11

Службы царской гнёт назначен мне,

Он всё больше давит плечи мне,

А приду к себе домой — опять,

Кто из близких не перечит мне?

Это так, и этот жребий мой

Создан небом и судьбой самой.

Что скажу, коль это жребий мой?

Ши Цзин (I, III, 15)


— Гун Вэнь вспомнил, что сыновья вана Лэя находятся в действующей армии, и, если боги будут к ним благосклонны, могут получить популярность и поддержку военных, — тихо сказал Шэн Мий. — Его же сын ничем себя пока не проявил. Славы и влияния Великого защитники хватит на двоих, но всё же это то, чего никогда много не бывает…

Я кивнула согласно, но рассеянно. Да, я тоже почти не сомневалась, что господин Руэ не оставил своих амбиций, разве что отложил их в долгий ящик. Но это не отменяло того факта, что в данный момент в его лице я обрела могущественного союзника. Именно он первым поддержал моё начинание, придав ему вес своим авторитетом. И не просто поддержал, но и как-то сумел убедить своих собратьев Верховников. Так что, когда нахлынул вал жалоб и попыток саботажа, чиновники неожиданно выяснили, что все сановники первого ранга оказались на моей стороне. И это несмотря на то, что я, как я поняла из запоздалых объяснений того же Шэн Мия, сделала неслыханное: лишила чиновников их привилегий, уравняв с простым народом. Да, под действием чрезвычайных обстоятельств и лишь на время — но до сих пор этого не делал никто.

Ведь император не зря зовётся Сыном Неба и обладателем Небесного мандата — Небо действительно простирает над ним свою благодать, и он сам служит проводником этой благодати для своего окружения. Например, получение рангов по "тени", то есть благодаря родству с высшими сановниками, начиная с родственников их величеств (так мой приёмный отец повысил свой ранг, когда его дочь, то есть я, стала императрицей) — я-то сперва увидела в этом узаконенное кумовство, но явление было куда сложнее. В этом мире чиновник был не просто функционером, он был носителем частицы той самой небесной благодати, участником процесса приведения государства, а с ним и всего мироздания, в должный порядок, фигурой почти сакральной. Не зря помимо административных чиновники частенько выполняли и жреческие функции, а император и вовсе был первосвященником в полном смысле этого слова, ведь только он мог отправлять обряды и приносить жертвы, обращённые напрямую к Небу. А все привилегии, которые давала чиновничья "тень", начиная от права не платить налоги и кончая возможностью откупиться от вынесенного судом приговора, были лишь зримым выражением вознесения государственного служащего над "просто" людьми — и компенсацией за повышенную по сравнению с ними ответственность.

И вот на это-то святое я и замахнулась. Если проводить аналогию, то это примерно как если бы в России девятнадцатого века вышел приказ в связи с чрезвычайными положением пороть дворян наравне с крепостными. Тем удивительнее — и ценнее — была поддержка сановников первого ранга. Теперь я в полной мере понимала Тайрена и его сложное отношение к дяде. С ним было тревожно и опасно, но без него — никак.

Прочие такого понимания не проявили. Даже земельный министр Лао, которого я привыкла считать своим единомышленником, вдруг заартачился и принялся вставлять мне палки в колёса. Перепись населения прошла действительно быстро, тут его подчинённые сработали более чем оперативно. Но со следующим этапом, с вычислением пайка и прочими подсчётами, дело застопорилось. Дни шли, а я получала лишь отговорки и ссылки на всё новые и новые трудности, с которыми сталкивались чиновники министерства при осуществлении этой не самой сложной задачи. Где-то зерна оказывалось больше ожидаемого, где-то меньше, а вот теперь поступил донос, что в такой-то местности тайно укрываются большие запасы, и надо проверить, ой, а тут мы не учли, что надо оставить часть для сева, придётся пересчитать… В конце концов моё терпение лопнуло, и я явилась в Земельное министерство сама.

К этому времени наконец-то пришли письма от Тайрена. Я испытала огромное облегчение, прочитав, что он жив и здоров, что больших битв у него пока не было, лишь несколько стычек, и что он принял решение не гоняться за юркими кочевниками по степи, переходящей в пустыню, а идти прямо к оазисам — пусть кочевники, если хотят, сами его догоняют. Новости о моём нововведении до него ещё не дошли, он получил только моё предыдущее письмо, и тем не менее в его ответе содержалось официальное разрешение от его имени принимать любые решения, которые я сочту нужным.

