Погнали

10

В Лос-Анджелесе я уже бывал, два-три раза; но так, проездом, с народом из группы. Это не город. В Нью-Йорке ты как бы внутри, в Лос-Анджелесе – на поверхности, как маркер, пишущий на доске. Это не город, а плоскость – тонко раскатанный лист в мелких трещинках, слой пастели поверх сухого резистентного грунта. Повсюду – ложные сигналы веселья. Броские неоновые вывески и замысловатая архитектура – как улыбки, приклеенные на лицо, искаженное ужасом. И еще запах… сладкий, пугающий… как скрытый мотив орхидеи, притягательный и отвратительный одновременно, как запах своего собственного пердежа.

Но я рад, что я здесь. Я писатель, и я на работе. То есть, у меня есть причина здесь находиться, и при этом я – человек со стороны, и, стало быть, не сопричастен безобразному облику этого места. Да и работа приятственная, прямо скажем. Можно хоть целый день продрочить на диване, главное – хорошо это описать.

Берем такси и едем в мотель, «Закат у Бесси»: по широким пустынным бульварам в перекрестии электрических проводов, сквозь ряды высоких домов и периодических высыпаний в виде причудливых низких построек, совсем рядом с невидимым океаном, которому на нас наплевать.

Таксист сворачивает в квартал безымянных автостоянок и круглосуточных магазинов и высаживает нас у мотеля. «Закат» раскрашен той самой бледной розово-оранжевой калифорнийской краской, которая сразу наводит на мысли о раковинах мелких моллюсков, внутренностях млекопитающих и о том, что скрывается у прекрасного пола под купальниками-бикини.

Что очень логично подводит нас к Дженнифер, то есть, девушке за конторкой портье. Которая как будто сошла со страниц журнала крутого порно. Проникаюсь к ней с первой секунды и чувствую себя как дома. Весь ее характер – в роскошной груди и дерзком голосе. На самом деле, они похожи: высокие, вызывающие и скрипучие, как два огромных воздушных шара, трущихся друг о друга. Она – из тех женщин, которые кажутся одновременно наивными девочками и прожженными бестиями, которых ничто не смутит. Она вся – сексапильная девочка-переросток стандарта пятидесятых и полный набор калифорнийских клише.

В общем, мы с ней мгновенно находим общий язык, зато Крисса вовсю напрягается. Взгляд такой – снисходительный и холодный. Положение так и просится, чтобы на нем сыграть. Когда Дженнифер говорит, с явным, но дружелюбным ехидством, что заказанный для нас номер с двумя кроватями готов, я указываю подбородком на Криссу и объясняю:

– Она храпит.

Зря я это сказал. Очень зря.

Мы идем мимо бассейна в наш номер.

Крисса – в ярости. Когда она злится, ее французский акцент становится очень заметным:

– Тебе так понравилась эта девица?

– Да нет. Ты – лучше.

– Врешь… ты с ней заигрывал за мой счет.

– Я просто пошутил.

– Ничего себе шуточки! Ты меня оскорбил!

Я беспомощно улыбаюсь.

– Да почти все храпят. В этом нет ничего…

– Нет! Я не храплю! Ты нарочно меня унизил, чтобы к ней прикадриться!

– Ну, прости… правда… когда ты храпишь, для меня это – божественная симфония.

– Не смешно! Я не храплю! И дело даже не в этом! Ты что о себе возомнил?! Нет, это немыслимо. – Она открывает свой чемодан, снимает свитер, хватает какую-то шмотку, чтобы надеть вместо свитера, и идет к двери. Пылая праведным гневом.

– Прости меня, ну, пожалуйста, – я пытаюсь ее удержать. Но не тут-то было. Я по-прежнему улыбаюсь – улыбка как будто приклеилась, не отодрать, – но я, правда, немного смущен и чувствую себя полным ничтожеством. И тут мне в голову приходит вполне закономерный и здравый вопрос: – А ты куда, вообще, собралась?

– Пойду погуляю!

– В Лос-Анджелесе негде гулять.

– Тогда, может быть, прокачусь на такси. – Она хватает фотоаппарат и выходит. Я пытаюсь ее задержать, но она хлопает дверью у меня перед носом.

