Покаяние спасёт Россию

Глава 4 Жемчужины российской короны

В императорской семье Николая Александровича и Александры Фёдоровны Романовых было четыре дочери: Ольга, Татьяна, Мария и Анастасия. Все они были необычайно дружны. Ольга и Татьяна вместе составляли «большую пару», Мария и Анастасия — «маленькую пару», как любовно называли их в семье и среди родных.

Всех своих детей Александра Фёдоровна сама вскормила грудью, хотя в дворянских семьях в ту пору было принято привлекать кормилиц. И потому в прямом смысле с молоком матери дети получили тепло и силу любви. Любовь, царившая в семье, была их основой, воздухом и светом одновременно. Любовь родителей друг к другу и к России в сочетании с чувством долга и ответственностью венценосцев перед Родиной явились благодатной почвой для развития у детей качеств высочайшей пробы: искренности, доброжелательности, милосердия, мужества, глубокой веры в Бога, преданности Отечеству. Четыре сестры были поистине жемчужинами в российской короне, сияние которых могло бы в будущем осветить Россию и мир новым светом духовности.

Старшая из сестёр Ольга Николаевна Романова родилась 15 ноября 1895 года. От отца императора Николая II она унаследовала все лучшие стороны его души: простоту, скромность, доброту, непоколебимую рыцарскую честность, всеобъемлющую любовь к Родине — естественную, не показную, впитанную с рождения. От матери императрицы Александры Фёдоровны она восприняла искреннюю глубокую Веру в Бога, прямоту, умение владеть собой и крепость духа.

Фрейлина Анна Танеева (Вырубова) вспоминала о княжне Ольге: «Характерными чертами у неё были сильная воля и неподкупная честность и прямота, в чём она походила на мать. Эти прекрасные качества были у неё с детства, но ребёнком Ольга Николаевна бывала нередко упряма, непослушна и очень вспыльчива; впоследствии она умела себя сдерживать».

Александра Фёдоровна много внимания уделяла воспитанию старшей дочери, и в связи со стремлением Ольги с самого раннего детства к самостоятельности и независимости мать часто обращалась к ней с добрыми советами и нравоучениями.

Из писем Александры Фёдоровны к дочери:

«Моя милая маленькая Ольга, пусть новый 1909 год принесёт тебе много счастья и всяческие блага. Старайся быть примером того, какой должна быть хорошая, маленькая, послушная девочка. Ты у нас старшая и должна показывать другим, как себя вести.

Учись делать других счастливыми, думай о себе в последнюю очередь. Будь мягкой, доброй, никогда не веди себя грубо или резко. В манерах и речи будь настоящей леди. Будь терпелива и вежлива, всячески помогай сёстрам. Когда увидишь кого-нибудь в печали, старайся подарить солнечной улыбкой.

Ты бываешь такой милой и вежливой со мной, будь такой же и с сёстрами. Покажи своё любящее сердце. Прежде всего, научись любить Бога всеми силами души, и Он всегда будет с тобой. Молись Ему от всего сердца. Помни, что Он всё видит и слышит. Он нежно любит Своих детей, но они должны научиться исполнять Его волю. Я нежно целую тебя, милое дитя, и с любовью благословляю. Пусть Бог пребудет с тобой и хранит тебя Пресвятая Богородица. Твоя старая Мама».

Великая Княжна Ольга. 1914 г.

«Моя милая, дорогая девочка… Мы все должны переносить испытания: и взрослые люди, и маленькие дети. Бог преподает нам урок терпения. Я знаю, что для тебя это особенно трудно, так как ты очень глубоко всё переживаешь и у тебя горячий нрав. Но ты должна научиться обуздывать свой язык. Быстро помолись, чтобы Бог тебе помог… Тогда с Божией помощью тебе будет легче терпеть. Да благословит тебя Бог. Очень нежно тебя целую. Твоя Мама».

В своей книге «Подлинная Царица» Юлия Ден (она была не намного старше Ольги) подробно рассказывает о Великих Княжнах. Проживая рядом с дворцом и часто общаясь с царской семьёй и детьми, она всем сердцем привязалась к ним: «Жили мы тогда счастливой жизнью. Великие Княжны на глазах превращались из девочек в цветущих, очаровательных девушек. Нельзя сказать, чтобы они были похожи друг на друга внешне, каждая из Их Высочеств обладала характерной для неё внешностью. Но все они были наделены милым нравом…

Великая Княжна Ольга Николаевна была самой старшей из четырёх сестёр-красавиц. Это было милое существо, и всякий, кто видел её впервые, тотчас влюблялся в неё. В детстве она была некрасивой, но в пятнадцать лет как-то сразу похорошела. Немного выше среднего роста, свежее лицо, тёмно-синие глаза, пышные светло-русые волосы, красивые руки и ноги. К жизни Ольга Николаевна относилась серьёзно, была наделена умом и покладистым характером».

Фрейлина императрицы баронесса София Буксгевден также оставила описание княжны: «Великая Княжна Ольга Николаевна была красивая, высокая, со смеющимися голубыми глазами… Она прекрасно ездила верхом. Из всех сестёр она была самая умная, самая музыкальная; по мнению её учителей, она обладала абсолютным слухом. Она могла сыграть на слух любую услышанную мелодию, переложить сложные музыкальные пьесы… Ольга Николаевна была очень непосредственна, иногда слишком откровенна, всегда искренна. Она была очень обаятельная и самая весёлая. Она была щедра и немедленно отзывалась на любую просьбу».

Генерал М. К. Дитерихс вспоминал: «Великая Княжна Ольга Николаевна представляла собою типичную хорошую русскую девушку с большой душой. На окружающих она производила впечатление своей ласковостью, своим чарующим, милым обращением. Со всеми она держала себя ровно, спокойно и поразительно просто и естественно. Она не любила хозяйства, но любила уединение и книги. Она была развитая и очень начитанная; имела способности к искусствам: играла на рояле, пела и в Петрограде училась пению, хорошо рисовала. Она была очень скромной и не любила роскоши».

Великие Княжны Ольга и Татьяна. 1914 г.

«У Ольги Николаевны хрустальная душа», — говорили её учителя.

«Старшая, Ольга Николаевна, обладала очень живым умом, — делился своими впечатлениями учитель царских детей Пьер Жильяр. — У неё было много рассудительности и в то же время непосредственности. Она была очень самостоятельного характера и обладала быстрой и забавной находчивостью в ответах. Вначале мне было не так-то легко с нею, но после первых стычек между нами установились самые искренние и сердечные отношения.

