Погребенные

V

Руки, сжатые в кулаки, молили о пощаде, но я не сдавалась, снова и снова обрушивая их мощь на шатающуюся вперёд-назад дверь. Среднестатистический человек со здоровой психикой ранним утром предпочитал плотный завтрак и неспешные сборы на работу, я же, проснувшись на следующий день раньше обычного, первым делом отправилась на поиски неприятностей.

Пожилая соседка Жерара, проживающая этажом выше, выскочила на лестничную площадку и пригрозила вызвать полицию, если я не перестану мешать ей смотреть «Секретные материалы».

– Жерар!

– Юная леди! Немедленно перестаньте!

Я так резко вскинула голову, что женщина попятилась обратно в квартиру.

– Вы случайно не знаете, где молодой человек, который здесь живёт?

– Не знаю и сейчас вызову полицию! – только и ответила она, громко хлопнув дверью.

Но угроза получить штраф за нарушение общественного порядка в восемь часов утра не пугала меня так сильно, как осознание, что слухи о моих проблемах с головой стали распространяться по всему городу, и виной тому был один не умеющий держать язык за зубами человек.

Не зная, как дальше быть и что вообще делать со своей жизнью, я опустилась на грязную ступеньку и положила голову на согнутые колени.

– Наивная, беспечная дура.

И в этом вряд ли стоило винить кого-то другого. Никто, разве что случайное стечение обстоятельств, не мог нести ответственность за то, что с самого рождения и вплоть до двадцати четырёх с хвостиком лет я прожила в золотой клетке с намертво приклеенными к глазам розовыми очками.

Я никогда не думала о последствиях, поскольку все, даже самые ужасные, быстро решались одним взмахом банковской карточки и шелестом купюр. Неудачный ракурс на фотографиях с парижской недели мод? Заплатим! Попалась в нетрезвом виде за рулём автомобиля? Заплатим! Кто-то проболтался, что я заплатила за то, что попалась за рулём в нетрезвом виде? Заплатим! Заплатим! Заплатим!

– Аника?

Я нервно подпрыгнула. Завела эту привычку несколько недель назад и всё никак не получалось от неё избавиться.

Жерар сонно зевнул, почесав голый живот. Кроме весьма откровенных ночных шортиков на нём не было ничего, но это его не смущало. Как и меня. Едва ли в мире осталось хоть что-то, что могло бы меня смутить.

– Жерар, какого чёрта? Я звонила тебе сотню раз. Почему ты не брал трубку?

– Я спал, а ты чего сидишь тут такая…

Злая. Я выглядела злой, раскрасневшейся и совершенно отчаявшейся, ещё минуту тому назад собираясь рыдать на грязной ступеньке в вонючем подъезде.

Быстро уловив угрозу, исходящую от женщины, которой уже просто нечего терять, Жерар сделал шаг назад в свою квартиру и, защищаясь, вытянул вперёд сразу две руки.

– Аника… я не понимаю, что случилось?

– Не понимаешь, что случилось? – Я ударила ладонью по стене всего в паре сантиметров от его лица. – Ничего такого, Жерар. Ничего, кроме того, что ты растрепал половине Парижа о временных трудностях с головой в моей семье.

– Половине Парижа? – Глаза Жерара округлились от удивления, но отступать он не перестал, продвигаясь вглубь квартиры. – Да я просто…

– Что? Что просто, Жерар?

– Просто встретил Монику, и мы немного поболтали…

Нагнувшись в сторону, я схватила первое, что попалось под руку – зонт, и выставила его так, чтобы деревянный кончик уткнулся в часто вздымающуюся грудь парня.

– Ты сказал Монике, что у меня галлюцинации? Что моя мама хочет меня сожрать?

– Я просто сказал ей, что общался с тобой буквально несколько часов назад. Она поинтересовалась, как у тебя дела…

Мы уже почти дошли до комнаты Жерара, но дверь оказалась закрытой, и он упёрся спиной, пока кончик зонтика медленно продавливал в нём дыру.

– Я ведь просила тебя держать всё в секрете, Жерар!