Я не бегу ее догонять, но эта ее зловещая последняя реплика никак не идет у меня из головы. Как говорится, за что боролись, на то и напоролись. Сажусь на кровать и смотрю в пол.

Ну, не гожусь я на роль героя. Даже в собственной книге.

Эх, был бы косяк…

Встаю, подхожу к окну и раздвигаю задернутые занавески.

Открывшийся вид, мое одиночество и остаточное воздействие метадона – все это вкупе создает ощущение шаткого рассеянного равновесия.

Окно выходит на задний двор мотеля, огороженный забором. За забором – еще один двор и маленький оштукатуренный домик. Яркое солнце освещает густой кустарник, над которым порхают птицы и бабочки. Зелень буквально бурлит жизнью – как алхимический тигель, где происходит непонятная и удивительная трансформация. Из белого домика за забором выходит женщина с большой корзиной в руках. Симпатичная женщина, миловидная. Но одета – не очень: простенько, бедно. С виду – несчастная и потерянная. На веревках сушится белье, и я думал, что женщина будет его снимать, но она ставит корзину на землю и собирает в нее игрушки, разбросанные по двору. У меня сжимается сердце. Я люблю эту женщину. Гораздо проще любить человека на расстоянии, думаю я. Избитая мысль. Полжизни за косяк.

Теперь я думаю про Дженнифер. Надо бы пообщаться с ней наедине, так чтобы Крисса не знала. Только захочет ли Дженнифер? Но это легко проверить – вот взять и прямо сейчас пойти к ней. Вдохновляющая идея. Но тут меня вдруг пробивает: я как ребенок, которого мама с папой оставили одного дома, или как лабораторная крыса – хочу, чтобы меня похвалили и дали вкусненького, и не хочу, чтобы меня наказали. Какого хрена. Я просто хочу курнуть травки. Меня тошнит от себя, от всех этих мыслей и вообще от всего.

Иду в ванную – ополоснуться.

Выхожу во двор при мотеле, как Одинокий Рейнджер в предвкушении новых опасностей и приключений. [прим.переводчика: Одинокий рейнджер, Lone Ranger, Персонаж популярного сериала в жанре вестерна, сначала на радио (с 1933), а позже на телевидении (1949-61); благородный, неустрашимый и находчивый герой в маске, борец за справедливость в Техасе.]

За конторкой портье никого нет, но там за стойкой есть дверь, и через пару секунд оттуда выходит Дженнифер.

– На самом деле, ты не Билли Бернхард, – говорит она. – Ты Билли Мад.

– А кто ты на самом деле?

– Я – это я, – говорит она. Похоже, мой остроумный ответ не произвел на нее впечатления.

– У меня тут проблема, и я подумал, а вдруг ты сможешь помочь. В общем, хотелось бы раскуриться. Не знаешь, где можно достать?

– В смысле, травы покурить?

– Ага.

– У меня есть с собой. Будешь? – На ней короткое легкое платье с гавайским рисунком, и она босиком.

– Ага…

– Ну, пойдем, – говорит она и открывает дверь в заднюю комнату.

Я подныриваю под стойкой и иду следом за Дженнифер.

– Я бы еще прикупил на потом.

– Сначала попробуй, а то вдруг не понравится.

– Ладно, как скажешь.

Комната за стойкой портье напоминает притон где-нибудь в пригороде: большой мягкий диван у дальней стены, два кресла. Низкий кофейный столик с кипой старых журналов. Окно выходит на улицу, занавески задернуты, но не до конца. Дженнифер закрывает дверь, подходит к окну и поплотнее сдвигает тюль. Я стою над диваном. В горле немного першит от предвкушения – мы остались с ней наедине. Она подходит к дивану, и мы садимся.

Из– под журналов на столике Дженнифер выуживает косяк -уже забитый и готовый к употреблению, – и закуривает.

– Вы просто так приехали или по делу? – спрашивает она. – А это что, твоя девушка?

