Пролог Все наши вчера[1]

4 декабря 1965 года Beatles должны были выступать в ньюкаслском зале “Сити-холл”, в ходе британских гастролей, которые окажутся для них последними. Мне было двадцать два, я работал репортером в местном бюро Northern Echo – ежедневной газеты, которая продавалась по всему северо-востоку. От новостного отдела поступила разнарядка: “Сходи, попробуй выудить у них пару слов”.

Я отправился на задание без всякой надежды. Beatles уже два с лишним года были самым важным сюжетом в поп-музыке – и все больше за ее пределами. Что нового я мог добавить к нему со своей жалкой провинциальной колокольни? Что касается “выуживания пары слов”, то перед гастролями у Beatles случилось слишком много всего: запись альбома Rubber Soul, выход их второго кинохита Help! (“На помощь!”), эпохальное выступление перед аудиторией в 55 тысяч человек на стадионе “Шей” в Нью-Йорке, получение орденов Британской империи из рук королевы. Мне пришлось бы конкурировать не только с печатными тяжеловесами Северо-Восточной Англии, но и со всеми национальными изданиями и вещателями, у которых имелось бюро в Ньюкасле. Даже если б мне удалось к ним приблизиться, зачем бы они стали тратить время на безвестного газетчика из Northern Echo?

Как почти любой юноша в Западном полушарии, я тогда все время мечтал о том, чтобы поменяться жизнью с кем-нибудь из битлов. С кем именно – сомнений не было. Пол, на год меня старше, был, очевидно, самым привлекательным; о Джоне, при всем его магнетизме, такого бы никто не сказал; Джордж отличался приятными чертами, но имел некрасивые зубы, а Ринго… Ринго был Ринго. Если девичье безумие, их окружавшее, и имело в ту пору какой-то рациональный фокус, то им был левша-басист, чье тонкое лицо с невинным взглядом спасала от женоподобия оттенявшая линию подбородка суточная щетина.

Битловская экипировка выглядела на Поле элегантнее всего: водолазки с высоким горлом; рубашки с воротничком на пуговицах; вельвет, некогда бывший исключительной принадлежностью сельских поденщиков; черные кожаные куртки, все еще неприятно напоминавшие о нацистских штурмовиках; ботинки с резиновыми вставками по бокам, в последний раз виденные на щеголях эдвардианской эпохи. Также он производил впечатление человека, который больше других членов группы наслаждался их стремительно (насколько можно было предположить) растущим богатством, – я помню, какую неизъяснимую зависть испытал, прочитав на странице сплетен New Musical Express следующую строчку: “По специальному заказу для битла Пола Маккартни – «астон мартин DB5»”.

Публика уже привыкла воспринимать его как их пиарщика (в ту пору, когда мы еще толком не понимали, что это такое) – с его очарованием, естественной веселостью, безукоризненными манерами и ореолом какой-то трудноопределимой изысканности. С одной стороны, ему всегда было свойственно заботиться о статусе – что, например, подтверждали его отношения с имевшей безупречную репутацию юной актрисой Джейн Эшер. С другой – никому из битлов больше, чем ему, не приносила удовольствие безумная вакханалия их живых выступлений с девицами, свисавшими с балконов и оставлявшими обмоченные сиденья. Один знакомый, видевший Beatles в портсмутском “Гилдхолле”, рассказывал, что посреди первых минут беснования кто-то бросил на сцену плюшевого мишку. Пол подобрал его, приладил к грифу своего баса и проиграл с ним весь остаток концерта.

И вот теперь, в этот слякотный декабрьский вечер в Ньюкасле, я топтался снаружи заднего входа в “Сити-холл” в компании других репортеров, в том числе моего приятеля Дэвида Уоттса из Northern Despatch – вечерней газеты, у которой с Northern Echo был общий издатель. За сорок пять минут до начала к дверям подкатил черный лимузин Austin Princess, проехавший всю дорогу от Глазго под густым снегопадом, и из него показались четыре самые узнаваемые прически в мире. Джон единственный удостоил нас вниманием, бросив какое-то саркастическое приветствие. Несмотря на холод, он был без пальто, в одних джинсах и белой футболке с надписью на груди – такого я раньше никогда не видел. Что именно было написано, я не разобрал, но, судя по всему, тоже что-то саркастическое.

