Политарный («азиатский») способ производства: сущность и место в истории человечества и России. Философско-исторические очерки.

7.1. Возникновение первых научных унитарно-стадиальных концепций истории

Историческая наука начала возрождаться в эпоху Ренессанса. Первоначально она, как и античная историология, была не столько наукой в точном смысле слова, сколько пранаукой, но с течением времени стала обретать характер подлинного объективного исследования прошлого.

Важнейшим моментом в ее развитии было становление идеи исторического прогресса. Она присутствует уже в труде Жана Бодена (1530-1596) «Метод легкого познания истории» (1566) и сочинении Джордано Бруно (1548-1600) «Пир на пепле» (1584). К концу XVIII в. идея прогресса окончательно победила.

Прочную основу для этого создали те периодизации всемирной истории, которые к тому времени утвердились в науке. Их возникновение и разработка была во многом связана с Великими географическими открытиями, расширившими кругозор европейцев, ознакомивших их с различными народами, жившими совершенно иначе, чем они сами. Главный материал для этого дала тогда Америка.

Одна из этих периодизаций заключалась в подразделении всей истории человечества на периоды дикости, варварства и цивилизации. Три последних понятия формировались постепенно и стихийно. Люди долгое время пользовались ими, не пытаясь их теоретически осмыслить, провести четкие грани между обозначаемыми ими периодами. Первую теоретическую разработку эта периодизация нашла в труде шотландского мыслителя Адама Фергюсона (1723-1816) «Опыт истории гражданского общества», впервые увидевшего свет в 1767 г.

А. Фергюсон применяет для обозначения конкретных отдельных обществ (социоисторических организмов, сокращенно — социоров) слово «нация». Он прежде всего различает «нации» развитые, воспитанные, цивилизованные и «нации» неразвитые, грубые, примитивные. Было время, когда все человечество находилось в грубом, примитивном состоянии. В последующем часть его в результате медленного и постепенного прогресса достигла более высокого состояния.

В свою очередь, среди грубых «наций» можно выделить дикарские и варварские. Дикарские «нации» жили охотой, рыболовством, собирательством, а в некоторых случаях и земледелием. У них не было частной собственности. Весь продукт шёл общине и делился между ее членами соответственно их нуждам. Все люди были равны. Не было ни бедных, ни богатых, ни правителей, ни управляемых.

Таким образом, у А. Ферпосона мы сталкиваемся не просто с идеей первобытного коммунизма, которая присутствовала уже в «Опытах» (1580) Мишеля Эйкема де Монтеня (1533-1592), «О праве войны и мира» (1625) Гуго Гроция (Хейга де Гроота) (1583-1645) и «Кодексе природы» (1755) Морелли, а с достаточно разработанной его концепцией. Варварское состояние А. Фергюсон связывает, прежде всего, со скотоводством. Но он не настаивает на том, что все варвары были кочевниками-скотоводами. В Западной Европе, например, они были земледельцами. С переходом от дикого состояния к варварскому зародились частная собственность, различного рода отношения зависимости, деление на ранги, власть одних людей над другими. Когда же возникло широкое разделение труда, появились общественные классы и государство, на смену варварскому состоянию пришло цивилизованное.

Утверждение представления о дикости, варварстве и цивилизации как трех этапах развития человеческого общества было одновременно возникновением определенной классификации социоисторических организмов. Все они были подразделены на дикарские, варварские и цивилизованные. Это была первая достаточно четкая типология социоисторических организмов, а тем самым и их систем, причем типология стадиальная. В результате теоретической разработки, предпринятой, прежде всего, А. Фергюсоном, трехчленная периодизация истории человечества превратилась в более или менее стройную концепцию мировой истории. Суть этой концепции заключалась в том, что история человечества понималась как один единый процесс поступательного развития, в ходе которого одни стадии эволюции человеческого общества в целом сменялись другими, более высокими. Согласно этой концепции, в истории человечества происходила смена всемирных эпох, в основе которой лежала смена стадий развития человеческого общества в целом. Она с полным правом может быть названа унитарно-стадиальной концепцией всемирной истории.

Другая периодизация — выделение в истории человечества периодов, отличающихся друг от друга способами обеспечения существования человека. Вначале были выделены охотничье-собирательская, скотоводческая, или пастушеская, и земледельческая стадии. Вскоре к ним добавилась в качестве высшей торговая (коммерческая), или торгово-промышленная, стадия. Тем самым возникла и определенная стадиальная типология социоисторических организмов. Таким образом, данная периодизация истории человечества стала одновременно и определенной, причем тоже унитарно-стадиальной, концепцией всемирной истории.