Я включаюсь в игру. Главное, чтобы она поняла, что я очень даже непрочь заняться с ней сексом, но если у нас ничего не будет, я не слишком расстроюсь. И это – чистая правда. Я давно пришел к выводу, что, если тебе не дают, то не стоит особенно напрягаться. С тем же успехом я могу просто с ней пообщаться, запечатлеть в памяти ее образ, а потом подрочить в одиночестве.

Но меня уже постепенно охватывает истома – сладкая и тягучая, как сироп, – когда мне хочется расплескаться этим самым сиропом по ее губам, и глазам, и волосам, по ее бедрам, ногам, по всему ее телу, и она будет вдыхать эту липкую сладость, и глотать, и глотать… пока не выпьет меня всего. У меня уже встало, и когда Дженнифер поднимается и идет к окну, чтобы поплотнее задернуть и занавески тоже, я это воспринимаю вполне однозначно: сейчас у нас что-то будет. Пока Дженнифер стоит ко мне спиной, я потихонечку запускаю руку себе в штаны и поправляю напрягшийся член, чтобы ему было свободнее.

Она отступает от окна и оборачивается ко мне с непринужденной улыбкой. Я поднимаюсь с дивана и говорю:

– Подожди… повернись спиной.

Я подхожу к ней почти вплотную и легонько касаюсь ее лопаток. Меня как будто бьет током. Зубы стучат, в глазах пляшут крошечные огоньки. Даже странно, что это невинное легкое прикосновение вызвало во мне такой отклик. Я снова касаюсь ее лопаток, и она говорит:

– Это что?

– Ну… – я кладу одну руку ей на плечо, другую – ей на живот, и привлекаю ее к себе. Ее аппетитная попка вжимается прямо в мой член, который уже пришел в полную боевую готовность, и я знаю, что она это чувствует.

– Билли, что…

Но я не даю ей договорить. Разворачиваю лицом к себе. Мягкое сопротивление ее пышного бюста, расплющенного по моей груди – это как возвращение домой после долгих странствий. Она не отталкивает меня, когда я начинаю ее целовать. Она сама подставляет мне губы.

На ней – только короткое платье и трусики. Уже через пару секунд и то, и другое лежит на полу. Я наклоняю ее над диваном и вставляю ей сзади.

Это – как сон. Ты – ребенок, сотворенный из похоти. И ты в это веришь. Они все – как дети. Энергия вытекает в пространство, взгляд стекленеет. Теперь ты – зомби, карандаш в руке мамы-природы. Зачеркиваешь номера в лотерейном билете, рисуешь голых теток, пока ставки растут и растут на игорном столе – и вот ты срываешь банк, и все лучится золотой дымкой. Только на это золото ничего не купить, и его ценность стремительно падает. Куда, кстати, деваются эти деньги? Наверное, их прибирает Бог. Но все равно это весело, как говорят в Калифорнии.

Мы оба валимся на диван, мокрые и изможденные, но уже через пару секунд у меня снова стоит. Я целую ее. Она сползает вниз и берет мой член в рот, но я хочу сам доставить ей удовольствие, хочу продлить эти мгновения, и я сажаю ее на диван, а сам опускаюсь на пол и встаю перед ней на колени. По-моему, она застеснялась – но лишь на секунду. Я слегка раздвигаю руками взбитую пену волос над ее влажной щелью и приникаю к ней ртом, царапая себе пальцы собственной щетиной. У нее внутри все разбухает – как будто лижешь ребристый воздушный шар. Я чувствую, что она сейчас кончит. Ее дыхание сбивается, вырываясь короткими стонами. Воздушный шар начинает подрагивать, и она выгибает спину, и уже даже не стонет, а просто воет, и я быстро вставляю ей – до предела, и уже в следующий миг все разрешается неудержимым потоком, залившим дождливые переулки ее потайного города, откуда я ускользаю, как призрак.

Сперва я подумал, что это звенит у меня в голове. Только как-то уж очень настойчиво. Нет, это звонок на стойке портье. И я знаю, кто это. Вышла из моих мыслей и вошла в вестибюль мотель.

Я смотрю на Дженнифер: мокрые пряди волос прилипли к лицу, щеки горят, взгляд витает в каких-то туманных далях. Но звонок возвращает ее к реальности. Она улыбается – просто и искренне. Кричит:

– Иду.

