Покушение

Глава 1

— Простите меня, сударыня, — заглядывая в карету, виновато обратился ко мне Иван Николаевич Татищев, — у меня внезапно захромала лошадь, и я оказался в совершенном конфузе. Не будете ли вы возражать, если я составлю вам компанию доехать до ближайшей кузницы?

— Если у вас в том есть нужда, Иван Николаевич, то я согласна, извольте садиться, — ответила я, освобождая ему рядом с собой место на широком каретном диване.

Флигель-адъютант легко поднялся по ступеням, ловко проскользнул в неширокую дверку, сел рядом со мной и улыбнулся так очаровательно, что кончики его усов произвели легкое движение снизу вверх и обратно.

По виду Татищеву было едва ли двадцать три года. Он был строен, хорош собой и принадлежал к древнему дворянскому роду, происходящему от князей Соломерских или Соломерецких, отрасли князей Смоленских. Предок их, Василий Юрьевич по прозвищу Тать-ищ, сын князя Юрия Ивановича Соломирского, был, по семейному преданию, наместником великого князя Василия Дмитриевича в Новгороде в начале XV столетия. Обо все этом, первым делом и поведал мне блестящий молодой человек.

Я слушала его заученный рассказ о родовом величии и вполне понимала, для чего он все это говорит. Иван Николаевич считал меня наивной провинциалкой и думал, что как только я узнаю, какой он знатный, то не решусь отказать его руке, погулять у меня под юбками.

Не нужно было обладать моей способностью, понимать чужие мысли, чтобы разобраться в его ближайших планах.

— Судя по имени, ваш предок, Иван Николаевич, был большим шельмой! — сказала я, когда он, наконец, перестал называть имена и чины своих выдающихся родственников.

— С чего вы это взяли, сударыня? — неприятно удивился флигель-адъютант.

— Позвольте, но слово «тать» всегда означало вора и разбойника. Видимо, у князя Соломирского один из сыновей был человеком весьма дурного поведения, ежели ему прилепилось такое прозвище, — насмешливо объяснила я.

Татищев про себя хмыкнул, но воображаемую руку из-под моей юбки убрал.

— А вы изволили бывать в Петербурге? — перевел он разговор на другую тему.

— Нет, я всю жизнь прожила в деревне, — ответила я.

— Забавно, — сказал он, никак не объяснив, что в том, что я не жила в столице, забавного. — Но теперь вы там, наверное, побываете.

— Это несомненно, если случаем не умру по дороге, — ответила я.

Сказала я это намерено. Мой первый тюремщик Ломакин имел недвусмысленный приказ помешать мне доехать до столицы живой. И если бы он внезапно не умер, когда мы с ним спали в одной постели, не знаю, писала бы я сейчас эти строки. Теперь я намеревалась выяснить, не было ли подобного приказа и у Татищева.

— Чего вам умирать? — засмеялся он. — Вам в ваши годы только жить и жить!

Ни одной тайной мысли по поводу моей судьбы или причины ареста в голове у него не возникло. Думал в эту минуту Иван Николаевич исключительно о форме моей груди. Кажется, эта часть женской фигуры волновала его больше остальных дамских прелестей.

— В жизни случается всякое, — объяснилась я, — вдруг нас сейчас поразит гром небесный!

— Господи, что это вы такое говорите, — недовольно сказал спутник, невольно прислушиваясь, не слышна ли поблизости гроза. Потом меня успокоил. — Молния редко попадает в человека, ежели, конечно, он не прячется под высоким деревом.

— Не скажите, — покачала я головой, — иной раз и попадает. У нас в деревне не то, что человека, как-то убило свинью.

Татищев подумал, что я очень своеобразная женщина, но мысли о возможном приятном развитии нашего знакомства не оставил.

— Все в руках Господа, — подытожил он спор. — Вам не жарко в крытом экипаже? Может быть, прикроем завесы на окошках, чтобы не так пекло солнце?