Впервые в достаточно четкой форме эта концепция была изложена в работе французского экономиста Анн Робера Жака Тюрго (1727-1781) «Рассуждения о всеобщей истории» (ок. 1750) и в лекциях, которые читал в начале 50-х годов XVIII в. в университете Глазго выдающийся британский экономист Адам Смит (1723-1790). Впоследствии А. Смит изложил свои взгляды в труде «Исследование о природе и причинах богатства народов» (1776).

Из двух рассмотренных выше периодизаций историков (в отличие от экономистов и философов) всё же больше привлекало деление человеческой истории на стадии дикости, варварства и цивилизации. Но эта периодизация была для них явно недостаточной. Ведь историки вплоть до середины XIX в. занимались исследованием исключительно лишь писаной истории, т. е. историей только цивилизованных обществ. Историческая наука настоятельно нуждалась в периодизации писаной истории человечества.

И такая периодизация начала возникать, причем довольно рано — еще в эпоху Возрождения. Начало свое она берет в трудах выдающихся итальянских историков Леонардо Бруни (1370/74—1444), Флавио Бьондо (1392-1463) и Никколо ди Бернардо Макьявелли (1469-1527). Она состояла в подразделении писаной, цивилизованной всемирной истории на античную, средневековую и новую.

Эта периодизация складывалась постепенно и впервые нашла свое совершенно четкое выражение в трудах немецкого историка Кристофа Келлера (1637-1707), именовавшего себя на латинский лад Христофором Целлариусом (Целларием). В 1675 г. он опубликовал работу, носившую название «Ядро истории средней между античной и новой» (Nucleus historiae inter antiquam et novam mediae). За этим последовала его «Трехчастная история» (Historia tripartita). Первая книга вышла в 1685 г. и называлась «Античная история» (Historia antiqua). В ней изложение доводилось до правления императора Константина Великого. Вторая книга, увидевшая свет в 1688 г., носила название «История Средних веков от времени Константина Великого до взятия турками Константинополя» (Historia medii aevi a temporibus Constantini Magni ad Constantinopolim a Turcis captam deducta). В 1696 г. появилась третья и последняя книга — «Новая история» (Historia nova).

Конечно, историки с самого начала знали, что до Греции и Рима на Востоке существовали государства — Египет, Ассирия, Персия и ряд других. Некоторые мыслители, в частности Жан Боден и Луи Леруа (1510-1577), еще в XVI-XVII вв. создавали схемы, в которых Древний Восток и античность выступали как качественно отличные стадии исторического развития Но такие представления не получили широкого признания. Древний Восток рассматривался как некое преддверие, начальный этап античности.

С самого начала в делении истории на античность, средневековье и Новое время в неявной форме присутствовала известная классификация социоисторических организмов. В качестве типов в ней выступали античные и средневековые социоисторические организмы, а также общества Нового времени. Однако эта типология была на первых порах крайне неопределенной. Да и стадиальной назвать ее трудно. Ведь первоначально античная, средневековая и новая эпохи не понимались как связанные с разными стадиями поступательного развития человеческого общества. Унитарно-стадиальной концепцией истории человечества после его перехода к цивилизации она первоначально не была.

Однако постепенно, по мере накопления и осмысления материала, как современного этапа истории человечества, так и его прошлой истории на основе рассмотренной выше трехчленной (Античность — Средние века — Новое время), периодизации истории цивилизованного общества шел процесс формирования подлинной унитарно-стадиальной концепции этой истории.

Первоначально историки мало что могли сказать о существенных признаках, отличающих античные, средневековые и современные им социоисторические организмы. Но постепенно по мере накопления фактических данных и их осмысления крайне неопределенная вначале классификация начала обретать черты подлинной типологии, причем типологии стадиальной.

Публикация античных источников и работы исследователей обществ Древней Греции и Древнего Рима, дали основание для вывода, что античный мир базировался на рабстве. Для характеристики средневекового общества все чаще начали использоваться термины «феодальное право» «феодальные порядки», «феодальный строй», «феодальное общество», а к концу XVIII в. появился и термин «феодализм». Принято связывать начало изучения феодального строя с работой Шарля Луи де Секонда, барона де ля Бред и де Монтескье (1689-1755) «О духе законов» (1748). Однако в действительности вопрос о происхождении феодов (de origine feodorum) феодальных институтов и феодального права был поставлен еще гуманистами, в частности Франческо Петраркой (1304-1374) и был объектом дискуссий историков и юристов в XVI в. Одни считали, что корни этих институтов уходят в античность, другие выводили их из порядков галлов или германцев, третьи склонялись к признанию их результатом германороманского или, шире, варварско-романского синтеза596.

