Пожар любви

Глава 1

15 июня 1976 года

Лили бережно счищала грязь с человеческого черепа восьмисотлетней давности. Хотя ей было всего четырнадцать, она уже побывала на археологических раскопках в Британском Гондурасе, Мексике, Перу и Чили и знала, как с помощью метелочки из мягкой щетины удалять частички пыли с древних предметов и скелетов, чтобы не повредить драгоценной патины и налета, дающих ключи к загадкам древней культуры.

Ее отца не занимали черепа и кости, но для Лили они были интересны. Комок грязи отвалился от основания черепа, и теперь она могла сказать, что этому майя отрубили голову. Она решила, что этот череп принадлежал мужчине, поскольку он был крупнее женских, которые они находили в этом районе. Кроме того, челюсти были развиты сильнее и носовое отверстие более широкое.

«Наверное, жертвоприношение», — подумала она про себя, зная, что майя очень ценили именно человеческие жертвы. В прошлом году она ездила с отцом в Чичен-Ицу, где верховные жрецы майя бросали освященные жертвы в кенотафий, или священный колодец, чтобы вымолить у бога дождь. Лили видела многочисленные изображения этих жертвоприношений: вырванные у жертв сердца, отсеченные головы, тела, утыканные стрелами. Она никак не могла примириться с жестокостями, которые совершали люди во имя веры, поэтому говорила себе, что все эти зверства остались в прошлом и не имеют никакого отношения к современности.

— Лили, как ты там? — Крик Джона Камерона Митчелла разнесся над всем пространством между храмом и джунглями.

Отца Лили, Дж. К. Митчелла, больше интересовала денежная стоимость доколумбовых находок, чем их археологическая ценность. Он продавал их археологам и антропологам, которые с энтузиазмом проводили долгие часы, расшифровывая иероглифы и разгадывая назначение церемониальной керамики, ювелирных изделий и головных уборов. Однако Лили не знала, что двигало отцом на раскопках; она просто радовалась, что он всегда охотно брал ее с собой.

— Все в порядке, — ответила она, стараясь работать быстрее, поскольку понимала, что их торопил не только близившийся заход солнца, но и надвигающийся сезон дождей. В этом году им повезло. Дожди почти всегда начинались в первых числах июня, но на этот раз они, слава Богу, запаздывали уже на две недели. За это время удалось собрать множество сокровищ.

На раскопках неподалеку от «бального зала» в Копане, где они работали сейчас в надежде на новые находки, Джей Кей обнаружил жадеитовые бусины, похожие на те, которые майя использовали в своих ожерельях. Хосе Перон, их проводник в четырех последних центральноамериканских экспедициях, нашел два эксцентриковых огнива — удивительные фигурки из кремнистого известняка, в которых так проявился гений мастеров майя. Работавшие вместе с Лили Мигель и Рикардо откопали кованые медные диски, когда-то украшавшие, по их мнению, головной убор.

Как только солнце ушло за горизонт, все вокруг потемнело. Лили хотелось бы узнать все об этом майя. О чем он мечтал, на что надеялся? Имел ли братьев и сестер? У Лили их не было, и она часто жалела об этом. Любил ли он? Лили только что пережила крушение из-за одного мальчика в школе. Недавно приехавший из Огайо Пол Ньюсам был необыкновенно хорош: черные вьющиеся волосы, искрящиеся газельи глаза и улыбка, которая могла растопить лед. Его родители снимали дом в районе Вест-Юниверсити в Хьюстоне, где жила Лили, и они ходили в одну школу: она в девятый класс, он — в десятый. Он ее совсем не замечал, а Лили делала все возможное, чтобы обратить на себя внимание.

Во время последнего футбольного матча она четыре раза сталкивалась с ним, надеясь, что он заглянет ей в глаза. Но даже когда она почти повалила его на землю, Пол только оттолкнул ее в сторону и, вскочив на ноги, даже не оглянулся. Иногда после школы она бежала домой и из окна своей спальни на втором этаже следила, как он проходит мимо их дома. Иногда проходила только полдороги и останавливалась у дома миссис Баркер, делая вид, что расспрашивает ее о подагре, потом брала стакан лимонада, садилась на веранде и ждала, когда появится Пол. Тогда она проглатывала лимонад, бросала миссис Баркер «до свидания», вылетала в дверь и, изображая, что только теперь заметила Пола, шла дальше.

Лили подозревала, что Пола очень развлекали эти преследования. Он не отталкивал ее явно. Не подходил к ней, требуя, чтобы она отстала, как это сделал Джерри Аккерман — ее единственное прежнее увлечение в возрасте семи лет. Но, как она теперь понимала, Пол был к ней совершенно равнодушен.

— Равнодушен — это самое подходящее слово, — бормотала она, вычищая грязь из глазниц своего приятеля-майя.

Дело в том, что Лили походила на мальчишку-сорванца. И не просто сорванца, а искателя приключений, как ее отец.

Своего отца Лили обожала. Он казался ей самым интересным, умным, знающим и потрясающим существом из всех, кого она знала и хотела бы знать. Она гордилась тем, что у него не такая скучная работа с девяти до пяти, как у отца Пола, служившего в нефтяной компании. Для Лили Джей Кей значил больше, чем жизнь. Когда ей было всего четыре, они поехали на первые раскопки — правда, всего лишь в Аризону — и ничего существенного не нашли. Но они провели вместе целую неделю. Она спала под открытым небом в спальном мешке рядом со спальником отца.

— Спи, детка, я с тобой, — говорил он, гладя ее по щеке. Он успокаивал ее во время грозы, рассказывал удивительные истории об индейцах хопи, и она чувствовала, что ее старания, какими бы незначительными они ни казались другим, важны для него. Ни один день не проходил без того, чтобы Джей Кей не сказал ей или не дал понять, что любит ее.

Лили всегда ходила в частную школу — не потому, что родители так пеклись о ее образовании, хотя Арлетта считала, что там Лили будет общаться с «классом повыше», а потому, что эта школа гораздо терпимее относилась к ее отъездам на раскопки во время занятий. Дж. К. Митчелл умел расположить к себе людей и точно знал, как уговорить директора. Он всегда обещал прочитать ученикам несколько лекций по возвращении и часто сопровождал просьбу освободить Лили от занятий взносом в пользу школы.

Уже третий год подряд Лили освобождали от сдачи итоговых экзаменов вместе с классом и разрешали закончить курс в конце июня. Она каждый раз давала себе слово, что будет заниматься во время раскопок, но никогда этого не делала. Все кончалось тем, что она бралась за книги в самолете по дороге назад в Хьюстон, пока отец спал. Несмотря на это, Лили всегда получала отличные оценки. Школьный курс был для нее легким, слишком легким.

В действительности Лили всегда работала над своим образованием вдвое больше, чем большинство молодых людей, но никогда не отдавала себе в этом отчета. Она проводила часы в библиотеках, читая книги отца и журналы об утраченных культурах. Отец часто говорил, что у нее пытливый ум.

То же самое любопытство заставляло Лили желать глубже проникнуть в чувства Пола. Почему она ему не нравится? Она ведь хорошенькая. Отец говорил ей об этом тысячу раз. Даже мать, Арлетта, которая никогда не хвалила ее, говорила, что она красива.

— Точная копия Элизабет Тэйлор, когда ей было столько же, сколько тебе сейчас. Как бы я хотела, чтобы тебя интересовала сцена, а не мертвые кости да грязь, как твоего отца! Я сделала бы на тебе целое состояние, детка.

К несчастью, мать знала только такой способ похвалить кого-либо. Она постоянно была недовольна Лили, как бы та ни старалась угодить ей. Лили считала мать сложным человеком. Ее абсолютно не интересовала работа мужа. Она редко бывала в его выставочном салоне — только когда он приглашал ее на ленч, — и то, придя, она требовала, чтобы он вел ее в какой-нибудь очень дорогой ресторан, и обычно Джей Кей нехотя соглашался. Лили знала, что отец любит ее мать. Но она не была уверена, что он пользуется взаимностью. Лили вообще сомневалась, любит ли мать кого-нибудь. Она любила вещи. Произведения искусства доколумбова периода нравились ей, только когда она видела их висящими на стенах в домах ее приятелей с Ривер-Оукс. Она любила делать покупки в дорогих бутиках на Пост-Оук-роуд и приглашать гостей. Джей Кей был доволен, что она устраивает приемы, привлекавшие новых клиентов, которые могли купить необычные вещи, продававшиеся в его салоне «Древности». Лили считала их странным семейством, но ей нравилась жизнь, которую они вели. Во всяком случае, ей бы не хотелось, чтобы она изменилась.

Лили знала, что она не такая, как другие девочки в школе, и больше всего в жизни ей хотелось оставаться собой. Только с того момента, когда Пол вошел в ее жизнь — или не вошел в нее, смотря как посмотреть на ситуацию, — Лили начала относиться к себе критически.

Она ненавидела очки и несколько раз просила мать заказать линзы, но та все время отвечала «нет».

Однажды вечером, как раз накануне экспедиции, Арлетта зашла в спальню Лили. Они начали спорить о том, как Лили одевается, что она не носит ничего «женского».

— Мама! Мне нравятся джинсы, шорты и туристские ботинки. На раскопках мне не нужны юбки и платья.

— Проклятые раскопки! — взорвалась Арлетта. — Вечное оправдание, чтобы не выглядеть прилично.

— Это точно, — парировала Лили и поглядела на мать поверх серебристой оправы своих очков, зная, что ее приподнятые, красиво изогнутые брови придают ей особенно высокомерный вид.

— Не смотрите на меня так, юная леди! И опустите свои очки на место.

— Не могу.

— Что значит «не могу»? — Арлетта вела постоянную борьбу за контроль над дочерью по самому малейшему поводу.

Лили подбоченилась.

— Мама, сколько раз тебе повторять, что я не могу носить очки близко к лицу, потому что у меня слишком длинные ресницы и они задевают за стекла? Меня это раздражает.

— Так отрежь их.

— Очки? — Лили нарочно дразнила ее.

— Твои чертовы ресницы!

— Мам, но ведь это поправимо. Я хочу контактные линзы. В школе их все носят.

— Все меня не волнуют. Доктор сказал, что они не делают линз при таком астигматизме, как у тебя. Будешь ходить в очках.

— Я звонила в «Тексас оптикл», там сказали, что они точно делают линзы, которые мне нужны. Только они стоят немного дороже. Потом я звонила доктору Пирсону, и он все подтвердил. И еще он сказал, что говорил тебе об этом, но ты отказалась платить за специальные линзы, которые они получили в прошлом месяце. — Лили продолжала стоять подбоченясь, наблюдая, как лицо матери заливается краской. Она знала, что мать старается сдержать бранные слова, готовые сорваться с губ. Лили мысленно заключила сама с собой пари, какие слова будут первыми. Чем краснее становились щеки матери, тем более грубые выражения вертелись у нее на языке.

— Он хочет четыре сотни дерьмовых долларов! У вас есть четыреста долларов, мисс Исследователь?

Лили взяла на заметку отложить пять баксов в свою серебряную утку-копилку в счет выигранного пари.

— Нет. Откуда мне их взять? Ты моя мать…

— Поди и попроси у своего отца, — махнула рукой Арлетта. — Он всегда делает все, что ты ни просишь. — Она вылетела из комнаты и так сильно хлопнула дверью, что карта Центральной Америки, на которой Лили отмечала места раскопок, где они побывали, свалилась па пол.

Лили сказала Джей Кею насчет контактных линз, и через два дня они у нее были. В тот же вечер она слышала, как родители ссорились. Выяснилось, что отец дал матери на линзы уже несколько месяцев назад, но та потратила триста долларов на новые туалеты.

Лили дала себе слово запомнить этот случай.

Теперь она уверилась в том, что ее главный недостаток — позднее развитие. Возможно, именно это заметил Пол. Мать называла ее «поздним цветком»…

— Лили! — Голос отца вернул ее к реальности.

— Да, па!

— Давай развернем это! — крикнул он, борясь с палаткой.

— Но, пап, я не могу! Я, кажется, нашла еще кое-что. — Думая про Пола, она продолжала копать.

— Что именно? — спросил Джей Кей, подходя ближе. — Золото? Жадеит?

Лили взглянула на наконечник стрелы, который держала в руке. Сухая мелкая пыль еще сыпалась у нее между пальцев.

— Нет, не золото. Это наконечник стрелы.

— Ладно, — кивнул Джей Кей, взяв наконечник, и повернулся к Мигелю: — Натяни брезент. Скоро ночь, может пойти дождь.

— Si, señor[1], — ответил Мигель, принимаясь за работу.

Лили последний раз взглянула на череп. Лучше бы она не тревожила сон этого майя. Отца он совершенно не заинтересовал.

Она подошла к отцу, обняла его за пояс и крепко прижалась к нему. Они двинулись в сторону от места раскопок.

— Пап, удачный был день?

— Я всегда жду большего.

— Ты хочешь слишком многого.

— Знаю, но ничего не могу с собой поделать, — засмеялся он. — Хосе устраивает лагерь. Если сегодня не пойдет дождь, будут потрясающие звезды. Скоро летнее солнцестояние.

— Я знаю. Вот-вот появятся духи астрономов-майя.

— Да, я их чувствую. А знаешь, что еще?

— Нет, что?

— Здесь, среди развалин, я чувствую, что очень близок к чему-то важному, но никак не могу уловить, что это.

— Что-то вроде смысла жизни? — заинтересованно спросила Лили.

Он откинул голову и рассмеялся.

— Хотел бы я быть таким самоуверенным. Нет, я имею в виду… какое-то прозрение, которого мне всегда так не хватало. Я нутром это чувствую.

— Па, я думаю, все археологи чувствуют то же самое.

— Может, ты права. — Он снова обнял ее за плечи.

— Ну что? Ты достаешь банки, а я их открываю?

— Тунец и бобы. Один момент! И тортильи[2], которые сделала жена Мигеля, тоже. Сегодня пируем!

Лили не спрашивала отца, почему в этой экспедиции они не разводили большого костра. Она решила, это оттого, что пламя и так настолько горячее, что легко плавит резину. Обычно они ели прямо из банок, которые Лили потом сплющивала ногой и складывала в мешок с мусором. Лили гордилась тем, что они могли побывать в джунглях и не оставить почти никаких следов.

Однако в этот вечер Лили разогрела ароматные тортильи, приготовленные женой Мигеля. Когда они подогрелись, она добавила к ним темную фасоль и тунца. Последний сыр они доели два дня назад.

Хосе пошел за лампой, а Мигель и Рикардо жадно заглатывали свои тортильи. Когда они кончили есть, Джей Кей повернулся к Мигелю и спросил по-испански, почему Хосе так долго не возвращается. Мигель и Рикардо пожали плечами, а потом переглянулись и рассмеялись. Они быстро пошептались по-испански, но так тихо, что Лили ничего не смогла понять.

— Что происходит? — спросила она у отца.

— Бьюсь об заклад, что я выясню это, как только вернется Хосе.

Хосе отсутствовал минут сорок пять. Первое, что Лили заметила, когда он снова уселся на свой плед у догорающего костра, — это как раздут его винный бурдюк.

— Agua?[3]

— Нет, — ответил Хосе с каменным лицом.

— Vino?[4] — спросил Джей Кей, но Хосе помотал головой.

— Какое вино? Где, черт возьми, вы купите вино в джунглях?

— Текила? — предположила Лили.

— Нет.

— Cafe? Sopa? Soda? Coñac?[5] — Лили называла все подряд, но Хосе продолжал смеяться и мотать головой.

— Ладно! Сдаюсь. Que?[6]

— Бальче! — ответил Хосе.

— Бальче? — Мигель разинул рот.

— Si.

— Хм? — Лили посмотрела на отца.

— О черт! — Джей Кей закрыл лицо руками и посмотрел на дочь сквозь пальцы. — У нас будут проблемы.

В этот вечер Лили узнала, что такое бальче. Древние майя давали бальче — напиток, сваренный из меда и коры деревьев, — своим сакральным жертвам, перед тем как убить их. Хосе сказал Лили, что бальче вызывает сильное опьянение. Она выслушала предупреждение, но не придала ему большого значения. Это был не первый раз, когда Лили пробовала алкоголь. Свой первый стакан вина она выпила в восьмилетнем возрасте, когда они с отцом были на раскопках; правда, отец об этом так и не узнал. В прошлом году она пропустила несколько стаканчиков с рабочими, когда они направлялись в Теотикан. После этого Лили решила, что больше никогда не прикоснется к текиле. Когда Джей Кей обнаружил, что она пьяна, он минут двадцать читал ей нотацию. Но следующим вечером он сам выпил четырнадцать порций, так что наутро едва мог двигаться. И извинялся за нотацию.

— Больше это не повторится.

Джей Кей всегда обращался с Лили скорее как с мальчиком. Она считала, что именно поэтому выросла сорванцом, но это ее не заботило. В конце прошлого года они с отцом распили бутылку шампанского «Два икса» — по одному бокалу па брата из этих самых двух, — пока мать не видела, и Лили сразу же захмелела. Она считала, что отец не видит ничего страшного в том, что она иногда выпьет. И действительно, это была еще одна ниточка между ним и его детищем.

Но ни Джей Кей, ни Лили никогда не пробовали бальче.

— Не думаю, что тебе стоит это пить, Лили. Я слышал истории…

— Слухи. Сказки. Ты же сам всегда так говорил. Дай мне хотя бы попробовать.

Джей Кей на мгновение задумался.

— Ладно. Но мы не будем рассказывать об этом маме?

Фиалковые глаза Лили сузились, а потом она улыбнулась.

— Ты что, мне не доверяешь? Все останется между нами.

— Хорошо, — сказал он, беря у Хосе бурдюк.

Вначале бальче показалось чересчур густым и чересчур сладким. Джей Кей набрал полный рот, а затем дал темно-золотой жидкости протечь в горло.

— Ну как? — спросила Лили. — Что скажешь?

— На мой вкус, похоже на мед.

— Дай мне, — потребовала она, нетерпеливо протягивая руку.

Он передал ей бурдюк. Лили понимала, что это ее единственный шанс попробовать бальче, и решила воспользоваться им сполна. Она все продолжала надавливать на бурдюк, и наконец отец сказал:

— Хватит!

Лили проглотила бальче.

— Ап! Вкус как у мятных капель от кашля. Помнишь те жуткие капли, которые мне давала бабушка Митчелл?

— Да, помню. Я думаю… ты… пр… пра-у-а… — Язык у Джей Кея заплетался. — Это зелье… ух… ик… забавно.

Лили протянула напиток Мигелю, который сделал долгий глоток, а потом передал его Рикардо. После Хосе, когда опять пил отец, в голове у Лили поплыло.

Она не собиралась пить больше, но, когда отец передавал бурдюк Мигелю, ей пришлось взять его. Она посмотрела на бурдюк, затем сквозь опущенные ресницы кинула взгляд на отца. Лили увидела, как он засмеялся, хлопнул себя по колену, потом повернулся к Хосе. Она украдкой отпила еще глоток.

Процедура повторялась еще четыре раза, пока все бальче не кончилось.

Лили улеглась на плед, положив под голову свернутый спальник. Она шлепнула комара, потом полезла в рюкзак за репеллентом. Прыснула в воздух, но не смогла попасть ни на лицо, ни на шею, а пластиковый колпачок сумела надеть лишь с четвертой попытки.

Лили уставилась на яркие звезды. Первый раз в жизни ей удалось увидеть созвездия такими, какими их видели древние. Ее поразило, насколько это небо не похоже на небо в Хьюстоне, где городские огни разрушали всю небесную магию. Лили подумала: смотрел ли Пол на небо хоть когда-нибудь? Если да, то видел ли его таким, как она, полным тайны? Майя были правы, считая, что ответы надо искать в небе.

Лили заснула.

В эту ночь она видела во сне не Пола, а кого-то другого.

Высокий голубоглазый блондин с сочувственной улыбкой. Он был старше Пола — лет двадцати, как ей показалось. Он обнимал ее, а она плакала. Лили не знала, почему ей так грустно, но во сне она чувствовала, что жизнь кончена. Сердце сдавливала глубокая боль. Лили не знала, кто ее обидел. Этот человек казался слишком любящим, слишком нежным, чтобы быть злодеем. Потом, как раз когда он собирался ее поцеловать, она проснулась.

Лили долго смотрела на звезды, стараясь отделить сон от яви. В тот момент она чувствовала себя парящей во времени и пространстве. Такого ощущения она никогда раньше не испытывала. Как могло случиться, что сон походил на действительность больше, чем явь? Тот человек казался сверхъестественно реальным. Она ощущала его запах — тонкую смесь сандалового дерева и сосны, как будто он только что вышел из колорадского леса, куда она ездила с родителями кататься на лыжах под Рождество.

Лили дотрагивалась до его руки и запомнила, что рука была очень мускулистой. Может быть, он занимался штангой или много играл в теннис? Она чувствовала, как билось его сердце, когда он обнимал ее. У нее было впечатление, что она знает его и сможет даже назвать его имя, он оно все время ускользало от нее. Казалось, он часть ее самой, часть ее жизни, хотя она не понимала, как это могло быть.

— Все было так явственно… как будто я действительно была там, — бормотала она про себя. Наверное, бальче обладало способностью вызывать галлюцинации. Она не могла найти другого объяснения своему странному сну.

В это самое время в лагерь с шумом влетел Хосе. Он разбудил Джей Кея и что-то возбужденно сказал ему. Потом подошел к Мигелю и Рикардо и растолкал их:

— Amigos! De prisa![7]

Джей Кей вскочил на ноги.

— Лили, скорей! Нам надо уходить. — Он принялся возиться с вещами, осторожно водружая себе на плечи огромные рюкзаки, набитые ценной керамикой и жадеитами.

Лили намотала на руку свой плед, подняла рюкзак и мешок с мусором, потом затоптала угли от костра. Она оглянулась на место, где они копали три дня.

— Брезент брать? — спросила она отца.

— Оставь. Некогда, — ответил он и стрелой ринулся на запад, через самую чащобу. Все так спешили, что у Лили не было времени на вопросы.

Сначала она решила, что с севера, куда смотрел Хосе, на них надвигается дождь. Но они бежали, а дождь все не начинался. Лили поняла, что тут что-то не так. Она оглянулась на Мигеля и Рикардо, которые быстро шли за ней, и заметила на их лицах испуг. Они бежали от чего-то пострашнее плохой погоды.

Огромный банан заслонил от нее отца, который шел первым. Она отодвинула листья в сторону, раздался громкий треск.

Джей Кей оглянулся и посмотрел на нее.

— Лили, тише, — предупредил он.

— В чем дело, пап? — наконец спросила она, озираясь вокруг. — Что там сзади? И почему мы углубляемся в лес?

— Потом, — ответил он и, вынув мачете, срубил широкий, низко растущий лист, а затем двинулся дальше.

Когда сзади подошли Мигель и Рикардо, Лили услышала, как они переговаривались по-испански. Она уловила что-то на гондурасском диалекте и обрывки испанских слов, но главное — она почувствовала в их голосах страх. Лили ясно расслышала слова «ladron de tumbas», но тогда она еще не знала, что это означает «расхититель гробниц».

Глава 2

17 июня 1976 года

Стоя в столовой дома Джун Уиллис-Тэйлор, Лили запрокинула голову, чтобы разглядеть потолок, напоминавший узорчатый медальон. В самолете на обратном пути в Техас отец сказал ей, что они останутся в Сан-Антонио, чтобы купить кое-что из ценного испанского антиквариата у недавно овдовевшей местной дамы.

Лили ожидала увидеть пожилую женщину, закутанную в черную мантилью и вдовьи одежды, которые носили многие испанские женщины Старого Света. Вместо этого в дверях их встретила молодая — даже слишком молодая — женщина с настолько светлыми волосами, что Лили сразу же догадалась, что она красила их сама. Это показалось Лили странным, поскольку женщина явно могла позволить себе пойти к парикмахеру. На Джун были очень облегающие джинсы и ковбойка, расстегнутая так низко, что сильно обнажалась грудь, на ногах — черные с белым туфли. Хотя Лили редко обращала внимание на драгоценности, кольцо с бриллиантом трудно было не заметить. Кольцо, которое ее отец назвал бы вульгарным, а мать — роскошным.

Джун говорила с сильным западнотехасским акцентом, выдававшим плохое образование и много времени, проведенного на танцульках.

— Вам нравятся карловские стулья? — спросила она, имея в виду белые стулья-скамьи эпохи Карла IV, стоявшие вокруг стола.

Лили заметила новую обивку из дешевого бархата. Она бросила на отца взгляд, полный глубочайшего неодобрения.

Джей Кей откашлялся и, отвернувшись от Лили, снова взглянул на Джун и спросил:

— А что еще у вас есть?

— Все, что хочешь, дорогуша.

— Я имею в виду антиквариат, — уточнил Джей Кей.

Лили увидела, как отец нервно провел ладонью по лбу. Едва сдерживая смех, она повернулась и подошла к висевшей на дальней стене картине Аурелиано де Беруэте, изображавшей местность в Кастилии. Лили любила испанских импрессионистов. Джей Кей назвал свою цену. Потом Джун перешла к Рамону Касасу, затем к Сантьяго Русиньолю. И снова Джей Кей назвал цену. Интересно, имела ли эта женщина хоть малейшее представление о ценности полотен? Лили однажды слышала, как ее отец утверждал, что испанские импрессионисты еще не открыты заново, но он покупал их по сходным ценам, полагаясь на свое чутье, которое подсказывало ему, что в будущем это окупится. Лили частенько сопровождала его в подобных делах.

Разговаривая, Джун то и дело заливалась неестественно громким смехом. Непонятно, чем было вызвано это заигрывание: желанием получше обделать дельце или тем, что отец действительно произвел на нее впечатление. В любом случае Лили была готова сказать ей, что она зря тратит время. Отца интересовала возможность заработать деньги, а не завести интрижку.

Каблуки Джун гулко стучали по дорогому паркету. Лили научилась от отца подмечать в доме потенциального продавца или покупателя все. Сейчас она смотрела на пол и видела, что он не натерт. Ненатертый пол говорил о том, что женщина больше не могла позволить себе держать прислугу, которая следила бы за домом надлежащим образом. Лили решила, что она продает коллекцию антиквариата, собранную мужем, потому что отчаянно нуждается в деньгах.

— Пойдемте со мной, — сказала Джун, показывая дорогу в гостиную, переполненную диванами и стульями, обитыми красно-золотой парчой.

Лили не верилось, что эта неотесанная особа обладала достаточно хорошим вкусом и хорошо разбиралась в старинных стилях, чтобы так красиво обставить комнату.

— Чудесная комната, — похвалила она Джун, скользя взглядом по монастырскому стулу шестнадцатого века, старинным бюро и кастильскому камину резного дерева. Здесь были золоченые светильники семнадцатого века, старинные японские вазы и брюссельский гобелен семнадцатого века, изображавший сцену охоты.

— Ты так считаешь? — протянула Джун. — Всегда терпеть не могла эту комнату. Слишком набитая. Слишком старая. — Она взмахнула ресницами в сторону Джей Кея. — Буду очень рада, если вы у меня ее заберете.

Глаза Джей Кея сверкнули.

— Нет проблем, миссис Тэйлор.

— Просто Джун, пожалуйста, — сказала она хихикая.

— Джун, — повторил он, отворачиваясь от нее и делая пометки в маленькой белой записной книжке, которую держал в нагрудном кармане. — А как насчет коллекции красного стекла из Ла-Гранхи, которая стоит на полке?

— Конечно, — ответила Джун.

— А серебряный сосуд с барельефом восемнадцатого века и письменный прибор — они из Гранады или из Саламанки?

— Из Гранады, — ответила Джун.

Лили подумала, что она не такая уж дурочка, как делает вид. Джун точно знала, чем владеет и сколько денег за это можно получить. Однако Лили не сомневалась, что этой женщине надо сбыть все, и как можно быстрее. Кокетничая, она надеялась расположить к себе Джей Кея и заключить более выгодную сделку.

«Пускай, — подумала Лили. — Этот номер не пройдет. Отец не такой простак».

Джей Кей продолжал делать пометки. Он осмотрел письменный стол, украшенный причудливой резьбой, и испанский стул, стоявший под картиной Хоана Миро, более подробно изучил находившиеся в комнате лампы, коврики, бронзовые статуэтки и книги в кожаных переплетах. Ничто не ускользнуло от его тщательного осмотра.

Лили изображала полнейшее невежество в отношении предметов, находившихся в комнате, и старалась выглядеть беспомощным ребенком.

— Я начинаю хотеть спать. Пап, сколько еще комнат осталось? — спросила она, притворно хныкая.

— Я не знаю, детка. Джун, есть еще что-нибудь?

— Да, кабинет хозяина. — Она повернулась и вышла из гостиной.

Лили видела, как отец усмехнулся, и пожала плечами. Они последовали за Джун вверх по резной лестнице, покрытой темно-малиновым ковром с цветами. Лили обратила внимание, что поручни сварных металлических перил были покрыты испанской кожей.

В кабинете они задержались недолго. Джей Кей сделал краткие пометки насчет испанского шкафа семнадцатого пека, гобелена из Санта-Барбары восемнадцатого века, на котором было изображено оружие короля Испании Филиппа V, и искусно задрапированную кровать красного дерева, сделанную в Англии в 1820-х годах.

Вниз они спустились молча. Джей Кей достал из своего портфеля калькулятор и бросил портфель около стены рядом с письменным столом. Джун нервно наблюдала за ним. Лили чувствовала, как нарастает напряжение. Наконец Джей Кей вынул из калькулятора ленту и посмотрел на Джун.

— Я даю вам двести двадцать восемь тысяч за все, за исключением кровати наверху, которую я не беру.

— Но это ни на что не похоже!

— Я еду прямо в банк и выписываю вам чек со своего счета в Хьюстоне. Сегодня же прилетит мой помощник и начнет упаковывать вещи.

— Боюсь, что нет, мистер Митчелл. Этот антиквариат почти бесценен. Я ожидала получить в три, в четыре раза больше.

Джей Кей убрал калькулятор в портфель.

— Вещи нуждаются в значительном ремонте. Кроме того, испанский антиквариат идет сейчас очень плохо, и вы это знаете. Я готов взять это только потому, что у меня есть клиенты, которые его купят. Но это люди, которые не станут переплачивать. Вы можете поехать в банк со мной. Так что решайте. — Он пристально посмотрел на Джун.

С минуту женщина колебалась, потом решительно сказала:

— Пойду возьму сумочку. — И быстро вышла из комнаты.

— И все? — В голосе Лили звучало удивление.

— Да, все.

— Здорово ты ее обработал.

— Все, что я ей сказал, — правда. На рынке дела плохи, и она это знает. Она не ожидала, что я такой ловкач, а я угадал, в каком отчаянном положении она находится.

— Па, ты гигант! — сказала Лили, обнимая Джей Кея.

— Надеюсь, что ты всегда будешь так считать, — отозвался он.

Восьмичасовым рейсом Лили и Джей Кей вылетели в Хьюстон. В девять тридцать они вошли в парадное своего дома на Юниверсити-бульвар.

Арлетта встретила их в гостиной.

— Я жду вас уже несколько часов. Где вы пропадали? — требовательно спросила она.

Лили покачала головой. Почему ее мать не бросается к мужу с распростертыми объятиями? Лили тоже не предназначались поцелуи, горячие расспросы об их путешествии и загадочных предметах, найденных ими в земле Гондураса.

— Только не говори, что ты за нас волновалась. — В тоне Лили звучал сарказм. Этого она и добивалась.

Арлетта бросила на нее уничтожающий взгляд, но ничего не ответила. Она была твердо убеждена, что подобные вспышки надо игнорировать, и говорила Лили об этом тысячу раз, по крайней мере каждый раз, когда в ярости оттого, что ею пренебрегают, девочка становилась на дыбы.

Лили хотелось бы научиться сдерживать свой язык, но иногда слова сами вырывались наружу.

— Извини, — сказала она.

— Есть за что, — выпалила Арлетта.

Она подошла к мужу и коснулась его рта своими рубиново-красными губами. Когда она отошла, рот у него оказался перепачканным помадой. Лили подумала, что это придает ему глупый вид.

Лили не могла не отдать должное своей матери: та выглядела сногсшибательно. Лили подумала, что она, наверное, провела в салоне красоты весь день. Уже многие годы она осветляла свои каштановые волосы, но сегодня они были еще на тон светлее, а макияж был сделан безупречно. На ней был новый белый морской трикотажный костюм, в ушах красные эмалевые серьги по последней моде. Лили заметила, что легкие красные туфельки тоже были новыми.

Она посмотрела на свои сильно измятые, потрепанные шорты, грязные носки цвета хаки и коричневые туристские ботинки, а потом — снова на мать.

— Думаю, мне надо переодеться, — сказала она.

— Хорошая мысль, — кивнула Арлетта. — Эта одежда омерзительна. К тому же тебе следовало бы принять ванну. Сколько прошло?.. Неделя?

— Что-то вроде этого, — ответила Лили и бросила перед собой рюкзак с грязной одеждой. — Спокойной ночи, па.

Джей Кей остановил ее, положив руки ей на плечи.

— Я люблю тебя, Лили. Доброй ночи.

— Спасибо, — ответила она, направляясь к лестнице.

Не успела Лили подняться по лестнице, как родители начали спорить на повышенных тонах. Она остановилась, подвинулась ближе к перилам и прислушалась.

— Почему ты так с ней обращаешься, Арлетта?

— Как?

— Так, словно хочешь, чтобы она себя чувствовала последним дерьмом.

— Я не стараюсь заставить ее чувствовать себя дерьмом. Я хочу, чтобы она чувствовала, одевалась и вела себя как девочка. Она девочка, Джей Кей.

— Я это знаю.

— Неужели? Сомневаюсь!

— О! Ты проводишь с ней массу времени! Знаешь все ее секреты!

— Я знаю о нашей дочери намного больше, чем ты, — самодовольно ответила Арлетта.

— Что, например?

— Что три недели назад у нее были первые месячные.

— И мы это будем сейчас обсуждать? — Джей Кей явно чувствовал неловкость.

— Вот видишь? Это как раз то, о чем я говорю. Одно упоминание о женских делах — и ты сразу уходишь в сторону. Ты не можешь смириться с тем, что она девочка и скоро природа превратит ее в женщину, — тогда у тебя не будет другого выхода, как оставить свои фантазии, будто она еще ребенок и твой сын.

— Мне надо выпить.

— Правильно! Опять спасаешься бегством, как всегда. Не хочешь ни о чем говорить. Ни о Лили, ни о своих делах…

— Мои дела? Мои дела! Когда, черт побери, тебя интересовали мои дела? Тебя волнует только, чтобы я каждый месяц пополнял твой счет в банке.

— Это неправда! — заявила Арлетта.

— Неправда? Тогда скажи мне, Арлетта, что для тебя самое важное?

— Семья. Ты и Лили.

— Чушь собачья! — Джей Кей вынул пробку из старинного хрустального графина и налил себе на два пальца писки, потом задумался на мгновение и плеснул в стакан еще изрядную порцию.

— Мне важно, чтобы Лили правильно понимала, кто она есть, — сказала Арлетта.

— По-моему, она понимает.

— Она говорила тебе, что влюблена? — Арлетта скрестила руки на груди. — Говорила?

— Нет, — ответил он, глядя не на жену, а в стакан.

— Так знай. Его зовут Пол.

— Этот новый парень, который живет на нашей улице?

— Да, этот.

— Он мне не нравится.

— Почему?

— Я видел, как он подъезжал к дому на мотоцикле. На нем была черная кожаная куртка.

— О Господи! Это мотоцикл его отца, а черные кожаные куртки носят многие парни.

— Арлетта, ему всего пятнадцать. Он слишком молод, чтобы разъезжать на мотоцикле. — Джей Кей со стуком поставил стакан на мраморный столик. — Боже мой! Она ведь еще ребенок!

Арлетта не могла сдержать улыбку.

— Ей самой будет пятнадцать в июле. Она растет, и я хочу, чтобы она начала вести себя как подобает девушке. У нее отвратительные манеры. Она не имеет представления о том, как одеваться, делать прическу, краситься. Она… она совершенно неотесанная.

— Считаешь, во всем виноват я?

— Да.

— Большое спасибо.

— На здоровье.

Внезапно в голосе Джей Кея зазвучала страшная усталость.

— Это была тяжелая экспедиция. Пойду лягу.

Лили поднялась на цыпочках, тихонько пробралась по коридору в свою спальню и закрыла дверь. Она бросилась в смежную со спальней ванную и пустила воду на полную мощь. В коридоре послышались шаги отца. Через щель под дверью она видела, как его тень остановилась у ванной, а еще через секунду он повернулся и стал спускаться в холл.

Лили глубоко вздохнула.

Она стянула заляпанную походную рубашку. Расшнуровала ботинки, сбросила их с ног и вытряхнула мелкие частички гондурасского песка на кафельный пол. Сняла носки, потом шорты, скинула трусы и шагнула в горячую ванну. Она погрузилась под воду и намочила волосы. Потом взяла шампунь, вылила пригоршню и стала втирать его в голову.

— О-ох! — простонала она, когда вдруг поняла, какая же она была потная и вонючая. Оставив на голове пену, она намылила чистую белую мочалку и стала тереть кожу, пока она не покраснела. Потом снова нырнула под воду и смыла с волос большую часть пены. Повернув кран, она закончила мытье теплой чистой водой.

Вытершись, Лили подошла к своему старинному с позолотой комоду, который, как говорили, стоял когда-то в спальне Фердинанда VII, и достала чистую хлопчатобумажную ночную рубашку.

— Новая, — промолвила она, увидев бирку «Нейман» на легкой сорочке с набивными бледными бутонами роз. «И пахнет розами», — подумала Лили, надевая ее через голову. Она заглянула в ящик и обнаружила крохотную, обтянутую ситцем коробочку, поднесла ее к носу и вдохнула аромат роз. — Мама обо всем позаботилась.

Лили подошла к белой металлической кровати, происходившей из сиротского приюта в окрестностях Парижа, и скользнула между белых хлопчатобумажных простыней. Ее голова медленно утонула в мягкой подушке.

Она скрестила руки за головой и уставилась на медленно вращающийся вентилятор. На первую слезинку, выкатившуюся из глаз, она не обратила внимания. Вторая разозлила ее, а вместе с третьей к горлу подступил жуткий комок.

— Она же обещала, что не скажет… — Лили сердито смахнула теперь уже безудержно стремящийся поток. — Мама! Почему ты так со мной поступаешь? Я не хочу, чтобы папа знал… про месячные, про Пола. Почему? Почему? — Она повернула голову, чтобы подушка заглушила рыдания. — Я не хочу, чтобы папа когда-нибудь перестал считать, что он для меня самый близкий человек. Если я стану девушкой, как мама, я потеряю его. Я знаю.

Лили пыталась сдержать рыдания, мужественно стараясь не вести себя как девчонка, но ей это не удалось. Ее мир менялся, и ей это совсем не нравилось.

Глава 3

4 июля 1976 года

Двухсотлетие Соединенных Штатов Америки было в жизни Лили важнейшим событием. Она считала поразительным, что живет в то время, когда происходит — или по меньшей мере отмечается — историческое событие. Ей казалось, что оно станет самой значительной вехой в ее жизни, но, даже если это будет не так, Лили намеревалась получить от этого дня все возможное. В магазине у станции Вилидж она купила дневник в кожаном переплете, чтобы заносить туда свои наблюдения. Лили подумала, что даже майя делали записи о происходящих событиях на стенах храмов и гробниц. Что, если однажды она погибнет у подножия действующего вулкана и через сотни лет ее откопают, как жителей Помпеи? Фантазии Лили подчас бывали совершенно невероятными, и мать это осуждала, а отец поощрял.

Однако ее фантазии насчет двухсотлетия подпитывались общенациональной подготовкой к этому знаменательному дню. Почти в каждом крупном городе планировалось провести парад и множество фейерверков. Гала-представление в Нью-Йорке, включавшее парад празднично украшенных яхт и кораблей в нью-йоркской гавани, выступления множества знаменитостей и фейерверк стоимостью в миллион долларов, должно было транслироваться по общественному телевидению. Парад в Хьюстоне, конечно, не мог быть таким грандиозным, но планировались концерты под открытым небом, фейерверки и традиционные семейные вечеринки, без которых не обходился ни один праздник.

В доме Митчеллов Арлетта готовилась к праздничному приему в течение шести месяцев. Она начала с полного переоформления кухни. Исчезли любимые Лили и Джей Кея обои в желтую и зеленую полоску. Их сменили новые: цвета клюквы с синим и кремовым, точно повторявшие старые уильямсбергские мотивы. Взамен белой плетеной мебели четыре стула времен королевы Анны окружили вишневый стол, поставленный рядом с новым камином, рисунок Арлетта придумала сама. Внутренняя часть камина была из красного кирпича, а деревянная облицовка — такого же колониального серо-голубого цвета, как карнизы и деревянные украшения комнаты. С французских дверей убрали бамбуковые шторы, и теперь их украшали занавески цвета кофе со сливками с темно-клюквенной оторочкой в тон скатерти на столе. Куда бы Лили ни взглянула, везде были предметы эпохи колониальной Америки: черные каминные принадлежности из кованого железа, керамические кувшины и сухие цветы. Деревянный орнамент облицовки камина повторялся и в канделябрах того же серо-голубого цвета, в которых красовались длинные свечи.

Сначала Лили встретила новшества в штыки. Американский стиль никогда ее особенно не привлекал, но к утру четвертого июля она с удивлением обнаружила, что ей начинает нравиться в этой уютной кухне. В духовке сидели пироги с вишней — по меньшей мере они там грелись, поскольку мать купила их у Рэнделла уже готовыми. За французскими дверями отец жарил на углях телячью грудинку, а в жаровне, похожей на масляную печку, — толстые куски мяса на ребрышках.

— Лили, ты не могла бы приготовить «солнечный чай»?

— Конечно, — ответила Лили и принялась открывать пачки с чаем, чтобы высыпать их в большие кувшины из прозрачного стекла, залить водой и поставить снаружи на ступеньки.

Арлетта выложила в огромную стеклянную салатницу картофельный салат, который тоже был куплен готовым у Рэнделла, а затем начала делать зигзагообразный надрез в колоссальном арбузе. Лили знала, что мать не любит готовить, однако ее друзья завидовали ее «арбузным лодкам». Арлетта клала арбуз в корзину, и он заполнял ее всю по самые ручки, а потом вынимала середину специальной ложкой. Затем она заполняла арбуз малиной, земляникой, черникой, медовой дыней, мускусной дыней, яблоками, изюмом, миндалем, манго, вишней и ананасом. Секрет Арлетты состоял в том, что она поливала фрукты медом, смешанным с небольшим количеством абрикосового ликера. В довершение всего она окунала зеленые и красные виноградины в белок и обваливала их в сахарной пудре, а затем укладывала кучку виноградин с побегами свежей мяты по краям арбуза.

Арбуз выглядел очень соблазнительно. Лили схватила крупную землянику и окунула ее в чистый золотой мед без ликера.

— Лили! Это для гостей!

— Знаю. Поэтому-то я хочу получить свою порцию, пока они не пришли.

— Ты неисправима, — сказала мать.

— Не понимаю, о чем ты.

— Пойди и подумай.

Лили уничтожила землянику.

— Нет, я так не думаю. Я чувствую, что это не так.

— А я говорю, что так! — сказала Арлетта, вырезая ножом причудливые узоры. — Ты убрала у себя в комнате?

— Да, — солгала Лили. — Ты так и не сказала мне… — пока мать не видела, она стащила еще одну ягоду, — кого ты пригласила.

— О, абсолютно всех, кто что-нибудь значит. — Арлетта была сосредоточена на своем творении.

— Ладно. Тогда кто самый важный? — Издевательский тон Лили был очевиден, но она ничего не могла с собой поделать. Иногда она находила самое большое развлечение в том, чтобы подтрунивать над матерью.

Арлетта выдернула нож из арбуза.

— Не умничай со мной, Лили!

Лили поняла, что зашла слишком далеко.

— Я только хотела узнать, — произнесла она извиняющимся голосом.

— Лайнеры. Зайдут Оскар и Линн Уатс, — гордо сказала Арлетта, — но ненадолго — у них очень много приглашений. Линетт Проулер, Микомы, Калленсы, Дентон Кули и Бетти Мууди. Это лишь некоторые.

— А как насчет семьи Пола?

— Сомневаюсь, что они подходят, — ответила Арлетта и посмотрела на Лили взглядом, предостерегавшим от попыток настаивать.

Но Лили редко обращала внимание на предостережения.

— Спорим, что ты вообще не рада соседству с миссис Ньюсам. Может, ей бы понравились твои друзья.

— Лили, сейчас мне некогда тебе объяснять — у меня еще дел по горло. К тому же в твоем возрасте этого еще не понять. В любом случае Ньюсамы не придут. Кроме того, отцу не нравится твое увлечение Полом. Я просто выполняю его требование. Теперь будь добра проверь столики в саду. Эти две девицы, которых я наняла через компанию по обслуживанию на дому, не внушают мне большого доверия. Могу поспорить, что они не знают, с какой стороны тарелки класть вилку.

— Слева, — сказала Лили и сунула в рот еще одну ягоду.

— Лили, пожа-а-луйста!

— Ладно.

Лили открыла дверь, ведущую в сад с восточной стороны дома, и на нее пахнуло дымом от углей. Закашлявшись, она разогнала дым рукой.

— Пап, как дела?

— Отлично, — просиял он в ответ, и она, обхватив его руками за пояс, уставилась на толстый слой соуса для барбекю, покрывавший мясо на ребрышках. Вскоре отец заметил ее мрачный вид. — В чем дело? У тебя хмурое лицо.

Она вгляделась в него:

— Ты говорил маме, чтобы она не приглашала родителей Пола?

— Если честно, то да.

— Пап, почему ты так относишься к Полу? Ты ведь его совсем не знаешь. Он хороший.

— Убежден, что это так, Лили. И все же я думаю, что тебе еще рано интересоваться мальчиками. У тебя еще все впереди. Подожди, когда повзрослеешь.

Лили не знала, возмущаться ей или поблагодарить за откровенность. Чего она не могла ему сказать — так это насколько глубоко ее задевало неодобрение отцом ее желаний. Ей всегда хотелось, чтобы он считал, что она поступает правильно.

— А как мне узнать, что уже не рано?

Он по привычке неловко пожал левым плечом. Лили подумала, что у него такой вид, будто другое плечо сломано.

— Сама поймешь. — Он не сводил глаз с мяса в жаровне. — Я пойму, — подумал он вслух.

— Как? — потребовала Лили. У нее была дурная привычка требовать ответов — ясных, точных — и немедленно. Неприятность заключалась в том, что, по мере того как она взрослела, ей все труднее удавалось их получать, в особенности ясные.

— Не знаю, как это тебе объяснить. Может, мама сделает это лучше…

— Сомневаюсь, — перебила Лили.

— По-моему, то, что ты чувствуешь к Полу, — это лишь безответные страдания. Так называемая детская влюбленность. Ты ему неинтересна, вы оба это понимаете, и тебя просто подстегивает его равнодушие. Он кажется тебе далеким кладом, который надо открыть, как на раскопках. Когда ты повзрослеешь и встретишь того человека, который тебе нужен, — добавил Джей Кей быстро, — ты почувствуешь особую связь — пожалуй, так бы я это назвал. Это будет такая связь между вами двоими, как ни с кем и никогда. У вас будет много общего. В самых важных вопросах. Вам будет нравиться одно и то же.

Лили смущенно нахмурилась.

— Я выражаюсь неясно?

— Не очень. Но продолжай.

— Он захочет всегда быть с тобой. А ты — с ним. Ты будешь рассказывать ему свои сны. А он тебе — свои. Что-нибудь в этом роде.

Лили кивнула, наблюдая, как он воткнул вилку с длинной ручкой в сочное мясо и, перевернув его, снова закрыл крышку жаровни. Потом снял перчатки, в которых возился.

— Мама говорила тебе, кто сегодня придет?

— Да. — Лили посмотрела вниз и пнула носком выпавший уголек. — Уйма людей, которых я почти не знаю.

— Что?

— Думаю, мне будет не слишком весело. Наверняка.

— Но придет тетя Вики с Фейт. И я думаю, Зейну Макалистеру примерно столько же, сколько тебе. Стой, я вспоминаю, Ханна говорила, что ему теперь почти семнадцать. — Джей Кей положил руку Лили на плечо. — Им сейчас очень тяжело. Ее муж лежит на обследовании в госпитале Андерсона. Он болен.

— Что с ним?

— Доктора еще не знают. Поэтому-то он и проходит обследование. Будь, пожалуйста, повнимательней к Зейну. Он здесь никого не знает.

— Да, па, это плохо. Мистер Макалистер мне всегда нравился, когда я видела его в магазине, и миссис Макалистер тоже. Они все еще живут в Бандере?

— Да. — Лицо Джей Кея помрачнело, словно он вспомнил о том, что и он смертен.

Мысль о смерти претила Лили еще больше, чем ее отцу. Она не могла себе представить, что ее папочки не будет рядом. Она быстро сжала ему руку.

— Пап, не беспокойся. Я все сделаю, чтобы Зейн хорошо провел время.

— Спасибо, Лили, — сказал Джей Кей, целуя ее в макушку.

В это время Арлетта открыла дверь.

— Лили! Ты проследила за девушками?

— Сейчас иду! — И она вылетела на задний двор, прежде чем мать успела ее выругать.

Девушки оказались вполне компетентными. Полдюжины круглых столиков были накрыты красно-белыми клетчатыми скатертями. На каждом столике стояли крошечный американский флаг, красные гвоздики, белые маргаритки и голубые астры. На бело-голубых металлических тарелках стояли специально сделанные к этой дате свечки. Красные хлопчатобумажные салфетки были перевязаны белыми лептами, на которых висели маленькие деревянные копии карты штата Техас. Японские фонарики были развешаны на дубах, длинные ветки которых, сплетаясь, образовывали прохладный свод над маленьким двориком. Лили обратила внимание, что садовник устроил на фоне черной деревянной изгороди бордюр из красных бегоний. По углам дворика, выложенного плиткой, были установлены огромные мексиканские глиняные горшки с красной и белой геранью. У гаража разместился бар, а огромный американский флаг, укрепленный над ним, играл роль задника. У аппарата для коктейлей суетился высокий черноволосый парень лет двадцати пяти, наполнявший его текилой, льдом и фруктовым сиропом «Маргарита».

Глядя на красный кирпичный двухэтажный дом, Лили пришла к выводу, что все было продумано до мельчайших деталей. Она в который раз подивилась, почему ее мать так выкладывается, когда речь идет о ее светских приятелях, и так редко делает что-нибудь подобное для нее и Джей Кея.

Когда Арлетта укладывала последнюю порцию гарнира в цветок, вырезанный ею из огромной красной луковицы, у нее дрожали руки. Она цепенела от одной мысли, что что-нибудь может выйти не так. Ей было необходимо, чтобы все детали были безупречны. И вовсе не потому, что большинство гостей были клиентами Джей Кея или она хотела понравиться гостям. Прием был экзаменом. Арлетта презирала экзамены, но подсознательно постоянно готовила себя к ним. Она считала, что в ее жизни любой поворот был проверкой. Она не забыла своего детства в Луизиане и того времени, когда постоянно терпела поражения.

1943 год.

Неподалеку от Гранд-Лейк, штат Луизиана

Арлетта выросла на берегах глубоко вдающихся в сушу заливов Луизианы. Ее отец, Бобби Джо Герберт, был полуграмотным деспотом, обрушивавшим свой чудовищный нрав на головы жены Мари и шестерых детей, пользуясь им, как укротитель львов пользуется кнутом. Он утверждал свою власть, держа семью в постоянном страхе. Самое яркое воспоминание Арлетты о том, как он бил ее, относилось ко времени, когда ей было пять лет. Когда он приблизился к ней, щелкая кожаным ремнем для точки бритвы, она почувствовала себя пойманным зверьком. Она навсегда запомнила запах старой кожи и перегара, которым он дышал, браня ее. Она просила прощения, но он только смеялся в ответ. Все время, пока он смеялся этим страшным скрипучим смехом, она плакала и просила. Но вдруг в голове у нее что-то щелкнуло, остужая мысли и делая их абсолютно ясными. Слезы высохли. Ярость вспыхнула в ней, как искры, высекаемые колесами поезда, когда он сходит с рельсов.

— Папа! Перестань!

— Заткнись! — крикнул он, брызжа слюной ей в лицо.

В ее взгляде был вызов. Она больше не чувствовала себя маленькой девочкой. Она понимала, что он мог убить ее, если бы захотел. В этот момент ее ненависть была безграничной. Она чувствовала себя как библейский мальчик Давид, о котором ей читала мать. Перед ней был не отец, а чудовище.

— Я тебя ненавижу! — пронзительно крикнула она.

Бобби Джо был ошарашен этим бунтом.

— Сейчас я тебя проучу!

— Нет! — неистово взвизгнула Арлетта.

В тот момент, когда он поднял ремень, она увидела его остекленевшие глаза и поняла, что он с трудом удерживает равновесие. Это спасло ее. Она бросилась вниз, проползла у него между ног, ударила его сзади под колено, потом вскочила на ноги и выбежала из лачуги.

— Господи Иисусе! — вскрикнул Бобби Джо, повернулся кругом и снова поднял ремень. Но Арлетты и след простыл.

Арлетта бежала между поросших мхом дубов по выжженной солнцем траве и высохшей грязи, там, где прошлой весной их грузовик оставил на земле глубокие колеи. Она свернула с пыльной дороги, которая вела от шоссе к их лачуге, и пошла по, как ей казалось, одной ей известной тропинке, ведущей в сторону залива, стараясь не задевать кустарник и камни. Пока она тащилась по грязной воде, она снова и снова клялась себе, что больше никогда не вернется домой.

Она отыскала свой любимый водяной дуб, ствол которого был изъеден дуплами, образовавшимися из-за многочисленных подъемов воды и засух, и вскарабкалась на него, отколупывая куски столетней коры там, где ее босые ноги соскальзывали по сухому дереву. Один из кусков порезал ей ногу, но Арлетта не обратила на это внимания. Это была небольшая плата за обретенную свободу.

Она свернулась калачиком в сердцевине дерева, укрывшего ее в своей тени. Арлетта смотрела, как вода медленно смыкалась там, где были ее следы, и прислушивалась, нет ли за ней погони. Но она слышала лишь цапель, пеликанов да шуршание пробегавших по дереву норок и мускусных крыс. Прошел час, прежде чем ее сердце перестало колотиться. Однако она готова была бежать снова, если нужно, ведомая не знающим возраста инстинктом самосохранения.

Арлетта мало что знала о внешнем мире, поскольку в район Баиу-Тече не приходили газеты. По крайней мере в ее семье их не читали. Она знала, что в Европе идет война, потому что во время их последней поездки в Нью-Иберию в июле по случаю ее дня рождения в кино перед фильмом показывали ролик с новостями. Родители Арлетты не говорили о войне, но мать иногда упоминала о чем-то, связанном с «призывом», и Арлетта заметила, что каждый раз, когда она это делала, отец приходил в бешенство.

Она не могла придумать способ, как сбежать от отца, но была полна решимости сделать это. У нее не было денег, и все же она могла добраться до Нью-Иберии, а там, может быть, какая-нибудь добрая леди наймет ее убирать в доме или работать в саду. В Нью-Иберии Арлетта видела много «добрых леди». На них были красивые летние платья нежных тонов, совсем новые, а не вылинявшие от многократных стирок. От этих женщин пахло цветами, а не потом, и ногти у них были покрыты ярко-красным лаком. Арлетта хотела стать такой, как они, и никак не могла понять, почему ее мать не хочет быть такой. До поездки мать казалась ей красивой. Но после того как она увидела женщин из Нью-Иберии, а в особенности после прекрасных леди из фильма Арлетта поняла, что ее мать простая, жалкая и некультурная. Но самое плохое, по мнению Арлетты, заключалось в том, что мать даже не обращала внимания на то, как она выглядит, как живет ее семья и какой мужчина рядом с ней.

Арлетта пришла к заключению, что мать не заботится о ней. Поэтому отец мог колотить ее безнаказанно когда вздумается — мать это не волновало. Арлетта считала, что все дело в этом, и решила сама найти выход из положения.

У нее были две старшие сестры и трое младших братьев, и никому до нее не было дела. Арлетта еще не ходила в школу и не умела ни читать, ни писать, но мать научила ее молиться. Она знала наизусть «Аве Мария» и «Отче наш». Мать всегда говорила, что, если она помолится Пресвятой Деве, та обязательно ответит на ее молитву.

— О Пресвятая Дева Мария, — стала молиться Арлетта, закрыв глаза и прижав свои маленькие ладошки друг к другу, — пожалуйста, мать младенца Иисуса, убей моего отца! О Пресвятая Дева, упроси своего сына — Иисус все может. Пресвятая Дева, мать младенца Иисуса, прими мою молитву, я прошу убить моего отца.

Арлетта продолжала молиться до тех пор, пока солнце не скрылось за ковром испанского мха. На Баиу-Тече упала темнота, но Арлетте не было страшно. Время было занято молитвой, а надежда, что однажды, однажды очень скоро она избавится от отца и от дьявола, которым он был одержим, воодушевляла ее.

На следующее утро, едва лишь солнце появилось из-за горизонта, Арлетта услышала голос своей сестры Анжелики:

— Что ты здесь делаешь?

— Прячусь, — ответила Арлетта.

— От папы?

— Он меня бьет.

— Знаю. — Анжелика была старшей из трех. Раньше Арлетта считала, что сестра очень мудра и все знает, но обнаружила, что до поездки в Нью-Иберию Анжелика тоже ни разу не была на выставке картин. Теперь Арлетта уже не подчинялась сестре, как раньше. Анжелика просунула руку сквозь ветки. — Давай, пошли домой.

— Не-е-е! — Арлетта шлепнула сестру по руке.

— Эй, ты чего?

— Я никогда не вернусь туда.

— Ты что, сдурела? Ты не можешь сбежать от папы. Никто из нас не может.

— Анжелика, останься со мной. Я хочу убежать оттуда. Может, в Лафейетт…

Анжелика засмеялась:

— Тебе всего пять! Сторожа тебя сразу поймают.

— Я не боюсь сторожей. Они ничем не хуже папы.

Взгляд Анжелики затуманился.

— Папа — ужасный человек, это точно. Но и другие мужчины тоже плохие…

Арлетта с любопытством посмотрела на сестру, но Анжелика отвернулась. Она гордилась своею способностью сдерживать чувства и не хотела, чтобы Арлетта заметила ее слезы.

— Ты должна вернуться домой. Он будет без тебя скучать.

— Мне наплевать.

— Арлетта, солнышко, пожалуйста, пойдем домой. Я скажу ему, что ты всю ночь была дома. Он никогда не узнает. Он был пьяный. Он ничего не вспомнит.

— Нет!

— Господи, Арлетта! Это все от пьянства. Не будь такой упрямой.

— Нет. Я все равно сбегу.

Наконец Анжелике надоело уговаривать сестру. Она сунула руку в дупло и принялась выгонять Арлетту из ее убежища, стараясь поймать ее за руки.

— Арлетта, я хочу тебе помочь. Ты должна поесть.

— Не заставляй меня, — теперь уже плакала Арлетта.

— Знаешь что я тебе скажу, детка. Если пойдешь со мной, я помогу тебе сбежать от него. Только тогда у нас будут деньги и еда и мы сделаем все как надо.

Глаза Арлетты стали огромными.

— Ты поможешь?

— Я уйду с тобой.

— А другим мы не скажем? — спросила Арлетта, чтобы проверить сестру.

— Нет.

Арлетта взглянула на сестру, сравнивая ее с леди из Нью-Иберии и с красивыми леди из фильмов.

С самого начала весны белая кожа Анжелики краснела, как вареный рак, и оставалась красной, шершавой и облезлой все лето. Ее каштановые волосы свисали тусклыми, грязными прядями. На ней была старая отцовская майка без рукавов и шорты матери, мятые, залатанные и заляпанные пятнами. Арлетта подумала, что в один прекрасный день эти шорты перейдут к ней. Анжелика выглядела совсем некрасиво, и это пугало Арлетту. Вдруг она тоже недостаточно хороша, чтобы «добрая леди» из Нью-Иберии взяла ее к себе?

— Мы будем друг другу помогать, — сказала Анжелика.

— Ладно, — согласилась Арлетта, и они, взявшись за руки, двинулись через болото к своей лачуге.

Арлетта скоро убедилась, что сестра говорила правду: отец больше не вспоминал о том, что случилось накануне. Он ничего не знал о побеге Арлетты и о том, что она всю ночь провела на болоте. Утром он встал с больной головой, прыгнул в машину и сказал, что едет за продуктами.

Девочки с матерью стояли на крыльце и смотрели, как машина скрылась в дорожной пыли. Потом мать велела им заняться стиркой.

Анжелика развела на улице огонь и наполнила чан для стирки водой из колодца, как делали бедные женщины Юга уже две сотни лет. В хозяйстве Гербертов не водилось современных приспособлений, и даже самые простые дела занимали полдня. Пока Мари занималась с трехлетним Билли Джо, двухлетним Джои и шестимесячным Бобби, Арлетта помешивала кипящее белье, а Анжелика тяжелым чугунным утюгом гладила отцовские рубашки на кухонном столе, покрытом скатертью и хлопчатобумажной простыней, заляпанной пятнами. Семилетняя Антуанетта развешивала нижнее белье, полотенца и простыни на веревку, натянутую между двумя старыми дубами, и прикрепляла деревянными прищепками.

— Я завтра пойду в церковь, — гордо объявила Антуанетта.

— Да? А мне известно, что папа тебя никуда не повезет в воскресенье утром. Он слишком устал, и по виду, с которым он уехал, не похоже, что у него появится настроение возиться с кем-нибудь из нас.

Арлетта вспомнила, как Анжелика говорила ей, что Антуанетту назвали в честь французской королевы и из-за этого на нее иногда находила королевская спесь. Она наклонилась вперед над кипящим чаном, чтобы не пропустить ни слова из разговора сестер.

— Знаешь, Анжелика, иногда ты бываешь совсем глупой. Я о том, что, пока ты все лето сохнешь по этому парню Бордо, я кое-что узнала.

— Что же ты узнала? — В голосе Анжелики послышалась настороженность, и Арлетта обратила внимание, что она не стала отрицать обвинения насчет Генри Бордо.

Прицепив прищепкой пояс боксерских трусов Бобби Джо, Антуанетта подошла к сестре. Солнце пробивалось через ветви дубов и, казалось, стекало с кончиков листьев, оставляя на земле лужицы света. Летний ветер поднимал и опускал перед Антуанеттой пожелтевшие простыни, окружая ее золотым ореолом и придавая ей царственный вид. Арлетта была готова поверить всему, что она скажет.

— Я выяснила одну из причин — а может быть, главную, — почему мы так плохо живем. Все из-за того, что мама с папой католики.

— Что? — Арлетта сразу испугалась. Ведь если католическая церковь неправильная, то ее молитвы Пресвятой Деве, чтобы она убила отца, пропадут даром.

— Я об этом уже думала, — кивнув, ответила Анжелика.

— Ты? — Арлетта не на шутку встревожилась.

Антуанетта махнула рукой, подзывая ее подойти поближе.

— Слушай. Родители Люсетты Макмэрфи баптисты. Они верят в Иисуса, но у них только один ребенок. У нее всегда полно еды и новых платьев. И Люсетта говорит, все это оттого, что ее мать использует контроль над рождаемостью.

— Да-а? Интересно, что Люсетта Макмэрфи может понимать в контроле над рождаемостью? Я об этом знаю гораздо больше ее. Ей всего восемь. — Анжелика не могла допустить, чтобы ее положение старшей и самой опытной из сестер было поколеблено.

— Мне, может, всего семь, Анжелика, но я ей верю.

— Проверь ее, Антуанетта. Спроси, какой контроль над рождаемостью они используют. Это поставит ее на место.

— Я уже спрашивала, — гордо заявила Антуанетта. — Она говорит, они пользуются резинками.

— Не может быть!

— Может.

Арлетта вертела головой от одной сестры к другой с такой скоростью, что шея, казалось, вот-вот перетрется.

— Какие резинки?

Анжелика и Антуанетта как по команде уставились на нее. Они перемигнулись, и их лица медленно расплылись в улыбке.

— Думаешь, стоит сказать ей? — спросила Анжелика.

— Конечно. Пусть лучше сейчас узнает, чем потом.

— Ну так расскажи ей сама, Антуанетта, — настаивала Анжелика, втайне надеясь, что сестра не знает, о чем говорит.

— Ладно, — ответила Антуанетта и пустилась в пространное и очень подробное описание полового акта и резинок, которое очень напоминало книгу доктора Карпентьера, которую тот возил с собой, путешествуя по этому царству заливов.

— Понимаю, — сказала Арлетта, заливаясь краской. — Но как это связано с тем, что мы католики, а Макмэрфи баптисты?

Анжелика должна была восстановить свое первенство в доме Гербертов в области жизненной мудрости.

— Я ей объясню, — сказала она быстро, обращаясь к Антуанетте. — У католиков слишком много детей, Арлетта. Дело не в том, что мы с Антуанеттой тебя не любим. Ну, понимаешь, если бы в семье были только я и Антуанетта, жизнь стала бы гораздо легче. А с тобой нам достается меньше еды, меньше одежды. Мы могли бы каждую неделю ездить в кино в Нью-Иберию, если бы ты не…

— А как насчет мальчишек? — возмутилась Арлетта.

— Из-за них особенно! — вставила Антуанетта.

— Это точно. Мальчишки уж точно тянут нас ко дну. Папа старается только для них. А мама? Она из кожи вон лезет, чтобы накормить их. Черт! До чего же плохо быть католиками! Во всем виновата церковь. Она заставляет жен католиков иметь по многу детей.

