Пока живешь, душа, люби!..

В сорок первый,

Весел, шумен,

Я качусь,

На зависть всем,

В двадцать первое июня

На трамвайной «колбасе».

Громыхают перекрестки!

Контролеры не журят…

Гладит ветер

На матроске

Золотые якоря!

И глядят в меня игриво,

Улыбаясь вдрабадан,

Непогибшая Ирина,

Негорящие года.

Только вспыхнет где-то,

Дым метнув степной…

Кажется, что это —

Виденное мной.

В рамы бьет оконные

С ветром снег, сипя.

И солдаты — конные —

Прямо в седлах спят.

Едут не на запад,

А пока назад.

Йода стойкий запах,

Дыма цвет в глазах.

Всех теперь в отряды,

Всех война свела,

И бегу я рядом

До конца села —

Был в солдатских валенках,

Ростом не по мне.

…Я остался маленьким

Где-то на войне.

Не виноват, что нет тебя,

Мое родное захолустье.

Ты помнишь, я из тех ребят,

О ком темнело небо грустью.

Ты помнишь — плачущих навзрыд

Пришла беда — ворота настежь.

Я шел в ненастья той поры,

Когда страна была в ненастье

С коротким именем —

Война.

И я —

Под бомбами,

За мамой

Кричал в пространство:

«Отче наш!»

Но отче

Изгнан был из храма.

Ползли не русские кресты.

Глотали танки жизнь и версты…

И потому меня прости,

Когда завидовал я мертвым.

Когда, казалось, сокрушен

Несокрушимый дух России —

Я припадал к земле душой

И болью

Вечно негасимой.

Деревья

Ветры обмели.

Машинам мокрым голосуя,

Застыли одиночки лип.

Дожди плетутся в даль косую.

Я помню —

Вот такой же день.

Тянулись беженцев обозы

Через разъезженную озимь

В тревогу мокрых деревень.

Под этим небом,

В этом поле

Кому кричать?!

Мы все равны,

Единые судьбой и болью.

Уже кочует полстраны.

И где конец,

И где тепло —

Ответа нет.

Одни вопросы…

И нас уносит под уклон,

Как эшелон

Без паровоза.

Лунно. Полночь. Луга.

Дремлют кони.

Костерок дымовой на лугу…

Так хочу

Это видеть и помнить,

И прощаясь,

Забыть не могу.

Только взглядом молю, призывая,

Чтобы крик не вспугнул:

«Где же ты?!»

Но в пыли и в дыму Лозовая.

И себя не узнать сквозь бинты.

Подмените меня, замените!

Поезда на горящих путях.

В поднебесье

Разрывы зениток —

Словно белые шапки летят.

Жгут стопы

Раскаленные сходни.

Дальше — поздно.

За насыпью — пост.

И горит меж былым и сегодня

Перебитыми крыльями

Мост.

Мне шел одиннадцатый год,

И не моя вина,

Что не дошел он — что его

Оборвала война.

Слепой, истошный вопль в овсе —

Шли танки с трех сторон,

Давили, били, рвали всех

Без всяких похорон.

На равных

Бой

И крик — ура!

Багряный след в овсе…

И на смерть бил, как били все.

И пропадал — как все:

Стреляю. Плачу. Кровь в зрачок.

Бью в башни, по крестам.

Но под разъездом

Казачок —

От пули в бок

Устал.

Устал… Усталости конец —

Убитых братьев зов.

И пил в одиннадцать сырец,

С багровою слезой.

Мне говорят:

«В стихах не плачь!»

И сразу вижу их:

Идет со шмайссером

Палач…

«Их шиссе!»[4] — не живи!

А я живу. Назло врагу,

Безликости назло.

Где плохо — плачу,

Не могу,

Пред павшими в долгу.

За каждый город и село,

За каждую семью —

В лицо запретчикам смеюсь

За всех, кого смело.

Я вправе говорить за всех,

За всю «братву-славян»!

Кто, ворогу кадык сломя,

Шел под Анадырь

В снег.

Пришел или остался там

Без почестей и дат.

И честь, и память их свята —

Я сам из тех солдат.

Полстолетья кружится

Граната волчком.

Ты упала

На жесткую наледь

Ничком

В сорок третьем,

Весной

Меж гранатой и мной…

Боль безъязыкой

Не была.

Умеющему слышать — проще:

Когда молчат колокола,

Я слышу звон

Осенней рощи.

Я помню —

В зареве костра

Гортанные чужие речи,

Что миром будет

Править страх,

Сердца и души искалечив.

Так будет длиться —

К году год,

Чтоб сердце праведное

Сжалось,

Любовь

Навечно отомрет,

И предрассудком

Станет жалость…

Но дух мой верил

В высший суд!

Я сам творил

Тот суд посильно,

Чтоб смертный

Приговор отцу

Не подписать

Рукою сына.

…За сто шагов до поворота,

Где Ворскла делает дугу,

Далекой осенью

Пехота

С землей

Смешалась на бегу.

И стала тихой и свободной,

Уйдя в прилужья и поля

Сырой земли

С преградой водной

У деревеньки Тополя.

Подбило память серой льдиной:

Я здесь и плакальщик, и гость.

За все-про все —

Надел родимой,

Земли моей

Досталась горсть.

Для кого и зачем

Из сегодня,

Спотыкаясь

О память и явь,

Я бегу

Под горящую

Готню

По разбитым

Осенним полям?

Через смерть,

Через сжавшийся ужас…

Может, где-то

Не все сожжено.

Может, снова кому-то я нужен

С индпакетом,

С краюхой ржаной…

Обгоревшее

Детское счастье!

Батарейный накатистый гул.

Строевые сибирские части

С чернотою

Запекшихся губ.

Отболели

И зажили раны.

И не пахнет

Нагаром в стволе.

Но дымится

Земля под ногами —

Десять лет,

Двадцать лет,

Сорок лет.

Живых из живых

Вырывали без списков осколки.

И вечностью было

— До третьих дожить кочетов.

Мы шли в неизвестность

На год, на мгновенье, на сколько?

Живые с убитых

Снимали в дорогу кто что.

В большом лиховее

Достаточно малого блага:

Ладони в колени.

Свернуться, в скирду завалясь.

И грела живого

Пробитая пулей телага,

Так нынче — уверен —

Не греют тузов соболя.

И снилась не бойня,

Не трасс пулеметных качели:

Мне — кони с цветами в зубах.

Их несла половодьем весна.

О сколько ж их было

В судьбе моей,

Страшных кочевий!

И видевших сны,

И не вставших из вечного сна…

На ветер, на осень

Развеяло выстрелов залпы.

Могила и каска —

В октябрьском дожде, как в росе.

Мы завтра уходим

Вторым эшелоном на запад,

А ты остаешься…

В нейтральной пока полосе.

Не слепишь игрушек

Из глины окопной — на взгорье,

Невесть для кого

Их в пустое поставив окно.

Не выпьешь из кружки

Сырцовую мутную горечь,

Как коркой, занюхав

Потертым шинельным сукном.

Но кто-то, когда-то,

Друзья фронтовые, солдаты

Присядут и выпьют,

Без слов, без боев, без побед,

И тихо прошепчут:

«За всех — до конца не дошедших,

За позднюю славу

И вечную память —

Себе».

Сторона моя

В дальней пороше,

Ветер бешеный,

Бьющий, как плеть!

Для кого мне,

Жалея о прошлом,

В настоящем себя не жалеть?

Хлеб мой горький —

Дорожный мой камень.

Сумасшедший прищур амбразур.

Почему

Пропылившее в память

Так легко

И так тяжко несу?

Сторона ты моя

В поле белом!

За тебя,

Разоренный уют,

Наливаю стакан до предела,

Через край — за разлуку свою.

За живых,

За погибших когда-то,

Ставших пеплом

В пожарищах битв…

Да, мне жаль,

Что я не был солдатом.

Да,

Мне жаль,

Что я не был убит.

Поле,

Полюшко послевоенное…

Как ни бейся,

Как слезы ни лей,

Тощих речек

Иссохшими венами

Не могли

Напоить

Мы полей.

Век от веку,

Родные,

Как водится,

Вам нельзя

Уставать и болеть!

Дорогие мои богородицы,

Берегини российских полей…

Слезы вдовьи

Везде одинаковы.

Но тогда,

Когда бился народ,

Вы по-русски,

Особенно плакали,

На сто лет выгорая вперед.

Шаг за шагом,

Без крика-безумия

На валек налегали вдвоем…

До сих пор

Под железными зубьями

Разбивается сердце мое.

Бороздою

И пристяжью пройдено —

Тот не знает,

Кому не пришлось.

Не познав

Родословную Родины,

Не поймешь

Родословную слез.

Дым ползет от хвороста сырого,

Виснет на кустах невдалеке.

Бабкина пятнистая корова

Тащит в дождь меня на поводке.

Листика коричневого орден

Прилепился на ее губу,

И слезинки катятся по морде

За мою сиротскую судьбу.

Я гляжу надуманно-сурово

И в который раз, кривя душой,

Говорю ей: «Ты не плачь, корова,

Ты не плачь… Я вырасту большой!

И тогда ходить тебе не надо,

В вымокшее поле глаз кося,

Да и мне в колдобинах не падать,

В сапогах солдатских грязь меся».

Раздумья, раздумья…

Вкипели — не вырви, ни выкинь.

Живьем по живому

Упали в глубины души.

Сожженные избы —

Как будто Руси горемыки

Сошлись и застыли.

На посохи лет опершись.

Сижу у окна.

И гляжу в облаковую завязь.

А мысли — совсем не о том,

Что сейчас на виду…

Повеяло детством И болью.

И вдруг показалось —

Какими путями!

Метелица…

В мертвом саду.

Воронки ровняла

Равнинною беглою мретью.

И в сердце вгоняла

Не грустный, а яростный вой.

Крутая, февральская,

С запахом тем,

В сорок третьем:

И пахло свободой

И смертью

У передовой.

Сжигали мне легкие яростью

Север и запад.

Но там, в сорок третьем —

В нем правда, свобода,

Мой суд.

И воли, и чести

Метельный отечества запах

До смертного часа

В душе болевой пронесу.

Еще ребят не называли ветеранами…

И День танкиста

От души благословя,

Без отстраненности,

Вплотную были равными,

Одной для всех

Пороховой судьбой славян.

Когда-нибудь

К разъезду выйду и поеду

Товарняком!

Взметнется пыль из-под колес!

В страну далекую,

Где делали Победу

Для светлой радости

И для тяжелых слез.

Туда, туда,

В родимую сторонку,

Где я необходим,

Как нежность и как суд!

Ах, годы-годы…

Еще будут похоронки.

Живые письма

От погибших принесут.

Курили «Экстру» и «Катюшу»

Мы подростками.

В телагах черных

Не страшились декабрей.

И поразительно,

В такие годы жесткие

Сердца приветней были,

Проще и добрей.

Не тобой

Я единственно болен.

Отдышал ураганом стальным.

Дай мне мужества,

Детское поле,

До родимой дойти стороны!

Подними меня,

Юности птица,

Над простором,

Что мною воспет,

Чтобы мог я с разгону разбиться

На земле, где родился на свет.

Захлебнуться тем давним,

Что было,

Раз единственный

Счастьем вздурев,

В той земле

Прорасти чернобылом

Среди серых крестов на бугре.

Я не был

Беспокоен или тих.

Жил напряженно,

Тяжело и сложно.

Как дирижер —

От каждой ноты ложной

Я задыхался, Родина.

Прости.

Прости меня.

Иначе я не мог.

Я — как слепой

Вставал на поле боя.

Не страх

Бросал вперед меня.

Не долг,

А невозможность

Не дышать тобою.

Мне важно — где

И важно — как умру!

Душа моя вольна,

Как в небе птица.

Оттуда я,

Где предок шел за Русь,

Забыв перед резней перекреститься.

Я знаю все огни

И холода.

Сдыхал в тифу.

И не был лишь инертным.

Не славу дай —

Ты

Умереть мне дай,

Чтоб стать

Твоей частицею

Посмертно.

Вперед, мои ходики.

Тикайте, верные ходики.

Прошла семилетка, другая…

Кукушка: ку-ку.

Прошло изобилие.

Вышли в герои угодники.

Чего не пришлось повидать нам

На этом веку!

Прожил так, как надо.

И сверху не ждал перемены.

Когда на подъемах гудели

Поджилки мои —

Считали поэты за строчки рубли,

Как бармены,

И лирики скромные

Шли к холуям в холуи.

По всем тупикам-лабиринтам, судьба,

Мы протопали.

Душа разрывалась,

Но… дебри покоя — извне.

И бешеным чертом

Кружил я в пылающем во поле,

По самой — по саменькой

Жал по его крутизне.

Сиротской, военной дорогой

Бежал по заснежью я,

На тяжкий свой крест

Восходил по босяцкой стезе.

Враги не добили.

Ты слышишь меня,

Моя нежная?

Молитвой своей защити

От судей-лжедрузей.

Ро-ди-менькая…

Над чужими мне землями дальними

По детскому полю

Дыханье

Холстом простели…

Знамена гудят.

Ослепляет сиянье медальное.

К земле припаду —

Там увечно гремят костыли.

В чем счастье земное?

Не в том ли, что прошлое помнишь?

Стою вот теперь,

В перекрестьях морщинок лицо.

Во взгляде,

Еще удивленно распахнутом в полночь,

Огни батарей,

Поездов, пересылок, лесов.

Что было езжено,

Что было дожито,

Водою вешнею

Метнуло по желтью.

О чем страдать уже,

Зачем, печальница?

Горит-горит в душе

И не кончается…

На травы волглые

Какой уж снег летит!

Такая долгая

Любовь у памяти.

Не потревожат степь потерь

Гудками сизыми —

Все эшелоны те

Давно уж списаны.

Не жди вихрастого

Мальчишку-воина…

Одна ветла стоит

Пристанционная.

Полвека снятся сны о битвах

Степных, метельных, дождевых…

Что я живой

Среди убитых

И неживой —

Среди живых.

И тягостно от лжепричастья

Словес:

Никто не позабыт!

