Белов направился к Лайзе, Витьку и Ватсону. Еще несколько часов назад он бы только обрадовался такому повороту событий. Говоря откровенно, лететь в Ильпырский ему не хотелось. Александр предпочел бы заняться расследованием тайны митрофановского особняка. Но неуступчивый характер давал себя знать: теперь он должен был попасть на Праздник лета. Во что бы то ни стало!
Белов подумал, что Шмидт на его месте просто угнал бы вертолет. Но что дозволено Юпитеру, не дозволено быку. Для кандидата в губернаторы подобная выходка закончилась бы плачевно. Значит, этот вариант можно даже не рассматривать. Цель не оправдывала средства. Более того, подобные средства делали цель недостижимой.
Лайза смотрела на него с тревогой и надеждой. И он не мог ее обмануть. Проходя мимо группы журналистов, Белов обратил внимание на одного парня. Он был одет в брезентовую куртку, из-под опущенного на голову капюшона торчал длинный козырек бейсболки. Журналист даже не взглянул в сторону Александра, зато Белов сразу узнал его. Это был тот самый, задавший каверзный вопрос об Ольге. Он дрожал, как в лихорадке, и громко говорил соседу:
— Да не полечу я на этом ведре с гайками. Из него на земле болты сыпятся! Что я, смертник, что ли?.
Сосед, судя по одежде и стрижке — столичная штучка, раздраженно ему говорил:
— Полетишь! Куда ты денешься? Отрабатывай, Паша, отрабатывай…
Парень в бейсболке с мольбой смотрел на приятеля:
— Ну хорошо… Две затяжки, и я буду в порядке. А?
Столичный житель покосился на вертолет, раскручивавший лопасти.
— Ладно. Только быстро!
Журналист поддернул куцый рюкзачок, вытащил что-то из-за пазухи, зажал в кулаке и рысцой побежал в сторону дощатого домика, покрытого побелкой. На дверях домика красовались две буквы — «М» и «Ж». Решение созрело мгновенно. Белов подошел к своей команде и, широко улыбаясь, сказал:
— Уезжаем!
— А как же?.. — начал было Витек, но Белов его перебил.
— Все в машину!
Злобин послушно сел за руль, Лайза и Ватсон заняли заднее сиденье, Саша устроился на переднем.
— Поехали! — Джип медленно тронулся с места. — Держи поближе к уборной, я выскочу на ходу, — инструктировал Белов Витька.
— Можно поинтересоваться, что ты задумал? — спросила Лайза.
— Смотрите телевизор, — ответил Белов. — Обо всем узнаете из новостей.
Он достал из кармана куртки ожерелье из медвежьих когтей, надел его на шею и спрятал под рубашкой. Лайза с тревогой следила за этими непонятными приготовлениями.
Когда «тойота» поравнялась с туалетом, Белов сгруппировался, выпрыгнул на траву и махнул Витьку рукой: «Не останавливайся!». Злобин так и сделал. Джип, переваливаясь с кочки на кочку, поехал дальше. Исчезновения Белова никто не заметил. Александр зашел за угол дощатого домика. Ноздри уловили специфичный запах травки. Парень в бейсболке делал торопливые затяжки, и дрожь постепенно проходила.
— Привет! — сказал Белов. — Узнаешь? Я — крупный специалист по лечению от наркотической зависимости. Я вовремя, правда? Люблю помогать людям! Если не будешь дергаться и сделаешь все, как я скажу, будет совсем не больно. Ну, или почти не больно. Разве взрослые никогда не говорили тебе, что наркотики — это гадость?
Журналист оцепенел. «Беломорина» с забитой в нее дрянью выпала из открытого рта.
— Что? Я…
Но Саша не стал его слушать. Носком ботинка он задавил папиросу.
— Раздевайся!
Через пару минут из-за уборной вышел человек в брезентовой куртке. К груди была приколота табличка с аккредитацией. Длинный козырек бейсболки и глубоко надвинутый капюшон скрывали черты лица. Человек поддернул куцый рюкзачок и побежал к вертолету…
— Куда едем? — Витек обернулся к Ватсону и Лайзе.
— Домой, — ответил Ватсон.
Лайза согласно кивнула.
После этого короткого диалога в машине повисла пауза. Это было не то молчание, которое бывает, когда нечего сказать, а то, когда хочется сказать слишком много. И Лайза, и Витек, и Ватсон подозревали, что у каждого из них в голове крутится одна и та же мысль: как это могло случиться? Как Зорин узнает о каждом шаге Белова? Ведь не ясновидящий же он, в самом деле? Что это? Случайность? Совпадение?
Все началось через пять минут после того, как Белов ступил на камчатскую землю. Вопрос о проблемах Ольги был подготовлен заранее. Мало того, он был очень неприятно сформулирован и задан в самый неподходящий момент — под занавес пресс-конференции. Сработал так называемый «Штирлиц-синдром»: слово, сказанное в последнюю очередь; лучше всего запоминается.
После того, как пресс-конференцию в аэропорту показали по телевизору, у зрителей осталось одно-единственное впечатление: а-а-а, это тот самый Белов, у которого жена алкоголичка!
Белов вступил в предвыборную кампанию как претендент, имеющий, мягко говоря, подмоченную репутацию. И это было только начало. Далее, с промежутком в несколько часов, Белов встречался с Князем. Их встречу засняли на пленку. С той же самой целью — дискредитировать Александра. Ну, тут-то, по крайней мере, все было понятно. Засланный казачок. Наблюдение со стороны. Надо привыкать жить под прицелом фото- и телекамер. Хорошо, что Князь помог. Если бы не его люди, Саша имел бы очень бледный вид.
И, наконец, сегодняшнее происшествие. Злобин, Лайза и Ватсон вполне допускали мысль, что Зорин тоже хотел полететь на Праздник лета. Это желание не вызывало подозрений. Почему бы и нет? Все претенденты на камчатский престол в течение последующих шести месяцев будут соваться в любую дырку, лишь бы засветить свое лицо и набрать дополнительные очки.
И Зорин, конечно же, мог предполагать, что Белов тоже соберется в Ильпырский. Но Зорин не предполагал, а знал об этом наверняка, вот в чем дело. Иначе бы он не затеял всю эту возню с авиационным комитетом и вертолетом, якобы выработавшим свой ресурс. Значит?..
Лайза поймала на себе взгляд Злобина. Витек внимательно разглядывал ее в зеркало заднего вида. Лайза сделала вид, что не заметила, и отвернулась. Ватсон по-прежнему хранил молчание, что никак не вязалось с его веселым и общительным характером. Да и поза доктора была какая-то принужденная.
Лайза опасалась, что, если это продлится хотя бы еще неделю, то все начнет разваливаться. Они не смогут жить в атмосфере постоянного напряжения. По крайней мере, внести разлад в стан- Белова Зорину удалось. Еще немного, и все начнут подозревать и обвинять друг друга в смертных грехах…
Джип подъехал к особняку и остановился на подъездной дорожке. Рабочие уже пришли и начали монтировать леса. Лайза обратила внимание, что они вели себя несколько по-другому. Если вчера все с замиранием ожидали, чем закончится противостояние между Беловым и Князем, то сегодня успокоились, убедившись, что конфликта не намечается.
Рукопожатие на крыльце явилось чем-то вроде верительной грамоты, врученной криминальным хозяином Камчатки залетному чужаку из Сибири. Белов, при всех его славе и авторитете, не мог в одночасье стать своим. Для этого требовались время и конкретные дела. Доверие людей надо заслужить.
Лайза не могла сдержать горькой усмешки. «Доверие людей… Как его заслужить, если мы сами не доверяем друг другу?».
Она чувствовала себя подавленной и разбитой. Неожиданно накатил приступ беспричинной раздражительности; почему-то в последнее время они случались все чаще и чаще. Хотелось лечь в постель, залезть под покрывало и никого не видеть. Лайза вздохнула и стала подниматься в спальню. Часы показывали половину девятого.
— О Господи! — Федор воздел руки к небу. — Неужели на всей Камчатке не найдется березовых чурочек?
Лукин постоял, дожидаясь ответа. Но, видимо, Всевышний был в это время чем-то занят. Федор не сомневался, что Бог его слышит. Но в диалог вступает редко. Поэтому придется решать проблему с топливом самостоятельно.
— Хорошо, — пробормотал он. — Сгодится и сосна. Правда, сосновых дров потребуется больше — они горят быстрее.
Начищенный медный казан сиял в лучах утреннего солнца. Федор взял десяток кирпичей и поставил их наподобие мегалитов Стоунхенджа — вертикально, образовав замкнутый с пробелами круг.
Теперь в центре этого круга надо было развести огонь и сверху водрузить казан. Раскалить его добела и залить растительное масло. Потом — обжарить нарубленные лук и морковь, куски баранины, залить все это водой, довести до кипения, а там уж можно засыпать рис.
Технологию приготовления плова Федор знал досконально. В этом деле он был специалист. Единственное, что вызывало опасение — это отсутствие березовых чурок. Лукин не был до конца уверен, что на сосновых можно приготовить настоящий плов.
Из особняка вышел Ватсон — в легких голубых джинсах и белой льняной рубашке навыпуск. Летний наряд довершали стильные рыжие мокасины, надетые на босу ногу. Доктор остановился на крыльце и закурил. Взглянул на поднимающееся солнце и решил перебраться в прохладу. Он сошел с крыльца и остановился в тени, отбрасываемой особняком, невдалеке от Федора, мечущегося вокруг казана.
— Как наш плов? — спросил он.
— Нет березовых чурок, — пожаловался Лукин. — Не знаю, что и делать.
— Это, конечно, проблема, — Ватсон сочувственно покачал головой. — А другие не годятся?
— Настоящий плов, — веско сказал Федор, — готовится только на березовых дровах.
— Ну да, — согласился Вонсовский. — То-то я смотрю, узбеки закупают у нас березу целыми составами.
Он демонстративно отвернулся, но малого зерна сомнения, зароненного в мятущуюся душу Федора, оказалось достаточно. Лукин почесал в затылке и глубоко задумался: растет ли береза в Узбекистане?
Коварный Ватсон не обращал (или делал вид, что не обращает) на него никакого внимания. Он пускал ароматный дым тугими сизыми колечками и потом протыкал их тонкой струйкой.
— Может, — неуверенно сказал Федор, — и сосна подойдет? За неимением гербовой пишут на простой, так ведь?
— Конечно! — подтвердил Ватсон. — И наоборот. Помню, был я как-то в Ташкенте… — Он мечтательно зажмурился. — Красивый город. Вокруг — сплошь березовые рощи. Знаешь, высокие такие корабельные березы.
Федор нахмурился.
— Ты что, смеешься, лепила?! — дрожащим от обиды голосом воскликнул он.
Ватсон беззаботно пожал плечами.
— Сам виноват. Забиваешь себе голову всякой ерундой. Береза, сосна… Какая разница? Взялся готовить плов — готовь хоть на коровьих лепешках! Кстати, думаю, узбеки именно так и делают.
— Но я-то не узбек!
Ватсон наконец соизволил обернуться.
— Правильно, — сказал он, — ты — псих из другого измерения. Живешь в выдуманном мире, виртуальном. А сон разума порождает чудовищ.
— То есть? — не понял Федор.
Ватсон отбросил в сторону окурок, вышел из тени и встал рядом с Федором. Теперь его бритая голова сияла на солнце ничуть не хуже начищенного медного казана;
— Зачем ты выдумал эту историю про демона? К чему? Знаешь, как ты напугал несчастную Лайзу? У нее ночью был нервный припадок. Ну ладно, мы-то люди привычные. Давно тебя знаем, все твои чудачества уже известны. Но посторонним-то невдомек, что ты — не от мира сего. Они-то принимают тебя за нормального человека. Ты же нас чуть под монастырь не подвел! Зачем ты набросился на Князя?
Федор, пристыженный, молчал. Он скорбно потупил взор и чертил носком ботинка в пыли перед собой дугу.
— А что, мэм сильно напугалась? — не поднимая глаз, спросил Лукин.
— Сильно, — Ватсон, увидев столь искреннее раскаяние, немного смягчился. — Обещай, что больше не будешь.
— Буду! — неожиданно сказал Федор. — Потому что я был прав. Призрак купца Митрофанова следит за своим бывшим домом. — Лукин понизил голос до свистящего шепота. — Он где-то здесь. Где-то рядом.
Ватсоном вдруг овладело нестерпимое желание надеть Федору на голову этот блестящий медный казан, но он каким-то невероятным усилием сдержался. Доктор решил сменить тактику. Теперь он взывал к голосу разума.
— Федор, — сказал Ватсон. — Мы с тобой взрослые люди и прекрасно понимаем, что призраков не бывает.
— Ну как же не бывает, когда я его видел? — взмолился Лукин. — Вот этими самыми глазами?! — Для убедительности он растопырил средний и указательный пальцы и ткнул себе в глаза.
Упрямство Федора переходило всякие границы. Ватсон не выдержал и взорвался.
— Кого ты видел? — заорал он. — Купца Митрофанова? Откуда ты можешь знать, как он выглядит, дубина ты стоеросовая! Тебе что, покойная прабабушка прислала по почте открытку с его изображением? — Ватсон несколько раз с шумом втянул воздух в себя и выдохнул. Он взял себя в руки и добавил уже тише: — Скажу Саше, пусть отправит тебя обратно в Красносибирск. Толку от тебя никакого, одна нервотрепка. Плов, и то нормально приготовить не можешь!
Он ожидал от Федора какой угодно реакции, но только не той, которая последовала.
— А вот это ты зря, — совершенно спокойно сказал Федор. — Толк от меня есть, и я это докажу. И как выглядит Митрофанов, я прекрасно знаю. Пойдем со мной! — Он взял Ватсона под локоть и повел к воротам.
— Куда? — удивился Ватсон.
— Пойдем, пойдем, здесь недалеко. А когда вернемся, я приготовлю плов, даже если мне потребуется спалить твою кровать!
Они вышли за ворота. Вместо того чтобы направиться в сторону шоссе, Лукин свернул на неприметную тропинку, вьющуюся по косогору. Тропинка вела в город.
— Так куда мы все-таки идем? — спросил Ватсон.
— Куда-куда? — проворчал Федор. — На улицу Тараса Шевченко!
Занавески на окне были задернуты, но даже того света, что с трудом пробивался сквозь плотную ткань, было достаточно, чтобы вывести Лайзу из себя. Она не могла уснуть: ворочалась с боку на бок, откидывала покрывало, затем снова накрывалась с головой, ложилась поперек кровати и по диагонали, но так и не нашла удобную позу.
«Вот если бы рядом был Саша…» — подумала Лайза, а через секунду с удивлением обнаружила, что вовсе этого не хочет.
Голова была тяжелой — наверное, это от жары. Скорее всего. Лайза налила воды в стакан, сделала несколько глотков и вдруг с отвращением почувствовала, что не может ее проглотить. Вода была теплой, с отвратительным болотным запахом. Лайза выплюнула воду обратно в стакан и поставила его на тумбочку.
«Все дело в этой неудобной кровати, — решила она. — Мне надо выспаться и хорошенько отдохнуть, тогда все пройдет. Я просто устала. А как тут отдохнешь, если матрас набит неизвестно чем?»
С самого утра ее преследовала тянущая боль в пояснице — не такая сильная, но зато постоянная.
«Ну чего я дергаюсь? Почему я постоянно дергаюсь?»
Можно было списать все на волнения прошедших суток, но только… это было бы неправдой. Если разобраться, она не так уж сильно и волновалась. Все доходило до нее будто через мягкую пуховую подушку.
«Я совсем отупела от этой жары», — подумала Лайза.
Мысли были короткими и какими-то незаконченными. Ни одну из них не хотелось додумывать до конца. Но самое обидное было то, что Лайза никак не могла понять, что с нею происходит: то ли она нервничает, то ли, наоборот, слишком спокойна?
— Господи, да что же это творится? — сказала она.
Впечатление было такое, словно у нее вот-вот начнутся месячные, но… и это было неправдой. Они закончились всего неделю назад. Хотя… Эту мазню и месячными назвать было нельзя. Обычно менструация у Лайзы длилась пять-шесть дней, и первые два были очень болезненными. Гинеколог объяснил, что причина — в ее длинном цикле. Целых тридцать пять дней. Чем длиннее цикл, тем продолжительнее сами месячные. Палка о двух концах. Природу не обманешь.
У одной ее подруги по колледжу, Айрис, цикл составлял всего три недели, а месячные длились два-три дня. Лайза поначалу ей завидовала, пока не подсчитала, что на два ее цикла у подруги приходится три. Так что завидовать было нечему, и девушки сообща пришли к выводу, что мужчины всегда умели хорошо устроиться, и, наверное, все-таки лучше всю жизнь бриться, чем каждый месяц мучиться. Это если не принимать в расчет роды, — говорят, тоже процедура не из приятных.
Две предыдущих менструации протекали у Лайзы по сценарию Айрис — быстро, безболезненно и очень скудно. Она даже удивлялась, как мало крови оставалось на тампоне. Последняя закончилась неделю назад, но почему у нее было такое чувство, что она вот-вот повторится?
«Неудобная кровать, — рассуждала Лайза. — Да еще эта протухшая вода. Да еще эта дурацкая Камчатка. Да…» Список грозил оказаться бесконечным.
Она чувствовала, что с ней что-то происходит, но не знала, что. И говорить никому не хотела. И даже — думать на эту тему.
Лайза подошла к кровати и долго смотрела на подушку и откинутое покрывало. Пыталась прислушаться к себе: хочет ли она снова лечь в постель или не хочет? Затем достала из сумочки мобильный телефон и набрала номер, который заблаговременно узнала (словно догадывалась, что он понадобится), еще будучи в Красносибирске.
После короткого разговора Лайза стала собираться. Она оделась и подошла к зеркалу, но вдруг ощутила, что сама мысль о том, что надо бы накраситься, ей противна. На всякий случай (если ей захочется сделать это позже) Лайза бросила тушь, тени и блеск для губ в сумочку, перекинула ее через плечо и тихо вышла из комнаты.
Она старалась не шуметь и шла на цыпочках. Старинный дубовый паркет, оставшийся, наверное, еще со времен купца Митрофанова, не скрипел.
Лайза спустилась на первый этаж и проскользнула через центральный зал к выходу. Сбежала с крыльца и, быстро миновав подъездную дорожку, вышла на шоссе. Здесь Лайза надела темные очки и подняла руку, по американской привычке выставив вверх большой палец.
Первая же машина — белая праворульная «мазда» — увидев голосующую девушку, остановилась. Лайза сказала адрес, водитель назвал цену. Лайза согласно кивнула и села на заднее сиденье.
Она думала, что ее отъезд останется незамеченным, и не видела, как дрогнули занавески на окне в комнате Злобина. Тем более, она не могла видеть, как Витек одним махом перелетел через четыре ступеньки крыльца и бросился к «тойоте».
Черный джип следовал за белой «маздой» по пятам, но Лайза не оборачивалась. Она ехала в город, обмирая от страха, и не могла понять, хочет она услышать то, чего так боится, или все-таки не хочет? И не испугается ли еще больше, если вдруг услышит?
Федор и Ватсон стояли перед центральным рынком. От площади в разные стороны расходились лучи дорог.
— Вот она, улица Тараса Шевченко, — сказал Федор с интонациями гида и сделал широкий жест рукой. — Имени великого кобзаря Малой России, певца униженных и оскорбленных… Ще не вмерла Украина…
Улица Шевченко шла в небольшую горку, примерно на середине достигала наивысшей точки и потом спускалась вниз, к морю.
— Каким ветром твоего кобзаря на Камчатку занесло? — недовольно отозвался Ватсон. — Ему сейчас самое место в незалежной Украине.
— Историческим ветром, — назидательно изрек Федор. — Украинцы участвовали в освоении Сибири наравне с русскими. В отряде Ермака был такой атаман Никита Пан со товарищи, знатный рубака. То, что нынешние гетманы отказываются от украинского вклада в общее дело, не повод для неблагодарности с нашей стороны. Сказал кобзарь: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный, к нему не зарастет народная тропа…» Тропу эту мы все вместе к нему топтали, понимаешь? Русские, украинцы, финны, калмыки и другие друзья степей Украины…
— Положим, это Пушкин, а не Шевченко сказал, — поправил его Ватсон, — а до него Ломоносов на эту тему писал. Это перевод с латыни вообще-то.
— Знаю, что Пушкин, — не растерялся Лукин, — а мог бы сказать и Шевченко. Я закрываю глаза и слышу перекличку двух великих гениев: Пушкина и Шевченко…
— Ну да, один другому говорит: «Бонжур, брат Шевченко!», а в ответ слышит: «Здоровеньки булы, брат Пушкин!» Скажи лучше, зачем ты меня сюда притащил?
— В библиотеку.
— Что?!
Друзья застыли друг напротив друга. Поза Ватсона выражала крайнюю степень недоумения, Лукин же был благообразен и умиротворен.
— В хранилище мудрости человеческой, приют печатного слова.
— Однако… Молодые годы не прошли для тебя бесследно. Ты сильно ушиблен филологией, приятель. Вот только Пушкина с Шевченко путаешь.
Федор, не отвечая на выпад Ватсона, молча двинулся вперед. Слева показалось четырехэтажное здание с серым фасадом — педагогический институт, единственный вуз в Петропавловске-Камчатском. Проходя мимо стайки голоногих абитуриенток, Ватсон расправил плечи и машинально подкрутил усы. Федор, увидев это, лишь презрительно сощурился — он давно уже твердо решил, что мирская суета не для него.
— Похотливый кобель! — с чувством собственного превосходства сказал Лукин. — Зрю вожделение в твоих бесстыжих глазах!
— Не волнуйся, — посоветовал Ватсон, — на тебя мое вожделение не распространяется! — Он помолчал и добавил: — Вон та грудастая в белом платьице — очень даже ничего!
Федор крепко сжал локоть доктора.
— Пошли! Лучше о душе подумай! Явишься на Суд Божий в рубище грехов, и бесплатная путевка в ад тебе обеспечена.
— С какой стати? — удивился Ватсон. — Я ни с кем судиться не собираюсь и в ад не тороплюсь.
— Вспомни о блуждающей душе великого грешника, купца Митрофанова, — пояснил Федор. — И с тобой будет то же самое, если не покаешься.
— Ладно, каюсь, каюсь. Ты давай веди, куда вел, открывай врата учености!
Они миновали здание института и оказались перед невзрачным двухэтажным домиком. Вывеска над входом гласила, что здесь размещается Камчатская областная библиотека. Федор уверенно толкнул стеклянные двери, и приятели очутились в полутемном прохладном вестибюле. Сюда не долетала городская суета; эхо их шагов гулко разносилось под нависшими сводами. Не желая тревожить тишину, царившую в «хранилище мудрости», Лукин перешел на шепот.
— Ты называешь меня несерьезным человеком, и совершенно напрасно. Из вас из всех один я озаботился узнать историю особняка и его бывшего владельца.
— Не передергивай! Я не называл тебя несерьезным. Я говорил, что ты — сумасшедший. Это разные вещи. А что касается истории, мне самому очень интересно.
— Тогда нам в читальный зал. — Федор свернул направо, даже не взглянув на поясняющую табличку. — Когда я в первый раз увидел призрака, — продолжал он, — то, как и ты, пребывал в преступном неведении. Не знал, что он — призрак, полагая его за человека. Но потом, когда ознакомился с документами, я сразу смекнул, что к чему. И был уже готов.
— Ты покажешь мне эти документы?
— А иначе зачем я тебя сюда привел? — Федор чуть не поперхнулся от возмущения. — Не забавы же ради. Господи, помоги мне вразумить этого упорствующего в заблуждении — для его же пользы!
Они прошли в правое крыло библиотеки и остановились перед массивной дубовой дверью с табличкой «Читальный зал». Лукин покопался в мешковатых штанах и извлек новенький читательский билет в синей корочке.
— Веди себя пристойно! — напутствовал он Ватсона и взялся за витую бронзовую ручку.
Дверь заскрипела, и на приятелей пахнуло застоявшимся воздухом, пропитанным запахом старой бумаги, сырости и чего-то еще, не имеющего названия, но постоянно присутствующего в захолустных библиотеках. Длинные стеллажи, уставленные книгами, уходили в бесконечность. Ватсон зажмурился; это походило на оптический обман — с улицы библиотека казалась совсем маленькой, но внутри помещения выглядели огромными.
С потолка на массивных цепях свисали бронзовые светильники в виде свечей. В центральном проходе стояли приземистые столы красного дерева, на каждом из них была лампа в зеленом абажуре. Слева от входа, за резной конторкой, сидела чахлая особа неопределенного возраста; Ватсон назвал бы ее «престарелой девушкой».
Увидев Федора, она вскочила с места и на цыпочках подбежала к Лукину.
— Отец Федор! — зашептала она. — Как я рада снова вас видеть!
«Давно ли он стал "отцом Федором"? Надо будет спросить», — подумал Ватсон, но вслух ничего не сказал. Молчание, по его разумению, как раз и было тем самым «пристойным поведением», которого требовал от доктора Лукин.
Федор раскинул руки для объятий, и девушка припала к его груди. Лукин поцеловал ее в лоб и спросил:
— Как поживаешь, дитятко?
— Вашими молитвами, — на глазах у девушки выступили слезы радости от счастья лицезрения духовного наставника. Она смахнула их маленьким кулачком и вдруг, внимательно взглянув на Федора, вскрикнула: — Ой! Что это у вас с лицом, отец Федор?
— Это? — Лукин ощупал мясистый нос и заплывший глаз. — Пострадал за веру, дитя мое, — ласково сказал он. — Не дремлет сатана, ох, не дремлет…
— Такова участь всех праведников, — эхом отозвалась девушка. — Нет пророка в своем отечестве… — Она только сейчас обратила внимание на Ватсона. — Кто это с вами, отец? Такой же подвижник, как и вы?
— Странник Ватсон, то есть Станислав, идущий по пути нравственного совершенствования, — представил доктора Лукин.
— Широким шагом, — подтвердил Ватсон эту версию и незаметно ткнул Федора кулаком в бок: мол, не тяни, переходи к делу.
— Дитя мое, — сказал Федор, — можешь ли ты показать нам журнал «Вестник Камчатки»? Нумер шестой за тысяча девятьсот восьмой год?
— Тот самый? — многозначительно улыбнулась девушка.
— Тот самый.
— Конечно. — Она повела Федора и Ватсона в дальний конец зала.
Доктор обратил внимание на то, что, кроме них, в библиотеке никого не было. Девушка подошла к высокому стеллажу, придвинула шаткую лестницу-стремянку и стала на нее взбираться. Лукин стыдливо отвел глаза от ее худых ног в коричневых чулках и перекрестился. Ватсон же взял девушку за руку и остановил.
— Давайте лучше я, — сказал он. — Совершенствоваться так совершенствоваться.
Библиотекарша, с уважением посмотрев на доктора, отступила в сторону.
— Пожалуйста…
Ватсон ловко, как цирковой акробат, залез на стремянку. Папок было много, все они были похожи друг на друга, как близнецы, и он в недоумении замер.
— Вон там, подшивка за восьмой год… Потолще других папка, — направляла его девушка.
Ватсон снял с полки неподъемный фолиант в красном дерматиновом переплете. На корешке синим фломастером было написано: «Вестник Камчатки. 1908».
Станислав Маркович осторожно спустился и положил подшивку на стол; девушка зажгла лампу. Приятный бледно-зеленый свет озарил полутемный зал.
Федор энергично потер ладони.
— Ну вот! Сейчас сам убедишься!
Он увлеченно листал фолиант. С плотных пожелтевших страниц на Ватсона смотрели подтянутые мужчины в модных сюртуках, женщины в широких шляпах и пышных кринолинах, камчатские аборигены в национальной одежде, пухлощекие дети в матросках и коротких штанишках… Был даже генерал-губернатор — с кустистыми бакенбардами и в шитом золотом мундире. Не было только нужной фотографии — Ватсон понял это по реакции Лукина.
— Постойте-ка! — бормотал Федор. — Шестой нумер… Все, как положено… Да где же он, клятый? Куда запропастился?
— А может, его и не было? — строго спросил Ватсон. — Может, тебе все это померещилось?
— Как это померещилось? — возмутился Федор. — Вот статский советник Голощекин с супругой… Вот — объявление об открытии на Морской улице новой кондитерской «Венский шик»… Вот — реклама мехового товарищества «Русская пушнина»… Это я помню.
А здесь, на развороте слева, должна быть фотография купца Митрофанова с небольшой заметкой. Точно! Смотри-ка! — Он ткнул пальцем в левый верхний угол соседней страницы. — Видишь?
Текст на обрывке страницы гласил:
…фанов в приватной беседе поведал нашему корреспонденту о том, что недавно пополнил свою знаменитую коллекцию новым предметом — ювелирным набором, изготовленным господином Фаберже, официальным поставщиком двора Его Императорского Величества. Ювелирный набор представляет из себя…
— Это окончание заметки. Видишь, я ничего не перепутал! Только где же ее начало и фотография? — Лукин был обескуражен.
Ватсон внимательно присмотрелся. Слева в углу журнального разворота стояло число «62», а справа — «65»; вдоль корешка тянулась узкая полоска бумаги — кто-то аккуратно вырвал одну страницу.
«А ведь он, пожалуй, не врет, — подумал Ватсон. — Выходит, зря я на него накинулся?»
Доктор захлопнул подшивку, взлетел по лестнице и положил фолиант на место.
