Похищение Европы

Часть первая ДОМ С ПРИВИДЕНИЯМИ

Лайза выглянула в иллюминатор. В просвете между облаками, напоминавшими клочья белой ваты, вырисовывались величественные очертания Авачинской сопки — действующего вулкана, находившегося к северу от Петропавловска-Камчатского. Самолет заходил на посадку со стороны океана. Внизу, в Авачинской губе, расположился крупный порт — одна из самых больших баз рыболовецкого флота. Справа по борту лайнера показалась диспетчерская башня аэропорта; командир корабля делал выверенную «коробочку», чтобы снизить скорость горизонтального полета и точно зайти на начало взлетно-посадочной полосы.

— Мы подлетаем, — сказала Лайза и осторожно тронула Белова за плечо. — Пристегни ремни.

— Что? — Белов открыл глаза. Картины падения гигантского болида были настолько яркими, что еще несколько секунд стояли перед глазами. — Кажется, я задремал?

Лайза улыбнулась.

— Я заметила: ты всегда спишь в самолете.

— Это от безделья. Меня же не пускают за штурвал.

— Ничего. Осталось недолго. Как только приземлимся, об отдыхе придется забыть.

Колеса шасси коснулись бетонного покрытия; двигатели замедлили бег турбин, тормозя многотонную машину. Белов достал из кармана мобильник и включил его. Телефон, едва отыскав сеть, отреагировал бодрым сигналом. Саша взглянул на дисплей. На нем было изображение потешной рожицы и приписка: «Добро пожаловать!». Казалось бы, эти два слова не должны выражать ничего, кроме доброжелательного приветствия, но… Увидев, от кого пришло сообщение, Саша ненадолго нахмурился. Легкая тень набежала на его лицо и вновь исчезла.

— Что с тобой? — спросила Лайза, всегда очень тонко чувствовавшая перемену настроения у Белова.

Белов убрал телефон обратно в карман.

— Ничего особенного… Оказывается, меня уже ждут.

Лайза знала это. Их приезд в Петропавловск-Камчатский не мог остаться незамеченным. Более того, он и не должен был остаться незамеченным — Лайза сама немало поспособствовала тому, чтобы в аэропорту их встречали журналисты. Ведь это был не визит частного лица, как в прошлый раз, когда Саша с профессором Штернгартом испытывали новый жаростойкий костюм, а прибытие кандидата на пост губернатора Камчатки Александра Николаевича Белова.

Губернатор Камчатки… Сколько раз Лайза слышала от него эти слова! Но даже она, хорошо знавшая неугомонный характер Александра, не могла поверить, что все настолько серьезно.

А когда поверила, идти на попятный было уже поздно, Белов, как всегда, взялся за дело серьезно и основательно. Он проштудировал все бюджеты, отчеты и нормативные документы по Камчатке за последние четыре года; изучил схему завоза топлива к зимнему сезону и досконально проверил положение дел с рыболовным промыслом. То, что он узнал, привело его в ужас.

— Мое место на Камчатке, — сказал Белов Лайзе, оторвав на секунду взгляд от дисплея ноутбука, в который он заносил новые данные по региону. — Я знаю, что нужно сделать, чтобы вытащить регион из долговой ямы.

Лайза не сомневалась, что Белову это по плечу. Но она также знала и то, какой ценой достаются подобные победы.

— Саша, а может, не стоит дергаться? Только все наладилось в Красносибирске? — спросила она.

Белов смерил ее таким взглядом, что Лайза не осмелилась продолжать.

— Ну, хорошо… Губернатором так губернатором, — сказала она. — Потом мы вместе слетаем в космос, а там уж можно будет баллотироваться в президенты США.

Белов оторвался от ноутбука, в задумчивости провел рукой по волосам, встал и нежно обнял Лайзу.

— Тебе тяжело со мной? — спросил он сочувственно.

Тяжело! Это было наиболее мягкое определение из всех, что она могла подобрать. Тяжело — не то слово. Но и по-другому уже не получалось. Она часто ловила себя на мысли, что включилась в бешеный ритм жизни, который задавал Александр — себе и окружающим. Он, подобно звезде, притягивал людей и заставлял их вращаться вокруг себя.

— Нелегко, — прошептала Лайза и нежно поцеловала его. — А без тебя — невозможно.

Белов крепко сжал ее в объятиях, но Лайза игриво ударила его по рукам.

— Эй, полегче на поворотах, молодой человек! Перед вами — будущая первая леди Камчатки!

Они рассмеялись, а потом, как сумасшедшие, принялись отплясывать нечто среднее между танго и рок-н-роллом. Белов отбивал чечетку и вставал перед дамой на колени, а Лайза, подхватив юбку, кокетливо трясла ею, как заправская цыганка.

Танцы — самый верный способ избавиться от негативной энергии и избежать ненужного конфликта. Это было их собственное изобретение, которым они втайне гордились. Вдоволь посмеявшись и успокоившись, Белов опять сел за ноутбук. Лайза устроилась в глубоком кресле и принялась в который раз перечитывать ворох документов. Красной шариковой ручкой она отмечала те моменты, которые, по ее мнению, имели особую важность.

— Посмотри, Саша, — время от времени говорила Лайза и безошибочно выбирала из стопки нужный лист. — Мазут к зимнему сезону закупали по обходной схеме, через подставные фирмы. Мне кажется, это пригодится.

Белов кивал и совал лист в сканер, переводя напечатанный текст в электронную форму.

— А вот это — еще интереснее. Самые большие квоты на вылов камчатского краба достаются одной и той же рыболовецкой компании. Как думаешь, почему?

— Наверное, у ее хозяина очень красивые глаза, — предположил Белов. — Или — правильная фамилия. Одно из двух, но второе мне кажется более вероятным.

Лайза шутливо погрозила ему пальчиком.

— Ты слишком догадлив даже для директора алюминиевого комбината. Прямо какой-то ясновидящий, а не директор. Хозяин компании — сын нынешнего губернатора. И фамилия у него, естественно, правильная.

— Подошьем к делу, — сказал Белов и сунул в сканер очередной лист бумаги.

Компания носила красивое название «Бриз», и ее формальным владельцем действительно являлся сын губернатора. Но это была только верхушка айсберга. Белов даже не предполагал, в чей карман уходят деньги от добычи краба и с кем ему предстоит столкнуться в недалеком будущем.

Самолет пробежал по бетонной полосе и остановился напротив здания аэропорта. Улыбчивая стюардесса взяла микрофон:

— Уважаемые пассажиры! Наш лайнер совершил посадку в Петропавловске-Камчатском. Температура воздуха за бортом — восемнадцать градусов. По прогнозам синоптиков, в течение дня ожидается переменная облачность и небольшой дождь. Экипаж корабля желает вам всего наилучшего и благодарит за пользование услугами нашей авиакомпании.

Белов и Лайза отстегнули ремни. Похоже, предсказания синоптиков оказались верными. Холодные спицы дождевых струй норовили пронзить пластик иллюминатора насквозь; они разбивались и оставляли на прозрачной поверхности длинные тонкие полоски. Саша достал из кейса складной зонт.

— Я предвидел подобную встречу.

— Ну, еще бы! — улыбнулась Лайза. — По-моему, теперь ты — крупнейший специалист современности по Камчатке.

— Губернатор обязан знать все, в том числе — особенности местного климата, — сказал Белов. — Пойдем, в зале прибытия нас ждет Витек.

Виктор Злобин нервно расхаживал по огромному залу, поглядывая то на часы, то на собравшихся журналистов. Репортеры оживленно переговаривались, устанавливая очередность вопросов. Корреспонденты радио лезли вперед, чтобы подсунуть Белову, как только он появится, похожие на ручные гранаты, микрофоны. Двое операторов с конкурирующих телеканалов устанавливали свет, помогая друг другу. Один из них, высокий худой парень в застиранных джинсах, внимательно посмотрел в видоискатель и кивнул второму — грузному мужчине с длинными черными волосами, забранными в конский хвост: мол, все нормально, помех в кадре не будет. Газетчики, самые пробивные представители журналистского цеха, нетерпеливо переминались с ноги на ногу, как застоявшиеся скакуны.

Через огромное, во всю стену, окно они видели, как к бело-голубому лайнеру подъехал автотрап. Люк открылся, и пассажиры стали выходить. Одним из последних на лестнице появился Белов. Он держал над Лайзой раскрытый зонт, оберегая ее от дождевых струй.

Белов с Лайзой спустились по лестнице и направились к зданию аэропорта. С края зонта на плечо Белова капала вода, но он этого не замечал. Шум и нестройные разговоры внезапно стихли. Витек еще раз обвел журналистов пристальным взглядом. Естественно, он не мог знать всех по именам, тем более не мог знать, какие именно вопросы они будут задавать, но очень надеялся на то, что, по крайней мере, не провокационные.

Александр Белов был известной личностью, и аналитики рассматривали его шансы на победу как очень высокие. Кому же из представителей четвертой власти захочется портить отношения с будущим губернатором?

И все же он, Злобин, обязан был учесть все тонкости и нюансы, предвидеть возможные выпады и осложнения. Витек принялся вспоминать, кто из собравшихся какое средство массовой информации представляет. Всего на импровизированную пресс-конференцию приехало четырнадцать журналистов. Двенадцать из них Витек знал в лицо: его разведка славно поработала на ниве сбора информации. Но двое были совершенно ему незнакомы. На всякий случай Злобин подошел к ним поближе: береженого, как известно, бог бережет.

Белов с Лайзой уже подходили к огромным стеклянным дверям аэропорта. Репортеры замерли — наверное, именно так легавая делает стойку, почуяв дичь. Александр открыл дверь, пропустил вперед Лайзу, затем сложил зонтик и широко улыбнулся.

— Добрый день! — сказал он и подошел вплотную к журналистам.

Худая девушка в очках, представляющая местную молодежную радиостанцию, вытянула руку с диктофоном.

— Александр Николаевич, — сказала она, — скажите, что побудило вас выставить свою кандидатуру?

Пресс-конференция началась. Занятый сканированием зала Витек едва слышал ответы своего шефа и уж тем более не прислушивался к вопросам. А они сыпались как из рога изобилия. В основном журналистов интересовали планы Белова на ближайшее будущее. Саша держался непринужденно, улыбался и тонко пошучивал над пишущей братией. Когда пресс-конференция уже подходила к концу, один из незнакомых репортеров вдруг выступил вперед и выкрикнул:

— Господин Белов! Известно ли вам, что один из виднейших политиков кремлевского пула Виктор Петрович Зорин также объявил о своем намерении баллотироваться на пост губернатора Камчатки? Не боитесь ли вы такого серьезного соперника?

Этот вопрос сразу расставил все на свои места. Как всегда, говоря словами Высоцкого, Зорин мутит воду во пруду. Белов пожал плечами.

— Во-первых, я никого и ничего не боюсь, это мое кредо. Во-вторых, Зорина я знаю очень давно и не хочу отзываться о нем ни хорошо, ни плохо. Это было бы некорректно с моей стороны. Пусть наши дела скажут сами за себя. Скажем так, я хочу сделать Камчатку процветающим, экономически развитым регионом, чтобы каждый избиратель почувствовал на себе повышение уровня жизни. Я обещаю создать новые рабочие места и обеспечить полную трудовую занятость населения края. Моя задача — натянуть Европу на Россию, как одеяло. По самый мыс Дежнева. И поверьте, я знаю, как это сделать.

И тут прозвучал очередной вопрос — тоже от неизвестного Витьку журналиста.

— Александр Николаевич, как вы прокомментируете состояние вашей жены Ольги? Правда ли, что вы бросили супругу, когда узнали о ее алкогольной зависимости?

Саша вздрогнул — это был удар ниже пояса. Улыбка медленно сползла с его лица. Повисла тяжелая пауза.

— Бывшей жены, — машинально поправил он журналиста. Затем внутренне собрался и, глядя ему в глаза, добавил: — Да, у нее есть определенные проблемы, но она с ними справится. И я, конечно же, сделаю все возможное, чтобы помочь ей. — Он поднял руку, давая понять, что это и есть ответ, других комментариев не последует. — Спасибо за внимание, мне было очень приятно с вами общаться.

Большинство репортеров смущенно молчало. Игра с самого начала обещала быть грязной, без правил и малейшего намека на джентльменство. Все понимали, что негоже заканчивать первую пресс-конференцию на такой невеселой ноте, но исправить негативное впечатление было уже невозможно…

За те десять минут, что продолжалась встреча с местными журналистами, Ватсон успел получить багаж Белова и Лайзы и погрузить его в машину — праворульную японку «тойоту-лендкрузер».

Белов и Лайза, попрощавшись с репортерами, сели на заднее сиденье джипа, Витек — за руль, Ватсон устроился рядом со Злобиным.

— Привет! — расплылся в улыбке доктор. Его распирало от жажды общения, но, заметив, что Белов мрачен и не расположен к разговору, он поинтересовался: — Что-то случилось? На вас на всех лица нет.

— Случилось, — ответила ему Лайза. — Кое-кто нас опередил и ловко провел подсечку. Как говорил Штирлиц, запоминается последняя фраза. Первый блин вышел комом. Поехали прямо в штаб.

За полгода до выборов Белов принял решение окончательно переехать на Камчатку. Ситуация того требовала — иначе избиратели не восприняли бы его всерьез. Александр передал управление комбинатом заместителям — стоит признать, не без опасений. Однако Лайза его успокоила. Она резонно заметила, что существуют такие изобретения, как телефон и Интернет, поэтому Белов всегда сможет держать руку на пульсе родного Красносибмета.

На разведку в Петропавловск-Камчатский отправился Витек. Он подыскал подходящее помещение для предвыборного штаба, арендовал его на длительный срок и нанял рабочих для проведения ремонта.

Теперь нужно было набрать команду специалистов по PR-технологиям, чьи квалифицированные советы и рекомендации обеспечили бы гарантированную победу. Но Белов воспротивился.

— С какой стати? Мне не нужна дутая репутация! И потом — я не буду давать обещаний, которые не собираюсь выполнять. Нет, пиар — напрасная трата денег. Лучше пожертвовать их на какое-нибудь хорошее дело…

— И это — тоже пиар, — возразила Лайза. — Пойми, у тебя будут серьезные конкуренты…

— Я уже все решил, — сказал, как отрезал Белов. — Не хочу превращать выборы в фарс. Я просто нанимаюсь на работу, а избиратели — мои работодатели.

Лайза задумалась.

— Хорошая фраза. Обязательно вставь ее в какое-нибудь интервью. Мне кажется, это добавит тебе очков.

Как-то незаметно для Белова и самой себя Лайза стала главой предвыборного штаба. Эта работа была ей в новинку и оттого казалась еще более интересной.

Лайза полагала, что штаб должен состоять из надежных, проверенных людей — единомышленников Саши. В круг доверенных лиц вошли Витек, Ватсон и Федор Лукин. Для работы с текущей документацией решено было привлечь Любочку — секретаршу Белова с комбината. Правда, никто из них ни черта не смыслил в политике, но Александр заявил: «Честность — лучшая политика. Это должно стать нашим единственным лозунгом». Лайза скрепя сердце согласилась, хотя и считала предстоящую затею пустым донкихотством. Но с другой стороны… Как знать? Удача любит смелых.

Витек, Ватсон, Федор и Любочка прибыли в Петропавловск-Камчатский на неделю раньше Александра и Лайзы. Сначала собирались лететь все вместе, но накануне рейса возникло печальное обстоятельство, заставившее Белова изменить первоначальное решение.

Позвонил Шмидт из Москвы.

— Саша! — кричал он в трубку, и это было совсем на него не похоже. — Ты должен убедить ее! Она никого не слушает!

Белову даже не стоило спрашивать, кого имеет в виду Шмидт; он и так все прекрасно понял.

— Дима… — начал он. — Я не могу прилететь в Америку… Сейчас…

— Она в Москве! — перебил Шмидт. — Саша, очень тебя прошу!

Белов не мог отказать старому другу и вылетел в столицу. Лайза осталась ждать в Красносибирске.

Шмидт встретил Белова в «Домодедово» и привез в свою московскую квартиру. В комнатах пахло лекарством. Вежливый врач в белом халате открыл дверь и на немой вопрос Шмидта ответил:

— Она спит. Не надо ее беспокоить.

Шмидт поведал Белову следующую историю. Сам он приезжал сюда по делам и был немало удивлен, обнаружив в квартире Ольгу.

— Понимаешь, она никого не предупредила. Просто взяла и приехала. То ли ностальгия замучила, то ли это следствие очередного запоя… Не знаю. Я застал ее лежащей на кровати. Рядом стояло множество бутылок. Из-под водки — она изменила своему любимому бурбону.

Белов молча кивнул, и Шмидт продолжил:

— В раковине на кухне валялась груда немытых тарелок, а вонь стояла такая, будто где-то под плинтусом сдохла крыса. Я быстро, как мог, навел порядок и вызвал врача. После этого сразу позвонил тебе. Надо что-то делать, Саша…

Они сидели на кухне — двое мужчин, некогда любивших одну и ту же женщину. В холодильнике стояло несколько полных бутылок, но сейчас Белов не мог смотреть на них без отвращения. Он встал и вылил водку в унитаз.

— Ну что же… — сказал Белов после недолгого раздумья. — Видимо, настало время платить по старым долгам. Я мог бы увезти ее к Ватсону, но… Мне кажется, Лайзе это будет неприятно. Она, конечно, ничего не скажет, но все же… Да и Ватсону теперь не до того. Какая самая лучшая наркологическая клиника в Москве?

— Судя по рекламе, клиника доктора Наршака, — ответил Шмидт. — Точно судить не могу, ты же знаешь, я тут не часто бываю…

— Значит, завтра туда и поедем, — подытожил Белов. — А пока расскажи мне про Ивана.

— Иван… С ним все в порядке. Вырос на четыре сантиметра и прибавил в весе. Здоровый, как черт! Но скрипку по-прежнему терзает. Скрипит на ней все свободное время.

— Молодец парень… — с гордостью сказал Белов, и в глазах его — или это Шмидту только показалось? — появились слезы. — Знаешь, я сильно по нему соскучился, но все никак не хватает времени, чтобы проведать. Наверное, через полгода…

— А что будет через полгода? — поинтересовался Шмидт.

Белов ответил неопределенно:

— Все. Или — ничего.

Шмидт покачал головой. «Все или ничего». Знакомый лозунг. Беловский. Внезапно послышались шум и ругань. Друзья вскочили и устремились в спальню. Увиденное неприятно поразило Белова. На широкой кровати, покрытой грязными скомканными простынями, лежала Ольга. Рядом была стопка чистого белья, но Шмидт, чтобы не будить Ольгу, не стал перестилать постель.

Ольга выглядела ужасно. Лицо опухло и почернело, глаза ввалились, некогда роскошные волосы свалялись и напоминали паклю. Она кричала и пыталась вырвать из вены капельницу; врач, как мог, удерживал ее руки.

— Сукин сын! — орала она. — Сукин сын, не смей меня лапать!

Врач покраснел от натуги; было странно наблюдать, как он с трудом справляется с хрупкой женщиной. Доктор просительно взглянул на мужчин:

— Помогите мне, пожалуйста! Сейчас я сделаю укол, и она уснет.

Белов и Шмидт подошли к Ольге. Саша со страхом и болью смотрел на это прежде прекрасное тело. Ольга выглядела как развалина — неумеренным потреблением алкоголя она довела себя до пределов саморазрушения, превратившись из молодой цветущей женщины в шестидесятилетнюю старуху.

Белов подумал, что Ольга не узнает его — настолько бессмысленными были ее глаза, — но бывшая супруга вдруг замерла. Она машинально потянула на себя одеяло, словно хотела под ним спрятаться. Из глаз полились слезы.

Саша и Шмидт сели на кровать рядом с Ольгой. Белов поглаживал ее по руке и успокаивал, как мог.

— Мальчики мои… — прошептала Ольга. — Мальчики…

Доктор тем временем набрал из ампулы двухкубовый шприц и впрыснул успокаивающее прямо в прозрачную трубку внутривенного катетера. Ольга судорожно дернулась и сделала непроизвольное движение, будто что-то глотала; затем тело ее обмякло, и зрачки закатились под веки. Дыхание стало ровным и спокойным; она уснула.

Белов и Шмидт, потрясенные этим грустным зрелищем, долго сидели на кровати. Потом Саша поднялся и отправился на кухню. Шмидт поплелся следом. Они закурили. Белов выпустил дым в потолок и долго смотрел на невесомые кружева сизого дыма.

— Знаешь, — сказал он после паузы, — в этом ведь есть и наша вина.

— Да, — согласился Шмидт. — Я бы сказал более определенно: это — целиком наша вина.

— Мне кажется, — сказал Белов, — я понимаю, почему она вернулась в Москву. Она почувствовала что находится у последней черты, и приехала сюда за помощью. Как больная собака, желающая умереть у ног своего хозяина.

Шмидт задавил в пепельнице сигарету.

— Наверное, ты прав. Только вопрос в том, к кому из нас она ехала?

— А ни к кому. Просто ехала туда, где когда-то была счастлива. Дима, мы должны… Обязаны ей помочь.

— Конечно…

На следующий день Белов вызвал из клиники Наршака автомобиль, и друзья под присмотром доктора перевезли Ольгу в стационар. Она уже немного пришла в себя, но не произнесла ни слова. Напротив, старалась не смотреть на бывших мужей. Ольгу положили в уютную одноместную палату. Яков Наршак, владелец клиники, лично осмотрел ее и назначил лечение. Доктор потрепал Ольгу по руке и ласково сказал:

— Ну что вы, голубушка! Все будет хорошо, поверьте. Надо только немного потерпеть, взять себя в руки. Месяц-два, и станете как новенькая. От женихов отбоя не будет.

Ольга недоверчиво посмотрела на Наршака, потом перевела взгляд на Белова и Шмидта.

— Спасибо, — тихо сказала она. — Но мне уже достаточно — и женихов, и мужей…

Александр с Дмитрием украдкой переглянулись. Каждый из них остро ощущал свою вину: обещал сделать женщину счастливой… и не сделал.

Ольга откинула легкое покрывало и прошлась по палате. На ней была белая больничная сорочка из легкого материала. Сорочка не доставала до колен, и Белова поразили ноги Ольги — костлявые, с опухшими лодыжками и синими вздувшимися венами. Она словно почувствовала, куда смотрит Александр: горько усмехнулась и вполголоса произнесла:

— Да уж… Не красавица.