Кричу,

Но мне не докричаться:

Кровавым грунтом

Рот забит.

И слышу без вести пропавших,

Их мысли шепчут ковыли:

«Что там за жизнь

У близких наших?

Ответь:

Не зря мы полегли?»

И я броском —

Назад от даты,

Туда,

Сквозь грязь,

По гужевым,

Где примут исповедь

Солдаты

И нарекут

Меня

Живым.

Опять на сердце

Омут странный

И учащенно-тяжкий

Гул.

Текут стихи,

Как кровь из раны.

Бегут и стынут…

И бегут.

И думы…

Как беде случиться

Непоправимой и большой?

И нет желания лечиться

Ничем:

Ни телом, ни душой.

Мне снился сон.

Приснился в детстве мне.

Он в памяти.

А память не слаба та.

Как будто я на вороном коне

Въезжал в страну стихов

Под тяжкий вопль набата.

На мне армяк мужицкий,

А в руке —

Не жезл, не нож,

Не свод приговорений,

А до сих пор не изданный никем

Посмертно

Том моих стихотворений.

Вокруг галдеж

И ожиданья зуд.

И начал я о доле человечьей.

И плавилась людская боль в грозу,

Иное все сметая и увеча.

О близком,

Об утраченном,

О давнем,

Нисколько ничего не утая,

Я расскажу тебе,

Моя исповедальня,

И в тишь и в бурю

Спутница моя.

Я расскажу,

Как самое простое,

О тяжкой драке

Разума и чувств,

Чтоб каждою

Протоптанной строкою

Стать по уму для всех,

Как по плечу.

О радостях

Прозрачных и туманных,

Об океанах северной тоски,

О не заживших ссадинах и ранах,

Что жгут,

Как аравийские пески.

Смеющиеся рты. Не люди, а гримасы,

Глазея на меня, стоят на берегу.

А я на их глазах — беспомощною массой —

Никак не утону и выплыть не могу.

Но это только сон, но это только снится,

Когда я сам с собой лежу, глаза смежив.

И прошлое, как пыль, садится на ресницы,

Года и дни идут — и так проходит жизнь.

Пою.

И до рези в ушах

не слышно голос мой.

Так поет лишь душа

или, освещенный факелом тоски,

в ночи

кричит немой.

Аплодисменты… Аплодисменты…

Это аплодируют мне,

смещаются руки и лица.

Но я их только вижу, как во сне,

или как взмахи крыльев,

когда осенью улетают птицы.

Плачу,

а по щекам моим

вместо слез

только тени их скачут,

только видения.

Смеюсь, запрокидывая голову.

Смех жизнерадостен и искрист.

А рот почему-то не могу раскрыть,

будто кто запаял его оловом.

И получается,

что кипением звуков, слов и чувств

я внутри самого себя клокочу,

как котёл на огне,

на котором манометра нет.

Я когда-то знал человека.

Он не стар. Не дожил до седин.

И хотел на кулачики с веком

Выйти драться один на один.

Только не соизмерил силы.

И удара не ждал — под дых.

Подкосило его, подкосило,

Как потоком густой воды.

И, как щепку в весеннюю паводь,

Понесло по подводным камням…

А ведь он не умеет плавать,

И до грусти похож на меня,

Что аж тело мне этим разливом

Прожигает до самой кости.

Неужели ж я вслед боязливо,

Глухо крикну: «Бродяга, прости!»

Ты же многим прощал и не это,

Да и это простишь все равно…

Но в ответ засмеялась где-то

Моя жизнь, обнимаясь с волной.

Стихи имеют вкусы и цвета.

Раз «белый» есть,

То значит есть и синий.

А у меня порой бывает так:

Пишу на чае и на эфедрине.

Но грусти в этом нет. Как нет и бед.

В краю безмолвья, вьюг и безголосья

Я лишь хочу успеть в самом себе

Скосить стихов последние колосья,

Чтоб не остались — если дунет осень,

Нежданная, безвременная вдруг —

На брошенном до пахоты покосе

На стебельках качаться на ветру.

В моих стихах

Осенний стылый шум,

Иль путник мнет

Дороги хлипкой жижу.

Но я о солнце

Изредка пишу

Лишь потому,

Что сам его не вижу.

Во мне душа

Сорокой на колу

Сидит, как спит

С закрытыми глазами.

И путь пролег

Под грустным светом лун,

Где в полночь

Тихо-тихо плачет заметь.

О чем она —

То плачет, то поет?

Нельзя понять.

Но в том многоголосье

Мне кажется

Минувшее мое,

Как втоптанные

В пахоту колосья.

Дождливая осень.

На исхудалых шейках стеблей —

колосья

ржи.

Вниз лицом.

Пустыми глазницами.

И мнится,

будто поздравили

с утерянной радостью,

сердцем которую ты давно пережил.

Или наносят запоздалые удары

за ошибки

полузабытые, старые,

безголосые.

Они — те же колосья,

зерна которых созрели

и осыпались по жнивью

в мокрую землю прошедшего,

в минувшую осень.

А за них, если и не возносят,

то и не бьют.

Все чаще и чаще я вижу

кошмарные сны.

Как будто был ранен смертельно,

но выжил,

и лишь потому,

что мне раны лижут

гибриды зверей лесных.

Подходят, вроде,

и снова уходят,

проделывая это несколько раз.

И будто это у них в моде —

отвердевшие слезы точат из глаз.

А я хочу их погладить,

но рук не могу поднять,

чтобы преодолеть треть пяди —

расстояние от них до меня.

И особенно мне делается тоскливо,

но этой грусти другим не понять —

это,

когда участливо скосив глаз сливы,

они сидят неподвижно и долго

и глядят на меня.

Оплывают — как воск со свечи

— Моей памяти давние боли.

И душа уж не корчится боле.

А глядит на огонь и молчит.

Я, наверное, быстро старею.

Чаще руки от холода тру.

Даже грустное прошлое греет,

Как костер на холодном ветру.

И недавняя чья-то насмешка,

И почти что забытое зло

Чуть заметною кривят усмешкой

Бледных губ нездоровый излом.

Только я не измят, не измаян,

Не лежу после странствий пластом,

И нагар со свечи убирая,

Освещаю не топленый дом.

Ближе, ближе, ближе…

Слышны восторги в толпе.

А ветер лицо мое лижет,

Пылит и мешает мне петь.

Я счастлив.

Но только не вижу

Тех, для кого пою.

Резкий свет глаза мои выжег,

Как выжигает солнце

Степные травы в июнь.

Но я так люблю жизнь,

И не хочу умирать —

Боже, сохрани.

И срывая цветы сердца,

Бросаю их

В раскаленную дорожную пыль,

Чтоб люди прошли по ним.

Пусть идут,

Лепестки ломая

И хрупкие стебли топча.

Только бы молчала во мне

Слепая и немая

Моя печаль.

Нынче, в полдень,

Голубка слетела под наше окно.

Видно, даже птице

Становится грустно одной

В поднебесье кружиться.

Я вынес ей зерен

И высыпал там,

Где истоптана в корень трава.

Но она не стала клевать,

И вскоре ее поглотило осеннее небо,

Его высота.

О, вот так и ко мне бы,

В полдень жизни уже пожелтелый,

Ты нежданно-негаданно

Душу согреть прилетела!

Ночь.

Подхваченный ветром,

Чей-то свист улетает за гать

Невидимой полоской,

Но кажется, что голубою.

Следом — тусклые вспышки.

Это собачья нудьга.

Плачет пес,

Зацепившись за ветер губой.

Ночь.

Ударился

Где-то о воду остывший звук

И, воды не расплескав,

Качнулся на легкой волне.

И собака, откусив кусочек ночи,

Протяжно забылась во сне.

О жизнь,

Скажи, куда же я иду:

Дорога то сложна,

То так, простая…

И дни мои,

Как первые снега,

То упадут, то вдруг до капли стают.

Я часто говорю себе:

«Постой,

Ты ж человеком создан, а не шпицем.

Зачем же делать жизнь свою пустой

И на любое эхо торопиться?»

И отвечаю тут же сам себе:

А может, там,

Где нет меня сегодня,

Дрожит душа, застывшая от бед,

Как на морозе стынет новогоднем?

И некому дыханьем губ согреть,

И некому подать воды напиться…

И тороплюсь —

Скорей-скорей-скорей

Туда, где ждут,

Бездомным, старым шпицем.

Упадет на сердце боль живая —

В стылом стоне корчится душа.

Боль не снег,

Что по весне растаяв,

Убежит, ручьями прошуршав.

Сколько лет

В расцвеченной одежде

Отгуляв,

Останутся вдали…

Сколько-сколько

Минует их прежде,

Чем утихнет все

И отболит.

Потому — по воле, по неволе —

Кто они,

Чужие ли, свои,

Даже каплей,

Малой каплей боли

Человечье сердце не пои.

Не кричи, не кричи,

Не кричи, моя боль,

Не кричи.

Кто с тобою нам

Жизнь нагадал:

Ту, что есть,

Что была и осталась.

Словно филин в ночи,

Во мне зорко былые года

Стерегут,

Чтоб когтями

Схватить,

Что прожить нам осталось.

Я не знаю безумий

Безумнее тех,

Что сейчас…

И печали не знаю

Со всеми ее именами.

Знаю только —

Когда тебя бьют,

То резвись, хохоча,

Потому что

Так принято, принято.

Принято нами.

Уйти бы, уйти бы, уйти бы

От счастья,

От грусти смешной

В пустыню,

Где льдистые глыбы

Тревожно

Горят под луной.

Забыть навсегда

Пораженья,

Грядущих побед

Не испив.

А рядом бы

Тенью саженной

Былое,

Как пес на цепи,

Беззвучно, бесшумно и молча,

Сквозь множество

Бедствий и бед,

Душа чтоб, взвывая по-волчьи,

Не знала пощады к себе.

Тревожно.

Ветер зол, летуч,

Свистит,

До теней все объемля.

И луний глаз

Сквозь веки туч

Глядит задумчиво на землю.

Предвестьем смуты

Снег кружит

И прочь несет в ночные дали,

Как будто где-то мятежи,

Каких еще и не видали.

Тревога. Ночь.

Вьюжит в степи.

Бурану ль быть,

Чему другому?

Душа натянута,

Как нить,

И сердце пьет кровавый гомон.

Мне снился сон.

В нем — тяжкий воздых

О пройденном

За столько лет…

И будто я

Поднялся в воздух,

И нет мне места на земле.

И в тучах

Из цветного ситца

Кружу,

Кружу-кружу-кружу,

Боясь на землю опуститься,

В ее мятущуюся жуть,

Где, раздирая рот в улыбке

И плоть зудящую свою —

Сонм масок,

Призрачных и зыбких,

В разноголосицу поют,

Вопят и падают куда-то,

Где дым, и копоть, и огни…

И мир,

Седой и бородатый,

Глядит задумчиво на них.

Треплет ветер

Сумятицу вьюг,

И собаки,

Устав, замолчали…

Только я,

Как безумец, пою

В полыхающий саван печали.

Я не знаю, услышит ли кто

Этот вопль,

Этот хрип бесполезный?

Синим ртом

Под седой темнотой

Я дышу,

Задержавшись над бездной.

Карандаш в руке.

Припав на локоть,

Я пишу, пишу, пишу, пишу

О своей судьбине одинокой,

Под нелепых слов

Ненужный шум.

Для чего —

Не ведая-не зная,

Под насмешки

Диких апашей…

Есть во мне

Пробоина сквозная,

От которой

Тяжко на душе.

Эта боль,

Которой не измерить,

Эта грусть,

Которой не понять…

Только знаю:

Плакали б и звери,

Угадав,

Что в сердце у меня.

Сколько лет

В огне искал я броду,

Бросив дым

Родного очага,

Что вот так —

Без племени, без роду —

Мне пришлось

По жизни прошагать.

Дороги,

Что мной уже пройдены,

Смешались. Сместились.

И только совсем немного,

Как языки светилен,

Какой-то тусклой порошею

Качаются

В бездонной лампаде прошлого.

Что же это за русла путей?

Может, те,

По которым когда-то

В нашу стылую хату

Пришла похоронная вместо солдата?

Или — голод,

Который вполз

В наше полуглухое село,

Право, трудно понять.

Только смотрит и смотрит в меня

Оставшееся в былом.

А осталось в нем многое…

Сиротское и босоногое

Детство. И раздумий не детская река.

И братишка, уснувший навеки

На маминых тонких руках.

И еще многое,

Что в памяти переплелось старыми дорогами.

Холодно…

Накрыться б одеялом

И закрыть-закрыть-закрыть глаза,

Чтоб увидеть сон,

Как в детстве, алый,

И потом кому-то рассказать.

Алых птиц

Восходы и закаты,

Алой пылью конники пылят.

Ночью — алый дым

Над жаркой хатой.

Алый дождь в косичках ковыля.

Алый стыд и алый смех, и счастье,

Алыми грядущие года.

Только б со слезами не встречаться

Алыми,

Нигде и никогда.

Я уйду —

Откуда не идут телеграммы,

Где простор для всего —

Несравнимо большой.

Знаешь, мама…

Ты прости меня, мама,

Если скажут,

Что я надломился душой.

Ты не плачь.

Я остался такой же самый…

Мужчина —

С детским сердцем живым.

Тот же самый, милая,

Тот же самый, мама…

Будь спокойна,

Храни тебя Бог, живи.

Этот мир —

Где и слезы, и стоны —

Малодушные вопли живых —

Этот мир,

Металлический и бетонный,

Не для тех,

Чья душа — стебелек травы.

Ты не думай —

Жилось легко мне!

И мечталось в стране — легко.

Просто, знаешь,

Бывает,

Что кони

Вдруг свернут на обрыв…

С седоком.

Иду куда-то я.

Метелью след мой лижет,

Как пес ушибы

Лижет языком.

Я знаю, знаю,

С каждым шагом ближе

Становится мне то,

Что было далеко.

Нет жалости к годам…

Порой лишь сердце колет.

Да память прошлых дней

Кудель седую вьет.

Лежит минувшее,

Как брошенное поле,

Которое уже ничье

И не мое.