В ту невинную эпоху вся служба безопасности здания состояла из одного престарелого дежурного на дверях. Мы на пару с Дэйвом легко уболтали его нас пропустить и через несколько минут оказались в коридоре снаружи битловской – совершенно не охранявшейся – гримерки. Кому-то еще из журналистов тоже удалось сюда пробраться, однако никто не осмеливался не то что войти, но даже постучать в дверь. Пока мы слонялись в нерешительности, нарастающее крещендо визгов и топота ног из концертного зала по соседству говорило нам, что потенциальное время для интервью вот-вот истечет.

Вдруг в коридоре показался Пол в черной водолазке, прямо как на обложке альбома With the Beatles, на ходу разворачивая пластинку жвачки Juicy Fruit. Пока он открывал дверь, Дэйв проронил: “Это лицо мне знакомо”, и когда Пол замер, улыбнувшись, я успел ввернуть: “А можно нам зайти с вами поговорить?”

“Давайте”, – ответил голос с ливерпульским акцентом, который был заметно выше и мягче, чем у остальных. Едва веря своему счастью, мы вошли за ним в гримерку.

Гримерка оказалась не гримеркой, а просторной гостиной с зелеными кожаными диванами и креслами и стеной из ни на что не выходящих окон от пола до потолка. Beatles только что закончили трапезу из стейка с картошкой фри и трайфла на десерт, и теперь наряд местных официанток в черных платьях и белых фартуках проворно убирал со стола посуду. Никаких других женщин здесь не присутствовало, как, впрочем, и видимых следов алкоголя или наркотиков. Единственным посторонним развлечением был телевизор, по которому показывали серию “Мстителей” и который смотрел один лишь бледный, неулыбчивый Джордж.

Я завел разговор с Ринго, который сидел в одном из зеленых кожаных кресел, и скоро к нам присоединился Джон, устроившись на подлокотнике. Оба уже были облачены в концертную униформу – черные водолазки – и держались с нами на удивление легко и доброжелательно: я чувствовал, что у меня ничуть не меньше прав здесь находиться, чем у какой-нибудь большой шишки из Melody Maker, примчавшейся специально из Лондона. (Терпение Джона кажется особенно поразительным теперь, когда я знаю, под каким прессингом он тогда существовал.) Джордж так ни разу не оторвался от “Мстителей”, а Пол беспокойно ходил туда-сюда с резинкой во рту, поджидая одного из членов Moody Blues, которые тоже должны были сегодня играть. “Никто не видел Moodies?” – спрашивал он раз за разом. Я помню, что смотрел на его джинсы и любопытствовал про себя, правда ли это самые обычные штаны, какими кажутся, или это работа на заказ, с усиленными швами и заклепками, чтобы их, не дай бог, не порвали в клочья чьи-нибудь обезумевшие руки.

Рядом на диване лежал “скрипичный” хофнеровский бас, длинношеий страдивариевский силуэт которого уже стал фирменным знаком Маккартни. Я когда-то сам играл на гитаре, в одном бесперспективном коллективе на острове Уайт, и чтобы показать свою близость к Beatles, я спросил Пола, не тяжело ли носить инструмент на сцене. “Да нет, он легкий, – сказал он. – На… Сам попробуй”. С этими словами он поднял свой бас и бросил мне. Ловец я неважный, но каким-то образом мне удалось перехватить его двумя руками за гриф и плечевой ремень. На короткое время я получил возможность поприжимать лады, которые прижимал Пол Маккартни, и поотбивать большим пальцем те же струны в стальной обмотке. Я спросил, намного ли дороже басы скрипичной формы по сравнению с обычными. “Всего 52 гинеи, – сказал он. – Понимаешь, такой уж я жмот”.