Наршак за ее спиной кивнул Белову: мол, мне пора идти. Он поднялся со стула и направился к выходу, сказав напоследок Ольге:

— Устраивайтесь. Обживайтесь. Кнопка вызова сестры — рядом с изголовьем. Если вам что-нибудь понадобится…

Ольга перебила его:

— Скажите, можно убрать из палаты зеркало?

Она показала на небольшое прямоугольное зеркало, висевшее на стене напротив кровати.

— Мне будет достаточно видеть свое отражение в ванной, — пояснила Ольга.

Доктор понимающе кивнул.

— Ваше право. Как хотите. Зеркало здесь, действительно, ни к чему. Я скажу постовой сестре, она сейчас уберет.

— И еще, — продолжала Ольга. Голос ее постепенно обретал прежнюю звучность. В нем появились металлические нотки, и Белов подумал, что на самом-то деле в жизни не так уж и много меняется. — Может, у вас там дырка на обоях… Не знаю. Давайте повесим какую-нибудь картину.

Наршак рассмеялся.

— Дырки нет, — заверил он. — Но если хотите картину… Почему бы и нет? Какую именно?

Ольга нахмурилась. Она прошлась по палате, вернулась к кровати, присела на краешек и оценивающе склонила голову набок.

— Ну… Учитывая освещение, общий фон и цвет занавесок… Я бы хотела — «Похищение Европы» Серова.

Наршак задумался.

— «Похищение Европы»? Море, бык и девушка, если не ошибаюсь? Э-э-э… Тематика вполне нейтральная. — Он понял, что проговорился, и покраснел. Естественно, если бы Ольга выбрала что-нибудь застольное, доктор обязательно бы воспротивился. Изображения пышных столов и чаш с вином в клинике не приветствовались. — Я хотел сказать, что ничего депрессивного в этом произведении не вижу. И… сочетания цветов должны действовать успокаивающе… Я не против. Очень хорошая картина.

— К обеду привезу, — оживился Шмидт. — Тебе нужен подлинник?

Ольга смерила его уничижительным взглядом. При всех своих очевидных достоинствах Шмидт не слишком разбирался в живописи. Да и вообще в искусстве.

— Подлинник висит в Третьяковской галерее, — отрезала Ольга. — Такие вещи надо знать.

— Да? — Дмитрий растерялся, но только на мгновение. — Тогда — к вечеру. После закрытия. Саша, ты мне поможешь?

— У меня где-то лежала схема охранной сигнализации, — с абсолютно серьезным видом заявил Белов. — Но зачем суетиться из-за одного полотна? Это глупо. Подумай, — обратился он к Ольге. — Может, хочешь что-нибудь еще?

Улыбка — впервые за последние два дня — тронула губы Ольги.

— Мальчишки. Все те же мальчишки, — вздохнула она. — Могу подарить вам свои черные колготки. Разрежете напополам и наденете на голову, чтобы никто не узнал.

— Я скажу постовой сестре, она принесет ножницы, — невозмутимо отозвался Наршак.

Ольга легла на кровать, натянула до подбородка одеяло и отвернулась к стене.

— Достаточно будет и копии, — устало произнесла Ольга.

Она закрыла глаза. В голове звучали собственные слова.

«Мальчишки… Мальчишки…». Ей казалось, время не властно над ними: ни над Беловым, ни над Шмидтом.

Морщины на лбу, глубокие складки у углов рта, седина на висках… Все это было внешнее, наносное, какое-то ненастоящее. Настоящим оставался блеск в глазах и готовность в любой момент прийти на помощь.

— А я — старая, никому не нужная дура, — прошептала Ольга и заплакала.

Она слышала, как трое мужчин на цыпочках вышли в коридор и осторожно притворили за собой дверь. Чувство бескрайнего одиночества и полного отчаяния охватило ее. Оно было таким сильным, что грозило задушить; расплющить, придавить к узкой кровати, как тяжелый могильный камень. Ольга подумала, что стаканчик… или два смогли бы немного изменить жизнь; заставили бы мир засиять яркими и насыщенными красками — такими: как на картине Серова. Выпить хотелось невыносимо. В горле пересохло, тугие комки боли скручивали суставы. На лице и груди выступил холодный пот. Ольгу начал бить озноб.

Пришла сестра, сделала инъекцию и поставила капельницу. Вскоре Ольга уснула. Ей снился огромный рыжий бык, уносящий на широкой спине хрупкую черноволосую красавицу. И невинная девушка — Европа — тоже, наверное, верила, что все будет хорошо. И ей тоже хотелось счастья. Разве можно за это наказывать?

Доктор Наршак сидел в глубоком кресле, откинувшись на спинку. Он о чем-то размышлял, и лицо его хмурилось все больше и больше. На стенах кабинета висели рисунки, сделанные больными: творчество — один из самых действенных способов психотерапии. На рисунках не было подписей, что, в общем-то, неудивительно — у ведущего специалиста страны лечились такие пациенты, которые изо всех сил стремились сохранить свое инкогнито.

Но сейчас речь шла не об очередном государственном муже или эстрадной звезде, а об Ольге Беловой. Наршак подался вперед и положил руки на стол. Ослепительно-белые манжеты и блестящие платиновые запонки отразились в полированной столешнице.

— Кто из вас супруг? — спросил доктор, глядя по очереди то на Белова, то на Шмидта.

— Я, — хором ответили они и так же хором добавили: — Бывший.

— То есть, — пояснил Дмитрий, — он — первый бывший супруг, а я — второй бывший. Вообще-то мы не регистрировались, у нас гражданский брак был.

— Хм, — пробурчал Наршак; по нему было видно, что он собирается задать достаточно скользкий вопрос. Желая скрыть неловкость, доктор взял «Монблан» с золотым пером и принялся вертеть ручку в руках. — А нынешнего, более актуального, случайно, у нее нет?

— Насколько мне известно, — сказал Белов, — нынешнего нет.

— Ну да, понятно, — сказал Наршак. — Получается, вы — самые близкие родственники больной.

— В самую точку, док, — кивнул Саша, встретившись взглядом со Шмидтом.

— Ладно. Тогда приготовьтесь выслушать то, что я сейчас скажу. Положение очень серьезное. У больной — тяжелая форма алкоголизма. Третья стадия. Дальше — только четвертая и заключительная, которая длится очень недолго. Вы понимаете, что я имею ввиду?

— Конечно, — ответили бывшие мужья.

— Женский алкоголизм, в отличие от мужского, практически не поддается лечению. Вы должны об этом знать. Тем более — такой запущенный случай. Но мы все же попытаемся. Я планирую провести стандартный комплекс мероприятий, направленных на выведение пациентки из кризиса. Следующую неделю она проведет в медикаментозном сне, пока организм полностью не очистится от алкоголя. Это — в первую очередь. Далее наступит второй этап. Общеукрепляющая терапия и различные оздоровительные занятия: пешие прогулки, плавание в бассейне, посещение спортзала и так далее. Параллельно мы проведем исследование всех органов и систем; необходимо выяснить, насколько они пострадали от регулярного употребления спиртного. Ну и, разумеется, суггестивная терапия. То есть — внушение. Если совсем просто — кодирование, но на более высоком уровне, нежели предлагают всякие шарлатаны в частных объявлениях. И вот здесь я предвижу основную сложность.

На столе доктора зазвонил телефон. Наршак снял трубку, внимательно выслушал говорившего, бросил отрывистое «да» и добавил, что будет через пять минут. Он положил трубку на рычаги и развел руками: мол, извините, у меня не так много времени. Доктор почесал бровь ухоженным пальцем, словно вспоминал, на чем он остановился.

— Вы сказали, что основная сложность заключается в кодировании, — напомнил Белов.

— Да, — подхватил Наршак. — Можно просто вдалбливать в голову пациента, что пить — очень плохо. Пить — нельзя. Но это приносит результаты только в том случае, если психика больного… Как бы это помягче выразиться? Находится на низком уровне организации. Судя по всему, ваша бывшая супруга, — он обвел мужчин внимательным взглядом, — таковой не является. Ей этого будет недостаточно. Мы должны предложить что-то взамен алкоголя. Нечто такое, что заставит ее навсегда забыть о бутылке. Наверное, вы знаете, что ей особенно дорого.

— Ну… — начал Шмидт. — Сын, Иван… — Он наморщил лоб, будто ничего другого вспомнить не мог.

— Материнская любовь — очень сильная мотивация, — согласился Наршак. — Но, как видите, ей это не помогло. Что-нибудь еще?

— Она всегда хотела стать профессиональным музыкантом, — подал голос Белов. — Ольга — скрипачка. Но… Видимо, и это не помогло.

Наршак криво усмехнулся.

— Не кажется ли вам это странным? Два бывших супруга не могут сказать, к чему стремилась их жена. О чем это говорит? О недостатке внимания и тепла.

Шмидт пожал плечами. Доктор Наршак подвел их к тому выводу, к которому они сами пришли вчера, — ответственность за все, что произошло с Ольгой, лежала на них.

. — Мы виноваты, — тоном раскаивающегося школьника сказал Дмитрий.

— Признать вину — еще не значит исправить ошибку, — назидательно произнес Наршак. — Но это уже немало. Мы постараемся выяснить круг ее интересов и направить энергию в правильное русло. Но вылечить ее без вашей помощи будет невозможно. А самое главное — чтобы она сама захотела себе помочь. Ольга должна почувствовать свою необходимость… Вы понимаете меня?

— Да, — все так же хором ответили Белов и Шмидт.

— Я очень на это надеюсь. — Наршак поднялся из-за стола. — Извините, пора идти. Много Дел. Я освобожусь ближе к вечеру, часам к шести. Если возникнут какие-либо вопросы, обращайтесь.

Он проводил их до двери кабинета. Белов и Шмидт выглядели пристыженными. Они вышли на улицу и сели в черный «мерседес» Шмидта.

— Дима, я должен лететь, — признался Белов. — Меня ждут на Камчатке.

— Покоряешь очередной вулкан? — вяло спросил Шмидт. Он повернул ключ в замке зажигания, и двигатель ожил. В кожаном чреве автомобиля не раздалось ни звука, но стрелка тахометра еле заметно дрогнула.

Белов покачал головой. Он вдруг понял, как это выглядит со стороны: лазать по вулканам, когда, пусть и бывшая, но все же жена, лежит в наркологической клинике. Он хотел было сказать, что едет на Камчатку отнюдь не развлекаться, но это прозвучало бы как оправдание. А оправдываться Белов не собирался.

— Нет. Вулканы тут ни при чем. Смотри телевизор. Скоро сам все узнаешь — из новостей.

Шмидт перевел селектор автоматической коробки передач в положение «Drive», и «мерседес», плавно набирая скорость, помчался вперед. Говорить не хотелось. Настроение было ни к черту.

— Отвезти тебя в аэропорт? — спросил Шмидт.

— Спасибо, сам доберусь.

Москва таяла от июльской жары. Последние залпы тополиного пуха кружились в воздухе. Шмидт включил кондиционер, но к магнитоле даже не притронулся. Не тот был случай, чтобы слушать музыку.

— Когда она проснется, — упрямо сказал Шмидт, — то первое, что увидит, будет картина. «Похищение Европы», правильно?

— Угу…

— И если я не найду ее в художественных салонах, то ограблю Третьяковку. Вот что я сделаю. Смотри телевизор. Сам все узнаешь — из новостей.

Друзья рассмеялись. Белов ни на минуту не сомневался, что так оно и будет. Шмидт на все способен, сорвиголова… Что с него возьмешь?

Машина выехала за ворота аэропорта и помчалась по разбитому шоссе к городу. С непривычки Злобину было непросто управлять автомобилем с правым рулем; он-то как раз предлагал привезти транспортным рейсом тот черный «лексус», которым Белов пользовался в Красносибирске.

Но Лайза настояла на том, чтобы машина была местная, и обязательно с правым рулем. Она сказала, что не стоит противопоставлять себя народу, когда весь Дальний Восток, Камчатка и Сахалин ездят на чистокровных «японках»». И Белов не мог с ней не согласиться, потому что Лайза продумывала каждую мелочь и постоянно просчитывала реакцию избирателей.

Белов задумался. Недавние воспоминания промелькнули перед мысленным взором Александра за какую-то долю секунды. Он улыбнулся, представив Шмидта, тихонько водружающего репродукцию «Похищения Европы» на гвоздик, где раньше висело зеркало. И нахмурился, вспомнив вопрос репортера: «Правда ли, что вы бросили супругу, когда узнали о ее алкогольной зависимости?»

Острый вопрос, как удар под дых, заданный по всем правилам грязной журналистики. Белов чувствовал себя так, словно наступил в большую кучу дерьма; любые попытки выбраться из нее оборачивались дополнительным риском испачкаться. При всем при том репортер выглядел бесстрастным: этакий поборник справедливости, стремящийся рассказать доверчивым избирателям о подлинном моральном облике кандидата в губернаторы.

— Убить гада мало, — сказал Белов вслух.

Витек, как всегда, проявил интуицию, угадав, кого имел в виду его шеф.

— Саш, — Злобин посмотрел на Белова в зеркало заднего вида, — откуда он только взялся, этот журналюга? Я его точно не знаю. У него даже не было аккредитации. Голову даю на отсечение, он не из местных.

— Да ладно… — Белов махнул рукой.

— Шеф, давай, я ему ноги выдерну! — кипятился Витек.

— Прекрати эти разговоры и забудь свои босяцкие привычки, — ответила за Белова Лайза. — Смотри лучше за дорогой.

— Ну, хотя бы одну? — робко попросил Витек.

Белов вздохнул — как объяснить этому человеку, что после драки поздно махать кулаками? Выдернет он журналисту одну ногу или две — вряд ли это хоть что-нибудь исправит.

— Это зоринский киллер, — размышлял вслух Александр. — Школа Виктора Петровича. Пуля убивает человека, а слово — и человека, и его доброе имя. Но меня сейчас гораздо больше беспокоит другое: откуда он мог узнать про Ольгу?

Повисла долгая пауза. Глухо работали рычаги подвески: даже неубиваемой «тойоте» было не по себе на разбитой дороге.

Ватсон повернулся на сиденье и посмотрел Белову прямо в глаза.

— Если формулировать проще, кто из нас проболтался? Ты ведь это хочешь сказать, не правда ли?

Белов промолчал; все и так было ясно. Без слов.

«Кто мог проболтаться? Лайза? Витек? Ватсон? Федор? Шмидт? Доктор Наршак? Сама по себе Ольга не та фигура, чтобы за ней велось постоянное журналистское наблюдение. Хотя… Такой опытный знаток подковерных игр, как Зорин, мог и это предвидеть». Белов решил списать все на случайность. Однако нужно было сделать все возможное, чтобы подобная случайность больше не повторилась.

— Забыли, ребята, — сказал Белов. — Что у нас сегодня на повестке дня?

Лайза достала из сумки портативный компьютер и быстро пролистала записи.

— Сегодня — ничего. Будем обустраиваться.

— Я уже все подготовил, — с гордостью сказал Витек. — Компьютеры, принтеры, факсы. А само здание — закачаешься! Особняк купца Митрофанова постройки начала двадцатого века. Какая там лепнина, шеф! — Он был рад возможности хоть как-то реабилитироваться за досадный промах.

Выбор помещения предвыборного штаба обсуждался долго. Витек считал, что все должно выглядеть супер. Он по сто раз на дню повторял это дурацкое словечко.

Белов, напротив, полагал, что достаточно снять офисное помещение на первом этаже жилого дома, упирая на то, что скромность украшает не только девушек, но и будущего губернатора. Точку в споре поставила Лайза.

— Зачем вообще делать на этом акцент? — сказала она. — Саша должен отреставрировать какое-нибудь историческое здание и поднести его в дар городу. А то, что реставрация совпадет по времени с предвыборной гонкой, только на руку. Причем всем.

Белов подумал, что Лайза с ее американским прагматизмом как всегда оказалась права.

«Тойота» выехала на окраину Петропавловска. В открытое окно ворвался свежий запах моря. Белов полной грудью вдохнул воздух, пропитанный соленым ароматом водорослей. Жизнь обещала новые головокружительные повороты и непредсказуемые события. Саша почувствовал, как его охватывает бойцовский азарт. Борьба предстояла трудная и, судя по всему, не всегда честная. Но ведь чем труднее задача, тем больше кураж.

Адреналин горячей волной выплеснулся в кровь. Ощущение было такое, словно по жилам побежали миллионы крошечных колючих пузырьков. Белов посмотрел налево — туда, где величественной громадой вставала Авачинская сопка. На западном склоне лежал чистый снег; восточный был покрыт серым вулканическим пеплом. Над неровным обрезом жерла курился легкий дымок.

— Задавим всех, ребята! — воскликнул Белов. — Бригада мы или нет?

Белов и Ватсон рассмеялись, только Лайза оставалась серьезной. Черты лица ее вдруг заострились, щеки стали белыми, как снег на западном склоне Авачи. Лайза поспешно отвернулась в другую сторону, и Белов этого не заметил.

Бывший особняк купца Митрофанова сохранился на удивление хорошо. Кое-где серая штукатурка облупилась, обнажив старый бледно-желтый цвет. Когда-то этот дом имел статус исторического памятника и в социалистические времена поддерживался в приличном состоянии — за государственный счет. Однако в лихие годы перестройки памятники старины стали вдруг не в чести. Финансирование прекратилось: слабело с каждым месяцем, словно струйка воды из неисправного крана, а потом — иссякло вовсе.

Если бы не огромный запас прочности, заложенный строителями, дом наверняка бы давно уже обвалился. Но он продолжал упорно сопротивляться разрушительному действию времени благодаря особому составу кирпичей, выпеченных вручную в специальных печах, и несметному количеству куриных яиц, добавленных в раствор.

Загадочный купец Митрофанов сколотил на природных богатствах Камчатки баснословное состояние. Было это всего за несколько лет до революции. А когда на восточную окраину России пришла Советская власть, купец исчез из Петропавловска в один миг; пропал бесследно, будто сгинул.

Особняк грабили несколько раз: сначала — революционные матросы, потом — американские интервенты, после них — японцы, а затем уж — снова красные. И все были сильно разочарованы — ничего, кроме голых стен полутораметровой толщины, в доме не оказалось.

Не было ни сундуков, набитых ассигнациями, ни полов в гостиной, выложенных сплошь царскими червонцами, ни венецианских зеркал с рамами из червонного золота. Ничего из того, о чем судачила людская молва, в особняке не обнаружили. Однако при всем при том дом выглядел, как средневековая крепость, подготовленная к длительной осаде. И этот факт волей-неволей наводил на мысль, что таинственному купцу было что скрывать.

В тридцатые годы чекисты в кожаных куртках решили взяться за утерянное состояние Митрофанова всерьез. Они перевернули горы документов, но не нашли ни одного из потомков дореволюционного олигарха и вообще никого, кто мог бы пролить свет на эту темную историю. Дворецкого вместе с семьей второпях шлепнули еще в двадцатом; спустя пятнадцать лет ненужная спешка вызвала досаду и запоздалое сожаление.

Как бы то ни было, но митрофановские сокровища исчезли. Все подозревали, что они где-то спрятаны; энтузиасты намеревались вскрыть полы в особняке — проверить, нет ли под землей обширных потайных комнат, связанных запутанными узкими коридорами, но, пока дом имел статус памятника старины, делать это было нельзя. А вскоре и энтузиасты утихомирились; в конце восьмидесятых выяснилось, что гораздо легче заработать, незаконно добывая крабов и красную икру, нежели охотясь за мифическими кладами.

Особняк так и остался памятником неразгаданной тайне. Он возвышался на холме, величественный и гордый, обратив к городу изящный фасад, стыдливо замазанный шаровой краской.

Два месяца назад Витек в первый раз летал в Петропавловск-Камчатский и подыскивал подходящее здание для предвыборного штаба. Лайза наказала ему сделать как можно больше фотографий. Изучив снимки особняка, она сразу поняла, что лучшего места не найти.

— Тебя обязательно будут называть олигархом, рвущимся во власть, — доказывала она Белову, — сравнивать с Абрамовичем и Ходорковским. Этого надо избежать. Пусть лучше сравнивают с купцом Митрофановым — но с той существенной разницей, что Митрофанов скрыл свое состояние от людей, а ты, наоборот, вернешь. После реставрации в особняке можно разместить краеведческий музей.

— Отличная идея! — согласился Белов. — Мне это нравится. Конкретное дело, никаких расплывчатых обещаний.

Витек договорился со строительной компанией, а Белов перевел личные деньги на ее счет. Работа продвигалась быстро; Лайза связалась с прорабом и распорядилась, чтобы реставрацию начали с внутренней отделки. Она не хотела слышать никаких возражений: «Мол, обычно делают наоборот — сначала фасад, а потом — помещения». Для подобного упрямства имелась веская причина: во-первых, реставрация должна быть зримой. Идеальный вариант — если строительные леса снимут за неделю до выборов; приходилось учитывать, что у людей короткая память, особенно — на добрые дела. Ну, а во-вторых, им нужно было где-то жить и работать все оставшиеся полгода. Поэтому прорабу ничего не оставалось, кроме как согласиться.

Витек остановил «тойоту» перед воротами митрофановского особняка. Загнать машину внутрь ограждения Оказалось невозможно — приехал грузовик со строительными лесами, и загорелые рабочие в синих выцветших комбинезонах разгружали ажурные стальные конструкции.

Белов вышел из джипа, взглянул на дом.

— А что? — сказал он. — Очень даже здорово. — Он открыл заднюю дверь, подал Лайзе руку. — Посмотри, в нем есть что-то такое… Я хочу сказать, с первого взгляда безошибочно угадывается, что дом — старый. Какой-то дух времени… старины… Ты не находишь?

— Да, милый… — рассеянно ответила Лайза.

Дождь, встретивший их в аэропорту, прекратился так же быстро, как и начался. Яркое июльское солнце светило вовсю, и температура воздуха мгновенно подскочила до двадцати двух по Цельсию, но Лайза почему-то была бледной, и рука ее была холодной, как мрамор.

Белов обеспокоенно взглянул на спутницу.

— Что с тобой?

Лайза беззаботно отмахнулась и постаралась улыбнуться, будто речь шла о чем-то незначительном:

— Не обращай внимания. Наверное, я просто устала. Сначала — самолет, потом — машина… Немного укачало.