Вот что-то, промелькнув,

Застыло на минуту

И пристально глядит

Откуда-то в меня.

И я гляжу, гляжу…

Но тщетно почему-то,

Чтоб угадать его,

Припомнить и понять.

И, как в который раз,

Опять собравшись с силой,

Стараюсь воскресить

Калейдоскопы те.

Но все переплелось,

Смешалось все, что было,

И вижу я вдали

Лишь пляшущую тень.

Думы…

Они никогда не покидают меня,

Даже тогда,

Когда я бездумно гляжу вдаль,

Они бегут и бегут,

Как по камням речная вода.

Опадает ли осенью лист,

Бьет ли ветер траву неживую —

Мое сердце болит,

Будто вижу не осень,

А подмятую душу живую.

Мокрый пес заскулит на цепи —

Прячу слезы в улыбке прогорклой.

Все во мне задрожит, закипит

И подкатится комом под горло.

То увижу жучка на плече

И тревожусь: а вдруг его сдует?

Так вот и живу — неизвестно зачем,

С вечной ношей бессонных раздумий.

Сначала опадет хвоя.

Потом сломает ветер кроны.

И вот останется стоять

Лишь ствол, гнилой и оголенный.

И будут лить в него дожди,

И бури напугает скрежет,

А он один, совсем один

Усталой грудью воздух режет…

И будет времени река

Качать туманных дней завесу,

Пока не рухнет великан

Под грузом собственного веса.

Все чаще — снега.

Уж полей побелели печали.

И песни мои,

Не услышанные,

Отзвучали.

Размытые абрисы дней,

О которых

Я больше уже не жалею,

Застыли во мне,

Как ледок по дорожным колеям.

Тихо-тихо…

И кажется —

Брось только лист

В голубую стихию раздумий моих,

В тот же миг

Закипит сумасшедшими волнами

Боль моих дум,

Закипит, розовея и пенясь вдали.

Не тревожь эту гладь.

Пусть травою забвенья

Ее берега зарастают,

Чтоб бездонная мгла,

Упаси и помилуй,

На поверхность поднять не смогла

Прошлых лет залежалого ила.

Занемог голенастый бурьян

От осенних чахоточных дней,

Занемог, занемог…

Стало б, что ли,

Скорее уже холодней.

Может, легче бы было

Стоять на ветру,

Под снегами, зимой,

Чтоб не видеть страданий собратьев,

Не умея им в горе помочь…

Чтоб не помнились дни

Жизни,

Ставшей и старой, и давней,

Опрокинутой временем

В белую зимнюю ночь.

Я вижу только завтра и вчера,

А то, что нынче — смутно и не очень,

Как видишь в голубые вечера

Почти прошедший день

И тень грядущей ночи.

Когда во мглу

И травы, и кусты

Ползут,

Гигантским сумраком стреножены,

И пройденное кажется пустым,

И будущее — мрачным и тревожным,

И огоньки — как памятники свету,

Что миновал — уж зажжены в домах…

И то, что было рождено рассветом,

Смывает и несет

Безжизненная тьма.

Кружится, кружится, кружится

Ветер над маленькой лужицей,

И видно,

Как дрожит вода.

Под ногами земля липкая-липкая.

Провода в провесе

Поют заученность песен

То звонче, то глуше.

Их слушает

Покосившаяся брошенная изба

И улыбающаяся

Мертвая конская голова

С землей в зубах.

А надо всем этим,

И над лужицей

Неистово ветер

Кружится, кружится, кружится.

Тише, тише, тише…

Не надо во мне пугать

Песню, которую, слышу,

Поет за окном вьюга,

Светлую и большую

О дальней моей стране…

Не прикасайтесь, прошу я,

К этой печальной струне.

Вам ничего не стоит

Горечь мелодии та.

…Каплями жаркой крови

Выплачусь, к песне припав.

Сегодня на небе

Я видел багровый закат,

А ветер гудел

И раскачивал черные тучи.

И день угасал.

Только огненных два языка

Горели, сшибались,

Пылая стихией могучей.

И дождь оседал,

Будто что-то мешало ему,

Кровавой капелью.

На фоне закатного жара

Кружился, кружился…

Так кружится сонмище мух

Над сточною ямой

Иль искры в ночи над пожаром.

А здесь, по земле,

Металлическим путом звеня,

Паслась лошаденка,

Уткнувшись в зеленую скатерть,

Не видя ни неба,

Ни бешеных вихрей огня,

Ни туч, что плясали

И бились вдали, на закате.

Я лежу,

Глядя в стылое небо века.

По щеке,

Будто я уже тень человека,

Ползает маленький жук.

Вот где-то жалко

Всхлипнул ветер

И, холодным языком лизнув меня, утих,

Примостившись под боком.

Меж дерев, в просвете,

Качается ворон,

Будто кашляя, покрикивает.

Грустно и одиноко.

Улетающих птиц

Расстояние размыло вдали.

А в лицо мне

Кружится

И падает, падает, падает

Умерший лист.

Вот и все, вот, пожалуй, и все.

Наш поселок листвой занесен.

Заметелен, как память, годами,

Которые так же, как лист, облетели,

И теперь только ждешь,

Когда осень прошепчет: «Прощай».

Уж нельзя выходить без плаща.

Над полями, над рощами

Серый качается дождь,

И по крышам шурша,

Убегает к реке, к камышам.

Но еще непонятно

Клубятся, клубятся

Над заводью бело-синие тучки тумана.

Кто-то, может, не хочет

Глядеть в холодные долгие ночи

И в лист, что дождями и ветром

Вплотную к стеклу принесен.

Только я душой полюбил все это,

До священной глуби…

Не словами, а именно ею,

Душой полюбил.

Догони, догони

В никуда уходящие дни,

Чтоб увидеть в их лицах

Больную гримасу былого

Или радости след,

Той, что в памяти где-то искрится

Голубою капелью

Слепого дождя на стекле.

Догони не затем,

Чтоб оплакивать прошлое в тайне,

Или делать предметом роптаний

Свою явь, погруженную в темь…

Догони,

Чтобы в них

Отраженье грядущего предугадать.

Юга…

Оседает юга

На листья, на травы,

На все оседает юга,

Как злая потрава.

И даже деревья уснули —

Устали листвою мигать.

Все жарче, все суше.

И солнце, огнисто-кровавое, мертвое

Солнце висит освежеванной тушей

С крючками лучей

В надломленных временем с полдня

Ногах.

Юга. Юга. Юга…

Кружится воронье

Над рощами худыми.

Накрапывает дождь.

И густо пахнет дымом.

За окнами ноябрь,

Слезящийся сквозь тучи,

Он как судьба моя,

Как этот мир летучий.

Дощатый хуторок

И улицы-изломы,

И нет вперед дорог,

И нет пути к былому.

И я стою, стою,

Как у дороги камень,

С простертыми на юг

Застывшими руками.

Я всех хочу обнять

До пьющих на панели,

Но руки у меня

Навек окаменели.

Бывает, что не хочешь петь,

Но поднимаешься на сцену,

Чтобы кусок души толпе

Отдать, как нечто, за бесценок.

Но не страшись, певец, утрат,

Иди и пой смелей и тверже!

Страшись — мечту свою поправ,

Искусство низвести до торжищ.

Живи и пой. Живи и пой.

Не выбирай, что интересней…

И пусть твой голос над толпой

Летит пророческою песней.

И если даже суждено —

Когда-то после или ныне —

Что кровь поэта, как вино,

С надорванной гортани хлынет,

А ты один, совсем один,

И где был друг — пустое место…

Не кончив петь, не уходи.

Допой,

Хотя бы только жестом.

Не помню, кто, когда и где

Сказал — в недавнем или в давнем —

Что «лишь великие страданья

Родят величие идей».

Все может быть, все может быть…

Но боль людская — тем не мене —

Когда-то встанет на дыбы,

Роняя под ноги каменья.

Сейчас хоть сколько бед переноси я…

Но век грядет,

И день, и час грядет,

Когда на душу всей страны — России —

Мой путь упреком горьким упадет.

Пройдут года —

Глядишь, и нет нужды

До старых мук,

До прежних бед и странствий.

Они, как дым

В полуденном пространстве

Над полем выжженным,

Не мертвым,

Но седым.

Упаду, упаду,

Поцелую родимый порог.

Мне не стыдно:

Пусть слезы бегут,

Запекаясь в пыли.

Я прополз на коленях

Последние дюймы дорог,

Хоронясь от прохожих,

Чтоб спрятать,

Как сердце болит.

Мне сочувствий не надо,

Потому что от них тяжелей,

Чем от ран на коленях,

Рассаженных о голыши.

Моя жизнь подсказала,

Что мир не способен жалеть.

Хоронюсь же затем,

Что мне некуда больше спешить.

Я хотел одного лишь —

Вернуться бы только живьем,

Где в минувшем лишь только

Мне видится радость да лад.

Поклониться землице

За горькое счастье мое,

Поклониться могиле,

Где та, что меня родила…

Когда уйду я —

Пыль следы завьет,

Следы судьбы,

Что только в горе крепла.

И, уходя в грядущее свое,

Возьму от лет сожженных

Горстку пепла,

Чтоб ветер века,

Нового уже,

Другой мечтой и песнею воспетый,

Души моей угасших мятежей

Не сыпал серой горечью по свету.

Пусть станут сном

И боль моя, и быль,

И все,

Что в них заманчиво и ново,

Чтоб никому

Другой такой судьбы

Не суждено было отведать снова.

Пусть жизнь моя

Темна и нелегка,

Пусть я сейчас для многих не потребен,

Но убежден, что буду жить в веках

Одной из звезд

В печальном русском небе.

В память —

Как в дождик руками —

Хочется, хочется мне.

Чистое-белое в памяти,

Нежное — только лишь в ней…

В моих стихах

Так мало о любви…

А если есть —

То призрачно и робко.

Но сколько лет,

Мечту тоской обвив,

Я к ней иду

Нехоженою тропкой.

Их сколько было —

Знаю только я.

Да сердца перепады, может,

Подслушала увядшая хвоя,

Вминаясь в зной

В просоленную кожу.

Метелью заметает тротуары.

Качаются и стонут провода.

И ветер, шелестя по листьям старым,

Бежит, как будто память по годам.

И вижу я сквозь снежные заносы

И изморозь желтеющей хвои

Любимые каштановые косы

И грустные слегка глаза твои.

И под окном твоим два старых вяза,

Ветвями обнимая синеву,

Как с давнего прочтенного рассказа

Передо мной встают, как наяву.

Неразделенная любовь во мне,

Так и прошла ты где-то между нами.

Сгорела, словно письма на огне,

И годы пепел выкурили в память…

Не тронь, пускай лежит

Под серым слоем пыли

Все то, чем жили мы

С тобою столько лет.

Мы все в свои года

Страдали и любили.

Горели на огне

И грелись на золе…

Не тронь, пускай лежит

Все то, что стало старым.

И для тебя

То свято, что ушло.

Зачем, чтобы шурша

Листом по тротуарам,

Лишь из-под нас самих

Кружа, его несло?

Пройдет немного дней —

И прошлое истлеет,

Как тлеет падь

В оврагах старых дней.

А то, бывает, вспомнишь что —

И станет вдруг светлее

От полыхнувших в памяти огней.

В листопаде

Писем твоих ранних,

Тех, что в памяти еще свежи,

Наших чувств

Истершиеся грани

Доживают маленькую жизнь.

И слова —

Где ты целуешь будто

Глаз моих

Горячечных нудьгу —

Кто-то грубый,

В сапоги обутый,

Раздавил рябиной на снегу.

Их нельзя

Теперь к душе подклеить,

Пылкий разум

Прошлым горяча.

И от них

Ни мрачно, ни светлее

В полночи судьбы моей сейчас.

Я слышу твой голос из тьмы.

Я слышу, я слышу, я слышу,

Ты шепчешь: «Куда ж это мы,

Как двое глухонемых,

Пришли,

Будто двое немых,

Помеченных знаками скуки,

Крепко взявшись за руки,

Которых у нас нет…»

Башка закачалась от дум.

И лист на воде — замечаю…

И я в море жизни качаюсь,

А кажется, будто иду.

Стоишь ты,

Руки на груди скрестив,

А ветер

Тихо волосы колышет.

Я помню все.

Хочу сказать:

«Прости…»

Но сквозь года и версты

Не услышишь.

И вот теперь,

Изведав столько бед,

И роком злым

Любим и охраняем,

Я говорю,

Но только не тебе,

А в стылый сумрак

Горечь слов роняя.

Их слышит путь,

Каким, устав шагать,

Уж столько лет

Влачусь я одиноко.

Их слышит ночь

И мрачная тайга,

Да ветра вой,

Что бьется в наледь окон.

И ты — в глазах…

Усталость рук скрестив,

Стоишь,

И время образ твой колышет.

И я, хрипя,

Кричу тебе: «Прости!..»

Но с каждым годом

Тише, тише, тише…

Все прошло,

И голос твой утих,

Некогда —

То ласковый, то строгий.

Видно, все кончаются пути.

Видно, все кончаются дороги.

Уплывает в память, трепеща,

Все, что было,

Словно даль седая.

Слышишь, я шепчу тебе: «Прощай».

Это ведь уже не «До свиданья»…

Мне тридцать семь.

А годы все спешат.

Боюсь,

Не стать бы белою вороной.

Опять завоет в безголось душа,

Как много лет назад над похоронной…

Вы скажете, что я обезумел?

Как воробей,

Попался на мякине?

Нет, братцы, нет.

Дела идут к зиме.

И на висках —

Густой-густющий иней.

Нам всем, конечно,

Где-то в цвете лет

И думалось, и понималось проще.

Но жизнь — как жизнь:

За безмятежным вслед

Вдруг хлынет грусть,

Как осенью по роще.

Разверзнутся

Бескрайние дожди.

Встуманят стекла.

Зашумят по крыше.

А ты — один.

Совсем-совсем один.

Кричит душа.

Но кто ее услышит?

В мой карман

Залетела метель

И пропала — слезинкой растаяв.

Не сберег я ее в суете,

Умерла, как снежинка простая…

Я боюсь, если эта стопа —

Предсказанье,

Но только иное:

Может, так,

В мою душу упав,

Ты уйдешь

Незамеченной мною.