— Тогда здесь будет душно, а мне не хватает свежего воздуха, — сразу же пресекла я поползновения уединиться от любопытных взоров нашего конвоя.

Разговаривать нам больше оказалось не о чем, и он лениво придумывал тему, которая могла бы меня заинтриговать. То, что я скоро буду его, он ничуть не сомневался и самоуверенно думал, какой он молодец и стоит ему поманить пальцем, как смазливая провинциалка растечется перед ним как кисель по столу.

— А балы вы, любезная, Алевтина Сергеевна, изволите любить? — наконец нашел он, о чем со мной можно поговорить.

— О чем вы? Какие балы? Я еще совсем недавно была крепостной крестьянкой! Мне ближе посиделки и коровник, чем менуэты.

Такого откровенно небрежного признания он от меня никак не ожидал.

— Вы — крестьянкой? Так это правда? — не удивился, а скорее испугался он. — То есть, вы хотите сказать, что вы… были?.. Ну, я хочу сказать…

— Именно. Я была крепостной крестьянкой, иначе говоря — холопкой, и умею доить коров, — спокойно ответила я. — Вы знаете, что такое корова?

— Корова? — глупо переспросил он. — Это, кажется, такое животное?

— Совершенно справедливо, для флигель-адъютанта вы удивительно сообразительны, — подтвердила я, демонстративно теряя к нему всякий интерес.

Татищев вспыхнул, хотел ответить резкостью, но вовремя сдержался. Кажется, только теперь он посмотрел на меня с интересом. Однако я отстраненно смотрела в окно и не обращала на него внимания.

Ну, погоди, чертовка, сердито подумал он, я покажу тебе, как надо мной смеяться! Ничего, посмотрим, что ты запоешь ночью! Тогда-то я с тобой поговорю по-другому!

— И каково это — доить коров? — стараясь, чтобы голос звучал ровно и бесстрастно, спросил он. — Кажется, они ужасно плохо пахнут?

— Так же как и люди, когда сильно потеют и плохо моются, — не оглядываясь, ответила я.

Для нежного флигель-адъютанта намека оказалось достаточно, и он незаметно отодвинулся от меня на самый край сидения.

Дальше мы ехали молча. Он тихо меня ненавидел и придумывал самые язвительные замечания, но вслух их не произносил. Мне было забавно наблюдать, как его недоброжелательный интерес ко мне все возрастает. Это и не удивительно, для столичного аристократа было необычно, что его таким образом ставит на место мужичка. Наконец Татищеву надоело вести со мной внутренний монолог. Он решил смилостивиться, и снисходительно, спросил:

— Я слышал, вы недавно вышли замуж?

— Да, — подтвердила я, — за очень достойного человека, причем безо всяких сомнительных предков.

От такой оплеухи Иван Николаевич очухался не сразу, а когда придумал, как мне достойно ответить, я повернулась к нему и с ласковой улыбкой спросила по-французски:

— А вы, Иван Николаевич, любите балы? Говорят, что они в этом сезоне в Петербурге не модны?

Он смешался, посмотрел на меня, как на чудо морское, и пробурчал себе под нос что-то совершенно невнятное. Я ничего не заметила и продолжала ласково ему улыбаться.

— Да, государь не любит праздных развлечений, — наконец смог придумать он хоть какой-то ответ. — Дворяне должны выполнять свой долг и служить престолу, а не выплясывать на балах. Хотя он иногда и сам присутствует на придворных вечерах. Хотите, я расскажу вам пару забавных анекдотов…

— Да, конечно, только как-нибудь в другой раз, когда у нас с вами будет общий досуг, — ответила я.

Анекдоты, которые он решил мне рассказать, я прочитала в его мыслях, они были не слишком остроумны и приличны. Флигель-адъютанта опять споткнулся на полуслове и окончательно рассердился.

— Воля ваша, — надменно заявил он, отвернулся и начал смотреть в окно.