— А баптистов — нет? — спросила Арлетта.

— Баптистов — нет, — подтвердила Антуанетта. — Поэтому я и хочу перейти к ним.

— Я тоже, — твердо произнесла Арлетта.

— И я, — добавила Анжелика. — Давайте договоримся, что все перейдем в баптисты в это воскресенье. Папе все равно, потому что он вообще ни в какого Бога не верит, кроме той части, где про детей. А мама… она так чертовски устала, что давно не ходит к мессе. Антуанетта, как ты думаешь, Макмэрфи разрешат нам доехать до церкви в их грузовике?

— Почему бы нет? Люсетта сядет впереди с родителями, а мы можем ехать сзади.

— А вы знаете что-нибудь про этих баптистов? — поинтересовалась Арлетта.

— Только то, что нам надо одеться получше, чем к мессе. Баптисты очень следят за этим.

Анжелика посмотрела на сестер.

— Да, надо постараться.

В воскресенье Бобби Джо встал пьяный и весь день пребывал в бессознательном состоянии. Мари разрешила девочкам поехать в церковь, но им пришлось взять с собой Билли Джо. Джои и младенец остались с ней. Мать помогла дочкам надеть выцветшие воскресные платья и, стянув резинками их вымытые волосы, благополучно отправила к Макмэрфи.

Пока они ехали в кузове красного «форда» в Нью-Иберию, Билли Джо спал на руках у Арлетты. Она не могла понять, как брат может спать в такой день, но ему было всего три года и он мало что понимал.

Баптистская церковь размещалась в деревянном здании с высокой колокольней и единственным окном из цветного стекла. В ней могло разместиться сто пятьдесят человек. По крайней мере так объяснила Арлетте Люсетта, когда они, взявшись за руки, поднимались по деревянным ступеням. То, что Люсетта привела подруг в свою церковь, считалось большим делом. Поэтому проповедник (Люсетта сказала, что это совсем не то, что священник, с которым привыкла иметь дело Арлетта) в своей речи упомянул о присутствии в церкви Гербертов. Все головы повернулись в сторону четверых детей. Антуанетта и Анжелика уставились на проповедника с каменными лицами. А Арлетта наслаждалась всеобщим вниманием. Она впервые в жизни почувствовала, что представляет собой что-то особенное, чем-то отличается от других.

После проповеди Арлетта вышла из церкви последней. Старшие сестры договаривались с другими детьми своего возраста о том, чтобы пойти в воскресную школу. Арлетте было сказано, что она еще слишком мала, чтобы идти вместе с Люсеттой, Анжеликой и Антуанеттой. Она вдруг снова почувствовала себя совсем обыкновенной.

Девочки заторопились в школу, и Арлетта заметила, что мистер и миссис Макмэрфи на минутку подозвали к себе Люсетту. Она слышала, как миссис Макмэрфи сказала дочери:

— Я горжусь тобой, дорогая. Господь зачтет тебе, что ты привела сюда детей из лачуги.

Люсетта улыбнулась и побежала в класс. Арлетта была еще совсем маленькой, но слова «дети из лачуги» глубоко врезались в ее сознание. Она поняла, чем она отличается от других. Своим убожеством. Она имела несчастье не только быть католичкой — она была бедной католичкой.

Макмэрфи проявляли доброту к Арлетте и ее сестрам, но лишь потому, что должны были так поступать, иначе Бог отправил бы их в ад за то, что они не помогли бедным детям из лачуги. Арлетта так сильно стиснула руку Бобби Джо, что он запищал, но это помогло ей сдержать слезы. Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь догадался, как ей стыдно.

Арлетте хотелось бы жить совсем иначе. И она понимала, что сможет добиться этого, только если уйдет от родителей. Она твердо усвоила, что ей нужно стать баптисткой, а потом, когда она вырастет, — пользоваться резинками. Арлетта совсем не хотела иметь много детей, как ее мать. Ей хотелось стать похожей на Макмэрфи.

— Арлетта! Билли Джо! Хотите мороженого? — спросила Макмэрфи.

— А у кого сегодня день рождения? — в ответ задала вопрос Арлетта.

— Ах, дорогая… бедняжка! — сокрушалась миссис Макмэрфи. — Вы едите мороженое только на чей-нибудь день рождения?

— Нет. Мы много раз ели мороженое, — солгала Арлетта.

— Конечно, конечно, — недоверчиво произнесла миссис Макмэрфи.

Арлетта ничего не могла с собой поделать, но слишком сладкие слова миссис Макмэрфи раздражали ее.

— Скажи, когда вы ели мороженое? И не забудь, что Иисус смотрит на тебя.

Арлетта огляделась вокруг. Она нигде не заметила Иисуса и не могла понять, какое он мог иметь отношение к той неправде, которую она собиралась сказать миссис Макмэрфи.

— В прошлом году мы ели мороженое на Рождество и на Пасху.

Арлетта осталась очень довольна своим ответом. Ей не хотелось, чтобы родители Люсетты принимали ее бог знает за кого, чтобы с ней обращались так же, как католики обращаются с нищими. Она вспомнила детей, которых одевали в мешки из-под картошки, пока не наступало время отправлять их в школу. Хотя, по мнению Арлетты, их обноски были не намного лучше.

— Ладно, мы можем поесть мороженого, пока будем ждать твоих сестер с уроков Библии. — Взяв Арлетту за руку, миссис Макмэрфи повела ее через улицу.

Им пришлось пропустить черный «бьюик», за ним старый «форд», прежде чем они смогли перейти улицу. За это время Арлетта успела ощутить, какая у миссис Макмэрфи мягкая рука. Такой нежной кожи она еще не встречала. Совсем как брюшко у белки. Эта гладкая кожа пахла цветами, хотя Арлетта умела различать только запах магнолий и камелий. Ей так понравилось прикосновение руки миссис Макмэрфи, что, даже когда они вошли в аптеку Тибидо, Арлетта не сразу отпустила ее.

— Где ты хочешь сесть: за столиком или у стойки? — спросила миссис Макмэрфи.

Арлетте никогда не разрешали есть мороженое у стойки. Она с братьями и сестрами оставалась в грузовике, а мать шла и покупала каждому рожок с ванильным мороженым за пять центов. Теперь Арлетта догадалась: мать стыдилась своего многочисленного выводка, так же как Арлетта стыдилась своей бедности.

— Я могу постоять на улице, — еле слышно ответила она, пятясь назад.

— Ни в коем случае! Давайте проходите. Я думаю, детям всегда интереснее сидеть у стойки, — сказала миссис Макмэрфи, поднимая Билли Джо и сажая его на стул.

Арлетта тоже уселась. Она не могла допустить, чтобы Билли Джо первым попробовал нечто такое, чего еще не доводилось испытать ей.

— Вот и хорошо! — сказала миссис Макмэрфи. — Теперь выбирай, что ты будешь. Шоколад с солодом? Содовую? Банановый десерт? Только я боюсь, что это будет многовато для твоего маленького животика.

Арлетта смотрела на миссис Макмэрфи как на пришельца с другой планеты. Она не могла понять, о чем идет речь. Что такое содовая? И то, другое… банан, кажется, она сказала?

— Мороженое, — просто ответила она.

— Понятно, милая. Но какое мороженое ты хочешь?

Должно быть, лицо Арлетты выдало ее невежество. Прежде чем она смогла задать вопрос, миссис Макмэрфи взяла ее за подбородок и сжала щеки так, что губы Арлетты сложились в «рыбку».

— Да ты никогда не пробовала содовую, милая?!

Жалость, которая слышалась в голосе миссис Макмэрфи, не понравилась Арлетте. Ей хотелось, чтобы с ней обращались, как с Люсеттой. Но вместе с тем ее мучило любопытство. Она просто должна была узнать, что такое содовая. Очевидно, ее пьют все богатые люди. Арлетта придержала свою гордость и сказала:

— Нет.

— Я так и знала. Терстон! Что я тебе говорила? Могу поспорить, что они ели мороженое не более десятка раз.

Арлетта быстренько сосчитала в уме, сколько раз она ела мороженое. Очень неприятно, но миссис Макмэрфи оказалась права. Она опустила голову.

— Я сама сделаю заказ для тебя и твоего маленького братика, — сказала миссис Макмэрфи. Она жестом подозвала паренька, принимавшего заказы у стойки. — Молодой человек, мы бы хотели шоколадную содовую воду с ванильным мороженым для юной мисс и мягкое сливочное мороженое с фруктами и шоколадными конфетами для ее брата. Мне — вишневый сок. А тебе, Терстон?

— Банановый десерт, — ответил Терстон Макмэрфи.

Когда принесли заказ, у Арлетты глаза полезли на лоб и она, ликуя, захлопала в ладоши.

— В жизни не видала ничего такого!

— Подожди, пока не попробуешь, милая.

Чтобы дотянуться до высокого стакана, Арлетте пришлось привстать на стуле. Сверху она увидела что-то белое, воздушное, что они называли взбитыми сливками с вишней, а когда потянула жидкость через трубочку, то почувствовала вкус шоколада с газировкой и ванильного мороженого, которое помнила со своего дня рождения в Нью-Иберии. Арлетта снова потянула через трубочку, потом отпила, потом потянула еще немного. Она погрузила ложку в нежные взбитые сливки и подождала, пока они растают у нее на языке. Арлетта ела мороженое медленно, и, по мере того как оно таяло, смешиваясь с водой и шоколадом, ей все больше казалось, что никогда в жизни она не пробовала более вкусного лакомства. Под конец она совершенно уверилась, что этот напиток делают в раю. Она испытывала некоторую жалость к сестрам, но не слишком сильно, ведь в воскресной школе они могли обзавестись новыми друзьями.

Той осенью и зимой две старшие девочки Гербертов пошли в школу, а потом начали выполнять несложную работу в домах прихожан баптистской церкви. Поначалу Мари противилась новым занятиям дочерей, поскольку теперь они меньше помогали по хозяйству, но лишь до тех пор, пока они не начали приносить ей заработанные деньги. Пять центов за стирку, десять — за выглаженную рубашку, пятнадцать — за работу в саду. Мари прятала деньги и обещала девочкам, что не скажет о них Бобби Джо. Сама же она стала требовать от них меньше.

Теперь мелкая домашняя работа, а иногда и кое-что посложнее выпадало на долю Арлетты. Для девочки пяти с половиной лет совсем не просто было мыть посуду, гладить и стирать, но Арлетта знала, как много работает Анжелика, чтобы скопить денег, необходимых для их совместного побега. Анжелика открылась, что отдает Мари только половину тех денег, которые зарабатывает. Она скрывала от Мари, что другая половина, а иногда и больше остается у нее.

Верная своему слову, Анжелика копила деньги. Она говорила о том дне, когда сможет сама купить Арлетте столько шоколадной содовой воды, сколько та захочет. Обещала, что сможет осуществить все их мечты. Анжелика настояла, чтобы Арлетта отдавала ей всю мелочь, которую найдет в карманах брюк Бобби Джо во время стирки. Если там оказывалось больше нескольких центов, деньги отдавались Мари, поскольку она знала, что после очередной ночной попойки муж всегда забывал там сдачу.

Деньги Мари держала в каменном кувшине у входа. Она ничего не говорила Бобби Джо, но Арлетта часто слышала от матери, что однажды она уйдет от него и заберет всех детей с собой.

Глядя на полупустой кувшин, Арлетта понимала, что матери придется ждать всю жизнь, прежде чем она сможет забрать их отсюда.

Арлетта понимала, что должна сама позаботиться о себе.

На Рождество в доме редко случалось что-нибудь интересное, и единственным, чем запомнилось это Рождество, стала молитва, тихонько произнесенная Анжеликой перед сном, которую Арлетта случайно подслушала. Анжелика считала, что сестра уже уснула, подошла к закопченному окну и, глядя в зимнее небо, произнесла:

— Боже, если ты есть там наверху, пойми, мне обязательно нужно вырваться отсюда. Если ты заставишь меня остаться, я убью Бобби Джо. Пожалуйста, укажи мне, как выбраться. Я все сделаю, Господи. Только помоги мне выбраться.

Арлетта никогда раньше не слышала, чтобы сестра просила так горячо, даже когда Бобби Джо бил ее. Лежа с полуоткрытыми глазами, Арлетта видела, как сестра залезла в постель, но не пошевельнулась. Эту ночь, как и многие другие ночи потом, Анжелика спала беспокойно, и Арлетта решила, что она не слишком надеется на помощь Господа, полагаясь больше на себя.

Арлетта твердо верила, что у сестры нет от нее никаких секретов. Они обе почти одновременно приняли одно и то же решение, и обе понимали, что им нужно придумать план побега. Весь месяц Арлетта ждала, когда Анжелика наконец подойдет к ней и расскажет о своем плане.

Однажды, почти в конце месяца, незадолго до того как наступила февральская распутица, Анжелика ушла, забрав с собой все деньги, которые должна была поделить с Арлеттой.

Для Арлетты это предательство было как удар ножа в спину. Она доверяла сестре, надеясь, что та позаботится о ней, поможет убежать, но Анжелика думала только о себе.

Из карманов Бобби Джо Арлетте удалось набрать не меньше пяти долларов. И она глупо, по собственной воле отдала их сестре.

В тот день Арлетта научилась не доверять никому, кроме себя. Тем же утром за Бобби Джо пришла полиция. Его арестовали за изготовление и продажу самогона и за ограбление магазина «Беннетс Дженерэл». Бобби Джо протестовал, утверждая, что был пьян и просто пошутил, но двое полицейских, похоже, смотрели на дело иначе.

Арлетта наблюдала, как полицейские схватили отца. Видела ничего не выражавшее лицо матери, смотревшей, как полицейская машина скрылась в голом лесу. Бобби Джо ушел, но след его жизни, мыслей, поведения остался висеть над лачугой.

«Тюрьма, — думала Арлетта. — Отца отправят в тюрьму». И все же своим детским умишком она считала, что отец сбежал.

Сбежал, как Анжелика. А она осталась здесь, в глухих лесах Луизианы. Ее мучил страх, что она никогда не выберется отсюда.

Глава 4

Арлетта жила в постоянном страхе, что отец вернется, но годы шли и ничего не происходило. Мари худо-бедно перебивалась стиркой — работой, которая ложилась в основном на девочек, поскольку сама она была слишком занята с малышами. Выяснив, что можно получить неплохие деньги за покрывала ручной работы, они начали подбирать разные кусочки и лоскутки от старых вещей, сшивать их вместе и продавать на церковных базарах в Нью-Иберии. Однако вырученных денег постоянно не хватало, и Мари в отчаянии заламывала руки, испытывая постоянное чувство вины перед детьми.

За это время Арлетта узнала много нового для себя. Мать рассказала ей, что Анжелика сбежала из-за постоянных приставаний отца. Мари долго не хотела верить «злобным наветам», но когда шериф сказал, что Бобби Джо сознался во многих других безобразиях, помимо самогоноварения, Мари осталась лицом к лицу с правдой. По ее словам, Анжелику отдали приемным родителям. Больше Мари не желала разговаривать на эту тему. Арлетта ничего не знала о «приемных родителях», поэтому постаралась представить себе, что Анжелика живет так же плохо, как она сама.

Еще Арлетта узнала, как можно извлекать выгоду из своей миловидной внешности. Лучшим днем она считала воскресенье, когда ходила в воскресную школу и в баптистскую церковь. Арлетта перешла во второй класс, и ее природная красота становилась все более заметной. Постепенно в школе и в церкви люди начали обращать на нее внимание. После предательства Анжелики она научилась никому не доверять. Она ни на кого не рассчитывала, поскольку знала, что никто не позаботится о ней. Но по мере того как ее красота стала обращать на себя всеобщее внимание, она обнаружила, что может воспользоваться этим, привлекая молодых прихожан. Арлетта нанималась к ним следить за детьми, стирать, чистить одежду и убираться в доме, за что ей платили наличными. Небольшую часть денег она отдавала матери, чтобы у той не вызывало подозрений ее отсутствие. Но большую часть Арлетта прятала, твердо решив использовать их для отъезда и для мщения.

Первые месяцы после ареста Бобби Джо Арлетта все еще мечтала убежать, но месяцы превращались в годы, Бобби Джо не возвращался, и Арлетта обнаружила, что гораздо выгоднее зарабатывать деньги в общине и тратить их на себя.

В магазине Дж. К. Пенни в Нью-Иберии она купила себе платье, чтобы ходить в воскресную школу. После этого она заметила, что люди стали охотнее заговаривать с ней, чаще улыбаться, а когда она добавила к нему новые черные кожаные туфельки, ее пригласили на день рождения. За деньги можно было купить себе друзей.

Арлетта стала работать больше и покупать другие вещи. Скопив деньги, заработанные в течение третьего года учебы за сидение с детьми, она купила новое зимнее пальто, несколько свитеров и шерстяных юбок. И выяснила, что эти вещи защищают от зимних дождей, которые прежде пронизывали ее до самых костей. За деньги можно было купить тепло.

Но главное — имея деньги, можно было отомстить. Когда ей исполнилось одиннадцать, она попросила у матери адрес Анжелики. После некоторых колебаний Мари дала адрес. Арлетта написала старшей сестре, прося приехать ее домой в гости. Анжелика ответила, что опасается, вдруг Бобби Джо вернется, как раз когда она приедет. Она знала, что отец до самой смерти не простит ее. Вместо этого она прислала Арлетте билет на автобус до Нового Орлеана. Арлетту так потрясло великодушие сестры, что она, почувствовав себя виноватой за ненависть, которую испытывала к Анжелике, чуть было не отказалась от своих планов. Однако когда она прочла, что билет купили приемные родители сестры, то успокоилась и перестала чувствовать угрызения совести.

Когда Мари, наблюдавшая, как Арлетта вскрывает письмо, увидела автобусный билет, у нее на глазах выступили слезы. Все годы после побега Анжелики Мари очень редко вспоминала о ней, и Арлетте даже в голову не приходило, что мать скучает без нее. Долгое время она считала, что мать винит Анжелику за арест Бобби Джо, хотя теперь уже никто не сомневался в его виновности. Но узнать это наверняка ей так и не удалось.

Арлетте очень хотелось встретиться с сестрой, и она вовсе не собиралась отдавать драгоценный билет матери. Но когда мать отвернулась от старого кухонного стола, за которым сидела Арлетта, и подошла к раковине, стараясь заглушить всхлипывания шумом воды, Арлетта не выдержала и спросила:

— Хочешь ее увидать, ма?

— Да… Может быть… Не знаю.

— Почему бы и нет?

— Лучше не думать о том, чего не можешь себе позволить.

— Ты так и поступаешь, ма? Не думаешь?

— Нет. Не часто.

Мари не смотрела на Арлетту. Таков был обычай в семье Гербертов. Они прятали свои чувства, свои мысли. Иногда они вели себя так, будто едва знакомы друг с другом.

— Я тоже хочу повидать ее, ма. Мне не хочется отдавать тебе свой билет.

— И не надо. Поезжай. Но когда вернешься, не рассказывай мне о ней, ладно?

— Хорошо, — тихо сказала Арлетта.

Мари наполнила раковину холодной водой и принялась скрести щербатые тарелки. Больше она не упоминала о поездке. Однако когда настало время ехать на автобус, Мари сама отвезла Арлетту в Нью-Иберию.

Ей хотелось побыть с Арлеттой наедине, поэтому она оставила остальных детей дома. Но когда они оказались одни на проселочной дороге, она ничего не смогла сказать дочери, кроме того, чтобы та не забывала мыть руки и не открывала рот, прежде чем с ней не заговорят. Арлетта никогда особенно не задумывалась над тем, что мать была недалекой женщиной, но, сидя рядом с ней в старом грузовичке, она вдруг ясно это осознала. И ей это не понравилось.

Собственно говоря, Арлетта ничего не знала о своей матери: что она любит, чего не любит, ее печали, мечты. Мари относилась к той породе людей, которые бредут по жизни как лунатики. Арлетта ни в чем не хотела бы походить на мать.

Уже сидя в автобусе, Арлетта взглянула сквозь грязное стекло и помахала матери. Когда автобус тронулся, она все продолжала смотреть, пока озабоченное лицо Мари не скрылось из виду. В эту минуту Арлетте захотелось больше никогда не возвращаться домой.

Новый Орлеан встретил ее жарой, духотой и зловонием. Арлетте, привыкшей к чистой природе, казалось, что его открытые каналы пахнут гнилью. Анжелика со своими приемными родителями должна была встретить ее на автобусной станции.

Сойдя с автобуса, Арлетта стала искать взглядом ту десятилетнюю Анжелику, по-прежнему одетую в выцветшее платье, но вместо нее обнаружила красивую светловолосую девушку-подростка в летнем платье в цветочек и красных кожаных туфельках. Арлетта направилась прямо к девушке, хотя та лишь отдаленно напоминала ее сестру, и сказала:

— Анжелика, ты что, покрасила волосы? — Потрясенная переменой, произошедшей с сестрой, Арлетта почти забыла о своей ненависти. — А платье! Я в жизни не видела такого платья! — Она дотронулась до мягкого хлопка юбки. — И чулки… и красивый браслетик! — От неожиданности и изумления глаза ее стали огромными. Она даже предположить не могла, что сестра может позволить себе такую роскошь.

Анжелика обняла ее.

— Я так рада тебя видеть! — искренне сказала она. — Ты очень изменилась. Я хочу сказать — выросла. — На глазах у нее блестели слезы. — Тебе было всего пять с половиной, когда я ушла…

В эту секунду Арлетта вспомнила, зачем приехала в Новый Орлеан. Она вспомнила ту боль, которую ей причинила Анжелика своим уходом. Вспомнила острый нож предательства. Арлетта посмотрела на сестру сузившимися от недоверия глазами.

— Это было давно, Анжелика. Мы обе изменились с тех пор.

Радость от встречи с сестрой притупила бдительность Анжелики, и она не заметила странных интонаций в голосе Арлетты.

— Пойдем, — сказала она, обхватив Арлетту рукой, — я познакомлю тебя со своими новыми родителями.

Они подошли к ослепительно новому красному «кадиллаку», возле которого стояли высокий красивый темноволосый мужчина и миловидная блондинка, его жена. Арлетта прикинула, что им, должно быть, за сорок. Подойдя поближе, она обратила внимание на их безукоризненную одежду. Оба были в летних белых льняных костюмах: он в брючном, она в дамском с юбкой в карандашную полоску. Он держал свою летнюю шляпу в руке, а ее голову украшала маленькая шляпка с вуалеткой, аккуратно облегавшей короткие светлые волосы. Ее кружевные перчатки, сумочка из тонкой мягкой кожи и подходящие к ней по цвету туфли — все казалось абсолютно новым. От женщины пахло дорогими духами, ее речь была правильной и изысканной, голос звучал мягко.

Арлетта видела, как одеваются в Нью-Иберии, но она никогда не встречала таких богатых людей. Неудивительно, что Анжелика не хотела возвращаться домой. Кто мог винить ее?

— Мамочка и папа, это моя сестра Арлетта. — Анжелика знакомила свою старую семью с новой.

Арлетта пожала руку мужчине, подумав при этом, что рука у него мягче ее собственной.

— Джеймс Мишон, — представился он с сильным новоорлеанским акцентом. — А это Бетти. — Он указал на стоявшую рядом с ним женщину.

— Я так рада с тобой познакомиться! — произнесла Бетти с улыбкой, показавшейся Арлетте ослепительной, как летнее солнце. — Анжелика считала дни. Не так ли, дорогая?

— Я зачеркивала их по очереди в своем календаре.

— Ну и хорошо. Давай перенесем твой чемодан в машину.

Джеймс взял потрепанный рыжевато-коричневый чемодан, который Арлетте пришлось связать бельевой веревкой, чтобы не развалился, и положил его в багажник.

— Сядешь со мной сзади, — авторитетно произнесла Анжелика, беря сестру за руку и усаживая ее на заднее сиденье «кадиллака».

За то время, пока они доехали до Гарден-дистрикт, Арлетта сделала множество открытий. Она видела туристов и горожан, делающих покупки, идущих к воскресному причастию, сидевших в старых креольских ресторанчиках и беседующих у дверей магазинов. «Кадиллак» медленно пробирался по узким улочкам Французского квартала, где звучала танцевальная музыка вперемешку с грустными нотками джаза, которые Анжелика назвала «блюзами». Взглянув вверх, Арлетта заметила красивую темноволосую женщину, облокотившуюся па черные перила балконной решетки. Женщина, смеясь, смотрела на нее. Потом наклонилась, вынула из вазы розу и бросила ее вниз в «кадиллак». Над улицей зазвенел ее низкий гортанный смех.

— Не обращай на нее внимания, Арлетта. Она просто дрянь, мусор.

— Чего она хотела? Зачем бросила мне розу?

Джеймс сжал руку жены, как бы подавая сигнал вмешаться.

— Она просто немного пошутила… над тобой, разумеется.

Арлетта взглянула на женщину, но «кадиллак» тронулся и поехал дальше по улице.

«Пошутила? Странно». Арлетта оглянулась и увидела, что женщина посылает ей воздушный поцелуй. Все это казалось ей совершенно непонятным, но когда она повернулась к Анжелике, то поняла, что сестра наверняка знает, почему женщина так себя вела. В глазах Анжелики была мудрость.

Арлетта пожала плечами:

— Я не понимаю.

— Знаю, — сказала сестра. — Я потом тебе объясню.

Дом Мишонов располагался в самом сердце Гарден-дистрикт, напротив Адюбонского парка. Дом был трехэтажный, из белого кирпича, с большими белыми колоннами впереди, с маленькой лужайкой, великолепно оформленной азалиями, магнолиями, круглыми и коническими тисами и другими вечнозелеными деревьями. Широкая мощеная дорога образовывала перед домом круг. Увидев двустворчатые стеклянные двери с блестящими бронзовыми ручками, Арлетта лишилась дара речи. Солнце, отражаясь от стекол, расплескивалось крохотными лужицами цветных огней. Казалось, Арлетта шагнула в Зазеркалье. Страна чудес! Вне всякого сомнения!

Внутреннее убранство дома только лишний раз подтвердило это. Пол вестибюля и лестницы был сделан из белого мрамора, того самого материала, который, по мнению Арлетты, встречался только на небесах. Экзотические цветы, орхидеи, розы и лилии, которых она прежде никогда не видела. В доме стоял аромат необычных растений, смешанный с запахом лимона и персика. Анжелика назвала этот запах «попурри», и Арлетта решила, что это определенно что-то райское.

Анжелика несла чемодан Арлетты сначала вверх по лестнице, которая, казалось, вела на небеса, потом вниз через холл, покрытый таким толстым ковром, что Арлетта боялась утонуть в нем по колено.

— Это моя комната, — гордо объявила Анжелика, открывая дверь из темного дерева.

Солнце просвечивало сквозь тюлевые занавески, отбрасывая на стены и абиссинский ковер тени от роз и лилий. Над огромной кроватью красного дерева возвышался белый кружевной балдахин. Покрывало и накидка на подушке были из дорогого тонкого гипюра. У стены между двух окон стоял туалетный столик с зеркалом, на котором стояло не меньше дюжины флаконов с духами и одеколоном. Рядом со стулом, обтянутым голубой тканью с цветами, стоял проигрыватель и ящик с пластинками. На стене над стулом висел огромный вымпел с надписью «Тьюлейн».

— Ты здесь живешь?

— Да.

— В этой комнате?

— Да, когда я не в школе.

— Но так живут только принцессы.

— Папа меня так и называет.

— Но ведь он не твой настоящий отец.

— Прошлое меня не интересует. Теперь это мой дом. Моя жизнь. Мой отец.

Анжелика подошла к туалетному столику, села на стул и принялась расчесывать волосы.

Арлетта прошлась по комнате, осматривая все вокруг и трогая вещи рукой. Потом она остановилась и посмотрела на отражение сестры в зеркале. Она наморщила лицо от любопытства — точно так же, как делала, когда ей было пять.

— Почему та женщина бросила мне розу? — Арлетта не заметила недовольного выражения на лице Анжелики. — Я многим нравлюсь, но они не позволяют себе таких шуток. Кто она такая? Твоя знакомая?

— Нет, я с ней не знакома, но я знаю, что это за женщина. Она шлюха. И я стала бы шлюхой, если бы не Мишоны. Они спасли меня. Иначе мне ни за что не удалось бы отделаться от нашего папаши.

— Что ты имеешь в виду? — Арлетта терпеть не могла, когда сестра начинала крутить вокруг да около.

Анжелика повернулась и взглянула ей прямо в глаза.

— Изнасилование. Вот что. Папа насиловал меня. Не один или два раза, а постоянно. Он бы и тебя стал насиловать, если бы мне не хватило смелости обо всем рассказать. Но я не хотела, чтобы с тобой и Антуанеттой случилось то, что случилось со мной. Я знала, что я сильная, по крайней мере я так считала… А теперь иногда сомневаюсь. Мне бывает так одиноко в этом большом доме. Я действительно соскучилась по тебе.

— Соскучилась? — В голосе Арлетты звучали недоверие и подозрительность. — Но у тебя же столько всего… И красивые платья. Ты только взгляни…

— Не это важно, — перебила ее Анжелика. В глазах у нее стояли слезы. — Я все еще скучаю без тебя, Антуанетты и мальчиков. Как они?

— Нормально. — Арлетта не могла поверить сестре. Поверить до конца. У Анжелики было все, чего она могла желать. Даже свобода.

— Если ты так без нас скучала, почему не приехала к нам или не послала за кем-нибудь из нас раньше?

— Мне доктор не разрешал.

— Ты что, больна? Сильно? Почему ты мне сразу не сказала? — Арлетте вдруг стало стыдно.

— Я больна, но не так, как ты думаешь… не телом. У меня болит здесь и здесь. — Она показала на сердце и на голову.

— Не понимаю.

— Я хожу к психиатру. Его зовут доктор Милс. Он мне очень помог. Я так злилась на папу… на маму. Я даже тебя ненавидела за то, что ты младше и с тобой ничего плохого не случилось.

— Ты меня ненавидела?! — Арлетта не верила своим ушам.

— Да. — Анжелика склонила голову. — Мне стыдно об этом говорить, но это правда. Теперь все прошло. Ты ведь простишь меня?

Арлетта уставилась на сестру. Когда Анжелика протянула руки, прося прощения, нуждаясь в нем, Арлетта только захлопала глазами, но не шевельнулась. Внезапно она почувствовала, как плотина, которую она выстроила в своем сердце, лопнула и ее захлестнул поток чувств.

— Но ведь это я тебя ненавижу! — воскликнула она.

— За что? — Теперь настала очередь Анжелики.

— За то, что ты бросила меня. Ты поклялась, что поделишься со мной деньгами, чтобы я смогла убежать. Ты поклялась, что возьмешь меня с собой.

— Я клялась?

— Да! — Арлетта выдохнула это слово почти шепотом и удивилась, что теперь, когда высказала все вслух, ее злость пошла на убыль. Подняв взгляд на сестру, она увидела, как солнце играет в ее золотых волосах. В глазах Анжелики светились сочувствие и забота. Слезы, наполнявшие их, говорили о такой глубокой боли, сожалении и печали, что Арлетта невольно быстренько помолилась про себя Иисусу, чтобы на ее долю никогда не выпало столько горя, как на долю сестры. В эту минуту Анжелика напоминала ангела, именем которого ее называли.

— Мне так жаль, Арлетта! Я вовсе не хотела тебя обидеть. Наоборот, я только хотела спасти тебя. Прости меня!

— Да! — Арлетта бросилась к сестре, и та изо всех сил прижала ее к себе. Как же она была не права, понапрасну осуждая сестру! Какими, должно быть, жуткими казались Анжелике ночи в их лачуге!

— Ты была такая маленькая, Арлетта! Как же я могла сказать тебе правду? Мне и теперь тяжело говорить тебе об этом. Что пятилетняя девочка могла понимать об изнасиловании? Я хотела спасти тебя, потому что любила тебя.

— Я так рада, что приехала! — Сила сестринской любви, казалось, наполняла душу Арлетты. — Я ведь могла бы всю жизнь тебя ненавидеть.

— И я рада, что ты здесь, Арлетта. Мне хотелось, чтобы ты знала правду.

Через плечо Анжелики Арлетта видела отражающуюся в зеркале комнату. Здесь было так красиво. Впервые в жизни Арлетта чувствовала, что ее кто-то любит. И от кого исходила эта любовь? От ее врага!

— Я бы хотела навсегда остаться здесь.

— Я тоже, Арлетта. Я хочу этого всем сердцем.

Однако остаться у Мишонов в Новом Орлеане Арлетта не могла. Когда она написала матери, прося разрешения остаться, Мари ответила со следующей же почтой, что Арлетта должна как можно скорее вернуться домой, чтобы помогать ей заботиться о других детях. У Арлетты упало сердце. Она вдруг вообще пожалела, что приехала в Новый Орлеан. Лучше бы ей никогда не видеть великолепного дома Мишонов и той деликатности, с которой они обращались друг с другом и с ее сестрой. Арлетта обнаружила, что ее терзают приступы злости. Конечно, Анжелика была не виновата в том, что ей так повезло в жизни, но почему ее, Арлетту, опять ждала унылая жизнь в Баиу-Тече? Арлетта винила во всем Господа Бога и возненавидела его за это.

Анжелика и Мишоны сочувствовали ей.

— Во всяком случае, мы просто обязаны сделать все, чтобы пребывание у нас запомнилось тебе, — сказала Бетти. И вслед за этим Бетти сделала самое плохое, что только можно было придумать. Она отвела Арлетту в «Землю обетованную» и открыла перед ней все невероятные возможности, которые давали деньги. Бетти думала, что делает Арлетте приятное, но, несмотря на свою молодость, Арлетта испытала пытку в полной мере.

Они втроем отправились в «Мэзон Бланш» покупать Арлетте новую одежду для школы. Арлетта выбрала красивые туфельки: красные и пастельные в тон свитеров с перламутровыми пуговками и шерстяных юбок в складку. Бетти отвела ее в свою любимую парикмахерскую, где Арлетту подстригли «под пажа», уложив волосы с помощью чудодейственной смеси из авокадо и черепахового масла, от которой ее каштановые волосы просто засняли. Ей сделали маникюр и педикюр. Она купила мыло и лосьон, лимонный шампунь и одеколон «Английская роза». В «Корт ов Ту Систерс» они полакомились улитками и креветками под майонезом и отправились бродить по антикварным магазинам на Ройал-стрит во Французском квартале. Бетти рассказывала про изысканную мебель, особенности различных пород дерева, искусную резьбу, филигрань бронзовых ручек для шкафов — все это, казалось, очень много значило для нее. Арлетта увидела бронзовые канделябры, сделанные больше двухсот лет назад, отделанные позолотой стулья из дворца Наполеона, мраморные столы и консоли на витых ножках, которые когда-то принадлежали австрийской династии Габсбургов. Она любовалась венецианскими зеркалами в филигранной золотой оправе, китайским фарфором и ширмами с ручной росписью. Арлетта увидела драгоценные пасхальные яйца Фаберже, которыми когда-то владели русские цари. В этот вечер, гуляя с Бетти по магазинам, Арлетта узнала об истории больше, чем за все время учебы в Баиу-Тече. Она чувствовала себя жалкой и ничтожной, говорила очень мало, но заметила, что Анжелика ловила каждое слово Бетти. И Арлетта поняла: чтобы уцелеть в этом незнакомом мире богачей, нужно много знать. Ей тут же захотелось узнать все в одно мгновение.

Когда они вернулись с покупками в дом Мишонов, Бетти проинструктировала девочек, как правильно сервировать стол. Она объяснила Арлетте разницу между серебром высокой пробы и столовым серебром, дорогими столовыми приборами и оловянной посудой. Бетти поручила каждой из девочек расставить на обеденном столе хрусталь, так чтобы посуда для красных и белых вин и крепких напитков стояла как положено.

Когда они закончили, Арлетта почувствовала себя страшно уставшей.

— Никогда бы не подумала, что быть богатой так трудно! — сказала она и рухнула на кровать в комнате Анжелики. — Это что, всегда так?

— Да бывает и хуже. Но игра стоит свеч, Арлетта. Я собираюсь научиться всему, чему смогу, и скоро буду готова к своему первому выходу.

— К чему?

— К первому балу. Мишоны — очень старая и уважаемая в Новом Орлеане семья. Они общаются только с самыми лучшими людьми. Самыми влиятельными. Мама говорит, что когда я сделаю хорошую партию, то стану одной из самых заметных женщин в светских кругах Нового Орлеана.

— Но ты же не из их круга.

— Джеймс имеет здесь такую власть, такое влияние, что другим придется принять меня. Да собственно говоря, они уже приняли. Я беру уроки тенниса по вторникам, уроки гольфа по четвергам, фортепиано и балет приходятся на субботу, но я справляюсь. У меня самые хорошие оценки в классе…

В лице сестры Арлетта видела решимость. Анжелика со свирепым видом запихивала ее новые приобретения в и без того переполненный стенной шкаф.

— И тебе все равно, сколько труда это потребует?

Анжелика окинула сестру скептическим взглядом. Арлетта вдруг почувствовала, что в ее зрачках светится раскаленная добела ненависть.

— Это стоит того, чтобы работать не покладая рук. Я больше никогда не стану снова Анжеликой Герберт. Для меня это самое страшное, и я клянусь — Господь свидетель, — что смою с себя всю грязь и мерзость Бобби Джо. И я больше никогда не оглянусь назад, никогда!

Арлетта опешила. Она в жизни не встречала такой ярости, разве что у Бобби Джо, когда тот бывал пьян. Но и то он выглядел иначе. Когда она наконец смогла заговорить, то еле слышно прошептала:

— Так ты и меня больше никогда не захочешь видеть?

Анжелика подошла к ней и, погладив рукой ее блестящие волосы, сказала:

— Ты моя сестра. Но когда я вижу тебя, то вспоминаю, откуда родом. Это тяжело. Но к тебе это не имеет никакого отношения. Ты должна верить мне. Я просто хочу забыть… стереть то, что со мной произошло…

Арлетта надолго задумалась над словами сестры. Она поняла, что Анжелике всю жизнь придется сражаться с неотступной, как демон, мыслью о том, что ее изнасиловали. И все же, по мнению Арлетты, деньги, образование, светские люди, среди которых она теперь вращалась, с лихвой компенсировали грехи ее отца. В юном сознании Арлетты утвердилась мысль, что деньги способны излечить любую болезнь, душевную в особенности. В конце концов Анжелика ведь не лишилась руки или ноги. Тем не менее в ответ Арлетта произнесла:

— Понимаю.

Ей хотелось, чтобы сестра думала, что она сочувствует ей. Хотелось сохранить близость с Анжеликой. Деньги Мишонов уже кое-что изменили в жизни Арлетты. Возможно, в будущем они могли изменить ее еще больше.

К концу своего пребывания Арлетте удалось заставить Бетти и Джеймса Мишон полюбить ее. На прощание, обнимая их обоих, она пообещала, что приедет встречать с Анжеликой Рождество. Энергично махая им рукой из автобуса, Арлетта уже мечтала о целой горе великолепных подарков, которые Мишоны ей купят.

Она откинулась в кресле с чувством, что ее будущность стала в сто, нет, в тысячу раз более надежной, чем до этой поездки. Мишоны могли помочь ей в том, в чем не хотел помочь Господь Бог.

Рождественскому визиту, которого Арлетта ждала целых пять месяцев, так и не суждено было осуществиться. Никогда. Анжелика приняла решение порвать всякую связь со своей прежней семьей. Она прислала Арлетте письмо, в котором просила прощения, объясняя, что не может избавиться от ночных кошмаров, в которых отец истязал ее. Она жила в постоянном унизительном страхе, опасаясь его возвращения, и единственный способ справиться с этим видела в том, чтобы не встречаться ни с кем из членов семьи, включая Арлетту.

Арлетта восприняла поступок сестры как повторное предательство. Звук закрывающейся между ними двери еще долгие годы отдавался у нее в ушах. Она презирала сестру за то, что та оттолкнула ее, забрав с собой деньги Мишонов и все, что они могли дать ей.

В тот день, прочитав письмо Анжелики, Арлетта стояла у обеденного стола, стирая с рук свиной жир.

— Я хочу, чтобы все знали, что с этого дня Анжелика для меня умерла. Вы никогда больше не услышите от меня ее имени. И не упоминайте се при мне! Я отказываюсь от нее.

В полной тишине Арлетта вышла из-за стола и больше никогда не вспоминала о сестре.

Глава 5

1957 год.

Хьюстон

Когда Дж. К. Митчелл познакомился с Арлеттой Герберт, ему только что исполнилось двадцать три и он был пьян. Около полуночи он ввалился в аптеку «Авалон» в черном смокинге, с черным галстуком на шее и в черных кожаных туфлях. Никогда в жизни он не выглядел хуже и не чувствовал себя так плохо. Подойдя к стойке, он взгромоздился на один из покрытых зеленым пластиком вращающихся стульев и стукнул по кассе. Алюминиевая подставка для салфеток подпрыгнула и опустилась в четверти дюйма справа от бутылки с кетчупом.

— Обслужите! — потребовал он.

Когда он вошел, Арлетта стояла к нему спиной, но она слышала, как он шаркал ногами и бормотал что-то себе под нос.

«Ну вот, еще один», — подумала она и, сделав вид, что не слышит его требования, продолжала наливать воду в кофеварку. Потом щелкнула выключателем.

— Ты будешь обслуживать или нет? — уже тише спросил он.

Арлетта медленно обернулась и подошла к нему Глаза не слушались Джей Кея. Он прищурился, стараясь разглядеть черты красивого, яркого существа, надвигавшегося на него.

— Ава? Это ты?

Арлетта приветливо улыбнулась.

«Этот и вправду совсем не в форме». Она слегка наклонилась, достала снизу кофейную чашку и поставила перед ним. Налила в чашку кофе.

— Кто это — Ава?

— Ты. Ава Гарднер. Я думал, ты… ты… ик!.. только в кино снимаешься, — пробормотал Джей Кей икая.

— Никакая я не Ава Гарднер, дорогуша. Но я готова ею стать, если ты будешь пай-мальчиком и выпьешь кофе. — Она подала ему стакан ледяной воды, потом взяла чайную ложку и зачерпнула сахар из высокой сахарницы с серебряным краем. — На, — сказала она и сунула ему ложку с сахаром. — Это снимет икоту.

Джей Кей попытался сосредоточиться на ложке с сахаром.

— Шо это? Яд? Наверняка яд… Ик!.. Умираю… Ик!

Когда он открыл рот, Арлетта впихнула туда сахар.

— Глотай!

Джей Кей сделал, что ему велели. Она протянула ему стакан с водой.

— Теперь сделай десять маленьких глотков, а потом один большой. Посмотрим, достаточно ли ты трезв, чтобы справиться с этим.

Джей Кей снова повиновался. Он выпил воду, но когда ставил стакан, не рассчитал и грохнул им по кафельной поверхности. Два других посетителя, шоферы грузовиков, с любопытством уставились на него. Джей Кей беспомощно улыбнулся и поднял руки в знак извинения.

— Виноват. — Он снова взглянул на Арлетту. — Извини, Ава.

— Я же сказала, что я не Ава.

— Но ты действительно на нее похожа. — Он сделал паузу. — Эй! А икота прошла!

— Пей кофе, дорогуша. Кажется, у меня в сумочке есть аспирин. Советую заказать побольше тостов, таких коричневых, поджаристых, и яичницу-болтунью.

— Согласен, — ответил он, допивая черный кофе.

Арлетта записала заказ и положила бумажку для повара на движущуюся ленту. Вынув из своей черной сумочки аспирин, она налила Джей Кею второй стакан воды и еще одну чашечку кофе. Потом протянула ему аспирин.

— Как тебя зовут? — спросил он, трезвея с каждой минутой.

— Арлетта.

— Я не настолько пьян… А ты действительно похожа на Аву Гарднер, — пробормотал он, глядя на ее соблазнительную грудь. Джей Кей заметил, что Арлетта была одета в белую нейлоновую форменную блузку с белым фартуком, как и другая официантка. Но блузка у нее была расстегнута на дюйм ниже, чем полагалось официантке. Он проглотил вторую чашку кофе в отчаянной надежде избавиться от действия шампанского, которым накачался в тот вечер в «Корк-клубе». Пока Арлетта подавала ему заказ, он разглядел ее талию, самую тонкую, какую когда-либо видел, и аппетитно округлые бедра. Она красила волосы в почти черный цвет. Джей Кей догадался об этом по их неестественному виду. У нее было кругловатое лицо с заостренным подбородком, изящный нос, высокие скулы и нежная, хотя и слишком напудренная, кожа. Свои темные сладострастные глаза она подводила карандашом на манер Авы Гарднер или Мэрилин Монро. Его заинтересовало, почему такая роскошная женщина старается выглядеть дешевкой.

— Откуда ты, Арлетта…

— Герберт, — ответила она просто, наливая ему третью чашку кофе. — Из Нового Орлеана, — так же просто солгала она.

— Давно в Хьюстоне?

— Шесть месяцев. Я приехала сюда учиться в школу модельеров.

— Правда? — Джей Кей убрал локти, освобождая место для тарелки. — Так ты модельер? — Он принялся за еду.

— Нет. Я хочу заниматься закупками. Мне говорили, что у «Фоли» за это хорошо платят. — Арлетта наклонилась к нему с заговорщицким видом. — Я тебе открою секрет.

— Валяй.

— На самом деле мне только девятнадцать лет, но в школе я сказала, что мне двадцать один.

— А что, есть разница? — спросил он. — Я имею в виду, что я сам учился в университете Райс.

— Ты? — перебила она возбужденно. — Боже мой! Я слыхала, чтобы туда попасть, надо быть семи пядей во лбу. Мне никогда не попасть в такую школу. Моя просто… ну, профучилище, понимаешь? Не знаю, насколько это важно — мой возраст, я имею в виду. Я только подумала, что те, кто постарше… у них больше опыта, а раз у меня мало опыта… Ну ты понимаешь, о чем я?

— Да, я понимаю, что ты имеешь в виду, — извинил он ее. Теперь он по крайней мере понял, почему она так сильно красится и чернит себе волосы. Однако в ней было что-то, что ему нравилось. Джей Кей взглянул на Арлетту и увидел, что глаза у нее цвета дымчатых аметистов. Он никогда не встречал таких глаз. Она улыбалась какой-то детской улыбкой и все же казалась совсем женщиной. Может быть, даже слишком женщиной.

Весь прошлый год Джей Кей потратил, пытаясь реанимировать антикварный бизнес отца и стараясь с пользой соединить его со своим антропологическим образованием.

Когда он сказал отцу, что будет учиться на антрополога в Райсе, старый бизнесмен и специалист в области маркетинга едва не отрекся от сына. Но ко времени окончания университета Джей Кей доказал ему, что умеет соединять предметы доколумбовой эпохи и другие древности со стульями и диванами времен Людовика XIV. Выросший в мире антиквариата, Джей Кей обладал отличным чутьем и чувством стиля, благодаря которому получил в университете премию молодого дизайнера. Ему нравились вещи с прошлым, и еще он любил соединять мебель и произведения искусства вместе в новых, неиспробованных сочетаниях.

Джей Кей уже почти доказал отцу, что способен на многое, когда у того случился сердечный приступ и он внезапно скончался. Мать Джей Кея и его сестры Вики умерла, когда они были еще совсем маленькими. Теперь они остались одни. Джей Кей не слишком хорошо справлялся со своим горем. Случалось, что он выпивал лишнего. Лучшим средством, чтобы забыться, стали археологические раскопки. Все остальное время он, стараясь заглушить грусть, проводил в «Древностях» (такое название он дал старому отцовскому магазину «Антиквариат Митчелла»), упорно пытаясь превратить их в самую новаторскую и ходовую галерею в городе.

Джей Кею было дано многое: талант, блеск, любознательность, творческие возможности. В свои двадцать три он уже стоял на пороге большого коммерческого успеха. Уроженец Хьюстона, Джей Кей знал всех, кто хоть что-нибудь значил, и многих из тех, кто ничего не значил. Он вращался среди завсегдатаев «Корк-клуба», которые ездили отдыхать в Палм-Бич, катались на лыжах в Вайле и летали в Лос-Анджелес запросто потолкаться среди кинозвезд. В университете он обсуждал свои идеи с приятелями, на раскопках набирался знаний у всемирно известных археологов и антропологов. Джей Кей всегда верил, что ему удастся поймать удачу за хвост.

Пока он ел, поглядывая на Арлетту, ему пришло в голову, что в ее глазах светится та же уверенность. Джей Кей не сознавал, пьян он или нет, но ему вдруг показалось, что эта девушка создана для него. Ему нравилось, как она уверенно привела его в чувство, справилась с его икотой, как старалась угодить ему, произвести на него впечатление. Ему все это нравилось… очень.

— Хочешь еще тостов или что-нибудь другое? — спросила она.

— Нет, спасибо, хватит. — Он чувствовал себя почти трезвым. — Скажи мне, Арлетта Герберт, ты бывала в «Корк-клубе»?

В темных глазах Арлетты блеснули огоньки.

— Это в отеле «Шемрок»?

— Да, там.

— Никогда.

— А хотела бы пойти?

— Конечно.

— Со мной?

Арлетта положила руки на стойку и наклонилась к нему так низко, что он невольно увидел ее грудь во всей красе. Ее темные рубиново-красные губы раскрылись в чувственной гримасе. Обдумывая его приглашение, она облизывала верхнюю губку.

Джей Кей почувствовал, как у него на лбу выступили капельки пота. Потом ощутил, что брюки оттопырились. Никогда еще ему так не хотелось прикоснуться к женщине, как сейчас. Он еле сдержался, чтобы не дотронуться до груди Арлетты. Казалось, его повесили между небом и землей.

— Ну? — Голос дрогнул, а желание разлилось по всему телу, переполняя его и душа слова в горле.

— Мне надо подумать, — ответила Арлетта низким гортанным голосом, звук которого только усилил в нем желание.

— По-пожалуйста!

Она снова низко наклонилась к нему. Ее лицо придвинулось так близко, что они почти касались друг друга носами. Джей Кей чувствовал, что у него поднялась температура. Теперь в его теле определенно не осталось ни грамма алкоголя. Жар становился нестерпимым.

Арлетта наморщила губки, почти касаясь ими его рта.

— Обсудим это, когда ты в следующий раз придешь сюда. Мне бы хотелось пообщаться с тобой, когда ты трезвый.

— Я… Мне кажется, я уже трезвый.

— Конечно, дорогуша. — Выпрямив одну руку, потом вторую, Арлетта отодвинулась от него, тряхнув при этом сперва одной грудью, потом другой, и посмотрела на него сверху вниз как на самую ничтожную козявку.

Джей Кей восхищенно глядел на нее. Она устанавливала правила. Она была идолом. Он — идолопоклонником.

Заведя руки за спину, Арлетта развязала фартук, потом повернулась к нему спиной и исчезла на кухне.

— Э-эй! Подожди! — Джей Кей соскочил со стула, но второпях зацепился за что-то и неуклюже шлепнулся на пол.

Шоферы, которые сидели у другого конца стойки и наблюдали за ним, расхохотались.

— Будь осторожен, парень! Это смертельно!

— Ха! Лучше остановись сейчас, пока не случилось что-нибудь похуже! — произнес шофер в красной ковбойке, добродушно похлопывая рукой по стойке.

Джей Кей отмахнулся от их предостережений и ринулся за стойку, все еще надеясь догнать Арлетту, но ее нигде не было видно. Повар попытался остановить его, размахивая сковородкой для блинов, но его оружие не помогло.

— Выйди из кухни! Она ушла. Вернется завтра вечером. А теперь убирайся отсюда! — Он выпихнул Джей Кея через дверь в зал для посетителей. — Господи Иисусе! Не понимаю, что она делает с вашими штанами, парни? Убирайся немедленно!

Джей Кей оставил двадцатидолларовую бумажку за свою еду, которая стоила один доллар восемьдесят центов, попросив другую официантку передать деньги Арлетте.

— Скажи ей, что я обязательно приду еще.

— Конечно, дорогуша, — ответила тридцатипятилетняя рыжеволосая женщина. — Все вы так говорите, — добавила она, засовывая бумажку к себе в карман, когда Джей Кей направился к двери.

В течение последовавших трех месяцев Арлетта потчевала его душераздирающими рассказами, начиная со зверств своего отца и кончая предательством Анжелики. Кое-что из того, о чем она говорила, было правдой, но большую часть составляли выдумки. Она так и не сказала ему точно, сколько у нее братьев и сестер, зато сообщила, что вся семья умерла. Она уверяла, что любит его, и разжигала в нем желание.

Джей Кей влюбился в эту красивую и неприкаянную женщину. Арлетта казалась ему редким экзотическим сокровищем, которое он искал долгие годы. Ему хотелось спасти ее, сделать счастливой. Он верил в то, что она говорила, и надеялся, что будет счастлив с нею. Арлетте не нравились старинные вещи, она предпочитала новые, поэтому Джей Кей купил для нее ослепительно новое кольцо с бриллиантом.

Когда он сделал предложение на самом верхнем этаже отеля «Варвик», в зеркальном обеденном зале, то выразил свою преданность и любовь, надев кольцо ей на палец.

— Это на всю жизнь, Арлетта. Ты потеряла всю свою семью, я — свою. Теперь мы будем семьей друг для друга, а в один прекрасный день у нас появятся дети и семья станет расти.

Арлетта с трудом глотнула.

— Дети? И как скоро ты хочешь завести детей? И сколько?

Джей Кей добродушно рассмеялся.

— Один или двое будет здорово. И пусть появляются, когда Господь пошлет. — Он нежно поцеловал ее. — Ты ведь хочешь иметь семью?

Арлетта улыбнулась и кивнула, быстро допив свое шампанское. Ей всю жизнь хотелось сбежать от своей семьи. От одного упоминания этого слова у нее мороз пробежал по коже. И надо же было заарканить мужика, который хотел детей! Ну уж она-то не так глупа! Она сможет придумать, как от этого увернуться, хотя бы на время. Тем не менее ей нравилось его желание иметь семью. Ей хотелось заставить его поверить в то, что они соединены свыше, потому что на свой лад она сама в это верила.

Глава 6

4 июля 1976 года.

Хьюстон, Техас

Лили решила, что парад хьюстонских заправил и знаменитостей, побывавших в тот вечер у них в доме, пожалуй, гораздо интереснее любого парада по случаю Четвертого июля, который можно увидеть в городе. Перед ней проходили сливки сливок общества, обитатели Ривер-Оукс, Мимориэл, Тэнглвуд и Вест-Юниверсити. Те, которые ворочали всем, всё потрясали. Особенно ее поразили женщины. Жены нефтяных магнатов, банкиров, управляющих нефтяных компаний, владельцев крупной недвижимости и строительных подрядчиков. Некоторые из них представляли старый капитал, но большинство — новый. Это были женщины, вышедшие замуж благодаря своим фамилиям или своей внешности, а иногда и тому и другому. И они старались до самой смерти сохранить и то и другое. О пластической хирургии еще только ходили слухи, а лица некоторых приятельниц Арлетты уже украшали новые носы. Они рассказывали о своих визитах в Гринхаус в Далласе, где с ними носились как с принцессами, пока они с помощью голодания избавлялись от лишних килограммов. Три дамы обсуждали новомодную массажистку, которая, по их словам, могла вдвое быстрее, чем предыдущая, справиться с целлюлитом на бедрах и ягодицах. Они были отпарены, отшлифованы, напитаны кремами и надушены самыми дорогими в городе косметологами, и ни одну из них не заботило, сколько это стоит и сколько требует времени. И не напрасно. Еще ни одна из них не лишилась мужа из-за более молодой соперницы.

Лили обнаружила, что она единственная брюнетка в море тщательно причесанных, покрытых лаком блондинистых голов. В ходу были так называемые «большие техасские волосы». И хотя модные журналы, которые видела Лили, провозгласили возврат «мертвого» стиля 1968 года, дам это нимало не беспокоило. Частенько Лили приходило в голову, что у хьюстонских парикмахеров должны быть самые мощные бицепсы среди представителей этой профессии от всех этих высушиваний феном, укладок и опрыскиваний лаком.

Больше всего Лили ненавидела, когда эти женщины подходили и ласково трепали ее словно пуделя. Или еще хуже — вели себя так, будто ее и вовсе здесь не было.

— Какая она милая, — сказала молодая богачка, только что вышедшая замуж за человека много старше ее.

— Надеюсь, она не станет строить глазки моему мужу, когда подрастет, — медленно проговорила полная блондинка в обтягивающем костюме.

— Милочка, ты еще бегаешь по Мексике со своим папочкой? — спросила женщина под сорок. Повернувшись к Арлетте, она продолжила: — Арлетта, вы собираетесь отдавать ее в старшие классы?

— Да, конечно, — твердо заявила Арлетта.

— Что? — Глаза Лили чуть не вылезли из орбит. — Но, мама! — Ей хотелось топнуть ногой, но она знала, что это не поможет.

— Поговорим об этом позже, Лили. А сейчас пойди проверь барбекю. Твой отец наверняка опять затеял разговор с Джоном, и мое барбекю будет испорчено.

— Я думаю, ему удастся спасти несколько ребрышек, — саркастически заметила Лили, хотя сама обрадовалась передышке. Она задыхалась в облаке духов, окружавшем эту женщину.

Дверь с шумом захлопнулась за Лили, когда она вылетела наружу. Подойдя прямо к отцу, она взяла его за руку и положила себе на плечо, в то время как Джей Кей продолжал беседовать с двумя нефтяными магнатами. Не глядя на отца, она дотянулась до бутылки «Короны», которую тот держал в руке, поднесла ее ко рту и сделала большой глоток, потом снова сунула бутылку ему в руку. Ни на минуту не отвлекаясь от беседы, он пожал ей руку, давая понять, что знает о ее присутствии. Лили улыбнулась двум другим мужчинам, но они едва заметили ее — настолько были поглощены тем, о чем говорил Джей Кей.

— Я абсолютно уверен, что смогу его найти. Я просмотрел все документы. Прочитал в «Подлинной истории завоевания Новой Испании» Берналя Диаса дель Кастильо об ацтекских золотых колесах и серебряных коронах, которые походили на луну, подаренную ими Кортесу.

— Но, Джей Кей, всем известно, что эти вещи были вывезены в Испанию. Неужели вы действительно верите, что здесь что-нибудь сохранилось? До сегодняшнего дня?

— Да. До сих пор ходит слишком много историй о золотом городе. Полагаю, что он находится где-то в глубине Анд. Я поддерживаю связи со многими из нынешних ученых. Есть новые идеи, новые теории. В действительности золото нашли не ацтеки или инки. Это сделали древние толтеки, жившие за тысячу лет до нашей эры, может быть, даже раньше. Нам еще столько предстоит открыть. Я чувствую, что археология стоит на пороге чего-то невероятного.

— О черт, Джей Кей! — сказал высокий пузатый мужчина в джинсах и ботинках из австрийской кожи. — Мы не раз уже слышали от тебя эту ерунду. Мне плевать на все остальное, кроме золота. Лучше скажи мне: сам-то ты будешь в этом участвовать?

Джон Камерон Митчелл не сомневался ни секунды (одно из качеств, которое Лили больше всего любила в отце).

— Отправляюсь, как только ты подпишешь чек, Джордж. — Он улыбнулся высокому мужчине, пожал ему руку и подмигнул Лили. Другой рукой, которая все еще лежала на плече дочери, он крепко прижал ее к себе. — Что скажешь, Лили? Ты бы хотела поехать со мной в Южную Америку?

— Хотела бы я? — Ее голос от удивления стал выше. — Ты же знаешь, что хотела бы, папа!

— Значит, решено. Мы с Лили найдем твое золото, Джордж.

— Посмотрим, — ответил Джордж.

Зейн Макалистер сидел за одним из столиков в саду и с возмущением наблюдал за поведением молоденькой девушки, которую его мать отрекомендовала как единственную дочь Дж. К. Митчелла, Лили. Он знал, что она младше его. Видимо, ей было лет четырнадцать, поскольку в ее фигуре обозначались лишь первые слабые признаки женщины. В свои семнадцать Зейн считал себя большим знатоком в этом вопросе. Ему казалось, что с тех пор, когда ему было столько, сколько Лили сейчас, прошли века. И тем не менее она дерзко вмешивалась в разговор отца и ни один из его собеседников не обращал на это никакого внимания. Более того, Зейн с содроганием видел, как она открыто, на глазах приятелей отца пила пиво у него из бутылки, а Джей Кей и глазом не моргнул.

— Ничего себе! — проворчал Зейн. Ему бы и в голову не пришло пить алкогольные напитки на глазах у родителей, не говоря уже о том, чтобы вести себя так развязно, как эта девочка. Каковы же родители, если они не приучили ее к порядку в таком деле? Чем больше Зейн наблюдал ее вольное обращение с отцом, тем больше чувствовал, что эта девочка ему не нравится. Без сомнения, она избалованна. Так он решил. Из тех самых «испорченных девушек», против которых его всегда предостерегала мама.

Зейну не нравились ее голубые обрезанные джинсы, цветастая блузка, концы которой она завязала на груди, не нравились огненно-красные сапожки. Она выглядела как маленькая девочка, играющая в переодевания. Зейн решил, что она, видимо, хотела казаться сексуальной, но, по его мнению, получилось просто глупо.

У нее были слишком длинные ноги, слишком плоская фигура, без всяких выпуклостей, характерных для девушек постарше, которых Зейн видел в своей маленькой сельской школе в Бандере, где ему оставалось закончить последний класс. Ему нравились девушки, которые вели себя как девушки и одевались как подобает девушкам. И все же, когда он встал и пересел поближе к дому, чтобы беспрепятственно наблюдать за Лили, ему пришлось признать, что он никогда в жизни не видел такого красивого лица.

Ее лицо словно сошло с изящной открытки, сделанной ко Дню святого Валентина: сердцевидной формы, с безупречно белой кожей и румянцем цвета персикового нектара. Решительный рот изгибался уверенной дугой. Но по-настоящему Зейна очаровали глаза. Сначала они показались ему синими, но, когда солнце выглянуло из-за облака, он увидел, что они были темно-лиловыми. Густые черные ресницы прикрывали их, отбрасывая на щеки длинные тени. Как раз в это время Лили посмотрела из-за плеча высокого мужчины, стоявшего перед ней, и увидела Зейна. В ее взгляде сквозили интерес и любопытство. Она медленно улыбнулась ему и, казалось, на мгновение затаила дыхание, не сводя с него глаз. У Зейна вдруг возникло ощущение, будто она намного старше и мудрее его, а он перед ней совсем ребенок.

Он остолбенел. Лили, извинившись, отошла от отца, продолжая смотреть на красивого белокурого парня, пожиравшего ее глазами из-за угла дома. Она направилась прямо к нему и спросила:

— Ты Зейн Макалистер, верно? Интересно, почему родители назвали тебя Зейном?

— Простите? — Зейн никак не мог прийти в себя от ее глаз.

— Твоей маме, наверное, очень нравятся редкие имена?

— Нет, папе. — Зейн словно очнулся от глубокого сна, — Откуда ты знаешь, кто я?

— Папа говорил мне про тебя, — сказала она и, сунув руку в карман, вытащила пачку жвачки. — «Блэк Джек». Хочешь?

— Нет, спасибо. Терпеть не могу лакрицу.

— А я люблю. — Она свернула пластинку в трубочку и затолкала в рот. — Ну и чем же я тебе не нравлюсь, Зейн Макалистер?

— Что-о?! — Зейн в жизни не чувствовал себя настолько растерянным. Наоборот, он всегда гордился своей сообразительностью и быстрой реакцией. Как-никак именно его выбрали капитаном школьной баскетбольной команды. Но что делать с этой девчонкой, с се прямыми вопросами, он совершенно не знал.

— Я не говорил, что ты мне не нравишься.

— Но ты смотрел на меня так, словно съел целый лимон. Поэтому я и спрашиваю. Должна же я знать!

— Зачем?

— Папа сказал, что тебе почти семнадцать. Тебе должно быть многое известно про девочек… про то, как парни к ним относятся. Вот я и подумала, что ты сможешь помочь мне с одним знакомым. — Она смотрела на него с ангельским видом.

— У тебя есть парень?

— Вроде того.

— Что значит «вроде того»? Или он есть, или нет.

Лили смотрела, как солнце играло в его соломенных волосах. Ей нравились небесно-голубые глаза с золотыми искрами вокруг зрачков и то, как его длинные светлые ресницы медленно поднимались и опускались, когда он старался понять, о чем она говорит. Нравилось сбивать его с толку — просто для того, чтобы наблюдать его реакцию. Лили частенько играла в такую игру, когда с кем-нибудь знакомилась. Однако с Зейном что-то было не так… Не так, как с другими мальчиками, даже с Полом.

В Зейне было что-то знакомое, но она никак не могла понять, что именно. Из рассказов отца Лили знала, что прежде никогда с ним не встречалась, хотя их родители знают друг друга давно. Может, они встречались в раннем детстве и родители забыли об этом? А может, она видела его где-то еще? Нет. Не то. У нее возникло какое-то особенное чувство, которого она сама не могла определить. Будто рядом с ним она становилась другой. Лили вдруг почувствовала себя так спокойно, как если бы укрылась от шторма в тихой бухте со спокойной водой, где ей не угрожал никакой ветер.

«Нет, это просто смешно», — подумала она про себя. Действительно, все у нее было в порядке. Отец только что предложил ей поехать в очередную экспедицию. Вечером во время фейерверка она намеревалась обязательно повидаться с Полом. Куда уж лучше? Зачем ей искать защиты у этого парня, который, казалось, осуждал каждое ее движение, каждое слово?