Если первоначально под «феодальным порядком» понималась в основном лишь столь характерная для начальных этапов позднего средневековья иерархическая система, связывавшая сюзеренов и вассалов, то в последующем все больше внимания стало уделяться отношениям между господствующим классом и крестьянством, прежде всего крепостничеству. В этом отношении большую роль сыграла работа британского историка Уильяма Робертсона (1771-1793) «История царствования императора Карла V» (1769). Средневековое общество все в большей степени стало рассматриваться как основанное на крепостничестве.

При попытке понять сущность социоисторических организмов Нового времени все чаще стали обращаться к понятиям, разработанным сторонниками той периодизации истории человечества, в основу которой была положена смена «способов жизнеобеспечения», прежде всего к понятию торгово-промышленного общества. Как наука об этом, и первоначально только об этом обществе возникла политическая экономия. Понятие «капитал», появившееся впервые в ХII-ХIII вв. в связи с бурным развитием в Западной Европе товарно-денежных отношений, получило к XVIII в. статус научной категории. К нему добавились понятия товара, стоимости, земельной ренты, заработной платы. В XVII в. возникло, а в XVIII в. получило права гражданства и слово «капиталист». В результате общество Нового времени, в конечном счете, получило название капиталистического.

В определённой степени многие из этих достижений исторической, экономической и философской науки того времени нашли свое концентрированное выражение в философско-исторической концепции, созданной выдающимся французским мыслителем Клодом Анри де Ревруа, графом де Сен-Симоном (1760-1825).

А. Сен-Симон не сомневался в существовании первобытной эпохи в истории человечества, но на ней специально не задерживался. Почти совсем не было учтено им все то, что связано с историей Востока вообще, Древнего Востока в частности. В его концепции присутствуют лишь античная, средневековая и новая эпохи мировой истории. Но здесь им сказано новое слово. Каждую из этих эпох он совершенно четко связал с определенной общественной системой, определенной организацией общества.

С античной эпохой он связывает общественную систему, основанную на рабстве, причем, в отличие от многих мыслителей XVIII в., он считал появление рабства огромным прогрессом в развитии человечества. Для средневековой эпохи была характерна феодально-богословская, или просто феодальная, система, базирующаяся на крепостничестве. Ее возникновение было новым большим шагом вперед в человеческой истории. Эпохе Нового времени соответствует индустриальная (промышленная) система.

Каждая новая общественная система является более прогрессивной, чем предшествующая. Возникновение каждой из них означает подъем человечества на новую, более высокую ступень развития. Именно переход от одной такой общественной системы к другой лежит в основе смены эпох мировой истории.

Каждую из двух первых выделенных им стадий всемирно-исторического развития А. Сен-Симон связывает с определённой формой эксплуатации человека человеком: античную — с рабством, феодальную — с крепостничеством. Но хотя ему было прекрасно известно, что для индустриальной системы характерным был наемный труд, он это оставлял в тени.

Данная непоследовательность была преодолена в трудах его учеников и почитателей. В книге «Изложение учения Сен-Симона. 1828-1829», представляющей собой запись лекций Сен-Амана Базара (1791-1832), которые были прочитаны по поручению сенсимонистской школы, история цивилизованного человечества предстает, прежде всего, как последовательная смена форм эксплуатации человека человеком. Первая из них — рабство, следующая — более мягкая — крепостничество, а последняя — еще более ослабленная — наемный труд. Следующий шаг в истории человечества должен состоять в полном уничтожении всякой эксплуатации и возникновении общества, в котором ее не будет совсем.

Таким образом, результатом развития философско-исторической, исторической и вообще обществоведческой мысли XVI-XVIII вв. было утверждение к началу XIX в. в исторической — и не только исторической — науке унитарно-стадиального понимания развития человечества. Были достаточно отчетливо выделены три стадиальных типа цивилизованного общества: рабовладельческое (античное), феодальное (средневековое) и капиталистическое (современное).

7.2. Проблема общественного строя стран Востока

О социальных порядках обществ Древнего Востока в то время практически ничего не было известно. До начала XVII в. мало что знали европейцы и об общественном строе и современных стран Востока. Но затем положение начало меняться. Стали накапливаться материалы, которые свидетельствовали о том, что эти общества, будучи несомненно цивилизованными, не могут быть отнесены ни к одному из выявленных наукой типов цивилизованного общества, не являются ни рабовладельческими, ни феодальными, ни тем более капиталистическими.

