Полицейский

Часть третья. МОСКВА — ПЕТРОГРАД ФИНЛЯНДИЯ. 1918-1919 годы.

Господи! Что же с Москвой сделалось! Ее когда-то Третьим Римом называли. Куда делся гостеприимный, широкий русский город, издревле славящийся добротой и лаской? Исчез! Растворился, как некогда ушел под воды Ильмень-озера град Китеж.

И люди в Москве стали недоверчивыми, испуганными, озлобленными.

Городом завладела энергия зла. Сразу, как по команде, облупились нарядные особняки, практически перестали гореть фонари, даже время остановилось. Неподвижным стало.

На Спасской башне снарядом разбило циферблат старинных курантов. Вечерами на улицах стрельба. Налетчики безнаказанно квартиры грабят. Ночью ревут моторы авто. Суровые чекисты забирают людей.

Ежедневно в Бутырке расстреливали десятки заложников.

Мрачный список казненных печатали в газетах. Белый террор! Красный террор! Уголовный террор!

В ужасе застыл некогда добродушно-веселый московский обыватель. Страшное время пришло.

Кровавое, разбойное. Не было такого на Москве со времен опричнины. Погрузилась во мрак и ужас новая столица государства большевиков. Пришли на Москву, как в стародавние времена, голод, эпидемия и мор.

В Бутырской тюрьме расстреливали обычно после полуночи. Время в камере определяла зажигающаяся под потолком тусклая, желтая лампочка и треск трамваев, доносившийся с Брестской улицы.

К полуночи переставали ходить трамваи. Значит, надо было прислушиваться к шагам в коридоре. Бахтин был в камере старожилом. Он сидела Бутырке уже три месяца.

Два раза в неделю, лязгнув запором, распахивались двери и человек в коже зачитывал фамилии тех, кого уводили на расстрел.

Тяжело и страшно прощались с жизнью люди. Одни теряли силы, и матерящаяся охрана вытягивала их из камеры, другие плакали, умоляли, а один молодой офицер даже спрятался под нары. Но были и такие, которые уходили спокойно и гордо. Унося к месту казни свою ненависть, презрение и несломленный дух. И каждый раз, когда открывалась дверь, Бахтин ждал, что выкрикнут его фамилию.

Тогда сердце начинало бешено биться и ожидание становилось невыносимым.

Но Бахтин знал, как поведет себя, если его вызовут на расстрел.

После диких побоев он через месяц пришел в себя, и каждое утро отжимался «до десятого пота» от грязного пола. Сокамерники шутили мрачно:

— Хотите предстать перед Всевышним вполне здоровым?

Нет, не перед Всевышним собирался он представать. Сила нужна была ему. Эта мразь привыкла, что из камеры выходят покорные, сломленные люди. План его был прост. Нокаутировать двоих, завладеть оружием и попробовать бежать, а если не удастся, то отдать свою жизнь как можно дороже.

Вот и сбылось обещание Кувалды. Тогда, шесть лет назад, он не обратил внимания на вопль бандита, которого конвойные выводили из зала суда. А вот как вышло.

Оправившись после ранения, Бахтин вышел из больницы совсем в иной мир. Иногда ему казалось, что все, что происходит, пригрезилось ему в горячечном больничном бреду.

Он не был монархистом и не испытывал никаких привязанностей к царствующему дому. Как человек, постоянно сталкивающийся с дном общества, он прекрасно видел, насколько коррумпирован и продажен тот строй, который он защищал.

Бахтин, как, впрочем, многие служащие сыскной полиции, был необыкновенно далек от политики, считая ее делом грязным и недостойным. Как человек умный, он прекрасно понимал, что стране просто необходимы перемены, правда, какие, он определить не мог. Но то, что произошло, ошеломило и испугало его.

На второй день после больницы он поехал на службу. Взял извозчика и поехал, так как на его моторе уже ездил комиссар Временного правительства.

Литвин, которого перевели в Москву вместо убитого Косоверьева, рассказал о разгроме сыскной полиции, похищении архива, о знаменитой амнистии, которую Керенский объявил всем уголовникам, заявляя, что заблудшие дети новой России, все, как один, пойдут добывать правительству Дарданеллы. С каторги и из тюрем выпустили армию уголовников, немедленно приступивших к своим любимым занятиям: налетам и грабежам.

Новый мир, в котором теперь предстояло жить Бахтину, был незнаком и опасен.

На службе его встретил Маршал к, который сидел в его кабинете.

— В моем комиссар Временного правительства расположился, некто господин Сапрыкин, — сказал он угрюмо.

— Кто таков?

— Из студентов-правоведов, недоучка. Тебе, Саша, к нему надобно.

Бахтин без стука открыл дверь. За столом сидел человек с мучнисто-белым лицом, чахлой бороденкой и маленькими злобными глазами.

— Вы кто? — резко спросил он.

— Я помощник начальника сыскной полиции, коллежский советник Бахтин. А вы кто?

— Я полномочный комиссар Временного правительства Сапрыкин. Вы, кажется, из больницы? — Да. — Бахтин сел без приглашения и закурил. — В моем кабинете не курят.

— Потерпишь. — Гражданин Бахтин…

— Я тебе не гражданин, а его высокоблагородие коллежский советник.

— Временное правительство отменило указом от 1 марта данный вид обращения. Если вы хотите приступить к службе, то обязаны явиться в комиссию по проверке бывших чинов полиции при Городской Думе. И запомните, наш министр, председатель Александр Федорович Керенский, требует работать по-новому. Никаких агентов…

— Это не в духе нынешней свободной России? — перебил его Бахтин. — Именно.

— Вот, — Бахтин достал из кармана заранее написанное прошение, — я выхожу в отставку. Встал и вышел из кабинета.

Как ни странно старый аппарат еще работал, и пенсию Бахтину установили. А потом произошли два самых важных события в его жизни. Он обвенчался с Ириной и стал сотрудником «Русского слова».

Самое неожиданное, что у него получилось. Раз в неделю, по пятницам, в газете появлялся его фельетон, которому отводили нижний подвал на третьей полосе, о криминальной жизни Москвы. Первый материал под названием «Лимон» помог написать ему Женя Кузьмин. Этот подвал сразу же сделал Бахтину некое скандальное имя.

Похождения Рубина, который и при новой власти примазался к коммерческим делам, стали подлинной сенсацией. И опять в московских салонах заговорили о Бахтине.

Его наперебой приглашали на банкеты, рауты, домашние вечера. Он приобрел другое социальное качество. Литератор это уже не полицейский чиновник. Ему даже удалось в издательстве Сытина выпустить две небольшие книжки. А потом подкатил ноябрь. Большевистский переворот, стрельба.

Ирина с Марией Сергеевной и кошкой Лушей уехали в Финляндию. Бахтин должен был закончить дела и следовать за ними, да вот задержала газетная горячка, новая книга.

Шикарную квартиру на Малой Молчановке пришлось оставить, Бахтин переехал на жительство в Камергерский переулок к Литвину.

Орест снимал квартиру рядом с Кузьминым. Небольшую, в две комнаты, но им этого хватало.

Литвин работал в уголовно-розыскной милиции и практически не бывал дома, и Бахтин почти все время проводил за письменным столом. В восемнадцатом большевики практически закрыли все так называемые буржуазные газеты, но издательства остались, и он продолжал писать свои незатейливые криминальные книги. А в городе становилось все страшнее и опаснее. Однажды на улице он встретил Мишку Чиновника.

— Александр Петрович, где моя расписочка? — Искательно спросил он. — В надежном месте. А что?

— Да вот в семнадцатом какие-то люди архив-то ваш разгромили, теперь слушок идет, что кто-то сексотов ваших пугает и заставляет за большие деньги их дела выкупать.

— А ты, Миша, не бойся, — улыбнулся Бахтин, — ты со мной работал, и дело твое в надежном месте до времени лежит. — До какого времени?

— Вдруг понадобишься, а не станет в тебе нужды, я его сам уничтожу.

— Я вам верю, — с надеждой сказал Миша и поведал Бахтину забавную жиганскую историю о нравах Хитровки.

Вернувшись домой, Бахтин еще раз проверил тайник. В нем лежали тетради с его служебными записями и три агентурных дела. На Каина, Мишку Чиновника и агентурное дело охранки на Митеньку Заварзина, нежного дружка, и, конечно, наган.

Как-то в марте прошлого года в дверь к Бахтину позвонили. По новым временам он сам открыл ее, и в квартиру скользнул человек в синем пальто с поднятым воротником. С трудом узнал в нем Бахтин всесильного начальника Московского Охранного отделения полковника Мартынова. — Не прогоните? — Прошу.

До утра они просидели за столом, говорили, говорили. На рассвете, уходя, Мартынов отдал Бахтину папку.

— Это вам, специально сберег. Прощайте, Александр Петрович, советую вам не засиживаться в Москве. — Вы куда? — Пока в Киев, там у меня брат.

Они простились, и Мартынов навечно исчез из жизни Бахтина.

О Мите Заварзине Бахтин слышал, что тот стал заметной фигурой в ЧК, но документики охранки до поры лежали в тайнике. Именно за них Бахтин предполагал получить три пропуска в Финляндию: себе, Литвину и Кузьмину.

В тот день Литвин как всегда рано убежал в Гнездниковский, где в бывшей сыскной располагалась уголовно-розыскная милиция, Женя Кузьмин поехал в редакцию журнала «Луч», который продолжал выходить, а Бахтин дописывал для бывшего издательства Сытина очередную книжонку о банде Корейца.

Писалось легко, стол его стоял впритык к окну, и был виден запорошенный первым снегом Камергерский. У входа в Художественный театр разгружали с телеги какие-то мешки, видно, опять актерам за спектакль привезли картошку.

В доме было тихо, только пощелкивали поленья в голландке.

Над переулком стелились дымки, по-зимнему времени топили печки и «буржуйки». Внезапно в дверь позвонили.

Бахтин открыл, и в квартиру вошли четверо в холодной коже.

— Гражданин Бахтин? — спросил совсем молодой человек, похожий на гимназиста. — Да, это я. — Мы из ЧК.

— А я и не подумал, что из страхового общества «Россия».

— Ирония здесь неуместна. Вы полковник полиции?

— Я бывший коллежский советник сыскной полиции.

— Вы арестованы как явный враг революционного народа. — Я могу одеться?

— Безусловно. Прошу добровольно выдать ценности и оружие.

— Ценностей у него сроду не было, — заржал из темноты прихожей один из чекистов.

Он шагнул к Бахтину, и тот узнал бывшего швейцара Рубина Кувалду. Но нынче он был в матросской бескозырке, из-под куртки выглядывал тельник.

— Помнишь, дракон, на суде в Питере я тебе встречу обещал? Бахтин молча смотрел на его самодовольное лицо.

— Вот и встретились. Это он меня, товарищ Травкин, на каторгу отправил за революционную деятельность.

— Я тебя, Семенов, на каторгу отправил за грабежи и убийства. — Ты! — Кувалда шагнул к Бахтину.

— Спокойно, — скомандовал Травкин, — значит, ценностей у вас нет. — Только часы и портсигар. — Попрошу сдать оружие. — Я его сдал при увольнении из полиции. — А если мы найдем? — Ищите. Я могу переодеться? — Конечно.

Пока чекисты громили квартиру, Бахтин надел полевую офицерскую форму без погон, натянул шинель, взял фуражку. Слава Богу, что Ирина увезла с собой его мундиры и ордена. Не по делу были бы они нынче. — Ничего нет, — сказал один из чекистов Травкину.

— Да он всю жизнь на жалованье жил, — зло ответил Кувалда и положил в карман портсигар Бахтина. — Увести, — скомандовал Травкин. Вот тут-то все и началось.

Его били на лестнице, били в машине. А потом в пустой камере Бутырки. Правда, Бахтин, прежде чем ему надели наручники, уложил двоих, но потом его били так, что он трижды терял сознание. Когда его облили водой и он очухался, Кувалда сказал ему, сплевывая кровь:

— Ты думаешь, я тебя расстреляю? Нет, сука, ты у меня каждый день умирать будешь. Смерти ждать своей. Я тебе сгною сначала, а потом убью.

Так он стал старожилом семнадцатой камеры. Почти ежедневно сюда приводили людей. Разных. Офицеров, священников, журналистов, чиновников, уголовников. Приводили для того, чтобы увести ночью. Бахтин существовал среди этого страшного конвейера смерти и с каждым днем замечал в себе невидимые перемены. Даже пугающий сон с мрачным лодочником Хароном перестал приходить к нему. Ему по ночам грезились чистые и простые видения, и именно от этого он укреплялся внутренне, и неведомое доселе чувство ненависти ко всем, кто бил его, запихнул в эту вонючую камеру, нарождалось в нем тяжело и страшно.

Он знал, что, когда выкрикнут его фамилию, он упадет и заставит конвойных тащить его. Главное чтобы не надели наручники. Ну а там… Он так укрепился в мысли, что вырвется отсюда, что практически перестал вздрагивать во время смертельных перекличек.

В духоте и смраде камеры родился иной человек. Жестокий, расчетливый, ненавидящий.

Три дня, укрывшись одной шинелью, они спали вместе с ротмистром Гейде. Потом его увели, как уводили и других, с кем сближала короткая предсмертная жизнь.

Пожилой священник, прощаясь перед расстрелом, сказал Бахтину необыкновенные слова:

— Помните, Александр Петрович, отчаяние — оборотная сторона счастья. Как пастырь ваш я обязан призвать к смирению, но как человек я завещаю вам это счастье, которое вы добудете, победив отчаяние.

Однажды, после очередного вызова на расстрел, к Бахтину подсел сильно избитый господин в некогда щеголеватой визитке. — Господин Бахтин? -Да. — Я Федулов Андрей Петрович. — Адвокат. — Именно. Значит, вы обо мне знаете?

— Я даже знал, когда вы наметили взять у Тендрякова камушки и деньги.

— Вот это да, — Адвокат достал папиросы, — закурите. — Спасибо, как вам удалось их пронести? — Школа. — Молчу.

Они закурили. Сладковатый дым с непривычки затуманил голову.

— Меня завтра уведут к стенке, я перед смертью вам кое-что рассказать хочу. — Что именно? — Знаете, кто организовал на вас покушение? — Нет.

— Было два человека. Один большевик по имени Митя, а второй Рубин.

— Он меня хотел убрать, чтобы грохнуть Гендрикова? -Да. — Видимо, покушение организовывали вы?

— Был грех. Наняли эсеры, сказали, что вы — тайный сотрудник охранки. — Но Гендрикова вы не взяли? — Не смогли. — А знаете почему? — Расскажите.

— Мне об этой акции надежные люди сообщили. Я приказал всю операцию с деньгами и бриллиантами в сыскной полиции провести, так что зря вы меня замочить хотели.

— Не зря, — засмеялся Федулов, — за вас Митя десять тысяч империалами отвалил. — Не может быть! — Вот так-то. Хотите поесть? — Очень. — У меня хлеб и рыба. — Откуда? — За деньги охрана все сделает.

Они ели хлеб и жареную рыбу, запивая мутной водой из камерного бачка. — Вы боитесь умереть? — спросил Адвокат.

— Уже не знаю. Слишком долго они маринуют меня.

— А я боюсь. Жить хочется очень. Знаете, кто меня заложил? — Знаю. — Откуда? — Догадываюсь. Рубин? — Он. — У вас были камни и валюта?

— Валюта. Мы с Сабаном взяли банковскую контору на Мясницкой. — Видно, приличный куш отвалился. — Весьма. — А Рубин опять работает с Сабаном?

— Пока да. Совсем рехнулся от жадности. У него в Стокгольме в банке целое состояние лежит, а ему все мало. — Просто время его настало. Пока.

— Почему пока, — Адвокат достал еще папиросы, — надеетесь, что вернутся прежние времена?

— Не знаю. Может, придут сюда наши генералы, а может, новая власть укрепится.

— Эх, дорогой вы мой сыщик. Ну как эта власть нас может победить, когда она лучших криминалистов расстреливает.

— Мне трудно судить о том, что случится, тем более после моей смерти, но я знаю одно, как только укрепляется власть, так сразу же кончается преступность.

С шумом распахнулись двери камеры, и хриплый голос начал выкликать фамилии. -…Федулов! Адвокат вскочил, потом снова сел. — Федулов, — рявкнул чекист. Адвокат поднялся медленно, медленно. — Федулов, твою мать! — Не ори, легавый, иду. Он протянул Бахтину сверток. — Здесь папиросы и еда. Прощайте. — Прощайте.

Адвокат скинул рваную визитку и шел к дверям мимо расступившихся людей. Бахтин смотрел ему вслед и ему казалось, что под светлым пятном рубашки вздрагивает до предела напряженная спина.

Ветер завывал в Сокольнических рощах. За окном клочковатая метельная темень. Прямо рядом трещал на ветру прогнивший здоровый дуб и поэтому казалось, что кто-то ходит вокруг дома.

— Скажи ребятам. — Рубин с раздражением кинул вилку на стол, и она зазвенела, ударившись о пустой стакан. — Что ты психуешь, Гриша? — заржал Сабан. — Пусть этот дуб спилят.

— Да мои ребята, кроме шпаллера да ножа, отродясь никакого инструмента в руках не держали.

Сабан сидел за столом вальяжно в прекрасном костюме-тройке, на лацкане пиджака был приколот неведомый театральный значок в виде лиры и маски. Значок этот поднесли когда-то на бенефисе Мамонту Дальскому, а он, забыв сцену и бросившись в анархию, проиграл его в банчок Сабану.

По нынешним временам стол был богатым. Три дня назад банда взяла продовольственный склад на Москве-Товарной, где хранили продукты для многочисленных московских комиссариатов.

— Гриша, друг ты мой, чем тебе плохо, живем, как раньше, денег куча, выпивки и жратвы навалом. Сыщиков, считай, нет. Наше время пришло, наша власть.

— Дурак ты, Коля, — Рубин встал и зашагал по комнате, — ничему тебя жизнь не учит. Ну погуляем еще годок, это от силы, чекисты тоже не дураки, сыскной науке обучатся и прихватят тебя. Раньше поехал бы ты на каторгу в Нерчинск или Сахалин, а по сегодняшним дням одна дорога — к стенке.

— Они год не продержатся, — махнул рукой Сабан, в огне лампы засверкали бриллиантовые высверки.

Теперь Колька Сабан не носил, как в былые времена, дешевые перстеньки. Врезались в короткие пальцы бриллиантовые многокаратники.

— И опять ты дурак, друг Коля. — Рубин остановился напротив него, покачиваясь с пятки на носок. — Кто придет? Власть старая, а с ней матерые контрразведчики, да сыщики умные и опять тебе конец. — Нам. — Сабан вскочил. — Тебе. Меня найти надо будет. — Что ты предлагаешь? — Пошли-ка наверх, поговорим.

По скрипучей лестнице они поднялись на второй этаж. Сабан чиркнул спичкой, зажег лампу-трехлинейку. В ее желтом свете их тени необыкновенно удлинились, уродливо и пугающе легли на стены.

— Коля, — Рубин наклонился к лампе, прикурил папиросу, — ты с каторги голый пришел, кто тебя поднял, вооружил, ребят фартовых собрат? — Ну, ты.

— Ты мне не нукай, не запряг. Это ты с бомбой комиссариат легавых разогнал. Да кто там сидел! Работяги несчастные, которые винтовку второй раз в жизни держали. А я паханом был, когда ты еще сопли на кулак мотал. Ты подо мной ходишь. Я пока еще Лимон. — Гриша, я разве…

— Кто тебе моторы дает? Подводы? Опять я. Ты думаешь, мне легко комиссарить? — Да кто что говорит, Гриша…

— Тогда слушай. Деньги все эти — дерьмо. Я за них через Красный Крест паспорта получу и махнем мы с тобой, Коля, через Финляндию в Париж. — Ишь ты, — изумился Сабан.

— Да, Коля, только нам валюты той не хватит для хорошей жизни. — Так у нас камни и золото есть.

— Золото через кордон не потянешь. Первая задача тебе — все рыжевье на камни у марвихеров сменять или продать за валюту. Потом мы с тобой сами, без людей, одну хату возьмем, бывшего тайного советника Кручинина. У него редкие полотна голландских мастеров и целая коллекция знаменитых пасхальных яиц работы Фаберже. В Париже это очень ценится.

Сабан достал из маленького шкафчика бутылку ликера, налил в щербатую чашку, выпил. — Дело, Гриша, дело.

— Потом, есть некто ординарный профессор Васильев, у него редчайшая коллекция изумрудов, ее еще при Екатерине его предок собирать начал. И полковник один есть, он перед самым большевистским переворотом восемьсот тысяч франков получил для контрразведывательных нужд. Знаю от верного человека, что они у него дома и ждет он курьера от Деникина, чтобы с теми деньгами на юг смыться. Это наше третье дело, и мы его тихо возьмем. А потом сваливаем. — А ребята? — Сабан снова налил себе ликера.

— А что ребята? У них на три жизни награблено, пусть себе налеты чинят, жизнь у них такая. — Ты был в Париже, Гриша? — Нет. Но слышал, какая там жизнь.

— Я в книжке одной читал, что там лучшие бабы в мире, — мечтательно сказал Сабан.

— Ты к своей ездишь? — Так, между делом задал вопрос Рубин. — Иногда. — Ну и правильно, смотри только не присохни. — Я что, фраер?

— Это я для страховки, — засмеялся Рубин, — ночь-то какая нынче тревожная. — Оставайся ночевать.

— Не могу. Утром ко мне человек придет. Прикажи, чтобы мой мотор разогрели.

Сабан спустился вниз, Рубин сел на скрипучий венский стул у окна, курил и глядел в темноту.

Пора. Наступило время. Нужно срочно слепить эти три дела, потом продать сыскной архив за хорошие деньги офицерику из контрразведки и все. Он мог уехать из России и при Керенском, и при Ленине, но бежать, не сделав нужного дела, он никак не мог.