Белов оглянулся, отыскивая глазами Ватсона.

— Ватсон!

Лайза поспешно сжала ему руку:

— Не надо. Не беспокойся. Я чуть-чуть полежу, и мне сразу станет лучше. Где жилые комнаты? — обратилась она к Витьку.

— Все, как при старом хозяине, — ответил тот. — На втором этаже.

Придерживая Лайзу за талию, Белов помог ей подняться по четырем высоким ступенькам крыльца. Они вошли в дом и были поражены некоторыми странностями его архитектуры, незаметными с улицы. Например, оконные проемы только снаружи казались большими; внутри они суживались, как крепостные бойницы, — настолько, что взрослый человек едва ли мог сквозь них протиснуться. Двери отличались особой прочностью и толщиной; все они были кованые, усиленные толстыми полосами железа и снабженные тяжелыми засовами.

— Однако… — задумчиво сказал Белов. — По-моему, этот Митрофанов чего-то сильно боялся. Посмотри, какие стены.

Сопровождавший их Витек охотно взял на себя роль экскурсовода.

— Да, шеф. Насчет стен ты прав. Я специально измерял: нет ни одной меньше полутора метров. Даже перегородки между комнатами, и те — огромные, как в противотанковом блиндаже. Сюда, направо, — сказал он, увидев, что Белов замялся, не зная, куда дальше идти. — Лестницу так просто не найдешь. Она — в дальней правой от входа комнате.

В темной каморке, как и обещал Витек, оказалась витая чугунная лестница. Злобин пошел первым, Лайза и Белов — за ним. Лестница была такая узкая, что Белов с трудом помещался между перилами, поэтому ему приходилось двигаться боком.

Саша все время думал, какая странная прихоть заставила купца Митрофанова построить дом именно так. Во имя чего он пожертвовал комфортом и пространством? Он крутил эту мысль и так, и этак, и всякий раз приходил к единственно возможному ответу: особняк был плохо приспособлен для жизни, зато как нельзя лучше подходил для обороны. «Вот только… что он собирался оборонять?».

Комнаты на втором этаже были чуть просторнее, чем на первом, но казались меньше и уютнее — наверное, за счет низких сводчатых потолков.

— Нечто среднее между монашеской кельей и тюремной камерой, — сказала Лайза, и Белов с ней согласился.

В самой большой комнате стояла широкая двуспальная кровать. Рядом с кроватью — тумбочка, зеркало и платяной шкаф.

— Все пришлось разбирать по винтику и затаскивать через окна, — пояснил Витек.

— Молодцы, — похвалил его Белов.

Витек довольно кивнул и вышел.

Саша откинул покрывало и усадил Лайзу на край кровати.

— Как ты себя чувствуешь?

— Спасибо, мне уже лучше. — Лайза легла на подушку, и Белов накрыл ей ноги покрывалом.

Почему-то снова вспомнилась Ольга — несчастная одинокая женщина, коротающая дни в наркологической клинике. «Как несправедлива бывает судьба… — подумал Белов. — Или это мы несправедливы друг к другу?»

Он нагнулся и поцеловал Лайзу в лоб — словно хотел таким образом возместить то тепло, что не получила от него Ольга. «Признать вину — еще не значит исправить ошибку», — так, кажется, сказал мудрый Наршак?

— Иди, — прошептала Лайза. — Я же знаю, что тебе не терпится осмотреть весь особняк. Иди, я немного посплю… — Она повернулась на бок и закрыла глаза.

Белову действительно не терпелось — такого странного дома он еще не встречал. Но мало того, что дом был странный, очень скоро выяснилось, что вокруг него творятся странные вещи…

Федор в это время был занят не менее увлекательным делом. Ради его благополучного исхода Лукин был готов пойти на крайние меры — сбрить свою знаменитую бороду. Но, поразмыслив немного, пришел к выводу, что не стоит. Жертва может оказаться напрасной, и тогда — жди, пока отрастет новая борода. Нет, бороду Федор решил оставить.

Для конспирации сгодились бы и темные очки. Лукин купил их на развале за тридцать рублей, но вскоре понял, что очки не только не маскируют его внешность, а даже наоборот — привлекают излишнее внимание. Тогда он снял очки и выбрал другую тактику — стал прихрамывать, но в азарте погони забыл, на какую ногу надо припадать, и через пять минут хромота была отвергнута.

— Ишь, супостат, — бубнил Федор, выслеживая сухопарого мужчину с пышной седой шевелюрой. — На один его шаг три моих приходится.

Лукин, чтобы не выделяться из толпы, сменил рясу на партикулярное платье. Своей одежды у него не нашлось, пришлось кое-что позаимствовать у Витька и Ватсона, поэтому Федор был одет не по погоде и не по размеру. Ему то и дело приходилось подтягивать широкие джинсы Злобина, чтобы не путаться в штанинах, а в толстом вязаном свитере, который подарила Ватсону Светлана, возлюбленная боксера Степанцова, Лукин отчаянно потел.

Но хуже всего было то, что неумелую слежку, похоже, заметили. Объект то и дело оглядывался, смотрел на свое отражение в витринах и постепенно прибавлял шагу. Федор мысленно осенял себя крестным знамением и, пыхтя, переходил на легкую трусцу.

Через четверть часа Лукин понял, что объект, видимо, просто над ним издевается: он сделал круг по центральной части Петропавловска и снова оказался в начале улицы Тараса Шевченко, рядом с рынком. Но на этот раз седоволосый мужчина не стал петлять узкими улочками, и крутыми переулками; он нырнул прямо в толпу торговцев и покупателей, заполонивших продовольственные ряды.

В последний раз его шевелюра мелькнула рядом с лотками, на которых лежала квашеная капуста («С яблочком, с морковочкой и с клюквой», — на бегу отметил Федор), и через мгновение супостат пропал. Как в воду канул.

Лукин заметался. Он побежал вперед, расталкивая локтями словоохотливых азербайджанцев, на все лады расхваливавших «съвежий зэлень», и обстоятельных домохозяек, приценивавшихся к сочным персикам и армянским абрикосам. Он добежал до мясного ряда, но увидел там лишь свиную голову с мутными глазами. Седого незнакомца нигде не было.

«Ну, погоди же! — мысленно пригрозил ему Лукин. — Я вот тебя за волосья-то твои оттаскаю…» Его собственные, длинные и не такие густые, намокли под красной бейсболкой и торчали из-под нее неопрятными прядями.

«Я вот тебя… ужо!» — Федор выскочил в центральный проход и подпрыгнул. Впереди — никого. Он повернулся на девяносто градусов и подпрыгнул еще раз. Снова никого, похожего на сухопарого мужчину.

Федор повернулся в другую сторону (на него уже стали оглядываться) и прыгнул изо всех сил. И вдруг — о, чудо! — где-то вдали, между прилавками, на которых стояли огромные аквариумы с живой рыбой, мелькнула седая голова.

— Ну, теперь-то не уйдешь, ренегат! — взревел Федор.

Он мчался, движимый самыми благими намерениями: чувством долга и сознанием того, что, быть может, спасает Белову жизнь. Это окрыляло его и придавало сил.

Объект, наверное, забыл об осторожности — он шел степенно, никуда уже не торопясь. «Подлый лицемер!» — шептал про себя Федор.

Мужчина делал вид, что крайне заинтересован живыми крабами с полуметровыми клешнями, что копошились на эмалированных подносах.

— Стой! — заорал Лукин, схватил седоволосого за рубашку и дернул что было сил.

К несчастью для Федора, рубашка треснула и порвалась, обнажив худую мускулистую спину с синей татуировкой — храмом с пятью куполами. Только сейчас Лукин заметил, что На том незнакомце рубашка была розовая, а эта — голубая, в полосочку.

Федор попятился, бормоча под нос слова извинения. Но мужчина не стал его слушать. Здоровый костистый кулак просвистел в воздухе и врезался Лукину точно под левым глазом, высекая из него россыпь веселых разноцветных искр. Словно фейерверк взвился под высокими сводами бывшего колхозного рынка.

— Мама! — пробормотал Федор и полетел навзничь.

Последнее, что он запомнил, — потоки холодной воды и толстая рыба с красными плавниками, лениво бьющаяся у него на груди.

Белов спустился на первый этаж особняка и решил обойти все здание. Из угловой каморки вели две двери. На этот раз Белов пошел направо, туда, где еще не был.

Он попал в длинную анфиладу из шести комнат, которая изгибалась под прямым углом и продолжалась еще на три комнаты. В последней каморке стояла гигантская печь — такая, что в нее можно было запихивать целые бревна. В стене, прямо над полом, был проделан узкий люк, закрывающийся на толстую железную заслонку. Он был не более двадцати сантиметров в диаметре, и через него вряд ли мог пробраться злоумышленник. Во всем этом угадывалась какая-то неслучайность, продуманность, и Белов мысленно снял шляпу перед купцом, наверняка страдавшим манией преследования. Во всяком случае, оборонительные бастионы Митрофанов возводил грамотно.

— Ну и дела! — покачал головой Белов и пошел обратно.

Через ту же длинную анфиладу, построенную в виде большой буквы «П», Александр попал обратно в центральный зал.

Трудно сказать, для каких целей использовал этот зал прежний владелец особняка. Белов подумал, что просторное помещение не могло быть ни гостиной, ни столовой, — разве можно в суровом российском климате устраивать гостиную напротив входа? Но тогда зачем оно вообще было нужно?

Сейчас здесь стояли столы и удобные вращающиеся стулья. За одним из них сидела Любочка и что-то выстукивала на клавиатуре. Белов поздоровался с ней, Любочка ответила приветливой улыбкой.

За соседним столом, под огромной картой Камчатки, устроился Витек. Он закинул ноги на край стола и старался в чем-то убедить Ватсона.

Доктор не соглашался с ним и все время качал головой. Блики люминесцентных ламп играли на его гладкой, как бильярдный шар, голове и разбегались во все стороны.

Белов подошел ближе и прислушался.

— Натуральный рыцарский замок, — говорил Злобин.

— Сам ты… замок, — отозвался Ватсон. — Скорее уж — подводная лодка.

— О чем спорите, верные опричники? — спросил Белов, присаживаясь рядом.

Витек покряхтел и убрал ноги со стола.

— Да вот, Саша, никак не можем понять, куда мы угодили. Витек говорит, что в рыцарский замок, а мне этот особняк напоминает подводную лодку. — Док для убедительности стукнул крепким кулаком по столешнице. Любочка вздрогнула.

— Интересно, — Белов расстегнул пиджак и ослабил узел галстука. — Ну, рыцарский замок — я еще могу понять. А при чем здесь подводная лодка?

Ватсон оживился — обрадовался новому слушателю.

— Ты когда-нибудь был на субмарине? — спросил док. — Нет? Знаешь, какой там главный принцип организаций помещений? Принцип живучести!

— И что это означает?

— А вот что: отсеки расположены длинной чередой. В каждом отсеке — по два люка, которые в случае аварии задраиваются наглухо.

— Ну, об этом я, положим, догадывался, — усмехнулся Белов. — Но как это вяжется с купцом Митрофановым?

— Посмотри! — Ватсон взял карандаш и чистый лист бумаги. — Вход — один. Черного хода нет. — Он быстро набрасывал схему. — С улицы человек попадает прямиком в центральный зал. Из зала ведет только одна дверь — в правую ближнюю комнату, а уж от нее тянется та же самая череда отсеков.

— Анфилада, — подсказал ему Белов.

— Если угодно, — согласился Ватсон.

— Ну и что?

— Посмотри внимательно на схему. Маленькие комнаты расположены вокруг центрального зала в виде буквы «П»…

— Да, я это уже заметил, — кивнул Белов.

— Заметил… — хмыкнул Ватсон. — А ты заметил, что в каждой из этих комнат, исключая последнюю, где печь, по две двери?

— Естественно, по две, — улыбнулся Александр. — А иначе — как пройдешь в соседнюю? Из зала-то дверей нет.

— Да-да-да… — Ватсон начертил на схеме несколько стремительных штрихов. — Но, похоже, ты упустил самое главное. Эти двери, случайно, не показались тебе странными?

— Странными? — задумался Белов. — Ну, разве что толстые очень… Тяжелые. Такие и динамитом не возьмешь…

— А еще? — не унимался Ватсон.

— Ну-у-у… Не знаю. Сдаюсь. Расскажи нам о своем открытии.

Ватсон победно воздел руку с зажатым в ней карандашом. Электрические зайчики спрыгнули с лысины и заплясали по свежевыбеленным стенам.

— Засовы! — воскликнул Ватсон. — Засовы — только с одной стороны. Внутренней.

— Точно-точно… — Белов вспомнил, что сначала он обратил на это внимание, но потом как-то упустил из виду. — Получается, со стороны зала закрыть двери невозможно; только со стороны дальней комнаты, где печь… Так?

— Именно. — Ватсон отложил карандаш и победно подкрутил усы. — Теперь понимаешь, почему я подумал о подводной лодке?

Когда вода прибывает, команда перебегает отсека в отсек, задраивая за собой люки. И наш купец так же мог закрывать за собой двери, отступая в дальнюю комнату.

— Поближе к печке, что ли? — рассмеялся Витек. — Думаешь, он так дрожал за свои дрова?

Белов подвинул к себе схему. Действительно, все получалось так, как говорил Ватсон. Но почему засовы были только с внутренней стороны? Какой в этом смысл?

— Возможно, — рассуждал Белов вслух, — таким образом он хотел выгадать время, чтобы сжечь какие-то документы. Наверное, в комнате рядом с той, где печка, у него был архив, или библиотека…

— Или сейф с ассигнациями, — вставил Витек. — Деньги тоже неплохо горят.

— Да, какая-то неприятная личность вырисовывается, — сказал Белов. — Готов сжечь все, до последней бумажки, лишь бы никому ничего не досталось.

— Честно говоря, я бы не стал его осуждать, — признался Ватсон. — Вспомните, что случилось с беднягой дворецким. И потом — мне кажется, дело здесь не в архиве. Точнее, не только в нем. Понимаете, в подводной лодке все продумано до мелочей. Отсеки ведут не куда-нибудь в тупик, а…

Договорить он не успел. С улицы послышался басовитый рокот двигателей. Один из рабочих вбежал в центральный зал. Он был явно чем-то напуган.

— Кто из вас Саша Белый? — спросил он, стараясь восстановить дыхание.

Белов поднялся со стула. Это имя, как напоминание из прошлой жизни, заставило его напрячься. Он давно уже был Александром Николаевичем Беловым, законопослушным и добропорядочным гражданином, директором крупнейшего алюминиевого комбината, кандидатом в губернаторы, наконец! Саня Белый остался по другую сторону страшной черты — вместе с Филом, Космосом и Пчелой. Но сейчас он вдруг снова кому-то понадобился. Кому, хотелось бы знать?

Краем глаза Белов уловил мягкое и вместе с тем молниеносное движение: это Витек расстегнул кобуру и, вытащив пистолет, спрятал его сзади, за пояс брюк. Телохранитель выступил вперед, закрывая собой Белова.

Саша улыбнулся и положил руку ему на плечо.

— Не надо, я сам разберусь. Кто меня спрашивает? — обратился он к рабочему.

— Князь, — шепотом ответил тот,

— А кто такой князь? — снова спросил Белов. — Князь тьмы?

Рабочий пожал плечами, словно хотел сказать: ну, если вы не знаете Князя… Тогда дело совсем плохо.

— Будем знакомиться, — сказал Белов и вышел на крыльцо.

За пригорком, неподалеку от поворота к особняку купца Митрофанова, стояла неприметная серая «мазда». Водителя нигде не было видно — наверное, он захотел прогуляться среди окрестных холмов.

На заднем сиденье, прикрытый газетой «Вечерний Петропавловск», лежал кофр из-под дорогого профессионального «Никона». Открытая пепельница была забита расплющенными окурками «Парламента».

Метрах в пятидесяти от автомобиля стоял высокий раскидистый дуб; с его верхушки особняк просматривался, как на ладони.

Человек в одежде, такой же неприметной, как и «мазда», на которой он приехал, сидел на толстом суку, обхватив левой рукой ствол дерева.

О такой удаче он мог только мечтать! Дальняя командировка полностью себя оправдывала. Некие люди, которых он толком и не знал, разыскали его в Москве. Мужчина был фотокорреспондентом, работающим по контракту с десятком самых «желтых» изданий. Жареные снимки — это была его специализация, в которой он достиг весьма значительных успехов. Когда требовалось незаметно снять поп-звезду в неприглядном виде или изобличить в какой-нибудь гадости модного политика, издатели непременно обращались к нему.

Его имя никогда не стояло под фотографиями; редакторы свято хранили тайну своего «охотника». Поэтому он был несколько удивлен, получив анонимное предложение отправиться на Камчатку и там открыть очередную охоту — на Александра Белова. Весомый аванс резко сократил время, отпущенное на раздумья, и уже через пару дней фотограф прилетел в Петропавловск-Камчатский. Незнакомец, не пожелавший представиться, распорядился отслеживать каждый шаг Белова и тщательно фиксировать все контакты кандидата в губернаторы. Он дал целую стопку фотографий с изображением людей, особенно интересующих заказчика.

У корреспондента была превосходная — профессиональная — зрительная память, и сейчас он быстро выделил нужный образ: высокий мужчина с пышной седой шевелюрой.

Седоволосый вышел из черного «мицубиси-паджеро», остановившегося перед воротами особняка. Из второй машины — такого же черного «ниссана» — выскочили здоровенные коротко стриженные парни. Один из них что-то крикнул рабочим, возившимся во дворе митрофановского дома.

Фотограф прильнул к видоискателю «Никона» и положил палец на спуск. Достаточно одного легкого нажатия, и фотоаппарат выстрелит быстрой очередью снимков. В целлофановом пакете, висевшем на руке, лежали запасные обоймы — кассеты с пленкой.

Охотник выцеливал дичь — надо признаться, на удивление глупую и наивную. Он увидел, как на крыльцо особняка вышел Белов. Седоволосый, немного помедлив, направился к нему.

Фотограф, замирая от азарта и мысли о предстоящем гонораре, нажал на спуск.

Белов вышел на улицу и замер, прищурившись от яркого солнца. Напротив него, перед крыльцом, стоял неизвестный мужчина. У мужчины были густые седые волосы и лицо с грубыми и резкими чертами. Колючие серые глаза под кустистыми бровями напоминали две крошечные амбразуры, в глубине которых притаились пулеметы, готовые вот-вот извергнуть ураганный шквал свинца.

«Князь, — промелькнуло в голове Белова. — Вот он, значит, какой — криминальный хозяин Камчатки. По всему видно — из старой гвардии. Настоящий "законник". Только что ему от меня нужно? Хочет взять на испуг будущего губернатора? Ха!»

Он окинул взглядом подручных «авторитета». Шесть здоровых парней, перевес явно на их стороне. Правда, они сами тоже чего-то стоят, и в «машинке» у Витька девять патронов — восемь в обойме и один в стволе, но все же…

Седой мужчина внезапно улыбнулся. Белову показалось, он услышал хруст, с которым разошлись морщины на суровом лице Князя.

— И впрямь — Саня Белый. А я думал — бакланит бородатый, — сказал он и стал подниматься по ступенькам. При этом Князь сделал едва уловимое движение рукой, и шестеро «горилл» обмякли, словно из них выпустили весь воздух. «Авторитет» протянул худую жилистую руку. — Ну, здравствуй. Пустишь в дом?

Белов пожал протянутую руку и отступил в сторону.

— Здравствуй. Проходи.

Князь прошел в зал. Цепкий взгляд скользнул по Витьку.

— Спрячь, сынок. Я с миром. Пусть он нюхает подмышку.

Злобин, поймав утвердительный кивок Белова, убрал пистолет в кобуру.

Князь обошел вокруг стола и замер, ожидая приглашения. Уважение к чужому дому и его хозяину у «законников» в крови. Белов подошел и сдвинул стул — всего на пару сантиметров, но этого было достаточно, чтобы «авторитет» по достоинству оценил оказанное гостеприимство.

Он учтиво кивнул и сел. Белов сел рядом.

— Прости, что не предупредил о визите, — сказал Князь. — Знаю, тебе нельзя. Ты должен быть Белым — во всех смыслах.

Белов молча поднял брови. Встреча с уголовным авторитетом вряд ли может повысить рейтинг, в этом Князь не ошибался.

— Больше мы не встретимся, — продолжал «законник». — Поэтому скажу все сразу. Сейчас. — Он по очереди посмотрел на всех, кто был в зале — Витька, Ватсона и Любочку.

— Это — мои люди, — сказал Белов, и Князь снова кивнул.

— Хорошо. Хочу, чтоб ты знал — нам с тобой делить нечего. Я из-под «папы», то есть у государства, не краду. И наркоту не уважаю, она не подо мной. Если сядешь в кресло, сам во всем разберешься. Зацепки есть, не сомневайся. «Толстых» мы шерстим, скрывать не буду. Да ты и сам за них возьмешься. Обнаглели, вконец, все под себя гребут, словно завтра — конец света. Еще немного — и пустые бутылки у бомжей воровать начнут. О тебе все знаю. Ты — правильный мужик. От тебя людям только лучше станет. В общем, масть воровская — за тебя, хотя, сам понимаешь, — политику мы не хаваем.

Белов наклонил голову в знак согласия.

— Ребята хотели спасибо тебе передать — за боксера, — в серых глазах Князя заметались веселые искорки. — Я знамени не кланяюсь, сегодня оно одно, а завтра — другое. Но за Россию сердце болит. Ты — молодец, и Серега — тоже. Побил америкоса.

Белов улыбнулся, вспоминая, как его подопечный, Сергей Степанцов, одержал заслуженную победу в Нью-Йорке и выиграл титул чемпиона мира.

— Ну вот и все. — Князь снова стал серьезным. — Меньше слов — больше ясности. Напоследок хочу предупредить — накат на тебя скоро пойдет. Пасет тебя кто-то, а кто — разобрать не могу. Ниточка далеко бежит, аж до самой столицы. Я буду у тебя за спиной. За правым плечом.

— Как ангел-хранитель? — спросил Белов.

Вместо ответа Князь повел в воздухе рукой. Между его пальцами, будто из ниоткуда, возникла простая белая карточка. «Авторитет» протянул карточку Белову: на ней был только номер телефона, и все. Ни имени, ни фамилии, ничего больше.