Первый шаг в этом направлении был сделан, по-видимому, Томасом Ро, бывшим в 1615-1619 гг. послом Англии при дворе Великого Могола Джахангира (отца Шах-Джахана). В своих заметках он писал, что в Индии нет частной собственности на землю, ибо всей землей владеет король. «Он наследует каждому подданному после его смерти»597. Но хотя индийский историк Соумйендра Нас Мухерджи считает Т. Ро основоположником «теории восточного деспотизма»598, с этим вряд ли можно согласиться. Высказывания английского дипломата оставались долгое время незамеченными.

Широкую известность особенности социально-экономического строя стран Востока получили только после появления книги французского философа, врача и путешественника Франсуа Бернье (1620-1688) «История последней революции в государствах Великого Могола» (1670-1671). Она написана на основе наблюдений автора во время его путешествий в страны Востока и жизни в Индии, где он несколько лет был врачом при дворе тогдашнего Великого Могола — Аурангзеба (сына Шах-Джахана). Именно в этой книге, прежде всего, во включенной в нее записке генеральному интенданту (министру) финансов Франции Жану Батисту Кольберу (1619-1683), впервые было достаточно убедительно показано качественное отличие отношений собственности и вообще всех общественных порядков стран Востока (Индии, Персии, Турции) от социального строя государств Западной Европы, причем как от того, что существовал там в Средние века, т. е. феодального, так и от того, который шел ему на смену — капиталистического. Главную особенность стран Востока Ф. Бернье видел в том, что там вся земля была собственностью государства, точнее, правителя государства. Это он истолковывал как отсутствие частной собственности на землю.

«...Обратите внимание на то, — писал он в записке Ж. Кольберу, — что Великий Могол является наследником всех эмиров, или вельмож, и мансабдаров, или маленьких эмиров которые состоят у него на жалованьи, а также на то, что все земли государства, — а это имеет важнейшие последствия, — составляют его собственность, за исключением кое-каких домов или садов, которые он позволяет своим подданным продавать, делить или покупать друг у друга по их усмотрению»599. «Все земли империи, — пояснял он в другом месте, — составляют собственность государя и раздаются как бенефиции, носящие название джагир (в Турции их называют тимар), воинам армии вместо жалованья или пенсии, смотря по тому, что имеет в виду слово джагир, которое означает место, которое можно взять, или место с пенсией»600. И такие порядки существуют не только в Индии. «Эти три государства — Турция, Персия и Индостан, — заключает Ф. Бернье, — уничтожив понятия „моё“ и „твоё“ по отношению к земельным владениям, что является основой всего, что есть в мире ценного и прекрасного, поневоле очень похожи друг на друга и имеют один и тот же недостаток: рано или поздно их неизбежно постигнут те же бедствия, та же тирания, то же разорение, то же опустошение»601.

Книга Ф. Бернье имела поистине колоссальный успех. В течение первых семи лет (1670-1676) она была издана девять раз (кроме двух изданий в Париже, она вышла также в Лондоне, Амстердаме, Франкфурте, Милане). Продолжала она издаваться и после смерти автора. Достаточно сказать, что к 1833 г. она выдержала 29 изданий на всех важнейших языках Европы. К ней обращались и продолжают обращаться многие исследователи, причём отнюдь не только специалисты по истории Индии.

В последующем к точно таким же взглядами на общественный строй Индии, что и Ф. Бернье, уже в следующем веке пришли многие английские исследователи этой страны, значительная часть которой оказалась к тому времени под властью Великобритании: Прежде всего следует назвать книги подполковника на службе Ост-Индской компании Александра Доу «История Индостана» (Т. 1-2. 1768; 1770; Т. 3. 1772) и Джеймса Гранта «Исследование природы земиндарского землевладения, в земельной собственности Бенгалии» (1790). Подобного рода воззрения развивались в обобщающих работах Чарлза Паттона «Влияние собственности на общество и государство» (1797) и его брата Роберта Паттона «Принципы азиатских монархий, политически и экономически исследованные и противопоставленные тем, что действовали в монархиях Европы...» (1801).

