Похищение Прозерпины

ПОХИЩЕНИЕ ПРОЗЕРПИНЫ

Нет хуже одиночества, чем одиночество в чужой стране.

Прошла неделя, как Евгений Алимов прибыл в Гаагу. Поселился он в курортном отеле на самом берегу Северного моря. Это был модный отель. Летом сюда со всех концов света съезжаются тысячи богатых туристов. Для них открываются театры, казино, кабаре; строят купальни с узкими, хрупкими мостиками, легкие пристани для причала яхт и прогулочных катеров. Зимой же все это закрыто, и в самом отеле лишь два нижних этажа занимают немногочисленные гости.

Днем время для Алимова шло незаметно в деловых встречах и переговорах о приезде советской команды шахматистов, но вечерами деваться ему было некуда.

Отложив в сторону какой-то проспект с цветными картинками, Алимов полулежал в забытьи на большом диване. Абажур настенной лампы бросал на пол резко очерченный круг света, остальная часть комнаты скрывалась в полутьме. За стеклянной дверью, ведущей на балкон, порывистый ветер, завывая, гнал к берегу огромные волны и с яростью расплескивал их о камни и гравий; в черные зеркальные стекла мягко ударялись хлопья Мокрого снега; пушистые белые комочки тут же таяли и медленно сползали вниз узкими водяными струйками.

Одиночество угнетало Алимова. Сквозь тонкие перегородки из соседних номеров до него доносился приглушенный говор на непонятном языке; жизнь текла где-то в стороне, здесь для всех он был чужим. Мысль его ни на чем не задерживалась, и понемногу он перестал ощущать действительность. Временами ему казалось, что он когда-то, давным-давно, был уже здесь, именно в этом же самом месте, в этой самой обстановке, и что его тогда, так же, как сейчас, снедала тоска и ему так же было скучно.

Легкий стук в дверь заставил его подняться.

— Войдите!

Кто-то открыл дверь, вошел и, щелкнув выключателем, осветил комнату.

— Добрый вечер!

В первые секунды Алимову показалось, что он все еще грезит. Щурясь от яркого света, на него смотрели большие голубые глаза, любопытные и слегка удивленные.

— Я должна убрать вашу комнату на ночь, тихо сказала гостья.

Скромное, простенькое платье, облегавшее ее хорошо сложенную небольшую фигурку, было прикрыто передником, которые носили все горничные отеля. Белокурые волосы падали на плечи и были уложены над лбом в одно из тех замысловатых сооружений, создать которые способны только женщины. Аккуратная, подобранная, она оставляла впечатление какой-то особенной чистоты. Когда она смущалась, румянец сначала бурно разливался по щекам, затем исчезал на висках, прячась под густые волнистые волосы.

Ее маленькие ловкие руки быстро навели порядок, и она уже собиралась уходить, но Алимову не хотелось оставаться одному.

— Подождите, пожалуйста, минуточку, — обратился он к девушке. — Я совсем один, слова не с кем сказать. Побудьте со мной…

Девушка остановилась у двери.

— А разве вы один в Гааге? Где же ваш друг, уехал?

— Да, уехал. Но ничего, скоро много наших приедет.

— Простите, кто это — ваши? Откуда вы?

— Угадайте.

Они произносили отрывистые, короткие фразы, за которыми люди обычно стараются скрыть свою растерянность при первом знакомстве.

— Во всяком случае, вы не англичанин; я вижу это по произношению.

— Я русский, из Москвы.

Брови девушки поднялись с удивлением.

— Русский, из Москвы?! Интересно! К нам приезжали русские, но из Москвы еще никого не было. Извините меня, — добавила горничная, — я должна уйти на несколько минут — убрать другие номера. Потом приду опять…

И она исчезла, оставив Алимова одного. Задумавшись, он стоял у балконной двери, вглядываясь в черную пучину. Шторм еще больше усилился, ветер крепчал, грохот волн становился все более угрожающим. За стеклом не было видно ни одного огонька, ни единого проблеска жизни: все живое спешило спрятаться в эту грозную непогоду под спасительный кров.

Прошло минут пятнадцать. Опять стук в дверь, и та же девушка появилась вновь. Она отказалась сесть — не полагается — и продолжала стоять у входа, оставив дверь приоткрытой.

