Похожая на сказку жизнь

Глава первая

Тод Треверс достал из-за чайника балетную туфельку и пробормотал что-то нелестное по этому поводу. Он собрался было швырнуть ее на другой конец светлой, просторной кухни, но сдержался. Если дать волю чувствам, туфелька наверняка безвозвратно пропадет в его шумном безалаберном доме, и нетрудно представить, какой возникнет переполох, когда пропажа обнаружится.

— Эти девчонки хоть когда-нибудь кладут свои вещи на место? — поинтересовался он таким глубоким сексуальным голосом, что большинство людей при первой встрече были уверены, что имеют дело с шекспировским актером, а не с одним из наиболее значительных бизнесменов Лондона.

Анна подняла голову и посмотрела на мужа. Она сидела на полу и чистила три пары туфель, отчего заболела шея. Сегодня Тод нарушил незыблемое правило и пришел домой неожиданно рано. И до сих пор не объяснил причину!

Ее мечтательно глядевшие синие глаза немедленно и с удовольствием сфокусировались на правильных чертах лица мужа. Сердце участило удары. Анна вздохнула.

Тод — один из тех мужчин, кого нередко называют чересчур красивыми. Высокий, хорошо сложенный, с мускулистыми бедрами и сухим, жестким телом, он обладал грацией прирожденного спортсмена. Густые темные волосы чуть вились, а когда лицо освещалось улыбкой, казалось, будто в комнату заглянуло весеннее солнце.

По правде говоря, если бы кто-нибудь попросил Анну перечислить слабые стороны Тода, она оказалась бы в полнейшем замешательстве, но надо заметить, что во всем, что касалось Тода, она была просто невменяема. Ей до сих пор приходилось время от времени щипать себя, проверяя, не сон ли их супружеская жизнь.

Десять лет совместной жизни и трое детей ничуть не ослабили чувство восторга, которое она до сих пор иногда испытывала, вспомнив, что вышла за такого роскошного мужчину, как Тод Треверс!

— Ммм? — рассеянно переспросила Анна, аккуратно кладя маленькую черную сапожную щетку на газетный лист. — Что ты сказал, милый?

— Девчонки, — раздраженно повторил он. — По-моему, они никогда ничего не кладут на место. Или я ошибаюсь?

Глаза Анны обратились к большой фотографии смеющихся десятилетних девочек-тройняшек с пшеничными локонами и синими глазами матери.

Этот изумительный снимок был сделан ведущим лондонским фотографом, восхищавшимся профессионализмом девчушек, которому вряд ли стоило удивляться, поскольку Наталья, Наташа и Валентина Треверс уже два года успешно снимались в телевизионной рекламе.

Девочки были «открыты» руководителем рекламной группы, чей сын посещал их школу в Кенсингтоне, ту самую школу, куда ребенком ходила и Анна. Тройняшки безумно рвались принять участие в рекламной кампании супермаркета, но понадобилось немало сил, чтобы убедить Анну и Тода, что от этого не пострадает учеба их дочерей.

С тех пор три девочки работали на «Премиум сторз» — обширную сеть супермаркетов с филиалами по всей Британии. Они регулярно появлялись в рекламных роликах, а кроме того, их улыбающиеся мордашки уже успели примелькаться на расставленных по всей стране рекламных щитах. Стоит ли удивляться, что школьные подружки отчаянно завидовали девочкам, потому что, как весело заявила однажды Валентина: «Мы зарабатываем на свое шоколадное печенье!»

Стреляные воробышки, все трое, думала Анна, и на губах ее появилась мягкая улыбка.

— Я знаю, что они бывают слегка неаккуратны, — неохотно согласилась она, потому что, если бы у трех ее дочерей вдруг выросли крылышки и засветились нимбы вокруг головок, это ничуть не удивило бы без памяти любящую мать.

Брови мужа сошлись в грозную линию над серыми глазами, выглядевшими сегодня сурово, как декабрьское небо.