– Да я ничего такого и не сказал! Я ничего не говорил про твою маму, просто сболтнул, что тебе сейчас не очень, и ты видишь странные сны, Аника, клянусь!

– Ты не представляешь, как сильно я мечтаю убить тебя…

Господи, я на полном серьёзе тыкала в него зонтиком. Отбросив несостоявшееся орудие убийства в сторону, я сделала несколько шагов назад.

– Честно, я не говорил ей о том, что ты болеешь.

Не говорил о том, что ты болеешь…

Давно забытое детское воспоминание удавкой стянуло шею, когда Жерар вдруг протрезвел и посмотрел на меня так, как я сама когда-то смотрела на Луизу. Новенькая в классе. Странная девочка, только-только потерявшая родителей. Сидела на задней парте и никогда не смеялась. Учителя предупредили нас, что после смерти родителей у Лу иногда случались панические атаки, но это не остановило весь класс, а только подстегнуло детский интерес. Психованная. Больная. Ненормальная. Мы смеялись над ней. Стояли кругом и тыкали пальцами, пока Луиза жалась в угол и кричала.

Я отмахнулась, сдерживая слёзы, когда Жерар протянул ко мне руку, словно успокаивал буйное животное, и, прижав в груди сумку, пулей вылетела из грязной квартиры. В попытке выбросить взгляд Жерара из своей головы, я потерпела неудачу и, когда дошла до метро, громко разрыдалась.

Ненормальной теперь была я, а не Луиза Ру. Та окончила университет, вышла замуж и удумала отомстить мне, запустив таргетированную рекламу своих курсов об успешном успехе.

Меня словно прибило к земле огромным камнем. Ноги одеревенели и не желали двигаться. В ушах звенело. Я оплакивала всё сразу: упущенные возможности, прогрессирующую шизофрению, недопитый последний бокал дорогого шампанского из того утра, в котором мне сообщили о том, что всё моё наследство опечатано, а к вечеру я должна выехать из квартиры в самом центре Парижа.

Люди проходили мимо и смотрели на меня, в их взгляде читалось «психованная».

Если карма действительно существовала, то сколько бы раз я не слала её к чёрту, она, гадина, меня всё же догнала!

Стоя с бутылкой бурбона у кабинета Алекса, я написала маме, чтобы не ждала к ужину, и громко, на весь коридор, высморкалась в салфетку.

Уже с порога я почувствовала, что Лилит в первом доме[4] не только у меня. Алекс в очень напряжённой позе сидел за рабочим столом и хмуро таращился в мобильник. Когда я плюхнулась рядом и со стуком опустила бутылку перед его носом, он приподнял голову и тут же вернулся к своим делам.

Прежде чем начать распинаться о своих проблемах, я вежливо поинтересовалась:

– Что-то случилось?

– Ничего.

Мои мечты о том, чтобы напиться, упёрлись в обстоятельства. Обстоятельства злобно что-то печатали, а потом развернулись и с раздражением уставились на то, как я пытаюсь открутить крышку.

– Что это?

Глядя на бутылку бурбона, я не сразу нашлась с ответом, поскольку понятия не имела, какие слова ожидал услышать Робинс при виде попсовой этикетки Jack Daniels.

– В Америке такое не пьют? – уточнила я.

– Ты собираешься напиться?

– Я планировала напиться вместе.

– Я не пью, – сухо отрезал Алекс и вернулся к своему телефону.

– Понятно. – Я так сильно закатила глаза, что удивилась, как они там не застряли. – Что случилось?

Сегодня Алекс был в чёрном худи, которое я носила как символ хренового дня. Он устало потёр переносицу, растрепал каштановые волосы и, поломавшись для вида всего минутку, протянул руку.

– Давай сюда своё пойло.

О таком не требовалось просить дважды. Пока я искала стаканы, Алекс запер дверь в кабинет и выключил лампу над рабочим столом. Накрыл то, от чего ожидали быть глазом Гора, полотенцем и с весьма печальным видом развалился на диване, на котором я обычно читала.