Однако даже сунутая под нос бумага с императорской подписью и печатью на министра Лао особого впечатления не произвела.

— Ваше величество, мы делаем всё возможное, — дежурно развёл он руками. — Но обстоятельства… Нужно немного больше времени.

— Сколько конкретно вам требуется времени? — не отставала я.

— Недостойный умоляет о прощении, но он действительно не может сказать. Постоянно вскрываются новые обстоятельства, мы не можем…

— Дайте мне предварительные результаты. Уточним их позже.

— Ваше величество, мы ещё не закончили подсчёты по восточным округам…

Я в бессильной ярости смотрела на него. Будь моя воля, я бы уже турнула его из министерского кресла и посмотрела бы, не окажется ли его заместитель сговорчивее. Но, увы, мои полномочия всё же были ограничены, и сместить сановника третьего ранга без санкции императора я не могла. И министр Лао, пользуясь этим, явно вознамерился взять меня измором.

А впрочем… кто кого ещё возьмёт.

— Что ж, тогда начинайте подсчёты прямо сейчас, — я поудобнее устроилась на сиденье. — Я подожду, пока вы их не закончите.

— Ваше величество?

— Давайте, давайте. Работайте. Зовите ваших подчинённых, пусть принесут вам всё необходимое. А чтобы вы не отвлекались на посторонние задачи, и чтобы никто не смел отвлекать вас от этого дела первостепенной важности, у дверей вашего кабинета я поставлю караул.

— Вы хотите…

— Да-да, если угодно, я сажаю вас под домашний арест. Вернее, под служебный. Вы выйдете из этого кабинета, как только закончите. Но не раньше.

— Но, ваше величество, это может занять до нескольких месяцев.

— Значит, проживёте несколько месяцев здесь, — отрезала я. — Вон в том углу как раз можно поставить кровать… Хотя нет. Зачем вам кровать? Как сановник может отвлекаться на сон, когда его зовёт долг перед родиной? Будете работать и днём, и ночью. Тем быстрее закончите.

Теперь настал черёд Лао Цы молча смотреть на меня. Думаю, в этот момент ему больше всего хотелось придушить меня голыми руками.

— И перерывов на обед тоже не будет, — с милой улыбкой добила его я. — В годину бедствий отвлекаться на еду — непозволительная роскошь. А потому проносить что-нибудь съедобное в ваш кабинет запрещено. Воду, так уж и быть, позволяю. Раз в сутки.

— Но у нас нет!.. — сановник почти закричал. — У нас нет необходимых сведений! Мы не можем сделать то, что требует ваше величество прямо сегодня.

— Тем хуже для вас, — я поднялась. — У вас был месяц на подсчёты. И если вы и ваши подчинённые не умеете работать, то не вините меня. Приступайте, министр Лао. Не заставляйте ваших родных по вам скучать.

Спустя три часа все необходимые расчёты были сделаны и распоряжения отданы. Осталось только привести мой план в действие.

Это оказалось непросто, и дела пошли не гладко. Уже в столице принудительные конфискации едва не привели к полноценному бунту. Несмотря на то, что о выдаче пайка было объявлено заранее, не слишком, как оказалось, верящие властям люди поняли лишь, что у них забирают последнее. Удалось обойтись почти без крови только благодаря оперативно сработавшей гвардии Счастливой птицы, чью обязанность составляло патрулирование улиц, да вовремя прибывшей подмоге из городского гарнизона. Проклятия, которыми меня осыпали горожане, достигли Внутреннего дворца, и я невольно ёжилась от столь концентрированной ненависти. Правда, когда заработали пункты выдачи, возмущение поутихло. Наученная горьким опытом, на конфискации в провинции я отправила усиленные отряды. Без эксцессов не обошлось, но волнения быстро стихли, особенно после объявления, что бунтари и их семьи с довольствия будут сняты. Вообще-то, это подразумевалось само собой, но я всё равно чувствовала себя обязанной предупредить.

