С раннего детства я была необычным ребенком, ибо находила прелесть и пищу для ума в таких вещах, которые показались бы странными и безумными не только для моих сверстников, но и многих взрослых людей.
Я могла часами, лежа на кровати, смотреть на игру солнечного луча на потолке моей спальни, размышляя сколько миллионов миль он пролетел из чудовищной ядерной топки, дабы порадовать только меня.
Или смотреть на труп кошки, замученной жестокими дворовыми детьми, размышляя о жизни и смерти. О месте в жизненной системе координат этой кошки и этих детей. Я вслушивалась в мерное капание воды из протекающего крана в ванной, и мне слышалось в нем нечто зловещее... Какие-то голоса ада, сулящие безумие и смерть грешному миру.
В разводах старой облупившейся краски на стенах подъезда лишь мне чудился чей-то чудовищный лик, грозящий сожрать любого, проходящего мимо.
Я видела дальше всех, и слышала лучше всех. Мои чувства находились на границе, отделяющей наш маленький уютный мирок от бесконечных тёмных пределов, где целую вечность точат зубы и клыки безымянные дети хаоса.
Излишне даже говорить, что к двенадцати годам я перечитала все книги из семейной и школьной библиотек. Однако того, что мне было нужно, там естественно не было. Такие книги веками держали в подвалах монастырей и древних замков под круглосуточной охраной, несущей службу поколениями. Так велика была опасность миру от этих книг, закапанных воском времён на переплёты из человеческой кожи.
Родители, видя мой отстранённо-холодный образ жизни, а также иррациональность увлечений, пробовали вовлечь в какую-нибудь полезную деятельность, однако ничего из этого выйти не могло в принципе, ибо я тайно изменяла обстоятельства таким образом, чтобы повернуть исход любого дела в свою пользу.
Мой мощный живой пытливый ум искал, и не находил себе применения в узкой нише официальной доктрины нашего унылого бытия. Слишком серой и пресной казалась мне незначительная жизнь девочки-подростка двенадцати лет. Я хотела не наряжать кукол, а покорять галактики. В возрасте, когда сверстницы либо играли в какое-либо скучное дерьмо, либо что-то мастерили или рисовали, я воображением рисовала как в образе демона бьюсь на просторах зловещей равнины Эскарга с инопланетными монстрами и пожираю их души и тела. Или как духом эльфийской владычицы Анитель Иллерион пробиваю грани мироздания
Примерно тогда же мне стали нравится смерть, и все её жуткие проявления и гримасы. Я тайком приходила в церковь и стояла часами, смотря и слушая как отпевают покойника, с наслаждением вдыхая живой запах свечей, ладана, и нечто глубоко неуловимое, что люди сразу ассоциируют с церковью, болью, смертью и мистицизмом религии.
Я смотрела на лицо очередного покойника, и видела, что он всё ещё жив, что это глубокий летаргический сон, что на третьи сутки этот человек проснётся на глубине в два метра, спелёнутый в саван и с иконой в руках. Он будет беззвучно кричать, разрывая зашитые губы, пытаясь открыть зашитые веки, колотиться в крышку своего нового тёмного обиталища и только немые черви станут свидетелями как он сойдёт с ума и медленно угаснет. Я это видела и мне было безразлично.
Лишь одно молодёжное течение — готы, подходило моему мировоззрению. Но я презирала этих дураков и дур за их стремление лишь поверхностно войти в темы жизни, смерти, таинственного и мистического. Глубже копать, до самых тайных пределов, они не хотели или боялись. Однако мне хотелось хоть как-то, пусть лишь внешним видом выразить ту бездну отчаяния и тьмы, куда я погружалась раз за разом. Тупая прихоть девочки-подростка.
Я покрасила волосы в чёрный цвет, стала наносить готический макияж, и красить ногти чёрным лаком, носить чёрные вещи и массу цепей и колец. Для двенадцати лет у меня стал слишком меланхолический и взрослый вид. Родители, видя такое преображение, старались вытащить дочь из моего мрачного мирка, но успеха не добились. А потом и вовсе махнули рукой, сочтя глупой причудой взрослеющего ребёнка. Они были довольно зажиточными людьми, состояли в учредителях частной школы, где я училась, и там тоже предпочли закрыть глаза на мой причудливый гротескный образ. Естественно, другие дети во дворе ненавидели и презирали меня. Я была изгоем во всех смыслах.
В то время когда они катались на велосипедах и роликах, пытались неумело флиртовать, я сидела особняком на детской площадке, изучая на экране смартфона приёмы каратэ шотокан, технологию стрельбы из разного оружия и философию прерафаэлитов. Я была как бельмо в глазу у этих детей. Своей холодностью, надменностью, аристократизмом я в клочья рвала их самолюбие и чувство собственной значимости. Они видели что я лучше во всех смыслах. Это их бесило. Конфликт и столкновение были неизбежны, и я уже примерно представляла что будет.