— Ты балуешь и опекаешь их и видишь в этом единственную цель своей жизни! — обвиняюще прорычал он.

— Тод, я не…

— Анна, ты — да, — перебил ее муж. — И сама это прекрасно знаешь. Ты все за них делаешь! Как сейчас, например, — уличил он, бросив недовольный взгляд на недочищенные туфли. — Почему ты не даешь им сделать хоть что-нибудь?

— Потому что я их мать, — спокойно ответила она.

— У других матерей есть прислуга, — заметил он.

— Другие матери работают. Я не могу перепоручить заботу о своих детях чужим людям, когда сама сижу дома, Тод!

— Мне не нравится, что ты чистишь их туфли, — упрямо проговорил он. — Вот и все.

Она аккуратно закрыла баночку с обувным кремом.

— Ты не в духе, Тод?

Их глаза встретились.

— Ты все равно не захочешь слушать…

— Очень даже захочу, — мягко возразила Анна. В синих глазах засветилось любопытство, и она рассеянно убрала касающуюся щеки прядь волос и заправила ее за ухо.

От этого движения чуть колыхнулась ее грудь, и Тод почувствовал, как начинает медленно разгораться желание, хотя жена вроде бы никак не старалась воспламенить его. Скорее наоборот.

Анна всегда одевалась очень практично — привычка, приобретенная в пору, когда ей пришлось заботиться о трех младенцах, от которой она до сих пор не могла вполне избавиться. Сейчас на ней были леггинсы, уже начинавшие пузыриться на коленях, и просторный, соблазнительно бесформенный красный хлопчатобумажный свитер. Пшеничные волосы стянуты в хвост и перевязаны бархатной лентой. На лице — никакой косметики.

И все же…

— Почему ты не хочешь сказать мне, Тод? — Она встала, вопросительно взглянув на мужа. — Или, может быть, принести тебе выпить сначала?

Он покачал головой, потом посмотрел на ее доверчивое лицо и чуть не передумал, понимая, какую взрывоопасную новость собирается сообщить.

— Нет, не стоит. Давай пойдем в комнату и сядем, хорошо?

Анна кивнула и пошла за Тодом в гостиную, где он расположился на большом болотно-зеленом диване и вздохнул.

Анна, пристроившись на противоположном конце, ободряюще улыбнулась, пытаясь угадать, что же могло привести в такое раздраженное настроение ее обычно уравновешенного мужа. Правда, он был странно рассеян уже несколько недель. И лишь молча кивал головой, когда она спрашивала, все ли в порядке.

Она начинала терять терпение. У нее слишком много забот, чтобы разгадывать подобные шарады. Если что-то случилось, он может сказать об этом прямо!

— Так что же тебя беспокоит, Тод?

Он колебался, тщательно подбирая слова, поскольку все еще подозревал, что жена будет против того, что он хотел сейчас сказать. Очень против.

— Солнышко…

— Ради Бога, Тод, давай без предисловий!

Он улыбнулся. Анна — единственная на свете женщина, которой он позволяет так разговаривать с собой!

— Кажется, нам пора подумать о переезде…

Вот уж этого Анна никак не ожидала услышать. Заяви Тод, что собирается всей семьей отправиться с рюкзаками через Аризонскую пустыню, она удивилась бы меньше.

— О переезде?

Она выпрямилась, глядя на мужа в полнейшем смятении.

В этой просторной квартире началась их супружеская жизнь, здесь выросли непоседливые тройняшки, здесь семья пережила все житейские трудности и зловещие предсказания тех немногих знакомых, которые помнили самое начало их брака.

Тод кивнул.

— Вот именно. Ведь это не такое уж безумное предложение, правда, солнышко? Многие постоянно переезжают! Рассуди.

Но Анна давно уже поняла, что мыслить здраво — совет, который проще дать, чем выполнить, особенно когда ты стала матерью. Потому что десять лет назад, когда она родила тройню, в голове образовалась полнейшая каша. Школьница, складывавшая в уме многозначные числа, превратилась в женщину, которая иногда считала на пальцах, сколько бутербродов с джемом нужно приготовить для тройняшек и их гостей.