Я не стала ему мешать и занялась своими проблемами. Мой арест был непонятен и нелогичен. Правда, пока он не нес угрозу жизни, а только женской чести, лишить которой меня все больше хотел Иван Николаевич, но, тем не менее, когда мы доберемся до Петербурга, как там сложится моя судьба, я не знала.

Случись со мной такое несчастье еще месяц назад, до того, как я научилась проникать в чужие мысли и черпать из них информацию, я, несомненно, сошла бы с ума от страха, рыдала с утра до ночи и, кланяясь блестящему графу в пояс, величала его не иначе, как «батюшкой-барином».

Теперь, благодаря знаниям, почерпнутым у мужа, человека совсем другой эпохи, я совсем иначе представляла себе жизнь и отношения между людьми. Может быть, именно поэтому так легко и непринужденно обращалась с самоуверенным флигель-адъютантом.

А он, между тем, сердито смотрел в окно кареты и клялся сам себе, что как только ему перекуют лошадь, сразу же пересядет в седло и перестанет меня замечать. Вот тогда-то я пойму, как много потеряла, не ответив на его искренние и невинные знаки внимания. После того, как Татищев окончательно решил больше со мной не разговаривать, неожиданно для самого себя спросил:

— Вы мне давеча сказали, что вы крестьянка, откуда тогда ваш прекрасный французский?

— А что, разве французские крестьяне разговаривают по-русски?

— Но вы же отнюдь не француженка, а совсем наоборот, русская! — довольный собственной проницательностью, уличил он меня в нелогичности и сам рассмеялся шутке.

— Вы полагаете? — ответила я, и мы засмеялись вместе.

Тотчас в оконце кареты возникла мужская голова в медном шлеме, и к нам в карету заглянул штабс-ротмистр Вяземский. Ему было скучно и он искал повод хоть как-то рассеяться.

— Иван Николаевич, что-нибудь случилось? — спросил он Татищева.

— Да вот, Алевтина Сергеевна говорит, что французские крестьяне не могут говорить по-русски, — продолжая смеяться, ответил тот.

Вяземский глубокомысленно сморщил нос, и, не поняв, что я сказала смешного, меня поддержал.

— А откуда бы им знать русский язык, если они французы?

Теперь мы смеялись втроем, причем безо всякого повода. Просто мы были молоды, и от того нам стало весело.

— А как, голубушка, вы меня остро подцепили с предком, — отсмеявшись и с удовольствием глядя на меня, добродушно заговорил Иван Николаевич, — ведь, правда ваша, тать — слово ругательное.

После этого разговора наши отношения наладились, и флигель-адъютант больше не смотрел на меня, как на провинциальную дурочку и легкую добычу. Конечно, обо мне, как о женщине, он думать не перестал, но тут уж ничего не поделаешь, видно, такова наша печальная женская доля и их мужская сущность. Однако делал он теперь это не грубо, а даже с известной деликатностью, как о приятной мечте.

Между тем жара все усиливалась, и к трем часам пополудни стало так душно, что в нагревшейся на солнце карете стало решительно нечем дышать. Теперь уже не только Ивана Николаевича можно было укорить за потный запах. Я сама чувствовала, что самое большое удовольствие, которое я могла сейчас получить, это купание в прохладной реке.

— Бедные кирасиры, им в медных доспехах сейчас совсем плохо, — сказала я, обмахивая лицо платком покойного Ломакина. — Почему они их не снимут, на нас же не собирается напасть никакой враг?

— Такое совершенно невозможно, — серьезно объяснил Иван Николаевич, — военные должны легко сносить тяготы службы. Форма их полка такова и ее нельзя менять по своему произволению.

— А ежели нам встретится река, им можно будет в ней купаться?

Флигель-адъютант задумался, сам не нашел ответа и подозвал в окно Вяземского. Тот поехал рядом, пригнулся к холке коня, заглядывая обветренным и загорелым до красноты лицом в карету.

— Денис Александрович, — спросил его Татищев, — кирасирам во время похода купаться дозволено?