Горят дрова.

Горят дрова в печи.

И я сижу,

И пламя жжет колени.

И душу память жжет.

Но ты, душа, молчи!

Пусть все сгорит в тебе,

Как эти вот поленья.

Пусть все сгорит,

Пусть все сгорит, пусть все…

До уголька.

До серой стылой пыли.

И бурей дней

Бесследно унесет

Любовь и боль,

В былого бездну вылив.

Я не хочу уж больше ничего —

Горела б печь,

Да грел огонь колени…

Ни обещаний.

Ни пустых тревог,

Ни их утрат,

Ни горьких сожалений.

Я иду, а ветер, дождь калеча,

Дует, дует, дует мне навстречу,

И от усталости,

Иль от чего еще

Стекают капли впадинами щек.

«Далек ли путь?» —

Спросил бы кто-нибудь.

И я б сказал:

«Иду в свою судьбу,

Где дом стоит

Без крыши и без стен

И дождь, как дятел

Бьет по бересте».

Я все забыл.

И, став уже большим,

Живу теперь

Смешно и одиноко.

Душа во мне —

Расколотый кувшин —

Лежит,

Сливая боль,

Щербатым боком.

Мне говорят,

Что стих мой полон грусти,

Как будто я

Отрадою не жил.

А сердце —

То поднимет, то опустит,

То в непонятном вихре

Закружит…

То вдруг некстати

Гонит, гонит, гонит,

И мысли скачут

Бешено, не в лад:

Так мчат порой

Испуганные кони,

Кровавой пеной крася удила.

Не сказывай, не сказывай

О горечи финала.

Метель югою газовой

Глаза запеленала.

Простая ли,

Простая ли

Твоя кручина разве,

Когда слезинки стаяли

И покатили наземь?

Весь свет постыл

И стал не мил,

Больное сердце донял,

И дом колотит ставнями,

Как по щекам ладони.

Перебирая прошлые года,

Хочу найти,

Что дорого и мило…

Но сядет муть,

И снова не видать

Ни блестки счастья

В стылом слое ила.

Кто виноват —

Я не ищу причин

На пустырях забытых территорий.

И лишь душа

В минувшее кричит…

Но только эхо давнее

Ей вторит.

Внимание! Внимание!

Слушайте все радиостанции душ,

Потому что к вам обращается

Тоже живая душа.

Я нашел веру по имени

Теперь мне легче жить

И легче дышать.

Недавно еще среди северной стыни

И непроходимых трясин

Я, как тяжело раненый,

Лежал и просил

Глазами тускнеющими и пустыми,

Просил понять…

И добить меня.

Жизнь для меня была обесценена,

Как среди золотых россыпей

Ничего не значащий золотник.

Догорали в подсвечниках времени дни,

И никакой Авиценна

Не смог бы меня сохранить.

Но пришла

Она и сказала:

«Я вижу, ты болен и очень слаб,

Но пойми,

Я сердце тебе свое принесла…

Встань

И сойди с креста…»

Больше всех

Мне нравятся глаза

Зеленые.

А почему —

И сам не знаю, право.

Может быть, потому,

Что они способны зеленеть

У влюбленных

И росинками слез искриться,

Как луговые травы.

Или ветер чувств

Несет меня в круженье

И я не знаю, куда лечу?

А может, просто

У одной из женщин

Такого большого мира,

Маленькой и милой,

Которую я видел только раз,

Такой цвет глаз…

Зеленый

И такой… влюбленный-влюбленный.

Никого не прошу,

Да и сам не хочу

Приглушить в сердце шум

Растревоженных чувств.

И не надо, грубя,

Слов на ветер бросать —

Я поджег сам себя

И тушить буду сам.

Лучше уж за бугор

Выйду, боль укорю,

Там, где нет никого,

Только ветер-горюн.

Я не забыл.

Я помню зиму ту.

Ты трешь стекло

Мохнатой рукавичкой…

Сейчас я тихо-тихо подойду,

И мы пойдем куда-то

По привычке.

И никакого счастья

Нам не надо.

Лишь только так вот

Было бы всегда:

Чтоб были мы,

И снег вот так же падал,

На тишину,

На нас, на провода…

Милая, милая, милая…

Говоря о тебе,

Я до хрипоты голос снижаю.

Как выпавшее перо птицы,

Кружа,

Я хочу прикоснуться

К твоим снам

И груди, и губам, и ресницам,

Чтоб ничуть не мешать

Твоим детским мечтаньям.

Моя милая девочка…,

Чтобы бурь моей жизни

Не могла бы услышать

Твоя неземная душа.

Но ветры судьбы

Все сильней заметают

Увядшими листьями дней

Мою явь, мою боль, мою быль,

Все во мне заметают,

Как декабрьский

Прикамский мятущийся снег.

Боже мой, как грустно светит солнце,

Грустно и улыбчиво слегка.

А у берегов шумит и клонится,

У вершин желтея, осока.

На воде качает ветер лилии,

Треплет тинку, намотав на шест.

Я истосковался, видно — или

Стало просто грустно на душе.

Каждой строчкой, каждым словом малым,

Каждым трепетом не мертвых губ,

К сердцу твоему, к груди овалу

Головой склониться я хочу.

И не видеть тихой грусти солнца,

И с тобой остаться навсегда.

И не слышать, как осока клонится.

Чуя смерть в недальних холодах.

Я лежу на траве,

Уперев кулаки в подбородок.

Южный ветер

Шевелит мне ресницы,

И мнится,

Будто это вовсе не ветер,

А дыхание твое.

Только веки смежу —

Предо мной

Зеленая бездна твоих глаз,

И я чувствую,

Что утопаю,

А волны бегут и бегут…

И печаль выкипает

До дна.

О понять бы тебе,

Что в тебе утонуть —

Это значит:

Навеки, навеки, навеки

Остаться в живых.

Глаза твои —

Цвета хвои

И цвета рассвета,

А в глуби —

Сине-зеленые…

Поэтому немудрено,

Что я считаю себя

Влюбленным,

Что тебя полюбил.

Когда ты рядом,

Я испытываю все:

И прохладу,

И ласкающее тепло огня

Твоих трепетных губ.

И не могу, не могу, не могу

Понять —

Почему ты такая хорошая у меня.

Я не могу тебе мешать.

Останься прежняя, былая.

Моя осенняя душа

Холодным пламенем пылает,

Как роща в вечер на горе,

Соцветьем грустных увяданий,

Что опадет, перегорев,

Перед большими холодами.

Но ведь от трав до душ — здесь все

Рождается, растет и вянет,

И я, как все… Я не святой,

Но сколько ж раз вставать и падать…

Поэтому — останься той,

Не тронутой моим распадом.

Мне жаль, если стежечки наши

С тобой не сойдутся в одну,

И годы их так же запашут,

Как стылых полей седину.

Ты рвешься на вихорь, на ветер,

Сквозь боль и лихую беду,

А я, как в пустыне, на свете —

Слепец расколдованных дум.

И это нелегкое бремя

Несем мы на разных правах,

И кружится, кружится время,

Запястья уткнув в рукава.

Ты ушла — бездумно, не спеша.

Время бы сказать тебе «Постой!»

Но взамен заплакала душа

Безголосо, в комнате пустой…

Я знаю: последнее слово твое будет — молчание.

Во сне я шепчу твое имя

Губами сухими,

Которые суше

Иссохшей от зноя земли.

Почему ж не идешь

Ты, как ливневый, бешеный дождь,

Жажду собой

До корней

Во мне залив?

Амулеты рассудка

Не властны над пламенем чувств,

Когда выжжен рассудок

До смали,

Как травы в степи.

Потому — не хочу,

Никаких больше слов не хочу.

Распроститься с тобой —

Это в душу себе наступить.

Приходи, приходи, приходи..

Я боюсь себя, когда один,

Светло ли, темно,

Больше жизни и смерти

Боюсь —

Когда я одинок.

Нынче ночью кричали опять петухи…

Нынче ночью не спал я, подушку обняв,

И глазам воспаленным, до рези сухим,

Ты явилась, как с зеркала глядя в меня.

Я тебя не узнал, я почти не узнал

Твоих глаз, твоих губ, твоих розовых щек,

Не просил, чтоб осталась со мной допоздна,

Но молил молчаливо остаться еще

На минуту всего, на минуту всего,

Утолить мою боль, погасить тот огонь,

Что уж столько ночей от зари до зари,

Постепенно сжигая мне сердце, горит.

Моя беда —

Одна моя беда.

И ты не думай,

Будто я не смыслю,

Что в жизни… я…

Ну что я тебе дам?

Туман надежд

На дымном коромысле?

Дай слово — не любить меня,

Что будешь видеть меня реже.

Ведь знаю, что судьбу кляня,

Ты все равно его не сдержишь.

Так будет год, так будет два,

Так будет «много-много-много»…

Ты будешь «слово» мне давать,

Идя со мной одной дорогой.

Не приходи ко мне, когда

В моей лачуге холода,

Когда я слаб и боль в груди —

Не приходи, не приходи….

Спеши и днем, спеши и в ночь,

Когда смогу тебе помочь.

Лиши меня речи —

Когда запылают, забьют.

Удвой мои силы

В неравном, но честном бою.

Глаза ослепи мне,

Когда, ожирев, поползу,

Как росы сбивая

Скупую слепую слезу.

Сломай мои руки,

Скорей, чем случится беда,

Чтоб я вместо хлеба

Просящему камень не дал.

Но вдруг запою я,

Хвалой палача одарив..

Убей мое сердце

И душу мою забери.

Не неволь меня,

Не надо, друг, неволить.

В глубине желаний цвет потух.

Все равно о днях своей неволи

Я тебе всю правду не скажу.

Так устроен мир: живые люди

Хуже всякой горечи и бед.

Даже полуправду говорить не любят

Для кого-то о самих себе.

Потому что нету боли хуже.

Если вдруг какой-то проститут,

Улыбаясь, ввергнет душу в ужас

За твою святую простоту.

Вот я и решил,

Что лучше все же

Посвятить все прошлое томам,

Чтобы в них — как думал я и прожил —

Ты могла, прочтя, найти сама.

Идут к концу

Последние листы.

Бежит еще

Живое слово в строки.

Но как же я

К людской молве остыл,

С годами став

Каким-то одиноким.

Слова-слова…

Уж эти мне слова!

«Как поживаешь?

Как твое здоровье?…»

Пятнадцать лет

Подушку целовать

И голосить беззвучно,

По-коровьи.

Вот и ответ на то,

Как стал таким,

Хотя и был

Веселым, легковерным.

И потому

Глаза, как поплавки,

Глядят на мир,

Волнистый и неверный.

Я только лгу,

Я только жалко лгу,

Когда скажу,

Что выжег в сердце веру,

Что никого любить уж не смогу,

Уйдя душой в раздумий сумрак серый.

Да, выжег, выжег,

Выжег в сердце я

Частицу чувств

И горечь с ними вместе,

Но никогда,

Ни в чем душа моя

Не жаждала для виноватых мести!

И если злополучный рок судьбы

Определит мне то, что и вначале…

Я все равно останусь тем, кем был —

Встречая, доверяя и печалясь.

Прости мне, милая,

Бессвязные слова.

Не будь ко мне

Неласковой и строгой

За то, что всю тебя

Не смог расцеловать

В последний раз

В ту ночь,

Перед дорогой.

За вздох бездонный

В воротник пальто.

Слетевший паром

В стылый сумрак серый,

Что возвращался я уже не тот —

С больной душой

И сломленною верой.

Пройдя пешком

Сквозь годы бед и смут,

Где лишь в мечтах —

И радость, и участье,

Так тяжело

Поверить самому

В свое,

Почти непонятое счастье.

Помнишь, я спорил —

Зелень полевая…

Думалось, что горе

Все отболевает.

Ах, только все неверно,

Только все иначе,

Потому, наверно,

Я — бывает — плачу.

Время бы забыться,

Помнить бы не надо.

Только сердце — птица

За стальной оградой.

Дай мне руку, память,

Пусть с тобой уходят

Годы, что на Каме

Смыли половодья.

Не дожить до ста, то —

Горечь не сквозная:

Проживу остаток

Дней своих, как знаю.

Пусть метели скерцо

В даль мой след запашет —

Когда лопнет сердце,

Как бокал упавший.

Только здесь,

Вдали от дел иных,

От вопросов всяких и отчетов,

Вижу я тебя со стороны,

Так и не сказавшей мне о чем-то

В давнем —

Я не «против» и не «за».

В нем — твое.

И мне нельзя иначе.

Только почему ж твои глаза

Так же улыбаются и плачут?

Даже днем

В них грустно и темно.

Даже радость

Как-то их смежает…

Ты — со мной,

И нет тебя со мной.

Ты — моя,

И все-таки чужая.

Я и сам былое распростер,

Пусть метет

Клочки бумаги к краю…

Только знаю:

Сердце — не костер,

В нем ничто

До пепла не сгорает.

Ну что ж, твоя беда не в том,

Что ты, махнув рукой устало,

Изверившись в своем святом,

Другому верить перестала.

Не плачь… На этом белом свете

Живем не только ты и я.

Ты подожгла в степи бурьян,

Не рассчитав на встречный ветер.

Когда я стану стар,

И немощен, и слаб,

И станет тусклым взгляд,

Лицо — землисто-серым,

Молю тебя, судьба,

Чтоб вновь ты унесла

Душой меня опять

Туда, к моим химерам,

Где не бывает слез,

Лишь кроме счастья слез,

Где не бывает лжи —

Коварной, грязной лжи…

Где столько милых грез

Я в сердце перенес

И столько сладких бед

Душою пережил.

И пусть уже зима…

Но близость и участье

Хочу найти

Взамен

Ненайденного счастья.

Что-то ты

Мне перестала сниться.

В этой пляске

Снега и хвои

Я хочу,

Чтобы твои ресницы

Прикоснулись

Ласково к моим.

И в мои

Легли твои ладони,

Чтоб от этих

Долгих ноябрей

И от этой хмурости чалдоньей

Хоть немного

Душу отогреть.