— Я иду с ним сегодня смотреть фейерверк.

Зейн свысока улыбнулся ей.

— Нет, не идешь. Ты лжешь. Я всегда могу определить, когда человек говорит неправду.

— Да-а? Как это? — Лили уткнула руки в бока.

— Просто знаю, и все. Мама называет это даром справедливости: способность отличать добро от зла, правду от лжи.

Правая бровь Лили поползла вверх.

— И ты считаешь себя более справедливым, чем я?

— Конечно, — простодушно ответил Зейн.

У Лили отвисла челюсть.

— При таком самодовольстве… самомнении… — бессвязно бормотала она. — Ну, с тобой все ясно! Вот что я скажу тебе, Зейн. Ты из тех, кто всегда чувствует себя правым. Наверняка один из тех футбольных гениев…

— Я играю в баскетбол, — перебил он.

— Какая, к черту, разница!

— А вот богохульствовать необязательно.

Лили не нашлась что сказать. Высокомерие Зейна, его готовность взять на себя роль судьи просто ошеломили ее. Неужели этот человек казался ей таким близким всего минуту назад? Тут она вспомнила, что не следует опрометчиво судить о людях. Одно не вызывало сомнений: после знакомства с Зейном она больше никогда не станет делать заключения о человеке, прежде чем не поговорит с ним.

Лили решила впредь быть более осмотрительной.

— Так это твоя мама тебе сказала? А еще что она говорила?

— Она очень много знает. Каждый день мама читает мне Библию. В Библии записаны все правила, которых человек должен придерживаться в жизни.

— Неужели? — произнесла Лили с большим сомнением. — А твой отец? Что он говорит?

Зейн отвел взгляд. Ему не хотелось говорить с ней о болезни отца.

— Извини, Зейн, — сказала она. — Может, поговорим о чем-нибудь другом? — Она решила сменить тему. У Лили хватило ума понять, что необходимо дать ему время, прежде чем он сможет поделиться с ней этим.

Зейн принял ее сочувствие как неожиданный подарок, тем более что до этого он никогда не встречал искренней жалости. Однако он немного сомневался, можно ли доверять ей.

Лили чем-то напомнила ему библейских чародеек. Считалось, что эти женщины могли читать мысли. Зейн, конечно, не знал точно, но ему казалось, что Лили обладает каким-то колдовским даром. Она казалась еще ребенком, но он чувствовал, что его тянет к ней. Она походила на ту женщину-ребенка, о которой он читал в Библии. Ему не хотелось отпускать ее. Хотелось сидеть с ней где-нибудь у озера и рассказывать обо всем, что его волновало. Хотя она была совсем юной, что-то подсказывало Зейну, что она может помочь. Его рука так и тянулась дотронуться до ее шелковистых волос. Он хотел бы узнать, что она любит есть. Какие певцы ей нравятся. Какие рок-группы. Любит ли она танцевать. Согласится ли потанцевать с ним. Ему хотелось обнять ее и чтобы она обнимала его. И самое невероятное: Зейн чувствовал, что хочет поцеловать ее. Груди у нее были еще совсем маленькие, но у него в голове уже витало желание прикоснуться к ним. Он не мог понять, что с ним происходит. Ни одна девушка прежде не вызывала у него таких чувств.

С Лили все было совершенно иначе. Зейн пытался убедить себя, что она еще ребенок, но в его воображении возникало то, что могли себе позволить только взрослые женатые люди. В страхе, что Господь накажет его за дурные помыслы, он старался прогнать эти образы из своего сознания. Но, глядя в фиалковые глаза Лили, понимал, что никогда не сможет рассказать матери, о чем он думал, и Бог… Но с этим ему придется разбираться потом.

— Мы с отцом не часто разговариваем, — произнес он наконец, радуясь, что ему удалось отделаться от безнравственных мыслей.

— Почему? — Глаза Лили словно старались проникнуть в самую глубину его глаз.

— Почему ты спрашиваешь? Мы ведь даже толком не знакомы, а это личные дела…

— Ладно. — Протянув руку, Лили прикоснулась к его руке.

Зейн невольно отдернул руку назад.

— Господи! Я же не обожгу тебя. Я только дотронулась!

— Извини… — Он чувствовал себя как зверек в ловушке. Ему стало так неудобно. Происходило что-то непонятное, и ему вдруг захотелось уйти от Лили, и как можно быстрее. — Я, пожалуй, схожу в дом за пепси.

— Я тебе принесу. Подожди здесь, — предложила Лили и кинулась к дому. Влетев внутрь, она бросилась к новому холодильнику. Схватила пепси и быстро захлопнула дверцу. Когда она повернулась, чтобы открыть шкаф и достать открывалку, то оказалась лицом к лицу с единственной на вечеринке женщиной, на волосах которой не было следов лака.

— Вы, конечно, мама Зейна? — выпалила Лили.

— Да, верно. Как ты догадалась?

Глаза Лили округлились.

— Я хороший отгадчик. — Она пожала руку Ханны Макалистер. — Лили Митчелл. У вас хороший сын, миссис Макалистер, — сказала она, удивительно точно копируя интонацию Джей Кея.

Ханна нежно и тихо рассмеялась. Лили терпеть не могла такой нарочито скромный смех. Ей вдруг стало страшно, что мать Зейна Макалистера может ей не понравиться. «И это будет очень скверно», — подумала Лили, словно предчувствуя, что в один прекрасный день Зейн станет очень важен для нее.

— Спасибо, Лили. Я очень горжусь Зейном. Он один из лучших сынов Господних. Я редко говорю с кем-нибудь об этом, но он напоминает мне ангела. Такой чистый и преданный нашему дорогому Господу.

— Да, — согласилась Лили.

— Надеюсь, мой Зейн не слишком назойлив, Лили? Если так — дай мне только знать. Тебе ведь надо побыть и с другими гостями.

Лили заметила, что, когда Ханна улыбалась, губы у нее плотно прижимались к зубам, а уголки рта слегка вздрагивали, Это непроизвольное движение Лили истолковала как признак неискренности. «Интересно, зачем она притворяется?»

— Не беспокойтесь, миссис Макалистер, Зейн не причинил мне никаких хлопот. К тому же у меня здесь нет других гостей. Вечеринку ведь устраивают родители, а не я.

Улыбка исчезла с лица Ханны, а глаза сделались строгими.

— Все равно, не думаю, что ему следует отнимать у тебя время, — сказала она непреклонно.

Лили не могла удержаться, чтобы не проявить некоторой строптивости.

— Мне пора. Я обещала принести Зейну пепси. — Она двинулась к двери. — Зейн такой красавчик, миссис Макалистер. — И она вылетела на улицу.

Зейн ждал ее, сидя под глицинией. Лили протянула ему воду.

— Ну а теперь расскажи мне о своем отце.

— Он болен. — Зейн сделал большой глоток, прежде чем продолжить. — Поэтому мы здесь без него. Он проходит обследование в госпитале Андерсона. Мы пробудем недолго. Нужно вернуться, чтобы успеть его навестить.

— Зейн, извини меня. Ты ведь простишь меня, правда?

Зейн взглянул на нее и понял, что она говорит искренне. Он позволил себе заглянуть ей прямо в глаза и снова почувствовал, как попал под действие ее чар. Но на сей раз он не знал, хочется ли ему, чтобы они расстались.

— Спасибо, — только и сумел пробормотать он.

— Если когда-нибудь тебе захочется рассказать… просто поговорить, можешь позвонить мне.

— Спасибо, — ответил он.

— Зейн! — Голос Ханны звенел над головами гостей, сидевших за столиками. — О, Зейн! Вот ты где! — Она помахала сыну рукой.

Лили увидела, как его глаза потухли, плечи опустились. Лили не понимала отношений Зейна с матерью.

Он вяло помахал ей в ответ.

— Да, мама.

— Зейн, мне кажется, ты отнимаешь у хозяйки слишком много времени. — Ханна повернулась к Лили и ледяным тоном, в котором сквозило желание наказать ее, произнесла: — Нам пора уходить. Рада была познакомиться с тобой.

Схватив сына за руку, как будто ему было два года, Ханна двинулась через лужайку. Чтобы окончательно не потерять лицо, Зейн отдернул руку, но продолжал следовать за матерью. Потом, когда они уже были на другом конце патио, он повернулся и посмотрел на Лили.

Лили невольно подумала, что он похож на юного грека из мифа. Не на ангела, как считала его мать, а на одного из тех здоровых молодых атлетов, которые проводили весь день в упражнениях, а потом садились кружком, чтобы услышать мудрую речь из уст Гомера.

Она инстинктивно понимала, что в этот день, в этот крошечный отрезок времени между нею и Зейном произошло что-то очень важное, чего у нее никогда не было ни с Полом, ни с другими мальчиками. Она чувствовала, что связана с ним где-то очень глубоко в душе. Им обоим требовались годы и годы, чтобы понять, кто они, чего хотят в жизни, но уже сейчас, стоя под глицинией, Лили осознала, что Зейн стоил того, чтобы ждать. Ей очень хотелось надеяться, что и он испытывал к ней то же чувство.

Зейн поднял руку и попытался улыбнуться. Улыбка получилась какой-то кривой, наполовину грустной, наполовину злой, совсем неподобающей для ангела. Лили подумала, как ему, должно быть, непросто с такой чересчур правильной матерью. Ответив уверенной улыбкой, она повернулась и пошла прочь.

Внезапно ее осенило: Зейн — тот самый блондин, которого она видела во сне, когда была в Копане.

Глава 7

Запрокинув голову, Лили смотрела, как в ночном небе над Хьюстоном вспыхивали первые огни фейерверка по случаю двухсотлетия. Брызги золотого, зеленого, красного, синего и серебристого света рассыпались фонтанами, звездами и вертящимися колесами, но Лили едва замечала их великолепие. Все ее сознание заполнил Зейн Макалистер.

Ее двоюродная сестра Фейт Гири отчаянно сражалась с комарами. Однако ей удалось справиться лишь с половиной агрессоров-кровопийц.

— Дьявол! Ненавижу комаров! — Фейт принялась рыться в своей полосатой, желтой с белым, парусиновой сумке в поисках репеллента. Достав его, она опрыскала свои открытые руки, ноги, шею и даже воздух вокруг. Фейт стала опрыскивать подстилку, на которой сидела вместе с сестрой, и нечаянно попала Лили в лицо.

— Эй! Поаккуратней с этой штукой! — воскликнула Лили, протирая глаза.

Фейт нахмурилась:

— Почему тебя никогда не кусают?

— Самовнушение, Фейт. Я не замечаю комаров. Научилась этому фокусу у Хосе на раскопках.

— Чушь!

— Да? Но они меня не трогают. У меня никогда не бывает комариных укусов.

Фейт отбросила свои длинные волосы медового цвета за спину и надменно вздернула подбородок.

— Вечно ты так, Лили. Наверняка тебя кусают не меньше, чем меня. Но ты никогда не признаешься из-за упрямства и гордости.

— Может, и так, Фейт. Но надевать на фейерверк блузку без рукавов и шорты не слишком умно. Ты о чем думала? — безжалостно пытала она сестру.

В августе Фейт исполнялось шестнадцать лет, и она ни в чем не походила на Лили. Светловолосая Фейт была стопроцентной девушкой: любила женскую одежду, девичьи секреты, тогда как Лили предпочитала рассказывать, например, о том, как она чудом спаслась от анаконды в боливийском лесу. Фейт за всю свою жизнь не сделала ни одного физического упражнения и твердо считала, что «этим занимаются только мальчишки». Единственную цель жизни она видела в том, чтобы стать женой и матерью. Она собралась поступать в колледж только после того, как от старшей сестры одной из своих подруг услышала, что там полно парней. Фейт даже стала поговаривать о поступлении в университет, где на каждую девушку приходилось по три парня.

Сейчас ей пришлось признать свое поражение.

— Ты права.

Лили тихонько засмеялась.

— Ладно, Фейт. Не обращай внимания на мои придирки. Вообще-то я о тебе высокого мнения. — Она снова перевела взгляд на небо. Фейт уселась на подстилку и тоже уставилась вверх.

— Ты в последнее время видела Пола? — спросила она.

Лили вдруг вспомнила, что сегодня так и не повидалась с ним. Ее мысли были настолько заняты Зейном, что для Пола не осталось места. Интересно, что чувствовал Пол (если, конечно, он вообще что-нибудь чувствовал), глядя на вереницу машин перед их домом? Как он отнесется к тому, что его родителей не пригласили? А может, он просто уехал на праздник за город?

«Что же со мной случилось?» — спросила себя Лили. Еще вчера она готова была отдать за Пола жизнь, а сегодня забыла о его существовании. Впервые она задумалась над тем, как могли бы сложиться их отношения в будущем. Она не интересовала Пола. Ничего для него не значила. И не потому, что в ней чего-то не хватало или она ему надоела. Просто он совсем о ней не думал. И это было хорошо. Хорошо!

Лили сама себе не верила. «Это хорошо», — снова сказала она про себя. Хорошо потому, что в ее собственном сознании место Пола уже занял Зейн. Отец оказался прав, называя ее отношение к Полу просто увлечением. Если она с такой легкостью заменила его другим, значит, он для нее не много значил.

Огни фейерверка заливали небо светом, потом гасли. Иногда Лили казалось, что огни вот-вот упадут на нее, но в последний момент они исчезали.

«Как будто блуждаешь среди звезд», — подумала она. Лили не знала, правильно ли то, что она думает о Поле. Но она знала наверняка, что ее чувства к Зейну гораздо сильнее всего того, что она когда-либо испытывала к Полу. Какой-то внутренний голос подсказывал ей, что и Зейн неравнодушен к ней. Конечно, он ничего такого не сказал и не сделал, но в его глазах она видела какое-то особенное понимание и сочувствие, заставлявшее верить, что это так. Не обращая внимания на поток серебряных огней в небе, Лили повернула голову к сестре:

— Фейт?

— Да?

— Как ты думаешь, действительно ли любовь должна быть взаимной, чтобы можно было понять, что это такое?

Фейт открыла рот, потом закрыла его и медленно улыбнулась.

— Кто тебе это сказал?

— Не помню. Кажется, папа где-то прочитал эту фразу. У Шелли, а может быть, у Браунинга[8]. Не важно. Так что ты думаешь?

Фейт тепло и искренне улыбнулась ей.

— Вот уж никак не ожидала, что ты задашь такой вопрос. Ну ладно. По-моему, если не пользуешься взаимностью, это не настоящая любовь.

— Почему?

— Потому что любовью надо с кем-то обмениваться. Как рождественскими подарками. Конечно, более благородно давать, чем брать, но что за радость делать это постоянно?

— Фейт, а ты когда-нибудь любила того, кто тебя не любил?

— Конечно. В большинстве случаев так и было.

— Не понимаю. Ты такая хорошенькая. И потом, парням нравятся женственные девушки, как ты.

Фейт опустила глаза и стала разглаживать подстилку.

— Иногда они бывают очень жестокими, Лили. Познакомятся с другой девушкой, она им понравится. Потом еще одна, потом еще…

Лили прикоснулась к гладкой загорелой руке сестры.

— Из-за этого ты порвала с Билли?

Фейт кивнула.

— Знаешь, что я думаю?

— Что?

— Мне кажется, девушка может удерживать парня, только пока он не встретит кого-нибудь получше. Это всего лишь вопрос времени.

Лили чувствовала, что Фейт чего-то недоговаривает.

— Это все чушь собачья, Фейт!

— Лили! Неужели обязательно все время ругаться?

— Да, черт возьми. И тебе не мешало бы. И не заговаривай мне зубы.

— Ладно.

— Почему ты ведешь себя как тряпка, Фейт? Делаешь как раз то, чего и ждут от девушки: готова плясать под дудку любого парня, который тебе подвернется. Господи Иисусе! А какого парня хотелось бы иметь тебе? Почему ты не выбираешь сама, хотя бы мысленно?

— Ну да, я выбрала, но… но…

— Но что? В чем, черт побери, дело, Фейт? — Лили все больше горячилась. Она сидела на подстилке, скрестив ноги по-турецки, и прямо смотрела на сестру. — Ну?

— Я, кажется, выбрала.

— Что значит «кажется»? Ты выбрала или нет? Это же так просто!

Фейт попыталась принять такую же позу.

— Не у всех же так просто, как у тебя, Лили. Ты считаешь, что на любой вопрос существует ответ.

— Да так оно и есть, черт возьми. Просто некоторые ответы трудно найти, но они есть.

Фейт потрепала ее по щеке.

— Ты еще слишком маленькая, Лили.

— Ты всего на год старше меня, Фейт, — вспылила Лили.

— Знаю. Но мне кажется, что для тебя жизнь навсегда останется такой же простой.

— Конечно, — ответила Лили, решительно скрестив руки на груди.

— Но на самом деле она не такая. — Фейт опустила глаза, потом снова подняла их на Лили. — Я встречаюсь с Полом Ньюсамом.

В этот момент небо зажглось серией огромных огненных хлопушек, вылетавших одна за другой. Обычно Лили нравился этот невероятный финальный аккорд цвета и звука, но сейчас ей показалось, что это взорвалось что-то у нее внутри. Она оцепенела. В одно мгновение лицо любимой сестры превратилось в чешуйчатую физиономию монстра. Ее бросало то в жар, то в холод, по мере того как волны ненависти, боли и злости захлестывали ее. Казалось, все рухнуло. Доверие, любовь — все те прочные нити, которые связывали ее с Фейт с самого детства, порвались от этого взрыва.

— Лили, я должна была сказать тебе, — произнесла Фейт неуверенно.

Лили продолжала не отрываясь смотреть на нее. Она быстро прокрутила в уме их разговор и вспомнила его с самого начала. Ей хотелось понять, в какой момент произошло предательство. Однако, думая об этом, она вдруг обнаружила, что лишь за несколько минут до признания Фейт сама отправила Пола в отставку.

Ей пришлось признать, что она вовсе не любит Пола. На самом деле она испытывала какое-то очень сильное чувство к парню, с которым познакомилась только сегодня. Значит, она просто завидует Фейт. Завидует тому, что той удалось каким-то непонятным образом заставить Пола обратить на нее внимание. Лили хотелось бы возненавидеть Фейт за это, но она не могла. В конце концов они с Полом даже не встречались. Он никогда не выказывал к ней никакого интереса. Ей следовало лишь восхищаться Фейт.

— И давно вы встречаетесь? — спросила Лили просто из любопытства.

— Ну, до сих пор он не назначал мне специальных свиданий. Мы встречались в библиотеке после уроков, и несколько раз он мне звонил. Потом, на прошлой неделе он подошел ко мне и мы вместе просматривали журналы. Я сказала, что должна поговорить с тобой, прежде чем решусь на что-то большее.

— О черт, Фейт! — Лили шлепнула себя по щеке. — Не может быть! Прямо так и сказала?

— Не совсем в таких выражениях.

— А в каких? — умоляюще простонала Лили.

— Я просто сказала, что мне надо кое в чем разобраться. — В глазах Фейт внезапно блеснула догадка. — Ой, поняла! Ты не хотела, чтобы он узнал, что нравится тебе?

Лили тряхнула головой.

— Иногда до тебя очень медленно доходит. Да. Это мне совершенно ни к чему.

— Лили, поверь, я бы никогда не сказала ничего такого.

— Слава Богу!

— Ты теперь меня страшно ненавидишь? Не злись, но… он мне действительно нравится, Лили. И кажется, я ему тоже.

Теперь Лили поняла, что для Фейт Пол гораздо важнее, чем для нее самой. Ее жизнь была заполнена множеством других целей, планов, надежд, желаний. Она уже мечтала о будущей экспедиции в Южную Америку. За лето она должна подготовиться. Столько прочитать, узнать об инках. И потом, теперь у нее есть этот новый парень, с которым она сегодня познакомилась.

— Все нормально, — наконец произнесла она.

Фейт вздохнула с облегчением.

— Слава Богу! А я так боялась. Я же знала, как тебе не повезло с ним…

— С этим все кончено, — сказала Лили.

— Честно? Или ты так говоришь, чтобы меня успокоить?

— Нет. Точно. Я встретила другого.

— Шутишь?

— Нет, правда. И знаешь, Фейт, все так странно. Я имею в виду, что сегодня вечером, еще перед тем как ты мне призналась, я решила оставить Пола в покое. Понимаешь? Потому что я познакомилась с Зейном. Он совсем другой. Я и сама не знаю какой. — Лили вдруг рассмеялась. — Он и должен быть другим — ведь я ему нравлюсь!

Фейт шутливо стукнула Лили по руке и засмеялась вместе с ней.

— Ну и кто из нас предатель?

Лили мгновенно посерьезнела и взглянула на небо. Фейерверк кончился, оставив лишь длинные полосы черного дыма там, где только что сияли огни. Зрители сворачивали свои подстилки и убирали складные стулья в машины. На небе остались только звезды. Одни яркие, другие маленькие и туманные.

— Кончились фейерверки.

— В этом году да, — задумчиво сказала Фейт.

Лили продолжала вглядываться в небо.

— Я думаю, все мы в какой-то степени ненадежны, Фейт.

— Да. Именно это и отличает нас от богов. Лили повернулась к ней.

— Кто тебе это сказал?

— Не помню. — Она пожала плечами. — Почему ты спрашиваешь?

Лили придвинулась к сестре и обняла ее. Обе уставились на звезды.

— Честно говоря, звучит слишком заумно для тебя.

— О, Лили! — засмеялась Фейт.

— О, Фейт!

22 июля 1976 года

В день рождения Лили разбудил голос матери:

— Лили, Лили, вставай!

Лили снилось, что она спустилась в центр пирамиды майя. Ее окружали змеи и скелеты. Она слышала голос отца, дававший указания, что надо делать. Одной рукой она крепко цеплялась за веревку, другой держала лампу Колемана. Ей никогда не было так страшно. Как раз в тот момент, когда она собиралась стать ногами на ступеньку лестницы, которая тянулась вдоль дальней стены пирамиды, сон начал рассеиваться. Она услышала голос матери.

— Мам, что ты здесь делаешь? — спросила Лили, поднимаясь и протирая глаза. Она открыла их, моргнула и взглянула на мать. — Как ты сюда попала?

— Куда?

— В пирамиду. — Оглядевшись вокруг, Лили обнаружила, что она у себя в спальне. Она смущенно улыбнулась. — Так это все мне приснилось?

Арлетта даже не улыбнулась в ответ. Она спешила. Взглянув на свой новый «Роллекс», она сказала:

— Мне надо уходить, иначе я опоздаю на ленч в Ривер-Оукс.

— Ленч? Не рановато?

— Ты проспала. Сейчас половина двенадцатого. Но по случаю дня рождения я решила дать тебе поспать. — Арлетта разгладила юбку нового костюма от Адольфо. Она держала в руке новую кремовую кожаную сумочку на длинной золотой цепочке. — Между прочим, тебе звонят, — произнесла она с сомнением. — Это Зейн Макалистер.

— Господи! Мама! Почему ты мне сразу не сказала? — Лили вскочила с постели, но, споткнувшись о книги, грохнулась на пол.

— Лили, пожалуйста, не упоминай имени Господа всуе. — Арлетта осторожно спустилась за ней вниз по лестнице. Лили почти летела. — Когда я вернусь, ты мне расскажешь все о Зейне. — Она погрозила дочери пальцем.

— Мама, мне жаль, что звонок потревожил тебя, — ответила Лили, хватая трубку на кухне и быстро чмокая мать в щеку.

Арлетта авторитетно приподняла бровь.

— Ты поняла, Лили? Когда я вернусь…

— Ладно! Ладно! — пробормотала Лили в ожидании, когда мать наконец выйдет из кухни.

— Алло? — Лили попыталась убедить себя, что сердце у нее стучит от беготни по лестнице, а не от предвкушения разговора с Зейном.

— С днем рождения, Лили.

— Ты знаешь, что у меня день рождения?

— Да. А то чего бы мне звонить?

«Чтобы поговорить со мной. Рассказать, как у тебя дела, где ты был последние три недели», — подумала Лили про себя, а вслух произнесла:

— А как ты узнал? Я разве тебе говорила?

— Нет. Мне сказал твой отец. Я надеялся сделать тебе сюрприз.

— Тебе это удалось, — отозвалась она. — А когда ты видел папу?

— На прошлой неделе. Надо было кое-что сделать для моего отца. Поэтому я заезжал в «Древности», чтобы встретиться с твоим.

— Как дела у твоего папы?

— Сейчас лучше. Ты знаешь, что у него обнаружили рак?

— Нет, я не знала, — тихо сказала Лили.

— Сейчас ему лучше. Он проходит курс химиотерапии и облучение. Это очень тяжело для организма, так что летом он не сможет много работать и у нас с мамой будет полно дел.

— Понятно. А чем он занимается?

— Торгует старинными ювелирными изделиями. Поэтому мне и понадобился твой отец. И я подумал: раз мне все равно придется приехать сегодня в Хьюстон, чтобы показать ему кое-какие вещи, которые принадлежат одному из наших клиентов, может, ты согласилась бы пообедать со мной? Я, конечно, понимаю: у тебя день рождения, и ты, наверно, устраиваешь большой праздник…

— По правде говоря, нет. У меня нет никаких планов.

— Неужели? На Четвертое июля у вас было такое столпотворение, что я подумал…

— Это совсем другое. Это светское мероприятие, а мой день рождения вовсе не из той оперы. Мама не особенно любит дни рождения. К тому же мне исполняется всего пятнадцать. Вот если бы шестнадцать или совершеннолетие… — с некоторым сарказмом пояснила Лили. — Кроме того, я ей уже сказала, что не хочу никаких торжеств по случаю шестнадцатилетия на будущий год. Если она и решит что-то устраивать, то только потому, что ее светские приятельницы считают это необходимым.

— Извини.

— Да ладно. Не привыкать. Потом, мы вчера вечером уже отметили. Папа водил нас обедать к «Тони».

— Хорошо было?

— Маме — да. Она весь вечер махала своим знакомым и чмокала их. Мы с папой обсуждали, куда бы еще съездить на раскопки. Он непременно хочет побывать в Южной Америке, но этой весной мы уже точно едем в Мексику.

— Мне бы хотелось узнать об этом побольше. Так мы можем встретиться сегодня вечером?

— Конечно! — радостно воскликнула Лили. Потом на минуту задумалась. — Можно задать тебе один вопрос, Зейн?

— Спрашивай о чем хочешь.

— Ты хочешь, чтобы я пошла с тобой, только потому, что никого больше не знаешь в Хьюстоне?

Зейн рассмеялся:

— Честно говоря, я действительно никого больше не знаю.

— Так я и думала.

— Лили, мне просто хочется еще раз тебя увидеть. Поняла?

— Ладно, — тихо ответила она. — Во сколько мы встретимся?

— В семь. Тебя устраивает? Куда пойдем — выбирай сама. Только имей в виду: у меня всего двадцать баксов. А потом мне надо вернуться в Бандеру. Я могу понадобиться папе.

— В семь мне подходит, и насчет папы я все понимаю.

— Знаю. И мне это очень нравится в тебе, Лили.

Зейн приехал на черном полугрузовом «форде», облепленном грязью и пылью еще с Бандеры. Ровно в семь он остановил машину напротив дома Лили. Она как раз смотрела на часы. Ни минутой раньше, ни минутой позже.

Подойдя к двери, Лили открыла ее. На нем были узкие джинсы, рубашка в бело-серо-голубую клетку с длинным рукавом, рыжие сапоги, ковбойский ремень с серебряной пряжкой и черная ковбойская шляпа. Когда дверь открылась, он сдернул шляпу с головы. Лили ни разу не видела, чтобы кто-нибудь из ее сверстников так себя вел. Она улыбнулась, и Зейн просиял ей в ответ.

— Добрый вечер, Лили, — произнес он, растягивая слова.

— Проходи, Зейн.

Когда он вошел за ней в холл, Лили почувствовала запах сандалового дерева. Ей показалось, что за то время, пока они не виделись, он стал выше ростом, хотя вряд ли такое могло быть. Прошло всего три недели. Потом она догадалась, что это из-за сапог, у которых были каблуки дюйма два. И все же что-то в нем изменилось. Может быть, плечи стали шире? Или просто он держался более уверенно?

— Ты хорошо выглядишь, — сказала она, отдавая ему должное.

— Это мой стиль. — Он улыбнулся как-то слишком сладко. Улыбка показалась Лили неестественной.

Она не привыкла к играм между девочками и мальчиками, кроме разве что футбола, и не знала, как поступить. Внезапно ей пришло в голову, что лучше быть его другом, чем подружкой, если последнее означает, что они не смогут быть до конца искренни друг с другом.

— Пожалуй, пойду скажу маме, что мы уходим.

— Мне пойти с тобой? — предложил он.

— Нет, не надо.

Зейн остался в холле, а Лили прошла на кухню, где мать учила новую горничную готовить соте с грибами. Только что вернулся Джей Кей. Как раз входил на кухню через заднюю застекленную дверь.

— Папа! — воскликнула Лили и подбежала к отцу, который тут же обнял ее.

— Как поживает моя девочка? — Он поцеловал ее в щеку. — Я только что видел перед домом машину Зейна…

— Он здесь? — Арлетта перебила горничную, бормотавшую что-то по-испански. — Лили, я же просила, когда он появится, сразу же сказать мне.

— Но, мама! Ты ведь была занята. Я думала, у тебя вечером что-то важное.

— Так и есть. Но я должна показать Мари, как готовить соте для завтрашнего ленча. Я пригласила гостей.

Лили выпучила глаза:

— Неужели еще один ленч?

Арлетта поправила выбившуюся из шиньона прядь.

— Тебе не мешало бы познакомиться с некоторыми из этих женщин, Лили.

Лили чмокнула отца в щеку.

— Мне пора. Зейн не может оставаться ночевать в городе, а до Бандеры далеко ехать.

— Джей Кей, — обратилась Арлетта к мужу, не выпуская из рук лопаточку. — Пойди и убедись, что этот мальчик знает, как себя вести. Я не хочу, чтобы Лили возвращалась поздно. И скажи, чтобы он не ездил слишком быстро.

Джей Кей потрепал жену по плечу.

— Не беспокойся. Я уже дал ему сегодня все наставления.

— Ты говорил с ним?

— Да, Арлетта. Вообще-то он приехал, чтобы предложить несколько платиновых вещиц с гагатом одному из моих клиентов. Так что он здесь совсем не для того, чтобы соблазнять нашу дочь.

Джей Кей обнял Арлетту, и они вышли в холл. Лили понимала, что отец просто пытается успокоить мать, и все же от его слов настроение у нее несколько упало.

— Зейн! — Они с Джей Кеем обменялись таким сердечным рукопожатием, как будто давно не виделись. — Не забудь, о чем мы говорили сегодня. Если у тебя найдутся другие гарнитуры такого же качества, как те, что ты мне показывал, я думаю, мы сможем провернуть несколько неплохих сделок.

— Не сомневаюсь, сэр.

— Признаться, твои познания в камнях произвели на меня большое впечатление. У тебя удивительно точный глаз в отношении их качества. В твоем возрасте это встречается не часто.

— Отец говорит, что научил меня всему, что знает сам. А его я считаю большим знатоком в своей области.

— Да. Даже странно, что при этом он не добился большего. — Джей Кей смутился. — Я не то хотел сказать. Дело в том, что я всю жизнь работаю с экспертами и дилерами по драгоценностям из Нью-Йорка, Далласа и Хьюстона и никогда не мог понять, почему твой отец не переехал в Нью-Йорк.

— Мама бы ему не позволила, — честно признался Зейн.

Джей Кей взглянул на Лили, потом на Зейна.

— Понятно. Хорошо, идите, развлекайтесь. С днем рождения, солнышко! — Он снова обнял дочь.

— Спасибо, пап, — ответила она, направляясь с Зейном к двери.

Зейн остановил машину у третьесортной забегаловки на Принс-драйв. Он выключил двигатель и, откинувшись на спинку сиденья, посмотрел на Лили с озадаченным видом.

— Это и есть твое любимое место?

— Да.

— Ты серьезно?

— Серьезно. Родители никогда бы меня сюда не повели. Мама любит ходить в «Тони» или «Руби». Папа всегда предпочитает «Молину» или «Нимфу». А я люблю гамбургеры, и здесь они самые вкусные в Хьюстоне. Потом здесь обслуживают быстро, а ты говоришь, что должен вернуться назад к отцу.

— Это правда.

— Тогда кончай ворчать и заказывай. — Она засмеялась.

Зейн не сводил с нее глаз. Это продолжалось так долго, что Лили почувствовала себя неловко.

— В чем дело? — спросила она.

— Ни в чем. Просто интересно. Тебе всего пятнадцать, а, когда я смотрю на тебя, мне кажется, что ты гораздо старше меня.

Лили опустила взгляд себе на грудь, которая нисколько не выросла с того дня, когда они с Зейном познакомились. Она знала это совершенно точно, потому что сама измеряла ее. Лили подняла глаза.

— А мне так не кажется.

— Все дело в твоих глазах, Лили. — Зейн положил руку на спинку ее сиденья. Он наклонился к ней ближе, но в этом движении не было ничего угрожающего. — С того дня как мы познакомились, ты не выходишь у меня из головы. Конечно, это глупо, ведь ты еще ребенок и все такое…

— Эй! Сегодня мне стукнуло пятнадцать!

— Знаю. Между пятнадцатью и семнадцатью большая разница, а ровно столько мне исполнится через месяц. Тебе не кажется странным, что между нами разница ровно в два года и один месяц?

— Вообще-то нет.

— А мне кажется.

Зейн взглянул на ее руку, потом взял в свою. Он задержал ее руку всего лишь на мгновение, поглаживая большим пальцем ее указательный. Потом мягко положил ее к Лили на колено.

— Лили, ты веришь в судьбу?

Лили никак не могла понять, куда он клонит, задавая такие странные вопросы. Он почему-то не спрашивал, какие рок-группы ей больше всего нравятся. Любит ли она пиццу. Умеет ли плавать и нырять с аквалангом (она умела). Неужели ему не интересно знать, что ей нравится, а что нет? Лили прочла всю подшивку журнала «Семнадцать» за последние два года, и там все время давали рекомендации, о чем лучше говорить на свиданиях. Неужели он совсем не знает правил?

— В какую судьбу, Зейн?

— В такую, о которой сказано в Библии. В то, что некоторые вещи непременно произойдут, что бы ты ни делал.

На лице Лили отразилось замешательство.

— Я выросла в нерелигиозной атмосфере, Зейн. И я хожу в частную школу. Мы не слишком подробно проходим Библию.

— Но ты же веришь в Иисуса?

— Конечно.

Зейн вздохнул с облегчением.

— Хорошо. Это очень важно для моей мамы.

Как раз в это время появилась рыжеволосая девушка, которая пришла принять у них заказ.

— Что желаете, сэр? — спросила она.

— Мне гамбургер, поджаренные сухарики и шоколадный коктейль. А что ты будешь, Лили?

— То же самое.

Лили ждала, пока он закончит давать официантке указания насчет приправы. Интересно, какие же отношения у него с матерью? На вид Зейн казался вполне нормальным парнем, но эти странные, казавшиеся ей бессмысленными заявления по поводу религии…

Лили воспитывал отец. Он учил ее все проверять, задавать вопросы, обдумывать и анализировать не только настоящее, но и прошлое — исчезнувшие цивилизации, верования древних. Джей Кей постоянно твердил ей, чтобы она думала своей головой и не считала его или чьи-то еще слова истиной в последней инстанции. Он говорил, что все великие мыслители Земли, включая Мартина Лютера, спрашивали себя на смертном одре: «Что, если я ошибался?» Лили всегда помнила об этом, когда пыталась понять других людей или заглянуть в свое будущее. Отец считал это ее лучшим качеством. Он даже считал, что оно компенсирует то, что Лили частенько ругалась.

— Мама, наверное, очень близкий тебе человек? — не удержавшись, спросила она. В тот день, когда Лили познакомилась с миссис Макалистер, ей показалось, что та очень строго следит за своим сыном.

— Пожалуй, да. Можно так сказать. Но отец мне ближе.

— Скажи, а что тебе больше всего нравится в твоей матери?

— Она хорошо готовит…

Лили шутливо шлепнула его по руке.

— Нет, я не об этом. Я имею в виду какие-нибудь качества…

В этот момент появилась заказанная еда. Зейн расплатился по счету, потом передал Лили ее гамбургер и сухарики. Прежде чем положить сухарик в рот, она обмакнула его в шоколадный коктейль.

— О! Какое безобразие! — возмутился Зейн. — Ты всегда так ешь сухарики?

— Когда рядом нет мамы. Как ты наверняка уже догадался, мы с мамой не очень ладим. Иногда я жду не дождусь, когда она наконец уйдет. Вот с папой на раскопках я действительно здорово провожу время. Мы видели такие вещи, о которых ты можешь только мечтать, Зейн Макалистер. А с мамой бодаемся каждый день. Она совсем не такая, как мы с папой. Просто совсем другая. Если бы я попыталась стать такой, как она, то сошла бы с ума.

— Но она же твоя мать! Ты должна слушаться и любить ее. Это твой долг.

— Фигня! — выпалила Лили и тут же, увидев ошарашенный взгляд Зейна, зажала рот рукой. — Извини. — Она впилась зубами в гамбургер и принялась сосредоточенно жевать.

Зейн молча доел свои сухарики и гамбургер. Ему ни разу не приходилось сталкиваться с таким поведением. Казалось, Лили состоит из сплошных противоречий: ребенок и соблазнительница с глазами лисицы и телом мальчика, она не признавала авторитетов и все же была по-своему логичной; она ругалась, но делала это ангельским голоском.

Она взяла весь его безукоризненно выверенный свод правил и заповедей и просто вышвырнула в окно. Заставила его думать, сомневаться. Всего одним или двумя жестами, прямыми вопросами она поколебала его уверенность в себе гораздо больше, чем он мог ожидать.

Наконец Лили не выдержала и нарочито небрежным тоном сказала:

— Мне наплевать, что ты от меня без ума, Зейн.

— Это неправда.

— Да? Ну и хорошо. Очень рада.

— Рада?

— Да. Ты мне нравишься, Зейн. Тебе просто надо получше разобраться в себе. Может, стоит подумать о том, чего хочешь ты, а не твоя мать.

Зейн нахмурился. Ей удалось добраться до самой сути. Однако ему не хотелось говорить с Лили о своей матери, и он быстро сменил тему.

— Вот ты, такая умная. А чем ты собираешься заниматься в жизни?

— Я? Стану археологом. Я обязательно сделаю большое открытие, которое поможет человечеству осознать, какого чер… для чего оно живет на этой планете. Вот так!

— О-о! Неужели?

— Да. — Она уверенно улыбнулась. — Папа научит меня, как этого добиться. Я должна еще многое узнать.

Зейн вытер руки салфеткой и бросил ее на поднос, придвинутый к окну машины со стороны водителя. Он подсел ближе к Лили.

— Мне нравится, когда ты так говоришь.

— Правда?

Он кивнул. Его голубые глаза слегка затуманились. А может, ей так показалось из-за флюоресцентной лампы, освещавшей эту часть дороги.

— У-гу, — протянул он и, взяв у нее пустой стакан из-под коктейля и салфетки, положил их на поднос. — Ты очень быстро обучаешься, не так ли?

Чем ближе он подсаживался, тем неувереннее Лили себя чувствовала.

Его руки легли ей на плечи. Лицо Зейна оказалось совсем близко от ее лица. Она подумала, что он собирается ее поцеловать.

— Ты когда-нибудь целовалась? — спросил он, словно читая ее мысли.

— Конечно, и не раз.

— Хорошо, — произнес он и коснулся губами ее рта.

Поцелуй получился легким, скорее дружеским, без всякой страсти, о которой так мечтала Лили, представляя себе первый поцелуй. Она видела достаточно фильмов и мыльных опер, чтобы знать, что обеим сторонам полагается долго и тяжело дышать и вообще вести себя так, словно они собираются друг друга съесть. Все вышло совсем иначе. Лили показалось, будто она летит, переносясь в другое измерение. Ей нравилось ощущать его губы на своих. Очень нравилось.

Зейн обнимал ее обеими руками, но даже не пытался прижать ближе. Можно было подумать, что он хотел защитить ее, давая свободу вести себя как заблагорассудится, но все же не позволяя убежать.

Ее губы дрогнули. Внезапно Лили почувствовала, как содрогнулось все ее тело. Она крепче прижалась к Зейну губами. Ее руки обвились вокруг его шеи, а пальцы скользнули в шелковистые волосы у него на затылке. Лили почувствовала где-то глубоко внутри незнакомые пульсации и испугалась. Казалось, тело ее ожило, а разум замер.

Неожиданно Зейн отпрянул назад. Лили удивленно захлопала глазами. Он улыбнулся.

— Я вижу, тебе понравилось, — сказал он победоносно, и в его глазах мелькнул лукавый мальчишеский огонек.

— Вовсе нет!

— Что? Как ты можешь так говорить?! Ты же ответила мне.

Лили скрестила руки на груди.

— Я так и знала, что ты не часто целовался, Зейн Макалистер.

— Очень даже часто. Сотни раз.

Фиалковые глаза Лили вспыхнули.

— Не знаю, кто там тебя целовал, но целовали не так. Это я тебе говорю, — сказала она с самодовольной усмешкой.

Зейн не мог решить, чего он должен слушаться: разума или чувств. С одной стороны, ему хотелось бы целовать ее прекрасные губы всю ночь напролет, с другой — не хотелось, чтобы она решила, что нужна ему больше, чем он ей. Не говоря ни слова, он сполз назад, на свое место, и включил фары, подавая знак, что можно убирать поднос.

Когда поднос убрали, Зейн повернул ключ зажигания и выехал задом на шоссе.

— Мне следовало быть умнее и не целоваться с ребенком.

— Я не ребенок.

Зейн продолжал смотреть на дорогу и, завернув за угол, пролетел на желтый свет. Ему вдруг захотелось отвезти Лили домой и больше никогда с ней не встречаться, но потом он понял, что не сможет этого сделать. Без помощи Дж. К. Митчелла ему никогда не заработать достаточно денег, чтобы уплатить по медицинским счетам отца. В ближайшие месяцы ему придется еще неоднократно встречаться с Джей Кеем. Зейн нуждался в его связях, его клиентуре и в нем самом как в специалисте, чтобы обеспечить свою будущность. Но помимо всего этого, Лили буквально преследовала его. Он мечтал о ней. Думал о ней. Зейн старался выкинуть ее из головы, но ничего не получалось. С первого же дня их знакомства его мучило неотступное желание поцеловать ее. Теперь, когда он это сделал, ему оставалось только признать, что ощущение и вправду было непередаваемым. Конечно, Лили могла оказаться всего лишь еще одной девочкой, но ему казалось, что это его судьба. Иначе почему ее критические замечания так глубоко задевали его? Прежде, когда какой-нибудь девочке случалось не прийти к нему на свидание, он никогда не придавал этому особого значения. Почему же Лили стала вдруг так много значить для него? Единственное, что он мог придумать в данной ситуации, — бежать. И как можно скорее.

Всю дорогу назад они молчали. Остановив машину перед домом Лили, Зейн сказал:

— Я провожу тебя до двери.

— Не стоит утруждать себя, — ответила она, толкнув дверцу машины.

Зейн потянулся вперед и схватил ее за руку.

— Лили, прости меня. Я не хотел, чтобы так вышло. Я… я…

— Что ты, Зейн?

— Мне хотелось, чтобы мы стали друзьями.

— Забавный способ показать это!

Он продолжал смотреть на нее, и Лили почувствовала, как злость проходит. Зейн робко улыбнулся. Она ответила улыбкой.

— Может, ты и прав, Зейн. Наверно, все оттого, что я еще ребенок. Наверно, мы действительно должны быть просто друзьями, и больше ничего. — Лили сжала его руку.

Зейн неуверенно кивнул, понимая, что это не ответ.

— Да.

— Поговорим, когда ты в следующий раз будешь в Хьюстоне. Хорошо?

— Хорошо, — согласился он.

Лили наклонилась и поцеловала его в щеку. Ее губы задержались у него на щеке на секунду дольше, чем это бывает у друзей, и ему снова захотелось ее поцеловать. Но Зейн поборол свое желание и дал ей уйти.

Войдя в дом, Лили поднялась по лестнице к себе в комнату. Она не стала включать свет, а подошла к окну и отдернула штору. Какое-то шестое чувство подсказало ей, что Зейн так просто не уедет. Он смотрел на ее окно. Лили подняла руку и помахала ему. Она не разглядела точно, но ей показалось, что он взмахнул рукой в ответ. Машина медленно тронулась от обочины.

Лили стояла у окна и смотрела, как он уезжает. Ей исполнилось всего пятнадцать, но она понимала, что этим вечером влюбилась. Они были едва знакомы, но Лили верила, что Зейн испытывает к ней то же чувство.

«Но ведь еще не время, — подумала она. — Вот в чем дело… Не время. Впрочем, это скоро изменится».

Глава 8

Осень 1976 года

Всю осень Зейн и Лили писали друг другу каждую неделю. Письма Зейна Лили складывала вместе и связывала плетеной кожаной мексиканской тесьмой, которую подарил ей отец. Она взяла за правило ежедневно вынимать почту до того, как мать возвращалась с очередного ленча в Ривер-Оукс или из очередной поездки с приятельницами по магазинам. Лили почти наверняка знала, что мать не явится раньше четырех-пяти часов. Так что Арлетта, как и Джей Кей, ничего не знала о существовании писем от Зейна Макалистера.

В своих письмах Зейну Лили довольно подробно рассказывала о своей мечте стать великим археологом. Она привела необычный список литературы, которую намеревалась прочесть. В списке значились все работы фон Дэникена и специальные статьи из «Нэшнл джиогрэфик» и журнала, издаваемого Смитсоновским обществом. Лили уже прочитала несметное количество книг об индейцах майя, анасази и хопи. Ее восхищали познания индейцев и их ритуалы. Благодаря тому что она гораздо свободнее чувствовала себя вне дома, Лили хорошо понимала тесную связь индейцев с окружающей их природой. Как и отец, она легко воспринимала сказания о водяных духах, голосах ветра и деревьев и колебаниях земли. Она писала Зейну о своих самых сокровенных чувствах, пристрастиях, но вскоре заметила, что он редко комментировал их. Он лишь отвечал, что ему нравятся ее «природные качества».

В письмах Зейн часто упоминал о том, что он жаждет вырваться в мир и сколотить себе состояние. Лили не нравилось читать эти места, и она частенько пропускала их, однако постепенно в ее сознание закрались зерна сомнения относительно их с Зейном общего будущего.

«Дорогая Лили!

В последнем номере «Форбс» мне попалась потрясающая статья об огромных потенциальных возможностях рынка старинных драгоценностей. Я заметил, что теперь даже у моего отца самыми лучшими клиентами стали жители Нью-Йорка, а всего год назад это были люди из Далласа и Хьюстона. Хорошо бы съездить туда! А еще лучше — жить там. Как ты думаешь?

В школе у меня все отлично. А вот у папы дела идут неважно. Он выглядит очень усталым. Боюсь, что это не от лечения, а от самого рака.

Я скучаю по тебе. Постараюсь позвонить в субботу вечером, чтобы договориться о «свидании».

Люблю,

Зейн».

Лили ответила, как всегда, предельно искренне.

«Дорогой Зейн!

В этом семестре в школе все идет как-то медленно и кажется мне скучным, потому что я ни о чем не могу думать, кроме намечающейся весной поездки с папой в Мексику. Он организует потрясающую экспедицию. О ней я лучше расскажу тебе по телефону, поскольку описывать все подробно очень долго.

Теперь насчет Нью-Йорка. Меня он немного пугает. А тебя? Об этом городе такое рассказывают… На мой вкус он слишком большой. Но тебе, наверное, там понравится. Я — другое дело. Мне действительно нравятся дикие, заброшенные места. Места, куда человек не ступал сотни, даже тысячи лет. Мне нравится открывать то, чего никто даже не ожидает увидеть. Думаю, у меня это от папы. Я уверена, что, если бы ты поехал с нами на раскопки, тебе бы тоже понравилось. А ты как думаешь?

Я скучаю без тебя, Зейн.

Люблю,

Лили».

Сами того не сознавая, Лили и Зейн старались повлиять друг на друга. Слишком молодые и эгоистичные, они еще не понимали, как соединить свои мечты в одно целое. И ни один из них не мог даже представить, какие ловушки готовила им жизнь.

Поздней осенью Лили уже подготовилась к поездке в Йашчилан, место вблизи границы Мексики с Гватемалой. В специальной литературе появились некоторые новые данные, касающиеся майя и их клинописи. Теперь археологи уже не считали, что майя использовали клинопись только для того, чтобы записать свои мифы и описывать различные механизмы, которыми они пользовались. В конце пятидесятых и в шестидесятых специалист по культуре майя Татьяна Проскурякова совместно с вашингтонским филиалом института Карнеги обнаружила фрагменты клинописи, которые предположительно представляли собой записи о важнейших событиях жизни отдельных людей. При проверке гипотеза подтвердилась.

Все немедленно бросились расшифровывать клинопись майя. Современным людям предстояло разгадать одну из самых больших загадок древности. Процесс шел медленно и болезненно.

Джей Кей намеревался поехать в Йашчилан, чтобы принять участие в раскопках, организованных на средства университета штата Пенсильвания, Национального географического общества и Британского музея. Неделями он висел на телефоне, разговаривая со специалистами. Никогда еще в доме Митчеллов так часто не звучали имена светил в области археологии: Уильяма Р. Коу, Джона Хауленда Роуди, доктора Джозефа В. Болла из университета Сан-Диего, специалиста по керамике, которого Джей Кей ценил очень высоко, и доктора Ф. Виллиса Эндрюса.

Лили не могла понять, что творится с отцом, но он вдруг стал гораздо больше работать. Часто по ночам он засыпал за столом в ожидании звонка из Лондона. Когда Лили пыталась получить у него какие-нибудь разъяснения, он начинал говорить загадками или отделывался недомолвками. Иногда ей казалось, что он тяготится ее присутствием. Но она ошибалась. Ему нравилось, когда она сидела с книгой у окна его кабинета: просто теперь он редко говорил с ней так, как прошлым летом.

— Мы стоим на пороге, — пробормотал он как-то, делая выписки из книги.

— На пороге чего? — спросила Лили.

— Всего. — Джей Кей, не поднимая головы, продолжал читать и помечал что-то на картах. Работа настолько захватила его, что он забывал даже съедать сандвичи, которые она приносила, и выпивать свое пиво.

Когда она пыталась поговорить о нем с матерью, Арлетта только пожимала плечами и отвечала:

— Он всегда был таким, Лили. Просто теперь ты выросла и стала замечать это. Ты наконец увидела его глазами взрослого человека, а не ребенка. Единственное, что всегда волновало Джей Кея, — это проклятые майя. Мертвецы! На что они нужны? — Арлетта хлопала дверью, садилась в свой «кадиллак» и уносилась в очередной вечерний рейд по магазинам.

Лили чувствовала себя чужой в собственном доме. Но что еще хуже, она чувствовала себя отвергнутой отцом. Наконец она поступила так, как делала всегда. Пошла напролом.

— Папа, нам надо поговорить, — сказала она как-то вечером, усаживаясь на стул в его кабинете.

— О чем? — спросил он, глядя на нее поверх очков.

Очки в очередной раз дали ей понять, что отец слишком много работает над своим проектом, поскольку он пользовался ими, только когда очень уставал.

Джей Кей совсем перестал бывать на воздухе. Он не выбирался поиграть в гольф с самого августа и заметно побледнел. Только глаза у него горели. Мозг работал беспрерывно, и Лили не могла не заметить выражения упорства на его лице.

— Что происходит, па? Ты никогда так не волновался перед раскопками.

Он снял очки и потер переносицу.

— Верно, но эти раскопки особенные.

Джей Кей тяжело вздохнул, и Лили обратила внимание на хриплый, свистящий звук, напомнивший ей, как она болела бронхитом. Отец не любил, когда они начинали беспокоиться о его здоровье, словно он ребенок, а она взрослая, поэтому Лили промолчала.

— Выясняются такие вещи, которых я предполагать не мог. Сейчас клинопись майя находится в стадии расшифровки, и уже сделано столько открытий, что я едва успеваю следить за ними. Мне приходится разрываться между «Древностями» и археологией. Это потрясающе! Честное слово!

— Знаю, папа. Мне это тоже нравится.

Джей Кей уронил голову и тихо засмеялся.

— Ты еще ребенок, но так на меня похожа. Верно, Лили?

— Конечно, пап, — ответила она гордо. — Я даже не могу себе представить, на кого еще мне хотелось бы походить… Разве, может быть, на Жанну д'Арк.

Откинувшись на спинку кресла, Джей Кей посмотрел на дочь глубоким, испытующим взглядом. Его глаза даже стали больше.

— Когда это ты успела так отрастить волосы?.. А это что… помада?

— Всего лишь блеск для губ. Пробую кое-что новое. — Она поднялась и подошла к нему.

Джей Кей пристально всматривался, как она двигается. Нет, он был не прав. Совсем не прав. Лили больше не ребенок. Но что произошло с ней за последние четыре месяца? Она выросла по меньшей мере на два дюйма и поправилась фунтов на десять. У нее округлились бедра, чего он прежде не замечал. И грудь начала расти. И каким же таким важным делом он занимался, что не заметил, как его дочь перешагнула порог детства?

Он вдруг разволновался и почувствовал, что уже не может говорить с ней так же просто, как двадцать минут назад. Наверное, теперь ему следует обращаться с ней как-то иначе. Смогут ли они так же веселиться вместе, как прежде? Будет ли она, как прежде, любить его, говорить ему «пап»? И сколько еще времени это продлится? Ведь скоро она покинет дом, поступит в колледж, встретит парня, которого полюбит больше, чем его, выйдет замуж… Неужели он потеряет Лили? Да, она выросла, и ему это совсем не нравилось.

— Лили, — произнес Джей Кей, исполнившись решимости задержать ход времени. — Я хочу как-нибудь поехать с тобой в Южную Америку. Я всегда мечтал об этом. — В его голосе послышалась тоска.

Глаза Лили сделались огромными, как блюдца.

— В Южную Америку? Я считала, что ты все это изучаешь для поездки в Мексику, в Йашчилан.

— Да, но это не все.

Лили знала своего отца. За что бы Джей Кей ни брался, он всегда разрабатывал подробный, хорошо продуманный план.

— Но почему в Южную Америку? — спросила она, надеясь, что он поделится с ней своими секретами.

— Хочу съездить туда на разведку. Не сейчас. Через год-другой. Джордж отказался финансировать работу, так что мне надо найти другого спонсора.

— Ты что-то задумал, пап, я знаю! — воскликнула Лили, глядя в его горящие глаза.

Джей Кей подался вперед:

— Да, Лили. Я решился на то, о чем раньше не имел ни времени, ни мужества даже мечтать. В жизни я делал много такого, чем трудно гордиться, и теперь мне хочется все восполнить.

Его слова совершенно обескуражили Лили. Она всегда была уверена, что отец не может сделать ничего другого. В конце концов он же Дж. К. Митчелл! В Хьюстоне все обожали его. Он занимался очень прибыльным делом… Да иначе и быть не могло! Только посмотреть, как жена сорила его деньгами. Лили всегда удивляло, почему отец совсем не тратит денег на себя. Он не приобретал спортивных машин, костюмов от известных модельеров. Правда, отец покупал очень много книг, но ведь они были нужны ему для работы. Джей Кей был достойным человеком, и Лили хотелось бы во всем походить на него.

— Я считаю твою работу самой важной, пап. И конечно, поеду с тобой в Южную Америку когда скажешь. Просто экспедиция в Мексику меня тоже очень радует. На этот раз мы обязательно найдем золото и еще много чего интересного.

— Нет, Лили. На этот раз нет. Мы едем не за этим. Мне нужно найти подтверждение моей теории. А золото будем искать в другой раз. Я думаю, нам еще предстоит найти в Южной Америке «золотой город», о котором писали Кортес и Писарро. Мне кажется, он находится где-то в Андах. Многое говорит в пользу этого. Конечно, это всего лишь гипотеза, но хорошо обоснованная гипотеза.

Лиловые глаза дочери смотрели на него абсолютно серьезно.

— Пап, ты считаешь, что «золотой город» действительно существует?

— Уверен в этом больше, чем когда-либо. И прежде чем я умру, мы отыщем его. Мне кажется, что научный мир просто закрывает глаза на целый ряд фактов и возможностей, касающихся «золотого города». Думаю, многие из моих ученых коллег просто не в состоянии взглянуть на проблему достаточно широко. Обнаруживая самые невероятные чудеса, созданные ольмеками и другими древними индейскими племенами, они, вместо того чтобы искать настоящие ответы, не исключая никаких гипотез, сами ограничивают себя, загоняют в тупик. А потом говорят: «И откуда древние знали, как и что делать? Просто загадка!»

— Разве это правильно?

— В том-то и дело, что нет. Но мы обязательно добьемся своего, Лили. Мы с тобой, — произнес он с воодушевлением.

Лили накрыла ладонью руку отца, тепло улыбаясь ему.

— Да, конечно.

Когда Лили вышла из кабинета и направилась в кухню, сверху спустилась Арлетта и остановила ее. Лили невольно подумала, что лицо матери выглядит так, будто его покрыли быстросохнущим цементом. Холодный блеск ее глаз подсказал Лили, что ее ждут неприятности.

— Я хочу с тобой поговорить, — скомандовала Арлетта.

— Конечно, мама. О чем?

— Вот об этом! — Она вынула из-за спины конверт, адресованный Лили. Письмо от Зейна! И уже вскрытое! Лили почувствовала, как у нее внутри все закипело от гнева. Она не могла сдержаться.

— Это мое письмо, — процедила она сквозь зубы. Она не сводила глаз с письма. До сегодняшнего дня ей удавалось самой забирать четырехчасовую почту. Однако, как правило, ее ждало разочарование. Зейну некогда было писать: бизнес, школа, умирающий отец. До сих пор он писал Лили примерно каждые десять дней. Она отвечала двумя письмами на одно его письмо. К письмам Зейна она относилась как к святыне, а теперь мать посягала на ее личную жизнь.

— Сколько времени вы переписываетесь?

Лили не могла оторвать глаз от оскверненного конверта.

— Ты нарушила федеральный закон, — ответила она, стараясь сдержать ярость.

— Оставь это. Я задала вам вопрос, юная леди. Что между вами происходит?

Лиловые глаза Лили вспыхнули от злости. Она больше не владела собой.

— Ты же прочла письмо, черт возьми! Что же ты спрашиваешь?

— Лили, предупреждаю тебя…

Стремительно протянув руку, Лили выхватила письмо у матери.

— Только попробуй еще раз выкрасть мою почту! — Она стрелой взлетела по лестнице и хлопнула дверью своей комнаты.

Когда Джей Кей выскочил из кабинета, Арлетта все еще стояла и смотрела вверх.

— Что, черт побери, здесь происходит?

Арлетта перевела взгляд на него.

— Твоя драгоценная дочь! Похоже, у нее весьма близкие отношения с Зейном Макалистером.

— Ну и что? Лили взрослеет, разве ты не замечаешь?

Арлетта уткнула руки в бока.

— Я многое замечаю. На прошлой неделе она взяла один из моих бюстгальтеров и кашемировый свитер. Она уже не ребенок, и меня это беспокоит.

— Наконец-то ты почувствовала это на собственной шкуре. Не далее как прошлым летом ты говорила мне, что именно я пытаюсь затормозить ее развитие. Ты считала, что в ней слишком мало женского.

— Я имела в виду манеры и вкус. А не любовника.

Джей Кей остолбенел, его лицо побледнело, глаза расширились.

— Как, она спала с ним:

— Ну, «любовник» — возможно, слишком сильно сказано, по совершенно ясно, что Лили очень нравится этому Зейну.

— В этом нет его вины. Мне кажется, ты делаешь из мухи слона, Арлетта. Лучше бы ты оставила Лили в покое. Тебя послушать, она все делает не так, как надо. Когда у нее не было приятеля, тебя это беспокоило. Теперь он появился, а ты расстраиваешься еще больше.

Джей Кей повернулся и уже собирался идти назад в кабинет, но вдруг остановился и снова взглянул на жену.

— Интересно… Может, ты реагируешь так потому, что впервые поняла, насколько Лили хороша… Красивей тебя, Арлетта, и действительно многим нравится. Лучше подумай об этом, чем совать нос в ее жизнь.

Арлетта смотрела, как Джей Кей спокойно проследовал в кабинет.

— Сволочь! — сказала она, но голос внезапно сел, и слова замерли, так и не достигнув ушей мужа.

«Дорогая Лили!

Вчера я приезжал в Хьюстон и пытался с тобой увидеться, но горничная сказала, что ты на гимнастике. Почему ты никогда мне не говорила, что занимаешься гимнастикой? По-моему, это просто здорово. У тебя наверняка хорошо получается на брусьях, перевороты и кульбиты. У нас недавно проходили серьезные тренировки по баскетболу, а теперь вся школа помешалась на футболе. Эта эпидемия захватила почти всех.

Лили, я скучаю по тебе. Мне самому трудно поверить, что я пишу такие слова. Когда ты сможешь вырваться, чтобы встретиться со мной? С тех пор как мы были в «Молине», кажется, прошла вечность. Целый месяц! За это время мне удалось довольно много всего сделать по работе. Я съездил в Кервилль к одному художнику-ювелиру, который показал мне, как плавить золото и делать формы, по которым отливают оправы для камней. Сейчас я ищу покупателей, чтобы продать старинные драгоценности из коллекции отца. Но меня все время гложет мысль, что если бы я жил в каком-нибудь большом городе, вроде Нью-Йорка, то смог бы выручить за эти вещи гораздо больше денег. Мне так хочется показать их тебе. Там есть одно аметистовое колье в старинной золотой оправе, которое бы потрясающе тебе подошло. Каждый раз, когда я смотрю на него, вспоминаю твои глаза.

Жду, что ты мне скоро напишешь.

Люблю,

Зейн».

Лили трижды перечитала письмо, прежде чем встать с постели и положить его вместе с другими, полученными от него за последние три месяца. Она снова связала пачку кожаной тесьмой и засунула в один из своих красных сапог. Лили постоянно меняла место тайника, не желая, чтобы мать или горничная, отличавшаяся поразительным любопытством, обнаружили его.

Ей было очень неприятно, что мать раскрыла секрет их с Зейном дружбы. Должна же она иметь что-то свое, личное. Мать не имела никакого права брать письмо, а тем более вскрывать его. В первый раз Зейн написал что-то особенное. Сказал, что скучает без нее! Лили не верила своим глазам.

То, что она скучала без него, казалось Лили совершенно естественным, поскольку она была девочка. Особенно теперь, когда она так стремительно превращалась в женщину. Так и должно было быть. Но Зейн тоже скучал без нее!

Интересно, что это могло означать в устах парня? Неужели у него возникают те же мысли, что и у нее? Или у него все иначе? Когда Лили думала о нем, у нее возникало такое странное ощущение внизу живота. Может быть, это и называется страстью? Лили не знала. Но когда она мечтала о Зейне, представляла себе его лицо, где-то глубоко внутри вдруг вспыхивала сильная боль.

С ней творилось что-то непонятное. Наверное, она действительно становилась взрослой.

Чего Лили никак не могла понять — так это реакции матери на происходившие в ней перемены. Годами — нет, всю жизнь — мать безжалостно ругала ее за мальчишеский вид. Теперь же, когда грудь у нее стала расти со скоростью звука, так что ей приходилось «занимать» у матери бюстгальтеры, потому что свои постоянно оказывались малы, Арлетта метала громы и молнии.

Что ей оставалось делать? В конце концов Лили решила прибегнуть к помощи единственного доступного ей оракула. Она позвонила Фейт. За пару минут Лили рассказала о своих проблемах, и Фейт тут же научила ее уму-разуму.

— Ты должна дать ей отпор!

— Легко сказать!

— Моя мать в жизни не вскрывала моих писем, а если бы она так сделала, я бы страшно обиделась. Но что сделано, то сделано. Вообще должна тебе сказать, что все матери боятся, когда мы начинаем взрослеть. Всем известно, что девочки взрослеют очень быстро, но наши матери, похоже, забывают о том, что с ними когда-то происходило то же самое. Ты бы напомнила ей, что она тоже была подростком.

— Она никогда об этом не говорит. Разве ты не знаешь? Она же женщина без прошлого. Я ни разу не видела никого из ее родственников. Она утверждает, что одни умерли, другие уехали.

— Лил, я всегда говорила, что твоя мама какая-то странная. Ни то ни се.

— Знаю. Вот бы мне такую мать, как у тебя!

— Что ж, я готова поделиться. Послушай. Может, тебе зайти поговорить с моей мамой? В конце концов она тоже Митчелл. Она скажет все как есть.

— Это мне больше всего нравится в нашем семействе.

— А скажи-ка мне, сестренка, что было в этом письме? Что-нибудь ужасное?

— Да нет, ничего особенного. Но он написал, что скучает без меня.

— Правда? Действительно, так и написал? Никогда не слышала такого от парня. Если бы Пол мне сказал что-нибудь подобное, я бы, пожалуй, в обморок упала.

— А как поживает Пол?

— После футбола мы ходили на танцы, но еще ни разу не целовались.

— Ничего. Скоро у него день рождения. Ему исполняется шестнадцать, и ты сможешь поцеловать его целых шестнадцать раз.

— Хм. Это идея. Ладно, мне надо делать уроки. Не падай духом, Лили. С твоей матерью все утрясется. Знаешь, матери всегда бывают не готовы к тому, что дети выросли. Им тяжело с этим примириться. Они просто не понимают.

— Ты действительно считаешь, что мама может измениться?

Фейт долго молчала.

— Фейт, о чем ты так долго думаешь?