«Законник» поднялся и твердым уверенным шагом направился к выходу. На пороге он обернулся и сказал:

— Да! Я ведь что приезжал-то? Забери своего клоуна, а то мои ребята его чуть не порешили. Виданное ли дело — самого Князя при всем честном народе раздевать. Помяли немного, но ничего. До свадьбы заживет. Не держи зла.

Он коротко рассмеялся — будто скрипнули несмазанные дверные петли — и пошел к машине. Бойцы авторитета ввели под руки Федора. Он держался за живот, левый глаз заплыл, в бороде запеклись сгустки крови.

При виде Лукина у Белова болезненно сжалось сердце, но он понимал — могло быть и хуже. Видимо, Федор опять сделал что-то не то. Непоседливость натуры чуть было не завела его слишком далеко. Во всем этом предстояло еще разобраться, но последние слова Князя звучали, как извинения.

Бойцы «законника» усадили Федора на стул, один из них потрепал Лукина по плечу.

— Брат, не в обиду?

Федор скривился и прошептал:

— Ладно уж, сам виноват. Спасибо, что не убили.

Боец поискал глазами равного себе и безошибочно обратился к Витьку:

— Брат, у вас на дереве — кукушка. Мы ее снимем, но ты тоже не зевай.

Они вместе со Злобиным вышли на крыльцо, парень ткнул пальцем в сторону раскидистого дуба.

— Сечешь?

Между густых ветвей мелькнул солнечный зайчик. Витек сжал кулаки, но парень его успокоил.

— Не напрягайся, сделаем. Мусорить не будем. А за этим, — он показал на Федора, — присматривай. Какой-то он… блаженный.

Многолитровые двигатели ровно зарокотали. Князь и его свита сели в черные джипы и уехали.

Белов стоял и думал о новом союзнике. Но еще больше его беспокоило предупреждение Князя — о тайном и могущественном враге.

Злобин мерил шагами крыльцо, ругаясь на себя за то, что он опять — уже дважды за этот день! — лопухнулся, не заметив скрытого наблюдения за особняком.

Ватсон сбегал в соседнюю комнату за походным чемоданчиком, где хранил медикаменты, и подошел к Федору.

— Горе ты мое! Луковое-лукинское! И как это тебя угораздило?

Федор с трудом раздвинул разбитые губы:

— А долго ли нам? Умеючи-то?

Фотограф дощелкивал третью кассету. Руки приятно дрожали. Еще бы — ему удалось в первый же день снять на пленку, как Белов пожимает руку седоволосому мужчине. Кто этот мужчина, фотограф не знал, но прекрасно понимал, что не тот, с кем позволительно встречаться кандидату в губернаторы. Он нутром чуял — есть компромат! Отличный компромат!

Зная по собственному богатому опыту, что долго в укрытии задерживаться не стоит, он уже хотел слезть с дерева, как вдруг услышал еще один щелчок. Тоже — затвора, но не любимого «Никона».

Папарацци посмотрел вниз. Там, у подножия толстого ствола, стоял типичный браток и улыбался. Улыбка его как бы существовала отдельно от него, как у Чеширского кота, но вот черный глаз «Макарова», не мигая, смотрел фотографу прямо в лоб. И в одноглазом взгляде пистолета не было ни тени доброжелательности.

— Сам слезешь, пока не стал инвалидом, — нараспев спросил парень, — или тебе помочь? Корреспондент был тертый калач, он знал, что постоянное ношение оружия вызывает у людей повышенную нервозность и лишние фразы вроде: «А в чем, собственно, дело?» могут только ухудшить ситуацию. Фотограф, не вступая в пустые пререкания, повесил «Никон» на шею и стал спускаться. Когда до земли оставалось метра два, он немного задержался и бросил незаметный, как ему показалось, взгляд на окрестности. Папарацци прикидывал, успеет ли он спрыгнуть и добежать до ближайших кустов.

Парень будто прочел его мысли. Он расплылся в широкой улыбке — так, что глаза превратились в узкие щелочки.

— Хорошо бегаешь? — спросил браток ласково. — А я и не против. Беги, все равно пуля догонит.

Фотограф еще раз все хорошенько прикинул и пришел к выводу, что лучше не испытывать судьбу.

— И в мыслях не было, — мрачно сказал он, примерился и спрыгнул на землю. — Видишь, стою на месте. — Для убедительности он поднял руки вверх.

Парень одобрительно кивнул. Он весь лучился от счастья, как Мальчиш-Плохиш, только что съевший ящик печенья и бочку варенья. Браток убрал пистолет в карман и подошел к фотографу. Дальнейшее произошло настолько стремительно, что папарацци даже не успел среагировать. Ему показалось, будто нагретый солнцем воздух слегка всколыхнулся, и через мгновение он ощутил сильнейшую боль в паху, самом чувствительном месте у мужчин. Фотограф взвыл от боли, но парень лишь сильнее сжал стальные пальцы — будто закручивал тиски. Папарацци встал на цыпочки и замер, боясь пошевелиться.

— Пожалуйста, очень тебя прошу, покажи мне документы, если есть, конечно, — браток говорил так вежливо, что отказать было невозможно.

Кончиками пальцев папарацци вытащил из нагрудного кармана права и доверенность на «мазду».

— Большое спасибо, — поблагодарил парень и принялся внимательно изучать пластиковую карточку прав. — Ой! — говорил он. — Ой-ой! Ой-ой-ой! Смотри-ка, что здесь написано! Место регистрации — город Москва. А к нам-то тебя каким ветром занесло, дружок?

Еще одно легкое движение пальцев — словно бы он катал в ладони медные шарики — и фотографу захотелось рассказать этому человеку все, поведать самую подробную историю своей жизни, не упустив ни одной мелочи.

— Я… оу-у-у… я… — Но рассказ почему-то не получался. Выходило сбивчиво и путано.

— Ты полез на дерево подглядывать за бабами! — Сделал вид, что догадался, браток. — Ты — извращенец? Любишь мастурбировать на ветке? По-моему, это нехорошо. Как думаешь?

Фотограф кивнул. Из левого глаза выкатилась крупная непрошеная слеза — будто в знак сожаления о нелегкой судьбе извращенца.

— Но ты не бойся, — издевался парень, — я никому об этом не скажу. Мы вообще люди вежливые и радушные. Любим гостей. Особенно — из Москвы… — Он вдруг резко сменил тему — Смотри-ка, какой у тебя красивый фотоаппарат. Наверное, получаются классные снимки?

Папарацци снова кивнул. Да и что ему оставалось делать? Снимки и впрямь получались классные.

— Прошу тебя… — умоляюще сказал парень. — Можно я проявлю твои пленки? Ладно? За свои деньги, ты не беспокойся… — Интонация была такой, что ему впору было молитвенно сложить ладони, но… Но в правой руке братка по-прежнему был «Макаров».

Пленки… Снимки, на которых Белов пожимал руку седоволосому, наверняка стоили немало. Но едва ли дороже, чем причинное место, которое дается раз в жизни.

«Пропади все пропадом», — подумал незадачливый папарацци.

Он вынул кассету из «Никона», бросил в пакет и протянул его братку. Парень для верности похлопал фотографа по карманам — убедился, что пленок больше не осталось. Стальной захват ослаб, «извращенец» смог наконец перевести дух.

— В 20.45 — рейс на Москву, — сказал парень. — Мне бы очень хотелось, чтобы ты летел этим рейсом. Я проверю твою фамилию в списке пассажиров, и если ее вдруг не окажется… Я расстроюсь. Не подводи меня, ладно?

— Да, — выдавил фотограф. — Я улечу…

— Вот видишь. Все вопросы можно решить по-хорошему, правда? — Браток повернулся на пятках и зашагал прочь.

Он обернулся всего один раз и погрозил «извращенцу» пальцем. На лице парня сияла широкая улыбка, но папарацци не обольщался: с той же самой улыбкой он мог разрезать его на куски… или бросить в море, привязав к ногам чугунную батарею. Одним словом, не стоило испытывать судьбу.

Корреспондент бросился к серой «мазде», завел двигатель и помчался в аэропорт, дав себе зарок впредь не появляться на Камчатке без особой нужды.

— Я все видела из окна, — с порога заявила Лайза. — Кто это был? Что это за человек? — Тут ее взгляд остановился на истерзанном Федоре. Лайза всплеснула руками и воскликнула: — Боже мой! Что он с тобой сделал?!

Лукин кряхтел и морщился, пока Ватсон обрабатывал ему синяки и ссадины. Заметив Лайзу, он приосанился и попытался убрать руку доктора от лица, но Вонсовский строго прикрикнул:

— Сиди тихо, юрод! — и Федор подчинился.

— Похоже, наш Фидель умудрился поссориться с местным уголовным авторитетом, — ответил за него Белов.

— Еще неизвестно, что бы с ним было, если бы Князь не узнал, что он — наш человек, — поддакнул Витек.

Лайза решительным шагом подошла к столу.

— Так. Я должна знать, что здесь происходит, — заявила она.

— Да, собственно говоря, мы все очень хотели бы это знать, — вставил Белов.

Взгляды присутствующих обратились к Лукину. Ватсон смочил в перекиси большой ватный тампон и смыл кровь с лица Федора.

— Рассказывай, — велел он. — Говорить-то ты можешь. Это у тебя всегда здорово получалось.

Федор поднял взор к потолку и перекрестился. Несколько секунд он беззвучно шевелил опухшими губами, потом опустил голову и огляделся: Белов, Витек, Лайза и Любочка не сводили с него глаз. Заинтересованность аудитории придала ему сил. Федор зачем-то потрогал свой мясистый нос, будто хотел убедиться в том, что он по-прежнему на месте, и начал свое повествование.

— Так вот, странники мои… — сказал он, — хочу поведать вам страшную тайну, к которой я пришел путем долгих умственных изысканий.

— Оно и видно, Сократ хренов, — пробурчал Витек, но Федор это не услышал.

— Дом сей — вертеп призраков. Пристанище темных сил, восставших из ада… — провозгласил Лукин.

— Восставших из зада? — задумчиво спросил Ватсон. — Ну-ну, это уже что-то из области проктологии.

Белов с Лайзой, несмотря на весь драматизм ситуации, с трудом сдерживали смех. Лукин всегда был не от мира сего, но никто даже представить себе не мог, что он ввяжется в серьезную потасовку.

— Когда я первый раз переступил порог особняка, сердце у меня было не на месте, — пробасил Федор и вдруг крикнул Ватсону тоненьким фальцетом: — Полегче, коновал! — Ватсон лишь пожал плечами. — Бедное сердце мое томилось и рвалось, оно словно говорило: «Зря ты оставил прибежище странников, осененное благодатью Нила Сорского, и прилетел сюда, в забытый Богом край, где огненные языки преисподней; рвутся из-под земли». Но я знал, что так; нужно для дела. В первую ночь я не сомкнул глаз ни на минуту…

— Наверное, поэтому ты так громко храпел, — невозмутимо произнес Ватсон.

— Цыц, басурманин! — прикрикнул на него Федор. — Если говорю, что глаз не сомкнул, значит, так оно и было. Не найдя успокоения телесного — а душа моя давно уже была неспокойна — я спустился вниз, на крыльцо. Вдохнуть полной грудью ночную прохладу. И что же я там нашел, братья? Вместо прохлады? — Лукин понизил голос до свистящего шепота. Он погрозил пальцем кому-то невидимому и молвил: — Демона! Вот кого я нашел. Демона в человечьем обличье.

— Так, может, это и был человек? — Рационально мыслящая Лайза попыталась свернуть со скользкой мистической темы.

Но Федор лишь пренебрежительно усмехнулся.

— Мне ли не знать демонов? О нет, видел я его хорошо — как сейчас вижу вас. Был он ликом бледен, телом скуден, ростом велик и волосами сед и зело обилен.

Белов кивнул — портрет Князя был описан в несколько метафоричной форме, но довольно точно.

— Прятался он в кустах за оградой, — вещал Федор, — и глазья у него горели огнем алчным. Я, твердо веруя в силу святого креста, осенил его Божественным знаком. Мол, изыди, нечистый. Изыди сейчас же и раз-навсегда-совсем. Демон скорбно потупился и побежал прочь.

— Это все? — спросил Витек. — А почему ты мне об этом не сказал?

— Потому что неподготовленное сердце бессильно против чар бесовских, — нашелся Лукин. — Что ты мог сделать?

— Ну-ну, — покачал головой Витек. — Ну-ну…

— А вот не нукай! — напустился на него Федор. — Выслушайте меня до конца и увидите, что я во всем прав. На следующую ночь- демон не объявился, и я спал спокойно. Кстати, может, и храпел, — примирительным тоном обратился он к Ватсону. — Немного. Но храп не мешает мне чувствовать нечистую силу за версту, независимо от стояний атмосферы. А вот третьеводни ночью, если вы помните, разразилась страшная гроза.

— Действительно, был дождь, — заметил | Витек. — И даже пару раз гром гремел.

— Вот! — Федор торжествующе воздел! к потолку заскорузлый палец с грязным ногтем. — Гром-то, поди, слышали все. А голоса демонов могу слышать только я!

— Ты слышал голоса демонов? — насторожился Ватсон.

— Разумеется, — тоном, не допускающим никаких сомнений, ответил Лукин.

Ватсон повернулся к Белову

— Саша, боюсь, дело совсем плохо. Нам надо подумать о срочной госпитализации, — на этот раз доктор был серьезен.

— Да помолчи ты, нехристь! — взвился Федор. — Говорю тебе, были голоса. Один — особенно четкий и громкий. Он все время выл, вот так. — Настоятель приюта Нила Сорского запрокинул голову и тихонько завел: — О-у-у-у! А-у-у-у! О-у-у-у! Выл, словно хотел мне что-то поведать! Но самое главное, — Лукин обвел взглядом друзей, — я снова его видел. Демон стоял в тех же кустах, под широким черным зонтом…

— Зонт ему тоже выдали в преисподней? — перебил Белов. — Однако я чувствую, сервис там налажен неплохо. Может, ад этот не так страшен, как его малюют? Если вообще он существует.

— Не словоблудствуй, Александр, — с видом средневекового миссионера одернул его Лукин. — Отрицая ад, ты отрицаешь муки адские, а значит, и райское блаженство, и жизнь вечную, и воскресение из мертвых. Две сверхдержавы — Рай и Ад — ведут непрестанную борьбу за наши души. Днем и ночью — они не спят никогда.

— И никогда не храпят. Все ясно, — подвел Злобин итог его проповеди. — За нами следят с первого же дня. А ты, голова садовая, молчал! — Это уже относилось к Федору.

— Что значит — молчал? — сварливо отозвался Лукин. — Я же не сидел сложа руки! Я хотел отвести беду! Демон обнаглел до такой степени, что стал являться посреди бела дня! После той ночи, когда была гроза, я его дважды видел в городе и никак не мог догнать. Сегодня я снова его заметил и подумал, что на этот раз он от меня не уйдет. И почти догнал, но… Немножко перепутал.

Белов, кажется, понял, как было дело. Теперь все более или менее стало ясно.

— Значит, ты набросился на Князя? Так?

Федор виновато понурил голову

— Ну, перепутал, говорю же вам… Очень уж похож. Но не он. Это все — происки лукавого. Неужели вы не усматриваете во всем этом дьявольский промысел?

— И что же ты сделал с Князем? — не отступал Белов.

Федор пожал плечами.

— Ну… Рубашку порвал. Я схватил его за шиворот, но то ли рука крепкая оказалась, то ли рубашка слабая…

— Фу-у-у! — Витек шумно выдохнул воздух. — Хорошо, что живой остался, дубина! Если бы кто на шефа набросился и порвал ему рубашку, я бы… Нет, теперь я понимаю этих ребят. Скажи спасибо, что они тебя крабам не скормили… — он скорчил благообразную физиономию и сказал, передразнивая Лукина, — своим бренным телом.

— Ладно, ребята! — вмешался Белов. — Все хорошо, что хорошо кончается. Не будем ссориться. К бойцам Князя у меня претензий нет. Федор сам был неправ. И он за это поплатился.

— Предлагаю надеть на него смирительную рубашку и посадить под замок! — сказал Ватсон.

— И ты… тоже, да? — Лукин затравленно озирался. — Вы все против меня, да?

Помощь пришла неожиданно — со стороны Лайзы. Все это время она молча слушала «ужасную историю», не проронив ни слова. Но теперь решила вмешаться.

— Получается, — говорила Лайза, — что ты несколько раз видел одного и того же человека? Так? — Адвокатское образование давало себя знать. Лайза умела четко поставить вопросы.

— Так, матушка, — обрадовался Федор. — Одна ты меня понимаешь, голуба… Сразу видно, мы с тобой — одного поля ягодки…

Лайза пропустила сомнительный комплимент мимо ушей и продолжала:

— Этот человек следил за домом, а потом ты видел его в городе? Так?

— Точно, матушка, так. В одном и том же месте — неподалеку от рынка. В самом начале улицы Тараса Шевченко.

— Учтем, — сказала Лайза. — А почему ты настаиваешь на том, что это не человек, а призрак?

— Так ведь… — Федор смущенно прокашлялся. — Призрак и есть. Как же он может по земле ходить, коли давно уже мертвый?

— То есть? Что ты имеешь в виду?

— Ой! — Федор втянул голову в плечи. — Не хотел я вам сразу-то говорить, чтобы беду не накликать, но, видно, придется. Ладно, сейчас можно… Я все углы святой водой окропил…

— И под кроватями чашки поставил. Это я уже заметила, — сказала Лайза. — Так что за призрак? Колись, Ван Хельсинг!

Федор округлил глаза.

— Хозяин это бывший, — прошептал он. — Купец… Митрофанов…

В наступившей тишине было слышно, как негромко жужжит компьютер. Все молчали, не зная, что и сказать. Помимо предвыборной борьбы, предстояла еще и война с привидениями. Похоже, дело принимало скверный оборот.

Штаб избирательной кампании Виктора Петровича Зорина размещался в большом современном здании неподалеку от областной администрации. Просторные помещения были отделаны розовым гранитом и белым, в морозных голубоватых прожилках, мрамором.

Кабинет, который занимал Зорин, размерами напоминал футбольное поле. На необъятном столе громоздилась куча разноцветных телефонных аппаратов. Но сейчас они не звонили.

Зорин сидел в глубоком кожаном кресле. Напротив него, на жестком неудобном стуле пристроился Глеб Хайловский, политтехнолог из Москвы, специально нанятый для проведения предвыборной кампании. У него были круглое лицо и маленькие бегающие глазки; казалось, они так и норовили выпрыгнуть из-за узких стекол очков.

Хайловский всегда носил очки. Впрочем, отнюдь не из-за врожденной или приобретенной с годами слабости зрения — они ему были нужны как дополнительное препятствие, отделяющее профессионального вруна-говоруна от собеседника.

Зорин и Хайловский молчали. Виктор Петрович пристально наблюдал за работой двух мужчин в серых костюмах. Мужчины держали в руках какие-то хитроумные приборы и водили ими вдоль стен. Через несколько минут один мужчина снял наушники и сказал, обращаясь к хозяину кабинета:

— Все чисто. — Он собрал аппаратуру и подключил телефоны.

Аппараты тут же разразились настойчивыми звонками. Зорин поморщился и нажал кнопку селектора.

— Переведите все разговоры на секретарей. Я занят, — он откинулся на спинку кресла и придал лицу значительное выражение. — Ну так и что, Глебушка? О чем мы с тобой говорили?

Хайловский подался вперед и подобострастно захихикал.

— Я говорю, очень уж вы все усложняете, Виктор Петрович. Прямо какая-то мания… Ну зачем каждый день проверять кабинет? Думаете, кто-нибудь жучки подсунет?

Зорин нахмурился.

— Ты, Глеб, из молодых, да ранних. Всего два года в Кремле, а уже думаешь, что Бога за… бороду поймал. Покрутился бы с мое на красных коврах и под ними, понимал бы, что к чему.

— Ну да, конечно, — любезно улыбнулся Хайловский. Весь он был какой-то скользкий и приторный; так что даже самому Зорину становилось не по себе. — Вам виднее, Виктор Петрович. И все же, мне кажется, вы перегибаете палку.

Зорин отмахнулся от него, как от надоедливой мухи.

— Это — не твоего ума дело. Занимайся своей работой. Давай, слушаю. С чем пожаловал?

Хайловский открыл потертый кожаный портфельчик и поднялся со стула. Он перегнулся через широкий стол и разложил перед Зориным целую стопку цветных диаграмм, графиков и схем.

Зорин некоторое время смотрел на разрисованные листы бумаги, взял один из них двумя пальцами, поднес к лицу и тут же бросил на стол.

— Ты не показывай, а рассказывай, — устало произнес Виктор Петрович. — А рисунки малевать — это и обезьяна сможет.

Хайловский снова улыбнулся, обогнул стол и стал рядом с Зориным.

— На этих схемах, — начал он, — представлены в процентном соотношении голоса избирателей в зависимости от их пола, возраста, социального статуса и места проживания. Из всех официально зарегистрированных кандидатов наибольший рейтинг у вас и Белова…

При упоминании Белова Зорин скривился, словно у него заныл больной зуб.

— Но ваши шансы выглядят предпочтительнее, — вовремя добавил Хайловский. — Все прочие кандидаты вместе не набирают и десяти процентов…

— А у меня? — перебил его Зорин.

— У вас — чуть больше тридцати. Тридцать три — тридцать четыре, если быть точным. Почти столько же — у Белова, но он пока немного отстает. На вашей стороне — симпатии людей зрелого возраста. От сорока лет и выше. Особенно сильны ваши позиции в среде пенсионеров, что, в общем-то, понятно. Люди старой закалки хотят видеть в кресле губернатора человека опытного… Убеленного, так сказать, сединами…

Льстивый тон Хайловского подействовал на Виктора Петровича ободряюще. Он выпрямился в кресле и задрал голову, отчего двойной подбородок расправился и почти исчез.

— А кто голосует за этого… белобандита? — спросил Зорин.

Хайловский сокрушенно развел руками.

— В основном — молодежь. Я полагаю, что предвыборная агитация за Белова будет строиться на одном-единственном тезисе — вот человек, который «сделал себя сам». Наверняка, он будет говорить о существенных налоговых послаблениях для малого и среднего бизнеса, обещать поднять производство, заняться проблемами молодых семей и демографической ситуацией в целом… Ваш козырь — упор на социальную политику. «Пенсии и пособия — в полном объеме и в срок!» — процитировал он заготовленный лозунг.