Она всё схватывала с удивительной быстротой и умела придать усвоенному оригинальный оборот».

Все как один утверждают, что Ольга обладала большим умом. Но ум этот был склада философского, а не практического. Она любила отвлечённо рассуждать, и её суждения отличались большой глубиной.

«Всё это только красивые фразы, — однажды сказала дочери императрица Александра Фёдоровна, — а дела нет никакого!» На что мудрая Ольга ответила: «Красивые слова поддерживают людей, как костыли, — и добавила: — При Екатерине было сказано много красивых слов, которые перешли потом в дело» (любимой исторической фигурой у Ольги была Екатерина II).

В 20-летнем возрасте Ольга получила право распоряжаться частью своих денег, и первой её просьбой было разрешить ей оплатить лечение ребёнка-инвалида. Выезжая на прогулки, Ольга часто видела этого ребёнка, ковыляющего на костылях, и слышала, что его родители были слишком бедными, чтобы платить за его лечение. Для лечения мальчика она начала откладывать деньги из своего небольшого ежемесячного содержания.

С прислугой Ольга, как и все сёстры, была неизменно ласкова и проста в общении. Прислуга тоже очень любила царских детей. Старик камердинер Волков говорил: «Я не умею рассказать про характеры Царской Семьи, потому что я человек не учёный, но я скажу, как могу. Я скажу про них просто: это была самая святая и чистая семья». Любимицей же Волкова была Великая Княжна Ольга. «Ольга — это Романова!» — с гордостью повторял он.

Когда Ольга превратилась в красивую цветущую девушку, в семье встал вопрос о её замужестве. Найти подходящую партию было нелегко, и не только потому, что «народ-то всё пустой стал, махонький», как говорил старик Волков, обладающий простой житейской мудростью, а потому что Ольга категорически не хотела покидать Россию.

Ольге предлагали выйти замуж за румынского принца. И хотя родители с обеих сторон благосклонно относились к возможному браку, Ольга наотрез отказалась. «Если я этого не захочу, этого не будет, — заявила княжна. — Папа мне обещал не принуждать меня, а я не хочу покидать Россию». На замечание Пьера Жильяра о том, что она всегда будет иметь возможность возвращаться на Родину, Ольга ответила: «Несмотря на всё, я буду чужой в моей стране, а я русская и хочу остаться русской!»

И она до конца осталась русской с хрустально-чистой душой, полной безграничной любви к России и к своей семье.

Княжну Ольгу часто называли «дочь отца», поскольку она была похожа и внешне на отца, и душевным строем. Чем старше и самобытнее становилась старшая дочь, тем ближе становилась она государю. По воспоминаниям очевидцев, в последние годы он не раз приходил на «детскую половину» по ночам, будил Ольгу и делился с ней новостями и мыслями. В январе 1915 года, когда семья жила в Кремлёвском дворце в Москве, свидетелем этого бывал караул юнкеров Александровского военного училища.

«Дочь отца».

Не раз, когда ожидались важные вести, царь подолгу один ходил по коридору. Когда телеграммы приносили, он вызывал Ольгу. Затем государь зачитывал ей телеграммы и совещался с ней, гуляя по коридору с «маленьким близким другом».

Граф С. Ю. Витте сообщал о том, что в то время, когда у императора ещё не было наследника, он задумывался о том, «нельзя ли в случае, если они не будут иметь сына, передать престол старшей дочери».

Кто знает, как при иных исторических обстоятельствах сложились бы дальнейшие судьбы России и какую роль сыграла бы Великая Княжна Ольга, мудрая, милосердная и сильная духом дочь государя.

Вторая дочь Императора Николая II и Императрицы Александры Фёдоровны родилась 10 июня 1897 г. в Петергофе. Её назвали Татьяной, поскольку императору понравилась мысль, что его дочерей будут звать Ольга и Татьяна, как сестёр Лариных в поэме А. С. Пушкина «Евгений Онегин».

С детства трепетно-внимательная к характерам дочерей Александра Фёдоровна отмечала внешнюю сдержанность, задумчивость и спокойствие Татьяны при сильной игре чувств и эмоций в душе. Почти при любых жизненных обстоятельствах княжна оставалась чуть сдержанной, задумчиво-ласковой, приветливой и ровной со всеми, редко её видели плачущей или сердитой, чем-либо опечаленной. Все страсти её живой, одухотворённой натуры бушевали только внутри неё.

Все портреты Татьяны Николаевны в юности, оставленные её современниками, очень схожи между собой. Приведём здесь наиболее яркие из них.

Софья Яковлевна Офросимова, фрейлина императрицы, вспоминала: «Направо от меня сидит Великая княжна Татьяна Николаевна. Она Великая княжна с головы до ног, так она аристократична и царственна! Лицо её матово-бледно, только чуть-чуть розовеют щёки, точно из-под её тонкой кожи пробивается розовый атлас. Профиль её безупречно красив, он словно выточен из мрамора резцом большого художника.

Своеобразность и оригинальность придают её лицу далеко расставленные друг от друга глаза. Ей больше, чем сёстрам, идут косынка сестры милосердия и красный крест на груди. Она реже смеётся, чем сестры. Лицо её иногда имеет сосредоточенное и строгое выражение. В эти минуты она похожа на мать. На бледных чертах её — следы напряженной мысли и подчас даже грусти. Я без слов чувствую, что она какая-то особенная, иная, чем сёстры, несмотря на общую с ними доброту и приветливость. Я чувствую, что в ней — свой целый замкнутый и своеобразный мир».

Великая Княжна Татьяна. 1914 г.

Баронесса София Буксгевден писала о Татьяне: «Абсолютно лишённая самолюбия. Она всегда была готова отказаться от Своих планов, если появлялась возможность погулять с Отцом, почитать Матери, сделать то, о чем Её просили. Именно Татьяна Николаевна нянчилась с младшими, помогала устраивать дела во дворце, чтобы официальные церемонии согласовывались с личными планами Семьи. У Неё был практический ум Императрицы и детальный подход ко всему».

Титул Татьяны «Великая Княжна» требовал обращения «Ваше императорское высочество». Однако домочадцы и прислуга обычно обращались к ней по имени-отчеству или называли её уменьшительно-ласкательными именами: Таня, Татя, Татьяночка или Танюша. Баронесса С.К. Буксгевден рассказывала, что княжны «не придавали значения своему Царскому положению, болезненно воспринимая высокопарное обращение.

