья слезы —

И взор впился в твои красы,

Как жадная пчела в листок весенней розы!

Остра твоя, конечно, шутка,

Но мне прискорбно видеть в ней

Не счастье твоего рассудка,

А счастье памяти твоей.

Умолкнул бой. Ночная тень

Москвы окрестность покрывает;

Вдали Кутузова курень

Один, как звездочка, сверкает.

Громада войск во тьме кипит,

И над пылающей Москвою

Багрово зарево лежит

Необозримой полосою.

И мчится тайною тропой

Воспрянувший с долины битвы

Наездников веселый рой

На отдаленные ловитвы.

Как стая алчущих волков,

Они долинами витают:

То внемлют шороху, то вновь

Безмолвно рыскать продолжают.

Начальник, в бурке на плечах,

В косматой шапке кабардинской,

Горит в передовых рядах

Особой яростью воинской.

Сын белокаменной Москвы,

Но рано брошенный в тревоги,

Он жаждет сечи и молвы,

А там что будет… вольны боги!

Давно незнаем им покой,

Привет родни, взор девы нежный;

Его любовь – кровавый бой,

Родня – донцы, друг – конь надежный.

Он чрез стремнины, чрез холмы

Отважно всадника проносит,

То чутко шевелит ушми,

То фыркает, то удил просит.

Еще их скок приметен был

На высях, за преградной Нарой,

Златимых отблеском пожара, —

Но скоро буйный рой за высь перекатил,

И скоро след его простыл…

………………………………….

………………………………….

………………………………….

О юности моей гостеприимный кров!

О колыбель надежд и грез честолюбивых!

О кто, кто из твоих сынов

Зрел без восторгов горделивых

Красу реки твоей, волшебных берегов,

Твоих палат, твоих садов,

Твоих холмов красноречивых!

Я не поэт, я – партизан, казак.

Я иногда бывал на Пинде, но наскоком,

И беззаботно, кое-как,

Раскидывал перед Кастальским током

Мой независимый бивак.

Нет, не наезднику пристало

Петь, в креслах развалясь, лень, негу и покой…

Пусть грянет Русь военною грозой, —

Я в этой песне запевало!

Умолкшие холмы, дол, некогда кровавый,

Отдайте мне ваш день, день вековечной славы,

И шум оружия, и сечи, и борьбу!

Мой меч из рук моих упал. Мою судьбу

Попрали сильные. Счастливцы горделивы

Невольным пахарем влекут меня на нивы…

О, ринь меня на бой, ты, опытный в боях,

Ты, голосом своим рождающий в полках

Погибели врагов предчувственные клики,

Вождь гомерический, Багратион великий!

Простри мне длань свою, Раевский, мой герой!

Ермолов! я лечу – веди меня, я твой:

О, обреченный быть побед любимым сыном,

Покрой меня, покрой твоих перунов дымом!

Но где вы?.. Слушаю… Нет отзыва! С полей

Умчался брани дым, не слышен стук мечей,

И я, питомец ваш, склонясь главой у плуга,

Завидую костям соратника иль друга.

Гонители, он ваш! Вам плески и хвала!

Терзайте клеветой его дела земные;

Но не сорвать венка со славного чела,

Но не стереть с груди вам раны боевые!

Кипит поток в дубраве шумной,

И мчится скачущей волной,

И катит в ярости безумной

Песок и камень вековой.

Но, покорен красой невольно,

Колышет ласково поток

Слетевший с берега на волны

Весенний, розовый листок.

Так бурей вальса не сокрыта,

Так от толпы отличена, —

Летит воздушна и стройна

Моя любовь, моя харита,

Виновница тоски моей,

Волненья чувств моих и думы,

И поэтических безумий,

И поэтических страстей!

Не пробуждай, не пробуждай

Моих безумств и исступлений,

И мимолетных сновидений

Не возвращай, не возвращай!

Не повторяй мне имя той,

Которой память – мука жизни,

Как на чужбине песнь отчизны

Изгнаннику земли родной!

Не воскрешай, не воскрешай

Меня забывшие напасти —

Дай отдохнуть тревогам страсти

И ран живых не раздражай!

Иль нет! Сорви покров долой…

Мне легче горя своеволье,

Чем ложное холоднокровье,

Чем мой обманчивый покой!

Я люблю тебя – без ума люблю!

О тебе одной думы думаю;

При тебе одной сердце чувствую,

Моя милая, моя душечка!

Ты взгляни, молю, на тоску мою —

И улыбкою, взглядом ласковым

Успокой меня беспокойного,

Осчастливь меня несчастливого!

Если жребий мой – умереть тоской,

Я умру, любовь проклинаючи,

Но и в смертный час воздыхаючи

О тебе, мой друг, моя душечка!

Прошла борьба моих страстей,

Болезнь души моей мятежной,

И призрак пламенных ночей,

Неотразимый, неизбежный,

И милые тревоги милых дней,

И языка несвязный лепет,

И сердца судорожный трепет,

И смерть, и жизнь при встрече с ней…

Исчезло всё! – Покой желанный

У изголовия сидит…

Но каплет кровь еще из раны,

И грудь усталая и ноет, и болит!

Дубравы пышные, где ваше одеянье?

Где ваши прелести, о холмы и поля,

Журчание ключей, цветов благоуханье?

Где красота твоя, роскошная земля?

Куда сокрылися певцов пернатых хоры,

Живившие леса гармонией своей?

Зачем оставили приют их мирных дней?

И всё уныло вкруг – леса, долины, горы!

Шумит порывный ветр между дерев нагих

И, желтый лист крутя, далеко завевает, —

Так всё проходит здесь, явление на миг:

Так гордый сын земли цветет и исчезает!

На крыльях времени безмолвного летят

И старость и зима, гроза самой природы;

Они, нещадные и быстрые, умчат,

Как у весны цветы, у нас младые годы!

Но что ж? крутитесь вы сей мрачною судьбой,

Вы, коих низкие надежды и желанья

Лишь пресмыкаются над бренною землей,

И дух ваш заключат в гробах без упованья.

Но кто за темный гроб с возвышенной душой,

С святой надеждою взор ясный простирает,

С презреньем тот на жизнь, на мрачный мир взирает

И улыбается превратности земной.

Весна украсить мир ужель не возвратится?

И солнце пало ли на вечный свой закат?

Нет! новым пурпуром восток воспламенится,

И новою весной дубравы зашумят.

А я остануся в ничтожность погруженный,

Как всемогущий перст цветок животворит?

Как червь, сей житель дня, от смерти пробужденный,

На крыльях золотых вновь к жизни полетит!

Сменяйтесь, времена, катитесь в вечность, годы!

Но некогда весна несменная сойдет!

Жив Бог, жива душа! и, царь земной природы,

Воскреснет человек: у Бога мертвых нет!

Пушкин, Протей

Гибким твоим языком и волшебством твоих песнопений!

Уши закрой от похвал и сравнений

Добрых друзей;

Пой, как поешь ты, родной соловей!

Байрона гений, иль Гёте, Шекспира,

Гений их неба, их нравов, их стран —

Ты же, постигнувший таинство русского духа и мира,

Пой нам по-своему, русский баян!

Небом родным вдохновенный,

Будь на Руси ты певец несравненный.

Печален мой жребий, удел мой жесток!

Ничьей не ласкаем рукою,

От детства я рос одинок, сиротою:

В путь жизни пошел одинок;

Пушкин, Протей

Гибким твоим языком и волшебством твоих песнопений!

Уши закрой от похвал и сравнений

Добрых друзей;

Пой, как поешь ты, родной соловей!

Байрона гений, иль Гёте, Шекспира,

Гений их неба, их нравов, их стран —

Ты же, постигнувший таинство русского духа и мира,

Пой нам по-своему, русский баян!

Небом родным вдохновенный,

Будь на Руси ты певец несравненный.

На море легкий лег туман,

Повеяло прохладой с брега —

Очарованье южных стран,

И дышит сладострастно нега.

Подумаешь: там каждый раз,

Как Геспер в небе засияет,

Киприда из шелковых влас

Жемчужну пену выжимает,

И, улыбаяся, она

Любовью огненною пышет,

И вся окрестная страна

Божественною негой дышит.

Ароматным утром мая,

О подруге воздыхая,

О любимице своей,

Пел над розой соловей.

Дни крылаты! погодите,

Не спешите, не летите

Оперенною стрелой, —

Лейтесь медленной струей.

Мило в дни златые мая,

Песни неги напевая,

Мне над розою сидеть,

На прелестную глядеть,

Сладко чувства нежить утром:

Росы блещут перламутром,

Светит пурпуром восток,

Ароматен ветерок.

Минет утро, день настанет —

Ярче солнце к нам проглянет,

И жемчу́ги светлых рос

Улетят с прелестных роз.

День умрет, другой родится,

И прелестный май умчится,

И сияние красот,

И отрады унесет.

Мне сгрустнется, на досуге

Не спою моей подруге —

Розе нежной, молодой —

Песни радости живой.

Дни крылаты! погодите,

Не спешите, не летите

Оперенною стрелой, —

Лейтесь медленной струей.

Не умолишь их мольбою:

Непреклонные стрелою

Оперенною летят,

И за ними рой отрад.

Юность резвая, живая!

Насладися утром мая!

Утро жизни отцветет,

И на сердце грусть падет.

В светлом пиршестве пируя,

Веселись, пока, кукуя,

Птица грусти средь лесов

Не сочтет тебе годов.

Рассыпан осени рукою,

Лежал поблекший лист кустов;

Зимы предтеча, страх с тоскою

Умолкших прогонял певцов;

Места сии опустошенны

Страдалец юный проходил;

Их вид во дни его блаженны

Очам его приятен был.

«Твое, о роща, опустенье

Мне предвещает жребий мой,

И каждого листа в паденье

Я вижу смерть перед собой!

О Эпидавра прорицатель!

Ужасный твой мне внятен глас:

“Долин отцветших созерцатель,

Ты здесь уже в последний раз!

Твоя весна скорей промчится,

Чем пожелтеет лист в полях

И с стебля сельный цвет свалится”.

И гроб отверст в моих очах!

Осенни ветры восшумели

И дышат хладом средь полей,

Как призрак легкий, улетели

Златые дни весны моей!

Вались, валися, лист мгновенный,

И скорбной матери моей

Мой завтра гроб уединенный

Сокрой от слезных ты очей!

Когда ж к нему, с тоской, с слезами

И с распущенными придет

Вокруг лилейных плеч власами

Моих подруга юных лет,

В безмолвьи осени угрюмом,

Как станет помрачаться день,

Тогда буди ты легким шумом

Мою утешенную тень!»

Сказал – и в путь свой устремился,

Назад уже не приходил;

Последний с древа лист сронился,

Последний час его пробил.

Близ дуба юноши могила;

Но, с скорбию в душе своей,

Подруга к ней не приходила,

Лишь пастырь, гость нагих полей,

Порой вечерния зарницы,

Гоня стада свои с лугов,

Глубокий мир его гробницы

Тревожит шорохом шагов.

О Пушкин, Пушкин! Кто тебя

Учил пленять в стихах чудесных?

Какой из жителей небесных,

Тебя младенцем полюбя,

Лелея, баял в колыбели?

Лишь ты завидел белый свет,

К тебе эроты прилетели

И с лаской грации подсели…

И музы, слышал я, совет

Нарочно всей семьей держали

И, кончив долгий спор, сказали:

«Расти, резвись – и будь поэт!»

И вырос ты, резвился вволю,

И взрос с тобою дар богов:

И вот, блажа беспечну долю,

Поешь ты радость и любовь,

Поешь утехи, наслажденья,

И топот коней, гром сраженья,

И чары ведьм и колдунов,

И русских витязей забавы…

Склонясь под дубы величавы,

Лишь ты запел, младой певец,

И добрый дух седой дубравы,

Старинных дел, старинной славы

Певцу младому вьет венец!

И всё былое обновилось:

Воскресла в песне старина,

И песнь волшебного полна!

И боязливая луна

За облак дымный хоронилась

И молча в песнь твою влюбилась…

Всё было слух и тишина:

В пустыне эхо замолчало,

Вниманье волны оковало,

И мнилось, слышат берега!

И в них русалка молодая

Забыла витязя Рогдая,

Родные воды – и в луга

Бежит ласкать певца младого…

Судьбы и времени седого

Не бойся, молодой певец!

Следы исчезнут поколений,

Но жив талант, бессмертен гений!..

Свеча, чуть теплясь, догорала,

Камин, дымяся, погасал;

Мечта мне что-то напевала,

И сон меня околдовал…

Уснул – и вижу я долины

В наряде праздничном весны

И деревенские картины

Заветной русской стороны!..

Играет рог, звенят цевницы,

И гонят парни и девицы

Свои стада на влажный луг.

Уж веял, веял теплый дух

Весенней жизни и свободы

От долгой и крутой зимы.

И рвутся из своей тюрьмы

И хлещут с гор кипучи воды.

Пловцов брадатых на стругах

Несется с гулом отклик долгий;

И широко гуляет Волга

В заповедных своих лугах…

Поляны муравы одели,

И, вместо пальм и пышных роз,

Густые молодеют ели,

И льется запах от берез!..

И мчится тройка удалая

В Казань дорогой столбовой,

И колокольчик – дар Валдая —

Гудит, качаясь под дугой…

Младой ямщик бежит с полночи:

Ему сгрустнулося в тиши,

И он запел про ясны очи,

Про очи девицы-души:

«Ах, очи, очи голубые!

Вы иссушили молодца!

Зачем, о люди, люди злые,

Зачем разрознили сердца?

Теперь я горький сиротина!»

И вдруг махнул по всем по трем…

Но я расстался с милым сном,

И чужеземная картина

Сияла пышно предо мной.

Немецкий город… всё красиво,

Но я в раздумье молчаливо

Вздохнул по стороне родной…

Густая рожь стоит стеной!

Леса вкруг нивы как карнизы,

И всё окинул вечер сизый

Полупрозрачной пеленой…

Порою слышны отголосья

Младых косцов и сельских жниц;

Волнами зыблются колосья

Под пылкой ясностью зарниц;

И жатва, дочь златого лета,

Небесным кормится огнем

И жадно пьет разливы света

И зреет, утопая в нем…

Так горний пламень вдохновенья

Горит над нивою души,

И спеет жатва дум в тиши,

И созревают песнопенья…

Луна прекрасная светила

В тиши лазоревых полей

И ярче золота златила

Главы подкрестные церквей.

А бедный узник за решеткой

Мечтал о Божьих чудесах:

Он их читал, как почерк четкий,

И на земле и в небесах.

И в книге тайной прошлой жизни

Он с умиленьем их читал

И с мыслью о святой отчизне

Сидел, терпел – и уповал!

Сегодня вихорь парус рвет;

И вал на отмель лодку бьет;

И гром над безднами ревет;

И молния пловцу в глазах ресницы жжет…

А завтра – ни грозы, ни бури:

Погода… мир… и тишина,

Под круглым куполом небесныя лазури

Светлеет моря глубина…

Для нашей жизни нет картины сей вернее,

И — утро вечера бывает мудренее.

На своде неба голубого,

Реки в волнистом серебре,

На трубке в желтом янтаре

И на штыке у часового —

Повсюду свет луны сияет!

Так повсеместен свет иной,

Который ярко позлащает

Железный жребий наш земной!

Из шелку и мочал шнур нашей жизни вьется:

Кто плакал поутру, тот к вечеру смеется.

Не слышно шуму городского,

В заневских башнях тишина!

И на штыке у часового

Горит полночная луна!

А бедный юноша! ровесник

Младым цветущим деревам,

В глухой тюрьме заводит песни

И отдает тоску волнам!

«Прости отчизна, край любезный!

Прости мой дом, моя семья!

Здесь за решеткою железной —

Уже не свой вам больше я!

Не жди меня отец с невестой,

Снимай венчальное кольцо;

Застынь мое навеки место;

Не быть мне мужем и отцом!

Сосватал я себе неволю,

Мой жребий – слезы и тоска!

Но я молчу, – такую долю

Взяла сама моя рука.

Откуда ж пр　идет избавленье,

Откуда ждать бедам конец?

Но есть на свете утешенье

И на святой Руси отец!

О русской царь! в твоей короне

Есть без цены драгой алмаз.

Он значит – милость! Будь на троне

И, наш отец, помилуй нас!

А мы с молитвой крепкой к Богу

Падем все ниц к твоим стопам;

Велишь – и мы пробьем дорогу

Твоим победным знаменам».

Уж ночь прошла, с рассветом в злате

Давно день новый засиял!

А бедный узник в каземате —

Всё ту же песню запевал!..

Ах, колокольчик, колокольчик!

Когда и над моей дугой,

Над тройкой ухарской, лихой

Ты зазвенишь? Когда дорога,

Широкой лентой раскатясь,

С своими пестрыми столбами

И с живописностью кругом,

Меня, мой колесистый дом,

Мою почтовую телегу,

К краям далеким понесет?

Когда увижу край над Волгой

И, с гор на горы мча стрелой,

Меня утешит песнью долгой

Земляк – извозчик удалой?

Когда увижу Русь святую,

Мои дубовые леса,

На девах ленту золотую

И синий русский сарафан?

Мне, сиротине на чужбине,

Мне часто грустно по родном,

И Русь я вижу, как в картине,

В воспоминании одном.

В селе Зажитном двор широкий,

Тесовая изба,

Светлица и терём высокий,

Беленая труба.

Ни в чем не скуден дом богатый:

Ни в хлебе, ни в вине,

Ни в мягкой рухляди камчатой,

Ни в золотой казне.

Хозяин, староста окру́га,

Родился сиротой,

Без рода, племени и друга,

С одною нищетой.

И с нею век бы жил детина,

Но сжалился мужик:

Взял в дом, и как родного сына

Взрастил его старик.

Большая чрез село дорога;

Он постоялый двор

Держал, и с помощию Бога

Нажив его был скор.

Но как от злых людей спастися?

Убогим быть – беда;

Богатым – пуще берегися

И горшего вреда.

Купцы приехали к ночлегу

Однажды ввечеру,

И рано в путь впрягли телегу

Назавтра поутру.

Недолго спорили о плате,

И со двора долой;

А сам хозяин на полате

Удавлен той порой.

Тревога в доме; с понятыми

Настигли, и нашли:

Они с пожитками своими

Хозяйские свезли.

Нет слова молвить в оправданье,

И уголовный суд

В Сибирь сослал их в наказанье,

В работу медных руд.

А старика меж тем с моленьем

Предав навек земле,

Приемыш получил с именьем

Чин старосты в селе.

Но что чины, что деньги, слава,

Когда болит душа?

Тогда ни почесть, ни забава,

Ни жизнь не хороша.

Так из последней бьется силы

Почти он десять лет;

Ни дети, ни жена не милы,

Постыл весь белый свет.

Один в лесу день целый бродит,

От встречного бежит,

Глаз напролет всю ночь не сводит

И всё в окно глядит.

Особенно когда день жаркий

Потухнет в ясну ночь

И светят в небе месяц яркий, —

Он ни на миг не прочь.

Все спят; но он один садится

К косящету окну.

То засмеется, то смутится

И смотрит на луну.

Жена приметила повадки,

И страшен муж ей стал,

И не поймет она загадки,

И просит, чтоб сказал.

«Хозяин! что не спишь ты ночи?

Иль ночь тебе долга?

И что на месяц пялишь очи,

Как будто на врага?»

– «Молчи, жена, не бабье дело

Все мужни тайны знать:

Скажи тебе – считай уж смело,

Не стерпишь не сболтать».

– «Ах, нет! вот Бог тебе свидетель,

Не молвлю ни словца;

Лишь всё скажи, мой благодетель,

С начала до конца».

– «Будь так – скажу во что б ни стало.

Ты помнишь старика;

Хоть на купцов сомненье пало,

Я с рук сбыл дурака».

– «Как ты!» – «Да так: то было летом,

Вот помню, как теперь.

Неза́долго перед рассветом;

Стояла настежь дверь.

Вошел я в и́збу, на полате

Спал старый крепким сном;

Надел уж петлю, да некстати

Трону́л его узлом.

Проснулся, черт, и видит: худо!

Нет в доме ни души.

«Убить меня тебе не чудо,

Пожалуй задуши.

Но помни слово: не обидит

Без казни ввек злодей;

Есть там свидетель, он увидит,

Когда здесь нет людей».

Сказал – и указал в окошко.

Со всех я дернул сил,

Сам испугавшися немножко,

Что, кем он мне грозил, —

Взглянул, а месяц тут проклятый

И смотрит на меня.

И не устанет, а десятый

Уж год с того ведь дня.

«Да полно, что! гляди, плешивый!

Не побоюсь тебя;

Ты, видно, сроду молчаливый:

Так знай лишь про себя».

Тут староста на месяц снова

С усмешкою взглянул;

Потом, не говоря ни слова,

Улегся и заснул.

Не спит жена: ей страх и совесть

Покоя не дают.

Судьям доносит страшну повесть,

И за убийцей шлют.

В речах он сбился от боязни,

Его попутал Бог,

И, не стерпевши тяжкой казни,

Под нею он издох.

Казнь божья вслед злодею рыщет;

Обманет пусть людей,

Но виноватого Бог сыщет —

Вот песни склад моей.

Кто принял в грудь свою язвительные стрелы

Неблагодарности, измены, клеветы,

Но не утратил сам врожденной чистоты

И образы богов сквозь пламя вынес целы;

Кто те́рновым путем идя в труде, как пчелы,

Сбирает воск и мед, где встретятся цветы, —

Тому лишь шаг – и он достигнул высоты,

Где добродетели положены пределы.

Как лебедь восстает белее из воды,

Как чище золото выходит из горнила,

Так честная душа из опыта беды:

Гоненьем и борьбой в ней только крепнет сила;

Чем гуще мрак кругом, тем ярче блеск звезды,

И чем прискорбней жизнь, тем радостней могила.

Пусть нежный баловень полуденной природы,

Где тень душистее, красноречивей воды,

Улыбку первую приветствует весны!

Сын пасмурных небес полуночной страны,

Обыкший к свисту вьюг и реву непогоды,

Приветствую душой и песнью первый снег.

С какою радостью нетерпеливым взглядом

Волнующихся туч ловлю мятежный бег,

Когда с небес они на землю веют хладом!

Вчера еще стенал над онемевшим садом

Ветр скучной осени и влажные пары

Стояли над челом угрюмыя горы

Иль мглой волнистою клубилися над бором.

Унынье томное бродило тусклым взором

По рощам и лугам, пустеющим вокруг.

Кладбищем зрелся лес; кладбищем зрелся луг.

Пугалище дриад, приют крикливых вранов,

Ветвями голыми махая, древний дуб

Чернел в лесу пустом, как обнаженный труп,

И воды тусклые, под пеленой туманов,

Дремали мертвым сном в безмолвных берегах.

Природа бледная, с унылостью в чертах,

Поражена была томлением кончины.

Сегодня новый вид окрестность приняла

Как быстрым манием чудесного жезла;

Лазурью светлою горят небес вершины;

Блестящей скатертью подернулись долины,

И ярким бисером усеяны поля.

На празднике зимы красуется земля

И нас приветствует живительной улыбкой.

Здесь снег, как легкий пух, повис на ели гибкой;

Там, темный изумруд посыпав серебром,

На мрачной со́сне он разрисовал узоры.