Милая, мне кажется чего-то,

Будто…

Будто я схожу с ума,

Потому что ветра тихий хохот

Выхожу ночами обнимать,

И упав лицом

В метельный ворох,

Как слепой,

Не видя никого,

Все ищу, ищу чего-то споро,

Гладя снег

Холодный и тугой.

О, это будет —

Самый светлый миг,

Когда, почти сведя

Игру с судьбою,

Возьму

Из запыленной стопки книг

Одну из тех,

Что писана с тобою,

Но не читать,

А так — поворошить

Ее полузабытые страницы…

Возможно, вновь

Былое для души,

Как детский сон,

Как легкий сон, приснится.

И вспомнятся мне первые слова,

И трепет рук,

И слезы на ресницах…

И грудь твоя,

Что робко целовал,

И все, о чем молчу,

Пусть все приснится.

Далекий Сириус

В прозрачном миткале…

Мчит ветерок,

Таежный скрип и гогот.

И между узких,

Стылых двух колей

Уходит в полночь

Лунная дорога.

Твои глаза и губы..

Рядом ты.

Скрипит снежок.

Тревожно бьется сердце.

Безоблачный и легкий бег мечты.

И даже в счастье призрачное верится.

Кружи, метель,

Кружи, я только рад,

Бросай в лицо мне

Снежной пыли жижу.

Я знаю все:

Настанет та пора,

Когда тебя я больше не увижу.

Слепи меня, кружи меня, качай,

Я все равно не буду сторониться.

Ты залетела —

Будто невзначай,

И подожгла бумажные страницы.

Если я,

Раздавлен и забыт,

Возвращусь

В твою обитель — ту же…

Не прощай мне

Никаких обид,

Я такой

Тебе уже не нужен.

Пусть —

Листом осенним трепеща —

Упаду

В распутицу под ноги.

Для меня

И капли не прощай

Из того,

Что отпускаешь многим.

Уходи,

Ты слышишь — уходи!

Растопчи

Мечты напрасной

Бред свой.

У того,

Кто может жить один,

Ты душой

Не сможешь отогреться.

Считаю вновь до десяти…

А путь — трудней,

А ветер — крепче,

И некто шепчет:

«Брось идти,

Куда, зачем?» —

Все шепчет, шепчет…

И кажется — не снег огнем

Слетает в пепельные щеки,

А закружилось воронье

В степи, над телом одиноким.

И сон тягуч, неодолим —

Уносит в стылую пустыню.

И вдруг я вижу свет вдали —

То засветилось твое имя.

И пусть метет,

Пускай вьюжит

И валится на плечи вечер…

Теперь я знаю —

Должен жить.

Чтобы идти тебе навстречу.

Милая,

Все чаще меня

Что-то душит.

Мысли холодные

Голову,

Как снега поля, замели.

Тридцать семь лет

В бушующем океане мира

Я ищу суши,

Островок —

В два метра земли.

Дни сменялись ночами,

Годами сменялись года,

На оставленном мною причале —

Мрак и ветер.

И сквозь пену раздумий

Сигнальных огней не видать,

И надежды потушен маяк,

Для меня он не светит.

Дорогая моя,

Если горькую весть

Принесут обо мне,

Знай, они не солгут.

Только знай и другое:

Что в трудные дни

От тебя я уйти не смогу.

Милая-милая,

Я вижу тебя

Девочкой маленькой-маленькой.

А себя —

Полувысохшим стеблем,

Что одним корешком лишь

К земле и привит.

Ты, улыбаясь,

Тянешься ручонками

К цветку,

Что кажется аленьким.

Ты — дитя

И не знаешь,

Что он не в цвету,

А в крови.

Она выступает

Из порезов и надломов,

Образуя красивый

Узорчатый бант.

Но ты — дитя,

Ты не знаешь,

Почему молятся былому,

Бормоча в пустоту

Исступленно: «Избавь…»

Смеясь, отцеловав,

Ты тут же грустной стала,

И дальше снова так —

То радуясь, то нет.

Не верь, не верь словам —

Поверь глазам усталым,

Печальной складке губ

И ранней седине.

Для тех, кто в жизни знал

Удары и паденья,

Не может быть любви,

Придуманной на раз.

Не верь, не верь словам.

Сердечным заблужденьям,

А верь в святую грусть

Прямых усталых глаз.

…………, где ты теперь,

Что ты делаешь в эту минуту?

Пишешь что-то,

Читаешь,

Свернувшись калачиком, спишь?

А у нас — холодина,

Какая-то снежная смута,

Будто тысячи дьяволов

Снежных

Разбушевались в степи!

Мне тревожно чего-то.

Опять, видно, нервы устали.

Каждый шаг — за версту.

Каждый маленький холмик —

Тибет…

И во сне

Разрываю руками

Колючие заросли стали,

Все хочу

И никак не могу

Прикоснуться к тебе.

Я иду,

А невидимый кто-то,

Рогатки втыкая,

Для чего-почему,

Но старается мне помешать,

Словно чувствует,

Что ты такая…

Такая —

Улыбнешься лишь,

И от улыбки растает душа.

Жар. Мозг прожгло.

Болит душа.

И очень тяжело, почти нечем дышать.

Перед глазами —

Во все небо сияние.

И далеко далекое,

Охваченное не жгущим огнем.

В нем — женщина-девочка

В очках,

Которую я безумно люблю и называю ласково……..

Я знаю,

Она не поймет меня,

Пока я жив.

Пока правдив и лжив.

Живых… трудно.

Мертвых в нашем мире легче понять

И принять,

Мертвых легче.

Их уже не учат, не лечат.

Об одних поговорят и перестанут,

Других… «повышают».

Хотя все это очень грустно.

Жизнь — такая маленькая.

Смерть — такая большая.

Скажи мне что-нибудь, скажи,

Пусть голос твой и слаб и робок…

Я все равно пойду сквозь жизнь

С одной тобою,

И бок о бок.

Печальна ты или светла —

Была б открытой глубь души бы,

Чтоб мог я сердце подостлать…

И врачевать твои ушибы.

Отринь сомненья, отгони

Совсем ненужные печали.

Они, как дальние огни,

С зарей потухнут на причале.

Гляди, пока я жив,

Пока ты слышишь тихие слова

Полупризнанья

И безгрешной лжи,

Пока я губ печальную усталость

Могу до изнеможенья целовать.

Пока я пью вино…

Чему виной —

Тоска,

Что от прошедших дней осталась,

Пока могу рыдать —

Рыдать, рыдать сквозь смех

В душе, в самом себе,

Бросая вызов миру и судьбе.

Среди развалин и камней

Седое время стынет, стынет.

И ты совсем одна ко мне

Идешь сквозь зыбкий шум пустыни,

Усталости наперекор,

Забыв о вечности начале.

В глазах не слезы, не укор,

А бесконечный гимн печали.

Иди ко мне, иди, иди…

Отвергни ропот человечий.

Я жду всегда, я жду один,

Чтобы тебя увековечить.

Молю тебя, не надо наставлений

В любви, в искусстве, в глупости идей,

В минуты творчества,

В блаженстве праздной лени —

Не торопи, не искушай, не бей!

Я все пройду от слова до расплаты.

Не хлопочи, не майся надо мной!

Я даже смерть хочу принять без постулатов,

Но и прожить хочу — как мне дано.

Пойду куда-нибудь, пойду один,

Раз нет попутчиков.

Пойду — куда попало.

Но только ты за мною не ходи,

Прельстясь зарей… и далью из опала.

Моя душа и сердце — не трюмо.

В них заглянув, увидишь только темень.

Когда-нибудь я все пущу «в промот»

С годами прошлыми — и этими, и теми…

Лишь проводить приди меня сама,

Пусть будем: ты и я, и ветер с пашен,

Чтоб не смущала лет моих сума

Тех, кто в укор тебе поставит

«Наше».

Сквозь дым тоски и злую замуть окон

Я вижу тебя ясной и нагой.

Но ты во мне, чужом и одиноком,

Сквозь призму дней

Не видишь ничего.

Ужель секрет лишь в тайне светотени…

Ужель мир так расплывчат и делим,

Что в суете исканий и смятений

Растаю тенью, пляшущей вдали?

Но воскрешает вновь судьбы причуда

Твою мечту.

И пляшет дождь гурьбой,

И я опять, как вышедший из чуда,

Как зов души,

Стою перед тобой.

Минуют дни.

И незаметно минут,

Как тень,

Мечтанья милой старины.

И мы присядем к прошлого камину,

Чтоб заглянуть в себя со стороны,

Где было все и сказочным, и странным:

Тепло надежд и легкий дым тревог,

И чья-то боль, и собственные раны,

Где было все —

Но нет уж ничего.

И эти дни,

И эта боль — минуют,

И этот путь, и трудный, и большой,

И мы присядем к памяти камину,

Чтоб отогреться стынущей душой.

Не упрекай меня.

Когда скажу: не все

Друг другу дарят

Ласку и усталость….

Не огорчайся,

Что ушел совсем,

И не кори себя —

За то, что ты осталась.

Я больше жил.

Мятежность тяжких дум

Носил в душе,

Доставшихся мне с боем,

Но знал,

Что скоро все равно уйду,

И задушил их,

Чтоб забрать с собою.

Зачем ушел?

Иль почему хотя б

Не обратился к близким, к их совету?

Нет, я не мог просить их…

Так дитя

Влачит судьбу сиротскую по свету.

Ты пробовала —

Сердце промочив

В своих слезах,

До меркнущего тленья,

Идти в ничто,

Под окнами, в ночи,

И в жизнь вползать

На содранных коленях?

Сквозь сумрак лет,

Сквозь постоянство мук,

И вечно — в роли,

В колпаке и в гриме…

Такое неудобно никому.

И кто поймет?

А из понявших — примет?

Тревожит мысль неровная порою,

Что если вновь к тебе я возвращусь,

То ты опять объятья мне откроешь,

Чтоб заглушить в душе большую грусть,

Что прижилась за эти дни и ночи,

Так безнадежно-больно прижилась…

А если сердце больше не захочет

Былой мечтой, былой… упиться всласть?

А вдруг в нем растоптали — что растило —

Сломав тобою созданную гать?

А вдруг оно — как я — давно простило?

Ему — как мне — теперь уж не солгать?..

Далекий друг,

Тот путь, где шли мы оба,

Не вспоминай,

Не воскрешай те дни.

Умру — не плачь,

Не мучайся у гроба,

Лишь, глядя в даль,

Печально улыбнись.

Не надо, друг, не надо и не надо.

Все это — жизнь,

И в этом были мы.

Не зная рая — что бояться ада?

Не зная света — что страшиться тьмы?

Вижу тебя

Капелькой вина я,

Каплей алкоголя,

Каплей доли,

Миллиардной плавящейся болью

В века опечаленных глазах.

Ты всегда со мной.

И вечно где-то.

Видишься сквозь времени прищур.

Мир, в непостижимое одетый,

Разрывая,

Я тебе ищу.

Я кричу,

Но разве ты услышишь

Голос,

Индевеющий вдали…

Все-таки не до конца

Всевышний

Твердь земли

От неба отделил…

Дай мне слово:

Если в смуте дней

Я уйду отвергнут, не целован,

Никому ни слова обо мне,

Никогда не говори ни слова.

Если спросит кто-то — то скажи,

Что однажды летом, на причале,

Я кому-то плел про миражи,

А потом… Потом мы не встречались.

Что умом я, в сущности, простак,

Несколько не сдержан, инфантилен,

Что стихи писал — но просто так:

Мне за них ни цента не платили.

Говори, что цель моя пуста,

До постыдной жалкости нагая,

И еще скажи, что я устал,

От себя по жизни убегая.

Хочется не столько сожалений!

Вновь перешагнуть порог избы,

Головой упасть к тебе в колени,

Обо всем о пройденном забыв.

Будто ни конца и ни начала

Не было в исхоженном пути,

Будто сердце в горле не стучало,

Выбивая дробное: «Прости».

И теперь глаза в ресницы прячу,

И следы морщинок — в воротник,

Будто я, надорванная кляча,

Вновь могу резвиться, как они…

После дней тяжелого забега,

После верст, распластанных в былом,

Для меня одна осталась нега —

Рук твоих желанное тепло.

И слова, что шепчешь ты, волнуясь,

Западают в душу глубоко,

Словно я попал в страну иную,

Вечно слушать музыку веков,

Не забыть которую, ни бросить,

Сколько бы ни слушал — все равно.

Я люблю — когда, лаская проседь,

Ты от счастья плачешь надо мной.

О, жизнь моя запутанно-проста,

Да и судьба — ушибленно-простая.

Мечты о счастье и любви

Закрайкой льда,

Как пар над пахотой весеннею,

Растают.

И даже сам я —

Час пробьет когда —

Исчезну,

Как от солнца искра льда.

Казалось мне,

Что нет износа

Годам надежд и суеты.

Но как осенний лист, я косо

Упал в холодные кусты…

Прошу — останься же такой,

Какой тебя впервые встретил:

Чуть настороженной, простой,

В июньской жидкости рассвета.

И невпопад на мой вопрос

Ответь — но только не словами,

А блеском набежавших слез

В души не замкнутом бокале.

Ах сердце, сердце! Что с тобою?

Ты — спичка в дождевой ночи.

Прощаюсь каждою строкою

В безгласье гаснущей свечи.

Вечер. Речка.

Скачут волны,

В белых пеночках они.

Я уйду, как ветер, волен —

Ты рукою мне махни.

Разгони свою усталость

И туман недавних бед,

Чтоб во взмахе том осталось

Все о жизни и тебе.

Пряжей рук твоих горячих

На прощанье опряди,

Чтобы мог я и незряче

Видеть снег твоей груди

И улыбку… И, конечно.

Пожеланье — невпопад.

Взгляд печально-подвенечен,

Как осенних рощ опад.

Стань на горке, на вершине,

Не туши печаль души.

Помаши мне, помаши мне

Вслед рукою,

Помаши…

Я помню: мир притих.

Льет в окна дождик частый.

И мы вдвоем. И бьет

По ветру молочай.

