ПоэZия русской зимы

Казалось бы – до неба три версты,

Четыре остановки на маршрутке.

А сядешь – и опять кресты, мосты,

Кусты дождей, и ты вторые сутки

По пробкам добираешься в объезд

И вспомнишь пулемётчика Серёгу,

Слова его: «Доеду, вот те крест,

Ты только не загадывай дорогу.

А там, небось, успею дотемна,

Пока гроза не вышла мне навстречу.

До неба три версты, и жизнь одна,

И жизнь одна, а смерть я не замечу».

И вовсе нет сомнений – он дошёл,

Да только скинул весточку хотя бы.

В каком-то из небесных, значит, сёл

Он загулял, а с ним братва и бабы.

Какая-то случайная звезда

В его солдатской плавает посуде.

А снизу заполняют поезда

Невидимые маленькие люди.

В числе таких невидимых и мы

Всё едем, вспоминая про Серёгу.

До неба три версты, как до зимы,

Где нас никто не встретит, слава Богу.

Был прав Серёга, что ни говори,

Смекнув: «Да нет, Россия – не разиня…»

Гляди, как спят в купе богатыри,

Все три: Илья, Алёша и Добрыня

Что в булочную очередь, что очередь в герои —

В любую неизменно наугад

Колоннами смущёнными по двое и по трое

Одни и те же мальчики стоят.

Стоят за ними девочки, за мужем или сыном,

Для внуков объясняя сказку так:

Попали в плен под Горловкой Незнайка с Буратино,

Но спас их от беды Иван-дурак.

И не понять холёному милашке спайдермену

И прочим властелинам всех колец,

Что эти наши мальчики готовятся на смену

Чужим супергероям наконец.

И каша смыслов варится, и русское в опале

У тонких псевдорусских культперсон.

Но разве наши мальчики в герои помышляли,

Бахмут освобождая и Херсон?

Их не покажут массово на кассовом экране,

Не выберут лицом ПАО «Нефтьпром».

У них не деньги левые, а три звезды в кармане,

Они живут в землянке вчетвером.

Пройдут протесты пошлости по улице Заречной,

Весна пройдёт, как буря или месть.

А эти наши мальчики останутся навечно —

Они Россия, в общем-то, и есть

По образу-подобию учителя истории

Слепила бабу снежную в посёлке школота.

У них работа спорилась, они друг с другом спорили,

И двор был, как вселенная, в которой суета.

Учительница гневалась, но баба-то ей нравилась.

Пришла с работы оттепель – и бабы след простыл.

Весна за эту оттепель дождём потом проставилась,

И у забора ветхого оттаял ржавый ЗиЛ.

Одно и то же облако по небу плыло лодочкой,

И пацаны на великах гоняли взад-вперёд.

А как июль наметился своей вишнёвой мордочкой,

По сонной главной улице ударил миномёт.

Учительницу ранило, а пацаны отправились

На этих самых великах в волшебную страну.

Свистели мины, падали, им очень это нравилось —

Они с рожденья самого боятся тишину.

Для бравых миномётчиков то дело было маленьким —

У них давно по ордену, их семьи очень ждут.

А неприцельно жахнули – так там одни москалики

И, значит, орки новые из них не подрастут.

А приключилось это всё в две тысячи пятнадцатом,

И пацанам тем было бы сегодня двадцать лет.

По киевскому телику галдят: «У нас нет нациков!»

Да только баба снежная не верит в это, нет.

Её слепила заново по образу-подобию

Учителя истории другая школота.

Стоит бабёнка снежная у детского надгробия,

И по соседней улице работает арта

Перед атакой сказал старшина:

«Как ни кричи, что Россия – восток,

Русская жизнь только русским важна.

Помни об этом, браток».

Степи-саванны проснулись вдали —

Будет хороший в Днепре водопой.

Мину погладив, торчит из пыли

Цвет василька голубой.

Серые танки – потомки слонов,

Всё-таки Африка ближе, кажись.

– Серый, огонь!

– Есть, товарищ Попов! —

И продолжается жизнь.

И малоросский звучит говорок

В голосе этих донецких ребят.

Русский солдат – это русский пророк,

Так ведь у нас говорят?

Машина катится по полю —

Не грузовик, а сирота.

Антона, Виктора и Толю

Везёт в себе машина та.

Они убиты в Запорожье,

И командир их там убит.

Трясёт машину бездорожье,

Что так иных шофёров злит.

Вот только этого – едва ли,

Ему давно знаком маршрут:

Парней он возит на «Урале»

Почти что год, как служит тут.