Рассеялись пары, и засверкали горы,

И солнца шар вспылал на своде голубом.

Волшебницей зимой весь мир преобразован;

Цепями льдистыми покорный пруд окован

И синим зеркалом сровнялся в берегах.

Забавы ожили; пренебрегая страх,

Сбежались смельчаки с брегов толпой игривой

И, празднуя зимы ожиданный возврат,

По льду свистящему кружатся и скользят.

Там ловчих полк готов; их взор нетерпеливый

Допрашивает след добычи торопливой, —

На бегство робкого нескромный снег донес;

С неволи спущенный за жертвой хищный пес

Вверяется стремглав предательскому следу,

И довершает нож кровавую победу.

Покинем, милый друг, темницы мрачный кров!

Красивый выходец кипящих табунов,

Ревнуя на бегу с крылатоногой ланью,

Топоча хрупкий снег, нас по полю помчит.

Украшен твой наряд лесов сибирских данью,

И соболь на тебе чернеет и блестит.

Презрев мороза гнев и тщетные угрозы,

Румяных щек твоих свежей алеют розы

И лилия свежей белеет на челе.

Как лучшая весна, как лучшей жизни младость,

Ты улыбаешься утешенной земле.

О, пламенный восторг! В душе блеснула радость,

Как искры яркие на снежном хрустале.

Счастлив, кто испытал прогулки зимней сладость!

Кто в тесноте саней с красавицей младой,

Ревнивых не боясь, сидел нога с ногой,

Жал руку, нежную в самом сопротивленье,

И в сердце девственном впервый любви смятенья,

И думу первую, и первый вздох зажег,

В победе сей других побед прияв залог.

Кто может выразить счастливцев упоенье?

Как вьюга легкая, их окриленный бег

Браздами ровными прорезывает снег

И, ярким облаком с земли его взвевая,

Сребристой пылию окидывает их.

Стеснилось время им в один крылатый миг.

По жизни так скользит горячность молодая

И жить торопится и чувствовать спешит!

Напрасно прихотям вверяется различным;

Вдаль увлекаема желаньем безграничным,

Пристанища себе она нигде не зрит.

Счастливые лета! Пора тоски сердечной!

Но что я говорю? Единый беглый день,

Как сон обманчивый, как привиденья тень,

Мелькнув, уносишь ты обман бесчеловечный!

И самая любовь, нам изменив, как ты,

Приводит к опыту безжалостным уроком

И, чувства истощив, на сердце одиноком

Нам оставляет след угаснувшей мечты.

Но в памяти души живут души утраты.

Воспоминание, как чародей богатый,

Из пепла хладного минувшее зовет

И глас умолкшему и праху жизнь дает.

Пусть на омытые луга росой денницы

Красивая весна бросает из кошницы

Душистую лазурь и свежий блеск цветов;

Пусть, растворяя лес очарованьем нежным,

Влечет любовников под кровом безмятежным

Предаться тихому волшебству сладких снов! —

Не изменю тебе воспоминаньем тайным,

Весны роскошныя смиренная сестра!

О сердца моего любимая пора!

С тоскою прежнею, с волненьем обычайным,

Клянусь платить тебе признательную дань;

Всегда приветствовать тебя сердечной думой,

О первенец зимы, блестящей и угрюмой!

Снег первый, наших нив о девственная ткань!

Уныние! Вернейший друг души!

С которым я делю печаль и радость,

Ты легким сумраком мою одело младость,

И расцвела весна моя в тиши.

Я счастье знал, но молнией мгновенной

Оно означило туманный небосклон,

Его лишь взвидел взор, блистаньем ослепленный,

Я не жалел о нем: не к счастью я рожден.

В душе моей раздался голос славы:

Откликнулась душа волненьем на призыв;

Но, силы испытав, я дум смирил порыв,

И замерли в душе надежды величавы.

Не оправдала ты честолюбивых снов,

О слава! Ты надежд моих отвергла клятву,

Когда я уповал пожать бессмертья жатву

И яркою браздой прорезать мглу веков!

Кумир горящих душ! Меня не допустила

Судьба переступить чрез твой священный праг,

И, мой пожравшая уединенный прах,

Забвеньем зарастет безмолвная могила.

Но слава не вотще мне голос подала!

Она вдохнула мне свободную отвагу,

Святую ненависть к бесчестному зажгла —

И чистую любовь к изящному и благу.

Болтливыя молвы не требуя похвал,

Я подвиг бытия означил тесным кругом;

Пред алтарем души в смиренье клятву дал:

Тирану быть врагом и жертве верным другом.

С улыбкою любви, в венках из свежих роз,

На пир роскошества влекли меня забавы;

Но сколько в нектар их я пролил горьких слез,

И чаша радости была сосуд отравы.

Унынье! Всё с тобой крепило мой союз:

Неверность льстивых благ была мне поученьем;

Ты сблизило меня с полезным размышленьем

И привело под сень миролюбивых муз.

Сопутник твой, сердечных ран целитель,

Труд, благодатный труд их муки усыпил.

Прошедшего – веселый искупитель!

Живой источник новых сил!

Всё изменило мне! Ты будь не безответен!

С утраченным мое грядущее слилось;

Грядущее со мною разочлось,

И новый иск на нем мой был бы тщетен.

Сокровищницу бытия

Я истощил в одном незрелом ощущенье,

Небес изящное наследство прожил я

В неполном темном наслажденье.

Наследство благ земных холодным оком зрю.

Пойду ль на поприще позорных состязаний

Толпы презрительной соперником, в бою

Оспоривать успех, цель низких упований?

В победе чести нет, когда бесчестен бой.

Раскройте новый круг, бойцов сзовите новых,

Пусть лавр, не тронутый корыстною рукой,

Пусть мета высшая самих венков лавровых

Усердью чистому явит достойный дар!

И честолюбие, источник дел высоких,

Когда не возмущен грозой страстей жестоких,

Вновь пламенной струей прольет по мне свой жар.

Но скройся от меня, с коварным обольщеньем,

Надежд несбыточных испытанный обман!

Почто тревожишь ум бесплодным сожаленьем

И разжигаешь ты тоску заснувших ран?

Унынье! с коим я делю печаль и радость,

Единый друг обманутой души,

Под сумраком твоим моя угасла младость,

Пускай и полдень мой прокрадется в тиши.

К чему мне вымыслы? К чему мечтанья мне

И нектар сладких упоений?

Я раннее прости сказал младой весне,

Весне надежд и заблуждений!

Не осушив его, фиал волшебств разбил;

При первых встречах жизнь в обманах обличил

И призраки принес в дань истине угрюмой;

Очарованья цвет в руках моих поблек,

И я сорвал с чела, наморщенного думой,

Бездушных радостей венок.

Но, льстивых лжебогов разоблачив кумиры,

Я правде посвятил свой пламенный восторг;

Не раз из непреклонной лиры

Он голос мужества исторг.

Мой Аполлон – негодованье!

При пламени его с свободных уст моих

Падет бесчестное молчанье

И загорится смелый стих.

Негодование! Огонь животворящий!

Зародыш лучшего, что я в себе храню,

Встревоженный тобой, от сна встаю

И, благородною отвагою кипящий,

В волненье бодром познаю

Могущество души и цену бытию.

Всех помыслов моих виновник и свидетель,

Ты от немой меня бесчувственности спас;

В молчанье всех страстей меня твой будит глас:

Ты мне и жизнь и добродетель!

Поклонник истины в лета,

Когда мечты еще приятны, —

Взвывали к ней мольбой и сердце и уста,

Но ветер разносил мой глас, толпе невнятный.

Под знаменем ее владычествует ложь;

Насильством прихоти потоптаны уставы;

С ругательным челом бесчеловечной славы

Бесстыдство председит в собрании вельмож.

Отцов народов зрел, господствующих страхом,

Советницей владык – губительную лесть;

Почетную главу посыпав скорбным прахом,

Я зрел: изгнанницей поруганную честь,

Доступным торжищем – святыню правосудья,

Служенье истины – коварства торжеством,

Законы, правоты священные орудья, —

Щитом могущему и слабому ярмом.

Зрел промышляющих спасительным глаголом,

Ханжей, торгующих учением святым,

В забвенье бога душ – одним земным престолам

Кадящих трепетно, одним богам земным.

Хранители казны народной,

На правый суд сберитесь вы;

Ответствуйте: где дань отчаянной вдовы?

Где подать сироты голодной?

Корыстною рукой заграбил их разврат.

Презрев укор людей, забыв небес угрозы,

Испили жадно вы средь пиршеских прохлад

Кровавый пот труда и нищенские слезы;

На хищный ваш алтарь в усердии слепом

Народ имущество и жизнь свою приносит;

Став ваших прихотей угодливым рабом,

Отечество от чад вам в жертву жертвы просит.

Но что вам? Голосом алкающих страстей

Месть вопиющую вы дерзко заглушили;

От стрел раскаянья златым щитом честей

Ожесточенную вы совесть оградили.

Дни ваши без докук и ночи без тревог.

Твердыней, правде неприступной,

Надменно к облакам вознесся ваш чертог,

И непорочность, зря дней ваших блеск преступный,

Смущаясь, говорит: «Где ж он? Где ж казни Бог?

Где ж судия необольстимый?

Что ж медлит он земле суд истины изречь?

Когда ж в руке его заблещет ярый меч

И поразит порок удар неотвратимый?»

Здесь у подножья алтаря,

Там у престола в вышнем сане

Я вижу подданных царя,

Но где ж отечества граждане?

Для вас отечество – дворец,

Слепые властолюбья слуги!

Уступки совести – заслуги!

Взор власти – всех заслуг венец!

Нет! нет! Не при твоем, отечество! зерцале

На жизнь и смерть они произнесли обет:

Нет слез в них для твоих печалей,

Нет песней для твоих побед!

Им слава предков без преданий,

Им нем заветный гроб отцов!

И колыбель твоих сынов

Им не святыня упований!

Ищу я искренних жрецов

Свободы, сильных душ кумира —

Обширная темница мира

Являет мне одних рабов.

О ты, которая из детства

Зажгла во мне священный жар,

При коей сносны жизни бедства,

Без коей счастье – тщетный дар, —

Свобода! пылким вдохновеньем,

Я первый русским песнопеньем

Тебя приветствовать дерзал

И звучным строем песней новых

Будил молчанье скал суровых

И слух ничтожных устрашал.

В век лучший вознесясь от мрачной сей юдоли,

Свидетель нерожденных лет —

Свободу пел одну на языке неволи,

В оковах был я, твой поэт!

Познают песнь мою потомки!

Ты свят мне был, язык богов!

И лиры гордые обломки

Переживут венцы льстецов!

Но где же чистое горит твое светило?

Здесь плавает оно в кровавых облаках,

Там бедственным его туманом обложило,

И светится едва в мерцающих лучах.

Там нож преступный изуверства

Алтарь твой девственный багрит;

Порок с улыбкой дикой зверства

Тебя злодействами честит.

Здесь власть в дремоте закоснелой,

Даров небесных лютый бич,

Грозит цепьми и мысли смелой,

Тебя дерзающей постичь.

Здесь стадо робкое ничтожных

Витии поучений ложных

Пугают именем твоим;

И твой сообщник – просвещенье

С тобой, в их наглом ослепленье,

Одной секирою разим.

Там хищного господства страсти

Последнею уловкой власти

Союз твой гласно признают,

Но под щитом твоим священным

Во тьме народам обольщенным

Неволи хитрой цепь куют.

Свобода! О младая дева!

Посланница благих богов!

Ты победишь упорство гнева

Твоих неистовых врагов.

Ты разорвешь рукой могущей

Насильства бедственный устав

И на досках судьбы грядущей

Снесешь нам книгу вечных прав,

Союз между гражда́н и троном,

Вдохнешь в царей ко благу страсть,

Невинность примиришь с законом,

С любовью подданного – власть.

Ты снимешь роковую клятву

С чела, поникшего земле.

И пахарю осветишь жатву,

Темнеющую в рабской мгле.

Твой глас, будитель изобилья,

Нагие степи утучнит,

Промышленность распустит крылья

И жизнь в пустыне водворит;

Невежество, всех бед виновник,

Исчезнет от твоих лучей,

Как ночи сумрачный любовник

При блеске утренних огней.

Он загорится, день, день торжества и казни,

День радостных надежд, день горестной боязни!

Раздастся песнь побед вам, истины жрецы,

Раздастся песнь побед вам, истины жрецы,

Вам, други чести и свободы!

Вам плач надгробный! вам, отступники природы!

Вам, притеснители! вам, низкие льстецы!

Но мне ли медлить! Их и робкую их братью

Карающим стихом я ныне поражу;

На их главу клеймо презренья положу

И обреку проклятью.

Пусть правды мстительный Перун

На терпеливом небе дремлет,

Но мужественный строй моих свободных струн

Их совесть ужасом объемлет.

Пот хладный страха и стыда

Пробьет на их челе угрюмом,

И честь их распадется с шумом

При гласе правого суда.

Страж пепла их, моя недремлющая злоба

Их поглотивший мрак забвенья разорвет

И, гневною рукой из недр исхитив гроба,

Ко славе бедственной их память прикует.

Колокольчик однозвучный,

Крик протяжный ямщика,

Зимней степи сумрак скучный,

Саван неба, облака!

И простертый саван снежный

На холодный труп земли!

Вы в какой-то мир безбрежный

Ум и сердце занесли.

И в бесчувственности праздной,

Между бдения и сна,

В глубь тоски однообразной

Мысль моя погружена.

Мне не скучно, мне не грустно, —

Будто роздых бытия!

Но не выразить изустно,

Чем так смутно полон я.

Колокольчик, замотайся,

Зазвени-ка, загуди!

Пыль, волнуйся, подымайся,

Что-то будет впереди!

Не сидится мне на месте,

Спертый воздух давит грудь;

Как жених спешит к невесте,

Я спешу куда-нибудь!

Даль – невеста под фатою!

Даль – таинственная даль!

Сочетаешься с тобою —

И в жене невесту жаль!

Тройка мчится, тройка скачет,

Вьется пыль из-под копыт,

Колокольчик звонко плачет

И хохочет, и визжит.

По дороге голосисто

Раздается яркий звон,

То вдали отбрякнет чисто,

То застонет глухо он.

Словно леший ведьме вторит

И аукается с ней,

Иль русалка тараторит

В роще звучных камышей.

Русской степи, ночи темной

Поэтическая весть!

Много в ней и думы томной,

И раздолья много есть.

Прянул месяц из-за тучи,

Обогнул свое кольцо,

И посыпал блеск зыбучий

Прямо путнику в лицо.

Кто сей путник? И отколе,

И далек ли путь ему?

По неволе иль по воле

Мчится он в ночную тьму?

На веселье иль кручину,

К ближним ли под кров родной

Или в грустную чужбину

Он спешит, голубчик мой?

Сердце в нем ретиво рвется

В путь обратный или вдаль?

Встречи ль ждет он не дождется

Иль покинутого жаль?

Ждет ли перстень обручальный,

Ждут ли путника пиры

Или факел погребальный

Над могилою сестры?

Как узнать? Уж он далеко!

Месяц в облако нырнул,

И в пустой дали глубоко

Колокольчик уж заснул.

Я пережил и многое, и многих,

И многому изведал цену я;

Теперь влачусь в одних пределах строгих

Известного размера бытия.

Мой горизонт и сумрачен, и близок,

И с каждым днем всё ближе и темней;

Усталых дум моих полет стал низок,

И мир души безлюдней и бедней.

Не заношусь вперед мечтою жадной,

Надежды глас замолк – и на пути,

Протоптанном действительностью хладной,

Уж новых мне следов не провести.

Как ни тяжел мне был мой век суровый,

Хоть житницы моей запас и мал,

Но ждать ли мне безумно жатвы новой,

Когда уж снег из зимних туч напал?

По бороздам серпом пожатой пашни

Найдешь еще, быть может, жизни след;

Во мне найдешь, быть может, след вчерашний,

Но ничего уж завтрашнего нет.

Жизнь разочлась со мной; она не в силах

Мне то отдать, что у меня взяла

И что земля в глухих своих могилах

Безжалостно навеки погребла.

Еще удар душе моей,

Еще звено к звену цепей!

И ты, товарищ тайной скуки,

Тревог души, страданий, муки,

И ты, о добрый мой скворец,

Меня покинул наконец!

Скажи же мне, земной пришлец,

Ужели смрад моей темницы

Стеснил твой дух, твои зеницы?

Но тихо всё… безмолвен он,

Мой юный друг, мой Пелисон,

И был свидетель Абеон

Моей встревоженной разлуки!

Так, верю я, о жрец науки,

Тебе, о мудрый Пифагор!

Не может быть сей ясный взор,

Сей разногласный разговор,

Ко мне прилет его послушный

Уделом твари быть бездушной:

Он создан с нежною душой,

Он, верно, мучился тоской…

Как часто резвый голос свой

Он изменял на звук печальный,

Как бы внимая скорби тайной.

О вы, жестокие сердца!

Сотрите стыд души с лица,

Учитесь чувствам от скворца!

Он был не узник – и в темнице.

Летая вольных птиц в станице,

Ко мне обратно прилетал, —

Мою он горесть уважал,

Для друга вольность забывал!

И все за то его любили,

И все за то скворца хвалили,

Что он, средь скорби и недуг,

И в узах был мне верный друг.

Что он ни мщения, ни мук

Для друга в узах не боялся

И другу смело улыбался.

Когда ж, как ржавчиною сталь,

Терзала грудь мою печаль,

Кому ж? – скворцу лишь было жаль!

И мнилось – пел мой друг сердечный:

«Печаль и жизнь не бесконечны».

И я словам его внимал,

И друга нежного ласкал,

И вдруг свободнее дышал.

Когда ж вражда со клеветою

В суде шипели предо мною

И тщетно я взывал права,

Он пел ужасные слова:

«Враги иссохнут, как трава».

И были то последни звуки,

И умер мой скворец от скуки!

О вы, жестокие сердца,

Сотрите стыд души с лица,

Учитесь чувствам от скворца!

«Куда ты ведешь нас?.. не видно ни зги! —

Сусанину с сердцем вскричали враги. —

Мы вязнем и тонем в сугробинах снега;

Нам, знать, не добраться с тобой до ночлега.

Ты сбился, брат, верно, нарочно с пути;

Но тем Михаила тебе не спасти!

Пусть мы заблудились, пусть вьюга бушует,

Но смерти от ляхов ваш царь не минует!..

Веди ж нас, – так будет тебе за труды;

Иль бойся: не долго у нас до беды!

Заставил всю ночь нас пробиться с метелью…

Но что там чернеет в долине за елью?»

«Деревня! – сарматам в ответ мужичок. —

Вот гумна, заборы, а вот и мосток.

За мною! в ворота! – избушечка эта

Во всякое время для гостя нагрета.

Войдите – не бойтесь!» – «Ну, то-то, москаль!..

Какая же, братцы, чертовская даль!

«Деревня! – сарматам в ответ мужичок. —

Вот гумна, заборы, а вот и мосток.

За мною! в ворота! – избушечка эта

Во всякое время для гостя нагрета.

Войдите – не бойтесь!» – «Ну, то-то, москаль!..

Какая же, братцы, чертовская даль!

Такой я проклятой не видывал ночи,

Слепились от снегу соколии очи…

Жупан мой – хоть выжми, нет нитки сухой! —

Вошед, проворчал так сармат молодой. —

Вина нам, хозяин! мы смокли, иззябли!

Скорей!.. не заставь нас приняться за сабли!»

Вот скатерть простая на стол постлана;

Поставлено пиво и кружка вина,

И русская каша и щи пред гостями,

И хлеб перед каждым большими ломтями.

В окончины ветер, бушуя, стучит;

Уныло и с треском лучина горит.

Давно уж за полночь!.. Сном крепким объяты,

Лежат беззаботно по лавкам сарматы.

Все в дымной избушке вкушают покой;

Один, настороже, Сусанин седой

Вполголоса молит в углу у иконы

Царю молодому святой обороны!..

Вдруг кто-то к воротам подъехал верхом.

Сусанин поднялся и в двери тайком…

«Ты ль это, родимый?.. А я за тобою!

Куда ты уходишь ненастной порою?

За полночь… а ветер еще не затих;

Наводишь тоску лишь на сердце родных!»

«Приводит сам Бог тебя к этому дому,

Мой сын, поспешай же к царю молодому,

Скажи Михаилу, чтоб скрылся скорей,

Что гордые ляхи, по злобе своей,

Его потаенно убить замышляют

И новой бедою Москве угрожают!

Скажи, что Сусанин спасает царя,

Любовью к отчизне и вере горя.

Скажи, что спасенье в одном лишь побеге

И что уж убийцы со мной на ночлеге».

– «Но что ты затеял? подумай, родной!

Убьют тебя ляхи… Что будет со мной?

И с юной сестрою и с матерью хилой?»

– «Творец защитит вас святой своей силой.

Не даст он погибнуть, родимые, вам:

Покров и помощник он всем сиротам.

Прощай же, о сын мой, нам дорого время;

И помни: я гибну за русское племя!»

Рыдая, на лошадь Сусанин младой

Вскочил и помчался свистящей стрелой.

Луна между тем совершила полкруга;

Свист ветра умолкнул, утихнула вьюга.

На небе восточном зарделась заря,

Проснулись сарматы – злодеи царя.

«Сусанин! – вскричали, – что молишься Богу?

Теперь уж не время – пора нам в дорогу!»

Оставив деревню шумящей толпой,

В лес темный вступают окольной тропой.

Сусанин ведет их… Вот утро настало,

И солнце сквозь ветви в лесу засияло:

То скроется быстро, то ярко блеснет,

То тускло засветит, то вновь пропадет.

Стоят не шелохнясь и дуб и береза,

Лишь снег под ногами скрипит от мороза,

Лишь временно ворон, вспорхнув, прошумит,

И дятел дуплистую иву долбит.

Друг за́ другом 　идут в молчаньи сарматы;

Всё дале и дале седой их вожатый.

Уж солнце высоко сияет с небес —

Всё глуше и диче становится лес!

И вдруг пропадает тропинка пред ними:

И сосны и ели, ветвями густыми

Склонившись угрюмо до самой земли,

Дебристую стену из сучьев сплели.

Вотще настороже тревожное ухо:

Всё в том захолустье и мертво я глухо…

«Куда ты завел нас?» – лях старый вскричал.

«Туда, куда нужно! – Сусанин сказал. —

Убейте! замучьте! – моя здесь могила!

Но знайте и рвитесь: я спас Михаила!

Предателя, мнили, во мне вы нашли:

Их нет и не будет на Русской земли!

В ней каждый отчизну с младенчества любит

И душу изменой свою не погубит».

«Злодей! – закричали враги, закипев, —

Умрешь под мечами!» – «Не страшен ваш гнев!

Кто русский по сердцу, тот бодро, и смело,

И радостно гибнет за правое дело!

Ни казни, ни смерти и я не боюсь:

Не дрогнув, умру за царя и за Русь!»

«Умри же! – сарматы герою вскричали,

И сабли над старцем, свистя, засверкали! —

Погибни, предатель! Конец твой настал!»

И твердый Сусанин весь в язвах упал!