Вернуть бы этот миг —

Всего минуту счастья,

Вернуть тебя такой,

Вернуть свою печаль.

Дожди еще идут.

И стынет даль сквозная.

И как опавший лист,

Промокшее село.

Ну отзовись, где ты —

И грусть моя, и радость,

Ну оживи на миг,

Что жизнью унесло!

Дай обниму тебя!

Мне кажется, опять я

Мимо тебя иду,

Теряя дни.

Дай обниму тебя,

Пусть первое объятье

Нам две души

В одну соединит.

Уходит старое, как сгорбленный ворчун,

В забвенье, в море времени. И что же?

Гляжу куда-то мимо и молчу.

Лишь памяти река молчать не может.

Ах, эта память… Ропщет. Но о чем?

Вот чей-то взгляд и горечь губ припухлых.

Вот осень — увяданья кумачом

Заполыхала в утро и потухла…

Потом совсем-совсем чужие лица,

Что станут близкими на много зим и дней,

С которыми придется мне делиться

Утратами и индевью огней.

И вдруг — провал…

Дорога — не дорога.

И так — до этих пор, до этих мет.

И лишь глаза твои

Прощально, грустно, строго

Глядят в меня

Сквозь расстыковку лет.

Не говори мне сложно.

Лучше — проще.

И слов ненужных по ветру не вей.

Ведь падает же в осень лист по роще,

И дождь шумит по высохшей траве,

Как первый снег,

Что прилетит, растаяв,

Как тонкий лед,

Что хрустнет от руки…

Будь, как они — такая же простая,

Обычаям затертым вопреки,

Чтоб мог и я,

Когда на сердце ветер

И от житейской стыни не до сна,

Уйти в тебя,

Забыв про все на свете,

Уйти в тебя,

Когда ты вся — весна.

Давай останемся вдвоем,

Измажем лица земляникой.

Ты мне расскажешь о своем,

А может, просто небылицу:

Об увлеченьях, куражах,

Чтоб все явилось как во сне бы…

А можно просто полежать,

Уставясь в синий полог неба.

Потом в зеленой лебеде

Как будто бы задремлешь даже…

А я тихонечко тебе,

Как тихий ветер, грудь поглажу.

Ты будешь в яви, как во сне

Лежать, как девочка-подросток.

Лишь сердце тукнет чуть сильней.

И будет нам светло и просто.

Тихонько подойди

И на глаза

Ладоней

Осенний холодок

Нежданно положи.

И я, поверив в жизнь

Мгновения покоя,

Пусть даже ненадолго

Поверю, что я жив.

Как странно,

Что в полуугасшем теле

Мерцает искрой торжество минут.

Пустыни лет,

Барханы и метели

В моей душе

Твой след не заметут.

Когда уйду

Один по бездорожью,

Когда уйду к закраине пути,

Пусть знают все,

Что даже смерть не сможет

Мою любовь

С собою унести.

«Не надо прошлого», — ты как-то мне сказала.

Зачем же так? Зачем сказала мне?

Все пропахал. И вот я у вокзала.

Ни настоящего, ни будущего нет.

Я сяду в поезд и махну рукою.

За окнами забвенье поплывет.

Прощай, зима! Но навсегда со мною

Моя любовь — нетленное мое.

И если вновь сквозь версты бездорожий

Разверзнется ненастий окоем,

Мне заслонит судьбы косую рожу

Лицо святое, светлое твое.

Это — не город.

Это лабиринты развалин немых.

Судьба моя в нем —

Трещина в высохшем илистом дне.

Словно босыми ногами

По стальной пробираюсь стерне.

И бесследны раздумья мои.

И дорога моя далека.

И красные кляксы следов

Уносит ветер

В дрожащих руках.

Это в меня

Входит город в огнях.

Звезды светят,

Бьется ветер,

Падают листья в меня.

Разноголосый грохот буден,

Черные воды речки,

Смытый ивняк,

Плачущие и улыбающиеся люди —

Это в меня.

На мокром циферблате —

Первый час.

Бывают ночи —

Шутит память с нами.

Мне кажется,

Что я иду сейчас

По городу моих воспоминаний.

Иду, и не уверен, что ты ждешь.

И под шаги слагаю:

«По-до-жди».

И падает такой же точно дождь.

Пусть никогда не старятся дожди.

Бледно-зеленые, красные…

Бесконечные гирлянды огней,

Рассекая сугробы,

Убегают вдаль.

Тонким слоем лака

На асфальте вода.

Вечер прекрасный.

В зависимости от освещения

Глаза, лица, улыбки —

То синие, то зеленые, то красные.

Порхающие руки,

Словно экзотические птицы,

Не боящиеся людей.

Бороздят разноцветный воздух.

И только в темных переулках

В устоявшихся лужах

Лежат отраженные звезды.

Как невидимки,

В тумане

Кряхтят и покашливают машины.

На белой палитре —

Продолговатые желтые капли:

Это из невидимого

Рождается крик петушиный.

И нигде,

Совершенно не видно нигде

Ни огней, ни домов, ни прохожих.

Только звуки.

Вот еще где-то шорох невидимый вырос.

Странно.

Будто присутствуешь

При сотворении мира.

Взявшись за руки,

Дети идут в свое будущее по паре.

Няни ведут одиночек.

По сухой траве июня,

Мимо деревьев в пыли,

В бензиновом перегаре

Няни ведут одиночек.

Я остаюсь.

Мне еще нужно одеться,

Сытожить дни и ночи,

Отделяющие меня от детства.

А дети все дальше уходят,

В пыльный июнь,

Уменьшаясь до разноцветных точек.

Няни ведут одиночек.

Не разлука страшна мне,

И не то,

Что однажды

Уйдешь и больше не придешь.

И не то, что на камне

Следы твои вымоет дождь.

Совершенно иная

Тревога в груди:

Вдруг совсем не замечу

Потери,

Оставшись один.

Город — желтым пакетом в брикете.

Пыль искрится в лучах косых.

Выхожу на проспект,

Покупаю природы букетик,

А потом отправляюсь искать

Продавца росы

В улицы, в переулки…

Где только я не был.

Позади — расстоянье из верст.

Где-то уже светят

Одинокие капли звезд.

Темнеет.

Черный дым переходит в небыль

Из невидимых домен.

Горизонт потускнел и погас.

Гляжу и глазам не верю:

У крыльца незнакомого дома

Дрожат две росинки

Собачьих глаз.

Я пробиваюсь сквозь туман,

Сквозь света стылый жар.

Стоят скуластые дома,

Бетонно зубы сжав.

И в том молчанье,

И в огнях

Не страх и не гроза —

Кричат о помощи

В меня

Их разные глаза.

И сеющий,

Как пепел, дождь —

Как будто в душу дождь.

И не понять —

К кому идешь. —

И все-таки идешь,

Наталкиваясь и скользя!

Зовешь — ответа нет.

По-человечьи — им нельзя.

По-каменному — мне.

Дождь повис

В асфальт разбитый.

Тихий полдень.

Никого.

Проезжает «служба быта»,

Словно клоунский фургон.

Пустоте на удивленье

Балансируя, гудя,

Закатило представленье

«Шито-крыто» из дождя.

Боком, скоком,

Влево, вправо,

Снизу вверх

И сверху вниз…

И глядят кусты и травы

Из-под вымокших ресниц.

Я заблудился

В фантастическом лесу

Телевизионных вышек.

Надо мной пролетают

Белые тени голосов,

Прерывисто, неровно,

Сквозь бесконечную белую ночь.

Но иногда —

Может, это перенапряжение слуха —

Мне кажется,

Что шаги твои слышу

В озвученном движении

Броуна,

Твои шаги…

То приближающиеся,

То уходящие прочь.

Ты куда-то идешь.

Ты блуждаешь —

То влево,

То вправо.

И невидимый след твой

Смывает невидимый дождь

На невидимых травах.

В пульсирующей галактике человеческих глаз

Искра погасла,

Искра зажглась.

Но меж той и другой,

Между мной и другим

Сквозь туманность летят

Звуковые круги,

Световые круги,

Чтобы кто-то не сбился с пути,

Чтобы кто-то ответил,

Постоянно летят позывные столетья.

Мы — почти неземные,

И все же — земные,

Через спутники связи

Посылаем друг другу свои позывные.

И бессонная память

Из-под каски пробитой

С напряжением смотрит

На глобальные

Наши с тобою орбиты.

Прикованные к фундаментам

Домов одиноких гиганты

С высоты своих метров

Глядят безучастно,

Как сквозь призрачные пальцы ветра,

Течет майская зелень

Безмятежно, как детское счастье.

По дороге ползет фигурка

На трехколесном велосипеде

За папой, за мамой,

А может,

За промокнутыми далью

Силуэтами прохожих?

Что ее — сегодня?

Завтра ее — в чем?

Куда они —

Маленький человек

И велосипед-паучок?

Сживают осенние стужи

Со света

Короткое лето.

Уехать куда-то и мне бы…

Но на кого я оставлю

Зрачки-лужи,

Глядящие остекленело

В холодное низкое небо,

И окна,

Которые отпотели

И, не мигая,

Смотрят на маленьких яблочек

Мерзлые гроздья,

На поземки и метели,

Вьющие белые гнезда

Под ветра протяжное эхо,

Теряющееся вдали.

Нет, мне никуда не уехать,

Никогда, никогда не уехать,

Потому что я к этой жизни,

Именно к этой жизни

Примерз,

Как к дереву лист.

Пройдет не год,

Пройдет не два,

Все отгорит —

И сны, и боли…

Но плачет Память,

Как вдова,

В невыносимо-русском поле.

Сто лет — ни вести, ни письма!

Погибших души откричали.

А ты стоишь,

Россия-мать,

Над полем

Жизни и печали.

Мне кажется,

Что я из первозданности,

Где светят, словно звезды, фонари

И нет маршрутов поисковых партий,

Только что сошел на материк

С острова,

Какого нет на карте.

Странен, непонятен, необычен

Этот устоявшийся обычай:

Прятать в безразличие ушибы,

Делать и не признавать ошибки.

Веселиться — если в горле ком,

Чтобы потом

С собой наедине выплакаться

Тайком.

Все заношено.

И все привычно.

Потому меня, наверное, тянет

Возвратиться в тихие края,

Что скитаюсь,

Как островитянин…

Белые заснеженные мили.

Ветры, пролетающие мимо

Окон, где ни света, ни огня.

Ветры, ветры, ветры, ветры, ветры,

Заметая ночи нулевые,

Оседая в теле и навылет,

Беспощадно бьющие в меня.

Лун дозоры,

Хмурых туч наряды,

Сон и память —

Рядом, рядом, рядом,

Словно на завалинке два старца,

Две игрушки в подневольном танце

Кружатся с закрытыми глазами,

Я уже забыл,

В каком столетье…

Я как в пустыне караван,

Я как засохшая трава,

Как старый и слепой верблюд,

Как брошенной избы уют.

Я новых песен не люблю,

А песни старые забыл.

Меня рубили топоры.

Душа — как стебель без листка.

Потери — высохший арык,

Тропа в кочующих песках.

Сто солнц пройдут,

Пройдут сто лун

И столько же веков и лет.

И я, вмурованный в скалу,

На остывающей земле

Останусь, как дремучесть дат,

Как мир спрессованных минут,

Как у истории в плену

Последний из живых

Солдат…

Где мой дом,

Где улица моя,

Сновиденья,

Сказки прошлых лет?

Пляшет —

Вместо дыма и жилья —

Вьюга,

От простора ошалев.

Я живу сейчас в другом краю.

Ты, мой дом,

Не знал таких высот.

Здесь степные песни не поют.

В сотнях окон —

Светят сотни солнц.

Но в траву не выскочить с разбега,

Утопая в росах…

Степь, меня прости!

И, конечно, никакому снегу

Этих изб до крыш не замести.

К запыленным листьями прудам,

Бездорожьем или по дороге,

Разбивая о булыжник ноги,

Я вернусь когда-то…

Навсегда.

Странным желаньям в угоду

Стою под зонтиком ночи.

Фонаря одинокий комочек

Пьет из моих ладоней

Стылую черную воду.

Отошедшего дня

Вылинял цокот подков.

Мир далеко от меня.

Я от мира далеко.

Так далеко, что не знаю —

Найду ли дорогу назад.

Сквозная, сквозная, сквозная

Тьма застилает глаза.

Но это длится минуту.

Или несколько, может, минут…

Вот я уже различаю,

Как тени чужие качая,

Падает дождь в тишину.

Тучи, как черные горы,

В стынущем небе парят.

Чихает простуженный город

Разноцветной листвой октября.

Две серых фигурки у берега.

Вон — мост.

Вон — музей на горе.

И лампочек тусклые серьги

Как будто скучают,

Качаясь в чугунных ушах фонарей.

И так до забвенья пустынно,

И так без конца хорошо,

И я забываю, что стыну

И не помню — откуда пришел.

Гляжу в эти темные волны,

Бегущие в глотку моста,

На храм с головою зеленой,

На желтые крылья креста.

Не кричи, пропадая,

Окраина,

С тихим лепетом трав во дворе.

Зря ты, сердце,

Колотишь затравленно,

От прошедшей весны одурев.

Дом

С разбитыми окнами кривится?

Рядом — новый гигантом встает.

Только я,

Как собака на привязи,

Вою в счастье щенячье свое.

Где ты, где ты, родная околица?

Скачет взгляд

По раздавленным пням.

Память

Хрупкими льдинками колется,

Провожая все дальше меня

За отвалы, за крики бульдозеров,

За деревья, сожженные зря,

Где, как помнится, в кофточке розовой

Приходила в рябинник заря.

Постоянно в пути.

Кто-то должен первым встать

И уйти.

Мы — пассажиры, только пассажиры.

Ни о чем не говорит то,

Что рядом места.

Мы рядом,

Но жизни в одну

Никогда не совьем,

Как вот эти дождинки,

Которые в окна стучатся,

Скользя.

Замыкаемся —

Каждый в свое.

Улыбаемся —

Каждый в свое.

Потому что иначе нельзя,

Просто непостижимо,

Никак.

Абонементы объезженных дней,

Как оборванные листья,

Несет река.

Подходит трамвай.

