Поиски утраченного завтра

Эпилог

Женщина была пожилой, хорошо так за пятьдесят. Один глаз у неё был слеп и затянут белой поволокой, да и на щеке заметны были следы старого ожога.

И встретила она меня с подозрением. Долго смотрела в глаза, потом долго изучала документы — новенькие, хрустящие. Очень ответственный директор интерната для детей войны.

— У вас была бурная молодость, — сказала женщина сухо. — Но вы при этом выглядите… очень хорошо.

— Не все шрамы на коже, — ответил я. Подумал и приподнял футболку. — У меня только один.

— Нож?

— Нож.

Женщина смягчилась. Пробормотала:

— Взгляд у вас как у старика… Я понимаю, да. Не все шрамы видны… Как правило, мы не передаём детей на воспитание одиноким мужчинам.

— Понимаю, — кивнул я.

— Но судя по всему… это, действительно, ваша сестра…

Она снова задумчиво посмотрела на бумаги.

— Честно говоря, вы и похожи. Будь чуть старше, приняла бы за отца!

— Никиту Самойлова забрали чужие, — сказал я с болью в голосе.

— Гнев и мщение, — положив ладонь на сердце произнесла женщина.

— Мщение и гнев, — повторил я её жест.

Общества, пережившие катаклизмы, всегда склонны к ритуалам. Я кашлянул и добавил:

— Беспомощного одинокого старика, ветерана войны… забрали на смерть в чужие миры… Я только неделю назад узнал, что у отца был посмертный ребенок.

— Хорошие гены, — тоном заводчицы произнесла женщина. И сама смутилась своих слов. — Да, отыскать сестру — большая удача. Поговорите с девочкой. Если наладите контакт, то сможете приходить каждый день. Через пару недель разрешим с ней гулять по городу. Через полгода… что ж, сможете подать заявление на опеку.

— Спасибо, — сказал я.

— Обычно посмертных детей оставляют в своих семьях матери, — неожиданно произнесла женщина и плотно сжала губы. — Или забирают на воспитание, за это ведь льготы… Но её вернули уже девять раз. Она сложная… немного

Я понял, что она мечтает избавиться от девочки.

— Все мы непростые, — ответил я.

И пошёл к скамейке в саду, где сидела моя дочь.

Ей было лет восемь. Тощая, с косичками, хмурая. В шортиках и майке, босиком. Я сел рядом.

— Мне сказали, ты мой брат, — сказала девочка, не глядя на меня.

— Ага, — сказал я.

Не очень-то я умею общаться с детьми.

— Я думаю, ты врёшь, — сказала девочка. Поглядела на меня искоса. Подняла ладошку и продемонстрировала мне тонкий длинный гвоздик.

— Не надо, я хороший, — ответил я.

Девочка фыркнула, задрала майку и воткнула гвоздь себе в живот. Покосилась на меня.

— Круто, — сказал я.

Девочка вынула гвоздь. Пристально посмотрела на выступившую каплю крови. Потом стёрла её пальцем и слизнула.

На бледной коже не осталось никакого следа.

— Можно попробую? — спросил я.

Взял у неё гвоздь. И воткнул его в щеку. Достал и вернул девочке.

— Ты ведь мой папа? — спросила девочка.

— Да, но это секрет.

Она кивнула и посидела, болтая ногами. Деловито спросила:

— Что мы будем делать?

— Мстить, — ответил я с удивлением. — Но тебе надо будет подрасти.

— Я могу очень быстро! — шепотом сказала дочь.

— Знаю, — ответил я так же тихо. — Но спешить не надо. У нас достаточно времени.

И мы обменялись рукопожатием.

Конец