Жадность. Нет. Денег у него в Стокгольме хватало. Но он был бы полным дураком, если бы не воспользовался нынешней ситуацией. Пока все складывалось в его пользу. Он добровольно передал новой власти свое киноателье, всю аппаратуру и запасы пленки.

Его лично благодарил Луначарский и назначил полномочным комиссаром киноотдела наркомата просвещения. В его руках был весь автотранспорт и, конечно, продовольственное и вещевое снабжение. Работал он хорошо. Так же, как в Союзе городов.

С этой стороны претензий к нему не было. Только благодарности. Он уже договорился с наркомом о поездке в Швецию для закупки пленки и аппаратуры. Так что из страны он уедет вполне легально, тем более, что повезет с собой некоторые ценности, для продажи на аукционе. Правда, в пару ему дают сопровождающего, но подобные мелочи Рубина никогда не волновали.

Свой славный особнячок на Волхонке он подарил детям рабочих и взамен получил трехкомнатную квартиру на Сивцевом Вражке.

Если бы Усов приехал из Парижа и посмотрел, как честно трудится комиссар Рубин, он, наверное, умер бы от хохота. С тем дофевральским прошлым его больше ничего не связывало. Усов в Париже. Козлова застрелили в семнадцатом. Надо же было дураку баловаться пулеметиками вместе с городовыми. Бахтин расстрелян, больше ему некого опасаться. Внизу заревел двигатель его «Руссо— Балта». Рубин встал и пошел одеваться.

Дзержинского знобило, и несмотря на то, что в комнате была раскалена печка-голландка, он сидел в накинутой на плечи шинели и пил горячий чай. На его худом, аскетическом лице горел нездоровый румянец, глаза блестели, как у больного с высокой температурой.

— Так что же происходит, товарищи? — Дзержинский поставил стакан, оглядел собравшихся.

В кабинете сидели член коллегии Московского ЧК Василий Манцев, начальник секции МЧК по борьбе с уголовными преступлениями Федор Мартынов, начальник отдела ВЧК Дмитрий Заварзин и заместитель председателя Моссовета Борис Литвинов.

— Я не слышу ответа и понимаю, что ответ этот однозначно меня не удовлетворит. Бандит Сабан разогнал 27-е отделение милиции, потом его бандиты убили шестнадцать милиционеров, бандиты в Сокольниках ограбили Ильича. Ежедневно город содрогается от кровавых преступлений. А мы? Помните, что бандитизм явление не только уголовное. Он компрометирует власть рабочих, кое-кто пытается представить это как неспособность большевиков управлять государством. Следовательно, бандитизм есть явление политическое. Что вы скажете, товарищ Мартынов?

— Феликс Эдмундович, — Мартынов вскочил, поправил гимнастерку, — наша секция делает все возможное, но нехватка людей, а главное отсутствие надежной агентуры…

— Что с поисками архива сыскной полиции? — перебил его Дзержинский. — Пока глухо.

— А у нас все глухо. Какой-то умник расстрелял двух старых сыщиков зато, что они в ресторане бесплатно продукты взяли. — Дзержинский встал. — Они брали и деньги, — добавил Заварзин.

— Ну вот вы и расстреляли, и все старые сыщики сбежали из уголовно-розыскной милиции. Так кто же внакладе?

— Феликс Эдмундович, — тихо сказал Заварзин, — разве мы были неправы?

— Абсолютно правы, но кто просил вызывать на допросы и пугать остальных.

— Вместо них мы послали в московскую милицию преданных большевиков.

— Слушайте, Заварзин, мы поручили вам заниматься кадрами, зная, что вы умный и образованный человек. Наши товарищи пока не знают дела. А сыск, уж поверьте мне, опытному каторжанину, это наука. Кстати… Дзержинский сел за стол, раскрыл папку.

— Я внимательно прочел вашу записку, товарищ Литвинов, более того, мне привезли из Особого отдела департамента полиции целое дело на Бахтина. Ведь это он спас вас и Заварзина в Париже. Не так ли? — Да, Феликс Эдмундович.

— В двенадцатом году чиновник полиции, с его положением, спасает большевиков от охранки… Это поступок. Что вы скажете, Заварзин?

— Мне трудно судить об этом, я никогда не верил этому человеку. Думаю, его приход был инспирирован…

— А я так не думаю, — оборвал его Дзержинский, — если вы познакомитесь с разработкой Особого отдела на Бахтина, то поймете, что из-за случайной встречи с вами он все время находился под подозрением. — И получал ордена, — съязвил Заварзин.

— Не надо так иронично, Дмитрий Степанович. Одно дело с Распутиным чего стоит. А разоблачение жуликов в Союзе городов, а арест Сабана, которого мы год не можем найти. Прав товарищ Литвинов, Бахтин честный спец и пока такие нам необходимы. Пусть научит наших товарищей, а потом мы с ним разберемся. Борис Николаевич, где Бахтин?

— В ноябре прошлого года его арестовал комиссар Травкин. — Это которого ночью убили бандиты? -Да.

— За что? Ведь Бахтин ушел из полиции. Занялся литературой, я проглядел его книжонку и прочел фельетоны. Забавно. Тем более с некоторыми его героями я сталкивался на каторге.

— Нам стало известно, — откашлялся Заварзин, — что Бахтин прячет большие ценности.

— Дмитрий Степанович, вы чушь порете, — Дзержинский тяжело посмотрел на Заварзина, — Василий Николаевич Манцев принес мне акт изъятия. Серебряный портсигар, серебряные часы, золотые запонки. Это ценности?

— Мы были уверены, что у Бахтина была валюта и ценности, кроме того, через жену он был связан с французской секретной службой, — упрямо сказал Заварзин. — Поэтому его и расстреляли.

— Я проверил все расстрельные списки, Бахтина там нет, — спокойно сказал Манцев. — Куда его увез Травкин?

— По-моему, в Таганку, — не задумываясь ответил Заварзин.

— Я поручаю вам, товарищи Литвинов и Мартынов, разыскать Бахтина и привезти ко мне. Все, товарищи. В коридоре Мартынов сказал Литвинову:

— Я точно знаю, что он в Бутырке. Чего Заварзин крутит?

— Не знаю, — задумчиво ответил Литвинов, — тайна сия велика есть, но думаю, дознаемся. Откуда, Федор, тебе известно, что он в Бутырке?

— Бывший чиновник для поручений сыскной полиции Литвин дознался, он и сейчас у меня в кабинете сидит.

— Тогда бери его и поехали в тот дом печали, мой мотор у подъезда стоит.

Заварзин, войдя в кабинет, снял телефонную трубку и позвонил в Бутырку.

— Семенова мне… А где?.. Так разыщите, это начальник отдела ВЧК Заварзин.

И пока искали Кувалду, он подумал о том, что странно все-таки устроен мир. Вот он, умный, образованный человек, кстати имеющий средства, должен прислуживать и бояться таких подонков, как Дзержинский.

В революцию он пошел в университете, его привлекла романтика и неоспоримая возможность стать лидером. И хотя его преследовала охранка и надо было бежать за границу, самоуверенный и жестокий Ленин не хотел продвигать его к руководству партии. Он так и продолжал оставаться рядовым функционером. Партийная работа оказалась на редкость скучной, отношения с соратниками по борьбе не складывались. После революции все эти бездари типа Бухарина, Свердлова, Цюрупы, Дзержинского получили почти министерские посты. Ему же бросили, словно кусок бродячей собаке, должность в ВЧК. Правда, она давала свои, просто упоительные возможности — распоряжаться судьбами людей. В феврале семнадцатого он был первым, кто ворвался в архив охранки в Гнездниковском. Но своего дела не нашел. Потом влез в комиссию по расследованию деятельности Охранного отделения. Его дело просто исчезло. Возможно, его уничтожил исчезнувший Мартынов, а возможно…

Об этом думать не хотелось… Он твердо решил любыми путями выбраться на загранработу. Тем более, что людей для этого он отбирал сам. Пора за кордон. Уехать и затеряться где-нибудь в Париже или Вене, тем более деньги у него были…

— Семенов слушает, — послышалось в телефонной трубке. — Это Заварзин. Бахтин расстрелян? — Да нет, мариную пока.

— О нем сам спрашивал, велел найти. Завтра к тебе приедут. — Значит, сегодня ночью и кончим. — Действуй.

Заварзин, хотя и занимал видное место в ВЧК, не знал, что все переговоры из здания прослушивают специальные люди и докладывают о них лично Дзержинскому.

Председатель ВЧК не доверял никому. Ни вождям, ни соратникам.

Дверь камеры распахнулась, и сразу же лампочка под потолком зажглась нестерпимо ярко. В дверях появился здоровый человек в кожаной куртке, прозванный арестованными Ангелом Смерти. — Ну, сволочи, кто сегодня?

От его голоса по душной камере пронесся ледяной холод смерти.

Ангел Смерти молча разглядывал людей. Он наслаждался властью, был упоен своим черным правом решать человеческие судьбы.

— Не знаете? — радостно заржал чекист. — Так слушайте: Глебов, Рувинский, фон Бекк, Пахомов, Либерзон, Бахтин… Ну вот он и дождался.

Бахтин встал, скинул шинель. Все, кто уходили, оставляли пальто, полушубки, шинели, чтобы те, кто ждет расстрела, поспали бы нормально свои несколько дней.

Бахтин решил, что выйдет последним, так сподручнее будет привести в исполнение план.

— Фамилия? — спросил его на выходе губастый конвоир. — Бахтин. — Иди, дракон.

Партия на этот раз была небольшая, всего человек пятнадцать. Их вели по коридору мимо дверей с волчками и кормушками, мимо облупленных стен и ярко горевших ламп.

Зазвенели двери решетки — и новый коридор такой же уныло-тусклый и обшарпанный.

Бахтин шел и ему казалось, что мышцы его наливаются невиданной силой. И пришло к нему драгоценное спокойствие, которое он утратил много лет назад. Спокойствие молодости, не верящей в смерть.

Осклизлые ступени вниз. Дверь. Комната. В углу пятеро пили водку и ели сало.

— Привел, — буднично и просто сказал один из пятерки. Все встали и ушли в другую комнату.

— Первые пять раздевайтесь, — сказал губастый парень.

Он ел сало и лук. И вывернутые губы блестели, как у вурдалака, опившегося кровью. За поясом у него торчал наган.

И еще один сидел у дверей. Совсем молодой, лет восемнадцати. Наган у него тоже был за поясом. Парнишка сидел, равнодушно поглядывая на людей, которые через минуту примут смерть. — Быстрей, — рявкнул губастый. Первые пять разделись догола.

— Пошли. — Губастый начал их заталкивать в другую комнату.

Звонко и резко разорвались пять выстрелов. Молодой парнишка встал, подошел к вещам, взял офицерские сапоги, начал мять кожу. Вторая пятерка скрылась за дверью.

Бахтин шагнул к губастому, начал расстегивать китель. Ну, Господи, благослови…

— Бахтин! — в комнату влетел человек в синей, видимо сшитой из обивочного сукна гимнастерке. — Бахтин! Есть такой? — Я Бахтин.

— Ну, слава Богу, успел, — заржал чекист, — а то бы ехал ты, браток, малой скоростью к папе с мамой. В комендатуру тебя.

— Иди, — толкнул Бахтина в спину губастый, — видать, завтра встретимся.

И опять коридоры, а потом двор и сладкий, пьянящий зимний воздух.

Бахтин пил его воспаленным ртом и не мог напиться.

Это хорошо, что его ведут в комендатуру. Из нее дверь прямо на улицу. Значит, полпути он уже прошел. Человек в синей гимнастерке шел рядом, потягивая цигарку.

Он не конвоировал, а просто вел, сопровождал вроде.

Дверь. Коридор, бачок с водой. В конце коридора солдат с трехлинейкой. Там выход. Распахнулась дверь. Кабинет. И крик Литвина. — Александр Петрович!

В комнате стоял человек с удивительно знакомым лицом, рядом с ним черноволосый красивый парень.

— Гражданин Бахтин, моя фамилия Литвинов, я зампред Московского Совета, со мной в тюрьму прибыл начальник уголовной секции МЧК Мартынов. Мы считаем ваш арест ошибкой. Вы свободны.

У него от радости не помутилось сознание. Нет. Мысли были свежи и четки. В углу он увидел Кувалду, старавшегося не попасть на свет лампы. Бахтин шагнул к нему, рванул на себя, заломил руку, Кувалда охнул от боли. Бахтин вытащил у него из кармана портсигар. — Покурил, хватит. Часы!

Кувалда испуганно, косясь на Литвинова, снял часы.

— А теперь, — Бахтин посмотрел на него, усмехнулся, — ты, дурак, меня должен был в первый день расстрелять, решил погноить меня, сволочь. Ну и жди пулю.

— Александр Петрович, — подошел к ним на минуту растерявшийся Мартынов, — да бросьте вы его, мы с ним разберемся. — А вы кто такой, милостивый государь?

— Я начальник уголовной секции МЧК, мы с вами вместе работать будем.

И тут Бахтин увидел вошь, ползущую по рукаву кителя.

— Батюшки, — Мартынов захохотал, — да вы весь в рысаках. Срочно, Александр Петрович, в санобработку.

Грязноватая душевая показалась Бахтину верхом роскоши. Он скинул китель и бриджи, практически содрал с себя пропотевшее грязное белье. Вошел человек в синем халате.

— Садись, ваше благородие, сейчас под ноль обстригу. Счастлив твой Бог, господин Бахтин, видно, кто-то крепко молится за тебя, — говорил парикмахер под щелканье машинки. На пол падали волосы, и они шевелились, как живые.

— Обовшивел ты, ваше благородие, но ничего, сейчас помоешься, а вещи твои мы прожарим… — Не надо, — сказал Бахтин, — выкинь их, братец.

— Так я их лучше себе возьму. Больно сукно справное. — Бери. — Теперь я вас побрею.

Бахтин встал под душ и испытал ни с чем не сравнимое наслаждение. Мыло, мочалка, горячая вода.

— Давай я тебе спину потру, — парикмахер взял мочалку, — отощал ты, ваше благородие, одни кости да мускулы. Силен же ты.

Вода лилась, пузырилась у ног, мыльная пена уходила в отлив, словно унося с собой горе и муку четырех месяцев заключения. Бежал грязно-пенистый ручеек, исчезал в полу. Горячая вода расслабляла. Но внутри его все еще жило ни с чем не сравнимое ощущение опасности и ожидания смерти.

— Так отдаешь кителек и бриджи? — спросил парикмахер. — Бери. — Погоди.

Он вышел и вернулся с жестким, но чистым солдатским полотенцем. Скинул его с руки и Бахтин увидел стакан, наполненный светлой жидкостью.

— Выпей, ваше благородие, спирт, разведенный чуть-чуть. После баньки ох как хорошо. — Спасибо. А ты что, знаешь меня?

— Не признали вы меня, господин коллежский советник, я же в сыскной помощником гримера работал. — Не признал, братец, извини.

Бахтин взял стакан и в два глотка выпил чудовищно-крепкую смесь. — На луковичку.

Заел луком. И почувствовал, как тепло медленно разливается по всему телу.

— Посиди-ка, ваше благородие, на скамеечке, подожди.

До чего же радикальное лекарство — спирт. Выпил, и ушла внутренняя дрожь, исчезло напряжение, покой пришел, если возможно его появление в тюремной бане. Появился парикмахер, поставил рядом с Бахтиным его начищенные до матового блеска сапоги, голенища были обвернуты чистыми портянками. — Не знаю, как благодарить тебя, братец.

— Эх, господин коллежский советник, разве я для другого бы старался… Он не успел договорить, в баню вошел матрос. — Ну, чего расселся, вали…

— Пошел вон, болван, — спокойно, не поднимая головы, ответил Бахтин.

— Виноват, товарищ комиссар. — Матрос закрыл дверь. А тут и Литвин появился, с узлом в руках.

— Я, Александр Петрович, вам форменные суженки принес, да еще один китель. Бахтин одевался медленно.

— Ох и подтянуло вас, — срывающимся голосом сказал Орест.

Они вышли в коридор, где уже ждали Мартынов и Литвинов. — Поехали.

За спиной его лязгнул запор тюрьмы. И он оказался на улице, заснеженной и темной. Ни одного фонаря не горело ни на Лесной, ни на Долгоруковской.

— Значит, так, Александр Петрович, мы сейчас вас домой завезем, а потом я на минутку в ЧК и сразу к вам, — улыбнулся Мартынов.

— А вы меня так и не признали. — Литвинов открыл дверь машины. — Почему же? Париж. Улица Венеции. Кабачок. — Вы тогда нам очень помогли.

— Не надо никаких иллюзий на мой счет, — садясь в авто, ответил Бахтин, — я помогал не социалистам, а своему однокашнику по кадетскому корпусу.

Мотор тронулся, подпрыгивая на снежных ухабах. Мимо плыли темные дома Долгоруковской, промелькнули купола Страстного монастыря, вот и Большая Дмитровка. Авто затормозило в Камергерском.

— Ждите, — крикнул Мартынов, и машина скрылась в темноте. На лестнице Бахтин спросил: — Орест, лишнее оружие есть?

И почувствовал, как в карман опустилось что-то тяжелое. — Наган?

— Нет, кольт, двенадцать патронов в обойме и две запасных.

Бахтин нащупал холодную рубчатую рукоятку, и прежняя уверенность вернулась к нему.

Их встретил Кузьмин. И встреча эта была нежна и прекрасна. Кузьмин посмотрел на друга и ничего не сказал. Но по его лицу Бахтин понял все.

Он подошел к зеркалу и увидел стриженного наголо, как юнкера первогодка, весьма немолодого человека с изможденным лицом и сильно поседевшими усами.

— А ведь мы, Саша, — усмехнулся Кузьмин, — твой побег подготовили. Собрали золотишко. Ваш гример с охранником договорился, он тебя ночью повел бы в больницу, а там фельдшер, агент Ореста, тебя бы и выпустил.

— А где золото взяли? — Бахтин глубоко затянулся папиросой. — Литвин принес.

На всю квартиру разносился упоительный запах жареной картошки.

— А почему, Женя, ты меня не спрашиваешь о тюрьме? — Сам расскажешь.

Появился Литвин со сковородой, быстро накрыл на стол.

Только выпили по первой, как в прихожей раздался звонок. Приехал Мартынов. Он положил на кресло два больших пакета.

— Это ваш паек, Александр Петрович, — Мартынов достал из кармана толстую пачку денег, — а это жалованье за январь. — Так месяц же окончился. — Ничего. — Садитесь с нами, Федор Яковлевич. Мартынов оглядел стол, внимательно посмотрел на Кузьмина и Литвина.

— Спасибо, Александр Петрович, вам есть о чем с друзьями поговорить, завтра в два пополудни вас ждет товарищ Дзержинский. Мотор я за вами пришлю. Счастливо оставаться. Мартынов бросил руку к козырьку и вышел.

Как только увезли Бахтина, Кувалда телефонировал сначала Заварзину: — Не успели.

— Понял. Через час на углу Палихи, напротив бани. — Буду.

Звонок Кувалды застал Рубина дома. Он выслушал сообщение и сразу начал собираться. Вот оно, значит, как. Опять сыскарь поганый выкрутился. Ну, теперь жди беды.

Григорий Львович сложил в два чемодана все ценное и необходимое ему. Погасил свет в квартире и вшел. Дверь он запирать не стал. Зачем? Пусть попользуется кто-то его барахлом.

Вышел, спустился на одну площадку вниз, и все-таки поднялся и запер квартиру.

Завтра он телефонирует в комиссариат и скажет, что уехал в Питер за пленкой. К его внезапным исчезновениям привыкли.

Кувалда сказал, что пару дней Бахтин сидел с Адвокатом. Наверняка Гришенька рассказал ему кое-что. Сломался так прекрасно продуманный план. Бахтин нужен был ему живой, чтобы шантажировать Заварзина. Уже складывались камушки один к одному. Еще чуть-чуть и завел бы он себе нового Козлова. Но ничего. Последние три дела и архив. Все. За месяц его в этом бардаке никто не отыщет.

Рубин, открыв ключом дверь черного хода, спустился во двор. В глубине у самого забора стоял каменный сарай, больше похожий на дом. Григорий Львович подошел, ловко справился с огромным висячим замком, открыл дверь и зажег свет. В сарае стоял новенький «рено». Всего несколько десятков машин успели переправить французы в Россию. Это была машина, специально рассчитанная на суровый климат. Рубин бросил чемодан в кабину, включил зажигание, взял ручку стартера и крутанул. И машина сразу же ответила ему рокотом двигателя. Григорий Львович усмехнулся. Ищи меня, Бахтин, ищи. Это тебе не шестнадцатый год, а пока надо сказать ребятам, чтобы его замочили. Рубин выехал, запер гараж. Закурил и вывел машину со двора. Он ехал в Петровский парк, который называли цыганской слободой. Там, года три назад, он тайно от всех купил дачу.

Когда до одиннадцати осталось минуты четыре, Кувалда нахлобучил кожаный картуз и вышел на Лесную. Он несколько секунд постоял, привыкая к темноте. С Лесной на Палиху ветер гнал снег. Кувалда поднял воротник кожаной куртки, глубже натянул фуражку, переложил в карман кольт. Матерясь, он шел вдоль трамвайных путей, по собственному опыту зная, что в темноте лучше ходить по середине улицы. Арки дворов в такую ночь становились опасными. Он дошел до угла и стал напротив бани. Темень. Внезапно в снежной круговерти мигнули фары авто.

Приехал. Испугался, значит. По приказу Заварзина Кувалда ликвидировал Травкина. Рубин считал, что надо потомить Бахтина в тюрьме, а там он все расскажет, почему Заварзин хочет отделаться от него.

Кувалда сам сейчас поговорит с этим фраером. Заварзин ждал. Из вязкой метельной темени появилась черная фигура.