Предводителем и лидером дворовых детей был Сергей, мальчик четырнадцати лет, неглупый симпатичный брюнетик. Именно его постоянно выбешивало то, что на территории, подконтрольной только ему, есть какая-то часть независимого пространства, презирающего его. И однажды он решил эту часть покорить, для этого не преминул пойти на прямой открытый конфликт с мордобитием и кровью. Отец его, немалый чин в городской полиции, всегда мог творить, и творил что хотел. Им всё сходило с рук.
Прекрасным летним утром, как обычно, я сидела на детской площадке, наслаждаясь солнышком и теми летними запахами, что вносят в нашу душу умиротворение и покой. Разглядывая свои голые пальцы на ногах, я раздумывала, стоит ли сегодня вечером перекрасить ногти, или отложить это дело ещё на несколько дней. Из динамиков моего смартфона раздавался быстрый заводной трэш металл, внося некоторый диссонанс в окружающую картину благоденствия. И тут эта беззаботность была нарушена самым решительным, но вполне предполагаемым образом. Краем глаза я увидела что ко мне приближается стайка мальчишек во главе с Сергеем. Их намерения, тупые и примитивные, читались в холодных остекленевших глазах.
Первый же удар в лицо опрокинул меня на землю. Моё лёгкое тело не имело сколько нибудь значительной инерции, чтобы противостоять такому воздействию. Вылетевший смарт тут же хрустнул под чьим-то каблуком. Я почувствовала как тёплая кровь заполняет нос и рот. Было нереально классно. Боль оживила меня и вдохнула силу в закосневшие разум и чувства.
Я почувствовала ещё несколько ударов по своему телу, по ногам, в живот, в грудь. Потом они крикнули что-то вроде того, что тут они гангста, и все слушают их, и ведут себя как они. С гиканьем и улюлюканьем мальчишки пошли далее по своей унылой жизни. Я поднялась, размазывая кровь по лицу, и пошла домой, попутно закинув раненой ногой остатки смарта в траву. Думаю, они были немного поражены, не увидев у меня ни слёз, ни рёва, ни какого-либо страха.
А немного погодя случилось крайне неприятное и страшное происшествие. Впрочем, таких сотни и тысячи происходят по стране. Серёжа с родителями и детьми друзей поехали на дачу, расположенную в отдалённой гористой местности. На горной извилистой дороге, на крутом спуске, у их большой дорогой машины вдруг отказали тормоза, и она разогнавшись, пробила дорожное ограждение, и улетела в пропасть, смахнув по пути несколько деревьев. Родители Серёжи погибли на месте, пробив своими головами лобовое стекло. Они были не пристёгнуты ремнями безопасности, по привычке мажоров и прожигателей жизни, уверенных в своей безнаказанности. Отрезанное стеклом ухо мамы Серёжи с торчащей золотой серёжкой, украшенной бриллиантами, нашли у него на коленях, а кровью папы залило всю майку и лицо... Должно быть, это было немного жутко. Мальчики погибли тоже. Их проковыряло ветвями деревьев, пробившими стекла машины в районе заднего сиденья.Серёжа выжил — он сидел посередине.
Спасатели извлекли Серёжу через пять часов, поломанного в нескольких местах и зажатого трупами мальчишек. Дорога была пустынная и редко посещаемая, да и на провал в дорожном ограждении обратили внимание не сразу. К сожалению, врачам пришлось ампутировать ему обе ноги и руки. Сильные повреждения и сдавленное положение в течении нескольких часов не позволили спасти их. Это было ужасно, что пришлось ему вытерпеть. Может быть, он даже немного сошёл с ума...
Следствие показало, что тормозные шланги на автомобиле были искусно проткнуты шилом, причём действовал профессионал, знающий сколько миллиметров оставить резины в проколе, чтобы она могла порваться только при длительном усилии, возникающем при продолжительном торможении, например при спуске с крутого склона. Слишком многим насолил папа Серёжи, слишком много жизней и судеб перечеркнул он для того, чтобы жить спокойно. Версия заказного убийства не отпала до сих пор и является основной.
А над Серёжей взяла опеку его бабушка, живущая в соседнем квартале. К осени он почти оправился, и я даже видела их гуляющими в парке, в золотую пору осени, когда в городе начинает пахнуть палой листвой и заморозками. Серёжа сидел в инвалидном кресле, склонившись на одну сторону, закутанный в тёплый клетчатый шотландский плед. Когда я проходила мимо, он, беззвучно сидевший в кататоническом покое, почему-то вдруг начинал дёргаться и бормотать, пузыря слюнями из перекошенного рта. Какие-то воспоминания, а может, догадки, или подозрения при виде меня начинали заполнять его убогий маленький мозг, отягощённый страшной драмой и сильными медикаментами. Я мило улыбалась ему, его бабушке, и шла дальше, пиная квадратными носками массивных ботинок милитари сухую жёлтую листву на дорожке, улыбалась последнем тёплым денькам в этом году, предвкушая свидание с любимыми книгами и любимой музыкой дома.