Материнство требовало думать о двадцати вещах сразу, и ей стало труднее логически размышлять о возникающих проблемах. Теперь, если ее что-то пугало, она стреляла навскидку.

Эта квартира была ее убежищем и раем. Она жила в ней с незапамятных времен — еще задолго до того, как вышла за Тода. И они были счастливы здесь. Меньше всего на свете ей хотелось бы выдергивать уже пущенные корни.

— Но я никуда не хочу переезжать, Тод, — твердо сказала она мужу.

Уголки его рта нервно задергались.

— Понимаю. Но ты не можешь вот так просто взять и отмахнуться от моих слов, Анна!

Он прав. Тод Треверс — один из тех невероятно спокойных и рассудительных мужчин, у которых на все всегда есть готовый ответ. И если Анна расплачется, а именно это ей и хотелось сейчас сделать, и закричит, что не вынесет переезда отсюда, Тод просто уничтожит все ее аргументы своей железной логикой.

Анна глубоко вздохнула.

— Но, Тод, зачем нам переезжать? — терпеливо переспросила она. — Ведь мы же здесь счастливы. Разве не так?

Ответа не последовало, и комнату, как удушливый дым, наполнила неловкая тишина.

— Тод? — Анна посмотрела ему прямо в глаза, побледнев как полотно. — Ты хочешь сказать, что мы здесь не счастливы?

Он покачал темноволосой головой.

— Солнышко, все не так просто.

Анна замерла, услышав грустную нотку в его голосе: в ее голове родилась ужасная догадка, что на самом деле хотел сказать муж.

— Ты что, х-хочешь сказать, что у тебя есть кто-то еще? — сказала она срывающимся голосом, чувствуя обессиливающую пустоту в груди.

Тод расхохотался:

— Ох, Анна…

— Я уже двадцать восемь лет Анна! — яростно огрызнулась она, ощутив облегчение, и швырнула в мужа подушкой. Тод молниеносным движением перехватил мягкий снаряд. — Если в твоей жизни появилась другая женщина, Тод Треверс, то я, черт возьми, хочу знать об этом!

Тод положил подушку и встал. Анна ужаснулась, осознав, что с вожделением глазеет на его бедра. Возможно ли так злиться на мужчину, удивлялась она про себя, и в то же время знать, что, стоит этому самому мужчине подойти к ней, чтобы заняться любовью, она не воспротивится. Только он, разумеется, не станет этого делать. Не сейчас, не на диване, не посреди дня. Тод умел контролировать свои сексуальные аппетиты… дав жизнь тройне.

— Нет никакой другой женщины, — мягко сказал он. — Ты это прекрасно знаешь. Меня просто не интересуют другие женщины…

— Будто бы, — перебила она, лишь немного смягчившись и не желая прекращать разговор.

— Даже если бы у меня были время и силы… ух! — Вторая подушка попала в цель. — У вас прекрасный бросок, миссис Треверс! — отметил он, потирая подбородок, в который угодила вышитая диванная подушка. — Не заняться ли вам гольфом?

— Не пытайся переменить тему, Тод! — мягко предупредила она. — И если другой женщины не существует, лучше тебе прямо сказать, почему ты несчастлив здесь!

— Только не надо сочинять, — спокойно укорил он. — Я ничего подобного не говорил, правда?

Он подошел к ней вплотную. Свободный покрой итальянских брюк не вполне скрывал мощные линии его бедер, и Анна едва справлялась с нахлынувшим желанием.

— Можно я сяду? — спросил он, указывая на место рядом с ней.

— С каких пор ты стал спрашивать разрешения? — плохо владея голосом, поинтересовалась она.

— С тех пор, как ты швыряешь в меня подушками и смотришь так, словно перед тобой стоит самый гнусный разбойник за всю историю человечества, — любезно пояснил он. — Так можно мне сесть?