Заварзин опустил руку и сжал рукоятку маузера, лежащего на сиденье. — Ну вот и я, — рявкнул Кувалда, открывая дверь. Заварзин выстрелил. Трижды. Кувалда рухнул на тротуар.

Заварзин вышел из авто, подошел к лежащему и еще раз выстрелил в голову. Где-то вдалеке послышалась трель милицейского свистка.

Заварзин сел в авто, мотор он не глушил, и поехал на Сущевскую.

Через два часа милицейский патруль Сущевского комиссариата обнаружил на улице труп человека.

— Включи фонарь, — скомандовал старший, — и полез в карман куртки.

— Так, наш товарищ. Семенов, помощник коменданта Бутырки.

— Ты, Егоров, здесь останешься, а мы в Бутырку сообщим. Совсем бандиты распоясались.

Бахтина разбудила музыка. Грустная и щемящая, она доносилась с улицы. Мелодия была удивительно знакома. Он слышал ее в той, прошедшей жизни. Это была музыка утрат и воспоминаний. Невозвратная и нежная. Он встал с постели, подошел к окну. Перед Художественным театром играл оркестр, видимо провожая актеров, закутанных в шубы, в какую-то поездку. Они садились в сани, тесно прижимаясь друг к другу. На здоровые дроги грузили ящики с декорациями. И внезапно Бахтин вспомнил мелодию. Она звучала в финале «Трех сестер». Господи! Как это давно было. Театр. Три милых женщины, рвущиеся в Москву… А может, этого не было вовсе?

— Доброе утро, — сказал вошедший Кузьмин. — Музыка играет так весело, бодро и хочется жить… Помнишь, Саша?

— Помню. Я там, Женя, часто вспоминал господина Чехова. — Там? — Именно. — Но почему? — Да потому, что он талантлив. А талантливые заблуждения для нашей интеллигенции становятся религией.

Бахтин подошел к книжному шкафу, покопался, достал томик, полистал:

— Слушай, что излагает Ольга в финале «Трех сестер». Слушай… «Пройдет время, и мы уйдем навеки, нас забудут, забудут наши лица, голоса и сколько нас было, но страдания наши перейдут в радость для тех, кто будет жить после нас, счастье и мир настанут на земле…» — Но, Саша!

— Не перебивай меня. Жили три хорошенькие дамы, устраивали вечера с выпивкой и картишками, влюблялись и искали постоянно идеалы… — Ты не справедлив, Саша.

— Я? Тогда слушай финал твоего любимого «Дяди Вани»… «Мы отдохнем! Мы услышим ангелов, мы увидим все небо в алмазах, мы увидим, как все земное зло, все наши страдания потонут в милосердии, которое наполнит собой весь мир…» Это как?

— Саша, как ты можешь, — Кузьмин вырвал у него книгу, — это же прекрасные слова, это же возвышение человеческого духа.

— Женя, мы приняли не ту религию. Русский интеллигент рыдал на банкетах и пил за народ страдающий. Вот и встал страдалец! А знаешь, где те, кто так пекся о его духовности? — Где?

— В Бутырке, а потом в расстрельном подвале. Мы все спасали «вишневый сад», а вдруг услышали — топорики стучат. Что такое? А это, господа либералы, мужички ваш садик вырубают. — Но ты же сам, Саша, любил все это.

— Да, ходил на спектакль, чтобы пожалеть трех сестер. А их не жалеть, а пороть надо было. Идеал либерализма! Вот мы и увидели «небо в алмазах». Заложники. Расстрелы. Разруха. Война.

— Знаешь, Саша, — Кузьмин устало опустился на стул, закурил, — ты потом поймешь, что был неправ сегодня. Не перебивай. Ты говоришь — народ! Да, он страдает еще больше, чем раньше. Все те, кого ты нынче отрицаешь, как людей, исповедующих талантливую, но ошибочную религию, думали совсем о другом. И никто не мог предполагать, что кучка тех же самых интеллигентов, недополучивших чего-то в той жизни, захватит власть и установит кровавый средневековый режим. Мне иногда кажется, что некто послал нам эти испытания, которые будут длиться много-много лет. — Значит, в белых не веришь? — А ты? — Я не верю. — Я тоже. Так что же делать?

— Завтракать, Женя. Я так отощал, что все время есть хочу. Ну, а чтобы беседу закончить, скажу: я найду Рубина и посчитаюсь с ним и еще с одним человеком. А потом мы уедем в Финляндию, к Ирине. — Дай Бог! Ты прямо как Эдмон Дантес. — Он тебе ребенком покажется. Пошли есть.

— Ну что ж. — Дзержинский встал, зашагал по кабинету.

Бахтин с интересом рассматривал его. Гимнастерка, простая шинель, накинутая на плечи, нездоровый румянец на щеках. Говорить с ним было нелегко. У этого поляка была железная логика и твердость.

— Я посмотрел ваше дело. Что можно сказать: служили вы не за страх, а за совесть. — А это нынче возбраняется? — усмехнулся Бахтин.

— Нет, отчего же. Посмотрев ваше дело, я вспомнил истории о вас, которые рассказывали на каторге. — Где?

— Не удивляйтесь, я старый каторжанин. Иваны говорили, что вы суровый, но справедливый и неподкупный человек. — Не знаю, как воспринимать их похвалу. — Правда, они говорили, что у вас тяжелая рука. — Кулак и агент — основное оружие сыщика.

— Вот кстати, — Дзержинский сел за стол, — об агентах. Я поручаю вам найти похищенный архив сыскной полиции. — Господин… простите, гражданин председатель…

— Не утруждайте себя, зовите меня Феликс Эдмундович.

— Феликс Эдмундович, сыскную полицию разгромили в марте семнадцатого. Прошло много времени.

— Поэтому мы и пригласили лучшего сыщика России. Кошко сбежал на юг, Маршалк в Финляндию, а вот вы здесь. Кстати, ваша супруга подданная Франции?

— Да. Она актриса, в свое время была замужем за французом. — Где она сейчас?

— В Париже, — спокойно соврал Бахтин. Зачем этому новому начальнику полиции знать, где Ирина. — Она уехала, а вы остались. Почему?

— Трудно сказать. Я родился и вырос в Москве. Потом я дал слово комиссии, что до конца расследования останусь в их распоряжении.

— Октябрьская революция отменила ваши обязательства.

— Я не успел. Да и не стремился особенно. Потом тюрьма.

— Похвальное откровение. Такие люди, как вы, нужны нашей республике.

— Феликс Эдмундович, со мной в камере сидело много людей, которые могли принести пользу вашему строю.

— Вашему, — Дзержинский усмехнулся нехорошо, внимательно посмотрел на Бахтина. — Вашему, — повторил он. — Ну что ж, я прекрасно понимаю, что коллежский советник и кавалер орденов Бахтин пока еще не может назвать этот строй своим. Пока! Я надеюсь, что через год в этом кабинете вы назовете его нашим. — Е.Б.Ж.

— Толстой. Если будем живы. Вы озлобились в тюрьме? — Естественно.

— Спасибо за откровенность. Вам предстоит еще постичь истину.

— Кто-то из древних сказал: «Истина — дочь истории». — Именно. Нас всех рассудит время. — А как же быть с расстрелянными? — Это тоже дело времени. Мы защищаемся.

— Мне трудно спорить с вами, свободу я обрел в расстрельном подвале.

— История с вами, Александр Петрович, произошла странная. Кстати, у вас были какие-то счеты с помощником коменданта Семеновым?

— Были. Он пытался убить меня в двенадцатом году. Я его повязал и отправил на каторжные работы. Среди ворья он известен по кличке Кувалда. Весьма опасный был уркаган. — Его убили вчера.

— Надеюсь, вы не думаете, что это сделал я! Но представься мне такая возможность, рука бы не дрогнула.

— Вы интересный человек. Неужели вы нас не боитесь?

— Устал бояться. А впрочем, это состояние души мне вообще несвойственно.

— Александр Петрович, вы знаете о разгуле бандитизма?

— Перед беседой с вами мне дали посмотреть сводки. Кое-что я узнал в тюрьме. — Ваше мнение.

— Как я понял, в городе сегодня орудуют несколько крупных банд: Сабана, Айдати, Кошелькова. Адвоката вы ликвидировали, я с ним сидел в Бутырке. Как я понял, Кошельков ограбил господина Ленина, поэтому все силы брошены на его поимку. Я предлагаю начать с Сабана. — Почему?

— Потому что я уже его брал и мне легче будет работать. — Итак… В кабинет постучали. — Войдите.

Вошел Мартынов и положил перед Дзержинским бумагу. Председатель ВЧК внимательно прочел ее и подписал.

— Итак, — продолжал Дзержинский, — вот вам мандат. Я его подписал. Ваша задача найти агентурный архив и Сабана.

— У меня есть предположение, что эти два дела вполне можно объединить. — Это интуиция?

— Нет. Некоторые факты. Федор Яковлевич, вы узнали о Рубине?

— Да, — Мартынов зло махнул рукой, — он в киноотделе наркомпроса служит, вчера уехал в Питер. Сейчас дал телеграмму нашим товарищам.

— Не надо. Его наверняка предупредил Кувалда, и он лег на дно. — Почему Кувалда? — прищурился Дзержинский.

— Да потому что он, бежав с каторги, служил у Рубина швейцаром.

— Ну что ж, Александр Петрович, я очень доволен нашей беседой. Идите к товарищу Манцеву, все технические вопросы решите с ним.

Когда Бахтин ушел, председатель ВЧК поднял телефонную трубку. — Товарищ Рослева, зайдите ко мне.

Один из руководителей следственного отдела МЧК Рослева была больше похожа на курсистку, чем на непримиримого борца с контрреволюцией. Дзержинский не знал, что случилось в ее жизни, откуда у этой маленькой женщины появилась твердость и фанатическая непримиримость.

Она упивалась своей властью над людьми, словно мстя кому-то.

Многие сотрудники побаивались этого следователя. В ее светлых холодных глазах каждый мог прочитать свой приговор.

— Садитесь. — Дзержинский протянул руку. — Я хочу поручить вам деликатное задание. Мы привлекли к борьбе с бандитизмом лучшего сыщика прошлого коллежского советника Бахтина. — Полицейского полковника?

— Да. Он нам сегодня необходим. Только такие специалисты, как он, могут научить наших товарищей искать бандитов. Скажу вам прямо, он мне понравился. Я знаю, что Бахтин честен, смел, прекрасный стрелок, знаток английского бокса, умен. Его боится и уважает преступный мир. Я дал ему весьма сложное задание. Но дело в том, что Бахтин три месяца ждал расстрела в Бутырке. — Почему так долго?

— Непонятно, вокруг него сплетена какая-то интрига. Что-то он знает. И этого боятся, я думаю, люди, сидящие в нашем доме.

— Дайте мне его, Феликс Эдмундович, и он расскажет все.

— Милая товарищ Рослева, я ценю ваши профессиональные способности. Но пока! Я подчеркиваю, пока, Бахтин нам просто необходим. Он красив, чертовски обаятелен, такие люди легко находят друзей. Я, зная вашу преданность и непримиримость, поручаю вам его разработку.

— Феликс Эдмундович, а как долго будет длиться это «пока»?

— Думаю, недолго. Он безусловно станет врагом, и это сделал кто-то из наших сотрудников специально. — Вы кого-нибудь подозреваете? — Как-то не так ведет себя Заварзин. — Я давно обратила на него внимание. — Тогда работайте и помните: Бахтин и Заварзин. — На него «пока» не распространяется? — Нет. — Я могу идти? — Идите и докладывайте лично мне.

В кабинете зампреда МЧК Василия Манцева гудел раскаленный самовар, даже окна, покрытые наледью, запотели.

— Заходите, — Манцев протянул Бахтину руку, — давайте поедим. Вас, Александр Петрович, в Бутырке-то подтянуло. — Ничего, Василий Николаевич, отъемся. — Поможем, поможем. Федор, где мандат?

Мартынов положил на стол Манцеву бумагу. Тот взял ее и начал читать вслух:

— Мандат. Предъявитель сего, тов. Бахтин Александр Петрович, является специальным уполномоченным секции по борьбе с бандитизмом МЧК. Всем партийным, военным и гражданским властям в Москве и на местах предписывается оказывать всяческое содействие предъявителю сего. Председатель МЧК и ВЧК Феликс Дзержинский. — Серьезный документ, — усмехнулся Бахтин.

— Еще бы, — улыбнулся белозубо Мартынов, — теперь вы наш. Товарищ по борьбе.

— Спасибо вам, Федор Яковлевич, а как с оружием? Манцев подошел к шкафу, открыл. — Выбирайте.

Бахтин подошел. Полки были завалены оружием. Он выбрал маленький семизарядный браунинг, карманную модель, десятизарядный маузер и, конечно, наган.

— Вас экипировать надо, — сказал Манцев, — а то вещички-то ваши великоваты нынче. — Спасибо, я больше есть буду. — В этом мы поможем, — засмеялся Мартынов.

Бахтин благодарно посмотрел на него. Этот молодой парень очень нравился ему. Интуиция, выработанная годами сыскной работы, подсказывала, что на него можно положиться.

— Давайте поедим, а потом познакомим вас с людьми. — Манцев налил крепчайший чай в стакан Бахтина.

— Я бы просил привлечь Ореста Литвина из сыскной милиции.

— Уже сделали, — Мартынов глотнул горячего чая, закрутил головой, — только она уголовно-розыскной называется.

В соседней комнате сидели два человека в морской форме. Один в голландке, из-под которой виднелись полосы тельняшки, второй в темном кителе, на пуговицах которого были перекрещены якоря. На рукавах кителя остались следы от споротых нашивок.

— Знакомьтесь, — сказал Мартынов, — это моряки, товарищи Алфимов и Батов, они будут работать с вами.

Первым встал Алфимов, он крепко пожал руку Бахтину.

— Вы были боцманом или шкипером буксира? — спросил Бахтин.

— Так точно. Боцманом знаменитого парохода «Самолет». — Значит, вы речник? — А как вы догадались, что я не военмор? — Китель, споротые нашивки, пуговицы. — Но я мог надеть чужую форму.

— Мне трудно сказать почему, но она ваша. Слишком вы вжились в нее. Как вас зовут? — Михаил Петрович.

— Спасибо. А вы, господин Батов, военный моряк. Видимо, из Кронштадтского полуэкипажа.

— Так точно, — улыбнулся Батов, — а это-то как вы узнали. — По бескозырке. — Я же заменил ленту.

— Да у вас лента минной дивизии, но тулью бескозырки так заламывал только Кронштадтский полуэкипаж.

— Вот, товарищи, — вмешался Манцев, — наглядный урок оперативной работы. Вы поступаете в распоряжение товарища Бахтина. Вы не только должны помогать ему, но и учиться.

— Есть чему, — Алфимов с уважением посмотрел на Бахтина, — прямо как в книжке. Где же вы это постигли?

— На улицах, в малинах, бардаках, тайных «мельницах». Научиться этому просто. Нужно хотеть и, главное, выжить. Налетчиков много, а нас мало. Поэтому мы должны беречь себя и друг друга.

— Очень правильно сказал, Александр Петрович, — Манцев вскочил, — беречь друг друга. Именно беречь. И помните, что товарищ Бахтин после выпавших на его долю испытаний еще слаб…

Бахтин засмеялся, снял пиджак, поставил руку локтем на стол. — Давайте попробуем, Василий Николаевич. — Да я не по этой части, Александр Петрович. — А можно мне? — хищно прищурился Алфимов. — Давайте, — согласился Бахтин.

Алфимов повел плечами, скинул китель. Бугры мышц распирали тельняшку.

— Может, не будем, — он с сочувствием посмотрел на болезненно-худого Бахтина.

— Давайте, давайте, Миша, не надо жалеть классового врага.

Они сцепили ладони. Бахтин чуть нажал и припечатал огромный кулак боцмана к столу.

— Давайте еще, — растерянно сказал Алфимов, — я не успел. — Давайте. И снова рука была припечатана к столу.

— Вот это да! — Алфимов встал, начал натягивать китель. — Ну и ручка у вас, товарищ Бахтин.

— Вот еще один повод поучиться у старых спецов, — серьезно сказал Мартынов, — сила оперативнику так же необходима, как и ум.

— Товарищ Бахтин, я пойду, но мы не договорили. Так что вам надо? — Манцев встал. — Мотор. — Будет. — Комнату с телефоном. — Эта подойдет? — Конечно. Если вы нам диван поставите. — Зачем?

— Кто-то из группы круглые сутки будет находиться здесь. Господа, — Бахтин запнулся.

— Ничего, — прогудел Алфимов, — от старой привычки сразу не избавишься.

— Спасибо, — продолжил Бахтин, — сейчас придет очень опытный сыщик Орест Литвин, он будет работать с нами. Я утром поручил ему кое-что уточнить по поводу пропажи архива.

— А зачем, товарищ Бахтин? Почему мы должны искать списки доносчиков? — удивился Батов.

— Это не доносчики, Батов, а наши секретные сотрудники. Они глаза и уши оперативника, без них мы ноль. Помните, что человек, решивший помогать нам, рискует больше, чем сыщик. Нас защищает закон, а его только мы. Если нам удастся создать свой сильный негласный аппарат, мы победим любую преступность. — Можно? В дверь просунулась голова Литвина. — Входите, Орест, мы вас ждем.

Поздно ночью Мартынова встретила в коридоре Рослева.

— Хорошо, что я вас нашла, товарищ, есть разговор. — Пойдемте ко мне.

Мартынов не любил эту женщину. О ее коварстве и жестокости ходили разговоры среди чекистов. Они вошли в кабинет Мартынова, и Рослева, усевшись на стул, сразу перешла к делу.

— У вас теперь работает полицейский полковник Бахтин? — Да. — Мне поручено вести его разработку. — Вам? Значит, мне не доверяют! — Не вам, а ему. — Но товарищ Дзержинский…

— Феликс Эдмундович поручил это мне, — перебила его Рослева.

— Интересно у нас получается, — Мартынов в сердцах сломал карандаш, — я человека на смерть посылаю, а ему не верят. — Я никому не верю. — Что вы хотите? — Шофер на авто. Должен быть мой человек.

— Только что Бахтин прочел нам целую лекцию о работе с агентурой…

— Вы теряете революционное сознание, товарищ, нельзя сравнивать агента царской полиции и нашего товарища.

— Хорошо. Решайте с Манцевым.

Мартынов встал, давая понять, что разговор окончен. Утром вся группа собралась в кабинете.

— Так, — Бахтин старался избегать обращений, — сейчас Литвин доложит нам суть дела. Прошу вас, Орест.

— Значит, так, — Литвин достал бумажку, — в день налета на сыскную полицию на входе стоял старший городовой, Никитин. Его преступники оглушили, а в помещении был чиновник Кулик. Его тоже ранили. Городовой Никитин нынче проживает в деревне Лужники и занимается огородничеством. Кулик находится по старому адресу и работает бухгалтером в жилтовариществе. — Значит, едем в Лужники. Бахтин встал, начал надевать пальто.

— Вы наш новый механик? — спросил он молодого человека в кожаной куртке на меху. -Да. — Москву хорошо знаете? — Знаю. — Тогда поехали.

Машину им Манцев выделил хорошую. Большой «Руссо-Балт» в прекрасном состоянии. Бахтин молча курил, поглядывая по сторонам. Зимняя Москва словно вымерла. Город, заваленный снегом, походил на иллюстрацию из старых сказок.

— А что, дворники не работают? — поинтересовался Бахтин у механика.

— Теперь буржуазный элемент чистит улицы. Дворник — пролетарий.

— Вам, молодой человек, надо уяснить одно. Дворник должен чистить улицу, сыщик ловить воров, инженер работать на заводе, а учитель учить детей.

— Вот они, буржуи, — радостно засмеялся шофер. Бахтин увидел группу людей в чиновничьих шинелях и зимних пальто, лопатами разгребавших снег на трамвайных путях. — А где же путевые рабочие? — Они — пролетариат.

— Значит, вы, проповедуя бесклассовое общество, признаете право одних возвышаться над другими? — Это же буржуи.

— А кем вы, юноша, были до революции? По вашему лицу и рукам я вижу, что на заводе Михельсона вы не вкалывали? — Я учился в реальном училище. — Похвально. — А ваш папаша кем был? — Я порвал со своим классом. — Порвать письмо можно. Запомните это. Бахтин замолчал, понимая всю бессмысленность этого спора. Авто бывший реалист вел неплохо. И то слава Богу.

А Москва набегала на лобовое стекло машины. Горбатилась заснеженными улочками, петляла переулками, выкидывала машину на прямые элегантные улицы.

Ближе к окраинам потянулись забавные, словно в землю вросшие деревянные домики. Над трубами плыл дым. Деревья огромных рощ были засыпаны снегом и напоминали о Рождестве.

Москва была уютна и прекрасна, как всегда. Даже пестрые плакаты новой власти не могли испортить ее.

Миновали заставу. Поле началось. С Москвы-реки набежал ледяной ветер, потянулись огороды, засыпанные снегом.

У въезда в деревню Бахтин приказал остановить машину. — Почему? — спросил Батов.

— Нам шум не нужен. Здесь авто привлечет внимание. Первым им на улице попался пьяненький мужичок.

— Скажи-ка, братец, где Никитин живет? — спросил Бахтин. — Здесь, — ухмыльнулся мужичок. — А где? — Так вы против его дома стоите. — Спасибо. — Спасибом сыт не будешь, — засмеялся мужик. — На, — Бахтин протянул ему кредитку. — Премного благодарен, барин. — Ну, Батов, это тоже пролетарий? — Я, Александр Петрович, в эти споры не лезу.

— Пошли. Батов у калитки. Алфимов и Литвин со мной.

В усадьбе Никитина чувствовался железный порядок. Дорожки к дому были аккуратно разметены. Снег убран. Тропинка от крыльца до сарая посыпана песком.