Однажды, на заседании комиссии по делам благотворительности, я должна была обратиться к Великой Княжне Татьяне Николаевне как к президенту этой комиссии и, естественно, начала: «Если это будет угодно Вашему Царскому Высочеству…» Она посмотрела на меня с изумлением и, когда я села рядом с ней, наградила меня пинком под столом и прошептала: «Ты что, с ума сошла, так ко мне обращаться?»

Пришлось мне поговорить с Императрицей, чтобы убедить Татьяну, что в официальных случаях такое обращение необходимо».

Великие Княжны Ольга и Татьяна в форме подшефных полков.

«Великая Княжна Татьяна Николаевна, — вспоминала Юлия Ден, — была столь же обаятельной, как и её старшая сестра, но по-своему. Её часто называли гордячкой, но я не знала никого, кому бы гордыня была бы менее свойственна, чем ей. С ней произошло то же, что и с Её Величеством (матерью Александрой Фёдоровной — авт.-сост.). Её застенчивость и сдержанность принимали за высокомерие, однако стоило вам познакомиться с ней поближе и завоевать её доверие, как сдержанность исчезала и перед вами представала подлинная Татьяна Николаевна. Она обладала поэтической натурой, жаждала настоящей дружбы. Его Величество горячо любил вторую дочь, и сёстры шутили, что если надо обратиться к Государю с какой-то просьбой, то «Татьяна должна попросить Papa (франц. — авт.-сост.), чтобы Он нам это разрешил». Очень высокая, тонкая, как тростинка, Она была наделена изящным профилем камеи и каштановыми волосами. Она была свежа, хрупка и чиста, как роза».

«Татьяна Николаевна была в мать — худенькая и высокая, — трепетно вспоминала в своих великолепных мемуарах о царской семье А. А. Танеева (Вырубова). — Она редко шалила и сдержанностью и манерами напоминала Государыню. Она всегда останавливала сестёр, напоминала волю матери, отчего они постоянно называли её «гувернанткой».

Татьяна была ближе своей матери, чем другие сёстры, и многие считали её любимой дочерью царицы. «Не то чтобы её сестры любили мать меньше её, но Татьяна Николаевна умела окружать её постоянной заботливостью и никогда не позволяла себе показать, что она не в духе», — вспоминал Пьер Жильяр. В письмах к мужу Александра Фёдоровна писала, что Татьяна — единственная из четырёх её дочерей, которая полностью её понимает. Как и мать, она была очень религиозна, изучала богословие и постоянно читала Библию, пыталась разобраться в понятиях добра и зла, страдания и прощения, человеческого предназначения на Земле. В своём дневнике она записала, что «необходима упорная борьба, поскольку за добро платят злом, и зло правит».

Приведём записку Татьяны к матери, датированную 1912 годом: «Пожалуйста, дорогая Мама, не бегай по комнатам, проверяя, всё ли в порядке. Пошли Аню или Изу (С. К. Буксгевден, — авт.-сост.), иначе ты устанешь, и тебе будет трудно принимать тётю и дядю. Я постараюсь, и на борту с офицерами буду вести себя как можно лучше.

До свидания, до завтра. Миленькая, не беспокойся о Бэби (домашнее имя Цесаревича Алексея — авт.-сост.). Я присмотрю за ним, и всё будет в порядке». Так пишет матери девочка-подросток, в которой чувствуются рано определившийся цельный характер, хозяйственная сметка, практичность и деловитость.

В её письмах к родителям столько дочерней любви и искренней заботы!

Из письма к матери 16 июня 1915 года: «Я прошу у тебя прощения за то, что как раз сейчас, когда тебе так грустно и одиноко без папы, мы так непослушны. Я даю тебе слово, что буду делать всё, чего ты хочешь, и всегда буду слушаться тебя, любимая».

15 августа 1915 года: «Я всё время молилась за вас обоих, дорогие, чтобы Бог помог вам в это ужасное время. Я просто не могу выразить, как я жалею вас, мои любимые. Мне так жаль, что я ничем не могу помочь… В такие минуты я жалею, что не родилась мужчиной. Благословляю Вас, мои любимые. Спите хорошо. Много раз целую тебя и дорогого папу… Ваша любящая и верная дочь Татьяна».

Великие Княжны Ольга и Татьяна — сёстры милосердия. 1915 г.

Во время Первой мировой войны проявились многие способности Татьяны. Вместе с сестрой Ольгой они организовали специальные комитеты, в которых, по словам генерала А. А. Мосолова, очень разумно и толково работали и председательствовали. Ольгинский комитет предназначался для помощи семьям фронтовиков и увечных воинов, Татьянинский комитет — для помощи беженцам. Этот комитет оказал помощь трём с половиной миллионам беженцев. В газетах того времени печаталось обращение:

«От Её Императорского Высочества Великой Княжны Татианы Николаевны.

Война разорила и рассеяла миллионы наших мирных жителей: несчастные беженцы — бездомные и голодные — ищут пропитание.

Правительство, общественные и национальные установления, частные благотворители и Мой Комитет помогают беженцам, но нужда их так громадна, что покрыть её под силу лишь всему народу.

Прошу вас, добрые люди, согрейте беженца духовно и телесно и утешьте его сознанием, что понято вами безысходное горе его.

Вспомните завет Господень: «Алкал Я и вы дали Мне есть; жаждал и вы напоили Меня; был странником и вы приняли Меня» (Матф. XXV, 35).

9 ноября 1915 г. Царское Село. ТАТИАНА».

Ещё одна деятельность, которой Великая княжна Татьяна самоотверженно отдавала все свои силы, — это работа медицинской сестры. Каждый день она ездила в лазарет, даже в свои именины. Из воспоминаний Татьяны Мельник-Боткиной, дочери лейб-медика Николая II: «Я удивляюсь и их трудоспособности, — говорил мне мой отец про Царскую семью, — уже не говоря про Его Величество, который поражает тем количеством докладов, которое он может принять и запомнить, но даже Великая княжна Татьяна; например, она, прежде чем ехать в лазарет, встаёт в семь часов утра, чтобы взять урок, потом едет на перевязки, потом завтрак, опять уроки, объезд лазаретов, а как наступит вечер… сразу берётся за рукоделие или за чтение».