— Почему вы дома, шли бы куда-нибудь в кино, — сказала она. И, выслушав ответ, согласилась с Алимовым: — Да, вы правы, сейчас у нас мало интересных фильмов. Тогда идите в дансинг танцевать. — Заметив фотографию на тумбочке у кровати, спросила: — А это кто, ваш сын? Хороший парень?

— А у вас есть дети?

— Нет, я еще не замужем.

— Простите, сколько вам лет?

— Отгадайте!

— Лет восемнадцать-девятнадцать?

— Ну… что вы! Мне скоро будет двадцать четыре.

— Почему же вы, такая красивая, не выходите замуж?

— Так… — На лице девушки появилась тень.

Алимов понял, что этого вопроса задавать не следовало.

Девушку звали Полинс, или, как ее именовали подруги, забавно растягивая букву «и» — Полиииинс. Ее отец, рыбак, искалеченный ревматизмом, с большой семьей жил в загородном поселке. Дежурство в отеле начиналось рано утром, поэтому Полинс всю неделю оставалась вместе с другими горничными в специально отведенном для них номере. Лишь в свободные от работы дни она уходила домой, где ее встречали как единственную кормилицу семьи.

Полинс с любопытством присматривалась к не похожему на других человеку, появившемуся в их отеле. Ей нравились его манеры, широкое открытое лицо, стройная атлетическая фигура тренированного спортсмена. Но больше всего нравилось Полинс, как Евгений с ней разговаривал; он не поучал ее, как это делали некоторые важные клиенты, но в то же время не допускал и фамильярности.

Во время дежурства Полинс иногда заходила к нему в номер, чаще же они встречались в холле. Придерживаясь заведенных в отеле правил, Полинс всегда оставалась стоять, опершись на спинку кресла. Иногда к их беседам присоединялись другие горничные, обычно небольшими стайками сидевшие в уголках, занятые шитьем или вязаньем. Девушки болтали, и чаще всего разговор их сводился к вопросу о замужестве. Евгений рассказывал им о Москве, о своей стране, о которой они ничего не знали, или если знали, то только небылицы, вычитанные в газетах.

Вскоре начали съезжаться команды различных стран. Пустынный отель оживился, в номерах и коридорах зазвучали смех и разноязычный говор.

Полинс заметила, как заволновались администраторы, как подчеркнуто старались они выразить свои симпатии русским. В этой нарочитой внимательности проскальзывали, однако, нотки настороженности, и Полинс вскоре увидела, что это поняли и русские. Вежливо обращаясь с хозяевами, они в то же время держались подчеркнуто официально.

Евгений познакомил Полинс со своими товарищами, и вскоре ее голосок был слышен во всех номерах, занятых советской делегацией. Кто на английском языке, кто на немецком, кто просто на языке жестов — все пытались что-то рассказать Полинс. Как всем приезжавшим в то время в Голландию, русским выдали продуктовые карточки, а ведь известно, что мужчина лучше просидит весь день голодным, чем пойдет в магазин за продуктами, да еще по карточкам. Полинс охотно взяла на себя эту заботу и вскоре превратилась в хлопотливую хозяйку.

Через несколько дней Полинс настолько привыкла к своим новым друзьям, что не чувствовала неудобства, оставаясь в обществе нескольких мужчин; порой ей казалось, будто они с ней давным-давно знакомы. Ни один из этих молодых людей ни разу не сказал при ней какой-нибудь двусмысленности, не допустил ни малейшей вольности.

Неожиданно заболел Вано Думбадзе — не выдержал изменчивого голландского климата. Это ослабило советскую команду и сделало задачу остальных более трудной.

Евгений попросил Полинс присмотреть за их товарищем. Когда вечером русские вернулись в отель, в номере больного все было прибрано, на тумбочке у постели стояла вазочка с фруктами и букет ранних цветов — Полинс купила их на собственные деньги. Русские оценили ее поступок — они уже знали, какая мизерная зарплата у горничных и как бережливы и экономны голландские женщины.

Наступила весна, снег стаял, на клумбах у отеля завозились старательные садовники; пригороды Гааги запестрели прямоугольными полями распустившихся тюльпанов. Люди потянулись к морю.

В воскресенье русские тоже пошли погулять по набережной. Полинс с балкона смотрела, как они несколько раз прошлись под окнами отеля. Стояла чудесная погода, свежий ветерок доносил до Полинс привычный запах соленой морской воды. Далеко во все стороны раскинулось потревоженное ветром Северное море; всюду виднелись бесчисленные гребешки волн с бурунчиками белой пены.