Снег чистый чистейшая кровь обагрила:

Она для России спасла Михаила!

В пышном гетманском уборе,

Кто сей муж, суров лицом,

С ярким пламенем во взоре,

Ниц упал перед Петром?

С бунчуком и булавою

Вкруг монарха сердюки,

Судьи, сотники толпою

И толпами козаки.

«Виден Промысла Святого

Над тобою дивный щит! —

Покорителю Азова

Старец бодрый говорит. —

Оглася победой славной

Моря Черного брега,

Ты смирил, монарх державный,

Непокорного врага.

Страшный в брани, мудрый в мире,

Превзошел ты всех владык,

Ты не блещущей порфирой,

Ты душой своей велик.

Чту я славою и честью

Быть врагом твоим врагам

И губительною местью

Пролететь по их полкам.

Уснежился черный волос,

И булат дрожит в руке:

Но зажжет еще мой голос

Пыл отваги в козаке.

В пылком сердце жажда славы

Не остыла в зиму дней:

Празднество мне – бой кровавый;

Мне музы́ка – стук мечей!»

Кончил – и к стопам Петровым

Щит и саблю положил;

Но, казалось, вождь суровый

Что-то в сердце затаил…

В пышном гетманском уборе,

Кто сей муж, суров лицом,

С ярким пламенем во взоре,

Ниц упал перед Петром?

Сей пришлец в стране пустынной

Был Мазепа, вождь седой;

Может быть, еще невинный,

Может быть, еще герой.

Где ж свидание с Мазепой

Дивный свету царь имел?

Где герою вождь свирепый

Клясться в искренности смел?

Там, где волны Острогощи

В Сосну тихую влились;

Где дубов сенистых рощи

Над потоком разрослись;

Где с отвагой молодецкой

Русский крымцев поражал;

Где напрасно Брюховецкой

Добрых граждан возмущал;

Где, плененный славы звуком,

Поседевший в битвах дед

Завещал кипящим внукам

Жажду воли и побед;

Там, где с щедростью обычной

За ничтожный, легкий труд

Плод оратаю сторичный

Нивы тучные дают;

Где в лугах необозримых,

При журчании волны,

Кобылиц неукротимых

Гордо бродят табуны;

Где, в стране благословенной,

Потонул в глуши садов

Городок уединенный

Острогожских козаков.

Я ль буду в роковое время

Позорить гражданина сан

И подражать тебе, изнеженное племя

Переродившихся славян?

Нет, неспособен я в объятьях сладострастья,

В постыдной праздности влачить свой век младой

И изнывать кипящею душой

Под тяжким игом самовластья.

Пусть юноши, своей не разгадав судьбы,

Постигнуть не хотят предназначенье века

И не готовятся для будущей борьбы

За угнетенную свободу человека.

Пусть с хладною душой бросают хладный взор

На бедствия своей отчизны

И не читают в них грядущий свой позор

И справедливые потомков укоризны.

Они раскаются, когда народ, восстав,

Застанет их в объятьях праздной неги

И, в бурном мятеже ища свободных прав,

В них не найдет ни Брута, ни Риеги.

Не сбылись, мой друг, пророчества

Пылкой юности моей:

Горький жребий одиночества

Мне сужден в кругу людей.

Слишком рано мрак таинственный

Опыт грозный разогнал,

Слишком рано, друг единственный,

Я сердца людей узнал.

Страшно дней не ведать радостных,

Быть чужим среди своих,

Но ужасней истин тягостных

Быть сосудом с дней младых.

С тяжкой грустью, с черной думою

Я с тех пор один брожу

И могилою угрюмою

Мир печальный нахожу.

Всюду встречи безотрадные!

Ищешь, суетный, людей,

А встречаешь трупы хладные

Иль бессмысленных детей…

Заплатимте тому презрением холодным,

Кто хладен может быть к страданиям народным,

Старайтесь разгадать цель жизни человека,

Постичь дух времени и назначенье века.

Хоть Пушкин суд мне строгий произнес

И слабый дар, как недруг тайный, взвесил,

Но от того, Бестужев, еще нос

Я недругам в угоду не повесил.

Моя душа до гроба сохранит

Высоких дум кипящую отвагу;

Мой друг! Недаром в юноше горит

Любовь к общественному благу!

В чью грудь порой теснится целый свет,

Кого с земли восторг души уносит,

Назло врагам тот завсегда поэт,

Тот славы требует, не просит.

Так и ко мне, храня со мной союз,

С улыбкою и с ласковым приветом

Слетит порой толпа вертлявых муз,

И я вдруг делаюсь поэтом.

Ахатес, Ахатес! ты слышишь ли глас,

Зовущий на битву, на подвиги нас? —

Мой пламенный юноша, вспрянь!

О друг, – полетим на священную брань!

Кипит в наших жилах веселая кровь,

К бессмертью, к свободе пылает любовь,

Мы смелы, мы молоды: нам

Лететь к Марафонским, святым знаменам!

Нет! нет! – не останусь в убийственном сне,

В бесчестной, глухой, гробовой тишине;

Так! ждет меня сладостный бой —

И если паду, я паду как герой.

И в вольность и в славу, как я, ты влюблен,

Навеки со мною душой сопряжен!

Мы вместе помчимся туда,

Туда, где восходит свободы звезда!

Огонь запылал в возвышенных сердцах;

Эллада бросает оковы во прах!

Ахатес! нас предки зовут —

О, скоро ль начнем мы божественный труд!

Мы презрим и негу, и роскошь, и лень.

Настанет для нас тот торжественный день,

Когда за отчизну наш меч

Впервые возблещет средь радостных сеч!

Тогда, как раздастся громов перекат,

Свинец зашипит, загорится булат, —

В тот сумрачный, пламенный пир,

«Что любим свободу», поверит нам мир!

В ужасных тех стенах, где Иоанн,

В младенчестве лишенный багряницы,

Во мраке заточенья был заклан

Булатом ослепленного убийцы, —

Во тьме на узничьем одре лежал

Певец, поклонник пламенной свободы;

Отторжен, отлучен от всей природы,

Он в вольных думах счастия искал.

Но не придут обратно дни былые:

Прошла пора надежд и снов,

И вы, мечты, вы, призраки златые,

Не позлатить железных вам оков!

Тогда – то не был сон – во мрак темницы

Небесное видение сошло:

Раздался звук торжественной цевницы;

Испуганный певец подъял чело

И зрит: на облаках несомый,

Явился образ, узнику знакомый.

«Несу товарищу привет

Из области, где нет тиранов,

Где вечен мир, где вечен свет,

Где нет ни бури, ни туманов.

Блажен и славен мой удел:

Свободу русскому народу

Могучим гласом я воспел,

Воспел и умер за свободу!

Счастливец, я запечатлел

Любовь к земле родимой кровью!

И ты – я знаю – пламенел

К отчизне чистою любовью.

Грядущее твоим очам

Разоблачу я в утешенье…

Поверь: не жертвовал ты снам;

Надеждам будет исполненье!» —

Он рек – и бестелесною рукой

Раздвинул стены, растворил затворы.

Воздвиг певец восторженные взоры

И видит: на Руси святой

Свобода, счастье и покой!

Суров и горек черствый хлеб изгнанья;

Наводит скорбь чужой страны река,

Душа рыдает от ее журчанья,

И брег уныл, и влага не сладка;

В изгнаннике безмолвном и печальном

Туземцу непостижная тоска.

Он там оставил сердце, в крае дальнем,

Там для него всё живо, всё цветет;

А здесь – не всё ли в крове погребальном,

Не всё ли вянет здесь, не всё ли мрет?

Суров и горек черствый хлеб изгнанья,

Изгнанник иго тяжкое несет!

Есть что-то знакомое, близкое мне

В пучине воздушной, в небесном огне;

Звезды полуночной таинственный свет

От духа родного несет мне привет.

Огромную слышу ли жалобу бурь,

Когда умирают и день и лазурь,

Когда завывает и ломится лес, —

Я так бы и ринулся в волны небес.

Доне́льзя постыли мне тина и прах…

Мне там в золотых погулять бы парах:

Туда призывают и ветер и гром,

Перун прилетает оттуда послом.

Туман бы распутать мне в длинную нить

Да плащ бы широкий из сизого свить,

Предаться бы вихрю несытой душой,

Средь туч бы лететь под безмолвной луной!

Всё дале и дале и путь бы простер

Я в бездну, туда, за сафирный шатер! —

О! как бы нырял в океане светил!

О! как бы себя по вселенной разлил!

Блажен, кто пал, как юноша Ахилл,

Прекрасный, мощный, смелый, величавый,

В средине поприща побед и славы,

Исполненный несокрушимых сил!

Блажен! лицо его всегда младое,

Сиянием бессмертия горя,

Блестит, как солнце вечно золотое,

Как первая эдемская заря.

А я один средь чуждых мне людей

Стою в ночи, беспомощный и хилый,

Над страшной всех надежд моих могилой,

Над мрачным гробом всех моих друзей.

В тот гроб бездонный, молнией сраженный,

Последний пал родимый мне поэт…

И вот опять Лицея день священный;

Но уж и Пушкина меж вами нет!

Не принесет он новых песней вам,

И с них не затрепещут перси ваши;

Не выпьет с вами он заздравной чаши:

Он воспарил к заоблачным друзьям.

Он ныне с нашим Дельвигом пирует;

Он ныне с Грибоедовым моим:

По них, по них душа моя тоскует;

Я жадно руки простираю к ним!

Пора и мне! – Давно судьба грозит

Мне казней нестерпимого удара:

Она меня того лишает дара,

С которым дух мой неразлучно слит!

Так! перенес я годы заточенья,

Изгнание, и срам, и сиротство;

Но под щитом святого вдохновенья,

Но здесь во мне пылало божество!

Теперь пора! – Не пламень, не перун

Меня убил; нет, вязну средь болота,

Горою давят нужды и забота,

И я отвык от позабытых струн.

Мне ангел песней рай в темнице душной

Когда-то созидал из снов златых;

Но без него не труп ли я бездушный

Средь трупов столь же хладных и немых?

Таится звук в безмолвной лире,

Как искра в темных облаках;

И песнь, незнаемую в мире,

Я вылью в огненных словах.

В темнице есть певец народный.

Но – не поет для суеты:

Срывает он душой свободной

Небес бессмертные цветы;

Но, похвалой не обольщенный,

Не ищет раннего венца. —

Почтите сон его священный,

Как пред борьбою сон борца.

Тебя ли не помнить? Пока я дышу,

Тебя и погибшей вовек не забуду.

Дороже ты в скорби и сумраке бурь,

Чем мир остальной при сиянии солнца.

Будь вольной, великой и славой греми,

Будь цветом земли и жемчужиной мор́я,

И я просветлею, чело вознесу,

Но сердце тебя не сильнее полюбит:

В цепях и крови ты дороже сынам,

В сердцах их от скорби любовь возрастает,

И с каждою каплею крови твоей

Пьют чада любовь из живительных персей.

Струн вещих пламенные звуки

До слуха нашего дошли,

К мечам рванулись наши руки,

И – лишь оковы обрели.

Но будь покоен, бард! – цепями,

Своей судьбой гордимся мы,

И за затворами тюрьмы

В душе смеемся над царями.

Наш скорбный труд не пропадет,

Из искры возгорится пламя,

И просвещенный наш народ

Сберется под святое знамя.

Мечи скуем мы из цепей

И пламя вновь зажжем свободы!

Она нагрянет на царей,

И радостно вздохнут народы!

По дороге столбовой

Колокольчик заливается;

Что не парень удалой

Чистым снегом опушается?

Нет, а ласточка летит —

По дороге красна девица.

Мчатся кони… От копыт

Вьется легкая метелица.

Кроясь в пухе соболей,

Вся душою в даль уносится;

Из задумчивых очей

Капля слез за каплей просится:

Грустно ей… Родная мать

Тужит тугою сердечною;

Больно душу оторвать

От души разлукой вечною.

Сердцу горе суждено,

Сердце надвое не делится, —

Разрывается оно…

Дальний путь пред нею стелется.

Но зачем в степную даль

Свет-душа стремится взорами?

Ждет и там ее печаль

За железными затворами.

«С другом любо и в тюрьме! —

В думе мыслит красна девица. —

Свет он мне в могильной тьме…

Встань, неси меня, метелица!

Занеси в его тюрьму…

Пусть, как птичка домовитая,

Прилечу я – и к нему

Притаюсь, людьми забытая!»

Из детских всех воспоминаний

Одно по мне свежее всех,

Я в нем ищу в часы страданий

Душе младенческих утех.

Я помню липу, нераздельно

Я с нею жил; и листьев шум

Мне веял песней колыбельной,

Всей негой первых детских дум.

Как ветви сладостно шептали!

Как отвечал им лепет мой!

Мы будто вместе песнь слагали

С любовью, с радостью одной.

Давно я с липой разлучился;

Она как прежде зелена,

А я? Как стар! Как изменился!

Не молодит меня весна!

Увижу ль липу я родную?

Там мог бы сердце я согреть

И песнь младенчески простую

С тобой, мой добрый друг, запеть.

Ты стар, но листья молодеют,

А люди, люди! Что мне в них?

Чем старей – больше всё черствеют

И чувств стыдятся молодых!

Существованье человека

Часами радостей сочтя,

Ничтожество познаем века

И в дряхлом старике – дитя.

Будь кратко поприще земное,

Лети лишь в счастьи и в покое

Станица легкокрылых дней;

Мой выбор без предубеждений:

Жизнь измеряется верней

Числом не лет, а наслаждений.

Открыться Лидии не смея,

Я в первый день ее любил;

Назавтра, несколько смелее,

Ей тайну сердца объявил;

День ото дня нетерпеливей,

Назавтра руку ей пожал;

Назавтра, прежнего счастливей,

У милой поцелуй сорвал;

Назавтра, миртами венчанный,

Я осчастливлен был вполне;

Но в тот же день, непостоянный,

Я пожалел о первом дне.

Счастлив, кто на чреде блестящей,

Водимый гением, трудится для веков;

Но змеи зависти шипящей

Тлетворный точат яд на лавр его венков.

Я для забавы пел, и вздорными стихами

Не выпрошу у Славы ни листка,

Пройду для Зависти неслышными шагами

И строгой Критики не убоюсь свистка:

Стрела, разящая орла под облаками,

Щадит пчелу и мотылька.

Наследье ханов! ты ль добыча пустоты?

Змей вьется, гады там кишат среди свободы,

Где рабство прах челом смешало в древни годы,

Где был чертог прохлад, любви и красоты!

В цветные окна плющ проросшие листы

Раскинув по стенам и занавесив своды,

Создание людей во имя взял природы,

И пишет вещий перст: развалина! Лишь ты,

Фонтан гарема, жив средь храмин, мертвых ныне,

Перловы слезы льешь, и слышится, в пустыне

Из чаши мраморной журчит волна твоя:

«Где пышность? где любовь? В величии, в гордыне

Вы мнили веки жить – уходит вмиг струя;

Но ах! не стало вас; журчу, как прежде, я».

Когда мечтами легких снов

Окован дух наш утомленный,

Герой бесстрашно в сонм врагов

Летит на зов трубы военной;

Оратай с плугом по браздам

Влачится мирными волами;

Пловец несется по морям,

Борясь с кипящими волнами;

А я – о бурях, о войне,

По счастью, чуждая понятья,

Любовь лишь зная, – и во сне

Стремлюся к милому в объятья.

Забуду ли тебя, страна очарований!

Где дикой красотой пленялся юный ум,

Где сердце, силою пленительных мечтаний,

Узнало первые порывы смелых дум

И в дань несло восторг живейших удивлений!

Волшебный край! приют цветов!

Страна весны и вдохновений!

Где воздух напоен дыханием садов

И горный ветерок жар неба прохлаждает,

Где нега томная в тиши густых лесов

К забвенью и мечтам так сладостно склоняет!

Где поражают робкий взор

Кавказа льдяного зубчатые вершины,

Потоки быстрые, леса по цепи гор,

Аулы дикарей и темные долины!

Где всё беседует с восторженной душой!

Там сладостно ночей теченье,

Роскошны сны и тих покой!

Там в грудь мою лились восторг и наслажденье, —

И я дышал огнем Поэзии святой!

Весна! живи и луг, и лес!

Сними с полей зимы уборы,

Одень в сиянье свод небес

И в зелень сумрачные горы!

Ручей, уснувший в берегах,

Буди живительным дыханьем,

Веди наяд луны с мерцаньем

Плескаться в зеркальных струях!

Зови любовников счастливых

Под кровы девственных аллей:

Пусть их пленяет соловей

И шум потоков говорливых!

Леса! раскиньте сень свою!

Цветы полей – благоухайте!

И негой томною питайте

Лень прихотливую мою!

Пошлите сердцу – упоенье,

Заботам тягостным – покой,

Любви – жар юности живой,

Сну – тень и лире – вдохновенье!

Я прихожу к тебе и тщетно б стал искать

Здесь града славного и поверять преданья:

Везде ничтожества и тления печать!

По сим ли насыпям и камням познавать

Следы блестящего держав существованья?

И это ли удел искусства и труда?

Печальный памятник и опыта и знаний!

Увы! таков конец всех наших начинаний:

Коснулось время к ним – и нет уж их следа!

Племен неверная история покажет

Страницы темные потерянных веков

И любопытному сомнительно расскажет

Бывалые дела исчезнувших жильцов:

Как в веки давние язычества кумиры

Сменились верою спасительной Христа;

Как рати двигались; слагалися порфиры

И пали смелые поборники креста![2]

Но муза старины не всё нам обновила —

Погибла слава лет и доблести отцов,

Их жизнь великую она не (сохранила)

Для песней и похвал возвышенных певцов!

……………………………………….

И поздний некогда потомок наш пойдет

Искать, где жили мы в успехах просвещенья, —

И пепла нашего жилища не найдет!

Я вызван из толпы народной

Всезвучным голосом твоим,

Певец-герой! ты благородным

Почтил вниманием своим

На службе юного солдата,

О славе мне заговорил,

Призвал меня призывом брата

И лирой свету огласил!

Твоею дружбою, хвалою

Горжуся! Преданной душою

Тебя я чту, пока я жив!

Ты прав, Давыдов, я счастлив!

Счастлив: мне раненую руку

Пожал увенчанный герой,

И славой я обязан звуку

Ахилла лиры золотой.

Погиб тиран! Возденем к небу длани!

Давно ли мы, с поникшею главой,

Несли ему уничиженья дани,

Омытые кровавою слезой?

Давно ли меч, в крови ненасытимый,

В руке убийц властительных сверкал?

Виновник бед и язв неисцелимых,

Давно ли он народы пожирал?

Всевышний внял сынов своих моленью —

И нет его! меч гордый преломлен;

Конец бедам, конец уничиженью,

И иго в прах с страдальческих рамен!

Столетний кедр, воспитанник Ливана,

Воздвигнулся ветвистою главой,

Возвеселясь погибелью тирана.

«Он пал, – гласит, – он пал, властитель мой!

Ликуй, Ливан! Под острием железа,

Свободный днесь, уж не падет твой сын

И, опершись на рамена утеса,

Возвысится, как мощный исполин!

Смерть варвара смутила мрачны сени:

Узрев его, содрогся хладный ад;

Воспрянули из мрака сильных тени,

И, на него вперивши робкий взгляд,

Они рекли: «И ты, царь Вавилона,

Познал и ты ничтожества удел!»

Давно ли он с блистательного трона

Величием, гордынею гремел?

Днесь труп его, источенный червями,

Лежит во мгле, осклабив тусклый взор;

Заутра вихрь с поблекшими листами

Снесет его надменности в укор…

Денницы сын, блестящее светило,

Чья длань тебя низринула с небес?

Чье мщение в единый миг сразило

Могучего, как вековый утес?

Не ты ли рек: «Сравняюся с богами,

Превыше звезд поставлю мой престол,

К моим стопам падут цари рабами…»

Ты рек – и пал, главой склонясь на дол!

Угаснет день – и путник утомленный

Зайдет сюда – и труп увидит твой.

«Вот смертный тот, – он скажет, изумленный, —

Кто управлял Вселенныя судьбой,

Кто услаждал свой слух цепями рабства,

Под чьей стопой являлась степь кругом,

Пред кем в плену дымились царства,

Стенал народ под варварским жезлом!»

Чудовище, природой отчужденный,

Проклятие с забвеньем твой удел!

Твой труп, один, лежит непогребенный,

Лишь хищный вран крылом его одел!

Где замыслы гордыни величавы?

Как сорванный ветрами лист сухой,

Исчез и след твоей гремевшей славы…

Дрожи, тиран, не дремлет мститель твой!

День упадал во глубь лесов;

В долине вечер воцарялся,

И меж высоких берегов

Спокойно Волхов разливался.

Над ним нависнувши стеной,

Твердыни праздные[3] дремали,

Вблизи синел курган крутой,

И тени на водах лежали.

Воспоминанья прошлых дней

На сих местах в моей душе теснились:

Так – здесь толпы богатырей

С пришельцами за кров родимых бились;

Правдивым мщением кипела русских грудь,

Свободу жизни ограждая, —

И часто Волхова багр　овел светлый путь,

Враждебных трупы увлекая.

Быть может, богатырь на камне сем острил

Свой меч, притупленный щитами;

Иль, обессиленный, склонясь над ним, просил

Он у Небес победы над врагами.

Теперь всё смолкло здесь! Лишь в бурю вран

кричит,

Гнездяся в башне позабытой;

На ржавых вереях дверь дряхлая скрыпит,

И свищет ветр в стене разбитой.

Иль время иногда рушительной рукой

С вершины камни обрывает, —

И Волхов с шумом поглощает

Потомков древности святой.

Так старец, ослабев от бед,

Теряет ветхие седины,

И алчной вечности пучины

Уносят их минутный след!..

О Волхов! берегов твоих

Не оглашает днесь ни голос грозной битвы,

Ни тяжкий стон последния молитвы,

Ни вопли дев с полей родных.

К тебе певец идет с довольною душой:

Он любит с башни зреть, задумчивости полный,

Как ты волнуешься сребристою струей,

Колебля рыбарей разбросанные челны;

И перед ним цветущее село

Склоняется над тихими водами,

Любуяся в их светлое стекло;

Здесь берег обнялся зелеными лугами,

Там он стеной песчаною обвис,

И ели древние над ним шатром сплелись!

Мне не забыть тех томных впечатлений,

Питавших мысль мою при Волховских струях.

Картинные брега, я помню вас в мечтах,

Как помнят призраки веселых сновидений!..

Не отравляй моей тоски

Улыбкой, ласкою притворной

И сердца снова не влеки

К мучениям любви упорной!

Невинный жар твоих ланит,

Очей веселое сиянье, —

Всё помню я, – но не слетит

Ко мне любви очарованье.

Нет, не слетит оно назад

К моей душе полузабытой:

Так оставляет аромат

Сосуд, небережно разбитый!..

Есть на земле безвестный уголок,

Уединенный, неприметный:

Знакомый луг, знакомый лес, поток,

И в них дух добрый и приветный.

Он издавна живет в том уголке,

Летает птичкой по дубравам,

Шумит в бору, купается в реке

И улыбается забавам.

Сберется ль в луг красавиц хоровод —

Он между ними невидимкой,

И под вечер он в сумраке поет

Любовь с пастушеской волынкой.