— Купаться? — озадачено, переспросил Вяземский. — Не припомню такого параграфа в новом кавалерийском уставе. Да и где здесь купаться, когда кругом одно поле!

— А если нам встретится река? — вмешалась в разговор я.

— Если глубокая, то дозволено, — с улыбкой, подсказал командиру совсем юный корнет. — Мы сами можем и не купаться, а просто помыть в ней лошадей.

— Да, жара стоит чрезвычайная, — пожаловался флигель-адъютант, — как бы ни начались лесные пожары.

На этом разговор оборвался. Я откинулась на спинку дивана и попыталась хоть ненадолго вздремнуть. Иван Николаевич смотрел на меня с сочувствием и, чего уж таить, с нежностью. Думал он о том, как мне тяжело переносить дальнюю дорогу, жару и искренне желал, чтобы нам встретилась деревня, в которой можно было бы переждать зной. Однако крутом, сколько хватало взгляда, простирались заросшие кустарником пустоши, и не было никаких признаков человеческих поселений.

— Алевтина Сергеевна, не желаете ли попить водицы? — спросил Татищев, лишь только я открыла глаза.

— Нет, благодарю вас, Иван Николаевич, я предпочитаю терпеть, чтобы не дразнить жажду, — ответила я.

Думаю, дамы меня поймут. Много пить я никак не могла себе позволить. Ехать одной в сопровождении стольких мужчин и все время просить останавливать карету в чистом поле, я не могла из женской стыдливости.

— Скорее бы добраться до какого-нибудь жилья, — вполне понимая мои трудности, сочувственно сказал флигель-адъютант.

В наш разговор вмешался Вяземский. Он откуда-то прискакал на взмыленном жеребце и радостно крикнул:

— Я нашел реку! Она тут совсем недалеко от дороги!

Кавалеристы радостно загалдели и, не дожидаясь команды, наперегонки, поскакали в указанном направлении. Наш кучер остановил лошадей и нагнулся к переговорному окошку, не зная можно ли следовать за ними.

— Давай, голубчик, гони следом, — приказал флигель-адъютант. — Только смотри, куда едешь, и не опрокинь экипаж!

Кучер радостно крикнул форейтору погонять, кони рванули, и карета затряслась по неровной почве навстречу желанной прохладе.

Только теперь я подумала о новой своей проблеме, можно ли мне купаться, находясь под арестом, к тому же, как это делать, имея вокруг себя такой блестящий эскорт!

— Похоже, штабс-ротмистр имеет к вам большую симпатию! — стараясь побороть ревность, будто между прочим, сказал мой конвоир.

— Вы думаете? — наивно удивилась я. — Мне так не кажется, к тому же он меня почти не замечает.

— Ваше высокоблагородие, дальше никак не проехать, крикнул Татищеву кучер, останавливая лошадей, — соблаговолите пройтись дальше своими ножками!

— Вот незадача, — недовольно начал говорить Татищев, но подозрительно взглянул в мою сторону и, опасаясь насмешки, тотчас поправился, — вам придется идти по траве, не дай бог, изорвете о кусты платье.

— Ничего, я постараюсь быть осторожной, — радостно воскликнула я и без его помощи, выскочила из экипажа.

После духоты кареты на свежем ветерке мне показалось даже прохладно. Река неширокая, но живописная оказалась совсем близко. Кирасиры, забыв или не зная нового Павловского устава, сбрасывали с себя доспехи и одежду и весело перекликались в предвосхищении купания. Я смотрела больше не на них, а на реку и не сразу поняла, что раздеваются они донага, а когда увидела, быстро повернулась к купальщикам спиной.

— Однако, это уже слишком, — огорченно сказал флигель-адъютант, наблюдавший ту же картину. — Не соблаговолите ли, Алевтина Сергеевна, пройти чуть дальше, здесь, кажется, слишком крутой берег.

— Охотно, — сразу же согласилась я и, не поворачивая головы в сторону смеющихся и радостно кричащих парней, пошла вдоль берега.