На набережной царило оживление, хорошо знакомое Полинс. Вон там важно и чинно, словно серые гуси, выступают семьи известных в Гааге богачей. Не дай бог, кто-нибудь из посторонних случайно окажется в их компании — его встретят молчаливые удивленные взгляды и недоуменно поднятые брови. А там, у самой воды, с азартом болтают друг с другом рыбачки. Им не страшен мокрый песок: тяжелые башмаки, выдолбленные из целого куска дерева, надежно предохраняют от сырости. «В церковь ходили: надели лучшие черные платья и черные чулки, — подумала о рыбачках Полинс. — Белоснежные воротнички накрахмалены, наглажены».

Взгляд девушки остановился на колясках инвалидов, ревматиков. Они выбрались из домов погреться на солнце. Так, наверное, греется на солнце в этот яркий день и ее отец. Сгорбленные, согнутые болезнью, старики молчаливо смотрели перед собой и были похожи на жутких черных птиц.

— Полинс, идите к нам! — послышался вдруг голос Евгения.

Под балконом стояли русские. Девушке захотелось спуститься к ним, пройтись по набережной, поболтать, посмеяться. Но это нарушение правил приличия. Нет, лучше не надо!.. И она лишь помахала рукой своим друзьям.

Вечером Евгений возвращался к себе в номер. В полутемном коридоре вдруг кто-то стремительно бросился к нему.

— Хэлло! Хау ду ю ду! Добри вечер!

Это был Арнольд Дэвис, только что прилетевший из-за океана. Вид Арнольда всегда вызывал ощущение чего-то слишком уж четкого, аккуратного. Его редкие светлые волосы неизменно были гладко расчесаны, с идеально прямым пробором; правильные черты лица казались выточенными искусным гравером. На нем был элегантный, широкий, почти до колен светло-коричневый пиджак и узкие темно-синие брюки.

— Как поживайт? Ваше здоровье! — вспомнил Арнольд немногие известные ему русские слова.

Они поговорили о последних новостях, об общих знакомых, о предстоящих делах. Арнольд самую незначительную новость встречал так бурно, таким раскатистым смехом и громким возгласом «Хо-у-у!», будто ему сообщали, что он получил миллионное наследство. При этом он размашисто и сильно хлопал собеседника по плечу: «О'кэй!»

Они уже собирались расходиться, как вдруг Арнольд толкнул Алимова в бок.

— Смотри, смотри, какая девочка!

По коридору к ним приближалась Полинс. Арнольд не спускал с нее глаз, Поравнявшись с ними, Полинс улыбнулась Алимову и прошла мимо.

— Поздравляю, Евгений. Хороша девочка! — завистливо сказал Дэвис.

…Первый раз Алимов встретил Дэвиса года два назад в одном из маленьких городков на севере Голландии. Там они прожили вместе в одной гостинице около месяца. Евгений и его товарищи сразу оценили деловитость и большие познания Арнольда. Остроумный, общительный и жизнерадостный, Арнольд быстро сходился с людьми, подкупал их простотой обращения. Он был достаточно образован, разбирался в вопросах искусства, хорошо знал музыку. И самое главное, он был хорошим товарищем, искренне веселил всех в минуты отдыха. Он не скупился: приглашая в ресторан, угощал даже случайных компаньонов. Когда ему заметили, что не обязательно брать на себя расходы, Арнольд воскликнул:

— У нас тоже широкая душа! Как и русская!

Гуляя как-то по городку, Алимов и Дэвис очутились в маленьком уютном садике. Здесь были клумбы цветов, причудливо подстриженные кустики и даже лабиринт из зарослей дикого винограда. Посредине маленькой зеленой полянки, за невысокой изгородью, стояла низкорослая старая яблоня; ствол ее был побелен известью; ветки с яблоками, несмотря на подпорки, клонились к земле.

Арнольд решительно перешагнул через изгородь и пошел к дереву, ступая мокасинами по зеленой, ровно подстриженной траве.

— Эту яблоню посадила какая-то королева! — крикнул он, прочтя надпись на дощечке под деревом. И тут же сорвал яблоко, попробовал, поморщился: «Бр-р-р! Кислое!» Бросив его наземь, сорвал другое.

— Что ты делаешь, Арнольд? Это же музей!

— Ну и что ж! В крайнем случае заплачу штраф, — спокойно ответил Дэвис.

В другой раз, осматривая выставку уникальных изделий голландских кружевниц, Арнольд стал упрашивать девушку-гида помочь ему купить понравившийся экземпляр.