Я не видал его в стране родной,

Но с ним почувствовал разлуку,

Когда, в очах с прощальною слезой,

Я посох странника взял в руку.

Он вкруг меня в унынии шептал:

«Куда? не я ль тебя взлелеял?»

Он за рубеж отчизны провожал

И грустью на меня повеял.

Казалось мне, покинут детства друг,

Который вместе рос со мною.

Недаром же с тобой разлуку, добрый дух,

Зовут по Родине тоскою!

Невидимо толпятся годы,

В их бездне исчезают дни,

Как в море льющиеся воды,

Как миг блестящие огни.

За тайной мглою кроет время

День улетающий за днем,

И тяготеет жизни бремя,

А годы кажутся нам сном.

Иного память утомилась,

Считая ряд прожитых лет;

Ей жизнь как будто бы приснилась,

Минувшее – как дымный след.

Но там, в толпе полупрозрачной,

Мелькают памятные дни,

Как сквозь туман долины мрачной

Блестят приветные огни;

На них ли радости сиянье,

Иль скорби черная печать, —

Они живут в воспоминанье,

Их любит сердце отличать;

Их время от него не спрячет,

И старец, покидая свет,

И улыбнется и заплачет,

Взглянув на жизнь минувших лет.

Вчера я растворил темницу

Воздушной пленницы моей:

Я рощам возвратил певицу,

Я возвратил свободу ей.

Она исчезла, утопая

В сияньи голубого дня,

И так запела, улетая,

Как бы молилась за меня.

Люблю я звук твоих речей,

Наряда твоего небрежность;

Но тягостна душе моей

Твоя услужливая нежность.

Твоих восторгов я стыжусь,

Меня пугает наслажденье;

В моем прискорбном умиленье

Я на тебя не нагляжусь.

Беспечная, в чаду разврата

Еще не огрубела ты, —

Не памятна ль тебе утрата

Твоей девичьей простоты?

Не сладостно ль тебя увидеть

Доверчивую, как дитя, —

Я устыдился б и шутя

Твое младенчество обидеть.

Нередко без огня в крови,

С каким-то грустным состраданьем

Дарю тебя немым лобзаньем,

О жрица ранняя любви.

Нередко ласкою нескромной

Тревожишь ты мою печаль;

Мне жаль красы твоей наемной,

И слабости своей мне жаль.

Другим судьба послала милый дар

Пленять твой ум, живить твое бесстрастье,

Угадывать твой потаенный жар

И похищать души твоей участье;

Пускай других с тобою нежит счастье,

Пускай, тебе покорствуя, они

Забудут мир, желания, измену

И в долгие прекрасной жизни дни.

Младой любви твоей познают цену.

Без зависти, смиренный до конца,

Их тайный друг, твой обожатель тайный,

Я буду ждать, что лаской, хоть случайной,

Когда-нибудь ты наградишь певца.

Когда Владыку муз с холмов его счастливых

Пустынник-юноша, игрою струн своих,

В неведомый шалаш приманит, хоть на миг,

Он празднует сей миг в мечтах честолюбивых!

Но что же чувствует возвышенный певец,

Кто чародейством уст и верой в них сердец,

Земны́й еще, достиг священных сеней неба?

Кому сладчайший мед подносит с лаской Геба?

Кто, лицезрением бессмертных упоен,

На лире радостной подъемля стройный звон,

Томит гармонией Олимп гостеприимный?

Чьи песни смелые, пророческие гимны

Поодаль ото всех воссевший Аполлон

Безмолвно слушает и, быстро вдохновенный,

Снимает древний лавр с главы своей священной.

Повеял май! шумят и блещут воды,

На солнце лист трепещет и блестит,

Цветут луга, пестреют огороды,

Но светлый май меня не веселит.

Пусть тот весны очарованье славит,

Чью душу кроткую, как тихий мир полей,

До поздних лет младенчески забавит

И первый лист, и первый соловей.

Но я, томясь в душе мятежной

Однообразием и жизни, и забав,

Безумный, я б желал, чтоб снова вихорь снежный

Затмил красу потоков и дубрав.

Не говорите мне: всему чреда на свете,

Иные думы на уме:

Я в дни снегов грущу о теплом лете,

В весенний день тоскую по зиме.

Так пылкий юноша, изведав страсти муку

И сердцем полюбить испытывая вновь,

В своей любви находит грусть и скуку,

А разлюбив, опять зовет любовь.

За днями дни бегут толпой,

Следов их сердце не находит;

Но, друг бесценный, образ твой

Поныне властвует душой

И с памяти моей не сходит.

Я посещал прекрасный край:[4]

Там ухо ропот моря слышит,

Беззнойно, долго светит май,

И человеку тихий рай

В тени олив и лавров дышит.

Там, нежась в лени и в мечтах,

В час лунных, сладостных туманов,

Как будто видишь на горах,

Вокруг мечетей, на гробах,

Блуждающие тени ханов.

Там жены, тайно, сквозь покров,

Назвав себя, лукавым взглядом

Манят счастливых пришлецов

На мягкий одр, на пух ковров,

В гарем, увитый виноградом.

Но в той стране, на бреге том,

К иным занятиям остылый,

Без цели странствуя кругом,

Мечтал, грустил я об одном —

Всё о тебе, мой ангел милый!

Как ночью песня соловья,

Как пленнику родные звуки

На бреге чуждого ручья —

Отрадна мне любовь моя,

Слиянье неги, счастья, муки.

Люблю, любовь потребна мне!

Я услажден, утешен ею!

Наскучу ль жизнью в тишине,

Мне милый лик блеснет во сне —

И вновь я к жизни пламенею.

Поверьте мне – души своей

Не разгадали вы доселе:

Вам хочется любить сильней,

Чем любите вы в самом деле.

Вы очень милы – вы поэт.

Творенья ваши всем отрада;

Но я должна, хоть и не рада,

Сказать, что в вас чего-то нет.

Когда с боязнью потаенной

Встречаю вас наедине,

Без робости, непринужденно

Вы приближаетесь ко мне.

Начну ль беседовать я с вами —

Как будто сидя с автора́ми,

Вам замечательней всего

Ошибки слога моего.

Со мной ведете ль разговоры —

Без выраженья ваши взоры!

В словах нет чувства – только ум!

И если б, в беззаботной доле,

Была я памятлива боле, —

То, затвердив из модных дум

Сто раз печатанные слезы,

Желанья, сетованья, грусть, —

В стихах я б знала наизусть

Все изъясненья вашей прозы!

Простите мне язык простой:

Нет, не хочу судьбы такой!

С душой, надеждою согретой,

Хочу в дни лучшие мои

Любимой быть я – для любви,

А не затем, чтоб быть воспетой.

Не озабочен жизнью я!

Равно мой ум и сердце праздны:

Как бой часов однообразный,

Однообразна жизнь моя.

Напрасно возвратить я мнил

Под благосклонным небом Юга

Напевы счастья и досуга

И бодрость юношеских сил.

Напрасно сердце обновить

Алкал любви очарованьем

Иль славы гордым обладаньем

Любви потерю заменить.

Не изменился жребий мой!

Я вяну, скукой изнуренный,

Как вянет цвет, перенесенный

Под небо родины чужой.

Ты на земле была любви подруга:

Твои уста дышали слаще роз,

В живых очах, не созданных для слез,

Горела страсть, блистало небо Юга.

К твоим стопам с горячностию друга

Склонялся мир – твои оковы нес,

Но Гименей, как северный мороз,

Убил цветок полуденного луга.

И где ж теперь поклонников твоих

Блестящий рой? где страстные рыданья?

Взгляни: к другим уж их влекут желанья,

Уж новый огнь волнует души их;

И для тебя сей голос струн чужих —

Единственный завет воспоминанья!

Не ведает мудрец надменный,

Не постигает хладный свет,

Как тяжко тратить постепенно

Все обольщенья юных лет.

«Он с призраком своим простился,

Он стал умнее», – говорят,

Не скажут: «Бедный! он лишился

Своих любимейших отрад».

Престань оплакивать измену

Мечты! О боги! я готов;

Но что ж даете вы в замену

Живых, блестящих, милых снов?

На жизнь я поднял взор бесстрастный;

Что было – есть; но где же ты,

Мир ненаглядный, мир прекрасный,

Зерцало горней красоты?..

Разнесся дым очарованья,

Слетел покров волшебный твой,

И ты без тайн, без упованья,

Однообразный, предо мной

Предстал, как памятник бездушный

Времен минувших торжества,

Как истукан, жрецу послушный,

Златой кумир без божества!

Проникни в дух мой охладелый,

Любви спасительная власть!

И жизни, рано помертвелой,

Отдай веселье, силу, страсть.

Лишь тот познал красы земные,

Лишь тот воистину блажен,

Кого любовь в лета младые

Прияла в неискупный плен.

На что ему венцов сиянье?

На что сокровищ мрачный клад?

Его мечта, его желанье

Ликуют в области отрад.

К чистейшей, сладостнейшей цели

Стремится без боязни он,

Чтоб очи милые узрели

Ее черты сквозь вещий сон,

Чтоб, тайным пламенем сгорая,

Игра волненья своего,

Наутро красота младая,

Стыдясь, взглянула на него,

Чтоб силой страстного признанья

Из бледных уст, из томных глаз

Исторгнуть слезы и лобзанья,

Вкусить блаженства дивный час.

Любовь! любовь! владей ты мною!

Твоим волшебством обаян,

Не погибал бы я душою

В глуши безлюдной чуждых стран.

Пустынной жизнью изнуренный,

Не увядал бы в цвете я:

Кружился б образ незабвенный

И днем и ночью вкруг меня.

Всегда прекрасный, вечно юный,

Как солнце ясное весны,

Он оживлял бы сонны струны

Приветным гласом старины.

Играя чувствами моими,

Как своенравный чародей,

Он тайно грезами живыми

Питал бы страсть души моей.

Порой бы мнилось: кто-то дышит,

Склонясь невидимо ко мне, —

Как сквозь дремоту, ухо слышит

Знакомый шепот в тишине.

Как будто кудри шелковы́е

Прильнули вдруг к моим устам…

Как будто перси молодые

Открылись радостным очам…

Ты ль это, милое виденье,

Мой рай, мой гений на земли?

Ах, нет! то сердца обольщенье,

Обман пленительный любви!

Ее гармония святая

Из дивных звуков сложена;

В них блещет вечная весна,

Благоухает воздух рая.

Ликует сердце, ей внимая,

Всё внемлет: дол и вышина;

Но мир не знает, кто она,

Сия певица неземная!

Перунам Зевсовым равны

С душевной пламенной струны

Поэтов сорванные звуки!

Им всё отверсто: рай и ад,

Душа – сосуд живых отрад,

И сердце – кладезь хладной муки.

1

Блеснул он миг, как луч прелестный мая,

Пропел он миг, как майский соловей;

И, ни любви, ни славе не внимая,

Он воспарил в страну мечты своей.

Не плачь о нем, заветный друг поэта!

Вне жизни, он из мира не исчез:

Он будет луч Божественного света,

Он будет звук гармонии небес.

2

Благословим без малодушных слез

Его полет в страны эфира,

Где вечна мысль, где воздух слит из роз

И вечной жизнью дышит лира!

Друзья! Он там как бы в семье родной.

Там ангелы его целуют,

Его поят небесною струей

И милым братом именуют.

«Зачем горит твое лицо?

О чем ты, юноша, тоскуешь,

Когда украдкою целуешь

Твое чугунное кольцо?

Чей это дар? каким заветом

Он тайно мучит грудь твою?..

Иль нам неслышимым приветом

Он говорит тебе: люблю?

Иль, памятник любви минутной,

Ее обеты пережив,

Еще тебя томит он смутно,

Как счастья прошлого отзыв?

Иль друг чувствительный, незлобный,

Во цвете взятый в лучший свет,

На нем, как на доске надгробной,

Свой краткий начертал завет?..»

«Нет, нет, певец! не дружбой скромной

Освящено мое кольцо,

Не память девы вероломной

Мне сердце жмет, мрачит лицо!

Чугун сей милый и печальный

Превыше суеты земной:

То дар предсмертный, дар прощальный,

Благословение родной!»

У подножия Балкана,

На победных берегах,

Имя милое России

Часто на моих устах.

Часто, вырвавшись из града,

Всадник странный и немой,

Я в раздумьи еду, еду

Долго всё на север мой.

Часто, родина святая,

За тебя молюсь во сне;

Даже в образах чужбины

Верный лик твой светит мне.

Слышу ль моря плеск и грохот —

Я сочувственно горжусь,

Мысля: так гремит и плещет

Вновь прославленная Русь!

Вижу ль минарет, всходящий,

Белый, стройный, в облака, —

Я взываю: наша слава

Так бела и высока!

И, объятый гордой думой,

Я не помню сердца ран:

Имя милое России

Мне от скорби талисман.

Былых страстей, былых желаний

Пересмотрел я старину;

Всю цепь моих воспоминаний

Я подобрал звено к звену.

Какою яркою печатью

Сверкает каждое звено!

Но чувства тихой благодатью

Меня проникло лишь одно.

Ах! то звено поры прекрасной,

Поры надежд и чистоты,

Поры задумчивости ясной

И целомудренной мечты.

И я из цепи разноцветной

Исторгнул милое звено,

Чтоб в грустный час, как луч заветный,

Оно светилось мне одно.

Ни дум благих, ни звуков нежных

Не хочет раздраженный мир;

Он алчет битв и бурь мятежных;

Он рвется на кровавый пир.

За тучей тучу Запад гонит;

Дух тьмы свой злобный суд изрек;

Земля растерзанная стонет,

Как пред кончиной человек.

Теперь не суетную лиру

Повесь на рамена, певец!

Бери булат, бери секиру,

Будь гражданин и будь боец.

Но прежде с пламенем во взоре,

Как богом избранный Пророк,

Воскликни: «Горе, горе, горе

Тому, кто вызвал гневный рок!»

За прихоть женского тщеславья,

За резвый бред души младой,

В безумном гневе, тень бесславья

Набросил я на идол мой.

И думал: «Нет! мечты послушной

За нею вслед не повлачу:

Я не хочу любви бездушной,

Корыстных благ я не хочу».

Но как же грудь моя забилась,

Когда внезапною грозой

Она, прелестница, явилась

В слезах и в блеске предо мной!

Когда небесные все силы

Призвала, дни свои кляня,

И застонала: «Милый, милый,

Ужель разлюбишь ты меня!»

В одно мгновенье гнев и пени —

Всё разлетелося как дым, —

И вот уж вновь в зеленой сени,

Сплетясь руками, мы сидим.

Глядим на море, где трепещут

Заката яркие струи,

И наши взоры так же блещут

Златыми искрами любви.

От всех тревог мирских украдкой,

Приятно иногда зимой

С простудой, с легкой лихорадкой

Засесть смиренно в угол свой;

Забыв поклоны, сплетни, давку,

И даже модных дам собор,

Как нектар, пить грудную травку

И думам сердца дать простор.

Тогда на зов воображенья,

Привычной верности полны,

Начнут под сень уединенья

Сходиться гости старины:

Воспоминания, виденья,

Любви и молодости сны.

Ум просветлеет; голос внятный

В душе опять заговорит,

И в мир созданий необъятный

Мечта, как птица, улетит…

Пройдут часы самозабвенья,

Посмотришь: день уж далеко,

Уж тело просит усыпленья,

А духу любо и легко, —

Затем что, голубем летая

В надзвездном мире вечных нег,

Он, может быть, хоть ветку рая

Принес на радость в свой ковчег.

Любил я очи голубые,

Теперь влюбился в черные.

Те были нежные такие,

А эти непокорные.

Глядеть, бывало, не устанут

Те долго, выразительно;

А эти не глядят; а взглянут —

Так словно царь властительный.

На тех порой сверкали слезы,

Любви немые жалобы,

А тут не слезы, а угрозы,

А то и слез не стало бы.

Те укрощали жизни волны,

Светили мирным счастием,

А эти бурных молний полны

И дышат самовластием.

Но увлекательно, как младость,

Их юное могущество.

О! Я б за них дал славу, радость

И всё души имущество.

Любил я очи голубые,

Теперь влюбился в черные,

Хоть эти сердцу не родные,

Хоть эти непокорные.

Как медленно приходит счастье,

Как быстро кроется оно,

Дней юных в долгое ненастье

Мне было жить на миг дано!

Наказан я за то мгновенье!

Надежд пустое обольщенье

Всё горечь услаждает зла,

Но мне уж чуждо упоенье,

Надежда в сердце умерла!

В сем сердце, съеденном тоскою,

Больном, убитом, я горю

Бегущей возвратить мечтою

Блаженства прошлого зарю;

Но настоящее как туча

Во всех души несвязных снах,

И – вмиг блистает на глазах

Слеза невольная, горюча.

Я всё навеки потерял,

Я мене ветрен, пылок стал!

Доверенность к судьбе умчалась,

Огнь чувств, восторгов рай исчез,

И даром пагубным небес

Одна любовь со мной осталась!

Таланта в полном блеске он

Поник увенчанной главою,

Свинцом летучим поражен

Братоубийственной рукою;

Издетства баловень певец

Прелестной музы своенравной,

И после жизни бурной, славной

И бурный встретил он конец.

Негодованье и печаль

Волнуют грудь и мысль невольно;

Увы, кому его не жаль!

О Пушкине кому не больно?

Один он нам звездой светил,

Звучал в предбудущие лета —

Зачем же ты его убил,

Злодей, отнял у нас Поэта!

Кто право крови дал тебе

Над сей главою озаренной?

Ты знаешь ли, к его судьбе

Восторг прикован полвселенной!

Любимец наш, отрада, друг,

Честь, украшенье полуночи, —

Его напевов – жаждал слух,

Его лица – искали очи!

И слышишь ли плачевный звон?

Весь Петроград, слиян душою,

Подвигся в ходе похорон

Необозримою толпою;

Не полководец, не монарх,

Он в землю сходит им подобно,

И общей грустью в мир загробный

Сопровожден любезный прах.

Коль ближние, склонясь челом,

В боязни кроются виновной,

Ты ль, муза, пред Певца костром

Пребудешь робкой и безмолвной?

Как Цезаря кровавый плащ,

Бери, кажи ты Барда тогу,

Зови к царю, к народу плачь

И месть кричи земле и Богу!

Но успокойся, неба дочь!

Кто усладил Певца кончину,

Его детя́м успел помочь,

Устроив прочно их судьбину, —

Тот знает – и не дремлет он,

Венчанный россов представитель,

И грянет в свой черед закон —

Невинных неподкупный мститель!

Элизиум, цветущий вечно рай

Души вертляной и крылатой, —

Кто на земле, кто будет мой вожатый

В тот светлый, в тот чудесный край?

Два глаза есть и голос милый,

Мне слишком близкие давно,

Им дивное могущество дано

Элизиум творить не за могилой!

Элизиум и чувств и дум!

И в миг тот дивный мир пред мною исчезает,

И неземных порывов полон ум,

И огнь, чистейший огнь всё сердце проникает.

Поэт, твой дружественный глас

Достиг до узничьей темницы —

И в сердце жизнь отозвалась

На звук знакомыя цевницы.

Давно уж, скуки снедь немой,

Оно без чувства хладно билось;

Но снова чувство оживилось

О счастьи тихою тоской!

Куда девались, друг-поэт,

Сии порывы к наслажденью,

Сей мир волшебный юных лет

И вера сердцем сновиденью!

В объятьях ветреных Лаис

Любить способность онемела;

Страсть к славе, к жизни охладела.

Желанья роем унеслись!

К нам путь завеяла метель

Свободе, резвому веселью,

И жизни жесткая кудель

Полубольной прядется Ленью.

Один лишь Силы звучный глас

Смущает мрачное безмолвье,

И краснощекое Здоровье

Вспорхнуло с Радостью от нас!

Друзья, сегодни невзначай

Пришла мне мысль благая

Вас звать в Семеновский, на чай.

Иди, семья лихая!

В туфлях, халатах, в семь часов

Ко мне съезжайтесь прямо,

И каждый, братья, без чинов

Тащись с любимой дамой.

Приди, Евгений, мой поэт,

Как брат, любимый нами,

Ты опорожнил чашу бед,

Поссорясь с небесами;

Запей ее в моем углу,

За чашею веселья —

Светлее будущего мглу

Увидишь от похмелья.

Не знает Бахус черных дней,

Ему как лужа море.

Приди, и с музою твоей,

Плаксивою, как горе;

Пусть сердцу братьев говорит

Волшебными устами —

Младая грудь ее горит

Свободой и богами.

И Дельвиг, председатель муз,

И вождь, и муж совета,

Покинь всегдашней лени груз,

Бреди на зов поэта.

Закинь на полку фут и вес

Философов спесивых,

Умножь собой толпу повес,

Всегда многоречивых.

Ты любишь искренно друзей,

Ты верен богу Пинда,

Ты чинно род семьи своей

Ведешь от Витикинда, —

С младою музою твоей,

Опередившей годы,

Гряди в веселый круг друзей

На празднество свободы.

И Чернышов, приятель, хват,

Поклонник Эпикуру,

Ты наш единоверный брат

По Вакху и Амуру,

И нашим музам не чужой —

Ты любишь песнопенья:

Нередко делим мы с тобой

Минуты вдохновенья.

И бог любви, и сатана

Равно нас, грешных, мучит,

И бес румяный, бог вина,

Науке жизни учит.

Приди на прямодушный зов

Армейского солдата;

Мой беззаботный философ,

Люблю тебя как брата!

Ты в скуке не провел и дня,

Ты денег не хоронишь,

Мундир гвардейский, четверня,

Но ты не фанфаронишь;

Ты любишь бранный шум и треск

И любишь наслажденье,

И знаешь, что мишурный блеск —

Плохое украшенье.

В чертогах, в городском шуму

И в подземельной хате

Уважен умный по уму

И мил в своем халате!

Болтин-гусар, тебе челом,

Мудрец златого века!

Ты наслаждаешься житьем

Как правом человека;

Ты храбр, как витязь старины,

И прям, как наши деды,

Ты любишь страсть родной страны —

Роскошные обеды,

Ты пьешь с друзьями в добрый час,

Без бабьего жеманства, —

Святая трезвость во сто раз

Безумнее и пьянства!

Дай руку, брат, иди ко мне,

Затянем круговою!

Прямые радости одне

За чашей пуншевою…

Напьюсь – и светел Божий день,

И люди, будто люди,

И Пашу целовать не лень —

Прижмусь к упругой груди;

Тверез – и люди мне, гусар,

Негодные созданья,

И холоден смышленый жар

Наемного лобзанья.

Сберемся ж, братья, заодно,

Иди, семья лихая!

Вас ждет и чай мой, и вино,

И муза молодая;

И вечер посвятим богам,

Подателям блаженства.

Друзья, цензуры нет пирам

Для дружбы и равенства!

Напрасно я, друг милый мой,

Желал найти науку счастья;

Напрасно, всех любя душой,

Просил любови и участья…

Участья… Кто его найдет?

О, люди холодны, как лед…

Мои труды вотще пропали,

Но чувства опытнее стали —

Мне люди в наготе предстали —

Я пожалел моих хлопот.