— До свидания! — спустившись, сказал он девушке. — Было очень приятно с вами познакомиться. А теперь нам, к сожалению, пора. — Он схватил Федора за локоть и потащил к выходу.
— А как же?.. — начал было Лукин, но Ватсон не дал ему договорить.
— Отец Федор хочет сказать, что нам пора поститься, — объяснил он удивленной девушке причины своего поспешания. — Уже полдень. Самое время для плотного… я хотел сказать — строгого поста. — И он буквально выволок Федора на улицу.
— Что ты себе позволяешь? — воскликнул Лукин. — Я хотел побеседовать с духовной дочерью.
— В другой раз, — ответил Ватсон. — Ты что, не понимаешь? Если все, что ты говорил, правда, и за домом Мирофанова действительно следят, то все мы подвергаемся опасности. Какой — еще толком не знаю, но лучше нам вернуться в особняк. Там — две женщины и один Витек. Не забывай!
Лукин только теперь осознал масштабы опасности. Он присел, коротко, по-бабьи, охнул и припустил обратно, да так быстро, что Ватсон сумел его догнать только перед самыми воротами митрофановского дома.
Федор и Лукин рысью промчались мимо рабочих, клавших брусчатку перед домом Митрофанова, и одновременно ворвались в особняк. Оба дышали, как загнанные лошади. Витек встретил их взглядом Юпитера. Начальник службы безопасности Красносибмета нервно прохаживался по большому сводчатому залу с таким грозным выражением лица, что Федор втянул голову в плечи и спрятался за Ватсона. В углу, за компьютером, ни жива ни мертва сидела Любочка.
— Где вы шляетесь? — недовольно спросил Злобин Ватсона и Лукина.
— В городе, — виновато потупился Федор, — ты даже не представляешь…
— Представляю, — перебил его Витек. — Я-то как раз очень хорошо себе все представляю.
Он остановился и, подняв голову, прислушался. На втором этаже, в спальне Белова и Лайзы, скрипнули половицы, и снова стало тихо.
— Что-то случилось? — догадался Ватсон.
— Да много чего случилось, — резко ответил Витек. — Значит, так. До приезда Белова особняк никому не покидать. Мы на осадном положении, это ясно?
Любочка не возражала. Ватсон видел, что Злобин в таком состоянии, что с ним лучше не спорить. Только Лукин встрял не вовремя:
— А как же плов? Я хотел…
— Тушенкой перебьешься! — рявкнул Витек. — А ну наверх! Живо!
Не дожидаясь, пока Федор и Ватсон поднимутся в комнаты, он вышел на крыльцо и сказал рабочим, что объявляет выходной. Когда они ушли, запер ворота на ключ и убрал его в карман.
После этого Витек заложил на засов двери центрального зала, поставил рядом стул и сел, охраняя выход.
Особняк купца Митрофанова приготовился к обороне.
Белову очень хотелось прильнуть к иллюминатору и полюбоваться местами, над которыми они пролетали. Однако он не мог это сделать без риска быть разоблаченным. Александр снял со спины куцый рюкзачок, сунул его под голову и устроился в углу, притворившись, будто спит. Козырек бейсболки надежно закрывал его лицо от любопытных взглядов. На втором часу полета он почувствовал сильный тычок в грудь. Кто-то знакомым голосом, перекрывая шум двигателей, проорал ему в самое ухо:
— Эй! Паша! Ты живой?
Белов, не поднимая головы, несколько раз кивнул. Одетый по-московски журналист похлопал его по плечу:
— Ладно, спи! В Ильпырском ты должен быть, как огурчик, иначе Глеб голову оторвет — и мне, и тебе.
Белов, поправив бейсболку, снова закивал. Они летели еще два часа. Путь в поселок Ильпырский по прямой — над морем — был гораздо короче, но полетным заданием это запрещалось. Пилот держал курс вдоль береговой линии — так выходило дальше, зато надежнее. Часы на руке Белова показывали половину двенадцатого, когда машины начали снижение. Обороты упали, двигатель перешел на более низкую ноту.
Белов, немало полетавший в своей жизни, всегда чувствовал этот момент: скорость горизонтального полета падает до нуля, вертолет зависает в воздухе и начинает медленно приближаться к земле. Журналисты засуетились, стали хватать сумки и кофры с аппаратурой, словом, вели себя так, будто собирались выпрыгнуть на ходу.
Белов надвинул на глаза козырек бейсболки и для верности накинул на голову капюшон куртки. Он считал, что пока рано открывать свое инкогнито. Вертолет коснулся колесами травы. Лопасти вращались все медленнее, их блестящие лезвия со свистом вспарывали воздух. Воспользовавшись всеобщей суматохой, Белов осторожно выглянул в иллюминатор и… обомлел.
Вдаль, насколько хватало глаз, простиралось огромное поле, поросшее густой ярко-изумрудной травой. Целое море зелени, подернутое, словно кисеей, легкой белой дымкой. Винты вертолета разгоняли и рвали ее в клочья; белая дымка вскипала, точно гребешки пены на океанских волнах, становилась невесомой и едва заметным паром поднималась ввысь, к бескрайнему куполу неба. От ощущения невиданного простора захватывало дух; две стихии — воздуха и земли — растворялись друг в друге и сходились у горизонта. Впрочем, его линия была настолько тонкой и призрачной, что казалась нереальной. Справа и слева от вертолета стояли нарядные юрты, покрытые ровдугой — замшей из оленьей шкуры. Вокруг них бегали дети в новеньких легких парках, расшитых бисером. Посреди поля высился резной столб, украшенный разноцветными лентами. Возле него топтались люди в странных нарядах. В руках у них были бубны.
Зоринский вертолет приземлился неподалеку — метрах в ста. Второй пилот открыл люк, спрыгнул на землю и торопливо разложил металлическую лесенку из трех ступенек. В проеме показался сам Виктор Петрович. Он остановился на верхней ступеньке и приветливо помахал рукой.
Зорин начал было спускаться, но в этот момент на его плечо легла чья-то рука; круглолицый человек с бегающими глазками за узкими стеклами очков что-то сказал Зорину на ухо. Виктор Петрович нахмурился и поднялся обратно в вертолет.
Белов понял, в чем причина задержки, — корреспонденты еще не успели выгрузиться. Они торопились, бежали и спотыкались, на ходу разматывая шнуры и расчехляя камеры. Наконец, когда они окружили трап плотным полукольцом, Зорин явился «ликующему народу» во второй раз.
Лопасти винтов лениво ползли по кругу; было видно каждую заклепку и полосу, прочерченную красной краской. Дверь, ведущая в кабину пилотов той машины, на которой летел Белов, открылась, и показался командир — угрюмый мужик, похожий на медведя.
— А ты почему здесь? — сказал он Белову. — Беги Зорину зад лизать, а то опоздаешь.
Саша кивнул. Пилот хрипло рассмеялся, и Белов подумал: «Интересно, а про меня они говорили бы то же самое?». Он подошел к люку, спрыгнул на землю и побежал, но не к другому вертолету, а прочь от него, в сторону нарядных юрт.
Там он снял куртку и бейсболку, скрутил в узел и сунул его в куцый рюкзачок. Белов остался в толстом свитере, плотных непромокаемых штанах и армейских ботинках со шнуровкой до середины голени. Он немного подумал, вытащил из-под рубашки ожерелье из медвежьих когтей, висевшее у него на шее, и похлопал по нему ладонью.
До его слуха донеслись громкие крики и смех; Белов выглянул из-за юрты и увидел нарты, запряженные парой оленей. Нарты, нагруженные плавником — деревяшками, выброшенными волнами на берег и высушенными солнцем, — неслись по зеленой траве. Рядом, в легкой парке, бежал невысокий желтолицый человек с черными прямыми волосами. Человек радостно улыбался. В руке он держал длинный шест с круглой шишкой на конце — хорей.
Небольшой олень со свалявшейся шкурой косился на хорей фиолетовым глазом, пытаясь заранее угадать желание погонщика. Второй олень, с одним рогом, бежал спокойно и размашисто, повинуясь направлению, задаваемому ведущим.
Через мгновение на горизонте возникли несколько черных точек. Они стремительно приближались, и вскоре Белов разглядел еще несколько упряжек, так же, как и первая, нагруженных дровами для будущего костра.
Женщины тащили черный закопченный котел, две большие рогатины и поперечную перекладину. Взрослые, но еще не ставшие мужчинами мальчики несли ведра из оленьих шкур, до краев наполненные водой.
Всюду царили радость и веселье. Праздник лета начался.
Хайловский вручил Зорину стопку карточек из плотной бумаги. На них крупными печатными буквами была написана заготовленная речь. Последние карточки Глебушка спешно дописывал на ходу.
Виктор Петрович предупредил его заранее: «Напиши так, чтобы я мог прочесть это без очков», и Хайловский согласился. Строгие очки в золоченой оправе хорошо смотрятся в телестудии или в кабинете, но уж никак не на Празднике лета. Зорин подобрался, расправил плечи и, подглядывая в карточку, начал говорить.
— Дорогие друзья! В этот торжественный день…
— Подождите! — трагическим шепотом произнес у него за спиной Глебушка. — Не здесь! Подойдите к священному столбу, там старейшины и шаманы. Поздоровайтесь с каждым и только потом произнесите речь.
Зорин не смутился — ему приходилось выпутываться и не из таких скользких ситуаций.
— Дорогие друзья! — повысил он голос. — Приглашаю всех подойти к священному столбу.
Процессия двинулась через поле к столбу. Впереди — Зорин, следом — Хайловский, за ними, растянувшись нестройной цепочкой, шли журналисты.
Белов догнал это торжественное шествие и затерялся в задних рядах. Неудобно было оставлять Виктора Петровича без подарка — не очень приятного, но вполне заслуженного сюрприза. Зорин подошел к столбу и, дождавшись, когда подоспеет пресса, начал здороваться с седыми стариками в парках из оленьих шкур. У одного из шаманов был красивый головной убор, сшитый из волчьей шкуры таким образом, что оскаленные клыки обрамляли морщинистое, кирпичного цвета лицо человека. Голову другого украшала выделанная морда моржа — с толстыми жесткими усами и массивными белыми бивнями.
Зорин энергично тряс руки шаманам и старейшинам, но при этом улыбка у него оставалась натянутой. Наконец он обернулся на Хайловского и, получив утвердительный кивок, снова достал карточки.
— Дорогие друзья! В этот торжественный день сама камчатская природа…
Операторы работали в две камеры; один брал крупным-планом лицо Зорина, другой — общий план столба и стоящих вокруг него людей. Они договорились, что во время речи будут оставаться на местах, а потом поменяются особенно удачными кадрами.
Журналисты нацелили на Зорина диктофоны. Глебушка что-то быстро черкал на карточках из плотной бумаги. Шаманы и старейшины понимали едва ли половину из того, что говорил потенциальный губернатор, но тем не менее одновременно из вежливости кивали.
«Кто из них Иван Пинович Рультетегин? — думал Белов, прячась за спинами репортеров. — Волк или морж? Странно… Они выглядят так подобострастно… Неужели они могут обладать хоть каким-нибудь авторитетом? Ни за что бы не подумал».
Зорин, дочитав карточки до конца, посмотрел на Хайловского; тот незаметно сунул ему в ладонь еще одну. Виктор Петрович наскоро пробежал ее глазами и улыбнулся.
— И напоследок хотелось бы добавить еще кое-что. К сожалению, в последнее время появилось множество полукриминальных политиков, которые пекутся о народном благе только на словах, а на деле стараются хапнуть побольше и вывезти деньги за рубеж. Но мы-то с вами понимаем, что руководить таким сложным регионом, как Камчатка… — Зорин выдержал театральную паузу и голосом Левитана произнес: — Это вам не огурцы алюминиевые солить в брезентовой кадушке!
Журналисты, повинуясь невидимой дирижерской палочке Хайловского, организованно засмеялись. Смех продлился положенные по сценарию десять секунд и потом так же организованно оборвался.
Зорин улыбнулся мудрой отеческой улыбкой и снисходительно сказал:
— Я не хочу никого ни в чем упрекать. Как говорится, не судите, да не судимы будете… Понятно, что путь из Петропавловска-Камчатского до Ильпырского неблизкий. Кому захочется лететь на край света, если лучше остаться в городе, где к твоим услугам — теплая ванна и персональный автомобиль? Но, скажу вам откровенно — я даже рад, что сегодня их нет среди нас. Они не помешают нам веселиться. А я счастлив быть с вами! Как говорится, «самолет — хорошо, пароход — хорошо, а олени — лучше»! И мне очень хочется заарканить парочку и прокатиться с ветерком на оленьей упряжке! Кто со мной наперегонки, а? — Журналисты благоразумно молчали. Зорин сцепил руки в замок и воздел их над головой. — С Праздником лета, друзья!
Хайловский зааплодировал, и все присутствующие, как по команде, последовали его примеру. Но задуманного торжественного финала не получилось. И виной тому — невысокий молодой человек с ладной фигурой и открытым лицом. Очень просто, даже можно сказать, невзрачно одетый, он вдруг пробился сквозь толпу и встал рядом с Зориным. Молодой человек аплодировал громче всех. Он выждал; когда крики радости немного утихнут, и заявил:
— Я от всей души присоединяюсь к поздравлениям Виктора Петровича. Праздник лета — большое событие для каждого камчадала. И для меня — тоже. Поэтому я здесь. К сожалению, я — не мастер красиво говорить, а человек дела. По мне, так и впрямь лучше заарканить парочку оленей и прокатиться с ветерком! — Он повернулся к Зорину. — Что скажете, Виктор Петрович?
Зорин сначала побледнел, потом кровь бросилась ему в лицо. Не разжимая губ, он проговорил — так тихо, что только молодой человек мог его услышать:
— Черт тебя побери, Белов! Откуда ты только взялся?
Саша, не переставая улыбаться, продолжал:
— Вы бросили вызов, я его принял. — Он понизил голос и добавил уже тише: — Вас никто не тянул за язык. Согласитесь или пойдете на попятный? Не забывайте о телекамерах! На нас смотрят! Улыбайтесь, Виктор Петрович!
Журналисты видели, что все идет не так, как запланировано. Внезапное появление еще одного кандидата в губернаторы было полной неожиданностью. Ситуация попахивала легким скандалом, который каждый репортер боялся упустить. Чувство корпоративной солидарности в журналистском мире — понятие довольно расплывчатое; если не ты дашь новость в эфир, кто-нибудь другой сделает это вместо тебя. Поэтому камеры продолжали работать, а кассеты в диктофонах крутиться.
У Зорина от волнения пересохло во рту — ситуация явно вышла из-под контроля. Однако кремлевский опыт — он и в Африке опыт. Виктор Петрович внутренне собрался и, расправив плечи, гордо произнес:
— Я от своих слов не отказываюсь. Устроим гонку.
Глебушка пребывал в состоянии, весьма близком к панике: его идеальный сценарий пошел насмарку. Только сознание того, что он находится в кадре, помешало ему схватиться за голову…
Белов в одно мгновение стал центром всеобщего внимания. Теперь камеры были направлены на него. Саша отошел от священного столба и направился к упряжкам, стоявшим невдалеке от места, где местные жители раскладывали огромный костер. Белов ни разу в жизни не ездил на оленьей упряжке; так почему бы не попробовать прямо сейчас? Он был молод и легок на подъем, в крови бурлил адреналин, глаза горели бойцовским азартом.
Первую минуту репортеры дружной толпой следовали за ним, потом начали отставать, но Саша этого даже не заметил. Он сосредоточился на одной-единственной мысли — победить. Он не видел, как Хайловский догнал журналистов, что-то им сказал, и телеоператоры послушно опустили камеры. Белов шагал вперед, ощущая, как играет кровь, и вдруг почувствовал, что кто-то положил руку ему на плечо. Саша резко обернулся. Перед ним стоял тот самый вертлявый человечек с круглым лицом и бегающими глазками за узкими стеклами очков.
— Александр Николаевич! — сказал он. — Мы с вами незнакомы. Позвольте представиться — Хайловский. Глеб Андреевич.
Белов окинул его оценивающим взглядом.
— Чем обязан? — спросил он.
— Александр Николаевич… — вкрадчиво начал Хайловский. — Мы же с вами — взрослые люди. Вот и давайте рассуждать и вести себя, как взрослые люди. К чему эти мальчишества и сумасшедшие выходки?
— Что вы имеете в виду? — не понял Белов.
— Ну-у-у… Все эти гонки. — Глеб хихикнул. — Вы же понимаете, какой из Виктора Петровича ездок? Его от таких забав удар хватит… Не приведи Господь, конечно.
— И что теперь? Гонок не будет? Он послал вас, чтобы вы передали мне это?
— Ну, хватил старик немного через край. С кем не бывает? Конечно, никаких гонок не будет.
— Ничего подобного, — Белов упрямо мотнул головой. — Как говорил геноссе Цезарь, жребий брошен, осталось перейти Рубикон. К тому же было публичное заявление, не так ли?
— Александр Николаевич, — снисходительно сказал Хайловский, — при чем здесь Рубикон? Никакого заявления не было. Оно существует только в вашем воображении. А на пленке ничего этого не останется. Ну что вам, шесть лет, что ли, что я объясняю такие элементарные вещи? А?
— Позвольте. — От такой наглости Белов опешил. — Вы хотите сказать… Это что же получается, что и меня на пленке не будет?
Глеб мерзко улыбнулся. Белову захотелось дать ему хорошенько по физиономии, чтобы тот потом до следующего Праздника лета искал свои очки в зеленой мураве.
— Кто платит, тот и девушку танцует, — с интонацией мудрого наставника произнес Хайловский. — Я лично проверю все телесюжеты, радиоотчеты и черновики статей. Цена вопроса небольшая. Это не Москва. Дам каждому по сотке баксов, и все будут молчать. Виртуального Александра Белова не будет — ни на телевидении, ни на радио, ни в газетах. Вы смелый и ловкий человек, не спорю — до сих пор не понимаю, как вы умудрились оказаться здесь. Но, простите, весьма наивный. Ваш визит на Праздник лета останется незамеченным. Вы вроде как были, и вместе с тем — вас не было.
— А если я сейчас тресну тебе по морде, гнида? — спросил Белов, но на Хайловского это действия не возымело.
— Ваше право, — охотно согласился он. — Я вижу, что вам очень хочется это сделать. Что ж, валяйте. Но тогда, — он предостерегающе поднял палец, — тогда вы в тот же момент окажетесь на телевизионном Празднике лета. Знаете, как будет называться сюжет? «Кандидат в губернаторы Камчатки учинил пьяный дебош». Или что-нибудь в этом роде. А я еще и в суд на вас подам. И тогда — все. Конец предвыборной» кампании. Можете собирать манатки и лететь в свой Красносибирск. Давайте, выбор за вами, — сказал он, заметив, что Белов снова сжал кулаки.
Хайловский махнул рукой; Белов увидел, как оба оператора вскинули телекамеры и взяли их в кадр. Ситуация была безвыходная. Саша несколько раз шумно вдохнул и выдохнул, представляя, что выгоняет из груди скопившуюся там злобу. Так учил его Ватсон: упражнение действовало безотказно. Помогло и на этот раз. Белов взял себя в руки. Он приветливо улыбнулся Глебушке и сказал:
— Вы забываете одну важную вещь.
— Какую же? — поинтересовался Хайловский.
— Я — не виртуальный. Я — живой. Понятно? Не советую сбрасывать это со счетов.
Он развернулся и зашагал вперед, в сторону места, где стартовали оленьи упряжки. Густая трава шуршала под ногами, и Белов подумал, что, наверное, точно так же шуршала трава во время средневековых турниров, готовясь принять честную дымящуюся кровь рыцарей.
Александр подошел и стал рядом с молодыми мужчинами, лениво переговаривающимися в ожидании сигнала. Они были невысокого роста, широкоплечие, с густыми прямыми волосами. Все оленеводы были одеты в легкие парки из ровдуги, на ногах — расшитые торбаса.
— Я хочу принять участие в гонке, — заявил Белов.
Мужчины удивленно переглянулись, а потом громко рассмеялись, будто ничего более смешного им в жизни слышать не доводилось. Белов засмеялся вместе с ними.
— Ты, однако, раньше олешка видал, мельгитанин? — спросил один из них, самый крепкий и коренастый.
— Нет, — Белов покачал головой. — А кто такой мельгитанин?
— Мельгитанин то же самое, что русский. Ты, однако, смелый… — Оленевод подошел к Саше и протянул широкую короткопалую ладонь. — Павел. Тергувье, — представился он.
— Александр Белов, — сказал Саша и пожал руку.
— Хочешь гоняться? Камера снимай, потом телевизор показывать? — Павел подмигнул, давая понять, что ему все известно.
— Нет, — ответил Белов. — Просто хочу гоняться. Победить хочу.
Павел Тергувье оглянулся на приятелей. Они держались за животы и хохотали так, словно к ним в гости приехала Регина Дубовицкая со своим «Аншлагом».
— Кто победит, — объяснил Тергувье, — получит вон тех пять олешков. Хороший олешка, однако. Три коровы и два бычок со звездочкой на лбу. Из табуна дедушки Они, однако.
Остальные мужчины уважительно покачали головами. Видимо, принадлежность к табуну дедушки Они служила лучшим доказательством качества.
— Мне олешков не надо, — сказал Белов. — Я победить хочу.
— Хорошо, мельгитанин, — согласился Павел. — Победить хочу — хорошо. Где твоя упряжка?
— У меня нет упряжки, — честно признался Белов.
— Как же ты ехать? Сам в нарты вместо олешка? — Павел снова зашелся радостным смехом.
— Может, кто-нибудь одолжит?
Павел покачал головой.
— Лишней упряжки нету. Дедушка Они свисти, олешка беги. Каждый мужчина — свой упряжка. Домой ходи, мельгитанин, — ласково сказал Тергувье.
— Одолжи мне свою упряжку, — предложил Белов. — А я тебе за это… — Он подумал, чем бы заинтересовать Павла. — Часы подарю.
Тергувье пригляделся к золотой «Омеге», красовавшейся на запястье Александра, и покачал головой.
— На что мне часы, однако? Солнце есть, моя смотри, живот бурчи, олешка спи… Зачем часы?
— Хорошо. Ну, тогда… — Белов вытащил из кармана мобильный телефон, но тут же убрал его обратно. К чему Павлу мобильный, если здесь нет базовых станций? А в тундре и обыкновенной розетки нет — как заряжать телефон? — Ну, тогда…
Внезапно его осенило. Белов скинул рюкзачок, принадлежащий журналисту, и достал из него бейсболку.
— Как тебе это?
Павел сделал нарочито безразличное лицо, но от Белова не укрылось, что бейсболка произвела на Тергувье сильное впечатление. Оставалось только дожать его.
Саша вытряхнул содержимое рюкзачка на траву. Зубная щетка, диктофон, запасные батарейки, блокнот… Все не то. Под курткой что-то мелькнуло. Белов увидел серебряный портсигар старинной работы — большой, рассчитанный на папиросы.
Он открыл портсигар и обнаружил в нем несколько забитых косячков.
— Это тебе ни к чему, — пробормотал Саша, вытащил и разломал папиросы. — А портсигар забирай!
Остальные оленеводы обступили их полукругом.
— Эй, мельгитанин! — подал голос один. — Павел не хоти, бери мой упряжка!
Этот довод помог Тергувье решиться.
— А, Белова, не слушай! — сказал Павел. — Мой упряжка — самый быстрый. Сэрту — лучший бык в тундра. Шибко беги!
Боясь, что Белов передумает, Тергувье схватил портсигар.
— Шапка, шапка давай!
Саша отдал ему бейсболку, и Павел тотчас надел ее на голову. Среди его приятелей пронесся вздох восхищения и сдержанной зависти.
Совершив нехитрый обмен, Белов подошел к упряжке. Коренной олень — Сэрту — был заметно крупнее остальных. Его короткая серебристая шерсть лоснилась, тогда как у других оленей была грязная и свалявшаяся от линьки.
— Ну что же? Посмотрим, как действует этот агрегат, — сказал Белов.
Он подошел и сел в нарты. Устроился поудобнее и крикнул «Но!». Олени не реагировали, и в душу Белова закралось сомнение: может, ему попались глухие олени?
— Хорей бери, однако! — крикнул Павел.
Белов пробовал дотянуться до шеста, но он лежал слишком далеко. Тогда он встал, одной рукой оперся на нарты, а другой — попытался взять хорей. Не успел Саша опомниться, как Сэрту издал короткое мычание и, наклонив рогатую голову, помчался вперед. Из-под широких копыт полетели комья мягкой земли. Белова протащило за нартами и отбросило в сторону.
Все произошло очень неожиданно, поэтому он не смог среагировать, но, к счастью, Саша отделался лишь парой синяков и несколькими ссадинами.
Упряжка пробежала еще несколько десятков метров и остановилась.
Павел подбежал к Белову и помог ему подняться.
— Плохо, мельгитанин! — ругался он на Александра. — Хорей в руки — олешка беги! Олешка беги!
Затем Тергувье, передвигаясь едва ли не быстрее оленя, добрался до упряжки и, взяв Сэрту за веревочные постромки, привел обратно.
Белов отряхнулся и недоуменно посмотрел на оленевода. Он не мог понять, как ему справиться с этой задачей — взять хорей и сесть в нарты? Что нужно сделать в первую очередь? Если шест оказался в руке, то олени бегут, как угорелые. Но если сначала сесть в нарты, то как взять хорей?
Павел хитро улыбнулся.
— Моя делай, твоя смотри, мельгитанин.
Тергувье положил хорей на землю. Затем подвел к нему упряжку — так, чтобы шест лежал справа. Потом Павел осторожно поддел хорей ногой, положил его на носок.
Сэрту косился на хозяина, внимательно наблюдая за каждым его движением.
— Оот! — закричал Тергувье и подбросил шест ногой,
Сэрту рванул что было сил; Павел на ходу поймал шест и несколько секунд бежал вровень с упряжкой. Когда олени набрали скорость и стали вырываться вперед, Тергувье запрыгнул в нарты и снова закричал: «Оот!».
Хорей он зажал под мышкой; округлый наконечник бил оленя по голове между рогами. Затем Павел чуть сместил шест, теперь он был слева от головы Сэрту. Бык стал забирать вправо, и упряжка описала пологую дугу.
Поравнявшись с Беловым, Тергувье отбросил хорей и натянул постромки. Сэрту, не видя больше шеста, который терзает любого ездового оленя в самых страшных снах, успокоился и остановился.
— Твоя понимай, мельгитанин? — спросил Павел.
— Моя понимай, — кивнул Белов.
— Больше езжай нету, — строго сказал Тергувье. — Сэрту шибко устал, однако. Надо жди, тогда побеждай.
— Хорошо. — Белов приготовился ждать.
Настроение сразу улучшилось. По крайней мере теперь ему было не скучно — вскоре предстояла настоящая мужская забава.
Но сначала ему пришлось вытерпеть небольшой спектакль: Зорин пытался заарканить оленя.
Виктор Петрович со свитой расположился немного поодаль. Хайловский бегал и суетился, расставляя всех по местам. Одного оператора он поставил за спиной и чуть справа от Зорина, второй сместился влево, чтобы снять все со стороны. Табунщики привели несколько оленей — самых старых и спокойных коров. Они флегматично жевали траву; с морд свисали нитки зеленоватой слюны. Табунщики предусмотрительно стреножили коров, и они стояли, не двигаясь с места.
Зорину вручили аркан из сыромятной кожи, с большим медным кольцом на конце — чаут. Виктор Петрович продел ремешок в кольцо, и получилась петля. Зорин раскрутил аркан над головой и бросил, но петля затянулась еще в полете. Следующие четыре попытки также оказались безуспешными.
Олени, завидев взлетающий чаут, вздрагивали, но убежать не могли. Они жалобно мычали, но, как только понимали, что опасность миновала, тут же принимались снова жевать.
— Да что я тебе? Ковбой, что ли? — рассердился Зорин на Глебушку. — Иди сам кидай свой дурацкий аркан!
— Виктор Петрович! — Хайловский молитвенно сложил руки. — Ну, пожалуйста! Еще несколько кадров. Знаете, какой получится предвыборный клип? — Он поднес к губам пальцы, сложенные в щепоть, и причмокнул. — Конфетка!
— Да? Ну разве что… — пробурчал Зорин. — Пусть кто-нибудь научит меня обращаться с этой штуковиной.
Подошел табунщик. У него все получалось быстро и ловко. Чаут над головой — свист — и вот уже петля затягивается на рогах оленя.
— Чувствую я, здесь нужна сноровка, — проворчал Виктор Петрович.
Он попробовал еще несколько раз и вдруг… Получилось! Петля тяжело упала на рога ближайшей оленихи, и Зорин, опасаясь, что корова мотнет головой и сбросит чаут, резко натянул сыромятный ремешок.
Олениха покачнулась; Зорин покраснел от натуги и заорал:
— Видели? Все видели?
Хайловский подошел к нему и захлопал в ладоши.
— Прекрасно, Виктор Петрович! Просто великолепно! — Он сделал паузу и добавил: — Последний план надо бы переснять. Больно уж у вас лицо… того…
Зорин отбросил в сторону аркан.
— Ты что, издеваешься надо мной? Лицо как лицо! У меня другого нет!
— Да я все понимаю, Виктор Петрович, — извиняющимся тоном сказал Глебушка. — Но только избирателям это не понравится…
Зато гонка на оленях точно понравилась бы избирателям, но Белов сильно сомневался, что ее будут снимать. За те полчаса, что Зорин изображал из себя табунщика, Павел Тергувье объяснил Белову правила предстоящего соревнования. Старт — совместный, по сигналу дедушки Они. Погонщики должны разогнать упряжки, домчаться до священного столба, обогнуть его и вернуться обратно.