— Знаешь, Лил, ты, наверно, права. Тетя Арлетта — крепкий орешек. Пожалуй, тебе лучше вести себя с ней как раньше. Некоторые вещи никогда…

— Не изменить. Знаю, — перебила Лили. — Спасибо за совет.

— Не за что.

— Пока. — Лили повесила трубку, но так и оставалась сидеть, глядя на телефон. — Все-таки какая-то помощь, — пробормотала она.

Лили вернулась к своей старой привычке — в расстроенных чувствах, когда жизнь казалась слишком тяжелой, читать книги о майя и инках. Погружаясь в мир исчезнувших государств и цивилизаций, она пыталась отыскать ключи к загадке потерянного Эльдорадо. Она читала легенды и мифы о храмах из золота и драгоценностей. Эти тексты пережили столько поколений, что даже нынешние потомки инков продолжали верить в существование сокровищ, которые еще предстоит найти.

Видимо, и Джей Кей верил в некоторые из этих легенд. Он все продолжал искать карты, которые привели бы его к затерянным сокровищам.

Лили даже не представляла себе, чем они будут заниматься в очередной экспедиции, но она тоже искала эти карты. Она дала себе слово, что за зиму и следующий год хотя бы немного выучит испанский. Ей хотелось понимать, о чем говорят местные жители между собой. Хотелось узнать о них как можно больше. И еще ей хотелось получше разобраться в себе самой. Понять, что с ней происходит. Интересно было бы разузнать побольше о юности матери, понять, почему она никогда не вспоминает об этом времени. Почему не рассказывает, как они познакомились с Джей Кеем. Неужели они скрывают это? И еще ее интересовало все о Зейне. Как он живет. Лили не просто хотела знать, чего он хочет от жизни, но и понимать почему.

Вопросов оказалось гораздо больше, чем времени на их разрешение. И чем больше она узнавала о жизни и о людях, тем больше у нее возникало новых вопросов. Этим летом она впервые столкнулась с такими вещами, о существовании которых прежде даже не догадывалась. Ее жизнь стремительно менялась, и хотя Лили знала, что от этого никуда не деться, иногда ей хотелось, чтобы все шло чуть-чуть медленнее.

«Все так сложно, — вздохнула она, роясь под кроватью в поисках книги Эриха фон Дэникена под названием «Колесницы богов», которую начала читать в прошлые выходные. — Пора дать голове отдых».

Глава 9

Весна 1977 года

Впервые в жизни Лили участвовала в раскопках, где ее отец не был главным. Еще до отъезда из Хьюстона она наблюдала, как он с радостью хватался за самые незначительные поручения, которые давал руководитель экспедиции доктор Рубенталь. Отец ни в чем не противоречил ученому и не жаловался на понижение статуса. Лили отлично знала, как обычно вел себя на раскопках Дж. К. Митчелл, и для нее стало неожиданностью недоброжелательное отношение других участников экспедиции к ее присутствию.

— Лили, запомни: не болтай лишнего. Все эти люди считают, что ты ни разу не была на раскопках. Им совсем не обязательно знать, когда и где мы бывали.

— Как же так, пап? Я ведь и сама кое-что знаю о майя.

— Да, но здесь свои правила, и мы должны им подчиняться. Мы здесь, чтобы добыть информацию.

— Какую информацию?

— Кое-что, что может мне помочь… Ну, в общем, поможет мне проверить мои гипотезы.

— Насчет «золотого города», верно?

— Да.

— А они считают, что он не существует?

— Да. Авторитет доктора Рубенталя держится на точности и скрупулезности. Он не жалует чудеса и фантазии.

— Как в той книжке фон Дэникена, которую я читала?

— Доктор Рубенталь ни за что не пригласил бы в свою экспедицию фон Дэникена или подобных ему.

Лили поморщилась.

— Ты прав, пап. Мне, пожалуй, будет не о чем говорить с доктором Рубенталем.

— Не придавай этому значения, детка. И все будет прекрасно. Я здесь всего лишь по приглашению. — Джей Кей нежно потрепал Лили по плечу. — Увы, так делаются дела. Ты еще слишком маленькая, чтобы во всем этом разобраться, но учти: о некоторых вещах нам так и не расскажут. У нас ведь тоже есть свои секреты. Договорились?

— Хорошо, пап. — Лили улыбнулась отцу.

Они прилетели в Гватемала-Сити на «Боинге-747» и добрались на такси по главной магистрали Секста-Авенида до гостиницы, где их встретил шофер экспедиции доктора Рубенталя, чтобы отвезти к месту раскопок. Этот парень, по имени Эухенио, оказался не слишком любезен. Он весьма неуважительно бросил сумки Лили со снаряжением на заднее сиденье джипа. Даже для него Джей Кей с дочерью не были персонами первой величины.

«Плохой признак», — подумала Лили. Они двинулись в западном направлении по Панамериканскому шоссе в сторону Йашчилана, расположенного в Мексике.

Джей Кей повернулся к Эухенио.

— Мы не туда едем, — сказал он по-испански.

— Я говорю по-английски, — высокомерно ответил Эухенио. — И знаю, куда еду. Профессор запланировал еще одну поездку.

Джей Кей вдруг почувствовал себя неловко.

— Куда?

— В Паленке, — небрежно бросил Эухенио.

— Но ведь дотуда больше двухсот миль! — возразил Джей Кей. — Мы же не на экскурсии! И зачем нам Паленке? Я думал, мы все время проведем в Гватемале. А получается — едем в Мексику.

Эухенио только пожал плечами, не отрывая глаз от забитого машинами шоссе.

— Откуда мне знать?

По изумленному виду отца Лили поняла, что он действительно ничего не знал о корректировке плана экспедиции. Но больше всего Лили удивляло его очевидное смирение.

Когда они добрались до Паленке, солнце уже почти село. Лили выпрыгнула из джипа и увидела дворец. Она сразу же поняла, что находится в городе майя. Полуразрушенные стены и башня дворца подсвечивались снизу, но в этот вечерний час, когда на небе одновременно были видны и солнце, и луна, а над землей висело серебряно-золотое зарево, Лили почувствовала, что перенеслась назад, в седьмой век, эпоху расцвета культуры майя. В те времена дворец возвышался над великолепным городом. Тогдашние астрономы составили календарь и создали сложную систему летосчисления, которая оказалась более точной, чем современная, с високосным годом. Майя изобрели самую совершенную в Новом Свете письменность, а их искусство и архитектура, по мнению Лили, совпадавшему с мнением многих известных археологов, являли собой одну из величайших вершин в мировой истории.

В восточном дворе Лили заметила фигуры высотой в девять футов. Она читала, что их руки, лежащие на плечах, символизируют покорность. У одной из статуй руки были связаны, а спина вся покрыта шрамами. Многие полагали, что эта фигура изображает самоистязания, которые майя считали угодными богам.

После того как Эухенио показал им дорогу в лагерь, Лили снова заинтересовалась фигурами.

— Пап, а почему майя считали, что надо подвергать себя самоистязаниям в угоду богам?

— Это лишь один из тысячи вопросов, на которые нам всем хотелось бы найти ответы.

— Мне кажется, — сказала она, выбирая дорогу среди камней, — что вопросов всегда слишком много, а ответов мало. Но именно это и делает работу такой увлекательной. По крайней мере для меня.

— Ты права, — серьезно произнес отец. Потом указал рукой на мавзолеи, расположенные на горе. — Тебе не кажется, что постройки здесь удивительно похожи на Долину царей в Египте?

Лили посмотрела туда, куда показывал Джей Кей, и увидела, что так оно и есть.

— Во время зимнего солнцестояния заходящее солнце проникает внутрь пирамиды, где находится гробница Пака-ля, словно проходит через ворота подземного царства. Легенда гласит, что это знак божественной природы царя.

Они подошли к лагерю как раз в тот момент, когда на небе угасали последние лучи солнца. Лагерь оказался совсем не таким, как ожидала Лили. Она привыкла к спальным мешкам и костру. А это скопление современных удобных палаток, складных столиков, покрытых скатертями, стульев, печек Колемана и грилей показалось ей похожим на маленький городок.

Приблизившись к тучному господину в шортах цвета хаки и футболке, Джей Кей пожал ему руку.

— Здравствуйте, доктор Рубенталь.

— Джей Кей, хорошо, что ваш самолет прибыл вовремя, — сказал доктор нараспев. Он взглянул на свои часы с круглым циферблатом, огромные фосфоресцирующие цифры которого можно было разглядеть даже с расстояния в два ярда из темноты, где стояла Лили.

— Молодец, Эухенио, — похвалил он шофера, бесцеремонно бросившего сумки Лили к ее ногам. Лили кинула хмурый взгляд на шофера, но он не обратил на это никакого внимания.

Доктор Рубенталь взглянул поверх очков в металлической оправе и осмотрел Лили с головы до ног так, будто перед ним было одно из сокровищ майя, найденных им. Пока он разглядывал ее, голова у него покачивалась взад-вперед, как у индюка.

«Можно подумать, что он никогда в жизни не видел девочек-подростков», — промелькнуло у нее в голове.

Лили не понравился его пристальный взгляд, от которого по телу побежали мурашки. Ей вдруг захотелось показать ему язык, но теперь она уже не могла себе позволить ничего подобного. Она выросла, и отец наверняка не одобрил бы такое поведение.

— Это, должно быть, ваша дочь? — наконец произнес доктор Рубенталь.

— Да, это Лили, — гордо ответил Джей Кей.

— Постарайся не мешать нам — и все будет в порядке, — процедил доктор Рубенталь сквозь плотно сжатые тонкие губы.

— Я и не собираюсь, — ответила Лили, еле сдерживая возмущение.

Джей Кей поспешил сменить тему:

— Признаться, меня удивило изменение маршрута. Почему вы решили поехать сюда?

— Как вам известно, обычно гробница Пакаля закрыта для посетителей, но сейчас здесь находится профессор Келли из университета Калгари, и он собирается спуститься в гробницу. Я не намерен упустить эту возможность.

— Я тоже, — с благоговейным трепетом отозвался Джей Кей.

Доктор Рубенталь прищурился.

— Я могу быть уверенным, что вы останетесь снаружи вместе с остальными, пока мы с профессором Келли будем осматривать развалины?

— Да, конечно.

— Вы особенно не расстраивайтесь, Джей Кей. Как говорится, много званых, да мало избранных.

Лили не понравились ехидные нотки в голосе доктора Рубенталя. Она так и не поняла, что имел в виду этот толстяк.

— Мы здесь с раннего утра. Все хотят лечь пораньше, так что я проведу инструктаж завтра, если вы не возражаете. Ваша палатка последняя в том ряду, — сказал профессор, указав на четвертую палатку. — Ужин вам принесут туда.

Лили с трудом могла различить палатку, поскольку там не горел свет, как в других, и ее почти не было видно из-за банановых деревьев и пышных пальм.

Доктор Рубенталь махнул рукой подошедшему человеку с металлическим кофейником и тремя чашками в руках. Потом повернул к Джей Кею свое круглое лицо.

— Не хотите ли выпить со мной чашечку этого чудесного кофе? Вы ведь знаете, что гватемальский кофе самый лучший? Если бы местные крестьяне, которые выращивают кофе, когда-нибудь забастовали, все венские кафе пришлось бы закрыть. — Он засмеялся, но в его голосе Лили послышались злобные нотки.

Она уселась на свою дорожную сумку в ожидании, когда «официант» нальет ей кофе. Доктор Рубенталь взял с подноса, стоявшего на маленьком столике, тарелку, где он держал кусковой сахар. Сначала он протянул ее Джей Кею, затем — с некоторым сомнением — Лили.

Она отпила густой горячий кофе, думая о том, почему они с отцом так не нравятся доктору Рубенталю.

Минут пятнадцать Джей Кей и доктор Рубенталь обсуждали внутреннюю конструкцию гробницы Пакаля, которую доктору предстояло увидеть на следующий день. Лили не нравилась его снисходительная манера вести беседу. Когда они допили кофе, он отослал их, как король своих придворных.

Лили еле дотащилась до палатки. Она подождала, пока они вошли внутрь, зажгли лампу и получили ужин, и лишь после этого заговорила с отцом.

— Пап, он мне не нравится.

— Это заметно, — засмеялся он, быстро обняв ее. — Он от нас тоже не в восторге.

— Почему?

По лицу Джей Кея пробежала тень. Отвернувшись от дочери, он принялся распаковывать свой рюкзак. Достал мыло, мочалку.

— Он старый индюк, Лили, но пользуется очень большим авторитетом. Его финансируют лучшие фонды и университеты. Он всех знает и может проникнуть в такие места, которые нам и не снились.

— Хм! И зачем мы сюда приехали? Он же не разрешит нам спуститься внутрь.

Джей Кей снова посмотрел на Лили и улыбнулся своей самой неотразимой улыбкой.

— Вот тут-то он и ошибается, Лили. Думаю, мы сами можем себе разрешить взглянуть на саркофаг Пакаля.

Глаза Лили вспыхнули.

— Конечно, пап!

— Так-то, девочка моя, — сказал он, крепко обнимая ее.

Когда на следующее утро ученые начали восхождение по крутым ступеням Храма Надписей — гробницы могущественного царя майя Пакаля, солнце нещадно жгло их спины.

Джей Кей и Лили познакомились с участниками экспедиции прямо перед отходом. Среди них оказались два молодых ассистента из университета Пенсильвании, Бенни и Арт, и тридцатитрехлетняя Мария из университета города Мехико.

Наконец они поднялись на самый верх храма. У Лили перехватило дыхание — больше от открывшегося перед ней вида, чем от усталости.

«Вот если бы Зейн увидел все это!» — подумала она и сама удивилась, что ей пришла в голову такая мысль. Произвел бы этот вид на него такое же сильное впечатление, как на нее? Интересно, что он делал этим утром? Ей вдруг ужасно захотелось взять его за руку, как будто он действительно был где-то рядом.

Лили отвела взгляд от великолепного пейзажа и двинулась внутрь храма мимо стены, испещренной клинописью. Она не могла прочитать ни одной из этих надписей, и неожиданно ее охватило сознание собственной ничтожности. Если бы она знала побольше! Если бы перед этой поездкой успела прочитать больше книг о майя! Она вдруг ощутила, как ее переполняет желание узнать то, что ее никогда прежде не волновало.

Не зря у Лили было чувство, что эта экспедиция будет для нее более важной, чем все предыдущие. Предчувствие не обмануло ее — в ней что-то происходило. Она начинала смотреть на историю майя совсем по-новому. Лили пока не осознавала, в чем причина такой перемены, но она ее чувствовала. У нее возникло не просто любопытство, которое всегда было ей свойственно, а истинное желание найти ответы на все вопросы, встававшие перед ней.

Лили заметила, что и отец переменился. Может, ей просто передалось его внутреннее состояние? Возможно, именно это придавало экспедиции особый смысл.

Нетрудно было заметить, что Джей Кей даже не упоминал о золоте или жадеитах. Не говорил о возможных находках вроде тех, которые его интересовали во время проведения предыдущих раскопок. Он сказал, что ищет ключ к загадке «золотого города». И Лили изо всех сил старалась ничего не упустить.

«Я так мало знаю», — думала она, подавленная сознанием собственной несостоятельности. Почти непроизвольным движением она дотронулась до одной из надписей.

Неожиданно подскочившая к ней Мария быстро отбросила ее руку.

— Отойди! — Ее карие глаза сверкнули в сторону Лили. — Ребенок! — фыркнула она по-английски с «сильным акцентом и обернулась к доктору Рубенталю.

— Черт! — повторила в ответ Лили, стараясь подавить приступ гнева. Похоже, ее участие в экспедиции внушало опасения не только доктору Рубенталю.

Профессор Келли рассказывал о самых первых раскопках в 1949 году, когда знаменитый археолог, специалист по культуре майя доктор Альберто Рус Луильер обнаружил круглые отверстия в плитах пола. Подняв эти плиты, он увидел потайную лестницу. Проход, заваленный землей и булыжниками, вел в сердцевину пирамиды. Там, на самом дне, доктор Луильер нашел небольшую камеру и в ней пять скелетов. Он отодвинул треугольную плиту и увидел обширный склеп. Вдоль стен стояли лепные фигуры в искусно сделанных головных уборах из перьев. Посредине находился огромный саркофаг.

— Мы спускаемся вниз, чтобы обследовать четырехугольную плиту, закрывавшую саркофаг. Нас уже давно интересует весьма сложная надпись на ней, — объяснил доктор Рубенталь.

Подмигнув дочери, Джей Кей сказал:

— Надеюсь, всем присутствующим будет позволено ознакомиться с саркофагом?

— Это невозможно! — выдавил доктор Рубенталь.

Профессор Келли взглянул на своего тучного коллегу.

— Не вижу, чему это может повредить, — произнес он примирительно.

— Но… ребенок! Она может что-нибудь испортить. Мы уже обсудили этот вопрос с мистером Митчеллом, — полушепотом пробормотал доктор Рубенталь, надеясь, что его не услышат. Но Лили, конечно, слышала каждое слово.

— Вы мой гость. Давайте дадим им возможность посмотреть и поразмышлять.

Джей Кей так просиял, что Лили подумала: «У папы такой вид, словно он уже нашел «золотой город».

Они начали спускаться. Лили старалась не обращать внимания на то напряжение, которое сгустилось в воздухе вокруг нее, и на очевидную борьбу за власть в группе. Она полностью сосредоточилась на гробнице, решив не подвергать сознательному анализу свои впечатления. Ей хотелось «почувствовать гробницу Пакаля».

На известковых сводах коридора, по которому они двигались в глубь пирамиды, блестели крошечные капельки воды. На одной из мокрых ступенек Лили поскользнулась. Отвалившийся кусочек камня запрыгал вниз по лестнице.

Лили поразила удивительная тишина, как будто время остановилось или, наоборот, летело так быстро, что она не могла за ним угнаться. Здесь покоилось тело царя, погруженное в вечную темноту. Здесь, где не было ни солнцестояния, ни равноденствий. Впереди в глубине доктор Келли периодически освещал вспышкой стены, выкрашенные киноварью — цветом зари и возрождения. Лили вдруг увидела останки костей человеческой ноги. Все разулись, чтобы ничего не потревожить. Грубые подошвы ботинок могли повредить поверхность камня и нанести непоправимый урон, поскольку даже самые мельчайшие фрагменты хранили ценнейшую информацию.

Вспышки и карманные фонарики осветили фигуры, высеченные руками древних. Лили догадалась, что та, которая стояла в самом центре, изображала Пакаля. Царь взирал на нее сверху вниз, словно с небес.

Джей Кей обратился к профессору Келли:

— Такое впечатление, что у Пакаля была изуродована ступня.

Мария и Бенни принялись изучать другую ступню.

— Смотрите, видимо, резец художника сорвался и отсек кусочек одного из пальцев! — воскликнул Бенни. Остальные тоже бросились рассматривать фигуру.

Глядя на ступню Пакаля, профессор Келли сказал:

— Так называемый раздробленный палец, врожденный дефект. У меня такой же. — Он стянул носок и сравнил свой палец с пальцем царя. По группе пробежал шепот. Все обсуждали обоснованность догадки профессора Келли. Джей Кей заявил, что это только подтверждает удивительную достоверность творений майя. Воображение Лили устремилось гораздо дальше.

— Может, профессор Келли — потомок Пакаля? — произнесла она громко. Обернувшись в ее сторону, доктор Рубенталь набычился, свесив свой длинный нос.

— Дети должны помалкивать, — проревел он.

На этот раз Лили забыла все данные отцу обещания. Язык у нее так и чесался, и она ответила:

— А мне кажется удивительным, доктор Рубенталь, что с этим Пакалем связано столько загадок. Только подумайте: все согласны с тем, что у него изуродована ступня, а теперь, когда сюда приезжает профессор Келли, вдруг выясняется, что по странному стечению обстоятельств у него точно такой же дефект! Я никогда не слышала о «раздробленном пальце». А вы? Мне бы такое и в голову не пришло. И только потому, что доктор Келли сейчас здесь, мы можем увидеть Пакаля и все искусство майя в новом свете! Не кажется ли вам, что вы слишком связываете себя устаревшими представлениями?

— Меня еще никто не смел обвинять в ограниченности! — возмущенно воскликнул ученый.

Лили тут же поняла, что зашла слишком далеко. Разумнее отступить и дать профессору спасти свое лицо. Ей ни в коем случае не хотелось рисковать положением отца.

— Разве вы не считаете такое совпадение странным?

— Вовсе нет, — выпалил доктор Рубенталь.

— Я согласна с девочкой, — вдруг сказала Мария и встала рядом с Лили.

— Пожалуй, над этим стоит поразмыслить, — поддержал ее Бенни.

— А я готов допустить и большее. Может быть, доктор Келли — это возрожденный Пакаль, — заметил Арт. Однако голос его звучал не слишком уверенно. Лили решила, что он высказал такую точку зрения только для того, чтобы представить доктору Рубенталю наиболее широкий диапазон возможных мнений.

— Чепуха! — ответил профессор. — Надо видеть только то, что есть на самом деле. За этим мы приехали сюда. Факты. И больше ничего.

— Как знать, доктор. Мы же сделали открытие, и, возможно, оно поможет тем, кто придет сюда после нас. Возможно, в идее Арта что-то есть. Мы не сможем двигаться дальше, если не будем рассматривать все гипотезы. Если бы не такие, как он, вы лишились бы работы, — твердо произнес Джей Кей.

Выслушав отповедь, доктор Рубенталь молча отступил и принялся откапывать и отчищать клинопись. Работа продолжалась все утро. Потом они сделали перерыв на ленч и продолжали работать до конца дня.

К вечеру Лили почувствовала себя уставшей как никогда. Она еле-еле доковыляла до лагеря. На обед подали тушеную курицу и кофе с пирогом, пропитанный ромом. Отец ушел обсуждать увиденное за день с профессором Келли и доктором Рубенталем. Остальные разошлись по своим палаткам, и Лили осталась одна. Ей хотелось с кем-нибудь поговорить.

Она подумала о Марии, к которой испытывала симпатию, после того как та вступилась за нее. Идеи Арта тоже произвели на нее большое впечатление. Лили никогда не слышала ничего подобного. Эти трое заинтересовали ее гораздо больше, чем доктор Рубенталь. Молодые люди хотели глубже проникнуть в психологию людей майя, по-человечески понять их, а не просто познакомиться с их культурой.

Лили пробралась между палаток туда, где у маленького костра кружком сидели Арт, Бенни и Мария. Они говорили о достижениях профессора Баррера, который, начав с двенадцатью сотрудниками работу в 1974 году, подготовил сводный словарь языка майя. Детально сопоставить все имеющиеся словари — это казалось Лили колоссальным трудом, который, однако, существенно облегчил бы жизнь антропологам. Она знала, как ждал выхода нового словаря ее отец. Он говорил, что словарь поможет ему проверить тексты легенд и карты, которые ему удалось раздобыть.

Лили расположилась за банановым деревом и прислушалась к тому, о чем Мария рассказывала Бенни и Арту. У нее не хватило духу вмешаться в беседу, поскольку она боялась, что ее станут сторониться. Однако чем дольше говорили эти трое, тем больше их разговор увлекал Лили. Наконец она не выдержала и, покинув свое убежище, приблизилась к ним.

— А как они узнают, что в опубликованном ими словаре содержится все? — выпалила она.

Мария подняла на нее глаза и улыбнулась.

— Проходи, садись. — Она похлопала по земле рядом с собой.

— Конечно, там будет не все, но это максимально полный вариант, который удалось сделать, — сказал Бенни. — Через двадцать лет мы будем знать гораздо больше.

— Двадцать лет?

— Тебе это кажется вечностью? — засмеялся он.

— Ну да!

Мария снова улыбнулась Лили.

— Ты не похожа на других американских детей. Стараешься мыслить самостоятельно.

— К несчастью, — отшутилась Лили.

— Продолжай в том же духе, Лили Митчелл. Лишь немногим из нас хватает для этого мужества. — Арт вытащил из костра ветку и прикурил сигарету.

— Почему доктор Рубенталь так невзлюбил меня? — спросила Лили.

— Нас он тоже не жалует. К тому же ты дочь Дж. К. Митчелла…

Мария прервала Арта:

— Не слушай его, Лили.

Они с Артом обменялись многозначительными взглядами, и он, подняв глаза к звездам, выпустил дым.

— Что он хотел сказать, Мария? — потребовала Лили.

— Он просто хотел сказать, — ответила Мария, стрельнув в его сторону глазами, — что доктор Рубенталь — напыщенный осел.

Все расхохотались. Мария продолжала:

— Доктор Рубенталь считает, что достаточно приехать на раскопки, тут собрать черепки, там — фрагменты скелета — и все в порядке. Сегодня уже нельзя сказать, что он стоит на передовом рубеже в нашем деле. Однако он отлично умеет убеждать людей вкладывать в него деньги. Так что нам приходится терпеть его, чтобы иметь возможность участвовать в работе. Конечно, мы опубликуем свои собственные выводы… позднее.

— Гораздо позднее, — пошутил Бенни.

— Гораздо, гораздо позднее, — серьезно сказал Арт.

— Поняла теперь? — спросила Мария.

— Конечно, — соврала Лили. Ей не хотелось, чтобы ее держали за маленькую девочку, не способную говорить с ними на равных. Но по правде говоря, многие вещи, прежде казавшиеся ей простыми и ясными, теперь представлялись весьма запутанными. Лили видела, что все эти люди не в восторге не только от доктора Рубенталя, но и от Джей Кея. И все же она с уважением относилась к их точке зрения. Как ни странно, она ценила мнение этих чужих ей людей так же высоко, если не выше, чем мнение собственного отца, и это заставляло ее чувствовать себя виноватой перед ним.

Лили смотрела на догорающий костер, не замечая, что ее приподнятые плечи и выражение лица выдают все, что у нее на душе.

Мария положила руку ей на плечо.

— Тебя что-то беспокоит? Может, я могу помочь?

Лили отчаянно хотела бы получить ответы на свои вопросы. Но как это сделать, не предав доверия отца?

— Мне хотелось бы знать так же много, как ты. Если бы я была постарше, то смогла бы лучше помогать папе.

— Нам всем хочется того же, — сказал Арт.

— Правда?

Бенни тихонько засмеялся:

— Пройдет пятнадцать лет, а мы будем заниматься тем же самым и, возможно, у нас появится еще больше вопросов, чем сейчас.

Лили уставилась на него:

— По-твоему, мы не приближаемся к истине?

Легкомысленное выражение слетело с его лица.

— Честно? По-моему, нет. Иногда мне кажется, что я подошел совсем близко, но все считают мои гипотезы невероятными.

Как всегда, любопытство придало Лили смелости.

— Могу поспорить, что они далеко не такие невероятные, как мои! — с вызовом воскликнула она.

— Спорим! Ты первая.

Она выпрямилась и приняла самую величественную позу.

— Я считаю, что эти раскопки помогут мне найти верный путь в поисках Эльдорадо. «Все! — пронеслось у нее в голове. — Сказала! — думала она с облегчением. — Может быть, теперь я добьюсь даже большего, чем папа. Он будет мной гордиться».

— Эльдорадо? Один из семи городов Цибола? — У Бенни сделался такой вид, будто он вот-вот засмеется.

— Да.

— Лили, — начал он простодушно, — город городов, Эльдорадо, — это просто рекламный трюк, которым пользовались испанцы в пятнадцатом веке, чтобы заманить своих соотечественников или французов исследовать и осваивать Новый Свет. Эльдорадо никогда не существовал. Правда, когда Коронадо наблюдал некоторые индейские города на закате, они казались ему сделанными из золота, но на самом деле это было не так. И если кто-нибудь скажет, что «золотой город» существует, значит, тебя просто дурачат. Извини.

Лили чуть не заплакала, и только упрямство не позволило ей это сделать. Ей не хотелось верить тому, что сказал Бенни. Отец был умным человеком! Зачем он сказал ей неправду? Почему направил по ложному следу? Что он здесь делает, если Эльдорадо ни при чем? Что же ему нужно на самом деле? Неужели он собирается всю жизнь ее обманывать?

Самым обидным казалось то, что отец считал ее такой глупенькой. Возможно, именно поэтому он требовал, чтобы она держала рот на замке. Конечно же, он что-то искал. Ей очень хотелось узнать что.

— Ладно, — сказала она Бенни. — Теперь послушаем твою гипотезу.

Бенни откашлялся.

— Должен сказать, что мои предположения не столь популярны.

— Понимаю. Давай, — потребовала Лили. Она взглянула на Арта и увидела, что тот уже ухмылялся. Над ней по крайней мере никто не смеялся открыто.

— Я считаю, что тысячи лет назад на нашей планете побывали инопланетяне и мы потомки сыновей богов и дочерей человека. Сыновья богов — пришельцы с иных планет, а дочери человека — первые гомо сапиенс, населявшие Землю в те времена. В этой теории я не одинок. Французский ученый Жак Валле посвятил ей несколько докладов и книг. Сегодня нас незначительное меньшинство, но я верю, что те же самые инопланетяне все еще посещают нас.

Лили фыркнула, потом рассмеялась:

— Это самая безумная идея, какую я когда-нибудь слышала!

— И с тобой солидарны три четверти всего научного мира, — обиженно заметил Бенни.

Мария потрепала Лили по плечу.

— Видишь? У каждого из нас свои мечты и фантазии. Возможно, было бы лучше, если бы мы мыслили, как доктор Рубенталь, а?

Лили заглянула в темные глаза Марии. Конечно, она права. Однако Лили не могла избавиться от своих сомнений без достаточных доказательств. Несколько посещений библиотеки в Хьюстоне наверняка разрешили бы их. Лили решила, что с этого момента она будет вести собственное исследование и делать выводы сама.

— Ладно. Кажется, мне пора на отдых, — сказала она.

— Отличная мысль! — воскликнули все трое в один голос.

Вернувшись в свою палатку, Лили обнаружила, что отец все еще не вернулся от профессора Келли. Она легла на подстилку, скрестив руки под головой, и уставилась на лампу Колемана, висевшую в центре.

От навязчивых мыслей у нее закружилась голова. Она бы ни за что не поверила, что Джей Кей мог делать что-то не то. Неужели он и вправду гоняется за миражем? Сама не зная почему, Лили не сомневалась в Бенни и Марии. Она сомневалась в своем отце. Это было так не похоже на нее. Или нет? Может, она просто видела его в новом, более ярком свете? И он казался ей не таким, как в прошлом году. Мать предупреждала, что взросление сильно изменит ее жизнь, но Лили совсем не нравилось, какое направление принимали эти изменения.

«Я же люблю папу. Как он мог меня обмануть? — Ее глаза наполнились слезами. — Почему он мне не доверяет?»

Лили смахнула слезу рукой. Эти люди сегодня вечером… они, похоже, не доверяли ее отцу. Подумав об этом, Лили вспомнила, как быстро Мария прервала Арта. И это не первая инсинуация в отношении Джей Кея за время экспедиции. Почему они не уважают отца?

Должно быть, это из-за того, что он не профессор и у него нет печатных трудов. Она слышала, как Джей Кей как-то говорил, что ученый либо публикуется, либо погибает. Ей было хорошо известно, как много времени и сил уходит у него на поддержание «Древностей». Догадывалась она и о том, что у него всегда были другие цели на раскопках. На самом деле Дж. К. Митчелла не волновал раздробленный палец Пакаля. А этих людей волновал. Отец хотел найти Эльдорадо.

Лили ударила кулаком по своей маленькой подушке. «Эльдорадо!» Но «золотой город» не существует. Отец просто должен знать об этом.

Значит, в Йашчилане они не могли найти никаких ключей к его загадке. Насколько можно было судить, Джей Кей приехал сюда, чтобы вытянуть что-то из доктора Рубенталя. Но почему вдруг доктор Рубенталь стал так много значить для отца? Неужели он придумал всю эту историю с Эльдорадо только для того, чтобы отвлечь ее?

— Да! Наверняка так и есть! — произнесла она вслух. — Папе что-то нужно, и я должна об этом знать. По крайней мере до поры до времени. Остается только надеяться, что он мне достаточно доверяет, чтобы рассказать обо всем потом.

Наконец, немного успокоившись, Лили улыбнулась и тут же провалилась в сон, надеясь, против всякой логики, что когда-нибудь отцу повезет и он найдет хотя бы один ключ, который приведет его к мечте.

Глава 10

Лето 1977 года

Зейн позвонил, чтобы сообщить самую потрясающую за последнее время новость. Лили лежала на животе, вытянувшись поперек кровати. Ее голова свешивалась с нового желто-зеленого ситцевого покрывала, купленного матерью, когда она — в который раз — обновляла спальню Лили. Покрывало напоминало пол в магазинчике кустарных изделий в Вилидже, однако Лили, как обычно, не имела права голоса в выборе рисунка для своей собственной спальни. Она предпочла не вмешиваться в процесс, который благотворно сказывался на Арлетте, а в противном случае грозил совершенно взбесить ее. Лучше было сосредоточиться на чем-нибудь другом. Однако такое поведение еще больше разозлило Арлетту, что, впрочем, помогло Лили выиграть еще одну битву за независимость. В результате этой непрерывной войны нервов к концу июля Лили уже подумывала о том, чтобы бежать куда глаза глядят. Как раз в это время позвонил Зейн со своим предложением.

— Я еду воспитателем в лагерь Каньон-Лейк на август. Отличное место! Лагерь только что открылся. Там будет верховая езда, уроки подготовки плавания, которые буду вести я, походы, катание на лодках, теннис, баскетбол и все прочее, что обычно бывает в лагерях. Дети от десяти до тринадцати лет. Как мне объяснили, в основном отпрыски толстосумов. Возможно, мне удастся нащупать контакты, полезные для папиного бизнеса.

Всего несколько недель назад Зейн окончил школу, и теперь, поскольку отец болел, почти все заботы о деле лежали на нем. Он сделал паузу, только чтобы вздохнуть поглубже, и, не дожидаясь ответа Лили, продолжил:

— Лили, я хочу, чтобы ты поехала со мной. Я уже почти договорился насчет тебя. — Зейн не мог остановиться.

— Зейн, подожди, — засмеялась Лили, хотя ей нравился его энтузиазм. — Этим летом я вообще не собираюсь никуда ехать. Я думала побыть с папой, как обычно.

— Лили, перестань. — Голос звучал явно разочарованно. — Неужели тебе не хочется побыть со мной? Я могу сегодня же все устроить. Тебе надо только позвонить им сегодня, чтобы миссис Хэнкок включила тебя в штат. Это как раз то, что тебе нужно. У тебя же есть сертификат для работы в лагере, а для них главное, чтобы люди не боялись трудностей и готовы были работать почти бесплатно.

— И ты считаешь, что я как раз из таких? — продолжала смеяться Лили. — А как же твоя работа?

— Папа хочет, чтобы я поехал. Он считает, что это полезно для меня, но я надеюсь завести связи, которые будут полезны для дела. В любом случае у меня есть еще месяц до отъезда, чтобы все здесь устроить. Лили, скажи, что поедешь, — попросил он.

— Мне надо поговорить с папой.

Зейн изо всех сил старался не выдать своих чувств. Ему не хотелось, чтобы Лили догадалась, что он чувствует себя соперником Джей Кея в борьбе за ее время и внимание. Но он не выдержал:

— Сама ты не можешь решить? А я-то думал, что ты уже взрослая, Лили Митчелл.

— Так и есть! — ответила она с возмущением, которого он и ждал.

— Рад это слышать. Так ты поедешь или нет?

— Поеду.

— Отлично! Позвони миссис Хэнкок. Она тебе все расскажет.

— Хорошо, но я все же должна сказать папе. Он расстроится.

— Да брось ты, Лили. Это же не на все лето. Ты сможешь работать в магазине весь июль. У тебя ведь впереди день рождения, и Четвертое июля мы сможем отпраздновать вместе… что-то вроде нашей годовщины. Как ты думаешь?

— Да, — тихо сказала она. — Наша годовщина.

И все же в душе Лили уже перенеслась в август, на романтические холмы Запада, лежащие под огромным небом, усеянным мириадами звезд. Мысль о том, что она будет лежать на руках у Зейна, счастливая и довольная, наполняла ее сердце, укрепляя решимость ехать.

Лили понадобилось меньше часа, чтобы уговорить Джей Кея отпустить ее. Арлетта разразилась потоком стонов и воплей, не зная, соглашаться ей или нет. Это вполне соответствовало состоянию бесконечных сомнений, в котором она пребывала в последнее время, не представляя, каким образом сохранить контроль над дочерью.

— Она едет с этим проходимцем?! — С этими словами Арлетта ворвалась в кабинет Джей Кея вскоре после того, как Лили выбежала из дома и помчалась сообщать новости Фейт.

— Можно подумать, что она собирается бежать с любовником. Лили едет в лагерь работать, как, я уверен, и сотни других подростков по всей стране. Скажи спасибо, что она не собирается записываться в Корпус мира, как сделали мои друзья, которых я после этого никогда больше не видел.

Арлетта закусила нижнюю губу, постукивая ногой по персидскому ковру.

— Ты слишком снисходителен к ней.

— А ты слишком строга.

— Уверена, что нет! Я смотрю на вещи реально. А ты просто закрываешь глаза — да нет, просто заклеиваешь их! Лили собирается пробыть целый месяц с этим парнем, и я точно знаю, что если они еще не переспали, то к концу месяца переспят. Каждый раз, когда Зейн приходит сюда, он сдерживает эрекцию.

— Арлетта! — воскликнул Джей Кей. Он опустил голову и принялся перекладывать бумаги с места на место, пытаясь скрыть дрожь в руках и думая о том, как быстро повзрослела его дочка.

— Джей Кей, очнись! Этот парень вертится вокруг Лили как мартовский кот. Если ты разрешишь ей поехать в лагерь, она вернется беременной.

На некоторое время Джей Кей задумался, потом поднял глаза на жену.

— Я доверяю Лили и буду с ней в любой ситуации. Возможно, мне и не нравится, что она становится взрослой, но если я попытаюсь удержать ее, то действительно ее потеряю. А она очень много для меня значит. Если она хочет ехать, пусть едет. Это мое решение.

Глаза Арлетты сузились от еле сдерживаемой злобы.

— Ты совершаешь большую ошибку. Ома вернется беременной, запомни мои слова. Будет страшный скандал, мне придется самой воспитывать ребенка, и все мои друзья отвернутся от меня. И все из-за ее потаскушечьего поведения.

Джей Кей выпучил глаза так, что они, казалось, вот-вот вылезут из орбит. Он оперся руками о стол, стараясь сдержать бешенство, переполнявшее все его существо. Неужели эта женщина — его жена? Как она может до такой степени презирать свою плоть и кровь и как вообще может мать — любая мать — ставить свои интересы выше интересов своего ребенка? В последнее время Джей Кей часто задавал себе вопрос: что могло заставить его жениться на Арлетте?

— Моя дочь не потаскушка! — проревел он. — Лили сама решит, что ей делать с Зейном, и я абсолютно уверен, прежде чем лечь с ним в постель, она хорошо обо всем подумает. Она поступит так, как ей подскажет сердце. А раз так, я буду на ее стороне. Меня гораздо больше беспокоит твое недоверие к ее чувствам и то, что ты явно придаешь слишком большое значение мнению о ней твоего круга. — Джей Кей встал и двинулся к выходу. — Если ты и дальше будешь ставить своих узколобых светских приятельниц выше моей дочери, пеняй на себя. — И он вышел из комнаты.

Арлетта обвела взглядом кабинет, где ничто не напоминало о ее существовании. Это было владение Джей Кея. Стоя здесь, она сознавала, что проиграла еще одно сражение с объединенными силами мужа и дочери. В глубине души она верила в то, что окончательная победа будет за ней. Лили еще молода и не защищена от ошибок. А на стороне Арлетты мудрость и опыт. Настанет день, когда Лили уйдет и Джей Кей достанется ей, и тогда она приберет к рукам и его самого, и его бизнес, и его деньги. Тогда, и только тогда, она наконец сможет отдохнуть. Тогда она будет счастлива.

Лагерь «Уимберли» расположился в живописной холмистой части Техаса, неподалеку от Каньон-Лейк и Уимберли. Его хозяева Марта и Боб Хэнкок потратили два года, строя бревенчатые домики с видом на озеро, конюшни и загоны для скота, большой гимнастический зал, комнату отдыха и кафе с единственной целью угодить пресыщенным, но не слишком любимым чадам богатых обитателей Далласа и Хьюстона. И Марта, и Боб были профессиональными психологами со степенью. Более десяти лет они оба работали в области реабилитации наркоманов, которой они намеревались заниматься и дальше в зимние месяцы — в это время в лагерь принимались только дети и подростки, страдавшие наркоманией и алкоголизмом.

Однако, осознав, что они сами нуждаются в отдыхе, Боб и Марта решили выделить два месяца, июль и август, для развлечений и оздоровления. Поэтому к воспитателям, которых они подбирали для работы летом, не предъявлялись столь высокие требования, как к тем, кто работал зимой. Кроме того, они свято верили, что лучший способ отвлечь старшеклассников и студентов от экспериментов с наркотиками — это работа. Обязанности благотворно влияют на формирование характера, считали они. Обязанности закладывают фундамент правильной самооценки и уверенности в себе. Боб и Марта намеревались изменить мир — пусть немного, но по-своему.

Зейн прибыл в лагерь за три часа до того, как в деревянные ворота въехала машина Джей Кея с Лили на переднем сиденье. До главного корпуса они ехали по пересохшей, пыльной дороге, но Лили решила пренебречь кондиционером и высунулась в окно, чтобы ощутить горячий, сухой ветер. С этого высокого места озеро внизу казалось кристально чистым. Огромные кипарисы наполняли жаркий воздух своим ароматом. Повсюду цвел пурпурный шалфей. В отдалении среди редкого кустарника и хвощей паслась коза с двумя козлятами.

Джей Кей подъехал к месту регистрации, размещенному в том же домике, где жили Боб и Марта. Не успела Лили выйти из машины, как услышала голос Зейна.

— Лили! — Зейн стремглав несся через рощицу, отделявшую главный корпус от ряда небольших спальных домиков. На нем были туристские шорты, желтая футболка и высокие черно-белые баскетбольные ботинки. Глаза Лили засветились в ответ на широкую улыбку, сияющую на его уже успевшем загореть лице.

— Зейн! — воскликнула она и, радостно улыбаясь, схватила его за руки.

Джей Кей наблюдал за ними, и сердце у него упало.

Зейн наклонился к Лили и прошептал:

— Мне хочется обнять тебя и расцеловать, но нельзя, чтобы миссис Хэнкок это увидела… Знаешь, приличия и все такое… У них страшно строгие правила в отношении воспитателей. Так что нам надо быть очень осторожными.

— Понятно, — ответила Лили. — И так здорово, что мы будем вместе работать.

Лили отпустила его руки и обернулась к отцу.

— Пап, давай вытащим мои вещи.

— Конечно, — сказал Джей Кей и нажал кнопку багажника.

Марта Хэнкок помогала шестерым воспитательницам разбираться в бумагах, показывала им домики и выдавала постельное белье и полотенца для девочек. Потом она объяснила их родителям насчет почты, телефонных звонков и карманных денег и, наконец, о времени отъезда для тех, кто собирался пробыть две и четыре недели.

Прослушав инструктаж, Джей Кей почувствовал уверенность в том, что оставляет Лили в надежных руках. Ему понравилось, что дочь будет находиться под присмотром не просто опытных специалистов, но и заботливых людей. Боб и Марта произвели на него хорошее впечатление.

Около пяти Джей Кей двинулся обратно в Хьюстон, до которого было часа три езды. Отпуская Лили, он не был до конца уверен, что поступает правильно, но в конце концов решил, что это послужит проверкой его собственной зрелости, и оставил ее с легким сердцем.

В этот вечер воспитатели, Боб, Марта и Карина — медсестра, приглашенная, чтобы «лечить комариные укусы, сломанные конечности и тоску по дому», — собрались в большой комнате отдыха. Они расселись на изрядно потертые мягкие кресла, стоявшие полукругом у каменного камина, сложенного Бобом собственноручно, о чем он объявил с нескрываемой гордостью. Молодых людей ознакомили с правилами, которым им предстояло следовать неукоснительно. Никакого алкоголя, никаких наркотиков, никакого курева: ни сигарет, ни травки, — никаких ругательств, никакого панибратства друг с другом. Все должны носить только форменные футболки лагеря «Уимберли». Никаких обрезанных шорт или мятых джинсов, скромные купальные костюмы. Не купаться после десяти. А в дополнение к обязанностям воспитателей, состоявшим в том, чтобы организовать все виды развлечений и занятий, они должны по очереди дежурить в столовой, конюшне и прачечной, раздавать почту и посылки.

Выходные предоставлялись по очереди в воскресенье вечером. Лили тут же подсчитала, что их с Зейном расписания не совпадают, а значит, ни в одно из воскресений они не будут свободны одновременно. Все ее мечты о бесконечных вечерах среди холмов, когда, лежа у него на руках, она будет смотреть на падающие звезды, улетучились быстрее, чем хвост кометы.

В среду в девять часов утра Лили пережила первое потрясение. Вереница машин, на которых в лагерь на первые две недели прибывали юные гости, началась с белого «кадиллака» и закончилась в три часа пополудни серебристым «роллс-ройсом». Перед глазами Лили предстало столько «мерседесов», «ягуаров» и «линкольнов», что она невольно засомневалась, будет ли в этой смене хоть один нормальный ребенок. Не прошло и одного дня, как она поняла, что не будет.

Второй шок Лили испытала, наблюдая реакцию Зейна на богатых сынков.

— В жизни не видел ничего подобного, — сказал он, после того как отвел четвертого из своих подопечных в их домик. — У Чарльза Глэдстона Третьего чемодан из крокодиловой кожи, а ему всего одиннадцать! Мало того, Барри Басмен привез с собой простыни из чистого хлопка — его мать, видите ли, считает, что здесь, в лагере, могут быть вши. Какого черта было присылать его сюда, если она думает, что здесь антисанитария?

— Зейн, мы же знали, что здесь будут дети богачей. Ты ведь не первый раз встречаешь людей с деньгами?

— Но не с такими. Ты хоть представляешь, сколько денег у Басменов? Один такой клиент мог бы обеспечить моего отца до конца дней. Басмен знаком со всеми, кто хоть что-нибудь значит, от Техаса до Калифорнии и, конечно, в Нью-Йорке. У него не только нефтяные месторождения — у него золотые прииски, сталеплавильные заводы, зерновая компания, а еще одна из этих новых компьютерных фирм, о которых сейчас все говорят.

— Я так понимаю, ты стремился в этот лагерь?

— А ты нет?

— Да, но я приехала сюда, чтобы ходить в походы и еще чтобы побыть с тобой, — сказала она разочарованно и медленно отошла. Зейн бросился к «корвету» с откидным верхом, в котором прибыл десятилетний наследник инвестиционного банка с миллиардным капиталом.

Знакомство Лили с миром отпрысков богатейших техасских семей началось с Эванджелины Паркер из Хайленд-Парк в Далласе. «Папочка» Эванджелины был нефтяным магнатом, как и большинство «папочек», приславших сюда своих детей. Среди них попадались непосредственные владельцы нефтяных месторождений и люди, разбогатевшие на спекуляции нефтяными фьючерсами. В 1977 году нефтяная река несла с собой огромные деньги, оседавшие в некоторых очень глубоких карманах.

Через несколько недель Эванджелине исполнялось тринадцать лет. Ее светлые волосы были искусно подкрашены одним из лучших парикмахеров Далласа. На ней красовались двухсотдолларовые солнечные очки, пятидесятидолларовые голубые джинсы. Она носила бюстгальтеры с толстыми прокладками и красилась сильнее, чем модели на обложках «Космополитэн». Через пятнадцать минут после прибытия в лагерь Эванджелина объявила своим трем соседкам, что уже сделала свой выбор. Зейн Макалистер должен стать мужчиной, который лишит ее девственности.

Сэнди, Эми и Ким совершенно опешили, что, однако, не помешало им подначивать Эванджелину, не обращая никакого внимания на присутствие воспитательницы.

— Интересно, как ты этого добьешься? — спросила Ким эту возмутительную девицу, с которой познакомилась всего час назад.

— Очень просто. Есть сотни способов. В воде, в лесу, в столовой. Он сделает это. Любой из них готов, дай только возможность. Мне папочка говорил. Кроме того, даже если он решит, что я слишком маленькая, я всегда могу отблагодарить его за услугу. Тысяча наверняка сделает свое дело.

— Ты что, готова заплатить мужчине за то, что он будет заниматься с тобой любовью? — потрясенно произнесла Сэнди.

— Я собираюсь переспать с ним. Любовь здесь ни при чем. Это разные вещи. И зачем же тогда существуют деньги? Покажите мне мужчину, которого нельзя купить, — он наверняка окажется неполноценным.

Лили не выдержала и возмущенно фыркнула. Эванджелина повернула голову в ее сторону. Другие, как овцы, последовали ее примеру.

— Это еще что?

Лили не могла допустить, чтобы этот ребенок, у которого голова была забита бог знает чем, взял над ней верх.

— Мне кажется, что ты еще слишком маленькая, чтобы рассуждать о любви.

Эванджелина повернулась кругом, и длинные светлые волосы великолепным покрывалом упали ей на спину. Солнце, проникавшее сквозь занавешенное окно, стояло в самом зените и создавало вокруг девочки ореол, в котором она выглядела как ангел. Однако се слова рассеивали очарование. Изумрудные глаза Эванджелины смерили Лили с головы до ног. Презрительно опустив веки, она сказала:

— А это еще что? — Лили резануло ее «что» вместо «кто». — Горничная?

Лили не смогла сдержать насмешки:

— Я ваша воспитательница. Пока вы находитесь здесь, вам придется подчиняться существующим в лагере правилам и лагерному начальству. Вы не должны делать ничего недозволенного. В том числе спать с мужским персоналом.

Эванджелина нисколько не смутилась. Она подошла к Лили и, хотя ей было всего двенадцать, уставилась ей прямо в глаза.

— В чем дело? Ты что, сама положила на него глаз? Плохи твои дела. Я всегда получаю то, что хочу. Тем или иным способом.

Лили и глазом не моргнула.

— Мне жаль тебя. Если ты будешь так относиться к людям, то в один прекрасный день останешься совсем одна.

— Кто бы говорил!

Твердым, как ледоруб, взглядом Лили заглянула ей прямо в глаза, словно стараясь пробиться в самую глубину ее существа.

— Послушай меня, Эванджелина. Мне кажется, ты заслуживаешь лучшего… даже если сама этого не понимаешь.

Не дожидаясь, пока девочка скажет что-нибудь еще, Лили повернулась к ней спиной и вышла из комнаты.

В последующие два дня Эванджелина пустила в ход весь свой женский ум и злобный цинизм, орудуя ими как бичом. От нее доставалось всем подряд. Лили ничего ей не говорила, но пристально следила за ее поведением и записывала свои впечатления в тетрадь. Наконец, прихватив тетрадь с собой, она отправилась к Марте, чтобы поделиться своими наблюдениями и выводами.

— Мне кажется, Эванджелина очень одинока и никто ее не любит, — сказала она Марте за чашкой чая. — Другие девочки тоже слишком погружены в материальное, но они все-таки постепенно втягиваются в жизнь лагеря. А она все принимает в штыки. Ведет себя просто как хулиганка. Постоянно старается обратить на себя внимание.

— Мужское внимание? — уточнила Марта.

— Да.

— Так я и знала. Я говорила с ее отцом по телефону. Мы всегда беседуем с родителями. Он готов заплатить вдвойне, лишь бы она оставалась здесь. У меня такое ощущение, что он просто хочет избавиться от нее на лето.

— И так, наверное, с большинством из этих ребят? Все они кажутся какими-то несчастными.

— Да, это так. Но отец Эванджелины — просто кремень. Странно, что она еще не пристрастилась к наркотикам. Я хочу показать им другую жизнь, прежде чем они попадут в эту ловушку.

— Было бы здорово. Надеюсь, у вас получится.

— Я тоже, — с улыбкой отозвалась Марта. — А пока постарайся сделать для нее все, что сможешь. Я со своей стороны снова свяжусь с ее отцом и попытаюсь поговорить с матерью.

— Ее родители разведены. Она мне сама сказала, что мать сбежала с другим. Эванджелина полностью на стороне отца.

Марта покачала головой:

— Из счастливого дома не убегают, Лили. Он тоже не без греха. Хотя я не могу себе представить, чтобы я бросила свою дочь. Но мы не знаем всех обстоятельств, которые толкнули женщину на такой шаг. Попробую разыскать се.

Лили невольно подумала о своих родителях, вспомнив постоянное раздражение, с которым мать относилась к отцу. Впервые в жизни она задумалась: чего же такого отец не давал матери, что она не могла простить его? Арлетта вечно жаловалась, что он уделяет ей мало внимания. Может, это правда? Может, она сама похожа на Эванджелину? И почему очевидные недостатки Эванджелины так понятны ей, а собственной матери она не сочувствует? Может, она вознесла отца на пьедестал, которого он не заслуживает? Лили вдруг с поразительной ясностью увидела в Эванджелине себя. Она впервые подумала, что этим летом может узнать о себе много такого, чего не узнала бы в других обстоятельствах.

Уже через четыре дня пребывания в лагере Зейн осознал, что больше не может делать вид, будто Лили — всего лишь одна из воспитательниц. Ежедневно он видел, как она во главе группы девочек отправлялась на прогулку по окрестностям. Ее энтузиазм в отношении всего, что она делала, удивлял Зейна. Лили организовала для девочек ботаническую экскурсию, где они собирали корни, травы, листья деревьев и кустарников и дикие цветы. Она учила их делать кормушки для оленей, а потом, разбудив до зари, вела на охоту. Вместо охотничьих ружей девочки использовали «полароиды». Лили учила их плавать и нырять. Прыжок с двойным переворотом получался у нее лучше всех в лагере. Она вдохновляла девочек и внушала благоговение мальчикам. Зейн в жизни никем так не гордился и чувствовал, что влюблен сильнее, чем раньше.

После воскресного барбекю он подошел к Лили и поведал ей свой план. Этим вечером у нее был выходной, а он должен был дежурить.

— Ты можешь встретиться со мной сегодня вечером, попозже? — шепнул он, когда все начали расходиться.

— Но ведь у тебя дежурство.

— Я уже все устроил. Поработаю до девяти, а потом меня прикроет Тим. Он вывернет лампочку у нас в домике, и до утра, пока не пойдет с обходом Боб, там не будет света. Пожалуйста, Лили, мне так надо повидаться с тобой наедине!

Она взглянула в его полные искренности глаза.

— Я тоже хочу побыть с тобой. — Рассеявшиеся романтические грезы с новой силой захватили ее.

Путь до залитого лунным светом каменистого берега был неблизким, но Лили уже знала дорогу как свои пять пальцев. Зейн сидел на большом валуне в двух шагах от озера и ждал ее.

— Ты давно здесь? — спросила она, повиснув у него на шее.

— Очень, — ответил Зейн, крепко прижимая ее к себе и целуя в ухо. Он больше не слышал ни шума крыльев ночных птиц, ни шелеста молодого дубка. В ушах у него звучали только удары собственного сердца да шум крови в голове.

Уже много месяцев Зейн жаждал прикоснуться к груди Лили и теперь не смог побороть искушение. Его руки скользнули к ней под свитер и поднялись по спине до застежки бюстгальтера. Однако возня с застежкой грозила затянуться навечно.

— Вот так, — прошептала Лили, расстегивая крючки.

Этот жест обескуражил и вместе с тем обрадовал Зейна. Он понял, что она чувствует то же, что и он. Ее груди оказались больше, чем он ожидал, они наполнили его ладони шелковистой нежностью. Никогда в жизни Зейн не испытывал такого острого наслаждения. Пальцы легли на ее сосок, и от этого прикосновения он вдруг стал твердым. Зейн снова дотронулся до него и почувствовал, что сосок стал еще тверже. Лили застонала. Зейн увидел, как ее глаза закрылись, а губы раздвинулись. Он осторожно опустил ее на землю. И снова Лили вела себя не так, как другие девушки, которых он знал. Она не скрывала своих чувств. Просто и щедро она отдавала ему себя. Лили любила его и верила ему. Чувства переполняли Зейна.

«Наверно, такой и должна быть любовь», — подумал он, снимая с Лили свитер и глядя на ее обнаженную грудь. Лунный свет скользил по белой коже, и она просвечивала, как тончайший фарфор. Зейн видел ее голубоватые вены, и у него мелькнула мысль, что она, должно быть, очень хрупкая, хотя Лили всегда пыталась убедить его в обратном. Он с благоговением прикоснулся к ее груди губами, и ему показалось, что от нее исходит аромат лилий. Когда он дотронулся языком до соска, кожа у нее на груди покрылась мурашками, и он услышал, как она порывисто вздохнула. Лили отвечала ему, и Зейн почувствовал себя непобедимым.

Он лег рядом и расстегнул ее джинсы. Его рука скользнула по ее гладкому животу и очутилась ниже. Никогда прежде Зейн не совершал ничего подобного. Ему вдруг стало страшно, что Господь сочтет его поведение греховным.

Но в этот момент Лили прошептала: «Я люблю тебя», — и ощущение греха как рукой сняло.

Мягкие волоски у нее между ног казались ему похожими на волосы ангела, а кожа была удивительно теплой. Рука двинулась дальше, и Зейн ощутил влагу. Его пальцы скользнули внутрь.

Лили застонала. Зейн почувствовал, как сердце у него подпрыгнуло. Его губы ласкали грудь Лили, а пальцы касались самых сокровенных мест, заставляя все ее тело трепетать. Она стонала и повторяла его имя снова и снова. Эти звуки сливались для Зейна в одну божественную музыку. Он не задумывался над тем, что ему делать и как, но лишь следовал извечному зову, который придавал ему решимость слушаться своих чувств и стараться дать ей то, чего она ждала.

— Я хочу тебя, Лили, — сказал он, надеясь, что эти слова, произнесенные вслух, освободят его от томительного желания.

Пальцы Лили погрузились в волосы Зейна, и она нежно поцеловала его.

— Я тоже хочу этого, — прошептала она чуть слышно.

Зейну хотелось, чтобы это мгновение длилось вечно, но он знал, что должен остановиться. Совесть подсказывала ему, что он поступает неправильно. Они еще слишком молоды. Что, если Лили забеременеет? И в то же время какой-то внутренний голос подсказывал ему, что нет лучшего способа доказать ей свою любовь.

Лили не пыталась остановить его. Ее тело и душа стремились к Зейну, наполняя ее бесконечной любовью и страстным желанием. Все, что они делали, казалось ей естественным и правильным. Ей нравилось, что голова Зейна лежала у нее на груди. Ощущение было необыкновенным, но Лили казалось, что она уже испытывала его когда-то прежде… словно они знали друг друга в другой жизни. Ей хотелось слиться с ним в одно целое.

— Лили, я не могу, — наконец прошептал Зейн и медленно, нерешительно убрал руку. Он в последний раз поцеловал ее груди, одну за другой, и сел. Глядя на нее, Зейн думал, что все древние богини и небесные ангелы не могли сравниться красотой с Лили.

Ему хотелось навсегда запомнить ее такой. Запомнить эту ночь, когда Лили отдала себя ему, не ставя никаких условий, повинуясь только любви. Зейн верил, что так между ними будет всегда.

— Лили, я люблю тебя. Я боюсь сделать тебе больно. И мне не хочется, чтобы в первый раз все произошло так обыденно… где-нибудь в машине или здесь, на земле. Я хочу для тебя чего-то необыкновенного.

Она улыбнулась и убрала прядь золотых волос, упавшую ему на лоб.

— Верю. И за это люблю тебя еще больше.

— Правда?

— Да. — Она села. В глубине души Лили пришлось признать, что она разочарована. Она считала, что не может быть ничего прекраснее, чем любовь здесь, у озера, под покровом звездного неба.

«Неужели он считает, что лучше заниматься любовью где-нибудь в гостинице для свиданий?» — думала она, надеясь, что в конце концов Зейн даст себе волю и они вместе поплывут в потоке любви.

— У нас впереди еще целая жизнь, Зейн, — вместо этого произнесла она.

— Да, Лили, целая жизнь, — улыбнулся он в ответ, веря всем сердцем, что сумеет сделать их первую ночь незабываемой и что никто не сможет их разлучить. Ни теперь, ни потом…

Глава 11

К концу первых двух недель Эванджелина убедилась, что все: хозяева, гости и воспитатели — знают о ее недовольстве здешними условиями. За ней не без основания закрепилось прозвище «Богатая стерва».

Лили показывала Ким, Эми и Сэнди, как надо упаковывать рюкзак, если собираешься в длительный поход, когда скучающая Эванджелина, которая лежала наверху на своей постели, бросила на дощатый пол номер «Семнадцати». Звук упавшего журнала, походивший на громкий шлепок, заставил Лили вздрогнуть. Эванджелина расхохоталась. Лили взглянула на нее.

— Почему бы тебе не научить их чему-нибудь стоящему? — спросила Эванджелина. — Завтра нам уезжать, и весь год нас меньше всего будет волновать, как выжить в лесу.

На этот раз раздражение одержало верх над доброжелательностью, и Лили сказала:

— Думаю, что тебе стоит обратить внимание на то, что мы делаем. Это пригодится тебе больше, чем кому бы то ни было. — В ее голосе слышался вызов.

Эванджелина бросила на нее недоуменный взгляд:

— Это почему же?

— Потому, что твой отец завтра не приедет. Ты остаешься здесь, — победоносно произнесла Лили.

Ни один мускул в лице Эванджелины не дрогнул. Оно казалось высеченным из камня. В глазах не было ни тени злости, а в голосе — ни нотки расстройства.

— Знаю, — небрежно соврала она, откидывая набок длинные волосы цвета меда и глядя сверху на Лили, как архангел с неба. Она решила ни за что не выдавать себя. — Просто я не хотела, чтобы другие чувствовали себя неловко из-за того, что их родителям не по карману оставить их на вторую смену.

Самообладание этой девочки поразило Лили. Никогда она не сталкивалась с таким безупречным самоконтролем.

Ким запихнула в рюкзак электрический фонарь и обернулась к Эванджелине:

— Ты просто дерьмо! И мне не стыдно говорить это в присутствии воспитательницы. Я знаю, что не полагается так выражаться, но вы должны простеть меня, мисс Митчелл. — Она снова взглянула на Эванджелину. — Все вешала нам лапшу на уши про то, какой у тебя замечательный папочка. Обращается с тобой как с принцессой. Так вот, знаешь? Может, ты с ним и правда очень счастлива, но я бы ни за что не променяла своего отца даже на все бриллианты «Тиффани». Пусть он не такой богатый, как твой, но он по крайней мере хочет, чтобы я скорее вернулась домой, и мама тоже. Он не старается спихнуть меня чужим людям! — Ким оттолкнула рюкзак в сторону и вылетела из комнаты, хлопнув дверью.

Сэнди и Эми тоже перестали укладываться.

— Она правильно говорит, — сказала Сэнди и вышла вслед за не проронившей ни слова, но явно недовольной Эми.

Лили продолжала наблюдать за Эванджелиной, которая не отрываясь смотрела на дверь. Какая необыкновенная выдержка! Если бы кто-нибудь из се приятелей сказал ей что-то подобное, она бы разозлилась и наговорила такого, что ей навсегда запретили бы работать воспитательницей.

Так продолжалось до тех пор, пока Эванджелина не подняла руку, чтобы поправить волосы, и тогда Лили заметила, как дрожат ее руки. Внезапно она почувствовала острую жалость к этой девочке, не знавшей, кому верить, кого любить и как заводить друзей. Лили решила, что должна помочь ей.

— И сколько их было?

— Чего сколько? — недоверчиво огрызнулась Эванджелина.

— Лагерей. Сколько было лагерей и сколько лет подряд твой отец отправляет тебя туда, вместо того чтобы провести лето с тобой?

— Мой папочка…

— Хватит тебе! — воскликнула Лили громко. — Отвечай что спрашивают.

Эванджелина не сводила с нее глаз.

— Уйди.

Лили отрицательно покачала головой.

— Не забудь, что мне платят за то, чтобы я составляла вам компанию. Пора привыкнуть. Так сколько?

Эванджелина моргнула, и Лили заметила в уголке ее глаза крохотную слезинку, которая, однако, тут же высохла.

«Вот это воля!» — подумала про себя Лили.

— Столько, что я со счета сбилась. — Девочка на секунду задумалась. — Папочка может себе позволить отправлять меня в самые лучшие.

— Не сомневаюсь. И сколько тебе было, когда ты первый раз поехала в лагерь?

— Три. Сразу после того, как мать сбежала.

— Так ты почти не знаешь своей матери?

— Знаю вполне достаточно. Папочка сказал мне, что она шлюха. Я ее ненавижу.

— Наверно, ты многих ненавидишь, Эванджелина. Мать — за то, что она бросила тебя, отца — за то, что не хочет уделять тебе внимание. Если бы со мной так обошлись, я бы чувствовала то же самое. Но мне кажется, что ты и себя ненавидишь, и тут я тебя не понимаю. А знаешь почему? Потому что ты — это то, что ты сама умеешь. Будет хорошо, если ты усвоишь здесь хотя бы этот урок. Ты должна научиться паковать собственный багаж, Эванджелина. — Лили указала на брошенные рюкзаки. — Этому я учу девочек. Собирать свои вещи. Ты должна думать о своей жизни, а не о жизни матери или отца.

Лили подошла к двери и открыла ее. Не оборачиваясь назад, она сказала:

— Если я тебе понадоблюсь, я здесь.

Она тихо прикрыла за собой дверь, но так и не услышала сдавленных рыданий Эванджелины.