К началу лета пришли первые известия от главнокомандующего Жэня, после чего отчёты стали приходить регулярно. Они не сказать, чтобы радовали, но и особо не огорчали. Не так уж легко бороться с противником, ведущим войну полупартизанским способом, и Жэнь Гуэль, подумав, не стал преследовать бунтарей по лесам, а сосредоточился на том, чтобы обеспечить мой приказ о конфискации и хранении зерна. Сперва это вызвало новый взрыв возмущения, повстанческие отряды распухли от притока добровольцев и сумели изрядно потрепать правительственную армию. Несколько складов были захвачены, их содержимое снова торжественно роздано населению. Однако время показало правоту главнокомандующего. Бунтовщикам тоже нужно было есть, с собой в лес много не утащишь, и вскоре народные освободители явились к освобождённому народу за припасами. Вот только дать народу оказалось особо нечего. Главнокомандующий Жэнь действительно не был выдающимся полководцем, зато он был педантом. Он не пытался ловить повстанцев с непредсказуемым итогом, а вместо этого дождался, пока те скроются из глаз, и снова прошёлся по селениям, забирая зерно обратно. Все собрать не удалось, крестьяне, не будь дураки, оперативно позарывали его в землю. Однако Жэнь так же скрупулёзно подсчитал, сколько семей не досчитались своих мужей, сыновей, отцов и братьев, потому что те ушли в повстанческие отряды. Семьи, не примкнувшие к бунту, согласно моим распоряжениям, начали получать правительственную помощь. Остальные же теперь могли рассчитывать только на себя.

Так и пошло. Фактически главнокомандующий почти не вёл военных действий, сосредоточившись на охране складов и чиновников — раздатчиков зерна. Но, хотя по всем канонам военного искусства уход в глухую оборону — путь к поражению, ибо отдаёт всю инициативу противнику, из каждого правила бывают исключения. В военных действиях наступил пат: армия не могла выкурить бунтовщиков из леса, а бунтовщики не могли прогнать армию из занятых солдатами населённых пунктов. Ручей пополнения повстанцев почти иссяк: после того, как раздача была налажена, люди стали бояться показать нелояльность властям. Время работало на того, у кого лучше поставлено снабжение. Подумав, я сделала следующий шаг и издала указ о полной амнистии для тех, кто добровольно сложит оружие и вернётся в свои дома. Мои советники хором взвыли от моей мягкости, которая всенепременно обернётся попустительством бунту, но я, чувствуя кураж от успехов, настояла на своём. И люди действительно начали возвращаться — сперва несмело, поодиночке, но потом, убедившись, что их не преследуют, всё больше и больше крестьян приходило к властям с покорнейшей просьбой включить их в списки на раздачу. Власти морщились, наверняка тоже нелестно поминая императрицу, что заставляла их глотать обиду, но включали.

В общем, одна битва в этой войне всё же произошла — предводитель бунтующих, видимо, отчаявшись и понимая, что ещё немного, и последние сторонники тоже разбегутся, всё же решился дать бой. Но на провокации и попытки заманить его в засаду Жэнь Гуэль не поддался, а в чистом поле у него были все преимущества. Повстанческие отряды были разбиты наголову и не подверглись полному уничтожению только потому, что быстро разбежались. Можно было возвращаться с победой. Правда, самого Чжи Аулара схватить так и не удалось, также как и найти его труп, что несколько подпортило впечатление от успеха, но с мятежом было покончено, факт.

В летнем месяце малой жары наконец-то хлынул дождь, с ликованием встреченный по всей империи. В тот же день от Тайрена пришло письмо, в котором он сообщал, что таки дошёл до оазисов и закупил там всё, что считал нужным, точнее, частично уже закупил, частично договорился через посредников, и теперь поворачивает обратно. И если пройти туда удалось почти без боёв, то обратно, теперь, когда у него есть что взять, он уверен, так просто его не пропустят.


За раздвинутыми створками звенели-заливались цикады, но ни единого дуновения не проникало в помещение из ночного сада. Я отложила кисть, открыла следующий доклад и взялась за веер. Жара не спадала даже ночью, и весь дворец уже уснул, разморённый знойным концом лета. Только в моём кабинете горели огни, да терпеливо ждали в соседней комнате слуги. Ныл висок, хотелось спать, а завтра с утра надо давать аудиенцию моим дамам. И ещё несколько сановников попросили о встрече. Быть может, потом удастся урвать часик послеполуденного отдыха, а может и нет.