Казалось бы, все просто — побеждает тот, у кого самые быстрые олени. Но Павел успел посвятить Белова в некоторые тонкости, недоступные стороннему наблюдателю. Во-первых, очень важно правильно выбрать момент поворота. Молодые, не слишком опытные погонщики будут стараться повернуть как можно раньше, едва их упряжки минуют столб. Тергувье сказал, что этого делать не стоит — наверняка парочка нарт сцепится друг с другом, и гонка для них будет закончена.
Павел посоветовал Белову поворачивать позже всех; пусть по самой большой дуге, зато в полной безопасности. Учитывая то, что Сэрту — самый быстрый бык в тундре, можно себе позволить потерять несколько секунд. Во-вторых, важна техника прохождения поворота. Нарты обязательно накренятся наружу, и погонщику надо свеситься внутри дуги. При этом он должен погонять оленей, направляя их по кратчайшему пути к финишу.
Ну и, в-третьих, после того, как нарты выйдут из поворота на прямую, надо будет податься вперед и лечь на живот; тогда вся тяжесть тела придется на переднюю часть полозьев, и они будут легче скользить.
— И не жалеть олешка, однако, — добавил Тергувье.
Олени в тундре — расходный материал. Мясо, шкура и средство передвижения. Даже не автомобиль — с автомобилем уместнее сравнить целый табун, — а просто литры бензина.
Хотя… И из этого правила бывают исключения. Наглядный пример — Сэрту. Он был единственный, кому Павел дал кличку; остальные оставались безымянными «олешками».
Белов кивнул, но про себя решил, что жалеть Сэрту будет. Все-таки не свой, а взятый напрокат. Серебряный портсигар и бейсболка какого-то идиота, травящего себя «дурью», — слишком незначительная цена за жизнь оленя. Даже если его хозяин так не считает.
Саша подошел к оленю, погладил по морде. Его поразили глаза Сэрту — умные и печальные; почему-то сразу вспомнился Федор.
Белов рассмеялся, олень пугливо отпрянул от человека.
— Извини, друг, но у меня нет даже морковки. Обещаю, что в следующий раз обязательно привезу тебе целый мешок.
Александр вернулся к стартовой черте и спросил у Тергувье:
— Что означает «Сэрту»?
Павел задумался, стараясь поточнее перевести на русский.
— «Огонь падай небо», — после долгого размышления выдал он.
Белов так ничего и не понял: что именно должно было падать — огонь или небо? Но для дальнейших расспросов времени не оставалось. К погонщикам подошел высокий худой старец с волосами, как шкура у Сэрту, — такими же густыми и белыми. Это был дедушка Они.
Он обвел неторопливым взглядом стартовую шеренгу и задержался на Белове.
Дедушка Они погрозил ему пальцем и широко улыбнулся, обнажив десны, розовые и беззубые, как у младенца. Потом он стал серьезным и поднял левую руку.
Тергувье толкнул Белова в спину:
— Твоя хорей иди! Клади на нога!
Белов увидел, что остальные погонщики уже стоят рядом с нартами, готовые по сигналу подбросить носком ноги длинный шест. Он сделал то же самое.
Армейские ботинки не шли ни в какое сравнение с легкими и удобными торбасами, но выбирать не приходилось. Саша слегка поддел хорей и согнул ногу в лодыжке.
Дедушка Они дождался когда мельгитанин будет готов, и одобрительно кивнул. Он смотрел только на Белова, а Белов, не отрываясь, следил за дедушкой Они.
Старец сложил большой и указательный пальцы в колечко, сунул в рот и свистнул лихим разбойничьим посвистом.
Теперь Белов ни на что больше не отвлекался. Он видел только цель — священный столб, стоявший вдали. Ветер чуткими пальцами перебирал разноцветные ленты; возле столба стоял шаман в уборе из головы моржа.
Саша молниеносным движением подбросил хорей; пальцы вцепились в отполированное ладонями древко; конец шеста он зажал под мышкой.
— Оот, Сэрту оот! — закричал Белов, сознавая, что вряд ли это может придать оленю скорости: бык рванул с места, как гоночный болид, с той лишь разницей, что он не визжал покрышками и не пробуксовывал.
Широкие копыта взрывали податливую землю; под шкурой, на загривке, перекатывались бугры упругих мышц; Сэрту мчался легко и свободно. В отличие от остальных оленей, в том числе и своего напарника по упряжке, он даже не пригибал голову к земле.
Белов едва ли мог подобрать точное название этому сумасшедшему аллюру — не рысь, не галоп и не карьер; что-то совершенно особенное, ни на что не похожее.
Скорее, это напоминало полет; Сэрту словно парил над травой. Тонкие изящные ноги оленя мелькали так быстро, что их невозможно было разглядеть.
Краем глаза Белов успел заметить, что они бегут наравне с прочими упряжками. Александр собрал все силы и заставил себя ускориться. Вот он обошел соперников на шаг… Еще на один…
Теперь он не видел соседних упряжек даже периферическим зрением. Значит, ему удалось немного вырваться вперед.
Полозья нарт издавали тонкий протяжный свист. Белов пробежал еще несколько шагов и увидел, что упряжка стала его обгонять. Тогда он покрепче сжал хорей и запрыгнул в нарты; свист тут же сменился надсадным скрипом.
Чуткое ухо Белова уловило перемену звука справа и слева; его соперники тоже запрыгнули в нарты, и теперь все зависело от быстроты оленей.
— Оот, Сэрту, оот! — кричал Саша, поместив круглый набалдашник шеста точно между рогами оленя. Но он старался не бить быка, а лишь слегка касаться хореем его выпуклого лба.
Расстояние до священного столба, точно по мановению волшебной палочки, стремительно сокращалось. Белов уже ясно мог различить тонкую резьбу, разноцветные ленты и даже короткие жесткие усы на морде моржа. Шаман размахивал руками и что-то кричал, но Белов, не зная языка, не мог понять, что именно.
Помня наставления Тергувье, Белов решил не разворачиваться вплотную к шесту. Он быстро обернулся — ближайший погонщик отставал метра на три, не больше.
Саша увидел на дне нарт веревочную петлю; он натянул ее на левую руку и приготовился к повороту.
Когда священный столб, словно пейзаж в окне скорого поезда, промелькнул мимо, Белов перенес хорей влево и, вцепившись в веревочную петлю, отклонился назад и вправо.
— Оот, Сэрту! — погонял он быка.
Олень взял слишком круто вправо; казалось, столкновение с преследователем неизбежно. Белов быстро поднял шест, и Сэрту, потеряв из виду раздражающий набалдашник, выровнял бег.
«Оказывается, здесь все, как в автомобиле, — догадался Белов. — Поворот можно четко дозировать, показывая и вновь убирая хорей».
Остальным гонщикам повезло гораздо меньше. Как и предсказывал Павел, они, стараясь выгадать расстояние, сбились в кучу около священного столба. Крики слились в один, затем раздался громкий хруст деревянных саней и отчаянный вопль — кто-то сошел с дистанции.
Белову некогда было оглядываться — держась за петлю, он сел на край нарт и, подобно заправскому яхтсмену, свесился в сторону поворота. Одновременно он старался точно действовать хореем, заставляя Сэрту описывать идеально ровную дугу.
Пользуясь терминами «Формулы-1», Белов проходил поворот по внешнему радиусу, тогда как остальные — по внутреннему.
Наконец Саша увидел вдалеке цепочку людей — оленеводы собрались у финишной черты и с интересом ждали окончания гонки.
Справа от упряжки Белова бежала пара оленей красивой шоколадной масти; погонщик нещадно бил коренного быка между рогами. Еще немного и его упряжка стала вырываться вперед.
Белов закинул тело в нарты и лег: на живот.
— Оот, Сэрту, оот! — кричал он, не жалея легких, но оленя все же щадил. Хорей в его руках еле касался лба быка.
Умное животное словно почувствовало доброе отношение человека. Сэрту напрягся изо всех сил; несколькими мощными скачками он догнал соперника, и некоторое время упряжки мчались вровень, почти касаясь друг друга.
Выражаясь образно, Белов вдавил педаль газа в пол и уже не отпускал; но он даже не представлял, что нужно сделать, чтобы ускорить бег оленей.
— Оот, Сэрту! — отчаянно воскликнул Саша. — Давай, вперед!
И… случилось чудо. То ли олень хотел помочь человеку победить, то ли испугался незнакомого языка, но он стал медленно, сантиметр за сантиметром, вырываться вперед.
Шкура на его спине трещала от напряжения, казалось, еще немного и она лопнет, обнажив бьющиеся мышцы. Белов опасался, что второй бык, не выдержав бешеного темпа, заданного Сэрту, внезапно собьется с шага и, обессиленный, упадет. Однако Сэрту шел коренным, и большая часть нагрузки ложилась именно на него.
«Огонь-падай-небо» мчался, как вихрь; широкие ноздри раздувались, разбрасывая в стороны клочья белой пены, и вновь опадали.
И Белов вдруг понял, что означает кличка оленя — Сэрту. «Огонь, упавший с неба». Метеорит!
И, наверное, это было действительно так. Бык летел, и земля глухо дрожала от его бега.
Упряжка, ведомая Сэрту, обошла пару оленей шоколадной масти уже на половину корпуса. Финишная черта быстро приближалась.
Мужчины, женщины и дети, собравшиеся для чествования победителя, разбежались в разные стороны. Только высокий человек в красной кухлянке с черным воротником собачьего меха остался стоять неподвижно. В руке у него был длинный посох, через плечо перекинут тонкий кожаный поводок. У ног спокойно сидела молодая собака.
— Стой! — услышал Белов крик Павла. Тергувье произнес это слово, как «стои».
Саша откинул хорей и натянул постромки. Сэрту, увидев своего заклятого врага лежащим на земле, сделал еще несколько шагов и остановился.
Высокий человек в красной кухлянке двинулся навстречу Белову. Что-то в его походке и манере держаться показалось Александру странным. Мгновение спустя он догадался, что именно.
Веки у человека не поднимались, лицо оставалось неподвижным.
Мужчина остановился в нескольких шагах от Белова и замер. Саша бы решил, что он его внимательно изучает, если…
Если бы только слепой мог видеть.
— Победа тебя любит, мельгитанин, — глубоким низким голосом произнес человек в красной кухлянке. — Потому что ты любишь победу.
Белов вылез из нарт. Ноги и все тело дрожали; Белов спотыкался, делая неверные шаги.
«Должно быть, я смешно выгляжу со стороны, — подумал он. — А, да какая разница, как я выгляжу? Главное, что я победил».
Александр подошел к высокому человеку. Собака навострила уши, оглядела Белова и коротко зарычала, обнажив белые клыки.
— Свои, Тума, — сказал мужчина. — Я — Рультетегин Иван Пинович.
Он протянул широкую ладонь.
Саша подошел к Рультетегину и замер от восхищения. Иван Пинович был настолько высок, что Белов едва доставал ему до груди.
— А я — Белов, — сказал он, пожимая руку. — Александр.
Время близилось к обеду. Пустой желудок Ватсона сигнализировал об этом лучше всяких часов. Доктор Вонсовский встал и вышел в коридор — с твердым намерением объявить Витьку о том, что жители осажденного замка в его лице не прочь чего-нибудь перекусить. Он нашел Злобина на первом этаже, в центральном зале. Витек восседал за столом, перед ним лежали два мобильных телефона и пистолет. Услышав шаги за спиной, Витек обернулся и протянул руку к оружию, но, увидев Ватсона, снова расслабился.
— А, Минздрав! Чего надо? — недружелюбно спросил он, когда доктор подошел ближе.
— Мы хотим есть, — ответил Ватсон. — Может быть, это покажется тебе странным и даже нескромным, но мы хотим есть.
Злобин сидел, не сводя глаз с изящной ультрамодной «Моторолы», лежавшей на столе рядом с его собственным «Сименсом».
— Ну так и ешьте, — не оборачиваясь, ответил он. — Меня не ждите, я не хочу.
— Ты не понял, — сказал Ватсон. — Я пришел вовсе не за тем, чтобы пригласить тебя отобедать. Честно говоря, мне совершенно наплевать, хочешь ты есть или нет. Но ты запретил выходить на улицу, и поэтому Федор не приготовил плов. Консервы хранятся в кладовке, а ключи — у тебя.
— А-а-а… — Витек выдвинул ящик письменного стола, достал оттуда целую связку ключей и, выбрав нужный, отдал Ватсону. — Грабь! Только проследи, чтобы Федор не съел весь персиковый компот.
Ватсон взял ключ, но уйти не торопился: Он видел, что Злобина что-то гложет, причем так сильно, что он даже изменился в лице.
Ватсон колебался. Он полагал, что сейчас не самый подходящий момент для выяснения отношений, но потом все-таки решился.
Доктор отодвинул стул и сел рядом с Витьком.
— Послушай! — сказал он. — Ты можешь объяснить мне, что происходит?
Злобин посмотрел на него оценивающим взглядом. Непонятно почему, но этот взгляд заставил Ватсона смутиться, словно он и впрямь был в чем-то виноват. «В самом деле, не из-за библиотеки же это?» — подумал Вонсовский.
— А происходит то, — сказал Витек, — что кое-кто из нас ведет двойную игру. Неужели ты ничего не замечаешь? Вспомни пресс-конференцию в аэропорту: Саша только прилетел в город, а журналист уже откуда-то знал о проблемах с Ольгой. А сегодня? С вертолетом? Это ведь тоже не случайность, кто-то по наводке из нашего дома действовал! Утечка информации это называется по-научному!
— И ты хочешь сказать…
— Я хочу сказать, что догадываюсь, кто это. У меня пока нет стопроцентных доказательств, но я их получу, — Злобин покосился на «Моторолу».
Ватсон взглянул на мобильный. Тонкий легкий аппарат в серебристом корпусе. Такой сразу бросается в глаза. Он его где-то уже видел. Но где? Доктор еще раз посмотрел на сотовый и похолодел. Без сомнений, «Моторола» принадлежала Лайзе.
— Ты же не думаешь, что это Лайза? — удивился Вонсовский.
Витек скептически ухмыльнулся.
— Думаю, — сказал он, — еще как думаю. Сам посуди: кто лучше всех знает о планах Белова? Кто постоянно находится в курсе всех его дел?
— Витек, — ошеломленный Ватсон развел руками. — Жена Цезаря, как известно, вне подозрений…
Злобин лишь презрительно отмахнулся.
— Она — не жена. Какого черта она, спрашивается, делала среди ночи на первом этаже особняка?
Вопрос поставил Ватсона в тупик. Он и сам не знал, как прокомментировать ночное происшествие.
— Ясно даже и ежу, она хотела предупредить Зорина, — веско сказал Витек. — И она его предупредила, больше некому. А потом, когда Саша заметил ее отсутствие, разыграла целую комедию. А тут Федор подвернулся со своим призраком отца Гамлета. Призрак, призрак! Вот она и уцепилась за эту идею. Мол, был призрак, и все тут. Так ведь? Провал в памяти, и взятки гладки! Так?
Ватсон был вынужден согласиться. Он вспомнил, как Лайза отказалась от успокаивающей инъекции. С чего бы это? Может, она прекрасно понимала, что транквилизатор ей ни к чему, потому что симулировала нервный приступ?
— А сегодня, — безжалостно продолжал Витек, — она потихоньку выскользнула из дома и поехала в город. Наверное, считала, что никто этого не заметит. Но я заметил! И проследил.
— И что? — упавшим голосом спросил Ватсон.
— Она провела целый час в каком-то здании. На дверях — ни вывески, ни таблички. Здание хорошо охраняется, но на все мои вопросы: «Что здесь находится?» никто не ответил. Ну? Где же она была? По-твоему, это сложная задачка?
— Давай все-таки не будем спешить с выводами, — робко сказал Ватсон. — Может, это — просто совпадения?
— Прекрати! — поморщился Витек. — Совпадения! Они бывают только в кино. В общем, так. До возвращения Саши я никого из особняка не выпущу. Приедет Белов — будем разбираться. А пока ешьте консервы. А я хочу проверить, кто звонит нашей дамочке. — И он снова уставился на телефон, точно с минуты на минуту ожидал звонка, который подтвердит (или опровергнет, но на это Злобин даже не надеялся) его худшие подозрения.
Бедный Ватсон, совершенно сбитый с толку неожиданным поворотом событий, не сразу нашел, что сказать. А ведь он хотел что-то сказать. По крайней мере, когда Станислав Маркович спускался по лестнице, в голове его (помимо голода, разумеется) крутилась еще какая-то мысль.
— Проверить… проверить… — задумчиво пробормотал Ватсон. — Да! Вспомнил! Я тоже хочу кое-что проверить!
— Что именно? — насторожился Витек.
— Понимаешь… — Ватсон боялся, что Злобин не дослушает его до конца, поэтому говорил быстро и путано. — Мы с Федором ходили сегодня в библиотеку. Он уверял, что там, в подшивке старых журналов видел фотографию призрака… То есть купца Митрофанова…
— Ну и что? — Это сообщение не произвело на Витька никакого впечатления.
— Мы не нашли эту страницу…
— Неудивительно!
— Ее кто-то вырвал.
Витек с недоверием посмотрел на доктора и тут же отвел глаза.
— Я ожидал чего-то подобного. Может, это сделал сам Федор? С него станется.
— Да Федор тут абсолютно ни при чем! Я хочу узнать, что на этой странице? Почему ее вырезали?
— И что же ты собрался делать?
— Думаю позвонить Шмидту в Москву. Пусть сходит в Ленинскую библиотеку, разыщет нужный номер и снимет ксерокс. А ксерокс пришлет мне по факсу.
Витек пожал плечами.
— Да. Близкое общение с Федором не пошло на пользу. Ты занимаешься полной ерундой. Вот что сейчас важнее всего, — Злобин показал на телефон Лайзы, — а не выдуманный призрак. Но если ты так хочешь… Почему бы и нет? Звони.
— Попозже, — сказал Ватсон. — У нас разница во времени — девять часов. Позвоню, когда у них будет раннее утро.
— Валяй, — отозвался Витек.
Ватсон, звеня ключами, направился в кладовку. Если честно, он и сам не придавал большого значения вырезанной странице. То, что в их рядах находится вражеский лазутчик, было, безусловно, куда важнее. Правда, доктор так и не мог до конца поверить в предательство Лайзы.
Он еще не знал, что пройдет несколько часов, и все изменится. И то, что прежде казалось несущественным, неожиданно выступит на первый план.
Белов с восхищением смотрел на великана в красной кухлянке. Раньше он почему-то думал, что чукчи, эскимосы, эвенки, ханты, манси, словом, все народности, населяющие Крайний Север, не очень-то высокого роста. Расхожее представление, тиражированное кино и телевидением.
Но Иван Пинович выглядел настоящим гигантом. Сухой, жилистый, с необычайно широкими плечами и длинными руками, он смотрелся, как мощный раскидистый дуб, непонятно каким образом выросший посреди тундры.
Рультетегина невозможно было не заметить, а заметив, нельзя было оторвать от него глаз. Всё было в нем необычно: и рост, и яркая кухлянка, далеко заметная на фоне зеленой травы, и длинный посох, и собака на поводке… Но более всего поражало его лицо. Казалось, на нем навсегда застыло спокойное величественное выражение.
Из кратких сведений, собранных Лайзой, Белов знал, что Рультетегин — чукча по национальности. Он был родом с той части материка, что непосредственно прилегала к полуострову и формально входила в состав Камчатского региона. Еще Белов знал, что Иван Пинович был оленеводом и являлся одним из самых уважаемых среди аборигенов людей.
Но у Лайзы почему-то нигде не было записано, что Рультетегин — слепой. «И как он может пасти оленей? — подумал Саша. — Как, если это и зрячему нелегко?» Лайза упомянула, что Иван Пинович Рультетегин — самый почитаемый среди шаманов Камчатки. Однако высокий мужчина был одет в простую (пусть и очень яркую) кухлянку, а не в наряд из волчьих шкур; и стоял он не у священного столба, а рядом с финишной прямой. Одним словом, ни внешний вид, ни поведение Рультетегина не вязались в сознании Белова с обликом и поведением настоящего шамана.
И тем не менее Белов не мог отделаться от странного, почти мистического ощущения, что его внимательно рассматривают, хотя… Как может рассматривать незрячий? Но Рультетегин был подобен мощному радару, и Саше казалось, будто его просвечивают насквозь.
Гигант вдруг положил руку на плечо Александра. Белов ни за что бы не подумал, что она может быть такой тяжелой; у него даже подогнулись колени. Чуткие цепкие пальцы, перебирая вязаную материю, двинулись по ключице в сторону шеи и нащупали ожерелье из медвежьих когтей. Рультетегин застыл. И Белов молчал. Затем глубокий низкий голос произнес:
— Видели Хозяина Тайги? И не побежали? Только рогатина и нож? Молодцы!
Великан еще раз почтительно ощупал медвежьи когти и убрал руку.
В первую секунду Саша воспринял его слова как нечто само собой разумеющееся. Стереотип мышления городского человека говорил, что тайга и тундра — это где-то рядом.
Но потом Белов вдруг сообразил, что между Алатырь-Камнем и Камчаткой сотни и сотни верст. Стало быть, Иван Пинович никак не мог знать, что произошло тогда в тайге.
У Саши была рогатина, а у Степанцова — острый нож с широким лезвием. И те самые когти, которые Белов носил сейчас на своей шее, оставили на груди боксера несколько глубоких отметин.
Все было именно так, но… Откуда Рультетегину стало об этом известно?
Словно опережая возможный вопрос, Иван Пинович сказал:
— Каждый человек знает то, что должен знать. Надо только открыть свое сердце и внимательно слушать.
Рультетегин сделал несколько движений посохом, словно выбирал твердую почву для следующего шага, и сказал:
— Уже два часа. В четыре начнет темнеть. Мужчины соберутся у костра, и женщины будут варить оленье мясо. Я хочу, чтобы ты открыл сердце для моих слов, мельгитанин…
Белов машинально взглянул на часы. Было без пяти два. «Ну хорошо, допустим, он сориентировался по солнцу, — предположил Белов и осекся. — Как? Он же не видит солнца!» Внезапно ему показалось, что все это — тщательно разыгранный спектакль, имеющий целью одурачить его и выставить в неловком свете.
В последнее время постоянно происходила утечка информации, и вполне возможно, что о приключении в тайге Рультетегину рассказал некто из беловского окружения. Тот самый некто, что поведал журналистам об Ольге, а Зорину — о намерении Белова лететь на Праздник лета.
— Иван Пинович, — спросил Белов, — откуда вы узнали, который сейчас час?
— Я вижу, — сказал великан; лицо его по-прежнему было застывшим, но в голосе прозвучала усмешка, — твое сердце еще не открыто. Трава всегда знает, где солнце. Она поворачивается к нему даже под снегом. Я чувствую посохом, куда смотрит трава, поэтому знаю время. Ты доволен моим ответом, мельгитанин?
Белов молчал.
— Чтобы знать, не обязательно видеть, — продолжал Рультетегин. — Чтобы видеть, не нужны глаза. Когда тебе всего пять лет, и окружающий мир вдруг погружается во мрак, тяжело постичь эти простые истины. Но когда ты их постигаешь, краски снова возвращаются, и мир становится богаче, чем был прежде. Я должен показать тебе свой мир. Ты готов открыть сердце для моих слов?
«В конце концов, — подумал Белов, — все религии мира и даже язычество, держатся на одном-единственном краеугольном камне — вере. Значит, вопрос сводится к одному — готов ли я поверить?»
— Я… — Саша замялся; еще не решил, готов ли он.
— Ни о чем не думай, — сказал Рультетегин. — Просто слушай. Тума, вперед! — окликнул он собаку, и пес послушно натянул поводок. — Мы будем бороться, — пояснил Иван Пинович и направился к священному столбу.
Белов пошел следом. Он заметил, что люди почтительно расступались перед Рультетегиным. Они не то чтобы избегали его, но опасались приближаться. Наверное, не только у Белова было это странное чувство, что незрячий видит человека насквозь.
Рядом с большим котлом вовсю шли приготовления. Мальчики кидали плавник в огонь, женщины, растирали в деревянных чашках ягоды шикши и голубикы, подкладывали рыбу и желтые коренья.
Собака, оглядываясь на хозяина, вела Ивана Пиновича к священному столбу, где уже вовсю проходили соревнования в метании топора.
Сам топор выглядел обычно — остро заточенное блестящее лезвие, но топорище было не таким, как принято его делать в российских деревнях. Плоская деревяшка служила крылом, и благодаря этому дальность полета превышала сотню метров.
Белов обратил внимание, что каждый участник метал свой собственный топор; мужчины состязались не только в силе броска, но и в умении правильно сделать топорище.
Рультетегин подошел к столбу и остановился. Он чутко прислушивался к происходящему. Когда очередной соревнующийся раскрутил и метнул топор, Иван Пинович только покачал головой:
— Плохой бросок. Полторы сотни шагов, не больше…
Белов оглянулся. Он ожидал увидеть на лицах мужчин косые усмешки, но все были серьезны, а больше всех — метатель. Видимо, он и сам понимал, что хорошего броска не получилось.
Саша увидел Тергувье. Павел был сосредоточен — как раз наступила его очередь. Заметив в глазах Саши немой вопрос, Тергувье с улыбкой пояснил:
— Рультетегин обмани нельзя. Ветер свисти прямо в его уши.
Затем он снова стал серьезным, скинул на траву парку и поднял с земли тяжелый топор с длинным изогнутым топорищем. Это орудие напоминало индейский томагавк и австралийский бумеранг одновременно.
Павел взялся за самый конец древка и отставил руку далеко в сторону. Он принялся неторопливо раскручивать метательный снаряд над головой. С каждым оборотом его движения ускорялись; вдруг Тергувье издал короткий вскрик и, как волчок, резко крутанулся на пятках, в завершающей точке дуги подав тело вперед. Пальцы разжались, топор вырвался из рук так стремительно, словно стрела покинула натянутую тетиву лука.
Рультетегин одобрительно кивнул:
— Молодец, Павел! Ты победил, как и в прошлом году. А дедушка Они потерял еще одного оленя.
Мужчины уважительно загудели. Молодым оленеводам не было нужды вбивать колышек и отмерять расстояние; слову Ивана Пиновича доверяли безоговорочно.
— А теперь будем бороться, — посмеиваясь, сказал великан.
Мужчины расступились, и Рультетегин остался в центре образовавшегося круга наедине с Беловым.
— Никто не хочет бороться со мной, мельгитанин. — В голосе Ивана Пиновича сквозила грусть. — Может, хоть ты осмелишься?
Круг был широк — более двадцати метров в диаметре. Внезапно Белов понял, что давно уже не видит Зорина с его приспешниками. Они куда-то подевались, словно почувствовали себя лишними на Празднике лета.
Солнце садилось в серой дымке. На траве крупными каплями выступила вечерняя роса. От земли исходило ощущение силы и покоя. Казалось, оно наполняло саму душу до краев.
Саша почему-то решил, что бороться со слепым — не совсем ловко. «Неприлично», — всплыло в памяти словечко из городского лексикона.
Но оленеводы молчали; они не осуждали Белова, а, наоборот, сочувствовали ему.
— Ну что ж? Давайте поборемся, Иван Пинович, — сказал Александр.
Последние слова потонули в громких криках — мужчины предвкушали предстоящую забаву.
Рультетегин положил посох на землю, поймал за ошейник пса и велел ему сидеть рядом. Затем он снял несколько плоских коробочек, висевших на груди, и распахнул кухлянку.
Белову почудилось, будто из-под одежды великана брызнула россыпь голубоватых искр. Но это длилось лишь одно короткое мгновение. Под кухлянкой оказались ножны, в которых покоился короткий нож; голубоватое свечение, наткнувшись на свет умирающего дня, тут же погасло.
Рультетегин бережно отцепил ножны от пояса и завернул их в кухлянку.
— Не бойся, мельгитанин, — сказал он. — Я буду осторожен. Твои кости еще не готовы к настоящей борьбе.
«Не готовы к настоящей борьбе? Тогда чем, по-твоему, была вся моя предыдущая жизнь?» — возмутился Белов, но вслух не сказал ни слова.
Саша закатал рукава свитера, хрустнул суставами пальцев, предупреждая возможные вывихи, и двинулся на соперника. Он ожидал, что незрячий займет какую-нибудь боевую стойку или хотя бы выставит руки вперед; однако Рультетегин стоял неподвижно, как священный столб.
Белов мысленно проигрывал возможные варианты.
«Захвачу руку и поведу ее на себя. А там, в зависимости от ситуации, сделаю заднюю подсечку или приму его на бедро. Бросать сильно нельзя, придется аккуратно положить его на траву, чтобы…»
Он не успел додумать. Стоило его руке оказаться в пределах досягаемости клешней Ивана Пиновича, как случилось нечто странное.
Пальцы Рультетегина легко, словно играючи, обхватили его запястье; Белов круговым движением, называемым в айкидо «со таи доса», попытался освободиться, но этот номер почему-то не прошел.
Великан не держал его изо всех сил; он послушно позволил Белову разомкнуть захват и провести движение до конца. Потом последовал легкий толчок в грудь именно в тот момент, когда Саша перенес всю тяжесть тела на одну ногу и на долю секунды потерял равновесие, и Белов упал навзничь.