В наш век счастливый, век прекрасный

Приветлив ласковый народ;

Всё дышит тишиной согласной,

Друг другу братски руку жмет;

Пристойно скромны изуверы,

Пристойно воры ждут ночей,

Не давят жертв во имя веры,

И нет державных палачей…

Чего ж желать мне оставалось?

К чему я стал себе злодей?

К чему рассматривать людей?

Пусть было б всё как всё казалось.

Так, друг, теперь я вижу сам,

Уже нет нужды мне в совете —

Науки счастья нет на свете,

И дать не могут счастья нам.

Счастлив, кто в уголку уютном

Для жизни нужным не убог

И в исступлении минутном

С любовью позабыться мог;

Кто свету ввек не доверялся,

Один пирует жизни пир,

Кому так свет не представлялся,

Как в микроскоп фламандский сыр!

Не спрашивай, зачем я так уныл!

Ты знать должна вину моей печали:

Мой взор тебе давно ее открыл,

Когда об ней уста мои молчали.

Мне суждено по гроб тебя любить;

Но, знать, любви внушить я не умею!

Нет, счастие тобой любимым быть

Не для меня: я ждать его не смею!

Из жалости одной к моим слезам

Ты мне твердишь любовные обеты;

Не верю я пленительным словам:

Я не видал в тебе любви приметы!

Стою ль вдали, с безмолвною тоской, —

Твой взор меня в толпе не отличает;

Иль робкою коснусь к тебе рукой —

Твоя рука моей не отвечает.

Спокойна ты: встречаешь ли меня

Или даришь мне поцелуй небрежный, —

В глазах твоих нет пылкого огня

И на щеках румянца страсти нежной.

Когда я шел вчера, простясь с тобой,

Не для меня ты у окна стояла —

И тусклого стекла не отирала,

Чтобы взглянуть украдкой вслед за мной!

Досель я жил отрадой упованья,

Я сам себя обманывать хотел,

И наяву коварные мечтанья

Любовь твою сулили мне в удел!

Но ты меня лишила наслажденья:

Мечты мои рассеялись, как дым,

Упала с глаз повязка заблужденья,

И опыт мне сказал: ты не любим!

Жестокая, ты хочешь быть мне другом —

Любви твоей, любви желаю я!

Когда меня ты назовешь супругом,

Без сердца мне на что рука твоя?

Где для меня цвели блаженства розы,

Там буду я лишь терния встречать;

В твоих глазах я должен видеть слезы

И на лице уныния печать!

Я, может быть, подстерегу случайно

Твой тяжкий вздох в безмолвии ночном,

И близь меня, забывшись тихим сном,

Промолвишь ты признанье в страсти тайной;

Огонь любви заблещет на челе,

И не супруг, другой тебе приснится;

Ты будешь днем, потупя взор к земле,

Передо мной мечты своей стыдиться.

О милый друг! Прости моим словам,

Забудь любви слепые подозренья, —

Я им теперь еще не верю сам,

Но в будущем ищу себе мученья!

Пускай меня утешит голос твой;

Пусть нежный взор тоску души рассеет

И грудь мою надежды луч согреет!

Когда же нет в тебе любви прямой,

Когда я ждал несчастия недаром,

Цепей моих из жалости не рви,

Но обмани меня притворным жаром

И дружбе дай название любви!

Винюсь, мой друг, перед тобой;

Ты мной не можешь быть доволен:

Я не пою, и гений мой

Неизлечимо ленью болен.

В глуши лесов я жизнь веду;

Не слава, а покой мне нужен.

Я стал теперь с весельем дружен,

Но с музой часто не в ладу.

Она зовет меня украдкой

От милой сердца на Парнас, —

Я нехотя клянусь подчас

Расторгнуть узы неги сладкой

И снова петь, но на стене

Не нахожу своей свирели:

Амуры, не сказавшись мне,

Тихонько ею завладели.

Возьму ль ее у них из рук?

Мне сладок их напев игривый,

И тих свирели беглый звук,

Как нежный вздох любви счастливой.

Тебе, Плетнев, другой удел!

Любовник славы постоянный,

Ты вслед за нею полетел,

Вдали завидя лавр желанный!

Ты не чуждаешься труда,

Чтоб знатоков привлечь вниманье,

И к верной музе никогда

Не опоздаешь на свиданье.

Ко мне доносят песнь твою

Покорные певцам зефиры,

И в диком северном краю

Я слышу звук знакомой лиры!

Но пусть венцы перед тобой —

Не в них прямое наслажденье!

Когда я кончу дней теченье,

Быть может, ты, поэт младой,

Наскучив шумною столицей,

Придешь в страну, где друг твой жил,

И над его простой гробницей

Прочтешь слова: он счастлив был!

Молодой цветок дубровы,

Расцветай в тени ветвей,

Где ни зной, ни хлад суровый

Не вредят красе твоей;

Но ко мне, в страну изгнанья,

В мой печальный, дикий край,

Как привет воспоминанья,

Запах сладкий навевай.

Слова любви, мой клен пустынный,

Я на коре твоей писал;

Но вижу с грустью, друг старинный,

Что мне и ты неверен стал.

Зачем ты память сохраняешь

О счастьи двух сердец младых?

Ты их еще соединяешь,

А время разлучило их!

Родимый край, страна отцов!

Как быстро дни мои мелькали,

Когда, не ведая печали,

Я рос в кругу твоих глупцов!

Меня младенца веселили

Их страсти, важность, суеты,

Их занимательные были

И безрассудные мечты.

Любил я жаркие их споры

О гончих, зайцах и полях,

И оглушающие хоры,

И рюмок звон на их пирах.

Но мне забавнее казались

Беседы важных их супруг,

Когда они, составя круг,

Горячим чаем упивались…

Какой был шум! какой был звон!

Одна рассказывала сон,

Другая жизнь своей наседки,

Иные ж с видом простоты

Сплетали злые клеветы

На счет какой-нибудь соседки…

И признаюсь: среди сих дам

Я кой к чему привык и сам.

Судя по них о целом свете,

Я в нем не знал большого зла;

Я верил счастливой планете —

И мирно жизнь моя цвела.

Среди толпы самодовольной,

В дыму желаний и надежд,

Игрой цевницы своевольной

Я забавлял моих невежд.

Их одобреньем быв утешен,

Я восхищался, но они

«Он сумасшедший, он помешан»

Твердили, будучи одни.

Что нужды в том? по крайней мере

Я оставался в доброй вере,

Что и с невеждой и с глупцом

На свете сем ужиться можно

И что Вольтер весьма безбожно

Бросал на них сатиры гром…

Я рос и – вырос. Дни летели.

Мои седые земляки,

Как прежде, чуждые тоски,

Исправно пили, сладко ели,

Травили зайцев и толстели…

Вдруг – бог мой! – одного из них,

Не знаю как, задел мой стих!..

Мгновенно поднялась тревога —

И оглушен был бранью я!

«Он враг людей, отступник Бога!» —

Взывали жены и мужья.

Какое множество проклятий

Из уст соотчичей и братий

Упало на мою главу!..

И я дышу! и я живу!

Но я не ждал конца тревоги:

Почтя слезою прах отцов,

Скорей, скорей – давай бог ноги

Бежать от добрых земляков!

И так, их злобою гонимый,

Печальный гость чужих земель,

Покинул я приют родимый,

Почтенных предков колыбель…

От ранних лет к странам далеким

Я был надеждою маним;

Мне быть хотелось одиноким —

В чужой стране, для всех чужим.

Сбылось безумное желанье!

Я был один в толпе людей,

Как осужденный на изгнанье,

Как всеми брошенный злодей…

Мне жить на свете скучно было;

Я мирных радостей не знал;

Душа пустела; нрав дичал,

А сердце тайной грустью ныло…

Блуждая из страны в страну,

Я свет изведал понемногу —

И скоро ль, трудную дорогу

Окончив, мирным сном засну —

Не знаю…

Но клянусь судьбою,

Клянусь мечтами жизни сей,

Что не ступлю опять ногою

На землю родины моей!..

Зачем? к чему? и что бы ныне

Я мог найти в моей пустыне?

Ах! разве чуть приметный след

Давно, давно минувших лет:

Травой заросшие могилы,

Где под хранительным крестом

Двух незабвенных пепел милый

Лежит, объятый вечным сном…

И там же… там есть холм забытый,

Под коим, холоден и тих,

Спит беспробудно муж сердитый,

Забывши мой несчастный стих.

Избави бог меня от злости!

Нет, не дерзнет моя нога

Попрать разрушенные кости

Землею взятого врага!

Путь трудный кончен. Вот громады

Блестящих храмов и палат.

Как неба вечные лампады,

Огни вечерние горят.

Отрадно страннику сиянье

Гостеприимных сих огней…

Он знал любовь, он знал страданье,

Он знал тоску во цвете дней.

Он рано родину покинул

И долю низкую презрел,

И мрак невежества отринул —

И к просвещенью полетел.

Он избежал невежд смиренных,

Благослови их кроткий сон;

Наукой хладною надменных

Безумцев злобу – видел он.

Он счастья испытал измены

И жизни суетной тщету…

Теперь в хранительные стены

Прими, Петрополь, сироту!

Как капля в бездне вод кипящих,

Как в море легкая струя —

В сени твердынь твоих гремящих,

В твоих толпах – исчезну я!

Не в шуме, не в кругу бояр,

Не посреди пиров мятежных —

Родится пламень чувствий нежных

И вдохновенной страсти жар.

Забытая порочным светом,

Любовь чужда балетных фей:

Под их убийственным корсетом,

Бедняжке, душно б было ей…

Но там – в стране моей любимой, —

Где в лоне мирной тишины

Поднесь хранятся нерушимо

Простые нравы старины,

Где люди следуют природе,

Где дни невидимо летят,

Где все живут по старой моде —

И знать о новых не хотят;

Где предков мирные пороки

Пощажены насмешкой злой,

Где добродетели уроки

Преподаются не молвой,

Где зависть хладная, немая

Не ищет жертвы в темноте, —

Там царствует любовь святая

В патриархальной красоте.

Таланта скромный обожатель,

Я не поэт, а подражатель;

Мой не блистателен венок;

Но подражанье – не порок!

Кто вдохновенные творенья

От громких бредней отличит,

Чей дух взволнуют песнопенья

Любимца нежных пиерид;

Кто не судом науки хладной,

Но пылким сердцем, но душой —

Душой младой, восторга жадной,

Поэт! постигнет гений твой, —

Тот подражай! Его напевы

Не пристыдят его харит —

И добрый друг парнасской девы

Его мечты благословит!

Полурассеянный и злой,

С приметой бешенства во взоре,

Внезапно, в темном коридоре,

Вчера я встретился с тобой.

Ты испугалась, как наяда,

Когда явился фавн пред ней, —

И в трепетной руке твоей

Дрожала яркая лампада.

Не отвечая мне, ты вдруг

Сокрылась с легкостью воздушной,

И, признаюсь, на твой испуг

Я сам глядел не равнодушно…

Перепугались оба мы:

Как будто в высоте эфирной

Внезапно встретил духа тьмы

Посланник неба – ангел мирный.

Кто, как лебедь цветущей Авзонии,

Осененный и миртом и лаврами,

Майской ночью при хоре порхающих,

В сладких грезах отвился от матери, —

Тот в советах не мудрствует; нб стены

Побежденных знамена не вешает;

Столб кормами судов неприятельских

Он не красит пред храмом Ареевым;

Флот, с несчетным богатством Америки,

С тяжким золотом, купленным кровию,

Не взмущает двукраты экватора

Для него кораблями бегущими.

Но с младенчества он обучается

Воспевать красоты поднебесные,

И ланиты его от приветствия

Удивленной толпы горят пламенем.

И Паллада туманное облако

Рассевает от взоров, – и в юности

Он уж видит священную истину

И порок, исподлобья взирающий!

Пушкин! Он и в лесах не укроется;

Лира выдаст его громким пением,

И от смертных восхитит бессмертного

Аполлон на Олимп торжествующий.

Мальчик, солнце встретить должно

С торжеством в конце пиров!

Принеси же осторожно

И скорей из погребов

В кубках длинных и тяжелых,

Как любила старина,

Наших прадедов веселых

Пережившего вина.

Не забудь края златые

Плющем, розами увить!

Весело в года седые

Чашей молодости пить,

Весело, хоть на мгновенье,

Бахусом наполнив грудь,

Обмануть воображенье

И в былое заглянуть.

Перст указует на даль, на главе разви́лися крылья,

Дышит свободою грудь; с легкостью дивною он,

В землю ударя крылатой ногой, кидается в воздух…

Миг – и умчится! Таков полный восторга певец.

Ах ты, ночь ли,

Ноченька!

Ах ты, ночь ли,

Бурная!

Отчего ты

С вечера

До глубокой

Полночи

Не блистаешь

Звездами,

Не сияешь

Месяцем?

Всё темнеешь

Тучами?

И с тобой, знать,

Ноченька,

Как со мною,

Молодцем,

Грусть-злодейка

Сведалась!

Как заляжет,

Лютая,

Там глубоко

На сердце —

Позабудешь

Девицам

Усмехаться,

Кланяться;

Позабудешь

С вечера

До глубокой

Полночи,

Припевая,

Тешиться

Хороводной

Пляскою!

Нет, взрыдаешь,

Всплачешься,

И, безродный

Молодец,

На постелю

Жесткую,

Как в могилу,

Кинешься!

Когда, душа, просилась ты

Погибнуть иль любить,

Когда желанья и мечты

К тебе теснились жить,

Когда еще я не пил слез

Из чаши бытия, —

Зачем тогда, в венке из роз,

К теням не отбыл я!

Зачем вы начертались так

На памяти моей,

Единый молодости знак,

Вы, песни прошлых дней!

Я горько долы и леса

И милый взгляд забыл, —

Зачем же ваши голоса

Мне слух мой сохранил!

Не возвратите счастья мне,

Хоть дышит в вас оно!

С ним в промелькнувшей старине

Простился я давно.

Не нарушайте ж, я молю,

Вы сна души моей

И слова страшного: люблю

Не повторяйте ей!

Не часто к нам слетает вдохновенье,

И краткий миг в душе оно горит;

Но этот миг любимец муз ценит,

Как мученик с землею разлученье.

В друзьях обман, в любви разуверенье

И яд во всем, чем сердце дорожит,

Забыты им: восторженный пиит

Уж прочитал свое предназначенье.

И пре́зренный, гонимый от людей,

Блуждающий один под небесами,

Он говорит с грядущими веками;

Он ставит честь превыше всех частей,

Он клевете мстит славою своей

И делится бессмертием с богами.

Златых кудрей приятная небрежность,

Небесных глаз мечтательный привет,

Звук сладкий уст при слове даже нет

Во мне родят любовь и безнадежность.

На то ли мне послали боги нежность,

Чтоб изнемог я в раннем цвете лет?

Но я готов, я выпью чашу бед:

Мне не страшна грядущего безбрежность!

Не возвратить уже покоя вновь,

Я позабыл свободной жизни сладость,

Душа горит, но смолкла в сердце радость,

Во мне кипит и холодеет кровь:

Печаль ли ты, веселье ль ты, любовь?

На смерть иль жизнь тебе я вверил младость?

Не говори: любовь пройдет,

О том забыть твой друг желает;

В ее он вечность уповает,

Ей в жертву счастье отдает.

Зачем гасить душе моей

Едва блеснувшие желанья?

Хоть миг позволь мне без роптанья

Предаться нежности твоей.

За что страдать? Что мне в любви

Досталось от небес жестоких

Без горьких слез, без ран глубоких,

Без утомительной тоски?

Любви дни краткие даны,

Но мне не зреть ее остылой;

Я с ней умру, как звук унылый

Внезапно порванной струны.

Прекрасный день, счастливый день:

И солнце, и любовь!

С нагих полей сбежала тень —

Светлеет сердце вновь.

Проснитесь, рощи и поля;

Пусть жизнью всё кипит:

Она моя, она моя!

Мне сердце говорит.

Что вьешься, ласточка, к окну,

Что, вольная, поешь?

Иль ты щебечешь про весну

И с ней любовь зовешь?

Но не ко мне, – и без тебя

В певце любовь горит:

Она моя, она моя!

Мне сердце говорит.

Только узнал я тебя —

И трепетом сладким впервые

Сердце забилось во мне.

Сжала ты руку мою —

И жизнь, и все радости жизни

В жертву тебе я принес.

Ты мне сказала «люблю» —

И чистая радость слетела

В мрачную душу мою.

Молча гляжу на тебя, —

Нет слова все муки, всё счастье

Выразить страсти моей.

Каждую светлую мысль,

Высокое каждое чувство

Ты зарождаешь в душе.

Голова ль моя, головушка,

Голова ли молодецкая,

Что болишь ты, что ты клонишься

Ко груди, к плечу могучему?

Ты не то была, удалая,

В прежни годы, в дни разгульные,

В русых кудрях, в красоте твоей,

В той ли шапке, шапке бархатной,

Соболями отороченной.

Днем ли в те поры я выеду,

В очи солнце – ты не хмуришься;

В темном лесе в ночь ненастную

Ты найдешь тропу заглохшую;

Красна ль девица приглянется —

И без слов ей всё повыскажешь;

Повстречаются ль недобрые —

Только взглянут и вспокаются.

Что ж теперь ты думу думаешь,

Думу крепкую, тяжелую?

Иль ты с сердцем перемолвилась,

Иль одно вы с ним задумали?

Иль прилука молодецкая

Ни из сердца, ни с ума нейдет?

Уж не вырваться из клеточки

Певчей птичке конопляночке,

Знать, и вам не видеть более

Прежней воли с прежней радостью.

Пела, пела пташечка

И затихла;

Знало сердце радости

И забыло.

Что, певунья пташечка,

Замолчала?

Как ты, сердце, сведалось

С черным горем?

Ах! убили пташечку

Злые вьюги;

Погубили молодца

Злые толки!

Полететь бы пташечке

К синю морю;

Убежать бы молодцу

В лес дремучий!

На море валы шумят,

А не вьюги,

В лесе звери лютые,

Да не люди!

Скучно, девушки, весною жить одной:

Не с кем сладко побеседовать младой.

Сиротинушка, на всей земле одна,

Подгорюнясь ли присядешь у окна —

Под окошком все так весело глядит,

И мне душу то веселие томит.

То веселье – не веселье, а любовь,

От любви той замирает в сердце кровь.

И я выду во широкие поля —

С них ли негой так и веет на тебя;

Свежий запах каждой травки полевой

Вреден девице весеннею порой,

Хочешь с кем-то этим запахом дышать

И другим устам его передавать;

Белой груди чем-то сладким тяжело,

Голубым очам при солнце не светло.

Больно, больно безнадежной тосковать!

И я кинусь на тесовую кровать,

К изголовью правой щечкою прижмусь

И горючими слезами обольюсь.

Как при солнце летом дождик пошумит,

Травку вспрыснет, но ее не освежит,

Так и слезы не свежат меня, младой;

Скучно, девушки, весною жить одной!

Протекших дней очарованья,

Мне вас душе не возвратить!

В любви узнав одни страданья,

Она утратила желанья

И вновь не просится любить.

К ней сны младые не забродят,

Опять с надеждой не мирят,

В странах волшебных с ней не ходят,

Веселых песен не заводят

И сладких слов не говорят.

Ее один удел печальный:

Года бесчувственно провесть

И в край, для горестных не дальный,

Под глас молитвы погребальной,

Одни молитвы перенесть.

Соловей мой, соловей,

Голосистый соловей!

Ты куда, куда летишь,

Где всю ночку пропоешь?

Кто-то бедная, как я,

Ночь прослушает тебя,

Не смыкаючи очей,

Утопаючи в слезах?

Ты лети, мой соловей,

Хоть за тридевять земель,

Хоть за синие моря,

На чужие берега;

Побывай во всех странах,

В деревнях и в городах:

Не найти тебе нигде

Горемышнее меня.

У меня ли у младой

Дорог жемчуг на груди,

У меня ли у младой

Жар-колечко на руке,

У меня ли у младой

В сердце миленький дружок.

В день осенний на груди

Крупный жемчуг потускнел,

В зимню ночку на руке

Распаялося кольцо,

А как нынешней весной

Разлюбил меня милой.

Вечер осенний сходил на Аркадию. – Юноши, старцы,

Резвые дети и девы прекрасные, с раннего утра

Жавшие сок виноградный из гроздий златых, благовонных,

Все собралися вокруг двух старцев, друзей знаменитых.

Славны вы были, друзья Палемон и Дамет! счастливцы!

Знали про вас и в Сицилии дальней, средь моря цветущей;

Там, на пастушьих боях хорошо искусившийся в песнях,

Часто противников дерзких сражал неответным вопросом:

Кто Палемона с Даметом славнее по дружбе примерной?

Кто их славнее по чудному дару испытывать вина?

Так и теперь перед ними, под тенью ветвистых платанов,

В чашах резных и глубоких вино молодое стояло,

Брали они по порядку каждую чашу – и молча

К свету смотрели на цвет, обоняли и думали долго,

Пили, и суд непреложный вместе вину изрекали:

Это пить молодое, а это на долгие годы

Впрок положить, чтобы внуки, когда соизволит Крони́он

Век их счастливо продлить, под старость, за трапезой шумной

Пивши, хвалилися им, рассказам пришельца внимая.

Только ж над винами суд два старца, два друга скончали,

Вакх, языков разрешитель, сидел уж близ них и, незримый,

К дружеской тихой беседе настроил седого Дамета:

«Друг Палемон, – с улыбкою старец промолвил, – дай руку!

Вспомни, старик, еще я говаривал, юношей бывши:

Здесь проходчиво всё, одна не проходчива дружба!

Что же, слово мое не сбылось ли? как думаешь, милый?

Что, кроме дружбы, в душе сохранил ты? – но я не жалею,

Вот Геркулес! не жалею о том, что прошло; твоей дружбой

Сердце довольно вполне, и веду я не к этому слово.

Нет, но хочу я – кто знает? – мы стары! хочу я, быть может

Ныне впоследнее, всё рассказать, что от самого детства

В сердце ношу, о чем много говаривал, небо за что я

Рано и поздно молил, Палемон, о чем буду с тобою

Часто беседовать даже за Стиксом и Летой туманной.

Как мне счастливым не быть, Палемона другом имея?

Матери наши, как мы, друг друга с детства любили,

Вместе познали любовь к двум юношам милым и дружным,

Вместе плоды понесли Гименея; друг другу, младые,

Новые тайны вверяя, священный обет положили:

Если боги мольбы их услышат, пошлют одной дочерь,

Сына другой, то сердца их, невинных, невинной любовью

Крепко связать и молить Гименея и бога Эрота,

Да уподобят их жизнь двум источникам, вместе текущим,

Иль виноградной лозе и сошке прямой и высокой.

Верной опорою служит одна, украшеньем другая;

Если ж две дочери или два сына родятся, весь пламень

Дружбы своей перелить в их младые, невинные души.

Мы родилися: нами матери часто менялись,

Каждая сына другой сладкомлечною грудью питала;

Впили мы дружбу, и первое, что лишь запомнил я, – ты был;

С первым чувством во мне развилася любовь к Палемону.

Выросли мы – и в жизни много опытов тяжких

Боги на нас посылали, мы дружбою всё усладили.