Вхожу в вагон.

Почти никого.

Впереди —

Факел женской прически.

Он такой здесь один.

Интересно,

Он греет кого

Или нет?

«Подойди, подойди

И тепла попроси, —

Кто-то шепчет настойчиво мне, —

Подойди, так бывает…»

Это сам я шепчу своей мысли,

Уехавшей с этим трамваем.

А в действительности — тишина.

И туда, куда нужно ехать,

Ни дороги, ни транспорта нет.

И, пожалуй, проезд не оплатишь —

Не хватит монет.

Солнце печет голову.

Солнце проникает через череп

Вибрирующими спиралями огня.

И от этого

Тысячи солнц в глазах у меня.

Изнывающие тела бок о бок…

Смешиваются запахи,

Киселеют, дрожа.

Это город,

Это не Гоби.

И все же это — Гоби,

Из которого не убежать.

Вдалеке — зеленый купол храма.

За куполом — небо

В застиранной рубашке дыма.

И крест машет и машет упрямо,

Проклиная далекое солнце,

Проклиная бездонное небо,

Проклиная горькую землю,

Крест машет руками,

И качается мгла одурманивающе.

И белые бабочки,

Как снежинки,

Пролетают

Мимо вытекших глаз

Одуванчиков.

То ли кружится мир.

То ли — я,

То ли — вместе мы.

И чем быстрее,

Тем лучше становится мне.

Но где-то бьется мысль,

Как не заросшее темя младенца:

А вдруг — стержень не пройдет

Испытанья на скручиванье?

Вижу —

Майская зелень

Мотыльками пепла

Падает на единственную улицу Земли

С названием —

Неподвижность.

Если я проживу много лет,

Что останется мне от дождя,

Пролетевшего в юность?

Уходя, я унесу

Пыль жизни

В ладонях потухающего сердца.

По Цельсию — три градуса тепла.

В невидимую стенку бьется эхо.

Дорога развалилась, потекла —

Ни пешему, ни конному проехать.

Я разложил костришко на бугре.

Валежник есть,

И благо — роща близко.

Сижу, немного руки обогрев,

Поглаживаю пляшущие искры.

А там, у горизонта, далеко,

Где прыгнув, зацепился за карниз бы,

На белых парашютах облаков

Плывут, качаясь, маленькие избы.

Зачем, куда спешить отсюда мне?

И город надоел.

И путь не ближний.

А в этой первозданной тишине

Я слышу

Неподдельный голос жизни.

Слегка прохладно и темно.

Шурша, ночные тени стынут.

Так ненадуманно, пустынно,

И только небо надо мной.

Промчался филин полным ходом,

Качнув крылом прохладный воздух,

Вспугнув настоянную воду

На отражающихся звездах.

Дым то уходит, то подходит,

То прячется напротив — в куст.

И пламя, как канатоходец,

Идет, качаясь, по прутку.

Ветер поднялся и разорил

В сереньких тучах

Гнезда зари.

На стылой земле,

Как стайки утят,

Желтые листья пьют воздух.

В хмурое небо улетели звезды,

И только в ночное небо, в чистое,

Они прилетят.

Я делаю первый шаг,

Становясь на ступеньки дня.

Город, как большая шапка,

В заиндевелых огнях.

В хмурую осень

Убегает черная «Волга».

Шоссе пустынно совсем.

Вдалеке,

Где тополь разлился синей кляксой,

Я долго-долго вижу маленькую женщину,

Идущую в эту осень

За детской коляской.

Прополз паучок-буксир —

И следа

Не видать.

Сомкнулась вода.

И опять мы вдвоем на причале —

Это тень привязалась ко мне.

Улыбка луны закачалась

На мелкой речной волне

И померкла.

Стою.

И, не видя себя,

Гляжу в неотражающее

Черное зеркало.

На правом берегу —

Огоньки, как в селе.

Уйти бы домой,

Но один — не могу.

Подожду, пока выйдет луна.

С тенью идти веселей.

Случайное небо.

Случайные тучи.

Деревья и руки.

Дорог нескончаемость.

И каждая песня,

И каждое слово,

И каждый мой вздох —

Неужели случайность?

А листья летят

И летят на колени,

Как снег на поля,

Все пылят и пылят,

На сердце, на память,

Как признаки тленья,

Как признаки тленья

На щеки летят.

Величественно и гордо

Взметнулась многоступенчатая громада города

С татуировками зелени и транспорта,

Рекламы кино и ресторанов,

Надменного и робкого,

С проспектами и тропками,

Шумом и молчанием,

Радостью и отчаянием.

Каждый день я,

Капля большая,

Из конца в конец

Перекатываюсь по твоим лабиринтам,

Созидая и разрушаясь,

Ненавидя и любя

Твой дождь и снег,

Плач и смех —

Потому что стал частицей тебя.

В нашем дворе

Стоит несколько деревьев

Старых.

С каждого из них

Отбираю я листиков пару —

Любую.

Приношу в дом,

Раскладываю, любуюсь.

Отогреваю, даю имена.

И вместе так хорошо нам.

Поглаживаю их. Они шумят.

Разговариваем.

— О чем?

— О многом…

Разве мало о чем могут говорить

Одинокий человек и листья,

Когда в мире так много слов

И так много истин…

Иногда молчим,

Но каждый — доволен.

А потом —

Когда чистое небо, сильный ветер,

Я выхожу на улицу,

Выпускаю на волю.

И смотрю, как они улетают,

Выискриваясь на солнце.

Улица на миг раскололась

От трамвайной дуги.

И я подумал:

Если бы сейчас закричать,

То было бы видно,

Как улетает голос.

О эти мгновенья!

Разве,

Разве они повторимы?

Все сомкнулось.

Иду между разумом и чувством,

Как между Сциллой и Харибдой.

Когда ты говоришь

Об этом или о том

Или смеешься,

То волны смеха

Не умирают ни сейчас, ни потом.

Они навсегда

Остаются в бесконечности

Блуждающим эхом.

Дыхание, вылетающее из груди,

Не исчезает,

Превращаясь в нечто тленное.

Нет — материализуясь,

Оно занимает свое место

В постоянно обновляющейся таблице Вселенной.

Не дари, не дари

Неправдивые вздохи

И пустые слова.

Я прошу —

Не спеши говорить.

В небе —

Полоса из чего-то синего.

Бесшумное утро.

Рано.

То здесь, то там

Неподвижные краны

Стоят, как одинокие фламинго.

Но вот постепенно

В улиц проруби,

Еще не вспененные

Транспортом городским,

Вливаются робы,

Пальто,

Фейерверки разноцветных платков,

Шапочек искривленья,

Сталкивающиеся

И разбегающиеся по всем направлениям.

Город, как брошенный в воду камень,

Расширяет за кругом круг.

Вздыхают лачуги,

Вздрагивают этажи.

Начинаются безмолвные встречи глаз,

Касания рук.

Так продолжается жизнь.

У подъезда

Серая кошка

Пинает бумажный мячик.

На осенний прилавок

Полдень

Медных листьев бросает сдачу.

И бежит, торопясь куда-то,

По натянутым проводам

Над киосками, над дорогой

Дождевая вода.

Наши сделки и торги,

Утвержденья в правах,

И немые восторги,

И пустые слова —

Все, что видим и слышим,

О чем говорим мы —

Это жизнь,

Уходящая в неповторимость.

Визг тормозов, лязги.

Между дымных тормозов и виньеток

Маневрирует женщина с коляской,

В которой покачивается девочка

С древним именем —

Планета.

Вечереет.

И ветер лязги

Сметает,

Сквозь заросли дуя.

Катится божьей коровкой коляска.

Женщина прядет пряжу раздумий.

Я люблю

Улыбающихся пенсионеров.

Их улыбки —

Голубые гвоздики

Среди белой спокойной зимы,

Зацепившейся за палисады.

Даже след набежавшей досады

По-особому как-то

В морщинистых лицах размыт.

В их улыбках

Случайной обиды и радости

Нет.

В их отмытых глазах —

Небосвод и земля,

Океан и причал,

В их улыбках я вижу

Движение судеб и планет.

В их улыбках —

Извечная слитность концов и начал

И святая усталость,

И великая мудрость пути.

Их улыбки —

Дождинки на желтые листья

И крик улетающих птиц.

Мы все на земле не случайны.

Мы все на земле чрезвычайны.

Единственны, неповторимы,

От реплики до пантомимы!

Улыбок мгновенных снежинки,

Слетающие в недожинки.

Дома, дома, дома.

И в них

Вписаны разноцветные треугольники,

Параллелограммы, пирамиды.

Это в окнах

Горят огни.

Мои братья,

Делящие со мной

И с живущими

Ночи и короткие зимние дни.

И все-таки я их люблю,

Как память,

Как деревенские избы моего детства,

И от этого никуда не деться,

Потому что когда я гляжу

В них сквозь вечера пепельную жижу,

Мне кажется —

Я гляжу в грядущее из былого,

В фантастический мир,

В котором окна домов

Уставились в знойную пустыню времени,

Как в солнце

Овод.

Шагаю, шагаю

В густых

По-ночному прохладных потемках.

Скамейки — как ведьмы.

Никого больше нет.

Одиночество улицы

Я в ладони беру, как котенка,

И оно благодарно о чем-то мурлычет мне.

Так мы идем.

Светофор, словно цапля у перехода.

Трамвайные рельсы —

Как в дождик тропа.

Серым мячиком

Где-то прокатился вдали гудок парохода

И как в прорубь молчанья упал.

Ветви рук моих гладят

Расстоянье —

Между мной и небом —

Все гладят и гладят, не глядя.

По улицам

Свет близорукий.

Случайные призраки встреч.

И странные синие звуки,

Живую обретшие речь.

Смещаются люди и тучи.

И ветер —

Как мокрая плеть.

И все-таки,

Как разнозвучно

Звенят тополя в голодедь!

Качаются бледные тропы —

Вечерние светят огни.

О чем ты,

Души моей тополь,

В раскатную наледь звенишь

То весело, то обреченно?

И медленно —

Будто во сне —

Бесплотный

От сумерек черных

Летит и не падает снег.

Не думал никогда,

Что ты вернешься

В вихре пылинок

Из солнца, времени и земли.

Одолимо, но длинно

Кажется мне все —

От разлива рожденья

До того, что иссохлось в ручьи…

Потерялось, забылось

И где-то осталось ничьим.

Разве можно подумать,

Разве мог я подумать

И тогда, и когда-то еще,

Что из радуги времени, солнца, земли

Уже падают первые признаки тленья

На незрелые яблоки щек

Из снегов, из дождей,

Из травы, из земли, из камней…

Хорошо, что пришла ты,

Пробилась ко мне.

Прошел только год.

Пересохла, растрескалась и огрубела

Такая живая,

Недавняя память во мне.

И новое что-то

Метелицей тополя белой

Клубится навстречу

По улице,

Где никого уже нет.

И я не спешу никуда.

В одиноком пространстве

Могу до забвенья

В ночной погружаться июль.

Во имя шагов,

Городских заколдованных странствий,

Как пух тополевый,

Роняя обновку свою.

Золотая

Российская

Россыпь!

Отыщите

Те капли в дождях,

Что раскатятся

Звонкоголосо,

На равнинный простор

Выходя.

Помоги

Благодатному свету,

По родимой земле

Поспеши!

Есть они —

Позывные поэтов,

Напряженная песня души.

Вылетай,

Моя песня,

На волю!

Передай, что я жив и храним.

Мой поклон —

Всем погибшим

И полю,

И народу родной стороны.

Мою чистую, светлую радость —

Ветрякам,

Всем избушкам,

Ручью!

И еще передай,

Что неправда,

Будто песен о них не пою.

Я пою,

Не считаясь с погодой,

Белым днем,

По бессонным ночам,

И врачи — мои лучшие годы —

Наотрез запретили молчать.

Обещаньями шибко не потчуй,

И, с меня не снимая вину,

Объясни,

Что, мол, трудно на почте…

Но — придет.

Больше ждали в войну.

Улетай.

Знай,

Душою я чистый,

Как степная весенняя ярь!

Если кто-то в метель постучится,

Пусть откроют.

Там — песня моя…

Поля, поля — простор осенний рыжий!

На перекрестье верба — как вопрос.

Я в этом поле умирал и выжил,

И навсегда корнями в землю врос.

Люблю я вас, соломенные крыши,

Май расписной, наливчатый июль…

И кроме песен, что я здесь услышал,

Я ни слезинки лишней не пролью.

Когда-то, знаю, в шумном половодье

Через меня прольются корни ив.

Но верю в жизнь, которая проходит,

Как будут верить правнуки мои.

Поля, поля — распахнутые настежь

Всему, что будет, есть и что прошло!

Простите мне случайное ненастье.

Спасибо вам за хлеб и за тепло.

Прокричи мне, филин,

Ночью.

Крыльями ударь!

Под ногами —

Хлябь да кочи.

И не звякнет в колокольчик

Над болотиной звезда.

Ни покоя,

Ни погоды.

Ни тропинки,

Ни лица.

В глубине какого года

В черном небе,

В темных водах

Ветер символы выводит

Без начала, без конца?

Это я

Хожу счастливый

По неведомым ночам!

Это я играю в ливни

Колокольцев на плечах!

Я — свободный шут России

По призванию!

В бубенцовые осины

Перезваниваю…

Над хмурью изб,

Немой болотной чернью,

От городов —

Куда-то стороной —

Летели птицы

Над землей вечерней.

Летели птицы

Над моей страной.

Остыл октябрь.

Над степью моросило.

Терялась вдаль

Безлюдная тропа.

В последний раз

С отчаянною силой

Качнулся крик над степью.

И пропал.

И стало тихо

Под небесной далью.

Так тяжело,

Так пусто стало вдруг —

Как будто бы

Не птицы пролетали,

А стая лет,

Качнувшись на ветру.

Не нужно путевок.

Не надо мне дачных имений.

И в бархатный месяц

Не надо путевок на юг.

Я сказочно счастлив,

Что место под солнцем имею,

К превратностям жизни

Привычную песню мою.

Куда — от себя?

На каких скоростях пролетели!