Иван Николаевич поспешил следом за мной, ругая себе под нос бессовестную молодежь. Мы прошли саженей пятьдесят, до небольшой излучины, так что теперь только слышали, но уже не видели нескромных купальщиков.

— Вот здесь, пожалуй, вам будет удобнее, — сказал Татищев, помогая мне спуститься к воде.

Я остановилась на травянистом берегу, не очень представляя, что мне теперь делать. Вода манила прохладой, но купаться в присутствии флигель-адъютанта я не собиралась. Самая большая моя беда была в том, что меня арестовали внезапно, не дав собраться. Просто насильно посадили в экипаж и увезли. Потому я оказалась совсем не готова к длительному путешествию. Изо всей одежды у меня было только одно легкое летнее платье, надетое почти на голое тело.

— Какой живописный вид! — сообщил мне, глядя вдаль, Татищев немного изменившимся от волнения голосом, думая при этом…

Именно то, что в таких обстоятельствах думают все нормальные мужчины.

— Чрезвычайно живописный, — легко согласилась я, любуясь небольшой спокойной рекой с удивительно прозрачной водой, через которую виднелось дно, заросшее густыми водорослями и стайкой пескарей, застывшей над одним местом.

— Вы можете купаться тут, — с показным равнодушием предложил Татищев, — а я посторожу, чтобы вам никто не помешал.

— Не стоит беспокоиться, — примерно тем же тоном, отказалась я. — Возвращайтесь к кирасирам, я справлюсь и сама.

— Как можно, милая Алевтина Сергеевна, — быстрее, чем следовало, возразил он, — не забывайте, я за вас в ответе перед государем!

— Если вы боитесь, что я убегу, то напрасно. Отсюда бежать просто некуда. А государю, думаю, до меня очень мало дела, ему нужно управлять великой империей, а не заниматься бывшими крепостными крестьянками!

— Ну, зачем вы так! — почти обиделся Татищев. — Никто вас в побеге не подозревает, я только забочусь о вашей безопасности. И насчет крестьянства, простите, madame, но шутка уже стара.

Я не приняла его упрека, прикоснулась рукой к рукаву и умоляющим голосом попросила:

— Иван Николаевич, дорогой, уйдите, пожалуйста, мне так хочется в воду, а при вас я все равно не решусь раздеться!

Татищев замялся.

Благородство боролось в нем с мужским любопытством и глупыми надеждами, и все-таки победило. Он молча поклонился, пробормотал:

— Как вам будет угодно, — и, не оглядываясь, пошел по берегу в сторону шумной компании.

Я, не в силах дождаться, когда он скроется за излукой реки, быстро сбросила с себя платье и прямо с берега бросилась в воду.

Вода после знойного воздуха показалась прохладной, но скоро я привыкла и с наслаждением погрузилась в нее прямо с головой. Думаю, нет смысла рассказывать, какое наслаждение получило измученное жарой тело.

Не успела я вынырнуть, как рядом с моей головой оказалась мокрое испуганное лицо флигель-адъютанта. Я не столько испугалась, сколько удивилась его неожиданному появлению.

— Иван Николаевич, вы же обещали! — сердито воскликнула я.

— Я думал, вы тонете! — скороговоркой, сказал он, глупо вытаращивая глаза, и скрылся под водой.

Я решила, что ему сделалось стыдно, и он специально нырнул, чтобы не видеть моей наготы. Однако Татищев, не поднимая головы, вдруг начал беспорядочно махать руками, пускать пузыри, потом он сдвинулся на глубокое место и пошел ко дну. Только тут я поняла, что он совсем не умеет плавать. Разом забыв, в каком нахожусь виде, я бросилась ему на помощь. Флигель-адъютанта все дальше затягивало от берега. Он продолжал размахивать руками, но не всплывал, а удалялся от берега.