Я стряхнула прикрывавшие безобразный педикюр туфли и села рядом, коснувшись плечом его руки. Прищурившись, я подняла голову и стала изучать профиль немного грубого небритого лица. Алекс был привлекательным. Привлекательным камнем. Он как будто не догадывался, что нравится женщинам, и этим отталкивал ровно настолько же, насколько и притягивал.

«Здоровые отношения, обращаться сюда» – читалось у него на лбу, а чуть ниже, в ямочке под шеей – «Нет, Аника, тебе не сюда. Отвернись».

Мы были знакомы всего ничего и совсем друг друга не знали, но, обычно разговаривая про его работу и мои сны, быстро и как-то незаметно, естественно, сблизились. В дружеском плане. Я не сгорала от неконтролируемого желания подарить ему первый за последние полгода поцелуй, но одним вечером, уже проваливаясь в сон, почему-то задумалась о том, какая пара могла бы из нас получиться.

Несмотря на дерьмовые обстоятельства, как и любой молодой девушке, мне определённо не хватало немного тепла и романтики. От того, насколько грустно и печально осознавать собственную непривлекательность в последнее время, я поморщилась и сделала первый глоток дешёвого бурбона.

– У меня есть ребёнок, – внезапно выпалил Алекс, залпом осушая свой стакан.

– Ребёнок? – Поперхнувшись, я уронила несколько капель себе на джинсы.

– Мне тридцать, не надо так удивляться.

– Я не удивилась, – соврала я. – Просто за две недели ты впервые об этом упомянул.

– О таком принято говорить с самого начала?

Не ответив ему, я силой протолкнула бурбон в горло и почему-то подумала о сорокалетнем Макаллане, бутылка которого когда-то в начале двухтысячных досталась папе за весьма неприличную сумму.

– Кас. Ему пять, – с теплотой в голосе прошептал Алекс, протягивая телефон экраном вверх.

Я недолго рассматривала мальчишку на руках у худосочной дамочки. Ради благосклонности Робинса выделила их сходство и как можно скорее вернула мобильный.

– В чём проблема?

– Я не видел Каса почти полгода. Купил ему и его матери билет из Нью-Йорка до Парижа. Оплатил отель. Целый месяц готовился к их визиту, но сегодня утром она позвонила и сказала, что они не приедут. Поменялись планы.

– Вы женаты?

Уставившись в пустоту усталым, поникшим взглядом, Робинс сделал глоток и пробормотал:

– Развелись три года назад.

– Почему?

Он повернул голову в мою сторону и слабо, словно сожалея о том, что всё так получилось, улыбнулся.

– Я не всегда хорошо умею демонстрировать свои чувства. И много работаю.

– И ты жалеешь об этом до сих пор? О том, что вовремя не продемонстрировал, как сильно любишь её?

Я спросила вовсе не потому, что строила планы на профессора. Просто в этот самый момент остро нуждалась в том, чтобы услышать, что не одна горько сожалею о многих поступках и решениях в прошлом.

– В первый год. – Алекс задумался, откинув голову на спинку дивана. – В первый год жалел, но скорее не наши отношения, а самого себя, оставленного в пустой квартире.

– Грубо, но честно, – ответила я, а потом обняла бутылку и повторила позу профессора, запрокинув голову.

Вверху не нашлось ничего интересного: из обычного бетонного потолка торчали ржавые трубы, сползавшие по восточной стене. Со стороны западной стены приближалась тьма. Рабочий день сотрудников закончился и они, выключив свет, разошлись по домам, где их ждали дети, жёны или не понаслышке знакомая мне пустота.

– Я честно хотел карьеру и семью, но теперь не уверен, что такое «честно» устраивает женщин.

– О, профессор, не думала, что вы из тех, кто любит говорить о женщинах в общем. А как же индивидуальный подход?

– Да-да, ты права, – тут же затараторил он, нервно поправляя очки. – Прости. Заговорился…

– Расслабься, шучу, – с бурбоном во рту промычала я.

– А, – растерянно замотал головой Алекс. – Я имел в виду, что моей жене не нравилось то, как честно и открыто я заявлял о роли карьеры в своей жизни. Мне следовало чаще врать. Говорить, что она – мой единственный и главный приоритет.