С. Я. Офросимова писала: «Если бы, будучи художницей, я захотела нарисовать портрет сестры милосердия, какой она представляется в моём идеале, мне бы нужно было только написать портрет великой княжны Татьяны Николаевны; мне даже не надо было бы писать его, а только указать на фотографию её, висевшую всегда над моей постелью, и сказать: "Вот сестра милосердия"».

Клавдия Михайловна Битнер, супруга тобольского коменданта, полковника Е. С. Кобылинского и педагог детей уже в неволе, после общения с княжной Татьяной говорила, что «если бы семья лишилась Александры Феодоровны, то крышей для неё была бы Татьяна Николаевна. Она была самым близким лицом к Императрице. Они были два друга».

Полковник Е. С. Кобылинский дополняет портрет Татьяны: «Когда Государь с Государыней уехали из Тобольска, никто как-то не замечал старшинства Ольги Николаевны. Что нужно, всегда шли к Татьяне: «Как Татьяна Николаевна скажет», «Надо спросить у Тани». Эта была девушка вполне сложившегося характера, прямой, честной и чистой натуры, в ней отмечались исключительная склонность к установлению порядка в жизни и сильно развитое сознание долга».

Цельная, волевая, настроенная на нужды других натура, Татьяна Николаевна могла бы заведовать не только распорядками в доме, но и в общественной структуре, и в государстве. Её деятельный ум, энергия, щедрое сердце располагали к этому всецело.

Мария Романова появилась на свет 26 июня 1899 года. Когда она была ещё совсем маленькой, её внешность сравнивали с ангелочками на картинах Боттичелли, и родные называли её чудесной малышкой, а её огромные тёмно-синие глаза — «Машкиными блюдцами». С раннего детства все окружающие отмечали добродушие, сердечность, ровный, весёлый характер и приветливость Марии. Она была подвижной, смешливой, забавной «пышкой Туту» с распахнутой душой. Однажды малышка стащила ванильные булочки с родительского чайного стола, и строгая императрица в наказание хотела уложить её спать раньше положенного времени.

Великая Княжна Мария.

Однако отец — Николай II — возразил, сказав: «Я боялся, что у неё скоро вырастут крылья, как у ангела! Я очень сильно рад увидеть, что она человеческий ребёнок».

Маленькая Мария была особенно привязана к отцу. Едва начав ходить, она постоянно пыталась улизнуть из детской с криком: «Хочу к папа!». Няне приходилось едва ли не запирать её, чтобы малышка не прервала очередной приём или работу с министрами.

В семье её называли Машенька, Мари, Мэри. У Марии был талант к рисованию, она хорошо делала наброски, используя для этого левую руку, но у неё не было интереса к школьным занятиям. Когда Мария подросла, многие отмечали, что эта юная девушка ростом и силой пошла в дедушку — императора Александра III. Преподаватель английского языка Чарльз Сидней Гиббс рассказывал, что в 18 лет она была удивительно сильна, и иногда ради шутки легко поднимала его от пола.

Мария с детства отличалась добродушием и спокойствием. Как отмечал Пьер Жильяр: «Вкусы её были очень скромны, она была воплощённой сердечностью и добротой; сёстры, может быть, немного этим пользовались». Как-то четырнадцатилетняя сестра Ольга смогла убедить Марию, чтобы та написала матери письмо, прося, чтобы Ольге дали отдельную комнату и разрешили удлинить платье.

Маленькая Мария иногда мучилась тем, что она может быть нелюбима своими старшими красавицами-сёстрами, и в письмах делилась своими переживаниями с матерью. Александра Фёдоровна старалась ободрить и успокоить дочь: «Моя дорогая Машенька! Твоё письмо меня очень опечалило. Милое дитя, ты должна пообещать мне никогда впредь не думать, что тебя никто не любит. Как в твою головку пришла такая необычная мысль? Быстро прогони её оттуда! Мы все очень нежно любим тебя, и, только когда ты чересчур расшалишься, раскапризничаешься и не слушаешься, тебя бранят, но бранить не значит — не любить. Наоборот, это делают для того, чтобы ты могла исправить свои недостатки и стать лучше! Ты обычно держишься в стороне от других, думаешь, что ты им мешаешь, и остаёшься одна с Триной (чтица императрицы Екатерина Шнейдер — авт.-сост.), вместо того чтобы быть с ними. Они воображают, что ты и не хочешь с ними быть. Сейчас ты становишься большой девочкой, и тебе лучше следовало бы быть больше с ними. Ну, не думай больше об этом и помни, что ты точно так же нам дорога, как и остальные четверо, и что мы любим тебя всем сердцем. Очень тебя любящая старая мама».

Дети царской семьи (слева направо) Татьяна, Анастасия, Алексей, Мария и Ольга.

Среди младших детей царской семьи Мария являлась самой взрослой, поэтому со временем, когда императрице приходилось уезжать вместе со старшими дочерьми, то на Марию возлагалась обязанность присматривать за Анастасией и Алексеем. «Моя дорогая Мария, ты прочитаешь это, когда мы уедем. Очень печально оставлять вас, троих малышей, и я буду постоянно о вас думать. Ты в этой группе старшая и поэтому должна хорошо присматривать за младшими», — наставляла дочь Александра Фёдоровна.

Мария очень любила детей. По воспоминаниям окружающих, «она была по натуре типичнейшая мать. Её сферой были маленькие дети. Больше всего она любила возиться и нянчиться с ними».

Внутренний мир Марии был всегда окрашен ярким и тёплым религиозным чувством. Чувство религиозности было естественным, просто выросшим из младенчества и осталось на всю короткую и яркую жизнь Великой княжны глубоко и искренне переживаемым.

С матерью-другом всегда можно было всем поделиться, даже сокровенными мыслями: «Знаешь, это очень странно, но, когда я вышла из комнаты Алексея после молитвы, у меня было такое чувство, как будто я пришла с исповеди… такое приятное, небесное ощущение».

Игумен Серафим (Кузнецов) в книге «Православный Царь-мученик» с любовью рисует портрет Марии: «Великая Княжна Мария Николаевна унаследовала во всех отношениях, как внешних, так и внутренних, все качества своего деда Императора Александра III. Крепость телосложения была у неё мужественная при совокупности редкой красоты. Она обладала большой силой, так что когда Цесаревич Алексей Николаевич был болен и нуждался в передвижении, то Мария Николаевна носила его как малого ребёнка.