Я быстро встаю, сгребаю свою одежду, встаю так, чтобы меня не было видно, когда откроется дверь, и натягиваю трусы, опираясь плечом о стену. Очень не хочется сразу ломать это приятное сонное ощущение, и я пытаюсь хоть что-нибудь от него сохранить. Дженнифер кричит:

– Иду, – и сползает с дивана.

Она подбирает платье и трусики, уходит в ванную и включает там воду.

– Сейчас, две секунды!

Вот блядь. Замечательно. Драма развязывается. Но мне совершенно не хочется в ней участвовать. Я точно знаю, кто там за дверью.

Когда Дженнифер выходит из ванной, я шепчу ей одними губами, что если это Крисса, ты ей не говори, что я тут. Взгляд у нее совершенно шальной, и ей явно хочется поговорить – но нет времени. Она выходит, и я припадаю ухом к двери.

– Привет, – говорит Крисса.

Я слегка подгоняюсь. Я почему-то уверен, что если я знаю, что это она, то и она знает, где я.

– Привет.

– Я ушла без ключей. Они не у вас?

– А почему ваши ключи должны быть у меня? – говорит Дженнифер.

– Потому что в номере никого нет. Я надеялась, что мой друг оставил ключи у вас.

– А-а. Нет. Не оставил.

– Ну ладно, я подожду. Он, наверное, скоро вернется.

– Не надо никого ждать. У нас есть запасные ключи.

– Хорошо. А вы не видели, как он выходил?

Крисса. Я знаю, чего она добивается, и я себя чувствую виноватым, я себя чувствую просто сволочью. Прямо тут, стоя за дверью. Я не вижу, что делает Крисса, но я точно знаю: сейчас она смотрит в глаза Дженнифер, а Дженнифер – это видно сразу – врать не умеет.

– Кто? Билли? Нет.

– Ну ладно, спасибо. – Крисса уходит.

Когда Дженнифер возвращается в заднюю комнату, я прикладываю палец к губам. Может быть, Крисса сейчас вернется, и я не хочу, чтобы она нас услышала. Выброс адреналина чем-то похож на прилив сексуального возбуждения, но конкретно сейчас мне погано и гадко, и в душе уже плещется злость на себя – расходится рябью внутри. Я себя ненавижу. Нет, только не это. Снова – разборки наедине с собой.

Я сгребаю Дженнифер в охапку и целую, чуть ли не заглатывая ее горячий язык. Как будто от этого поцелуя зависит вся моя жизни. Мне опять хочется ее вылизать.

Нет. Мне надо подумать. Я прошу ее сходить посмотреть, точно ли Крисса вернулась в номер. Она отрывается от меня чуть ли не с обиженным видом, идет в ванную и выглядывает в маленькое окошко.

– Ага, вернулась.

Я говорю:

– Господи, ты такая красивая… сексуальная… но мне надо подумать. Прости меня, ладно, но мы с Криссой знаем друг друга уже давно, и нам предстоит долгий путь… вместе… и я не хочу, чтобы у нас все разладилось с самого начала. Понимаешь?

– Как скажешь. – Дженнифер снимает платье.

– Нет, нет…

Ее сосок уже у меня во рту – круглый и твердый, как шарик жевачки. Как резиновый ластик.

– Я не могу. Не могу. Я тебя очень прошу, оденься. – Я поднимаю с пола ее яркое платье и подаю ей, старательно глядя в другую сторону. Да, она очень красивая и сексуальная, но все мои мысли сейчас о Криссе, плюс к тому, я понимаю, что мое теперешнее возбуждение – это не более чем биологический рефлекс, и мне не хочется выяснить в самый последний момент, что член у меня не стоит и стоять не намерен. Я же умру со стыда – на месте.

Она и прижимается ко мне сзади всем телом и лезет рукой мне в ширинку. Я отстраняюсь.

– Нет правда, Крисса… то есть… Дженнифер…

Я просто оговорился, но это сработало.

Дженнифер вырывает у меня свое платье и одевается. Вид у нее сердитый.

Мне все-таки удается выпросить у нее парочку косяков. Я говорю: Ладно, увидимся, – прохожу к выходу и выбираюсь на улицу.