Раздался радостный смех. Белов вскочил на ноги.
— Ты еще не начал бороться, — сказал Рультетегин. — Тебе не дает покоя глупая мысль, что я тебя де вижу. Но я вижу гораздо больше, чем ты можешь себе представить. Борись!
«Ах так?!» — Саша почувствовал, что начинает заводиться. На этот раз он решил действовать активнее.
«Обозначу атаку в верхнем ярусе, в последний момент уйду в ноги. Обхвачу обеими руками подколенные сгибы, и тогда посмотрим…»
Но стоило ему только сблизиться с Рультетегиным, как словно мягкий, но очень сильный вихрь подхватил его и закружил в быстром водовороте.
Белов даже не успел отметить момент, когда инициатива полностью оказалась на стороне Рультетегина.
Великан по-прежнему не двигался с места; одни только руки, как широкие крылья исполинской птицы, плавно взмывали вверх и так же плавно опадали.
Со стороны казалось, будто высокий человек нежно облекает другого в кокон; словно заботливая мать, пеленает, укутывает и убаюкивает ребенка.
Белов понял, что тут уж не до приличий; он напряг все мышцы, но — странное дело! — его сила неизменно оборачивалась против него самого. Бороться с Рультетегиным было все равно, что пытаться прожечь фонариком дырку в зеркале.
Саша снова потерял равновесие и был вынужден сделать несколько шагов, чтобы не упасть. Однако он не только не сумел восстановить равновесие, но, наоборот, делал все новые и новые шаги, которые становились все быстрее и быстрее.
Пальцы Рультетегина разжались, и Белов стремительно полетел в сторону, как тот самый топор, что метал Тергувье.
Он растянулся на траве, не в силах понять, что происходит.
— Ты очень любишь победу мельгитанин! — сказал Иван Пинович. — Это хорошо. Все ее любят. Но этого недостаточно, чтобы всегда быть победителем. Надо любить саму борьбу. И забыть о победе. Потому что она ничем не отличается от поражения. И то, и другое — лишь стоянка на бесконечном пути. Попробуй еще!
Белов поднялся.
«Не зря же меня называют ванькой-встанькой. Я все равно поднимаюсь, и…»
Он буквально набросился на Рультетегина. Белов больше не планировал схватку, надеялся, что тело само найдет нужную комбинацию. Он мысленно отключил некоторые запреты и решил задействовать более эффективные приемы, относящиеся к боевому разделу самбо. Иван Пинович был не тем бойцом, к которому следовало относиться снисходительно.
«Отбиваю его руку, сближаюсь, делаю захват за одежду. Толчок в грудь — он пойдет на меня, в обратную сторону. Тогда резко вытягиваю его на себя, упираю ногу в живот, и — бросок в падении через голову!»
Все происходило настолько быстро, что у Белова не было времени обдумать эту мысль; она явилась ему в виде зрительных образов и мышечных импульсов.
Рультетегин почувствовал его приближение; предплечье великана стало описывать неторопливую дугу. Белов резко отбил руку соперника, но ожидаемого результата не последовало. Удар пришелся словно в подушку, и дальше все пошло по сценарию Ивана Пиновича — Белов снова ощутил себя топором, который хорошенько раскручивают перед тем, как бросить.
Этот бросок оказался куда жестче предыдущих. Сработал эффект «зеркала» — атака Белова была мощнее, и противодействие Рультетегина оказалось соответствующим. Саша несколько метров пролетел по воздуху, и, если бы он вовремя не убрал голову на грудь, то последствия могли бы оказаться плачевными. Еще в полете Белов сгруппировался и пришел на землю с кувырком. Спина спружинила силу касания, а трава была мягче, чем борцовский ковер.
Охваченный горячим азартом, Саша вскочил на ноги.
— Уже лучше, мельгитанин! — похвалил его Иван Пинович. — Ты начал бороться по-настоящему. Но ты пока не знаешь самого главного в борьбе. Ты живешь одним моментом, не понимая, что этот момент — лишь малая доля твоей жизни. Он напрямую связан с прошлым, и от него зависит будущее. Постарайся взглянуть на себя со стороны, почувствуй, как само Время медленно течет через твое тело. Не препятствуй его течению. Бессмысленно ставить на его пути плотину, но ты можешь выкопать новое русло… Здесь. — Рультетегин коснулся длинным пальцем виска. — Ты должен увидеть это русло. Но не глазами, а сердцем.
Все это сильно смахивало на какие-то буддистские наставления. Белов как человек православный не мог до конца принять языческую точку зрения. Христианская доктрина утверждала, что «все в руце Божьей», и утешала пытливый человеческий ум расплывчатым «неисповедимы пути Господни».
Но сейчас Верховный Шаман Камчатки (который и на шамана-то не был похож) Иван Пинович Рультетегин предлагал Белову самому определить дальнейший ход событий, «выкопать новое русло» в своей голове. И Саша чувствовал, что он еще не готов.
С другой стороны, видимые противоречия между двумя религиями только казались противоречиями. Если разобраться, то учение Христа никоим образом не отвергало свободу выбора. Отсутствие выбора означало бы невозможность совершенствования. Если бы это было так, то христианство в целом и православие в частности утратили бы свою привлекательную гибкость, превратились бы в свод окостеневших правил, вроде таблицы умножения.
Внезапно Белов осознал, что все в мире так и происходит. Река Времени течет сквозь каждого из нас; ее нельзя остановить, но можно сделать свой выбор — «выкопать новое русло». Время непрерывно; человек не знает, что произойдет с ним в следующий момент, «ибо неисповедимы пути Господни», но вместе с тем будущее целиком зависит от настоящего. Эту связь не обязательно понимать, но ее надо чувствовать. Поэтому выбор пути всегда должен быть продуманным и ответственным.
Нельзя выбирать заведомо ложный путь; он ведет в никуда. Для того чтобы облегчить человеку выбор, в каждой религии существует свод нерушимых правил. Они все приблизительно одинаковы: «не убий, не укради, не возжелай жену ближнего своего…», Многие идут неверным путем и потом горько в этом раскаиваются. Но мудрость сильных и сила мудрых в том и заключаются, чтобы не «копать русло» в направлении, ведущем к водопаду. Свою реку надо устремлять к Великому Океану, который и есть Бог.
Сознание больше не вмешивалось. Оно не отключилось, напротив, перешло на какой-то более высокий уровень. Белов вдруг смог разглядеть себя со стороны — крошечную песчинку, затерянную в бесконечных просторах Вселенной и Времени. И вместе с тем он видел эту песчинку так ясно, словно весь свет мира преломлялся в ней.
Произошла странная штука — секунды растянулись в столетия. Белов боролся с Рультетегиным и ощущал себя пылинкой, танцующей в солнечном луче.
Он знал наперед все действия Рультетегина, чувствовал каждое движение, будто тело великана являлось продолжением его собственного. От этого пьянящего чувства захватывало дух, хотелось, чтобы оно длилось вечно.
Агрессия куда-то испарилась, и Белов больше не стремился атаковать. Он не жаждал победы любой ценой — просто наслаждался борьбой, танцевал, как матадор во время корриды.
Он не видел и не слышал того, что творилось вокруг, до тех пор, пока властный окрик Рультетегина не заставил его вернуться на землю:
— Довольно, мельгитанин! Теперь твое сердце открыто. Ты готов слушать. Пойдем, я расскажу тебе все, что ты должен знать.
Белов очнулся. Они с Рультетегиным стояли в центре большого круга; десятки внимательных глаз напряженно ловили каждое их движение.
Все было таким же, как и несколько секунд назад, и в то же время совсем другим, более загадочным и значительным. Любая травинка заключала в себе некую тайну, любой вздох становился звеном в общей цепи событий.
— Тума! — позвал Рультетегин собаку.
Пес коротко тявкнул. Слепой обернулся на звук, подошел к своим вещам и стал одеваться.
Он надел кухлянку, повесил на грудь плоские коробочки (Белов так и не знал, что в них) и взял посох. Он не стал цеплять к поясу короткий нож в ножнах, сунул его за пазуху и сказал, обращаясь к Тергувье:
— Павел! Покажи Туме, где твоя юрта.
Тергувье подошел к собаке и махнул рукой в сторону дальнего шатра:
— Тума! Туда ходи!
Четвероногий поводырь, казалось, прекрасно понял, что следует делать. Он натянул длинный поводок и повел хозяина к жилищу Тергувье.
Тума вел за собой Рультетегина, Рультетегин вел за собой Белова. Наверное, со стороны это выглядело забавно: собака — слепой — и Александр… Но Белов нисколько не сомневался, что они идут правильным путем.
Едва часы показали шесть вечера, Ватсон отложил книжку и спустился на первый этаж, в центральный зал.
Витек, как и прежде, сидел за столом, уставившись на мобильный Лайзы.
— Ну? Что? Никто не звонил? — спросил Ватсон.
Злобин озадаченно почесал в стриженом затылке.
— Да нет. Звонил какой-то мужик. С американским акцентом. Спросил мисс Донахью. Я говорю: «Она отдыхает. Кто ее спрашивает? Что передать?»
— А он?
— А он… Говорит: «Пусть отдыхает. Передайте ей, чтобы ни о чем не беспокоилась. Все идет очень хорошо».
— И что это, по-твоему, означает? — Теперь настала очередь Ватсона озадаченно чесать голову.
— Понятия не имею… — Витек наморщил лоб. — Он еще добавил: «Все даже в два раза лучше, чем она предполагала».
— В два раза?
— Да. Он почему-то выделил это особо. «В два раза лучше».
— Странно… — Ватсон принялся размышлять над этой фразой. Почему именно в два, а не, скажем, в полтора или два с четвертью?
Если предположить, что догадки Злобина о предательстве Лайзы (о чем Ватсону, естественно, даже и думать не хотелось) недалеки от истины, значит ли это, что ее гонорар увеличился вдвое? И почему голос с акцентом? Что за акцент?
— Витек, ты уверен, что все делаешь правильно? — осторожно спросил Ватсон. — Может, дела обстоят несколько не так, как ты думаешь?
— Да я и сам уже не знаю, что думать, — сказал Злобин. — И главное — не знаю, на кого думать. Кто из нас дятел? Кто стучит Зорину?
Ватсон пожал плечами.
— Боюсь, мне нечего тебе ответить. Давай пока оставим все, как есть. Дождемся Сашу, и вместе все выясним. Хорошо?
— Разве есть другой выход? — мрачно отозвался Витек. — Ну, а ты чего? Будешь звонить Шмидту?
— Конечно. Я для этого и пришел.
— Звони. — Витек подвинул Ватсону телефон.
Доктор набрал номер мобильного Шмидта и некоторое время вслушивался в длинные гудки. Трубку никто не брал. Наконец, когда Ватсон уже почти отчаялся, гудки прекратились, и сердитый голос произнес:
— Да! Слушаю!
— Дима, привет! Это Станислав. Вонсовский, — представился Ватсон.
— А! — обрадовался Шмидт. — Привет, док! Как у вас дела?
Ватсон переглянулся с Витьком. Дела были не то чтобы уж очень хороши, но распространяться об этом не стоило. Тем более, по мобильному.
— Все нормально. А у вас?
— А у нас — полтора литра за сутки! Полный мешок! — гордо заявил Шмидт и, понизив голос, добавил: — Ну, ты-то как доктор, должен понимать?
Честно говоря, Ватсон не понял ни слова, но на всякий случай согласился.
— Полтора литра — это здорово… А как Ольга?
— Ватсон, ты чего? — искренне удивился Шмидт. — Чем слушаешь? Говорю ж тебе — полтора литра за сутки! Наршак ее очень хвалит!
— А-а-а, ну теперь понятно! — воскликнул Ватсон, хотя он так и не мог взять в толк, что имеется в виду. Но и выяснять все в подробностях не очень-то хотелось. — Дима! Ты можешь сделать одну вещь? Это… очень важно, — «почти как для тебя — полтора литра в сутки», — чуть не добавил он, но вовремя сдержался.
— Разумеется. Но только если быстро. Я должен дежурить у ее кровати, каждый час снимать показания.
— Какие показания?
— Станислав Маркович, — радость куда-то улетучилась из голоса Шмидта, — ты что, надо мной издеваешься? Повторить еще раз? -
Только теперь Ватсон догадался, чем занимается Шмидт. Смысл таинственного заклинания «полтора литра в сутки» наконец-то стал понятен.
— Так ты измеряешь…
— Контроль диуреза, — важно подтвердил Шмидт. — Если ты не купил свой диплом в переходе метро, то должен знать, что это такое.
— Прости, Дима, — с трудом сдерживая смех, сказал Ватсон. — До меня не сразу дошло. Вообще-то, это — врачебная процедура, я даже представить себе не мог, что такое важное дело доверят непрофессионалу.
— Ничего, — Шмидта распирало от скромности. — Я справляюсь.
— Дима, и все-таки… Я могу попросить тебя об одном одолжении?
— Ну конечно. Говори, что нужно!
Ватсон вкратце объяснил задачу. Шмидт пообещал выполнить — сразу, как только сделает следующую отметку.
Сумерки опустились на тундру очень быстро, словно кто-то повернул невидимый рубильник. Когда Саша с Рультетегиным стоял у священного столба, он еще мог различить каждую травинку, но когда они дошли до юрты Тергувье, все вокруг сделалось густого синего цвета — и трава, и небо.
Иван Пинович нащупал посохом дверной проем, откинул полог и вошел первым; Белов последовал за ним.
Посреди юрты тлел догорающий костер. Рультетегин, скрестив ноги, сел на потертые шкуры. В отблесках багрового света углей его лицо казалось еще более величественным. Саша устроился напротив великана и приготовился слушать.
— Твои соотечественники, мельгитанин, — сказал Иван Пинович, и в его голосе Белов уловил оттенок презрения, — сейчас пьют водку со старейшинами и едят мясо, которое привезли с собой. Странные гости — воротят нос от нашего угощения…
Он замолчал, и Белов не знал, что ему ответить. Вошел Тергувье и поставил перед мужчинами две большие деревянные тарелки, до краев наполненные дымящимися кусками оленины. На плоском блюде была подлива из ягод шикши и голубикы с маленькими кусочками рыбы.
Рультетегин поблагодарил его кивком головы; Тергувье поклонился и вышел.
— Я объясню тебе, в чем дело, — продолжал шаман. — Они не считают себя гостями. Они думают, что они — хозяева.
Иван Пинович взял двумя пальцами кусок мяса, обмакнул в подливу и отправил в рот. Проглотив, неторопливо вытер густые черные усы.
Белов вдруг вспомнил, что с самого утра ничего не ел. Он выбрал кусок пожирнее, сдобрил соусом из ягод и рыбы и с удовольствием стал жевать.
Мясо было немного жестковатым и имело странный привкус. Однако соус был хорош: голубика придавала ему сладость, шикша — умеренную кислинку, а рыба — неожиданный, но вполне уместный аромат.
Саша сосредоточенно работал челюстями, но мясо так и не становилось мягче.
— Мельгитанин, мы оленину глотаем, — подсказал Рультетегин. — Человек в тундре никогда не знает, когда будет есть в следующий раз. Если глотать мясо, не жуя, получается сытнее.
Белов решил прислушаться к его совету; он напрягся и протолкнул кусок в пищевод.
— Ты думаешь, это — Праздник лета? — вдруг спросил Рультетегин. — Нет. Когда-то он назывался по-другому. Праздник Сэрту.
Хорошо, что Саша уже проглотил мясо. Если бы он не успел это сделать, то наверняка бы подавился.
«Сэрту»… Он уже слышал сегодня это слово. «Огонь-падай-небо», — перевел Павел. «Метеорит», — догадался Белов. Теперь ему предстояло проверить, насколько верна эта догадка.
— «Сэрту» означает «Божественный огонь, сошедший с небес», — сказал Рультетегин. — Давным-давно, когда Те-Кто-Незримо-Живет-Среди-Нас были еще безусыми мальчиками и не заарканили своего первого оленя, на нашу священную землю сошел огонь, посланный великим Божеством.
Он вызвал большой пожар… Много деревьев — молодых и старых — сгорели тогда. Сэрту отдал свой жар дереву и стал холодным. А людям он оставил свет — ясный и чистый, как свет Великой Истины.
Сэрту стал нашим покровителем, и наша жизнь изменилась. В тундру пришли бесчисленные стада оленей, в реках никогда не переводилась рыба, ягоды устилали землю густым ковром…
Мы думали, что так будет всегда — до тех пор, пока Сэрту будет с нами. Мой предок, живший так давно, что я с трудом могу различить его образ, стал первым Хранителем.
Сэрту помогал в охоте и в бою, он излечивал раны и болезни, но самое главное — он следил, чтобы женщины нашего народа разрешались от бремени легко и без боли. Ни одна мать не погибала во время родов, ни один ребенок не умирал от голода и хворей.
Вот что такое был для нас Сэрту…
Белов слушал шамана с интересом, хотя в глубине души считал рассказ Рультетегина не более чем красивой сказкой.
Иван Пинович замолчал. Он пошарил в темноте протянутой рукой и нащупал медный закопченный чайник. Рультетегин снял с него крышку и высыпал в воду содержимое плоской коробочки — по виду какие-то сушеные корешки. Шаман поставил чайник на раскаленные угли и, ожидая, когда он закипит, принялся набивать короткую глиняную трубку табаком — его он достал из второй коробочки.
— Сэрту… — задумчиво повторил Рультетегин. — Его свет согревал наш народ в самые лютые зимы. Он хранил наших оленей от жадных волков. Он приносил нам мир и удачу. Но потом… — Иван Пинович взял пальцами уголек из костра. Белову показалось, что он сейчас обожжется; Саша даже подался вперед, но Рультетегин раскурил трубку и затем так же аккуратно положил уголек на место. — Некоторые мужчины, болтливые, как сойки, стали хвастаться перед мельгитанами нашим сокровищем. Солнце дважды приносило на нашу землю весну, а в третий раз вместе с весной пришли белые люди. Они называли себя экспедицией и просили показать им Сэрту.
Мой предок, первый Хранитель, показал, надеясь, что они успокоятся. Но тогда мельгитане захотели получить маленький кусочек камня. Хранитель ответил отказом. Он велел племени ночью тихо свернуть стойбище и уйти в тундру. Ха… Мельгитане, наверное, сильно удивились, когда утром обнаружили, что остались одни.
Хранитель увел племя и унес Сэрту. Так было…
Чайник на углях забулькал. Рультетегин достал две чашки и налил в них крепкий тягучий настой. Одну чашку он оставил себе, другую отдал Белову.
— Пей, мельгитанин! Ты должен это видеть…
Саша, не смея ослушаться, поднес чашку к губам. Напиток оказался очень горьким; от него сильно щипало нёбо и язык, но Белов заставил себя сделать большой глоток.
— Пей, мельгитанин!
Голос Рультетегина теперь напоминал громовые раскаты; он наполнял собой всю юрту, и Белов не на шутку опасался, что шатер сейчас сорвет и унесет куда подальше.
Саша отхлебнул еще раз и посмотрел на шамана. То ли это было на самом деле, то ли ему так показалось, но образ Рультетегина вдруг стал расплываться и дрожать. Отблески огня из багровых сделались ярко-алыми; они бегали по фигуре и лицу великана, как стая проворных леммингов.
Рультетегин глубоко затянулся и выпустил плотное облако сизого дыма. Саша, как зачарованный, смотрел на это облако; оно распалось на множество тонких струек, из которых, как из нитей, стали ткаться зыбкие образы.
Рультетегин продолжал говорить, но Белов не слышал его. Точнее, слышал, но слова, казалось, миновали уши и попадали в самое сердце.
— Первый Хранитель был смел и умен, но — увы! — ему недоставало хитрости. У него была чистая душа, и он не знал, на какое коварство способен белый человек. Это так, мельгитанин! Прошло еще две весны, и однажды к стойбищу вышел мужчина. Он еле стоял, и все тело его было покрыто струпьями и язвами. На ногах у него болтались обрывки цепей; они въелись в тело до самых костей; от этих ран исходило зловоние. Мой предок, первый Хранитель, знал такие раны. Он думал, что мужчина никогда больше не будет ходить по земле, потому что ноги его почернели до самых коленей.
Человек не мог говорить; он тихо скулил, как скулит слепой щенок, когда ищет сосцы матери. Его десны распухли, а зубы шатались. Он не ел мяса, и Хранитель поил его молоком оленихи.
Если бы не Сэрту, этот человек никогда не увидел бы нарождающуюся луну. Но мой предок положил камень рядом с мельгитанином и… Раны начали заживать.
Охотники разбили его цепи; вы, белые люди, называете их кандалами. Мужчина быстро пошел на поправку, а потом… Случилось вот что…
Белов вздрогнул — таким ярким было неожиданное видение. Стены жилища внезапно раздвинулись; струйки табачного дыма завязались хитрыми узелками и сложились в пугающую картину.
Мужчина, высокий и худой, с шевелюрой седых волос, пробирался ночью по стойбищу. Он проскользнул между юртами и бросил собакам немного вяленой рыбы — юколы. Псы глухо заворчали и не стали поднимать лай.
Мужчина откинул полог и вошел в юрту, где сидел Хранитель. Рука предка Рультетегина ласкала сверток из оленьих шкур, где хранилось самое дорогое.
— Отдай мне камень, старик! — шепотом сказал мужчина. За спиной он держал короткий нож в ножнах.
Хранитель покачал головой. Легкая улыбка тронула его лицо.
— Ты же знаешь, я не могу. Сэрту принадлежит нам.
— Отдай камень, и я не буду тебя убивать! — прохрипел мужчина, доставая нож из ножен. Лицо его и вся фигура показались Белову странно знакомыми, словно бы он уже их где-то видел. Но где? Он не мог вспомнить.
— Убьешь ты меня или нет — это ничего не изменит. Но Хранитель не должен отдавать то, что призван хранить.
— Ах так, упрямец! — вскричал мужчина. — Ты сам виноват!
Мягким, неуловимым, кошачьим движением он бросился вперед и прежде, чем старик успел поднять руку, чтобы защититься, вонзил ему в сердце нож по самую рукоять.
Из уголка рта Хранителя показалась струйка темной крови; она быстро прибывала и пузырилась на губах.
Убийца схватил сверток и прижал его к груди.
— Сэрту! — алчно сказал он. — Мой Сэрту!
Он коротко рассмеялся и шагнул из юрты в непроглядную черноту ночи. Ноги его были длинны и быстры; мужчина бежал не хуже оленя.
Мягкие торбаса не оставляли на земле даже легких следов, мышцы работали, не зная усталости.
Но Хранитель угасающим взором видел своего губителя сквозь покров темноты; он простер окровавленную руку и, схватившись за рукоять ножа, торчавшую из груди, произнес:
— Будь ты проклят! И ты, и род твой — до последнего колена! — и умер.
У Белова закружилась голова. Он почувствовал, что еще немного и упадет. Перед глазами возник тот самый нож — с коротким лезвием и в ножнах из оленьей шкуры. Но он был не совсем такой, каким предстал в его видении.
Теперь в его рукоять был вделан небольшой камень, размером с ноготь мизинца. Этот камень излучал мягкое голубоватое сияние.
Когда раздался настойчивый стук в дверь, доктор вздрогнул.
— Ватсон, открой! — послышался голос Витька.
Федор быстро сунул ложку в банку с персиковым компотом и спрятал ее под кровать. Затем схватил висевшее в изголовье полотенце и наскоро вытер усы и бороду.
Станислав Маркович открыл дверь; на пороге стоял Витек, и он был чем-то сильно возбужден.
— Что случилось? Очередной звонок? — спросил Ватсон.
Злобин помотал головой.
— Нет. Факс. От Шмидта. — На Лукина он даже не взглянул. — Пойдем скорее, ты сам должен это видеть. — И Витек, грохоча ботинками, стал спускаться по чугунной витой лестнице.
Ватсон бросил книжку на кровать и устремился следом. Федор потянулся было за компотом, но передумал и поспешил за приятелями вниз, в центральный зал.
Витек сунул доктору полученный факс. Черно-белое изображение было смазано, но тем не менее увиденное заставило Ватсона вздрогнуть.
Он перечитал подпись под фотографией: «Митрофанов Николай Васильевич. Купец первой гильдии».
Федор выглянул из-за плеча Ватсона и удовлетворенно произнес:
— Ну? И что я говорил? Разве я был неправ?
Доктор осторожно, словно опасался чего-то, положил бумагу на стол и придвинул лампу. Все трое склонились над нечетким изображением.
— Витек, — шепотом произнес Ватсон. — Поправь меня, если я ошибаюсь. Может, это просто галлюцинация? Может, я сплю? Ой! — вскрикнул он — Федор больно ущипнул его за руку. — Нет, не сплю. Тогда скажите, вы видите то же самое, что и я?
— Конечно, — подтвердил Лукин. — Это — призрак!
— Да, — сказал Витек. — Это — Князь!
С фотографии на них смотрело знакомое лицо с грубыми и резкими чертами. Колючие серые глаза под кустистыми бровями, густая шевелюра, седых волос. Это действительно был Князь, непонятно каким образом попавший на страницу журнала «Вестник Камчатки» за тысяча девятьсот восьмой год.
Белов пришел в себя, когда над тундрой забрезжили первые лучи солнца. Они пробивались сквозь дырки в шатре и проникали в юрту.
Угли давно уже остыли и стали золой. Рультетегина в жилище не было.
Саша ощущал непривычно странную легкость в голове; словно у него на плечах вдруг вырос воздушный шарик, наполненный гелием.
Он относил это на счет настойки, которой напоил его шаман. Мысли очистились; сделались легкими и ясными. Тревоги и волнения отошли на второй план, но рассказанное (и — показанное) Рультетегиным виделось особенно четко.
Вероломное убийство Хранителя, похищение Сэрту, высокий худой человек с пышной седой шевелюрой, очень похожий на… кого?
Белов не помнил. Зато он очень хорошо помнил фразу Ивана Пиновича, сказанную незадолго до того, как Саша погрузился в глубокий спокойный сон:
— Не задавай ненужных вопросов, мельгитанин! Многие загадки только кажутся неразрешимыми. Подожди немного. Пройдет время, и ответы найдутся сами собой.
«Найдутся сами собой…» — про себя повторил Белов и подумал, что неплохо бы еще немного поспать. Он хотел было перевернуться на другой бок, но что-то, лежавшее под грудью, мешало и кололо подмышку.
Он пошарил рукой и нащупал продолговатый сверток из ровдуги. Саша достал сверток и развернул. Из куска выделанной оленьей шкуры выпал нож с коротким лезвием. Рукоять ножа была инкрустирована небольшим — не больше, чем ноготь мизинца, — камнем, испускавшим мягкое голубоватое сияние.
Легкая полудрема, на волнах которой все еще нежился Белов, исчезла в тот же миг. Наверное, потому, что нож удивительным образом напоминал тот самый, что держал за спиной убийца Хранителя. Но самое главное (и Белов готов был в этом поклясться) — свечение было точь-в-точь таким же, как и то, что исходило от рисунков на стенах анфилады митрофановского особняка.
В цепи загадок прибавилось несколько звеньев; Белов чувствовал, что еще немного и цепь замкнется в кольцо, надо только правильно распределить события. «Итак, что мы имеем? Таинственный особняк и его загадочный владелец. Рисунки, сделанные на стенах с помощью светящегося состава.
Светящийся камень — Сэрту. Огонь, сошедший с небес. Талисман, приносивший удачу целому народу. Убийца и похититель метеорита, человек со странно знакомым лицом. Орудие убийства — нож, оставшийся в сердце Хранителя и позже инкрустированный кусочком метеорита. Вот, пожалуй, все, что есть на сегодняшний день. Осталось только правильно сложить эти кусочки паззла в цельную картинку. Ха! Мне кажется, я приблизился к разгадке!».
Саша прислушался. Из-за плотного полога доносилось негромкое пение. Это была одна из тех песен, что поют погонщики оленей во время долгого перехода. Белов вскочил и выглянул на улицу. На траве перед юртой сидел Павел Тергувье. Он курил короткую глиняную трубку. Невдалеке паслись пять оленей из табуна дедушки Они — выигрыш Белове.
— Павел! — хриплым от сна голосом позвал Александр. — Где Иван Пинович?
Тергувье неопределенно махнул рукой.
— Рультетегин тундра ходи. Он долго с люди не живи.
— Когда он ушел? Ночью? — удивился Белов.
Тергувье удивился еще больше — его недогадливости.
— Для Рультетегин нет день и нет ночь. Он не смотри глазами.
Саша огляделся. Над бескрайним простором вставало огромное светило. Солнце было круглым и пористым, как апельсин; от его яркого света болели глаза.
— А это что? — спросил Белов.
— Твои олешка, — ответил Павел. — Теперь ты их с собой забери, однако.
Белов задумался. Вчера в азарте борьбы он поступил не совсем красиво — подарил Тергувье чужую вещь. Нет, хочешь не хочешь, а портсигар надо вернуть.
— Павел, — сказал он, — давай меняться.
Тергувье оживился.
— Однако, давай. Что хочешь менять?
— Этих оленей из табуна дедушки Они — на портсигар.
Павел задумался. Он молча курил и пускал дым колечками.
— И еще — твой ботинки на мой торбаса, — накинул цену Тергувье.
Для Белова это был лучший выход из положения. Он немного поломался — для виду, а потом согласился. В результате обе стороны остались довольны.
Белов получил назад портсигар и удобные торбаса из оленьих шкур, расшитые бисером.