Александра Фёдоровна с дочерью Марией на императорской яхте «Штандарт».

Характер этой девочки был весьма любвеобильный, сострадательный и миролюбивый. Никого она никогда не оскорбляла, а старалась всегда всех мирить. Это была юная миротворица. Простота её была необыкновенная, и вела она себя просто, как простая русская девушка, видя в каждом человеке брата и сестру…

С этой Царственной девочкой не было скучно и своим, и чужим. Она умела развлечь и развеселить скорбящего и унылого, за что все её любили и уважали. Хозяйством она хотя не увлекалась, но помогала своей сестре Татиане Николаевне, оказывая ей полное послушание…

Она была неизменной заступницей за провинившихся перед отцом и матерью.

Она дружила с А. А. Вырубовой, делая с ней совместно много дел христианского милосердия. Эта юная Царевна была для всех светлым ангелом любви. Пред её просьбами было трудно устоять не только любвеобильному Царю, но и Царице с адамантовой силой воли».

В своих воспоминаниях Игумен Серафим приводит один из случаев проявления Марией любви и сострадания. «Во время Царского юбилейного путешествия в 1913 году в одном из посещаемых Государем монастырей Владимирской епархии Мария Николаевна заметила больную старицу схимонахиню, сидящую в кресле далеко в стороне; во время молебна она, видимо, попросила отца подойти к этой страдалице и утешить её.

Кончился молебен. Государь пошёл из храма, но неожиданно для всех сворачивает с дороги в сторону и подходит к больной схимонахине, которая от нечаянной радости заплакала. Государь поговорил с больной, ободрил и просил от неё благословения и молитв… По примеру отца поступили и дети. Старица от духовного восторга умильно плакала слезами радости; виновница сего Мария Николаевна торжествовала, что имела возможность порадовать больную страдалицу скорбей беспросветных.

Так эта юная Царевна с жизнерадостным лицом и любвеобильным сердцем всюду вносила радость, мир и утешение, являясь для всех ангелом утешения».

После получения известия об отречении государя от престола Мария глубоко переживала, но старалась держаться, чтобы не огорчать мать. «Мама убивалась, и я тоже плакала, — призналась Мария Анне Танеевой, — но после, ради Мама, я старалась улыбаться за чаем».

Сохранились строки из её письма отцу на английском языке, которые она писала 3 марта 1917 года из Царского Села, будучи пленницей. «Дорогой и любимый Папа! Я — всегда с тобой в моих мыслях и молитвах. Сестры всё ещё лежат в тёмной комнате, и Алексею уже это надоело, и он перешёл в игральную — комнату с открытыми окнами. Сегодня мы очищали пули от олова с Жиликом (так дружески дети называли Пьера Жильяра — авт.-сост.) и были очень довольны. Я провожу почти все дни с Мама, потому что теперь только я одна здорова и могу ходить. Я также сплю с нею в одной комнате, чтобы быть близко на случай, если ей что-то понадобится. Лили Дэн спит в красной гостиной на диване, где спала раньше Ольга. Дорогой, любимый Папа, все мы сердечно тебя обнимаем и целуем. Храни тебя Бог. Твои дети». Сдержанное и тёплое письмо, в котором Мария старается успокоить отца, не позволяя себе ни единой жалобы на здоровье и на тревожащую их всех обстановку внутри и вокруг дворца.

Приятельница императрицы Юлия Ден, не покинувшая семью после их ареста в Александровском дворце, познакомилась с Марией, когда та была ещё совсем ребёнком, и полюбила её всем сердцем, как и других царских детей. «Мария Николаевна… была не такой живой, как её сёстры, но зато имела определённые взгляды на жизнь. Она всегда знала, чего хочет и зачем. Во время мятежа 1917 года мы очень привязались друг к другу и почти все дни проводили вместе. Она была просто золото и обладала недюжинной внутренней силой. Однако, до наступления тех кошмарных дней, я даже не подозревала, насколько она самоотверженна».

Речь идёт о событиях, произошедших в Царском Селе в ночь на 27 февраля. Чтобы защитить царицу и детей от возможного нападения мятежников, приближавшихся к дворцу, его оцепили солдаты полков, ещё остававшихся верными присяге. Александра Фёдоровна покинула свой пост у постелей детей, тяжело заболевших корью, и, как была в платье сестры милосердия, вышла к солдатам, чтобы подбодрить их и предотвратить кровопролитие. Императрицу сопровождала ещё не заболевшая княжна Мария (она заболела самой последней, после этой ночи, и долго находилась на грани жизни и смерти). Уходя, императрица сказала, что идёт к солдатам «не как Государыня, а как простая сестра милосердия моих детей».

Баронесса Буксгевден образно описала ту памятную ночь: «Было темно, только снег блестел, и свет отражался от начищенных винтовок. Войска были выстроены в боевом порядке в дворцовом парке, первая шеренга, изготовившая к стрельбе с колена, другие сзади, стоя, винтовки у всех были подняты и изготовлены к бою. Фигуры императрицы и её дочери как тени переходили от одной линии к другой, а позади призрачной громадой возвышался белоснежный дворец, и беспорядочная стрельба слышалась всё ближе». Анна Вырубова дополняет рассказ: «Они переходили от одного солдата к другому, величественная, статная женщина и храбрая юная девушка, глядя прямо в лицо смертельной опасности, находя для каждого слова ободрения, и что было особенно дорого — слова простого доверия и надежды». И далее добавляет: «…может быть, и они (полки, стоявшие вокруг дворца — авт.-сост.) ушли бы в эту ночь, если бы не Государыня и её храбрая дочь, которые со спокойствием до двенадцати часов обходили солдат, ободряя их словами и лаской, забывая при этом смертельную опасность, которой подвергались».

Дополняет портрет Великой княжны Марии Николаевны генерал М. К. Дитерихс: «Во время прогулок в парке (в Царском Селе после ареста семьи — авт.-сост.) вечно она, бывало, заводила разговор с солдатами охраны, расспрашивала их и прекрасно помнила, у кого как звать жену, сколько детишек, сколько земли и т. п. У неё находилось всегда много общих тем для бесед с ними… Во время ареста она сумела расположить к себе всех окружающих, не исключая и комиссаров… а в Екатеринбурге охранники-рабочие обучали её готовить лепёшки из муки без дрожжей».