Все трое остались столь же милы, и когда я, найдя пустую страницу в блокноте, попросил автографы для младшей сестры. “Вы у нее любимый”, – не удержался я, наблюдая, как Пол выводит свою на удивление взрослую подпись. “Повезло мне, значит, – пробормотал он, – раз я у нее любимый”. Никогда меня не ставили на место столь беззлобно.

Как и всем, кто брал у них интервью, мне казалось, что никому раньше не удавалось пообщаться с ними на такой короткой ноге. “Ничего, если я еще здесь останусь?” – спросил я Пола, а потом посмотрел в сторону Джона. “Конечно”, – кивнули оба. Тут в комнату вошел человек с впалыми щеками, в желтой рубашке с буфами, и остановил взгляд на мне. Это был их роуди, Нил Эспинолл, одной из главных функций которого на гастролях было говорить журналистам слова, которые сама милая и пушистая “великолепная четверка” не могла произнести ни при каких обстоятельствах. Скорее всего, кто-то из них просто тайно просигнализировал ему, что посетитель становится назойливым.

“Ты, – сказал он, показав направление большим пальцем. – За дверь!”

“Но ведь… они сказали, что можно остаться”, – запротестовал я.

“А я говорю, что тебе пора уходить”, – огрызнулся он, после чего уткнулся в газету, забывая о моем существовании.

Бесславно ретируясь, я утешал себя одним: у меня теперь есть история про Beatles, которой нет ни у кого из моих конкурентов: Пол Маккартни бросил мне свой скрипичный бас и еще назвал себя жмотом.


До конца шестидесятых, и вообще до конца столетия, наши пути так больше и не пересеклись. В London Sunday Times, куда я перешел работать, право писать о Beatles ревниво охранялось старшими коллегами. Поэтому я не написал ни строчки о наступившем вслед за прекращением гастролей в 1966 году творческом расцвете Леннона и Маккартни, который подарил миру альбом-шедевр Sgt. Pepper’s Lonely Hearts Club Band и такие образцовые маккартниевские вещи, как “Penny Lane”, “Eleanor Rigby” и “She’s Leaving Home”. Не мне, а другим – которых было в избытке – выпало писать хронику двух богатых на события лет после смерти Брайана Эпстайна, когда Пол, казалось, взял в свои руки бразды правления коллективом, – двух лет, в которые уложились поездка в гималайский ашрам, мультфильм Yellow Submarine (“Желтая подводная лодка”), “Белый альбом”, фильм Magical Mystery Tour (“Волшебное таинственное путешествие”), а также основание компании под названием Apple, которая не имела никакого отношения к компьютерам.

Все это время я оставался одним из бесчисленных молодых людей, для которых жизнь Пола Маккартни казалась раем на земле и чьи подружки так обидно млели при каждом его появлении (особенно если это был эпизод из фильма с песней “Fool on the Hill” – эти трогательнейшие глаза, данные предельно крупным планом). Уже тогда существовал подспудный страх, что Beatles – необязательно навсегда; сознание того, что, может быть, совместная жизнь не принесла им высшего счастья, как мы все воображали, и что ее уже начали разъедать непонятные досады и сомнения. Но по крайней мере кто-то из них казался символом стабильности. Пусть Джордж нашел себя в индийской духовности и потерял чувство юмора, пусть Джон бросил свою симпатичную жену ради японской перфомансистки и теперь занимался с ней бог знает какими посторонними делами. Но Пол – Пол по-прежнему был с очаровательной Джейн Эшер, стригся в безупречно битловском стиле, носил последние костюмы от Carnaby, посещал вест-эндские премьеры, раздавал автографы и продолжал улыбаться.

Потом, на самом исходе шестидесятых, чувство долга перед публикой, видимо, стало ослабевать даже у него. Он расстался с Эшер, казавшейся настолько идеальной для него во всех отношениях, и сошелся с не известной никому американкой-фотографом по имени Линда Истман. В день их неожиданной свадьбы в 1969 году разочарование постигло не только миллионы убитых горем девушек. Неслезливые молодые люди вроде меня, с 1963 года проживавшие его жизнь на расстоянии, тоже искренне недоумевали, о чем он вообще думает.