А кузов полон – так в прицепе

Рядами едут пацаны,

Хоть сам он кроме этой степи

Не видел, собственно, войны.

Погрузят-выгрузят – и трогай.

Геройства нет, и страха нет.

Лишь в кобуре висит убогой

На всякий случай пистолет.

Не видя лица пассажиров

И никогда не знавши их,

Шофёр ведёт машину живо,

Как будто сам везёт живых.

А пацанам-то по итогу

Неведом тот и этот свет.

Но, впрочем, он их возит к Богу,

И вот у Бога мёртвых нет

Над крышей немосковской средней школы

Торчит луна в последней трети мая.

Здесь подрастали дети кока-колы

В провинции бесплатного вай-фая.

Засвеченные плёнки детской веры

Лежат в эмалированной коробке.

Из пионера путь в пенсионеры

Проделала отчизна очень робко.

А мир ещё бликует ярко-красным,

Как будто бы его не обманули.

Да только вот теперь уже неясно —

Далёкое прекрасным назову ли.

Прекрасное замешано на страхе,

За словом по карманам лазать плохо

Таким, чьи светлы головы на плахе,

Чья Родина – поля чертополоха.

А дети, эти белые листочки,

Всё по ветру кружили да не знали,

Что, хоть у них душа без оболочки,

Задень её – она подобна стали.

Им двадцать лет, и снится сон весёлый:

Экзамены сданы, шпаргалки смяты.

Под крышей немосковской средней школы

Спят перед штурмом русские солдаты

Пока одни в окопах – другие в чартах-топах,

И тем и тем от этого смешно.

Мальчишки и девчонки мечтали о Европах,

Но заперто петровское окно.

Вот перед нами зумер и блогер Третьеполов,

Родившийся в двухтысячном году.

Он ненавидит люто татаровых монголов

И презирает русскую орду.

А вот сержант Артёмов с медалью за отвагу

С пятнадцатью друзьями в соцсетях.

Он не успел скататься попить пиваса в Прагу,

Но русскою ордою он пропах.

И блогер Третьеполов, и штурмовик Артёмов

Воспитаны одной эпохой «пост»:

Пост-время, пост-ирония, стоит апостол тёмный,

Живёт Беслан, играется «Норд-Ост».

Идут сержант и блогер одним июньским полем,

И вот они встречают города,

Где после гей-тусовок и баров с фейс-контролем

Опять родилась русская орда.

От русского у русских один язык остался —

Такой большой мы видели беду.

А мне в такси водитель-монгол один признался,

Что он теперь за русскую орду

Война как слышится, так и пишется

И выбирает язык сама.

Читай историю, эта книжица —

Есть горе горькое от ума.

Война кочует, окопы роются —

Ну вот и к нам добрались опять.

Пожав плечами, Святая Троица

В окопы эти идёт гулять.

Россия – наша большая мельница.

Подует ветер вперёд-назад —

И вновь она не мычит, не телится,

Войну предчувствуя как азарт.

Война, война – урожай безверия,

Итог наивности прошлых лет.

Ах, птица-тройка, ах, кавалерия,

Несёшься в бой, а потом на свет.

Ведь это наша теперь традиция —

Как на работу на смерть ходить,

Чтоб завтра солнышко круглолицее

До новой жизни тянуло нить.

А русский свет только так и строится,

Когда провала России ждут.

Но птица-тройка летит за Троицей

И не находит себе приют

В начале новых дней случилась тьма,

Такая, что и свет сводил с ума.

Его теперь не то чтобы боялись —

Над светом насмехались.

И повторяли: «Нам за много лет

Насильно навязали этот свет».

Но тьма влекла, как истина, как сила —

Она теперь царила.

Ночь разлилась снаружи и внутри,

И под запрет попали фонари,

А также зажигалки и лучины —

От света отлучили.

На улице Лампадной сгоряча

Поразбивали лампы Ильича,

Сносили бюсты Солнцу повсеместно,

Крича: «Им тут не место!»

И даже те, кто помнил бывший свет,

Терпели тьму: «Пускай рассвета нет

И марширует мрак бесперебойно —

Зато живём спокойно».

А детям прививали немоту,

Чтоб славили повсюду темноту.

Но были те, кто свет попрятал в храме,

Их звали светлячками.

О, в них плевали, вдруг узнав о том,

Что свечку приносили в чей-то дом.

Полиция теперь за эти нравы

На них ведёт облавы.