В Тобольске, как и в Царском Селе, Мария во время прогулок частенько заводила разговоры с солдатами охраны, расспрашивала их. Не осознавая опасности, она говорила, что хочет долго и счастливо жить в Тобольске, если бы ей разрешили прогулки снаружи без охраны.

Великие Княжны Мария и Анастасия.

Из письма Марии из Тобольска Зинаиде Толстой: «Мы живём тихо, гуляем по-прежнему два раза в день. Погода стоит хорошая, эти дни был довольно сильный мороз. А у Вас, наверное, ещё тёплая погода? Завидую, что Вы видите чудное море! Сегодня в 8 часов утра мы ходили к обедне. Так всегда радуемся, когда нас пускают в церковь, конечно, эту церковь сравнивать нельзя с нашим собором, но всё-таки лучше, чем в комнате. Сейчас все сидим у себя в комнате.

Сёстры тоже пишут, собаки бегают и просятся на колени. Часто вспоминаю Царское Село и весёлые концерты в лазарете; помните, как было забавно, когда раненые плясали; также вспоминаем прогулки в Павловск и Ваш маленький экипаж, утренние проезды мимо Вашего дома. Как всё это, кажется, давно было. Правда? Ну, мне пора кончать. Всего хорошего желаю Вам и крепко Вас и Далю целую. Всем Вашим сердечный привет».

Когда в апреле 1918 года императора должны были увезти из Тобольска, Александра Фёдоровна приняла решение сопровождать супруга. Вместе с ними поехала дочь Мария.

Уже из Екатеринбурга она писала сёстрам: «Скучаем по тихой и спокойной жизни в Тобольске. Здесь почти ежедневно неприятные сюрпризы. Только что были члены областного Комитета и спросили каждого из нас, сколько кто имеет с собой денег. Мы должны были расписаться. Так как вы знаете, что у Папы и Мамы с собой нет ни копейки, то они подписали «ничего», а я 16 р. 75 к., которые Анастасия мне дала в дорогу. У остальных все деньги взяли в комитет на хранение, оставили каждому понемногу, выдали им расписки. Предупреждают, что мы не гарантированы от новых обысков. Кто бы мог думать, что после 14 месяцев заключения так с нами обращаются. Надеемся, что у Вас лучше, как было и при нас».

В мае в дом Ипатьева были доставлены и остальные царские дети. Для четырёх княжон была выделена отдельная комната, а царевича Алексея поселили в спальне с родителями. Вечерами Мария играла с отцом в «безик» или «триктрак», по очереди с ним читала вслух «Войну и мир», в очередь с матерью и сёстрами дежурила у постели больного Алексея.

По воспоминаниям оставшихся в живых приближённых царской семьи, красноармейцы, охранявшие дом Ипатьева, проявляли иногда бестактность и грубость по отношению к узникам. Однако и здесь Мария сумела внушить охране уважение к себе. Сохранились рассказы о случае, когда охранники в присутствии двух сестёр позволили себе отпустить пару сальных шуток, после чего Татьяна «белая как смерть» выскочила вон, Мария же строгим голосом отчитала солдат, заявив, что подобным образом они лишь могут вызвать к себе неприязненное отношение.

14 июня 1918 года Мария отметила в доме Ипатьева свой последний — 19-й день рождения. Тогда же произошло событие, показавшее, насколько Мария смогла расположить к себе красноармейцев: один из них попытался тайком пронести в дом Ипатьева именинный пирог. Однако он был остановлен патрулём, внезапно явившимся с обыском.

Софья Яковлевна Офросимова, фрейлина императрицы, писала о Марии с восторгом: «Её смело можно назвать русской красавицей. Высокая, полная, с соболиными бровями, с ярким румянцем на открытом русском лице, она особенно мила русскому сердцу. Смотришь на неё и невольно представляешь её одетой в русский боярский сарафан; вокруг её рук чудятся белоснежные кисейные рукава, на высоко вздымающейся груди — самоцветные камни, а над высоким белым челом — кокошник с самокатным жемчугом. Её глаза освещают всё лицо особенным, лучистым блеском; они… по временам кажутся чёрными, длинные ресницы бросают тень на яркий румянец её нежных щёк. Она весела и жива, но ещё не проснулась для жизни; в ней, верно, таятся необъятные силы настоящей русской женщины». Этим силам не суждено было раскрыться в полной мере.

Четвёртая дочь царской четы Великая княжна Анастасия Николаевна родилась 18 июня 1901 г. в Петергофе.

Круглолицая, голубоглазая, с пшеничного цвета волосами, Анастасия очень походила на отца. Росла она подвижным и энергичным ребёнком. Домашние звали её «маленькой», Настаськой, Настей, «кубышкой» — за небольшой рост и кругленькую фигуру, а ещё забавным прозвищем «швыбзик» или «швибз» — за неистощимость в изобретении шалостей и проказ. Все отмечали, что маленькая Анастасия обладала большим обаянием.

«Анастасия Николаевна всегда шалила, лазила, пряталась, смешила всех своими выходками, и усмотреть за ней было нелегко», — писала Анна Танеева.

С. Я. Офросимова вспоминала: «Когда приходили княжны, в особенности Великая княжна Анастасия Николаевна, начинались страшная возня и шалости. Великая княжна Анастасия Николаевна была отчаянной шалуньей и верным другом во всех приказаниях цесаревича».

Девочка отличалась лёгким и жизнерадостным характером, любила играть в лапту, в фанты, крутить металлический обруч, могла часами без устали носиться по дворцу, играя в прятки. Легко лазила по деревьям и часто из озорства отказывалась спуститься на землю. Она была неистощима на выдумки, к примеру, любила раскрашивать щёки и носы сестёр, брата и молодых фрейлин душистым кармином (красным красителем) и клубничным соком. С её лёгкой руки в моду вошло вплетать в волосы цветы и ленты, чем девочка очень гордилась.

Великая Княжна Анастасия.

Анастасия была неразлучна со старшей сестрой Марией, обожала брата и могла часами развлекать его, когда Алексея укладывала в постель очередная болезнь.

Юлия Ден писала: «Самая младшая из Великих Княжон, Анастасия Николаевна, казалось, была из ртути, а не из плоти и крови. Она была очень, чрезвычайно остроумна и обладала несомненным даром мима. Во всём умела находить забавную сторону и обожала всякого рода розыгрыши. Думаю, из неё вышла бы превосходная комедийная актриса. Она то и дело проказничала, это был настоящий сорванец… Она была хорошенькой, лицо у неё было смышлёное, и в глазах светился недюжинный ум».