Зейн лежал на земле, ощущая на себе тяжесть обнаженного тела Лили. Он ласкал губами ее сосок, то сдавливая его, то отпуская. Потом, оставив его, принялся за другой. Обхватив руками ее округлые бедра, он с силой прижал их к себе. Потом поднял руки и, погладив Лили по голове, поцеловал ее в губы.

— Лили, ты меня с ума сводишь. Я так хочу тебя! — простонал он и провел языком по гладкой и нежной поверхности ее рта.

— И я хочу тебя, — прошептала она. — Пожалуйста, не заставляй меня больше ждать.

Лили просунула руку и дернула застежку его голубых джинсов. Ее рука скользнула внутрь. На какое-то мгновение она даже испугалась — таким большим и твердым оказалось то, что там было. Сотни раз, когда Зейн прижимал ее к себе, она чувствовала животом его напряжение, но никогда прежде не прикасалась к этой тверди рукой. Ощущение показалось ей самым восхитительным и волнующим. Лили нравились низкие, животные звуки, перекатывавшиеся у него в горле, и то, что он почти лишался рассудка, когда ее рука скользила вверх и вниз. Лили заметила, что, когда она касается подушечками пальцев его кончика, все тело Зейна конвульсивно вздрагивало и на лбу у него выступал пот. Чувство собственной власти над ним только усилило ее желание.

— О Боже, Лили! — простонал он. — Я не хочу, чтобы это случилось здесь.

— Но ведь это самое лучшее место, Зейн. Здесь, где нас никто не видит. Только звезды и Бог, — шептала она. — Пожалуйста, Зейн, я хочу узнать это… почувствовать тебя.

Зейн положил Лили на спину, и ее волосы легли на землю густым темным покрывалом. Он быстро стянул джинсы — последнее, что их разделяло.

Глядя в ее фиалковые глаза, Зейн с удивлением понял, что больше не боится стать их пленником. Подушечкой большого пальца он нежно провел по краю ее сердцевидного лица.

— Я боюсь сделать тебе больно. Первый раз ведь бывает больно.

— Так вот что тебя удерживает.

— Да, — благоговейно прошептал он. — Я слишком люблю тебя и никогда не смогу причинить тебе боль.

— Зейн, я не боюсь этого. По-моему, гораздо страшнее, если мы этого не сделаем. Вдруг я проживу жизнь и так и не узнаю, как это могло быть здесь, сейчас.

— Ты говоришь так, как будто мы можем расстаться.

— Никогда, любимый, — произнесла она, вглядываясь в самую глубину его глаз. — Никогда, мой голубоглазый.

Потом она взяла его руку и повела его за собой в бесконечную мягкость между ног. Она открыла ему себя. Медленно и осторожно Зейн проникал внутрь.

Лили почувствовала, как у нее внутри пробежала волна блаженства, и закрыла глаза. Хотя она все еще ощущала, как ей в спину впиваются мелкие камешки, но ей казалось, что она парит над землей. Зейн опустил голову и ласкал ее соски до тех пор, пока не услышал высокие, дрожащие стоны. Тогда он медленно и уверенно устремился вперед.

Ощутив пульсацию ее влажных стенок, Зейн потерял всякий контроль над собой. Он продвинулся как можно глубже, потом скользнул назад. Вперед и назад. Ему становилось все жарче и жарче. Когда Лили обвила его руками, шепча его имя, Зейн почувствовал, что она тоже покрылась испариной. Она не чувствовала боли, как он боялся. Ее охватила такая же безумная страсть, как и его.

Вперед и назад. Он проникал в нее снова и снова. Опять и опять. Лили приподняла бедра, позволяя ему продвинуться еще глубже. Казалось, он попал в другое измерение. Они неслись в вечность, кружась в бесконечном водовороте любви. Их тела и души слились. Зейну хотелось, чтобы этот миг никогда не кончался. Какой же он был дурак, когда хотел лишить ее и себя такого восхитительного наслаждения!

Зейн снова и снова погружался в нее, пока не услышал, что она задышала тяжело и часто, как раненый зверь. В испуге он тотчас же остановился.

— Что-то не так? Тебе больно?

— О нет, мой любимый. Нет. Нет. — Лили поцеловала его в губы, потом, взяв его руку, провела языком вдоль каждого пальца. — Мне так хорошо.

Коснувшись спины Лили губами, Зейн положил руку ей между ног. Там было очень горячо и влажно. Эти изменения, которые он вызвал в ней, возбуждали Зейна еще больше. Ему нравилось дотрагиваться до ее набухших сосков, нравилось, что она стонала все громче и громче. Зейн не мог знать, нравилось ли ей то, что он делает, по он видел, что Лили отвечает на малейшее его прикосновение. И это заставляло его желать ее еще сильнее, чем прежде.

Он продолжал ласкать ее рукой. Его указательный палец скользнул к ней внутрь. На секунду у Лили перехватило дыхание, потом наступил оргазм. Зейн не останавливался, и его пальцы снова и снова привели ее к высшей точке блаженства. Так повторялось еще несколько раз, пока она наконец не взяла рукой его член, настаивая, чтобы он вошел в нее.

Зейна поразила та удивительная легкость, с которой он сделал это теперь. Страсть превратила Лили в теплую влажную гавань, где ему хотелось бы остаться навеки. Вперед и назад. Казалось, он летел над землей. Шепнув любимое имя, он приник губами к ее шее. Лили обхватила его затылок, и из глаз у нее покатились слезы счастья.

Лили прижалась к Зейну и подумала: будет ли так всегда или только б первый раз сексу позволено подняться до мистических высот?

— Я люблю тебя, Лили, — прошептал он. — Ты моя. Моя и больше ничья.

— А ты мой, — ответила она, глядя на него влюбленными глазами.

Зейн перевернулся на бок и прижал ее к себе. Лили положила голову к нему на грудь. Они видели только луну, звезды и друг друга. И никто из них не заметил пары изумрудных глаз, наблюдавших за ними из-за большого куста пурпурного шалфея.

Глава 12

После отъезда первой партии ребят Зейн записал их имена, адреса и телефоны в дешевую записную книжку, купленную на газозаправочной станции в Каньон-Лейк. О каждом из мальчиков он сделал пометки, почти как Лили в своей тетради. Но если Лили писала о личных взаимоотношениях и проблемах, то Зейн записывал в основном данные об их семьях, которые ему сообщали дети. Его особенно интересовали те из них, родители которых могли бы стать клиентами его отца. На полях он приводил примеры оценки их состояний. Зейн был поражен: как же много его питомцев унаследует большие деньги, переходившие от отцов к детям уже в течение нескольких поколений! В своей провинциальной глуши Зейну не приходилось сталкиваться с такими людьми. Он, как и его отец, должен был постоянно работать, чтобы обеспечить свое существование. Зейн работал на ферме, где они держали небольшое стадо, или занимался торговыми операциями со старинными драгоценностями, что являлось основным источником их дохода.

Вторая смена ребят прибыла в лагерь с еще большей помпой, чем первая. За рулем машин сидели шоферы в униформах, а некоторых девочек до самого домика сопровождали нянюшки. Облаченные в джинсы от «Глории Вандербильт», они несли сумки от «Гуччи». Мальчики привезли с собой портативные холодильники, машинки для изготовления попкорна и небольшие телевизоры на батарейках. Воспитатели только недоуменно хлопали глазами. В правилах черным по белому было написано, что держать в лагере телевизоры и радиоприемники запрещается. Никого не прельщала перспектива отбирать все эти «игрушки» после отъезда родителей, а потом получать кучу жалоб.

Зейну достались четверо из ряда вон выходящих тринадцатилетних молодцов: Мартин Йохансен из Миннеаполиса, Джейсон Колдуэлл из Нью-Йорка, Эндрю Бредли из Бостона и Уильям Маллой с Лонг-Айленда, штат Нью-Йорк. Все четверо оказались не просто знакомы — они сами выбрали этот лагерь местом своей ежегодной встречи.

На первый взгляд они показались Зейну пай-мальчиками. Коротко, но очень стильно подстриженные и уложенные феном волосы, не в джинсах, а в слаксах, в хлопчатобумажных рубашках в тонкую полоску с длинным рукавом вместо обычных футболок. Все четверо были в белых пуловерах под горло, словно они собрались прокатиться на яхте. И ни один из них не вспотел под горячим техасским солнцем.

«Холодные, как огурцы», — невольно подумал Зейн. Слишком холодные, чтобы доверять им.

— Да, мы ездим вместе с семи лет и побывали уже почти во всех лагерях, куда нам хотелось попасть: и в Поконосе, и в Рокисе, и в Йосимите. Мы встречаемся только в лагерях, — объяснил Мартин, бросив свой кожаный чемодан на кровать. — Мы даже доплачиваем, чтобы жить в одной комнате.

— Не знаю, удастся ли вам проделать это здесь, — с сомнением отозвался Зейн.

— Деньги могут купить все, — ответил Мартин.

— Ну, положим, не совсем все, — возразил Зейн.

Эндрю скрестил руки на впалой груди и бросил на него исключительно самодовольный взгляд.

— Сразу видно провинциала. Ты, пожалуй, скажешь, что любовь нельзя купить за деньги?

Зейн не пытался скрыть усмешку.

— Конечно, там, у вас, мистер Бредли, любовь наверняка продается за деньги. Но здесь Техас. А теперь прошу меня извинить. Увидимся за обедом. В шесть.

Он повернулся и вышел. Джейсон подошел к двери и, проследив, как Зейн скрылся за деревьями, сказал:

— Не нравится мне этот парень. — Он обернулся к друзьям: — А вам? Не проучить ли нам мистера Макалистера?

— Конечно. Надо попробовать, — ответил Эндрю, а остальные только кивнули в знак согласия.

Новые подопечные Лили — Карен, Блейн и Салли — оказались помладше Эванджелины и гораздо больше интересовались природой, историями про привидений и писанием писем домой, чем мальчиками. Эванджелина осталась в полном одиночестве, и это ее бесило.

Лили, наоборот, оказалась с новыми девочками в своей стихии. Она водила их в походы и рассказывала подряд все известные ей индейские сказки. Учила их слушать шум ветра и представлять себе, какой была Земля сотни лет назад, когда индейские врачеватели лечили раны и болезни при помощи своей духовной медицины.

— Когда болезнь поражает тело, часто, хотя и не всегда, можно вылечиться от нее, думая о чем-нибудь хорошем, например, о небе или красивых цветах. Но главное, думая о прекрасном, многие из нас могли бы избежать болезни.

Карен отличалась скептицизмом.

— А как насчет эпидемий, уносивших целые племена?

— Конечно, оспа и дифтерия — опасные враги. Но к счастью, люди научились соединять вакцины и антибиотики с народной медициной. Кстати, многие лекарства можно найти прямо под ногами. Это корни и травы.

— Наверно, ты права, Лили, — сказала Блейн. — Уже от одного чистого воздуха чувствуешь себя хорошо. Здесь так тихо, спокойно. В Нью-Йорке у меня иногда болит голова от шума. Мне бы хотелось жить здесь все время. А тебе, Лили?

Лили подняла голову и взглянула на голые вершины холмов, потом на кристально чистое озеро, казавшееся издалека совершенно неподвижным. Ей захотелось, чтобы и Эванджелина пришла сюда, хотя она не была уверена, что общение с природой — это то, что ей сейчас нужно. Но Лили чувствовала, что ей обязательно нужно найти подход к несчастной девочке.

Обхватив руками ноги, согнутые в коленях, Лили улыбнулась девочкам.

— Должна вам признаться, что я нигде не чувствовала себя такой счастливой.

— А тебе не кажется, что индейцы были умнее нас? — спросила Салли.

— Иногда я думаю, что они были гораздо мудрее, — ответила Лили.

— Мы можем многому научиться у них.

Она заметила, что солнце стало садиться за западную гряду холмов.

— Пора возвращаться, девочки. Сегодня наша очередь разводить костер.

Поднявшись, девочки двинулись за ней в лагерь.

Лили встретилась с Зейном у комнаты отдыха в воскресенье вечером всего за несколько минут до того, как выключили свет, и успела лишь обменяться с ним несколькими поцелуями. В понедельник после обеда, перед уходом на озеро, ей удалось улучить минут семь, чтобы, держа его за руку, сказать, что она любит его. Ко вторнику ей стало очевидно, что Эванджелина неотступно следит за ней, куда бы она ни пошла. Кроме того, Лили удостоверилась в том, что обещание Эванджелины заполучить Зейна не пустые слова.

Не желая подвергать его опасности, она рассказала Зейну о своих подозрениях насчет Эванджелины и сказала, что им надо быть более осторожными при встречах. Он согласился.

В среду Лили пришла, чтобы отвести своих девочек на занятия по гребле. Все, кроме Эванджелины, радостно бросились к двери.

— Ты не идешь? — ласково спросила Лили.

— Нет. Я научилась грести еще на прошлой неделе. Есть занятия поинтереснее. — Ее слова звучали угрожающе.

Лили всегда считала, что лучшая защита — это наступление. Она подошла к Эванджелине и посмотрела ей прямо в глаза.

— Шпионить, например? Ты так увлечена тем, что шпионишь за мной.

— Точно. И у меня уже достаточно фактов, чтобы вас обоих уволили.

— Неужели? Какие же?

Глаза девочки чуть не лопались от зависти, голос дрожал от злости и ненависти, накопившейся за долгие годы, и хотя сейчас она выплескивала все это на Лили, та прекрасно понимала, что не она причина несчастий Эванджелины.

— Я видела, как ты валялась с ним на прошлой неделе. Видела, как он тебя трахал. Как ты лежала на нем, а потом он тыкал в тебя этой своей штуковиной. Я видела достаточно, чтобы испортить тебе репутацию до конца жизни. Если Марта и ее дурацкий Боб узнают, чем вы занимались, они вышвырнут вас обоих в два счета!

Эванджелина пришла в такое бешенство, что под конец уже брызгала слюной Лили в лицо. Но Лили и глазом не моргнула. Когда Эванджелина замолкла, она держалась так же спокойно и холодно. Как гранит.

— Так ты все видела?

— Да, видела! — победоносно произнесла девочка, сложив руки на груди. Лили молчала и просто смотрела на нее. Такая реакция обескуражила Эванджелину. Почему Лили не просит прощения? Не предлагает ей денег или драгоценностей в обмен на обещание не губить ее репутацию и сохранить ей работу? Может, она вообще потаскушка? Может, она занимается этим со всеми парнями подряд? Но почему? Она ведь красивая! Она может заполучить любого парня, которого захочет. Вот она и выбрала себе самого лучшего во всем лагере, того самого, которого Эванджелина присмотрела для себя. Но больше всего девочку бесило ее спокойствие. Ей никогда не приходилось сталкиваться с таким бесстрашием.

— Лили, ты что? Робот, что ли? Слышала, что я сказала? Я собираюсь рассказать все Бобу и Марте.

— Я слышала.

— Ну и…

Лили сделала шаг назад.

— Поторопись. А то они уйдут на озеро смотреть тренировку по гребле. Ты же знаешь, как им понравились соревнования на прошлой неделе.

— Ты… тебе все равно?

— Честно говоря — да.

— Как это?

Лили снова подошла ближе.

— Потому что я очень сомневаюсь, что ты кому-нибудь что-нибудь расскажешь.

— С чего это ты так уверена?

— Если бы речь шла о морали, мы бы с тобой тут не стояли. Ты бы уже давно рассказала все Марте, и меня бы выгнали. Но я думаю, тебе просто хочется сделать мне больно. Ужалить. Как скорпион. Ты хочешь, чтобы мне стало так же плохо, как тебе. Думаешь, я уеду и оставлю Зейна тебе? Не выйдет.

— Подумаешь, какая умная! — злобно прошипела Эванджелина. — Так я скажу Марте. Скажу!

— Давай. Но если я уеду, Зейн уедет со мной. Дело в том, Эванджелина, что он любит меня, а я люблю его. И кроме того, мы настоящие друзья. У тебя ведь никогда не было настоящего друга?

— Я…

— Нет, не было. Но знаешь что? Мне бы хотелось стать твоим другом.

— Почему это? Из-за моих денег, как всем? Мне папочка говорил…

— Да пошли они в задницу, твои деньги. Я просто тебе сочувствую. Твоя мать сбежала и бросила тебя. Меня моя мать ненавидит, и иногда мне кажется, что она вертится вокруг меня нарочно, чтобы отравлять мне жизнь.

— Не может быть!

— Может. Мне кажется, между нами много общего. И если бы ты захотела, мы действительно могли бы стать настоящими друзьями.

От ярости у Эванджелины тряслись руки. Ей хотелось перевернуть весь мир, который так несправедливо обходился с ней. Она больше не могла сдерживаться, из глаз у нее брызнули слезы.

— Я не верю.

— Понимаю. Ты, конечно, говоришь себе: «А почему я должна ей верить?»

— Да. — Эванджелина вытерла слезы рукой.

— Но надо же когда-нибудь поверить. Давай попробуем?

Эванджелина долго не отвечала. Она только пристально вглядывалась в глаза Лили, стараясь найти причину для недоверия. Но не находила.

— Ладно, — согласилась она, и впервые за все время пребывания в лагере на ее лице появилась счастливая улыбка.

— Тогда дай мне руку, — сказала Лили, протягивая свою, на которую девочка недоверчиво косилась, пока не увидела, что Лили улыбается. Тогда она крепко пожала ей руку.

— Друзья, — наконец сказала она, чувствуя, как к сердцу приливает теплая волна радости.

Зейна и его маленькую команду из корпуса номер четыре преследовали неприятности. Мелкие поначалу, они росли и постепенно достигли угрожающих масштабов. В понедельник вечером внезапно подломились ножки кровати Зейна, что окончилось для него порядочной шишкой на затылке. В среду утром неподалеку от комнаты отдыха возник небольшой пожар, который из-за сильного ветра и ужасной сухости стал быстро распространяться, пожирая всю растительность. Если бы не Зейн, мгновенно подтянувший пожарный шланг к насосу на берегу озера, комната отдыха наверняка бы сгорела. Зейн стал героем недели. Боб и остальные воспитатели не знали, как отблагодарить его.

В субботу вечером, когда он выходил после тренировки из гимнастического зала, на него едва не упала внезапно сломавшаяся ветка дерева. Но только в понедельник утром, когда рухнули ступени лестницы в домик, где жили воспитатели, Зейн заподозрил, что все эти несчастья происходят не случайно.

Он вместе с Лили вернулся на то место, где его чуть не прибило веткой. Лили подобрала ее.

— Видишь? Судя по всему, подрублена топором.

— Таким, как у Боба?

— Точно.

— Есть какие-нибудь идеи по поводу того, кто это мог быть?

— Да. Но у меня нет доказательств.

Лили взглянула на него:

— Может быть, Эванджелина? Вдруг она врет, что хочет дружить со мной? Она так хорошо себя вела всю прошлую неделю.

— Конечно, может быть, это мое мужское самомнение, но я не верю, чтобы девочка была такой коварной.

Лили посмотрела на обгоревший холм и подумала, что каждый, независимо от пола, способен на что угодно, если его довести. Эванджелина только начинала разбираться в самой себе. Она поняла, что злость и гнев рождаются в душе в ответ на несправедливость. В конце концов девочка осознала, что отец не любит ее, что она для него просто бесплатное приложение — удобное или неудобное, в зависимости от обстоятельств. На Рождество она могла пригодиться для развлечения, а летом ее следовало сплавить из города, чтобы она не мешала ему спокойно проводить время с очередной подружкой. Эванджелина даже начала догадываться, почему ее мать сбежала из дому, и ей стало страшно от мысли, что столько лет она относилась к ней несправедливо. Однако психика девочки оставалась изломанной и уязвимой.

Лили хотелось спасти ее, но она боялась, что уже поздно. Возможно, Эванджелина уже переступила черту.

— Мне надо повидать Эванджелину, — сказала Лили и повернулась, чтобы уйти.

— Я буду на озере. Сегодня у меня урок подводного плавания! — крикнул Зейн вдогонку. — Встретимся там!

Не оборачиваясь, Лили только махнула рукой в знак того, что все поняла. Зейн направился в гимнастический зал собрать все необходимое для занятий. Он сложил шланги с регуляторами, баллоны с воздухом, маски и трубки на самодельную тележку. Порывшись в шкафчике, достал бутылку с голубоватой жидкостью для протирки внутренних поверхностей масок от запотевания. Снял шорты и футболку, оставшись в одних плавках, и убрал одежду в шкафчик.

Когда он подошел к причалу, большинство его учеников уже стояли там. Барри, Мартин, Джейсон, Эндрю и еще несколько мальчиков. Он жестом попросил их помочь ему со снаряжением. Первым к нему подошел Барри. Он был старше и сильнее других, поэтому взял баллоны.

Один из мальчиков помладше, Джимми, отвел Зейна в сторону и сказал, что у него астма и он боится дышать сжатым воздухом. Зейн убедил его, что все будет в порядке, и, чтобы мальчик совсем успокоился, пообещал быть его напарником.

— Вчера во время занятий на берегу у тебя все отлично получалось. Забудь, что ты в воде, и не пугайся. Ты же хорошо плаваешь, Джимми. Просто держись поближе ко мне, когда начнем погружаться.

— Спасибо, Зейн. — Голубые глаза Джимми светились желанием совершить подвиг.

Эндрю быстрыми уверенными движениями закрепил регуляторы на баллонах, а Джейсон раздал маски. Все присоединили трубки к резиновым частям масок и протерли маски жидкостью от запотевания. Барри разложил ласты в соответствии с размерами, указанными снизу, и выдал по паре каждому ныряльщику.

— Уверен, что вы все хорошо запомнили инструкции, — начал Зейн. — Сегодня мы не будем опускаться глубоко. Я просто хочу, чтобы вы освоились в воде. Повторим те же упражнения, которые я показывал в бассейне. Это еще не ныряние на глубину, им мы займемся за пару дней до конца смены, если, конечно, вы пройдете тесты. Сегодня вы должны освоить регуляторы, привыкнуть к весу баллонов и научиться управляться со шлангом, который используется только в экстренных случаях.

Зейн натянул на ноги ласты, просунул руки в лямки акваланга и надел маску. Он подошел к краю причала и спрыгнул в воду. Вода доходила ему до груди.

— Все в порядке! Становитесь полукругом напротив меня и помните: здесь мелко. Будьте осторожны — на дне камни.

Мальчики по одному вошли в воду, стараясь не торопиться. Они получили снаряжение впервые и увлеченно возились с масками и регуляторами. Зейн видел, что все они немного волнуются перед погружением.

— Хорошо. Теперь станьте парами. Эндрю, ты пойдешь с Джимми. Барри, ты — с Джоном, и так далее. Возьмите регулятор в рот, дуньте, чтобы прочистить трубку.

Мальчики беспрекословно выполняли команды Зейна.

— Не забудьте, что во время погружения, чтобы не закладывало уши, надо зажать нос и выдохнуть изо всех сил. Эта процедура называется прочисткой. Теперь наденьте маски…

— Может, нам зайти немного глубже? — спросил Барри. — А то солнце светит прямо в глаза. Другие просто не хотят говорить, но так будет гораздо лучше.

— Конечно. — Зейн двинулся вслед за Барри. — Проверьте регуляторы. Попробуйте подышать. Джимми, я знаю, что не дышать носом не очень удобно, но это вполне возможно, — сказал он, обращаясь к веснушчатому мальчугану, с тревогой смотревшему на него с того самого момента, как они вошли в воду.

Зейн понимал, что должен присматривать за Джимми, который мог в любой момент запаниковать. Если бы ему удалось научить мальчика преодолевать страх, из того вышел бы отменный ныряльщик.

— Хорошо. Достаточно. Джимми, иди сюда. Дай мне руку. Так, ребята. Слушайте. Поскольку никто из вас, кроме Барри, не плавал под водой, я буду нырять с каждым в отдельности. Вы сами увидите, какое это потрясающее ощущение — находиться под водой, хотя здесь нет тропических рыб и кораллов. Вы должны просто научиться. Освоиться с приспособлениями для дыхания.

Мальчики закивали.

— Джимми, — Зейн повернулся к самому младшему мальчику, — не бойся. Тебе понравится. Просто скажи себе, что это прогулка по Луне. Представь, что ты в открытом космосе.

Рот Джимми растянулся под тугим резиновым краем маски, отчего он стал похож на улыбающуюся рыбу. Зейн одобрительно похлопал его по плечу.

— Ладно. Попробуем опуститься.

Он надвинул маску на глаза и нос, зажал конец трубки, взял Джимми за руку, опустился под воду и немного проплыл в глубь озера.

В этом месте Джимми находился в безопасности, поскольку даже у причала, где было глубже всего, Зейн намерил около семи футов. Но и этого хватило, чтобы мальчик ощутил состояние невесомости.

«Конечно, лучше бы вода была попрозрачнее», — подумал Зейн. Однако поднялся ветер, и поверхность замутилась еще сильнее. В двадцати футах он уже ничего не мог разглядеть. И все же Зейн надеялся, что мальчикам поправится эта первая попытка.

Джимми нырнул, как чемпион. Он работал ногами от бедра и даже сумел набрать скорость. Наблюдая за пузырьками, Зейн видел, что Джимми дышит нормально. Мальчик повернул назад и стал энергично грести в сторону Зейна.

Зейн видел, что Джимми в восторге от собственного мастерства. Он поворачивал то влево, то вправо. Даже не верилось, что он новичок, так энергично и ловко он справлялся с аквалангом, и Зейн страшно радовался его успехам.

Зейн подал Джимми знак, что пора подниматься. Мальчик махнул тренеру, давая понять, что понял команду.

Внезапно Джимми остановился как вкопанный. Его мышцы словно застыли. Руки и ноги задергались. Зейн не размышлял, он действовал. Выбросив ноги вперед, он стремительно заработал ластами, набирая скорость. Непонятно, как это могло случиться, но Джимми продолжал тонуть. У Зейна мелькнула мысль, что мальчик, наверно, заплыл слишком далеко и оказался в яме. Одному Господу известно, какая там глубина.

Как раз в тот момент, когда Зейн оказался над тонущим Джимми, прямо у себя над головой он заметил серый валун. В сочетании с темной водой камень создавал мрачную иллюзию замкнутого пространства. Зейн подумал, что Джимми мог налететь на камень, удариться и потерять сознание. С ним самим чуть не произошло то же самое.

Пузырьки газа перестали подниматься, и Зейн кинулся вниз, чтобы скорее вытащить мальчика.

Он выдохнул, сделал еще вдох и понял, что в баллоне почти не осталось воздуха.

«Дурак! Дурак!» — ругал он себя. Зейн был так занят мальчиком, что забыл проверить собственный баллон. Он задержал дыхание.

«Тысяча один. Тысяча два, — считал Зейн про себя, приближаясь к Джимми. — Тысяча три. Тысяча четыре». Он обхватил Джимми за шею и плечи и потащил вверх.

«Тысяча пять». Мышцы Зейна ныли не столько от тяжести, сколько от недостатка кислорода.

«Тысяча шесть». Поднимаясь вверх, он немного успокоился. Все обойдется. Зейн дотянулся до шланга Джимми и поменялся с ним трубками, сделал глубокий вдох… и понял, что баллон у мальчика тоже пуст.

«Тысяча семь». Зейн старался как можно быстрее работать ногами. Если с ребенком что-нибудь случится… Он знал, что сможет не дышать, пока не доберется до поверхности, но у Джимми астма! К тому же мальчик находится без воздуха гораздо дольше его.

«Тысяча девять». Они вылетели на поверхность. Когда Зейн выплюнул регулятор, изо рта у него потекла вода. Он подплыл к причалу, таща за собой бесчувственного Джимми. Зейн крикнул другим ребятам, чтобы они вылезли на причал и помогли ему. Приподняв тело Джимми, он передал его мальчикам, которые вытащили его из воды. Джейсон снял с него маску и вынул трубку, пока Эндрю помогал Зейну снимать акваланг. Барри стащил с Джимми ласты. Ребята слишком напугались, чтобы задавать вопросы. До Зейна донеслись только обрывки молитв и испуганных восклицаний.

Он уложил Джимми на живот и принялся выдавливать воду у него из легких. Двух сильных нажатий оказалось достаточно, чтобы из мальчика вылилось несколько литров воды. Джимми закашлялся, брызжа водой и слюной, а остальные ребята громко и радостно вскрикнули, когда Зейн перевернул его на спину и обнял своими сильными руками.

Зейн чуть не плакал.

— Слава Богу, Джимми! Слава Богу! — вот и все, что он смог сказать.

Джимми, казалось, был удивлен такому всеобщему вниманию. Мальчики радостно хлопали его по спине, ерошили рыжие волосы. Зейн сидел на корточках, наблюдая, как ребята возились с Джимми, чувствуя себя тоже участниками этого происшествия, хотя никого из них оно прямо не коснулось. Поверх их голов появилось солнце, на мгновение ослепившее Зейна. Теперь он понял, что имел в виду Барри, когда сказал, что солнце ему мешает. Зейн поднял взгляд вверх и тут осознал, что Барри не принимал участия во всеобщем ликовании. Он стоял в нескольких шагах от Джимми. Его мертвенно-бледное лицо ничего не выражало, и Зейн почувствовал, как по спине у него пробежал холодок.

Он встал на ноги. Ему стало совершенно ясно, что он нашел виновника не только этого инцидента, но и всех остальных происшествий, обрушившихся на лагерь за последнюю неделю.

Подойдя к Барри, Зейн сделал вид, что обнимает его. На самом деле он с силой сдавил ему шею, положив большой палец на адамово яблоко.

— Мне кажется, нам надо поговорить, — сказал Зейн.

В карих глазах Барри не было пи тени сожаления, и Зейн невольно подумал, что в жизни не видел ничего более страшного, чем этот холодный, пустой взгляд.

— Убери руки, — произнес Барри ледяным тоном.

— И не надейся. — Зейн угрожающе ухмыльнулся. — Знаешь, я ведь в курсе, кто твой папочка там, на востоке. Большая шишка в банковском деле и в политике. Он приглядывается к губернаторскому креслу, и разрази меня гром, если его обрадует скандал, связанный с его драгоценным сынком. Я прав?

— Я добьюсь, чтобы тебя уволили! Сделаю так, что ты никогда больше не сможешь работать в лагере.

— Очень сомневаюсь, сволочь ты маленькая. Здесь Техас, парень. У нас тут все не так, как у вас на востоке. Мы не бежим звонить влиятельным друзьям. Мы делаем дела сами. И сейчас, прежде чем я расскажу твоему папочке о твоих играх с баллонами, ты у меня просто немного поныряешь.

— Ты не посмеешь! — Барри не сводил с Зейна ненавидящего взгляда.

Зейн и глазом не моргнул. Он смотрел на Барри такими же пустыми, бесстрастными глазами. Барри вздрогнул, и Зейн понял, что выиграл.

— Я сделаю, как захочу, черт побери. Я техасец, и здесь я устанавливаю правила игры. Кроме того, ты кос о чем забыл.

— О чем это?

— Мы с тобой оба знаем, что твоему папочке на тебя плевать. Если бы это было не так, ты бы сейчас был с ним, а не здесь, в этом забытом Богом месте, среди чужих людей.

Барри с трудом сглотнул.

— Кажется, мы друг друга поняли?

— Да, — слабо отозвался Барри.

— Отлично. Теперь иди туда и повертись вокруг Джимми, пока твои приятели не догадались, какое ты дерьмо.

Барри коротко кивнул и исполнил приказание. Когда ныряльщики вернулись в лагерь, ребята тут же помчались рассказывать Бобу и Марте о том, как Джимми чуть не утонул, и о его удивительном спасении. Зейн ничего не сказал Бобу о неполадках со снаряжением, тем самым беря всю вину за инцидент на себя. Он признался, что допустил халатность, и прекрасно понимал, что теперь его должны уволить.

За время пребывания в лагере Боб достаточно хорошо успел узнать Зейна. Кроме того, он всегда умел распознавать ложь. Всю неделю в лагере творилось что-то странное, и именно с Зейном. Боб решил, что Зейн покрывает кого-то из ребят, и хотя ему хотелось разоблачить истинного виновника, он предоставил Зейну самому разобраться со своими мальчиками. Конечно, Зейн мог поступить неправильно, но Бобу ничего не оставалось, как примириться с этим.

— Я тебе верю, Зейн. Однако по правилам ты должен написать мне подробную объяснительную о том, что и как произошло. Мне не улыбается, чтобы какой-нибудь разъяренный отец подал на меня в суд.

— Не беспокойтесь. Я все сделаю.

Дождавшись, когда Боб уйдет, Барри подошел к Зейну.

— Ты зря это делаешь. Я хочу сказать, зря ты покрываешь меня.

— Знаю. Наверное, надо было поступить иначе.

Барри посмотрел на свои грязные гимнастические тапочки, потом снова на Зейна.

— Меня еще никогда никто не защищал.

— Знаю.

— Знаешь?

— Да. Но ты должен отплатить мне тем же.

— Как?

— Когда ребята разойдутся, ты отведешь Джимми в сторону и скажешь ему правду. Скажешь, что ты виноват перед ним. Ведь ты его чуть не угробил. Понимаешь, ты должен понести ответственность как настоящий мужчина. Если Джимми решит рассказать все родителям, они спустят с меня шкуру. Ты должен это сделать.

— Господи! Я не смогу!

— У тебя нет выбора. — Зейн скрестил руки на груди. — Может, после этого ты начнешь любить людей, вместо того чтобы их ненавидеть. Может, вы с Джимми станете друзьями.

— Он же еще ребенок. К тому же плебей.

Зейн крепко сжал зубы, чтобы не накричать на него.

— Он человек и, значит, стоит уже на одну ступень выше, чем ты.

Повернув голову в сторону толпившихся вокруг Джимми ребят, Барри с удивлением заметил, что теперь все смотрели на Джимми совершенно иначе. Всем хотелось дружить с ним.

«Может, это не так уж и плохо?» — подумал Барри. Не сказав ни слова, он подошел к ребятам и смешался с толпой, делая вид, что все время находился тут.

Лили прижалась к обнаженной груди Зейна. Они занимались любовью уже больше часа, экспериментируя со своими телами, словно играя в веселые приключения. Утром они уезжали. Работа закончилась.

Зейн гладил Лили по спине.

— Мне так хотелось, чтобы место было получше, Лили, — шептал он с некоторой грустью.

— Зейн, все и так прекрасно.

— Нет, Лили. Я хочу сказать, что мне хотелось, чтобы в первый раз ты была со мной в каком-нибудь совершенно особенном месте. Например, в нью-йоркском «Паласе». Чтобы в комнате были все удобства, шампанское и огромные букеты белых роз. Потом я повел бы тебя в театр на какое-нибудь грандиозное представление, а потом бы мы катались по Центральному парку в экипаже. Лили, я так много хочу сделать для тебя!

Лили приложила палец к его губам.

— Тш-ш. Не глупи. Мне ничего не нужно. Нужен только ты.

— Но, Лили! Мне хочется дать тебе все это. Ты этого заслуживаешь. Ты такая красивая, добрая, щедрая. Достаточно посмотреть, как ты помогла Эванджелине. Она стала совсем приличной девочкой.

— Мне кажется, люди почти всегда делаются лучше, когда чувствуют, что их любят. Я так счастлива с тобой, что мне хочется, чтобы все стали такими же счастливыми.

Зейн приподнялся на локте.

— Лили, в один прекрасный день я уеду в Нью-Йорк. Я по-настоящему разбогатею, и тогда я смогу покупать тебе все самое лучшее. Мы будем путешествовать. Я куплю тебе настоящее парижское платье и поведу тебя в оперу.

— Зейн, но ведь ты не любишь оперу. И я тоже.

— Ладно. Тогда ты сможешь надеть его на концерт.

— Уже легче, — засмеялась она.

— Давай просто помечтаем, Лили.

— А что, это так важно — деньги, Нью-Йорк?

— Да. Мой папа так и не смог выбраться со старого грязного ранчо. Я должен сделать это, уехать туда, куда он всегда хотел. Должен же хоть один из Макалистеров завоевать Нью-Йорк!

Лили надолго задумалась.

— И отец разрешит тебе уехать?

— Конечно, а как же? Пока он болен, я не уеду. Но он хочет, чтобы я уехал.

— А мой папа всегда говорит, что семья должна держаться вместе, не важно где. Он мне тысячу раз повторял это. Мне кажется, если бы ты действительно любил своих родителей, то остался бы в Техасе.

— Я люблю их, но у меня должна быть своя жизнь. И ты, Лили, не останешься в Техасе. Ты поедешь со мной в Нью-Йорк.

Лили взглянула ему прямо в глаза.

— Я поеду с тобой куда угодно, Зейн. — Она посмотрела на него умоляюще. — А ты уверен, что не хочешь остаться в Техасе? Разве Хьюстон недостаточно велик для тебя?

Приподняв пальцем ее подбородок, он нежно поцеловал ее в губы.

— Нью-Йорк — это Нью-Йорк, детка. Как ни крути.

Зейн снова обнял ее, и они продолжили любовную игру. Зейн был таким же нежным и ласковым, как всегда, но теперь, подводя ее к высшему блаженству, он научился быть более чувствительным. Даже в мечтах Лили не могла себе вообразить, что любовь может быть такой прекрасной и удивительной. Отвечая ему, Лили отдавала все, что могла, пока измученный от наслаждения Зейн не задремал у нее на груди. Засыпая, Лили мысленно перебирала все события прошедшего месяца.

Этим летом они многое пережили. Научились понимать не только самих себя, но и других людей и те странные, порой опасные формы, которые люди выбирают для общения друг с другом. В последние дни перед отъездом Барри и Джимми крепко подружились. Марта попыталась разыскать мать Эванджелины, но после первых же звонков выяснилось, что это не так просто. Перед отъездом Эванджелины Марта рассказала девочке о своих попытках, и, хотя задача казалась довольно сложной, Эванджелина сказала, что готова проявить настойчивость, чтобы узнать правду о матери. Она поблагодарила Лили за то, что та помогла ей разобраться в себе, понять свои проблемы.

— Ты настоящий друг, Лили. Мне жаль расставаться с тобой.

— А зачем расставаться? Давай не терять друг друга из виду. Я очень люблю писать письма, — ответила Лили, обнимая девочку.

Этим летом Лили стала женщиной. Думая об этом, она имела в виду не только утрату невинности, но в большей степени то прочное, глубокое чувство, которое связывало ее с Зейном. Она считала, что соединились не только их тела, но и их сердца и души. Лили знала, что у нее в жизни никогда не будет другого мужчины. Сама мысль о том, что другой прикоснется к ней, казалась Лили невыносимой.

Когда она думала о том, что им предстоит расстаться, ее сердце наполнялось горькой и в то же время сладкой тоской. Конечно, они будут встречаться, но лишь изредка, когда он будет приезжать в Хьюстон. Это нельзя было даже сравнить с тем, как они прожили прошедший месяц, встречаясь ежедневно и при каждой возможности наслаждаясь лунными номами.

Если бы Лили могла выбрать какой-то период своей жизни, чтобы остаться в нем навечно, она бы выбрала этот месяц с Зейном.

Чтобы убедить ее в том, что Зейн ее любит, не нужно было ни роскошного жилья, ни изысканных блюд. Здесь, рядом со звездами и ветром, Лили чувствовала себя как дома. Зейн никак не хотел этого понять, и в ее мечты об их собственном будущем закрался червь сомнения. Она пыталась успокоить себя, говоря, что все образуется, старалась верить, что они проживут всю жизнь бок о бок, но какой-то грустный, звенящий внутренний голос подсказывал, что это лишь мгновения блаженства, о которых она будет помнить всю жизнь.

Глава 13

Начало июня 1978 года.

Бандера, Техас

В этот день Зейн сидел дома с гриппом. Мать уехала в город купить кое-какие продукты и взять деньги из банка, оставив их с отцом одних.

К двум часам дня Зейну стало лучше и он свободно дышал. Наконец-то сработали бесчисленные таблетки. Выйдя в гостиную, он сел в кресло-качалку, обитую коричневым твидом, и включил телевизор. Смотреть оказалось нечего: мыльные оперы, телеигры и повторный показ «Звездной дорожки». Зейн начал было смотреть «Звездную дорожку», одно из своих любимых телевизионных шоу, но эту запись повторяли уже столько раз, что он помнил все диалоги наизусть. Он поднялся и выключил телевизор. В это время к почтовому ящику подъехал почтальон.

Зейн оживился.

«И что я радуюсь?» — одернул он себя. День ничем не отличался от других, а значит, нечего было ждать письма от Лили. В комнату вошел отец. Тэд Макалистер давно не брился, он почти облысел от химиотерапии и еле передвигал ноги, шаркая по ворсистому ковру. Но Зейн считал своего отца героем. Доктора предсказали, что ему осталось жить не более трех месяцев, однако с тех пор прошло почти два года. День за днем, сам не зная как, Тэд боролся с раком.

— Тебе не надо вставать, папа, — сказал Зейн, подлетев к отцу, чтобы помочь ему сесть в качалку.

— Ну почему? В худшем случае умру на ногах, а это гораздо лучше, чем где-нибудь в больнице.

Зейн присел на цветастую кушетку в американском стиле.

— Хочешь есть? Что тебе принести?

— Не беспокойся, сынок. Все в порядке. — Он откинул голову на спинку кресла. — Кажется, приезжала машина с почтой. Лонни нужно сменить глушитель. Почему ты не идешь смотреть, нет ли письма от твоей девушки?

— Письма нет.

— Ты так уверен?

— Она уехала с отцом на очередные раскопки… Наверно, ей некогда писать.

Тэд нахмурился.

— Да встряхнись же ты, черт возьми! Ходишь как в воду опущенный. Ты ей написал?

— Да. Но неизвестно, получила ли она мое письмо. Она дала мне адрес одного из мест, куда они должны были поехать, но я отправил почти все письма к ней домой, поскольку ее мать наверняка знает точный маршрут.

Тэд наблюдал, как у сына менялось выражение лица, становясь то радостным, то печальным, когда он говорил о Лили. Ошибки быть не могло. Любовь. С удивлением думал он о том, как рано она пришла к Зейну. С ним было совсем не так. Тэд познакомился с Ханной еще в колледже, а поженились они после того, как он получил диплом бизнесмена. В молодости Тэд и не думал, что станет заниматься старинными украшениями, но неудачи в бизнесе постоянно заставляли его менять поле деятельности, и наконец, после десяти лет работы в сфере кредитования, он связал свое будущее с торговлей ювелирными изделиями. Тэд схватывал все на лету и вскоре понял, что наделен от Бога способностью с первого взгляда точно оценивать ювелирное изделие. И этот дар он передал сыну.

Тэд гордился Зейном. Конечно, ему не чужды были некоторые грешки, характерные для его сверстников. Тэд помнил, как три года назад, летом, Зейн со своими товарищами по баскетбольной команде здорово напился и угодил в полицию в Гваделупе-Ривер. Несколько раз в комнате у сына Тэд находил номера «Плейбоя», о чем он, однако, ни разу не сказал Ханне. Он знал, что Зейн покуривает и даже пару раз пробовал марихуану. И все же в нем чувствовалась зрелость, которой в его годы не мог бы похвастаться сам Тэд. Хотя Ханна приписывала его хорошее поведение своим библейским проповедям, Тэду хотелось думать, что его сын умнее. Он верил, что Зейн способен жить своей головой. Длительные отношения сына с Лили служили тому подтверждением. Тэд понимал, что, если бы Ханна могла что-нибудь сделать, она положила бы этому конец.

— Пойди возьми почту, сынок. Я хочу посмотреть, не пришли ли счета из налогового управления.

Зейн засмеялся, подошел к почтовому ящику и вынул пачку бумаг, по большей части никому не нужных. На дне ящика лежало письмо от Лили.

Не может быть! Он бросился назад в дом.

— Папа, ты оказался прав!

Тэд улыбнулся.

— Я, наверное, становлюсь провидцем. Говорят, такое случается за несколько дней до смерти. — Внезапно он отвернулся и посмотрел в окно. Ему не хотелось, чтобы Зейн заметил слезы у него в глазах. Тэд тяжело переживал, что его время уходит. Ему хотелось быть рядом с сыном, видеть его первые деловые успехи в Нью-Йорке, о которых они так мечтали. Зейн обладал достаточными амбициями и мужеством, чтобы преуспеть в большом городе. Тэду всегда недоставало этих качеств. Ему хотелось выглядеть героем в глазах сына, но на самом деле Зейн стал героем в глазах отца. Тэд чувствовал себя виноватым в том, что живет жизнью сына, но его собственной оставалось так мало. У Зейна было все: молодость, бесстрашие и гораздо больше таланта, чем у него самого.

Он уже видел Зейна в Нью-Йорке, живущим на Пятой авеню, разъезжающим в лимузинах, запросто общающимся с известными и влиятельными людьми. Тэду хотелось, чтобы сын жил увлекательной, насыщенной жизнью, которой он сам так и не отведал, сидя на ранчо в Техасе. И хотя он не очень об этом сожалел, ему хотелось, чтобы Зейн испробовал все радости жизни.

Больше всего Тэд боялся, что сын узнает, как пугает его мысль о смерти. Если сказать по правде, Тэд был просто в ужасе.

Цепляясь за жизнь, Тэд Макалистер повидал столько докторов, что их хватило бы на целую вечность. Он решил больше не иметь с ними дела и не собирался возвращаться в клинику. Ему казалось, что химиотерапия и облучение причинили ему больше вреда, чем сам рак. Уже не раз он говорил себе, что умирает, и ложился спать с намерением больше не проснуться. Но какая-то непонятная внутренняя сила заставляла его вставать.

И чем дольше он жил, тем больше у него возникало вопросов. Тэд молил Иисуса избавить его от боли, но боль не проходила. Появились сомнения. Его вера пошатнулась.

«А есть ли рай?» — спрашивал он себя. Существование ада не вызывало сомнений, но это был совсем не тот ад, о котором говорила Ханна. Его жизнь — вот настоящий ад. Хуже быть не может.

В конце концов Тэд понял, что только он сам заставляет себя жить. Не молитвы, не доктора, не лучевая терапия. Вначале рак развивался стремительно, потом облучение и химиотерапия приостановили его. Потом он снова активизировался. Тэд ненавидел боль и с радостью бы от нее избавился. Но он решил жить, и единственная причина заключалась в том, что он чертовски боялся неизвестности, которая ждала его после смерти.

Сейчас он наблюдал за сыном, читавшим письмо. Тэд с радостью поверил в свое новое открытие: достаточно пожив на этом свете, он ясно видел по лицу Зейна, что тот влюблен.

— Что она пишет, сынок?

— У нее нелегкие времена. Она боится, что ее отец — фантазер…

— В фантазиях нет ничего дурного, сынок.

— Да, но ей кажется, что он гоняется за тем, чего не существует. Кажется, ее вера в отца пошатнулась в очередной раз. — Он молча продолжал читать. — Она беспокоится насчет годовых экзаменов. Они еще никогда не уезжали так надолго. Ее могут оставить на второй год. — Зейн прочитал еще немножко и рассмеялся. — А тут она пишет, что собирается взять набор тестов, когда вернется домой, и думает протестироваться сразу по нескольким предметам, чтобы на следующий год иметь возможность пропустить целый семестр! — Зейн дочитал ту часть письма, где Лили писала, что ждет не дождется, когда снова увидится с ним, и сообщила дату своего возвращения в Хьюстон. Оставалось всего два дня. — Потрясающая девушка!

— Она тебе действительно нравится, Зейн?

— Да, — ответил он, краснея, и отвел взгляд в сторону. — Она особенная. Я хочу сказать, она не такая, как другие. Знаешь, пока я не познакомился с ней, я считал, что все девушки похожи на тех, которых я знал здесь.

— Что ты имеешь в виду?

— Ну, знаешь… Еще не кончат школу, а только и думают о том, как бы выйти замуж. Я знаю только четырех, которые хотят сделать карьеру, и все четыре — уродки.

— Зейн…

— Знаю. Это не по-христиански — так говорить.

— Я не то хотел сказать. Я хотел сказать, что это вполне естественно. — Тэд засмеялся. — А может, здешним девушкам просто не хватает уверенности в себе?

— Возможно. Но Лили такая красивая, папа! И умная, и целеустремленная, и веселая.

— Вот это, последнее. Поверь мне, именно это помогает жить.

— Не могу дождаться, когда снова ее увижу.

Чувства внезапно нахлынули на Тэда. Он увидел в сыне взрослого мужчину. В этом году ему исполнится девятнадцать — достаточно, чтобы сражаться на войне, жениться, жить своей жизнью. И Зейн стремился к этому, рвался уехать. В своем деле Тэд научил Зейна всему, что знал сам. Зейн — это единственное, что он оставил миру. Тэд надеялся, что сделал свою работу неплохо. Он верил в это, хотя считал, что отец никогда не может быть до конца уверен. Но для него очень важно было верить.

— Ты собираешься жениться на ней, сынок?

— Конечно, собираюсь. Но я знаю, что надо подождать. Знаешь, папа, она младше меня, но в некотором смысле взрослее. Лили такая…

— Особенная, — закончил Тэд улыбаясь.

— Да, — засмеялся в ответ Зейн.

Тэд закашлялся. Кашель спровоцировал новый приступ боли. Зейн погладил отца по спине и бросился на кухню принести стакан холодной воды из кувшина, который мать держала в холодильнике.

В этот момент вошла Ханна, держа в руках две сумки с продуктами. Одного взгляда ей было достаточно, чтобы понять, что у Тэда приступ.

— Зейн, таблетки! — крикнула она, бросив сумки у двери и устремляясь к мужу. — О-о, это все я виновата! Зачем я вас вставила?

От боли Тэд совсем обессилел.

— Никто… никто не виноват. Я просто болен, Ханна. Что есть, то есть.

— Это крестное испытание для нашей семьи. Не знаю только, за что Господь послал нам его, — причитала она.

— Ханна, Господь здесь совершенно ни при чем.

Когда Зейн вернулся в комнату с таблетками, она стояла, ломая руки. Тэд проглотил обезболивающее и прислонил голову к спинке кресла.

— Не пристало тебе богохульствовать, — укоризненно произнесла Ханна.

— Мам! Оставь папу в покое. Он ничего такого не сказал.

— Ты не смеешь обращаться со мной неуважительно! Это грех, ты знаешь.

На этот раз Зейн не намерен был подчиняться.

— Можешь ты сказать мне или отцу хоть одну фразу, не упоминая Библию, Иисуса или грех? Хоть одну, мама! — Зейн стоял, широко расставив ноги, с вызывающим видом. Он чувствовал себя Давидом перед лицом Голиафа. Нет, еще лучше. Зевсом, греческим богом, которого они проходили на уроках мифологии. Отец нуждался в защите. Он спасет его.

Ханна поднялась на ноги, принимая вызов. Несмотря на свой высокий рост, она даже близко не доходила до шести футов двух дюймов Зейна. И все же она была великолепна, чувствуя за своей спиной самого Иисуса и исполнившись праведным гневом, как настоящий христианский воин. Ее глаза пылали от возмущения, руки властно упирались в бока, ноги твердо стояли на ковре. Она подошла так близко к Зейну, что он почувствовал поток исходящего от нее гнева еще до того, как она успела вымолвить хоть слово.

— Я твоя мать. И я не позволю, чтобы со мной так обращались. Не знаю, с чего ты взял, что твои слова здесь что-нибудь значат. В любом случае ты ошибаешься. Отец болен. Я сбилась с ног, стараясь заботиться о нем и о тебе. Если он до сих пор жив, то только благодаря моим молитвам о его выздоровлении. Встань на колени и благодари Господа за то, что он дарует твоему отцу жизнь. Моли его о прощении за свое сегодняшнее поведение. — Она положила руку на плечо сына и с силой, которую в ней трудно было предположить, вонзила в него ногти.

Конечно, Зейн знал, что может справиться с ней, знал, что он сильнее. Но на ее стороне стояла какая-то незримая сила. Ханна сверлила его глазами. Наконец он не выдержал и покорился ее власти. Колени ослабли. Она вонзила ногти еще глубже, по его рукам и шее пробежала острая боль. Против воли ноги Зейна начали сгибаться.

«Неужели на стороне матери сам Господь?» — мелькнуло у него в голове.

Под действием обезболивающего взгляд Тэда стал мутным.

— Ханна, оставь мальчика, — надтреснутым голосом простонал он.

Но Ханна не слышала ничего, кроме звука собственного голоса, как будто она читала Писание. Она продолжала давить.

— Проси Его! — требовала она.

— Пожалуйста, Господи… прости меня, — наконец прошептал Зейн, чувствуя, как ногти матери через рубашку впиваются в кожу. Неожиданно она убрала руку. В эту секунду Зейн ее ненавидел. Потом он ощутил ненависть к самому себе — за то, что в его душе могло родиться такое страшное чувство к собственной матери. Свинцовым покрывалом легло ему на плечи чувство вины.

— Зейн! — не выдержал Тэд. — Отведи меня в постель.

— Конечно, папа. — Ему показалось, что от сдерживаемой злости, обиды, негодования мускулы налились небывалой силой. Зейн наклонился к отцу, подсунул ему одну руку под колени, другую — под спину и без труда поднял его.

— Это совсем не обязательно, сынок… Я могу идти.

— Побереги силы, папа, — ответил Зейн, потом повернулся к матери. На этот раз в его глазах светилась уверенность в своих силах. — У меня хватит сил на вас обоих, — произнес он, обращаясь главным образом к ней.

Подбородок Ханны подался вперед, губы раскрылись, но она ничего не ответила. Она просто смотрела, как Зейн вынес Тэда из гостиной в спальню. Потом, опустив глаза, взглянула на кушетку и увидела письмо Лили.

Ханна нахмурилась. До сих пор ей удавалось перехватывать все письма Лили к Зейну. Прочитав, она складывала их в пачку и прятала в платяной шкаф. Лили совсем не подходила для ее сына. Во-первых, из-за своих еретических воззрений, но самое главное — Ханна чувствовала, что Лили старается отнять у нее Зейна.

Ханна задумалась над тем, как легко Зейн управлялся с отцом. Пожалуй, сегодня она зашла слишком далеко.

Когда Зейн проснулся на следующее утро, оказалось, что отцу стало еще хуже, гораздо хуже. Но несмотря на боль, Тэд спорил с Ханной.

— Ханна, я не поеду.

— Это не больница. Это совсем другое.

— Это надувательство.

— Он христианский целитель. Он может спасти тебя. Я уверена, что может.

— Я же еще три месяца назад сказал тебе, что не поеду к этому шарлатану. Ему нужны наши деньги, а они отложены для Зейна, на образование. Я не притронусь к ним. Это деньги Зейна.

— Тебе с каждой минутой становится хуже. Надо ехать. Это последний шанс. Это поможет. Я верю. И ты должен верить, Тэд.

— Ханна, я ничего не должен. — Боль нахлынула с новой силой. Он застонал.

Зейн невольно подслушал разговор родителей. Каждый стон отца острой болью отдавался в его собственном теле. Он не мог вынести этого. Хотелось бежать прочь.

— Мне пора идти, папа, — сказал он, входя в комнату. — У меня встреча с клиентом. Может, мне лучше остаться?

— Иди… — Лицо Тэда перекосилось от боли. — Я собираюсь дожить до того времени, когда у тебя будет свое дело в Нью-Йорке. Не забывай об этом.

— Конечно, папа. — Наклонившись, Зейн поцеловал отца в лоб. Ему не терпелось уйти из дома.

Вечером, вернувшись домой, Зейн увидел у двери два уложенных чемодана. Он бросился на кухню.

— Мама, что случилось? Зачем эти чемоданы?

— Мы уезжаем в Мехико к целителю. Отправимся завтра утром.

— Ты не можешь! Папа не хочет ехать.

Ханна выронила яблоко, которое чистила, и взглянула на сына.

— Сегодня отцу было очень плохо. Можешь сам спросить его. Мы едем.

— Но… мама… Завтра приезжает Лили.

— Что? — Она повернула голову налево и быстро заморгала глазами, как делала всегда, когда слышала что-нибудь неприятное или неприличное. Зейн терпеть не мог эту манеру.

— Я хотел встретиться с Лили. Мы не виделись с марта.

Ханна вытаращила глаза:

— Правда? Ты не говорил мне об этом. Значит, в марте вы встречались без моего ведома?

«Влип, — подумал Зейн. — И надо же было так попасться!» Он держал в тайне от матери свои встречи с Лили. Зейн прекрасно понимал, что Ханну хватит удар, если она узнает, что они встречались каждый раз, когда он ездил в Хьюстон. А будь его воля, он делал бы это вдвое чаще.

— Наверно, я забыл тебе сказать.

— Возможно. А может быть, ты просто лгал мне, Зейн?

У него по спине пробежали мурашки. Неужели она снова собирается броситься на него? Надо как-то ее отвлечь.

— Нет, нет, что ты! Просто я был очень занят папиными делами. По горло. Мы оба старались сделать все, что могли. Мам, ну ладно, — сказал он, пуская в ход все свое обаяние. — Тебе ведь нравится Лили, правда?

Ханна не могла сказать ему правду, которая бы только сильнее подтолкнула его к Лили. Боясь потерять сына, она решила продолжать игру по его правилам. Она надеялась, что Лили сама допустит промах в отношениях с Зейном и тогда все будет кончено. Эта детская любовь никогда не кончается ничем серьезным. Взять хотя бы ее собственную историю с Диком Брауном, когда ей было пятнадцать. Он бросил ее, а вскоре от него забеременела Сьюзен Маллой. А ведь она так увлеклась Диком, что чуть было не отдалась ему. Чуть не согрешила перед Господом. Она никогда бы не смогла простить себе такой грех. Дик этого не стоил. Он не любил ее. Просто старался ухватить что мог. Ублюдок!

«Нет, — думала Ханна, — у Лили слишком светлая голова. Она окончит колледж и уедет с каким-нибудь египтологом или с другим ученым. Как только Лили повзрослеет, Зейн станет ей не нужен».

— Лили хорошая девочка, Зейн. Хотя было бы лучше, если бы она верила в Бога. Люди с такими искаженными понятиями…

— Мама, давай не будем.

Зейн повернулся и вышел из кухни. Он пошел в спальню отца. Тэд лежал белее простыни, весь покрытый потом. Зейн видел его крепко стиснутые челюсти — попытку превозмочь боль. Он опустился на колени у кровати.

— Совсем плохо?

Тэд едва кивнул.

— Очень.

— Мама сказала, мы едем в Мехико. Ты так решил?

— Хуже не будет… — простонал Тэд.

— Но тебе будет тяжело ехать в машине. Кроме того, я еще не закончил дела с Эспозито. Деньги от них мы получим только через неделю. Если бы я мог остаться и закончить все пораньше, у нас бы хватило денег на самолет до Мехико.

Тэду показалось, что боль сейчас задушит его. Почему он не мог просто умереть? Он боялся жить и боялся умирать. Как в ловушке. Нет… как в аду. Ему хотелось во что бы то ни стало вырваться.

— Таблетки…

— Но никакие таблетки не помогут в дороге.

«Как объяснить ему? — думал Тэд. — Дай мне секонал. Я хочу умереть, Зейн. Просто дай мне умереть».

Тэд молча смотрел на сына. От боли его глаза налились кровью. Он уже не мог говорить.

Глядя на мучения отца, Зейн чувствовал, что внутри у него все разрывается. Он встал, поцеловал отца в лоб, как обычно, и снова пошел на кухню.

— Мама, я не дам тебе везти отца в Мехико на машине.

— Что?

— То, что ты слышала. Одна дорога убьет его. Я достану денег и возьму билет на самолет. А там… может, твой целитель и сотворит чудо.

— Конечно, сотворит, сынок. Ты должен верить в это, и все.

Зейн вынул из кармана ключ от машины.

— Да? Ну ладно. Лучше съезжу в Хьюстон, чем сидеть здесь. Будет больше толку. Хочу поговорить с Эспозито. — Он вышел из кухни.

Ханна тут же встревожилась.

— Зейн! Вернись! Не уезжай! Вдруг мне понадобится машина? Вдруг она понадобится отцу?

— Не понадобится, — твердо ответил Зейн. Он взял мать за руку. — Послушай, мама. Если ему суждено умереть, пусть так и будет. Не вызывай «скорую». Просто дай ему уйти. А если к моему возвращению он будет жив, будем считать, что нам судьба ехать к целителю.

Ханна все еще не верила ему.

— Ты просто хочешь встретиться с Лили. Больше тебя ничего не интересует.

— Не стану врать, я собираюсь увидеться с ней. Но кроме этого, я намерен достать деньги для отца.

— Зейн…

Наклонившись, он быстро поцеловал ее в щеку, вышел в дверь, спустился с крыльца и сел в машину, прежде чем Ханна успела возразить. Зейн завел мотор и тронулся задним ходом. Из-под колес поднялось облако пыли, оседавшей на низкорослых дубках и мескитовых деревьях. Ему не терпелось увидеть перед собой дорогу и холмы.

Глава 14

Добравшись до Хьюстона, Зейн первым делом позвонил Эспозито, чтобы условиться о встрече с ним на следующий день. Он предложил встретиться в Техасском коммерческом банке, где у него в сейфе хранилась брошь испанской работы. Когда «большой друг» и поверенный в делах Эспозито мистер Ховард узнал, почему Зейн хотел закончить эту сделку пораньше, он не стал возражать.

В письме Лили говорилось, что они прилетают в международный аэропорт в два пятьдесят утра. Зейн позвонил ее матери.

— Здравствуйте, миссис Митчелл. Это Зейн Макалистер. Я узнал, что Лили прилетает поздно ночью, и…

— Не знаю, откуда это вы взяли, молодой человек, но Лили вернется только завтра утром и не раньше. Мне очень жаль, но из-за того, что ее отец решил пробыть в Мексике на месяц дольше, чем планировал, она так отстала в школе, что, боюсь, у нее не будет времени встретиться с вами сего… завтра. — Арлетта поняла, что чуть не выдала себя.

— Понимаю, — ответил Зейн, тут же раскусивший ее игру. Интонация Арлетты слишком напомнила ему его собственную мать. — Я, видимо, что-то неправильно понял. Значит, до завтра она не вернется?

— Нет. А потом будет очень занята. Может, вам удастся встретиться с ней через неделю или две.

Через неделю или две? Зейн не мог так долго ждать. Он сам уезжал в Мехико на неопределенный срок. Неизвестно, когда они вернутся назад. Надо было что-то придумать.

— Вы наверняка соскучились без дочери.

— Что? Ах да! Конечно, соскучилась.

— Значит, вы поедете встречать их в аэропорт?

— Нет. Мистер Митчелл оставил там свою машину. У одного из его друзей там место на стоянке. Он сделал мужу большую скидку, — гордо сказала она, с удовольствием упоминая многочисленные связи их семьи.

— Неужели? Это здорово! — воскликнул Зейн, стараясь ей польстить.

— Конечно, — ответила она.

— Хорошо, не буду больше отнимать у вас время. Я знаю, что вы очень заняты, миссис Митчелл. Передайте, пожалуйста, Лили, что я звонил. Надеюсь, экспедиция прошла удачно.

Помолчав, Арлетта ответила:

— Разве вы не получали от нее известий?

— Почти никаких. — Он говорил правду.

Отлично! Арлетта чувствовала себя удовлетворенной.

— Я скажу, что вы звонили. Доброй ночи, Зейн.

— Спокойной ночи, миссис Митчелл. Рад был с вами побеседовать.

Зейн повесил трубку. Прыгнув в машину, он направился к аэропорту. Зейн поставил машину на стоянку на час и подбежал к терминалу «В». Просмотрев всю информацию на мониторах, он не обнаружил там рейса, прибывающего в два пятьдесят откуда-нибудь из Центральной Америки. Он побежал к терминалу «А» и просмотрел все рейсы там. Ему попался на глаза рейс компании «Аэромексика». Самолет должен был приземлиться ровно в два пятьдесят. Зейн записал номер выхода и взглянул на часы.

Половина одиннадцатого. Ему все равно негде было ночевать. И в этом смысле аэропорт не уступал любому другому месту. Зейн спустился в главный вестибюль, прошел через металлоискатель и отыскал нужный выход. В аэропорту оставалось мало народа, компании уже закрывали свои офисы. Открытым оставался только бар. Зейн нашел ряд пустых кресел, обращенных лицом к окну, из которого он увидел самолет, подъехавший к соседнему выходу. Его заправляли горючим. Зейну предстояло каким-то образом скоротать три часа сорок пять минут. Казалось, он никогда не дождется встречи с Лили.

В полусонном состоянии, с небольшой сумкой в руке, Лили сошла с самолета. Впереди нее справа стоял Джей Кей, шаривший по карманам в поисках багажных квитанций. Таможню они уже прошли в Ларедо.

Зейн задремал в кресле, подперев голову рукой. Он не слышал, как приземлился самолет, и не знал, что пассажиры уже вышли, когда сидевший рядом с ним человек вдруг вскочил и так громко крикнул «Маргарита!», что голова Зейна соскользнула с руки и он ударился подбородком о подлокотник.

Он потрогал челюсть, опасаясь, что выбил себе зуб, и, подняв голову, тут же увидел Лили. По крайней мере ему так показалось.

На ней был черный свитер, голубые джинсы и се любимые красные сапожки. Но фигура… Та, что приближалась к нему, выглядела совершенно взрослой женщиной… и выше ростом. Зейн мог поспорить, что в ней было почти пять футов восемь дюймов. Конечно, это не его Лили!

— Лили? — неуверенно произнес он, медленно вставая с кресла. — Лили, это ты? — повторил он громче.

Видение в синих джинсах остановилось, повернуло голову, откинув назад блестящие черные волосы и уставившись на него теми самыми фиалковыми глазами, воспоминание о которых преследовало его все эти месяцы.

— Зейн! — Она произнесла его имя словно молитву.