Скор и пылок я смолоду был, меня всё поражало,

Всё увлекало; ты кроток, тих и с терпеньем чудесным,

Свойственным только богам, милосердым к Япетовым детям.

Часто тебя оскорблял я, – смиренно сносил ты, мне даже,

Мне не давая заметить, что я поразил твое сердце.

Помню, как ныне, прощенья просил я и плакал, ты ж, друг мой,

Вдвое рыдал моего, и, крепко меня обнимая,

Ты виноватым казался, не я. – Вот каков ты душою!

Ежели все меня любят, любят меня по тебе же:

Ты сокрывал мои слабости; малое доброе дело

Ты выставлял и хвалил; ты был всё для меня, и с тобою

Долгая жизнь пролетела, как вечер веселый в рассказах.

Счастлив я был! не боюсь умереть! предчувствует сердце —

Мы ненадолго расстанемся: скоро мы будем, обнявшись,

Вместе гулять по садам Елисейским, и, с новою тенью

Встретясь, мы спросим: «Что на земле? всё так ли, как прежде?

Други так ли там любят, как в старые годы любили?»

Что же услышим в ответ: по-старому родина наша

С новой весною цветет и под осень плодами пестреет,

Но друзей уже нет подобных бывалым; нередко

Слушал я, старцы, за полною чашей веселые речи:

«Это вино дорогое! – Его молодое хвалили

Славные други, Дамет с Палемоном; прошли, пролетели

Те времена! хоть ищи, не найдешь здесь людей, им подобных,

Славных и дружбой, и даром чудесным испытывать вина»».

Некогда Титир и Зоя, под тенью двух юных платанов,

Первые чувства познали любви и, полные счастья,

Острым кремнем на коре сих дерев имена начертали:

Титир – Зои, а Титира – Зоя, богу Эроту

Шумных свидетелей страсти своей посвятивши. Под старость

К двум заветным платанам они прибрели и видят

Чудо: пни их, друг к другу склонясь, именами срослися. —

Нимфы дерев сих, тайною силой имен сочетавшись,

Ныне в древе двойном вожделеньем на путника веют;

Ныне в тени их могила, в могиле той Титир и Зоя.

Путешественник

Нет, не в Аркадии я! Пастуха заунывную песню

Слышать бы должно в Египте иль Азии Средней, где рабство

Грустною песней привыкло существенность тяжкую тешить.

Нет, я не в области Реи! о боги веселья и счастья!

Может ли в сердце, исполненном вами, найтися начало

Звуку единому скорби мятежной, крику напасти?

Где же и как ты, аркадский пастух, воспевать научился

Песню, противную вашим богам, посылающим радость?

Пастух

Песню, противную нашим богам! Путешественник, прав ты!

Точно, мы счастливы были, и боги любили счастливых:

Я еще помню оное светлое время! но счастье

(После узнали мы) гость на земле, а не житель обычный.

Песню же эту я выучил здесь, а с нею впервые

Мы услыхали и голос несчастья, и, бедные дети,

Думали мы, от него земля развалится и солнце,

Светлое солнце погаснет! Так первое горе ужасно!

Путешественник

Боги, так вот где впоследнее счастье у смертных гостило!

Здесь его след не пропал еще. Старец, пастух сей печальный,

Был на проводах гостя, которого тщетно искал я

В дивной Колхиде, в странах атлантидов, гипербореев,

Даже у края земли, где обильное розами лето

Кратче зимы африканской, где солнце с весною проглянет,

С осенью в море уходит, где люди на темную зиму

Сном непробудным, в звериных укрывшись мехах, засыпают.

Чем же, скажи мне, пастух, вы прогневали бога Зевеса?

Горе раздел услаждает; поведай мне горькую повесть

Песни твоей заунывной! Несчастье меня научило

Живо несчастью других сострадать. Жестокие люди

С детства гонят меня далеко от родимого града.

Пастух

Вечная ночь поглоти города! Из вашего града

Вышла беда и на бедную нашу Аркадию! сядем,

Здесь, на сем береге, против платана, которого ветви

Долгою тенью кроют реку и до нас досягают. —

Слушай же, песня моя тебе показалась унылой?

Путешественник

Грустной, как ночь!

Пастух

А ее Амарилла прекрасная пела.

Юноша, к нам приходивший из города, эту песню

Выучил петь Амариллу, и, мы, незнакомые с горем,

Звукам незнаемым весело, сладко внимали. И кто бы

Сладко и весело ей не внимал? Амарилла, пастушка

Пышноволосая, стройная, счастье родителей старых,

Радость подружек, любовь пастухов, была удивленье,

Редкое Зевса творение, чудная дева, которой

Зависть не смела коснуться и злоба, зажмурясь, бежала.

Сами пастушки с ней не равнялись и ей уступали

Первое место с прекраснейшим юношей в плясках вечерних.

Но хариты-богини живут с красотой неразлучно,

И Амарилла всегда отклонялась от чести излишней.

Скромность взамен предпочтенья любовь ото всех получала.

Старцы от радости плакали, ею любуясь, покорно

Юноши ждали, кого Амарилла сердцем заметит?

Кто из прекрасных младых пастухов назовется счастливцем?

Выбор упал не на них! Клянуся богом Эротом,

Юноша, к нам приходивший из города, нежный Мелетий,

Сладкоречивый, как Эрмий, был Фебу красою подобен,

Голосом Пана искусней! Его полюбила пастушка.

Мы не роптали! мы не винили ее! мы в забвеньи

Даже думали, глядя на них: «Вот Арей и Киприда

Ходят по нашим полям и холмам; он в шлеме блестящем,

В мантии пурпурной, длинной, небрежно спустившейся сзади,

Сжатой камнем драгим на плече белоснежном. Она же

В легкой одежде пастушки простой, но не кровь, а бессмертье,

Видно, не менее в ней протекает по членам нетленным».

Кто ж бы дерзнул и помыслить из нас, что душой он коварен,

Что в городах и образ прекрасный, и клятвы преступны.

Я был младенцем тогда. Бывало, обнявши руками

Белые, нежные ноги Мелетия, смирно сижу я,

Слушая клятвы его Амарилле, ужасные клятвы

Всеми богами: любить Амариллу одну и с нею

Жить неразлучно у наших ручьев и на наших долинах.

Клятвам свидетелем я был; Эротовым сладостным тайнам

Гамадриады присутственны были. Но что ж? и весны он

С нею не прожил, ушел невозвратно! Сердце простое

Черной измены постичь не умело. Его Амарилла

День, и другой, и третий ждет – всё напрасно! О всём ей

Грустные мысли приходят, кроме измены: не вепрь ли,

Как Адониса, его растерзал; не ранен ли в споре

Он за игру, всех ловче тяжелые круги метая?

«В городе, слышала я, обитают болезни! он болен!»

Утром четвертым вскричала она, обливаясь слезами:

«В город к нему побежим, мой младенец!» И сильно схватила

Руку мою и рванула, и с ней мы как вихрь побежали.

Я не успел, мне казалось, дохнуть, и уж город пред нами

Каменный, многообразный, с садами, столпами открылся;

Так облака перед завтрашней бурей на небе вечернем

Разные виды с отливами красок чудесных приемлют.

Дива такого я и не видывал! Но удивленью

Было не время. Мы в город вбежали, и громкое пенье

Нас поразило – мы стали. Видим: толпой перед нами

Стройные жены проходят в белых как снег покрывалах.

Зеркало, чаши златые, ларцы из кости слоновой

Женщины чинно за ними несут. А младые рабыни

Резвые, громкоголосые, с персей по пояс нагие,

Около блещут очами лукавыми в пляске веселой,

Скачут, кто с бубном, кто с тирсом, одна ж головою

кудрявой

Длинную вазу несет и под песню тарелками плещет.

Ах, путешественник добрый, что нам рабыни сказали!

Стройные жены вели из купальни младую супругу

Злого Мелетия. – Сгибли желанья, исчезли надежды!

Долго в толпу Амарилла смотрела и вдруг, зашатавшись,

Пала. Холод в руках и ногах, и грудь без дыханья!

Слабый ребенок, не знал я, что делать. От мысли ужасной

(Страшной и ныне воспомнить), что более нет Амариллы —

Я не плакал, а чувствовал: слезы, сгустившися в камень,

Жали внутри мне глаза и горячую голову гнули.

Но еще жизнь в Амарилле, к несчастью ее, пламенела:

Грудь у нее поднялась и забилась, лицо загорелось

Темным румянцем, глаза, на меня проглянув, помутились.

Вот вскочила, вот побежала из города, будто

Гнали ее эвмениды, суровые девы Айдеса!

Был ли, младенец, я в силах догнать злополучную деву!

Нет… Я нашел уж ее в сей роще, за этой рекою,

Где искони возвышается жертвенник богу Эроту,

Где для священных венков и цветник разведен благовонный

(Встарь, четою счастливой!), и где ты не раз, Амарилла,

С верою сердца невинного, клятвам преступным внимала.

Зевс милосердый! с визгом каким и с какою улыбкой

В роще сей песню она выводила! сколько с корнями

Разных цветов в цветнике нарвала и как быстро плела их!

Скоро странный наряд изготовила. Целые ветви,

Розами пышно облитые, словно роги, торчали

Дико из вязей венка многоцветного, чуднобольшого;

Плющ же широкий цепями с венка по плечам и по персям

Длинный спадал и, шумя, по земле волочился за нею.

Так, разодетая, важно, с поступью Иры-богини,

К хижинам нашим пошла Амарилла. Приходит, и что же?

Мать и отец ее не узнали; запела, и в старых

Трепетом новым забились сердца, предвещателем горя.

Смолкла – и в хижину с хохотом диким вбежала, и с видом

Грустным стала просить удивленную матерь: «Родная,

Пой, если любишь ты дочь, и пляши: я счастли́ва, счастли́ва!»

Мать и отец, не поняв, но услышав ее, зарыдали.

«Разве была ты когда несчастлива, дитя дорогое?» —

Дряхлая мать, с напряжением слезы уняв, вопросила.

«Друг мой здоров! я невеста! из города пышного выйдут

Стройные жены, резвые девы навстречу невесте!

Там, где он молвил впервые люблю Амарилле-пастушке,

Там, из-под тени заветного древа, счастливица, вскрикну:

Здесь я, здесь я! Вы, стройные жены, вы, резвые девы!

Пойте: Гимен, Гименей! и ведите невесту в купальню.

Что ж не поете вы, что ж вы не пляшете! Пойте, пляшите!»

Скорбные старцы, глядя на дочь, без движенья сидели,

Словно мрамор, обильно обрызганный хладной росою.

Если б не дочь, но иную пастушку привел Жизнедавец

Видеть и слышать такой, пораженной небесною карой,

То и тогда б превратились злосчастные в томностенящий,

Слезный источник – ныне ж, тихо склоняся друг к другу,

Сном последним заснули они. Амарилла запела,

Гордым взором наряд свой окинув, и к древу свиданья,

К древу любви изменившей пошла. Пастухи и пастушки,

Песней ее привлеченные, весело, шумно сбежались

С нежною ласкою к ней, ненаглядной, любимой подруге.

Но – наряд ее, голос и взгляд… Пастухи и пастушки

Робко назад отшатнулись и молча в кусты разбежались.

Бедная наша Аркадия! Ты ли тогда изменилась,

Наши ль глаза, в первый раз увидавшие близко несчастье,

Мрачным туманом подернулись? Вечнозеленые сени,

Воды кристальные, все красоты твои страшно поблекли.

Дорого боги ценят дары свои! Нам уж не видеть

Снова веселья! Если б и Рея с милостью прежней

К нам возвратилась, всё было б напрасно! Веселье и счастье

Схожи с первой любовью. Смертный единожды в жизни

Может упиться их полною, девственной сладостью! Знал ты

Счастье, любовь и веселье? Так понял, и смолкнем об оном.

Страшно поющая дева стояла уже у платана,

Плющ и цветы с наряда рвала и ими прилежно

Древо свое украшала. Когда же нагнулася с брега,

Смело за прут молодой ухватившись, чтоб цепью цветочной

Эту ветвь обвязать, до нас достающую тенью,

Прут, затрещав, обломился, и с брега она полетела

В волны несчастные. Нимфы ли вод, красоту сожалея

Юной пастушки, спасти ее думали, платье ль сухое,

Кругом широким поверхность воды обхватив, не давало

Ей утонуть? Не знаю, но долго, подобно Наяде,

Зримая только по грудь, Амарилла стремленьем неслася,

Песню свою распевая, не чувствуя гибели близкой,

Словно во влаге рожденная древним отцом Океаном.

Грустную песню свою не окончив – она потонула.

Ах, путешественник, горько! ты плачешь! беги же отсюда!

В землях иных ищи ты веселья и счастья! Ужели

В мире их нет, и от нас от последних их позвали боги!

Как за реченькой слободушка стоит,

По слободке той дороженька бежит,

Путь-дорожка широка, да не длинна,

Разбегается в две стороны она:

Как налево на кладбище к мертвецам,

А направо – к закавказским молодцам.

Грустно было провожать мне, молодой,

Двух родимых и по той, и по другой:

Обручальника по левой проводя,

С плачем матерью-землей покрыла я;

А налетный друг уехал по другой,

На прощанье мне кивнувши головой.

Не осенний частый дождичек

Брызжет, брызжет сквозь туман:

Слезы горькие льет молодец

На свой бархатный кафтан.

«Полно, брат молодец!

Ты ведь не девица:

Пей, тоска пройдет:

Пей, пей, тоска пройдет!»

– Не тоска, друзья-товарищи,

Грусть запала глубоко,

Дни веселия, дни радости

Отлетели далеко.

«Полно, брат молодец!

Ты ведь не девица:

Пей, тоска пройдет;

Пей, пей, тоска пройдет!»

– И как русский любит родину,

Так люблю я вспоминать

Дни веселия, дни радости,

Как пришлось мне горевать.

«Полно, брат молодец!

Ты ведь не девица:

Пей, тоска пройдет;

Пей, пей, тоска пройдет!»

Много дней мимотекущих

С любопытством я встречал;

Долго сердцем в днях грядущих

Небывалого я ждал.

Годы легкие кружили

Колесом их предо мной:

С быстротой они всходили

И скрывались чередой.

Что всходило – было прежде

И по-прежнему текло,

Не ласкалося к надежде

И за край знакомый шло.

И протекшее с грядущим

(Не делила их и тень!)

Видел я в мимотекущем

Как один туманный день.

Половины дней не стало;

Новый путь передо мной;

Солнце жизни просияло, —

Мир явился мне иной.

Красотой плененный света,

Оживаю будто вновь:

К вам, утраченные лета,

В сердце жалость и любовь!

Возвратил бы вас обратно;

Порознь обнял бы опять!

О, как сердцу бы приятно

Вам теперь себя отдать!

Кто ж, души моей хранитель,

Победивший тяжкий рок,

И веселья пробудитель,

В радость жизнь мою облек?

Муза! ты мой путь презренный

С гордостью не обошла

И судьбе моей забвенной

Руку верную дала.

Будь до гроба мой вожатый!

Оживи мои мечты

И на горькие утраты

Брось последние цветы!

Неизбежимый рок следит повсюду нас:

Ему обречены мы все, во всякой доле,

И он, нежданный, к нам идет в свой страшный час.

Сидит ли мощный царь беспечно на престоле,

Иль мчится по морю с заботою пловец,

Иль жадно славы ждет на ратном воин поле, —

Равно им близок всем погибельный конец —

И жертвы, избранной властительной судьбою,

Ни злато не спасет, ни храбрость, ни венец!

Напрасно, окружен ласкателей толпою,

Поверит счастию увенчанный Помпей

Иль Цезарь, взявший власть победною рукою:

Им преждевременной погибели своей

На миг не отвратить. Как страж, во тьме сокрытый,

Она внезапно их постигнет средь честей.

Блажен, чей полон дух незыблемой защиты

Противу гневного явления судьбы!

Блажен, кто чист душой! Он, счастьем позабытый,

Среди томительной с напастями борьбы,

Как прежде, правый путь, им избранный, свершает

И смерть приветствует без слез и без мольбы.

Так из семьи друзей в темницу поспешает

Божественный Сократ, с спокойствием в лице;

Так мученик святой за веру умирает,

Лобзая тяжкий крест, в страдальческом венце!

Есть любимый сердца край;

Память с ним не разлучится:

Бездны моря преплывай —

Он везде невольно снится.

Помнишь хижин скромных ряд,

С холма к берегу идущий,

Где стоит знакомый сад

И журчит ручей бегущий.

Видишь: гнется до зыбей

Распустившаяся ива

И цветет среди полей

Зеленеющая нива.

На лугах, в тени кустов,

Стадо вольное играет;

Мнится, ветер с тех лугов

Запах милый навевает.

Лиц приветливых черты,

Слуху сладостные речи

Узнаешь в забвеньи ты

Без привета и без встречи.

Возвращаешь давних дней

Неоплаканную радость,

И опять объемлешь с ней

Обольстительницу-младость.

Долго ль мне в мечте одной

Зреть тебя, страна родная,

И бесплодной жить тоской,

К небу руки простирая?

Хоть бы раз глаза возвесть

Дал мне рок на кров домашний

И с родными рядом сесть

За некупленные брашны!

Дельвиг! как бы с нашей ленью

Хорошо в деревне жить;

Под наследственною сенью

Липец прадедовский пить;

Беззаботно в полдень знойный

Отдыхать в саду густом;

Выйти под вечер спокойный

Перед сладким долгим сном;

Ждать поутру на постеле,

Не зайдет ли муза к нам;

Позабыть все дни в неделе

Называть по именам;

И с любовью не ревнивой,

Без чинов и без хлопот,

Как в Сатурнов век счастливый,

Провожать за годом год!

Задумчивая ночь, сменив мятежный день,

На всё набросила таинственную тень.

Как опустелая, забвенная громада,

Весь город предо мной. С высот над ним лампада,

Без блеска, без лучей, унылая висит

И только для небес недремлющих горит.

Их беспредельные, лазурные равнины

Во тме освещены. Люблю твои картины,

Мерцанье звезд твоих, поэзии страна,

Когда в полночный час меж них стоит луна!

С какою жаждою, насытив ими очи,

Впиваю в душу я покой священной ночи!

Весь мир души моей, создание мечты,

Исполнен в этот миг небесной красоты:

Туда в забвении несусь, покинув землю,

И здесь я не живу, не вижу и не внемлю.

Гонимый гневною судьбой,

Давно к страданьям осужденный,

Как я любил в стране чужой

Мечтать о родине священной!

Я вспоминать о вас любил,

Мои младенческие годы,

И юной страсти первый пыл,

И вьюга русской непогоды!

И я опять в стране отцов,

И обнял я рукою жадной

Домашних пестунов-богов;

Но неприветлив мрамор хладный,

И не приют родимый кров!

Простите ж, сладкие мечтанья

Души обманутой моей;

Как сын беды, как сын изгнанья,

По зыбкой влажности морей

Ветрилам легких кораблей

Препоручу мои желанья.

Велико, друг, поэта назначенье,

Ему готов бессмертия венец,

Когда живое вдохновенье

Отчизне посвятит певец;

Когда его златые струны

О славе предков говорят;

Когда от них сердца кипят,

И битвой дышит ратник юный,

И мать на бой благословляет чад.

Души возвышенной порывы

Сильнее власти роковой.

Высоких дум хранитель молчаливый,

Он не поет пред мертвою толпой,

Но избранным приятна песнь Баяна,

Она живит любовь к стране родной,

И с ней выходит из тумана

Заря свободы золотой,

Боготворимой, величавой.

О, пой, мой бард, да с прежней славой

Нас познакомит голос твой,

Но не лелей сограждан слуха

Роскошной лютнею твоей:

Они и так рабы страстей,

Рабы вельмож, рабы царей,

В них нет славян возвышенного духа

И доблести нетрепетных мужей.

Они ползут к ступеням трона,

Им лесть ничтожная дана.

Рабов воздвигнуть ото сна

Труба Тиртеева нужна,

А не свирель Анакреона.

Бывает время, разгорится

Огнем божественным душа!

И всё в глазах позолотится,

И вся природа хороша!

И люди добры, и в объятья

Они бегут ко мне как братья,

И, как любовницу мою,

Я их целую, их люблю.

Бывает время, одинокий

Брожу, как остов, меж людей,

И как охотно, как далёко

От них бежал бы в глушь степей,

В вертеп, где львенка кормит львица,

Где нянчит тигр своих детей,

Лишь только б не видать людей

И их смеющиеся лица.

Бывает время, в мраке ночи

Я робко прячуся от дня,

Но демон ищет там меня,

Найдет – и прямо смотрит в очи!

Моли, мой юный друг, моли

Творца небес, творца земли,

Чтобы его святая сила

Тебя одела и хранила

От ухищренной клеветы,

От ядовитого навета,

От обольщений красоты

И беснования поэта.

Нет, злобою людской и мраком гробовым

Надежд похищенных ничто не заменяет,

Когда под гибельным дыханьем роковым

И мыслей гаснет огнь, и сердце увядает!

Тогда не только роз слетает цвет с ланит,

Но самая душа, лишась очарованья,

Теряет свежесть чувств, и всё ее томит

В пустыне бытия тоской воспоминанья.

Тогда враждебный вихрь страдальцев жалких

сих,

Не исчезающих под яростью волненья,

В пучину грозную влечет пороков злых

Или бросает их на камни преступленья[6].

Гроза свирепствует, ревут громады волн;

Не блещут в очи им отрадные светилы…

Уж нет кормы, уже в щепы разбит их челн,

И бездна залила их сердцу берег милый!

Тогда несчастного объемлет душу хлад,

Как смерти страшное и мразное дыханье…

Ах! жизнь без прелести и сладостных отрад —

Без дружбы и любви – одно лишь наказанье!

Тогда бесчувственны к страданьям мы чужим;

Нет страсти ни к чему в душе осиротелой.

Блеснет ли взор чела под сумраком густым?

То блеск слезы… но блеск слезы оледенелой!

Появится ль порой улыбка на устах?

Так метеор во тьме могилу озаряет;

Так плющ, виющийся на башенных стенах,

Зубцы их ветхие гирляндами венчает.

«О башня! ты крепка», – прохожий говорит.

И правда, всё на ней снаружи зеленеет;

Внутри ж, под камнями, ужасный змей лежит,

Всё развалилося, всё мрачно и всё тлеет.

Ах! если бы я мог по-прежнему питать

Чувствительности огнь в груди моей застылой!

По-прежнему любить…[7] иль слезы проливать!..

Тогда бы на пути сей жизни, мне постылой,

Отраден сердцу был и мутных слез ручей!..

Мои душевные потери невозвратны,

Я знаю; но в степи, где свежих нет ключей,

И воды горькие для путника приятны![8]

Я зрел, как из твоих пленительных очей

Посыпался как град кипящих слез ручей;

И сим слезам я был причиной сокровенной!

О дева милая! о друг мой несравненный!

Ты плакала!.. увы! как выразить, что я

Почувствовал тогда в груди моей пронзенной?

О, каждая слеза твоя,

Как капля нефти воспаленной,

По манью тайному какого-то жезла

Мне в сердце падала и сердце страшно жгла!