— Хозяйственный мужик. Порядок у него. Посмотрите, дом покрашенный, ставни резные, как надо, на дворе разметено.

Видимо, чистота и порядок вызывали в сердце бывшего боцмана приятные эмоции. Дверь в доме открылась, и на порог выскочил хозяин в нагольном полушубке, накинутом на плечи.

— Здравия желаю, ваше высокоблагородие, — рявкнул он и повернулся к Литвину. — Здравия желаю, ваше благородие.

— Ну ты даешь, друг, — засмеялся Алфимов, — прозвища-то эти новая власть отменила.

— Это для тебя, морячок, а для меня господин коллежский советник по гроб высокоблагородием останется.

— Мы к тебе, Никитин, по делу. — Бахтин протянул городовому руку.

Протянул и подумал: а сделал бы он это два года назад? — Прошу до горницы.

В доме было уютно, тепло и чисто, пахло чем-то жареным. На стенах висели военные литографии, несколько фотографий хозяина в полном сиянии полицейского мундира.

— Не боишься, Никитин? — Алфимов сел на стул, поправил тяжелый футляр маузера.

— А мне, морячок, бояться нечего. Я всю службу при сыскном деле. Мазуриков ловил. А жиганье что при старой власти, что при новой жиганьем останется. Садитесь, ваше высокоблагородие. Какая нужда во мне будет?

— Спасибо, Никитин. Скажи-ка, братец, ты на дверях стоял, когда нашу контору громили?

— Так точно. За день до того у нас оружие отняли. Потому такое безобразие и случилось. — Вспомни, как дело было. — Сначала мотор военный подъехал… — Почему военный?

— Так зеленый весь, со знаком и цифрой семнадцать. Из него четверо вылезли. — Кого-нибудь запомнил?

— Одного. У него погоны подпрапорщика были и на куртке Георгиевская медаль. Шрам у него на подбородке. Он-то меня по голове ударил, дальше не помню. Сомлел. — Ну спасибо, Никитин. — Бахтин встал.

— Нет, ваше высокоблагородие, не по-христиански получается. В какие года такая персона, как вы, ко мне пожаловали. Не отпущу просто так. Не обессудьте. Марья, на стол накрывай! — Там у нас еще один человек, — сказал Алфимов.

— У калитки, что ли, — хитро прищурился Никитин, — так зови его.

Через час они ехали обратно. Алфимов и Батов обсуждали никитинское угощение и сошлись на том, что не все городовые были сволочами.

— Меня оставите на Арбате, — приказал Бахтин, — я к Кулику. Вы все на Лубянку, никуда не отлучаться, ждать приказаний.

— Александр Петрович, — попросил Алфимов, — разрешите с вами. Уж больно хочется в дело вникнуть. — Хорошо, Миша. На Арбате машина остановилась.

— Мне за вами приехать? — спросил бывший реалист. — Я телефонирую.

Как же изменился милый Валентин Яковлевич за последний год. Ссутулился, постарел, даже походка стала старческой. Бахтину он несказанно обрадовался, прослезился даже. — Значит, живы, Александр Петрович? — Жив.

— А наши говорили, что вас расстреляли братишки. Сейчас чайку соображу.

Алфимов с удивлением оглядел комнату. Шкафы с книгами, фотографии в рамках на стене, потертая мебель.

— Неужто он, Александр Петрович, в полиции служил? — Да, Миша. — Живет-то бедно.

— Хорошо в полиции жили только взяточники. Честные люди при любой власти — бедняки. — Вот уж не думал.

Карр! Карр! Со шкафа слетела ворона и уселась на стол. Она доверчиво приковыляла к Алфимову и потерлась головой о руку.

— Ишь ты, — засмеялся Михаил, — прямо как кошка.

Вернулся Кулик с чайником, и ворона запрыгнула к нему на плечо.

— Как вы живете, Валентин Яковлевич? — Бахтин взял чашку.

— Как все. Работаю бухгалтером. Дочка со мной. Муж ее с конным полком на фронте. — А как сын? — Расстреляли Мишу. — Кулик заплакал. Бахтин и Алфимов молчали, чувствуя, что этому горю слова не помогут. Наконец старик успокоился. — Вы ко мне по делу?

— Валентин Яковлевич, — спросил Бахтин, — вы были дежурным чиновником в тот день? — A вы, Александр Петрович, опять в сыске? — Да. Мне поручено отыскать архив.

— Милый вы мой, конечно вы его найдете, но как выйдете на него, так бегите, а то и вас расстреляют.

— Зачем же вы так, папаша, — Алфимов в сердцах поставил чашку, — Александр Петрович наш товарищ.

— Ошибаетесь, гражданин моряк, гусь свинье не товарищ. — Озлобились вы, папаша, сердцем застыли.

— Может быть. Так по сути дела я, Александр Петрович, следующее могу доложить. Я, кстати сказать, в вашем кабинете некоторые свежие дела в потайной шкаф прятал. Слышу шум, я выскочил в коридор, посмотрел в окно. У входа зеленый военный автомобиль стоит. И еще кое-что заметил, но об этом потом. Тут на этаж ворвались двое в кожаных куртках. Оружия у меня не было, а дубина — шланг, свинцом залитый — осталась. Так я одного, как сейчас помню подпрапорщика, ею оглушил, а второй меня рукояткой револьвера отключил. — Валентин Яковлевич, а что же потом?

— Нашу контору громили вместе с Охранным отделением. Так на другой стороне кинооператор ручку крутил. Ваш знакомец Дранков.

— Валентин Яковлевич, цены вам нет. — Бахтин обнял старика.

— Что вы, что вы, батюшка Александр Петрович, цена нынче у меня есть. Продпаек по седьмому разряду. А вы теперь у большевиков на службе.

— Вы позволите от вас телефонировать? — Бахтин из глубин памяти извлек номер телефона Натальи Вылетаевой. — Сделайте одолжение.

— Пока я говорить буду, вы, Валентин Яковлевич, напишите мне ваши показания. — На чье имя писать? — МЧК. Мартынову Ф. Я. — Понял.

Бахтин вышел в коридор, где на стене висел старенький «Эриксон», снял трубку и, пока он называл номер, пока телефонистка соединяла его, молил Бога об одном, чтобы Наталья и Андрей не сбежали на юг. — У аппарата, — раздался знакомый низкий голос.

— Наталья Николаевна, здравствуйте. Это Бахтин. Андрей Васильевич дома? — Господи! — вскрикнула Вылетаева. И Бахтин услышал: — Андрюша!.. Андрюша!.. Скорее!.. — Да, — раздался голос Дранкова. — Андрей Васильевич. Здравствуйте. Бахтин. — Вы где? — На Арбате. — Немедленно к нам и ничего не бойтесь.

И Бахтин понял, что Дранков знает об его аресте и думает, что ему нужно укрыться. Теплая волна подкатила под сердце. И стало радостно от ощущения дружеского участия хороших людей.

Прощаясь, подождав, когда Алфимов выйдет, Кулик сказал:

— Понимаю, почему они вас из узилища выпустили, но послушайте старика, Александр Петрович, бегите.

— Спасибо, Валентин Яковлевич, я к вам на днях загляну.

— Папаша, — крикнул с лестницы Алфимов, — у меня крупы малость есть, я вашей птичке ее пришлю, больно уж ворона забавная.

А через час они сидели в бывшем киноателье «Киноглаз» и смотрели пленку, которую снял Дранков в семнадцатом году. Трещала ручка аппарата, на экране толпа громила охранку, метались какие-то люди, кричали что-то. Странное ощущение видеть разорванные воплем рты и не слышать ничего. И вдруг на мерцающем полотне возник подъезд сыскной полиции и автомобиль завода «Дукс». Вот на экране появились какие-то люди, бегущие неведомо куда… Потом снова дверь сыскной… Потом крупно человек, несущий груду папок… Кувалда… Бахтину повезло. Дранков снял всех четверых. Когда по экрану побежали царапины, похожие на светящиеся щели, Бахтин спросил:

— Андрей Васильевич, а можно сделать фотографии с этой пленки. — С этой пленки нельзя, но у меня есть негатив. — Вы можете это сделать срочно? — Конечно.

— С вами останется Алфимов, он сразу заберет фотографии и отвезет ко мне. Где у вас телефон?

— В соседней комнате, — Дранков потянулся, весело поглядел на Бахтина, — пойдемте.

В темном коридоре он крепко взял Бахтина за локоть.

— Александр Петрович, завтра вечером мы сваливаем в Финляндию, — Каким образом?

— Сначала в Питер по командировке киноотдела, а там есть надежный человек, он за деньги переправляет за границу. Поехали с нами.

— Не могу, Андрей Васильевич, я слово дал. А потом кое с кем надо разобраться. А адресок вашего проводника дайте.

— Это бывший капитан Доброфлота Немировский. — Племянник ювелира? — Да. А вы его знаете? — Немного. Он по прежнему адресу проживает?

— Да. Вы придете и скажите ему, что вы от Саломатина. — И все? — Все.

Они вошли в другую комнату. Дранков включил настольную лампу. — У вас есть карандаш? — спросил Бахтин. — Конечно.

— Записывайте адрес Ирины. У нее дача на Черной речке. — Это рядом с границей. Дранков достал карандаш, записал адрес.

— Вот спасибо, есть где прибиться на первое время. От вас что передать?

— Люблю. Скучаю. Пусть через месяц ждет. — Бахтин поднял трубку телефона: — Барышня, 27-15, пожалуйста. Литвин… Мотор в Гнездниковский… Всех берите… Едем на квартиру к Лимону.

— Вот он, дом Терентьева, — сказал шофер.

Машина затормозила. Сивцев Вражек был пуст и темен, как в далекие годы овраг у реки Сивки. Бахтин вылез из машины, посмотрел на застывший на морозе темный дом, в котором не горело ни одного окна, и еще раз подивился, как быстро изменилась жизнь в Москве. Литвин подошел к парадному, дернул дверь. — Заперта.

— Давайте ломать, — спокойно предложил Батов.

— Не надо. Запомните, надо стараться все делать тихо. Шум — это крайняя мера. Литвин на черный ход. Ищите дворника.

Литвин растворился в темноте арки. А они остались стоять в морозной темноте улицы, напоминающей ущелье из книги Луи Буссенара. Время шло, а Литвин не возвращался. — Где он, его мать, — выругался Батов.

— Запомните, — в голосе Бахтина зазвучали привычные командирские нотки, — еще раз матернетесь, отчислю из группы. — Да я же по-простому, товарищ начальник.

— Вы не матрос Батов, вы — оперативник, по вашему поведению будут судить о всех нас. — Значит, совсем нельзя? — изумился матрос. — Иногда можно, когда это делу помогает…

Бахтин не успел договорить, дверь заскрипела, подалась туго, словно кто-то придерживал ее изнутри, и Литвин крикнул: — Заходите. Они зашли в подъезд. — Что темно-то? — спросил Бахтин. Щелкнул выключатель.

Тусклый свет лампочки выдернул из темноты часть большой прихожей с нишами, в которых полуобнаженные мраморные фигуры женщин, фривольно показывая крепкие каменные груди, держали в руках факелы с разбитыми плафонами под хрусталь.

Рядом с Литвиным стоял человек в потертом армяке с ярко блестящей дворницкой бляхой. — Дворник? — спросил Бахтин. — Так точно. — Мы из ЧК — Из сыскной, значит. Мы понимаем. — Где Рубин живет? — В бельэтаже, второй нумер. — Он дома? — Никак нет. — Ключи запасные у тебя? — У меня. Кому доверить? — Пошли.

У квартиры с номером два дворник подошел к двери и вставил ключ в скважину. От легкого нажима дверь поддалась.

— Открыта, — изумленно посмотрел дворник на Бахтина.

Бахтин достал из кармана наган, распахнул дверь. В прихожей горел свет, на полу валялась зимняя офицерская шинель с каракулевым воротником. Бахтин вошел в первую комнату, пошарил по стене, нажал рычажок выключателя. Под потолком вспыхнула красивая люстра, стилизованная под китайский фонарь. Здесь у Рубина была гостиная, мебель черная с перламутром, в углу на подставке стоял большой фарфоровый китайский болванчик. Бахтин подошел к нему, толкнул, и улыбающийся китаец в шляпе приветливо закивал ему головой.

— Александр Петрович, — вошел в комнату Литвин, — в квартире никого нет. — Начинайте обыск.

— Здесь много ценных вещей, — внезапно раздался голос шофера, — они должны быть реквизированы в пользу революционного народа.

Бахтин повернулся, посмотрел насмешливо на борца за пролетарскую идею и сказал:

— Наше дело улики искать, а вы, молодой человек, если желаете, то займитесь этим, благословясь.

Сколько раз Бахтин видел изнанку человеческой жизни, которая предельно ясно вскрывается при обыске. Порой на свет появлялись вещи, которые хозяева искали много лет. Рубин, видимо, не успел обжить эту квартиру. Не было в ней тех мелочей, которые говорили бы о характере и привязанности хозяина. В гостиной ничего не было. Кабинет пуст. Только бювар на столе сохранил следы записей. Страницу Рубин вырвал, на следующей остались достаточно точные следы. Бахтин взял бювар, положил его в портфель. ВЧК он попробует восстановить написанное.

— Ничего, — Литвин сел в кресло, — никаких бумаг. Поедем?

Бахтин встал, пошел по квартире. Конечно, надо было уезжать, но что-то необъяснимое задерживало его в этой квартире. И он снова пошел по комнатам. Спальня. Здесь работал Литвин. Не нашел ничего.

— Александр Петрович, — подошел к нему Батов, — на кухне продукты. Крупа, сало, консервы. — Уложи в мешок и в машину. Нам пригодятся.

— Не нам, — вмешался шофер, — а всем. Продукты, изъятые в буржуазных квартирах, передаются в хозяйственный отдел МЧК. — Значит, передадим. Шофер нырнул в какую-то комнату. — Паскуда, — прошептал ему в спину Батов. — Вы же матрос, Батов, у вас смекалка должна быть.

— Я вас понял, товарищ начальник, -белозубо засмеялся Батов.

А Бахтин опять вошел в гостиную. Стол. Раскрытый буфет. Шкаф с посудой. Ширма. Кресла. Диван. Знакомая уже фигура китайца. Бахтин вновь ударил его по шляпе, и веселый старик опять радостно закивал ему. Бахтин пошел к дверям. И обернулся внезапно. Словно кто-то направил ему в спину револьвер. Голова китайца странно остановилась. Фарфоровый старик, задрав голову, глядел на люстру. А ведь безделушки эти славились именно количеством поклонов. Чем больше фигура, тем крупнее балансир, тем чаще кланяется вам китайский болванчик.

— Литвин, Батов, — рявкнул Бахтин. Сотрудники ворвались в комнату, устрашающе озираясь по сторонам. — Старика этого видите? — Я понял, — засмеялся Литвин. — А я нет, — вздохнул Батов.

— Сейчас поймете. Снимите китайца и поставьте на пол. Только осторожно. Сняли. Отлично. Теперь снимите голову. Голова болванчика вместе с маятником держалась на двух фарфоровых штырях, свободно лежащих в пазах. Литвин и Батов начали медленно приподнимать голову фигурки. Она подавалась с трудом. Наконец они изловчились и вытащили ее. К маятнику был плотно привязан толстый конверт. Бахтин взял из буфета нож, обрезал веревки, вытряхнул из конверта две папки с грифом: «Управление Московской сыскной полиции».

— Ну вот, что и требовалось доказать. — Бахтин закурил.

А Литвин засунул руку в чрево фарфорового человека и извлек толстенную пачку советских денег, перевязанную веревкой.

— Деньги нужно немедленно сдать… — Шофер не успел договорить.

Бахтин схватил его за ворот куртки и как котенка вышвырнул в коридор.

Дзержинский только что вернулся из Кремля, где обсуждался вопрос продовольственного снабжения Москвы. Он был заметно раздражен и шагал по кабинету из угла в угол. Свет настольной лампы ломал его тень на стенах и казалось, что вместе с председателем ВЧК по кабинету ходит еще кто-то страшноватый и опасный. Мартынов и Ганцев ждали, когда председатель задаст им первый вопрос.

— Вот что, товарищи, — отрывисто и зло начал Дзержинский. — Сегодня утром бандитами ограблен и убит инженер Виноградов. Ильич опять говорил со мной весьма резко. Что вы скажете?

— Феликс Эдмундович… — начал Манцев, но Дзержинский перебил его. — Что делает ваш хваленый Бахтин? — Он…

— Не надо, Василий Николаевич, я расскажу сам об этом. Сегодня днем он с сотрудниками устроил пьянку в деревне Лужники у бывшего городового. Потом гонял чаи с таким же, как он, сотрудником сыскной Куликом, потом развлекался в компании актрисы Вылетаевой и смотрел какую-то фильму в ателье «Киноглаз». Неплохо, правда?

— Позвольте, Феликс Эдмундович, — Мартынов встал, подошел к столу, положил фотографии. — Вот, смотрите. — Дзержинский схватил одну, взглянул быстро и цепко, потом вторую, третью. — Откуда это?

— Бывший городовой Никитин и чиновник Кулик дежурили в день разгрома сыскной полиции. Через них Бахтин вышел на кинооператора, снимавшего в тот день в Гнездниковском переулке. В киноателье Бахтин и Алфимов отсматривали фильму и сделали эти фотографии. Кстати, вот этот человек — бывший помощник коменданта Бутырок, убитый два дня назад. — Остальные?

— Известен еще один, некто Хряк, активный член бандгруппы Сабана. Вот он на фото. Остальных и авто устанавливаем. Теперь вот. Мартынов положил на стол два агентурных дела.

— Найдены при обыске в квартире некоего Рубина Григория Львовича, между прочим, правой руки Луначарского. — Арестован?

— Нет, успел скрыться два дня назад. Нам извест но, что Рубин доставал наркому дефицитные продукты и мануфактуру. Кличка его в уголовном мире Лимон, он был одесским налетчиком, позже крупным блатным Иваном. Вот что сделал Бахтин за этот день. — Мартынов сел.

Дзержинский подошел к столу, полистал дело. Потом опять взял фотографии.

— А этот коллежский советник не зря получал свои ордена. Кстати, где они? В протоколе обыска у него награды не значатся.

— Бахтин сказал, что поменял их на продукты, — мрачно пояснил Манцев.

— А что это за история с продуктами и избиением шофера на квартире Рубина?

— Все продукты сданы в хозчасть, а Соловьев усомнился в честности Бахтина, когда были найдены деньги. — Где они? — У меня в сейфе, вместе с актом изъятия.

— А ведь он мог Соловьева застрелить, — засмеялся Дзержинский, — такие господа, как Бахтин, чудовищно щепетильны.

— Не думаю, — бросился на защиту Мартынов. — Вы меня простите, товарищ Дзержинский, но я чувствую, что мне не верят.

— А вы Бахтину верите. — Дзержинский почти вплотную наклонился к Мартынову. Тот выдержал взгляд и ответил: — Я ему верю, и ребята тоже.

— Чертовского обаяния господин. — В голосе председателя послышалась злая ирония. — А вы, Манцев?

— Присматриваюсь. Но боюсь, если Рослева так нагло будет его пасти, он этого Соловьева шлепнет. — Что предлагаете?

— Другого шофера. Потом Бахтин все время на глазах.

— Хорошо, я распоряжусь. Пусть работает. Пока. Вы свободны, товарищи.

Бахтин занимался делом необычным. В комнате собрались почти все сотрудники уголовного отдела МЧК.

Бахтин разрубил четыре карандаша и растолок грифели. Потом осторожно начал втирать ватой черный порошок в листок бумаги. Потом стряхнул и на листе четко обозначилась надпись: «Сретенский бульвар. Дом страхового общества „Россия“, квартира восемь».

— Ну, вот и все, — Бахтин положил листок на стол. — Принесите мне справочник «Вся Москва». Бахтин полистал его.

— В квартире этой проживает профессор Васильев. Алфимов! — Я, товарищ начальник.

— К полудню мы должны знать все об этом профессоре. Бахтин встал и отправился к Мартынову.

— Федор Яковлевич. Вот адрес, найденный при обыске у Рубина. Надо бы прикрыть квартиру. — Что вы имеете в виду?

— Людей посадить, пусть смотрят. Пасти хозяев не надо, но наблюдение необходимо. Туда может наведаться Лимон, а возможно, и Сабан. — Сделаем.

— Тогда, если не возражаете, я пойду домой, хочется помыться, да и переодеться надо. — Не возражаю. Вас проводят. — Это охрана или слежка?

— Эх, Александр Петрович. — Мартынов горестно махнул рукой.

И Бахтин понял, что он может не бояться этого высокого, красивого человека. И почему-то сразу поверил ему. И время покажет, что он не ошибся.