Особенно интересна работа Р. Паттона, который до своей отставки вначале служил офицером в армии Ост-Индской компании, а затем был губернатором острова Святая Елена. «Все, что мы знаем, — писал он, —это то, что на всём пространстве земель, называемом Азией, включая сюда также часть Африки, — простирающемся от Средиземного, Чёрного и Каспийского морей на севере и до Индийского океана на юге; от Африки на западе и до отдалённейших границ Китая на востоке, — здесь всюду преобладает монархическое правление; и всякий раз, как устанавливалось земледелие, собственность на землю принадлежала правителю, и земельная рента составляла главный его доход, исключая, таким образом, возможность существования крупных землевладельцев; вследствие этого во всех этих правительствах на власть государя не накладывалось никаких ограничений или стеснений, что постоянно и неизменно увековечивало её произвольный и абсолютный характер»602. Но в одном важном отношении Р. Паттон пошёл дальше Ф. Бернье. Кроме собственности на землю монарха, которую он называет абсолютной (absolute property), он отмечает существование на Востоке еще и другого вида собственности на ту же самую землю, которую он называет владельческой (possessory property). «Здесь, — пишет автор, — я высказываюсь за двоякое существование земельной собственности в Индостане, которое я различаю и по терминам: абсолютная собственность (absolute property), дающая право на ренту и существующая у государя, который может её передавать или предназначать кому-либо, и владельческая собственность (possessory property), связанная с обязанностью платить ренту, наличествующая у земледельца (райата, или лица, занимающего землю) под условием обработки земли и доставлении ренты или дохода государству или его заместителю; которая, будучи фактически фундаментально наследственной, а также передаваемой, по существу представляет собой подлинную собственность, но при этом всегда подчиненную и зависящую от человека, который является абсолютным собственником того же самого объекта»603.

У взгляда, отстаиваемого Ф. Бернье и другими упомянутыми выше авторами, нашлись противники. С резкой его критикой выступил, например, Вольтер (наст, имя и фам,— Франсуа Мари Аруэ) (1694-1778), который был автором немалого числа исторических работ, в «Фрагментах истории Индии, о генерале Лалли и многих других...». В своём другом труде «Опыте о нравах и духе народов» (1756; 1769), в котором была нарисована картина всемирной истории, он утверждал, что в Оттоманской империи, Персии, Индии, Монголии, а также в Перу и России существовали феодальные порядки.

Те исследователи XVII-XVIII вв., которые рассматривали восточные общества как особый социальный тип, отличный от рабовладельческого, феодального и капиталистического общества, в большинстве своём не характеризовали его как стадиальный. Они писали в основном о современном им Востоке. Исключение составляла названная выше работа Р. Паттона, в которой к числу обществ с государственной собственностью на землю отнесены не только все современные государства Востока, но и древняя Персия и Древний Египет.

Положение изменилось в XIX в., в котором мир Древнего Востока впервые предстал перед европейцами во всем своем величии. С этого времени исследователи все чаще стали выделять историю Древнего Востока в качестве особой самостоятельной эпохи, отличной от классической античности. Во второй половине XIX в. деление цивилизованной истории человечества на четыре мировых эпохи: древневосточную, античную, средневековую и новую — в основном утвердилось в исторической науке.

Начало этому положили не историки, а философы. Великий немецкий мыслитель Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770-1831) в своих «Лекциях по философии истории» попытался дать законченную картину всемирной истории. Она предстает в его труде как единый закономерный процесс движения от низших форм к высшим, более совершенным. В основе его, по Гегелю, лежит развитие абсолютного духа. Конкретизируя это понятие, Г. Гегель говорит о народном духе, который воплощает в себе единство законов, государственных учреждений, религии, философии, искусства у того или иного конкретного народа.

Прогресс во всемирной истории каждый раз осуществляется одним определенным народом, дух которого является на данном этапе носителем мирового духа. Другие народы к этому времени либо исчерпали себя, либо еще не дошли до необходимой ступени развития. Имеются и такие народы, дух которых никогда не был и не станет воплощением мирового духа. Это — неисторические народы.

Подъем человечества как целого на новую, более высокую ступень развития предполагает смену народа — носителя абсолютного духа. Мировой дух, развиваясь, перемещается. Движение всемирной истории происходит не только во времени, но и в пространстве. «Всемирная история, — говорит Г. Гегель, — направляется с Востока на Запад, так как Европа есть безусловный конец всемирной истории, а Азия ее начало»604. Именно поэтому последовательно сменяющиеся стадии в истории человечества выступают у него не столько как временные эпохи, сколько как «миры», которые имеют либо территориальное обозначение («восточный мир»), либо называются по имени народа — носителя мирового духа («греческий мир», «римский мир», «германский мир»).

Критерием поступательного развития является степень осознания свободы «Всемирная история, — провозглашал Г. Гегель, — есть прогресс в сознании свободы, который мы должны познать в его необходимости»605.