В волненьи чувств моих, отчаянный, смятенный,

Хотел к твоим я броситься ногам,

Прижать тебя к груди, к пылающим устам

И вымолить себе отрадное прощенье,

Или у ног твоих, в страданьях и томленье,

Окончить жизнь – отдать тебе последний вздох;

Но в буре чувств моих я быстро изнемог!

Слеза горячая повисла на реснице —

И я тебе, души моей царице,

На горькие твои источники тоски,

Забывшись, отвечал пожатьем лишь руки

И взором, коего доднесь ты не встречала, —

И вся душа моя в ответе сем блуждала!

Я чуял смерти хлад уже в моей крови,

Я гас… но сколь любви неизъяснима сила!

Ты улыбнулася – и жизнь мне возвратила!

И жизнь мне – дар твоей любви!

Что слышу? вкруг меня звучит священна медь!

Лик набожный мой гроб, рыдая, окружает;

Поют могильну песнь… К чему сей факел?.. Смерть!

О смерть! не глас ли твой громовый поражает

Мой слух в последний раз?.. Кто душу вновь мою

Таинственный, живит могилы на краю?

О искра ясная священного огня!

Длань хищной смерти твой расторгла плен суровый,

Животворившая скудельного меня,

Пари, душа моя! и сбрось с себя оковы!

Низвергнут в прах ярем печалей и сует.

Не это ль значит – сей навек оставить свет?

Уж время более не числит дней моих.

Куда, послы небес, всей силою полета

Несете вы меня на крыльях золотых?

Уже я плаваю в волнах безбрежных света;

Пространство ширится, и мрачный шар земной,

Как точка, под моей скрывается пятой.

Пространство ширится, и мрачный шар земной,

Как точка, под моей скрывается пятой.

Но что? Когда мой дух парит к царю небес,

Я слышу вопли – глас сердечного мученья?

Друзья! над прахом вы струите токи слез!

Вы плачете; а я из чаши Искупленья

Испил забвенье бед… и из мятежных волн

В небесну пристань мой вбежал уж легкий челн!

Есть тихая роща у быстрых ключей;

И днем там и ночью поет соловей;

Там светлые воды приветно текут,

Там алые розы, красуясь, цветут.

В ту пору, как младость манила мечтать,

В той роще любила я часто гулять;

Любуясь цветами под тенью густой,

Я слышала песни – и млела душой.

Той рощи зеленой мне век не забыть!

Места наслажденья, как вас не любить!

Но с летом уж скоро и радость пройдет,

И душу невольно раздумье берет:

«Ах! в роще зеленой, у быстрых ключей,

Всё так ли, как прежде, поет соловей?

И алые розы осенней порой

Цветут ли всё так же над светлой струей?»

Нет, розы увяли, мутнее струя,

И в роще не слышно теперь соловья!

Когда же, красуясь, там розы цвели,

Их часто срывали, венками плели;

Блеск нежных листочков хотя помрачен,

В росе ароматной их дух сохранен.

И воздух свежится душистой росой;

Весна миновала – а веет весной.

Так памятью можно в минувшем нам жить

И чувств упоенья в душе сохранить;

Так веет отрадно и поздней порой

Бывалая прелесть любви молодой!

Не вовсе же радости время возьмет:

Пусть младость увянет, но сердце цветет.

И сладко мне помнить, как пел соловей,

И розы, и рощу у быстрых ключей!

Ночь весенняя дышала

Светло-южною красой;

Тихо Брента протекала,

Серебримая луной;

Отражен волной огнистой

Блеск прозрачных облаков,

И восходит пар душистый

От зеленых берегов.

Свод лазурный, томный ропот

Чуть дробимыя волны,

Померанцев, миртов шепот

И любовный свет луны,

Упоенья аромата

И цветов и свежих трав,

И вдали напев Торквата

Гармонических октав —

Всё вливает тайно радость,

Чувствам снится дивный мир,

Сердце бьется, мчится младость

На любви весенний пир;

По водам скользят гондолы,

Искры брызжут под веслом,

Звуки нежной баркаролы

Веют легким ветерком.

Что же, что не видно боле

Над игривою рекой

В светло-убранной гондоле

Той красавицы младой,

Чья улыбка, образ милый

Волновали все сердца

И пленяли дух унылый

Исступленного певца?

Нет ее: она тоскою

В замок свой удалена;

Там живет одна с мечтою,

Тороплива и мрачна.

Не мила ей прелесть ночи,

Не манит сребристый ток,

И задумчивые очи

Смотрят томно на восток.

Но густее тень ночная;

И красот цветущий рой,

В неге страстной утопая,

Покидает пир ночной.

Стихли пышные забавы,

Всё спокойно на реке,

Лишь Торкватовы октавы

Раздаются вдалеке.

Вот прекрасная выходит

На чугунное крыльцо;

Месяц бледно луч наводит

На печальное лицо;

В русых локонах небрежных

Рисовался легкий стан,

И на персях белоснежных

Изумрудный талисман!

Уж в гондоле одинокой

К той скале она плывет,

Где под башнею высокой

Море бурное ревет.

Там певца воспоминанье

В сердце пламенном живей,

Там любви очарованье

С отголоском прежних дней.

И в мечтах она внимала,

Как полночный вещий бой

Медь гудящая сливала

С вечно-шумною волной.

Не мила ей прелесть ночи,

Душен свежий ветерок,

И задумчивые очи

Смотрят томно на восток.

Тучи тянутся грядою,

Затмевается луна;

Ясный свод оделся мглою;

Тма внезапная страшна.

Вдруг гондола осветилась,

И звезда на высоте

По востоку покатилась

И пропала в темноте.

И во тме с востока веет

Тихогласный ветерок;

Факел дальний пламенеет, —

Мчится по морю челнок.

В нем уныло молодая

Тень знакомая сидит,

Подле арфа золотая,

Меч под факелом блестит.

Не играйте, не звучите,

Струны дерзкие мои:

Славной тени не гневите!..

О! свободы и любви

Где же, где певец чудесный?

Иль его не сыщет взор?

Иль угас огонь небесный,

Как блестящий метеор?

Не бил барабан перед смутным полком,

Когда мы вождя хоронили,

И труп не с ружейным прощальным огнем

Мы в недра земли опустили.

И бедная почесть к ночи отдана;

Штыками могилу копали;

Нам тускло светила в тумане луна,

И факелы дымно сверкали.

На нем не усопших покров гробовой,

Лежит не в дощатой неволе —

Обернут в широкий свой плащ боевой,

Уснул он, как ратники в поле.

Недолго, но жарко молилась творцу

Дружина его удалая

И молча смотрела в лицо мертвецу,

О завтрашнем дне помышляя.

Быть может, наутро внезапно явясь,

Враг дерзкий, надменности полный,

Тебя не уважит, товарищ, а нас

Умчат невозвратные волны.

О нет, не коснется в таинственном сне

До храброго дума печали!

Твой одр одинокий в чужой стороне

Родимые руки постлали.

Еще не свершен был обряд роковой,

И час наступил разлученья;

И с валу ударил перун вестовой,

И нам он не вестник сраженья.

Прости же, товарищ! Здесь нет ничего

На память могилы кровавой;

И мы оставляем тебя одного

С твоею бессмертною славой.

Мне говорят: «Она поет —

И радость тихо в душу льется,

Раздумье томное найдет,

В мечтаньи сладком сердце бьется;

И то, что мило на земли,

Когда поет она – милее,

И пламенней огонь любви,

И всё прекрасное святее!»

А я, я слез не проливал,

Волшебным голосом плененный;

Я только помню, что видал

Певицы образ несравненный.

О, помню я, каким огнем

Сияли очи голубые,

Как на челе ее младом

Вилися кудри золотые!

И помню звук ее речей,

Как помнят чувство дорогое;

Он слышится в душе моей,

В нем было что-то неземное.

Она, она передо мной,

Когда таинственная лира

Звучит о Пери молодой

Долины светлой Кашемира.

Звезда любви над ней горит,

И – стан обхвачен пеленою —

Она, эфирная, летит,

Чуть озаренная луною;

Из лилий с розами венок

Небрежно волосы венчает,

И локоны ее взвевает

Душистой ночи ветерок.

То не кукушка в роще темной

Кукует рано на заре —

В Путивле плачет Ярославна,

Одна, на городской стене:

«Я покину бор сосновый,

Вдоль Дуная полечу,

И в Каяль-реке бобровый

Я рукав мой обмочу;

Я домчусь к родному стану,

Где кипел кровавый бой,

Князю я обмою рану

На груди его младой».

В Путивле плачет Ярославна,

Зарей, на городской стене:

«Ветер, ветер, о могучий,

Буйный ветер! что шумишь?

Что ты в небе черны тучи

И вздымаешь и клубишь?

Что ты легкими крылами

Возмутил поток реки,

Вея ханскими стрелами

На родимые полки?»

В Путивле плачет Ярославна,

Зарей, на городской стене:

«В облаках ли тесно веять

С гор крутых чужой земли,

Если хочешь ты лелеять

В синем море корабли?

Что же страхом ты усеял

Нашу долю? для чего

По ковыль-траве развеял

Радость сердца моего?»

В Путивле плачет Ярославна,

Зарей, на городской стене:

«Днепр мой славный! ты волнами

Скалы половцев пробил;

Святослав с богатырями

По тебе свой бег стремил, —

Не волнуй же, Днепр широкий,

Быстрый ток студеных вод,

Ими князь мой черноокий

В Русь святую поплывет».

В Путивле плачет Ярославна,

Зарей, на городской стене:

«О река! отдай мне друга —

На волнах его лелей,

Чтобы грустная подруга

Обняла его скорей;

Чтоб я боле не видала

Вещих ужасов во сне,

Чтоб я слез к нему не слала

Синим морем на заре».

В Путивле плачет Ярославна,

Зарей, на городской стене:

«Солнце, солнце, ты сияешь

Всем прекрасно и светло!

В знойном поле что сжигаешь

Войска друга моего?

Жажда луки с тетивами

Иссушила в их руках,

И печаль колчан с стрелами

Заложила на плечах».

И тихо в терем Ярославна

Уходит с городской стены.

Вечерний звон, вечерний звон!

Как много дум наводит он

О юных днях в краю родном,

Где я любил, где отчий дом,

И как я, с ним навек простясь,

Там слушал звон в последний раз!

Уже не зреть мне светлых дней

Весны обманчивой моей!

И сколько нет теперь в живых

Тогда веселых, молодых!

И крепок их могильный сон;

Не слышен им вечерний звон.

Лежать и мне в земле сырой!

Напев унывный надо мной

В долине ветер разнесет;

Другой певец по ней пройдет,

И уж не я, а будет он

В раздумье петь вечерний звон!

Над темным заливом, вдоль звучных зыбей

Венеции, моря царицы,

Пловец полуночный в гондоле своей

С вечерней зари до денницы

Рулем беззаботным небрежно сечет

Ленивую влагу ночную;

Поет он Ринальда, Танкреда поет,

Поет Эрминию младую;

Поет он по сердцу, сует удален,

Чужого суда не страшится,

И песней любимой невольно пленен,

Над бездною весело мчится.

И я петь люблю про себя, в тишине,

Безвестные песни мечтаю,

Пою, и как будто отраднее мне,

Я горе мое забываю,

Как ветер ни гонит мой бедный челнок

Пучиною жизни мятежной,

Где я так уныло и так одинок

Скитаюсь во тме безнадежной…

В часы отрадной тишины

Не знают сна печальны очи;

И призрак милой старины

Теснится в грудь со мраком ночи;

И живы в памяти моей

Веселье, слезы юных дней,

Вся прелесть, ложь любовных снов,

И тайных встреч, и нежных слов,

И те красы, которых цвет

Убит грозой – и здесь уж нет!

И сколько радостных сердец

Блаженству видели конец!

Так прежнее ночной порою

Мою волнует грудь,

И думы, сжатые тоскою,

Мешают мне уснуть.

Смотрю ли вдаль – одни печали;

Смотрю ль кругом – моих друзей,

Как желтый лист осенних дней,

Метели бурные умчали.

Мне мнится: с пасмурным челом

Хожу в покое я пустом,

В котором прежде я бывал,

Где я веселый пировал;

Но уж огни погашены,

Гирлянды сняты со стены,

Давно разъехались друзья,

И в нем один остался я.

И прежнее ночной порою

Мою волнует грудь,

И думы, сжатые тоскою,

Мешают мне уснуть!

Прости мне, Боже, прегрешенья

И дух мой томный обнови,

Дай мне терпеть мои мученья

В надежде, вере и любви.

Не страшны мне мои страданья:

Они залог любви святой;

Но дай, чтоб пламенной душой

Я мог лить слезы покаянья.

Взгляни на сердца нищету,

Дай Магдалины жар священный,

Дай Иоанна чистоту;

Дай мне донесть венец мой тленный

Под игом тяжкого креста

К ногам Спасителя Христа.

Что отуманилась, зоренька ясная,

Пала на землю росой?

Что ты задумалась, девушка красная,

Очи блеснули слезой?

Жаль мне покинуть тебя, черноокую!

Певень ударил крылом,

Крикнул!.. Уж полночь!.. Дай чару глубокую,

Вспень поскорее вином!

Время!.. Веди мне коня ты любимова,

Крепче держи под уздцы!

Едут с товарами в путь из Касимова

Муромским лесом купцы!

Есть для тебя у них кофточка шитая,

Шубка на лисьем меху!

Будешь ходить ты вся златом облитая,

Спать на лебяжьем пуху!

Много за душу свою одинокую,

Много нарядов куплю!

Я ль виноват, что тебя, черноокую,

Больше, чем душу, люблю!

Загрустила зоря, зоря-зоренька;

Зоря ясная опечалилася:

«Ой вы, звездушки, вы, голубушки,

Вы, подруженьки мои милые!

Не горите, светы мои, радостно!

Улетел мой сокол ясно солнышко,

Ходит по́ небу – небу синему,

Сыплет по́ миру… лучи светлые;

Позабыло меня мое солнышко

И покинуло меня красное!

Скоро ль, солнышко, ты воротишься?

С зарей-зоренькой ты обо́ймешься?

Не воротишься – обольюсь слезой,

Не воротишься, то потухну я,

Кинусь с горя-тоски в море синее!»

Я зрел ничтожества ужасный идеал

И человечество в его уничиженьи, —

Как в постепенном сил страдальца разрушеньи

Небесный огнь ума приметно догорал.

Казалось, сирого забыло провиденье:

Отринут ближними, обманутый судьбой,

Он слышал над своей поруганной главой

Обиды, дерзкий смех и гордое глумленье.

Он слышал… но его их голос не смущал!

В нем память о былом уже не говорила:

Неверная ему, как люди, изменила!

И, мнилось, сон его волшебный оковал.

И ярким пламенем огонь самопознанья

В блуждающих очах страдальца не горит:

Так хладный истукан спокойствие хранит,

Не зная радостей и бед Существованья!

Напрасно ты печаль твою скрываешь:

Я разгадал тоску души твоей.

Как?.. на заре твоих весенних дней

Ты бедствия предчувствовать дерзаешь?

Взойдет ли день на небе голубом

Иль неба свод ночная мгла оденет, —

Не трепещи: беда тебя крылом

В губительном полете не заденет.

Венчай главу и девственную грудь

Красой тебе подобными цветами;

Ведь юность – пир, нам данный небесами, —

На сем пиру веселой гостьей будь.

Ты радости считай своим доходом,

Печалей же не ведай в жизнь свою:

Брось взор на них скользящий мимоходом,

Но сердцем верь блаженства бытию.

Живи, чужда томительных сомнений;

Но, чувствами не быв с рассудком врозь,

Ты холодом суровых размышлений

Надежды ветвь в цвету не заморозь.

О милая! веселыми глазами

Зари твоей веселый встреть восход;

Не плачь… А то несчастие придет,

Когда его накличешь ты слезами.

Когда, подсев к тебе наедине,

Речей твоих вкушаю упоенье,

Зачем порой в душевной глубине

Является преступное сомненье?

Ты хочешь знать, зачем, как демон злой,

Я иногда тебя глазами мерю?

Какой-то страх овладевает мной,

И полноте блаженства я не верю…

Так иногда при блеске торжества,

Случается, уничиженье бродит;

Так иногда во храме божества

Мысль грешная нам в голову приходит.

1

Как иногда, в прекрасный вечер лета,

Пленяет нас волшебный блеск луны,

Так при тебе полна душа поэта

Прелестных тайн и светлой тишины!

Ты для меня не мир, дотоль незримый,

С могучею приманкой новизны;

Ты мне цветок знакомый и родимый —

Явленный лик заветной старины!

Мне говорят: ты божество младое!

Со всех сторон тебе гремит хвала;

Мне говорят: ты солнце золотое!

Твой светлый взор – Амурова стрела!

Пленяешь ты невинностью прекрасной,

Всегда в речах любезна и ловка,

И арфою владеешь сладкогласной,

И в танцах ты, как грация, легка!

Но я тебя лишь вижу на гулянье,

По вечерам, порою у окна;

Безмолвна ты, как снов моих созданье,

И в траурный покров облечена.

Так для меня таинственно и мило

Блестит твой взор, как нежный луч луны:

Ты для меня вечернее светило,

Богиня снов и ангел тишины!

2

В шуме, в блеске, средь веселий

Многолюдной суеты

Вновь глаза мои узрели

Стройный образ красоты:

В светлом платье ты сияла

И приветней, и светлей —

Да, луна моя дышала

Жаром солнечных лучей!

Лик твой милый, лик твой полный

Ярко вспыхивал порой —

Будто огненные волны

Ходят быстрой чередой…

Вид ли милого предмета

Девы сердце волновал?

Иль хвалебный звук поэта

Душу скромную смущал?

Было время! миром целым

Мне казался отчий дом!

Пылкий отрок с сердцем зрелым

Видел рай в краю родном.

Чувства пламень вожделенный

Я лишь кровным посвящал,

Средоточием вселенной

Я семью свою считал!

Было время! отчим домом

Мне казался целый мир!

В чувстве, страстию зовомом,

Я держал открытый пир.

Дружба с светом, дружба с Богом!

Всё создание Его

Было царственным чертогом

Девы – друга моего!

Песни, шум, пиры, веселье —

Золотые времена —

Беспрерывное похмелье

Песни, страсти и вина!

Вдохновительная резвость

Вдруг от сердца отошла —

И непрошеная трезвость

Душу скукой обдала!

В отчий дом я воротился —

Пуст он, родина пуста!

Жизни блеск везде затмился,

Всюду в мире пустота!

Дикий, мрачный и бездомный,

Вею тенью меж теней, —

И на всей земле огромной

Нет уж родины моей!

Клянусь коня волнистой гривой

И брызгом искр его копыт,

Что голос бога справедливый

Над миром скоро прогремит!

Клянусь вечернею зарею

И утра блеском золотым:

Он семь небес своей рукою

Одно воздвигнул над другим!

Не он ли яркими огнями

Зажег сей беспредельный свод?

И он же легкими крылами

Парящих птиц хранит полет.

Когда же пламенной струею

Сверкают грозно небеса

Над озаренною землею —

Не бога ли блестит краса?

Без веры в бога мимо, мимо

Промчится радость бытия:

Пошлет ли он огонь без дыма

И дым пошлет ли без огня?

Богач, гордясь своим именьем,

Забыв всесильного творца,

Так нищему сказал с презреньем:

«Мое блаженство без конца!

В моих садах древа с плодами

Неувядаемо цветут.

Мне ль бога умолять делами?

Не верю я в господний суд!..» —

«Он мещет гром рукою смелой, —

Ему смиренно нищий рек. —

Смотри, строптивый человек,

Чтоб над тобой не загремело

За то, что длань его дала

Тебе дары свои обильно,

А ты строптивого чела

Не преклонил пред дланью сильной!»

Минула ночь; восстав с зарей,

Богач увидел горделивый

Опустошенные грозой

Сады цветущие и нивы!

И он воспомнил близость дня,

В который веруют народы,

В который будет вся земля

Равна, как равны моря воды!

Когда в единый день Творенья

Творец свой утвердил престол

И человек един из тленья,

Как будто некий бог, исшел, —

Тогда мирам сказал создатель:

«Из праха человек возник,

Но, воли гордой обладатель,

Моею властью он велик!

Почтите вы, красы земные,

Венец созданья моего,

И покоритеся, стихии,

Пред мощной волею его!»

Но искуситель дерзновенный

Один главы не преклонил —

И гнев создателя вселенной

Его проклятьем поразил.

Стал Сатана, исполнен страха:

«Внемли ж, о сильный бог, меня:

Его ты сотворил из праха;

Тобой я создан из огня!»

Младые отроки с мольбой

Текли к властителю вселенной:

«Мы грянем правды глас святой —

И укротим порок презренный!..»

И, укрепленные творцом,

Закон повсюду возвещали;

Но им народы не внимали, —

И, утомленные путем,

Они узрели власть порока!

Храня в сердцах творца закон,

В пещере скрылися глубокой

И все вкусили сладкий сон.

Заката час и час восхода

Для них в единый миг слились,

Века над ними пронеслись,

И изменилася природа.

Тогда, забыв о прежнем зле,

Бодрее отроки восстали:

Народы всюду ликовали,

Светлее стало на земле.

Сильна, Творец, твоя рука!

Воздвиг ты горы сильным словом,

И над землею облака,

Как вечный дым, легли покровом.

Земля и небо слышит глас:

«Днесь власть моя всё сотворила,

И чтить меня принудит вас

Моя любовь, мой гнев и сила!

Труба впервые прогремит —

Погаснет жизнь в груди природы;

В другой – и день мой заблестит,

Восстанут из гробов народы!

В сей день, неверным роковой,

Сердца исполнятся тревогой

И, устрашенной саранчой,

Все понесутся к трону бога!»

Холодный свет, юдоль забот,

Твой блеск, твой шум не для поэта!

Душа его не обретет

В тебе отзывного привета!

От света, где лишь ум блестит,

Хладеет сердца упоенье

И, скрыв пылающий свой вид,

В пустыни дикие бежит

Испуганное вдохновенье.

Лобзай меня: твои лобзанья

Живым огнем текут по мне;

Но я сгораю в том огне

Без слез, без муки, без роптанья.

О жрица неги! Счастлив тот,

Кого на одр твой прихотливый

С закатом солнца позовет

Твой взор, то нежный, то стыдливый;

Кто на взволнованных красах

Минутой счастья жизнь обманет

И утром с ложа неги встанет

С приметой томности в очах!

Восходом утра пробужденный,

Я поднял очи: надо мной,

Склонясь главою вдохновенной,

Венком лавровым осененной,

Стояла дева. Тишиной

Лицо прекрасной озарялось,

Улыбка млела на устах,

И в ясных голубых очах

Олимпа небо отражалось.

Из уст коралловых текли

Очаровательные звуки…

И звуки те мне в грудь прошли,

И, как целебные струи,

В ней утолили сердца муки…

И, упоенный, я узнал

Богиню в деве вдохновенной,

И на привет ее священный

Слезой восторга отвечал.

И с гаснущим лучом денницы,

Легка, как тень, как звук цевницы,

Сокрылась муза в небеса…

Уже исчезла… Но слеза

Досель свежит мои зеницы,

Как животворная роса…

К поэту в грудь, как небо в волны,

Глядятся мир и красота,

И полны слов, и звуков полны,

Дрожат отверстые уста!