Я испугалась, хотела позвать на помощь наших кирасиров, но вовремя сообразила, что они до нас просто не успеют добежать. И еще, когда я мельком представила, что меня застанут без одежды, начала спасать флигель-адъютанта самостоятельно. Сама я плавала не очень хорошо, скорее, просто умела держаться на воде, и спасти человека мне было очень трудно. Но отчаянье придало силы, и я сделала самое правильное в такой ситуации, нырнула, вцепилась ему в волосы и, что есть силы, работая свободной рукой и ногами, потянула Татищева к берегу.

Бедняга наглотался воды, растерялся и почему-то пытался у меня вырваться. Только когда мы оба достали ногами дна, и он смог поднять над водой голову, то перестал мешать и посмотрел вокруг безумными от ужаса глазами.

— Идите к берегу, — отпустив его взъерошенные волосы, попросила я, испугавшись, что он потеряет сознание и мне еще придется вытаскивать его из воды.

Иван Николаевич пытался отдышаться и не двигался с места. Мне пришлось взять его за руку и, преодолевая сопротивление воды и его затуманенного сознания, тащить за собой. Я напрягалась, ноги скользили и путались в водорослях. Наконец мы выбрались на сушу и оба без сил опустились на траву. Татищева начало рвать, а я на коленях поползла к своей одежде.

Быстро одеться мне не удалось, ткань платья липла к мокрому телу, я торопилась и путалась в складках. Татищев уже освободился от воды и даже попытался сесть. Наконец я справилась с платьем и смогла к нему подойти. Флигель-адъютант был бледен как смерть и мелко дрожал.

— Вы сума сошли? Зачем вы полезли в воду, если не умеете плавать?! — сердито спросила я.

— Но вы же тонули, — ответил он, едва шевеля сизыми, дрожащими губами. — Когда вы упали в воду и скрылись…

— Не упала, а нырнула! Нечего было за мной подглядывать, тогда бы ничего не случилось!

— Я не подглядывал, — обижено ответил он, — когда вы упали, нырнули, я испугался, что вы тонете!

— Ладно, что было, то было, считайте, что мы просто искупались, — прекратила я напрасные препирательства.

— Получается, что не я вам, а вы спасли мне жизнь! — подумав с минуту, сказал Татищев. — И как я в таком виде вернусь, они меня, — он посмотрел в сторону, где купались наши спутники, — просто поднимут на смех!

— Тогда не нужно никому ничего говорить, — решила я проблему мужской гордости.

— А мое платье? Оно же совершенно мокрое!

— Тогда скажем, что это вы меня спасали, хотя…

Я подумала, что мое спасение может обойтись Ивану Николаевичу неприятностями в будущем, и не договорила. Те, кому почему-то нужна моя смерть, вряд ли будут в восторге от подвига мнимого спасителя. Поэтому предложила другой выход:

— Или давайте подождем здесь, пока высохнет ваш сюртук. Все равно сейчас ехать слишком жарко. Вы оставайтесь здесь, разденьтесь и сушите одежду, а я отойду, мне нужно помыться.

— Да, да конечно, — без сопротивления согласился он, — спасибо…

Оставив Татищева сушиться и приходить в себя, я отошла на безопасное расстояние и нашла удобный спуск к воде. Теперь можно было не спешить, и я решила продолжить купание. Какое-то время кругом было тихо. Я, почти перестав опасаться нежелательных соглядатаев, с удовольствием выкупалась, наслаждаясь водой и прохладой. Когда замерзла, вылезла на берег и устроилась на травке, в тени плакучей ивы.

Мне было в тот момент удивительно хорошо. Кругом дивные запахи лета и луговой травы, тишина, только чуть слышно плещется вода о берег и трещат цикады. От однообразия звуков, я незаметно для себя задремала.

Такое случилось со мной второй раз в жизни. Сон был яркий, как вспышка, и необыкновенно реальный. Вроде бы лежу на траве, а он неслышно подходит ко мне, присаживается на корточки и низко наклоняется. Когда я открыла глаза, он смотрел на меня, загадочно улыбаясь.