– Главное не частота, а качество вранья, профессор.

За это мы чокнулись.

– Ну а ты почему одна?

– Не знаю, – соврала я, не ожидая от Робинса интереса к своей личной жизни.

– Можем закрыть эту тему, если не хочешь…

Развернувшись, я передала ему бутылку. Пока Алекс пил, морщась от крепости алкоголя, я закурила прямо в кабинете, уверовав в то, что едва ли во всём Париже имеется хоть одна исправная пожарная сигнализация.

– Вообще-то меня тянет на мудаков. Твой отец говорил, что это детская травма. Мой папаша проявлял холодность, предпочитая откупаться деньгами. Я выросла и подсознательно подыскиваю себе равнодушных, закрытых партнёров.

За это тоже выпили. Молча. И каждый молчал о своём следующие пять глотков.

На минус третьем этаже остались лишь мы и безмолвные, неживые статуи. От стойкого ощущения, будто они за нами наблюдают, я избавилась лишь, когда бурбона почти не осталось, а Робинс заметно захмелел.

Алкоголь закончился, разговоры стали более раскрепощёнными и откровенными, а мы нашли в столе Модлен подарочную бутылку вина. Пообещав восполнить потери, Робинс пальцем протолкнул пробку внутрь и уселся прямо там, где стоял, – на полу у стола.

– Как можно продолжать не верить во что-то большее, когда видишь то, что наука не способна объяснить? – вопросил он, обратив на меня уже заметно помутневший взор.

– Ты археолог или пастырь, Робинс? – Я нетрезво икнула.

– Я реалист, Ришар. Видел достаточно, чтобы принять, что за пределами доступного нашему сознанию есть нечто большее.

– Нечто большее это кто? Или что?

– Энергия.

– Энергия? Ты сейчас рассуждаешь прямо как моя мама. И это не комплимент, Алекс.

На полу имелось много свободного места, но… виной тому алкоголь или просто желание ощутить тепло друг друга, в какой-то момент я уловила дыхание Робинса на своей коже. Он стал чаще опускать голову, изучать меня и вместе с тем подвигаться ближе.

Мы рассуждали о богах и религии, когда я впервые что-то почувствовала. Нечто непривычное для нашей с ним компании. Какое-то напряжение, желание и…

– Представляю, как отреагировал твой отец, когда ты сообщил ему о своей нетрадиционной религиозной ориентации, – пробормотала я и сглотнула, перехватив и без того пристальный взгляд профессора.

– Моя ориентация вполне традиционная, – свернув не на ту тему, с вызовом заявил собеседник. – Этому факту есть множество подтверждений.

– Э… – Я не успела договорить, мгновенно забыв, что вообще собиралась сказать. Большой палец Алекса коснулся уголков моих губ. Нахмурив брови, словно решал какую-то сложную задачу, он сипло прошептал:

– Ты испачкалась, вот тут.

Аромат пыли и чёрного перца окутал меня, а вслед за ним горячее дыхание опалило скулы. Клянусь, когда я подняла глаза, во взгляде Алекса плескалась похоть. Почти прозрачные радужки потемнели, а челюсть напряглась.

Я ждала, и сердце моё билось так быстро, что мышцы слабели с каждой секундой. Руки и ноги начали слегка дрожать. В последние месяцы у меня не было времени, чтобы подумать о себе как о женщине. Канитель с кошмарами слишком затянулась, отодвинув прелести жизни обычной половозрелой женщины на второй план.

Однако я всё ещё оставалась обычной. Наполовину. По крайней мере нижней частью туловища.

Робинс улыбнулся, считав мою непонятно откуда взявшуюся неуверенность. Наклонил голову, и я ощутила на губах тепло его дыхания. По спине пробежал трепет предвкушения, и тут же меня охватили сомнения. Вряд ли у нас вышло бы что-то серьёзное. Но прежде чем я успела развить эту тему, его губы накрыли мои.