Всемирную историю Г. Гегель начинал с возникновения государства. Первобытное состояние человечества, «распространение языка и формирование племен лежат за пределами истории»606. Впервые государство возникло на Востоке. Поэтому началом истории является «восточный мир». Тремя его основными отделениями являются истории Китая, Индии и Персии

Важную особенность восточного мира Г. Гегель видел в наличии там государственной собственности на землю. С этим он связывал царивший там деспотизм. В «восточном мире» люди еще не осознали, что свобода составляет их сущность. Поэтому все они здесь — рабы, исключая верховного правителя — деспота. Но его свобода есть произвол.

С Востока мировой дух переместился в «греческий мир», а затем в «римский мир». Но хотя каждому из этих двух миров посвящен отдельный раздел, Г. Гегель иногда говорит не о «греческом мире» и «римском мире», а о «греческом и римском мире» (не мирах!). В этих двух крайне близких друг к другу мирах часть людей осознала, что свобода представляет их сущность. Они стали свободными в отличие от тех, которые этого не осознали и потому остались рабами.

Под «германским миром» Г. Гегель понимает не только Германию, но также все те области Европы, которые входили в состав Западной Римской империи и были в эпоху Великого переселения народов завоеваны германцами: Испанию, Португалию, Францию, Италию, Британию. Германские народы, приняв христианство, осознали, что человек свободен как таковой. Но для того, чтобы этот принцип был воплощен в жизнь, нужно было время.

Г. Гегель не отказывается от выделения периодов Средних веков и Нового времени. Но ту эпоху, которую в исторической науке принято именовать средневековьем, он подразделяет на два периода: один — от Великого переселения народов до падения империи Каролингов, другой — от крушения этой державы до начала Реформации. Название «Средние века» он употребляет только по отношению ко второму. С Реформации, по Гегелю, начинается новая история. В результате в истории «германского мира» он выделяет три отдела: элементы христианско-германского мира, Средние века и Новое время.

Разработанная Г. Гегелем глобально-стадиальная концепция истории была усвоена целым рядом французских философов и историков: Виктором Кузеном (1792-1867), Жюлем Мишле (1798-1874) и Пьером Симоном Балланшем (1776-1847). В работе последнего «Опыты социальной полигенезии» (1827) важной категорией является впервые введенное им ещё в труде «Старик и юноша» (1820) понятие отдельной, конкретной цивилизации. Эти локальные цивилизации выступают у него как стадии некоего идеального, общего для всех народов исторического развития. Смена цивилизаций происходит болезненно. Отжившие цивилизации погибают. Но из огня социальных катастроф, из пепла старых форм человечество подобно птице Феникс возрождается к новой жизни. Впрочем, старые цивилизации не обязательно гибнут. Одни народы идут дальше, другие остаются на ранних стадиях. Цивилизации, уже пройденные европейскими народами, все ещё сохраняются в Азии.

Но философы и историки ограничивались самыми общими положениями об общественном строе стран Востока. Более конкретно подошли к этому некоторые из экономистов. Политическая экономия возникла как наука о капиталистических социально-экономических отношениях. Исследованиями иных социально-экономических отношений подавляющее большинство экономистов никогда не занималось, а многие из них и до наших дней отрицают существование таковых или, по меньшей мере, объявляют капиталистические отношения естественными, а все прочие — неестественными.

Одним из редчайших исключений был замечательный английский экономист Ричард Джонс (1790-1853). Он первым по-настоящему занялся изучением докапиталистических антагонистических экономических систем. Ему принадлежит несколько работ, из которых прежде всего следует отметить «Опыт о распределении богатства и об источниках налогов» (1831), «Вводная лекция по политической экономии» (1833), «Лекции о труде и капитале» (ок. 1833), «Политическая экономия народов» (1852).

Р. Джонс исходит из того, что политическая экономия есть наука, изучающая законы производства и распределения общественного богатства. Установив, что в разные эпохи и в разных странах общественное богатство (т. е. общественный продукт) создается и распределяется по-разному, он вводит понятие об особых, специфических формах производства и распределения общественного богатства. Для обозначения этих особых форм общественного производства Р. Джонс использует словосочетания «способ производства и распределения», «способ распределения» и «способ производства».

Способ производства и распределения, понимаемый как система экономических отношений, образует экономический строй, экономическую структуру, экономическую организацию, скелет общества, который определяет все прочие существующие в нем социальные отношения и различные проявления его духовной жизни. Поэтому существуют различные формы общества.

У Р. Джонса много говорится о развитии производства. Способы производства и распределения выступают у него как ступени экономического развития. В историческом развитии человечества происходит смена способов производства и распределения богатства. Он говорит также о стадиях развития производительных сил. Но сколько-нибудь четкое представление об отношении между системой экономических связей и производительными силами общества у него отсутствует. Он лишь в самом общем виде говорит о влиянии способов распределения общественного богатства на производительные силы, а также на политический и моральный характер народов. Ничего определенного не может он сказать об источниках развития производства.