Однако при этом Анастасия понимала своё положение, занимаемое ею от рождения, и однажды, когда младший брат сказал ей: «Анастасия, тебе нужно представлять в театре, будет очень смешно, поверь!», то получил неожиданный ответ, что Великая княжна не может выступать в театре, у неё есть другие обязанности.

По воспоминаниям Пьера Жильяра, «Анастасия Николаевна была… большая шалунья, и не без лукавства. Она во всём быстро схватывала смешные стороны; против её выпадов трудно было бороться. Она была баловница — недостаток, от которого она исправилась с годами. Очень ленивая, как это бывает иногда с очень способными детьми, она обладала прекрасным произношением французского языка и разыгрывала маленькие театральные сцены с настоящим талантом.

Она была так весела и так умела разогнать морщины у всякого, кто был не в духе, что некоторые из окружающих стали, вспоминая прозвище, данное её матери при английском дворе, звать её «Солнечный луч».

Прилежанием в учёбе Анастасия не отличалась, она терпеть не могла грамматику, писала с ошибками, а арифметику с детской непосредственностью именовала «свинством». Преподаватель английского языка Чарльз Сидней Гиббс вспоминал, что однажды она пыталась подкупить его букетом цветов, чтобы повысить оценку, а после его отказа отдала эти цветы учителю русского языка.

Как и сёстры, Анастасия любила рисовать, вязала, шила, увлекалась модным в то время фотографированием, причём имела собственный фотоальбом. Она зачитывалась пьесами Шиллера и Гёте, любила Мольера, Диккенса и Шарлотту Бронте. С удовольствием играла с братом на гитаре и балалайке. Хорошо играла на рояле и охотно исполняла с матерью в четыре руки пьесы Шопена, Грига, Рахманинова и Чайковского.

Несмотря на свой задорный характер, княжна Анастасия имела смирение и послушание по отношению к родителям. Родители отнюдь не потворствовали шалостям младшей дочери. Государыня Императрица прекрасно понимала, что ради пользы ребёнка время от времени нужно сдерживать её неуёмную энергию. При этом Александра Фёдоровна не желала переделывать натуру дочери, ломать её. Она позволяла детям развиваться в зависимости от природных качеств. В результате шаловливость — качество, которое могло бы переродиться в нечто малопривлекательное, у княжны Анастасии перешло в достоинство: весёлый нрав юной девушки и радовал, и утешал окружающих.

В годы Первой мировой войны все женщины царской семьи шили для солдат рубашки, вязали носки и рукавицы. В этих трудах принимала участие и Анастасия, которой было в ту пору около тринадцати лет. «Напротив меня сидит великая княжна Анастасия Николаевна, — вспоминала С. Я. Офросимова. — Её хорошенькое личико полно жизни и лукавства. Её быстрые глазки всегда сверкают неудержимым весельем и задором, они неустанно зорко высматривают, где бы ей нашалить… Острый, подчас беспощадный язычок рассказывает о всём виденном. Всюду, где она появляется, загорается неудержимая жизнь и звучит весёлый смех. При ней «даже раненые пляшут», по собственному её выражению. Как ей не сидится за шитьём! Но бледные, тонкие руки Татьяны Николаевны быстро вяжут рукавицу, Ольга Николаевна ещё ниже склонила голову над шитьём, а Мария Николаевна выбирает новую работу. Надо сидеть и работать… И её быстрая ручка берёт первую попавшуюся детскую рубашонку».

Анастасия за рукоделием.

Анастасия вместе со своей сестрой Марией навещала раненых солдат в госпитале. Всеми силами княжны старались отвлечь раненых от тяжёлых мыслей, беседовали с ними, давали концерты, писали по их просьбам письма родным. Лечившийся там и знавший Анастасию Феликс Дассел вспоминал, что Великая княжна постоянно «смеялась и скакала, как белочка».

О проведённых в госпиталях днях Анастасия вспоминала часто, она писала из Тобольска сестре в Екатеринбург: «Мне помнится, как мы давным-давно посещали госпиталь. Надеюсь, все наши раненые в конечном итоге остались живы. Почти всех потом увезли из Царского села. Ты помнишь Луканова? Он был так несчастен, и так любезен одновременно, и всегда играл как ребёнок с нашими браслетами. Его визитная карточка осталась в моём альбоме, но сам альбом, к сожалению, остался в Царском. Сейчас я в спальне, пишу на столе, а на нём стоят фотографии нашего любимого госпиталя. Знаешь, это было чудесное время, когда мы посещали госпиталь. Мы часто вспоминаем об этом, и наших вечерних разговорах по телефону и обо всём прочем».

В другом письме из Тобольска, отправленном на пасхальной неделе 1918 г. сестре Марии, Анастасия описывает минуты радости, пережитые, несмотря на грусть, одиночество и беспокойство за больного брата: «Ужасно хорошо устроили иконостас к Пасхе, всё в ёлке, как и полагается здесь, и цветы. Снимались мы, надеюсь, выйдет. Я продолжаю рисовать, говорят — недурно, очень приятно. Качались на качелях, вот когда я падала, такое было замечательное падение!.. Да уж! Я столько раз вчера рассказывала сёстрам, что им уже надоело, но я могу ещё массу раз рассказывать… Вот была погода! Прямо кричать можно было от приятности. Я больше всех загорела, как ни странно, прямо акробатка!.. Очень извиняюсь, забыла Вас Всех моих любимых поздравить с праздниками, целую не три, а массу раз Всех. Все тебя, душка, очень благодарят за письмо».

Как свидетельствовал генерал М. К. Дитерихс, участвовавший в расследовании убийства царской семьи, «Великая княжна Анастасия Николаевна, несмотря на свои семнадцать лет, была ещё совершенным ребёнком. Такое впечатление она производила главным образом своей внешностью и своим весёлым характером. Она была низенькая, очень плотная, — «кубышка», как дразнили её сёстры. Её отличительной чертой было подмечать слабые стороны людей и талантливо имитировать их. Это был природный, даровитый комик. Вечно, бывало, она всех смешила, сохраняя деланно-серьёзный вид».