— Как? Нельзя продать? — удивленно спрашивал он.

Евгений так и не определил: действительно ли Арнольд не понимал, что это музейный экземпляр, рисовался ли он, или это была просто капризная настойчивость.

Власть денег Арнольд распространял и на женщин.

— Любовь, сила деньги — против этого не может устоять ни одна женщина, — заявил он как-то в минуту откровения.

Евгению далеко не все нравилось в Арнольде, в присутствии Дэвиса его не покидало неизменное чувство настороженности.

Однажды несколько шахматистов из делегаций разных стран собрались в большой гостиной. Арнольд был в ударе и смешил всех, забавно пародируя общих знакомых. Но Евгению не было весело. С каждой минутой становилось темнее: надвигалась буря. Из окон было видно, как по взбудораженной водной поверхности яростно мчались высокие островерхие волны, грозя все снести на своем пути. Хлопья туч тонули в морской пучине, море смешалось с небом.

В дверь постучали. Вошла Полинс.

— Простите, я должна закрыть дверь на балкон, — сказала горничная.

Арнольд сразу перестал болтать, смолкли и остальные. Евгений насторожился. Он давно уже замечал, что между Полинс и Арнольдом происходит что-то неладное.

Арнольд искал встреч с горничной, приглашал ее в кино, на танцы, в ресторан. Столкнувшись с ее несговорчивостью, он попытался заинтересовать Полинс красивыми безделушками, к которым, по его мнению, должна тянуться душа каждой женщины, но и это не возымело действия.

Арнольд злился. Надо было чем-то подтвердить созданную им самим славу любимца женщин. При каждом случае он пытался доказать всем, что имеет успех у Полинс, — старался подчеркнуть это и неуместно нежными словами, и намеками, и фамильярностью. Полинс только пренебрежительно и холодно улыбалась в ответ.

И сейчас Арнольд, остановив Полинс, приподнял пальцами ее подбородок.

— У-у, милочка!

Дэвис будто хотел этим подчеркнуть разницу между собой и горничной, предъявить права на близость.

Полинс вспыхнула, но все же сдержалась и, взглянув в лицо Арнольда, резко отвернулась.

Поступок Дэвиса смутил всех своей бестактностью. Он понял это и разозлился. Девчонка! Эти русские избаловали горничную — играют в равноправие Надо указать ей место!

— Пойдите в мой номер, Полинс, — важно приказал Арнольд. — Возьмите в шкафу грязное белье и отдайте в стирку…

Срок пребывания делегации в Голландии заканчивался, и Евгений с товарищами уже собирались домой, как вдруг Полинс исчезла. Не появлялся и Арнольд. По таинственному шушуканью горничных Евгений понял, что с ней что-то произошло. Но только через два дня он узнал подробности случившегося.

Под вечер Полинс пришла за бельем в номер Арнольда, Тот вошел следом и запер дверь на ключ. Девушка гневно потребовала выпустить ее. Арнольд начал уверять, что он от нее без ума. Полинс не слушала и гневно требовала открыть дверь. Первый козырь Арнольда — любовь — не действовал. Тогда, обняв Полинс, он попытался силой сломить ее сопротивление.

В номере Арнольда на высокой подставке стояла небольшая статуэтка из розового мрамора — «Похищение Прозерпины». Мускулистый гигант с волнистой бородой держал на груди отбивающуюся Прозерпину. Волосы ее были распущены, покрывало слетело с покатых плеч, лицо выражало муку, губы раскрылись в беспомощном крике. Одна рука отталкивала гиганта, другая в отчаянии была поднята вверх.

Почти теряя сознание, Полинс вдруг увидела над собой гадкое лицо Дэвиса. Отвращение вернуло ей силы: она стремительно вырвалась и бросилась к двери. В этот момент что-то грохнуло: зацепившись за ее платье, мраморная скульптура упала и разбилась вдребезги.

Полинс замерла. Ужас сжал ее сердце; она нагнулась, пытаясь собрать, соединить осколки, — ничего не получалось.

— Что я наделала! — шептала перепуганная Полинс. Ей припомнились слова хозяина отеля: «Будьте осторожны, эта статуэтка стоит четыре тысячи гульденов. Это копия. Оригинал в Риме, в вилле Боргезе, но все равно большая ценность. Лучше держитесь подальше от хрупкой вещицы».