— Рультетегин говори: «Павел, передай мельгитанин мои слова!», — сказал Тергувье, ловко справляясь с длинными шнурками.
— Он велел мне что-то передать? — удивился Белов. — Что?
— Два вещь. Рультетегин говори: «Мельгитанин, снова оседлай Сэрту и тогда будешь победи».
— Снова оседлай Сэрту? — переспросил Белов. Что бы это могло означать? — недоумевал он. Но недолго — «пройдет время, и ответы найдутся сами собой…» — вспомнил Саша. — Что еще?
— Рультетегин говори, ты — отец двух великих воинов, Петр и Павел. Свет Сэрту поможет им.
Белов опешил.
— Отец? Постой, ты, наверное, неправильно понял? У меня есть сын, но один, и зовут его Иваном…
Тергувье снисходительно прищурился и покачал головой.
— Камень падает вниз, птица летит вверх. Солнце уходит — наступает ночь. Приходит весна — тундра оживает. Никто не спорит с Рультетегиным; шаман лучше знает Тергувье. Шаман лучше знает, мельгитанин. Петр и Павел.
В эту минуту Белов сильно пожалел, что река Времени течет так медленно. До того, как проснутся Зорин и его свита, должно пройти еще несколько часов. Потом они похмелятся, загрузятся в вертолеты и улетят. А он вынужден их ждать. Ждать, хотя больше всего на свете в этот момент хотел бы оказаться в Петропавловске-Камчатском, в митрофановском особняке.
Белов взъерошил волосы. Он не представлял, как переживет несколько часов томительного ожидания. «Петр и Павел»… Ну конечно! Ведь он что-то подозревал, чувствовал, но почему-то… А, да какая разница, что он чувствовал?! Теперь Саша хотел только одного — поскорее вернуться в город и поговорить с Лайзой.
Александр не мог усидеть на месте. Ему нужно было что-то делать, иначе он лопнет от нетерпения. Белов двинулся вдоль ряда юрт. Тергувье окликнул его:
— Мельгитанин, меняй обратно коробочка на мой топор?
— Нет, Павел, спасибо… — рассеянно ответил Саша. — Кажется, сегодня мне больше ничего в жизни не надо. Даже твой драгоценный топор — и тот не нужен. Знаешь, бывают такие дни, когда кажется, что тебе больше нечего хотеть?
Тергувье задумался.
— Человек всегда хоти. Если он ничего не хоти, значит, он вчера умри.
Белов рассмеялся.
— Ты прав. Но сегодняшний день — исключение.
Не желая вступать в споры с мудрым табунщиком, Саша побрел к вертолетам. Он еще не знал, что и сегодняшний день — не исключение. Вечером он очень захочет повернуть реку Времени вспять, но, к сожалению, это окажется невозможным. Белов упустил из цепочки рассуждений одно-единственное, но очень важное звено — предсмертное проклятие Хранителя, наложенное на неизвестного убийцу и его род. Оно было сильным. И оно продолжало действовать.
Витек, Ватсон и Лукин не спали всю ночь. Шмидт ничего не знал об их делах; он просто честно выполнил поручение Ватсона. Стало быть, невероятное сходство купца Митрофанова, бывшего владельца особняка, где они жили, с криминальным авторитетом Князем нужно было воспринимать как данность. Упрямый факт, которому следовало найти объяснение.
Первым выступил Федор: он уже имел возможность все хорошенько обдумать.
— Чего тут непонятного? Дом хранит страшную тайну, и его хозяин следит, чтобы кто-нибудь ее не раскрыл. Вот он и присматривает за особняком. Пуще того — чтобы попугать честных людей, он вселяется в любые телесные оболочки. Предлагаю освятить особняк, а заодно уж выгнать нечистого из Князя. «Изыди!» — скажу я ему, и демон…
— Постой! — перебил его Ватсон. — Не части! Давай по порядку. Итак, в первый же день ты заметил, что за домом кто-то наблюдает. Так?'
— Ну?
— Кто-то, очень похожий на Князя и купца Митрофанова одновременно, что неудивительно, поскольку они сами очень похожи друг на друга. Так?
— Да так, так… Говорю же тебе…
— Минутку, Федор, — оборвал доктор. — Отвечай на мои вопросы. Мне непонятно только одно: тогда, ночью, Князь наблюдал за домом или не он? Помнишь, ты сказал, что «немножко перепутал»? Мол, ты почти настиг призрака на рынке и уже схватил его за шиворот, но… Это оказался не призрак, а Князь. Вспомни, это очень важно!
Лукин насупился.
— Рубашка, — наконец сказал он. — Рубашка была другая, это точно. И вообще, он был какой-то… Ну, не такой, что ли?
— Понятно, — вздохнул Ватсон. — Нас преследуют клоны купца Митрофанова. Одного мы, слава богу, уже знаем. А кто другой? Или их несколько?
— Да, — задумчиво сказал Витек. — Я не поверю, чтобы Князь прятался в кустах и сам, лично, следил за домом. Тем более, в грозу. Выходит, он здесь ни при чем?
— Или же это — ловкая игра, — вставил Ватсон.
Все только запутывалось. Происходившее напоминало морской узел — стоило им потянуть за конец веревки, как узел еще больше затягивался.
— Я предлагаю выйти на Князя и заставить его рассказать все откровенно, — заявил Витек.
— Спросить напрямик, нет ли у него брата-близнеца? — подхватил Ватсон. — И кто, по-твоему, может это сделать? Я так думаю, что Князь ни с кем из нас и разговаривать не станет.
— Получается, надо ждать Сашу, — сокрушенно развел руками Злобин. — Все упирается в него. И с Лайзой еще — полный вперед! Где была, что делала?
— А что с хозяюшкой? — заволновался Федор.
— Да ничего особенного, — не желая посвящать его в подробности, уклончиво ответил Витек.
— Поскорее бы Белов вернулся, — подытожил Ватсон.
Никогда еще они не чувствовали себя такими беспомощными без Саши. Каждый шорох заставлял вздрагивать; каждое шевеление за окном казалось пугающим. Витек принес электрический чайник, и все дружно заварили растворимый кофе. Злобин и Ватсон курили, на крыльцо так никто и не вышел. Как знать, кто окажется там, во мраке ночи? Князь? Его двойник? Или же сам купец Митрофанов?
— Виктор Петрович. — Глебушка выглядел обеспокоенным. — Его нет в юрте. Говорят, ушел ночью в тундру.
Зорин сверкнул глазами, но рюмочка в отставленной руке не дрогнула. Она была полна до краев; тем не менее Зорин выпил, не пролив ни капли.
Водка приятно обожгла пищевод. Виктор Петрович подцепил кусок холодного шашлыка, поджаренного накануне (не доверяя оленине, они привезли мясо с собой), и закусил. Только после этого он дал волю чувствам.
— Чертов папуас! — выругался Зорин. — Ищи его теперь свищи по всей тундре! Известно, о чем они говорили с Беловым?
— Ну, приблизительно-то известно, — пожал плечами Хайловский. — Наверняка про этот булыжник… Они, — он показал на старейшин, спавших вповалку в дальнем конце юрты, — подтверждают, что Рультетегин помешан на своем камне.
От старейшин разило перегаром. Костюмы волка и моржа валялись на полу и выглядели частью какого-то нелепого маскарада.
— Этот камень, он что, действительно существует? — спросил Зорин.
— Достоверных исторических свидетельств нет, — ответил Хайловский. — История очень темная и запутанная. В начале двадцатого века наблюдалось падение крупного метеорита, но куда он упал… Кто знает? Спустя год по тундре поползли слухи, что он хранится у одного племени. Профессор Куликов снарядил экспедицию, которая отправилась в отдаленные стойбища на поиски метеорита, однако никто из участников экспедиции не вернулся. Пять человек пропали, как в воду канули. В царские времена здесь хозяйничали лихие люди — беглые каторжники. Нетрудно предположить, что ученых могли ограбить и убить — ради медной полушки. В общем, следы теряются. Но Рультетегин почему-то верит в этот камень, и для нас это самое главное. Только он обладает среди камчадалов реальным авторитетом. Он, а не эти пьяные клоуны, — показал он на шаманов.
В это время один из них проснулся и хриплым голосом потребовал «огненной воды».
— Дай ему похмелиться, — брезгливо поморщившись, сказал Зорин. И добавил: — Пора собираться. Я хочу поскорее отсюда улететь.
— Как мы поступим с господином Беловым? — спросил Хайловский. — Оставим здесь? Пусть выкручивается сам? Как Дэвид Копперфильд?
— Ни в коем случае! — воскликнул Зорин. — Я теперь глаз с него не спущу! Что, если Главный Туземец шепнул ему пару словечек про метеорит? А? Ты недооцениваешь Белова — это такой везунчик! Он найдет камень даже в том случае, если его и в природе нет! Белов приносит булыжник Рультетегину, Рультетегин приводит камчадалов на избирательные участки, они голосуют за Белова, и он — губернатор! Это же яснее ясного! Нет, дорогой мой! Теперь я буду контролировать его еще жестче! Поэтому ты пойдешь и предложишь ему место в моем вертолете! Понял?
— Понял, — скривился Хайловский.
По его лицу было видно, что мысль о предстоящем разговоре с Беловым ему явно не по душе. Но что поделаешь — хозяин приказал, изволь выполнять.
Глебушка вышел из юрты и сразу же увидел Белова; направляющегося к вертолетам. Он выглядел чем-то озабоченным.
— Александр Николаевич! — издалека сказал Хайловский. Телеоператоров поблизости не было, а Глебушка вовсе не был уверен, что Белову не захочется сделать то, чего не сделал вчера — хорошенько врезать ему по морде. — Виктор Петрович предлагает вам место в своей машине. Вы полетите с нами?
Саша размышлял недолго.
— Он спрашивает или просит?
Хайловский решил, что кашу маслом не испортишь. К тому же это вполне согласовывалось с указаниями шефа.
— Просит.
— Передайте, что я не против. Будем изображать мир и согласие.
— Вылет через полчаса!
Белов улыбнулся.
— Меня это устраивает. Хочу поскорее оказаться в городе.
«Он что-то знает, — подумал про себя Хайловский. — Рультетегин ему что-то сказал, поэтому он так и торопится. Надо доложить обо всем Виктору Петровичу».
Глебушка нацепил на лицо самую широкую из своих улыбок и продемонстрировал тридцать два фарфоровых зуба, сверкавших в лучах утреннего солнца неестественной белизной. Не рискуя приближаться к Белову, он помахал ему с безопасного расстояния и поторопился скрыться в юрте, где сидел Зорин.
Саше казалось, что обратный путь — из Ильпырского в Петропавловск-Камчатский — занял куда больше времени. Но, наверное, это только показалось — возвращение всегда бывает долгим. Да и часы говорили обратное.
В полете Зорин несколько раз пытался завести непринужденную беседу, но Белов только загадочно улыбался и отмалчивался. К тому же двигатель ревел так, что ни слова не разберешь. Зорин кипятился, и Саша это видел. Белов смотрел в иллюминатор и не поддерживал разговор ни словом.
В Петропавловске была половина одиннадцатого, когда винтокрылые машины пошли на посадку. Вертолеты приземлились неподалеку от башенки авиадиспетчера. Белов, Зорин, Хайловский и журналисты высыпали на траву — тоже густую и сочную, но все же чем-то неуловимо отличавшуюся от той, что была в Ильпырском. По-видимому, в ней было меньше жизни.
Первым делом Белов включил мобильный (в полете это делать запрещалось) и позвонил Витьку. Злобин несказанно обрадовался, услышав голос шефа, и пообещал через пятнадцать минут быть на месте.
Затем. Саша подошел к журналисту в столичной одежде и с московской стрижкой, отдал ему рюкзак, куртку и портсигар.
— Верни приятелю, — сказал он. — И передай, что в его возрасте мужчине как-то не к лицу баловаться травкой.
Журналист втянул голову в плечи и опасливо обернулся.
— Я надеюсь, — сказал он, тщательно подбирая каждое слово, — что дальше вас это…
— Я никогда ни на кого не стучал, — перебил Белов. — Просто знаю, что вся эта дурь — от безделья. Пусть найдет себе достойное дело, которое захватит его целиком.
Он повернулся и пошел к кромке поля — туда, где начинался щербатый асфальт дороги.
Витек примчался даже на пятнадцать минут раньше, чем обещал. Огромная черная «тойота» возникла на горизонте едва заметной точкой, которая увеличивалась с каждой секундой. Джип с визгом затормозил напротив Белова, оставив на асфальте черные следы.
Злобин выскочил из-за руля и стал преувеличенно бодро трясти Саше руку.
— Шеф, — говорил он, — я так рад. Как съездили? У вас все нормально?
Белов внимательно посмотрел на Витька и, ни слова не говоря, сел в машину. Злобин тронул «тойоту» с места.
— Как поездка? — повторил он. — Вы виделись с Рультетегиным?
— У меня-то все хорошо, — ответил Белов. — А вот у вас, судя по тому, что ты обращаешься ко мне на «вы», что-то случилось.
Витек сделал вид, что целиком поглощен дорогой.
— Ай! — негромко приговаривал он. — Какие ямы… Тут только на тракторе ездить…
— Что произошло? — мягко спросил Белов. — Не тяни, все равно ведь узнаю.
Витек понял, что рано или поздно, но рассказать обо всем придется. Правда, он не знал, с чего начать. Как бы поделикатнее сформулировать мысль, что женщина, которой Белов всецело доверял, оказалась…
— Ох-х-х! — вздохнул Злобин. — Понимаешь, Саша… Ты только не волнуйся. Если разобраться, то ничего страшного… Хорошо, что вовремя это заметили… Теперь уж все будет нормально… Ну, в общем, Лайза…
— Я знаю, — сказал Белов. — Я уже все знаю и очень рад. Давай-ка заедем на рынок и купим ей огромный букет цветов. Ты взял с собой деньги, а то у меня — ни копейки? В тундре эти бумажки не стоят ровным счетом ничего.
— Вы знаете… Ты знаешь? — Витек совсем запутался.
Саша, оказывается, уже в курсе и собирается подарить ей цветы, хотя, по мнению Злобина, Лайза скорее заслуживала хорошей порки. От удивления он чуть было не проехал нужный поворот, но в последний момент выровнял машину и направил ее в сторону города, а не особняка на холме.
— Да, — мечтательно сказал Белов. — Конечно, несколько странно слышать это от постороннего человека, но это — тот человек, которому нельзя не поверить.
— Зорин? — Бедный Витек окончательно перестал что-либо понимать. — Он во всем признался?
Саша расхохотался. Он смеялся так громко и весело, как могут смеяться только по-настоящему счастливые люди.
— При чем здесь Зорин? — с трудом выдавил Белов. — Нет, это не его рук дело. Точнее, не совсем рук… Ну, ты взрослый человек, понимаешь, что к чему. Нет, виновник торжества — я. А сказал мне об этом Рультетегин.
Злобин так сильно вцепился в руль, что костяшки пальцев побелели от напряжения. Он смотрел на дорогу широко открытыми глазами и никак не мог взять в толк, о чем же они говорят.
— Подожди, Сань, — медленно проговорил он. — Рультетегин сказал тебе…
— Что я скоро буду отцом… — закончил за него Белов.
«Тойота» вильнула в сторону. Она выскочила на встречную полосу, затем — на обочину, съехала в кювет и несколько десятков метров неслась, подпрыгивая на кочках. Белов схватился за ручку, торчавшую из передней панели, и вовремя — иначе он протаранил бы головой потолок и унесся в стратосферу.
Хорошо, что на трассе никого, кроме них, не было. Витек немного пришел в себя, собрался и вернул машину на шоссе.
— Я не понимаю, — отдышавшись, сказал Белов. — Почему такая бурная реакция? Ты что, ревнуешь?
— Боже, шеф! — воскликнул Витек. — Так Лайза… Что?
— Беременна, — кивнул Белов.
Витек не знал, плакать ему или смеяться. У него словно гора с плеч свалилась.
— Беременна?
— Причем — двойней, — уточнил Белов. — Два мальчика — Петр и Павел.
— Конечно… «Все даже в два раза лучше, чем она предполагала», — произнес он почему-то с американским акцентом и вдруг заорал:- Ну что за идиот?!
— Кого ты имеешь в виду? — не понял Саша.
— Не обращай внимания, шеф, — Злобин убрал руки от руля и принялся отчаянно тереть глаза. — Это я от радости. — Не обращай внимания. Сейчас мы приедем на рынок, я сложу задние сиденья и забью весь салон цветами — столько, сколько влезет в эту консервную банку. Господи, — прошептал он. — Как хорошо!
Саша с опаской наблюдал за Витьком. Он не ожидал такой бурной реакции и даже не мог предположить, чем она вызвана.
Белов осторожно принялся задавать наводящие вопросы, на которые Витек отвечал односложно: «Я — идиот, шеф» и «Не обращайте внимания». Время от времени он поднимал глаза к небу и шептал: — «Господи, как хорошо», — фраза скорее из репертуара Федора, чем сурового Злобина.
«Мораль, — подумал Белов. — Их нельзя оставлять надолго одних. Они без меня, как дети малые».
На рынке Витек взял бразды правления в свои руки. Он действительно сложил задние сиденья, прошел вдоль цветочного ряда, тыкал пальцем в самые роскошные букеты и велел грузить их в джип.
Цветы обошлись ему в два месячных жалованья — целую кучу денег, но Витька это не останавливало. Он с трудом захлопнул дверцу багажника; бутоны роз на длинных стеблях торчали из открытых задних окошек. Свернув на подъездную дорожку, ведущую от трассы к особняку, Злобин надавил клаксон и больше не отпускал.
Глаза его блестели, Витек беззвучно шевелил губами и все время повторял: «Ну как же хорошо!». Примерно через полчаса, когда крики радости, поздравления и шутки по поводу предстоящего прибавления в семействе немного утихли; когда Федор торжественно поклялся приготовить-таки невиданный плов (невзирая на полное отсутствие березовых чурок); когда Витек с Любочкой отправились в город покупать вазы для цветов, а Ватсон, вознамерившись («серьезно! Я выясню все подробности!») побеседовать с акушером, пошел наряжаться в свой лучший костюм, Белов с Лайзой остались наконец одни.
— Почему ты мне ничего не говорила? — спросил Белов, покрывая поцелуями ее шею, плечи и голые руки.
— Потому что не была уверена! — ответила Лайза. — Это же у меня — в первый раз. Я думала, что на время беременности месячные прекращаются, но они почему-то продолжались — правда, не такие сильные, как обычно. Вот я и решила наведаться в клинику при американском консульстве. Они сделали все анализы, УЗИ и подтвердили, что плода — два. А небольшие кровотечения в первые два-три месяца беременности бывают. Редко, но бывают. Никакой патологии в этом нет.
— А почему ты не пошла к нашим специалистам?
— Я американская гражданка, не забывай. У меня нет ни российского паспорта, ни полиса — ничего.
Саша нахмурился.
— Получается, и дети будут американцами?
— Это уже зависит только от нас, — ответила Лайза.
Белов взял охапку алых роз, положил ее на руку, согнутую в локте, и встал перед любимой на одно колено.
— Мисс Донахью! — решительно сказал он. — Позвольте, пользуясь как нельзя более удобным случаем, сделать вам одно предложение…
— От которого я не смогу отказаться, — тщательно копируя интонацию неподражаемого Марлона Брандо — «крестного отца», — закончила за него Лайза. — Я — вся внимание, господин Белов!
— Мисс Донахью… — Голос Белова смягчился; он бережно, словно имел дело с национальной святыней, взял край легкого белого платья Лайзы и поднес к губам. — Лайза! Прошу тебя, будь моей женой!
Девушка коварно улыбнулась.
— Я не готова ответить вот так, сразу. Мне нужно трое суток на размышление, — Лайза увидела, что лицо Саши погрустнело. — Однако, учитывая некоторые интересные обстоятельства… — Она погладила себя по животу. Несмотря на срок, поставленный американским акушером, — три месяца — живот еще не начал расти. Врач предупредил Лайзу, что, скорее всего, это произойдет очень быстро, буквально в один день, и тогда уже не останется незамеченным. — Так вот, учитывая кое-какие обстоятельства, я готова сократить раздумья до… Скажем, трех секунд.
— Я жду! — воскликнул Белов. — Один! Два!
Он поднял брови и набрал полную грудь воздуха:
— Три!
— Я согласна! — одновременно с ним вскричала Лайза.
Белов отбросил розы, подхватил любимую на руки и сыграл на губах туш, плавно переходящий в свадебный марш Мендельсона.
Саша с Лайзой на руках кружился по центральному залу митрофановского особняка. Его переполняло ощущение счастья — обыкновенного человеческого счастья, для которого вовсе не обязательно быть губернатором Камчатки. Взгляд его случайно упал на бумагу, лежавшую на столе. Белов аккуратно поставил Лайзу на пол и взял листок с черно-белой распечаткой.
— Что это такое? — спросил он, внезапно становясь серьезным. — Ориентировка? Князя разыскивает милиция?
Лайза пожала плечами.
— Понятия не имею. Я почти целые сутки провела в своей комнате. У меня такое чувство, что Витек меня в чем-то подозревал. Но не в том, в чем следует. Дурачок!
Саша оторвался от печатного портрета.
— Почему же ты не рассеяла его подозрения?
— Потому что об этом, — со значением произнесла она и показала на живот, — в первую очередь должен узнавать отец. А тебя не было, вот я и решила немного подождать. К тому же меня постоянно клонило в сон. Так что от одиночества я не страдала.
— Ну, теперь это уже невозможно, — отозвался Белов. — Вас же — как минимум трое. А если еще и я рядом, так все четверо.
Он улыбнулся, но какое-то тревожное чувство заставило его снова взглянуть на факс. Лицо, изображенное на бумаге, было странно знакомым. Так бывает, когда слышишь шаги за дверью и понимаешь, что знаешь человека, который вот-вот войдет, и силишься вспомнить, но никак не можешь. Это лицо…
Он прочитал подпись. «Журнал "Вестник Камчатки", номер 6 за 1908-й год… Митрофанов Николай Васильевич. Купец первой гильдии».
Белов внезапно услышал легкий мелодичный звон. Все встало на свои места. Полночный убийца Хранителя, похитивший Сэрту. Высокий худой человек с пышной седой шевелюрой. Купец первой гильдии Митрофанов. И Князь, живущий спустя сто лет. Казалось бы, между ними не могло существовать никакой связи, но она была, и причем достаточно очевидная.
Все они были на одно лицо. А если уж быть совсем точным, они выглядели, как листья на дереве, — совершенно одинаково.
— Лайза, — хрипло сказал Белов; у него от волнения пересохло в горле. — Я говорил с Рультетегиным. Уже несколько поколений камчадалов ищут свой священный символ — метеорит, который они называют Сэрту. Когда-то давно его украл один человек. Теперь Сэрту надо вернуть коренным жителям. Я пока не знаю, где его искать, зато знаю, кто его похитил!
— И кто же? — спросила Лайза, подходя к столу.
— Он! — Белов ткнул пальцем в портрет. — Николай Васильевич Митрофанов.
Послышался стук шагов по чугунной лестнице; со второго этажа спускался Ватсон в темно-синем легком костюме, голубой рубашке и бледно-лимонном галстуке, завязанном франтовским узлом. Довершали наряд щегольские ботинки от «Barker» цвета «бургунди».
Доктором невозможно было не залюбоваться. К такому хотелось броситься на грудь и сразу же поведать обо всех своих болячках.
— Хочу выглядеть достойно в глазах американских коллег, — пояснил Ватсон. — Тут уж, как говорится, нельзя «в грязь лицом промахнуться».
Вонсовский заметил, что Саша держит в руках лист с изображением купца Митрофанова.
— Это и есть призрак, о котором говорил Федор, — сказал Ватсон. — Ты заметил, как он похож на Князя? Мы ждали тебя, чтобы разрешить этот вопрос.
— Хорошо. — Белов достал карточку с безымянным номером телефона и набрал на мобильном несколько цифр. — Але? — сказал он.
— Да, слушаю, — раздался в трубке хриплый голос. Князь как будто ждал этого звонка. — Кто это?
— Ты по-прежнему стоишь за моим правым плечом? — спросил Белов.
Послышался скрипучий смех — словно запели несмазанные дверные петли.
— Привет, Белый! — ответил Князь. — Можешь говорить спокойно. Эта линия чистая.
— Наша встреча была очень короткой, — сказал Белов. — Мы не успели обсудить все вопросы.
— Вот как? — удивился Князь. — Ты хочешь что-то спросить?
— Да, — твердо сказал Белов. — Хочу. В частности, хочу спросить, что ты знаешь о своих предках? Например, о купце Митрофанове, бывшем владельце особняка, где я сейчас живу?
Повисло долгое молчание. Белов подумал, что связь нарушилась и собеседник его не слышит. Затем вдруг Князь усмехнулся.
— Ты задел меня за живое, Санек. Приятно, конечно, что ты обо мне такого хорошего мнения, но… — Он снова усмехнулся. — Из всех своих предков я знал только мать, да и то она давно уже умерла… — Голос его стал печальным. — Отца никогда не видел, но, судя по всему, он был честным вором и сгнил где-то на зоне… Дед, наверное, тоже… — Он запнулся, потом голос опять обрел прежнюю жесткость. — А с чего это тебе вздумалось полистать мой семейный альбом?
Белов не знал, что ответить. То, что казалось ему реальной зацепкой, единственной ниточкой, способной привести к желанной разгадке, вдруг обратилось в пыль. В ничто.
Князь либо не хотел говорить, либо действительно ничего не знал о своих предках. В любом случае сути это не меняло. Здесь Белова ожидала неудача. Звонок оказался напрасным.
Саша понимал, что забрался на неприкосновенную территорию, куда камчатский законник не всякого бы еще допустил. Теперь за проявленный интерес надо было отвечать. С таким человеком, как Князь, шутки не проходят — Белов это знал по собственному опыту. Таиться и юлить не было смысла, да и характер у Саши был не тот. Он решил, что лучше сказать всю правду.
— Понимаешь, — Белов старался тщательно контролировать речь; с людьми «в законе» по-другому общаться нельзя — они точно знают цену каждому слову, — у меня в руках снимок из журнала за тысяча девятьсот восьмой год. На фотографии — купец первой гильдии Митрофанов, бывший владелец этого дома. Вы с ним очень похожи. Просто одно лицо. Вот я и подумал, что… Ты сможешь ответить на несколько вопросов. Этот человек был очень богат. Но он взял то, что ему не принадлежит.
— Люди так и становятся богатыми — они берут то, что им не принадлежит, — вкрадчиво сказал Князь.
— Я не имел в виду конкретно тебя, — поспешил заверить Белов.
— Уж не потому ли твой бородатый открыл на меня сезон охоты? — Князь очень точно ухватил суть дела.
— Да, — подтвердил Саша. — Он перепутал тебя с другим человеком, но… — «если бы еще знать, с каким?» — добавил он про себя.
Белов ожидал услышать что угодно, но вовсе не то, что услышал.
— Санек, я все знаю, — сказал Князь. — После того случая на рынке я отдал своим ребятам команду навести кое-какие справки. А я — не последний человек на Камчатке. Так вот, я нашел его — того самого, с кем меня перепутал твой бородатый.
— Нашел? — Белов был ошеломлен. — И ничего не сказал?
— Ты забываешь — я стою за правым плечом. И никогда не лезу вперед. У тебя возник вопрос — я его решил. Обещай мне, что никому не сделаешь зла, и через пару часов я приведу его к тебе. Я проверил — он не при делах.
— Конечно, обещаю. Я и не собирался кому бы то ни было причинять зло. Наоборот. Я хочу только узнать…
— Про метеорит, — спокойно сказал Князь. — Ты узнаешь. Готовься к встрече. Мы скоро будем.
Белов стоял, не зная, что сказать. События развивались столь стремительно, что он отказывался в это поверить. Но поверить приходилось.
— Знаешь, — честно признался Белов. — Кажется, я недооценивал тебя.
— Нельзя недооценивать того, кто стоит за твоим правым плечом, — веско сказал Князь. — Однажды он может спасти тебе жизнь.
Раздались короткие гудки, — Князь повесил трубку. Белов огляделся. Весь центральный зал был завален охапками цветов. Посреди помещения стоял Ватсон; если кто-то здесь и напоминал жениха, так это был он.
— Ну что? — нетерпеливо спросил доктор. — Что он сказал?
— Скоро все узнаем, — ответил Белов. — Поторопи Федора с пловом. У нас будут гости.
Похоже, сумасшедшая суета последних двух суток близилась к завершению. События, внешне никак не связанные друг с другом, складывались в одну стройную цепь. И кто бы мог подумать, что именно Князь найдет недостающее звено в этой цепи. Сбывалось пророчество Рультетегина — «пройдет время, и ответы найдутся сами собой». Саша не знал, что вместо ответов он столкнется с еще одним, быть может, самым главным вопросом.
Без четверти шесть утра Шмидт подошел к зеркалу и посмотрел на свое отражение. Мужественное лицо, покрытое загаром кирпичного цвета. На висках — седина. На лбу и у крыльев носа — глубокие складки. Глаза блестят азартным стальным блеском.
— Ну, вылитый орел Зевесов… Нет, не орел — сам Зевс! — пробормотал Шмидт и посмотрел на свой хронометр. — Итак, господа офицеры, сверим часы! — Встреча с Ольгой была назначена через сорок пять минут, в половине седьмого.