В том же году мне наконец заказали материал о Beatles для одного общенационального издания, хотя и не британского. Американский журнал Show попросил меня разведать все о том, как устроена Apple, о поглощаемых ею огромных капиталах и возникшей из всего этого волне слухов о скором разрыве между битлами. Я связался с их пресс-секретарем Дереком Тейлором, ожидая, что отсутствие статей о Beatles в моем послужном списке, за вычетом той давней заметки в Northern Echo, сыграет против меня. Однако Тейлору нравились кое-какие мои вещи в Sunday Times, написанные на другие темы, особенно история культуриста Чарльза Атласа, и он согласился дать мне аккредитацию. В течение нескольких летних недель мне было позволено наведываться в лондонскую штаб-квартиру Apple, которая располагалась на Сэвил-роу, 3, в георгианском особняке, казавшемся идеальным свидетельством маккартниевского хорошего вкуса.

К этому моменту, кроме вкуса, больше ничего здесь о нем и не напоминало. Джон и Йоко присутствовали почти каждодневно – они вели свою кампанию за мир из переднего офиса на первом этаже; Джордж и Ринго тоже заглядывали довольно часто. Но Пола не было и следа. Возмущенный тем, что Джон назначил Аллена Клейна менеджером Beatles, он вместе с Линдой уехал из Лондона, чтобы залечь на дно на своей шотландской ферме и записать первый сольный альбом. Хотя тогда я этого не осознавал, мне выпала возможность наблюдать в непосредственной близости распад Beatles.

Не прошло и нескольких месяцев с начала мрачного похмелья, которое мы привыкали называть “семидесятыми”, как мне позвонил Тони Брэйнсби, агент-фрилансер, известный своей напористостью и огненно-рыжей копной волос. Брэйнсби, который представлял сольного Пола Маккартни вместе с новой группой (вскоре получившей название Wings), спросил, не хочу ли я взять у Пола интервью для Sunday Times. Я отказался без всяких сожалений. Тогда и еще долгие годы впоследствии Beatles считались неизмеримо больше любого своего отдельного члена. Единственным информационным поводом, вызывавшим чей-либо интерес, было то, как скоро они снова соберутся вместе.

Работая на Sunday Times Magazine, я потом брал интервью у многих крупных фигур рока, кантри и блюза: Мика Джаггера, Боба Дилана, Эрика Клэптона, Beach Boys, Дэвида Боуи, Боба Марли, Элтона Джона, Джеймса Брауна, Стиви Уандера, Джонни Кэша, Рода Стюарта, Би Би Кинга, братьев Эверли, Дайаны Росс, Литтл Ричарда, Фэтса Домино, Fleetwood Mac, Ареты Франклин, Билла Хейли, – но поговорить с Полом мне так никто и не предложил, а сам я не рвался. Как и остальная пишущая братия, я чувствовал обиду за то, что он решил начать с нуля с новой группой – хуже того, на место Джона поставить Линду, – и вместе с остальными не собирался ему в этом потворствовать. У меня, как у первого официального рок-критика (ежедневной) Times, была масса возможностей пообщаться с ним во время пресс-конференций, перед выпуском альбомов Wings, но, так или иначе, этого не произошло. В 1973 году мне пришлось нехотя признать его триумф с Band on the Run, пусть даже некоторые рифмы – “And the county judge / held a grudge…” (“И окружной судья / был обозлен…”) – для человека, сочинившего “Penny Lane”, казались явным шагом назад.

В остальном я придерживался распространенного мнения, что Пол Маккартни превратился в самодовольную посредственность, сожалея при этом об утрате битловского волшебства и о все чаще одолевавших его сентиментальности и эксцентрике. Вскоре после выхода “Mull of Kintyre” я напечатал в Sunday Times Magazine сатирические стишки по этому поводу, последняя строфа которых отдает сегодня ужасающей безвкусицей:

Oh, deified scouse with unmusical spouse

For the cliches and cloy you unload

To an anodyne tune may they bury you soon

In the middlemost midst of the road[2].

Можно ли было более радикально сжечь за собой мосты?