Но для него несомненно, что развитие производства и преобразования в экономической структуре общества приводят к изменениям во всем обществе. То, что экономическая структура общества определяет все его основные особенности, у Р. Джонса не вызывает никакого сомнения. Отсюда он делает очень важный вывод: «Только точное познание этой структуры может дать нам ключ к пониманию минувших судеб различных народов мира, вскрывая их экономическую анатомию и показывая таким образом наиболее глубокие источники их силы, элементы их учреждений и причины их обычаев и характера... Нет ни одного периода древней или новой истории, на который обстоятельное знание различий и изменений в экономической структуре наций не проливало бы ясного и постоянного света. Именно такого рода знание должно научить нас понимать тайные чудеса древнего Египта, могущество его монархов, великолепие его памятников; военную силу, с которой Греция отбивала легко возобновляемые мириады войск великого царя; юную мощь и длительную слабость Рима; преходящую силу феодальных государств; более постоянную мощь современных наций Европы...»607.

В своих работах он главное внимание уделяет обществам, в которых господствовало земледелие. По существу им было введено понятие аграрного общества, отличного от промышленного, индустриального. Хотя он признает существование первобытного общества, но оно находится за пределами его исследования. Согласно его точке зрения, там, где люди занимаются земледелием, земля всегда находится в собственности немногих и, соответственно, там уже существует земельная рента.

В центре его внимания — земельная рента, которую он называет просто рентой. Люди, составляющие любое земледельческое общество, прежде всего подразделяются на тех, кто платит ренту, и тех, кто получает ее. Ренту получают владельцы земли от людей, которые обрабатывают принадлежащую им землю. Система отношений между владельцами земли и теми, кто на ней работает, — главные связи внутри земледельческого общества.

Таким образом, и здесь перед нами предстает система экономических отношений, причем столь же естественная, как и капиталистическая, но только качественно иная. И здесь в основе отношений по распределению общественного продукта лежат не произвол, не насилие, а отношения по распределению средств производства, но только в данном случае прежде всего земли. Эта система также с неизбежностью порождает общественные классы, но иные, чем при капитализме. Рентные отношения образуют скелет земледельческого общества и определяют его социальные, политические и моральные черты. Поэтому изучение ренты дает ключ к пониманию такого общества. Ренту, которую платят люди, обрабатывающие землю, ее владельцам, Р. Джонс называет первичной, или крестьянской. Существуют разные формы крестьянской ренты, которые Р. Джонс подвергает исследованию.

Самая древняя форма ренты с незапамятных времен существовала и продолжает существовать в Азии. Ее Р. Джонс именует рентой райятов. Единственным собственником земли является монарх. Поэтому все земледельцы страны обязаны платить ему ренту. Полученные доходы монарх использует на содержание своего двора, чиновничьего аппарата и армии. Люди, занимающиеся ремеслом, обслуживают монарха и его двор. Как следствие, никакой социальной силой они не являются. Когда монарх переносит столицу, все ремесленники и торговцы переселяются вслед за ним, и старый город исчезает. Так как не существует никакой общественной силы, которая могла бы ограничить власть монарха, в подобном государстве господствует деспотизм.

Для такого общества характерно стремление к непрерывному росту земельной ренты. Рост ренты при неизменном характере производства ведет к разрушению производительной способности райятов. Это, в конце концов, приводит государство к краху. На месте могущественной империи остаются руины.

Таким образом, Р. Джонс впервые дал экономический анализ того способа производства, который в последующее время получил название азиатского способа производства. В Европе в прошлом, по его мнению, также преобладали такие же порядки, а затем они приняли смягченные формы и, наконец, исчезли.

В земледельческом обществе более позднего типа существует класс крупных землевладельцев. Они сами ведут хозяйство при помощи чужих рабочих рук. Чтобы избавиться от заботы по прокормлению работников, хозяева земли выделяют им участки, чтобы те могли сами содержать себя. А за это землевладельцы требуют от них работы на остальной земле. Это— рента трудом. При такой форме ренты крестьянин находится в личной зависимости от землевладельца. Земельная аристократия, имея собственный источник дохода, не зависящий от воли монарха, ограничивает власть последнего. Р. Джонс неоднократно употребляет слово «феодализм», но понимает под ним систему иерархических отношений внутри класса землевладельцев. Поэтому с его точки зрения феодализм существовал только в Западной Европе и лишь в Средние века.