Он как раз успеет доехать от квартиры до клиники, провести рекогносцировку на месте, организовать отвлекающий маневр и акцию прикрытия… Словом, все идет по плану. Есть еще несколько минут. Шмидт взял ручку, лист бумаги, сел за стол и стал писать записку. Надо же было как-то объяснить свои действия, а то доктор Наршак может не понять его дурацкую выходку.
Приходилось признать: в глазах окружающих то, что он собирался сделать, должно было выглядеть по-дурацки… Наверное, и даже — наверняка, но для Шмидта это было неважно. Куда важнее было то, что Ольга сама так хотела.
Вчерашний день, по мнению Дмитрия, выдался на редкость удачным. Ольга снова стала сама собой. Она вернулась.
Хозяин клиники Яков Наршак, посмотрев утренние анализы крови и восстановившийся диурез, принял решение прервать медикаментозный сон.
— Довольно ей спать под капельницей, пусть привыкает к нормальной жизни.
Пришел врач, удалил катетер и убрал капельницу. Все это произошло за тот час, когда Шмидт был в Ленинской библиотеке. Выполнить поручение Ватсона оказалось совсем несложно — номер журнала нашелся в необъятном хранилище, а уговорить девушку разрешить сделать с него ксерокс не составило особого труда. Шмидт отправил факс на Камчатку и помчался обратно в клинику, где застал Ольгу — посвежевшую и бодрую. Она только что приняла душ и была одета в белый махровый халат; мокрые волосы рассыпались по плечам, на лице блестели капельки холодной воды.
Дмитрий пожалел, что не сообразил купить цветы. Шмидт покраснел и пробурчал: «Я сейчас. Я быстро», но Ольга взяла его за руку и больше не отпустила.
— Не уходи, — сказала она. — Я хочу с тобой познакомиться.
Это заявление слегка озадачило Шмидта. «Она что, не узнает меня?» — подумал Дмитрий и осторожно намекнул, что они вроде как уже знакомы… И достаточно близко. Ну, то есть настолько близко, что ближе уже и некуда.
Ольга рассмеялась. Ее смех снова стал звонким и мелодичным. Он сводил Шмидта с ума.
— Нет, — сказала Ольга. — Все, что было раньше, не считается. Давай начнем заново.
Шмидт подумал и вдруг понял, что именно этого он хотел бы больше всего — начать все заново. Возможно, у них еще есть шанс?
— Расскажи мне о себе, — потребовала Ольга, и Шмидт подчинился.
Он начал излагать свою биографию — сначала скупо и сдержанно, но потом, увидев сияющие Ольгины глаза, разошелся и упомянул факты, знать о которых посторонним людям вовсе не следовало. Но ведь Ольга не была посторонней.
— Как здорово! — воскликнула она и захлопала в ладоши. — А вы — очень интересный человек, Дмитрий Андреевич!
Халат распахнулся — как бы ненароком — и Ольга опять запахнула его, но сделала это несколько небрежно и гораздо медленнее, чем могла бы.
В этот момент Шмидт окончательно понял, что пропал. После стольких лет, проведенных порознь, Ольга показалась ему куда соблазнительней, чем прежде. И в глазах у нее было такое выражение… Не зовущее, но и не отвергающее. Она выглядела, как крепость, приготовившаяся к легкому отпору: ров заполнен водой, и мост поднят, но мы не будем возражать, если вы попробуете преодолеть эти преграды… И мешать не будем.
Шмидт обхватил Ольгу за талию и потащил в ванную: на дверях палаты не было замка, а в ванной имелся — пусть и хлипкий — шпингалет. Через пятнадцать минут, растрепанный и взбудораженный, Шмидт вышел из ванной и наткнулся на медсестру, входившую в палату со шприцем на металлическом подносе. Медсестра, желая скрыть неловкость, остановила взгляд на картине:
— Как самочувствие больной?
— Спасибо, — ответил Шмидт, спешно одергивая пиджак и пытаясь засунуть пуговицу совсем в другую петлю. — Насколько я могу судить, ей уже значительно лучше.
Они с Ольгой целый день провели за болтовней — иначе это и назвать было нельзя. Легкий, ни к чему не обязывающий треп, время от времени прерываемый бурным сексом в ванной. То ли эта комбинация подействовала на Ольгу живительно, то ли инъекции, составленные по рецепту доктора Наршака, но она хорошела прямо на глазах. Шмидт не мог отвести от нее влюбленного взгляда. А Ольга, не отрываясь, смотрела на картину. Дмитрий думал, что ему это только на руку: в конце концов, именно он раздобыл холст. Но Ольга, оказывается, думала о другом.
— Надо же, как бывает… — задумчиво сказала она. — Зевс так сильно влюбился в Европу, что, обратившись в быка, похитил ее. Интересно, способны ли современные мужчины на такие безумства, или это — удел богов?
Шмидт не сразу понял, к чему она клонит, а когда понял, стал что-то бубнить о незавершенном курсе лечения и о том, что нельзя подводить Наршака…
Ольга его не слушала. Она печально покачала головой и сказала:
— Одно из двух: либо я не похожа на Европу, либо ты — не Зевс.
Вот этого Шмидт выдержать уже не мог. Он поднялся со стула, поправил галстук и застегнулся на все пуговицы.
— Сверим часы, — сказал он, переводя взгляд с хронометра, красовавшегося у него на руке, на стенные электронные часы. — Девятнадцать двадцать три. Завтра, в шесть тридцать, я буду у тебя.
— В шесть тридцать? — притворно удивилась Ольга. — Тебя не пустят. В это время клиника еще закрыта для посещений.
— Для быков… То есть, для Зевсов — это не преграда, — отчеканил Шмидт и вышел.
На улице сгущались нежные июльские сумерки. Белые хлопья тополиного пуха собирались вдоль бордюров в снежные дорожки.
Шмидт сел в «мерседес» и поехал домой. Ему хватило пяти минут, чтобы четко спланировать предстоящую операцию — сказалась спецназовская выучка.
Конечно, в московской квартире необходимого снаряжения не оказалось, но Шмидт знал, где его взять. Он позвонил бывшим коллегам, и они снабдили его всем, чем нужно, не задавая лишних вопросов. Шмидт поймал себя на мысли, что они бы и не поверили, вздумай он рассказать всю правду.
Ну и ладно! В конце концов, украсть любимую женщину — что может быть естественнее? Напоследок молчаливый мужик с погонами капитана (Шмидт хорошо знал его по трем совместным чеченским рейдам) сунул Дмитрию продолговатый предмет, напоминавший складной зонтик.
— Универсальный нож диверсанта, — сказал он. — Последняя разработка. Не улавливается металлодетекторами — сплошной карбон, кевлар и углеродный пластик.
Капитан пожал Дмитрию руку. «Ты знаешь, как этим распорядиться», — читалось в его взгляде. Шмидт поблагодарил и ушел. Все это было вчера. А сегодня он писал записку. Сначала Шмидт, действуя машинально, начал писать ее левой рукой, но вовремя спохватился. Он скомкал начатый лист бумаги, взял чистый и старательно вывел:
«Уважаемый доктор Наршак! Прошу Вас, не беспокойтесь. Я украл Ольгу, потому что она сама так захотела. Большое Вам спасибо за труды. Не волнуйтесь, они не пропадут даром — даю слово офицера, что буду следить за ней…»
Он сделал небольшую паузу — прикидывал, как это прозвучит. Потом решил, что Наршак поймет.
«…до конца жизни. Вы были правы во всем — мало признать вину, надо еще исправить ошибку. Надеюсь, у меня это получится. С уважением. Шмидт Дмитрий Андреевич».
Затем он положил записку в конверт, туда же сунул пачку денег, причитающихся клинике за полный курс лечения, и запечатал клейкую полоску.
Он оделся легко — джинсы, хлопчатобумажный свитер темно-синего цвета и кроссовки. Натянул поверх одежды камуфляж и положил в карман маску, скрывающую лицо. Веревки лежали в багажнике «мерседеса». Все шло по плану. Шмидт убрал конверт за пазуху и спустился к машине. Перед тем, как выйти из квартиры, он еще раз подошел к зеркалу, посмотрел на свое отражение и остался доволен.
— Вылитый Зевс!
Хотя Дмитрий и поддерживал тело в отличной форме, он был удивлен, насколько все легко и быстро получилось. Шмидт оставил машину у ограды клиники, достал веревку и повесил на плечо. Преодолеть трехметровый кирпичный забор не составило особого труда: две секунды, и Дмитрий уже сидел на нем, настороженно изучая — не вышел ли кто в столь ранний час на прогулку?
Никого не заметив на территории клиники, он легко спрыгнул на землю и короткими перебежками — от дерева к дереву — двинулся к зданию. Ольгина палата размещалась на третьем, последнем этаже. Шмидт раскрутил веревку с «кошкой» на конце и забросил ее на крышу. Подергал веревку, проверяя прочность зацепа и быстро полез наверх.
Ольга уже ждала его; она открыла изнутри окно и стояла рядом, тихонько хлопая в ладоши от радости. Дмитрий забрался в палату и поискал, где бы ему оставить конверт с запиской и деньгами. Наконец решил, что лучшего места не найти, и засунул его за раму, обрамлявшую холст. Потом он связал Ольгины запястья полотенцем и продел свою голову и правую руку в образовавшееся кольцо: теперь он был спокоен — Ольга не упадет.
— Уходим! — прошептал ей Шмидт на ухо и не удержался — поцеловал Ольгу в нежную ароматную шею.
Он крепко обхватил веревку и стал спускаться. Через пару секунд они уже стояли на асфальтированной дорожке, идущей вдоль всего здания клиники. Шмидт развязал Ольге руки, аккуратно сложил полотенце (все-таки — казенное имущество) и положил его на дорожку. Веревку и «кошку» он оставил висеть на крыше. У кирпичного забора Шмидт встал на четвереньки и скомандовал:
— Полезай мне на спину!
Ольга взобралась на него. Дмитрий медленно выпрямился, и Ольга оказалась на заборе. Шмидт подпрыгнул, подтянулся, перекинул мускулистое тело через ограду.
Вся операция заняла не больше двух минут. Исчезновения пациентки, похоже, никто не заметил, и Шмидт подумал, что, если они потратят несколько секунд на поцелуи, ничего страшного не случится.
Они так и поступили: сидели на заборе и целовались. Потом Шмидт спустился сам и бережно принял Ольгу.
Он сел за руль, снял маску и спросил:
— Теперь куда?
— Знаешь, — ответила Ольга, — Европе хочется на край света. Думаю, Камчатка подойдет.
— Камчатка? — у Шмидта упало сердце. Он резко повернулся на сиденье и посмотрел Ольге в глаза. — Скажи честно, тебе по-прежнему нужен Белов?
— Дурачок, — ласково сказала Ольга. — Мне нужен ты. А мы нужны Саше. Разве не для этого существуют друзья?
— Хорошо, — согласился Шмидт. — Поехали в аэропорт.
Выждав десять минут, доктор Наршак прошел в палату. Он достал из-за рамы конверт, прочитал записку и вызвал охранника, чтобы убрал веревку, пока ее не заметили другие пациенты. Мудрый врач догадывался, к чему все идет, иначе зачем Ольга вчера вечером просила вернуть ей паспорт?
— Ладно, — сказал Наршак. — По крайней мере, кодировать не придется — она сама нашла себе занятие. — Он посмотрел на холст и подмигнул. — Что скажешь? Украл Европу?
Темно-рыжий бык на картине хранил молчание.
Князь был точен. Спустя ровно два часа, как он и обещал, перед особняком затормозили все те же два черных джипа. Открылась дверца, и на гравийную дорожку ступил Князь. А затем… Белов отказывался верить своим глазам — из машины вылез его двойник. Точная копия Князя — худой, высокий, жилистый, с густой седой шевелюрой. Правда, в отличие от оригинала он немного сутулился и одет был чуть похуже. Даже нет, не похуже — подешевле; наметанным глазом завсегдатая дорогих магазинов Белов сразу оценил, что рубашка, брюки и туфли Князя стоят раз в десять больше, чем такой же наряд его двойника. Саша встретил обоих на крыльце особняка. Он пожал Князю руку и повернулся к другому мужчине.
— Кондрашов, Виталий Сергеевич, — представился тот.
— А я — Хусточкин, Алексей Семенович, — вдруг сказал Князь.
— Белов, Александр Николаевич, — завершил процедуру знакомства Саша.
Столы в центральном зале были сдвинуты на середину. Федор, Ватсон и уже успевшие вернуться из города Витек с Любочкой хлопотали, расстилая хрустящие скатерти и расставляя тарелки. Лайза отдыхала наверху, в своей комнате. Плов действительно удался на славу.
Как только все приступили к трапезе, Федор на пять минут оказался в центре общего внимания. Услышав очередную похвалу, он церемонно раскланивался, но на Кондрашова смотрел, настороженно, словно опасался, что тот вот-вот растает в воздухе, оставив после себя лишь несколько капель холодной росы.
Однако Виталий Сергеевич при дневном свете вовсе не походил на призрака. Он с удовольствием выпил рюмку водки, закусил и принялся за главное блюдо — плов, не забывая при этом нахваливать повара. У Лукина немного отлегло от сердца. Он тоже выпил водки и смягчился.
Когда мужчины наелись, подобрели, расстегнули верхние пуговицы на рубашках и ослабили ремни, они стали готовы не только говорить, но и слушать собеседника.
— Николай Васильевич Митрофанов был моим прадедом, — заметно волнуясь, сказал высокий худой мужчина с копной седых волос. Он посмотрел на сидевшего рядом Князя и уточнил: — Точнее, он был нашим прадедом.
Князь одобрительно улыбнулся и кивнул.
— И еще, — добавил мужчина, — Николай Васильевич Митрофанов похитил Европу.
— Европу? Вот те раз, — Белов даже присвистнул от удивления. — Что имеется в виду? Не могли бы вы рассказать подробнее, Виталий Сергеевич?
Кондрашов достал дешевые сигареты местного производства, закурил, положил пачку на стол. В этот момент Князь, сидевший рядом и тайком бросавший на дальнего родственника горделивые взгляды, незаметным движением убрал сигареты Кондрашова и ловко подменил их ультралегким «Парламентом».
Белову это сначала показалось забавным, но потом он вспомнил их сегодняшний разговор по телефону. «Из всех своих предков я знал только мать, да и то она давно уже умерла…» Простые слова, сказанные вполголоса. Отчаянный крик одиночества. Саша подумал, что нелегко живется человеку в этом мире, когда он совсем один. И стер понимающую улыбку, так и просившуюся на лицо. Навыки щипача и трогательное проявление заботы о нежданно-негаданно найденном родственнике. Пусть так. Это лучше, чем ничего.
Кондрашов курил, рассеянно глядя поверх головы Белова.
— Да, — наконец ответил он. — Прадед украл Европу. Он был жестоким, но по-своему наивным человеком… Наверное, он считал, что метеорит принесет ему счастье… На деле же все оказалось не так. Вас может удивить, откуда я это знаю? Законный вопрос. Видите ли… — он замялся, вспоминая имя-отчество Белова, — Александр Николаевич… Ко мне в руки попал дневник прадеда. К нему прилагались обширные комментарии деда, а потом и — страницы, исписанные отцовским почерком… — Он грустно усмехнулся. — Сокровища загадочного предка не давали им покоя. Но…
Взгляд его остановился на бутылке. Князь оказался предупредительнее официанта в ресторане класса люкс. Он мягко, но очень быстро схватил бутылку и наполнил рюмку Кондрашова. Потом подвинул закуску — тарелку с малосольными огурцами. Виталий Сергеевич выпил, не дожидаясь, пока кто-нибудь составит ему компанию, закусил и снова глубоко вздохнул. Похоже, рассказ предстоял невеселый.
— Я начну по порядку, — сказал Кондрашов. — С самого начала. Девятнадцатого августа одна тысяча девятьсот второго года, около полуночи по местному времени, на севере Камчатского полуострова, а точнее, в той части материка, что непосредственно прилегает к нему, наблюдалось странное явление. Описания этого явления дошли до нас со слов очевидцев. Житель поселка Слаутное, что на берегу реки Пенжины, Тимофей Агапов, приказчик меховой артели, а по совместительству — астроном-любитель, показывает, что внезапно послышался громкий низкий гул, который очень быстро нарастал. Небо озарилось яркими сполохами. Они возникли на западе и продвигались на восток.
Кондрашов рассказывал мастерски, перед глазами слушателей возникали, как на экране кино, живые картины прошлого. Жители поселка, несмотря на поздний час, высыпали на улицу, чтобы не пропустить приближающийся конец света. Домашние животные отреагировали еще сильнее. Коровы и лошади в панике метались в стойлах, куры бегали по дворам, свиньи отчаянно визжали, собаки лаяли. Словом, все понимали, что происходит нечто экстраординарное.
Тимофей Агапов составил подробный отчет, который позже отправил в Российскую Академию наук. Отчет удалось найти среди архивных материалов. По словам Агапова, сначала в небе возник светящийся коридор шириной не менее версты. В центре коридора свечение было ярко-белым, по краям становилось нежного голубоватого цвета. От самого коридора исходил низкий и очень громкий гул, от которого у меня дрожали все внутренности. Через две минуты звук стал таким сильным, что заболели уши. Казалось, барабанные перепонки вот-вот лопнут, и все, кто его слышал, вынуждены были закрыть уши руками.
Прямо над поселком появилось небесное тело, с ужасающей скоростью надвигавшееся с запада. Невозможно было оценить, на какой высоте оно находилось; вследствие этого весьма затруднительно определить его геометрические размеры, но оно напоминало колесо от телеги — и по форме, и по диаметру. Объект промелькнул и исчез, скрылся за обрезом тайги. Видимо, он все-таки летел достаточно низко, хотя и не касался верхушек самых высоких деревьев.
Интенсивность свечения пошла на убыль, гул тоже стал стихать. Через полторы минуты горизонт на востоке озарился яркой вспышкой, как это бывает при взрыве снаряда. Агапов начал считать и на счете сто двадцать четыре почувствовал ударную волну. Земля под ним вдруг вздыбилась и покачнулась.
Исходя из разницы скоростей света и звука в газовой среде, Агапов предположил, что место падения небесного тела удалено от поселка Слаутное на сто двадцать — сто тридцать верст, хотя это может быть и не точно, поскольку рельеф в этих местах неоднороден — базальты и граниты чередуются с суглинками и супесями. Агапов предложил назвать не найденный пока болид «Европой», ибо он залетел в наши края оттуда, со стороны Атлантического океана и западной оконечности континента.
Рассказ этот странным образом перекликался со сном Белова, который тот видел в самолете накануне прибытия на Камчатку. Александр не переставал себе удивляться. Обычно наиболее значимые события его жизни предварялись или снами, или знаками судьбы. И в этот раз случилось то же самое.
— Вот видите, как все подробно и вместе с тем — приблизительно? — обратился к нему Кондрашов. — Тимофей отправил бумаги в Академию, но ведь надо знать, сколько времени шла почта из Слаутного в Санкт-Петербург. Это же — начало двадцатого века.
Люди еще месяц судачили о странном явлении, а потом попросту забыли. Однако вскоре поползли слухи, что метеорит стал достоянием племени оленеводов, кочующих по тундре. Слухи распространяли охотники-промысловики, изредка приходившие на фактории, чтобы сдать пушнину. Но сам камень никто не видел; говорили, что племя считает его священным и бережет, как зеницу ока.
Спустя два рода из Санкт-Петербурга в Петропавловский порт прибыла научная экспедиция, возглавляемая профессором геологии Куликовым. К сожалению, ничего больше сказать не могу, потому что экспедиция исчезла. Как в воду канула. В последний раз ее видели в поселке Ильпырский, куда Куликов и его люди заходили, чтобы пополнить запасы продовольствия. Но одно знаю совершенно точно — к ее исчезновению приложил руку наш прадед, Николай Васильевич Митрофанов. Тогда его звали Ерофей Кистенев, и был он лихим разбойником и душегубцем… — Кондрашов замолчал. Князь, услышав исчерпывающую характеристику прадеда, смущенно кашлянул.
— Ерофей Кистенев со своей шайкой ограбили и перебили всех членов экспедиции. Об этом он вкратце упоминает в своем дневнике. Перед смертью Куликов рассказал ему, где надо искать камень, приносящий, по его словам, невиданную удачу. Рассказал и даже дал маленький фрагмент метеорита. С тех пор Ерофей был одержим одной-единственной целью — во что бы то ни стало найти камень. Однако уже через полгода он оказался на каторге — зарезал в кабаке троих собутыльников. За это полагались кандалы и пожизненный срок. Правда, бандит остался на Камчатке — ссылать отсюда было уже некуда. А еще через год, убив двух охранников, он бежал…
— Серьезный был мужчина! — одобрительно воскликнул Князь. — В авторитете! — Но, увидев, что его восхищения никто не разделяет, он замолчал и осторожно потрепал Кондрашова по руке. — Продолжай, Виталя!
— Ерофей Кистенев был очень упрямым и крепким человеком. Он ушел в тайгу. За его голову была назначена огромная награда, но никто не смог его поймать, несмотря на то, что он был в полосатой арестантской робе и с двухпудовыми кандалами на ногах. Как он умудрился выжить в тайге, один, без огня и оружия, осталось загадкой даже для него самого. В своем дневнике прадед пишет: «Каждое утро я просыпался с мыслью, что сегодня сдохну. Но прежде мне хотелось увидеть камень. Я вставал и продолжал идти вперед, а когда железы разбили ноги в кровь, до самых костей, я полз, вгрызаясь в землю зубами». Он скитался по тайге долгих три месяца. Ноги почернели. Началась гангрена. Пальцы на ступнях отваливались один за другим, и ему приходилось карабкаться на четвереньках. Однажды он потерял сознание, а когда очнулся, то обнаружил, что находится в стойбище.
Седой старик по имени Рультетегин с трудом выходил его. Но сам Ерофей считал, что обязан жизнью не старику, а магическому камню, который все время лежал рядом. По его словам, от метеорита исходила какая-то живительная сила, и раны стали быстро заживать.
Он учился ходить заново и вскоре уже бегал, оставляя позади даже камчадалов. У этого человека была невероятная жизненная сила. Он не останавливался ни перед чем; для него не существовало недостижимых целей. По сути, старик Рультетегин был обречен — с того самого момента, как Ерофей пожелал присвоить камень. Однажды ночью он пробрался в юрту Хранителя…
Белов жестом остановил Кондрашова и договорил за него:
— Он убил его. Вонзил нож прямо в сердце.
Кондрашов замолчал и с интересом уставился на Сашу.
— Да, все так и было. Откуда вы знаете?
Саша пожал плечами:
— Просто догадался.
Виталий Сергеевич несколько секунд внимательно изучал его, потом, наверное, решил, что Белов говорит правду, и продолжил:
— А еще через год в Петропавловске объявился Николай Васильевич Митрофанов. Этакий новоявленный граф Монте-Кристо. Сказать, что он был баснословно богат, значит не сказать ничего. Никто не знал, откуда он взял свои богатства. Митрофанов сразу купил себе звание купца первой гильдии. Он сорил ассигнациями, словно это была шелуха от семечек. Он организовывал все новые и новые концессии, открывал фабрики и заводы и там, где другие безнадежно прогорали, имел десять рублей прибыли на каждый вложенный пятак. Поговаривали, что Митрофанов нашел где-то в тайге богатую золотую жилу, но проверить, так ли это на самом деле, никто не мог. Безусловно, он принес народу некоторую пользу: его рабочие получали столько, сколько не зарабатывали и на Путиловском заводе. Савва Морозов по сравнению с ним был мелким галантерейщиком, а Мамонтов — бедным лавочником. Была и другая сторона его деятельности, которую язык никак не поворачивается назвать «добрым делом», но это было. Митрофанов стал планомерно уничтожать бывших дружков-приятелей — всех тех, кто мог опознать в нем бывшего Ерофея Кистенева. Блатные авторитеты пропадали бесследно один за другим, а полицмейстер Петропавловского порта не знал, радоваться ему или печалиться. Да что полицмейстер? Сам генерал-губернатор считал за честь отобедать у Николая Васильевича. В тот же год он начал строить этот особняк, в котором мы сейчас с вами находимся. По отзывам очевидцев, никто из гостей купца не заходил дальше центрального зала — их просто не пускали. Так что судите сами, каким он был — Николай Васильевич Митрофанов. У него не было семьи. Но две женщины родили от него сыновей, еще когда он был Ерофеем Кистеневым.
Вот оттуда-то и пошли два рода: Хусточкиных и Кондрашовых, — Виталий Сергеевич показал на Князя и себя. — Мой дед, Никодим Ерофеевич Кондрашов, никогда не видел своего отца. Мать решилась рассказать о нем только после революции, когда купец Митрофанов исчез, словно испарился. Многие хотели поживиться его сокровищами, но в особняке ничего не нашли. Куда делись груды золота, драгоценных камней и предметы искусства, неизвестно. Долгие годы особняк находился под опекой государства, и доступ в него был закрыт. Недавно я узнал, что вы, — Кондрашов посмотрел на Белова, — решили отреставрировать особняк и устроить в нем свою резиденцию…
— Не совсем так, — поправил его Саша. — Я хотел отреставрировать и передать его городу. Например, устроить музей.
— Да? — Кондрашов испытующе поглядел на Белова.
— Да, — ответил Александр.
— Значит, то, что я о вас слышал, — правда. Вы — бескорыстный человек, но я почему-то сомневался. Согласитесь, меня можно понять. В наше время люди думают только о собственном кошельке и больше ни о чем.
— К сожалению, это так, — подтвердил Белов. — Но, наверное, я — особый случай.
— Я за Белова ручаюсь, — уверенно сказал Князь, — он врать не будет. Точно тебе говорю, Виталий!
— Хорошо, я очень рад. — Кондрашов выглядел немного смущенным оттого, что заранее не доверял Белову. — Признаюсь, я искал встречи с вами, следил за домом…
— А Федор принял вас за призрака, — вставил Ватсон. — А потом и Александра Семеновича — за компанию.
Лукин обиженно фыркнул.
— Все потому, что я привык рассуждать логически, — заявил он. — В первый же день своего пребывания в доме я услышал голоса. Пошел проверил — никого нет. Кто может выть ночью? Это раз. Второе. Меня заинтересовал этот дом. Я тут же отправился в библиотеку, чтобы узнать поподробнее об особняке и его владельце. И увидел фотографию купца Митрофанова, а потом — и вас, прячущегося в кустах. Ведь одно лицо! Не отличишь! И что я должен был думать? Да на моем месте любой нормальный человек с развитыми мозгами пришел бы к тому же выводу. Призрак — он призрак и есть.
Ватсон усмехнулся и подкрутил усы. Заявление о нормальном человеке с развитыми мозгами и об однозначности последовавшего вывода показалось ему сомнительным, но он счел благоразумным промолчать.
— Мы действительно очень похожи, — подтвердил Кондрашов. — Фотографию я вырезал, когда понял, что вы идете по моему следу. А местную библиотеку я знаю вдоль и поперек — больше в ней нет никаких упоминаний о купце Митрофанове. Он остается тайной за семью печатями.
— Давайте попробуем ее разгадать, — предложил Белов. — У меня тоже есть некоторые сведения, и я обязательно поделюсь ими, но прежде я хотел бы услышать вот что: как вы собираетесь поступить с метеоритом? Если не ошибаюсь, его называют Сэрту — «огонь, сошедший с неба»?
— Да, но в научных кругах его принято называть «Европой», — поправил Кондрашов. — Астроном-любитель Тимофей Агапов все-таки вошел в историю. — Он сделал паузу, закурил. — Я бы хотел вернуть камень…
— А стоит ли, Витя? — перебил Князь. — Если он приносит такую удачу?
Кондрашов долго молчал, пуская дым колечками. Потом ответил:
— Моему роду он не принес ничего, кроме горя. Сам Митрофанов исчез одновременно с революцией. Можно было бы предположить, что человек, с таким состоянием обязательно всплывет где-нибудь. В Соединенных Штатах, Европе, Латинской Америке, на худой конец! Но он пропал. Мой дед, Никодим Ерофеевич, очень обрадовался, когда мать передала ему дневник отца. Дед думал, что в одночасье станет богатым. Он даже начертил приблизительную карту с указанием места, где может храниться метеорит. Он пошел искать это место в тайге и не вернулся. Отец, Сергей Никодимович, вырос без него. Однажды он нашел дневник на чердаке своего дома, среди кучи ненужного хлама. Он буквально заболел этой историей — ездил в Москву и Ленинград, посетил все исторические архивы и переворошил кучу документов. Ему удалось уточнить карту, составленную дедом. И что вы думаете? В один прекрасный день он ушел в тайгу…
— И не вернулся, — мрачно завершил за него Князь. — Не знаю, не знаю. Мои дед и отец метеорит не искали, но тоже закончили не совсем хорошо. Словно проклятие какое висит…
Белов вздрогнул. Ни Кондрашов, ни Князь, конечно же, не могли знать о проклятии, наложенном Хранителем на род Митрофанова. Но они его чувствовали, вот в чем дело. И выход представлялся только один — вернуть камень камчадалам.
Саша поспешил увести разговор от опасной темы.
— Я предлагаю свой вариант. Надеюсь, он всех устроит. Метеорит, безусловно, надо отдать. Но не исключено, что вместе с камнем мы найдем сокровища купца Митрофанова. Тогда по закону нашедшему полагается ровно четверть. Я сразу говорю, что ни на что претендовать не буду. Вы — законные наследники, вот и поделите… — Он почувствовал, как кто-то со всей силы двинул его под столом по ноге. Белов осекся и увидел гневный взгляд Федора. Он погрозил Лукину, перевел дыхание и закончил: — Поделите между собой.