А ведь сначала предполагалось, что я буду всего лишь поддерживать необходимый порядок, не слишком утруждаясь и уж точно не утруждая себя деяниями государственного масштаба. Но эта проклятая погода спутала все планы, и я неосторожно полезла в большую политику. Результат был закономерен — вольно или невольно, но вдобавок к функциям императрицы я взяла на себя все функции императора, став полноценным регентом. И теперь я пахала за быка и лошадь по двенадцать-четырнадцать, а то и шестнадцать часов в сутки. Бедный Тайрен, бедный Иочжун, я-то ещё могу дождаться возвращения супруга и сгрузить его обязанности обратно на его плечи, а они-то лезли на эти галеры пожизненно!

Правда, далеко не всегда и положение у них было таким… отчаянным.

Радость от наконец-то возобновившихся осадков оказалась преждевременной. Тучи шли и шли с моря, никак не влияя на жару, и проливаясь над многострадальной землёй через два дня на третий. Это было лучше, чем их полное отсутствие, но опять появилась опасность, что новый урожай, как и в прошлом году, сгниёт. И, вишенкой на торте, снова весьма реально замаячила угроза наводнения. Уже наученные недавним горьким опытом ответственные лица кинулись проверять дамбы и каналы, безжалостно сгоняя местное население, как сельское, так и городское, на починку при малейшем намёке на слабину. Население, впрочем, особо не роптало — все помнили, чем обернулась былая халатность. Тем более, что и начальство, надо отдать ему должное, за чужими спинами не отсиживалось, а лично ходило на работы, вплоть до того, что и хворост таскало, и лопатами махало. Придворные льстецы хором уверяли, что я сумела внушить всем должное почтение перед своей решительностью и беспристрастностью, и возможно, не так уж и врали.

Я действительно выполнила свою угрозу и казнила тех, кто пытался укрывать зерно от конфискаций или торговать им из-под полы. Цензорат сбивался с ног, проверяя слухи и доносы, но его державные наблюдатели работали чётко, как часы. Я кривилась и морщилась, читая в отчётах фразочки типа: "подозреваемый под пыткой показал…" или "жители деревни под пытками подтвердили…", но что я могла сделать? Криминалистика тут не развита, и я не могла предложить никакой альтернативы. Можно было сколько угодно ужасаться, но допрос с пристрастием действительно оставался самым быстрым и результативным способом проводить расследования, даже с поправкой на самооговоры.

Если ты не способна выполнить свои же угрозы, лучше не грозить вовсе. Я сама ввела особое положение, и теперь мне ничего не оставалось, кроме как "разбить котлы и потопить лодки", то есть идти до конца.

Окружающих же здешние методы следствия и вовсе не колыхали, по крайней мере, пока речь шла о зарывающих зерно в землю крестьянах и пытающихся нажиться на чёрном рынке торговцах. Вот когда речь заходила о чиновниках, особенно высокопоставленных, становилось труднее. Кое-кто низших рангов действительно лишился голов за обсчёты в выдаче пайков или за не сданные вовремя запасы, но сановники пятого ранга и выше становились подсудны только с разрешения императора. Парочка таких прохлаждалась в тюрьмах в ожидании возвращения Сына Неба, и шансы побороться за свою жизнь у них ещё были. Влиятельные семьи, былые заслуги… Хорошо, хоть с арестом проблем не возникло — я просто посылала гвардейцев, а дела передавала заместителям. Или следующим в иерархии, если заместители оказывались замешаны.

Вот в чём я могла действительно торжествовать победу: армия была мне верна. Все усилия, которые я предпринимала для завоевания симпатий военных (включая изданный в последний момент указ о том, что паёк для находящихся на действительной службе увеличивается по сравнению с гражданскими в полтора раза) теперь окупались.

Я окунула кисточку в собственноручно растёртую тушь и сделала себе пометку. Дел навалилось столько, что без записей удержать все нюансы в памяти было уже невозможно, а секретаря я, сжалившись, отпустила. Хорошо, что хоть новых судебных дел не было. Пожалуй, самым скандальным оказался арест не сановников, а настоятеля монастыря, почему-то решившего, что его приказ о всеобщей конфискации не касается. Пришедших с обыском он встретил с искренним недоумением — ну да, отдал не всё, но монахи служат богам, разве у них не должно быть поблажек? Монастырь был довольно известным, и меня пугали взрывом возмущения верующих, но я всё равно подписала смертный приговор. Взрыва не случилось, но реакция общества была, скажем так, неоднозначной.