— Это опять вы? — спросила я, сразу же его узнав. Он уже однажды снился мне и то, что происходило между нами в тот раз, было замечательно. Однако я не показала вида, что мне приятно его присутствие и сердито сказала: — Вам не стыдно так подкрадываться и смотреть на меня? Уходите, разве вы не видите, я не одета!

— Вижу, — засмеялся он, — но что тут такого, ты же помнишь меня? Нам было хорошо вместе!

— Помню, но это ничего не значит. То, что вы делаете, очень плохо!

— Если ты гонишь меня, я уйду и не буду тебе мешать, — легко согласился он, вставая на ноги.

Теперь он оказался выше ивового куста, и его голова исчезла в его кружевной тени. Я видела только голые мускулистые ноги и что-то вроде набедренной повязки, небрежно повязанной на чресла. Меня вид сильных мужских ног и бедер приятно возбудил.

— Так мне уходить или остаться? — спросил он откуда-то сверху и мышцы ног напряглись, как бывает перед первым шагом.

— Уходите, — преодолевая томную слабость, попросила я.

Признаюсь, сделала я это так не убедительно, что он остался стоять на месте. Я тут же представила, как он насмешливо улыбается, продолжая беззастенчиво рассматривать меня. Мне сделалось стыдно, и в то же время почему-то приятно.

— Может быть, все-таки мне лучше остаться? — спросил он. — Вспомни, как нам было хорошо вдвоем!

— Я знаю, только тогда это был сон!

— А вдруг я и сейчас тебе всего лишь снюсь?

— Правда? — почему-то обрадовалась я. — Тогда от того, что вы здесь, мне не должно быть стыдно?! Сны ведь от нас не зависят?

— Зависят, — подумав, ответил он. — Ведь ты можешь открыть глаза, проснуться и тогда я сразу исчезну.

Не знаю почему, но просыпаться мне очень не хотелось. Я придумала компромисс.

— А если я встану и оденусь? Тогда ты сможешь остаться, и мы будем просто разговаривать.

— Хорошо, вставай если сможешь, — сразу же согласился он.

Я попыталась подняться, но во всем теле была такая ленивая, сладкая истома, что у меня ничего не получилось.

— Я не могу, — с трудом ответила я.

— Алевтина Сергеевна, что с вами? — спросил он изменившимся голосом.

Я удивилась и открыла глаза. Наклонившись, надо мной стоял не мускулистый фавн, а Иван Николаевич Татищев.

— Господи, да как вам, в конце концов, не стыдно! — закричала я, вскакивая как ошпаренная. — Что вы на меня так смотрите? Вы что, никогда раздетых женщин не видели!

— Видел, — виновато ответил он, — то есть, я не то хотел сказать. Я вас зову, зову, а вы не откликаетесь. Вот я и испугался, что с вами что-то случилось!

— Но теперь-то вы видите, что со мной все в порядке! Тогда почему не отворачиваетесь?! — возмутилась я.

— Да, простите, я совершенно случайно, я растерялся, — забормотал он и быстро повернулся ко мне спиной.

Я опять, как могла, быстро оделась.

— Уже седьмой час, пора ехать, — объяснялся Татищев, — все собрались, а вас все нет. Мне пришлось отправиться на поиски. Ей богу, я и в мыслях не держал за вами подглядывать!

— Так уж и не держали! — проворчала я. — Будто я не знаю!

Флигель-адъютант замолчал, и вдруг сознался:

— Ну, если я и надеялся опять на вас полюбоваться, то совсем немножко. Ведь я вас уже один раз все равно видал, когда мы друг друга спасали…

Мне стало смешно слушать его сбивчивые оправдания, да и в мыслях у него не было ничего такого, что могло меня оскорбить. Кажется, флигель-адъютант был в меня уже немного влюблен, и ни о чем таком больше не помышлял.

— Ладно, — смилостивилась я, — я уже одета, теперь можете повернуться. Ваша одежда высохла?

— Да, вполне. Вы знаете, как я вам благодарен за спасение! Никогда себе не прощу, что до сих пор не научился плавать!