Кондрашов оживился.
— Если вы передадите особняк под краеведческий музей, то можно хранить все здесь. Прадед не собирал в кучу ассигнации; он покупал ювелирные изделия, скульптуры, картины. Вы кстати, знаете, что художник Валентин Серов написал «Похищение Европы» по его заказу?
Белов насторожился.
— Я предполагал, но не был до конца уверен… Откуда у вас такие сведения?
— Все оттуда же, — улыбнулся Кондрашов. — Из дневника. В тысяча девятьсот восьмом году, когда особняк был построен, Митрофанов уехал в Москву и там познакомился со многими интересными людьми. В том числе — с Серовым. Благодаря несметному состоянию Николай Васильевич стал вхож в московскую богему. От кого-то он услышал мифологический сюжет, и этот сюжет запал ему в душу. Понимаете, Ерофей Кистенев, скрытый оболочкой купца Митрофанова, не давал ему покоя и рвался наружу. Ему хотелось похвастаться своим главным сокровищем — метеоритом, но заявить об этом во всеуслышание он не мог. Чтобы потешить собственное тщеславие, он выбрал нестандартный ход: заказал художнику картину, которая символизировала бы его преступление. В тысяча девятьсот девятом году Серов написал «Похищение Европы», и прадед увез его на Камчатку. Год спустя, в девятьсот десятом, Серов написал еще несколько вариантов, отличавшихся от начального. Сейчас один из них висит в Третьяковке, другой — в Русском музее, остальные находятся в частных коллекциях. По словам прадеда, первый вариант казался художнику слишком… — он пощелкал пальцами, подбирая нужное слово, — бесовским, что ли? Недобрым… Злым, понимаете?
— Да, понимаю, — согласился Белов. Он-то знал наверняка, что это действительно так.
— Серов словно чувствовал свою вину перед высшими силами и всячески хотел ее загладить, — добавил Кондрашов.
— А где сейчас находится первый, митрофановский, вариант? — спросил Белов.
— Скорее всего, там же, где и метеорит, — ответил потомок. — В тайге.
В центральном зале воцарилось молчание. Довольный произведенным эффектом, Кондрашов обвел присутствующих хитрым взглядом.
— Дело в том, что у Митрофанова был не один, а два особняка. Наверное, он все время чувствовал зыбкость своего положения, вот и построил некий запасной вариант — неприступную крепость, куда можно будет сбежать в случае необходимости. Думаю, именно там он хранил свои сокровища — поэтому здесь и не нашли ничего.
— И где же он находится, этот второй особняк? — крайне заинтригованный, спросил Белов.
— Этого не знает никто.
— Даже вы?
— Я знаю о его расположении весьма приблизительно — почти так же, как астроном-любитель Тимофей Агапов знал о месте падения метеорита. Я не зря упомянул о карте. Ее начал составлять еще дед на основе дневниковых записей. Отец смог уточнить. Смею надеяться, что я еще больше сузил район поиска, но… Все равно это — сотни квадратных километров и никаких ориентиров. Митрофанов специально не прокладывал дорог, чтобы они не выдали путь к особняку. Все рабочие, которые его строили, были убиты. Прадед весьма подробно описывает, как он это сделал.
В глазах Кондрашова мелькнул хищный огонь, и на мгновение Белову почудилось, что он сидит за столом со знаменитым душегубцем — Ерофеем Кистеневым. Даже нет — двумя Ерофеями, неотличимыми внешне.
Наваждение исчезло так же быстро, как и появилось. Саша провел рукой по глазам, словно стряхивал невидимую пелену, и снова взглянул на двух мужчин, удивительно похожих друг на друга.
Теперь он все видел по-другому. За столом напротив Белова сидели два брата-близнеца — вполне представительной и благообразной наружности. В их глазах, жестах и повадках не было ничего разбойничьего; даже Князь больше смахивал на строгого. школьного учителя, чем на криминального авторитета.
И все же незримый облик Ерофея Кистенева витал где-то рядом. Его несокрушимая жизненная сила ощущалась даже спустя сотню лет; и прежде всего это проявлялось в удивительном сходстве, казавшемся совершенно невероятным при столь отдаленной степени родства.
Белов внезапно понял, что отцы и деды Кондрашова и Хусточкина выглядели точно так же — абсолютными копиями Ерофея Кистенева. И уже в этом заключался некий недобрый знак, Каинова печать, лежавшая на всех потомках лихого душегубца. Замкнутый круг, разорвать который можно одним-единственным способом — вернуть метеорит («Европу» или Сэрту — какая разница?) исконным владельцам.
— Вы покажете мне карту? — глядя Кондрашову прямо в глаза, спросил Белов. — Я полагаю, что нам следует объединить усилия.
— Мои ребята будут не прочь пошататься по тайге, — поддержал его Князь. — С такой ватагой мы найдем второй особняк в два счета!
Виталий Сергеевич колебался. С одной стороны, ему очень хотелось довериться Белову, но с другой — что-то его останавливало.
— Дело в том, что… понимаете, я не ношу с собой карту и дневник прадеда. Они спрятаны в надежном месте, — сказал наконец Кондрашов.
Князь расценил его сомнения по-своему. Он положил руку на плечо новообретенного родственника.
— Витя, — ласково сказал он, — не бойся. Я ручаюсь, что ничего плохого не произойдет. Все будет так, как сказал Александр Николаевич.
— Саша, — в тон ему ответил Кондрашов, — я не боюсь. Точнее, боюсь, но не того, что меня обманут.
— Тогда… чего? — не понял Князь.
— Я опасаюсь даже приближаться к этому камню. Что, если мы отправимся в тайгу и… — Он не договорил, но этого и не требовалось. Все прекрасно поняли, что имел в виду потомок купца Митрофанова. — Этот метеорит, он словно камень на шее: жить с ним страшно, а выбросить — еще страшнее. Вдруг он утянет за собой на дно? Я понимаю, что его надо вернуть, но для этого его надо сначала найти и… взять в руки.
— Ну, не ты, так я это сделаю. Я не суеверный, — Князь рассмеялся, однако ни от кого из присутствующих не укрылось, что смех его был немного нервным.
— Нет, Саша! — воскликнул Кондрашов. — И тебе я тоже не позволю! Ты ничем не отличаешься от меня! Тебе — пятьдесят два, и мне — почти столько же. Ты живешь один, и я — один. И, если уж хочешь начистоту, твоя жизнь не кажется мне намного счастливей моей.
— Ну, кое в чем ты ошибаешься, — задумчиво возразил Князь. — Теперь, когда мы нашли друг друга, мы уже не одни. А что касается жизни… Согласен! Тут ты меня даже обскакал. Работать на кафедре в педагогическом институте все же лучше, чем топтать зону. А я занимался этим восемнадцать лет с небольшими перерывами. По глупости, конечно, но… Чего теперь об этом говорить? Сделанного не воротишь… — Он налил себе рюмочку, выпил, аппетитно крякнул. Затем подцепил на вилку маринованный гриб и с хрустом его разжевал. — Так как же нам поступить с камнем-то?
Саша понял, что настал черед главных аргументов. Он должен был сказать решающее слово.
— Вот что, братья! — обратился он к гостям. — Хотите вы этого или не хотите, а вернуть метеорит камчадалам придется. Я только что вернулся из Ильпырского. Летал туда на Праздник лета, который раньше назывался праздником Сэрту. Встречался с Иваном Пиновичем Рультетегиным, потомком первого Хранителя. Любопытнейший человек!
При упоминании имени Рультетегина Кондрашов побледнел. Было видно, что и Князю стало не по себе.
— Я вам кое-что покажу, — сказал Белов, поднялся из-за стола и подошел к большому массивному сейфу, стоявшему в углу.
Сейф притащил Витек; в его понимании офис без сейфа таковым не являлся. Но сейчас этот железный ящик стоял пустой, поскольку прятать там было нечего. Белов с самого начала строил предвыборную политику на принципе полной открытости. Ему не надо было скрывать источники финансирования, потому что он тратил свои собственные деньги; не было никаких компрометирующих материалов, так как Саша не имел порочащих связей. Из оружия на весь штаб был один только табельный «Макаров» Злобина, но Витек предпочитал с ним не расставаться и ночью держал пистолет под подушкой.
Правда, Ватсон держал в сейфе графин с водой — так она не нагревалась. Ключ лежал в ящике письменного стола.
Белов взял ключ, открыл-замок и отворил массивную дверцу. Он достал из сейфа продолговатый предмет, завернутый в кусок ровдуги.
— Так получилось, что теперь я тоже причастен к этому делу, — сказал Саша. — У меня талант — ввязываться в подобные истории. Понимаю, что у вас нет никаких оснований мне верить, но… Что вы скажете на это? Витек, Ватсон! Задерните занавески!
Витек и доктор быстро задернули занавески на окнах. Внутренние оконные проемы были совсем небольшими, как бойницы, поэтому центральный зал погрузился в полумрак.
Белов открыл сверток: из-под тонкой кожи пробивался бледный голубоватый свет. Саша положил на стол короткий нож в ножнах; рукоять была инкрустирована кусочком неизвестного камня, излучавшего нежное сияние.
— На этом ноже, — сказал Белов, — кровь первого Хранителя, отпечатки пальцев Ерофея Кистенева и кусочек метеорита. Сколько всего завязано в один тугой узел! Но если Рультетегин отдал его мне, значит, я должен этот узел развязать. Помогите мне! Покажите карту.
Кондрашов наконец решился.
— Хорошо, — сказал он. — Я отдам вам карту. Но… При одном условии. Вы все сделаете сами: ни я, ни Саша, — он показал на Князя, — в тайгу не пойдем. Вы понимаете, почему.
— Виталий! — вмешался Князь. — Ну ты что? Это ведь как-то…
— Это мое условие, — упрямо повторил Кондрашов, и авторитет был вынужден согласиться.
Князь пожал плечами.
— Могу дать тебе своих ребят, — предложил он Белову.
— Спасибо, думаю, мы справимся. Итак…
— Я принесу карту сегодня же вечером, — сказал Кондрашов. — И сделаю все необходимые пояснения.
— Отлично! — обрадовался Белов. — А я…
Мобильный Князя вдруг зазвонил. Авторитет извинился и, прикрывая трубку рукой, несколько раз сказал короткое «да».
Затем он встал из-за стола.
— Ну что же? Я должен идти. Дела. Спасибо вам, а больше всех — тебе, бородатый, — обратился он к Лукину.
Федор залился краской смущения.
— Вы, это… Александр Семенович… За рубашку-то не сильно на меня сердитесь?
Князь расхохотался.
— Да Господь с тобой! Какая рубашка? Тряпка, и все. Зато у меня теперь есть брат. Подумать только — всю жизнь прожить рядом и не знать друг о друге. А? Ведь это — не Москва, город-то у нас небольшой. Разве не удивительно?
— Ничего удивительного, — мягко заметил Кондрашов. — У нас был разный круг общения.
Все замолчали, ожидая реакции Князя. Он не рассердился — только погрустнел и вдруг сказал:
— Нечего на зеркало пенять, коли рожа крива… Честно говоря, не хотелось бы мне быть похожим на прадеда. Неприятный тип. Ну да ладно, о покойниках либо хорошо, либо ничего. Поэтому я лучше помолчу. Пока, ребята! До вечера! — и, обращаясь к Кондрашову, добавил: — Витя, тебя подвезти?
Кондрашов засуетился и тоже стал собираться.
— Да-да, мне пора. Я, пожалуй, пойду. Значит, Александр Николаевич… Все остается в силе. До вечера.
Братья (по прикидкам Белова выходило, что — четвероюродные, хотя он мог и ошибаться) вышли на крыльцо и сели в машину. Двигатель загудел, и джип, разбрасывая широкими шинами гравий, сорвался с места.
Следом за ним поехала машина сопровождения.
Белов, Ватсон, Лукин и Витек стояли на крыльце, взглядом провожая кортеж Князя.
— Саша! — сказал Ватсон. — Помнишь, раньше говорили: «Сын за отца не отвечает»?
— Да, было такое.
— А ведь этим двум до сих пор приходится отвечать за то, что сотворил их прадед. По-твоему, это справедливо?
— Кто знает, что такое справедливость? — отвечал Белов. — Это решаем не мы. По крайней мере, я знаю одно. Жить надо так, чтобы детям не пришлось отдуваться за твои ошибки.
— Хорошо сказал! — похвалил его Ватсон. — Пойдем-ка, выпьем за это.
Они вернулись в центральный зал и сели за стол. Налили водки и выпили. Затем Ватсон спросил, показывая на кусочек метеорита, вделанный в рукоять ножа:
— Саня, а почему он светится? Это не опасно?
Белов покачал головой.
— Сначала я тоже думал, что дело в радиоактивности. Но тогда бы камень обладал не живительной, а убийственной силой. Рультетегин ничего про это не сказал. Но на всякий случай уберу-ка я его обратно в сейф. Там такой толстый слой металла, что никакое излучение не пробьет. Кстати, а тебе будет задание. — Белов завернул нож в кусок ровдуги, убрал сверток в сейф и достал оттуда маленький бумажный кулек, где хранилось светящееся вещество, которое он соскреб со стен анфилады. — Здесь — образец. Найди в городе химическую лабораторию, пусть сделают все необходимые анализы.
— Хорошо, — согласился Ватсон. — Но только давай завтра, ладно? А то сегодня как-то лениво…
— И меня в сон потянуло, — поддакнул Федор. — Не устроить ли нам тихий час? До самого вечера?
— Вот черти, — усмехнулся Белов. — Хорошо. Объявляю отбой. Можете поспать.
Он пошел в спальню и застал там мирно посапывающую Лайзу. Из коридора доносились шаги Федора и Ватсона, пробиравшихся в свою комнату. Витек и Любочка остались убирать со стола, и по тому, как рьяно Злобин отвергал какую бы то ни было помощь, Белов догадался, что им, похоже, есть чем заняться, кроме мытья тарелок.
Через несколько минут митрофановский особняк погрузился в глубокий послеобеденный сон. Наступила тишина. Но… Скорее, не тишина, а обманчивое затишье, какое обыкновенно бывает перед бурей.
Зорин нервно расхаживал по необъятному кабинету. Дорога из угла в угол занимала ровно тридцать шесть шагов. За полчаса непрерывного хождения он намотал уже не меньше двух километров.
Притихший Хайловский сидел на краешке стула и следил за шефом. Тридцать шесть шагов на северо-запад — и чуткий нос Глебушки четко поворачивался следом, как стрелка компаса по румбам. Тридцать шесть шагов на юго-восток — и голова его описывала обратную циркуляцию.
Наконец он улучил мгновение, когда складки на лбу у Зорина слегка разгладились. Вместо шести их стало три — это означало, что шеф способен более или менее адекватно воспринимать окружающую действительность.
— Виктор Петрович! — придав голосу нарочитую бодрость, сказал Хайловский. — На вашем месте я бы так не переживал. Ну зачем драматизировать ситуацию? Кто знает, может….
Он осекся, не договорив. Конец фразы застрял в гортани. Зорин в три прыжка преодолел расстояние до Глебушки, что никак не вязалось с дородностью фигуры Виктора Петровича, и больно вцепился в плечо Хайловского. Количество складок достигло критической величины; незадачливый политтехнолог насчитал девять и сбился. На пышных щеках Зорина расцвели нехорошие розы румянца того цвета, что обычно кладут на крышку гроба.
— Заткнись, сморчок! — заорал Зорин, и Хайловский втянул голову в плечи. — Я целыми днями только и слышу от тебя: «Виктор Петрович то, Виктор Петрович се…»! Зудишь над ухом, как надоедливый комар, которого все время хочется… — Зорин размахнулся и припечатал мясистую ладонь к столу, — прихлопнуть!
— Господин Зорин, — промямлил Глебушка. — Зачем вы переходите на такой тон? Я — очень известный в своих кругах специалист. К моим рекомендациям прислушиваются…
— Пусть прислушиваются, — процедил Зорин. — А я предлагаю тебе засунуть их туда, где солнце не светило! «Рекомендации»! — передразнил он Хайловского. — Да что ты еще умеешь, кроме как давать свои дурацкие рекомендации? Чесать языком я и сам мастер. Тут меня учить не надо. Но с Беловым этот номер не пройдет! Понимаешь? Он, в отличие от твоих кремлевских шаркунов, человек дела. И если он сказал, что найдет метеорит, значит, так и будет.
— Ну что такое метеорит? — попытался обратить все в шутку Хайловский. — Кусок камня! Только распорядитесь, и уже завтра у вас будут тонны таких камней. Перевяжете один красной ленточкой и подарите этому слепому. В чем проблема-то?
— Проблема в том, — Зорин внезапно стал совершенно спокойным, и Глебушка расценил это как очень нехороший признак, — что любое, даже самое изощренное вранье имеет свой конец. И если ты хочешь, чтобы люди тебе верили, время от времени надо им подкидывать хотя бы маленький кусочек правды.
— Что-то я не пойму, — удивился Хайловский. — Вы хотите, чтобы вам верили, или же — стать губернатором Камчатки?
— А ты думаешь, это не одно и то же? Времена нынче не те. Все изменилось. За последние десять лет вы наворотили столько всякой лжи, что люди устали. Просто устали. Им нужны какие-то конкретные действия. Что-то, что можно подержать в руках. И Белов это чувствует. Я-то, в отличие от тебя, знаю его очень давно. Этот человек даже поражения умеет обращать в победы. И если уж я имел неосторожность с ним схлестнуться, я должен играть на его поле. И по его правилам. То есть — что-то делать, а не плести кружева из красивых слов.
— Так что же вы предлагаете? — насторожился Хайловский. — Согласно последним сведениям вашего осведомителя, Белов скоро выйдет на след метеорита и принесет его в клювике Рультетегину. Как вы его обойдете?
Зорин молчал. Он сел за стол, ослабил узел галстука и достал из внутреннего кармана пиджака записную книжку с нужными телефонными номерами — первое и самое главное оружие прожженного аппаратчика. Правда, Виктор Петрович понимал, что годы дают себя знать, — раньше он помнил все нужные номера наизусть, теперь их приходилось записывать.
Зорин потянулся было к телефону, но на полпути остановил руку и выразительно посмотрел на Хайловского.
— Знаешь… А не пошел бы ты… Погулять?
— Виктор Петрович! — встревожился Хайловский. — Что вы собираетесь делать? Я хочу вас предупредить — не следует идти на крайние меры. Это может обернуться против вас!
— Иди погуляй! — тихо повторил Зорин.
— Виктор Петрович! — заголосил Глебушка. — Не забывайте, что поставлено на карту! Некоторые решения, которые сейчас кажутся вам единственно правильными, отзовутся потом…
— Я уже принял решение, — отрезал Зорин. — Именно потому, что слишком многое поставлено на карту! А теперь — пошел вон, чистоплюй!
Хайловский вскочил и принялся поправлять складку на брюках.
— Я уйду! — сказал он. — Но не потому, что вы мне так велели, а потому, что сам не хочу принимать участие в подобных играх! Я — против всяческого криминала!
— Не надрывайся так, — успокоил его Зорин. — Нас никто не пишет, кабинет чист. Вали, или мне придется запустить в тебя чем-нибудь.
Виктор Петрович остановил взгляд на массивном мраморном пресс-папье. Хайловский проследил, куда смотрит Зорин, и поторопился выйти.
— Дикарь! — шипел он, закрывая за собой дверь кабинета. — Варвар! Ему только туземцами править!
Собственно говоря, Хайловский был недалек от истины. Зорин этого и хотел.
Виктор Петрович дождался, когда Глебушка уйдет, и придвинул к себе телефонный аппарат. Он еще несколько минут обдумывал предстоящий звонок, взвешивая все «за» и «против».
— Так не бывает: чтобы и пиво выпить, и пену не сдуть, — наконец сказал он и набрал номер. — Да! Узнал? Слушай меня внимательно. Ты говорил, что у тебя есть бригада лихих бойцов. Так вот, мне нужен… — он посмотрел в свои записи, — Кондрашов Виталий Сергеевич. У него есть одна очень ценная карта. От тебя требуется…
Выбор был сделан. Назад дороги не было. Пусть и не открытое, но очень напряженное противостояние с Беловым достигло той точки, когда отступать уже невозможно. Тут уж — либо пан, либо пропал!
Пропадать Виктору Петровичу не хотелось. Но и другого выхода он не видел.
Дневной сон подобен зыбучему песку — чем дольше спишь, тем больше хочется. Белов знал это очень хорошо; он немного вздремнул, а потом еще целый час лежал рядом с Лайзой, боясь пошевелиться, — опасался разбудить любимую.
Сашу одолевали мысли о предстоящем приключении. «Интересно, — думал он, — сумеем ли мы найти метеорит? Обнаружить особняк в непроходимой камчатской тайге — занятие не из легких. Проще отыскать иголку в стогу сена.
— Конечно, — размышлял Белов. — Очень многое зависит от карты, составленной Кондрашовым. Но насколько она подробна? Вот в чем заключается главный вопрос.»
Наконец он не выдержал, осторожно встал с кровати, взял белую рубашку и джинсы и на цыпочках прокрался к двери. Проходя мимо окна, Белов уловил какое-то шевеление в кустах за оградой.
Заросли дикого шиповника слегка качнулись, и потом снова все стихло.
Саша еще около минуты постоял, пристально вглядываясь в пейзаж за окном. Шевеление не повторилось.
Он подхватил одежду, тихонько вышел из спальни и спустился на первый этаж. Здесь он натянул на себя джинсы, накинул на плечи рубашку и вошел в центральный зал.
Столы уже стояли, как положено. Дверь была закрыта на тяжелый засов.
Саша присел на стул, мысленно перечисляя список оставшихся загадок. Все как-то удивительно совпало — таким образом, что ему не пришлось долго ломать голову над разгадками.
Светящиеся картинки получили свое объяснение — неуемное тщеславие Ерофея Кистенева. Хозяин особняка воспроизвел на стенах части картины, написанной Серовым, используя для этой цели специальную краску, в которую добавил растертый в пыль кусочек метеорита. Гордыня не давала разбойнику покоя. Что ж, дело вполне объяснимое. Нынешние рублевские олигархи тоже из кожи лезут вон, лишь бы покрасоваться перед обнищавшим и голодным народом: смотрите-ка, вот мы какие! Сумели оказаться в нужное время в нужном месте!
Саша подозревал, что самое подходящее для них место — это тюрьма (Батин, кстати, тоже так думал), а нужное время — пожизненное заключение. Шальные деньги никогда не приносят счастья; история купца Митрофанова была наглядным тому подтверждением, однако годы идут, а люди не меняются. И в основе всего лежит безнаказанность. Сколько раз ему приходилось слышать: «Если бы я знал, что мне за это ничего не будет…», и далее следовало какое-нибудь ужасное откровение — начиная от секса с десятилетней девочкой и заканчивая отравлением нелюбимой тещи. Человеческую натуру трудно изменить; индивидууму, не стесненному моральными принципами, необходима огромная дубина в качестве скорого и неотвратимого наказания.
Но если бы наказание всегда было таким зримым и осязаемым. Для Ерофея Кистенева оно растянулось на многие годы и длится до сих пор, нависая над Князем и Кондрашовым. Кстати, как там они?
Мысли Белова вновь вернулись к прошедшему обеду. Кондрашов обещал прийти вечером; на улице уже сгущаются сумерки, скоро задует ветер, разнося по анфиладе «страшный вой», а профессора все нет. Может, тайник, где хранится карта, находится слишком далеко? Все возможно.
Белову показалось, что он услышал осторожные шаги на крыльце. Саша подкрался к окну-бойнице; на улице мелькнула быстрая тень и тут же исчезла.
Но она все же была; Белову это не почудилось. И призрак купца Митрофанова был явно ни при чем.
Саша неслышно переместился к другому окну. Он увидел, как люди в черной униформе, с короткими автоматами на плечах окружают особняк плотным кольцом.
Что за дела? Неужели «за ним пришли»? Но с какой стати? Почему? Единственное, в чем его можно было обвинить, — это в легкой затрещине, которую он отвесил журналисту. Но для того, чтобы предъявить Саше какие-то претензии, вовсе не обязательно использовать штурмовую группу спецназа.
Белов похолодел. Он представил себе, что произойдет через несколько секунд — люди в форме взломают двери, войдут, положат всех на полуофициально предвыборная кампания еще не началась; ни у Белова, ни у других претендентов не было кандидатской неприкосновенности. Саша пока еще оставался частным лицом и не мог рассчитывать на защиту закона. Стало быть…
Он взлетел по лестнице на второй этаж.
— Подъем! Скорее! Вставайте!
Больше всего он боялся, как бы спецназовцы не напугали Лайзу.
Первым в коридор вывалился растрепанный Витек. На сей раз на его трусах были задорные Микки-Маусы, и Белов какой-то дальней частью сознания, не охваченной нарастающей тревогой, отметил, что Микки-Маусы не намного лучше цветочков.
Злобин уже успел нацепить кобуру — прямо на голое тело; в руке он сжимал пистолет.
— Что такое? — проворчал Витек, но Саша оборвал его:
— Не задавай вопросов! Все — в комнату Лайзы, живо! Пистолет — на пол!
— Что? — не понял Витек.
— На пол! — повторил Белов и вырвал оружие из рук Злобина.
Саша понимал, что те, кто устроил эти «маски-шоу», могли иметь вполне конкретный приказ: при малейшем намеке на сопротивление открывать огонь на поражение. Так что лучше не рисковать.
Следом за Витьком в коридоре показались Любочка в домашнем халате, Ватсон с, книжкой в руках и Федор, сильно смахивавший на нечесаного пуделя, — волосы и борода закрывали его лицо.
Белов не стал им ничего объяснять — да он и не смог бы при всем желании — просто приказал сбиться в кучу вокруг Лайзы и ждать, не делая, резких движений. Ссориться со спецназом — себе дороже.
Снизу, со стороны центрального зала, послышался стук в дверь.
— Откройте! — раздался крик.
— Всем оставаться на месте! — скомандовал Белов и стал спускаться.
Краем глаза он заметил, что Витек не послушался и пошел за ним, но вступать в пререкания времени не было.
— Откройте! — кричал грубый голос, и Саша лихорадочно обдумывал, что он еще может сделать в этой ситуации. Что он должен успеть сделать, пока дверь закрыта.
— Ах, да! — Он схватил мобильный и набрал знакомый номер.
На том конце в трубке возник низкий, с хрипотцой голос.
— Слушаю!
— Князь! — Секунды летели, вот-вот, и штурмовая группа начнет ломать двери; теперь Белову было не до конспирации. — Князь, у меня — СОБР. Что происходит, ты в курсе?
— По-моему, ты должен знать это лучше меня, — ответил Князь.
— В смысле? Я ничего не понимаю. Меня захватывают, как особо опасного преступника…
— Я обещал стоять за твоим правым плечом… Как ангел-хранитель. Но теперь я стою за левым, и ты сам во всем виноват.
От неожиданности Белов остановился. Витек, не успев вовремя затормозить, уткнулся ему в спину.
— О чем ты говоришь? Мы расстались каких-нибудь три часа назад, и я ума не приложу, что случилось!
Князь усмехнулся.
— Ты хочешь, чтобы я тебе поверил? Напрасно. Я привык верить в то, что вижу. А слова — это пустой звук.
— Последний раз говорю — откройте! — произнес голос. Затем он замолчал. Через секунду мощный удар потряс дубовую дверь, но засов выдержал первый натиск.
— Тебя возьмут, Белый, — удовлетворенно сказал Князь. — Если не будешь дергаться, то уцелеешь, и тебя доставят в КПЗ. Но я ручаюсь, что ты не выйдешь оттуда живым. На Камчатке будет другой губернатор. Все, что ты скажешь, больше не имеет значения.
Белов был ошеломлен этим заявлением. Он не ожидал удара в спину. Оказывается, все уже решено, и выхода нет.
Его подставили. Но, в отличие от столичного иезуитства, здесь действовали прямо и грубо. Саша оказался между молотом и наковальней: с одной стороны — спецназ, с другой — Князь. Либо пуля от бойцов, либо — удавка от сокамерников.
Белов вдруг стал спокойным, мысли потекли размеренно и ясно. Так всегда с ним бывало в критические моменты, и благодаря этому умению он выкручивался из самых безнадежных ситуаций.
— Хорошо. Пусть так, — сказал он, не обращая внимания на трещавшую дверь. — Но если ничего уже не имеет значения, скажи хотя бы, в чем меня обвиняют?
Князь помолчал. Потом, видимо, решил, что хуже уже не будет.
— Час назад, — сказал он, чеканя каждое слово, — неподалеку от митрофановского особняка нашли Витю. Его убили и забрали карту.
В голосе Князя звучала с трудом скрываемая боль, и Белов удивился, как он сразу этого не заметил.
— Соболезную, — сказал Саша. — Но с чего ты взял, что я к этому причастен?
— Его убили тем самым ножом, — ответил Князь. — А на нем — только твои отпечатки. Как ты это можешь объяснить?
Дверь, ведущая с улицы в центральный зал, дрогнула и подалась. Белов увидел, как огромная кувалда, выломав кусок толстой дубовой доски, застряла в образовавшейся дыре. Медлить было нельзя.
Саша сорвался с места и бросился к сейфу. В ящике письменного стола он нащупал ключ, оглядываясь на вход, быстро открыл дверцу железного ящика и… замер.
Сейф был пустым.