Полковник Генерального штаба Чечель попал в обстоятельства весьма и весьма сложные. Перед самым октябрьским переворотом он получил восемьсот тысяч франков наличными и должен был с тремя офицерами отбыть в Стокгольм, где ему предписано было организовать резидентуру. Деньги были получены, а разведслужба России рухнула, и Чечель остался, словно часовой, у денежного ящика. Состояние это безумно угнетало его. Он — кадровый потомственный военный, связавший свою жизнь, сразу после училища, со службой в разведке, вместо того чтобы уехать на юг и драться с большевиками, вынужден охранять казенные суммы. Да и жил он бедно и голодно, продавая вещи. Несколько дней назад он реализовал последнюю ценность — золотой портсигар и денег, вырученных от этой операции, еле-еле хватит ему на неделю весьма скромной жизни. Господи! Как глупо иметь на руках больше полумиллиона франков и нищенствовать. Но казенные деньги для Чечеля были предметом чисто абстрактным, как, к примеру, военное имущество. Деньги эти были цепью, накрепко приковавшей его к Москве. Пробираться с ними к Деникину через пылающую войной и нашпигованную бандами Россию и Малороссию было предприятием крайне рискованным и ненадежным. Конечно, можно было спрятать деньги в тайник и уйти. Потом пусть посылают курьеров. Но он со свойственными ему скрупулезностью и упрямством профессионального разведчика искал любой выход на растворившегося в зареве революции своего бывшего шефа генерала Батюшева. Пока ему это не удавалось. И поэтому Чечель решил поступить на службу, благо бывший однокашник полковник Климов заведовал милицейскими стрелковыми курсами. Правда, в последнее время, он начал замечать, что за ним следят. Несколько раз он замечал одного и того же человека, толкущегося у дома. Пару раз обращал внимание на людей, пытавшихся его пасти на улице. Это были ясно не чекисты, уж больно грубо и непрофессионально действовали эти люди. А потом ЧК не стала бы возиться с ним. Взяли б и дело с концом. Слежка напугала его, возможно, кто-то еще знал о казенных суммах. Получал он их в Союзе городов и ехать в Швецию должен был как представитель земства, отправленный за кордон для закупки продовольствия и одеял для беженцев. Об операции этой знали, кроме него, двое. Председатель Союза князь Львов и его помощник присяжный поверенный Усов. Но они оба давно в Париже. В целях конспирации князь Львов выдал Чечелю документ, в котором было обозначено, что полученные им казенные суммы переданы шведскому Красному Кресту. Нынче утром Чечель поехал к Климову и поступил на службу. Назначили его заведовать строевой подготовкой милиционеров. Встретили его хорошо, комиссар курсов, большевик, из бывших унтер-офицеров, даже благодарил полковника за патриотический порыв. Чечель получил мандат, оружие и паек. Домой он возвращался с вещмешком, в котором была крупа, вобла, сахарин и даже цибик чая. Но главное было в другом, полковник Чечель перетянул шинель ремнем с кобурой. Теперь оружие он носил на законном основании. Но у дома он опять срисовал юркого мужичка в офицерской бекеше и котиковой шапке «пирожок». Третий раз он попадался на глаза полковнику в самых неожиданных местах. Обостренное чувство опасности, свойственное многим людям его профессии, подсказало ему, что, возможно, этой ночью что-то может случиться. Кто-то наверняка прознал об этих деньгах. Но кто? Да, Господи, какая разница, будут ли это бывшие офицеры или просто бандиты. Чечель достал из тайника саквояж с деньгами, и большой двенадцатизарядный кольт, две гранаты «мильс», собрал необходимые документы, привязал вещмешок с пайком к ручке саквояжа. Теперь надобно заняться дверями. Черный ход Чечель заколотил еще в октябре. Не нужен он ему был. Окно туалета выходило на крышу сарая. Прыгать всего ничего. Один этаж, а там проходной двор и ищи его. А нынче вообще снег выпал, и у стены сарая нанесло метровый сугроб, так что уйти он сможет легко.

Вот только от кого? Эта мысль занимала полковника весь сегодняшний вечер. Часы в столовой пробили одиннадцать раз. Чечель подошел к окну. Темнота. Даже снег стал невидимым и черным. Он закурил, и вдруг под аркой вспыхнули лучи огня. Урча моторами, во двор въехало два авто. Все. Это к нему. Чечель достал из стола рубчатую гранату «мильс», подошел к двери, повесил ее на ручку, отогнул усики детонатора, привязал к кольцу шнур и зацепил его за крюк. В дверь уже колотили, что-то кричали и матерились. Гулко раздавались удары и на черном ходу. Чечель надел бекешу, папаху, взял саквояж с притороченным к нему вещевым мешком, оглядел последний раз квартиру. Пора. Он вошел в туалет, запер дверь, распахнул окно. В лицо ударило снежным холодом. Крышу он не видел. Но память услужливо подсказала ему ее размеры. Он прыгнул и мягко приземлился. В квартире грохнул взрыв. Чечель прыгнул в сугроб, провалился почти по пояс в снег, матерясь, выбрался и побежал через проходной двор. Через несколько минут он словно растворился в хитросплетении дворов и переулков на Мясницкой.

Литвин тоже не спал в эту ночь. В Москве было двенадцать крупных гаражей и более двадцати мелких, принадлежащих разросшимся, как грибы, новым комиссиям, главкам и комиссариатам. Он решил начать с бывшего гаража Союза городов на Сретенке. На проходной сидел вахтер с наганом и пил чай из медного гнутого чайника. — Куда? — лениво спросил он. — ЧК, — ответил Батов.

Но страшное это словосочетание не произвело никакого впечатления на вахтера. — Идите. — Он налил чай в блюдце. — Начальство здесь? — спросил Литвин. — А где ему быть, завгар здесь и ночует. — Как его фамилия? — Тимохин Николай Ильич.

Тимохин спал в кабинете на диване. В комнате было жарко, бока буржуйки раскалились до малинового цвета.

— Жалко будить, — вздохнул Литвин, — но что делать, служба у нас собачья. Он подошел к дивану, потряс спящего за плечо. — Тимохин… Тимохин…

— А… Кто… Куда… — Завгар вскочил, со сна не понимая, что случилось. Отсутствующими глазами оглядел комнату и опять лег.

— Тимохин… Да вставай же… — Литвин рывком посадил завгара. Теперь он проснулся, и взгляд стал осмысленным.

— Вы кто? — хриплым, севшим от сна голосом спросил он. — Мы из ЧК.

— Мандат попрошу. Литвин протянул документ. Тимохин прочел его. — Какая нужда во мне? — Вы, Николай Ильич, давно здесь работаете? — После ранения, в пятнадцатом, сюда перешел. — Значит, многих знаете? — Да почитай всех. Литвин достал фотографию подпрапорщика. Тимохин взглянул мельком, засмеялся.

— Ишь, паршивец, а я-то голову ломал, кто мою куртку украл. Дай закурить, чекист. Литвин протянул портсигар. Тимохин ловко подцепил папиросу, чиркнул зажигалкой, сделанной из винтовочной гильзы. — Так вы его знаете? — нетерпеливо спросил Батов.

— А то. Это Колька Базыкин. Самый поганый человек в гараже был. — А где он живет?

— В Обираловке, в поселке Ивановка, в своем доме.

— Давайте мы все это запишем. — Литвин достал лист бумаги и чернильный карандаш.

— Давай, — охотно согласился Тимохин, — вы, как его прищучите, куртку мою возверните.

Ночью Бахтина разбудил шум за стеной. К Жене кто-то пришел. Видно, подгуляли ребята и решили завернуть на огонек. Он встал, взял со стола портсигар. Закурил. Сделал пару затяжек. Ткнул папиросу в пепельницу и опять заснул. Проснулся он от стука в дверь. В комнате хозяйничало сероватое зимнее утро. Не хотелось вставать, тем более куда-то ехать. Но дверь уже содрогалась от ударов, и Бахтин встал, надел брюки, накинул пальто и пошел открывать.

— Заспались вы, Александр Петрович. — На пороге стояли Литвин и Алфимов. — Малость есть.

— А мы на подпрапорщика вышли, — победно усмехнулся Литвин. — Пошли в квартиру, а то я замерзать стал.

— Вы брейтесь, Александр Петрович, — Литвин снял пальто, — а мы пока вам завтрак сообразим, путь-то неблизкий. — А именно? — В Обираловку. — Как на улице?

— Морозит малость, — сказал Алфимов и с интересом оглядел комнату.

Небогато жил полицейский полковник. Совсем небогато.

Это был второй дом чиновников полиции, в котором довелось побывать Алфимову за эти дни. И сидя на диване в комнате Бахтина, он думал о том, что председатель Пресненского Совета, у которого он был на той неделе, жил куда лучше, чем сатрап старого строя. И это не ложилось в привычные рамки навязанного ему мышления. Тем более то, что произошло нынче ночью.

За чаем Литвин рассказал Бахтину о том, как они с Батовым вышли на Кольку Базыкина.

— Мы соединились по прямому проводу с милицейским пикетом в Обираловке, и мне сказали, что Базыкин держит в страхе весь поселок.

— Ну что ж, Орест, поедем посмотрим на этого страшного господина. — У него там хива своя. — Много? — Человек пять. — А нас четверо, думаю, сдюжим. Правда, Михаил? Алфимов кивнул. Он сидел какой-то странный, молчаливый и печальный.

— У вас неприятности, Михаил? — поинтересовался Бахтин. — Да нет, Александр Петрович, о жизни задумался.

— Весьма вредное занятие, особенно нынче. Что это вы за куль приволокли?

— Да это Мартынов приказал вам полушубок передать, а то вы в вашем пальтишке померзнете. — Едем.

Милицейский пикет находился прямо на станции, занимал комнату жандармского поста.

Милиционеров на весь поселок и прилегающие деревни было трое.

— Вы, товарищи чекисты, нас поймите, — оправдывался старший. — Что мы с ними сделать можем. Знаем, что они и в Горенках, и в Реутове, и в Купавне промышляют, а поймать их не можем. — Где они сейчас? — Бахтин встал.

— Так, как обычно, у Еремея Силыча, — ответил один из милиционеров.

— Это рядом с вокзалом. Буфетчик трактирное заведение держит с бильярдной комнатой.

— А они там? — Литвин, проверяя, крутанул барабан нагана.

— А где им быть, с обеда спирт жрут, да шары гоняют, — зло ответил старший пикета.

— Стало быть так, — Бахтин усмехнулся нехорошо, — милиционеры на улице, мы идем в кабак.

В зале кабака было темновато. Электричества не было, горели четыре керосиновые люстры. В углу зала двое в железнодорожных фуражках хлебали из высоких мисок суп.

— Вы, господа-граждане, нездешние будете? — налег на стойку жирной грудью буфетчик.

— Из Новогиреево мы, — ответил Батов, — пивка нет?

— Откуда ему взяться-то. А бражки могу спроворить. По какой надобности в наши Палестины? — По торговой, — подошел к стойке Алфимов.

— Понятно-с— Буфетчик оглядел его кожаную куртку, маузер в деревянной кобуре. — Понимаем-с.

Из соседней комнаты доносилось щелканье шаров и голоса. — Базыкин там? — спросил буфетчика Бахтин. — Там-с.

Бахтин расстегнул полушубок и направился к бильярдной. Здесь было посветлей. Над двумя столами с заштопанным зеленым сукном горели здоровенные лампы-«молнии». Видать, для Базыкина хозяин керосина не жалел. Кольку Бахтин узнал сразу. Он стоял, картинно опершись на кий, демонстрируя всем дорогую шелковую косоворотку, серебряный поясок и сапоги варшавского лака. — Тебе чего, гражданин? — лениво спросил он.

— Да хотел шары покатать. — Бахтин скинул полушубок.

— А здесь играют только на интерес, — заржал Колька.

Бахтин взял из стойки кий. Прикинул. То, что нужно, тяжелый и удобный. — Так какой твой интерес? — подошел к Базыкину.

— Мой, говоришь. — Колька засунул руку в карман фасонистых бриджей и вынул пачку денег.

Здесь были и керенки, и советские, и добрые старые «катеринки», и «петруши».

— Давай по «кате» сгоняем. — Он положил на сукно сторублевку.

— Я за такие деньги из дома не выхожу, — с презрением ответил Бахтин.

— Ишь ты, деловой, — Базыкин оглядел своих ребят, развел руками, — я тогда «петрушу» добавлю. Легла на стол пятисотенная бумажка. — Чем ответишь?

Бахтин расстегнул карман кителя, вынул фотографию, сделанную Дранковым, и бросил на стол. Он не стал ждать реакции Базыкина и с размаху ударил его тяжелым кием. Развернулся и достал второго, выхватившего из-за голенища нож. Кий сломался. В комнату ворвались Литвин с чекистами.

— ЧК, всем к стенке, — рявкнул Алфимов.

Губастый парень в люстриновом пиджаке выхватил из-за пояса наган. Бахтин выстрелил. Пуля угодила точно между глаз. Литвин и Батов ловко обыскали задержанных. На столе появились два нагана и три браунинга, ножи и кастеты, внушительная кучка денег. — Где милиционеры?

— Здесь мы. — В дверь опасливо заглянул старший пикета. — Это ваши жиганы, вы их и забирайте. — Так как же, товарищ начальник, куда же мы их?

— Холодная при бывшем жандармском посте есть? — Оно конечно, но там у нас овощи лежат.

— Вот что, любезный. — Бахтин подошел к старшему. Он хотел сказать ему о том, что такое служба, но, посмотрев еще раз на маленького, худого, с ввалившимися щеками человека в шапке с милицейским значком и путейской куртке, понял, что любые объяснения здесь бесполезны. — Где ваш комиссариат? — В Горенках.

— Вот вы этих дельцов на картошку посадите и телефонируйте в Горенки, пусть их заберут. — Сделаю.

— Ну а теперь все выйдите, мне с Колей Базыкиным потолковать надо.

Бахтин подошел к лежащему у стены Базыкину, рывком поднял его и коротко без замаха ударил его по печени. Базыкин, пуская ртом пузыри, медленно осел.

— Это тебе, Коля, аванс. А дальше у нас разговор будет. — Я ничего не знаю, — прохрипел Базыкин.

— Слушай меня, жиган с ландринной фабрики, меня твои скачки и тормозилы не интересуют. Ты шофером был, когда из сыскного архив увозили? — Ну я. — Куда отвез? — А если скажу? — Мне твои рассказы ни к чему. Ты покажешь где. — А потом?

— Потом. — Бахтин закурил. Посмотрел на сидящего на полу грабителя. Жалкий был гроза уезда Колька Базыкин. И похож он был на нашкодившего приказчика из мелочной лавки. — Потом я тебя отпущу. — Побожитесь.

— Падло буду. — Бахтин щелкнул по зубам ногтем большого пальца.

— Я вам, господин начальник, верю. — Колька медленно встал. — Только ты мне одну бумагу напишешь… — Сексотить, что ли?

— Именно. Ты пойми, мне тебя просто так отпустить нельзя. — Хоть десять, потом пусть найдут.

— Это не моя печаль. — Бахтин достал из кармана бумажку и химический карандаш. — Так где архив? — Да рядом здесь, в Салтыковке.

К Салтыковке подъехали в сумерках. Минут десять простояли у шлагбаума, пропуская товарный из Москвы. Бахтину раньше никогда не доводилось бывать в этих местах. В глубине начинающего чернеть леса угадывались очертания домов. Кое-где светились редкие огоньки. Проехали еще полверсты, и Базыкин сказал: — Здесь направо.

— Не проедем, — мрачно сказал шофер, — снегу-то намело.

Бахтин выпрыгнул из авто. Ступил на дорогу. Действительно снегу намело много.

— Вы остаетесь в машине, — сказал Бахтин шоферу, — остальные за мной. Веди, Сусанин.

Утопая в снегу, они подошли к двухэтажной даче с легкомысленными башенками по краям крыши. В доме горели три окна.

— Литвин, — тихо сказал Бахтин, — видите водопроводную колонку? — Вижу.

— Вот и прикрепите нашего Сусанина к ней наручниками.

Они осторожно подошли к дому. В первозданной тишине снег предательски скрипел под сапогами. Литвин быстро осмотрел дом. На другую сторону выходило всего одно окно.

— Батов туда. Стреляй в каждого, кто попробует бежать.

Бахтин встал на деревянный карниз, заглянул в окно.

За столом трое играли в карты. Двоих он узнал сразу. Казимир Нож и Хряк, ходивший с Сабаном трясти Немировского. Третий в офицерском кителе сидел к нему спиной.

Внезапно Казимир бросил карты и выхватил пистолет. Батин упал в снег, стекло разнесла пуля. — Сколько их? — крикнул Алфимов. — Трое. — Ложись. — Чекист бросил в окно гранату.

Туго рванул взрыв, погас свет, посыпались стекла. А Алфимов уже влез в окно, за ним прыгнул Литвин. Выстрел, крики, мат.

Бахтин влез в окно, зажег потайной фонарь. Круглое желтое пятно побежало по полу, усыпанному разбитыми стеклами, вырвало из темноты развалившийся пополам стол, остановившись на развороченном осколками лице. Только по усикам можно было узнать того, кто еще недавно жил под именем Казимир Нож. Лицом вниз лежал человек в офицерском кителе, сукно на спине стало черным от крови. Бахтин перевернул его. Нет. Этого человека он не знал. В углу сидел Хряк, по лицу его капала кровь. — Орест, найдите лампу.

Литвин вернулся через несколько минут. Чиркнул спичкой, зажег трехлинейку. — Где архив, Хряк? — В той комнате… У, суки…

— Будешь много языком бряцать, пулю съешь, — предупредил его Бахтин.

Бахтин взял с трюмо свечу. Зажег, толкнул дверь в комнату. У стены приткнулась аккуратная стопа папок. Штук тридцать, на глаз определил Бахтин. — Где остальные? — Их Лимон вчера забрал. Опередил, сука. Но ничего, кое-что есть. — Зовите Батова.

Когда собрались все, начался обыск. Нашли оружие, патроны, немного денег и навал жратвы.

— Алфимов, берите мотор и в Горенки, в милицию. Пусть дадут подводу увезти трупы. Вам, Орест, с Батовым придется остаться в засаде.

Они с Алфимовым вышли. Ночь была морозной и светлой. Месяц и звезды больше походили на елочные игрушки, приклеенные к темному бархату. — Ночь-то какая, Александр Петрович.

— Плохая ночь, Миша, вспомните, сколько людей мы уложили. — Так ведь бандюг.

— Я после тюрьмы все чаще о Боге задумываться начал. Перед ним мы все равны. — Может быть, — тихо ответил Алфимов. Бахтин подошел к колонке. — Ну что, Базыкин, натерпелся? — Было малость. — Иди. — Спасибо, ваше благородие. — Ишь ты, признал.

— Вспомнил. Только одного не пойму, что вы с ними делаете. — Я и сам не пойму, друг Базыкин. Иди.

— Век помнить буду. — Колька растворился в темноте.

— А почему вы его отпустили, — раздался за спиной голос шофера.

— А это мое дело, юноша, и советую вам не делать мне замечаний. Почему оставили авто? — Выполнял свой долг. — Революционный? — Да.

— Тогда шли бы бандитов брать. И запомните, еще раз нарушите приказ, пристрелю.

— Ты, реалист, — рявкнул Алфимов, — а ну, к машине. У меня к тебе разговор есть.

На Лубянку они приехали только утром. Сдали Хряка в камеру, занесли в комнату папки.

— Миша, — сказал Бахтин, — я там пакет пшена прихватил и пару банок консервов, если вам не трудно, занесите их на Арбат Кулику. Алфимов молчал, отвернувшись к окну. — Вы что, Миша?

— Александр Петрович… — Голос Алфимова сорвался. — Я…

— Да говорите же. — Нехорошее предчувствие сдавило сердце Бахтина.

— Умер Валентин Яковлевич… А ворону застрелили… — Кто? — Бахтин вскочил с дивана. — Наши.

— Как это? — застучало в висках, казалось, что комната стала раскачиваться, как пароходная палуба. Бахтин устало опустился на диван. — Ворону-то за что?

— Его той же ночью забрали, как мы ушли. Приехали из следственного отдела. — Ворону-то за что? — тупо повторил Бахтин.

— Говорят, кричала очень. Бахтин встал, пошел к двери. — Вы куда? — К Манцеву.

— Не ходите, Александр Петрович, Валентин Яковлевич умер. Сердце на допросе не выдержало.

— Бедный старик. Ловил собачьих воров. Криминальным музеем заведовал. Потом финансовые аферы раскручивал. Он из своего нагана не выстрелил ни разу. Да и вообще его не носил. В домкоме работал. Чем же он вам, господа большевики, не угодил? — При чем же здесь мы? — обиделся Алфимов.

— При чем? Помните, Миша, нет и не будет будущего у того народа, кто из своих защитников сделал палачей. — Разве я палач? — Вы нет и вам трудно будет служить здесь.

— А я и не буду. Весной река вскроется, уйду на буксир шкипером.

— Не уйдете, Миша. У вас здесь круговая порука, как в банде. Вас всех кровью вяжут. — А у вас иначе было? — зло спросил Алфимов.

— Мы закон защищали, плохой ли хороший, но закон. А вы революционную совесть и классовое чутье. А это дело зыбкое. Вот видите, и ворона контрреволюционером стала.

Бахтин закурил. Так они сидели и молчали несколько минут.

— А как вы думаете, Миша, почему забрали Кулика, знают о Никитине, но не тронули Дранкова? — Не знаю.

— Пасут меня. И пасет шофер. К Дранкову-то мы пешком шли. — А ведь точно.

— Значит, не верят мне. А держат, как говорят наши клиенты, за подставного фраера. Мы тебя из тюрьмы взяли, за это ищи, а потом мы тебя шлепнем. — Бог с вами, Александр Петрович…

— Точно, Миша, и вы в это дело не встревайте, иначе они вас прижмут. — Я в ячейку пойду…

— Не надо, Миша. Это система. А ее невозможно победить.

Рослева сидела у печки и курила. В комнате было тепло, но ее познабливало, не спасал даже полушубок, накинутый на плечи. Который день она не досыпала. Допросы. Допросы. Допросы.

Она уже не помнила лиц арестованных, голосов. Все они слились для нее в одно понятие — враг. Без стука распахнулась дверь. Вошел Мартынов. — Тебе чего, товарищ, Федор? — Зачем вы взяли Кулика? — Я должна была его допросить.

— А вам известно, что Кулик должен был помочь нашей группе в розыске Сабана. — Этот старец? — Именно.

— Может быть, вы зачислите в ЧК всех полицейских офицеров? — Если будет нужно.

— Двое уже работают у вас. И ваш хваленый Бахтин совершает преступление за преступлением. Я решила арестовать его. — А агентурный архив? А банда Сабана?

— Бахтин для нас опаснее, чем все банды, вместе взятые.