— Как тебе будет угодно, — пожала плечами она, понимая, что ведет себя как девчонка. Судя по мрачному выражению лица, Тод собирался сказать что-то такое, чего ей вовсе не хочется слышать.

Она отметила, что муж уселся на некотором расстоянии, и была благодарна ему за это. Потому что слишком уж сосредоточилась на его мускулистом теле, даже руки дрожали.

— Ты спросила, счастливы ли мы здесь, — начал он, продолжая хмуриться.

— И ты дал очень уклончивый ответ.

— Ну так выслушай, что я думаю на самом деле. — Он провел рукой по темным взъерошенным волосам и посмотрел ей в глаза. — Конечно, я был здесь очень счастлив.

Она обратила внимание на прошедшее время.

— А что же теперь?

— И сейчас счастлив, — спокойно поправился он. — Просто мы можем быть еще счастливее.

— Но что же это должно означать?

Тод вздохнул, жалея, что отказался от выпивки. Он слишком долго не решался начать разговор, но больше тянуть нельзя.

— Нам очень, очень повезло — я понимаю это, Анна. Мы живем в большой и очень удобной квартире…

— Которая находится в самом что ни на есть центре столицы! — не замедлила уточнить она.

— Именно так.

— При всем желании мы не могли бы перебраться ближе к центру, Тод! Разве не так?

— Конечно. Но, между прочим, у нас растут три дочери, — сухо напомнил он, — которые скоро уже не смогут жить в одной комнате, как бы велика она ни была, — добавил он, заметив, что жена открывает рот, и правильно угадав ее возражение.

— Тройняшки ни за что не согласятся разъехаться! — нашла другой довод Анна, вспомнив многочисленные стычки с дочерьми. Даже выезжая куда-нибудь, они отчаянно настаивали на том, чтобы их размещали в одной комнате. — Сколько раз они об этом говорили!

— А когда ты спрашивала их последний раз?

Что-то в его голосе подсказало Анне, что велись разговоры, в которых она не участвовала.

— Давно, — твердо ответила она. — Но, судя по твоему тону, у тебя есть более свежие сведения.

— Да, я говорил с девочками о их жизни вообще, — неохотно признался он, не понимая, откуда взялось чувство вины.

— Но меня, разумеется, ты посчитал для такого разговора лишней? — саркастически заметила она. — И часто вы говорили об этом?

Тод побарабанил длинными пальцами по бархатному подлокотнику дивана. Будто лошадь проскакала галопом.

— Совершенно незачем говорить со мной таким тоном, будто я совершил страшный грех, Анна, — мягко заметил он. — Ты гораздо больше меня общаешься с девочками.

Анна подавила искушение сказать, что беседы о том, покупать ли новую одежду, или уговоры сесть за уроки, не идут ни в какое сравнение с разговорами о переезде в другой дом.

Она заглянула в пасмурные серые глаза, сейчас сузившиеся так, что виден был только серебристый блеск сквозь густые темные ресницы.

— Так что же именно вы обсуждали? — спросила она. — И каким образом зашел разговор на эту тему?

Наконец он решился поговорить начистоту.

— Это было в твой день рождения, когда я остался с девочками. Помнишь?

Еще бы она не помнила! На двадцативосьмилетие Тод подарил ей билет в один из самых роскошных лондонских дамских клубов.

Про себя Анна подумала, что такой подарок скорее подошел бы женщине, более интересующейся собственной внешностью, чем она. Весь день ее мяли и колотили, она потела в сауне, а потом должна была плюхаться в ледяную ванну. Ее кожу массировали, умащивая жирными кремами, ногти чистили и полировали, потом, после ленча, состоящего исключительно из какой-то несъедобной формы растительного мира, она вернулась домой посвежевшая и помолодевшая, но с волчьим аппетитом.

— И вы совершенно случайно заговорили на эту тему? — подозрительно поинтересовалась Анна. — Именно так оно и было? Девочки вдруг говорят тебе: «Папочка, мы хотим переехать!»