— Да?

— Конечно! Не забывайте еще об одном очень важном обстоятельстве. Избирательная активность пенсионеров, как правило, гораздо выше, чем у людей молодого возраста. Старикам все равно нечего делать, они придут к урнам в полном составе. А вот молодежь… Не факт, что они явятся на участки. Особенно если в день выборов состоится какой-нибудь грандиозный рок-концерт… Или пивной фестиваль. Что скажете?

— А что? — просиял Зорин. — По-моему, неплохая идея. Можно даже совместить эти мероприятия!

Хайловский несколько раз мотнул головой, как цирковой конь.

— Не волнуйтесь. Этот вопрос я проработаю детально. Кроме того, мало ли что может случиться за полгода? Вскроются какие-нибудь темные делишки господина Белова, появятся разоблачающие публикации…

— С бывшей женой-наркоманкой неплохо придумано, правда? — Зорин самодовольно рассмеялся.

— Снимаю перед вами шляпу, — Хайловский учтиво поклонился. — Это действительно было здорово. Самое главное — заставить человека оправдываться, что он не верблюд. Удивляюсь, откуда у вас такие сведения?

Улыбка исчезла с лица Зорина. Он стал серьезным и даже угрюмым.

— У меня свои источники, — сказал Виктор Петрович, — но тебе про них знать не обязательно. Вдруг ты — и нашим, и вашим… Всем подмахиваешь, лишь бы деньги платили?

— Ну что вы? — Хайловский изобразил на лице благородное негодование. — Как вы могли заподозрить?..

— Только не надо мне лепить про кристальную честность, — осадил его Зорин. — Честность и целесообразность — разные вещи. Мы с тобой оба это понимаем. Честность, братец, это хорошо, но стоит она не так уж и дорого. Тогда как…

Он не договорил. Раздался тонкий мелодичный писк. Зорин вытащил из кармана пиджака мобильный и прочел полученное сообщение. По мере того, как он читал, лицо его все больше и больше наливалось пунцовой краской. В конце концов он покраснел настолько, что Хайловский стал опасаться, как бы его работодателя не хватил инсульт.

— Ты говорил, что за Беловым следят? — вкрадчиво спросил Виктор Петрович, и по его тону Хайловский понял: ничего хорошего ждать не приходится. Он собрался и приготовился парировать любой удар.

— Да, следят. Но вы не волнуйтесь. Эти люди не обладают всей информацией. Они даже не знают, на кого работают… Они…

— А то, что Белов сегодня встречался с Александром Семеновичем Хусточкиным, они знают?

— Хусточкиным? — Хайловский силился вспомнить, кто это такой. Фамилия определенно была ему знакома, он ее где-то встречал — в собранных досье.

— Хусточкин, он же — Князь, — напомнил Зорин.

— Ах, да. Конечно, Князь! — Хайловский осторожно хлопнул себя по лбу, словно сетовал на досадную забывчивость.

— А почему я узнаю об этом раньше тебя? — с угрозой сказал Зорин.

Хайловскому ничего не оставалось, кроме как пожать плечами. Вразумительного ответа у него не нашлось.

— Я все выясню, Виктор Петрович. В течение часа. Если встреча и впрямь имела место, то репортаж о ней появится уже в вечерних газетах. А утренние выпуски выйдут с обширным комментарием. Учитывая криминальное прошлое Белова, это будет информационная бомба…

Хайловский еще что-то говорил, но Зорин его не слушал. Виктора Петровича терзали дурные предчувствия.

«Этот мальчишка, — думал он о Белове, — так удачлив! Словно ему кто-то ворожит. Хайловский, конечно, на всяких закулисных интригах собаку съел… Но, боюсь, одних интриг здесь будет недостаточно. Надо решать проблему более радикальным образом. Надо…»

Он сам не знал, что именно надо сделать. Легким взмахом руки Зорин отпустил Хайловского, напутствовав его коротким: «Докладывай!».

Мягкой кошачьей лапкой Хайловский сгреб со стола графики, схемы и диаграммы в портфель и, не переставая мелко кланяться, вышел.

Зорин опустился глубоко в кресло. Он словно постарел лет на десять, бравый вид его куда-то исчез; двойной подбородок нависал над воротником рубашки, как зоб. Виктор Петрович понимал, что кресло губернатора Камчатки — его последний шанс. Пост представителя президента в Сибирском округе он потерял два года назад — и во многом благодаря Белову.

Нет, надо отдать этому мальчишке должное — Белов никуда не бегал и не жаловался «большому брату» на постоянные козни и притеснения со стороны полномочного представителя. Он держался достойно, хотя, казалось бы, силы были неравны: ну что такое директор алюминиевого комбината против Зорина, прожженного кремлевского интригана, удерживающегося во власти еще с брежневских времен?

И тем не менее Белов победил. Как это могло произойти? Зорин не находил ответа. Он не понимал, в чем заключалась слабость его позиций. Слава богу, нужные люди прикормлены, и часть выручки от своих финансовых операций он исправно переводил куда следует… За кремлевской стеной есть кому замолвить словечко за Виктора Петровича Зорина. И все же…

«Удача, вот и все! — злился он. — Просто ему везет, как никому другому. Этот сопляк, — даже про себя он не хотел называть Белова по фамилии, — небось, поднимает колоду, а в ней — тридцать шесть тузов. И все — козырные».

Такое объяснение Зорина устраивало. Проблема заключалась в другом. Все это было неправдой, и удача здесь ни при чем. И незачем лгать самому себе, списывая все на отчаянное везение.

Белов являлся ярким представителем новой породы, народившейся за последнее десятилетие. Он не лизоблюдствовал и не ждал милостей; он делал свое дело так, как умел, и так, как считал нужным. Закалившийся в боях характер не позволял ему отступиться от единожды выбранной цели.

В этом и заключалась основная разница между ними: Зорин всегда выбирал легкий и окольный путь, а Белов — прямой и самый трудный, опасный, как военная тропа. Зорин осторожничал и взвешивал каждый шаг, точно рассчитывая силы и средства, а Белов пер напролом, невзирая на синяки и шишки. Зорин заранее видел скользкие места и стелил соломку, а Белов не задумывался и больно падал: один, два, десять, сто раз… И всегда поднимался.

В этом было его главное преимущество: семь раз упасть и восемь — подняться. Зорин так не мог. Поэтому в борьбе с Беловым у него оставалась последняя надежда — что тот заиграется и рано или поздно грохнется оземь так, что разобьется.

В глубине души Виктор Петрович не особенно надеялся на помощь Хайловского — по его разумению, очень уж мудрено действовал Глебушка (хотя правильнее было бы называть его «Иудушкой»).

Но и у Зорина имелся крапленый туз в рукаве — свой человек в близком окружении Белова. «Жучки» — это, конечно, здорово, но по старинке-то оно надежнее. В этом Зорин только что убедился.

Белов встречался с Князем, а шпионы Хайловского — ни сном, ни духом.

— Засранцы! — от души выругался Зорин. — Даром хлеб едят! Ну ничего…

Ничего. Зато у Виктора Петровича есть одно качество, незаменимое для аппаратных игр, — он умеет терпеливо дожидаться своего часа. И он его дождется.

Зорин сладко потянулся. Слабая надежда на то, что когда-нибудь Белов ошибется, постепенно крепла и перерастала в уверенность.

Это было уже слишком. Даже всегда спокойная Лайза не выдержала:

— Знаешь, Федор… По-моему, ты перегибаешь палку. Я еще могу поверить, что за домом кто-то наблюдал… Но почему именно призрак бывшего владельца? Нет, дорогой мой. Прости. Мне кажется, ты просто морочишь нам голову. Я только одного не могу понять, зачем тебе все это нужно? Что это? Шутка? Скажу честно: я и так по горло сыта твоими выходками…

Лукин не мог поверить своим ушам. Лайза, взявшая на себя роль заступницы, вдруг переменила точку зрения и стала на сторону противников?

В глазах Федора показались слезы.

— Матушка… — начал он.

— Никакая я тебе не матушка! — отрезала Лайза.

Все с удивлением посмотрели на нее. Белов недоумевал: откуда такая резкая перемена настроения? Он подошел и взял любимую за руку. Лайза мягко, но настойчиво освободила руку.

— Может, лучше займемся делами? — сказала она. — А Федору… нужно отдохнуть. Доктор, — обратилась Лайза к Ватсону, — отведите его, пожалуйста, наверх. В комнату. Пусть поспит.

Ватсон понял, что ей лучше не перечить. Он испытующе посмотрел на Лайзу, но она выдержала этот взгляд.

Станислав Маркович нежно подхватил Федора под мышки и поставил на ноги.

— Пойдем-ка, проповедник. И не спорь. Ты действительно всех утомляешь.

Лукин пробовал сопротивляться. Он бормотал что-то несвязное, но Ватсон его не слушал. Прихватив походный чемоданчик, доктор увел новоявленного Ван Хельсинга наверх, в спальню.

Федор горячо шептал:

— Я докажу… Я докажу вам, что я прав. — И Ватсон успокаивал его, как мог.

— Конечно, докажешь. Но — завтра. Дело-к вечеру. А завтра проснешься, глядишь, все и переменится. Пошли-ка, охотник за привидениями.

Второй этаж был разбит на шесть отличающихся размерами комнат. Лайза с Беловым занимали самую большую. Любочке досталась самая маленькая, но зато самая светлая каморка в противоположном от беловской спальни конце здания. Одна комната была общей, еще одна — проходной, там находилась винтовая лестница. Первую из оставшихся, выходившую окнами на ворота, занимал Витек, а Ватсон с Федором делили вторую.

Доктор Вонсовский усадил незадачливого искателя приключений на кровать, помог Федору снять ботинки и свитер.

— Ложись, Федор…

Лукин вцепился в руку Станислава Марковича.

— Ватсон, — горячо зашептал он. — Ну хоть ты-то мне веришь? Я тебе покажу. Там, рядом с центральным рынком, на улице Тараса Шевченко… Там…

— Конечно, верю, — ласково сказал Ватсон. — Но только завтра, ладно?

— Прямо с утра, — говорил Федор. — Обязательно пойдем…

— Обязательно, — успокоил его Ватсон. — Дать тебе снотворное?

— Какое там снотворное? — отмахнулся Федор. — Я все равно не засну, даже если выпью целую пачку.

Он без сил повалился на подушку и через мгновение захрапел — сказывались переживания долгого и трудного дня.

Ватсон постоял немного, почесывая гладкую голову.

— Ну как ребенок, ей-богу! За ним — глаз да глаз. Хорошо еще, что не обвешал весь особняк связками чеснока…

Ватсон усмехнулся, тихо закрыл за собой дверь и спустился в центральный зал, где Лайза четким приказным тоном отдавала распоряжения.

— Так, — говорила она, сверяясь с портативным компьютером. — На завтра план следующий. В поселке Ильпырский состоится Праздник лета. Оленеводы пригонят туда свои табуны. Лучшего повода пообщаться с камчадалами не найдешь. Нельзя забывать, что они — тоже избиратели. Нам важен каждый голос. Камчадалы, — назидательно сказала она, повернувшись к Белову, — это коренное население Камчатки, объединяющее ительменов, чуванцев и коряков. Запомнил?

Александр, как прилежный ученик, повторил:

— Ительмены, чуванцы и коряки.

— Хорошо. Постарайся побеседовать как можно с большим количеством людей, вникнуть во все их проблемы и насущные нужды. Учти, что все они — дети природы, кормящиеся в основном оленеводством и охотой. Нынешний губернатор урезал им квоты на добычу рыбы и зверя; это все равно, что запретить европейцу ходить в магазин, понимаешь?

— Угу. — Белов кивнул.

— В твоей программе одним из первых пунктов записана охрана природных богатств. Так вот, нельзя охранять природу от камчадалов, потому что они сами и есть часть этой природы. Запомнил? Очень важный тезис. И вот еще что, — Лайза пролистала несколько электронных страниц и нашла нужную. — Ты обязательно должен встретиться с Иваном Пиновичем Рультетегиным. На Камчатке все еще сильны языческие традиции, а Иван Пинович — самый уважаемый из всех шаманов. Смотри, не перепутай имя — Иван Пинович Рультетегин.

— Хорошо, — ответил Белов.

Солнце клонилось к закату. Огромный оранжевый диск, как циркулярная пила, вгрызался в синюю тайгу.

— Праздник лета будет широко освещаться прессой, — сказала Лайза. — По-моему, самое время озвучить громкое предвыборное заявление. Сегодня на пресс-конференции в аэропорту случился фальстарт. Завтра это не должно повториться. Зачем делать такие роскошные подарки нашим соперникам?

— Согласен, — сказал Саша.

Голос Лайзы слегка смягчился, но очерк губ был по-прежнему жестким. Как-то незаметно она взяла бразды правления в свои руки, но — странное дело! — никто и не собирался с ней спорить.

— На этом — все, — объявила Лайза. — Пора ложиться спать. Если честно, то я устала, а впереди — трудный день. Витек, запирай ворота.

Злобин нехотя поднялся со стула и направился к выходу. Его вид говорил, что сам бы он ни за что не послушал упрямую американку, но если даже шеф не осмеливается ей возражать, то… Что уж тут поделаешь?

Белов пристально наблюдал за Лайзой, пытаясь понять, что с ней происходит? Может, бешеный темп жизни и постоянная нехватка времени начали негативно действовать на его любимую? Может, Лайза не выдерживает этой нагрузки и теперь подсознательно хочет только одного — чтобы затея с выборами как можно скорее завершилась, пусть и неудачно?

«Нет. — Он встряхнулся, отгоняя прочь мрачные мысли. — Этого не может быть. Что бы ни случилось, мы будем вместе. Лайза не подведет».

Но рациональная часть сознания твердила другое: если однажды нечто подобное уже произошло — с Ольгой, то почему это не может произойти с Лайзой?

«Потому что я этого не хочу. Не хочу повторять старые ошибки», подумал Александр. Он решил поговорить обо всем начистоту, но не прямо сейчас, а тогда, когда Лайза сама этого захочет. Надо было выдержать небольшую паузу.

Лайза сосредоточенно листала электронные страницы карманного компьютера. Несколько раз она украдкой ловила на себе внимательные, взгляды Белова, но делала вид, будто ничего не замечает.

Наконец она не выдержала, выключила «палм» и заявила:

— Все. Объявляю отбой. Нам всем надо хорошенько выспаться.

Лайза первая покинула центральный зал и ушла на второй этаж, в свою комнату.

Белов выждал несколько минут. Он покурил, перекинулся парой словечек с Витьком и Ватсоном, затем пожелал Любочке спокойной ночи и поднялся в спальню.

Лайза уже лежала, до подбородка накрывшись легким покрывалом.

— Не включай свет… — попросила она, услышав скрип половиц и тихие шаги Александра. — Я уже сплю.

Белов не стал возражать; он быстро разделся и скользнул в постель, поближе к любимой. В полумраке комнаты угадывались только плавные контуры тела, но они были такими родными… и соблазнительными. Саша поцеловал Лайзу в плечо и медленно провел рукой по талии.

Лайза отстранилась и негромко, но отчетливо произнесла:

— Не надо…

Белов почувствовал, как в груди начала медленно подниматься волна возмущения, но он тут же постарался ее погасить. В конце концов, нельзя же быть таким эгоистом! Разве их желания всегда должны совпадать?

Встреча с Лайзой многому его научила. Раньше он привык только брать, пользуясь правом сильного. Он не считался с желаниями других — полагал, что это ни к чему. Но по прошествии некоторого времени оказалось, что так он теряет близких и дорогих людей. Пример с Ольгой был слишком красноречив.

Да, нужно быть сильным, чтобы отстоять свою точку зрения, но иногда требуется куда больше силы, чтобы подавить собственное самолюбие и уступить. Особенно тому, кто беззащитен перед тобой.

Он аккуратно убрал руку и еще раз поцеловал Лайзу в плечо — легко и нежно, будто просил прощения.

— Что-то не так? — спросил он. — С тобой что-то случилось? Может, нам надо поговорить об этом?

Лайза молчала. Казалось, она колебалась. Белов уже думал, что еще немного и она повернется к нему и расскажет обо всем, что ее беспокоит… Но Лайза только вздохнула и прошептала:

— Не сейчас. Давай будем считать, что на сегодня нерешенных вопросов больше не осталось.

— Как скажешь, — ответил Белов. — Я тебя люблю. Спокойной ночи.

К сожалению, это было неправдой. Нерешенные вопросы остались, и, что еще хуже, их было много. С некоторыми из них им пришлось столкнуться уже через несколько часов.

Виктор Петрович Зорин жил в центральной гостинице Петропавловска, в президентском «люксе». Естественно, гостиница называлась «Камчатка», и, разумеется, в означенном «люксе» никогда не останавливались президенты. Просто небольшой городок, будучи региональным центром (выражаясь старомодно — губернской столицей), страдал тщательно замаскированным комплексом неполноценности. Отсюда и тяга к пышным названиям. Единственное, что было президентским в этом номере, так это размер тараканов.

Зорин считал, что если бы усатые паразиты объединили свои усилия, то наверняка смогли бы выбросить будущего губернатора из окна — настолько они были рослые и мускулистые. Но, видимо, у тараканов была та же извечная проблема, что и у людей — не хватало толкового руководителя.

Нынешний губернатор клялся и божился, что со дня на день, а то и с минуты на минуту Зорину предоставят гостевую резиденцию, построенную специально к визиту Батина. Однако Батин в свое время не пожелал приехать. Губернатор из-за этого не сильно переживал; куда больше огорчало другое — президент не стал утверждать его на повторный срок, выказав тем самым свое недоверие. И сейчас, подозревал Зорин, действующий правитель Камчатки спешно «подчищал хвосты», приводя внутреннее убранство гостевой резиденции в соответствие с суммой, заявленной в строительной смете. Поэтому переезд Виктора Петровича из гостиницы в более пригодное для проживания место постоянно откладывался.

Зорин сидел в кресле, положив ноги на журнальный столик. Было около двух часов ночи. Тараканы бегали под кроватью, шумно сталкиваясь друг с другом. Их жесткие панцири гремели, как крошечные рыцарские доспехи. На журнальном столике горела лампа; она очерчивала на роскошном ворсистом ковре четкий круг света. Нахальные соседи (или — подлинные владельцы? Это еще как посмотреть) остерегались выползать на свет: то ли боялись, то ли скромничали, ожидая приглашения. А скорее всего хранили некий паритет; соблюдали негласное джентльменское соглашение: ты нас не давишь шлепанцами, мы не выбрасываем тебя в окно и вообще не показываемся на глаза. И Зорин был им за это благодарен.

Он еще раз обдумывал события сегодняшнего дня. Ближе к вечеру он несколько раз звонил Хайловскому, чтобы узнать, есть ли документальные подтверждения встречи Белова с Князем, появится ли это в завтрашних газетах. Глебушка делал удивленный голос и заявлял, что он такими сведениями не располагает. Но Зорин-то точно знал, что встреча была. Значит, и Глебушке доверять было нельзя?

Если честно, Виктор Петрович не доверял ему с самой первой минуты. Но что поделаешь? «С волками жить…», как говорится. Тут уж, будь любезен, забудь немецкий, которому с грехом пополам Зорина обучили в школе, и вой по-волчьи. У каждой игры есть свои правила. Вот Зорину и приходилось изображать из себя простачка — хитрого, но недалекого интригана. Пусть Глебушка втайне гордится своим превосходством и постепенно утрачивает чувство реальности. Главное, чтобы Зорин его не утратил. Удара в спину можно ожидать в любой момент и в первую очередь от тех, кто лижет тебе руки.

Анализируя эту абсурдную ситуацию, Виктор Петрович начинал остро завидовать Белову. Тот был окружен настоящими друзьями. Но… Зорин вспоминал кое-что, известное лишь ему одному, и зависть отступала.

«Все-таки мы с тобой не слишком отличаемся, — мысленно поучал Зорин Белова. — И тебя, и меня можно продать. Подороже или за бесценок — это другой вопрос. Но можно. А вот в чем я тебя опережаю, так это в знании людей. Я знаю, чего они стоят на самом деле. А ты до сих пор не снимешь розовые очки. Бригада! Дружба! Верность! Романтик хренов! Больно тебе будет падать, ох как больно!».

Зорин уставился на мобильный телефон, лежавший на столике рядом с лампой. Почему-то он был уверен, что аппарат сейчас запищит.

Но прежде вдалеке послышались раскаты грома. Погода вновь менялась — только за истекшие сутки в четвертый раз. Дождь, солнце, снова дождь, опять солнечные залпы и бешено скачущий столбик термометра. Затем маленький дождик, слабый, словно чихание ребенка, за ним отчаянный приступ жары — до самого заката, чистое небо, как обещание превосходного прогноза на завтра, и вот — на тебе, пожалуйста. Снова гроза, быстро накатывающая на город со стороны суши. Ничего не попишешь — особенности муссонного климата. К этому придется привыкать и мириться следующие четыре года самому Виктору Петровичу и его заслуженному ревматизму.

Тараканы притихли и стали деликатно отступать. Наверное, у них было такое правило — пережидать грозу в укромном местечке, в какой-нибудь тараканьей пивной.

Телефон заиграл первые такты полонеза Огинского. Зорин схватил аппарат и принялся читать поступившее сообщение: сначала быстро, потом более вдумчиво. По условиям конспирации их связь с информатором была односторонней. Даже если Зорин чего-то не понимал, он не имел права переспрашивать, чтобы не подставить под удар своего человека.

Виктор Петрович еще раз перечитал сообщение. «Вот оно что! Я ожидал чего-то подобного. Ну что же? Вот вам, господин Белов, ответный ход!».

Зорин снял трубку стационарного аппарата. Звонить губернатору не имело смысла; тот все дни и ночи напролет был занят только одним делом — как бы прикрыть свою мягкую и нежную попу от возможных наездов прокуратуры. А вероятность этих наездов неуклонно повышалась по мере того, как губернаторский срок подходил к концу.

Зорин позвонил сыну губернатора — генеральному директору рыболовецкой компании «Бриз». Парень понимал, что еще немного и на заступничество папаши можно будет не рассчитывать, тогда как Виктор Петрович — фигура мощная и надежная.