— Идемте к Дзержинскому. Председатель МЧК и ВЧК принял их сразу же. — В чем дело? — холодно поинтересовался он. — Я решила арестовать Бахтина. — Основание.

— Сегодня ночью он отпустил врага революции, бандита Базыкина.

Мартынов молча подошел к столу, положил перед Дзержинским бумаги.

Дзержинский внимательно прочитал их, усмехнулся:

— Школа. Есть чему поучиться. Запомните, товарищ Рослева, бандита Базыкина нет, с нынешней ночи есть секретный сотрудник МЧК по кличке Глухарь. — Как это? — Читайте. Значит, часть архива Бахтин вернул?

— Почти половину, Феликс Эдмундович. Одновременно разгромил преступную группу в Обираловке, завербовал их главаря, уничтожены два известных бандита и арестован активный член банды Сабана Николаев Сергей по кличке Хряк.

— Ну что ж, — Дзержинский встал, — у каждого свои методы. Одни стреляют комнатных ворон, другие ловят бандитов. Идите, Федор Яковлевич, а с товарищем Рослевой я поговорю.

Когда Мартынов вышел, Дзержинский раздраженно сказал:

— Я просил вас наблюдать, а не действовать. Зачем вам понадобился этот старик? — Я хотела отработать связи Бахтина.

— Поэтому Черкасов при обыске застрелил ручную ворону? — Это случайность.

— Продолжайте наблюдать за Бахтиным, но очень осторожно, и только. Кстати, как он живет?

— Проживает вдвоем с Литвиным. Сосед — литератор Кузьмин. — Кузьмин. Либерал. А женщины? — Нет.

— Вот и подумайте об этом. Впрочем, не надо. Просто наблюдайте. Думаю, при его опыте он скоро справится с заданием. А там посмотрим.

Бахтин сидел в кабинете и ждал, когда к нему приведут Хряка. Он не думал о допросе и не готовился к нему. Все это было раньше, теперь, особенно после смерти Кулика, он прекрасно понимал, что ему рассчитывать не на что. Но господа товарищи плохо его знали. Он понял их, значит, ведет скачки он. Хряк рухнул на стул и попросил хрипло: — Дайте закурить, ваше высокоблагородие. — На. — Бахтин протянул ему портсигар. Хряк глубоко затянулся. — Хорошо. — Ну, что скажешь? — Нет на мне ничего. — Это мне решать, Николаев. Где Сабан?

— Мне скрывать нечего. Я ваши приемчики, господин Бахтин, расчудесно знаю. Не хочу калекой в камеру возвращаться. Поэтому честно говорю. Видел его вчера ночью, брали в Банковском переулке квартиру одного полковника. Я его несколько дней пас. — А зачем Сабану полковник понадобился?

— Не Сабану, а Лимону. Он говорил, что у того валюты лом. — Взяли?

— Нет. Он четверых гранатой взорвал и ушел. Его вся наша хевра по Москве ищет. — Слушай, Хряк, а где Сабан?

— До вчерашнего дня на даче в Сокольниках был, а утром они оттуда спрыгнули, а куда, не знаю. — А что ты в Салтыковке делал?

— Нож весточку прислал, дружок его золотишко скидывал. — Кто он? — Не знаю. Его Нож Андреем называл. — Ну, а золотишко куда? — К Каину. — А деньги тебе зачем? — Хочу пивную открыть. — Значит, от налетов отошел. — Как в семнадцатом освободили — все. — А где Лимон? — Это никто не знает. — С Сабаном связь есть? — Он меня сам находит. — Ты кури, кури. Не жрал, наверное. Литвин, спроворьте чайку да поесть чего-нибудь.

Зашедший в кабинет Мартынов застал картину почти идиллическую. За столом Бахтин, Литвин и Алфимов пили чай с арестованным.

— Меня в компанию возьмете? — засмеялся Мартынов.

— Присаживайтесь, Федор Яковлевич, вот с Николаевым о жизни толкуем. Хочет он трактир открыть. Деньги, говорит, собрал. Поможем?

Люди обладают разными врожденными талантами. У Мартынова был подлинный талант сыщика. Он моментально просчитал, как выгодно ему иметь в городе место, где будут хороводить уголовники.

— А почему не помочь, если Сергей нас угощать будет. — Начальник, первая рюмка ваша. — Надо подумать.

Они пили чай и говорили о пустяках. А Мартынов думал о том, как убедить Дзержинского, что Бахтин им нынче просто необходим.

— Слушай, Николаев, а где ребята Сабана собираться любят? Где хрусты сбрасывают?

— Там, где и все. В Столешниковом, в угловом, где кафе. Там на втором этаже механические лошадки.

— Посиди пока, — Бахтин повернулся к Мартынову, — выйдем на секунду, Федор Яковлевич.

Они вышли в коридор. Мимо них восемь матросов потащили тяжелый засыпной сейф…

— Да держи ты… Твою мать… Он же тяжелый, как жесть… Да не урони… — Что, Александр Петрович?

— Конечно, вы можете его расстрелять, но, думаю, от него больше пользы на свободе будет. — Я с вами согласен.

— Тем более, что он от дел отошел. Правда, я раньше по мокрухе не ходил. — Хотите его завербовать?

— А мне для чего? Как я понял, долго я в вашем департаменте не задержусь.

Мартынов внимательно посмотрел на него и понял, что этот человек понимает все.

— Врать не буду, Александр Петрович, служить у нас вам нельзя. — Спасибо за откровенность.

— Но в уголовно-розыскной милиции для вас всегда найдется место. — Там посмотрим. Так что вербуйте его сами.

— Александр Петрович, — из кабинета выглянул Литвин, — вас Кузьмин к аппарату просит.

В гостиной Кузьмин соорудил выпивку и закуску. За столом сидел человек в ладном офицерском кителе.

— Знакомьтесь, это бывший коллежский советник Бахтин Александр Петрович, а это полковник Чечель Василий Борисович.

— Интересно, Женя, — Бахтин пожал руку Чечелю, — коллежский советник бывший, а полковник всегда полковник. Так, что ли?

— Заело, — засмеялся Кузьмин, — садись, поужинаем, да поговорить надо.

Выпили, закусили и Чечель рассказал свою историю невеселую.

— Значит, вы говорите, что о деньгах знали двое. Кто? — Князь Львов и его помощник Усов.

— Так. — Бахтин вскочил, нервно зашагал по комнате. — Усов. Интересно. А он знал, что вы деньги сдали? — Нет. — Все ясно, покажите-ка расписочку.

Чечель достал из кармана потертый сафьяновый бумажник, вынул документ, протянул Бахтину.

— Так… так… интересно. Значит, вот почему вас Сабан с Рубиным искали. — Я их не знаю.

— И не надо, Василий Борисович. Вам Женя мою одиссею, надеюсь, рассказал. — Так точно. — Поможете мне? — Каким образом?

— Вам ничего не надо будет делать. Сходите раз в один притончик с дамой, поиграете и все. — Это нужно?

— Необходимо. Мы должны их уничтожить, пока они не убрали вас. — Оружие дадите? — Вы же инструктор милицейского резерва. — У меня есть иной выход? — Нет, Василий Борисович, нет. — Не военное дело.

— Бросьте, вы же контрразведчик, сродни нам, грешным. Ну, как? — Согласен. — Вот и хорошо. Поутру двинем в ЧК.

— Жуть-то какая, не к ночи, — замотал головой Чечель.

Наконец он понял, что это не сон, а кто-то вполне реальный колотит в дверь. За окном висела ночь. Бахтин накинул полушубок и пошел к дверям. — Кто? — Это я, Алфимов. Бахтин открыл дверь. Миша ввалился в квартиру вместе с лестничным холодом.

— Беда, Александр Петрович, банда шведского консула угробила. Манцев приказал… — Сейчас.

Хорошо, он по давней привычке побрился на ночь. Раньше Бахтин делал это почти ежедневно. Чтобы выехать на ночное происшествие в пристойном виде. Ровно через пять минут он спустился к авто. — Где? — спросил он.

— Дом страхового общества «Россия», на Сретенском бульваре.

Шофер был новый, что порадовало Бахтина. Последнее время он еле сдерживался, чтобы не набить морду юному классовому борцу.

За стеклом машины лежал черный, засыпанный снегом город. Пустой и опасный, как пещера из книги Жаколио. Но даже сейчас была в облике Москвы некая трагическая красота, город, словно больной, пережидал, когда спадет высокая температура. У шикарного дома, отгороженного от улицы резной решеткой, стояли несколько авто и санитарная карета.

Бахтин вылез из машины, пошел к подъезду. Этот дом пока сохранил былое барское чванство. На лестнице лежал ковер. Медные костыли, прибившие его к ступеням, сияли нестерпимо и ярко. В вестибюле толпились люди в кожаных куртках и шинелях. — Где? — спросил Бахтин. — В бельэтаже направо.

У дверей квартиры Мартынов и Манцев о чем-то разговаривали с элегантным господином в дорогой шубе.

— Позвольте, господин посол, представить вам известного криминалиста товарища Бахтина, он будет вести расследование, — сказал Манцев. Посол вежливо приподнял котелок. Бахтин приложил руку к шапке «пирожку».

— Вы бывший полицейский чиновник? — спросил посол по-французски.

— Я служил помощником начальника сыскной полиции, — по-французски ответил Бахтин. — Вы служите в Ч К?

— Нет, господин посол, я занимаюсь уголовным сыском.

— Господа, — посол перешел на русский, — наличие такого специалиста позволяет мне надеяться, что преступники будут пойманы и наказаны.

— Извините, господин посол. — Бахтин улыбнулся печально, показывая одновременно расположение к столь важной особе и свою скорбь по поводу произошедшего. — Кто в квартире? — спросил он Манцева. — Литвин и врач. — Где эксперты? — Скоро будут. — Позвольте. — Бахтин закрыл дверь.

Медная табличка. Буквы под готику: «Консул королевства Швеция. Кручинин А. Е.».

Кручинин… Нет… Не может быть… Он же возглавлял Московский удельный департамент.

— Простите, господин посол, а господин консул ранее не работал в Министерстве Двора.

— Да, господин Бахтин, но в семнадцатом году он стал подданным нашего короля и консулом в Москве.

Вот, значит, как. Нехорошо стало Бахтину, словно на плечи тяжелый мешок упал, словно придавило его к ковру этому, к стене, к ступеням. Но он собрался и внимательно осмотрел дверь. — Пойдемте, Федор Яковлевич. — А мне можно? — спросил Алфимов. — Нужно, Миша.

В передней ярко горела бронзовая люстра, сделанная как матовый шар, на полу лежал человек в кожаной куртке, синих бриджах и фасонистых сапогах с ремешками на голенище, рядом валялся кольт. — Обыскивали? — Нет, ждали вас, — сказал Мартынов.

Бахтин присел. Пуля попала точно в сердце, крови было немного. Бахтин расстегнул куртку, достал из внутреннего кармана бумажник.

Две порнографические открытки… Деньги… Письмо… Паспорт… Соловьев Игнат Петрович… Явная липа… Мандат… «Тюремный отдел МЧК… Ковалев Федор Петрович… комиссар. Всем военным и гражданским властям… Подпись: комендант Семенов».

— Это вам. — Бахтин протянул мандат Мартынову.

В карманах бриджей патроны к кольту… Ключ… Только вот где та дверь, которую можно им открыть… Опять деньги.

— Проследите, пусть откатают пальцы, — приказал он Алфимову, — если повезет, они могут оказаться среди тех папок, что мы взяли в Салтыковке.

Бахтин поднялся, зашагал по коридору. В гостиной, на ковре, лежал человек с простреленной головой. Пуля из кольта или маузера разнесла ему практически все лицо. Рядом валялся браунинг калибра 6,35. Видимо, из него и застрелил Кручинин одного из бандитов. В гостиной поработали основательно. На ковре осколки фарфора, хрустальные бокалы, серебряная посуда. Из гостиной дверь в кабинет. Там работал Литвин. — Что, Орест?

— Ящики стола вывернуты, в стене взломан секретный сейф. — Что там было?

— Вот, нашел на полу. — Литвин протянул Бахтину кольцо с изумрудом и бриллиантами. — Наверное, уронили впопыхах.

Бахтин узнал это кольцо. Оно было на руке Лены в день их последней встречи в Петербурге.

Он вышел в коридор. Посол и Манцев продолжали о чем-то беседовать.

— Господин посол, — Бахтин подошел к ним, — вам приходилось бывать в этой квартире? — Конечно.

— Были ли у господина Кручинина какие-то редкие ценности?

— Да, у него в гостиной находилась необычайная коллекция изделий Фаберже. — Я попрошу вас пройти со мной. — Конечно.

Посол брезгливо переступил через убитого, увидел труп Кручинина и снял котелок. — Это ужасно.

— Я прошу вас внимательно осмотреть гостиную. Есть ли здесь предметы, о которых вы говорили? — Голос Бахтина был служебно-будничен.

Посол прошелся по комнате, внимательно разглядывая разбитые стекла горок. — Коллекции нет.

— Благодарю вас. Держал ли господин Кручинин в доме служебные документы? — Что вы имеете в виду? — Бланки паспортов.

— Уверен, что нет, — запнувшись на секунду, ответил посол.

— Благодарю. Но мне бы хотелось, чтобы вы еще раз подумали. — Господин Бахтин! — возмутился посол.

— Господин посол, представьте, что паспорта попали в руки бандитов. Следовательно, они воспользуются ими для новых убийств и грабежей. Подумайте, граждане королевства Швеция занимаются в Москве уголовным промыслом.

— Я поговорю с господином послом, — вмешался в разговор Манцев.

Ну вот, пора идти в соседнюю комнату. Бахтин уже знал, что увидит там. И знание это страшило его, отзываясь в сердце острой болью. На ковре лежала полуголая Лена.

— Ее изнасиловали сначала, потом застрелили, — сказал за спиной Бахтина врач. — Литвин, нашли что-нибудь рядом с убитой? — Ничего.

— Посмотрите внимательно еще раз. Поднимите тело, ковер ощупайте…

Бахтин вышел в соседнюю комнату. Закурил, повернулся к окну. Не думал он, что увидит в последний раз ее мертвой. Вошли жиганы, надругались над его первой любовью, изнасиловали хором, а потом застрелили. И в этом виноваты все. И те, кто пришли сегодня, и те, кто под видом ломки старого позволили ворам и бандитам хозяйничать в его родном городе. Он смотрел в окно и не видел ничего. На темном стекле, словно на экране электротеатра, возникали воспоминания. Они были щемящи и нежны.

За что Господь послал ему все эти испытания? Тюрьму, расстрельный подвал, смерть Лены. И он чувствовал, как к острому ощущению горя и утраты примешивается такое же пронзительное чувство ненависти. К Рубину, Сабану и всем тем, кто разрушил его мир, испохабил жизнь. Лишил всего, что он заработал тяжелым трудом. И постепенно это чувство поглотило в нем все остальное, стало главным, как совсем недавно в камере Бутырской тюрьмы. Воспоминания обожгли на несколько минут и погасли. Исчез молодой романтический петербургский житель. У окна в комнате опять стоял человек, пришедший в этот город мстить.

— Александр Петрович. — Литвин дотронулся до его плеча. Бахтин повернулся. — Где швейцар, Орест? — Сейчас приведу. — На кухню.

На кухне сидели два чекиста в кожаных куртках и ели консервы. — Вон отсюда, — рявкнул Бахтин.

— Чего? — Один из них встал, угрожающе надвинулся. — Ты, ошметок полицейский… — Вон, — Бахтин достал наган, — застрелю, суки.

— Ты чего… Чего… — Второй чекист попытался встать, но упал с табуретки.

На шум вошел Мартынов. Он увидел консервы, хлеб, наган в руке Бахтина. — Вон, — скомандовал он. — Погодите, — Бахтин спрятал наган, — Алфимов. — Здесь я. — Обыщи их.

— По какому праву… — заорал тот, что полез первым.

— По праву революции, — с удовольствием ответил Бахтин.

Они с Мартыновым вышли, а через некоторое время Алфимов вывел этих двоих.

— Наворовали, сволочи, — обратился он к Мартынову. — Арестовать.

— Вы, Федор Яковлевич, не расстраивайтесь, — Бахтин дотронулся до кожаного рукава Мартынова, — это всегда было и всегда будет.

— Нет, не будет, — зло ответил Мартынов, — выжжем каленым железом. — Ну-ну, давайте. Где швейцар? — Здесь я. — Пошли. В кухне Бахтин сел рядом со швейцаром. — Ну, братец, излагай.

— Приехали они заполночь… Значит, мне позвонили. Я им: кто, мол? Они: мы из чеки. Я открыл. Старший ихний одет как барин, с кольцами…

— Стоп. — Бахтин достал фотографию Сабана. — Он?

Швейцар повернул карточку к свету, поглядел внимательно. — Ну! — Точно он. — Они документы показывали? — Бумажки, везде штамп ЧК. — А этого не было? — Бахтин достал фото Рубина.

— Был, господин начальник, точно, он мне-то документы и показывал. — Литвин! — позвал Бахтин. И когда тот вошел, скомандовал: — Снимите показания. — Опознал? — В цвет.

На Лубянке Мартынов позвал Алфимова в свой кабинет. — Миша, ты знаешь, кого убили на Сретенском? — Консула с женой.

— А ты знаешь, что его жена — первая любовь Бахтина. Мне Литвин об этом рассказал. — Ну прямо роман, Федор.

— Только с плохим концом. На Александре Петровиче лица нет. Такое пережить. Тюрьму нашу, потом смерть любимой. — Так, что делать? — Что делать, что делать… Мартынов полез в шкаф, вынул пузатую бутылку.

— Коньяк. Французский. Дай ему, пусть душу облегчит. И закуску приготовь.

Бахтин вошел в комнату своей группы. Никого не было. На его столе стояла открытая бутылка коньяка «Финь-Шампань» и тарелка с консервированным мясом. Бахтин посмотрел на это великолепие, и что-то дрогнуло в его душе. Нет, не все сволочи в этом мире и даже в доме этом. Люди остаются людьми; со своими грехами, добротой, любовью, какая бы власть ни пришла в этот город. Он налил полный стакан и залпом выпил. Ему стало тепло и грустно. И предательски по лицу потекли слезы.

Разбудили его голоса. Бахтин скинул пальто, которым его кто-то заботливо укрыл, и сел на диване. В комнате была вся группа. — Доброе утро. — Выспались? — спросил Алфимов. — Сколько времени-то? — Два пополудни.

Через час Бахтин и Мартынов сидели в кабинете Манцева.

— План ваш, Александр Петрович, хорош, слов нет. Значит, инструктор милицейских курсов Чечель согласен? — Согласен.

— Странная история, неужели Усов не знал, что полковник сдал деньги. — Мартынов закурил.

— А как он мог до этого дознаться? — Бахтин достал из бумажника расписку Красного Креста. — Вот видите, все до копейки передано.

— Ну что ж, — Манцев встал, — пойду доложу Дзержинскому.

— Мы такие вопросы раньше решали на уровне начальника сыскной. — Бахтин прищурился насмешливо.

— Дело уж больно склочное, шведы телефонируют в Наркоминдел по три раза в день. Что вам надо для проведения операции?

— Тысячи две франков, наших денег побольше, хорошие мужские вещи, модную женскую одежду, квартиру и людей. — Это не проблема. — Тогда я начинаю.

Бахтин шел по Маросейке. Улицу замело, дворники-подлецы не работали, поэтому пробираться приходилось по узкой, протоптанной дорожке. День был солнечный, яркий. Снег искрился на солнце. Над домами в безветрии стоял печной дым. Спокойной была утренняя Москва, радостной, словно в преддверии Рождества. Вот навстречу заскользила по намятому снегу барышня в синей бархатной шубке с песцовым воротником. Стрельнула в Бахтина лукавыми серыми глазами и пронеслась мимо.

Война войной, переворот переворотом, а люди живут, радуются, на свидания бегают. Живет Москва, живет!

Бахтин свернул в Колпачный и приятно удивился. Тротуар был аккуратно разметен.

Он оглянулся, перепроверяя, и зашел в дверь с надписью на стекле «Антиквариат».

Звякнул колокольчик, Бахтин спустился на две ступеньки и попал в мир старых вещей.

Ничего особенно дорогого он не увидел. Темные от времени картины с ликами неведомых чиновников и штатских господ в старинных камзолах, бронзовые часы с грудастыми наядами и могучими мужиками, шкатулки прекрасной резьбы, целый табун каслинских чугунных коней.

Много вещей собрал Каин в своем магазине, но, видимо, самое ценное для подлинных любителей прятал где-то в закромах.

— Кто там? — Бахтин услышал знакомый голос и шаркающие шаги.

Появился Фролов в теплой фуфайке и полосатых брюках, заправленных в валенки. Он взглянул на Бахтина и сказал: — Кто видел? — Нет. — Тогда в задние комнаты прошу.

До чего же квартира московская на питерскую похожа. Тот же буфет огромный, лампа под зеленым абажуром на цепях под потолком, диван с зеркальцем, плюшевые кресла.

— А у тебя, Петр Емельянович, все по-старому. Впрочем… — Бахтин подошел к дивану. Над ним висел картонный плакат с плохо выполненными стертыми фотографиями и надписью «Вожди революции». — Вместо государя императора повесил?

— Именно, именно. Каждая власть от Бога. — Фролов назидательно поднял палец. Посмотрел внимательно на Бахтина.

— Потрепала вас тюрьма, господин коллежский советник, совсем с лица спали. — Есть немного.

— А мне верные люди сказали, что расстреляли вас. Я заупокойную у Ивана Воина заказал. А вы бежали, значит. — Не рад? — Если честно — рад. И денег дам, и схороню.

— Спасибо тебе, Петр Емельянович, только выпустили меня. — Быть не может! — Вот слушай… — Один секунд, я только закусить соображу.

За коньячишком хорошим, да закусочкой Бахтин поведал Каину о своих злоключениях.