Души моей причудливой мечтой

Себе я создал мир чудесный

И в нем живу, дыша его красой

И роскошью его небесной.

Я в мире том, далеко от людей,

От их сует и заблуждений,

Обрел покой и счастье юных дней,

Обрел тебя, творящий Гений!

Ты красотой, как солнцем, озарил

Мое создание, зиждитель!

Ты ликами бесплотных, тайных Сил

Поэта населил обитель…

Я вижу их: они передо мной

На крыльях огненных несутся;

С их дивных струн, с их светлых уст рекой

Божественные звуки льются.

И звуки те… всё, что любовь таит

В себе высокого, святого;

Чем смелый ум так радостно парит

Над бренным бытием земного, —

Всё скрыто в них… и тайна райских снов,

И сладость пламенной надежды…

При них душа чужда земных оков.

Чужда земной своей одежды.

Так, светлый мир! в гармонии твоей,

В твоей любви я исчезаю

И, удален от суеты людей,

Земную жизнь позабываю.

Так, сладкими напевами пленен,

В дороге путник одинокий

Внимая им, стоит, забыв и сон,

И поздний час, и путь далекий…

На берегу, Воклюзою кропимом,

От бурь мирских Петрарка отдыхал;

Забывши Рим и сам забытый Римом,

Он уж одной любовию дышал.

Здесь, в тайном сне, Лауры идеал

Мелькнул пред ним бесплотным херувимом,

И с уст певца, в размере, им любимом,

Роскошный стих понесся, зазвучал.

И сладость дум, и звуков сочетанье

Воклюзский ток далече разносил

И навсегда с своим журчаньем слил.

Пришелец, вняв Воклюзы лепетанье,

Досель еще, задумчив и уныл,

В нем слышит грусть, любовь и упованье.

Когда б я был царем всему земному миру,

Волшебница! тогда б поверг я пред тобой

Всё, всё, что власть дает народному кумиру:

Державу, скипетр, трон, корону и порфиру, —

За взор, за взгляд единый твой!

И если б богом был, – селеньями святыми

Клянусь, – я отдал бы прохладу райских струй

И сонмы ангелов с их песнями живыми,

Гармонию миров и власть мою над ними

За твой единый поцелуй!

Душа героев и певцов,

Вино любезно и студенту:

Оно его между цветов

Ведет к ученому патенту.

Проснувшись вместе с петухом,

Он в тишине читает Канта;

Но день прошел – и вечерком

Он за вино от фолианта.

И каждый день его, как сон,

Пленяя чувства, пролетает:

За книгой не скучает он,

А за бокалом кто ж скучает?

Свободой жизнь его красна,

Ее питомец просвещенный —

Он капли милого вина

Не даст за скипетры вселенной!

Мы любим шумные пиры,

Вино и радости мы любим

И пылкой вольности дары

Заботой светскою не губим.

Мы любим шумные пиры,

Вино и радости мы любим.

Наш Август смотрит сентябрем —

Нам до него какое дело!

Мы пьем, пируем и поем

Беспечно, радостно и смело.

Наш Август смотрит сентябрем —

Нам до него какое дело?

Здесь нет ни скиптра, ни оков,

Мы все равны, мы все свободны,

Наш ум – не раб чужих умов,

И чувства наши благородны.

Здесь нет ни скиптра, ни оков,

Мы все равны, мы все свободны.

Приди сюда, хоть русский царь,

Мы от бокалов не привстанем.

Хоть громом Бог в наш стол ударь,

Мы пировать не перестанем.

Приди сюда хоть русский царь,

Мы от бокалов не привстанем.

Друзья! бокалы к небесам!

Обет правителю природы:

«Печаль и радость – пополам,

Сердца – на жертвенник свободы!»

Друзья! бокалы к небесам!

Обет правителю природы:

«Да будут наши божества

Вино, свобода и веселье!

Им наши мысли и слова!

Им и занятье и безделье!»

Да будут наши божества

Вино, свобода и веселье!

Свободы гордой вдохновенье!

Тебя не слушает народ:

Оно молчит, святое мщенье,

И на царя не восстает.

Пред адской силой самовластья,

Покорны вечному ярму,

Сердца не чувствуют несчастья

И ум не верует уму.

Я видел рабскую Россию:

Перед святыней алтаря,

Гремя цепьми, склонивши выю,

Она молилась за царя.

Поэту радости и хмеля,

И мне судил могучий рок

Нравоучительного Леля

Полезный вытвердить урок:

Я испытал любви желанье,

Ее я пел, ее я ждал;

Безумно было ожиданье,

Бездушен был мой идеал.

Моей тоски, моих приветов

Не понял слепок божества —

И все пропали без ответов

Мои влюбленные слова.

Но был во мне – и слава богу! —

Избыток мужественных сил:

Я на прекрасную дорогу

Опять свой ум поворотил;

Я разгулялся понемногу —

И глупость страсти роковой

В душе исчезла молодой…

Так с пробудившейся поляны

Слетают темные туманы;

Так, слыша выстрел, кулики

На воздух мечутся с реки.

Еще молчит гроза народа,

Еще окован русский ум,

И угнетенная свобода

Таит порывы смелых дум.

О! долго цепи вековые

С рамен отчизны не спадут,

Столетья грозно протекут, —

И не пробудится Россия!

Краса полуночной природы,

Любовь очей, моя страна!

Твоя живая тишина,

Твои лихие непогоды,

Твои леса, твои луга,

И Волги пышные брега,

И Волги радостные воды —

Всё мило мне, как жар стихов,

Как жажда пламенная славы,

Как шум прибережной дубравы

И разыгравшихся валов.

Всегда люблю я, вечно живы

На крепкой памяти моей

Предметы юношеских дней

И сердца первые порывы;

Когда волшебница-мечта

Красноречивые места

Мне оживляет и рисует,

Она свежа, она чиста,

Она блестит, она ликует.

Но там, где русская природа,

Как наших дедов времена,

И величава, и грозна,

И благодатна, как свобода, —

Там вяло дни мои лились,

Там не внимают вдохновенью,

И люди мирно обреклись

Непринужденному забвенью.

Целуй меня, моя Лилета,

Целуй, целуй! Опять с тобой

Восторги вольного поэта,

И сила страсти молодой,

И голос лиры вдохновенной!

Покинув край непросвещенный,

Душой высокое любя,

Опять тобой воспламененный,

Я стану петь и шум военный,

И меченосцев, и тебя!

Она меня очаровала,

Я в ней нашел все красоты,

Все совершенства идеала

Моей возвышенной мечты.

Напрасно я простую долю

У небожителей просил

И мир души, и сердца волю

Как драгоценности хранил.

Любви чарующая сила,

Как искра Зевсова огня,

Всего меня воспламенила,

Всего проникнула меня.

Пускай не мне ее награды;

Она мой рай, моя звезда

В часы вакхической отрады,

В часы покоя и труда.

Я бескорыстно повинуюсь

Порывам страсти молодой

И восхищаюсь и любуюсь

Непобедимою красой.

Вчера гуляла непогода,

Сегодня то же, что вчера, —

И я от утра до утра

Уныл и мрачен, как природа.

Не то, не то в душе моей,

Что восхитительно и мило,

Что сердце юноше сулило

Для головы и для очей:

Болезнь встревоженного духа

Мне дум высоких не дает,

И, как сибирская пищуха,

Моя поэзия поет.

Прекрасно озеро Чудское,

Когда над ним светило дня

Из синих вод, как шар огня,

Встает в торжественном покое:

Его красой озарена,

Цветами радуги играя,

Лежит равнина водяная,

Необозрима и пышна;

Прохлада утренняя веет,

Едва колышутся леса;

Как блестки золота, светлеет

Их переливная роса;

У пробудившегося брега

Стоят, готовые для бега,

И тихо плещут паруса;

На лодку мрежи собирая,

Рыбак взывает и поет,

И песня русская, живая

Разносится по глади вод.

Прекрасно озеро Чудское,

Когда блистательным столбом

Светило искрится ночное

В его кристалле голубом:

Как тень, отброшенная тучей,

Вдоль искривленных берегов

Чернеют образы лесов,

И кое-где огонь плавучий

Горит на челнах рыбаков;

Безмолвна синяя пучина,

В дубровах мрак и тишина,

Небес далекая равнина

Сиянья мирного полна;

Лишь изредка, с богатым ловом

Подъемля сети из воды,

Рыбак живит веселым словом

Своих товарищей труды;

Или путем дугообразным

С небесных падая высот,

Звезда над озером блеснет,

Огнем рассыплется алмазным.

И в отдаленьи пропадет.

Меня любовь преобразила:

Я стал задумчив и уныл;

Я ночи бледные светила,

Я сумрак ночи полюбил.

Когда веселая зарница

Горит за дальнею горой,

И пар густеет над водой,

И смолкла вечера певица,

По скату сонных берегов

Брожу, тоскуя и мечтая,

И жду, когда между кустов

Мелькнет условленный покров

Или тропинка потайная

Зашепчет шорохом шагов.

Гори, прелестное светило,

Помедли, мрак, на лоне вод:

Она придет, мой ангел милый,

Любовь моя, – она придет!

Не вы ль убранство наших дней

Свободы искры огневые, —

Рылеев умер, как злодей! —

О, вспомяни о нем, Россия,

Когда восстанешь от цепей

И силы двинешь громовые

На самовластие царей!

О ты, чья дружба мне дороже

Приветов ласковой молвы,

Милее девицы пригожей,

Святее царской головы!

Огнем стихов ознаменую

Те достохвальные края

И ту годину золотую,

Где и когда мы – ты да я,

Два сына Руси православной,

Два первенца полночных муз, —

Постановили своенравно

Наш поэтический союз.

Пророк изящного! забуду ль,

Как волновалася во мне,

На самой сердца глубине,

Восторгов пламенная удаль,

Когда могущественный ром

С плодами сладостной Мессины,

С немного сахара, с вином,

Переработанный огнем,

Лился в стаканы-исполины?

Как мы, бывало, пьем да пьем,

Творим обеты нашей Гебе,

Зовем свободу в нашу Русь,

И я на вече, я на небе!

И славой прадедов горжусь!

Мне утешительно доселе,

Мне весело воспоминать

Сию поэзию во хмеле,

Ума и сердца благодать.

Теперь, когда Парнаса воды

Хвостовы черпают на оды

И простодушная Москва,

Полна святого упованья,

Приготовляет торжества

На светлый день царевенчанья, —

С челом возвышенным стою

Перед скрижалью вдохновений[9]

И вольность наших наслаждений

И берег Сороти пою!

Всему человечеству

Заздравный стакан,

Два полных – отечеству

И славе славян,

Свободе божественной,

Лелеющей нас,

Кругом и торжественно

По троице в раз!

Поэзии сладостной,

И миру наук,

И буйности радостной,

И удали рук,

Труду и безделию,

Любви пировать,

Вину и веселию

Четыре да пять!

Очам возмутительным

И персям живым,

Красоткам чувствительным,

Красоткам лихим,

С природою пылкою,

С дешевой красой,

Последней бутылкою —

И всё из одной!

Кружится, склоняется

Моя голова,

Но дух возвышается,

Но громки слова!

Восторгами пьяными

Разнежился я.

Стучите стаканами

И пойте, друзья!

Свет Родионовна, забуду ли тебя?

В те дни, как, сельскую свободу возлюбя,

Я покидал для ней и славу, и науки,

И немцев, и сей град профессоров и скуки,

Ты, благодатная хозяйка сени той,

Где Пушкин, не сражен суровою судьбой,

Презрев людей, молву, их ласки, их измены,

Священнодействовал при алтаре камены, —

Всегда приветами сердечной доброты

Встречала ты меня, мне здравствовала ты,

Когда чрез длинный ряд полей, под зноем лета,

Ходил я навещать изгнанника-поэта

И мне сопутствовал приятель давний твой,

Ареевых наук питомец молодой.

Как сладостно твое святое хлебосольство

Нам баловало вкус и жажды своевольство;

С каким радушием – красою древних лет —

Ты набирала нам затейливый обед!

Сама и водку нам, и брашна подавала,

И соты, и плоды, и вина уставляла

На милой тесноте старинного стола!

Ты занимала нас – добра и весела —

Про стародавних бар пленительным рассказом:

Мы удивлялися почтенным их проказам,

Мы верили тебе – и смех не прерывал

Твоих бесхитростных суждений и похвал;

Свободно говорил язык словоохотный,

И легкие часы летали беззаботно!

Из страны, страны далекой,

С Волги-матушки широкой,

Ради сладкого труда,

Ради вольности высокой

Собралися мы сюда.

Помним хо́лмы, помним долы,

Наши церкви, наши села

И в краю, краю чужом

Мы пируем пир веселый

И за родину мы пьем.

Благодетельною силой

С нами немцев подружило

Откровенное вино;

Шумно, пламенно и мило

Мы гуляем заодно.

Но с надеждою чудесной

Мы стакан, и полновесный,

Нашей Руси – будь она

Первым царством в поднебесной,

И счастлива и славна!

Когда умру, смиренно совершите

По мне обряд печальный и святой,

И мне стихов надгробных не пишите,

И мрамора не ставьте надо мной.

Но здесь, друзья, где ныне сходка наша

Беседует разгульна и вольна;

Где весела, как праздничная чаша,

Душа кипит студенчески-шумна, —

Во славу мне вы чашу круговую

Наполните блистательным вином,

Торжественно пропойте песнь родную

И пьянствуйте о имени моем.

Всё тлен и миг! Блажен, кому с друзьями

Свою весну пропировать дано,

Кто видит мир туманными глазами

И любит жизнь за песни и вино!..

Нелюдимо наше море,

День и ночь шумит оно;

В роковом его просторе

Много бед погребено.

Смело, братья! Ветром полный

Парус мой направил я:

Полетит на скользки волны

Быстрокрылая ладья!

Облака бегут над морем,

Крепнет ветер, зыбь черней, —

Будет буря: мы поспорим

И помужествуем с ней.

Смело, братья! Туча грянет,

Закипит громада вод,

Выше вал сердитый встанет,

Глубже бездна упадет!

Там, за далью непогоды,

Есть блаженная страна:

Не темнеют неба своды,

Не проходит тишина.

Но туда выносят волны

Только сильного душой!..

Смело, братья, бурей полный,

Прям и крепок парус мой.

Море блеска, гул, удары,

И земля потрясена, —

То стеклянная стена

О скалы раздроблена,

То бегут чрез крутояры

Многоводной Ниагары

Ширина и глубина!

Вон пловец! Его от брега

Быстриною унесло;

В синий сумрак водобега

Упирает он весло…

Тщетно! Бурную стремнину

Он не силен оттолкнуть;

Далеко его в пучину

Бросит каменная круть!

Мирно гибели послушный,

Убрал он свое весло;

Он потупил равнодушно

Безнадежное чело;

Он глядит спокойным оком…

И к пучине волн и скал

Роковым своим потоком

Водопад его помчал.

Море блеска, гул, удары,

И земля потрясена, —

То стеклянная стена

О скалы раздроблена,

То бегут чрез крутояры

Многоводной Ниагары

Ширина и глубина!

Жадно, весело он дышит

Свежим воздухом полей:

Сизый пар кипит и пышет

Из пылающих ноздрей.

Полон сил, удал на воле,

Громким голосом заржал,

Встрепенулся конь – и в поле

Бурноногий поскакал!

Скачет, блещущий глазами,

Дико голову склонил;

Вдоль по ветру он волнами

Черну гриву распустил.

Сам как ветер: круть ли встанет

На пути? Отважный прянет —

И на ней уж! Ляжет ров

И поток клубится? – Мигом

Он широким перепрыгом

Через них – и был таков!

Веселися, конь ретивый!

Щеголяй избытком сил!

Ненадолго волны гривы

Вдоль по ветру ты пустил!

Ненадолго жизнь и воля

Разом бурному даны,

И холодный воздух поля,

И отважны крутизны,

И стремнины роковые, —

Скоро, скоро под замок!

Тешь копыта удалые,

Свой могучий бег и скок!

Снова в дело, конь ретивый!

В сбруе легкой и красивой,

И блистающий седлом,

И бренчащий поводами,

Стройно-верными шагами

Ты пойдешь под седоком.

Восхитительно играет

Драгоценное вино!

Снежной пеною вскипает,

Златом искрится оно!

Услаждающая влага

Оживит тебя всего:

Вспыхнут радость и отвага

Блеском взора твоего;

Самобытными мечтами

Загуляет голова,

И, как волны за волнами,

Из души польются сами

Вдохновенные слова;

Строен, пышен мир житейской

Развернется пред тобой…

Много силы чародейской

В этой влаге золотой!

И любовь развеселяет

Человека, и она

Животворно в нем играет,

Столь же сладостно-сильна:

В дни прекрасного расцвета

Поэтических забот

Ей де́ятельность поэта

Дани дивные несет;

Молодое сердце бьется,

То притихнет и дрожит,

То проснется, встрепенется,

Словно выпорхнет, взовьется

И куда-то улетит!

И послушно имя девы

Станет в лики звучных слов,

И сроднятся с ним напевы

Вечнопамятных стихов!

Дева-радость, величайся

Редкой славою любви.

Настоящему вверяйся

И мгновения лови!

Горделивый и свободный,

Чудно пьянствует поэт!

Кубок взял: душе угодны

Этот образ, этот цвет;

Сел и налил; их ласкает

Взором, словом и рукой;

Сразу кубок выпивает

И высоко подымает,

И над буйной головой

Держит. Речь его струится

Безмятежно весела,

А в руке еще таится.

Жребий бренного стекла!

Когда с тобой сроднилось вдохновенье,

И сильно им твоя трепещет грудь,

И видишь ты свое предназначенье,

И знаешь свой благословенный путь;

Когда тебе на подвиг всё готово,

В чем на земле небесный явен дар,

Могучей мысли свет и жар

И огнедышащее слово, —

Иди ты в мир – да слышит он пророка,

Но в мире будь величествен и свят:

Не лобызай саха́рных уст порока

И не проси и не бери наград.

Приветно ли сияет багряница?

Ужасен ли венчанный произвол?

Невинен будь, как голубица,

Смел и отважен, как орел!

И стройные, и сладостные звуки

Поднимутся с гремящих струн твоих;

В тех звуках раб свои забудет муки,

И царь Саул заслушается их;

И жизнию торжественно-высокой

Ты процветешь – и будет век светло

Твое открытое чело

И зорко пламенное око!

Но если ты похвал и наслаждений

Исполнился желанием земным, —

Не собирай богатых приношений

На жертвенник пред Господом твоим:

Он на тебя немилосердно взглянет,

Не примет жертв лукавых; дым и гром

Размечут их – и жрец отпрянет,

Дрожащий страхом и стыдом!

Пурпуро́во-золотое

На лазурный неба свод

Солнце в царственном покое

Лучезарно восстает;

Ночь сняла свои туманы

С пробудившейся земли;

Блеском утренним поляны,

Лес и холмы расцвели.

Чу! как ярко и проворно,

Вон за этою рекой,

Повторяет отзыв горный

Звук волынки полевой!

Чу! скрыпят уж воротами,

Выезжая из села,

И дробится над водами

Плеск рыбачьего весла.

Ранний свет луча дневного.

Озарил мой тайный путь;

Сладко воздуха лесного

Холод мне струится в грудь:

Молодая трепетала,

Новым пламенем полна,

Нежно, быстро замирала —

Утомилася она!

Скоро ль в царственном покое

За далекий синий лес

Пурпуро́во-золотое

Солнце скатится с небес?

Серебристыми лучами

Изукрасит их луна,

И в селе, и над водами

Снова тень и тишина!

Давным-давно люблю я страстно

Созданья вольные твои,

Певец лихой и сладкогласный

Меча, фиала и любви!

Могучи, бурно-удалыя,

Они мне милы, святы мне, —

Твои, которого Россия,

В свои годины роковыя,

Радушно видит на коне,

В кровавом зареве пожаров,

В дыму и прахе боевом,

Отваге пламенных гусаров

Живым примером и вождем;

И на скрижалях нашей Клии

Твои дела уже блестят:

Ты кровью всех врагов России

Омыл свой доблестный булат!

Прими рукою благосклонной

Мой дерзкий дар: сии стихи —

Души студентски-забубенной

Разнообразные грехи.

Там, в той стране полунемецкой,

Где безмятежные живут

Веселый шум, ученый труд

И чувства груди молодецкой,

Моя поэзия росла

Самостоятельно и живо,

При звонком говоре стекла,

При песнях младости гульливой,

И возросла она счастливо —

Резва, свободна и смела,

Певица братского веселья,

Друзей, да хмеля и похмелья

Беспечных юношеских дней;

Не удивляйся же ты в ней

Разливам пенных вдохновений,

Бренчанью резкому стихов,

Хмельному буйству выражений

И незастенчивости слов!

Жизни баловень счастливый,

Два венка ты заслужил;

Знать, Суворов справедливо

Грудь тебе перекрестил:

Не ошибся он в дитяти,

Вырос ты – и полетел,

Полон всякой благодати,

Под знамена русской рати,

Горд и радостен и смел.

Грудь твоя горит звездами,

Ты геройски добыл их

В жарких схватках со врагами,

В ратоборствах роковых;

Воин, смлада знаменитый,

Ты еще под шведом был

И на финские граниты

Твой скакун звучнокопытый

Блеск и топот возносил.

Жизни бурно-величавой

Полюбил ты шум и труд:

Ты ходил с войной кровавой

На Дунай, на Буг и Прут;

Но тогда лишь собиралась

Прямо русская война;

Многогромная скоплялась

Вдалеке – и к нам примчалась

Разрушительно-грозна.

Чу! труба продребезжала!

Русь! тебе надменный зов!

Вспомяни ж, как ты встречала

Все нашествия врагов!

Созови из стран далеких

Ты своих богатырей,

Со степей, с равнин широких,

С рек великих, с гор высоких,

От осьми твоих морей!

Пламень в небо упирая,

Лют пожар Москвы ревет;

Златоглавая, святая,

Ты ли гибнешь? Русь, вперед!

Громче буря истребленья,

Крепче смелый ей отпор!

Это жертвенник спасенья,

Это пламень очищенья,

Это Фениксов костер!

Где же вы, незванны гости,

Сильны славой и числом?

Снег засыпал ваши кости!

Вам почетный был прием!

Упилися еле живы

Вы в московских теремах,

Тяжелы домой пошли вы,

Безобразно полегли вы

На холодных пустырях!

Вы отведать русской силы

Шли в Москву: за делом шли!

Иль не стало на могилы

Вам отеческой земли!

Много в этот год кровавый,

В эту смертную борьбу,

У врагов ты отнял славы,

Ты, боец чернокудрявый,

С белым локоном на лбу!

Удальцов твоих налетом

Ты, их честь, пример и вождь,

По лесам и по болотам,

Днем и ночью, в вихрь и дождь,

Сквозь огни и дым пожара

Мчал врагам, с твоей толпой

Вездесущ, как Божья кара,

Страх нежданного удара

И нещадный, дикий бой!

Лучезарна слава эта,

И конца не будет ей;

Но такие ж многи лета

И поэзии твоей:

Не умрет твой стих могучий,

Достопамятно-живой,

Упоительный, кипучий,

И воинственно-летучий,

И разгульно-удалой.