Их проверяют, отправляют в суд:

Не ждите, светлячки, вас не спасут.

А тени тьмы твердят, как и вначале:

«Мы свет не отменяли.

Всё это выбор местных, им видней,

За тьмой прогресс и будущее в ней».

И светлячков почти что не осталось:

А что мораль и жалость?

Когда черно, то их в помине нет,

Но, светлячки, не поминайте свет:

Запомните, что он придёт до срока,

И он идёт с востока

Пока метель, как дворник,

По улице метёт,

Включи MP-3 сборник

За двадцать третий год:

Какие пели песни

У наших стариков

В тот год, где Лео Месси

Был крут без дураков.

Никто не знал в помине,

Что смерть побеждена.

Ползла по Украине

Гражданская война.

Но пели-то неплохо:

Как марту полынья

Досталась им эпоха

Свержения вранья

В явлении момента,

В кружении седьмом,

Где образ диссидента

Впервые стал клеймом.

Где русские качели

В бессмертие неслись.

И бабки наши пели,

И прадеды дрались.

Несли качели в небо,

Но чудилось, что вниз.

И было больше не до

Смазливеньких актрис

Из ада Голливуда

И рая пошлоты.

И снег сходил, как чудо

С мольберта на холсты.

Мы помним голоса их,

Но форточку открой —

И снегом забросает.

То век двадцать второй

Летит на гиперзвуке

Да только нам слышней:

«Вы загадайте, внуки,

Свою страну, а в ней

Не только байки-бритвы

О Ване-дураке,

Но песни и молитвы

На русском языке».

Сошёлся в этом хоре

Неведомый народ.

Глотни из рюмки моря

За двадцать третий год.

И веруй, и надейся,

И помни песни, брат.

А завтра мы в Одессу,

В наш русский город-сад

Не предал нас уют,

Но вытравил покой.

Казался братом Брут,

А ручеёк рекой.

По ручеёчку вниз

Мы плыли в бизнес-класс.

И жёвочка «Love is…»

Любви учила нас.

Мы пели мир цветной,

Не чувствуя вполне,

Как стали стороной

В проигранной войне.

И бакс по 30 эр.

Твердил примерно так:

Что смерть СССР —

Есть высшее из благ.

И рос мой дивный сад

На почве костяной,

Где бомжем стал Арбат

За цоевской стеной,

Где тот и этот век

Росли не ввысь, а вширь,

Как будто Чук и Гек,

Бежавшие в Сибирь

От зумерской возни,

От мальчико-девчат

В страну, где снег возник

И музы не молчат.

Там помнят, как беда

Дала свободе свет,

Возвысив слово «да»

Над вежливостью «нет»,

Как мы свободы той

Глотнув до блевоты,

И, видя сад пустой,

Спросили про цветы:

«А где же красный цвет?

А белый? А иной?

А где же слово “нет”

Над стравленной страной?»

Но в клетке для неё

Давно разрешено

И грязное бельё,

И пошлое кино.

Мы – сбившийся с пути

Трамвайчик номер шесть:

И правда – не ахти,

Но уж какая есть.

Пока прогресс вершат,

Пока в раю горят,

России нужен шаг

От пропасти назад.

Холодных войн итог —

Горячая война.

И только русский Бог

Испил её до дна

Полынь-звезда

Среди полей, Полынь-звезда,

Куда несёшься ты, куда?

Вон дом брусчатый у реки,

Вон гаражи, где мужики

Ведут извечный очный спор:

Кто из ларька чекушку спёр?

Не понимая их стыда,

Лети-лети, Полынь-звезда…

Ведь наши дни горчат всё чаще —

Полынь и та, пожалуй, слаще.

Не звёзды с дедовских наград

По небу русскому летят,

А звёздный град и горя синь.

Лети-лети, Звезда Полынь.

Как через запад на восток

Кружится мина-лепесток,

Так ты лети, не вспоминай —

Внизу Донбасс или Домбай,

Ведь русским что полынь, что щавель,

Они всегда и всех прощали.

Простят и нынче, не беда.

Лети-лети, Полынь-звезда.

Тебе в России не впервой

Лететь над совестью живой.

Но по закону Пересвета

Позор пройдёт, пройдёт и это.

И мальчик, чья рука легка,

Однажды взяв ПЗРК,

Не пощадив и не жалея,

Собьёт тебя, звезда Галлея.

А возле домика его

Любовь поставит ПВО.

Звезда зажжётся, но другая,

Невежд несведущих пугая.