Зорин с ним не церемонился — в двух словах объяснил суть дела и велел выполнять, а на испуганный вопрос «как?» ехидно ответил:

— Каком книзу, дружок. Или кверху — возможны варианты. Выбирай сам, меня интересует результат.

И он знал, что результат будет — независимо от того, какой вариант выберет завравшийся сынок заворовавшегося папаши.

Белову редко снились сны, особенно в последнее время. А может быть, и снились, но он их быстро забывал — сразу после пробуждения.

В ту ночь он проснулся от далеких раскатов, гремевших за окном. Со стороны суши на город надвигалась гроза. В кромешной темноте тучи были не видны; сполохи молний сверкали, как вспышки электросварки. Гром запаздывал — секунд на десять, не меньше. Александр умножил это время на скорость звука — получилось три с небольшим километра; именно столько оставалось до грозового фронта.

С улицы доносился шум листвы; тяжелые, но пока редкие капли дождя гулко ударяли по стеклу.

Белов повернулся на другой бок. Первой неосознанной мыслью было укрыть Лайзу потеплее, спрятать ее от разгулявшейся стихии; он протянул руку, и пальцы нащупали… пустоту.

Легкая дрема, до той поры еще туманившая рассудок, исчезла без следа. Белов рывком вскочил и воскликнул:

— Лайза!

Шум листвы за окном усилился, словно пытался ему что-то сообщить, но любимого голоса Белов так и не услышал.

— Лайза! — повторил он, подходя к выключателю, хотя уже чувствовал, что это напрасно — девушки в комнате не было.

Александр не понимал, что с ним творится, откуда взялось ощущение тревоги и неотвратимо надвигающейся беды? Если разобраться, мало ли кто встает по ночам? И мало ли для каких надобностей?

Белов щелкнул рычажком выключателя, и комната озарилась мягким приглушенным светом. Та сторона постели, где спала Лайза, была смята. Александр машинально провел ладонью по простыне — льняная ткань уже успела остыть.

Белов схватил джинсы и, путаясь в штанинах, натянул их на голое тело. Он выскочил в маленький узкий коридор, соединявший комнаты, — в отличие от первого этажа, где они располагались изогнутой анфиладой, здесь все спальни были изолированы — и увидел белую стремительную тень, мелькнувшую в темноте и тут же пропавшую.

— Лайза! — Белов старался не повышать голос, чтобы не разбудить остальных обитателей митрофановского особняка, но у него это не очень хорошо получалось.

Тень больше не появлялась. Белов прислушался — еле слышно пропели половицы, и стало тихо. Только ветер завыл с новой силой.

Следующий звук, заставивший его насторожиться, донесся снизу. Отчетливый скрип несмазанных петель. Белов бросился к лестнице.

Саша рисковал поскользнуться на истертых чугунных ступеньках и сломать себе шею, но его это не останавливало. Преодолев витой пролет, Белов побежал в сторону центрального зала. Дверь оказалась заперта. Нелепо было предположить, что Лайза потихоньку вышла в зал и каким-то чудом умудрилась заложить за собой тяжелый железный засов — с обратной стороны.

«Значит… Она пошла в другую сторону». Белов двинулся в противоположном направлении, переходя из комнаты в комнату. Под потолками здесь висели слабые электрические лампочки, но сейчас они не горели; общий выключатель находился на распределительном щите, в центральном зале, а у Белова не было времени на то, чтобы включать свет. Через узенькие вытянутые окошки в анфиладу врывались голубоватые отсветы молний. Гроза уже вовсю бушевала над особняком, постепенно смещаясь к морю.

Днем эти комнатки выглядели крошечными, почти игрушечными, но сейчас почему-то казались огромными. Ночью, в отблесках грозы, дом купца Митрофанова никак не напоминал подводную лодку. Витек был прав: сравнение с рыцарским замком напрашивалось само собой. Белов чувствовал себя отчаянным смельчаком, в поисках любимой пробравшимся в грозную крепость.

Молнии сверкали все чаще и чаще; паузы между ними длились не более двух-трех секунд, а гром следовал сразу, без малейшего промежутка. Белову казалось, что некий злобный великан взобрался на крышу и без устали колотит чудовищными кулаками по железу кровли.

Но даже в этом грохоте Саша вдруг безошибочно различил тонкий протяжный вой. Он походил и на стон, и на плач одновременно, хотя не был ни тем, ни другим. В нем таилось что-то еще, помимо жалобы и боли. Что-то… Угрожающее?!

Белов уже достиг дальнего левого угла особняка — места, где анфилада поворачивала в последний раз, чтобы завершиться тупиком.

Гроза уходила, вспышки молний били в спину; всякий раз Белов видел свою гигантскую тень, распластавшуюся на полу.

Внезапно он уловил еле заметное голубоватое свечение, исходившее от левой стены. На ней возникли причудливые светящиеся линии, с трудом пробивающиеся сквозь толстый слой свежей побелки.

Очередная вспышка молнии поглотила слабое свечение. Картинка потонула в мертвящем блеске. Белов зажмурился в надежде, что глаза быстро привыкнут к темноте, и он снова сумеет различить узор на стене. Но ждать было некогда.

Впереди оставалась еще одна комната, а за ней — последняя, с огромной печью. Оттуда послышался шорох, и Белов, на время позабыв про узор, бросился вперед.

Между тем вой усилился. Александр был готов поспорить на что угодно, включая и губернаторское кресло, что тональность этого странного звука изменилась. Он стал ниже и глуше. Угрожающие нотки проявились более отчетливо.

— А-у-у-у! О-у-у-у! А-у-у-у! — завывал голос.

— Лайза! — закричал Белов.

В дальней комнате раздался сдавленный возглас. Белов, очертя голову, ринулся туда. И вовремя — Лайза, опираясь на печь, из последних сил старалась устоять на ногах.

Саша обхватил девушку за талию, просунул руку под плечи, и в этот момент Лайза стала медленно оседать на пол. Она успела прошептать:

— Призрак! — и потеряла сознание.

Белов пытался привести ее в чувство, но все попытки были тщетными. Тогда он взял Лайзу на руки и побежал обратно, по длинной изогнутой анфиладе.

Гроза гремела где-то вдали, теряя свою силу. Света молний уже не хватало, чтобы разглядеть дверные проемы, и Белову приходилось отыскивать их на ощупь ногой.

— Ватсон! Витек! Помогите! — закричал он.

Наверху застучали торопливые шаги, захлопали двери. Луч фонарика выхватил винтовую лестницу, показались ноги в мягких тапочках на войлочной подошве. Ватсон свесился через перила и хриплым от сна голосом спросил:

— Саша? Что случилось?

— Сюда! Скорее! Лайзе плохо! — ответил Белов.

Ватсон не дослушал; он исчез, будто чья-то невидимая рука втянула его в проем. Один тапок сорвался с ноги и мягко упал между перилами на пол. Белов не успел бы досчитать до пяти, а доктор Вонсовский уже мчался на помощь, сжимая в руке неизменный походный чемоданчик, в котором звенели, шуршали и перекатывались инструменты, шприцы, ампулы и облатки с таблетками.

Белов присел на корточки и положил голову Лайзы себе на колено. Ватсон передал ему фонарик и коротко спросил:

— Что с ней?

— Не знаю, — ответил Белов. — Она упала в обморок.

Громыхая по чугунным ступенькам, прибежал Витек. Он кинул быстрый взгляд на Белова и Ватсона, склонившихся над Лайзой, и, не останавливаясь, бросился дальше, к двери, ведущей в центральный зал. Заскрежетал засов, надсадно скрипнули петли, и через несколько секунд по всей анфиладе загорелись лампочки.

Ватсон открыл чемоданчик и достал пузырек с нашатырным спиртом. Он откупорил пробку и несколько раз провел пузырьком рядом с лицом Лайзы. Глазные яблоки девушки под закрытыми веками задвигались, на побелевшее лицо стала медленно возвращаться краска.

Доктор энергично похлопал Лайзу по щекам. Длинные ресницы затрепетали, упругая грудь под тонкой белой рубашкой вздрогнула.

Лайза нахмурилась и вдруг оглушительно чихнула. Она скривилась от запаха нашатыря, открыла глаза и отстранила руку Ватсона с зажатым в ней пузырьком.

Белов принялся покрывать лицо любимой поцелуями.

— Ф-у-у! Лайза! Девочка моя! Как ты меня напугала!

Лайза, опираясь на ладони, села и обвела мужчин недоумевающим взглядом.

— В чем дело? — сказала она.

Ватсон усмехнулся в густые усы и запечатал склянку из темного стекла тугой резиновой пробкой.

— Да, в общем-то, ни в чем. Просто нам не спится. Не обращай внимания.

Белов встал и помог Лайзе подняться.

— Ты сможешь дойти до спальни?

— Конечно, смогу, — Лайза сделала шаг, но тут же покачнулась, и Белов был вынужден ее поддержать, чтобы она не упала.

— Да, действительно, пойдемте наверх, — сказал Ватсон. — Там как-то удобнее.

Из центрального зала пришлепал босоногий Витек. Он был в широких семейных трусах, разукрашенных легкомысленными цветочками. Злобин озадаченно почесывал коротко стриженный затылок.

— Это… Свет выключать? — спросил он.

Белов сначала кивнул, но потом ему в голову пришла мысль, которую необходимо было проверить.

— Нет, пока не надо. Я сам все сделаю.

Он крепко обнял Лайзу за талию и подвел к лестнице.

— Пойдем. Будь аккуратна, не упади.

Лайза с присущей ей самостоятельностью пробовала отбиваться. Она выглядела так, словно хотела сказать: «Полегче, я уже взрослая девочка и научилась взбираться по винтовой лестнице, даже такой неудобной, как эта». Но Белов не обращал на нее внимания. Он вернул фонарик Ватсону и теперь был озабочен только одним — как бы Лайза не оступилась.

Бережно поддерживая любимую, Белов отвел ее в спальню и уложил на кровать. Затем раздался деликатный стук в дверь, и на пороге появился доктор.

— Я не помешаю?

— Господи, да конечно нет, — Саша подвинулся, уступая место Ватсону.

Они, не отрываясь, глядели на Лайзу, а она так же пристально следила за ними. Было видно, что у каждого на языке вертится множество вопросов, но никто не решался начать первым.

Наконец в лице Лайзы что-то дрогнуло и смягчилось, уголки рта задрожали, в глазах показались слезы. Лайза всхлипнула — совсем по-детски — и плаксивым голосом произнесла:

— Ребята… Что вы так на меня смотрите? Что случилось?

— Она ничего не помнит, — вполголоса, почти не разжимая губ, сказал Белов Ватсону. Тот кивнул и, не сводя глаз с пациентки, расплылся в широкой профессиональной улыбке.

— Лайза… — вкрадчиво начал он. — Ты меня знаешь: Я…

Девушка нахмурилась.

— Вы что, принимаете меня за идиотку? Я прекрасно знаю, кто вы такой. Станислав Маркович Вонсовский. А это, — она ткнула пальцем в Белова, — Саша. Он привез нас сюда, потому что хочет стать губернатором Камчатки. Желание дурацкое, но вы почему-то обращаетесь с ним, как с нормальным человеком…

— Она мыслит вполне здраво, — успел вставить Ватсон,

— А там, внизу, рядом с вами, стоял Витек Злобин. И, если уж хотите знать мое личное мнение, то у человека, который носит такие трусы, мало шансов найти себе достойную подругу. Что? Я не права?

— В магазине других не было, — раздался из-за двери голос Витька. — Я забыл взять с собой белье, пришлось покупать прямо здесь…

— Не подслушивай! — прикрикнул на Злобина Ватсон. — Иди спать!

Из коридора донеслось обиженное бормотание и потом — удаляющееся шлепанье босых ног.

— Я все помню, — продолжала Лайза. — Даже то, что мы живем в бывшем особняке купца Митрофанова… — Она замолчала. Повисла долгая пауза. — Единственное, чего не помню — так это почему я оказалась на первом этаже?!

Лайза отвернулась, зарылась лицом в подушку и тихо заплакала.

Белов вскочил с кровати и намеревался броситься к ней, но Ватсон поймал его за руку и силой усадил на место.

— Ничего, — мягко сказал он. Интонация Станислава Марковича напомнила Белову другого доктора — Якова Наршака. — Реактивное состояние после психической травмы. Это пройдет. Знаете, как говорят? «Утро вечера мудренее». Ей просто надо выспаться. Сейчас я… — Ватсон нагнулся и принялся рыться в своем чемоданчике. Лайза насторожилась. — Сейчас я сделаю ей укольчик…

Лайза вдруг села на кровати и натянула на себя одеяло.

— Нет! — воскликнула она. — Никаких укольчиков!

Ватсон, похоже, не ожидал такого поворота событий. За последнее время он привык иметь дело с нервными барышнями, но все они свято верили в чудодейственную силу транквилизаторов. Здесь же был обратный случай.

Опасаясь, что Лайза начнет нервничать и ей станет только хуже, Ватсон поспешно защелкнул никелированные замочки.

— Хорошо-хорошо… — Он поднял руки и показал, что они пусты. — Не буду. Ни за что не буду. Ты только постарайся уснуть.

Лайза сверлила Ватсона недоверчивым взглядом.

— Ну? — сказала она. — Уходите. Тогда я спокойно усну.

Доктор встал, огляделся и увидел бутыль с питьевой водой. Он налил воды в пластиковый стакан и, поколебавшись немного, снова открыл чемоданчик.

— Я же сказала — ничего не надо, — повторила Лайза.

Ватсон досадливо махнул рукой.

— Да Господь, с тобой, голубушка. Это я не тебе, а себе. — Он достал флакончик с экстрактом валерианы и щедро накапал в стакан. По всей спальне разнесся сладковатый запах, способный свести с ума любого кота.

Станислав Маркович одним залпом опрокинул стаканчик, поморщился, затем вытер и подкрутил усы.

— Ну и ночка! — ни к кому не обращаясь, сказал он. — Один храпит, другой кричит, третья разгуливает во сне… Четвертый носится по всему дому в антигуманных трусах, а я, представьте, всего лишь навсего потерял тапочек! Какой напрашивается вывод? Из вас из всех я — самый нормальный. Вот только надолго ли? Буэнос нучас, бамбини, — непонятно зачем сказал он и вышел в коридор.

Ватсон, как всегда, очень кратко и точно обрисовал сложившуюся ситуацию. Он не учел одного — ночь не закончилась. За те несколько часов, что остались до рассвета, произошло еще кое-что.

Белов терпеливо ждал, когда Лайза уснет. Свечение, виденное им в комнате, и непонятный узор на стене, пробивающийся сквозь штукатурку, никак не давали покоя.

Лайза ворочалась с боку на бок и все время что-то шептала. Саше показалось, что он услышал слово «призрак». Белов переспросил:

— Что?

Но Лайза вдруг затихла, вытянулась и через несколько секунд глубоко засопела. Белов выждал еще десять минут и потом тихо позвал:

— Лайза!

Девушка не откликалась и даже не пошевелилась. Она спала, и только тело под покрывалом легко колыхалось в такт дыханию.

Белов осторожно встал с кровати. Рядом с бутылью, откуда Ватсон наливал воду, лежал фонарик. Саша прихватил его, вышел из комнаты и стал осторожно спускаться на первый этаж.

Он прошел в центральный зал, поворотом рубильника выключил свет во всей анфиладе и зажег фонарик.

В эту минуту Белов постарался забыть, кто он такой, и поставить себя на место купца Митрофанова. Может, так он сумеет разгадать загадку таинственной анфилады, где все двери имеют только один засов — с внутренней стороны?

Александр вышел из центрального зала и закрыл за собой тяжелую дверь. Дальше он двигался в сторону угловой комнаты, где находилась винтовая лестница. Оказавшись там, Белов некоторое время смотрел на длинную череду помещений, уходящую словно в бесконечность. Луч фонарика не доставал до дальней стены той комнаты, где анфилада поворачивала еще раз. Уменьшенные перспективой дверные проемы накладывались друг на друга, рождая ощущение, что он смотрит в бездонную дыру.

Белов почувствовал, как между лопатками побежали мурашки. Он подумал, что было бы правильнее исследовать особняк не в одиночку, а, скажем, с Ватсоном. Недаром же он утверждал, что самый нормальный из всех них?

Непонятный страх, природу которого Александр так и не мог объяснить, закрался в сердце.

«Да ладно! Чего я медлю? Неужели боюсь привидений?» — бодрился Белов, но в глубине души он не исключал такую возможность.

Первым, кто сказал про призрака, был Федор. Лайза только посмеялась над Лукиным, а через несколько часов произошло нечто, испугавшее ее настолько, что у девушки случился нервный срыв, и память сама вытеснила страшное воспоминание.

Получается, что призрака видели уже двое? Могло ли это быть простым совпадением?

«Конечно, нет, — решил Белов. — Это вовсе не совпадение. Наоборот, россказни Федора отложились у Лайзы в подсознании.

Она устала, измоталась, плюс еще эта сцена в аэропорту, потом и сам Лукин, побитый и возбужденный. Вот Лайза и убедила себя в том, что видела призрака. Все просто…»

Конечно, вроде бы все сходилось. Но Белов поймал себя на мысли, что скорее не Лайза убедила себя в реальности призрака, а он сам старается убедить себя в его отсутствии.

Ведь он явственно слышал вой, о котором упоминал Лукин. Вой и еще… Эти светящиеся линии на стене. Неужели они ему померещились?

«Да нет же. Они действительно были и складывались в какой-то рисунок. Но в какой?».

Дальше медлить было нельзя. Белов вдруг осознал, что если он не выяснит это прямо сейчас, то потом уже не решится никогда.

Он выключил фонарик. Анфилада погрузилась во тьму. Перед глазами еще несколько секунд бегали разноцветные огоньки, но потом они исчезли, и Белов на ощупь медленно пошел вперед.

«Alone in the dark». «Один в темноте» — так называлась знаменитая «страшилка», одна из любимых компьютерных игр Ивана. Саша никогда не мог понять, что может быть интересного, а уж тем более — страшного, в обыкновенной темноте?

Темнота всегда была для него чем-то сродни пустоте. Но сейчас он чувствовал совершенно другое. Этот густой мрак, заполнявший первый этаж митрофановского особняка, таил в себе нечто зловещее.

— Ах! — Ольга тихонько вскрикнула и открыла глаза.

На стуле рядом с кроватью сидел Шмидт и читал толстую книгу в красном переплете. Увидев, что Ольга проснулась, он улыбнулся и захлопнул книгу.

— Доброе утро! — сказал он, взглянул на часы и поправился. — Точнее, день. Ну, если еще точнее — вечер. Сейчас шесть часов.

Ольга смотрела на него так, словно никак не могла взять в толк, что он тут делает.

Но Шмидта это не смутило. Слова доктора Наршака произвели на него сильное впечатление. «Недостаток внимания и тепла, — на все лады повторял про себя Шмидт. — Кажется, я старею — становлюсь излишне сентиментальным». Самоирония была лишь маскировкой — на самом деле Шмидт был твердо уверен, что все делает правильно. Он, как и Белов, не хотел повторять прежние ошибки.

Шмидт достал из кармана большой клетчатый платок и вытер испарину, выступившую на лбу Ольги. Получилось не очень ловко, зато искренне.

— Хочешь воды? — участливо спросил он.

Ольга спала беспокойно, металась и что-то говорила, но Шмидт не мог разобрать, что именно. На ее губах запеклись белесые корки, волосы спутались, но были и положительные признаки, на которые указал доктор Наршак: дыхание постепенно очищалось от алкогольных паров, а на щеках появился румянец.

«Значит, все будет хорошо, — загадал Шмидт. — Она выкарабкается, и я ей помогу».

— Воды? — Ольга нахмурилась. Она словно силилась что-то вспомнить и не могла. — Да, пожалуй.

Шмидт наполнил пластиковый стаканчик.

— На, — сказал он. — Пей понемножку, не торопись.

Два дня назад они привезли Ольгу сюда. Затем Белов улетел, а Шмидт помчался на поиски картины, переворачивая один художественный салон за другим. За три часа он умудрился поднять на ноги всю Москву. Среди столичных живописцев мгновенно разлетелась весть о том, что какой-то полоумный «новый русский» ищет репродукцию «Похищения Европы». Шмидт везде оставлял номер своего мобильного, и вскоре ему стали поступать разнообразные звонки.

Копию «Девочки с персиками» предлагали пять или шесть раз, «Петра I» — трижды; один и тот же живописец, икая и с трудом подбирая слова, пытался всучить ему рисунок, изображающий Анну Павлову в балете «Сильфида»; наконец, с интервалом менее чем в минуту, Шмидту предложили «Бабу с лошадью» и «Одиссея и Навзикаю», однако «Похищения Европы» нигде не было.

Дмитрий уже всерьез подумывал о том, чтобы ограбить Третьяковку, и прикидывал, как бы половчее это сделать, но вдруг раздался еще один звонок, и писклявая старушка сообщила, что у нее имеется копия «Похищения Европы», сделанная «покойным папа» примерно тогда же, что и оригинал.

— Беру! — проревел в трубку Шмидт и попросил назвать адрес.

— Но вы должны учитывать, мон шер, — не смутившись, продолжала старушка, — что произведения искусства нынче в большой цене. Особенно, произведения дореволюционного искусства.

— Сколько? — спросил Шмидт.

— Три тысячи серебряных долларов, и ни сантимом меньше, — загадочно ответила старушка.

Дмитрий не стал торговаться. Он посулил еще и большой шоколадный торт в придачу, а также букет алых роз, за что был назван «душкой» и «блестящим кавалергардом».

— Мне не терпится поскорее вас увидеть, мон шер, — сказала хозяйка картины, тщетно пытаясь придать голосу интонацию давно забытого девичьего смущения. — Я жду, мон петит поручик! — последнее слово она произнесла, отчаянно грассируя.

Шмидт задал боевому коню овса (попросту говоря, заправил «мерседес» 98-м бензином) и всадил шпоры в его крутые черные бока. По пути на Верхнюю Масловку, где и проживала означенная прелестница, Дмитрий успел заскочить в «Сити-банк» и снять со счета требуемую сумму. С цветами и тортом он тоже не обманул.

Так у него оказалась копия знаменитой картины Серова, удивительно похожая на оригинал. Впрочем, об этом он мог судить только со слов предыдущей хозяйки, поскольку сам никогда раньше картину не видел.