Даже будучи под арестом в Тобольске и Екатеринбурге, в самые последние месяцы своей жизни, она находила способы развеселиться и развеселить окружающих.

В Тобольске царскую семью поселили в старом губернаторском особняке. Сёстрам отвели угловую спальню на втором этаже, где они разместились всё на тех же армейских койках, привезённых из Александровского дворца. Анастасия дополнительно украсила свой угол любимыми фотографиями и рисунками.

Жизнь была достаточно однообразной: уроки, прогулки, вечерние службы и немудрёные развлечения вроде домашних спектаклей, а зимой — катания с собственноручно выстроенной горки. Анастасия, по собственным словам, с увлечением заготавливала дрова и расчищала дорожки от снега.

Из письма Анастасии своей тёте Великой княгине Ксении Александровне: «Эти дни у нас почти всё время солнце, и уже начинает греть, так приятно! Стараемся поэтому больше быть на воздухе. С горы мы больше не катаемся (хотя она ещё стоит), так как её испортили и прокопали поперёк канаву, для того чтобы мы не ездили, ну, и пусть; кажется на этом пока успокоились, так как уже давно она многим, кажется, мозолила глаза. Ужасно глупо и слабо, правда. Ну, а мы теперь нашли себе новое занятие. Пилим, рубим и колем дрова, это полезно и очень весело работать.

Уже выходит довольно хорошо. И этим мы ещё многим помогаем, а нам это развлечение. Чистим ещё дорожки и подъезд, превратились в дворников».

Великая Княжна Анастасия на прогулке.

Когда родители вместе с дочерью Марией вынуждены были отправиться в Екатеринбург, остальные остались в Тобольске. В обязанности Ольги входило заботиться о больном брате, Татьяны — вести домашнее хозяйство, Анастасии — «всех развлекать».

В опустевшем доме жизнь текла медленно и печально. И улыбка Анастасии была для всех светлым лучиком ободрения. Анастасия по-прежнему качалась на качелях, рисовала и играла с больным братом.

Наконец 19 мая было решено, что оставшиеся дочери и Алексей, к тому времени достаточно окрепший после болезни, присоединятся к родителям и Марии в доме Ипатьева в Екатеринбурге. На следующий день всех четверых посадили на пароход «Русь», доставивший их в Тюмень. По воспоминаниям очевидцев, девочек везли в закрытых на ключ каютах, Алексей ехал вместе со своим денщиком Нагорным, доступ к ним в каюту был запрещён даже для врача.

Вскоре пароход прибыл в Тюмень, и далее на специальном поезде четверых детей доставили в Екатеринбург. Анастасия сохраняла при этом отличное расположение духа. В письме, рассказывающем о поездке, слышатся нотки юмора: «Мой дорогой друг, расскажу тебе, как мы ехали. Мы вышли рано утром, потом сели в поезд, и я заснула, а вслед за мной все остальные. Мы все очень устали, потому что не спали до этого целую ночь. Первый день было очень душно и пыльно, и приходилось на каждой станции задёргивать занавески, чтобы нас никто не мог видеть. Однажды вечером я выглянула, когда мы остановились у маленького дома, станции там не было, и можно было смотреть наружу. Ко мне подошёл маленький мальчик и попросил: «Дядя, дай газету, если у тебя найдётся». Я сказала: «Я не дядя, а тётя, и газеты у меня нет». Я сначала не поняла, почему он решил, что я «дядя», а потом вспомнила, что волосы у меня были коротко острижены и мы были вместе с солдатами, которые нас сопровождали, мы долго смеялись над этой историей. Вообще, в пути было много забавного, и если будет время, я расскажу тебе о путешествии с начала и до конца. Прощай, не забывай меня. Все тебя целуют. Твоя Анастасия».

По прибытии в Екатеринбург детей разлучили с прибывшими вместе с ними П. Жильяром, Нагорным и фрейлинами. Но семья наконец-то воссоединилась в доме инженера Ипатьева.

Жизнь в «доме особого назначения» была однообразна, скучна. Анастасия вместе с сёстрами шила, гуляла по саду, играла в карты и читала матери вслух духовные издания. Немного позже девочек обучили печь хлеб, и они с увлечением отдавались этому занятию.

Один из охранников Ипатьевского дома вспоминал об Анастасии как об «очень дружелюбной и полной задора»; другой охранник говорил, что она была «очаровательным чертёнком», «живой, озорной, постоянно разыгрывала пантомимы с собачками, как будто в цирке».

18 июня 1918 года Анастасия отпраздновала свой последний, 17-й день рождения.

В ночь с 16 на 17 июля всю семью Романовых и их прислугу попросили одеться и спуститься в подвал дома. Согласно отчёту Якова Юровского, Романовы до последнего момента ни о чём не подозревали. В подвал по требованию императрицы были принесены стулья, на которые села она сама и Николай Александрович с сыном на руках. Анастасия вместе с сёстрами стояла позади. Сёстры принесли с собой несколько сумочек, Анастасия захватила также любимую собачку Джимми, сопровождавшую её во всё время ссылки.

Раздались выстрелы… Тех, кто не умер от пули, закололи штыками.

В своей книге «Подлинная Царица», вышедшей в Лондоне в 1922 году, Юлия Ден писала: «Не могу себе даже представить, что нашлись нелюди, которые, говорят, стреляли и наносили удары штыком этим беспомощным созданиям в Екатеринбургском доме смерти. Не только их красота, но и их приветливость должны были бы послужить им защитой. Однако, если правда, что они погибли, то лучшей эпитафией им будут эти бессмертные слова: «Милы и прекрасны они были при жизни, и смерть не смогла разлучить их».

В октябре 1917 года поэт, офицер Сергей Бехтеев передал в Тобольск княжнам Ольге и Татьяне посвящённое им стихотворение «Молитва». Это стихотворение всецело можно отнести ко всем сёстрам Романовым, которые по примеру своих родителей «молились кротко за врагов».

В ссылке Александра Фёдоровна часто повторяла дочерям: «Только бы устоять, только бы не дрогнуть духом, только бы сохранить сердце чистое и крепкое».

Великие Княжны сумели выполнить материнский завет, свой долг они исполнили до конца. Духовность, нежность, безграничная любовь к России, к своей семье — всё это было в сёстрах как нечто твёрдое и незыблемое. Они были царевнами не только по рождению, но и по той Высоте Духа и нравственной силе традиций, в которых они были столь тщательно воспитаны.