В 1979 году Sunday Times закрылась на год из-за профсоюзного конфликта, и я решил потратить это время на то, чтоб написать биографию Beatles. Друзья и коллеги убеждали меня не тратить время попусту: к тому моменту слова, написанные и сказанные о них, наверное, исчислялись уже миллиардами; все, что можно выяснить, явно было уже выяснено.

Я передал всем экс-битлам просьбу об интервью, но получил от всех четырех – через пресс-агентов – один и тот же ответ: чем разгребать прошлое, им было гораздо интересней заниматься своими сольными карьерами. По сути, они все еще пребывали (как мы тогда еще не научились говорить) в стадии отрицания того, что произошло с ними в шестидесятые, – своего опыта, который в конечном счете содержал больше чудовищного, чем волшебного. Отказ от Пола, полученный через Тони Брэйнсби, мог быть к тому же продиктован теми самыми недавними виршами в Sunday Times. Переговоры с Брэйнсби по телефону с каждым разом были все напряженней, пока однажды он просто не заорал: “Филип… пошел ты в жопу!” – и бросил трубку.

Shout!” (“Кричите!”), свою готовую книгу, я сдал в издательство в конце ноября 1980 года, всего за две недели до того, как в Нью-Йорке убили Джона. После пяти лет, проведенных вдали от музыкального бизнеса, он только что выпустил новый альбом, Double Fantasy, и раздавал рекламные интервью направо и налево. Я специально сделал книгу с открытым концом на тот случай, если б он согласился побеседовать со мной для послесловия.

Я сумел-таки побывать в его квартире в “Дакота-билдинг” – но не при тех обстоятельствах, при которых надеялся. Когда весной следующего года книга вышла в Америке, я отправился в Нью-Йорк, чтобы показаться на телешоу Good Morning America. В эфире я сказал, что, на мой взгляд, Джон был не одной четвертью, а тремя четвертями Beatles. Йоко увидела трансляцию и позвонила мне прямо в студию ABC, чтобы сказать, что ей было “очень приятно” услышать мои слова. “Может быть, вы хотите приехать к нам, посмотреть, где мы жили”, – добавила она.

В тот же день я оказался в “Дакоте”, и меня провели по огромным белым апартаментам на седьмом этаже, где Джон воспитывал их с Йоко сына Шона, пока она сама занималась семейными финансами. Потом, в ее офисе на первом этаже, сидя в кресле, сделанном по образцу трона египетских фараонов, она долго и подробно говорила о его фобиях, неуверенности в себе, обиде на прежних коллег по группе и особенно на того, кто был его второй половиной в величайшем авторском партнерстве за всю историю поп-музыки. Как это часто бывает с недавно пережившими утрату, что-то от ушедшего человека, казалось, поселилось у нее внутри; слушая Йоко, я часто чувствовал, что слышу Джона. При любом упоминании Пола ее взгляд стекленел. “Джон всегда говорил, – сказала она мне в какой-то момент, – что ему никто никогда не делал так больно, как сделал Пол”.

Эта слова намекали на гораздо более глубокую эмоциональную связь между ними, чем казалось всему остальному миру, – они были похожи на слова отвергнутого любовника, – и я, естественно, вставил их в отчет о своем визите в Sunday Times. Когда его напечатали, я, будучи уже в Лондоне и как-то вечером вернувшись к себе домой, услышал от своей тогдашней подруги: “Тебе звонил Пол”. По ее словам, он хотел знать, что имела в виду Йоко, и звучал скорее расстроенно, чем сердито. Как и в случае с Джоном, мне протянули руку слишком поздно и в обстоятельствах, которые я никогда бы не мог предвидеть. Тем не менее в то время я наивно полагал, что выдавил из себя все возможное о Beatles и их эпохе. Поэтому я даже не попытался получить его реакцию на слова Йоко “под запись”, и больше эта тема нигде не всплывала.