До закрытия салонов оставалось всего ничего, но Шмидт все же успел подобрать подходящую раму — массивную, с яркой позолотой. За раму и работу взяли всего четыреста долларов, и Дмитрий остался очень доволен — по его мнению, рама выглядела на всю тысячу; весила, как пудовая гиря, и вообще смотрелась куда лучше заключенного в ней холста.

Приехав в клинику, Шмидт понял, что мог бы и не торопиться. Ольга спала и, как сказал Наршак, в течение ближайших суток не должна была просыпаться ни на минуту.

— Хорошо. Я подожду, — заявил Шмидт и устроился на стуле рядом с кроватью.

Все попытки Наршака выгнать Дмитрия из клиники успехом не увенчались, и в конце концов доктор махнул на него рукой. Шмидт остался в Ольгиной палате на ночь.

Наутро врач и сестры, дежурившие в ту смену, бросились жаловаться патрону на докучливого посетителя. Оказывается, Шмидт то и дело прибегал на пост и, размахивая руками, кричал громким шепотом:

— Скорее! Посмотрите! Что с ней? Почему она так шумно дышит? Мне кажется, у нее сейчас капельница вывалится из вены! Она слишком долго лежит на одном боку — не будет ли пролежней?

Наршак выслушал жалобы и пригласил Шмидта в кабинет.

— Ваше пребывание в клинике, — сказал он, — напрямую зависит от вашего поведения. Пожалуйста, не терроризируйте медперсонал, иначе я отправлю вас домой.

Дмитрий с мольбой посмотрел на врача.

— Ну не могу же я сидеть сложа руки!

Наршак согласно кивнул.

— Я вас понимаю. — Он ненадолго задумался, а потом поднял вверх указательный палец. В глазах доктора мелькнули лукавые искорки, но Шмидт, охваченный комплексом «курицы-наседки», этого не заметил. — Хочу доверить вам одно серьезное поручение. Видите ли, мы проводим дезинтоксикационную и регидратационную терапию. Вследствие употребления алкоголя вода выходит из кровеносного русла и оседает в подлежащих тканях. Отсюда — отеки…

Шмидт понимающе покачал головой.

— Да, доктор, отеки… Еще какие отеки…

— Сейчас работа почек, — продолжал Наршак, — постепенно нормализуется, и излишки жидкости начинают выводиться через фильтрационную систему. Скажите, — врач стал подчеркнуто серьезен, — могу я доверить вам контроль диуреза?

— Конечно, можете, — горячо заверил Шмидт и после паузы переспросил: — Простите, контроль чего?

Наршак вынул из ящика письменного стола планшет, прикрепил к нему чистый лист бумаги и достал из пластиковой подставки шариковую авторучку.

— Мы поставили пациентке катетер, теперь моча собирается в приемник — специальный пластиковый мешок с делениями. Он подвешен на крючке под кроватью. Ваша задача — каждый час записывать объем скопившейся жидкости.

— Вас понял! — Шмидт схватил планшет и поднялся со стула.

— Да, и еще одно, — остановил его доктор. — «Записывать каждый час» вовсе не означает — «докладывать каждый час». Достаточно будет двух раз в сутки. А пока — сходите в нашу столовую, я распоряжусь, и вас покормят.

Шмидт так и сделал. Пациенты клиники Наршака приняли его тепло и радушно, но Дмитрию не удалось ни с кем пообщаться — возложенная ответственность давила на него тяжким грузом. Шмидт, поглядывая на часы, наскоро заглотал омлет, съел пару тостов и выпил стакан сока. Стрелки на его часах показывали без пяти десять пора было делать первую запись.

С тех пор он сделал тридцать одну запись, честно отмечая уровень жидкости в пластиковом приемнике. Четыре отметки назад он доложил лично Наршаку, что мешок уже полон.

— Отличный результат! Значит, функция почек полностью восстановилась, — веско сказал Наршак, и Дмитрий просиял, словно это была целиком era заслуга. — Продолжайте наблюдение!

Сейчас было три часа дня — время снимать очередные показания. После двух суток, проведенных в клинике, Ольга наконец проснулась.

— Пей понемножку, не торопись, — сказал Шмидт, протягивая стаканчик с водой. — Тебе надо пить.

Он отклонился назад и заглянул под кровать.

— До четырехсот осталось совсем немного, — сообщил он и снова взглянул на Ольгу.

Шмидт был поражен переменой, произошедшей в ее лице. Ольга, не отрываясь, смотрела куда-то ему за спину.

— Что там? — поглощенный наблюдениями, Дмитрий уже успел забыть о картине. Ежечасный контроль диуреза представлялся куда более важным занятием.

— Картина… — сказала Ольга.

— Картина? Ах, да… — Шмидт махнул рукой, будто речь шла о каком-то пустяке. — Эта… Ничего. И, по-моему, рама довольно удачная. Как думаешь?

— Картина, — повторила Ольга, и на лбу ее запульсировала тонкая синяя жилка.

Это было странное чувство, похожее на нежданный визит давнего прошлого. «Кажется, врачи называют это "дежавю"», — подумала Ольга.

В московской квартире, где они когда-то жили с Беловым, стояло несколько телефонных аппаратов, и один из них был с определителем. И каждый раз, когда кто-нибудь звонил, сначала раздавался короткий писк… нежный мелодичный звук, который могла расслышать только Ольга с ее тонким музыкальным слухом; этот звук издавал телефон; висевший на стене в кухне, а потом уже, спустя несколько секунд, механический голос определителя безошибочно называл номер звонившего.

И сейчас она тоже слышала этот нежный мелодичный звук — как предвестник нового, более яркого воспоминания. Она знала, что вскоре оно придет и, быть может, окажется не слишком приятным.

«Похищение Европы»… В левом верхнем углу — дельфин, выпрыгнувший из воды и изогнувший в полете спину. Правее и под ним — огромный рыжий бык с длинными и острыми рогами, сходящимися кверху наподобие лиры. На его спине, подобрав ноги, сидит хрупкая черноволосая девушка в простом темном платье — Европа, дочь финикийского царя Агенора.

Классический сюжет — всемогущий Зевс, пораженный красотой девушки, обратился в быка и украл ее. Унес через море на своей широкой спине.

Полотно, висевшее на стене больничной палаты, в точности повторяло оригинал, написанный Серовым, но Ольгу не покидало ощущение, что она где-то видела и другой вариант. И там все было далеко не так спокойно и безмятежно.

Нет, сама Европа оставалась такой же — грустной и задумчивой. Ее можно понять: любовь богов имеет и оборотную сторону — зависть богинь. А вот сам Зевс… То есть — бык… У Серова он не выражал никаких эмоций — оставался покорным тягловым животным.

А тот бык, чье изображение намертво въелось в сетчатку Ольгиных глаз, был злым. Он недобро ухмылялся, будто хотел сказать: «Ну-ну… посмотрим, чем это все обернется! И если ты думаешь, что будешь счастлива, то зря, девочка… Зря!»

И дельфин, хищно ощерив зубастую пасть, вторил ему: «Зря, девочка! Зря!»

И внезапно оно нахлынуло — видение, явившееся ей во сне. Белов шел по длинному коридору, один, в полной темноте. Он делал шаги на ощупь, выставив перед собой вытянутые руки. В одной Александр сжимал фонарик, но не включал его. Наверное, ему зачем-то нужна была темнота.

Коридор только казался бесконечным; внезапно он повернул под прямым углом, и Белов очутился в следующей комнате. Саша замер; он будто пытался что-то уловить. Во мраке проступили тонкие голубоватые линии; они светились и словно висели в сгустившемся воздухе. Линии обрисовывались все четче и четче; они сложились в изображение дельфина, выпрыгнувшего из воды и выгнувшего спину.

Но дельфин этот не был тем жизнерадостным обитателем морских просторов, каким его привыкли видеть зрители «Подводной одиссеи команды Кусто». Напротив, он хищно ощерился, и пасть его была полна острых, как бритва, зубов.

Ольга вскрикнула. Шмидт перевел взгляд с бывшей жены на картину, но, как ни старался, не мог увидеть в ней ничего пугающего.

— Где Белов? — спросила Ольга.

Дмитрий пожал плечами.

— На Камчатке. — Он сказал это таким тоном, будто подразумевал: «Где же ему еще быть?».

— Который час? — снова спросила Ольга.

— Восемнадцать ноль шесть, — по-военному четко ответил Шмидт.

— Значит, на Камчатке четвертый час ночи… Дима, позвони Александру. У меня нехорошее предчувствие. Мне кажется, ему грозит опасность.

Белов прошел всю длинную цепочку из шести комнат, но нигде не обнаружил светящихся линий. Это не означало, что их не было вовсе — слой штукатурки мог быть неравномерным, где-то тоньше, где-то толще. Может, линии проступили потому, что их плохо замазали? Белов не мог исключить такую возможность.

Он дошел до поворота и, немного помедлив, двинулся дальше, в сторону гигантской печи. И на том же самом месте, что и в первый раз, краем глаза уловил голубоватое свечение.

Белов осторожно повернулся налево. На стене, на уровне лица, вырисовывались дугообразные линии. Саша не видел их полностью — линии прерывались, словно были намечены пунктиром. Поначалу они никак не хотели складываться в цельную картинку, и Белов терпеливо ждал. Прошло несколько минут, прежде чем глаза полностью привыкли к странному свету, и вдруг… Рисунок будто вспыхнул перед ним, предстал во всей своей простоте и лаконичности.

Дельфин, выпрыгнувший из воды и в полете выгнувший дугой спину. Правда, он выглядел не совсем обычно. Наверное, потому, что неизвестный художник сделал его… злым, что ли?

Несмотря на подчеркнутую примитивность рисунка, Белов чувствовал, что он выполнен рукой настоящего профессионала. Нет, скорее — Мастера. Именно так, с большой буквы. Иначе как объяснить поразительную чистоту и четкость линий?

Саша вспомнил легенду о знаменитом Джотто. Когда римский папа выбирал среди множества претендентов самого достойного, Джотто сразил его убийственным аргументом: подошел к холсту и, не отрывая руки, одним взмахом начертил идеально ровную окружность. И сколько потом ни прикладывали к ней циркуль, но так и не смогли найти ни единого изъяна.

Божественное заключается в простом. Пустоту не скроешь надуманной сложностью.

Белов глядел на дельфина; казалось, глаза сами скользили по совершенным дугам — без напряжения и какого-либо неприятия, но все же… с этим рисунком было что-то не так.

Он производил глубокое, сильное и неоднозначное впечатление — будто художник с высоты дарованного ему небом таланта осмелился заглянуть в бурлящую адову бездну.

Белов затруднился бы описать свои чувства; он не хотел больше смотреть на рисунок и вместе с тем не мог оторвать от него глаз.

— Надо проверить, нет ли чего-нибудь похожего, — вслух сказал Александр; он словно побуждал себя отвернуться от стены и пойти дальше.

Впереди были две комнаты: в первой из них Белов обнаружил еще один рисунок — силуэт девушки. Она сидела печальная, подобрав под себя ноги. Длинные волосы закрывали грудь, глаза опущены. В ее фигуре угадывалась обреченность — предчувствие чего-то печального и… неизбежного.

Александр, не желая быть очарованным инфернальной магией неизвестного рисовальщика, не стал задерживаться. Он быстро прошел мимо и оказался в последней комнате, где располагалась гигантская печь.

Белов уже откуда-то знал, что и здесь обязательно будет рисунок. Он встал в центре и медленно поворачивался в надежде, что сейчас ему откроется третья часть этого загадочного триптиха.

К его удивлению, стены оказались чисты. Третьей части нигде не было. Саша уже хотел вернуться в спальню, но внезапно какой-то необъяснимый толчок заставил его подойти к печи, стоявшей в углу.

Он вспомнил, что так толком и не осмотрел ее. Днем, пораженный исполинскими размерами, он бросил лишь один быстрый взгляд и покачал головой от восхищения. Но сейчас, в свете («точнее, в свечении», — усмехнулся про себя Белов) того, что он увидел, печь, безусловно, заслуживала более пристального внимания.

Касаясь ладонями холодных изразцов, Белов принялся обходить печь. И снова — никаких рисунков. Ни малейших намеков на голубоватые линии.

Саша был раздосадован. Он дошел до угла и отправился обратно с твердым намерением завершить на этом свои изыскания. Он ускорил шаг и в темноте больно ударился об ручку, закрывавшую печную заслонку. Белов нагнулся, чтобы потереть ушибленное место, и… замер.

На массивной чугунной плите сочными светящимися линиями проступала морда огромного быка с длинными рогами, сходившимися кверху наподобие лиры.

— Дельфин, девушка и бык, — пробормотал Белов. — Милая компания. Но почему у меня такое чувство, будто я это уже где-то встречал?

Можно было включить фонарик. Саша так и поступил. Рисунки мгновенно исчезли, словно их и не было. Но он-то точно знал, что они — здесь. Рядом, на стенах.

Теперь Александр нисколько не сомневался, что рисунки — настоящее произведение искусства. Ему не давала покоя мысль об их авторе. Художник облек в Божественную форму заведомо бесовское, демоническое содержание. Использовал дар Всевышнего для восхваления нечистого. И это было непростительной ошибкой.

Белов возвращался в спальню, сильно озадаченный тем, что увидел в дальнем конце анфилады.

Пытаясь разрешить одну загадку — с засовами, сделанными только с одной стороны, — он наткнулся на другую, не менее сложную.

Спору нет, Митрофанов был неординарной личностью. Или — просто ненормальным? Ведь сумасшествие тоже нельзя сбрасывать со счетов? Однако Белов прекрасно знал: мало быть сумасшедшим, надо еще уметь выгодно продать свое сумасшествие.

Судя по стоимости особняка и отрывочным рассказам Витька, Митрофанов был богатым человеком. Нет, не так. Он был не богатым, а очень богатым человеком.

Откуда на него свалилось колоссальное состояние? Каким образом он сумел его сколотить? Возможно, ключ к тайне кроется в биографии купца? Как бы то ни было, Белов понимал, что должен узнать про Митрофанова как можно больше.

Завтра (точнее, сегодня) с утра уже не получится. — Александр летел в поселок Ильпырский на Праздник лета. Ему предстояла встреча с чабаном Иваном Пиновичем Рультетегиным.

«Не чабаном, а оленеводом, — поправил себя Белов. — Чабаны пасут овец. Хотя — какая разница? Сейчас меня не интересует ни чабан, ни оленевод — только купец Митрофанов и его зашифрованное послание».

В том, что это было именно послание, Белов не сомневался. Он не допускал даже мысли, что рисунки сделаны просто так„без всякого умысла.

Гипотезу о неслучайности рисунков косвенно подтверждал, как ни странно, вой. Тот самый «ужасный» звук, который напугал Федора, а потом Лайзу. Да и Белову, если признаться честно, он попортил немало нервов.

К счастью, это оказалась самая легкая часть головоломки, предложенной купцом Митрофановым. А помогли ее решить сэр Артур Конан Дойль и сведения о местном климате, почерпнутые из географического справочника.

Когда Белов погасил фонарик и в кромешной темноте отправился на поиски таинственных знаков, начертанных на стене, то обратил внимание, что вой утих; а когда он дошел до последнего поворота анфилады, исчез совсем.

В своей жизни Саше приходилось сталкиваться с мистическими явлениями — такими, как, например, Алатырь-камень, к которому они ходили вместе с боксером Степанцовым. И тем не менее Белов оставался человеком советской закалки; прежде всего он пытался найти рациональное объяснение.

Этот вой, конечно же, не принадлежал никакому призраку. Его сила и тональность зависели от силы и скорости ветра за окном. В одном из рассказов о Шерлоке Холмсе тот же самый эффект достигался с помощью горлышка от разбитой бутылки, вставленного в каминный дымоход.

В особняке купца Митрофанова, как догадывался Белов, инженерная система, издающая звук, была значительно сложнее, чем обыкновенное горлышко от бутылки. Скорее всего, ее сконструировал сам архитектор, построивший особняк. Наверняка, таким образом владелец рассчитывал отпугнуть не в меру любопытную прислугу. Что еще нужно, чтобы навести страх на темных и безграмотных людей? Жуткого воя вполне достаточно, тем более что ветер здесь дул постоянно, поскольку особняк стоял на холме.

Море и земля нагреваются солнцем неравномерно; днем давление над землей меньше, поэтому ветер дует с моря. Вечером же все наоборот; он дует с суши. Проще говоря, он дует почти всегда, но особенно сильно — по утрам и на закате.

После того, как грозовой фронт прошел, наступило временное затишье. Пока Белов смотрел на рисунки, в анфиладе было тихо. Стоило появиться небольшому ветерку, и все началось сначала.

Но теперь Белов не прислушивался к завываниям. Они не отвлекали его от главной задачи. Изображения дельфина, девушки и быка! Вот что было самым интересным.

Александр вернулся к лестнице и поднялся на второй этаж. Он открыл дверь спальни и на цыпочках прокрался в комнату.

Лайза мирно спала. Она больше не вскрикивала во сне; дыхание ее было ровным и размеренным. Каштановые пряди разметались по подушке, из-под покрывала виднелось круглое белое плечо.

Белов поправил покрывало и некоторое время стоял, глядя на девушку. «Интересно, как она отреагирует на мое открытие?» — подумал Саша. Ему хотелось поведать обо всем любимой, но потом Белов решил, что прежде надо посоветоваться с Ватсоном — вдруг известие о загадочных рисунках вызовет у Лайзы новый нервный срыв?

До утра оставалось всего ничего, и Белов мечтал немного поспать — хотя бы пару часов. Однако поспать той ночью ему так и не удалось.

Он стал раздеваться, но в этот момент зазвонил мобильный телефон. Саша сжал аппарат в ладони, чтобы как-то уменьшить громкость сигнала, и выскочил в коридор.

Звонил Шмидт из Москвы. Он задал, по мнению Белова, самый дурацкий из всех возможных вопросов:

— Саша! Ты не спишь?

— Нет, я сплю, — шепотом ответил Белов, — и вижу сон, будто бы я уснул, и мне снится, что кто-то звонит. А я не могу понять, кому это я потребовался в четвертом часу ночи?

Шмидт замолчал — видимо, ответ Белова сильно впечатлил его.

— Саша, — сказал он после паузы. — С тобой все в порядке?

— Да, вполне, — заверил Белов. В самом деле, не рассказывать же обо всем, что случилось? Этак недолго прослыть сумасшедшим. — А у вас?

В голосе Шмидта звучала искренняя радость.

— Она пришла в себя, Саша, — в трубке послышался какой-то шум, потом Шмидт добавил: — Передает привет. Только почему-то очень волнуется. Говорит, будто тебе угрожает опасность.

Белов улыбнулся.

— Успокой ее. Скажи, что все хорошо…

— Эта картина, Саша… — продолжал Шмидт. — Она действует на нее… как-то странно. А чего здесь такого? Море, рыбы и девушка верхом на корове. Без седла.

Белов вдруг почувствовал, как пол уходит у него из-под ног. Все вокруг закружилось и поплыло. Это длилось какую-то долю секунды и прекратилось так же быстро, как и началось.

— Что ты сказал? — спросил Александр. — Дельфин, девушка и бык?

Шмидт не был уверен, что сказал именно так. Он замолчал — видимо, разглядывал картину.

— Ну да, — произнес он. — Без седла.

— Дима, ты прав! — воскликнул Белов. — Все именно так!

— Саша? — обеспокоенно спросил Шмидт. — У тебя действительно… все в порядке?

— Да-да, все в порядке! Спасибо тебе! Я перезвоню. Днем. — Белов торопливо спускался на первый этаж. Он хотел поскорее попасть в центральный зал и очутиться за компьютером.

— Саша, — сказал Шмидт. — Днем не надо. У нас ведь будет ночь.

— Да? Странно. Почему-то сейчас разница во времени тебя нисколько не беспокоит.

— Ты сердишься, что ли? Я бы не стал звонить. Ольга попросила. Ей показалось, что ты в опасности, — оправдывался Шмидт.

— Да все хорошо. Звони, когда захочешь. Отбой!

Белов сунул мобильный в карман и откинул тяжелый засов на двери, ведущей в центральный зал. Подошел к распределительному щиту и включил свет.

«Черт возьми! Вот откуда у меня ощущение, что я уже где-то видел эти рисунки! Бывают же такие совпадения!».

На самом деле, совпадение было нереальным. Его вероятность была настолько мала, что о ней не стоило даже говорить. И тем не менее, как сказал Федор, имея в виду свой богатырский храп, это — научный факт.

Саша подошел к компьютеру и нажал кнопку «Пуск». Ему показалось, что машина грузится непозволительно долго. Секунды бежали, и Белов готов был вот-вот взорваться от нетерпения.

Наконец на мониторе появилась заставка — фотография титульного боя Степанцова: тот самый момент, когда рефери поднял над головой его руку в красной перчатке. Рядом с боксером стоял Белов.

Саша щелкнул по значку удаленного соединения, и модем принялся набирать номер. Связь с Интернетом была установлена, но старая телефонная линия не позволяла компьютеру разогнаться на полную мощь.

Белов набрал в поисковой строке слова «Похищение Европы». Спустя пару минут машина предложила ему многотысячный список сайтов. Александр выбрал официальный сайт Государственной Третьяковской галереи.

На мониторе медленно проступало изображение. Дельфин, девушка и бык. Фрагменты картины напоминали рисунки, сделанные на стенах анфилады, но только напоминали, и Белов понял, в чем заключалось основное отличие.

В картине не было того ощущения зла, что несли в себе светящиеся линии. Легкая печаль — да, наверное, но никак не пугающая безысходность.

Белов сохранил изображение на рабочем столе и открыл справочную статью о картине и ее авторе.

«Валентин Александрович Серов. (1865–1911). Сочетанием графических и живописных средств достигнута выразительность полотна… Так-так-так, дальше… Органичными для художника явились приемы декоративного решения (живописный лаконизм, обобщенность форм) его поздней работы "Похищение Европы" (1910)».

— Вот оно что! Интересно. Получается, он написал картину незадолго до смерти? — Белов еще не знал, стоит ли придавать этому факту большое значение, но на всякий случай постарался запомнить.

Часы в правом нижнем углу экрана показывали четыре утра. Но теперь и речи не могло быть о том, чтобы уснуть, — слишком уж захватила Александра история с рисунками, являвшимися (и в то же время не являвшимися) частью «Похищения Европы».