Все рассказал, особенно подробно о разговоре с покойным Адвокатом.

— Да, Александр Петрович, что же получилось, вы, скажем так, полковник, кавалер императорских орденов, в чекисты пошли.

— Нет, Петр Емельянович, у меня к Сабану и Лимону свой счет. Я с них получу. — Понимаю. А не боитесь?

— Опасно, конечно, но надо. Теперь у меня к тебе, Петр Емельянович, два дела. — Говорите. — Первое, как к моему агенту… — Ох, уволили бы вы меня от дел этих. — О том тоже поговорим. К тебе придет Сабан. — Уверены?

— Уверен. Ты ему скажешь, что вот этот человек продал тебе десять тысяч франков. — Бахтин положил на стол фото Чечеля. — Одет был в бекешу офицерскую, фуражку с наушниками, суженки и сапоги. Сабан спросит, где его найти. Ответишь, что он в кафе «Бом» на Тверской. — И все? — засмеялся Каин.

— Все. На этом твоя служба в сыске закончена.

Бахтин встал, вышел в прихожую, из кармана пальто вынул сложенную вдвое папку с агентурным делом «Макаров». Вернулся в столовую, положил папку на стол. — Проверь, Петр Емельянович, здесь все.

Каин схватил папку, достал из ящика комода очки, подошел к окну. Читал он долго, потом открыл дверцу голландки и кинул папку в огонь.

— Вот за это спасибо. Век помнить буду. Так какое второе дело-то?

— теперь, Петр Емельянович, я тебя не как агента прошу, а как авторитетного Ивана, не как сыщик прошу, а как человек, в тюрьме настрадавшийся.

Бахтин налил в фужер коньяк, выпил. Каин, хитро прищурившись, смотрел на него. Он понимал, что агентурное дело ничего не стоит. Слову Бахтина поверит любой московский жиган. Скажи он кому, и найдут его, Каина, с пулей в башке. — Так говори дело-то, Александр Петрович. — Найди мне щель, куда Лимон закопался. — И только-то. — Сможешь?

— Он в Петровском дом купил, в цыганской слободе. Завтра Мишка Цыган придет, я его спрошу, вот и все. — Спасибо.

— Александр Петрович, слышал я, твоя жена в Финляндии? — Да. А тебе зачем? — Хочу через месячишко подорвать. — А граница?

— Есть человек. Да ты его знаешь, капитан Немировский.

— Значит, мы с тобой по одной тропе ходим. Запоминай: Черная речка, семь, госпожа Нечволодова. Думаю, я тебя там встречу. — А если нет?

— Тогда, — Бахтин вынул из галстука булавку, — передай ей это. Каин повертел булавку. — Дорогая вещь. — Подарок жены. Пора мне.

Бахтину повезло, на Маросейке он взял извозчика. — Первая Тверская-Ямская, 57, — назвал он адрес.

И потащились санки по снежным колдобинам. Бахтин сначала пожалел, что не сел в трамвай, но чем дальше он ехал, тем лучше ему становилось. Зимняя Москва гостеприимно распахнулась перед ним. Бульвары, засыпанные снегом, горбатые переулки Сретенки, все еще элегантная Петровка. Почти каждая улица была связана с ним невидимой нитью воспоминаний. Прекрасных и добрых. В них не было места тому, чем он занимался сегодня. Это была память о святочных обедах, рождественских балах, новогодних елках. И жили в ней веселые друзья и прелестные девушки. Все те, кого он больше никогда не увидит.

Дверь ему открыла сама Абрамова. Она узнала его сразу. — Беда какая, господин начальник? — Да нет, мне Михаил нужен.

А в коридоре уже появился Мишка Чиновник. Был он в бархатном халате с атласными бортами. — Александр Петрович, прошу. — Нет, Михаил, у меня к тебе два слова всего. Мадам Абрамова деликатно исчезла. — Ты теперь, говорят, крупье в Столешниковом? Михаил кивнул. — Нарисуй-ка мне план вашего притона.

Они прошли на кухню, и Мишка сноровисто нарисовал план. — На второй двери ключи есть? — От какой? — Черного хода. — Да. — Когда тебе скажут, откроешь? — Значит, брать нас будете?

— Радуйся, что я приду. Как мы войдем, ты свалишь сразу. — Спасибо.

— Не на чем. А это тебе на память. — Бахтин положил на стол папку агентурного дела.

На Пименовской улице было совсем темно, правда вопреки времени и логике один газовый фонарь горел. Свет его желтовато-синий был настолько слаб, что с трудом освещал стену соседнего дома.

Хряк шел за водкой, рядом во дворе ею торговала здоровенная бабища Афанасьевна. Промыслом этим она занималась при всех властях: при царе, при Керенском и нынче при большевиках. Качество напитка в зависимости от политических потрясений резко менялось. Казенная, ханжа, а нынче самогон. Хряк спрятался в подворотню, чтобы прикурить. И тут кто-то крепко взял его за плечо. — Тихо, Хряк. Признал?

Хряк чиркнул спичкой. Перед ним стоял высокий бородатый человек в рваном малахае и стеганой фуфайке. — Ты кто? — Ну, зажги еще одну спичку-то, не жалей. Слабый огонек вновь осветил лицо незнакомца. — Да не признаю я. Вот голос… — А еще трактир хочешь открыть…

— Ваше высокоблагородие, ну, как в театрах прямо. Дело какое есть?

— Разрешение на трактир я тебе схлопотал. Помнишь шашлычную Автандила? — Век не забуду. Что делать должен?

— Надо, чтобы Сабан узнал, что тот фраер, которого ты пас, заходил к Каину. — И все? — Все.

Сабан с Рубиным играли в карты. Просто так. Без интереса, чтобы скоротать время. Григорий Львович карт терпеть не мог, любимая его игра была лото.

— Гриша, — Сабан начал тасовать карты, — мы у того консула взяли прилично. Может, пора мотать.

— Дня три еще полковника пусть твои ребята поищут, а там поглядим. — Ты паспорта шведские отдал человеку?

— На. — Рубин бросил на стол синюю книжку с тремя золотыми коронами на обложке.

Сабан открыл паспорт. Печать на его фото ничем не отличалась от печати на втором листе. — Молодец твой гравер. — За такие деньги плохо не делают.

— Как жить будем дальше? — Сабан налил в фужер тягучего ликера.

— У нас на очереди профессор Васильев. Наводчика я нашел. Договорился, что он ко мне в эти три дня придет. — А если найдем полковника?

— Мочи его, Коля, и отбирай валюту. Я сейчас поеду. Буду человека ждать.

— Значит, через три дня? — Сабан сквозь зубы вытянул обжигающую влагу.

— Да. Под чекистов работать нельзя. Пойдем к нему как специалисты из Швеции. — Дай Бог. — Три дня, Коля, я на дне. А потом телефонирую. — Если что, я тебе тоже телефонирую.

Рубин встал. Прошелся по комнате. За стеной спорили о чем-то налетчики.

«Пора, — подумал он, — что-то заигрался ты, Гриша».

— Ну, бывай. — Он протянул руку и вышел.

Сабан остался один. Кинул три карты, вышло очко. Снова кинул, опять очко. Да черт его знает, этого Рубина. А может, он зря с ним связался. Денег у него был лом. Есть камушки неплохие. Может, завалить любимого друга Гришу, забрать его долю. Но у того деньги в Стокгольме, и большие. Нет, надо добраться туда, а там он из него все выбьет. В дверь заглянул налетчик по кличке Пашка Сучок.

— Сабан, Коля Малый пришел, говорит, до тебя разговор есть. — Пусть войдет.

Коля Малый, здоровенный парень под два метра ростом, плюхнулся на диван, застонавший под его тяжелым телом. — Налей, Сабан. Сабан взял фужер, наполнил его ликером до краев. Коля в два глотка выпил, икнул. — Ну что у тебя?

— Помнишь того фраера, который в Банковском от нас ушел? — Ну. — Его Хряк видел. — Где? — Сабан вскочил. — Он у Каина был.

— Ну и фраера же мы. — Сабан затопал ногами. — Конечно. Где ему валюту-то скинуть. Поехали. — Куда? — К Каину.

Рубин вел авто сквозь темноту переулков у Патриарших прудов, стараясь кратчайшим путем вырваться на Тверскую. На Триумфальной его остановил милицейский патруль. Но магическое слово «комиссар» и подпись Ленина на мандате сделали свое дело. Его отпустили без проволочек. На темном Петербургском шоссе он вдруг подумал о том, что только эта власть могла его, мальчишку с Привоза, сделать комиссаром и уважаемым человеком. Только здесь, в России, для таких, как он, открыта необыкновенная возможность войти во властные структуры. Он даже на секунду пожалел, что не может их реализовать.

Полковника Сабан найдет или нет — неизвестно. А вот профессор Васильев, дело верное. Не зря Рубин завел дела с Левенцовым из Гохрана. Человек он был корыстный и жадный. Именно он должен привести его и Сабана на квартиру профессора. Ну а там…

Все. Через три дня берем Васильева и прямо с дела в Петроград. А там через границу. Видимо, он зря боялся Бахтина. Сломала тюрьма сыщика. Сломала. Машина шла ходко. Успокаивающе урчал мотор. Рубин чувствовал себя комфортно и спокойно.

Фролов спал чутко. Сторожей у него не было. Он сам да авторитет в жиганском мире охраняли его добро. Поэтому, когда в окно заскребли, проснулся сразу. Прямо на белье накинул пальто, сунул в карман наган. К окну подошел, всмотрелся в темноту. В черном проеме забелело лицо. Появилось и исчезло.

— Ты, Колька? — сказал Каин тихо и пошел отпирать черный ход.

Сабан сидел в комнате за столом, не снимая дорогой барской шубы.

— Сдохнешь ты скоро, Каин, куда деньги денешь? Живешь как червь. Тьфу!

— Ты не плюйся. За этим будил среди ночи? Это, Коленька, голубчик, у тебя денежки, а у меня так, на хлебушек.

— «На хлебушек», — передразнил Сабан, — сколько ты только через меня поимел? — То все прахом ушло. Война да революция. — Тоже мне Рябушинский, заводы отобрали.

— Ты чего, Колечка, пришел, старика ночью пугать?

— Тебе, старое падло, валюту кто недавно сбрасывал? — Валюта разная бывает. — Франки. — Откуда нынче франки? — Темнишь, гад старый!

Сабан вскочил, надвинулся на Фролова, заскрипел зубами.

— Ты фуфель не гони, был у тебя военный? Говори, падло старое, иначе…

Лицо Сабана пятнами пошло, заиграли на скулах желваки.

И вдруг распрямился старик. Ласковость с лица как смыло. Глаза жесткими стали, страшными. Зверь стоял перед Сабаном, хоть и старый, но зверь, по-прежнему опасный и сильный.

— Ты на кого прешь? Да когда ты еще пьяных раздевал, я уже шниффером был. Забыл, кто тебя на первый налет взял, к делу приспособил? Я за себя еще ответить смогу на любом толковище, да и есть кому за меня слово сказать. Отодвинулся Сабан, сник: — Да разве я… — А если так, так какое у тебя ко мне слово? — Был у тебя военный? Фролов пожевал губами.

— Мои дела ты знаешь, Сабан, я на доверии живу. Мое слово дорого стоит. — Сколько?

— Большие деньги. Сабан бросил на стол пачку. — Мало.

— На, гад старый, подавись. — Сабан вывернул из кармана кучу кредиток. Фролов аккуратно собрал их. Сложил в одну пачку.

— Клиента тебе отдаю, с которого много пользы мог бы поиметь. — Да не тяни ты.

— Франков у него много. Я все скупить не смогу, так вот он теперь в кафе «Бом» на Тверской обретается. Там сбрасывает, я ему наколку дал.

Сабан не прощаясь вышел. Фролов запер за ним дверь, вошел в другую комнату, где аппарат телефонный стоял. — Барышня, мне 22-345. — Да, — раздалось на том конце провода. — Кто у аппарата? — Литвин. — Передайте Бахтину, что гость был. — Давно? — Только что ушел.

Рано утром в ЧК готовили Чечеля к «новой жизни». Специально гримера из уголовно-розыскной милиции вызвали. Его одевали и так, и эдак. Наконец остановились на английском пиджачном костюме и касторовой шубе с шалевым воротником из бобра. Подобрали такую же шапку. Бахтин, Манцев и Мартынов внимательно оглядели Чечеля. — Вроде ничего. А? — сказал Манцев.

— Как вам, Александр Петрович? — поинтересовался Мартынов. — Чего-то не хватает. Чего-то не хватает. Бахтин, как театральный режиссер, рассматривал Чечеля. — Василий Борисович, снимите-ка шубу. Бахтин взглянул и хлопнул себя по лбу.

— Понял. Федор Яковлевич, Василий Николаевич, часы золотые нужны и перстень. Но дорогие.

— Ох, подведете вы нас под монастырь, Александр Петрович, — засмеялся Манцев, — но что делать. Добудем. А где же дама?

— Это по моей части. — Мартынов встал, вышел за дверь.

Все с нетерпением ждали. Наконец дверь распахнулась, и на пороге появилась прелестная женщина, закутанная в черно-бурый мех. Маленькая шапочка чудом держалась на пепельных волосах, глаза были пронзительно синими. — Вот это да, — сказал Чечель.

— Интересно, — Манцев встал, подошел к даме. — Откуда в наших суровых стенах такое чудо?

— Знакомьтесь, это наш товарищ Нина, она работает в ИНО.

— Ну, теперь все готово. — Манцев довольно потер руки. — Александр Петрович, начинайте инструктаж.

Странное это было кафе — «Бом». Воздух в нем слоистый от табачного дыма, стены давно свой цвет потеряли, размазаны, расписаны, заклеены обрывками афиш. Народа в нем всегда полно. Актеры, журналисты, писатели, поэты, сторонники различных фракций и так, праздные, бездельные люди, которых так много развелось в Москве. Сюда приходят поговорить, узнать новости, посплетничать или просто побывать на людях. Поэты сюда приходят вечером, тогда чтение стихов, споры, гвалт. Сейчас на пустой сцене гармонист в расшитой борчатке играет старые вальсы и романсы. Хорошо играет. Голос гармошки, резковато-нежный, щемящий, заполняет зал воспоминаниями о прошлом: о покое, стабильности, сытости, счастье. Люди Сабана сидели в углу с утра. В кафе ничего не подавали, кроме горького, как хинин, желудевого кофе с сахарином, да странных булочек из темной муки с повидлом, которые здесь именовались пирожными. Но у бандитов все всегда было с собой: и спирт, и окорок, и хлеб пшеничный. В другом конце зала сидел Хряк, он уныло глотал бурду, именуемую кофе, и жевал пирожное. Правда, и ему спиртяги перепало и теперь он мучительно думал, где найти еще выпить. Внезапно зал затих. Даже гармонь словно поперхнулась. В кафе вошла дама редкой красоты, в черно-бурой шубе, следом за ней роскошно одетый господин. Они сели за стол, мужчина достал из кармана бутылку «Бенедиктина» и разлил в чашки. Дама отхлебнула, устало взяла папироску и равнодушно поглядела в зал. В ее огромных синих глазах была одна только скука и презрение ко всем этим дурно одетым, суетящимся людям. Хряк встал, вынул из кармана платок, вытер лоб и пошел к выходу.

— Он, — сказал Семен, — здесь он командовал, и все бандиты подчинялись ему.

— Возьмем, больно уж одежда богатая, — сплюнул на пол Пашка Сучок.

— Нет, его пасти надо. Пусть приведет нас к кассе своей. Смотри, смотри.

К столу Чечеля подбежал маленький юркий человек и положил сверток. Чечель вынул пачку франков и протянул человечку. И тот исчез, словно растаял.

— Глянь-ка, — заржал Семен, — валюту сбросил. Ну и жох парень.

А Чечель встал, взял подружку-даму, и они вышли.

Уже смеркалось, но на Тверской было людно. Барский вид Чечеля и его дамы резко контрастировал с убогой толпой. — Они идут за нами, — сказала Нина. — А вы боитесь? — У меня в муфте браунинг. — Я думаю, пока до этого не дойдет.

Они перешли Страстную площадь, прошли мимо заколоченного Елисеевского и свернули в Козицкий. Потом на Дмитровку. А вот и Столешников.

— На лошадок пошли, — обрадовался Семен, — телефонируй Сабану, пусть приезжает.

Чечель и Нина вошли в дверь столовой. Обычной нынешней обжорки, где кормили овсяной кашей и почему-то пахло тухлым мясом. Мимо раздевалки свернули к двери. — Куда-с? — словно из стены вырос человек.

— На лошадок. — Чечель протянул ему сотенную ассигнацию. — Прошу-с. — Человек открыл дверь.

Они поднялись на второй этаж. Опять дверь, со звонком. Чечель повернул его три раза. Из распахнувшейся двери на темную лестницу вырвался свет и веселые голоса. Швейцар в ливрее, фуражке в галунах, получив мзду, принял их пальто бережно, словно они из фарфора сделаны. — Прошу-с, господа.

Одна из комнат — буфетная. Да, здесь не знают о нужде и голоде. В свете свечей переливались разноцветные бутылки, лежали в вазах фрукты, шоколад, бутерброды. — Ты выпьешь шампанского? — спросил Чечель. — Немного.

А буфетчик в черном фраке, белоснежной манишке с бабочкой. Все как в старые добрые времена, уже хлопнул пробкой. Заискрилось, запенилось в бокалах веселое вино. К стойке подошел человек в щеголеватом пиджаке, с жемчужной булавкой в галстуке. — Папиросы есть? — Асмоловские-с. — Дай, любезный, пару пачек.

Мельком посмотрел на него Чечель и узнал Мартынова. С трудом, но узнал. И сразу же ему стало спокойно: — Мне тоже пачку. Буфетчик протянул коробку: — На лошадок-с не желаете взглянуть? — Конечно. Дорогая, подожди меня здесь. Чечель усадил Нину за стол.

В соседней комнате, огромной, без мебели, толпился народ. Кого здесь только не было: завсегдатаи скачек в модных, не потерявших лоск костюмах, дельцы, напуганные временем, шустрые карманники с Сенного рынка, спокойные налетчики. У самого стола уже стоят двое из банды Сабана. Пришли рискнуть да погулять малость.

Чечель протолкнулся к огромному столу. Вот оно «птишво» — механические бега.

Мишка Чиновник в серой визитке и полосатых брюках, лорд прямо, а не крупье, командовал за этим столом.

— Ставок больше нет! — крикнул он, нажал рычаг, и побежали четыре лошадки вокруг стола. Круг. Еще. Финиш.

— Первым пришел рысак под номером три. Получите выигрыш, господа. — Крупье лопаткой пододвинул груду денег к человеку в сером костюме.

— Позвольте. — Чечель протолкнулся к столу, бросил пачку денег. — На все. Мишка мазанул глазами по его лицу.

— Ваш номер, сударь? Сколько ударов будете делать? — Двойка. Поэтому играю дважды. Посыпались на стол деньги. — Третий! — Третий! — Четвертый! — Второй! — Игра сделана, ставок больше нет.

Крупье вновь пустил лошадок. Круг. Еще один. На последнем вперед вырвалась черная лошадка с единицей, написанной на крупе.

— Выиграло заведение. — Крупье сгреб ставки в ящик. — Желаете еще? — Мишка улыбнулся нагловато-вежливо и посмотрел на Чечеля.

Полковник вынул пачку денег. За его спиной люди делали ставки, кидали деньги, дышали тяжело и азартно. — Ваш номер? — спросил Мишка. — Двойка. — Вы фаталист. Ставок больше нет!

Лошади побежали, а серая в яблоках с двойкой на крупе, так приглянувшаяся Чечелю, словно услышав и поняв его, бойко взяла с места. И первой прибежала к финишу.

Крупье лопаточкой подвинул полковнику кучу денег. — Больше играть не будете? — Пока повременю. В комнате часы забили гулко и тревожно.

— Господа! — объявил крупье. — Перерыв пять минут.

Мишка сложил деньги в сумку. Вышел из комнаты. Теперь он двигался стремительно. Схватил пальто, нахлобучил шапку, подошел к черному ходу. Прислушался. Стукнул трижды в дверь. Ему ответили так же. Мишка повернул ключ. В казино вошли Бахтин и чекисты.

— Уходи. — Бахтин толкнул Мишку в дверь. — Литвин, разденься и войди туда.

Чечель вошел в буфетную и увидел, что за столом, напротив Нины, сидит человек с жирным актерским лицом и золотой лирой на лацкане визитки. — Вас сюда приглашали? — спросил Чечель.

— Садись, полковник, будешь умным, уйдешь отсюда живым и бабу свою уведешь. — А если не буду? — Чечель сел.

— Тогда все равно скажешь, где деньги. Только умрешь смертью мучительной, страшной, а бабу твою по кругу пустим. Смотри, мои молодцы на нее как на мед смотрят.

Чечель обернулся, все столики в буфетной были заняты людьми Сабана, только у самой стены, рядом с дверью, пил шампанское Мартынов. — Что тебе надо? — Франки. — Откуда узнал о них?

— Голуба-душа, — засмеялся Сабан и щелкнул пальцами. К столу подбежал один из бандитов. — Шампанского, — приказал Сабан. Через минуту на столе появилась бутылка.

— Выпьем, полковник. А потом поедем в кассу твою. Я человек добрый, оставлю тебе на лошадок немного. Пей. — А если я тебя шлепну? — улыбнулся Чечель. Сабан посмотрел на него и понял, что этот человек может все.

— А зачем? За деньги? Нет, не шлепнешь меня. Не успеешь просто. — Сабан поставил бокал. — Пошли! Краем глаза Чечель увидел появившегося Литвина. — Легавый, — крикнул один из бандитов. Раздался выстрел. Потом еще. В комнату ворвался Бахтин с чекистами. — Бросай оружие! ЧК!