Этот взгляд, полный любви, он запомнил на всю жизнь. Лили уронила сумку на пол и бросилась к нему в объятия. Она повисла у него на шее, не страшась, что увидит отец да и весь свет в придачу.

Лили торопливо поцеловала его в губы, потом в щеку, снова в губы, в другую щеку и опять в губы.

Она чувствовала, как возвращается к жизни. Эта экспедиция, как и предыдущая в Гватемалу, принесла много разочарований. Джей Кей опять говорил о «золотом городе», приводя в недоумение других участников. Теперь он носился с новой теорией — о «золотых реках». Лили с ужасом убеждалась в том, что отец действительно мечтатель и фантазер, о чем ее неоднократно предупреждала мать. Она сознавала, что перестает понимать отца, его стремления. Ей больше не удавалось поговорить с ним, как прежде. Конечно, в этом была не только его вина. Изменилась и она сама. Все ее мечты и желания теперь вращались вокруг Зейна. Она хотела его, как женщина может хотеть мужчину. Впервые в жизни Лили не рвалась поделиться своими мыслями с Джей Кеем. Что-то порвалось между ними, и, как бы ей ни хотелось это вернуть, она понимала, что это невозможно.

И вот она увидела Зейна. Все снова встало на свои места. Он выглядел заспанным, но от этого показался еще красивее. Его руки сжимали ее так нежно и властно, как никогда прежде. Заглянув в его голубые глаза, она заметила, что он и смотрит на нее иначе. Даже не задавая вопросов, она видела, как он соскучился. Разлука длилась почти три месяца.

— А ты ведь больше не маленькая девочка, Лили Митчелл, — сказал Зейн с радостным удивлением.

— Да, — ответила она, не сводя с него глаз и не разжимая рук.

— Лили. — Джей Кей чувствовал, что ему неловко прерывать их. — Я пошел за багажом. Встретимся внизу.

Лили повернулась к отцу.

— Хорошо, пап, — бросила она небрежно, но внезапно почувствовала, как к горлу подступил ком. Когда его виски успели так сильно побелеть? Неужели у него под глазами всегда висели эти нелепые мешки или они появились после перелета? Ей показалось, что морщины на лбу Джей Кея еще минуту назад не были такими глубокими. Он выглядел каким-то похудевшим, походка утратила привычную бодрость, к которой привыкла Лили. И это ее папа?.. Да, теперь она видела его таким. Он уже не казался ей прекрасным принцем из сказки.

Джей Кей отошел от них. Он не увидел слез в глазах Лили, так же как она не увидела его слез.

— Боже! Лили! — шептал Зейн ей в ухо, поглаживал рукой шею. — Ты еще прекраснее, чем я мог ожидать.

Когда она снова обернулась к нему, Зейн опять положил ей руки на талию и крепко прижал к себе.

Его губы мягко, но настойчиво звали Лили раствориться в нем. Пальцы путались в ее волосах. Она почувствовала, как язык Зейна, раздвинул его губы, медленно коснулся кончика ее языка. По спине Лили пробежала дрожь, опустившаяся в низ живота. Она потянула Зейна к себе, еще крепче прижалась к нему и почувствовала, как он весь напрягся. Прежняя страсть охватила их. Она не исчезла, а стала еще сильнее.

Поцелуи Зейна становились все настойчивее, и Лили чувствовала, как в ней нарастает желание. Когда она снова поцеловала его, дотрагиваясь кончиком языка до его неба, то ощутила, как он вздрогнул, и поняла, что у него по спине тоже пробежали мурашки.

Они блуждали в краях, доступных только влюбленным. В этой стране сердца не ведали страха, они были щедры и радостны. Уже ради того, чтобы побывать там, стоило жить.

Оторвавшись от Лили, Зейн улыбнулся. Он прислонился лбом к ее лбу и обнял ее, как будто хотел укутать ее своей любовью.

— Никогда не думал, что буду так скучать по кому-то!

— Я тоже.

Он игриво провел рукой ей по ребрам и как бы случайно скользнул по груди.

— Осторожно, не то получишь по рукам!

Зейн поцеловал ее в кончик носа, и Лили рассмеялась. На этот раз, целуя ее, Зейн совсем осмелел. Он гладил ее спину, талию, бедра и несколько раз касался груди. Зейн совсем потерял голову, его левая рука легла Лили на бедро, потом опустилась ниже. Обхватив ее округлый зад, он прижался к ней. Лили показалось, что под давлением его напрягшейся плоти у нее вот-вот треснут кости.

Она чувствовала, что теряет всякую способность соображать. По телу пробегали горячие волны. Лили ощущала, как у нее затвердели соски, и больше всего на свете ей захотелось почувствовать его руку у себя на груди.

Их языки продолжали свою игру, не давая остыть жару, охватившему их тела. Губы у Лили распухли и заныли. Чтобы облегчить боль, она требовала все новых и новых поцелуев.

Зейн застонал и наконец отстранился от нее. Он почти не мог дышать.

Лили смотрела на его губы, влажные и красные от поцелуев. Желание переполнило ее.

— О, Зейн! — прошептала она, снова касаясь их губами.

— Я больше не могу, Лили, — взмолился он.

— Почему? — спросила она упавшим голосом.

Зейн улыбнулся:

— Ты сама не знаешь, что делаешь со мной.

— Кажется, у меня есть кое-какие соображения.

— Ладно, — усмехнулся он. — Тогда, может, не будем этим заниматься в аэропорту? И потом, нас ждет твой папа.

— Ой, да.

Зейн обнял ее за талию, и они пошли вниз, к месту выдачи багажа.

— Я хочу, чтобы ты рассказала мне о вашей экспедиции. Как ты думаешь, твой отец разрешит мне отвезти тебя домой? Мне кажется, я не смогу с тобой расстаться.

— Попробую его уговорить.

Это Лили удалось.

Зейн остановил машину неподалеку от ее дома за углом, в стороне от уличных огней. Заглушив двигатель, он обнял се и принялся целовать. Лили казалось, что такие долгие, медленные поцелуи могут быть только во сне. В том сне, где она впервые увидела Зейна еще до того, как они познакомились.

«Неужели правда, что некоторые люди видят вещие сны? — подумала она. — Может быть, я одна из них?»

Зейн целовал ее губы, щеки, глаза, уши. Потом прижал ее к себе, положив ее голову себе на грудь.

— Лили, я люблю тебя, — произнес он, поднимая ее подбородок.

Его глаза светились, как два темных озера, мерцающих в лунном свете.

Лили невольно задумалась: когда он выглядел красивее — днем или при луне?

— Я тоже люблю тебя, — ответила она.

— Как ты думаешь, может, то, что мы чувствуем, — просто… наваждение или что-нибудь в этом роде? — спросил он искренне.

— Нет. Это сильнее. Я уверена, что мы всегда будем вместе…

— Душой — конечно, Лили. — В его голосе звучала грусть. — Я должен тебе сказать… Мне придется уехать.

— Куда?

— В Мехико.

— В Мехико? Я только что оттуда… О, Зейн! Зачем? Почему именно сейчас?

— Из-за отца. Он совсем плох, Лили. Мама говорит, что нашла целителя, который спасет его.

— Это что, тот самый тип, который утверждает, что может вылечить рак с помощью не то абрикосовых, не то персиковых косточек? Он живет в Мехико.

— Нет. Это христианский целитель.

Лили издала глубокий недовольный вздох.

— Ты серьезно? — Она скрестила руки на груди и отодвинулась от Зейна. — А почему бы ей не поехать на Гаити? Там живут замечательные колдуны.

— Лили, почему ты всегда издеваешься над моей верой?

— Я не издеваюсь. Просто я мыслю реально, Зейн. Не существует людей, которые могли бы излечить рак в последней стадии с помощью наложения рук.

— Но такие случаи бывали.

— Конечно. Чудеса происходят ежедневно.

— Лили, ты вообще во что-нибудь веришь?

Она посмотрела ему прямо в глаза.

— Я верю в любовь, Зейн. Верю в нас с тобой. Я буду очень рада, если вы поедете в Мехико и я окажусь не права. Просто я ни разу такого не видела. Папа говорит…

Зейн отвернулся от нее. У него в глазах блеснули слезы.

— Плевать мне на то, что говорит твой папа! — не выдержал он.

Лили погладила его по шелковистым волосам. Она сделала ему больно. Теперь он пытался отплатить ей тем же. Кто она такая, чтобы утверждать, что чудес не бывает? Кто такая, чтобы лишить его надежды? А вдруг поездка в Мехико действительно поможет?

— Прости меня, Зейн. Просто не сдержалась. Ты же меня знаешь. Вечно брякну что-нибудь не вовремя. Представляю, как вам сейчас тяжело…

— Господи, Лили! Я просто не знаю… — Зейн уронил голову и заплакал. Он так сильно сжал руль, что побелели пальцы. — Папа умирает… Я каждый день вижу, как он мучается… так мучается, что иногда мне хочется собраться с духом и избавить его от этого… Но нет! Это запрещено по закону! Закон… чертов закон!.. — Он разрыдался.

Лили обхватила его руками и прижала к себе. Зейн опустил голову к ней на грудь, а когда Лили соскользнула вниз, вытянулся на ней.

— Тш-ш. Поплачь. Пусть вся боль выйдет. — Она перебирала его волосы, нежно водила пальцем по краю уха, молча гладила спину и плечи. Зейн продолжал плакать.

У него потекло из носа. Лили дотянулась до бардачка и достала пачку бумажных носовых платков. Зейн вытер нос. Наконец слезы стали стихать.

— Я не хочу, чтобы он умирал, и все же я готов это сделать, чтобы он не мучился. Мне будет не хватать его… Но смотреть, как он живет и страдает, — это тоже неправильно.

— Знаю, — ответила Лили. — Иногда мне кажется, что древние люди понимали гораздо больше нас. Еще до всяких больниц, до врачей, которые заставляли людей жить просто для удовлетворения собственного тщеславия, чтобы потом прийти к приятелям и сказать: «У меня он протянул еще пятнадцать дней». Люди умирали у себя дома. Знаешь, у некоторых южных народов долгом старшего считалось войти в комнату и тихо положить подушку на лицо умирающего родителя. И никто не вспоминал про закон. Они просто говорили: «Он умер во сне». И все это принимали.

Выслушав ее, Зейн шмыгнул носом.

— Спасибо. — Больше он ничего не сказал.

— Не за что.

Зейн сел.

— Я буду скучать без тебя, Лили.

— Это несправедливо, Зейн. Не успела я вернуться, как должна снова проститься с тобой. Я буду писать.

— Ну да. Как из Мексики.

— Я писала! Почти каждый день.

— Правда? — не верил он.

Зейн получил всего три письма.

— Возможно, почта у них оставляет желать лучшего, но хоть какие-то из моих писем ты должен был получить.

Он улыбнулся.

— Да. Пожалуй, самое важное я получил. — Он потянул ее к себе и поцеловал. Зейн думал, что это будет прощальный поцелуй, но вдруг понял, что просто не в силах отпустить ее. Внезапно ему стало наплевать на то, что ее ждут родители, на все проблемы с матерью и умирающим отцом, на встречу с Эспозито, назначенную на завтра. Его волновала только Лили.

Всю ночь он мечтал снова почувствовать руками ее груди, и теперь желание взяло верх. Они были совсем близко. Стоило только приподнять свитер и расстегнуть бюстгальтер.

Они больше не умещались в его ладонях. Как только Зейн прикоснулся к ним, соски тут же напряглись. Лили сбросила свитер. Опустив голову, он провел языком вокруг розовых кружков и почувствовал, как они съежились еще сильней. Когда Зейн сдавил один из них губами, все тело Лили ожило. Тончайшая пленка испарины покрыла ее грудь. Руки утонули в его волосах. Она прижала его лицо к груди. Зейн потянул губами нежную плоть и внутренне улыбнулся, чувствуя, как стремительно в ней росло желание.

— Зейн, я так хочу тебя.

Лили расстегнула джинсы, взяла его руку и положила ее себе между ног.

— Пожалуйста, Зейн. Пусть будет как тогда. Как только ты умеешь.

— Господи, Лили! Я чуть не умер без тебя.

Лили через джинсы ощутила под рукой его напрягшуюся плоть. Она дернула пуговицу на поясе и, расстегнув молнию, отодвинула ткань в сторону. Ей хотелось сорвать с него всю одежду, но сделать это быстро не удалось. Тогда Лили просунула руку вперед. От прикосновения к гладкой натянутой коже она испытала восторг.

— Зейн… — прошептала она. Желание захлестнуло рассудок.

Он поднял голову и прижался к ее губам жадным поцелуем. Раздвинув их края, его язык скользнул в шелковистую глубину ее рта. Сердце прыгало в груди с такой силой, что Зейн почти задыхался.

Он больше не мог сдерживать себя. Зейн стянул джинсы и трусы, а Лили спихнула их на пол машины. Его пальцы скользнули к ней внутрь.

— Лили, тут так влажно. Боже, как тут влажно…

И снова, пока его язык блуждал у нее во рту, пальцы нащупали ту магическую точку, которая давала ему безграничную власть над его Лили. Зейн нежно надавил на нее, потом опустил. Лили изгибалась под ним, приподнимая бедра, а потом опуская их. Как прилив и отлив. Ее губы жадно искали его рот. Руки обхватили плечи. Она почти не дышала от страстной муки, которую он заставил ее испытать. Вперед и назад. Игра продолжалась. Пальцы скользнули глубже, а когда она уже летела к самым границам мироздания, он вдруг остановился, но лишь затем, чтобы, разведя ей ноги, прикоснуться к ней губами и языком.

От этого нового наслаждения, которое Зейн дарил ей, Лили чуть не вскрикнула. Он дотронулся языком до заветной точки, потом просунул палец вглубь. Бедра Лили подались ему навстречу, голова откинулась назад.

Лили парила в пространстве. Блаженство продолжалось снова и снова. Она проносилась среди звезд и планет, вырываясь в другое измерение. Теперь Зейн вошел в нее. Она чувствовала, как у нее внутри что-то нежно сжималось, когда он устремлялся вперед. Лили снова и снова повторяла его имя, твердила, что любит его. Она произносила эти слова беззвучно и все же знала, что Зейн слышит ее.

Наконец он замер в ее объятиях, счастливый и в то же время грустный из-за предстоящей разлуки.

— Неужели мы снова должны расстаться, Лили? — прошептал он. — Я люблю тебя. Мне так тяжело, когда тебя нет рядом.

— Я люблю тебя. — Она нежно поцеловала его в губы. — Поезжай в Мехико, и пусть этот целитель вылечит твоего отца. Он должен поправиться, Зейн. Тогда ты вернешься ко мне.

В его голубых глазах не осталось ни следа грусти.

— Вернусь, Лили. Я вернусь.

Накануне возвращения Джей Кея и дочери Арлетта отправилась в магазин «Нейман-Маркус» вместе с сестрой своего мужа Вики. В этот день ей пришлось пережить одно из самых больших потрясений. Арлетта потратила полтора часа, выбирая платье для бала, который давали Харты. Ей ничего не нравилось.

Она, конечно, видела, что Вики устала, но о том, чтобы уйти с пустыми руками, не могло быть и речи.

— Чем тебе не нравится это черное от «Скази»? Или золотое от «Мэри Макфадден»? Оба сидят на тебе просто великолепно, — сказала Вики.

Приподняв изогнутую бровь идеальной формы, Арлетта посмотрела на золовку так, словно хотела сказать: «Ты, конечно, шутишь».

— Золотое меня толстит. Эти складки…

— У «Макфадден» все такие! — Вики бросила на нее недовольный взгляд.

— Но я поправилась на три фунта, и все пошло в живот. Вряд ли я успею сбросить их до бала.

— А что, если Джей Кей не вернется ко времени? Тогда эта суета окажется напрасной.

— Он возвращается сегодня ночью. А если не вернется, я пойду без него. Джей Кей считает, что это исключительно важно для дела. Половиной своей клиентуры он обязан таким балам. Он не такой болван и понимает, что без меня ему никогда не удалось бы так хорошо зацепиться в Ривер-Оукс.

— Послушай, Арлетта Герберт, — взорвалась Вики, — мой брат отлично обошелся бы без твоей так называемой помощи. На самом деле он преуспевает не благодаря, а вопреки тебе. Если бы ты не так быстро тратила его деньги, соря ими по городу, его бизнес принес бы гораздо большую прибыль, чем сейчас. И уж конечно, он не стал бы так рисковать, как рискует теперь, ради того чтобы ты могла красоваться в фирменных платьях и драгоценностях!

Арлетта с нескрываемым удивлением смотрела на золовку.

— Ты сама не знаешь, что говоришь! Тебе просто завидно, и все.

Она снова повернулась к черному платью от «Скази» и подозвала продавщицу. Внезапно ее осенило.

— А о каком это риске ты говоришь?

— Ни о каком, — прошипела Вики, стараясь держать себя в руках.

— Ты чего-то недоговариваешь.

Вики уставилась на Арлетту.

— Джей Кей уже много лет связан с черным рынком, и я ни за что не поверю, что ты об этом не знаешь.

— Он не обсуждает со мной свои дела.

От негодования щеки Вики стали пунцовыми.

— А между прочим, тебе следовало бы о них знать, Арлетта. Вдруг с ним что-нибудь случится? Что ты тогда станешь делать? Из-за твоего мотовства он еле сводит концы с концами. Да еще эти «безделушки», которые ты покупаешь у ювелиров. Видимо, в последнее время его дела идут совсем плохо, во всяком случае, я никогда не видела его в таком взвинченном состоянии. Меня не на шутку тревожит его здоровье.

Арлетта возмутилась.

— У моего мужа все в порядке. Конечно, он бы не так уставал, если бы раз и навсегда остался дома, а не мотался все время в Мексику. — Арлетта отвела взгляд от Вики, но та заметила мелькнувшую в ее глазах злость.

Вики вдруг поняла, что толком не знает жену своего брата. Она ни разу не слышала, чтобы Арлетта рассказывала о своем детстве; та никогда не вспоминала о прошлом. За холодным безупречным фасадом она надежно прятала свои чувства. Возможно, если бы Арлетта хоть раз показала свою уязвимость, Вики и захотелось бы ей помочь, но та всегда держала дистанцию. Вики так и не стала ее подругой.

— Экспедиции у Джей Кея в крови, — упрямо процедила она.

— Это верно. Он любит опасности. Уж тут-то я хорошо знаю своего мужа, — отозвалась Арлетта, торжественно извлекая кредитную карточку.

Продавщица, подойдя к Арлетте, взяла у нее карточку. Пока шла проверка, она аккуратно сложила платье и положила его в бежевый фирменный пакет. Зазвонил телефон, и продавщица сняла трубку.

— Да, сэр. Она как раз здесь. — Она передала трубку Арлетте. — Менеджер по обслуживанию клиентов что-то хочет сказать вам, миссис Митчелл.

— Благодарю вас. — Арлетта сняла золотую клипсу и приложила трубку к уху. — Да?

То, что она за этим услышала, повергло ее в шок.

— Здесь какая-то ошибка. Я только вчера пользовалась этой карточкой, и все было в порядке! Да, я вас понимаю, но здесь какая-то ужасная ошибка. Я бы хотела поговорить с вашим начальством.

Арлетта барабанила своими красными ногтями по кассовому аппарату, а Вики стояла рядом и слушала.

— Здравствуйте. Да… Что он сделал? Не может быть! Я просто не могу поверить! — Арлетта замахала рукой, на которой сверкало бриллиантовое кольцо, словно защищаясь от невидимого агрессора. — Ничего страшного. Забудем об этом. Я воспользуюсь карточкой «Америкэн Экспресс». Нет, не затруднит. — Она повесила трубку.

— Что-то случилось, дорогая? — ужалила Вики золовку.

— Сукин сын! Он аннулировал мою карточку. Я ему покажу! — Она подала девушке карточку «Америкэн Экспресс».

Продавщица взяла ее двумя пальцами, как будто карточка могла ее обжечь. Потом набрала номер центра по проверке и сообщила оператору номер карточки.

— Понимаю. Спасибо. — Она повесила трубку. — Эта карточка аннулирована. Что-нибудь еще?

Арлетта еле стояла на ногах. Когда она подавала девушке «Визу», у нее дрожали пальцы.

Девушка повторила всю операцию снова.

— Эта тоже. Будете выписывать чек?

Арлетта онемела. Она не знала, куда деваться. С ней никогда такого не случалось. Арлетта снова чувствовала себя голодной замарашкой из Баиу-Тече. От страха в голове у нее гудело. Ей казалось, что она вот-вот потеряет сознание. Ее тошнило. Куда девалась вся ее уверенность? Арлетта взглянула на Вики и поняла, что золовка наслаждается ее унижением. Она видела, что Вики ни за что не придет ей на помощь. Никогда.

— Я не могу… выписать чек, — ответила Арлетта так тихо, что продавщица переспросила ее. Она снова стала нищей. Вот и все. Кончено. Джей Кей предал ее, унизил. Может быть, в эту минуту он смеется над ней. Арлетте захотелось бежать. Кто мог спасти ее? Боже! Что делать?

Вики видела ее трясущиеся руки и заметила, что Арлетта побледнела как смерть. Вики обняла ее за плечи.

— Как ты себя чувствуешь? Может, тебе пойти поесть? Мы можем вернуться за платьем попозже, хорошо? — В голосе Вики слышалось сочувствие. Ей стало стыдно, что она обошлась с золовкой так жестко.

У Арлетты все мысли спутались от страха, она едва понимала, о чем говорит Вики. Но когда наконец поняла, к ней вернулась прежняя гордость.

— Убери руки, — прошептала она. — У меня все в порядке. Просто небольшая заминка.

Вики показалось, что злоба вспыхнула в Арлетте жарче взрыва бомбы. Она невольно сделала шаг назад.

— Извини.

Арлетта повернулась к продавщице:

— Отложите мне это платье. Понятно? Я зайду позже с наличными.

— Да, мэм, — ответила девушка, вежливо улыбнувшись.

К моменту возвращения Джей Кея из Мехико Арлетта успела выяснить, что он закрыл все счета. Деньги с чековой книжки она израсходовала, а новых поступлений не было.

Когда в половине четвертого утра Джей Кей вошел в дверь, Арлетта ждала его внизу. Постукивая каблуком по мраморному полу, она дождалась, пока он отнесет сумки в кабинет.

— Где Лили? — спросила она.

— Сейчас приедет, — ответил он. — Очень мило с твоей стороны встретить меня. — Он направился к ней, чтобы поцеловать. Арлетта отвернулась.

— Что? Даже не поцелуешь?

— Ты ублюдок! Не жди, что я стану с тобой цацкаться после того, что ты сделал.

— А что я сделал?.. — Джей Кей растерянно смотрел на жену.

— Мои кредитные карточки…

— Ах это! — Он хмыкнул.

— Это! Может, для тебя это мелочь, но меня публично унизили!

— О-о! Подожди минутку. — Он тряхнул головой, как будто хотел избавиться от едкого дыма, попавшего в глаза. — И где произошло это публичное унижение?

— У «Неймана», на глазах твоей сестры! — От одного воспоминания об инциденте ярость закипела в ней с новой силой.

Джей Кей засмеялся. Потом взглянул на жену и засмеялся еще громче.

— Позавчера у меня украли кошелек, и я сообщил в бюро, где зарегистрированы все наши кредитные карточки. Наверное, они все их аннулировали. Я не подумал о том, что ты можешь пойти с ними в магазин. — Он опять расхохотался.

Глядя, как он смеется, Арлетта не выдержала и замахнулась, чтобы ударить его, но Джей Кей ее опередил. Выставив вперед руку, он парировал удар.

— Теперь пойдем со мной. — Он тоже рассвирепел. — Я тебе кое-что скажу. — Джей Кей стиснул ее запястье и потащил Арлетту в гостиную. — Садись!

Арлетта недоверчиво смотрела на него и продолжала стоять.

— Сядь! — Он сжал зубы.

Арлетта присела на диван.

— Это правда, что у меня украли кошелек, но, может, это и к лучшему.

— Что ты несешь?

— Денег больше нет.

— Что?

— У меня есть деньги на содержание дома. Будешь иметь крышу над головой и еду, а если тебе действительно что-нибудь понадобится, придешь ко мне и мы это обсудим. Но твоему транжирству пришел конец. Оно мне больше не по карману. Мне в любом случае пришлось бы закрыть счета. Если хочешь и дальше столько тратить, найди себе работу.

— Работу? — Арлетту охватила паника. Что скажут ее друзья? Как только они поймут, что она им не ровня, немедленно выставят ее за дверь. Как она сможет заседать в благотворительных комитетах и ездить на ленчи, если ей придется работать? Как объяснит, что муж разорен? Что она разорена?

Арлетта никогда не видела мужа таким. Может быть, что-нибудь случилось с магазином, а она не знала? Но что? Насколько это ужасно?

— Что-то случилось с «Древностями»? Ты банкрот?

— Нет. Все не так страшно, но, если ты не остановишься, этого не избежать. Все эти годы я лез из кожи вон, чтобы ты была счастлива, но тебе все мало. Что с тобой происходит? Почему надо так безудержно швырять деньги?

— Я трачу не безудержно, — ответила она осторожно. Она старалась казаться спокойной. Главное — не взорваться. В порыве гнева Джей Кей мог затеять развод. Что тогда? Нет, она сумеет скрыть свои чувства. Она зашла слишком далеко, чтобы разом лишиться всего.

— Ну, значит, неосторожно. — Успокоившись, он сел рядом с ней.

— В чем все-таки дело, Джей Кей? Ты можешь мне объяснить? У нас финансовые трудности? Что ты натворил?

Он взял Арлетту за руку.

— В этой экспедиции я очень многое передумал, Арлетта. Я старею и должен подумать о твоем будущем. Надо позаботиться об образовании для Лили и обязательно что-то ей оставить.

«Лили!» — подумала Арлетта. — Вечно Лили! Драгоценная Лили!»

— Я намерен многое изменить. Положение дел в моем бизнесе уже не то, что прежде. Стало больше ограничений. Больше запретных зон. Теперь так просто не заработаешь. Правительства Мексики, Гватемалы, стран Южной Америки начинают по-настоящему строго следить за своими памятниками. Мне стало трудно добывать стоящие вещи. Рынок расширился, люди держатся за все ценное, хотят более высокой оплаты. Расходы постоянно растут.

— Я стараюсь понять тебя, — вставила Арлетта.

Джей Кей потрепал ее по руке.

— Я не могу тебе сказать всего про свои дела, но могу утверждать, что, если мы станем чуточку бережливее, все будет в порядке. Давай попробуем помочь друг другу. Ради Лили, — попросил он.

Ради Лили. Слова по капле проникали в ее сознание.

— Я все делаю, чтобы помочь Лили, — сказала Арлетта. — Честное слово. Все, что я делаю, — это ведь для вас: для тебя и Лили. — Она обвела рукой богато и со вкусом отделанную комнату. — Я сделала дом красивым, завела столько полезных связей для тебя и, надеюсь, для будущего замужества Лили.

Отпустив руку жены, Джей Кей глубже уселся на диван.

— Боюсь, что такой «связью» Лили уже обзавелась сама.

— Надеюсь, ты не на Зейна намекаешь?

— Он встретил нас в аэропорту и повез ее домой.

— И где же она?

— Думаю, где-нибудь поблизости. Решила воспользоваться случаем, чтобы побыть с ним наедине. Я бы на их месте знал, что делать.

— Как ты можешь так ей попустительствовать? Ты совершаешь большую ошибку.

— Зря ты так беспокоишься. Они еще молоды. По крайней мере Лили. Это пройдет.

— Ты действительно так считаешь?

— Да. Зейн теперь работает у своего отца, и работает очень неплохо. Не знаю, будет он учиться дальше или нет, но Лили хочет достичь настоящих высот. Зейн мне нравится, очень нравится. Но мне кажется, у них сходные цели. Не успеешь оглянуться, как она уедет учиться в какой-нибудь колледж и они забудут друг о друге.

Арлетта улыбнулась мужу. Пожалуй, сейчас не время давить насчет денег. Надо дать ему прийти в себя. В то же время она отметила, что в отношении Лили и Зейна у них было гораздо больше общего, чем ей казалось. Ее злость совершенно испарилась.

— И в кого ты такой умный, Джей Кей?

Он игриво усмехнулся:

— Просто мне везет.

Глава 15

Преподобный Майкл Эзертон оказался маленьким бесцветным человеком. Он утверждал, что ему тридцать три, но выглядел на все сорок. Телосложения он был хлипкого, носил черные усики, а его голубоватые глаза могли утихомирить даже ураган. Он говорил успокаивающим, заботливым голосом, от которого Ханне, Тэду и Зейну сразу стало как-то легче. Рассказав Макалистерам обо всех сотворенных им исцелениях, он сразу же дал им понять, что является всего лишь инструментом в руках Господних. И они ему поверили.

Мистер Эзертон строил на окраине Мехико комплекс для больных, приезжавших к нему лечиться.

— Пока у нас готовы только офисы и несколько бунгало, где могут останавливаться пациенты, но скоро мы построим здесь лечебный корпус. — Он указал на пустырь.

Приложив руку козырьком к глазам, Зейн посмотрел в ту сторону. Судя по всему, бетонные блоки завезли минимум год назад, поскольку они на два фута заросли травой. Должно быть, что-то сдерживало реализацию планов мистера Эзертона.

— Зачем вам больница, если вы в состоянии исцелить любого? — спросил Зейн.

Преподобный сначала взглянул в обожающие глаза Ханны, а уж потом повернулся к Зейну:

— Возможно, в один прекрасный день, сын мой, слово истины достигнет каждого страждущего в этом мире и все они соберутся здесь. Их будет столько, что я не смогу осмотреть всех за день.

— Значит, вам достаточно одного дня?

— Обычно да. Иногда немного больше. Я не задаю вопросов Господу, сын мой. Если на то будет Его воля, твой отец исцелится.

Произнося последние слова, преподобный повысил голос, как бы желая особо выделить их. Зейну не понравилось, что, показывая свой комплекс, человек постоянно дотрагивался то до руки, то до плеча его матери, заставляя ее поворачиваться то туда, то сюда. Зейн решил, что для священника он слишком фамильярен, и не мог взять в толк, какое отношение все это имело к лечению отца.

Возникали и другие вопросы. Например, почему он не выстроит всех пациентов в шеренгу и не исцелит их одного за другим, творя тысячу чудес за день? Если он может вылечить всех и каждого, то почему не сделает этого? Почему он так мало известен? И как могло случиться, что мать лишь недавно узнала о нем, и почему именно в их маленькой церквушке в Бандере? Каким образом до сих пор существовали больницы вроде госпиталя Андерсона, если этот человек мог вылечить всех больных раком?

— Мам. Мне кажется, нам надо идти назад к папе, — сказал Зейн. — Мы ведь приехали ради него. — Его глаза впились в руку мистера Эзертона, слишком вольно расположившуюся на руке Ханны.

— Да, дорогой, — ответила она как-то слишком легкомысленно, отведя взгляд от преподобного.

— Да, — вставил целитель, — безусловно. Ступайте к вашему дорогому супругу. Отдохните. Поужинать можно в кафе в административном корпусе. Увидимся в половине девятого в капелле.

— О, благодарю вас, преподобный, благодарю вас, — никак не могла успокоиться Ханна.

Зейн сделал вид, что солнце светит ему прямо в глаза, и отвернулся от священника.

— Пойдем, мама.

Ханна в сопровождении сына двинулась по бетонной дорожке в направлении деревянных домиков.

Когда они вошли в свое бунгало, Зейну стоило большого труда промолчать. Тэд лежал на дешевой неудобной кровати, покрытой грубым пледом. Кондиционера не было, и его беспокоили две летавшие по комнате мухи.

— Папа, ну как ты?

— Немного лучше, сынок, — ответил Тэд слабым голосом.

Ханна подошла к постели, встала на колени и взяла мужа за руку.

— Завтра утром преподобный сотворит исцеление, мой дорогой. Вот увидишь. Вера способна двигать горы. Веруй, и ты обретешь рай. Так говорил Иисус.

Тэд закрыл глаза. Зейн посмотрел на мать. С первого же взгляда он понял, что отцу ничуть ни лучше. Тэд совсем побледнел, и голос его звучал слабее, чем обычно.

Ханна положила руку на колено сына. По ее лучезарной улыбке Зейн понял, что она в полной эйфории.

— Вот увидишь. Завтра ты увидишь, что я была права. Иисус спасет его. Я знаю, спасет!

На следующее утро Тэд чувствовал себя так плохо, что не смог сам дойти до капеллы и сестре пришлось дать ему коляску. Пока Ханна с сыном везли его до капеллы из белого кирпича, у нее закружилась голова. Она сказала Зейну, что совсем не спала. Почти всю ночь она па коленях молилась за Тэда. Ее восторг, неистовая вера и предвкушение чуда невольно воодушевили Зейна.

Зейн катил коляску по бетону, и каждый раз, когда она задевала за выступ или выбоину неровного покрытия, он чувствовал боль отца как свою собственную. Зейн взял с собой все обезболивающие, но ему казалось, что они больше не помогали отцу. Тэд стал к ним невосприимчив.

Войдя внутрь маленькой капеллы, Зейн поразился количеству людей, заполнявших скамьи. На вид их было больше сотни. Они с матерью сели в пятом ряду от конца, поставив коляску с Тэдом в проходе.

Преподобный Майкл Эзертон подошел к своей кафедре и начал службу. Минут десять Зейн слушал его внимательно, потом невольно отвлекся. Он сам не знал, чего ожидал, но явно чего-то большего. Они приехали не для того, чтобы послушать богослужение, а за исцелением. Зейн злился на то, что отец должен сидеть и слушать эту длинную службу. Ему и самому не сиделось, он то скрещивал руки, то возвращал их в прежнее положение. Мать с таким благоговением внимала тому, что говорил преподобный, что Зейну хотелось ткнуть ее чем-нибудь, чтобы вернуть на землю. Он повернулся к отцу и увидел, что тот смотрит на него.

Зейн попытался улыбнуться ему, но у него не слишком получилось. Тэд еле заметно улыбался в ответ.

Выражение безнадежности в глазах отца потрясло Зейна. Наконец-то он понял. Тэд верил в чудесное исцеление не больше его самого, но он согласился на все эти мучения из любви к жене. Бросив взгляд на мать, Зейн вдруг почувствовал жгучее презрение. Ханна и вполовину не любила мужа так, как Тэд любил се. Ей так хотелось доказать свою правоту, что она принесла в жертву своей вере последние дни мужа, обрекая его на лишние страдания.

Зейн сжал кулаки. Ему хотелось ударить кого-нибудь… Хотелось плакать, кричать, забрать отца из этого сумасшедшего дома, туда, где он мог бы умереть спокойно. Но он чувствовал себя беспомощным и ненавидел себя за это ощущение.

Наконец мистер Эзертон попросил тех, кто нуждается в исцелении, выйти вперед по одному. Поднялась пожилая негритянка, сидевшая в первом ряду. Увидев ее белую трость, Зейн понял, что она слепая. Он смотрел, как преподобный возложил руки на голову женщине и легким движением провел пальцами по глазам.

Внезапно она воздела руки вверх.

— Я вижу! — воскликнула женщина. — Господь явил свою милость, я вижу! — громко запричитала она.

Вокруг нее столпилось несколько человек. Зейн видел, как сияло ее лицо. Она действительно вела себя как зрячая. Отбросив трость, она вернулась на свое место без посторонней помощи.

Вперед вышла другая женщина, и священник положил ей руку на область сердца. Он прочитал молитву и процитировал Иакова. Женщина подняла опущенную голову и бросилась к нему на шею.

— Я вылечилась! Исцелилась! Исцелилась!

— А что у нее было? — спросил Зейн, но мать не обратила на него внимания.

— Теперь те, кто сидит в колясках. Самые страждущие. Двигайтесь вперед.

Вскочив на ноги, Ханна буквально отпихнула Зейна.

— Я повезу отца!

Зейн последовал за ней. Перед ними стояло еще пять колясок. Зейн наблюдал все исцеления и заметил, что, хотя пациенты улыбались, после того как проповедник возлагал на них руки, никаких чудес не происходило. Ни один из них не встал с коляски и не ушел полностью исцеленным, как библейский паралитик.

К тому моменту, когда подошла очередь Тэда, Зейн уже чувствовал заметное недоверие. Преподобный стал молиться над отцом.

— Наложением рук на голову твою, как делал это Господь наш Иисус Христос, я призываю Господа Иисуса излечить твое больное тело от всех хворей. — Он жестом отпустил Тэда.

Зейн видел, как мать вывезла коляску назад в проход, но отец не шелохнулся. Он посмотрел священнику прямо в глаза.

— Почему он не встает?

— Твой отец очень болен. Должно пройти не меньше часа, прежде чем свершится исцеление.

Зейна это не убедило. Мистер Эзертон взглянул на него:

— Возвращайся на свое место, сын мой. Болезнь твоего отца исцелена. Обещаю тебе именем Иисуса.

Зейн в нерешительности вернулся на свою скамью. Взял отца за руку. Вены выступали на ней еще сильнее, чем прежде. Тэд походил на привидение. У Зейна на глазах выступили слезы. Если бы Лили была рядом, это придало бы ему сил.

Шли дни, ритуал исцеления повторялся, а отец все не выздоравливал. Несмотря на это, Ханна не переставала верить преподобному Майклу Эзертону. А Зейн перестал. В тот самый день, когда узнал, что происходит у него за спиной.

— Мама, сколько? — потребовал он, стоя рядом с ней на пороге бунгало.

Ханна поджала губы и не ответила.

— Сколько денег ты отдала этому человеку? — От гнева сердце так стучало в груди, что, казалось, вот-вот вырвется наружу.

— Пятьсот…

— Ты отдала ему пятьсот долларов? Мы не можем уплатить дома по счетам, а ты это сделала? Ты что, сошла с ума? — Чтобы не ударить ее, Зейну пришлось отойти подальше. И это его мать?.. Такая дура? — Неужели ты не видишь? Он же негодяй, а не Божий человек!

— Да! Я знаю! — Ханна разрыдалась.

— Мама, Бог не исцелит отца. Он хочет забрать его у нас. Отпусти его.

— Не-ет! — завыла она. — Я не дам ему умереть!

— Но это от тебя не зависит. Не бери на себя роль Господа. Это безумие. Ты не права.

Она закрыла лицо руками, и все ее тело содрогнулось от рыданий. Подойдя ближе, Зейн обнял мать.

— Нам надо ехать домой, мама. Я не хочу, чтобы папа умер в чужом краю. Я хочу, чтобы он умер в Техасе. Поедем домой.

Ханна ничего не могла ответить, она слишком сильно плакала. Зейн отвел ее в бунгало. Собрав вещи, они тем же вечером уехали.

Солнце уже почти село, когда они добрались до Бандеры, и Зейн перенес отца в дом, в его комнату. Потом помог матери лечь и оставил ее. Ханна тут же заснула.

Зейн вернулся в отцовскую комнату и опустился на колени у кровати.

— Спасибо, сынок, — сказал Тэд, взяв его за руку.

— Мне хотелось, чтобы ты вернулся домой, папа.

— Я… я тоже хотел этого.

Несколько часов спустя Тэд Макалистер скончался во сне.

Глава 16

Во время похорон и потом в церкви Лили все время держала Зейна за руку. Он изо всех сил старался сдержать свое горе, пытаясь побороть чувство досады и ощущение несправедливости жизни, которое испытывает человек, сталкиваясь лицом к лицу со смертью. Каждый раз, когда он сдерживал подступавшие слезы, Лили замечала, что у него учащается пульс.

Она обратила внимание на то, как Зейн опекал свою мать, стараясь предупредить всякое ее желание, словно она была его ребенком, а не наоборот. Когда она прилегла на несколько минут до прихода родственников и друзей, он принес ей чай в комнату. И хотя Зейн все еще вспыхивал каждый раз, когда слышал ее рассказы о мексиканском целителе, Лили видела, насколько все его поведение проникнуто заботой о матери. Если в разговоре с гостями ее религиозное рвение заходило слишком далеко, Зейн вмешивался в беседу и старался сменить тему, чтобы она не оказалась в неловком положении.

Лили слишком хорошо знала, что Зейн многого не одобрял в поведении Ханны, но за его способность забыть об этом и за заботу о матери в этот трудный час она любила его еще больше.

Сама она весь день еле сдерживала слезы. Ей все время казалось, что она мало помогает Зейну, хотя она очень старалась. Лили с радостью приняла бы на себя всю его боль. Именно в день похорон Тэда Макалистера она окончательно поняла, что ее сердце всегда будет принадлежать Зейну, и только ему.

Наступило время возвращаться в Хьюстон, но Лили не могла уехать.

— Мне надо побыть здесь, пап, — сказала она Джей Кею со слезами на глазах. — Я нужна ему. И его мать согласна, чтобы я осталась.

— Ты действительно нужна Зейну.

Арлетта щурилась от солнца. Она принялась рыться в сумочке в поисках солнечных очков.

— Так. Думаю, тебе следует вернуться с нами. Зейн должен побыть с матерью. Мне кажется, с твоей стороны эгоистично лишать его такой возможности.

Лили и без того чувствовала себя так, будто ее изрубили на мелкие кусочки. У нее не было сил спорить с матерью. Она просто повернулась к отцу:

— Папа, пожалуйста!

— Оставайся, сколько сочтешь нужным. Если Зейн не сможет привезти тебя, я сам за тобой приеду. — Он поцеловал ее в лоб и улыбнулся. — Я люблю тебя, Лили.

— И я тебя, папа. — Она крепко обняла отца.

Арлетта молча взирала на то, как ее муж и дочь обнимали друг друга. Потом повернулась и направилась к «кадиллаку».

— До свидания, Лили, — бросила она через плечо.

— Пока, мам, — ответила Лили, чувствуя тяжесть на душе. Она заглянула в глаза отцу. — Папа, почему она так себя ведет? Неужели ей не понятно, какое это горе для Зейна? И для меня тоже. Неужели в ней нет ни капельки сочувствия?

Джей Кей тяжело вздохнул.

— Да нет. Просто она никогда не показывает своих чувств. Но если надо, она будет рядом.

— Знаю, папа. Знаю. В семье все должны держаться друг друга. Ты так всегда говоришь.

— И готов повторить снова. Что бы там ни было, она твоя мать.

— Знаю. — Лили поцеловала его в щеку. — Пока, пап.

— До свидания, милая. Если тебе что-нибудь понадобится, позвони мне.

— Хорошо.

Когда машина родителей отъезжала, поднимая тучи пыли, Лили все еще стояла на ступенях дома.

Через некоторое время Арлетта произнесла:

— Ты совершенно утратил контроль над своей дочерью, Джей Кей.

— Если хочешь знать правду, никто и не имел контроля над Лили. Никогда.

— Да, по твоей вине.

— Не думаю, что я виноват в этом. Просто Лили — это Лили, я люблю ее такой, какая она есть. И ей это нравится.

Арлетта тяжело вздохнула и сложила руки на груди. Она совсем не понимала дочь. Что Лили нашла в этом деревенском парне, кроме смазливой наружности? Конечно, Зейн неплохой мальчик, но какие у него шансы стать богатым? И почему нынешняя молодежь не думает о будущем? Они живут только сегодняшним днем.

«Ладно, — думала Арлетта. — Ей же хуже. Неудачно выйдет замуж, а потом, когда Зейн бросит ее или она сама в нем разочаруется, прибежит со слезами домой, и мне придется все расхлебывать».

Может, для Лили и лучше посмотреть на Зейна в привычной для него обстановке. Арлетта не представляла, как Лили сможет поладить с Ханной Макалистер. Собственно говоря, как вообще с ней можно уживаться? Конечно, она и сама не без греха, но у нее по крайней мере мозги не набекрень, как у Ханны. Усмехнувшись, она подумала, не станет ли эта женщина для Лили и Зейна той самой каплей дегтя в бочке меда, которая способна все испортить.

Владения Макалистеров составляли двадцать акров холмов. Ближайшие соседи жили в двух милях к востоку. Обо всем этом Зейн рассказывал Лили, пока вел ее за руку — показать свое «секретное» место. Они спустились по каменистому склону холма между низкорослых дубков и наконец оказались на поляне.

— Никогда бы не подумала, что у тебя есть такое место, — сказала Лили, глядя в небо. — Ты всегда говоришь только о городе.

Зейн недовольно отвернулся.

— Знаю. Но даже мне нужно такое убежище. Особенно теперь. И я рад, что ты здесь со мной.

Не ответив ни слова, Лили улыбнулась и стиснула его руку. Она думала о том, как красива эта земля. В ней было что-то экзотическое, напоминавшее больше виды Африки, чем Техас. В лицо дул сухой, знойный ветер, и она сразу же представила себе белых первопроходцев, которые шли по этой земле дальше на запад. Ей нравились изогнутые, корявые мескитовые деревья и ароматные кипарисы, оживлявшие ландшафт. Плоские вершины столовых гор издалека напоминали Аризону и отдельные районы Мексики. Над головой кружил ястреб. Вскоре он улетел.

Звук птичьих крыльев вывел Зейна из задумчивости. Он обнял Лили и потянул к себе.

— Весной здесь течет небольшой ручей, но летом он всегда высыхает, и к зиме от него почти не остается следов. А каждую весну он появляется снова. Всегда. — Он показал в сторону. — Видишь эти камешки? Это я их туда сплавляю весной, когда течет ручей.

— Ты хорошо играешь в эту игру?

— Да, — глубоко, с болью вздохнул он, — меня папа научил. Он играл лучше всех.

— Конечно, Зейн. Лучше всех. — Лили наклонилась и сорвала травинку. — Жаль, что я с ним так и не познакомилась.

— Мне тоже. Ты ему нравилась.

— Но он же ни разу меня не видел.

— Я читал ему твои письма.

— О!

По его голосу Лили поняла, что Зейн снова расстроился. Ей хотелось чем-нибудь помочь ему, но она прекрасно понимала: иногда самое лучшее — дать горю свободно излиться. Лили посмотрела на высохший ручей и подумала: неужели Зейн будет носить горе в себе до новой весны или даст ему выход теперь?

Зейн не плакал. Но не из-за того, что стеснялся ее присутствия. Этот барьер они уже преодолели. Видимо, он все еще находился в состоянии шока и по-настоящему не осознал всю горечь утраты. Лили сжала его руку.

— Ты ведь любишь эти места, правда?

— И да и нет. Иногда я их ненавижу.

Повернув голову, она наклонилась так, что теперь смотрела ему прямо в лицо.

— Не может быть!

Зейн саркастически усмехнулся:

— Тебе этого не понять. — Он нежно поцеловал ее.

— Спасибо за комплимент. Но я все-таки хотела бы попробовать.

Погладив Лили по щеке, Зейн заглянул ей в глаза.

— Откуда ты так хорошо меня знаешь?

Лили пожала плечами. Он взглянул в небо, ища глазами ястреба, который, наверное, уже пролетел полпути до Гваделупе.

— Я хочу от жизни гораздо большего, чем хотел мой отец. Может, в этом причина. Он просто заботился о маме и обо мне, но мне этого мало.

— Чего же ты хочешь?

— Путешествовать. Увидеть Европу. Учиться у лучших гранильщиков бриллиантов в Амстердаме. Побывать в настоящих алмазных копях в Южной Африке. Хочу узнать все о бразильских изумрудах и аметистах. Участвовать в аукционах, где продаются самые дорогие и знаменитые драгоценности, таких как «Сотби» и «Кристи». Я хочу добиться всего, на что способен. Но если я буду сидеть здесь, в Бандере, в Техасе, то ничего не добьюсь.

— Папа говорит, что ты очень способный. Он слышал, что тебе удалось очень выгодно продать какие-то старинные испанские украшения. Знающие люди утверждают, будто именно ты, а не твой отец провернул всю сделку. Это правда?

Зейн засмеялся.

— Да, правда. Я сделал один удачный ход. Но без папиной помощи у меня бы ничего не вышло. Самое печальное, что я завален счетами от врачей. Мы должны более ста тысяч долларов. Если бы я поехал в Нью-Йорк, то мог бы заработать в пять раз больше.

— Так поезжай.

Он посмотрел на нее и невольно усмехнулся ее наивности.

— Что, просто так? Собрал барахло и поехал?

— Да. А что тебе мешает?

Зейн молча посмотрел ей в глаза. Они оба понимали, что именно любовь к ней стояла между ним и его мечтой.

— Ох, — печально вздохнула Лили.

Она поцеловала его. Поцелуй продлился дольше, чем ей хотелось. Против воли она почувствовала, что в ней просыпается желание. Лили попыталась убедить себя, что это совсем не вовремя. Надо подождать, дать ему пережить самое трудное время.

Зейн отвечал ей поцелуем. Он дышал любовью и жаждал ее любви, словно это была единственная пища, способная поддержать его. Обняв Лили, он крепко прижал ее к себе. Зейн чувствовал, как часто у нее забилось сердце, и его пульс вторил этому ритму.

— Нужно быть просто сумасшедшим, чтобы оставить тебя.

— О, Зейн! Если ты уедешь, я умру от тоски. И без того ужасно, что мы живем в разных местах.

— Мне казалось, тебя это не пугает. — Зейн поцеловал ее еще раз.

— Я буду здесь, пока нужна тебе, — сказала она, а про себя подумала: «Я не должна тебя удерживать. Это несправедливо».

Внезапно Лили по-настоящему испугалась. Первый раз в жизни. Она все время считала, что у них все впереди, но теперь будущее представлялось ей абсолютно ясно, как на фотографии. Рано или поздно Зейн уедет из Техаса, а она останется. Лили показалось, что она слышит стон собственного сердца. Хотелось схватить Зейна и спрятать его в каком-нибудь укромном месте, откуда он не смог бы убежать. Но она знала, что не должна так думать. Если она действительно его любит, то должна отпустить его… и молиться о том, чтобы он ее не забыл.

Солнце уже садилось, и вечер обещал быть прохладным. Лили поежилась, но не от холода, а от внезапно охватившего ее чувства одиночества.

— Пошли, — предложил Зейн. — Пора возвращаться, а то мама будет беспокоиться.

Подойдя к дому, они увидели, что Ханна стоит на крыльце. Она прощалась с местным проповедником, который зашел ее проведать.

— А вот и Зейн, — улыбнулся им преподобный Питер Шнейдер, когда они поднялись по ступеням.

Ханна не могла скрыть раздражения.

— Где ты был? — нетерпеливо спросила она.

— Показывал Лили наши земли.

— Здесь очень красиво, миссис Макалистер, — вежливо произнесла Лили. — Спасибо, что вы разрешили мне остаться на ночь…

Резко взмахнув рукой, Ханна прервала ее и повернулась к священнику:

— Благодарю вас за ваши молитвы и добрые слова, преподобный. Мне очень стыдно, что Зейна не было во время вашего визита, но он, видимо, слишком занят, развлекая своих друзей. — Ханна шагнула мимо Лили, как будто не видела ее. — Я провожу вас до машины, — сказала она священнику.

Зейн попрощался с ним за руку.

— Благодарю вас, — произнес он и подал Лили знак идти за ним в гостиную.

Зейн наблюдал за матерью из окна гостиной и спрашивал себя, о чем она говорит со священником. Ханна весьма выразительно жестикулировала и дважды кивнула головой в сторону дома, из чего Зейн сделал вывод, что речь шла о нем, а не об усопшем муже, похоронах или ее горе. Наконец священник положил руку на плечо Ханны, видимо, успокаивая ее, а потом попрощался с ней за руку. Он сел в машину и уехал.

Когда Ханна повернулась и пошла к дому, уже слишком стемнело и Зейн не мог разглядеть ее лица, но по ее решительной походке он догадался, что мать приняла какое-то решение.

— Зейн, я хочу поговорить с тобой, — резко произнесла она, не успев войти в дом.

— Конечно, мама.

— У тебя в комнате. — Она бросила короткий взгляд в сторону Лили, потом снова взглянула на сына. — Без свидетелей.

Они вышли из гостиной, и Лили почувствовала себя непрошеным гостем. Она вдруг пожалела, что осталась на ночь.

Потом она услышала, как захлопнулась дверь в комнату Зейна и щелкнул замок.

Невероятно! Что думала о ней эта женщина? Что она станет подслушивать? Лили привыкла к подобным фокусам своей матери, но это совсем другое дело. Мать просто параноик.

Присев на диван, она огляделась. Комната представляла собой странную смесь дешевой мебели в американском стиле и исключительно красивых старинных испанских предметов. Из любопытства Лили встала и обошла комнату. Вазы на столе оказались севрскими, а бронзовые часы были сделаны в восемнадцатом веке. Подставки для книг были французской работы, в стиле арт-нуво. Стены украшали копии импрессионистов очень хорошего качества, а на полках справа от камина стояли бесчисленные тома книг о драгоценных камнях, гранении, изготовлении оправ и каталоги старинных ювелирных изделий. Обычные вещи наверняка покупала Ханна. Лили ни разу не встречалась с Тэдом Макалистером, но из того, что она видела, вырисовывался образ человека, с которым ей хотелось бы познакомиться.

Джей Кей не раз отзывался о Тэде как о лучшем знатоке своего дела. Он говорил, что у отца Зейна был удивительно точный глаз на качество предметов.

«Довольно думать о родителях, — оборвала себя Лили. — Сейчас речь о Зейне и обо мне. Я не должна его удерживать. Не должна становиться у него на пути и мешать ему осуществлять то, что завещал ему отец».

Может, поэтому Ханна так невзлюбила ее? Зейн ничего не говорил Лили о том, что его мать питала к ней неприязнь. Но, слава Богу, она не слепая. Лили видела, с каким недоверием и скептицизмом относилась к ней Ханна. Она видела в Лили силу, с которой необходимо считаться, но самое печальное — Ханна смотрела на нее как на препятствие, которое необходимо преодолеть. Странно, что она разрешила Лили остаться на ночь. Возможно, Зейн попросил се об этом?

Обойдя напольную лампу, покрытую абажуром с синими орлами, Лили вышла в коридор. Она прошла мимо фотографий в рамках, на которых был заснят Зейн в детстве. Вот Зейн на крещении. Зейн в первом классе, во втором, в третьем. Зейн с товарищами по баскетбольной команде. Зейн где-то на танцах… Лили остановилась и внимательно рассмотрела крашеную блондинку, стоявшую рядом с ним. «Не в его вкусе».

Она прошла мимо первой спальни, заметив отлично сделанную кровать, испанский полукруглый ореховый письменный стол в углу, заваленный бумагами, книгами и счетами. Лили догадалась, что это комната Тэда.

Напротив она увидела комнату, обставленную в староамериканском стиле. На кровати лежало покрывало с изображением обручальных колец. Комната Ханны. Странно, но они не спали вместе. Наверное, под конец боли стали слишком сильными и Тэд не хотел тревожить жену по ночам.

Ванная была выкрашена в зеленый с золотом. Лили нахмурилась, заметив навязчиво повторяющийся мотив с орлом. Орлы смотрели с дешевой занавески, полотенец, обоев; даже на мыле красовались орлы. Конечно, это не ее дело, но она ни за что не смогла бы терпеть этих бесконечных орлов.

В конце коридора находилась комната Зейна. Лили остановилась в нерешительности. Ханна оказалась права: Лили так и тянуло подслушать. Чувствуя себя виноватой, но не настолько, чтобы преодолеть искушение, она приложила ухо к деревянной двери. Голоса звучали приглушенно, но достаточно ясно.

— Мы не делали ничего дурного, мама!

— Не повышай голоса, она может услышать.

— Ну и пусть. Я все равно ей расскажу. Лили мой друг. Я люблю ее.

— Любишь? Да что ты понимаешь в любви? Ты еще слишком молод.

— Меня тошнит, когда ты так говоришь! Ты была не намного старше меня, когда познакомилась с папой.

— Мне было двадцать четыре. Это совсем другое дело. Потом, она не подходит тебе, Зейн.

— Что значит «не подходит»? Только не заводи мне свою шарманку насчет религии!

— Она распутница. Я вижу, как она на тебя смотрит. Она непременно собьет тебя с пути истинного.

— О, ради Бога! Я не желаю это слушать!

Его шаги приблизились к двери. Лили услышала, как отпирают замок. Она бросилась назад по коридору, стараясь ступать как можно тише.

Ей казалось, что она никогда в жизни не бегала так быстро. Добежав до гостиной, она рухнула на диван, мгновенно схватила с чайного столика журнал и сделала вид, что читает.

— Уф! — Лили притворно вздохнула и положила номер «Колониальных домов» на стол.

В гостиную вошел Зейн. Не успела Лили подняться, как следом за ним появилась Ханна.

— Зейн, пожалуйста, остановись! — Голос Ханны звучал умоляюще. — Пожалуйста! — Голос ее дрогнул. — Не уходи. Я… я сама не знаю, что говорю. Сегодня такой трудный… день. — Ее глаза наполнились слезами. — Ты мне так нужен, сынок.

Зейн повернулся и подошел к матери. Когда он обнял ее, Ханна разрыдалась.

Лили всегда чувствовала себя неловко при виде чужого горя. Она догадывалась, что Ханне неприятно ее присутствие в доме, но деваться было некуда, поэтому она направилась на кухню и принялась собирать ужин на троих из того, что принесли пришедшие на похороны.

Нарезая запеченную ветчину, она думала, что Ханна, наверное, не такая уж и плохая. Возможно, ее атака — просто способ, хотя и странный, выплеснуть свое горе. Лили ни разу не присутствовала на похоронах. У нее в семье пока никто не умирал, а все бабушки и дедушки умерли еще до того, как она родилась. Тетя Вики была жива-здорова, знакомые тоже. Похороны Тэда Макалистера оказались первыми в ее жизни, и она, впрочем, и Зейн тоже, просто не знала, как себя вести. Ей хотелось помочь, но она боялась, что лишь еще больше расстроит Ханну.

Прошло почти двадцать минут, прежде чем на кухне появился Зейн. Он пришел один.

— Я уложил ее. Она совсем вымоталась. Сама на себя не похожа.

— Я и не ждала, что она будет… вести себя, как будто ничего не случилось, по крайней мере сегодня. — Она подала Зейну тарелку с ветчиной, картофельный салат, булочку. — Если еще не слишком поздно, я хотела попросить тебя отвезти меня домой, в Хьюстон. Мне не стоило оставаться.

Зейн посмотрел на нее умоляющим взглядом.

— Я хочу, чтобы ты осталась.

Лили присела за стол и принялась вилкой ковырять еду. Есть не хотелось. Зейну, видимо, тоже.

Он скатал в шарик бумажную салфетку и бросил его на тарелку.

— Никогда не думал, что смогу так сердиться на отца.

— Сердиться?

Он кивнул.

— Он же бросил нас. Заболел и ушел. Это несправедливо по отношению к маме. Как она будет без него?

— Это пройдет, Зейн. Время все залечит.

— Да? — В глазах у него стояли слезы, но он не давал им потечь. — Откуда ты знаешь? А что, если не пройдет?

Лили отвернулась, чтобы не видеть его озлобленного взгляда. Как будто он не замечал ее или видел в искаженной перспективе через призму своей боли.

— Ничего я не знаю. Наверно, я ничем не могу тебе помочь.

— Никто не может, — мрачно отозвался Зейн.

Лили кивнула. В глубине души она надеялась, что ей никогда не придется пережить то, что он переживал сейчас. Перед ней снова вставали вопросы, на которые никто не мог дать ответа.

«Скорей бы все встало на свои места», — пронеслось у нее в голове.

Глава 17

Во сне Лили вдруг услышала, как чей-то голос звал ее. Сначала ей показалось, что это отец, но потом, когда звук стал громче и яснее, она узнала голос Зейна. Он пришел за ней. Звал выйти из комнаты. Лили спотыкаясь вылезла из постели и вышла из спальни. Зейн взял ее за руку и повел по какому-то темному проходу. Когда она протерла глаза и привыкла к темноте, то поняла, что они идут по коридору. Из шкафа в холле он достал замшевую куртку и набросил ей на плечи. В его ковбойке, которую она взяла вместо ночной рубашки, Лили показалась ему смешной и трогательной.

Зейн провел ее через кухню, и они вышли в ночь. От холода Лили окончательно проснулась. Зейн нагнулся и натянул ей на ноги сапоги.

— Что ты делаешь? Куда мы идем?

— К себе, — прошептал он и, обняв, потащил с собой по тропинке, которая вела в его тайное убежище.

Светила полная луна, и на ветках деревьев застыл серебристый свет. Они почти бежали через овраги, холмы и небольшие ущелья. Лили едва не поскользнулась на каменистом выступе. Вдалеке слышались крики сов и койотов.

За свою жизнь Лили провела много жарких и холодных ночей в лесах Южной Америки и привыкла ходить по пересеченной местности. Она легко находила дорогу между мескитовых деревьев. Неожиданно из норы выскочил крупный заяц.

К тому времени когда они добрались до поляны, окруженной мескитовыми деревьями, оба еле переводили дух. Зейн обнял Лили и прижал к себе, потом снял свою куртку и обернул ее стройное тело. От быстрой ходьбы он разгорячился. Лили поцеловала его в шею, ее руки обхватили Зейна, ощутив упругие, крепкие мышцы у него на спине. Опустив голову ему на грудь, она услышала, как ровно и сильно бьется его сердце.

Зейн приподнял ее лицо за подбородок.

— При лунном свете твои глаза еще красивее, — прошептал он, целуя ее. Под его настойчивым поцелуем губы Лили приоткрылись. Она покорно шла за его желаниями. Пожалуй, в этот момент она нуждалась в Зейне больше, чем он в ней.

Несмотря на все старания не дать неприязни Ханны коснуться ее чувств к Зейну, Лили еще не научилась защищаться от таких ударов. Она чувствовала себя задетой. Чтобы избавиться от этого ощущения, ей нужно было убедиться в любви Зейна. Целуя его в ответ, она еще раз хотела дать ему понять, как сильно любит его. Она верила, что Зейн непременно почувствует это.

Его язык стремился коснуться ее рта, словно в нем таился райский нектар. Расстегнув ковбойку, он стал нежно ласкать ее грудь. Лили застонала. Она почувствовала, как под его пальцами у нее отвердели соски. Томительная волна пробежала где-то в самой глубине ее живота, и Лили ощутила знакомые толчки разгорающейся страсти. Колени ослабели. Казалось, мышцы не выдержат и она упадет.

— Лили, я люблю тебя, — сказал Зейн.

Он бросил куртку на землю. Лили опустилась на нее. Лунный свет играл в ее черных волосах. Не страшась холода, она сняла замшевую куртку и ковбойку и снизу посмотрела на Зейна. В этом взгляде было столько любви, что Зейн невольно оробел. Он опустился на землю, нежно поцеловал ее в губы и снова шепнул, что любит ее.

Лили смотрела, как Зейн снимал футболку, расстегивал джинсы и стягивал их. Под ними ничего не было.

Поежившись, она потянула его к себе, как будто хотела закрыться его телом от ночной прохлады.

— Делай со мной все, что хочешь. — В ее голосе звучала просьба.

Лили почти боялась вновь испытать то невероятной силы ощущение, которое теперь было ей слишком хорошо знакомо.

— Ладно. — Он перевернул ее на спину и лег рядом. Взяв ее руку в свою, он сам направил ее. Лили показалось, что каждая клеточка ее тела наэлектризовалась, и она невольно подумала, испытывает ли Зейн что-нибудь подобное.

С низким страстным стоном он спрятал лицо у нее на груди. Теперь он отпустил ее руку, давая ей полную свободу. Прикоснувшись к шелковистым волосикам у нее между ног, Зейн просунул пальцы внутрь, в тепло.

— О, Зейн, я люблю тебя!

Потом он лег сверху и коленом раздвинул ей ноги. Зейн вошел в нее медленно, сдерживая желание утонуть в ней как можно скорее. Отклонившись назад, он поднял голову и посмотрел на нее.

— Лили, я боюсь сделать тебе больно, но, Господи, я никогда так не хотел тебя, как сейчас. Не могу насытиться тобой.

Лили сжала руками его лицо.

— Любовь моя, я хочу только тебя. Теперь и всегда.

Страсть одержала верх над сомнениями, и Зейн дал ей волю. Он снова и снова погружался в Лили, ощущая ее тепло и влагу. Движения все ускорялись. Лили застонала. Зейн рванулся вперед и почувствовал, как перед ним раскрылись райские врата.

Лили закусила нижнюю губу, стараясь еще немного продлить все возрастающее возбуждение. Ее бедра приподнялись ему навстречу. Она знала лишь одно: ей хотелось, чтобы это продолжалось. Вечно.

Зейн продолжал двигаться, но теперь медленно, и Лили почувствовала, как внутри у нее что-то стало пульсировать. Ей показалось, что она покинула собственное тело и блуждала в каких-то тайных глубинах.

Она опять и опять открывала ему себя, и он проникал все глубже и глубже. Поцеловав его в ухо, Лили зарылась носом в его шею. От него пахло сосной и сандаловым деревом… Совсем как тогда, во сне, который она видела в Копане.

Зейн заполнял все ее существо и сам был полон ею. Он чувствовал, что вот-вот произойдет взрыв, но не хотел, чтобы это случилось слишком рано. Приподнявшись на локтях, он посмотрел на Лили сверху.

Крохотные капельки пота блестели у нее на шее, как маленькие жемчужинки. Она открыла глаза и улыбнулась ему. Зейн попытался перевернуться на спину.

— Не уходи, Зейн, — простонала она. — Не оставляй меня. — Лили крепко прижалась к нему.

Зейн снопа продолжил движения. Закрыв глаза, он не чувствовал ничего, кроме восхитительного наслаждения быть с ней. С его Лили.

А Лили неслась к границам мироздания. Она чувствовала, как тело вырывается за пределы реальности, а из-под опущенных век видела вспыхивающие бриллианты звезд. Позже, возвращаясь назад на землю, она подумала, что если и можно проникнуть в обиталище богов, то единственный ключ к нему — любовь.