Новые открытия нисколько не приблизили Белова к разгадке; наоборот, возникали все новые и новые вопросы, которые следовало четко сформулировать и выстроить в порядке важности.

Саша взял чистый лист бумаги, ручку и начал писать.

1) Узнать как можно больше о купце Митрофанове. Биография? Откуда взялся? Куда исчез?

2) История особняка. Дата постройки? Архитектор? Почему такая странная планировка?

Белов немного подумал и добавил во второй пункт: «Печь». Затем последовало:

3) Постараться снять копии с рисунков, сделанных на стенах. Уменьшить и сравнить с фрагментами картины «Похищение Европы». Если потребуется, провести художественную экспертизу на предмет авторства. (В Москве?)

4) Подробнее выяснить о художнике Серове. Не пересекался ли он с купцом Митрофановым?

Саша положил лист перед собой и стал думать, что можно добавить в план первоочередных задач. Наверняка он что-то забыл, чего-то не учел…

«Стоп! — сказал себе Белов. — Ты упустил из виду одну важную деталь. Они же светятся!»

Как человек, посвятивший много времени изучению камней и минералов, Белов понимал, что природа свечения напрямую связана с радиоактивностью излучающего вещества. Значит, радиоактивность состава, нанесенного на стену, должна быть довольно высокой, иначе свет не пробивался бы через побелку.

Правда, это никоим образом не вязалось с представлениями Белова о технологиях, существовавших в начале двадцатого века. Насколько он мог судить, тогда еще не научились производить изотопы в промышленном количестве.

Примерно в то самое время Мария Склодовская-Кюри сумела впервые получить металлический радий, за что и была удостоена Нобелевской премии. Но того количества, которое ей удалось выделить, едва хватило бы на одну крошечную точку, а не на то, чтобы сделать три больших рисунка.

«Значит, их нарисовали гораздо позже. Но когда? И зачем? После революции особняк стоял пустой и никому не нужный. Допустим, после Великой Отечественной войны, где-нибудь в шестидесятых, кто-то раздобыл необходимое количество краски, содержащей изотоп, испускающий видимое излучение в голубом спектре. Но с какой целью, позвольте спросить, ему потребовалось воспроизводить на стенах искаженные фрагменты "Похищения Европы"?»

Все еще больше запутывалось. Белов чувствовал, что продвигается в правильном направлении, но на этом пути его подстерегало такое количество хитроумных ловушек, что он только диву давался.

Каждый поворот грозил закончиться тупиком, каждый след грозил оказаться ложным.

«В любом случае, начинать надо именно с Митрофанова. Анфилада и печь построены по его заказу. Оттуда и потянется ниточка, ухватившись за которую, можно будет размотать весь клубок. Но сначала…»

Белов взял еще один лист бумаги и свернул из него кулек. Затем порылся в ящике письменного стола и нашел ножницы. В подставке для карандашей выбрал желтый маркер.

«Ну, а фонарик по-прежнему со мной. Я готов к первому эксперименту».

Белов выключил свет в анфиладе и снова направился через темные комнаты к первому рисунку.

Там он подождал, пока глаза привыкнут к темноте, и, когда на стене проступил оскалившийся дельфин, маркером закрасил небольшой участок светящейся линии. Затем включил фонарик и соскоблил побелку вместе со штукатуркой — до самых кирпичей — в бумажный пакетик.

«Надо отдать на анализ, — решил он. — Вот только жаль, что я не смогу это сделать сегодня. Сегодня у меня по плану — оленевод…»

Лететь в Ильпырский совсем не хотелось. Наверное, для камчадалов Праздник лета — важное и радостное событие. Для Белова же после того, что он обнаружил в особняке, — скучная и пустая формальность. Будь его воля, он бы остался в городе и занялся более интересным делом — попытался найти ответы на поставленные вопросы.

Но Александр знал, как отнесется к этому Лайза. Она будет страшно недовольна тем, что Белов отступил от заранее намеченного плана.

Да, Саша это знал. Он не знал другого: на Празднике лета к цепи загадок добавится еще одно, очень важное звено. И произойдет это в юрте Верховного Шамана Камчатки — Ивана Пиновича Рультетегина.

Виктор Петрович Зорин ехал на аэродром не спеша, можно сказать вальяжно. Передвигался он по городу не на какой-нибудь «тойоте» или «ниссане», а на самой что ни на есть российской «Волге». Глебушка заставил. Сказал:

— Не тот у вас электорат, Виктор Петрович! Извольте соответствовать чаяниям избирателей!

Ничего не поделаешь, пришлось сесть в номенклатурное авто и разыгрывать из себя первого секретаря обкома, вызывать ностальгию у наиболее активной части электората.

Время от времени, когда машина останавливалась на перекрестках, Виктор Петрович отрывал спину от кожаных подушек и кому-нибудь сдержанно улыбался. Одним словом, строил из себя молодого Брежнева: Глебушке почему-то казалось, что он — самый удачный образец для подражания.

И одет был Зорин честь по чести: темно-серый костюм, бледно-голубая рубашка и черный, с мелким узором галстук. Все добротное, сшитое на заказ и с большими, бросающимися в глаза лейблами: «Большевичка», «Рассвет», «Московская галстучная фабрика».

Фальшивые бирки были не более чем дань демократичности; на самом деле отечественного производителя Зорин поддерживал только на словах. Рядом с ним, на заднем Сиденье, лежал свернутый в узел камуфляж; в вертолете Зорин рассчитывал переодеться и предстать на Празднике лета молодцеватым и подтянутым, как и положено будущему губернатору.

Для придания фигуре должного вида Зорин натянул корсет, скрывающий раскормленное брюшко. Над густыми, с благородной проседью волосами целый час бился парикмахер, зачесывая их назад и укрепляя каким-то железобетонным лаком. Соорудив сию куафюру, кудесник ножниц и расчески выдал Зорину специальную сетку:

— Вот, Виктор Петрович! Наденете на голову перед сном и с утра снова будете в форме!

Зорин спрятал сетку в карман. Снял с руки золотой «Ролекс» и надел «Полет» Первого часового завода, с потертым кожаным ремешком. В общем, максимально приблизился к народу и очень надеялся, что тот, подлец, оценит это по достоинству.

На переднем сиденье, рядом с водителем, восседал Хайловский. Он все время делал какие-то пометки в толстом блокноте. Что-то черкал, правил и переписывал.

— Над чем трудишься, Глебушка? Уж не мою ли тронную речь строчишь? — спросил его Зорин.

— Что-то вроде того, Виктор Петрович. Оленеводы — народ особенный. Никому не известно, что у них на уме. Вот и пытаюсь произвести на них впечатление.

— А может, надо проще? — Зорин лукаво прищурился. — Выставить этим папуасам водки побольше, вот и все.

— Оно, конечно, так… — закивал Хайловский. — Водка — проверенный способ. Наклеить этикетки с вашей фотографией. И название — «Зорин», чтобы знали, за кого голосовать…

— Ну! Водки — и все дела. За каким хреном я лечу на край света?

— Виктор Петрович, — тоном усталого педагога, поучающего неразумное дитя, начал Хайловский. — Праздник лета — это крупный информационный повод. Вы будете обращаться как бы к папуасам, а на самом деле — ко всем избирателям. Понимаете? Опять же — оленя заарканите, на нартах покатаетесь…

— Глеб, — занервничал Зорин. — Ты слишком хорошего обо мне мнения, если думаешь, что я смогу заарканить оленя. Тараканов в своем номере — еще куда ни шло! Их у меня в избытке, будь он трижды неладен, этот губернатор! Ох, засажу я его, мерзавца! Закатаю годиков на пять…

— Перестаньте, Виктор Петрович! Он будет представителем региона в Совете Федерации — это уже вопрос решенный. Ловить оленя тоже не придется. Вам надо только бросить аркан, остальное смонтируем. Телевидение!

— А нарты? — с опаской спросил Зорин. — Неужели и впрямь придется кататься? По траве?

— Да они по траве идут так же, как по снегу! — отмахнулся Хайловский. — Эти дети природы до сих пор не знают, что такое колесо! И вообще, скажите спасибо, что я не заставляю вас топор метать!

— Это еще что такое? В кого метать?

— Старинное состязание оленеводов, — пояснил Глебушка. — Берут топор со специально вытесанным плоским топорищем и метают на дальность. А топорище служит чем-то вроде крыла.

Зорин покачал головой.

— Господи! Чего только ни придумают от безделья…

— Успокойтесь, Виктор Петрович! Ваша главная задача — сделать сильное заявление. Обставить Белова по всем статьям. Кстати, он, наверняка, тоже будет на Празднике лета. Я бы на его месте не упустил эту возможность.

— Хм… — Зорин хитро прищурился. — Не знаю, не знаю. У меня такое предчувствие, что на этот раз господин Белов будет нюхать мой выхлоп — вот так, вот так! — Он шумно втянул носом воздух.

— Виктор Петрович! — насторожился Хайловский. — Вы обещали! Смотрите, никакого криминала!

— Может, ты меня еще поучишь ширинку застегивать? — Обманчиво-ласковая интонация Зорина таила в себе угрозу. Хайловского даже передернуло. — Не дрейфь, все цивилизованно! Комар носа не подточит!

Глебушка нервно поправил очки, сползающие с бесформенного, похожего на обмылок носа и стал смотреть в окно.

— А все-таки зря я еду! — сказал Зорин. — Надо было послать водки этим туземцам, и все!

— Рано, Виктор Петрович, — не оборачиваясь, ответил Хайловский. — За полгода забудут. Надо поближе к выборам. Примерно за неделю. Чтобы пили, а на избирательном участке похмелялись. Вот тогда…

— Водка никогда не подведет, — заключил Зорин.

Он был доволен. Последнее слово осталось за ним.

Через пару минут вдоль дороги замелькали покосившиеся столбы. Между столбами в четыре ряда была натянута колючая проволока. Они подъезжали к аэродрому.

Зорин не зря говорил про водку: народы Севера перед ней беззащитны. Их организм не вырабатывает нужный фермент, поэтому необратимое привыкание происходит после первого же стакана.

Но он даже представить себе не мог, что цена губернаторского кресла окажется совсем другой. Гораздо более высокой.

Белов объявил подъем обитателям митрофановского дома ровно в шесть утра. Ни у кого не вызвало удивления, что шеф в столь ранний час уже на ногах. Это было совершенно нормально, учитывая его беспокойный характер.

Саша не стал никому рассказывать о своих ночных бдениях — решил отложить это до возвращения в город. Он деликатно постучал в дверь Любочки, растолкал Злобина, подмигнул Ватсону (доктор проснулся от скрипа открываемой двери) и долго пытался привести в чувство Лукина, который никак не хотел принимать вертикальное положение.

Федор мотивировал это тем, что злобный Ватсон скормил ему целую упаковку снотворного, даже не дав как следует запить. Станислав Маркович пожал плечами и снял пробку с графина.

Услышав мелодичный звон стекла, Лукин приоткрыл заплывший глаз:

— Ты что собираешься делать, иудей?

— Окропить православного святой водой, — бесстрастно ответил тот.

— Хорошо хоть — не распять, — пробурчал Федор и сел на краю кровати.

Выглядел он неважно. Белов посмотрел на его опухшее и местами посиневшее (благодаря заботам бойцов Князя) лицо и решил Федора с собой не брать.

— Я сильно опасаюсь за психическое здоровье оленей, — сказал Саша и велел Лукину оставаться в городе, стеречь особняк и руководить рабочими.

Федор согласился, но без особой радости: провести еще один день без верных друзей, в опасном соседстве с призраком ему не очень-то хотелось.

Ватсон заметил, что призраки — такие же люди, как и все, только работающие в ночную смену.

— Должен же он когда-то спать, — мудро заметил доктор. — Если не будешь шуметь, то он и не проснется.

Федор был вынужден признать, что в словах Ватсона есть резон, и пообещал к возвращению команды приготовить какой-то совершенно уникальный плов.

— Самый лучший плов готовится на открытом огне, — заявил он. — Я поставлю медный казан на кирпичи, разведу огонь, нарежу морковь, лук и баранину, обжарю все это…

— Ты просто не хочешь сидеть в доме, — догадался Ватсон. — Хорошо. Сделай плов. Только ты его действительно сделай, а не чеши языком понапрасну.

Лукин, обиженный, насупился.

Белов оставил друзей за привычной беззлобной перебранкой и пошел в спальню Лайзы.

Девушка спала, уютно свернувшись калачиком. Саша нагнулся и осторожно поцеловал ее в плечо. Лайза улыбнулась — еще во сне — и сладко потянулась, выставив из-под покрывала миниатюрные ступни с обворожительными пальчиками.

— Я медленно высвобождаюсь из объятий Морфея, — промурлыкала она.

— Он — единственный мужчина, к которому я тебя не ревную, — сказал Белов и поцеловал ее в чистый высокий лоб.

Лайза по утрам запрещала целовать себя в губы: боялась, что ночной запах изо рта отпугнет Александра. Для Белова она всегда была прекрасной — и днем, и ночью, и по утрам, — но разве можно не потакать маленьким женским слабостям? Он не приветствовал хитрости, не любил глупости и ненавидел подлости, но потакал слабостям, любил шалости и обожал прелести.

— С добрым утром, любимая!

Лайза откинула покрывало; тонкая ночная рубашка задралась, обнажив темный ежик коротко стриженных волос.

— Что с тобой творится? — задумчиво сказал Белов.

Лайза насторожилась.

— О чем ты?

— Ты ложилась спать красивой, а проснулась — прекрасной! Маленькое чудо, которое происходит ежедневно. И оно мне так нравится!

Девушка встала с кровати и подошла к зеркалу.

— Если ты имеешь в виду стоящие дыбом волосы и мешки под глазами, то это скорее не чудо, а кошмар! Не пойму, что здесь может нравиться?! — воскликнула она в притворном ужасе.

— Все! — ответил Белов и снова принялся ее целовать.

Он ласкал шею, плечи, гладил ее талию… Бархатистая спина и великолепная грудь также не могли пожаловаться на недостаток внимания. Белов выплескивал утреннюю порцию нежности и все время ожидал, что Лайза сейчас вздрогнет и скажет:

— Постой-ка! А что там случилось с призраком и этим жутким воем?

Но Лайза ничего не сказала, и Александр успокоился.

«Наверное, она и впрямь обо всем забыла. Прав был Ватсон — сработала защитная реакция организма. Память сама вытеснила ненужное воспоминание».

Однако с Федором ничего подобного почему-то не произошло. Но Белов отнес это на счет более тонкой и нежной организации женской натуры.

«В конце концов, основные различия между полами даже не анатомические, а психологические. Мы по-разному устроены, вот и все. И не надо мудрить».

Но все же Белов опасался — как бы Лайза не забыла слишком много. Поэтому он осторожно сказал:

— Мы сейчас позавтракаем…

— И поедем на аэродром, — закончила за него Лайза. — Сегодня — Праздник лета, помнишь?

— Конечно.

— И ты должен побеседовать с Иваном Пиновичем Рультетегиным. Не забыл?

— Забыть генерального шамана Верхнего мира? — притворно удивился Белов. — За кого ты меня принимаешь?

Александр шутил, но он даже не подозревал, что встреча с этим человеком перевернет всю его жизнь.

После недолгих споров Любочку решили тоже оставить. В помощь Федору или Федора в помощь ей — это уже вопрос формулировки.

Белов, Лайза и Ватсон сели в «тойоту», Витек устроился за рулем.

— Ну что? — Саша взглянул на часы. Была половина восьмого. — Стартуем! К полудню будем в Ильпырском!

Злобин завел двигатель; джип зашуршал широкими колесами по гравию подъездной дорожки и выкатился на трассу.

Аэродром, где базировались вертолеты, обслуживающие местные авиалинии, находился в десяти километрах к северу от города. Он представлял собой огромное поле, огороженное колючей проволокой; на краю скромно притулилась башенка авиадиспетчера.

Вылет в Ильпырский был запланирован на восемь ноль-ноль. Они добрались до аэродрома за четверть часа. Пятнадцать минут оставалось в запасе.

Белов заглянул в бумаги:

— У нас зафрахтован МИ-8, бортовой номер сорок один ноль восемь. Командир экипажа — пилот первого класса Николай Рудницкий.

— Ага! — Злобин свернул с шоссе на разбитую колею, ведущую к белой башенке.

Машину ощутимо тряхнуло. Лайза едва успела поймать портативный компьютер, так и норовивший вырваться из рук.

— Полегче, Витек! — сказал Белов и посмотрел в окно. — О, мы будем не одни!

Рядом с башенкой стояла оживленная толпа. Люди курили и о чем-то нервно разговаривали. Два человека держали профессиональные телекамеры; остальные были с рюкзачками за спиной, но род их деятельности также не вызывал сомнений — почти всех Белов видел вчера утром в аэропорту.

Невдалеке, метрах в ста, лениво раскинув повисшие лопасти, стояли три вертолета МИ-8, выкрашенные в темно-зеленый цвет. Вокруг них суетились техники и пилоты.

Из башенки авиадиспетчера вышел высокий человек в камуфляже. У него были горделивая осанка и красиво зачесанные волосы с благородной сединой.

— Хорошая подбирается компания, — сказал Белов. — Чувствую, скучать не придется.

Лайза повернула голову в том же направлении, — куда смотрел Белов.

— Зорин? — Она нахмурилась. — И он здесь!

— Это выглядит забавно, — заметил Ватсон. — Вы теперь с ним в одной упряжке. Вопрос в том, кто придет первым?

Журналисты подбежали к Зорину, но он шутливо помахал рукой, потом показал на небо.

— Хочет подождать до Ильпырского, — догадалась Лайза. — Правильно, там любое заявление будет выглядеть более эффектно. И эффективно, — добавила она после паузы.

Витек остановил джип рядом с черной «Волгой». Белов вылез из машины; репортеры мгновенно повернулись к нему, но какой-то человек с круглым лицом и бегающими глазками за узкими стеклами очков осадил их. Саша понял, что именно он был дирижером предстоящего действа.

«Ну что же? Пусть так!» — Он взял документы об аренде воздушного судна и зашагал к вертолету, на борту которого белой краской были нарисованы цифры «4108».

Он шел быстро и размашисто; Лайза, Витек и Ватсон едва поспевали за ним. Каким-то обостренным чутьем Белов понимал, что, если поблизости появился Зорин, добра не жди.

Так оно и вышло. Он даже не удивился, когда Николай Рудницкий, грузный мужик с густыми рыжими волосами, мельком взглянув на бумаги, коротко пробурчал:

— Ничего не выйдет. Летное задание отменено.

— Как отменено? — ахнула Лайза. — Но мы же…

— Подожди, — остановил ее Белов. — Николай… Можно на «ты»? — Он получил от пилота утвердительный кивок и продолжал: — Кто отменил летное задание?

Рудницкий пожал плечами. Было видно, что вся эта история ему не по душе, но, к сожалению, от него ничего не зависело.

— Диспетчер, — ответил пилот и, предвидя дальнейшие расспросы, добавил: — А ему позвонили из авиационного комитета. А им тоже наверняка позвонили. И так далее, и так далее. Говорят, что машина нуждается в срочной проверке. Двигатель выработал установленный ресурс моточасов. Но машина в порядке, сам проверял. Хочешь — убей меня. Получается, я оказался крайним… — Рудницкий достал из нагрудного кармана летной куртки мятую пачку «Родопи» и закурил. Сделал несколько быстрых затяжек и с ожесточением затоптал сигарету.

— Нет, скорее крайним в этой ситуации оказался я… — произнес Белов.

Он оглянулся на толпу, стоявшую у башенки. Внимание журналистов было приковано к Саше и его спутникам.

От пилота бесполезно было что-либо требовать. Он просто выполнял приказ старшего, и никто не мог его в этом упрекнуть.

— Знакомый почерк, — сказал Белов. — Ничего, мы что-нибудь придумаем…

Он развернулся и направился к башенке. Человек в камуфляже, не отрываясь, следил за каждым его движением.

— Здравствуйте, Виктор Петрович! — сказал Белов, подходя к Зорину.

— Александр Николаевич! — деланно обрадовался Зорин и сделал вид, словно только сейчас заметил Белова. — И вы здесь!

Зорин протянул руку, и Белов, был вынужден ее пожать. Защелкали фотокамеры; корреспонденты торопились запечатлеть встречу главных соперников в борьбе за губернаторское кресло.

— Вы, случайно, не в Ильпырский собрались? Уж не на праздник ли? — Зорин насмешливо окинул взглядом Белова и его команду.

— Туда, туда, куда же мы денемся, — в тон ему ответил Александр. — Да вот случилась маленькая незадача. Говорят, вертолет мой неисправен.

— Что вы говорите? — Зорин сочувственно покачал головой. — Бывает же такое. Вы заметили, что вертолеты вообще — не самый счастливый вид транспорта для губернаторов? Вспомните генерала Лебедя. Уж на что орел был, а как трагично кончил?

— Да, это уж как повезет, — кивнул Белов, — но я все равно должен быть там. Вы же знаете: если я что задумал, обязательно сделаю.

— Ну-у-у… — Зорин издевательски развел руками. — Тогда желаю вам удачи!

— Так, значит, Виктор Петрович, в вашей вертушке найдется несколько мест для меня и моих людей? — нимало не смущаясь, продолжал гнуть свою линию Белов.

— Александр Николаевич! Что случилось? Неужели вы меня о чем-то просите?

Вокруг Белова и Зорина образовалось свободное пространство. Ни журналисты, ни Лайза, ни Хайловский, — никто не мог слышать, о чем они говорят. К тому же два оставшихся вертолета начали прогревать двигатели, и их гул заглушал все слова.

— Нет, Виктор Петрович, не прошу — спрашиваю.

— Вот как? Тогда отвечаю. Ни для вас, ни для вашей бригады… — Зорин интонацией выделил это слово, — места в моем вертолете не найдется, уж не взыщите. А второй вертолет полностью занят так называемой свободной прессой. Машите крыльями, авось долетите.

Виктор Петрович сделал неприступное лицо, показал Белову свою плешь, резко опустив голову в офицерском поклоне, и весьма невежливо повернулся к нему спиной. Белов рассмеялся в голос, чем слегка отравил настроение победителю.

Хайловский, пробегая мимо, поправил очочки с узенькими стеклами, помахал Белову рукой и ехидно спросил:

— Передать от вас привет шаману? — Он радостно хрюкнул и потрусил к вертолету вслед за Зориным.