И только мальчик скажет: «Боже,

На вифлеемскую похожа»

Сидишь в кафешке под названием «Букет»

И смотришь на экране Клаву Коку.

А где-нибудь бомбят, но так далёко,

Что до тебя снарядам дела нет.

Войны не слышно вовсе: за углом

Не рвутся «лепестки», не жгут соседа,

Не пыхает арта, не пахнет сера —

Всё празднично по-летнему кругом.

И так должно, обязано так быть:

Не смерть, а жизнь читая по бумажке,

Клиенты «эппл стор», модели-няшки

Несут в кафе рубли, а не гробы.

Игривый взгляд студентки МГУ

Официанту ближе изначально,

Чем взгляды мариупольцев случайных

На тридевять-азовском берегу.

И вот когда он встретит их потом,

Нисколько от него не отличимых,

То не поймёт, какие величины

Их разделяют. И к чему о том?

Комбат майор с шевроном ДНР

Окажется барменом первоклассным.

А нынче наливает он в Попасной

Свинцовый спирт, как русский офицер.

И это две прямых. Они, увы,

Доказано научно – параллельны.

Две правды непривычно неподдельны,

Два берега – Донца или Невы.

Для страха и волнений нет причин,

Пока в цивилизованной вселенной

Нацизм уже и впрямь обыкновенный

И от свободы мало отличим.

Сидишь и дышишь розовой Невой —

Прибрежная волна качает лодку.

Тебе, полковник, в отпуске неловко,

Вот то ли дело – на передовой

Время плюшевых, Родина, вдруг подошло к концу,

Оказалось – не смерть, а ярость тебе к лицу

И весна, о которой хочется петь навзрыд.

Твой простор, что дождями северными изрыт,

Был надолго единым для пёстрых, глазастых нас.

А когда за большой бедой полыхнул Кавказ,

Было страха, Родина, меньше ведь, чем стыда,

И стыдом, а не страхом полнились города.

Нас учили, что скоро все будут равны, ан нет —

Не похожа Россия на старый и новый свет:

Не модна, не способна остаться одною из,

Потерявшая гордость, скулящая «хэлп ми, плиз».

Ты себя раздавала, а нас прогоняла вон.

Идеальной улыбкой скалился Вашингтон,

Посадивши на гранты партийных твоих иуд,

Понимая, что эти – уж эти не предадут!

Ведь себя предавали, не чуя вины ничуть.

Ты сумела бы, Родина, лечь на мороз, уснуть,

Чтобы стало попроще, чтоб не было ничего,

Чтобы символом поколения моего

Стало слово «последний». Последний поэт, солдат,

Чтобы это словечко лупило нас, как приклад.

Ты же встала с мороза и вытерла милый грим —

Оказалось, красивее ты без него, чем с ним.

На тебя ещё скинут и бремя обид, и зло,

Но уже всё случилось – и тройку-то понесло.

Это страшное время, и это жестокий пир,

Ветер новой гражданской, но так и творится мир.

И, по-прежнему время записывая на айфон,

Идеальной улыбкой скалится Вашингтон.

Но не знает, не знает, что варвары тут не мы,

Что закончено счастье от подлости и сумы.

А тебя-то мы, Родина, празднуем все теперь:

Ты для нас королевна, для них же ты – дикий зверь.

Наконец ты вернула свою вековую суть —

Быть назло всякой смерти. И главное – не свернуть!

Эти трезвые годы – есть повод язык родной

Сделать нашей свободой, неподнятой целиной.

Наше сердце в Донбассе, и бьётся оно сильней,

Наша воля на воле, так будет же правда в ней.

Посевная в разгаре, мы сеем весну опять,

Чтобы мир и свободу по осени собирать

Хохочут боги, а что в итоге?

В окне гирлянда, в кармане медь.

Хоть у победы и перемоги

Так мало общего, но, заметь,

Что слово «наше» для всех едино

Звучит и пишется, братец мой.

В Святого Духа, Отца и Сына

Кого ты станешь крестить зимой?

Кнута не будет, а пряник водкой

Запьёшь под ёлкой своих обид.

Так с новым годом овцы и волка!

Авось, не будешь овцой побрит.

И волк не съест, и свинья не выдаст,

И Бог, наверное, устоит.

Твой жёлто-синий костюм на вырост

По моде крепкой не крепко сшит.

Да, с новым годом свободы голой!

Свободу горя прошли уже

С улыбкой лёгонькой и весёлой,

С блатными песнями в гараже.

И это тоже казалось нашим —

Большой Fallout большой страны,

Где от России осталась Russia

И made in China её штаны.