Главной претензией к “Кричите!”, в том числе из уст сэра Тима Райса, прославленного либреттиста, было то, что автор выпячивает роль Леннона и предубежденно настроен к Маккартни. Я отвечал, что на самом деле не выступал против Пола, а лишь пытался показать реального человека за обаятельным, вечно улыбающимся фасадом. На самом деле, если быть до конца честным, после всех лет, проведенных в мечтаниях о том, чтобы жить его жизнью, я в какой-то момент смутно ощутил, что мне пора позаботиться о своей собственной. Слова о том, что Джон составлял три четверти Beatles, были (по справедливому замечанию Тима Райса) “просто безумием”. Сам Пол книгу возненавидел, насколько до меня доходили слухи, и упоминал ее исключительно под названием “Shite” (“Срань”).

В конце концов – пользуясь его подытоживающей фразой на альбоме Abbey Road[3] – все критики были посрамлены. Wings стали героями чартов и любимцами публики не меньше, чем Beatles. Он благоразумно вел свои дела, вкладывал деньги в песенные каталоги других авторов (притом что права на самые известные его песни ему не принадлежали), что принесло ему состояние намного большее, чем у любого из остальных экс-битлов или вообще кого угодно в музыкальном бизнесе, – как говорят, около миллиарда фунтов. Давние слухи о его прижимистости (разве он сам не сказал мне в 1965 году: “Такой уж я жмот”?) больше не выглядели правдоподобными на фоне постоянного участия в благотворительных концертах и, что еще более впечатляло, учреждения им академии исполнительских искусств для молодых певцов, музыкантов и авторов-песенников на месте его старой школы в Ливерпуле.

Его женитьба на Линде, считавшаяся вначале просто катастрофической ошибкой, обернулась самым неправдоподобно счастливым и долговечным браком в мире поп-музыки. Несмотря на огромную славу и богатство Маккартни, эти двое умудрялись жить относительно нормальной семейной жизнью и уберегли своих детей от обычной судьбы избалованного, растущего без родителей и на всю жизнь испорченного рок-потомства. И если публика так до конца и не прониклась чувствами к Линде, главным образом из-за ее воинствующего вегетарианства и кампаний в защиту прав животных, то задним числом его выбор спутницы жизни все-таки получил одобрение, так же как и выбор Джона – Йоко.

Казалось, он достиг всего возможного, причем не только в поп-музыке, но и в остальных творческих начинаниях: его классическая оратория была исполнена в Ливерпульском соборе и стала частью симфонического репертуара по всему миру; его картины выставлялись в Королевской академии художеств; его стихотворный сборник, вышедший в твердом переплете, заставил говорить о том, насколько популярным был бы выбор его в качестве официального поэта-лауреата. В 1997 году на его длинный список арестов за наркотики (в том числе девятидневный тюремный срок в Японии) закрыли глаза, дабы посвятить его в рыцарское звание за заслуги перед музыкой. Он и в самом деле, по словам журнала Rolling Stone, “сделал меньше всех остальных прошлых и настоящих рок-звезд, чтобы просрать свою удачу”.

Потом, ближе к концу шестого десятка, его жизнь вдруг вылетела из идеально отполированной колеи. В 1998 году, после нескольких лет лечения от рака груди, умерла Линда. Четыре года спустя он женился на Хэзер Миллс, бывшей модели и устроительнице благотворительных кампаний, к неприкрытому неудовольствию своих детей; еще через шесть лет пара разошлась под гнусное улюлюкание бульварной прессы, не виданное никогда раньше даже в поп-мире. Впервые в истории никому не хотелось быть Полом Маккартни.

С тех пор как Йоко пригласила меня посетить “Дакоту” сразу после смерти Джона, она дала мне еще несколько эксклюзивных интервью. В 2003 году мы встретились в Париже, и она согласилась помочь мне в написании того, что должно было стать первой серьезной, полномасштабной биографией Леннона. Даже оставляя за скобками мою непростую историю отношений с Маккартни, я был убежден, что надеяться на какое-либо его участие бессмысленно. Несмотря на проявление солидарности на публике, в его отношениях с Йоко продолжал царить глубокий ледниковый период, в том числе по таким вопросам, как порядок написания авторов песен (Леннон – Маккартни) или доля Джона в авторских правах на маккартниевскую “Yesterday”. Если Йоко была на моей стороне, это определенно должно было означать, что он будет на противоположной.