Он не отвечал. Просто сидел и серьезно, терпеливо изучал ее возмущенное лицо.

— Ну, — саркастически произнесла Анна, безумно разозленная его рассудительным видом. Как он смеет быть рассудительным в такую минуту? — Так все было?

— Ты дашь мне возможность рассказать? — спокойно спросил он. — Или будешь и дальше разыгрывать мелодраму?

— Пожалуй, мне надо выпить, — сказала вдруг Анна и не могла не заметить, как удивила Тода. Выпивала она только по праздникам или по каким-нибудь исключительным случаям; да и тогда какой-нибудь малости — стакана вина, не больше — бывало достаточно, чтобы она по-настоящему захмелела!

— Я принесу, — сразу же сказал Тод и ушел на кухню, где занялся откупориванием бутылки вина, поиском стаканов, решая тем временем, как продолжить этот разговор, который обязательно нужно довести до конца.

Анна заметила, что он выбрал очень дорогую бутылку, и удивленно подняла брови, когда Тод с подносом вошел в комнату.

— Похоже, новости действительно плохие, — невесело пошутила она, беря из рук мужа стакан с вином.

Тод ничего не ответил. Он снова сел рядом с женой, пригубил вина, решительно поставил стакан на стол и повернулся к ней.

— Все дело в том, что я провожу с девочками гораздо меньше времени, чем хотел бы. Вот в твой день рождения я и разрешил им делать все, что они захотят, — в разумных пределах, разумеется. Это был подарок для них в твой праздник.

— Очень мило с твоей стороны, — машинально произнесла она, пригубив вино.

— Вот тогда Талли и сказала, невообразимо мрачным тоном, что она никак не может делать то, что по-настоящему хочет, потому что ей это просто запрещено.

— Имелись в виду, наверно, лошади? — медленно произнесла Анна, думая о Наталье, родившейся первой из тройняшек, окончательно и бесповоротно помешавшейся на лошадях. Все свои карманные деньги она тратила на специальные журналы, а если ей нравилась какая-то книга, то можно было не сомневаться, что там немалое внимание уделяется верховой езде.

— Да, — довольно угрюмо согласился Тод. — Она печально спросила меня, почему не может завести себе лошадь.

— Потому что она не хуже меня знает, что верховая езда — это слишком большой риск, — вздохнула Анна. — Всем троим известно, что им запрещено заниматься всеми опасными видами спорта. Ведь это даже записано в их контракте! Еще когда их выбирали, девочкам было сказано, что сломанная рука или нога будет катастрофой для всей компании.

— Что равносильно концу света, не так ли? — поинтересовался Тод.

Издевка в его голосе заставила Анну поднять голову, и что-то трудноопределимое в глазах мужа вынудило ее немедленно поставить едва отпитый стакан кларета на стол.

— Ты на что-то намекаешь? — спросила она тихо.

Тод смотрел на нее совершенно неподвижным взглядом.

— Нет, Анна. Просто мне интересно, так ли уж страшно, если девочки прекратят работать на «Премиум сторз»…

— Конечно, это будет ужасно! — уверенно ответила Анна. — Ты знаешь, как они счастливы, что подписали контракт. Другие дети, гораздо более опытные, чем наши, вцепились бы в такой шанс зубами!

— Ты говоришь, как настоящий шоумен, — критически заметил Тод, и Анна похолодела, потому что он не имел обыкновения разговаривать с ней столь осуждающим тоном.

— Это несправедливо, — возмутилась Анна. — Я никогда не искала славы для девочек — она сама нашла их! Разве ты не помнишь, как долго и досконально мы обсуждали с ними все, что связано с контрактом, прежде чем разрешили сниматься в рекламе? Ты не можешь не помнить! И мы вместе решили, что они могут заниматься этим при условии, что съемки не будут мешать учебе в школе. И съемки действительно не мешают учебе. Ты со мной согласен?