Интересно, жалуются ли духи казнённых мной в загробную канцелярию под Небесными горами, и если да, то в чью пользу решаются их апелляции? Великое Небо, могла ли я всего лишь несколько лет назад подумать, что буду своими руками подписывать десятки смертных приговоров? Без малейшего сомнения, с полным осознанием своей правоты.

Передо мной на отдельном столике дымилась так называемая печать курений — дорогущая штука, гибрид курильницы и часов. В прорезанные на нефритовой доске бороздки засыпали благовония с таким расчётом, чтобы они сгорали равномерно, поджигали и, глядя, сколько прогорело, определяли, который час. Судя по печати, уже давно шёл час Свиньи и вот-вот наступит полночь. Если ещё не наступила, в точности этих часов я сомневалась. Я в задумчивости посмотрела на оставшиеся бумаги, прикидывая, добить ли их сегодня или же всё-таки сделать себе поблажку и отложить до завтра, как вдруг в дверь постучали.

— Докладываю вашему величеству! Лекарь Гань просит срочной аудиенции.

— Проси, — я почувствовала себя заинтригованной. Что главе службы врачевания могло понадобиться от меня в такой час?

— Ваше величество, — вошедший в кабинет Гань Лу степенно поклонился. — Я надеялся, что не разбудил вас.

— Нет, как видите, я не ложилась. Что случилось?

— Ваш подчинённый виновен и заслуживает наказания за вопиющий недосмотр. Сегодня вечером императорская наложница Синь скончалась в своей постели от обширного кровотечения.

— Вы хотите сказать… — я нахмурилась.

— Да, ваше величество. Причиной кровотечения было принятие большой дозы материной травы.

— Так, — я встала. — Пойдёмте, подробней расскажете по дороге.

Дворик Процветания встретил нас огнями и бледными физиономиями дежурных евнухов. Лан помогла мне выйти из носилок, и я прошла в одну из общих спален. Перепуганные слуги жались по стенам, наложниц не было видно, их постели пустовали.

— Где остальные?

— Я велел всем выйти, ваше величество, — доложил Гань Лу.

— Они знают?

— Вероятно, догадываются. Но лекарь, пришедший к наложнице Синь, сразу же пошёл ко мне, и если слуги не проболтались…

Я посмотрела на парочку уже лежащих ниц служанок и одного евнуха. Потом перевела взгляд на тело на кровати. Она была красива, наложница Синь, впрочем, уродок в гарем не брали. Но я совершенно не помнила, чтобы видела её раньше. Нет, конечно, видела, по крайней мере однажды, когда в числе прочих новоприбывших давала ей наставления, как хозяйка дворца. Но она тогда ничем не привлекла моего внимания.

По дороге лекарь рассказал, что занемогла наложница ещё с утра, а траву, вероятно, приняла накануне. Но от помощи упорно отказывалась, твердя, что у неё просто болит голова, надо полежать и отдохнуть, и всё пройдёт. Никто особо не настаивал, капризы и демонстративные недомогания были среди скучающих обитательниц дворика в порядке вещей. Кровь впитывал целый ворох заранее заготовленных полотенец, спрятанных под одеялом, и только после тушения огней служанка в последний раз сунулась проверить самочувствие хозяйки. И обнаружила, что та уже остывает.

Я поморщилась, подошла к краю кровати, зачем-то взялась за краешек одеяла, собираясь откинуть, но одёрнула себя. Что я там хочу увидеть? Лекари уже проверили всё, что можно. А ведь без сообщника девица на такую авантюру решиться не могла. Не сама же она эти полотенца из прачечной натаскала. Я покосилась на слуг, что лежали ниц, не смея поднять головы, и ощутимо дрожали. Их можно было понять, ведь следующее, что мне надлежит сделать, это кликнуть дворцового исправника и начать следствие, выявляя и сообщников, и горе-любовничка, оторвать бы ему явно лишние части тела — развлёкся, понимаешь, а девчонка богу душу отдала. Впрочем, по сравнению с тем, что её могло ожидать при раскрытии её греха, она ещё, можно сказать, легко отделалась.