Как бы то ни было, я полагал, что будет элементарной данью вежливости донести до него, через его тогдашнего пиарщика Джеффа Бейкера, что я пишу биографию Джона и что она ни в коей мере не будет “против” Маккартни. Две недели спустя у меня в офисе зазвонил телефон, и я услышал знакомый голос с легким ливерпульским прононсом: “Алло… Это Пол беспокоит”. Если б только у меня хватило наглости спросить “Какой Пол?”!

В ответ на мою изумленную немоту раздался тихий смешок. “Да уж… Ты ведь, наверное, и не думал, что я могу позвонить, правда же?”

Он сказал, что звонит из любопытства, “посмотреть, что это за человек, который, судя по всему, очень сильно меня ненавидит”. В результате мы проговорили минут пятнадцать. Но это не был разговор между журналистом и самой большой в мире поп-звездой. У меня не было никаких надежд, что он поможет мне с биографией Леннона, поэтому я не стал по-репортерски лавировать, как это обычно делается, когда выуживаешь цитаты у знаменитостей. Я говорил с ним на равных, как человек с человеком – без почитания, но с растущим уважением. Мегазвездам никогда не приходится делать что-то неприятное или неудобное, если они сами того не хотят, и однако же, несмотря на всех своих ассистентов, он не поленился лично мне позвонить.

Когда я сказал, что не рассчитываю, что он даст мне интервью для ленноновской книги, он не стал спорить: “А то будет выглядеть, как будто я тебя специально поощряю за все гадости, которые ты про меня написал”. С другой стороны, сказал я, есть некоторые конкретные вопросы по фактам, на которые может ответить только он, – не согласился бы он это сделать хотя бы по электронной почте?

“Хорошо”, – сказал он.

Как я уже выяснил в 1965 году в Ньюкасле за кулисами “Сити-холла”, битловское “да” не всегда означало согласие. Но в данном случае все оказалось правдой. Я отправлял вопросы по электронной почте его пресс-агенту Холли Диэрден, и мне сразу же приходили надиктованные ответы – от полдюжины слов до пары сотен.

Некоторые из них наконец осветили важные темные места из ранней истории Beatles. Например, говорили, что в их гамбургскую пору он был единственным свидетелем того, как перебравший алкоголя и таблеток Джон якобы ударил ногой по голове их тогдашнего бас-гитариста Стю Сатклиффа, что, возможно, стало первопричиной случившегося у него позже смертельного кровоизлияния в мозг. Нет, такого инцидента он не припоминает. Другие, не столь сенсационные откровения были не менее интересны. Правда ли, спросил я, что, когда они начали на пару сочинять песни, левша Пол мог играть на праворукой гитаре Джона и наоборот? Потому что если да, это было бы прекрасной метафорой для творческого симбиоза двух во всем остальном совершенно разных личностей – при котором один мог заканчивать песню, начатую другим.

Да, ответил он, так все и было.


В июне 2012 года я наблюдал, как теперь уже семидесятилетний сэр Пол выступал в роли хедлайнера вместе с другими рыцарями мира поп-музыки – сэром Элтоном Джоном, сэром Клиффом Ричардом и сэром Томом Джонсом – на концерте в Букингемском дворце, посвященном бриллиантовому юбилею королевы. Облаченный в темно-синий военный китель, напоминая посолидневшего сержанта Пеппера, он по-прежнему играл на своем “жмотском” скрипичном басу. Притом что “Imagine” Леннона является, возможно, самым популярным в мире светским гимном, к этому моменту его “Hey Jude” уже превратилась во второй государственный гимн Британии. Два месяца спустя, опять же в присутствии королевы, он и “Hey Jude” стали завершающим аккордом церемонии открытия Олимпийских игр в Лондоне, на которую было потрачено 27 миллионов фунтов. В этот момент не было ничего, за исключением сидящей в королевской ложе маленькой женщины в поблескивающем наряде, что Британии так же сильно хотелось бы предъявить миру в качестве своего национального достояния.