Ничего сладкого и мягкого, не таким я представляла его поцелуй. Он оказался жёстким, ошеломляющим и требовательным. Когда я резко втянула воздух, Алекс воспользовался этим и углубил поцелуй. Его язык прикоснулся к моему, а рука вцепилась в мою шею и потянула на себя.

Я не ожидала, что поцелуй вызовет во мне какие-то особенные чувства. Как-никак, нам давно было не по шестнадцать. Страсти хватило ровно для того, чтобы я успела возбудиться, но, похоже, мыслями каждый из нас всё равно витал где-то в другом месте.

Впрочем, взрослые иногда нуждались в занятии сексом. Для здоровья: физического и ментального. Ко всему прочему Робинс казался идеальным кандидатом на роль мужчины, после секса с которым не будешь жалеть об этом всю оставшуюся жизнь.

Упав на него сверху, я ощутила под собой крепкий стояк. Робинс улыбнулся мне в губы и тут же неловко дёрнулся, когда я случайно ударила его коленом. Раздался глухой удар его головы о ножку стола. Он слегка поморщился, попытался приподняться на локтях, а потом что-то снова загромыхало, и Алекс замер.

Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза, а потом он перестал двигаться и завалился на бок. Я перевела изумлённый взгляд на то, что лежало рядом с ним, и тоже замерла, правда, по собственной воле.

На светлом песчанике, из-под которого уже наполовину проглядывалось нечто чёрное, то, что считали Уаджетом, осталось несколько капель крови.

– Чёрт… чёрт… Алекс? Робинс?!

Запаниковав, я дрожащей рукой попробовала нащупать у него пульс, но ничего не почувствовала. Он не дышал, не двигался, а на виске выступила кровь. Всего какая-то несчастная пара красных капель…

Логически и интуитивно я понимала, что это невозможно, но крик ужаса уже вырвался наружу, эхом отскочив от стен полупустого кабинета. Мои руки были в крови, пол был в крови, тело Александра Робинса было в крови.

Она всё текла и текла, но не из виска, по которому пришёлся удар, а из его груди. Не желая, но не в силах справиться с вынуждающей это сделать силой, я склонилась над телом профессора. Между рёбер зияла пустота, но в ушах по-прежнему звенел его сердечный ритм.

Спотыкаясь и падая на скользком от крови полу, с дикими, остекленевшими от ужаса глазами, я выбежала в зал. Ноги и руки отказывались слушаться. Что-то тянуло меня обратно.

Я замерла посреди пустой экспозиции, прислушиваясь к голосам в своей голове. Сердце Алекса больше не билось. Слабый набат сменился скрежетом металла.

– Это всё неправда.

Металлические тиски, грозящие раздавить моё сердце, стали давить ещё сильнее. Хруст костей Робинса звенел в голове, и гул этот нарастал. Он звал меня, манил обратно в кабинет. Требовал, чтобы я увидела всё воочию, или мне так казалось. Я уже ни в чём не могла быть уверенной.

Губы шевелились. Я двигала ими, но не издавала ни звука. Эта странность поразила моё сознание. Я больше не ощущала своё тело, оно стало мне неподвластным.

Из носа фонтаном брызнула тёплая кровь. Перед глазами постепенно темнело. Облокотившись на одну из статуй, я медленно начала сползать вниз, словно в бреду раз за разом повторяя одну и ту же фразу:

– Danny ahabi yabi.

Сердце остановилось. Я прижала дрожащие руки к груди, издав истошный, полный отчаяния вопль. Образовавшаяся в ногах тяжесть поднималась всё выше. Из последних сил я подтянулась на руках и уцепилась за каменную голову какого-то римского полководца.

Господи, я не хотела умирать. Я собиралась бороться за свою жизнь, но вместе с тем, как тяжелели конечности, по телу распространялось странное умиротворение. Смолкли все голоса. Осталось лишь моё учащённое дыхание.

– Солнышко!

От того, как резко кто-то тронул меня за плечо, я подпрыгнула на месте, развернулась и зачем-то выбросила вперёд сжатый, слегка подрагивающий кулак.

Опешивший парень прижал руки к носу, а я воззрилась на него и часто заморгала.