— До сих пор не мешали, — осторожно ответил Тод, — но…

— Ладно, — признала она, пожав плечами. — Они работают, потому что им это несказанно нравится.

— Ты хочешь сказать «нравилось», — поправил он. — Мне кажется, что сейчас они получают гораздо меньше удовольствия, чем вначале.

— В самом деле? Вот и еще одна деталь, которую они сообщили тебе, а меня решили не информировать. — Анна понимала, что ее устами говорят раздражение и обида, но ничего не могла с собой сделать.

Ей было больно. Очень больно.

Она дала жизнь тройняшкам, когда ей исполнилось всего семнадцать — сама едва ли не ребенок, — и всегда полагала, что ближе отношений, чем у нее с девочками, и представить невозможно.

Тод смотрел на бледное, сердитое лицо жены и раздумывал, почему же разговор развивается столь бездарно. Менее всего он хотел восстанавливать против себя Анну. Он знал, как ровно и спокойно обсуждаются самые болезненные вопросы на работе, и не понимал, почему дома любая тема вызывала избыток эмоций и недостаток логики.

Тод сделал еще глоток вина, раздумывая, как выразить недовольство дочерей образом жизни, вызывавшим столько зависти у большинства их ровесников.

— Им действительно нравилось работать на «Премиум сторз», — сказал он Анне с умиротворяющей улыбкой, от которой у той прошел мороз по коже. — Как они выразились, много ли детей шагнули из безвестности в звезды рекламной кампании, которая обеспечит их до конца жизни?

— Именно так! — торжествующе подхватила Анна. — Да плюс к тому они встречаются со знаменитостями и занимаются такими вещами, о которых большинство детей могут только мечтать… — Голос ее печально упал при воспоминании о том незабвенном случае, когда Талли, Таша и Тина подносили знаменитой рок-звезде колу на сцене, запуская рекламную кампанию новой линии диетических напитков «Премиум сторз». Волнения в школе не утихали несколько недель.

— Никто не отрицает, что эта работа дала им возможности, которых, при других условиях, просто не могло быть, — миролюбиво согласился Тод. — Но они работают уже два года.

— И в «Премиум» хотят, чтобы они продолжали эту работу, — упорствовала Анна. — До бесконечности.

Тод решил, что довольно уже ходить на цыпочках вокруг да около. Если жена отказывается понимать, он заставит ее!

— Да, я знаю, что компания хочет и дальше пользоваться их услугами, Анна. Но есть момент, на который ты совершенно закрываешь глаза. Это блестящий контракт, и очень прибыльный, но в нем очень много запретов.

— Ты забываешь — эксклюзивный контракт, — защищалась Анна. — Отсюда и запреты.

Тод покачал головой.

— Я говорю не о запрете для девочек работать на кого-либо еще, пока остается в силе контракт с «Премиум», — возразил он. — Запреты простираются на гораздо более широкую область. Таша очень хорошо учится в школе…

— Она молодчина! — просияла от гордости Анна. — Ее хотят готовить к получению филологического образования!

— Но, чтобы поступить в филологический колледж, ей придется много заниматься, не правда ли? — сказал Тод. — А где она найдет для этого время при всех требованиях «Премиум»?

— Для начала попробует меньше смотреть телевизор, — сказала Анна, повторяя слова, произносимые всеми матерями во всем мире, но Тод яростно замотал головой.

— Зачем ты так? Она очень мало смотрит телевизор. Или нет? Тем временем Талли запрещено ездить верхом во избежание травм, — непреклонно продолжал он. — А она, между прочим, уже накопила достаточно денег, чтобы купить себе собственную лошадь. Каково ей даже не иметь возможности прокатиться в парке?

— Но мы живем в Найтсбридже! — раздраженно возразила Анна. — Скажи, пожалуйста, где она будет держать свою лошадь? Где ты предлагаешь построить конюшню? У «Хэрродза»?[1]

— В том-то и дело! — выдохнул Тод, и Анна совершенно отчетливо поняла, что попала в тщательно устроенную западню. — Найтсбридж не то место, где люди могут держать животных! У нас нет места не то что для лошади, но даже для собаки, — продолжал он. Слова лились так гладко, что создавалось впечатление, будто он давно уже обдумывал это.