И все же чествование и обожание в таком масштабе имеет обратную сторону – то, что можно было бы назвать “проклятием вчерашнего дня”. После распада Beatles прошло уже больше лет, чем успел прожить Джон Леннон, а в долгой карьере Маккартни их история занимает лишь пятую часть. Однако последующие сольные успехи никак не поменяли всеобщего мнения о том, что пик его таланта был в двадцать с небольшим лет, когда у него за спиной всегда стоял Джон, – что никогда больше не появится песня Пола Маккартни, могущая сравниться с “Yesterday”, “Penny Lane” или даже “When I’m Sixty-Four”.

Хотя менее выдающиеся фигуры самодеятельного песенного движения, порожденного Ленноном и Маккартни, с удовольствием греются в отсветах своих старых хитов, к Маккартни это не относится. Несмотря на то, что записанное им в поп-музыкальном эквиваленте тянет на шекспировское собрание сочинений, ему по-прежнему необходимо доказывать миру свою состоятельность, словно он какой-нибудь новичок. Как и в случае со многими другими неумирающими монолитами рока – Миком Джаггером, Элтоном Джоном, поклонение, кажется, проходит сквозь него, как китайская еда – ничуть не притупляя аппетита. В том телефонном разговоре со мной он упомянул, что теперь “снова сидит на Эбби-роуд и записывается”. Сегодня, когда я это пишу, в конце 2015 года, его мировому турне, которое длится более или менее постоянно последние пятнадцать лет, по-прежнему не видно конца.

Десятки книг, написанные о Маккартни, почти без исключения сосредотачиваются на его роли в битловском сюжете – в том, что их публицист Дерек Тейлор по праву назвал “величайшим романтическим приключением XX века”, – и уделяют последовавшим четырем десятилетиям лишь остаточное внимание. Его собственная официальная биография, Many Years from Now (“Много лет назад”) авторства Барри Майлза, написана по той же схеме: лишь около двадцати из более чем 600 страниц посвящены его послебитловским годам, а заканчивается она в 1997-м, за год до смерти Линды.

Так что добротной полномасштабной биографии величайшего живого символа поп-музыки и по совместительству ее нехарактернейшего героя по-прежнему нет. И несмотря на все миллионы слов, написанные о нем и как о члене Beatles, и как о сольном артисте, страница Маккартни странным образом остается пустой. Эта, казалось бы, самая открытая и доступная из всех мегазнаменитостей на самом деле является одной из самых неуловимых. Из своей видимой “нормальности” и “обычности” он выстроил такие укрепления вокруг своей частной жизни, что с ним мог бы посоперничать только Боб Дилан. Время от времени за вечным фасадом “славного парня” мелькает человек, который, несмотря на все свои дарования и заслуги, по-прежнему способен чувствовать раздражение и даже неуверенность в себе, который мается и терзает себя, как все остальные. Однако в большинстве случаев все это успешно маскируется улыбкой и задорно отогнутыми большими пальцами.

В конце 2012 года я написал Маккартни по электронной почте, на адрес его публициста Стюарта Белла, сообщая, что хотел бы написать его биографию в качестве парного тома к своей “Джон Леннон: его жизнь”. Если он не захочет говорить со мной напрямую – поскольку вряд ли бы он отважился еще раз перелопатить всю битловскую историю, – то, возможно, он даст мне свое негласное одобрение, чтобы я мог опросить близких ему людей, которые иначе будут для меня недоступны. Я признавал, что, скорее всего, в его глазах меньше всего подхожу на роль биографа, но выразил надежду, что ленноновская книга в чем-то компенсировала мое не вполне справедливое обхождение с ним на страницах “Кричите!”. Белл согласился передать мою просьбу, предупредив, что ответ может занять некоторое время, поскольку Маккартни сейчас на гастролях в Америке. Ну конечно, подумал я… старые отговорки…

Пару недель спустя по электронной почте пришел ответ, надиктованный пресс-агенту:

Уважаемый Филип!


Спасибо за сообщение. С удовольствием даю свое негласное одобрение, и, возможно, Стюарт Белл сможет оказаться полезным.


Всего наилучшего,

Пол

Это был самый большой сюрприз в моей карьере.

Загрузка...