Пусть харьковчанин и белгородец —

С одной берёзки одна листва,

Но не народ мы, а так, народец,

Пока границы важней родства.

Хоть нам и прошлое задолжало,

И память дурью легко надуть —

От незалежной до залежалой

Совсем, дружище, недолгий путь.

Так с новым годом, речей не надо,

Бери до лучшей поры билет.

Едва ль позор отличим от зрады,

Которой стукнуло тридцать лет.

Народ наш бывший – не быль, былина.

И, может, тем он ещё спасён,

Что слово «наше» для всех едино

Звучит и пишется, вот и всё

Так и стояла,

Белая вся, тонкая,

Девушка, в ком сперва

Разглядел ребёнка я.

Так и стояла,

Я проходил рядом,

И не узнал

Капель её взгляда.

Я не узнал,

Глаз не узнал синих.

А ведь по ним

Долго скучал, сильно.

Я не узнал

Платья, что так пёстро.

Я не узнал.

Боже мой, как просто.

Я не узнал.

Вот и конец воле.

«Родина, – говорю, —

Это ты, что ли?»

А у неё

Пахли вином губы.

Тут мне в ответ

Старый солдат грубо:

«Ты бы своей,

Парень, гулял дорогой.

Всем она вам Родина,

Вас много.

Это для вас

Грудь её под сорочкой,

А для меня, парень,

Она дочка».

Стало мне стыдно

То ли от слов этих,

То ли же оттого,

Что мы все дети.

Странное дело —

Родины я старше.

Тонкая девочка,

Так за неё страшно.

Мать её нам

В красной косынке пела.

Краше была мама,

Пышней телом.

Женщина дочку

Выносила насилу,

Только при родах

К Богу душой сходила.

Взял её под руки я:

«Извиняй, батя.

Нет у неё сестёр,

Будут ей братья».

Так вот и ходим

По миру мы с нею.

Только глаза

Стали ещё синее.

Всё у нас просто:

Грешно, порой свято.

Может быть, ей

Тоже найдём солдата.

Свадьбу закатим

Где-то в Крыму летом.

Верю, у девочки будет

Всё это

И не было тех, кто помог Атлантиде,

А мы на плаву, на краю.

При первой звезде, перестройке, ковиде

Я веру живую жую.

Зато мне понятно, откуда я родом,

И детские песни свежи.

И голос у песенок этих не продан

За тридцать монеток во лжи.

Скучая от собственной праздничной лени,

Я видел в печали живой

Последних пророков своих поколений —

Поэтов Второй мировой.

И снова история бьёт посерьёзке,

Но чем же я ей помогу?

Россия – она не про снег и берёзки,

Про первую кровь на снегу.

От матовой крови матрёшка-Россия

Своё отстирала бельё.

А вот Малороссию вновь не спросили,

От русских отрезав её.

Знакомая с детства улыбка солдата,

Такую подделать нельзя.

Опять поворотное время, ребята, —

Привычная наша стезя

Облаками тушили

чудную луну в реке,

Но забыли, что скоро

по почте весну пришлют.

И уже третий год

стоит Левитан на звонке,

И Берлин не сдаётся,

и вместо войны – салют.

«Это странные съёмки,

где после актёров снег

С пулемётом шагает

по плёнке ночных аллей,

Где донецкое небо

глядит из-под русских век,

Чтобы ты на секунду

припала к щеке моей», —

Так тебе написал я,

и письма вставали в строй.

Понимаешь, родная,

метель уже пятый час.

А ведь если апрели

тебя назовут сестрой,

Расскажи им по правде,

что нету в окопах нас.

Мы донбасские степи,

мы тени одной страны,

Даже наше «Спасибо!»

доносится как «Спаси!»

Мы по-русски мечтаем

и русские видим сны,

Только наша планета

на чёрной стоит оси.

Все гражданские войны

по вкусу один фаст-фуд,

Мы его больше века

едим в дорогих бистро.

А по нам из карманов

Армани и Гуччи бьют

И растут, дорогая,

как ненависть наших строк.

Ты мудрее, ты старше,

ты с детства шептала мне:

«Революция – бабка

с дырявым ведром души».

Но она всё шагает

по киевской целине

И заносит на свадьбы

кровавые барыши.

Отключу в эту полночь

и ближний и дальний свет —

Там опять за оврагом

по-братски стреляют в нас.

Нет ни чёрта, ни беса,

не будет для них побед,

Ибо крестик нательный

врага моего не спас