Сабан рванул из кармана гранату-лимонку. Но сорвать кольцо не успел. Нина вывернула из муфты руку с браунингом, всадила ему пулю точно в лоб. Рухнул со стула Сабан, покатилась по полу граната. Чекисты обыскивали бандитов. Чечель оглянулся и увидел Бахтина, сидящего прямо на полу рядом с лежащим Литвиным. Орест умер сразу. Бандитская пуля пробила висок, и из черной дырочки, пульсируя, вырывалась кровь. Бахтин не видел комнаты, не видел бандитов и чекистов. Он смотрел только на лежащего перед ним товарища, нашла пуля доброго, смелого, нежного Ореста, с которым было пережито столько горя и радостей. Ради того, чтобы спокойно жили в этом городе большевики, положил свою жизнь честный человек, хороший сыщик.

— Александр Петрович, — над ним склонился Мартынов, — взяли мы их. Бахтин молчал.

— Александр Петрович! — Мартынов затряс его за плечо. — Очнись.

Той же ночью Манцев по прямому проводу связался с находящимся в Воронеже Дзержинским. — Банда Сабана ликвидирована. — Значит, план Бахтина удался? — Да. — Вторая половина архива найдена? — Бахтин сказал, что это дело дней. — Поблагодарите его. И пусть ищет.

Литвина похоронили на Ваганьковском. Сначала, как водится, отпели в церкви Обновления Воскресения Христова. Потом понесли по заснеженным аллейкам к могиле.

— Ушел из жизни наш боевой товарищ, — сказал над гробом Мартынов, — погиб в расцвете сил от подлой, бандитской пули, защищая завоевания революции. Спи спокойно, дорогой Орест, мы отомстим за тебя. Опустили гроб, засыпали землей. Нестройно рванул тишину залп из наганов. С криком взлетело к небу воронье. Бахтин стоял над могилой и думал о страшной закономерности жизни. Он думал о невозвратных потерях, приносящих горе и душевную пустоту. Когда они уходили с кладбища, Чечель спросил его: — А где же Женя Кузьмин? — А разве его не было? — удивился Бахтин. — Нет. Вечером в кабинет Мартынова вошел Алфимов. — Тебе чего, Миша? — Дело скверное, Федор Яковлевич. — Что за дело?

— Я с полчаса назад случайно подслушал разговор Рослевой и Заварзина. Так они толковали о том, что на той неделе какой-то офицерик, вроде как агент Заварзина, даст показания, что шел от белых на связь с Бахтиным.

— Вот сволочи, — ахнул Мартынов, — что им неймется? За что они человека губят?

— Сам понять не могу. Только Заварзин, друг Бахтина, литератора Кузьмина уже арестовал, показания из него выбивает. Что делать будем? — Иди, Миша.

Алфимов застал Бахтина сидящим у окна в кабинете их группы.

— Вы совсем с лица спали, Александр Петрович, может, чайку? — Спасибо, Миша. — Бахтин встал.

— Александр Петрович, я понимаю, погиб ваш друг. Но вы подумайте, голодные люди сделали революцию…

— Не обольщайтесь, Миша, — перебил его Бахтин, — революции обычно делают сытые, чтобы жрать еще лучше. — А наши вожди…

— Миша, не сердитесь, но все вы, как сказано в священной книге, слепые, поводыри слепых.

— Александр Петрович, — заглянул в комнату Мартынов, — можно вас на минутку. В кабинете Мартынов запер дверь. И сказал тихо: — Уходить вам надо, Александр Петрович. — Куда?

— Скройтесь на время, против вас Заварзин дело шьет. Я всем скажу, что вы остатки архива методом личного сыска ищете. Пять дней хватит? — Вполне. — А приедет Дзержинский, мы с ним разберемся.

— Спасибо, Федор Яковлевич, — Бахтин пожал Мартынову руку, — хороший вы человек. Трудно вам будет работать в этом гадюшнике.

— Ничего. Сдюжим. И знайте, вашего соседа Кузьмина Заварзин арестовал. В Бутырке он. Хотят из него показания на вас выбить. — Так…

Ах, Митя, Митя. Дорогой наш агент Сибиряк, ты теперь мне за все заплатишь.

— Прощайте, Федор Яковлевич, дай вам Бог выжить в это страшное время.

Бахтин шел по заснеженному Кузнецкому и думал о том, что порядочные люди будут всегда. В любое время и при любой власти. Он был благодарен Мартынову. Этот веселый, отважный, красивый человек сегодня спас ему жизнь. Возможно, если бы его арестовали, то Манцев с Мартыновым сумели бы доказать его невиновность. Но, зная Заварзина, Бахтин понимал, что живым бы его не оставили. Да и сам бы он не дался чекистам без боя.

Ну все. Вчера Фролов дал ему адрес Рубина. И его люди караулят Лимона. Значит, нынче он закончит свои московские счеты. А предъявить ему есть что. Поруганную Лену Глебову, погибшего Литвина, свою разбитую и растоптанную жизнь.

Бахтин остановился и закурил. Внезапно из облаков вырвалась огромная, тревожно-желтая луна. Она словно осветила город магическим светом. Это было преддверие ночи. Страшной ночи, когда слабому нечего делать на этой земле.

Заварзин приехал домой в десять. Квартира стала для него островком покоя в бушующем море войны и разрухи.

Сегодня днем ему удалось попасть в кремлевский кооператив «Коммунист», где он купил десять плиток любимого шоколада «Эйнем», два круга хорошей колбасы и три фунта телятины. Жаль, что не удалось купить фруктов, но ничего. Другим разом. Сегодня у него был длинный и весьма приятный разговор с зампредом ВЧК Петерсом, который прямо сказал, что ему надо собираться на работу в полпредство РСФСР в Стокгольме. Необходимо наладить в Европе дееспособную агентурную сеть. И ему, Заварзину, как человеку с богатым опытом политэмиграции эта работа по силам. Пока все шло нормально. Бахтин, отпущенный из тюрьмы, ловил своих уголовников и не лез никуда. Правда, ему не доверяли, и Заварзин нашел себе союзника, политсыскную амазонку Рослеву. Ему легко удалось убедить ее, что если бывший полицейский сегодня не опасен революции, то завтра он непременно станет врагом. А к врагам, даже потенциальным, эта фанатичка была непримирима.

Иногда по ночам Заварзин просыпался, сидел на кровати и перелистывал страницы прожитой жизни. Но думая о прошедшем, он не корил себя и не раскаивался. Он находил оправдание всему. Предательству, подлости, жестокости. Он давно уже разделил бытие на две части. В одной жил он, а в другой все остальные. И поступки свои сверял только с собственным мироощущением.

И вернувшись сегодня домой, он не думал о сидящем в тюрьме Кузьмине, из которого завтра он будет выбивать признание о том страшном, что ожидает его бывшего друга. Ему это было совершенно безразлично. Эти две судьбы стали каплей в море крови, которую лили он и его сослуживцы. В коридоре зазвонил телефон. — Заварзин.

— Товарищ комиссар, это дежурный Лукин. К вам отправлен посыльный с секретным пакетом. — Спасибо.

Заварзин положил трубку, крутанул рычажок отбоя. Ну что за служба поганая, даже дома покоя нет. Заварзин только заварил чай, как в дверь позвонили. — Кто? — Товарищ комиссар, посыльный.

Заварзин открыл дверь и отлетел на середину прихожей, отброшенный мощным ударом.

В квартиру вошел Бахтин с наганом в руке и человек в офицерской бекеше.

— Ну что, Сибиряк, — Бахтин пнул его ногой, — вставай.

Но Заварзин не мог встать, ужас словно сковал его. Значит, Бахтин все знает.

— Вставай, вставай. — Бахтин поднял его и кинул на стул. — Что тебе надо? — прохрипел Заварзин.

— Немного. — Бахтин достал из внутреннего кармана сложенную пополам папку. — Ты мне Кузьмина, я тебе папку. — Сейчас я позвоню, поезжай и забери его.

— Слышишь, Василий Борисович, — засмеялся Бахтин, — мой однокашник меня за фраера держит. Нет, Митя, ты сейчас позвонишь, вызовешь свой мотор. Только прикажи его заправить, и бидон с газолином чтобы был про запас. Потом мы поедем с тобой в Бутырку и заберем Кузьмина. Телефонируй.

Минут через сорок в конце Остоженки появился свет фар.

— Ну вот и машина, — Бахтин отошел от окна, снял с Заварзина наручники, — шофера отпустишь, скажешь, сам поведешь. Одевайся, Митя. Через несколько минут они спустились на улицу. — Гусев, отправляйся домой, я поведу сам.

— Спасибо, товарищ комиссар, — радостно поблагодарил шофер.

Когда шофер скрылся за углом, Бахтин сел за руль.

У входа в комендатуру Бутырки машина остановилась. Мимо часового Заварзин и Бахтин прошли в комнату коменданта. Тот, увидев Заварзина, почтительно вскочил: — Здравствуйте, товарищ комиссар.

— Губанов, — медленно сказал Заварзин, — из пятой Кузьмина приведите, я его забираю. — Документик надо. — Сейчас напишу. Ведите.

Бахтин смотрел на своего бывшего друга и пытался вспомнить что-то хорошее и доброе. Пытался и не мог. Слишком много горя принес ему этот человек. Женя Кузьмин вошел в кабинет, увидел Бахтина и ни один мускул не дрогнул на его лице. — Вот расписка, — сказал Заварзин, — пошли. В машине Бахтин протянул Кузьмину наган. — Если что, Женя… — Я понял. — Куда вы меня везете? — спросил Заварзин. — К нам. В гости, Митя.

Когда они в Камергерском поднимались по лестнице. Бахтин сказал: — Собери вещи, Женя. Мы уезжаем. — Куда? — К Ирине. Кузьмин присвистнул и пошел в свою квартиру. Бахтин и Чечель ввели Заварзина в комнату.

— Садись, Митя. — Бахтин вынул из кармана пистолет Заварзина, вынув семь патронов, оставил в обойме один, передернул затвор. — На. — Он бросил пистолет на стол. — Зачем? — Заварзин вскочил. Бахтин нажал ему на плечо и усадил.

— У тебя нет выхода. Уйди из жизни приличным человеком.

Заварзин улыбнулся криво, взял пистолет, медленно-медленно начал поднимать его к голове, но внезапно выкинул руку в сторону Бахтина. Грохнул выстрел. Чечель опустил наган. — Спасибо, Василий Борисович. — Он хотел убить вас.

Бахтин посмотрел на лежащего на полу Заварзина и подумал: хорошо все же, что не его пуля достала бывшего однокашника. Потом взял агентурное дело и бросил его рядом с трупом.

Машина на предельной скорости неслась по Петроградскому шоссе. — Куда мы едем, Саша? — спросил Кузьмин. — С Рубиным потолковать. — Остановись, Саша. Зачем тебе его кровь?

— Женя, это моя игра. Вы, либералы, проморгали Россию, обрекли нас, честных людей, на муки и горе… — Саша, Рубин здесь ни при чем. — Он убил Лену. — Какую? — Глебову. — Не может быть! — сдавленно вскрикнул Кузьмин.

— Это правда, Женя, — вмешался Чечель, — ее сначала хором изнасиловали, потом убили.

Кузьмин закурил и сидел молча, пока машина не остановилась. Бахтин и Чечель вылезли.

— Ты жди нас здесь, Женя, — приказал Бахтин. Утопая в снегу, они шли вдоль заборов, почти закрытых сугробами.

— Господин Бахтин. — Из темноты показалась фигура. — Я это. — Там он. Только что спать лег. — Откуда знаешь? — Свет погасил.

— Фролов сказал, что ты любую дверь открыть можешь? — Попробуем.

Они тихо подошли к даче. Постояли, прислушиваясь. Тишина. Калитку открыли тихо, шли не по дорожке, а по снегу, чтобы не скрипеть сапогами. Человек поднялся на крыльцо, повозился с замком и открыл дверь. Они вошли на террасу. Еще одна дверь. Вот и она тихо открылась. И еще одна с тремя хитрыми замками. На этот раз подручный Фролова возился долго. Потом повернулся и прошептал: — Все. Я ухожу. — Иди.

Бахтин засветил фонарь и подумал с облегчением, что Лимон верен себе: весь коридор в прихожей покрывал толстый пушистый ковер. По нему они неслышно прошли в комнату. Бахтин посветил фонарем, нащупал лучом дверь. Там, за ней, спал человек, с которым он вел многолетний бой. В котором пока всегда выигрывал Рубин. Но теперь козырные карты были на руках у Бахтина.

— Он там, — шепнул Бахтин и уперся лучом в дверь спальни. — Давай.

Бахтин ворвался в комнату и прыгнул на кровать. Он чувствовал, как бьется, крутится под ним чужое жаркое тело. Привычно заломив руки за спину, он защелкнул наручники. — Засвети, Василий Борисович, лампу.

Под потолком вспыхнула керосиновая лампа, осветила Рубина в разорванном белье и нехорошо усмехающегося Бахтина. Он скинул пальто, подошел к Рубину и ударил его в челюсть. Лимон отлетел к стене, сбивая стулья и тумбочки. — Где архив, Гриша? Лимон молчал, сплевывая кровь. Бахтин подошел и ударил его ногой по ребрам. — О-о-ох, — застонал Рубин. — Ты меня знаешь. Я тебя долго бить буду. — Твоя взяла, сука. В шкафу.

Бахтин подошел к шкафу, вделанному в стену. Выкинул костюмы и белье и увидел деревянную стенку. Нажал на нее и отодвинул.

На столе в гостиной лежали папки, стояли красивые вещи, которые с любовью сделал великий ювелир Фаберже. Наверное, их трогала Лена. Брала в руки и разглядывала внимательно и долго. На полу стоял саквояж. Бахтин открыл замок. Внутри лежали пачки долларов, франков, фунтов стерлингов. Избитый Рубин сидел на диване, и его трясла мелкая противная дрожь.

— Ну вот видишь, Лимон, я обещал, что доберусь до тебя.

— Зачем это тебе, Бахтин, у меня в Париже и Стокгольме много денег. Я озолочу тебя. Помогу свалить из России.

— Ты знаешь, друг Гриша, может, месяц назад я бы и послушал тебя. Но Семен из банды вашей шепнул, что ты первый изнасиловал жену Кручинина. Насиловал и приговаривал, что это ты меня имеешь. А потом бандюгам ее отдал. Да не трясись ты. Будь мужчиной. Ты тихо умрешь, без мук. Бахтин выстрелил. Рубин дернулся и затих. — Точно в сердце, — одобрительно крикнул Чечель. Бахтин подошел к телефону:

— Барышня, 26-665. Мартынов… Это Бахтин. Федор Яковлевич, приезжайте в Петровский парк, дача шесть. Здесь и архив, и ценности Кручининых. Бахтин повесил трубку. В машине Кузьмин спросил Бахтина: — Саша, может быть, ты скажешь, куда мы едем? Бахтин закурил, помолчал, повернулся к Кузьмину:

— Наш план таков: постараемся доехать до Клина, благо Василий Борисович нашел у Рубина в гараже еще один бидон газолина. Там сядем на любой поезд до Петербурга. — А почему не здесь?

— Боюсь, что нас могут искать. Поэтому не хочу рисковать. В Петербурге есть человек, который за деньги переправит нас за границу.

— Ну что ж, — вмешался в разговор Чечель, — план хорош, едем.

На выезде из Москвы Бахтин затормозил и вылез из машины. — Ты чего, Саша? — крикнул Кузьмин. — Подожди, Женя, я сейчас.

Бахтин смотрел в темноту. Туда, где остался город, к которому на всю жизнь он прикипел сердцем. Снежная поземка била в лицо морозной крупой, а он все смотрел в черную бесконечность, и память услужливо подсказывала ему любимые улицы, переулки, бульвары. Он прощался с Москвой. Уезжал в неизвестность, еще не зная, доберется до места или нет. Ну что ж, он выполнил все, о чем лихорадочно думал страшными тюремными ночами.

Кажется, Дантон сказал, что нельзя унести родину на подошвах сапог. На подошвах нельзя, а в сердце можно. Где бы он ни оказался, его город будет всегда с ним.

Поземка била по лицу, глаза стали влажными. И Бахтин никак не мог понять, откуда взялись слезы, от снега или печали.

До Клина они добрались к трем часам следующего дня. Горючего хватило как раз до вокзала. Напредстанционной площади бушевал базар. По нынешним тяжелым временам волокли люди сюда все, что когда-то украшало их скромные жилища. Часы с боем, граммофоны, фарфоровые сервизы, картины, одежду. Ходили мимо продавцов мужики и бабы из соседних сел, выменивали на сало, картошку, муку, скатерти и гобелены, теплые чиновничьи шинели и бархатные женские шубы. Нужда и горе правили здесь бал. Не от хорошей жизни пришли сюда люди. Бахтин со спутниками протолкались через толпу и прошли в здание вокзала. Обходя людей, лежащих вповалку на полу, они подошли к дверям с надписью: «Военный комендант». В комнате, синей от махорочного дыма, сидел чудовищно уставший человек и орал в телефонную трубку. — Нет!.. Нет!.. Запрещаю! Комендант положил трубку и спросил недовольно: — Ну чего вам?

Видимо, барский вид Бахтина не внушал ему доверия. — Мы из ЧК. — Бахтин протянул мандат. Комендант прочел его и вскочил, поправляя пояс. — Чем могу помочь, товарищи? — Нам в Питер нужно.

— Ну что ж. На третьем пути стоит товарняк, он скоро должен отойти. Пошли устрою.

Они шагали по обледенелым шпалам, лезли под вагонами и наконец добрались до товарного состава. Комендант повел их к пыхтящему паровозу. — Климыч! — крикнул он. Из будки высунулся машинист. — Чего, Андреич? — Спустись. Машинист спустился, вытер ветошью руки.

— Климыч, возьми товарищей чекистов до Питера.

— Чего не взять, если сам комендант просит, — улыбнулся машинист в прокуренные усы. — У меня два вагона с сеном. Даже хорошо, что вооруженные люди поедут. А то на полустанках мужики шалят. Только, товарищи чекисты, чур, не курить.

Когда поезд тронулся, Чечель подтянул к себе мешок: — Закусим.

Он вытащил полбуханки хлеба и две банки консервов.

Бахтин случайно заглянул в мешок и увидел пачки денег. — Это что, Василий Борисович? — Те самые франки. — Так ведь расписка. — Слышали такое слово «конспирация»? — И вы ни копейки не истратили?

— Так они же казенные, — искренне удивился полковник. — И что вы с ними будете делать?

— Поеду в Стокгольм. Там, говорят, мой начальник генерал Батюшев, сдам ему.

Дверь им открыл капитан Немировский. Был он в кителе с каким-то замысловатым морским значком на груди.

— Не надо пароля. Я вас сразу признал, господин Бахтин. Меня Дранков предупредил, что вы приедете. Дядюшка мой очень о вас тепло вспоминал. — Как его здоровье?

— Прекрасно. Он в Париже. У него ювелирное дело. Проходите, отдыхайте, сейчас соображу вам поесть.

Когда они вошли, разделись, Немировский пригласил Бахтина в другую комнату. — Понимаете, господин Бахтин…

— Понимаю, — Бахтин расстегнул саквояж, достал пачку долларов, — хватит? — Более чем. — Тогда тронемся? — Документы у вас надежные? — Более чем, — в тон ему ответил Бахтин.

Они вымылись, побрились, поели и привели в порядок платье. Немировский ушел. А они легли спать. Когда стемнело, капитан сказал: — Пора.

Во дворе стоял военный зеленый мотор. Немировский сел за руль, а Бахтин с силой крутанул ручку стартера. Двигатель молчал. Он крутанул еще. Машина чихнула и заработала басовито и гулко. Улицы Питера были перегорожены баррикадами, по темным мостовым шли вооруженные отряды, скакали всадники, ползли броневики.

— Белые наступают, — пояснил Немировский.

Но людям в машине это было безразлично. Белые, красные. Это была не их война. Трижды мотор останавливали и проверяли документы. Но мандат с подписью самого Дзержинского производил магическое действие. Миновав заставу, Немировский остановил машину и дважды мигнул фарами. К машине подошел человек в армяке. — Привезли? -Да.

Дальше они ехали в розвальнях. По каким-то проселкам, рощам, даже по льду озера. Когда езда эта стала уже нестерпимой, возница сказал: — Тихо теперь. Граница.

Он вылез из саней и трижды мигнул потайным фонарем. На той стороне в темноте трижды вспыхнул и погас свет. — Если что… — тихо сказал Бахтин.

— Если что, у меня две гранаты «мильс» и у нас три ствола, — ответил Чечель, — пробьемся. Заскрипел снег, и к вознице подошел человек. — Это они, Уно.

— Пошли, госпота, — с чухонским акцентом сказал человек. Они шли, утопая в снегу, глуша шаги.

— Теперь госпота, можно итти смело. Вы в своботной Финляндии.

Они вышли на поляну и увидели ладные санки и сытого ухоженного коня. — За тенги, госпота, я могу товезти вас то станции.

— Нам надо на Черную речку, к седьмой даче. — Бахтин протянул вознице десять долларов.

— Спасибо. За такие теньги я могу отвезти вас, кута угодно.

Жеребец лихо взял с места, и побежали санки. Сначала по лесу, потом по дороге. Над лесом, со стороны залива, пришел рассвет. И в свете его можно было различить аккуратные домики дач, заборы, разметенную дорогу.

— Приехали. Вот ваша тача. — Возница натянул вожжи. — Прощайте, госпота.

Они стояли перед красивым двухэтажным домом. Клубился над трубой дымок. Ветер раскачивал кованый чугунный фонарь над дверью. На его стекле был нарисован улыбающийся гном. Он словно говорил: «Здравствуйте, добрые люди. У вас была тяжелая дорога. Идите в дом, вы заслужили покой и отдых».