А может быть, так оно и есть? — промелькнуло в голове Анны. А если так, то какого же черта он не поговорил с ней раньше?

— И яблонь у нас тоже нет. Яблонь, которые весной покрываются душистыми цветами, а осенью склоняются от щедрых плодов, — продолжал он, и в голосе звучало столько чувства, сколько она уже не слышала многие годы. Серые глаза потемнели и затуманились. — Нет ручьев, по которым девочки могли бы бегать босиком, пока не стали слишком взрослыми и знаменитыми, чтобы заниматься такими глупостями. Нет полевых цветов, которые они могли бы собирать и плести венки. Они никогда не видели, как кролик скачет, резвясь, по полям, не слышали, как кричит ночью сова.

— Ты начитался книг о сельской жизни! — пошутила Анна с нервной улыбкой коренной горожанки, однако ответная улыбка не тронула чеканных губ мужа. — Ты забыл упомянуть грязь и мошкару, отрезанность от внешнего мира, чуть испортится погода!

— Это ты забываешь, что я вырос в деревне, Анна, — мягко возразил он. — Может быть, мои воспоминания немного окрашены в розовый цвет, но все же могу тебя уверить, что очень хорошо сознаю все неудобства, связанные с жизнью в захолустье.

Анна вспомнила, как начинался их разговор, и неловко пошевелилась. Начало показалось ей очень плохим, но продолжение выходит гораздо хуже. Похоже, Тод собрался абсолютно изменить их образ жизни. Однако есть такая вещь, как партнерство. Он не может заставить ее и девочек переехать в деревню, если они этого не хотят.

Но как убедить Тода?

Анна готова была удариться в панику. Она провела большую часть жизни в этой квартире. Ее отец продал Тоду право собственности очень дешево в качестве свадебного подарка, потому что Тод не мог принять такую квартиру, не уплатив ничего. Она представить себе не могла жизни где-нибудь еще. И не хотела верить, что ее семья может жить в каком-либо другом месте.

Может быть, она уделяет мужу недостаточно внимания? Ведь именно от этого постоянно предостерегают женские журналы, когда публикуют бесконечные истории о женах, которые считают, что муж — данность, которой у них не отнять. Не потому ли он выглядит последнее время таким грустным и рассеянным?

И все же в ее арсенале есть одно очень эффективное оружие, которое быстро заставило бы Тода изменить взгляд на вещи… Если бы только ей хватило смелости его применить…

— Ффу! — с чувством вздохнула она и вытерла рукой абсолютно сухой лоб. И безумный план обрел черты видимой реальности, потому что его поза, слегка изменившаяся в ответ на ее движение, что-то во взгляде, совершенно неуловимое, пробудили в Анне неистовое желание… Она откашлялась, но голос не желал подниматься выше сладострастного шепота. — Здесь становится уж-жасно жарко. Тебе не кажется, милый?

По внезапно дрогнувшему голосу жены Тод понял, чего она хочет, и почувствовал немедленный отзыв в собственном теле. Он сам хотел ее, но обычно они не делали это так.

Днем он работал, а если и не работал, то как бы они умудрились заняться сексом в квартире, по которой снуют три непоседливые и любопытные девчонки? Анна же всегда так мило смущалась. Значит, она действительно очень хочет остаться в Лондоне, если готова соблазнить мужа среди бела дня!

Он постарался выбросить из головы сомнения в том, достаточно ли будет немедленно заняться любовью, чтобы заделать все трещины, которые только что открылись в их отношениях. Сейчас его не интересовало ничто на свете. Анна умышленно подожгла запал — пусть и не пеняет за последствия.

— Тебе жарко, да? — принял он ее игру.