От наступившего восторга Зейн застонал и забыл обо всем на свете. Его тело затрепетало и содрогнулось, как будто произошло землетрясение.

— Лили, я люблю тебя. Люблю. Люблю, — снова и снова шептал он ей в ухо. — У меня никогда никого не будет, кроме тебя. Скажи, что ты моя. Сейчас и навсегда.

— Навсегда, Зейн, — прошептала она, и ее влажные стенки сжались в последний раз.

Потом, держа ее в объятиях, Зейн качал Лили как ребенка.

— Бесценная моя, — говорил он, целуя ее лоб, глаза, губы.

Она прижималась к нему, обвивая руками его шею.

— Лили, мы должны быть осторожны. Я никогда себе не прощу, если ты забеременеешь.

— Не бойся. Слава Богу, этого не произошло раньше. Я никому не говорила, даже Фейт, но я была у врача, и он выписал мне таблетки. Я не могла тебя подвести, любовь моя. У тебя такие большие планы. С ребенком их не осуществить.

— Боже мой, Лили! Почему ты мне не сказала? Я бы пошел с тобой.

Лили засмеялась.

— Я хотела сделать это сама. Мне кажется, что я уже достаточно взрослая.

Зейн поцеловал ее.

— Да, ты взрослая. Иногда мне кажется, что ты старше меня.

Поцеловав его еще раз, Лили подумала, что вовсе не чувствует себя такой уж взрослой. Он был всего на три года старше, но порой эта разница казалась ей пропастью. Зейн думал о своем будущем, карьере, жизненных целях, а ее беспокоили лишь выпускные экзамены. Головы ее подруг пухли от проблем типа «в чем пойти на футбол вечером в пятницу» и «стоит ли одеваться всем одинаково». Лили застряла на полдороге между подростковым миром школы и своими «взрослыми» отношениями с Зейном.

Она верила, что полюбила его на всю жизнь. Верила, что когда-нибудь они поженятся, заведут детей. Ее расстраивало, что она всего лишь старшеклассница, а на «детскую любовь» все смотрят как на что-то, имеющее отношение больше к гормональной перестройке организма, чем к интеллекту. Лили была обречена ждать до «положенного времени».

Зейн сел и помог ей надеть рубашку, потом накинул на плечи куртку.

— Пора идти домой. — Он быстро встал и оделся.

По дороге из их святилища Лили держала его за руку. Она думала о том, что хотела бы снова быть с ним, но не на улице и чтобы после этого не надо было расстраиваться. Как хорошо лежать в теплой постели, обнимая друг друга до рассвета! Проснуться рядом с ним и увидеть его лицо.

И снова Лили подумала о том, что их время еще не пришло.

Когда Зейн и Лили подошли к маленькому заднему крыльцу, там, завернувшись в свое покрывало со свадебными кольцами, стояла Ханна.

Взглянув вверх и увидев пожилую женщину с развевающимися на ветру спутанными волосами, Лили чуть не задохнулась. Освещенная сзади тусклой лампой, Ханна походила на ведьму в капюшоне.

— Мама! — Зейн растерялся не меньше Лили.

— Убери ее отсюда. Этой девке не место в моем доме!

Зейн стиснул руку Лили. Она ответила ему тем же.

— Лили не виновата, — начал он, но Ханна не дала ему договорить.

— Убери ее отсюда! Ты меня слышишь? Сейчас же!

Зейн стиснул зубы.

— Хорошо! — Он попытался пропихнуть Лили в дом, чтобы она смогла одеться.

— Она не войдет! — прорычала Ханна, как бешеная собака. Ее глаза горели ненавистью и чувством собственной правоты. Зейн видел мать такой только однажды. Тогда она излупила его отцовским ремнем для точки бритв до такого состояния, что он не мог говорить. Тогда ему было пять лет, и она могла легко справиться с ним. Но теперь он не намерен позволить ей распоряжаться его жизнью.

С огромным трудом, но Зейну все же удалось сдержать возмущение и злость. Он медленно обернулся к Лили:

— Лили, иди в машину, она не заперта. Все будет хорошо. — Он тряхнул головой в сторону матери. Потом громко, так чтобы Ханна все слышала, произнес: — И если моя мать подойдет к тебе близко, запрись изнутри. Ключи под ковриком. Поезжай в город, там встретимся. Поняла?

Лили обратила внимание на то, что он отдавал команды с той же страстностью, что и его мать.

— Хорошо. — Она повернулась и побежала к машине. Прыгнув внутрь, Лили заперла двери. Сидя в машине, она не сводила глаз с Зейна.

В это время он поднялся по ступенькам, протянул руку и отодвинул мать в сторону. Ханна застыла как вкопанная, и ему показалось, что он двигает каменную статую.

— Она погубит тебя! Господь низвергнет вас в ад!

Зейн не слушал ее. Он прошел прямо в свою комнату, собрал одежду Лили и сложил ее в небольшую холщовую сумку. Потом быстро оглядел комнату, отсеивая взглядом вещи, которые ему не понадобятся. Зейн взял часы «Роллекс», джинсы, башмаки, несколько футболок и свитеров, джинсовую куртку, темный костюм, четыре сорочки и туалетные принадлежности. Схватил бумажник, ключи, свою банковскую книжку, триста долларов, которые ему удалось скопить. Добавил к этому один из альбомов Брюса Спрингстина, оставив на месте тяжелый рок. Взял ежедневник, потом выложил его. У него внезапно возникло ощущение, что он даже не знает прежнего Зейна Макалистера. С этой ночи он будет другим Зейном. Таким, каким ему хочется.

Все его пожитки уместились в одной сумке и армейском вещмешке. «Похвастаться особенно нечем, — подумал он про себя. — Значит, лучшее впереди».

Зейн уже собрался выйти из комнаты, как вдруг его взгляд упал на фотографию, где он был заснят с отцом на оленьем пастбище вблизи Каньон-Лейк. В то время отец еще не был болен. Оба они улыбались, обнимая друг друга. Зейн сунул карточку под мышку и направился по коридору.

Мимо матери он прошел, не проронив ни слова. Ханна наконец заметила сумку.

— Зейн? Что ты делаешь?

— Уезжаю.

— Но ты не можешь!

— Могу и уеду.

Она побежала за сыном, но ноги путались в покрывале. Сбросив его, Ханна выбежала за Зейном на улицу в одних тапочках и длинной ночной рубашке.

Зейн бросил вещи в кузов.

— Насчет денег не волнуйся. Я найду способ заплатить по папиным счетам.

— Но… почему? Ты не можешь уехать из-за этой… девушки!

Зейн обернулся. Его глаза вспыхнули.

— Я уезжаю не из-за нее. Из-за себя. Она здесь ни при чем.

— Куда ты поедешь?

— Не знаю.

Ханна вдруг испугалась.

— Я не разрешаю тебе уезжать! Я вызову полицию! Я буду молиться, чтобы тебя задержали. Господь не даст тебе сделать глупость! Зейн! Она распутница! Помнишь, я тебе говорила? Вернись!

Лили отперла дверцу машины, и Зейн залез внутрь. Он сунул ключ в зажигание. Мотор взревел что есть мочи. Колеса взвизгнули и понеслись по дороге, удаляясь от дома.

Они проехали уже четверть мили, и дом Ханны скрылся из виду. Но звук ее голоса, казалось, все летел за ними над холмами Техаса как резкий, пронзительный крик гарпии.

Первый раз за этот день Зейн молился. Молился о том, чтобы больше никогда не слышать этого звука.

На пороге своего дома Лили обняла Зейна за шею. Ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы не прижимать его слишком сильно. Когда-то она слышала, что любовь подобна птице. Иногда ее надо выпускать на волю, и если она не вернется, значит, это не любовь.

Пока она старалась сдержать слезы, к горлу подступил горячий ком. Лили уже привыкла считать Зейна частью своей жизни. Они любили друг друга. И все же она понимала, что он должен уехать. И дело не в отцовских счетах, которые Зейну надо было оплатить. Ему предстояло найти свою дорогу в жизни.

Вспоминая их ночной разговор, Лили чувствовала себя не в своей тарелке. Зейн не скрывал, что хочет попасть в Нью-Йорк. А она любила Техас, откуда он так мечтал вырваться. Если бы ей пришлось выбирать, она бы жила в деревне. Зейн непременно хотел жить в городе. Лили ничего не оставалось, как надеяться на то, что он вернется к ней. Но как и когда? Лили стало очень страшно.

Глава 18

Лето 1978 года

Лили и Фейт сидели на веранде у миссис Баркер, потягивая домашний лимонад. Дубы в полном летнем наряде сплетали ветки над Юниверсити-бульвар, даря прохладу тем, кто прятался под их кроной.

Накануне миссис Баркер отпраздновала свой день рождения. С четырехлетнего возраста Лили всегда дарила ей цветы на Первое мая и на ее день рождения. Это уже стало традицией, и миссис Баркер ждала своего дня рождения, зная, что Лили преподнесет ей очередной сюрприз.

В этом году Лили подарила ей персиковое мыло и шампунь, шоколадный торт и, конечно, букет летних цветов. Теперь, когда Зейн уехал, у Лили осталось не слишком много поводов устроить себе праздник, поэтому день рождения миссис Баркер она решила отметить с особой пышностью.

— Фейт, у тебя есть молодой человек? — спросила миссис Баркер.

— Да, мэм, — честно призналась Фейт. — Наверное, вы его знаете. Пол Ньюсам. Он живет на вашей улице, немного дальше.

Миссис Баркер улыбнулась.

— Я знаю. Просто решила тебя проверить. — Старушка захихикала. — Я видела, как вы возвращались из школы. — Она наклонилась вперед в своем старинном зеленом плетеном кресле, сиденье которого украшали красные с зеленым английские розы. — Я даже видела, как он поцеловал вас, юная леди. — Она игриво погрозила девушке искривленным от артрита пальцем.

— О, миссис Баркер… — Щеки Фейт зарделись.

— Просто не верится! — удивленно воскликнула миссис Баркер. — Я и не подозревала, что современные девушки еще не разучились краснеть. Иной раз по телевизору показывают такое, что я просто закрываю глаза!

Лили засмеялась. Фейт тоже.

— Мне стыдно за нынешнюю молодежь, — задумчиво произнесла старушка.

— Почему? — заинтересовалась Лили.

— Никакой романтики. Только секс, секс и секс. Никакой тайны.

Лили притворно вытаращила глаза, глядя на сестру. Фейт чуть не расхохоталась.

— Так смешно, когда вы говорите о… сексе, миссис Баркер.

— Отчего же? — Она подлила себе лимонаду и отрезала большущий кусок шоколадного торта с кремом.

— Дело в том… ну, — засмеялась Лили, — вы ведь уже не молоды.

— Вот именно! — сказала миссис Баркер, властно взмахнув вилкой в воздухе. — Поэтому-то я и могу судить обо всем.

— Миссис Баркер, вы же не хотите сказать, что подсматривали за нами с Полом?

Миссис Баркер рассмеялась.

— Знаешь, дорогая, раз уж вы выбрали мой дуб, чтобы целоваться под ним, мне очень трудно было вас не заметить.

Фейт снова покраснела.

— Вы собираетесь пожениться?

Фейт кивнула:

— Когда он кончит колледж. Ждать еще долго.

Лили подскочила ближе.

— Ты мне об этом не говорила. Когда это вы решили?

— На большой перемене. Мы обо всем договорились. Но придется подождать. Пол собирается учиться в Хьюстонском университете. Я не хочу мешать ему сделать карьеру, — искренне сказала Фейт.

— А как ты сама? — продолжала допрос Лили.

Фейт шмыгнула носом.

— Из меня ничего не выйдет. Во всяком случае, я не знаю, чем бы мне хотелось заниматься.

Миссис Баркер с интересом слушала их.

— Но ты-то будешь учиться, Лили?

— О да, мэм. Я собираюсь стать антропологом. Кроме того, я, наверное, буду помогать папе в «Древностях». Он уже сейчас вводит меня в курс дела. Этим летом я работаю у него.

— А ты, Фейт? Чем ты занимаешься?

— Работаю в больничном буфете. Потом у меня занятия теннисом, и я подумываю об уроках верховой езды. Я тоже хочу поступить в колледж, но не раньше января. До последнего времени я вообще не могла решить, нужно ли мне учиться дальше.

— Ты собираешься поступать? — спросила Лили.

— Правда? — вставила миссис Баркер. — И на какой факультет?

— Наверно, на гуманитарный. Мама говорит, что первый курс везде интересный. Если не понравится, пойду работать.

— Кем же? — наседала Лили.

В конце концов Фейт надоело высокомерное обращение сестры.

— Не знаю, Лили. Что-нибудь подыщу. Может, мне стоит составить тебе конкуренцию у дяди Джей Кея, а?

— Извини, Фейт. Просто раньше ты говорила только о том, что хорошо бы Пол сделал тебе предложение, а теперь, когда он его сделал, у тебя в голове появилось столько всего… Колледж, работа. По-моему, это здорово.

— Ты так считаешь?

— Конечно! — Лили искренне улыбнулась ей.

Фейт пожала плечами.

— Не знаю. Когда мы с Полом обсуждали, сколько придется ждать, прежде чем мы сможем пожениться, я подумала: «Черт! Я же умру со скуки, дожидаясь свадьбы!»

Лили кивнула:

— И ты не ошиблась, Фейт.

Миссис Баркер улыбнулась Лили.

— А ты как, Лили? Тебе ведь скоро… шестнадцать?

— Семнадцать, через две недели.

— Боже мой! Ну, значит, и у тебя скоро появится молодой человек.

— У нее уже есть друг, — поспешила вставить Фейт, тут же встретив укоризненный взгляд сестры.

— Это правда, Лили? Почему я о нем ничего не знаю?

— Наверное, потому, что он далеко отсюда. — Лили взглянула на дубы сквозь стекла веранды. — Он в Нью-Йорке.

— И как же тебя угораздило познакомиться с молодым человеком, который живет так далеко?

— Раньше он жил здесь, — произнесла Лили вслух, а про себя подумала: «Когда любил меня». — У него умер отец. — «А я умираю каждый день, с тех пор как он уехал». — Его мать слегка сдвинулась после похорон. — «Из-за меня он порвал с ней». — И он уехал в Нью-Йорк. — «И больше я о нем не слышала».

— Но он приедет повидаться с тобой этим летом? — Миссис Баркер была совершенно заинтригована.

— Он ничего не обещал. У него много дел. — «На самом деле он уехал две недели назад, и я не имею ни малейшего представления о том, что он делает». — Он хочет изучить все, что связано с торговлей старинными драгоценностями. Надеется, что когда-нибудь будет работать в «Кристи».

— А ты не собираешься поехать в Нью-Йорк, сделать ему сюрприз? Это так романтично! — Миссис Баркер прижала к груди изуродованные артритом руки.

— У меня работа, миссис Баркер. Надо накопить денег на учебу, чтобы в один прекрасный день стать знаменитым антропологом. — «Он не звал меня».

— Все еще собираешься сделать великое открытие? — спросила Фейт.

Лили смотрела на красные и белые бегонии, которые росли в саду миссис Баркер. Никогда она не могла понять, почему бегонии у нее в два раза крупнее, чем у всех остальных.

— Да, — наконец ответила она. — Я собираюсь сделать открытие, которое изменит представления человечества. — А где-то совсем глубоко мелькнула мысль: «И может быть, наконец смогу вернуть свою любовь».

Глава 19

Зейн приехал в Нью-Йорк почти без денег и без образования, но не с пустыми руками. Все его состояние легко умещалось на ладони. Это было колье девятнадцатого века из Севильи: платина с черным гагатом и аквамаринами. В другой руке Зейн держал бумаги, подтверждавшие его подлинность. Колье вместе с парой бриллиантовых сережек и испанским гребнем 1835 года изготовления, сделанным из раковины морского ушка с жемчугом, — вот все, что осталось от его коллекции испанских ювелирных изделий. Зейн собирался продать эти вещи в Нью-Йорке как можно дороже и тут же вернуться назад в Техас, к Лили.

Он надеялся выручить достаточно денег, чтобы залатать огромную дыру, пробитую в семейном бюджете долгами, накопившимися за время болезни отца. Это он и имел в виду, когда просил мать не беспокоиться. Однако правда состояла в том, что он не собирался больше терпеть ее выходки. В доме Макалистеров скопилось слишком много боли и раздражения, и Зейн больше не мог оставаться в Бандере.

Получив комнату в Христианском союзе, Зейн отправился прямо в «Мелтон» — респектабельный салон ювелирного антиквариата. Однако ему так и не удалось поговорить ни с менеджером, ни с кем-либо еще. Зейн ничего не знал о том, что в «Мелтон» как раз готовились к проведению одного из крупнейших аукционов века по продаже драгоценностей из частной коллекции. Скончался Хэзлетон Уиннингхэм Четвертый и не оставил вдове ни гроша. Чтобы оплатить карточные долги своего супруга, ей пришлось выставить на продажу особняк и коллекцию произведений искусства. За ней остались земли в Бока-Рейтон и квартира в Лондоне.

Когда Зейн Макалистер, восемнадцатилетний деревенский парень из Западного Техаса, появился на пороге изысканного офиса «Мелтон» на Пятой авеню одетый в дешевый костюм из полиэстра и ковбойские сапоги, секретарь, ведущий прием посетителей, принял его за одного из разносчиков «поющих телеграмм». Зейн вызвал у него только насмешливую улыбку и больше ничего.

Он почти ничего не знал о Нью-Йорке, кроме одного: если тебе нужны деньги, надо идти на Уолл-стрит. Поэтому он спросил, как пройти на фондовую биржу. Понаблюдав почти полчаса за суетой торговцев в море газет, он вдруг сообразил, что через полчаса биржа закроется. Без пяти три он уже стоял у парадного подъезда и внимательно изучал брокеров и продавцов ценных бумаг, выходивших из здания.

Он вглядывался в бесцветные лица молодых брокеров, готовых лезть из кожи вон, чтобы доказать своим клиентам, а главное — самим себе, что они люди с положением. Ему нужны были совсем другие люди. Эти тратили деньги на броские безделушки, стараясь произвести впечатление на окружающих. Они не покупали дорогих фамильных вещей. Зейн искал мужчин постарше: в дорогих костюмах классического стиля, ездивших в таких же дорогих автомобилях.

Его выбор пал на Френсиса Кенсингтона. Зейн подошел к выходившему из здания биржи человеку в темно-сером костюме в темную полоску, белой рубашке, сшитой на заказ, и серо-коричневом галстуке. Он обратил внимание на золотую с жемчугом булавку на галстуке. Человек из тех, кого трудно удивить. Зейн понял, что держаться надо просто.

— Простите, сэр, — начал он, когда мужчина подошел к обочине и поднял зонт, давая знак шоферу, ожидавшему чуть поодаль.

— Да? — отозвался тот, не глядя на Зейна.

— Меня зовут Зейн Макалистер, я только что приехал из Бандеры, штат Техас, и хочу вам кое-что показать.

По круглому лицу мужчины пробежала тень сомнения. Его тяжелые брови сошлись на переносице.

— Я вас не знаю.

— Конечно, сэр. Но мне кажется, нам стоит познакомиться. Я продаю красивую старинную вещь. Понимаете, моему отцу пришлось делать операцию…

Мужчина расхохотался так, что щеки у него покраснели.

— Придумал бы что-нибудь получше, сынок. Здесь Нью-Йорк.

— Понимаю, сэр.

Подъехал лимузин. Шофер остановил машину и вышел. Зейн чувствовал, что время уходит.

Он полез в карман джинсовой куртки и достал завернутое в бумагу колье.

— Я ходил в «Мелтон», — произнес он, держа колье так, чтобы мужчина мог видеть его. — Там сказали, что у них нет времени.

Шофер открыл хозяину дверцу машины. Зейн не унимался. Он повернул колье, и камни заиграли на солнце.

— Оно настоящее, сэр. Девятнадцатый век. У меня есть все документы, подтверждающие его ценность и подлинность. Я могу рассказать вам всю его историю. Оно было изготовлено в Севилье, а позже продано известной принцессе.

В глазах Френсиса Кенсингтона, прикрытых тяжелыми веками, сверкнуло любопытство.

Шофер стоял рядом, ожидая, когда хозяин сядет в машину. Зейн бросил взгляд на шофера, потом снова на толстяка.

— Мой папа умер. Мне нужны деньги.

— Убери колье, пока кто-нибудь не увидел его и не украл.

Зейн повиновался. Френсис Кенсингтон неловко влез в лимузин. Шофер начал закрывать дверцу. Френсис протянул вперед зонт, остановив его, потом посмотрел на Зейна:

— Ладно, садись. Не могу же я читать твои бумаги посреди улицы.

Зейн давно знал, что открыто радоваться в подобных обстоятельствах вредно для дела, но забыл об этом. Он чуть не запрыгал от радости посреди Уолл-стрит. Потом сообразил, что на это времени ему не дадут, и нырнул в машину. Шофер захлопнул дверцу.

Часом позже Зейн уже закончил дело.

Френсис Кенсингтон владел домами в Париже, Лондоне, Манхэттене и Вейле. Бездетный холостяк, он стоял во главе колоссальной бумажной империи. Компания Френсиса «Глоубэл пейпа» представляла собой новейшее производство по переработке макулатуры. Он никогда не покупал ничего нового, пока не убеждался, что ему это необходимо. Все его дома были старыми, со старинной мебелью и антиквариатом. Свой лимузин он купил пять лет назад у арабского шейха. Другое дело — одежда. Френсис заказывал ее у самого лучшего портного в Лондоне, а так как весил он двести шестьдесят пять фунтов, она стоила ему кучу денег. Однако денег у Френсиса Кенсингтона было очень много. И он собирался заработать еще.

Ел он только в самых шикарных ресторанах. Его дома располагались в лучших районах. Его друзья принадлежали к элите нью-йоркского общества. Издатели, владельцы контор, банкиры. И все они любили Френсиса.

Он делал щедрые пожертвования на благотворительные цели и прекрасно подходил на роль кавалера для вдов и разведенных, которым хотелось видеть свои фотографии в светских изданиях. Френсис славился своей филантропией. Поскольку у него не было детей и в свои пятьдесят пять он считал себя слишком старым для отцовства, Френсис решил сделать все, чтобы после его ухода мир стал лучше.

В наследство от матери он получил три четверти миллиона долларов и решил вложить их в переработку макулатуры. Френсис верил в то, что лет через десять, а может, и раньше «Глоубэл пейпа» оправдает свое название. Опережая свое время, он объявил крестовый поход против хлористо-углеродных соединений, уничтожения джунглей, неоправданного использования пластиков и сброса химических отходов в водоемы страны. Френсис стал правой рукой Управления по охране окружающей среды.

Однако чтобы повернуть ход истории, требовалось очень много денег. Поэтому Френсис не гнушался ничем, стараясь заставить свои деньги работать. В Токио он нанял брокеров для работы на фондовой бирже и теперь, как ястреб, следил за японским рынком ценных бумаг. Он познакомился с финансовыми экспертами из Лугано, в Швейцарии, а в Нью-Йорке отвел целый этаж в помещении «Глоубэл пейпа», где молодые интеллектуалы занимались управлением капиталами Френсиса Кенсингтона.

Френсис знал всех в «Кристи», «Сотби» и, конечно, в «Мелтон». Когда он увидел испанское колье Зейна, то сразу же понял, что оно подлинное. Этот молодой парень, которого не приняли в «Мелтон», очень удивил его. Еще больше его поразило, что в толпе людей, выходивших из здания биржи, Зейн выбрал именно его.

«Конечно, он провинциал, но совсем не глупый, — думал он. — Совсем не глупый».

Ему всегда хотелось, чтобы на него работали именно такие люди.

— Сколько ты хочешь за колье?

— Тридцать тысяч. — Зейн намеренно завысил цену, чтобы прощупать клиента.

— Двадцать.

— Двадцать восемь.

— Двадцать пять.

— Согласен.

Открыв портфель, Френсис достал чековую книжку и выписал чек на двадцать пять тысяч долларов.

Зейн вынул колье из кармана куртки и протянул его Френсису.

— С вами приятно иметь дело. — Он сложил бумаги, подтверждавшие подлинность колье, и передал их Френсису, а тот вручил ему чек.

— Что ты собираешься делать с деньгами, сынок? — Френсис улыбнулся и опустил взгляд на грязные, ободранные ковбойские сапоги Зейна.

— Я же говорил вам. У меня очень тяжело болел отец. Когда он умер, осталась целая гора долгов. Поеду домой и постараюсь расплатиться.

— Двадцать пять тысяч — это очень большие деньга… Сколько же тебе нужно?

— Почти вчетверо больше. Папа болел раком. Почти два года он сражался с ним. Мама одна…

— Скучаешь без нее? — перебил Френсис.

— Вообще-то нет. Честно говоря, я рад, что оторвался от той жизни. Мы с ней… Не стоит об этом.

Френсис задумался.

— Такое случается. Даже в самых крепких семьях. Родители подчас не хотят нас отпускать.

— Да.

— Скажи-ка мне, Зейн. Почему ты не смог продать эту вещь «Мелтон»?

Зейн пожал плечами:

— Им было некогда со мной заниматься, а я не мог ждать.

— А-а, понятно. Ты нетерпеливый.

Зейн щелкнул языком.

— Это бывает полезно. Иногда. Как в этот раз, например. Тебе нужно много денег, чтобы помочь матери. Я просто размышляю. Что, если, вернувшись в Техас, ты не найдешь покупателей для других вещей? У тебя ведь есть… что-то еще?

— Да. Но совсем не того качества. — Зейну нравилось беседовать с Френсисом. Ему казалось, что тот знает больше, чем любой из тех, с кем ему доводилось встречаться. — У меня верный глаз на антиквариат. Отец был самым лучшим экспертом в Техасе. Он научил меня всему, что знал, но…

— Да ладно. Говори.

— Боюсь, что это прозвучит неуважительно к покойному, но мне кажется, я еще очень многого не знаю. А мне бы хотелось знать все. Но в Техасе не научишься. Я всегда считал, что надо жить в Нью-Йорке. Именно здесь я смогу добиться того, о чем мечтаю.

Френсис только того и ждал.

— Тогда зачем тебе возвращаться?

Зейн на минуту задумался. В его голове на мгновение возник образ Лили. За весь день он впервые вспомнил о ней.

— У меня там девушка.

— Она тебя любит?

— Да.

— Тогда она подождет. К тому же ни одна девушка или женщина не захочет иметь дело с мужчиной, который не может ее обеспечить.

Зейн засмеялся:

— Вы не знаете Лили. Она и сама не пропадет.

— Может, и так. Но у меня к тебе предложение.

— Сэр? — Зейн весь превратился в слух.

— Я попробую устроить тебя в «Мелтон», и, если они согласятся взять — а они, конечно, согласятся, когда увидят тебя в деле, — ты за это будешь мне сообщать, когда у них появится что-нибудь стоящее, вроде твоего колье.

— Это противозаконно?

— Нет. Я же не прошу делать для меня скидку или чтобы мне отдавали предпочтение перед другими покупателями. Я просто хочу знать, если вдруг тебе попадется что-нибудь замечательное на твой вкус.

— Самое лучшее?

— Только самое.

— Хорошо, сэр.

— Я скажу, чтобы кто-нибудь из моих служащих подыскал тебе подходящее жилье в городе, и сведу тебя с людьми, у которых есть чему поучиться в твоем деле.

Зейн окаменел. Ему никогда не предлагали такую помощь. Самое удивительное, что предложение исходило от совершенно незнакомого человека. Возможно, мать была права, когда говорила, что в людях надо всегда стремиться видеть хорошее.

— Даже не знаю, что сказать.

— Будет неплохо, если ты скажешь «да».

— Да!

Они пожали друг другу руку как раз в тот момент, когда лимузин остановился у ресторана «Четыре времени года».

— Шофер отвезет тебя туда, где ты остановился. Вот моя карточка. — Френсис протянул Зейну кремовую визитку с гравировкой. — Утром зайдешь ко мне в офис, и мы провернем дело с «Мелтон». Потом поговорим.

— Да, сэр! — произнес Зейн, улыбаясь до ушей.

Френсис вылез из лимузина, потом снова обернулся к Зейну:

— А кстати, Зейн…

— Сэр?

— Колье стоило все тридцать тысяч. Так что ты молодец, да не совсем. — Френсис закрыл дверцу лимузина.

Наконец-то Зейн мог позвонить Лили.

— Лили! Привет! Господи! Как здорово слышать твой голос!

— Зейн! Ты где?

— В телефонной будке. Не хотел звонить тебе, пока у меня не будет хороших новостей. А теперь… угадай. Я получил работу и отдельное жилье! Через пару недель мне поставят телефон. Здесь телефонные компании работают не как у нас. Боже, Лили, я должен тебе рассказать, как это произошло.

— Расскажи!

— Я познакомился с одним человеком. Его зовут Френсис Кенсингтон. Он мне очень помог. Я снял квартиру у одного из его служащих, который уезжает в Лондон.

— Зейн, как здорово… Я скучаю.

— И я! Боже! Как я сразу не догадался! Приезжай ко мне в гости. Я хочу с тобой повидаться. Приезжай в Нью-Йорк.

— Что?

— Ты меня слышишь? Если я заплачу половину за самолет, ты осилишь вторую? Мне надо тебя увидеть, Лили. Я хочу обнять тебя.

— Даже не знаю. Надо поговорить с родителями.

После долгой паузы Зейн произнес упавшим голосом:

— Твоя мама ни за что не разрешит тебе поехать.

Лили с удовольствием обнадежила бы его, но, к сожалению, Зейн был прав.

— Иногда она очень упряма.

— Если не говорить обо всем остальном.

— А со своей матерью ты говорил? Как она?

— Очень подавленна. Я посоветовал ей сходить к своему духовнику. Ей надо с кем-нибудь поговорить… о папе. Я ей стал рассказывать, что у меня тут происходит, что я послал деньги врачу, а она мне в ответ начала цитировать Библию. Если бы я ее не знал, то подумал бы, что она не в себе.

— О, Зейн, какой ужас!

— Со временем она придет в себя.

— Да.

— Попробуй устроить так, чтобы приехать ко мне. Я люблю тебя, Лили. Мне хочется тебя обнять.

— Мне тоже, Зейн. Мне тоже. До свидания.

Каждую неделю Зейн получал от Лили длинные письма. Она писала, что все лето должна работать, но ей удалось уговорить обоих родителей отпустить ее в Нью-Йорк на неделю между Рождеством и Новым годом. Казалось, ждать придется целую вечность, но Зейн был очень занят и написал Лили, что, если нужно, готов ждать хоть всю жизнь.

В сентябре Зейн записался на двухгодичные курсы при Колумбийском университете. Его выбор пал на антропологию, поскольку он считал, что это еще больше сблизит его с Лили. Когда она приедет в Нью-Йорк, он поразит ее своими познаниями.

Время от времени Зейну казалось, что он сможет на выходные слетать домой, но работа, учеба, деловые поездки, семинары и аукционы все время мешали ему выбраться в Техас. Он чувствовал себя так, словно попал в водоворот. Одна сделка следовала за другой. Френсис то и дело приглашал его на вечеринку или ленч с очередным богатым иностранным сановником или богатой вдовой.

— Тебе обязательно надо с ней познакомиться, — говорил Френсис. — Женщинам нравится твой техасский акцент, — подшучивал он.

Зейн чувствовал себя обязанным принимать приглашения Френсиса. Френсис отвел его к портному с Седьмой авеню, который за умеренную плату сшил ему отличный костюм из ткани подешевле, чем та, что Френсис брал для себя.

В первые месяцы Зейн так тосковал по Лили, вспоминая ее взгляд, голос, запах, что ему пришлось начать бегать трусцой, чтобы усмирить плоть. Вместе с Уильямом Гидри, который работал оценщиком в «Мелтон», он стал ходить в сквош-клуб, где даже в свободное время можно было познакомиться с потенциальными клиентами. Той осенью Зейн много играл в сквош, занимался поднятием тяжестей, парился в саунах и принимал холодный душ.

Время шло, и, пока он считал недели до приезда Лили, благодаря этим занятиям его фигура стала приобретать совершенно другие пропорции. Заметив это, он сменил поднятие тяжестей на аэробику, бег трусцой, плавание и прыжки в воду.

Теперь, когда в субботу Зейн Макалистер, надев джинсы и футболку, прогуливался по Манхэттену после полудня, он ловил множество обращенных на него женских взглядов.

Мысли о Лили отступали на второй план, и он полностью погрузился в свою новую жизнь. Жизнь в Нью-Йорке. Жизнь среди богатых и знаменитых. Жизнь на бегу.

— Привет, Зейн. Это Лили.

— Привет.

— Я… много занималась и не могла тебе позвонить. Две недели и два дня, если точно. Я… У тебя все в порядке?

— Да, все хорошо, — пробормотал он, потягивая холодный кофе, который сварил два часа назад, когда начал изучать очень интересное предложение из Вены. — Извини, что не звонил. Я действительно был занят. Работа заставляет крутиться без остановки. Не могу тебе назвать имя клиента, но я только что вернулся из Чикаго, где мне удалось провернуть очень крупную сделку с изумрудом в пятнадцать каратов, который не покидал фамильного крова более пятидесяти лет. В Нью-Йорке никто не может поверить, что я смог выманить его у старика.

Лили заметила, что, как только он начинал говорить о своей работе, его голос от возбуждения становился громче. Он тараторил без умолку. Это был Зейн, которого она помнила, — и в то же время другой. Он весь сосредоточился на работе. Как будто, кроме работы, в мире больше ничего не существовало. А она все еще лелеяла надежду, что в его сердце, в его жизни есть место для нее.

— Так что ты получила?

— А? Как всегда. По английской литературе — «отлично», а по геометрии не так хорошо — на балл ниже.

— Черт, жаль.

Лили всем сердцем хотела, чтобы ее жизнь стала такой же захватывающей, как у Зейна, но в реальной действительности она все еще училась в школе, а он вырвался в большой мир, где сам строил свою новую жизнь. У нее даже не намечалось никакой экспедиции с отцом. Лили нервно намотала на палец прядь волос.

— Не могу дождаться Рождества, когда снова тебя увижу.

— Я тоже, — ответил он таким равнодушным тоном, что у Лили все внутри сжалось.

— Я знаю, ты занят. Наверно, я тебя задерживаю. — «Пожалуйста, не вешай трубку. Мне так нужно слышать твой голос, хоть ты и занят совсем другим. Что с нами происходит, Зейн?»

— Да. Мне и вправду пора идти. Я люблю тебя, Лили.

— Я люблю тебя, Зейн. Надеюсь, ты помнишь об этом.

— Помню, — обнадежил он и повесил трубку.

26 декабря 1978 года

Лили прилетела в аэропорт Ла-Гуардиа в половине третьего. Долгие месяцы она ждала этой минуты. Видела ее во сне и мечтала о ней наяву. Она была уверена, что Зейн встретит ее с распростертыми объятиями и букетом роз.

Лили вышла из самолета и трижды оглядела толпу встречающих. Сердце сжалось от боли. Зейн не приехал.

«Он опаздывает. Наверное, пробки на дороге», — бормотала она про себя.

Сердце словно налилось свинцом. Стараясь сдержать слезы, она пошла к месту выдачи багажа. Лили все ждала, что произойдет чудо и она увидит, как Зейн бежит ей навстречу по коридору. Однако, следуя за другими пассажирами из этого же самолета, она дошла до багажного отделения, а Зейн так и не появился.

Лили сняла сумку и чемодан с ленты транспортера и уже собиралась вернуться к кассе, чтобы взять обратный билет до Хьюстона, когда заметила шофера в униформе, державшего табличку с надписью «Митчелл».

Лили подошла к нему.

— Я Лили Митчелл.

— Вас ждут. Позвольте ваши вещи, — сказал он вежливо и повел ее к большому серому «кадиллаку».

— Вас прислал мистер Макалистер?

— У меня написано — компания «Мелтон».

— Да! Это он! — У Лили отлегло от сердца.

Когда они доехали до Манхэттена, шофер объяснил ей, что везет ее в «Русскую чайную» на Западной Пятьдесят седьмой улице, где ее должны ждать.

Лили совершенно не знала, что такое «Русская чайная», — простенькое кафе или дорогой ресторан. Но она была уверена, что лиловое шелковое платье и черные лодочки подойдут в любом случае. Хорошо, что она постаралась одеться получше.

Шофер перенес ее вещи в гардероб элегантного ресторана. Лили поблагодарила его и последовала за метрдотелем к столику Зейна.

Зейн сидел у стены с двумя другими безукоризненно одетыми мужчинами среднего возраста. Он внимательно слушал каждое слово. Когда Лили подошла к столику, первым ее заметил высокий седой мужчина. Улыбнувшись, он кивнул ей как знакомой. Потом кивнул Зейну. Тот повернул голову и увидел Лили.

Он поднялся и протянул к ней руку.

— Лили! Ты приехала!

— Да, — ответила она с нескрываемым разочарованием. — Я приехала.

Зейн искренне улыбнулся — во всяком случае, так ей показалось. Он положил руку ей на плечо.

— Джентльмены, позвольте представить вам Лили Митчелл из Хьюстона. Лили, это Росс Вейнберг и Гилберт Хейс.

— Рад познакомиться с вами, Лили, — сказал Росс, протягивая руку.

— Очень приятно, — ответила Лили, пожимая ее.

— Вы совершенно очаровательны, — произнес Гилберт, слегка приподнявшись со своего места.

Зейн сделал знак официанту принести еще один стул. Гилберт повернулся к Зейну:

— Глядя на юную леди, не ошибусь, если скажу, что нам пора откланяться. Я сообщу тебе свой ответ через несколько дней. — Он встал и пожал Зейну руку.

Росс последовал его примеру.

— Рад вашему предложению, Зейн. Можете сказать в «Мелтон», что я готов делать дела только с вами и больше ни с кем.

— Да, мистер Вейнберг. Я скажу им. Не знаю, как благодарить вас за то, что вы дали мне эту возможность.

— Я всегда гордился тем, что умею открывать новые таланты, Зейн. Если вы и дальше будете действовать так же решительно, как сейчас, вы преуспеете в нашем бизнесе. Помните, я слежу за вами.

— Да, сэр!

Зейн попрощался и, после того как они отошли, взял Лили за руки и стиснул их.

— Боже мой! Лили, ты стала еще красивее.

Как ни старалась Лили отогнать грусть, ничего не выходило.

— Мне кажется, ты о многом забыл, Зейн, — сказала она.

Он поцеловал ее руку.

— Нет, не забыл. — Он смотрел ей в глаза, но не мог догадаться, о чем она думает. — Тебе понравился лимузин?

— Хороший.

— Конечно, я должен был сам за тобой приехать, но я действительно был занят. Этот ленч для меня слишком важен. Ты только представь себе: те двое могут одним махом обеспечить мне карьеру. Понимаешь, какая удача! Я стану самым молодым менеджером, который когда-либо работал в «Мелтон». Я попал в струю, Лили.

— Вижу, Зейн. — «Но куда она тебя вынесет, любовь моя?»

— До чего же ты потрясающе выглядишь! Расскажи о себе. Как ты живешь?

— Особенно нечего рассказывать. Сдала все экзамены на «отлично». Мне дали бы почетный диплом… если бы не геометрия.

Зейн смотрел на Лили ничего не выражающим взглядом.

— Что-то не так?

— Я просто подумал… Школа… Мне кажется, что прошло сто лет. Я имею в виду… Я хотел сказать, столько всего произошло с тех пор, как я приехал в Нью-Йорк. Уже шесть месяцев. Полгода.

«Полжизни», — подумала она печально.

Зейн заметил тень грусти в фиалковых глазах Лили и вдруг с болью осознал, что это он сделал их такими. Нужно было как-то исправить дело.

— У меня такие планы насчет нас, Лили.

— Правда?

— Сегодня идем в театр. Если хочешь, завтра можем пойти в «Метрополитен». Тебе нравится опера?

— Не знаю, я ни разу не была.

— Я больше всего люблю «Травиату».

— Ты полюбил оперу?

— Как-то постепенно втянулся. — Он широко улыбнулся. — Оказалось, что мне нравится многое из того, чем я раньше не интересовался. — Он от души рассмеялся. — Ладно, пошли. Я специально для тебя навел порядок в квартире. Мне не терпится показать тебе ее. Я даже купил новую кровать. Это мое первое приобретение из мебели. Я заказал ее сразу после возвращения из Парижа.

— Ты летал в Париж?

— Да, в прошлом месяце. Разве я тебе не говорил?

— Нет, не говорил.

Никогда еще пропасть между ними не казалась ей такой огромной. Мир Зейна был так далек, гораздо дальше, чем она ожидала. Лили почувствовала, что сделала глупость, приехав к нему в Нью-Йорк. Она всего лишь семнадцатилетняя школьница, ребенок, а он уже бизнесмен, которого уважают люди постарше ее отца. Они прожили в разлуке без году неделя, а Лили уже не знала, с какой стороны подступиться, чтобы его вернуть. Она всегда считала себя сильной и независимой. Была так уверена в себе, в том, что сможет пробиться в жизни, как с помощью мачете пробивалась через джунгли. Но похоже, на сей раз жизнь решила научить ее быть скромнее. У нее возникло чувство, словно она потеряла часть себя. Впервые в жизни Лили не знала, что делать.

Квартира Зейна понравилась Лили — пожалуй, даже слишком. Углы украшали пышные папоротники в кашпо из макраме. У окна новый диван с кожаными подушками, повернутый лицом к улице. На стеклянном журнальном столике возвышалась стопка книг о ювелирных изделиях, старинных украшениях, драгоценных камнях. По сторонам маленького камина располагались два старых кресла. Роль кухни играла ниша, отделанная, однако, по последнему слову и начиненная новейшими приспособлениями и посудой, которой обрадовался бы самый придирчивый гурман.

— А кто готовит?

— Я, — ответил Зейн, выходя из спальни, куда только что отнес багаж Лили. — Есть надо дома.

Лили взяла французскую поваренную книгу, открытую на разделе «мясные блюда».

— Соскучился по техасскому барбекю?

— Как сейчас помню запах жареной грудинки, — отозвался Зейн и, подойдя к Лили, положил ей руки на плечи. — Я соскучился, Лили. — Он поцеловал ее.

Она полгода ждала этого поцелуя и ни за что бы не поверила, что он будет таким.

Казалось, Зейн говорил ей «здравствуй», а она уже отвечала «прощай».

Все последующие дни он делал вид, что между ними ничего не происходит. Зейн вел себя так, словно Лили интересуется его работой не меньше, чем он сам, и старается не замечать, насколько они отдалились друг от друга. Он с притворным интересом слушал ее рассказы о французском клубе, уроках, школьных выборах и ее работе в отцовском магазине. И хотя сложные отношения с матерями все еще сближали их, связь эта уже была не такой прочной, как когда-то. Жизнь Зейна совершенно изменилась, но винить в этом было некого. Он все еще любил Лили, но они стали другими. Вернее, он стал другим.

Наблюдая за Лили, Зейн догадывался, что она испытывает те же чувства, и ему стало невыносимо жаль ее.

Лили пробыла в Нью-Йорке до Нового года. Утром она улетела в Хьюстон, поскольку на следующий день начинались занятия в школе. Поднявшись на борт самолета, сна почувствовала себя пятилетним ребенком, которого отец сажает в автобус, как будто Зейн был старше ее не на два года, а на все тридцать.

Они занимались любовью почти каждый день. Он показал ей Манхэттен, свой офис, познакомил с новыми друзьями, каждый из которых считал своим долгом сказать что-нибудь по поводу ее возраста.

— Как, Лили, неужели ты все еще учишься в школе? Ты, наверное, второгодница. На вид тебе можно дать гораздо больше, — сказала шикарная брюнетка двадцати с чем-то лет на новогоднем коктейле, который устраивал Френсис Кенсингтон.

Дама с Лонг-Айленда сделала замечание насчет черного бархатного платья Лили.

— Не следует завязывать бант сзади, милочка. Это чересчур пикантно, — произнесла она, прикуривая сигарету в длинном мундштуке от большой золотой зажигалки.

Один из деловых партнеров Зейна все время настаивал, что «на самом деле» Лили — сестра Зейна, и уговаривал ее подняться с ним осмотреть спальни.

— У Френсиса отменный вкус, дорогая. Ты просто обязана взглянуть на эти комнаты.

— Нет, спасибо, — отказалась она.

Ровно в четыре минуты первого, после длинного страстного новогоднего поцелуя, она попросила Зейна отвезти ее домой. Он истолковал просьбу по-своему, но в результате получилось как раз то, чего хотела Лили. Зейн немедленно спустился с ней вниз, поймал такси, и уже через полчаса они оказались дома в постели.

На этот раз его страсть показалась Лили как никогда бурной и ненасытной. Однако каждый раз, когда он целовал ее, касался ее груди и шептал, что любит, она спрашивала себя: «Неужели это конец?»

После отъезда Лили Зейн продолжал писать ей, хотя уже не так часто, как раньше. Он никогда не говорил, что разлюбил ее, потому что это было бы неверно. Он любил ее, но, как часто бывает с первой любовью, уже сам не знал, правда это или нет. Зейн вдруг осознал, что если вернется к Лили, то никогда не достигнет вершины. А ему очень хотелось добраться до самого верха.

Время шло. Нью-йоркские девушки с радостью вешались ему на шею. В лондонских пивных он знакомился с девушками из Челси, на художественных аукционах — с молодыми парижанками, каждый раз, конечно, в интересах дела. Правда, он нигде не встречал такой красивой, как Лили, такой щедрой, такой любящей… Но Зейн решил отказаться от нее, хотя и ненавидел себя за это.

Глава 20

Август 1980 года

Лили спускалась вниз по лестнице в красных сапожках и махровом халате. Электробигуди, на которые она накрутила волосы по совету Фейт, прыгали вверх-вниз, ударяя ее по голове, что доставляло ей некоторое беспокойство. Лили считала «украшательство» потерей времени. Природная красота позволяла ей так думать. Конечно, она могла бы обойтись и без бигуди, но сегодня она намеревалась работать в отцовской галерее.

— Мам! Я не могу найти синюю джинсовую юбку. Неужели Мария опять пыталась ее стирать? — Направляясь в сторону кухни, Лили заметила, что дверь в кабинет Джей Кея приоткрыта.

Он спал, положив голову на стол. Лили улыбнулась.

«Бедняга. Наверное, всю ночь работал», — подумала она. Лили уперлась рукой в дверь и толчком распахнула ее настежь.

Отец лежал головой на столе, положив правую щеку на раскрытую книгу. Там царил полнейший хаос: с огромного стола свисали старинные карты вперемешку с новыми картами автомобильных дорог и топографическими картами Мексики, Центральной и Южной Америки. Здесь же валялись ксерокопии писем от всемирно известных и никому не известных археологов.

На макушке у Джей Кея все еще восседали очки, и Лили невольно вспомнила, сколько раз он принимался искать их, в то время как они были у него на голове. Отец показался ей таким усталым, таким беззащитным. Ей так и не удалось выяснить, над чем он так интенсивно работал в последние месяцы. День за днем Лили спрашивала его, но Джей Кей проявлял редкостную скрытность.

Когда он в первый раз запер свой кабинет, то сказал Лили, что хочет, чтобы Арлетта и ее «чертова горничная» больше не прикасались к его бумагам. За кажущимся хаосом скрывался свой, одному ему ведомый порядок.

— Скажи мне по крайней мере, чего ты хочешь? — вспомнила вдруг Лили вопрос, который задавала неделю назад.

— Нет, — ответил он твердо.

Лили не знала, каким образом вытянуть из него еще что-нибудь.

— Паи, это карта Перу?

— Допустим. Что из того? — Он продолжал изучать карту, не поднимая глаз, а затем уткнувшись в письмо, полученное в тот день из Колумбийского университета.

— Ты часто говорил о том, чтобы поехать в Южную Америку. Вот я и подумала: может быть, мы скоро поедем? — не отставала Лили.

— Может быть.

— Ну ладно, пап. Имей совесть! Ты работаешь над этим уже больше полугода.

— Теперь уже больше трех лет, — устало перебил он. — Я никуда не двинусь, пока не буду уверен. Совершенно уверен.

— Хорошо. — Она быстро чмокнула его.

Лили смотрела, как он спит, и думала, что, возможно, ночной штурм принес какие-нибудь новые результаты. В последнее время се стало серьезно беспокоить, не одержим ли отец неустанной гонкой за неким мифическим сокровищем. Он весь день до изнеможения работал в магазине, а потом всю ночь в кабинете. Джей Кей уже не смеялся и не улыбался так часто, как раньше. Его лицо избороздили глубокие морщины, и он почти всегда оставался серьезным. Лили хотелось облегчить его ношу. Она работала в магазине почти столько же, сколько и он, но, похоже, больше ничем не могла ему помочь. Если бы только он поговорил с ней, как прежде, рассказал, чем он так сильно озабочен.

Лили положила руку ему на спину и слегка потрепала его.

— Папа, пора вставать, — сказала она с улыбкой и взглянула сквозь стеклянные двери в сад. — Сегодня отличный день. На небе ни облачка. — Она снова потрепала его, на этот раз чуть сильнее.

На ощупь он казался теплым, но пока ее рука лежала у него на спине, Лили заметила, что отец не храпит, как обычно, когда он спал в неудобной позе.

— Папа!

Она тряхнула отца за плечо. Его рука соскользнула со стола и повисла.

— Папа!!!

Лили закричала на весь дом:

— Нет! Нет! Папа, нет!!!

Ее затрясло. Она щупала его голову, щеки, шею, спину в поисках признаков жизни, но не находила их.

— Нет! Нет! Нет! — причитала Лили снова и снова.

Она ослепла от слез и чувствовала, что ноги вот-вот откажутся держать ее.

— Кто-нибудь, помогите же! — кричала она. — Здесь папа, здесь папа!

На кухне послышался звон тарелок, и через несколько мгновений на пороге кабинета возникла Мария. Лили услышала, как она шепчет молитву по-испански. Потом Лили упала на кожаный диван. С ней сделалась истерика.

— Лили! — воскликнула Арлетта Митчелл, спустившись с лестницы. — Лили, что ты кричишь? Настоящая леди не должна… — Арлетта замерла в дверях. От неожиданности ее лицо окаменело. Она смотрела перед собой совершенно пустыми, широко раскрытыми глазами. Лили заметила, что матери пришлось схватиться за косяк, чтобы не упасть. — Лили… ему что… плохо?

«Как всегда, — подумала Лили, — ждет ответа от меня».

Лили так сильно всхлипывала, что ей трудно было дышать. Как будто кто-то сдавил ей грудь.

— Мой папа умер! — вскрикнула она. — Умер! Умер!

Лили бросилась к отцу, обнимая его безжизненное тело, и зарыдала. Она понимала, что ее жизнь уже никогда не будет прежней.

Слухи о смерти Дж. К. Митчелла мгновенно разнеслись по городу. Конечно, он умер естественней смертью, в этом не было ни малейших сомнений. И тем не менее в самых изысканных кругах хьюстонского общества находились люди, которые, приподняв бровь, обменивались выразительными взглядами за ленчем у «Дотто» или за обедом в кафе «Энни», гадая, кто придет на похороны.

«Палка о двух концах», — говорили они. Арлетта Митчелл не принадлежала к числу фаворитов, но она десятилетиями вращалась в высших сферах. Она много тратила на благотворительность, и ее деньги были нужны.

С другой стороны, все считали, что именно Арлетта с ее непомерными запросами подталкивала Джей Кея к последней черте. Вне всяких сомнений, именно ее ненасытная жажда «не ограничивать себя» привела к тому, что сердце мужа не выдержало.

О Дж. К. Митчелле, хозяине «Древностей», одной из лучших художественных и антикварных галерей Хьюстона, ходили бесконечные пересуды: с одной стороны, он пользовался уважением среди своих клиентов и в некоторых кругах хьюстонского общества, с другой — подвергался жесточайшей критике со стороны властей и многих специалистов-археологов, перед которыми он преклонялся.

Дж. К. Митчелл считал себя путешественником, искателем приключений и истины. Такого же мнения об отце придерживалась Лили. Однако другие стремились положить конец его археологическим изысканиям. В течение многих лет найденные Митчеллом и его благонамеренной дочерью ценные произведения искусств, которые в отдельных случаях могли бы даже изменить взгляд на историю той или иной культуры, сбывались на черном рынке.

Ни один из влиятельных людей в городе, ставший обладателем этих доколумбовых сокровищ, не признался, что они приобретены у Митчелла. Более того, возможно, именно они стали главными распространителями порочащих его сплетен. Пока он был жив, эти люди давали ему деньги на проведение раскопок и щедро платили за образцы керамики, изделий из кремня, жадеитовые украшения, золото и изумруды. После его смерти они почувствовали себя в опасности и принялись наперебой открещиваться от него.

Они жалели Лили. Несмотря на свои девятнадцать лет, она уже успела завоевать всеобщую симпатию, чего так и не удалось добиться Арлетте со всеми ее вечеринками и Джей Кею со всеми его находками. Лили любила отца так искренне и сильно, что многие богатые хьюстонские папаши могли только мечтать о таком отношении со стороны своих детей.

«Они были настоящими друзьями, — говорили они, — и самим Богом было предназначено, чтобы именно она первая нашла его в то утро».

Когда Зейн читал телеграмму от Лили, у него дрожали руки.

«Зейну Макалистеру. Ювелирный антиквариат и аукционы «Мелтон». Нью-Йорк. Только что умер Дж. К. Приезжай. Люблю. Лили».

Он бросил телеграмму на стол, словно она жгла ему руки.

Неужели великий Митчелл умер? Джей Кей был сама жизнь, больше чем жизнь. Джей Кей был единственным, кроме его отца, кто сумел оценить возможности Зейна. А самое главное, он вовремя сказал Зейну об этом.

Зейн всегда восхищался Джей Кеем. Тот не боялся идти против стихии, против власти, против призраков ушедших эпох. Этот человек шел за своей мечтой. И если уж быть до конца честным, Джей Кей даже немного пугал его. Зейн чувствовал, что не смог бы жить так, хотя он старался убедить Лили в обратном.

Теперь Джей Кей ушел, а Зейн учился быть самим собой. Он старался… Черт возьми! Как же он старался забыть Лили! И все же в лицах других женщин ему виделись ее черты, во сне он слышал ее голос, а иногда по ночам, когда ему становилось особенно одиноко, он слишком живо вспоминал ощущение ее близости.

И вот теперь она звала его. Зейн оглядел свой крошечный офис. Собственно говоря, его трудно было назвать офисом. Так, «место». В «Мелтон» ему выделили «место». Место в одном из старейших в мире салонов ювелирного антиквариата.

Конечно, он должен поехать на похороны, потому что нужен Лили и потому что все еще любит ее. Но Техас больше не его дом. Его дом — Нью-Йорк. И этого не изменить.

Глава 21

Зейн приехал в Хьюстон во вторник утром, как раз к началу траурной церемонии. Лили с матерью стояли в первом ряду в католической церкви св. Анны. Когда священник начал заупокойную мессу, он проскользнул в последний ряд.

В течение двух лет Зейн успешно, как ему казалось, подавлял в себе боль, связанную со смертью своего отца, и считал, что пережил ее. В этот день он понял, что ошибся.

Он плохо помнил, как проходили похороны отца. Сидя в церкви и наблюдая незнакомый обряд, он вспоминал мельчайшие эпизоды из жизни… счастливые моменты детства, каникулы, баскетбольные победы, то, как отец обучал его премудростям торговли старинными драгоценностями… Но больше всего он вспоминал те мрачные дни, когда Тэд уже болел раком. Зейн вспоминал ужасную поездку в Мехико, последний день отца и ночь после этого.

Никогда прежде он не бывал в католической церкви. Чтобы отогнать горькие воспоминания об отце, он постарался сосредоточиться на службе. Его заинтересовал ритуал, совершаемый над усопшим. Священник прочитал молитвы, потом взял какой-то серебряный предмет, напоминавший микрофон, и окропил гроб святой водой. Затем помахал вокруг него курильницей, наполнив церковь едким запахом, и снова прочитал молитву. Темно-красная драпировка гроба, черное с красным облачение священника и этот острый запах делали присутствие смерти особенно ощутимым.

Узнав, что похороны будут проходить по католическому обряду, Зейн очень удивился. Лили выросла в совсем не религиозной атмосфере, как сама ему говорила. Возможно, однако, ее отец воспитывался в католической среде и хотел быть погребенным согласно католическому обряду. Каким-то странным образом, но эта древняя традиция подходила ему.

Отсюда, с последнего ряда, Зейн едва мог разглядеть Лили. В один из моментов мессы она подошла к аналою и прочитала из Библии. Потом, вернувшись на свое место, подняла голову и обвела взглядом присутствовавших. Может быть, она искала его.

Зейн шагнул в проход, чтобы она могла увидеть, что он здесь, с ней. На губах Лили мелькнула слабая улыбка, и Зейн подумал, что никакая Мона Лиза не могла бы с ней сравниться.

Все время, пока шла длинная месса, показавшаяся Зейну весьма утомительной, у него в горле стоял ком. Ему уже стало казаться, что священник никогда не кончит, но наконец двери церкви раскрылись. Он смотрел, как Лили шла по проходу, держа за руку мать. Когда она подошла ближе, Зейн увидел, что она плачет. И все же, когда она увидела его, в ее покрасневших глазах промелькнула радость.

Лили не сводила с него глаз. Она так боялась, что он не приедет. Правда, накануне горничная сказала, что Зейн звонил и спрашивал, на какое время назначены похороны и где находится церковь. Никаких других известий от него не приходило.

Когда Лили увидела Зейна, она с трудом его узнала. Он выглядел таким взрослым, с лица исчезло все мальчишеское. У него стали такие широкие плечи, что, казалось, он смог бы поднять всю церковь. Но глаза… Его глаза она узнала бы из тысячи. Подойдя ближе, Лили сделала инстинктивное движение и дотронулась до его руки. Зейн очень изменился, но прикосновение его руки осталось прежним. Лили почувствовала, что связь между ними не исчезла, она ощутила ее электрический заряд. В его голове звучал голос отца: «Это будет такая связь, Лили. Ты сама поймешь».

Лили не ошиблась. Она все еще любила Зейна и никогда не смогла бы полюбить другого. За прошедшие два года они сильно изменились, но в ее сердце Зейн занимал все то же место.

Их глаза встретились. Лиловые и небесно-голубые.

— Лили, мне так жаль! — Комок в горле мешал ему говорить.

— Мне тоже, — прошептала она, понимая, что он говорит не об отце. Так же как и она.

Арлетта тянула Лили за руку как ребенок. Лили не хотелось уходить, но этот день принадлежал отцу, не Зейну.

Люди выходили из церкви ряд за рядом, и, когда Зейн вышел почти последним, Лили с матерью уже сидели в лимузине во главе процессии. Зейн приехал в церковь на такси, поэтому ему пришлось попросить женщину, сидевшую рядом с ним в церкви, поехать на кладбище в ее машине.

Дорога до кладбища заняла почти полчаса. Еще пятнадцать минут ушло на то, чтобы все собрались на солнцепеке.

Слава Богу, после длинной католической службы в церкви на кладбище оставалось сказать совсем немного.

Когда произносились последние молитвы, гроб опускали в землю и Лили принимала соболезнования, Зейн опять оказался позади всех. Священник объявил, что поминальный обед состоится в доме Митчеллов, и пригласил всех принять в нем участие.

Неожиданно к Зейну подошла Фейт и пригласила его поехать в их автомобиле. Он согласился и уже двинулся к машине вместе с ней и ее женихом Полом Ньюсамом, когда вдруг услышал, что его зовет Лили.

Она направилась к нему. В голове у Зейна пронеслась тысяча разных слов, но он так и не смог ничего сказать.

— Сколько ты пробудешь? — просто спросила она.

— Мне надо уехать в четверг. У меня дела в Бостоне.

— Два дня, — произнесла Лили таким печальным голосом, что Зейн вздрогнул. Потом она улыбнулась, стараясь скрыть боль. — Что ж, постараемся провести их с пользой.

К ним подошла Арлетта.

— Лили, нам пора ехать. В доме еще полно дел. — Она схватила Лили за руку и буквально оттащила от Зейна. — Кто это?

— Зейн Макалистер.

— Невероятно! — Арлетта украдкой взглянула на Зейна. В ее глазах сверкнуло презрение.

Толпа в доме Митчеллов стала редеть только к семи часам. Остались золовка Арлетты, ее адвокат, доктор и секретарь из «Древностей». Зейн боялся, что не дождется момента, когда сможет поговорить с Лили наедине.

— Надо купить еще ликера. Поедешь со мной в «Спек»? — спросила Лили.

— Конечно.

Они вышли на кухню, заваленную грязными тарелками и стаканами, взятыми напрокат. Мария засовывала их в посудомоечную машину.

Они сели в недавно купленный для Лили «мерседес-бенц», обитый изнутри коричневой кожей в тонкую золотую полоску. Машина прошла уже больше ста двенадцати тысяч миль, и у нее не работало радио, но Лили любила се. Арлетта, конечно же, терпеть не могла — отчасти потому, что она казалась ей воплощением индивидуализма, а отчасти из-за того, что этим подарком Джей Кей в очередной раз подчеркнул свою психологическую и душевную близость к дочери.

Зейн восхищенно присвистнул:

— Откуда она у тебя?

— Папа подарил на окончание школы. Маме не понравилось. Она считает, что это слишком экстравагантный подарок, хотя папа говорил, что купил ее очень выгодно. Мама, как всегда, пришла в бешенство оттого, что деньги потрачены не на нее. Но он, видимо, решил, что окончание школы достаточно хороший предлог и можно наплевать на ее недовольство.

Зейн покачал головой.

— Как ни странно, в Нью-Йорке я встречал множество женщин, похожих на твою мать. Они испорчены богатыми папочками. Им просто не терпелось просадить мои деньги.

От приступа ревности Лили чуть не задохнулась, но она надеялась, что Зейн ничего не заметил.

— Что тут удивительного? Эгоизм не чисто техасская черта, — произнесла она с нарочитой небрежностью.

— Конечно, нет, — отозвался Зейн, глядя сквозь стекло на знакомые старые дубы Юниверсити-бульвар. Он испытывал невыносимую боль оттого, что расстался с Лили, бросил ее. Ему нестерпимо хотелось вернуть ее, но он не знал, с чего начать. Неудобно было навязываться ей сейчас. Зейн подумал, какое горе пережил, когда умер его отец. Лили требовалось время, чтобы прийти в себя. Они с Джей Кеем очень любили друг друга. Зейну хотелось, чтобы ее рана скорее зажила.

Лили молчала, не зная, о чем с ним говорить. Она старалась не думать о других женщинах, хотя здравый смысл подсказывал ей, что у него наверняка кто-то есть. Красивый, способный, он, конечно же, нравился многим. Когда Лили приезжала к нему в Нью-Йорк, она заметила, с каким интересом женщины смотрели на Зейна. Мучительно было представить себе, что он занимается любовью с другими. Она решила оставить эту сторону его жизни на его совести. Лили все продолжала видеть Зейна во сне, и ей очень хотелось узнать, видел ли он ее хоть раз.

— Что ты собираешься делать, Лили, теперь, когда Джей Кея больше нет? Поступишь в колледж?

Она свернула за угол на Керби.

— Подожду, пока не огласят завещание. Там видно будет.

Зейн не мог удержаться:

— Неужели это говорит та самая Лили Митчелл, которую я знал? Которая всегда могла сказать наперед, что будет делать в любое десятилетие жизни? Неужели ты собираешься жить по завещанию?

Внезапно он замолчал. Какое он имел право критиковать Лили? Ведь теперь он даже не мог сказать, что знает ее. И все же, увидев ее снова, Зейн понял, что его чувства к ней не изменились. Он мучился сознанием того, что бросил ее, хотел вернуть се. Но любит ли она его? Как сказать ей о том, что единственное, чего он хочет, — это прижать ее к себе и заставить пообещать, что она уедет с ним? Но как он мог просить об этом, если сам не готов был остаться ради нее в Техасе?

Зейн решил, что будет умнее не выдавать своих чувств и желаний.

— Да, собираюсь, — ответила Лили с вызовом. — Чтобы ты не думал, что я не изменилась. Я больше не ребенок, Зейн.

Глядя на то, как прохладно он вел себя с ней, Лили уже начала жалеть, что просила его приехать. Он совершенно изменился. Она чувствовала, что потеряла Зейна. В этом человеке, словно отлитом из стальных мышц и денег, не осталось ничего от того мальчика, которого она любила. Новый — холодный и искушенный — Зейн не нравился ей. Лили никак не могла понять, что в том, прежнем, Зейне так его не устраивало и почему он так себя переделал.

Зейн догадывался, что Лили пытается заново его оценить, видел, как ее взгляд становился все более неодобрительным.

«Может, так оно и лучше, — подумал он. — Она сейчас убита горем. Было бы глупо требовать от нее каких-нибудь чувств, когда она и сама не понимает, что у нее на сердце. Она, наверное, и слушать меня не захочет. И почему она должна мне верить? Однажды я уже обманул ее ожидания».

Когда Лили сказала что-то еще, повторяя, что она больше не ребенок, взгляд Зейна невольно скользнул по ее великолепной фигуре. Никогда, ни в кино, ни на обложках журналов, он не видел такой невероятной красоты.

— Конечно, нет. — Он потянулся вперед и погладил ее по руке. — Ты стала очень красивой женщиной.

— Спасибо. — Лили боялась произнести хоть слово. Лучше бы он не дотрагивался до нее, не ворошил прошлого, которое надо забыть.

Некоторое время они молчали. Потом Зейн сказал:

— Мне очень жаль твоего отца, Лили.