Внезапно он понял все. Кто-то (а кто это еще мог быть, если не Зорин?) решил пойти ва-банк. Единственной целью ставилось физическое уничтожение Белова — под любым предлогом.
Отпечатки пальцев на рукояти ножа лишь повод — для милиции и Князя. Если бы у Саши были в запасе хотя бы несколько часов, то можно было бы все выяснить, во всем разобраться, но штука в том и заключалась, что Белов не располагал ни минутой.
Спецназовцам был отдан приказ стрелять на поражение; а реакцию обезумевшего от горя Князя предсказать было нетрудно.
Конечно, спустя какое-то время все бы поняли, что подстава с ножом шита белыми нитками, но это было бы потом. А посмертное оправдание большой роли не играет.
Кувалда втянулась обратно в проем, и показалась рука в черной перчатке. Еще немного и штурмовая группа ворвется в дом.
Белов не стал дожидаться — он выскочил из центрального зала и, захлопнув за собой дверь, закрыл ее на засов. «Действенная тактика! — подумал он. — Вот на что рассчитывал купец Митрофанов. Через окна не пролезешь, а для того, чтобы сломать двери, требуется время».
Наглухо закрывая двери, они дошли со Злобиным до угловой комнаты, откуда вела лестница на второй этаж.
— Витек! — сказал ему Белов. — Не паникуйте! Отвечаешь за Лайзу головой.
— А ты? — попробовал вставить Витек, но Саша не дал ему сказать ни слова.
— Обо мне не беспокойся, я что-нибудь придумаю. Принеси мне пистолет. Живо!
Злобин помчался вверх по лестнице. Едва он исчез в проеме, Белов поднес мобильный к уху.
— Князь! Ты слышишь меня?
— Дергаешься? — со злобой спросил Князь. — Характер показываешь? Зря.
— Князь! — заорал Саша. — Даю тебе слово, что я здесь ни при чем. Я докажу это. Еще не знаю как, но докажу. А тебя хочу предупредить — если хоть один волос упадет с головы близких мне людей, я стану самым худшим из твоих проклятий. Ты понял? Поэтому не делай глупостей! Стой за правым плечом!
Он нажал на кнопку «отбой», и вовремя. Дверь уже вовсю ходила ходуном, поддаваясь напору мощных ребят с масками на лицах.
Прибежал Витек и сверху кинул ему пистолет. Белов на лету поймал оружие и бросился в анфиладу.
Он слышал, как со второго этажа доносятся крики Лайзы. Она рвалась к Саше, но, наверное, Ватсон или Лукин не пускали ее. И правильно делали.
В комнату ворвались бойцы СОБРа. Спецназовец в черной форме, с маской на лице присел на одно колено и взял Белова на мушку.
— Ни с места! — заорал он.
Саша прыгнул в темноту. Автоматная очередь, кроша штукатурку, впилась в стену. Белов навалился на дверь и щелкнул засовом.
Пули выбивали из прочной древесины острые щепки; одна из них оцарапала Саше лицо.
Белов побежал по анфиладе, захлопывая за собой двери. Он думал, сколько у него осталось времени, и понимал, что ничтожно мало. Рано или поздно он окажется в тупике, откуда нет выхода.
Внезапно вспомнились слова Ватсона, сказанные им в споре с Витьком по поводу анфилады. Доктор тогда сравнил череду проходных комнат с отсеками в субмарине.
«В подводной лодке все продумано до мелочей. Отсеки ведут не куда-нибудь в тупик, а…»
Тогда Ватсон не договорил — его прервал приезд Князя. Но теперь Белов и сам догадывался, что имел в виду Станислав Маркович.
И если архитектор, проектировавший особняк, сам того не подозревая, использовал в строительстве анфилады тот же принцип, что много позже применяли в строительстве субмарин, то у Саши еще есть шанс на спасение.
Потому что «отсеки ведут не куда-нибудь в тупик, а в спасательную капсулу». Вот в чем дело.
— А-у-у-у! О-у-у-у! А-у-у-у! — завывал страшный голос на все лады.
Сильный ветер дул в сторону моря. Устройство, вделанное в стену или в потолок, издавало несколько звуков одновременно, отличающихся по тембру и высоте; сливаясь воедино, они до жути напоминали человеческий голос. Вой был настолько громким, что заглушал треск ломающейся древесины, крики, ругань и топот бойцов милицейского спецназа.
В той комнате, на стене которой был сделан первый рисунок, Белов остановился и перевел дыхание. Он должен был забыть, что в запасе у него остались считанные секунды, и не думать о времени вообще. Иначе в суете и спешке принять правильное решение невозможно.
Свет угасающего дня пробивался сквозь окна-бойницы и не давал разглядеть бледное голубоватое свечение. Но картинка — хищно ощерившийся дельфин — неотступно стояла перед мысленным взором Александра. Белов словно видел ее — яркую и отчетливую.
В следующей комнате должна быть девушка, а в последней, на заслонке печи — бык. Эта загадка митрофановского дома осталась неразгаданной. У Белова было несколько секунд, чтобы найти ответ.
Итак, дельфин, девушка и бык, нарисованные специальной краской, в которую добавлено светящееся вещество метеорита. Но почему они находятся в разных комнатах? Купец Митрофанов — он же Ерофей Кистенев — вполне, мог нанести рисунки на одну и ту же стену. Зачем ему потребовалось расписывать тупиковую часть анфилады целиком?
Может быть, для того, чтобы показать, что это — вовсе не тупик? Переход от одного рисунка к другому волей-неволей заставлял искать недостающую часть картины, двигаться от дельфина к быку.
Вряд ли потайная дверца спрятана под изображением дельфина или Европы; стена была внутренняя, она ограничивала анфиладу от центрального зала. К тому же эту дверцу (если она существовала) невозможно было открыть, не взломав штукатурку. Но тогда бы она перестала быть потайной.
«Значит, бык!» — решил Белов. Все сходилось. Последнее изображение было нанесено на чугунную заслонку, однако грозную морду быка можно было разглядеть, только если подойти к печи вплотную и обогнуть ее ближний угол.
«Так и есть! — подумал Саша. — Ведь Митрофанов делал эти рисунки, еще не зная, что художник Серов напишет второй вариант. Он-то наверняка считал, что является единственным обладателем картины, стало быть, единственным человеком, точно знающим ее основные структурные элементы — дельфин, девушка и бык. Если бы я никогда раньше не видел «Похищение Европы» в Третьяковке, мне бы и в голову не пришло искать быка, тем более на печной заслонке. Первые два рисунка оставили у меня чувство чего-то знакомого и одновременно незавершенного, поэтому я и продолжил поиски недостающего элемента, хотя и не был до конца уверен в том, что он существует».
Белов, не теряя времени, направился в последнюю комнату анфилады. Здесь не было окошек-бойниц, в комнате царил непроглядный мрак, однако свечение не бросалось в глаза, и найти морду быка, не зная наперед, где искать, было очень сложно.
Саша приблизился к печи и ощутил под рукой холодные выпуклые изразцы. Он обогнул острый угол, присел на корточки и увидел рисунок во всей его пугающей простоте.
— Ну что? Украл Европу? — спросил Белов.
Грохот, треск и крики становились все громче и громче. Саша повернул ручку и открыл заслонку. Он пожалел, что на этот раз с ним не было фонарика, но подумал, что на крайний случай сгодится и дисплей телефона.
Белов включил предохранитель и заткнул пистолет за пояс джинсов — сзади, чтобы оружие не мешало ползти. Саша всунул голову и плечи в топочную камеру и нажал кнопку на мобильном. Подсветка дисплея озарила каменный мешок.
Свод печи был таким огромным, что, казалось, здесь могла проехать небольшая машина. На колосниках лежала пушистая зола.
Белов ощупал проем и внезапно обнаружил утопленные в чугунном обрамлении небольшие засовы. Оказывается, заслонку можно было закрыть изнутри. Вряд ли это было случайностью — кому, скажите на милость, придет в голову запирать печь изнутри?
Еще более убежденный в правоте своих выводов, Белов легко оттолкнулся от пола и нырнул внутрь, в печь. Он присел на корточки и развернулся. Подсветки дисплея хватило, чтобы разглядеть круглую ручку, одновременно приводившую в действие четыре засова — по одному на каждую сторону проема.
Саша плотно притворил за собой заслонку и нажал на круглую ручку. Ему пришлось приложить немалые усилия, чтобы исполнительный механизм, изрядно поврежденный губительным действием времени, сработал. Раздался громкий щелчок, и все четыре засова встали на место.
Белов не стал проверять, насколько надежна заслонка, — пополз вперед, по направлению дымохода.
Спустя некоторое время он обнаружил, что ему совсем не тесно, а дымоход, похоже, вовсе не собирается заканчиваться.
По подсчетам Саши, он прополз около двух десятков метров, когда почувствовал, как стена слева от него содрогается под тяжестью ритмичных ударов. Спецназовцы ломали очередную дверь.
«Значит, — догадался Белов, — дымоход кольцами огибает все здание, а сами стены — полые и служат чем-то вроде батарей».
Он не был сильно удивлен — подобное решение применил Константин Мельников, когда строил свой знаменитый «круглый дом» в Кривоарбатском переулке.
Но тогда это означало, что он может проползти в стенах особняка до самой крыши, а наверху, рядом с трубой, его будут поджидать бойцы с наручниками.
Такая перспектива Белова не устраивала — ради того, чтобы услышать, как защелкиваются «браслеты» на запястьях, не стоило лезть в печь. К счастью, оставалась надежда: Саша продолжал верить, что все это сделано не зря — и рисунки на стенах, и засовы с внутренней стороны заслонки.
Это придало ему сил; Белов пополз быстрее. Видимо, он не рассчитал силы и споткнулся — если про человека, ползущего на четвереньках, можно сказать «споткнулся».
Мобильный упал на дно дымохода, а Белов по инерции проскочил вперед, едва не расквасив нос. Он бы непременно его расквасил, если бы не выставил вовремя руки и не предотвратил падение.
Под мягкой пушистой золой оказалась шероховатая кладка, грубая, как наждак. Саша почувствовал резкую саднящую боль в ободранных ладонях.
Он сдержал невольный вскрик и обернулся. Мобильный светил дисплеем в паре метров позади него, и Белов подумал, что это единственный источник света, которым он располагает. Следовало поскорее вернуться и забрать телефон, иначе дисплей погаснет, и тогда аппарат уже ни за что не найдешь.
Саша стал разворачиваться, но, наверное, немного поторопился — он больно ударился головой об свод, тихонько выругался и схватился за ушибленное место.
Так он потерял еще пару драгоценных секунд. Свечение дисплея вдруг быстро пошло на убыль.
— Нет! — воскликнул Белов, бросаясь к мобильному, но в этот момент экран его «Нокии» погас окончательно, и Саша очутился в абсолютной темноте.
Стало так темно, что он не мог ни рассчитать расстояние, ни правильно выбрать направление.
Саша принялся шарить по дну дымохода. Разбитые ладони по-прежнему сильно болели; они утратили чувствительность, и Белов терялся в тщетных догадках, нащупал ли он то, что ищет, или еще нет.
Любая неровность казалась ему потерянным мобильным. Всякий раз Саша думал, что это телефон, и всякий раз его ожидало разочарование — еще один кирпич, выступающий из неровной кладки.
Наконец ему показалось, что он нашел; Белов сжал пальцы в кулак, но они соскользнули, и в руке осталась только зола.
— Проклятье! — вскричал он. Шансы найти аппарат таяли с каждым мгновением, а без его даже минимального света путешествие по длинному дымоходу превращалось в глупую затею. Нет, скорее, в пустую трату времени. — Проклятье! — Белов в отчаянии стукнул кулаком по неровности и вдруг…
Он почувствовал, как дно уходит из-под ног. Где-то внизу послышалось громкое размеренное тиканье, словно в кладке был спрятан часовой механизм. Воздух сгустился; на Белова пахнуло сладковатой застоявшейся вонью, и он, потеряв равновесие, полетел в узкую шахту, уходившую вертикально вниз.
Она была такой узкой, что Саша с трудом протискивался. Это в значительной степени замедлило падение, но ведь у каждой медали есть и оборотная сторона. Белов сильно ободрал плечи; легкая белая рубашка превратилась в грязные лохмотья, испачканные кровью.
Через несколько секунд он упал на что-то мягкое, хрустнувшее и разбрызгавшееся под тяжестью его тела. Раздался громкий противный визг, в темноте вспыхнули сотни красных точек — жадные крысиные глаза.
Саша поспешил подняться на ноги и отряхнуться — падая, он угодил прямиком в крысиное гнездо, и теперь разгневанные хвостатые твари жаждали мести. Сверху, через открытый люк, на него сыпалась зола; от нее свербило в носу и слезились глаза.
Телефон, оставшийся лежать где-то там, наверху, вдруг зазвонил.
«Очень вовремя, — подумал Белов. — Наверное, меня не нашли в дальней комнате и теперь предлагают объявиться и сдаться. Смешно, ей-богу! На что они рассчитывают?»
Мобильный, светясь и подпрыгивая, подползал все ближе к колодцу.
«Ну же, давай еще немного», — просил Белов. Он уже видел, как где-то там, наверху, мобильный балансирует на самом краю; еще два-три звонка, и он свалится прямо к нему в руки.
Снова раздалось размеренное тиканье. На этот раз оно было громче, потому что механизм находился где-то рядом. Противовес, выждав паузу, стал двигаться в обратном направлении, и люк постепенно возвращался на место.
Белов стал лихорадочно ощупывать стены в надежде найти потайной рычаг или кнопку — что угодно, лишь бы остановить противовес. Ему вовсе не хотелось быть запертым в этом каменном мешке, без света, наедине с полчищами голодных крыс.
Мобильный вдруг перестал звонить, и Белов подумал, что у неизвестного абонента весьма некстати лопнуло терпение. Ну чего стоило подержать трубку рядом с ухом чуть подольше?
За тонкой перегородкой — скорее всего, справа, как ему казалось, — слышались движение шестеренок и гул натянутых тросов. Неумолимый механизм продолжал работать. Еще немного и люк захлопнется. Что тогда? Отбиваться от крыс, пока хватит сил?
— Эй, вы! Там, наверху! — вскричал он. — Вспомните кто-нибудь о Саше Белове! Позвоните мне!
И вдруг… Это было слишком хорошо, чтобы походить на правду, но это случилось. Мобильный зазвонил снова.
Белов задрал голову и смотрел, не обращая внимания на золу, сыпавшуюся прямо в глаза. Аппарат звонил, не переставая. Ход механизма за стеной ускорился; гул натянутых тросов сменился надсадным металлическим скрежетом.
«Нокиа» была уже над самым колодцем. Телефон покачнулся, накренился и полетел вниз, прямо Белову в руки. В тот же момент раздался лязг металла о металл — плита, закрывающая люк, встала на место, отсекая подземелье от дымохода.
Саша поймал телефон и нажал кнопку ответа. Все тщетно. Он находился под землей, в лабиринте, вырубленном прямо в скальной породе; электромагнитный сигнал не мог пробиться сквозь массивную гранитную преграду.
На дисплее высветилось — «Поиск сети». Саша открыл меню и посмотрел, от кого пришли два неотвеченных вызова.
Первым звонил Шмидт. А второй звонок…
«Странно, — подумал он. — С чего бы это?»
Но времени на раздумья не было. Он почувствовал, как цепкие когтистые лапки, прокалывая джинсовую ткань, забираются все выше и выше. Крыса поднялась уже почти до правого колена, на левую ногу прыгнули сразу две.
Белов резким ударом руки смахнул крысу с тела, затем дернул ногой, отбрасывая других. Он решил не дожидаться нападения новых тварей и сам перешел в наступление, отчаянно топча живой визжащий ковер, словно бисером, разукрашенный красными глазками-бусинками.
Поднялся невообразимый вой; голые безволосые хвосты скользили по его лодыжкам, как холодные змеи; еще немного, и крысы стали отступать. Жадные горящие глаза замерли на почтительном расстоянии от человека — там, куда он не мог добраться.
Белов, с трудом сдерживая комок отвращения, подступивший к самому горлу, перевел дух.
— Надо искать выход, — сказал он вслух: громко, чтобы придать себе бодрости. — Обязательно должен быть выход. Он есть всегда, надо только хорошенько поискать.
Саша посмотрел на зарядку батареи. Аккумулятор телефона был почти полон. Белов нажал на кнопку и выставил дисплей перед собой. Слабый неверный свет выхватил длинную черную нору, уходящую неизвестно куда. Размеры ее были таковы, что взрослый мужчина мог пройти, слегка согнувшись.
Белов развернулся на сто восемьдесят градусов. В обратную сторону уходила такая же нора. Он повернулся направо и увидел еще один ход. Налево — то же самое.
Саша стоял в центре, на перекрестке подземных ходов, прорубленных в породе. Надо было выбрать одно из направлений и исследовать ход до конца.
Белов посветил над головой и ребром рукояти пистолета сделал небольшую зарубку, чтобы, если придется вернуться, не перепутать тоннель и не пойти по нему во второй раз.
Покончив с необходимыми приготовлениями, он двинулся вперед, ощущая под ногами противное чавканье и тонкий хруст, словно он ступал по пергаменту. Он задумался только на секунду — что это может чавкать и хрустеть? — и его чуть не вывернуло наизнанку.
Лучше было не думать.
— Ну и что? — спросила Ольга.
Шмидт пожал плечами.
— Не берет трубку. Наверное, чем-то занят. Или спит. Или смотрит телевизор.
Он сбросил вызов и убрал телефон в карман.
Самолет, следовавший рейсом из Москвы, приземлился в Петропавловске-Камчатском пятнадцать минут назад. Шмидт и Ольга стояли в зале выдачи багажа, ожидая, когда резиновая лента транспортера привезет их скромные пожитки — две небольшие походные сумки, собранные в большой спешке.
— Спит? — усмехнулась Ольга. — Смотрит телевизор? У меня такое ощущение, будто мы говорим о разных людях: я — о Белове, а ты — о ком-то еще.
— Ну, тогда я не знаю, — насупился Шмидт. — Честно говоря, мне вообще все это непонятно. Ты ведешь себя, как прилежная жена, — звонишь, предупреждая мужа, что скоро вернешься домой. Чего ты хочешь — чтобы он впопыхах рассовывал любовниц по шкафам? Прятал их под кроватями?
Ольга закатила глаза — иногда Шмидт говорил такие глупости, что ей становилось не по себе.
— Ну при чем здесь это?
— А при том, — повысил голос Шмидт. — Мы и так через полчаса будем на месте. Зачем звонить?
Ольга не нашлась, что ответить. Как объяснить мужчине, что она чувствует? Он же мыслит простыми и ясными категориями, вроде «дважды два — четыре» или «Волга впадает в Каспийское море». Ему невдомек, что такое женская интуиция; в лучшем случае он скажет — «бабьи глупости». А в худшем — презрительно ухмыльнется.
Поэтому, не желая тратить время на пустые препирательства, она достала свой мобильный и набрала номер Саши. Аппарат ответил долгими гудками. Ольга терпеливо ждала, не сбрасывая вызов. Гудок следовал за гудком, но Ольга почему-то чувствовала, что торопиться не следует. Она продолжала ждать, не реагируя на ехидную улыбку. Шмидта.
Затем мембрана пропела мелодичный сигнал, и механический голос произнес: «Абонент временно недоступен или находится вне зоны действия сети».
Ольга удовлетворенно кивнула, словно и не ожидала услышать ничего другого.
— Ну что, дозвонилась? — спросил Шмидт.
— Позвонила, — поправила его Ольга.
— А зачем звонить, если не хочешь дозвониться? — не понял Шмидт.
— Неважно. Вон наши сумки, бери и поехали. Ты знаешь адрес?
— Бывший особняк купца Митрофанова, — ответил Дмитрий.
Он стоял, поглядывая на подъезжавшую на транспортере сумку, и думал, что капитан его не подвел: универсальный нож диверсанта в «Домодедове» не обнаружили. Правда, для похищения Ольги нож не потребовался, и Шмидт не мог даже представить себе такую ситуацию, в которой бы он пригодился.
«Зато, — подумал Шмидт. — Это хороший подарок для Сашки. Он обожает такие штуки».
Если говорить откровенно, то и сам Шмидт обожал, но не выставлял это напоказ — чувствовал себя неловко, как большой дядя, до сих пор не наигравшийся в «войну».
Расставаться с ножом не хотелось, однако подарок тем ценнее, чем меньше хочется отрывать его от себя. А еще — такая штука, как универсальный нож диверсанта, может когда-нибудь спасти жизнь.
«Правда, — думал Шмидт, — к нашей ситуации это не относится». Он был чересчур рационален и напрочь лишен предчувствий.
— Где Александр Белов? — Командир группы спецназа расхаживал по центральному залу митрофановского особняка, заложив руки за спину.
Лайза, Витек, Ватсон, Лукин и Любочка стояли перед ним, выстроившись в ряд. Бойцы только что выломали последнюю дверь и не нашли в анфиладе никого — Белов словно сквозь землю провалился. Командиру штурмовой группы даже в голову не могло прийти, насколько это близко к истине.
На всякий случай он приказал взломать печную заслонку и проверить дымоход и теперь ждал результатов.
— Позвольте узнать, по какому праву вы врываетесь в частное владение? — спросила Лайза.
Командир с тоской оглядел девушку.
— У нас есть соответствующее распоряжение, — коротко ответил он, надеясь, что других вопросов не последует. Однако Лайза и не думала отступать, напротив, она только начала выяснять все обстоятельства вторжения.
— И этот документ подписан прокурором? — сказала она.
— Можете не сомневаться.
— И применение огнестрельного оружия вы тоже расцениваете как правомочное? — не унималась Лайза.
Спецназовец на секунду задумался. Устно ему сказали, что не следует церемониться — все средства хороши, однако теперь у него почему-то появились сомнения.
— Разве вам было оказано сопротивление? — наседала Лайза.
— Специальная проверка установит все обстоятельства, — пробурчал командир.
— Безусловно, установит, — осадила его Лайза. — Но кое-что я бы хотела узнать прямо сейчас.
— С какой стати?
— Я являюсь личным адвокатом господина Белова, и я имею право знать, в чем его обвиняют.
Командир насторожился. Что-то такое про адвоката он слышал — краем уха.
— Если вы дадите мне несколько минут, я предъявлю все необходимые документы, — сказала Лайза. — Они остались наверху, в моей комнате. Кстати, считаю своим долгом заявить, что подам жалобу на необоснованно грубые действия ваших людей. Мне не дали даже одеться.
Спецназовец раздумывал, как ему быть. «Маленькая победоносная операция» неожиданно захлебнулась, и главный подозреваемый ускользнул. Дальше все могло пойти по совершенно непредсказуемому сценарию. Одно командир знал точно — что бы ни случилось, крайним выставят его. Значит, не стоило быть излишне резким:
Он подвинул Лайзе стул.
— Как вас зовут?
— Лайза Донахью. Я — американская гражданка.
Дело принимало совсем нехороший оборот. Об этом командира никто не предупреждал.
— Вы — американская гражданка и являетесь адвокатом господина Белова?
— Насколько мне известно, это не противоречит российским законам.
Командир почесал в затылке. Противоречий тут действительно не было.
— И что вы хотите знать? — спросил он.
— Я уже сказала — в чем обвиняют господина Белова?
Командир рассудил, что рано или поздно, но сказать все равно придется. И раз уж фактор внезапности утерян…
С улицы в центральный зал вошел боец, весь перепачканный в саже и копоти.
— Проверили весь дымоход, — шепнул он на ухо начальнику. — Его нигде нет.
Командир машинально кивнул и устало взмахнул рукой. Бойцы, топая коваными ботинками, потянулись к выходу. Операция захвата завершилась. Ничем.
— Его обвиняют в убийстве, — обратился спецназовец к Лайзе. — Час назад неподалеку от вашего дома найден труп Кондрашова Виталия Сергеевича. Гражданин Кондрашов был убит ножом, на котором обнаружены отпечатки пальцев Белова.
Такая оперативность говорила о многом. Найти труп, отправить орудие убийства на экспертизу, снять отпечатки, сличить их с компьютерной базой данных, и все это — за один час? Дело было явно нечисто. Лайза покачала головой.
— Я как адвокат не считаю это достаточным основанием для того, чтобы вламываться в дом. Более того, могу заявить, что у господина Белова есть стопроцентное алиби — с тех пор, как убитого в последний раз видели живым, и по настоящий момент он все время находился рядом со мной.
Командир погрозил ей пальцем.
— Вы не можете выступать в роли свидетеля. Вы — лицо заинтересованное.
— Отчего же? — перебила его Лайза. — По законам Российской Федерации свидетелем может быть любой человек, который способен внести ясность в разбираемое дело.
— А что же тут неясного? — спросил спецназовец. — Есть труп, есть орудие убийства и есть отпечатки пальцев.
— Пока рано говорить об этом. Пусть следствие установит все обстоятельства дела. Лично к нам у вас есть какие-нибудь претензии?
Командир колебался. Он получил приказ арестовать Белова. Никаких других распоряжений не было.
— Нет, — сказал он. — Претензий нет.
— Стало быть, мы свободны? — уточнила Лайза.
— Вполне.
— Отлично! — Лайза обвела взглядом
Витька, Ватсона, Федора и Любочку и выразительно показала на бардак, учиненный штурмовой группой. — Пора приниматься за уборку. И вам тоже — пора, — сказала она командиру.
Тот кивнул, четко развернулся на пятках и отправился вслед за своими бойцами к автобусу, поджидавшему на шоссе. Он ругался на чем свет стоит за то, что позволил втянуть себя в эти грязные подковерные игры.
Лайза дождалась, когда он отойдет подальше, и спросила у Злобина:
— Где Саша? Витек развел руками.
— Вот бы узнать…
— Звони ему на мобильный. Постоянно. А я свяжусь с Игорем Леонидовичем Введенским. Чувствую, без его помощи нам не обойтись. Кстати, кто мне может сказать, что это за нож, о котором все время говорят?
— Саша привез его от Рультетегина. Нож, в рукоять которого вделан кусочек метеорита, — вмешался Ватсон. — Саша показывал его за обедом. Ты не видела, потому что спала.
— Стоп! — внезапно сказала Лайза. Все замолчали и посмотрели на нее. — Я не видела этот нож. Я ничего о нем не знала. Версию, что Саша, воспользовавшись этим ножом, убил человека, мы отметаем. Стало быть, остаются четверо: вы, Станислав Маркович, Витек, Федор и Любочка.
— В каком смысле — остаются? — не понял Федор.
— В том смысле, — твердо сказала Лайза, упирая на каждое слово, — что ножи, насколько мне известно, сами по воздуху не летают. Где он лежал?
До Витька только теперь дошло, что она имела в виду. Он залился краской, потом сразу же побледнел. На лбу крупными каплями выступил пот.
— Нож лежал в сейфе, — еле слышно сказал Злобин.
— Кто знал, где находится ключ от сейфа? — продолжала Лайза.
— Все, — ответил ей Ватсон. — У нас там нет ничего ценного, поэтому ключ лежал в ящике письменного стола.
— Значит, любой из вас, — сказала Лайза, — мог взять нож и передать его убийце. Либо — и эту возможность я тоже не исключаю — сам убил несчастного Кондрашова. Ведь так?
— Ну-у-у… — замялся Ватсон.
— Матушка! — всплеснув руками, воскликнул Федор.
Витек потупился. Любочка молчала.
— Один из вас, — Лайза роняла слова, как тяжелые камни, — предатель и убийца. По его вине чуть было не погиб близкий мне человек. Самый близкий. Отец моих детей. И это меня злит. Хуже того, это приводит меня в бешенство. Пусть лучше этот человек признается сразу. В противном случае я за себя не ручаюсь.
Она ни разу не повысила голос, но в ее интонации и лице было столько пугающего, что все невольно замолчали. Такой Лайзу еще никто не видел. Волчица, защищающая свой выводок, рядом с ней выглядела бы очаровательной болонкой, норовящей лизнуть руку.
С улицы через разбитые и распахнутые двери центрального зала донеслось шуршание шин по гравийной дорожке.
Витек дернулся было посмотреть, кто это еще к ним пожаловал, но Лайза сказала:
— Всем оставаться на местах! — И он не смог ослушаться.
Лайза поднялась и вышла на крыльцо. Из подъехавшего такси вышли двое — мужчина, и женщина. Мужчину она знала — это был Шмидт. А женщина была ей знакома по немногочисленным фотографиям, сохранившимся в альбоме Белова, — Ольга, его первая жена.
Лайза хотела спуститься с крыльца навстречу гостям, но перед глазами вдруг все закружилось и поплыло. Нестерпимая режущая боль полоснула внизу живота и разлилась по всему телу, накрыв плечи, словно теплым колючим одеялом.
Лайза прижала руки к животу; взгляд ее упал на доски крыльца. Между домашних шлепанцев, в которые она была обута (штурмовая группа застала ее в ночной сорочке и шлепанцах), упало темно-красное пятно размером с крупную монету. Раздался еле слышный звук — еще одно пятно появилось на полу. Затем еще и еще.
«Боже, это ведь из меня!» — подумала Лайза.
Наверное, она изменилась в лице, потому что Шмидт, отбросив сумку, кинулся ей на помощь.
— Где Саша? — прошептала Лайза и лишилась сил.
Она ожидала, что сейчас упадет и больно ударится об пол, но этого не случилось. Сильные руки подхватили ее и прижали к себе.
— Звони в «скорую»! — услышала она, как через подушку.
И потом все стихло.