— Угу. Я сейчас расплавлюсь и растекусь. — Неторопливо, отчасти потому, что дрожали пальцы, Анна стянула мешковатый свитер и осталась в футболке, которая была не особенно новой и нельзя сказать чтобы обтягивала тело, однако достаточно ясно обрисовывала тяжелые выпуклости груди, и Анна хорошо видела, как наблюдает за каждым ее движением Тод. — Вот, — глуховато произнесла она и поразилась тому, насколько порочно звучит голос.

Мускул на его щеке теперь бился непрерывно, и Тод понимал, что попался в шелковые тенета желания.

— Так почему бы тебе не снять что-нибудь еще? — игриво поинтересовался он и мысленно удивился. Произнеси он такое, скажем, в офисе… Это звучало бы отвратительно. А сейчас — вполне уместно.

— А-а ты? Т-ты не хочешь? — дрожащим голосом, с натянувшимися как струны нервами спросила она.

Ему не потребовалось повторного приглашения. Тод подался вперед, глаза его затуманились, а рот изогнулся от жадного предвкушения, и он впился губами в ее приоткрытые губы страстным поцелуем. Потом его рука скользнула под футболку и властно обхватила полную грудь.

Анна прикрыла глаза, издав протяжный стон наслаждения. Неожиданный порыв соблазнить мужа и страстная готовность его ответа разожгли в ней отчаянное желание.

— Где тройняшки? — поинтересовался он.

— В-внеклассная работа, — выдохнула Анна, с трудом связывая воедино путающиеся звуки. — Саския привезет их домой.

— Когда они вернутся? — настаивал он, лаская и дразня под белоснежным кружевом бюстгальтера ее сосок, отчего тот твердел и увеличивался.

— У н-нас около часа, — задыхаясь и заикаясь, выговорила Анна, пытаясь вспомнить, когда они в последний раз занимались любовью так. Много лет назад. Очень давно.

Анна дергала шелковую рубашку мужа, неумело пытаясь расстегнуть ремень. Тод обнаружил, что его собственные руки дрожат, как у школьника. Он так хотел ее, что почти терял рассудок. Такой силы чувства он не испытывал уже долгое, долгое время…

Неужели это размолвка подлила масла в огонь страсти? — спрашивал он себя. Неужели теперь им нужно обменяться несколькими резкими словами, чтобы страсть вспыхнула с умопомрачающей силой?

— О, Тод! — шепнула на вдохе Анна, вся охваченная огнем желания. Ее пальцы ласковыми ящерицами бегали по мускулистому торсу мужа. — Тод, пожалуйста!

Но от застарелых привычек трудно избавиться, и Тод замотал головой, хотя для этого потребовалось немалое самообладание.

Все десять лет их совместной жизни дети постоянно были где-то рядом, и Тод с Анной никогда не занимались любовью при девочках, даже когда те были еще совсем несмышлеными крохами. Им обоим казалось неправильным отдаваться сексуальным наслаждениям, когда по комнате ползает кто-то из малышей. Как нередко говорил Тод, дети не лучшим образом действуют на любовные порывы. И Анна не раз задумывалась, не потому ли это, что дети часто оказываются неожиданным последствием таких порывов?

Как их дети…

— Не здесь, — прохрипел он, с трудом справляясь и со своим гулко колотящимся в груди сердцем, и со страстной мольбой в ее больших голубых глазах. — Что, если девочки вернутся раньше?

— Значит…

— Шшш, — остановил он, вставая и наклоняясь, чтобы поднять жену с дивана. Легко, как пушинку, понес ее в спальню. Нести было нетрудно — трудно было найти дорогу в спальню, потому что разжигаемая ею страсть окончательно спутала мысли.

И все же это помутнение рассудка было временным. Тод решил продолжить прерванный разговор с женой, когда страсть будет удовлетворена.

Анна же, которую почти лихорадило от предстоящих любовных игр среди бела дня, цепляясь за мужа, опустившего ее на кровать и начавшего сдирать с нее леггинсы, тешила себя бесплодной надеждой, что вопрос о переезде теперь закрыт…