– Дориан? – Мой голос надломился.

– Солнышко, ты разбила мне нос! – пожаловался он, но кошачьи глаза смотрели без злобы. Да и не разбила я ничего, лишь слегка мазнув по щеке.

Почему-то принявшись разглядывать меня с самого низа, вскоре парень добрался до моего лица и нарочито громко воскликнул:

– У тебя кровь из носа.

Я потёрла кожу над верхней губой, размазывая кровь по всему лицу. Кажется, она не переставала идти, но я волновалась об этом не дольше секунды, вспомнив про профессора.

– О, чёрт, чёрт… нужно вызвать скорую! Камень упал Алексу на голову…

– Камень? – удивлённо переспросил Дориан, параллельно набирая номер скорой.

Набравшись смелости, я повернула голову в сторону кабинета, который ещё несколько секунд назад видела затопленным кровью. Конечно, это было всего лишь очередное видение, и у меня больше не оставалось причин бояться возвращения к Алексу.

– Я как раз шёл поговорить с ним о камушке, – раздосадовано вздохнул Дориан.

Я припомнила слова Робинса о том, что он и его мутный молчаливый начальник – какие-то фанатичные коллекционеры. Но все равно сдвинуться с места не получилось. Подрагивающие ноги словно вросли в пол и отказывались нести меня на помощь профессору.

– Забирайте этот чёртов камень, от него одни неприятности.

Положив телефон в карман, Дориан снова на меня уставился, особое внимание уделив скрещенным на груди рукам. Я стала нервно растирать кожу на шее, не сразу осознав, что чего-то не хватает.

Спустя пять минут в зал временной экспозиции хлынул народ. Явилась охрана, а за ней скорая. Бледного как труп Алекса увезли на каталке, но заверили меня в том, что он жив.

– Какого чёрта здесь произошло? – взревел Николос, главный смотритель этажа. Он приехал спустя десять минут после того, как забрали профессора.

– Это случайность, – сглотнув, пробормотала я. – Monsieur Робинс споткнулся, упал… а…

Я по-прежнему переступала с ноги на ногу, скрещенными руками прикрывая почти полностью оголённую грудь. Это не ускользнуло от взгляда Николоса. Вредный старик вырвал из моих рук сумочку, достал из неё пропуск и пообещал вызвать полицию, если я ещё раз хоть на сто метров приближусь к Лувру.

Здание музея я покинула в накинутой на плечи куртке Дориана. Хоть это и немного облагородило мой внешний вид, охрана всё равно провожала нас прищуренными взглядами, словно мы какие-нибудь преступники. Однако я не чувствовала себя преступницей. Скорее жертвой, и кровь под носом, которую всё никак не удавалось оттереть рукавом обслюнявленной куртки, была тому подтверждением.

Несмотря на то, что часы показывали уже прилично за полночь, а Лувр давно закрыли, на шумном проспекте нас встретила толпа народа. Я плюхнулась на бордюр и с ненавистью, даже злостью, уставилась на компанию молодых людей, разговаривавших на испанском.

Иногда я жалела о том, что родилась в Париже. Этот город по праву считался одним из самых невероятных, неописуемо красивых в мире, созданных специально для того, чтобы прогуливаться вдоль Сены приятным весенним вечером, чтобы под звуки уличного джаза наслаждаться пряностью улиток и шампанским в ресторанчике с видом на мерцающую Эйфелеву башню. Только вот для меня этот город был домом. Он хранил воспоминания о хороших и плохих днях. Он вырастил меня, пленил своей красотой, подарил всё, о чём я могла только мечтать, а потом разрушил до самого основания.

Я ненавидела Париж.

– Может, выпьем? – всё это время деликатно выжидая, пока я наревусь, предложил Дориан.

Под светом уличного фонаря зрачки его глаз оставались аномально узкими, но, как только он сел рядом и тени скрыли его лицо, зрачок принял нормальную форму. Мне стоило взять себя в руки и уже сейчас ехать в больницу, в которую повезли Александра. Мне вообще много когда в жизни следовало поступить обратным образом от того, как в итоге я действительно поступала.