— Ты не виноват в том, что папа умер. — Она всхлипнула. Лили чувствовала себя покинутой отцом и брошенной Зейном. Привычный мир, в который она так верила, растаял как утренний туман. Будущее казалось неясным, и Лили боялась его.

— Лили, останови на минуту. Мне надо с тобой поговорить, а когда ты за рулем, это невозможно.

Кивнув, она остановила «мерседес» у обочины и заглушила двигатель. Повернувшись к Зейну, она смотрела на него глазами, полными слез.

Никогда Зейн не видел Лили такой. Напротив, она была всегда уверена в себе, всегда знала, что делать. Он считал ее непобедимой. Теперь он вдруг понял, что она совсем не такая. Увидел ее ранимой и незащищенной и догадался, что он причина ее слез больше, чем умерший отец.

— Прости. Я так занялся собой, погрузился в свой мир, свои проблемы, что забыл о тебе. Я обидел тебя, Лили. Мне правда очень жаль.

Лили почувствовала, как сердечная рана, так и не зажившая за время разлуки с Зейном, снова открылась. Наконец она собрала все свое мужество и произнесла:

— Зейн, я люблю тебя. После того как я уехала из Нью-Йорка, все изменилось. В этом нет твоей вины. Просто так вышло. Всегда ненавидела это ощущение, когда ничего плохого не сделала, а чувствуешь себя наказанной, — Она смотрела на него сквозь водопад слез, и он казался ей дрожащим миражем.

— У меня то же самое, Лили.

— У тебя?

— Да. — Он тяжело вздохнул. — Господи, помоги мне. Лили, я не знаю, что сказать тебе. Что делать. Боюсь, что стоит мне только дотронуться до тебя, и меня замучат запоздалые сожаления…

Положив руку ему па затылок, Лили повернула Зейна лицом к себе. Прежде чем он успел понять, что делает, его губы уже прижались к ней в страстном, голодном поцелуе. Он гладил ее по голове. Волосы были как шелк и пахли лилиями. Зейн почувствовал, как под закрытыми веками его жгут слезы.

Первой отодвинулась Лили.

— Наверно, мне надо было бороться за тебя.

— Не знаю. Может, хорошо, что я остался один и смог разобраться в себе.

— И что же ты понял, Зейн Макалистер? — Лили пристально посмотрела ему в глаза, стараясь уловить хоть малейший проблеск неискренности, но не нашла его.

— Что я по-прежнему люблю тебя.

Зейн поцеловал Лили еще раз. Его губы жадно впились в ее рот, а руки обхватили ее и крепко прижали к груди.

Любовь и страсть вспыхнули в ее душе с такой силой, что Лили чуть не разрыдалась. Неужели пришел конец месяцам ожидания? Она чувствовала, как с неба спустились ангелы, чтобы спасти ее и перенести в рай. Воспоминания о том времени, когда она так безнадежно его ждала, отчаянно мечтая хотя бы услышать его голос на другом конце провода, проносились в ее сознании как стонущие духи. Они пытались ее предостеречь.

Лили не слышала. Она поцеловала Зейна, нетерпеливо захватывая его губы. Лили гладила его по щеке, потом ее руки скользнули ему за затылок, и пальцы сжали прядь его белокурых волос. Она почувствовала, как Зейн вздрогнул. Сердце колотилось у него в груди, и Лили поняла, что он испытывал тот же страх, что и она. Когда-то они дали друг другу огромную любовь, потом — страшную боль. Первая любовь. Единственная. Для Лили она все еще оставалась такой.

Ее разум боролся с сердцем. В кольце его объятий она вновь испытала прежнюю радость любви. Ее тело стремилось к нему, жаждало ощутить его близость. Но Лили научилась не доверять собственной плоти, которая могла предать ее.

Зейн коснулся ее груди, и она почувствовала, что тает. Он расстегнул две верхние пуговицы ее замшевой куртки и осторожно положил руку ей на грудь.

— О Боже, Лили… — Зейн застонал, стараясь сдержать желание.

Внезапно Лили отшатнулась.

— Нет. Не здесь. Не теперь.

Зейн набрал побольше воздуха.

— Извини… Я забылся.

Лили быстро застегнула куртку. Она отвернулась от него и схватилась за руль, пытаясь сообразить, что делать дальше.

— Это я забылась. — Она повернула ключ зажигания. — Надо ехать в магазин, потом домой.

Рука Зейна тяжело легла ей на плечо.

— Мы не двинемся с места, пока ты не скажешь, что я тебе не противен.

Лили посмотрела на него, протянула руку и погладила его по щеке.

— Ты мне не противен, Зейн. Никогда не будешь.

Зейн почувствовал, как в горле у него встал комок. Он смог только кивнуть в ответ.

Лили тронулась от обочины, и они поехали в магазин.

Оглашение последней воли и завещания Дж. К. Митчелла состоялось в кабинете Фрэнка Данхилла в адвокатской конторе «Данхилл, Мэджорс и Вассерман». Присутствовали Лили, Арлетта, Вики и Фейт, поскольку Фрэнк уведомил их о том, что, согласно завещанию, они являются наследницами Джей Кея.

Фрэнк Данхилл считался одним из лучших хьюстонских адвокатов. Хотя он и не распоряжался рекламой, выплатой гонораров в «Рейсхорсе» Хейнса или у Джо Джемейла, Фрэнк вел львиную долю всех дел, касающихся крупных состояний и разводов, а также другие важные гражданские процессы. Лили знала, что отец считал его хитрым как лис, но честным и говорил, что Фрэнк — настоящий гений в вопросах управления имуществом.

В свои сорок два Фрэнк был высоким, довольно красивым, седеющим мужчиной, с лица которого круглый год не сходил ровный загар. Он носил мягкие итальянские туфли, английские костюмы и фирменные галстуки и поддерживал свою от природы хорошую фигуру в отличной форме игрой в теннис и полуденными пробежками по Аллен-паркуэй. Фрэнк развелся с женой и любил повторять, что его развод стал самым дорогим в Хьюстоне, поскольку дело вел его друг Эрл Лилли. По слухам, распространившимся в обществе, развод назревал долго. О похождениях Фрэнка ходили легенды, и единственной причиной, благодаря которой ему удалось продержаться в браке четырнадцать лет, считалась наивность его жены. Узнав правду, она обчистила дом вплоть до бронзовой фурнитуры и фирменных драпировок и уехала в Мехико, где постаралась растратить как можно больше, потом вернулась в город и заявила свои окончательные претензии. Фрэнк отдал все, что она просила: все семнадцать миллионов. Она переехала в Остин и ни тогда, ни потом не сказала ни одной живой душе, что все четырнадцать лет знала, что Фрэнк был гомосексуалистом.

Лили наблюдала, как мать самозабвенно изображает безутешную вдову. Неужели Джей Кей так и не сказал ей ничего насчет Фрэнка?

Арлетта очень медленно положила ногу на ногу, демонстрируя Фрэнку, как ее короткая юбка задирается на бедре.

«Зря стараешься», — так и хотела сказать Лили, понимая, что ее заигрывание с Фрэнком ни к чему не приведет, но промолчала.

От такого поведения матери ее просто мутило, хотя она знала, что в горе люди могут делать самые страшные вещи. Зейн поругался с матерью, уехал из Техаса и два года не возвращался. Чего уж больше? Всю жизнь Лили надеялась, что мать хоть немного любит отца, но сейчас убеждалась в обратном. В том, что Джей Кей любил жену, сомнений быть не могло, хотя Лили так и не удалось понять, за что. Отец никогда не заводил интрижек на стороне, но теперь Лили видела, что все экспедиции, раскопки, даже взаимоотношения с ней служили ему отдушиной в попытке восполнить неудачу в любви. Он перенес свою привязанность на Лили, и она отвечала ему взаимностью.

«Господи, как все сложно в этом мире!» — думала Лили, пока Фрэнк раскладывал перед собой бумаги.

Он посмотрел на Арлетту с очаровательной улыбкой, потом небрежно улыбнулся Лили, Вики и Фейт.

— Леди, должен сообщить вам, что я в течение нескольких лет работал с Джей Кеем над этим завещанием. Его сердце сдавало, и он знал об этом.

— Что? — изумленно воскликнула Лили. Она бросила быстрый взгляд на свою тетку.

— Я ничего не знала, — произнесла Вики.

— Я тоже, — возмущенно отозвалась Арлетта. — Он не говорил ни слова. Почему? Я могла бы пригласить доктора! Могла бы спасти его! — Она приложила платок к глазам.

Лили никак не могла отделаться от мысли, что присутствует на уроке актерского мастерства.

Даже Фрэнк, прежде чем продолжить, бросил на Арлетту осуждающий взгляд.

— Он боялся, что, если расскажет вам — любой из вас, — вы превратите его жизнь в жалкое существование полуинвалида. А ему хотелось до последнего дня дышать полной грудью. Он умер так же, как жил: в погоне за мечтой.

Арлетта нахмурилась. Лили изумленно покачала головой.

— Не забывайте об этом, когда я буду читать его… э-э… несколько необычное завещание.

Лили постаралась взять себя в руки.

— «Моей жене Арлетте Герберт Митчелл я оставляю наш дом с мебелью и всеми предметами искусства, кроме того, что находится в моем кабинете, который должен быть закрыт для доступа сразу же после оглашения этого завещания. Запрет распространяется на мою дочь Лили, сестру Вики и ее дочь Фейт. Если Фрэнк исполнит мою волю в точности, то в эту минуту, когда он читает завещание, в доме уже должны находиться люди, которым поручено изъять из кабинета все письма, тетради, книги и папки с записями.

Я намерен распорядиться этими вещами, как считаю нужным. Поэтому не могу доверить ни одну из них своей жене, так как уверен, что она либо уничтожит важные записи, посчитав их ненужными на том основании, что их невозможно заложить, либо продаст их одному из моих конкурентов по сходной цене. Я не доверяю эти вещи своей дочери, поскольку она может оставить себе на память что-нибудь, насчет чего у меня есть другие планы.

Вещи, находящиеся в комнате Лили, включая мебель и предметы искусства, становятся ее собственностью. К моменту оглашения все уже будет подготовлено к тому, чтобы перевести эти вещи в другой дом, который я приобрел для нее и в котором она может жить или продать его, если он ей не подойдет. В течение последних шести месяцев этот дом находился в арендном пользовании у джентльмена, который предупрежден о моих намерениях и знает, что после моей смерти он должен без промедления его освободить.

Лили, я завещаю тебе мое дело, известное как салон «Древности». Это твое будущее. Надеюсь, оно станет делом твоей жизни и ты сумеешь сделать его более прибыльным, чем мог я в эти последние годы. Боюсь, что я сильно запустил его. Уверен, что ты многому научилась под моим руководством. Тебе придется дать салону новую жизнь, чтобы обеспечить себя и мать».

— Что? Что это значит? — перебила Арлетта.

Фрэнк поднял глаза от завещания.

— Здесь сказано, миссис Митчелл, что ваши доходы будут зависеть от того, какую прибыль от «Древностей» сможет получать Лили. Джей Кей очень настаивал на этом пункте. Он надеется… надеялся, что вы будете помогать дочери в магазине. Ему хотелось, чтобы вы тоже научились работать в бизнесе. Об этом он, собственно говоря, больше всего беспокоился.

Тонко выщипанные брови Арлетты недоверчиво изогнулись.

— Продолжайте.

— Отлично.

Фрэнк продолжил:

— «До достижения Лили тридцати лет я назначаю Арлетту опекуншей над «Древностями». Мое желание состоит в том, чтобы, когда меня не станет, моя жена и дочь узнали друг друга получше, научились работать вместе и считаться друг с другом. Я не хочу, чтобы между ними возникла вражда. Жизнь — бесценный дар, и я только теперь начал сознавать, как она быстротечна.

В течение первого финансового года Лили получит полный контроль над свободными денежными средствами, и Арлетте придется просить у нее денег для уплаты налога за дом, все ипотечные кредиты за который будут выплачены к моменту моей смерти, а также на все прочие расходы. Кроме того, Лили может назначить ей жалованье и выплачивать его с учетом индекса ежегодного удорожания жизни. По истечении финансового года прибыль от бизнеса должна быть передана под опеку и бразды правления переходят к Арлетте. Все дополнительные средства, которые могут понадобиться Лили для ведения и расширения дела, должны выдаваться из этой суммы по усмотрению Арлетты.

Я мечтаю, что вы станете настоящими деловыми женщинами. Исполнение моего завещания покажет, суждено ли моей мечте сбыться.

Моей сестре Вики я оставляю двадцать тысяч долларов с условием, что они будут переданы для инвестирования Барту Дженсону, моему брокеру на фондовой бирже в «Дин Стэнли Рейнолдс», который уверил меня, что за десять лет получит с этих денег прибыль.

Моей племяннице Фейт я оставляю пять тысяч долларов с тем же условием.

Когда Лили исполнится тридцать, я хочу, чтобы в день ее рождения вы все четверо собрались снова. Тогда я передам вам все остальное».

— Вы хотите сказать, что есть еще что-то? — удивилась Лили.

Фрэнк кивнул:

— И немало. Но я не имею права говорить об этом сейчас.

Арлетта пришла в бешенство:

— Он собирается распоряжаться моей жизнью до могилы! Он не имеет права!

— Еще как имеет! — сказала Вики с победоносной усмешкой. — И насколько я знаю своего брата, он с этим чертовски хорошо справился.

Поднявшись со стула, Фейт подошла к Лили.

— Как ты себя чувствуешь? Какая-то ты бледная.

— Так странно, Фейт. У меня такое впечатление, что он жив, но я почему-то не могу его видеть, а только слышать. Я думала, будет куча всякой юридической галиматьи, а тут… как будто папа говорит со мной. Мне страшно. — Лили заплакала. — Мне так трудно без него!

Фейт обняла ее, и голова Лили упала к ней на плечо. Лили не покидало странное ощущение, что Джей Кей здесь, в комнате, с ними. Она знала, что завещание будет каким-то особенным, но не предполагала, что он взвалит на нее ответственность за мать. Лили не питала к ней особой симпатии и совсем не хотела работать с ней. Это казалось не просто трудным — это было невозможно.

«Она сделает из меня отбивную, — думала Лили. — Мать ничего не смыслит в этом деле, да и вообще ни в каком, — и вдруг она опекунша. И о чем только отец думал? Ведь он всегда хотел, чтобы я жила на полную катушку. Чтобы удивила весь мир. Заставила людей переосмыслить свои представления. Вот чего он хотел. Но привязать меня к матери?.. Зачем? Папа! Зачем?

И потом эта встреча, когда мне будет тридцать. Чем еще он намерен меня озадачить? И почему мне нельзя взглянуть на его старые папки и карты? Чем он занимался эти пять лет по ночам, когда я заставала его за изучением книг, старинных документов и рассыпающихся карт?»

Да. В последние годы Джей Кей очень изменился, и Лили чувствовала себя как никогда сбитой с толку. Жизнь делала крутой и непонятный поворот. И самое страшное: Лили не знала, чего ждать, кому верить.

Глава 22

Арлетта сидела на стуле как пришибленная. Случившееся не укладывалось у нее в голове. Как мог Джей Кей так с ней обойтись? После всего, что она для него сделала!.. Была верной женой, поддерживала нужные для его дела светские контакты, вырастила дочь, которую даже не хотела заводить!

Жить под бдительным присмотром Лили — это все равно что круглые сутки носить узкий жакет. В тот день, когда Джей Кей аннулировал все ее карточки, с Арлеттой случился приступ тревоги, который длился больше месяца. Теперь она чувствовала себя как тогда: сердце колотилось с удивительной частотой. Арлетта ненавидела это ощущение потери власти, контроля над собственным телом.

Положив руку на грудь, Арлетта с силой прижала ее в надежде успокоить сердце. Вместо этого у нее закружилась голова и перехватило дыхание, хотя она даже не пыталась встать. На какую-то долю секунды ей показалось, что она сейчас умрет.

«Я не умру», — сказала она сама себе. Арлетта заставила себя взглянуть в окно на ясное небо, по которому плыли ослепительно белые облака. Отсюда, сверху, она видела Галерею и три прямых улицы: Пост-Оук, Сан-Фелипе и Вудвэй. Она смотрела на поток машин по 610-му кольцу, которые сворачивали на Южное шоссе номер 59, на копошащихся внизу людей. Они куда-то шли, покупали вещи, соответствующие их образу жизни, стараясь сделать свой мирок красивее, светлее, лучше.

«И мне нужно то же самое», — подумала она.

— Фрэнк, я должна поговорить с вами, — наконец произнесла она. — Наедине. — Она скосила глаза в сторону Лили.

— Хорошо, — сказал он. Встав и обойдя письменный стол, он шепнул Лили, Фейт и Вики, чтобы они подождали в приемной. Им оставалось еще подписать бумаги: кроме того, Фрэнк хотел сказать им несколько слов без Арлетты. Они молча кивнули.

Когда Арлетта и Фрэнк остались одни, он подсел к ней поближе, на стул, где до этого сидела Лили.

— Я хочу опротестовать завещание, — твердо сказала Арлетта.

Стоило ей произнести эти слова, как она почувствовала, что сердце забилось медленнее. Значит, она приняла правильное решение.

— Думаю, вы можете это сделать.

— Вы так считаете?

Фрэнк слегка откинулся назад на стуле и сложил руки на коленях, глядя на Арлетту мудрым, спокойным взглядом.

— В наши дни это делается довольно часто. Иногда такая мера оправданна. Но процесс будет стоить вам почти всех сбережений. Придется платить мне и еще одному адвокату. Деньги, которые вы могли бы получить с «Древностей», будут заморожены. А до тех пор пока суд вынесет решение, пройдет столько времени, что вы с ума сойдете… от ожидания. И честно говоря, в вашем случае я совсем не уверен в благоприятном исходе.

— Что? — Арлетта вытаращила глаза от удивления. — Это же самое безумное завещание, о котором я когда-либо слышала! Ни один судья не позволит Джей Кею распоряжаться моей жизнью из могилы! Он хочет отдать все деньги в руки малолетки?

— Согласно закону штата Техас, Лили совершеннолетняя. Но не это главное. Суть в том, что как раз она может опротестовать завещание и наверняка выиграет дело.

— Вы шутите?

— Нисколько. Проработав целый год, она вынуждена, согласно завещанию, передать вам всю прибыль до последнего цента. Могу вам признаться, что у меня в конторе хранится перечень всех ваших трат за последние десять лет. Когда Джей Кей написал завещание, я потребовал составления такого перечня.

Мне самому завещание показалось очень необычным, но таков уж Джей Кей. Так что суд наверняка сочтет, что Лили, делая за вас всю работу, получит слишком маленькое вознаграждение. На нее возложено гораздо большее бремя, чем на вас. Джей Кей полагался исключительно на ее преданность ему и вам, которая не позволит ей уехать из Техаса и все бросить. Подумайте сами, Арлетта. Она ведь не обязана оставаться здесь и содержать вас. Лили может просто умыть руки: уехать, оставив вам «Древности», и жить так, как ей хочется. У вас нет опыта, нет навыка работы в бизнесе. А Лили знает очень много, почти столько же, сколько знал Джей Кей. В последние несколько лет он уделял «Древностям» мало внимания, он слишком увлекся этой шальной погоней за потерянными сокровищами. А Лили вполне может сделать из салона нечто гораздо большее, такое, что Джей Кею и не снилось.

В наши дни каждый может опротестовать завещание, но мне думается, вы должны знать, что вас ожидает. В большинстве случаев, когда завещание аннулируют, в нем имеется какая-нибудь явная несообразность. Либо ключевая фигура в семье совершенно исключена из числа наследников, либо в отношении нее допущена серьезная несправедливость. На вашем накопительном счете не много, всего двадцать пять тысяч долларов, но на расчетном достаточно денег, чтобы вы смогли прожить еще месяца три, если — я подчеркиваю, — если вы научитесь соизмерять ваши расходы. У вас не предвидится никаких крупных расходов на что-либо, кроме еды и предметов первой необходимости. Про экстравагантные наряды, путешествия, стодолларовые прически забудьте.

— Но это же безумие, Фрэнк! Я не могу так жить!

— Придется научиться.

— Я не хочу! — Она недовольно надула губы.

Фрэнк с трудом скрывал раздражение за профессиональной манерой поведения, но чем дольше он разговаривал с Арлеттой, тем яснее осознавал, что это она была ребенком, а Лили — взрослой, о чем ему всегда говорил Джей Кей. Сейчас Фрэнк как никогда восхищался мужеством Джей Кея, который в течение стольких лет жил с этой женщиной. Сложив руки на груди, Фрэнк дал ей выпустить пар.

Арлетта хныкала:

— Вы не понимаете… Джей Кей не понимал… Я должна держаться. Если я не смогу, они станут считать меня нищей. Они отвернутся от меня. Кончатся ленчи… приглашения на обеды. Господи! Уже то, что Джей Кей покинул меня, и так достаточно плохо. Как он мог так поступить со мной!

За свою жизнь Фрэнку довелось присутствовать на оглашении многих завещаний. И хотя он привык к разным странностям в поведении людей и был готов ко всяким откровениям, они всегда вызывали у него чувство неловкости. Он предпочитал сделать дело, получить гонорар и перейти к следующему. Фрэнк привык считать себя хорошим адвокатом именно потому, что никогда не вникал в человеческие слабости — у него не было на это времени. В случаях, подобных теперешнему, он просто делал вид, что его это не касается. Но похоже, ему еще никогда не попадался такой поверхностный и ненадежный человек, как Арлетта.

— Все не так уж плохо, — сказал он. — Вы сможете работать вместе с Лили. В конце концов вы ее мать. Честно говоря, Арлетта, ваше положение представляется мне гораздо более выигрышным. В завещании ничего не сказано о том, что вы обязаны работать, чтобы получить свою часть прибыли.

— Нет, — отозвалась Арлетта, роясь в сумочке в поисках носового платка.

— Я советовал бы вам подумать о том, как помочь Лили. Работа не даст вам скучать, а кроме того, у вас появятся дополнительные деньги на мелкие расходы.

Арлетта вытерла слезы и хлопнула себя по колену.

— Работа? Теперь мне совершенно ясно, что вы сошли с ума, Фрэнк. У меня хватит дел в доме, я должна заботиться о дочери…

— Лили в этом больше не нуждается. Теперь у нее есть свой дом.

— Забудьте об этом, Фрэнк. Я не унижу себя. — Арлетта вспомнила времена до своей встречи с Джей Кеем.

«Ну уж нет! — говорила она про себя. — Я никогда не вернусь к той жизни. Она для меня невозможна. Никогда!»

— Постарайтесь помочь Лили управляться с бизнесом. Насколько я могу судить, она получила не бог весть что. Для начала ей нужно произвести инвентаризацию, чтобы понять, что у нее есть. Это будет нелегко.

— Лили умница, — сказала Арлетта вслух. «Умнее меня. И красивее меня. И молода. У нее есть все. А меня Джей Кей хочет окончательно превратить в ничто. Я этого не потерплю! Я найду выход! Я ему покажу!»

— Лили действительно очень умна, Арлетта. И предана своему отцу. Насколько я ее знаю, она ляжет костьми, но сделает все, чтобы осуществить его мечты.

Взяв себя в руки, Арлетта вздернула подбородок.

— Да, она такая. — Она отвела взгляд. — Она обожала его… до самозабвения.

На душе полегчало. Верно! Любовь к отцу — вот ахиллесова пята Лили! Как же она сразу не догадалась? Арлетта снова повернулась к Фрэнку и протянула ему руку.

— Благодарю вас, Фрэнк. Спасибо, что не пожалели для меня времени. Пожалуй, мне действительно стоит обо всем подумать. Наверно, я просто никак не приду в себя после смерти Джей Кея. Сама не знаю, что лезет в голову.

Поднявшись со стула, Фрэнк проводил Арлетту до двери.

— До свидания, Арлетта. Я позвоню вам.

— Будьте так любезны, — ответила она сладким голосом.

«Слишком сладким», — подумал Фрэнк, закрывая за ней дверь. Он вернулся к столу и позвонил секретарше.

— Освободите для меня приемную и передайте Лили, что я сейчас буду.

— Да, сэр.

Фрэнк направился к двери, и ему показалось, что там, где только что прошла Арлетта, воздух стал холоднее. Он ни на йоту не доверял ей. И надеялся, что Лили тоже.

Глава 23

Зейн отложил поездку в Бостон и, взяв машину напрокат, решил съездить в Бандеру, навестить мать. В последние два дня он много думал об отце и в результате забеспокоился о матери. После отъезда в Нью-Йорк он поддерживал с ней связь только по телефону и ежемесячно посылал деньги. Но Зейн был еще слишком зол на нее за то, как она обошлась с Лили, чтобы приехать самому. Теперь, когда он миновал крутые подъемы и спуски Чертова хребта и увидел каменистые холмы и плоские вершины столовых гор, Зейн почувствовал, как дрогнули сердечные струны, связывавшие его не столько с матерью, сколько с этой землей. Ему недоставало этих мест, недоставало отца. Зейн вдруг понял, что печаль измеряется не временем, она измеряется сердцем.

К Каньон-Лейк он подъехал с востока и оттуда сверху увидел солнце, отражавшееся от поверхности озера и заливавшее золотым светом голые холмы. Домики, столпившиеся вокруг озера, ожидали туристов на выходные, сияя свежескошенными газонами, американскими флагами, развевавшимися во дворах, геранью в огромных мексиканских горшках, установленных в простенках, и садами, сбегавшими к самому берегу озера. Зейн поехал на север от озера, туда, где среди холмов, в стороне от соседей, располагались земли Макалистеров. По каменистой дороге он подкатил к старому дому. Рано утром Зейн звонил матери и сказал, чтобы она ждала его, поэтому он удивился, когда не увидел ее на крыльце перед домом.

— Мама! — позвал он, подойдя к двери. Потом постучал. Подергал дверь, но она оказалась запертой. — Мама! — крикнул он погромче, продолжая стучать.

В доме стояла тишина. Зейн заглянул в маленькое оконце и увидел, что все занавеси опущены. Эту привычку Ханна завела в последние годы болезни мужа, когда он стал ложиться отдыхать после обеда.

В этот момент Зейн услышал скрип замка во внутренней двери и вскоре различил темную фигуру, двигающуюся к выходу. Стукнула задвижка, и дверь открылась.

— Мама? — Зейн уставился на старую женщину, которая, открыв дверь, смотрела на него пустым взглядом.

Ханна не проронила ни слова. Да ей и не надо было ничего говорить. По ее виду Зейн понял все.

Казалось, это она умерла два года назад. Ее седые волосы имели такой вид, будто она не мыла их неделями. Кожа на бледном лице висела не по годам дряблыми складками, а горбилась она так, словно на ее плечах лежали все горести мира. Она двигалась медленно и как-то механически. Однако больше всего Зейна испугало отсутствие света в ее глазах, чувств в ее душе.

— Зейн. — Она обхватила его руками и крепко прижала к себе.

Обнимая мать, он почувствовал, что от нее остались только кожа да кости.

— Мама, как я рад снова увидеть тебя! Снова оказаться дома!

— Проходи. — Ханна отступила назад, чтобы пропустить его в дом. Потом закрыла за ним дверь. — Я поставила чайник на кухне. Будешь пить?

— Да, мама, буду. — Зейн оглядел гостиную. У стены лежали газеты, скопившиеся, вероятно, за все два года. Цветы в горшках засохли, но Ханна даже не позаботилась их выбросить. В большом окне не было стекла, хотя Зейн отлично помнил, что еще в прошлом году послал деньги на ремонт и на новый кондиционер. В доме творилось что-то неладное.

Зейн прошел на кухню.

— Утром, когда ты позвонил, — сказала она, — я подумала, что надо бы испечь твой любимый яблочный пай.

— Нет, мама, я его терпеть не могу. Это папа любил яблочный пай.

— Что? — Ханна медленно повернула голову в его сторону и окинула Зейна долгим недоверчивым взглядом. Потом она пожала плечами, подошла к плите и зажгла газ под старым закопченным чайником.

Зейн оглядел кухню. Хотя она выглядела чистой, он сразу же понял, что порядок навели совсем недавно. Раковину освободили от тарелок и вычистили, но Зейн заметил, что ящики засалены, а пол давно не мыт. Не увидел он на столе и свежих цветов, а ведь мать всегда ставила их, хотя бы самые простые, полевые.

При жизни отца Ханна всегда славилась как превосходная хозяйка. Зейн привык считать ее одержимой и дотошной в этих делах. Теперь ее словно подменили.

Зейн отодвинул деревянный стул, стоявший у стола, и сел. Мать положила в обе чашки по пакетику чая и залила их кипятком. Наверное, кто-нибудь другой не увидел бы в этом ничего странного, но у Зейна в голове зазвенел сигналтревоги. Ханна никогда в жизни не пользовалась чаем в пакетиках. Она всегда покупала самый лучший чай и хранила его о серебряной чайнице, а для заварки брала доставшийся ей от матери китайский чайник с розами. Наполнив чайник кипятком, она накрывала его стеганым чехлом и ставила па кастрюльку с кипятком, чтобы чай как следует заварился.

Зейн смотрел, как мать оперлась руками о стол, а потом медленно опустилась на стул. Она отпила чай, но даже не улыбнулась ему. Ханна ничего не говорила про вкус чая, как делала всегда раньше. У Зейна защемило сердце от мысли, что она сама умерла в тот день, когда похоронила отца. Горе многолико, он знал это. Но то, что он видел перед собой сейчас, показалось ему самым печальным.

— Мама, как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — уныло произнесла она.

— Скучаешь без отца?

— Иногда.

— Мам, ты хорошо ешь? Ты совсем похудела.

— Все в порядке.

— Ты часто выбираешься куда-нибудь? Навещать друзей?

— У меня нет друзей.

Зейн удивленно поднял брови.

— Что ты говоришь, мама! У тебя есть друзья. А к преподобному ты ходила? А церковная община? Как они?

— Я больше не хожу туда, — сказала она, отхлебнув еще чаю. Потом вытерла рот рукой, не обратив внимания на бумажную салфетку, лежавшую под локтем.

Никогда Зейн не видел мать такой. У него создалось впечатление, что она сама себе не принадлежит. Он вдруг страшно испугался.

— Мама, расскажи мне, почему ты туда не ходишь?

— Они сбились с пути истинного.

— Не понимаю. — Он покачал головой.

— Они не слушают Господа, как подобает.

— Как это?

— Они не хотят меня слушать, когда я рассказываю, что сказал мне Господь.

Несмотря на то что Ханна повысила голос и Зейн впервые с момента своего приезда заметил в ней проблеск эмоций, ее глаза оставались странно пустыми. Зейн старался быть осторожным, боясь вывести ее из равновесия.

— А когда Господь говорил с тобой?

— В тот день, когда умер твой отец.

— Ты никогда мне не рассказывала.

— Знаю.

— Какое откровение он тебе послал?

Голова Ханны почти незаметно склонилась вправо. Однако Зейн готов был благодарить Бога, заметив это знакомое с детства движение, характерное для нее в минуты успокоения. Значит, что-то все-таки сохранилось. Он понял, что подталкивает ее в правильном направлении.

— Это было прекрасно, Зейн. Видение, которое Он послал мне. Свет, звуки музыки… Я не видела Его, но знаешь, я ощутила Его присутствие. Я почувствовала себя спокойной и счастливой… Меня окружало тепло. А потом Он ушел. Я ненадолго задремала, а позже услышала Его голос, который сказал мне, что твой отец должен был верить, тогда он остался бы жить. — Внезапно лицо Ханны скорчилось в неприятную гримасу. — Он сказал, что твой отец неудачник. Он потерпел неудачу в жизни, Зейн. Он не верил. А должен был верить, когда приехал в Мехико. Я же говорила тебе, что Тэду обязательно надо было ехать туда. Но ты мне не поверил. Нет! Это ты, ты заставил нас вернуться! Отнял у Тэда его шанс! Ты виноват в его смерти! И Господь накажет тебя, Зейн! Он проклял тебя!

Ее голос возвысился до крика. Рот брызгал слюной. Глаза горели. Челюсти свело. Ханна походила на сумасшедшую.

«Моя мать больна! — пронеслось к голове у Зейна. — Моя мать больна!»

Он почувствовал, как из глаз брызнули слезы. Как могло такое случиться? Неужели это произошло в тот день, когда умер отец? Отчего это, от горя? Или болезнь таилась в ней давно и проявила себя с голами?

— Никто меня не проклинал, мама.

— Нет, ты проклят. Ты живешь в городе дьявола. Убийства, наркотики, насилие… Дьявол правит бал в Нью-Йорке. Там живут только люди, одержимые дьяволом.

— Кто тебе это сказал? Господь?

— Нет. Преподобный Майкл Эзертон.

Зейна передернуло от гнева.

— Этот проклятый человек из Мехико? Ты все еще общаешься с ним?

— Да! — возмущенно ответила она. — Он звонит мне каждое, воскресенье.

— Каждое воскресенье! И из-за этого ты больше не видишься со своими друзьями из церковной общины? Ты ведешь беседы с Майклом Эзертоном!

— Да. Он истинно Божий человек. Ему дана власть.

— Какая власть?

— Власть исцелять. Спасать жизни. Спасать души.

Зейну показалось, что у него свело все кишки.

— Мама, в гостиной нет стекла. Я посылал тебе деньги, чтобы его вставить. И на кондиционер. В прошлом месяце ты мне сказала, что надо чинить крышу. Л те деньги, что я посылал тебе каждый месяц на продукты, на уплату налога на собственность и все остальное?.. Что ты с ними сделала?

Губы Ханны растянулись в неприятной, самодовольной усмешке.

— Я послала их Майклу.

— Проклятие!

— Не богохульствуй!

Зейн стукнул по столу с такой силой, что чайная чашка подпрыгнула.

— Иисус знает, кого я проклинаю! Этот Майкл Эзертон — сущий дьявол и шарлатан. Он не божий человек, мама. Он дерьмо собачье! Его надо отдать под суд. Неужели ты не видишь? Скажи, ты что, совсем лишилась рассудка? Он тебе не друг. Могу поспорить, что это он внушил тебе отказаться от своих настоящих друзей. Он убедил тебя, что даже я враг тебе. Ведь так?

Ханна недоверчиво сощурилась.

— Откуда ты знаешь, что он мне говорил?

— Да все эти люди одинаковы, мама. Подбирают беззащитных вроде тебя, отрывают их от друзей, которые могли бы им действительно помочь, убеждают их, что родственники — на самом деле враги, что только они одни знают истину. Они выманивают деньги, уверяя, что это для Господа. Они оболванивают тебя, обманом добиваясь власти над тобой. Знаешь, кто такой Майкл Эзертон? Сектантский идол.

— Нет! Я не желаю больше слушать это богохульство!

— Я только стараюсь объяснить тебе…

— Не желаю слушать!

Зейн не слишком разбирался в сектантстве, но главное он знал. Надо было во что бы то ни стало нащупать дорогу к сердцу матери. Уйди он теперь, и он потеряет ее навсегда. Пусть в течение многих лет между ними существовали противоречия, Ханна оставалась его матерью. Как бы Зейн ни злился на нее, он все-таки ее любил. Зейн решил сделать последнюю отчаянную попытку.

— Мама, помолись со мной, — сказал он и потянулся через стол к се руке.

— Что? — Впервые за этот день глаза Ханны потеплели.

— Возьми меня за руку и помолись со мной.

Она медленно разжала изуродованные артритом пальцы, протянула руку и взялась за руку сына.

— Я люблю тебя, мама. Давай не будем ссориться.

— Не будем. Но ты должен увидеть свет истины.

— Хорошо. Давай попробуем. Помнишь, ты сказала, что в день смерти папы Господь явился к тебе?

— Да.

— Расскажи. Я верю тебе.

— Веришь? — В ее глазах мелькнуло удивление. — В церкви мне никто не поверил. Они считают меня сумасшедшей.

Зейн покачал головой:

— А я нет. Сам не знаю почему, но я верю, что это правда. По крайней мере первая часть, когда ты почувствовала себя согретой и счастливой. Другое дело — конец твоего рассказа. Мне кажется, это просто твои мысли, твоя боль из-за того, что папа ушел. Ты должна отделить одно от другого… Господа от своих мыслей.

— Твой отец ошибался! — твердо произнесла она.

— Нет, мама. Просто ты не можешь простить ему, что он оставил тебя одну. Одиночество ни для кого не благо. Поэтому мне и хочется, чтобы ты снова встретилась со своими друзьями.

— Им нет до меня дела, — прошептала она и уронила голову.

Зейн почувствовал, что ему удалось пробиться сквозь стену.

— Да, это так. Я тоже виноват. Но я люблю тебя. — Он сжал ее руку. — А сейчас я хочу, чтобы ты вспомнила тот момент, когда Господь посетил тебя и ты ощутила тепло. Прочитай молитву вместе со мной.

Они принялись молиться вслух. Через стол Зейн дотянулся до второй руки матери. Внутренний голос подсказывал ему, что, если он дотронется до нее, это физическое прикосновение и душевная связь дадут ему шанс спасти мать. Конечно, Зейн понимал, что за один день не сможет переломить течение болезни, но он мог сделать попытку вернуть ее на путь истинный. Он и сам не мог больше прятаться от прежней боли, закрыв дверь за прошлым. Пока они молились, Зейн дал себе слово навещать мать почаще. Ее надо было хоть иногда увозить из Бандеры, чтобы он не начала снова молиться на Майкла Эзертона. Возможно, стоило свозить ее в Нью-Йорк. Если она увидит, как он живет и работает, то перестанет проклинать этот город. Зейн часто летал в Европу, и это давало ему право купить ей льготный билет. Конечно, она могла не согласиться на это сразу, но он мог и подождать. Мать должна была увидеть мир, другую жизнь. Он верил, что это ей поможет. Они многое могли сделать вдвоем, и Зейн твердо решил заставить Ханну понять, что они нужны друг другу.

Когда молитва закончилась, Зейн стал свидетелем маленького чуда: щеки матери покрылись слабым розоватым румянцем. Ему удалось вернуть ее в мир живых.

Остаток дня Зейн провел, стараясь привести в порядок то, что окружало мать. Он позвал плотника вставить стекло и починить крышу, убедил Ханну съездить с ним в Нью-Браунфелс, где они зашли в супермаркет и накупили еды, которой хватило бы, чтобы два месяца кормить половину Бандеры. Потом сходили в хозяйственный за краской для дома и в цветочный за комнатными растениями. Зейн купил герань, темно-красный шалфей и шесть цветущих кактусов, чтобы посадить перед домом. Он отвел мать в парикмахерскую, где ей вымыли голову и сделали стрижку, купил ей новое выходное платье. На обед они приготовили барбекю, лучше которого Зейн не пробовал за последние два года.

Вернувшись домой, он провозился до поздней ночи, отмывая кухню, сажая цветы, складывая отцовскую одежду. Они решили отдать ее для бездомных в Сан-Антонио. Прежде чем лечь спать, Ханна подошла к сыну и обняла его.

— Это Господь послал мне тебя сегодня.

Зейн поцеловал ее в лоб.

— Да, мама. Это Он.

Глава 24

В 1980 году на сценах хьюстонских ночных клубов царила тема «Городского ковбоя». Теперь бар Мики Гилли в Пасадене заполняли не местные забияки ковбои со своими подружками, а несметные толпы туристов. Всю ночь напролет брыкался механический бык и лились потоки пива. В центре Хьюстона огни баров в стиле кантри заливали светом Вестхеймер-стрит, Ричмонд-стрит и Вудвэй. Однако нигде городские ковбои не были такими городскими, как в ночном клубе «Элан», — там проходили съемки «Городского ковбоя».

Молоденькие хьюстонские девочки из богатых семей в узких кожаных джинсах, замшевых куртках с бахромой, грубых сапогах и белых ковбойских шляпах толклись среди сурового вида парней в облегающих майках и еще более облегающих джинсах «Левис». Танцевали тустеп и соблазнительные сельские вальсы на манер жителей Алабамы. Биржевые брокеры, торговцы недвижимостью, нефтяные менеджеры и компьютерные чародеи сбрасывали костюмы от «Брукс Бразерс», чтобы провести вечер в ковбойском наряде. Хьюстон гудел, и весь мир съезжался поглазеть на это.

Чтобы пробиться к бару, Зейну пришлось пустить в ход локти. Даже в Манхэттене он не видел такой давки. Он взял пива и, потягивая его, стал осматриваться. Рядом с ним стояла девушка, обтянутая настолько, что сквозь одежду проступали все се родинки. Как и у всех вокруг, волосы у нее были взбиты, словно копна сена, а в ушах болтались крупные серьги из индейских бусин, перьев и кусочков золотой кожи.

Зейн заметил, что девушки тоже наблюдают за ним. Они по-мужски открыто оценивали его тело. Их смелые взгляды могли испугать любого, даже самого заядлого искателя приключений. Эти женщины знали, чего хотят, и не сомневались, что получат свое.

Зейну не удалось отыскать среди них ни одной из прежних хьюстонских девочек, с бабушкиной бриллиантовой брошкой, приколотой к воротничку ковбойки. Не увидел он и старинных «Роллексов», фамильных гагатов и аквамариновых сережек, вроде тех, что хранились в семьях Каллен, Дэвис или Мууди. Все здесь слишком напоминало Нью-Йорк, и Зейн ощутил то же чувство одиночества, которое узнал там. Все здесь казалось непостоянным и зыбким. Здесь не было никого, похожего на Лили.

Подняв глаза, Зейн неожиданно увидел ее. Лили направлялась к нему. Шеи вокруг завертелись, головы наклонились, чтобы получше разглядеть красивую брюнетку в узком темно-красном испанском костюме для верховой езды, белой блузке с длинным рукавом и испанском кружевном галстуке, повязанном на шее. Жакет подчеркивал ее тонкую талию, роскошную грудь и округлые бедра. В ушах сияли огромные золотые серьги-кольца, в которых Зейн сразу же распознал работу девятнадцатого века. Из-под длинных брюк «гаучо» выглядывали черные сапожки для верховой езды. Ее темные волосы рассыпались по спине блестящей шалью. Лили походила на принцессу из другой эпохи. Невольно отступая, мужчины давали ей дорогу, что было совсем не принято в подобных заведениях, где они нарочно стояли как вкованные, заставляя девушек тереться о них грудью. Здесь мужчины пользовались женщиной, пока она им не надоедала, а потом находили себе другую — мужчины с маленькими душонками и раздутыми бумажниками, считавшие, что могут купить любую женщину, какую захотят. Но они никогда не имели таких, как Лили.

Зейн мог себе представить, что они испытывали. Уже от одного того, что Лили ему улыбалась, он чувствовал себя триумфатором. Надеяться на то, что она любит его, казалось совсем невероятным. Но Зейн надеялся.

Проходя мимо, Лили не обращала никакого внимания на заискивающие улыбки мужчин, но они не обижались, потому что она не только привлекала внимание, она вызывала уважение.

Лили смотрела на него и улыбалась, вдыхая запах сосны и сандалового дерева. Ей вспомнился сон, который она видела давным-давно, захотелось обнять его, но какой-то внутренний голос подсказывал, что сейчас не время. Между ними существовала какая-то неразрывная связь. Лили чувствовала ее, хотя и не знала точно, что это такое.

— Я попросил тебя прийти сюда потому, что был напротив у клиента. Но здесь слишком шумно. Давай поедем куда-нибудь в другое место, где мы смогли бы поговорить.

— Конечно. Куда?

— Может, в «Ремингтон»? Я остановился там. Это недалеко.

— Отлично.

Парень из обслуги подогнал машину Лили к выходу из клуба, и Зейн дал ему на чай. Не прошло и десяти минут, как они подъехали к «Ремингтону». Лили остановила машину и отдала ключи служащему.

Зейн провел ее внутрь. Здание из мрамора, стекла и зеркал выглядело ослепительно. Огромные букеты цветов в высоких вазах, стоявшие на столиках в холле и регистратуре, выстроились в экзотическом карауле.

— Пойдем туда, — предложил Зейн, указывая на вычурный диван, стоявший в углу возле окна.

— Хорошо.

Они сели рядом.

— Лили, давай начнем все с начала. Теперь, когда мы… когда мы стали взрослыми.

— Я не уверена.

— В ком? В себе? Во мне?

— В тебе, — спокойно ответила она.

— А что я?

Лили смотрела ему прямо в глаза. Ей не хотелось, чтобы на этот раз между ними оставались недомолвки.

— Зейн, твое честолюбие не знает предела. Я не уверена, что в твоей жизни найдется место для меня.

Опустив взгляд на ее руки, он увидел, что они дрожат, и догадался отчего. Зейн взял их в свои и нежно поцеловал. Ему хотелось сделать так, чтобы у Лили больше никогда в жизни не дрожали руки. Хотелось видеть ее сильной, уверенной в себе, решительной, а не полной страха. Страха перед ним.

— Лили, я послал к черту все свои представления. Это правда. За то время, что я снова здесь, я многое передумал. Похороны… встреча с тобой… свидание с матерью. Когда я приехал в Нью-Йорк, то изо всех сил старался пробиться. Меня захватило желание преуспеть. Я должен был доказать отцу, что сумею этого добиться. Мне хотелось, чтобы он гордился мною… пусть даже он уже не мог видеть мои успех. — Зейн невольно всхлипнул.

Протянув руку, Лили коснулась его головы. Она пригладила Зейну волосы, отведя их за ухо.

— Говори.

— Я старался все время работать, чтобы не чувствовать, как мне не хватает его… и тебя. Бывали дни, когда я работал до ночи, ни разу не поев. Я рвался вперед.

— И что же теперь?

В ее глазах светились нежность, надежда и заинтересованность, которых Зейн уже давно не встречал. А ведь он причинил ей такую боль. От этой мысли у него заныло сердце. Под предлогом занятости он вычеркнул ее из своей жизни. Когда Лили приехала в Нью-Йорк, Зейн увидел в ней всего лишь ребенка, каковым она, в сущности, и была. Теперь, в свои девятнадцать, она казалась куда более зрелой, чем многие другие.

Зейн взял ее руку и прижал к своей щеке.

— Ты права, Лили. Я ошибался. Мне казалось, что я могу гордиться собой.

— Потому что выплатил отцовские долги?

— Да. Но теперь, глядя в твои глаза… я понимаю, чего лишился. И не хочу снова потерять это.

— О, Зейн! Ты действительно так думаешь?

— Да, милая. Да.

— М не страшно. Я боюсь снова почувствовать себя брошенной.

— Этого не будет. Обещаю. Я больше никогда тебя не оставлю.

Лили неуверенно потянулась вперед и нерешительно поцеловала его. Опасный шаг! Однажды она уже оказалась выброшенной за порог его жизни: волею судьбы, стечением обстоятельств, а может быть, и им самим. Вдруг это произойдет снова? Что, если она опять останется у разбитого корыта?

От поцелуя мир вокруг наполнился счастьем. Все встало на свои места. Хотелось целовать его еще и еще.

Зейн целовал глаза Лили, ее лоб, щеки. Жадно и радостно он поцеловал ее в губы. От прикосновения его языка они раскрылись. Она никогда не умела противиться страсти, которая поднималась в ней, когда Зейн ее целовал.

Со стоном Зейн обнял ее за талию и потянул ближе к себе. В его груди громко колотилось сердце. Этот звук так отдавался в ушах, что Зейн испугался, как бы окружающие не услышали его и не догадались о том, насколько сильно он хочет Лили.

— Лили, — шепнул он, целуя ее. — Пойдем наверх.

Она медленно отодвинулась, посмотрела в его голубые глаза и увидела знакомые золотые искры. Еще не поздно было остановиться. Бежать. Сохранить свой покой. Пойти с ним значило снова подвергнуть себя риску. Рассудок подсказывал Лили, что это неразумно, но она редко вела себя мудро. Она могла быть безрассудной, любопытной, открытой и даже склонной к авантюрам. Могла быть недоверчивой и подозрительной. Но по-настоящему мудро она поступала очень редко.

Лили просто тонула в его глазах. А голос? Он снова звучал так знакомо. С той минуты когда она увидела его в церкви, в ней пробудились уснувшие желания. Ей снова хотелось, чтобы Зейн стал частью ее жизни. Этого ей хотелось всегда, с того дня, когда четырнадцатилетней девчонкой она впервые встретила его. Лили не просто хотела его, он был ей необходим.

Зейн погладил ее по щеке, и она поцеловала его ладонь. Он стиснул ее лицо руками.

— Боже, как я люблю тебя, Лили!

— Люблю тебя. — Она повторила эти слова как молитву.

Поднявшись с дивана, они направились к лифту.

Если бы только Зейн был королем, живущим в средневековом замке, он поднял бы свою любимую и понес по высоким каменным ступеням замка в опочивальню. Он приказал бы слугам сдувать с нее каждую пылинку. Велел бы изготовить для нее золотую тиару с драгоценными камнями и бриллиантовое колье с подвесками.

На пятом этаже двери лифта открылись. Они вышли в холл. Дойдя до номера 614, Зейн остановился и достал ключ.

Он никак не мог оторвать глаз от своей прекрасной Лили. Как бы ему хотелось быть ее королем! Но хотеть еще не значит быть; он всего лишь мужчина.

Обняв ее одной рукой за спину, Зейн подхватил ее другой под колени и поднял в воздух.

— Зейн! — Она засмеялась звонко и счастливо. — Что ты делаешь! Мы, кажется, еще не повенчались, это не первая брачная ночь.

Он впился взглядом в ее фиалковые глаза, полные любви.

— Для меня это так.

Внеся ее в комнату, Зейн захлопнул дверь ногой. Он подошел к огромной кровати и осторожно опустил на нее Лили. Потом наклонился и поцеловал ее.

— Лили, я люблю тебя.

Она приподнялась и обхватила его за шею.

— И я тебя люблю, Зейн.

Он лег рядом с ней и стал развязывать тонкие испанские кружева.

— Ты для меня это надела, правда?

— Да.

Его пальцы, развязывавшие узел, дотрагивались до ее подбородка, и Лили ощутила тепло его рук.

— Спасибо, — выдохнул он ей в ухо, проведя языком по краю ушной раковины. От ее аромата Зейн совсем потерял голову. Прикосновением крыльев ангела показался ему шелк ее волос, упавших ему на щеку. Он быстро расстегнул ее жакет и блузку. Лили не надела бюстгальтер. Когда Зейн ощутил ее кожу, у него захватило дух. Рука скользнула по гладкому животу вверх, к нежной полной груди.

Лили играла его густыми волосами, глядя, как они золотыми кольцами вьются вокруг пальцев. Она забыла то чувство полета, которое испытывала прежде, когда Зейн дотрагивался до ее груди. Забыла, как часто может биться сердце. Забыла, как закипала кровь, когда он прикасался к ее соскам. Теперь она вспомнила все и утонула в море наслаждения.

Когда Зейн прижался губами к ее шее, Лили поняла, что готова открыть ему все свои самые тайные помыслы. В это мгновение она знала, что принадлежит ему. Она больше не противилась собственным желаниям. Ей хотелось, чтобы и он принадлежал ей весь без остатка, хотя разум подсказывал быть осторожной.

Опустив голову, Зейн захватил зубами ее сосок, и Лили задохнулась. Воспоминания возвращались к ней, словно грустный и сладостный мотив любовной песни. Зейн сжал пальцами другой сосок. Из горла ее вырвался стон. Лили помнила этот звук — звук, который преследовал ее по ночам почти целый год после разлуки. Со временем кошмар оставил ее, и теперь Лили слышала этот звук снова. Она попыталась оттолкнуть Зейна. Зачем она здесь? Надо бежать, спасаться от него!

Лили приподнялась и взглянула на его золотую голову. Ей вспомнился мальчик, раздавленный смертью отца, и она почувствовала, как сердце снова открывается ему навстречу. Руки сами обвились вокруг него и прижали его еще крепче. Господи! Как ей хотелось защитить его от боли! Но кто защитит ее?

В ее объятиях Зейн задышал спокойнее. Он прижался к Лили всем телом, стараясь почувствовать ее. Он хотел ее. Всю и сейчас.

Расстегнув молнию, Зейн стянул с Лили брюки, пока она сбрасывала сапоги. В одно мгновение он скинул с себя сапоги, джинсы и ковбойку. Он больше не хотел ждать и, протянув руку, выключил свет. Наступившая темнота напомнила ему их первую ночь, и он на мгновение замер.

Ему хотелось запомнить сегодняшнюю ночь навсегда, сделать ее столь же необыкновенной, как та, первая. Только теперь где-то в глубине души он знал, что Лили будет принадлежать ему всегда. Однажды она написала ему, что между ними есть какая-то неразрывная связь. «Две заблудшие души в злом мире». Тогда он ей не поверил. Его голова была переполнена своими мыслями, Нью-Йорком. Теперь он верил в это. Зейн чувствовал себя так, словно вернулся домой, в то место, о котором мечтал. Лили стала для него этим домом. И он хотел стать тем же для нее.

Вытянувшись рядом с ней, Зейн нежно обнял Лили.

— Обними меня, — попросил он.

Ему хотелось ощутить прикосновение ее тела с головы до кончиков пальцев, как будто, прижавшись друг к другу, их тела могли слиться в одно, как слились их души. Опрокинув Лили на спину, он уткнулся лицом между ее грудей. Он ласкал их, ласкал соски, потом стал медленно водить языком, опускаясь все ниже и ниже, к темному треугольнику внизу живота.

— Пусти меня. — Его голос звучал нежно и настойчиво.

Все началось сначала.

Лили чувствовала, как разум покидает ее. Внутри что-то взрывалось, а под опущенными веками она видела яркие вспышки света. Где-то глубоко внутри метались молнии. Она ощущала все малейшие движения его языка. Тело горело и плавилось. Лили больше не могла ждать.

— Возьми меня… сейчас…

Зейн лег сверху, коленом раздвинул ей ноги. Каким блаженством показалась ей тяжесть его тела! Она чувствовала давление его бедер. Пытка ожидания становилась невыносимой.

— Скорее! — потребовала Лили.

Зейн заполнил ее собой, заставляя пустить его на всю глубину. Его руки сомкнулись вокруг нес и крепко сжали. Лицо легло на шею.

— Лили, я люблю тебя. — Чувства переполняли его, голос, казалось, вот-вот сорвется.

Ей хотелось ответить, но она не смогла. Лили снова неслась среди звезд. Из-под ресниц она видела мерцающие галактики и дрожащие планеты. Они взрывались, потом появлялись снова, одна за другой, маня ее лететь дальше… в рай. Лили подчинилась.

— Зейн! — вскрикнула она.

Он зажал ей рот поцелуем, глотая ее крик. Потом поднял голову и погрузился в ее бездонные глаза. Поцеловал распухшие губы, нежно сжав нижнюю зубами и не переставая окунаться в нее все глубже и глубже. Приподнимаясь на локтях, он возвращался в нее снова и снова.

Лили закрыла глаза, чувствуя, как ее несет к очередному блаженству.

— О Боже! — Она захлебнулась и приподняла бедра, помогая ему проникнуть еще глубже.

— Лили! — Зейн застонал, бросился вперед и, вонзая ногти в ее тело, последний раз прижал ее к себе.

Лили чувствовала, как выстрел за выстрелом он разрядился. Она крепко сжала его, желая, чтобы эта близость никогда не кончалась.

Мокрый от пота, Зейн продолжал лежать на ней. Наконец он перевернулся на бок, так и не разжав рук и переворачивая Лили вместе с собой. Посмотрев ей в глаза, он увидел расширенные зрачки. Добрый знак. Зейн когда-то читал, что у людей, испытавших что-нибудь приятное, расширяются зрачки.

«Так смотрит любовь», — подумал он.

Лили приподняла голову и нежно коснулась его макушки.

— Я люблю тебя, Зейн. И хочу всегда быть с тобой.

— Всегда, — отозвался он, гладя ее по щеке. — Ты самое прекрасное из созданий Господа, — прошептал он, скользя рукой по ее груди.

Счастье переполняло Зейна, и ему казалось, что сердце вот-вот лопнет. Ему представилось будущее. Они с Лили работают бок о бок, смеются, разговаривают, едят. Он видел воскресные дни в Нью-Йорке: они гуляют в Центральном парке. Видел Рождество: покупки, вечеринки, они наряжают елку. Видел Лили беременной. Прежде Зейн всегда считал отцовство чем-то путающим, но с Лили оно будет прекрасно. Она умела прогонять его страхи. Ее природное любопытство поможет ему ощутить всю полноту радости жизни. Никогда она не даст ему скучать, не будет мешать ему. Он добьется всего, о чем мечтал его отец, и даже большего. Зейн станет тем, кем хочет стать.

Она взяла его руку, прижала к губам, целуя каждый палец.

— Ты открыл мне рай, Зейн Макалистер. А что ты сделаешь на бис?

Зейн щелкнул языком и поцеловал ее в лоб, ощутив на губах солоноватый вкус пота.

— Я хочу, чтобы ты стала моей женой.

Лили расплылась в улыбке. Мир снова встал с головы на ноги. Она сама удивилась, как сильно любит Зейна. Именно теперь, когда, казалось бы, сильнее некуда, она поняла, что любит еще сильнее.

— Ты в этом уверен?

— Абсолютно. Теперь скажи «да».

— Да, Зейн. Я хочу стать твоей женой.

Зейну показалось, что от счастья в комнате стало светлее. Он с силой прижал Лили к себе.

— Слава Богу. — Его рука легла ей на живот. — Я боялся, что ты скажешь «нет». Тогда мне пришлось бы снова соблазнить тебя, чтобы ты забеременела и тебе пришлось бы согласиться.

— Ты бы не сделал этого!

— Сделал! — повторил он победоносно.

Лили смотрела на него с ужасом.

— Я даже не думала… ты считаешь… это возможно?

— Вероятность всегда есть.

— Зейн, прекрати ухмыляться! Можно подумать, что, если бы я забеременела, ты бы обрадовался.

— А что в этом плохого?

— Это просто ужасно!

— Почему?

— Потому что я… я…

Он хитро улыбнулся.

— Что ты? Стала бы матерью-одиночкой? Чушь! Я женюсь на тебе. Завести ребенка — это же здорово, в особенности если он будет похож на тебя. — Он чмокнул ее в кончик носа.

Такое легкомыслие просто потрясло Лили. Но с Зейном, чего ей было бояться? Он любит ее, она — его. Так что же она вдруг так испугалась?

Зейн сел и натянул простыню, чтобы укрыть их обоих от легкого сквозняка, создаваемого кондиционером.

— С каких это пор ты стала паникершей, Лили?

Лили почувствовала выступившие в уголках глаз слезы.

— С тех пор как умер папа…

Зейн снова обнял ее.

— Извини. Чуть не забыл. Но ты только подумай, Лили. Наверно, это судьба привела меня сюда, чтобы ты не осталась одна.

Она посмотрела ему в глаза.

— Думаю, что именно так и есть. А еще…

— Что?

— Мне кажется, ты тоже одинок.

Зейн кивнул.

— Я даже не представлял, насколько я одинок, пока не увидел тебя. — Он зарылся лицом в ее волосы. — Господи, я люблю тебя, Лили. Скорей бы ты переехала в Нью-Йорк. Мне хочется познакомить тебя со своими друзьями. Показать, где я работаю. Клянусь Богом, тебе понравится. Просто не могу поверить своему счастью…

Размечтавшись, он не заметил удивления на лице Лили.

— Зейн, — не выдержала она.

— Да?

— Что-то не припоминаю, чтобы я собиралась в Нью-Йорк.

Зейн поцеловал ее в лоб.

— Конечно, ты не собиралась. Прости мое нахальство. Но, Лили, там моя работа, и я убежден, что на этот раз тебе там понравится. Ты стала старше. Мои дела идут успешно. Я больше ничего не боюсь и уверен, что ты полюбишь Нью-Йорк. А если даже этого не случится, мы сможем часто приезжать сюда. — Он спешил, стараясь поскорее убедить ее. — Мне так и так придется бывать в Техасе, чтобы присматривать за матерью. Вчера я был у нее и понял, что очень ей нужен. Лили, мы все устроим. Я уверен.

Лили чуть отодвинулась от него. Убрала руку.

— Но не далее как вчера я получила в наследство «Древности». Теперь вся ответственность за них лежит на мне.

— Может, их можно продать?

— Не получится. Папа оставил дело на грани банкротства. Меня это до смерти пугает. Я ведь ничего не смыслю в бизнесе. Я имею в виду, что у меня нет никакого специального образования.

— Есть идея! Может, я смогу помочь тебе. Во-первых, нужен хороший бухгалтер.

Лили кивнула:

— Фрэнк, мой адвокат, уже нашел одного, к тому же Фрэнк сам готов помогать мне, но, конечно, он не может делать за меня все. Мне столькому надо научиться. И так быстро. Я чувствую себя пятилетним ребенком, которого вместо детского сада отправили в колледж.

— Надеюсь, что смогу тебе помочь.

— Хорошо бы.

Настроение у Зейна испортилось.

«Но на самом деле я вовсе не помогаю, — думал он. — Предъявляя свои претензии на тебя, я только усложняю тебе жизнь. Пусть даже причина в том, что я люблю тебя… мечтаю о нашем совместном будущем».

— Папа поручил мне сделать «Древности» прибыльными.

— Лили, — Зейн старался не обращать внимания на тревожный холодок, пробежавший у него по коже, — твой отец умер. Ты вольна делать что хочешь.

— Нет, не вольна.

Зейн вдруг почувствовал, что у него стынет кровь в жилах.

— Что ты говоришь, Лили?

Она запнулась. Что-то не так! Что? Они любят друг друга. Неужели ей суждено снова потерять его? Оттолкнуть? Между ними снова разверзлась пропасть.

Зейн выскочил из постели. Сквозь чуть приоткрытые шторы светили городские огни, освещая его мускулистое тело.

— Ты любишь меня?

— Да. Очень. — На глазах у нее выступили слезы, в горле стал сгусток боли.

— Тогда поедем в Нью-Йорк.

— Я не могу!

— Сможешь…

«Если по-настоящему захочешь», — добавил он про себя.

Неужели все пропало? После того как он снова нашел ее? Почему?

— Я обещала папе.

— Ты любишь его больше, чем меня? — обиженно воскликнул он.

— Но я должна это сделать!

— Нет! Ты не должна! — крикнул он. Потом заставил себя успокоиться. — О, Лили, как ты не понимаешь? Ты совершаешь ту же самую ошибку, которую допустил я.

— Мне так не кажется. Это совсем другое! — Сидя на краю постели, она стала надевать блузку.

— Лили, — умолял Зейн, — прекрати говорить глупости. Твой отец мертв. А у нас впереди жизнь…

— Конечно, — взорвалась она, — твоя жизнь! Я поеду с тобой в Нью-Йорк, рожу тебе ребенка и буду полностью зависеть от тебя. Мало-помалу я потеряю себя и в конце концов перестану себя уважать. Я не сделаю этого, Зейн. Не стану твоей собственностью. У меня свои планы. В Нью-Йорке я не смогу их осуществить. Не могу же я все бросить. Ни ради тебя, ни ради кого-нибудь другого!

Он смотрел, как она надевала брюки и сапоги. Зейн все еще стоял голый. Беззащитный.

— Лили, я вовсе не заставляю тебя. Делай все, что хочешь. Езди на раскопки. Учись. Работай. Ради Бога!

Глядя, как она берет жакет, Зейн бессознательно схватился за волосы. Внезапно он бросился вперед и прижал ее к себе.

— Посмотри на меня и скажи, что ты меня не любишь.

Сердце у Лили разрывалось на части.

— Я люблю тебя. Дело не в этом.

— Ладно! Ладно! — Зейн чувствовал, что впадает в панику. — Дай мне подумать. Я могу переехать в Хьюстон, — предложил он. Но, глядя ей в глаза, тут же подумал, что не сможет бросить все, ради чего столько трудился. Положа руку на сердце, он просто не в силах был сделать это.

«Почему судьба так жестока?» — думал он. Они любят друг друга. Но они молоды, и им предстоит еще много сделать — по отдельности. Их жизненные пути расходились.

Лили хотелось бы забыть предсмертное желание отца, бросить Хьюстон и больше никогда не оглядываться назад, но чувство ответственности не позволяло так поступить. Ей предстояло не только потерять Зейна, разбить его сердце, но и разрушить собственную жизнь. Но, глядя в его глаза, наполненные любовью и болью, она понимала, что выбора нет.

— Мы оба знаем, что ты не можешь оставаться в Хьюстоне, Зейн. Ты работаешь в Нью-Йорке, там твое место, и я не прошу тебя бросать его. А я не могу уехать из Техаса. Я в долгу перед папой, Зейн. Я его единственная дочь.

— Понимаю.

Лили не могла оторвать от него взгляда. Никогда она не полюбит другого. Ее душа принадлежит Зейну. Лили подняла руку и прикоснулась к его волосам.

«Еще хоть разочек», — подумала она.

Он перехватил ее руку и осторожно отстранил.

— Я не мастер прощаться, Лили.

У нее больше не хватило сил взглянуть на него. Навсегда на ней останется вина за то, что она это сделала, и все же она должна была уйти. Джей Кей тоже любил ее. Лили медленно пошла к двери, все еще ощущая вкус его губ, все еще чувствуя его внутри себя.

«Надо совсем сойти с ума, чтобы оставить его», — говорила Лили сама себе. Но она не могла предать отца. Она чувствовала, что обязана исполнить его волю. Никогда она не предполагала, что верность может стоить ей так дорого. Казалось, адские гарпии рвали ее сердце на части.

Она в последний раз оглянулась. Уличные огни освещали лицо Зейна, и Лили увидела слезы, блестевшие у него на щеках.

— Я всегда буду любить тебя, — тихо сказала она и вышла.

Тогда Зейн еще не знал, что так тихо закрылась дверь его надежд на целых десять лет.