Теперь отвечать предстояло тем, кто не уследил, а то и помог, вот только мне совершенно не хотелось лютовать.

— Вы правильно сделали, что отослали всех, — сказала я. — Первое, о чём мы должны думать — это доброе имя его величества. Нельзя позволить, чтобы одна… особа… опозорила императорский дом. Вы согласны?

— Безусловно, ваше величество.

— В таком случае я рассчитываю на вас. Наложница Синь умерла от лихорадки. Или ещё от чего-нибудь — подберите подходящую болезнь сами. Так и объявите. Тело подготовьте для соответствующих похорон. Никто не должен знать правды.

— Слушаюсь, ваше величество, — удивлённым Гань Лу не выглядел.

— А с этими что, ваше величество? — старший евнух дворика Процветания указал на слуг на полу.

— Отправьте в Боковой дворец.

Евнух продолжал смотреть на меня, явно ожидая продолжения, потом уточнил:

— И всё?

— И всё, — кивнула я, не обращая внимания на изумление, выступившее на круглощёкой физиономии.

Делать здесь было больше нечего, и я кинула последний взгляд на умершую, не сдержав вздоха. А ведь приди эта дурочка ко мне, пади в ноги, покайся и попроси помощи — и я бы ей помогла. Смерть — слишком жестокое наказание за легкомыслие или за искреннее чувство; теперь уже и не скажешь, жертвой чего пала наложница Синь. Но, конечно, ничего подобного ей и в голову не пришло. Ведь я — императрица и должна следить за соблюдением дворцовых правил, а не покрывать то, что почитается развратом и преступлением.

Носилки покачивались в такт шагов носильщиков, спереди и сзади семенили евнухи с фонарями. Настроение было паршивей некуда, и я, чтобы отвлечься, попробовала мысленно вернуться к ждущим меня в кабинете делам. Не лечь мне сегодня пораньше, зато завтра будет меньше работы. Надо сказать, что дела шли лучше, чем весной. Торговцы зашевелились, зашевелились и соседи, почуяв возможность неплохо нажиться. И мне даже почти не пришлось распродавать свои ценности. Подействовали полномочия, которые мне прислал Тайрен, или распорядитель Ки всё же счёл меньшим из зол распахнуть Правую кладовую, но чем покрыть расходы нашлось. Другое дело, что мы откровенно залезли в НЗ, казна же фактически была пуста. Опять.

В этих условиях, когда приходилось высчитывать едва ли не каждый таэль, меня по-настоящему удивила Южная империя. В самый разгар приготовлений, когда первые корабли с закупленным на востоке зерном уже швартовались в портах, в Таюнь безо всякой помпы прибыл посол от южного соседа. Он сообщил, что долг человеколюбия велит его государю протянуть руку своему царственному собрату и его народу и совершенно безвозмездно оказать помощь нашим голодающим из своего урожая. Первые баржи уже в пути. Потом, правда, в частной беседе, посол поинтересовался, действительно ли мой супруг добыл в своём западном походе табун коней из Львиной страны, и не пожелает ли он сделать в качестве ответного жеста доброй воли небольшой подарок? Один-два десятка голов вполне устроят. Я честно ответила, что не могу давать каких-либо обещаний за спиной Тайрена, но просьбу до него, разумеется, донесу. Посол, кажется, был вполне удовлетворён, а караван судов из Южной империи действительно скоро пришёл и стал неплохим подспорьем.

Что ж, пиар-акция в духе древних мудрых царей, ведущих, согласно хроникам, рыцарственные войны и порой действительно снабжавших оголодавших противников провизией, вполне удалась. Не думаю, что она как-то повлияет на намерение Тайрена взять реванш и отобрать назад потерянное в последней войне, но лошадей из Львиной страны южный император скорее всего дождётся.

Тайрен… Сердце опять кольнула тревога. Послания приходили редко и нерегулярно, в чём не было ничего удивительного. В последнем из них муж писал, что его ожидания полностью оправдываются, и степняки, проснувшись, начали тревожить его мелкими налётами и постоянно маячащими в пределах видимости разъездами. Но это явно пробные стрелы, настоящее сражение впереди. И с тех пор — тишина.

Нет, хватит думать о том, что от меня всё равно не зависит. Работа, работа, работа — лучшее лекарство от тревог и невесёлых мыслей. А завтра будет новый день.

Загрузка...