Четыре тысячи, да ведь это же больше ее годового заработка! Боже мой, что делать, что теперь скажут дома? Незаметно склеить, как-то собрать кусочки? Нет, слишком мелкие осколки, все пропало…

Испуганная, ошеломленная девушка только теперь заметила, что Арнольд вновь пытается обнять ее, бормоча, что он заплатит за разбитую статуэтку, даст ей еще много денег.

— Деньги! — вспыхнула Полинс. — Только и знаете — деньги!

Резко поднявшись, она нечаянно взмахнула осколком статуэтки, который держала в руке, и тотчас услыхала крик Арнольда. Схватившись за лицо, Дэвис бросился к зеркалу. Полинс повернула ключ в двери и выбежала из комнаты.

— Что с тобой, Полинс? Что это у тебя в руках? — засыпали ее вопросами подруги.

Полинс держала холодную тонкую руку Прозерпины. Мраморные пальцы были отбиты и торчали острыми зубцами бело-розового камня. Только сейчас, она поняла, почему так закричал Арнольд. Прозерпина отомстила насильнику.

С тех пор Полинс не появлялась в отеле. Арнольд тоже старательно избегал русских и, пожалуй, правильно делал: вряд ли эти встречи были бы им приятны. Евгений внимательно караулил Вано: горячий, вспыльчивый грузин грозил расправиться с «грязным Мефистофелем, покупающим честь и душу».

Подруги Полинс сказали, что хозяин уже уволил ее с работы.

Встретив управляющего, Евгений спросил его о судьбе горничной.

— Откровенно говоря, я считаю, что Полинс ни в чем не виновата, — сказал управляющий. — По-моему, и хозяин так думает, но он сделает все возможное, чтобы не обидеть гостя. И будет прав. Сами посудите: в прошлом году в наших отелях побывало больше десяти тысяч туристов из-за океана, и сейчас, перед началом летнего сезона, опасно портить с ними отношения. Можно создать плохую рекламу. А разве вы не так бы поступили?

Евгений пожал плечами.

— Конечно, денег она заплатить не сможет, — продолжал управляющий. — Думаю, дело увольнением и кончится. А жаль; после этого печального инцидента Полинс трудно будет устроиться в другом отеле…

Настал день отъезда. Евгений с товарищами спустился в просторный застекленный вестибюль отеля; пока служащие грузили в машины их багаж, они прощались с хозяевами, администраторами.

Погода вдруг резко изменилась. За огромными окнами бушевал снежный буран. Поля цветущих тюльпанов за ночь покрылись толстым слоем снега.

К гостинице подъезжали все новые туристы, чтобы провести у моря пасхальные праздники. Разодетые дамы, выходя из машин, морщились, недовольные погодой, и зябко кутались в дорогие меха. Старушки рыбачки, экономившие деньги на трамвайных билетах, медленно проезжали мимо отеля на велосипедах. На белой скатерти свежего снега оставались длинные темные полоски следов. Полураздетые ребятишки, привыкшие уже к теплой погоде, шлепали босыми ногами по мокрому снегу, наперегонки устремлялись к автомобилям, чтобы первым открыть дверцу и получить монетку.

— Скверная погода, — сказал Алимову служащий отеля. — Но для вас это хорошо: я слыхал, что, когда вы собираетесь в путь, непогода в России считается хорошим предзнаменованием.

Алимов молча слушал голландца.

— Евгений! — вдруг услышал он шепот.

В углу вестибюля притаилась знакомая фигурка. Узнав об отъезде русских, Полинс пришла проститься, хотя вряд ли ей хотелось появляться в отеле. Русские шахматисты бросились к ней, наперебой расспрашивая, пожимая руку.

Евгений последним подошел к Полинс.

— Здравствуйте, Полинс. Как дела? — спросил он девушку.

— Спасибо, Евгений. Хорошо…

В ее голосе было столько горя… Евгению захотелось помочь, успокоить ее, вновь вызвать улыбку на милом лице, но он хорошо понимал, что помочь ничем не сможет.

— Какая ужасная погода, — прервала молчание Полинс.

— Да…

Друзья уже звали Евгения в машину. Все было готово, нужно было спешить в аэропорт.

— Прощайте, — тихо сказала Полинс. — Мне было так хорошо со всеми вами! Я буду долго вас помнить.

Пожав Алимову руку, она выбежала из отеля, боясь расплакаться Из машины Евгений видел, как ветер ожесточенно трепал концы ее голубой косынки.