В наш век — на колесах —

Отыщешь ли новых друзей?

А я по околицам,

Желтой осенней метелью

Лицо умывая,

В закатный вхожу Колизей.

Я этого мира —

Поклонник, певец и рабочий.

Из ветра и звезд

Заварганю настой в котелке…

С колосьями,

Птицами,

Пылью,

Травой у обочин

Мне тысячу лет

Говорить на одном языке.

Не отведи

От горьких мук,

От тягостных поклаж.

Тепло мое отдай тому,

Кто в жизни без тепла.

А упаду —

Ты и тогда

На помощь к тем спеши,

Кто затерялся в городах,

Кто позабыт в глуши.

Через ненастья всей земли,

В родную сторону,

Дай Бог мне тысячи тревог,

Дай Бог мне тысячи дорог,

Сошедшихся в одну.

Тих мой голос.

И немощна песня.

Не для вас ли

Я пел и пою!

Города

И недальние веси

Не расслышали песню мою.

Я не знаю,

Что дальше случится,

Как придется свой век доживать…

Не пинайте

Ни зверя, ни птицу —

Может, в них моя песня жива.

Угадайте их души сквозь вещи!

Будьте добрыми

К ним и к себе.

Им ведь нужно

Немыслимо меньше…

Как и мне

В несуразной судьбе.

Все обреченнее и глуше,

Как дождь в последний обмолот,

Я слышу тихий плач лягушек

Перед погибелью болот…

Скажи мне, черная река,

Ты видишь больше,

Больше слышишь.

Зачем убили облака,

Золой упавшие на крыши?

Пожар промчался.

Ураган прошел,

Не встретивший препятствий…

По омертвелым берегам

Стоят деревья,

Как распятья.

И отвечала мне вода

Глухим, густым,

Тяжелым всхлипом:

«Друг-человек пришел сюда…

Кто знал, что друг приносит гибель».

А я стоял.

Чего я ждал?

Все было горестно и поздно.

Сомкнулась черная вода,

Не отражающая звезды.

Избы-избы,

Милая Отчизна!

Хлебные степные хутора!

Скоро вас

По древности отчислят,

Разнесет

Бульдозер или кран.

Видно,

Ваши окна отглядели

В даль полей

И в переливы звезд,

И в дорогу,

Что от колыбели,

Не пыля,

Уходит на погост.

Но всегда

За скрежетом и визгом,

Напряженный устремляя взгляд,

Вижу я кочующие избы

Сквозь метели

В дальние поля.

Скоро, скоро

Хрип болот осушат.

Все скует бетонная плита.

Но над степью

Будут ваши души

В феврале метельном пролетать.

Будут биться

Под чужие крыши

Птицами из сказочной страны…

Вот они!

Мне кажется,

Я слышу

Голоса

С подвьюжной стороны…

Как хорошо,

Что вы стройны,

Леса,

А вы бегучи, реки

Той незапятнанной страны

Во мне,

Запятнанном навеки.

Кружитесь, вербы, на бегу!

Вы мне дороже всех сенсаций.

И счастлив я,

Что вас могу

Душой запекшейся касаться.

И облака —

За рядом ряд…

И крыл в ночи тревожный лепет!

И эти звезды,

Что горят

В невыносимо русском небе!

Туманные холсты дорог.

Обитель тихая, глухая.

И где-то филин —

Ох да ох —

Перекричит и затихает…

Свистнула

В ночь электричка.

Вскрикнул

И скрылся ивняк.

Что же в ночной перекличке,

Что так тревожит меня?

Тень на невидимых лыжах

Едет бесплотно, легко.

Лунное полымя лижет

Серый прозрачный покой.

Все беспредметно и хрупко.

Как неживая — вода.

Вытяну в лунное руки —

И ничего не видать.

Ни суеверий, ни истин…

Только

Вблизи и вдали

Белые

Плавают листья —

Лунной страны корабли.

Видимо, так это надо:

Всюду, куда ни пойду,

Листья крестовые падают

В призрачном

Лунном году.

Люблю

Ночных певучих див!

И сказы

Богатырских елей.

Степные грозы

И дожди,

Что сорок лет назад шумели.

И колокольный звон в ночи,

Что катится и колоколит,

И задохнется, замолчит

Равнинным перекати-полем.

В такую пору

Быль и явь

В душе —

С утроенною силой!

Все это — Родина моя,

Все это — музыка России.

И разорвется ночь степей!

И лунный свет зальет колодцы…

В такую пору

Нужно петь,

Иначе сердце разорвется.

По созвездьям весенних проталин

Скачет в лужицах

Маленький март.

За туманами —

Светлые дали.

А за светлою далью —

Туман.

Бездорожье судьбы.

Бездорожье.

Но едва отступает зима,

По проталинам

Жизненных стежек

Моих песен шумит синий мак.

По проселкам,

Под дождиком частым,

Под рассыпанным трепетом лет

Пробивалось нелегкое счастье

На распаханной телом земле.

Помню все.

Каждый звук.

Каждый шорох…

И душой припадаю к нему.

Мне звенят

Тополевые хоры,

Как не будут звонить никому.

Запоздалые

Листья в слезах.

Запоздалые слезы в глазах.

А зачем —

Разве мы поезда,

Разве можем в пути опоздать,

До предела зажать тормоза,

Отдохнуть

И вернуться назад?

В наши окна стучат октябри —

Отвори, отвори, отвори!

Тихо рощи шумят у дорог,

Золотое роняя перо.

Здравствуй, осень по календарю!

Скоро, скоро окно затворю,

Перед тем, как шагнуть за порог,

Золотое оставлю перо.

С пригорка спускается вечер,

Смывая стога на лугу.

Деревья,

Как черные свечи,

Горят на текучем снегу.

Недолго осталось до стужи.

Я вижу,

Шагнув за порог,

Снегов голубеющий ужас

Над дрожью травы и дорог.

Что пело, шумело когда-то,

Подмяло. Смело. Унесло.

Одни только серые хаты

Да сонная хмарь над селом.

Далеко ли

Я уехал —

Кто ответит:

Призрак?

Эхо?

За железной полосой

Даль косая,

Снег косой.

День размыт ли,

Вечер смазан.

Свищет ветер,

Как бандит!

Да изба

Циклопьим глазом

Сквозь меня и снег

Глядит.

Непонятно, черт возьми —

То ли вижу,

То ли снится,

То ли в жизни-небылице

Сам я смазан и размыт.

На ресницах —

Гроздья льда.

Ледяные рукавицы.

И дороги не видать.

И нельзя остановиться.

Вечер.

Неба серый холст.

Ледяное эхо веток.

Прокричишь — и нет ответа.

Стылый ветер.

Снег сухой.

А вдали-вдали-вдали…

За барханами барханы:

То ль собаки забрехали,

То ли волки где прошли.

Пробирает до костей

Вкруговую-вкруговую!

В снеговую-снеговую

Лечь бы в белую постель.

Ты усни.

Мне сегодня не спится.

Вот растает судьбы моей снег,

Я спою тебе песню о птицах,

Что живут и поют

Лишь во сне.

О дорогах равнинных зеленых —

Я из детства с собой их принес.

О чужих

Заблудившихся кленах

В гололедице северных звезд.

Все проходит.

Пройдет непогода.

Отдохну от февральской тоски

И придумаю лучшие годы,

Если не было

В жизни таких.

Баю-баю.

Укутайся плотно.

Месяц

В тучи уходит в окне.

И плывет,

Словно желтая лодка,

В ледяных берегах моих дней.

Далеко-далече

Месяц колесом.

Дух от русской печки

Кличет в тихий сон.

Кот наставил уши —

Мышка, что ли, где…

У окна — старушка.

Перед ней — кудель.

— Бабушка Наташа,

Вы ж совсем одна,

Для чего

Вам пряжа,

Для кого она?

— Не могу без толку,

Жизнь прошла в труде.

И опять умолкла.

Знай, прядет кудель.

И вздохнет украдкой,

И качнется тень…

За окном, за хаткой —

До небес кудель!

Километры ситца

Яростно-свежи!

Ниточка струится

Светлая, как жизнь.

Счастье — словно заняли:

Прилетит украдкою:

То ли — наказание,

То ли — радость краткая!

То ли в поле скошенном

Бредит дождь шальной…

Да не все ль ровнешенько,

Да не все ль равно?

Вышли други в недруги,

Ошалев от зависти:

К сожаленью, нет других

Привязей и завязей.

Эх, тропа-дорожечка,

С ветрами-побоями!

Потерпи немножечко:

Буераки, сбоины.

Мне ль жалеть,

Мне ль хвастаться?

Наше ль дело плевое?

Не для нас ли ластятся

Ливни тополевые?

Огоньку случайному,

Радости с горошину

Улыбнись — печальному,

Помаши — хорошему.

Порой себя не мучаю —

Зачем метелей шелк?

И по какому случаю

Я в этот мир пришел?

Зачем по снегу клюквины?

Закона манекен?

Зачем уйду отлюбленным

И не узнаю — кем?

Вот и сумрак

В окошке открытом.

И над степью

Не видно лучей.

Скрипнул ветер

Осенней ракитой —

Для кого,

И о ком,

И зачем?

Даль равнинна.

Не видно прохожих.

Поздний вечер

Безоблачен. Тих.

Роковая

Звезда бездорожья

На моем

Серебрится

Пути.

Ты расти, трава,

Вдоль колей.

Норовят сорвать —

Не жалей.

Ветры черные —

Ты к земле.

Белу ворону

Спой во след.

Все равно шумишь,

Как и мы,

До седой зимы,

До зимы.

Земля, до жгучести родная!

Благодарю за благодать!

Я ничего в себе не знаю

И не узнаю никогда.

Ты улыбалась тайной мима

И превращала злато в прах…

И цель твоя неуловима.

И непонятен смысл утрат.

Когда бывало в жизни круто

(Казалось, путь свой завершил),

Твои обугленные руки

Касались индеви души.

Ты — моя воля и неволя.

С твоей таинственной судьбой

Иду по жизненному полю,

Прощаясь с полем и судьбой.

Прокричит ли сова —

Крик качнется

В ночи

Невидимкой…

Ощущая миры,

Я у звездного греюсь огня.

И откуда —

Кто знает —

На звезды,

На крик полудикий

Вдруг откликнется что-то,

Чего без души не понять.

Скучно жить на земле,

Календарные листья листая.

Сорван лист —

Кончен день.

Кончен день —

Отрывается лист.

Потому и бегу

Я вослед ускользающей тайне,

На земные призывы

Печалью отмеченных лиц.

Кого я жду?

Чего я ожидаю

На жизненной и поздней полосе?

Совсем один.

Луна немолодая

Да ветра шум

В нескошенном овсе.

Утратно так…

Но о какой утрате

Я укоряю желтый свет луны?

На нем одном,

На жизни млечном тракте

Мои невстречи определены.

Кому кричу,

Шагнув за край свой звездный:

— На миг, на миг,

Остановись на миг!

Не все еще —

Почти —

Еще не поздно…

Есть я и ты.

У края обними.

Перед снегом

Еще не упавшим,

Перед страхом

К размытым ночам

Я стою

Над бегучестью пашен

В предпоследних

Прощальных лучах.

Свет вечерний

Щемящ и отчаян

На истоптанных днях октября!

Неужели земные печали

Так когда-то во мне отгорят

И сотрутся —

Ни пыли, ни боли,

Ни мольбы,

Устремившейся в высь,

Над озерами желтых околиц,

Над землей,

Где без нас обошлись.

Ничего,

Все ж мы были на свете!

И вдыхая до слез его ширь,

Я любил в нем такие соцветья,

Что росли

Над обрывом души.

Ты не бойся…

Не бойся — не бойся!

Ветер

Гонит стога на угон.

Так доверчива

Только лишь осень

Незадолго по первых снегов,

Незадолго

До яростной выбели —

Когда нечему

Стыть и болеть!

Мои росы

Рассветные

Выпили

Табуны необузданных лет.

Это я

Обожженными листьями,

На излете в бездонную чернь,

Прилетел к тебе

Издали-издали

Огоньком

В ядовитость ночей.

Я принес тебе

Шепот колосьев,

Неразбавленный запах с лугов!

Не колечко на палец…

Я — осень,

Бесконечность

Равнинных снегов.

Успокойся!

Я не болен.

И судьба моя легка.

Это ветер в белом поле

Одиноко колоколит

В снеговые облака.

Успокойся-успокойся.

Не зашторивай окно

В этот вечер,

В нашу осень,

В нашу вымерзшую озимь…

Нам другого не дано.

Ветер крикнет, как филин.

Накричит непогоду.

И качнутся дымы.

И снега заметут.

Я пройду-пропаду

За земным гололедом

На закованном поле

В багровом снегу.

Обернусь, уходя…

Станет горько и страшно

За скупое тепло,

Песни гроз и лесов.

Для кого-то останусь

Лишь притчей вчерашней.

Для кого-то —

Как пух тополей, невесом.

Для тебя —

Прорасту на забытых покосах,

Прошумлю в небеса

Пожелтевшим быльем,

Что любил я страну,

Где кричал безголосо

От ее доброты

И печалей ее.

Я живу — как во сне.

Я уйду — словно снег…

В первый раз обману

И тебя, и себя,

Что с дороги свернул

В неоглядных степях,

Что бродил-колесил

По родимым местам,

По великой Руси

И в дороге устал,

Что душой я не здесь:

Далеко, высоко!

А в глазах —

Эта резь

От зыбучих песков.

А искал я одну

В своей жизни весну,

Но теперь отдохну,

Ненадолго усну.

Я прожил — как во сне,

И уйду — словно снег,

Как уходят ручьи

Вешним полем ничьим…

Капель роняют провода.

Последний лист пожух.

Во след размывшимся годам

Я слова не скажу.

Войдя

В заснеженную муть,

Подстать моей судьбе,

Я молча руку подниму —

Туда, где нет небес.

За то,

Что дальний звездный свет

Мне столько лет не гас.

За то, чего в помине нет —

Снега, снега, снега.

Из глубины,

Где нет минут,

Нет света,

Нет огня,

Живущим —

Руку протяну

Туда —

Где нет меня.