Неэффективность барщинного хозяйства делает неизбежным замену его издольной арендой. При такой форме землевладелец предоставляет работнику землю и снабжает его капиталом. Крестьянин-арендатор самостоятельно ведет хозяйство и платит землевладельцу ренту продуктами. Он является лично свободным человеком.

В стройную картину эволюции форм земельной ренты диссонансом врываются античная Греция и Рим. Там земля вначале обрабатывалась рабами, а затем им на смену пришли издольные арендаторы. И это произошло задолго до того, как во Франции и Англии вначале утвердилась рента трудом, а затем сменилась издольщиной.

В земледельческом обществе с издольной арендой проявляются ремесленники и мастеровые. Некоторые из них, разбогатев, начинают нанимать работников. Так возникает класс капиталистов, отличный от классов наемных рабочих, землевладельцев и земледельцев. Этот класс иногда появляется и в сельском хозяйстве и берет в свои руки земледелие. Таких капиталистов обычно называют фермерами. Ренту, которую они платят земледельцам, можно назвать вторичной, или фермерской.

В целом же при капитализме центр тяжести перемещается с земледелия на промышленность. Основная масса населения капиталистического общества не занимается земледельческим трудом. Капитал выступает как мощный двигатель производительных сил. Рост капитализма приводит к появлению и широкому использованию машин. Но и капитализм является преходящей формой общественного производства и общественного устройства. На смену ему рано или поздно придет новый строй, при котором рабочие станут собственниками средств производства.

Важно отметить, что в трудах Р. Джонса общество, основанное на ренте райятов, является стадиальным типом общества, причем самым древним из цивилизованных обществ. У Р. Джонса нет сомнений, что общество такого типа характерно не только для современных восточных стран, оно существовало и на Древнем Востоке.

Р. Джонсом был сделан большой шаг вперед в понимании развития общества. Он увидел и источник общественных идей, и основу общества в системе социально-экономических отношений. Однако дать ответ на вопрос, чем определяются характер социально-экономических отношений, а тем самым и на вопросы, почему в одну эпоху существуют одни социально-экономические отношения, а в другую — качественно иные и почему одна социально-экономическая система сменяется в истории человечества другой, он оказался не в состоянии. Эту задачу решили только К. Маркс и Ф. Энгельс.

7.3. К. Маркс и Ф. Энгельс и проблема «азиатского» способа производства

Следующим шагом в развитии унитарно-стадиального понимания истории было появление марксистской материалистической концепции истории. Она была создана Карлом Генрихом Марксом (1818-1883) и Фридрихом Энгельсом (1820-1895). Согласно этой теории истории фундаментом, базисом любого конкретного общества, т. е. социоисторического организма, является определенная система социально-экономических (производственных) отношений. Существует несколько типов социально-экономических отношений и, соответственно, несколько качественно отличных друг от друга их систем, или общественно-экономических укладов (рабовладельческий, феодальный и т. п.). Каждая такая система социально-экономических отношений является общественной формой, в которой происходит процесс производства. Производство, взятое в определенной общественной форме, есть не что иное, как определенный способ производства (рабовладельческий, феодальный и т. п.).

Естественным поэтому для марксизма является положить в основу классификации социоисторических организмов господствующие в них общественно-экономические уклады или, что в данном отношении то же самое, способы производства. Социоисторические организмы, в которых господствует один и тот же общественно-экономический уклад, относятся к одному и тому же типу. Социоисторические организмы, в которых доминируют разные способы производства, относятся к разным типам.

Типы социоисторических организмов, выделенные по такому признаку, получили название общественно-экономических формаций. Последних существует столько, сколько существует основных способов производства. Общественно-экономические формации не просто типы общества. Они суть такие типы общества, которые одновременно представляют собой стадии развития человеческого общества. Всемирная история с такой точки зрения есть прежде всего процесс развития и смены общественно-экономических формаций.

Теория развития и смены общественно-экономических формаций возникла как своеобразная квинтэссенция достижений всех общественных наук своего времени, прежде всего историологии и политической экономии. В основе созданной основоположниками марксизма схемы развития и смены общественно-экономических формаций лежала утвердившаяся к тому времени в исторической науке периодизация писаной всемирной истории, в которой в качестве мировых эпох выступали древневосточная, античная, средневековая и новая.

К тому времени, когда жили и творили основоположники марксизма, стало ясным, что эпоха Нового времени есть период становления и утверждения капиталистического общества. Ранее же капитализма не существовало. Для эпохи Средних веков были характерны социоисторические организмы качественно иного типа — феодальные, основанные на ином — не на капиталистическом, а на феодальном способе производства. Но феодальный способ производства появился во всяком случае не раньше VI-VII вв. В античном мире его не было. Античные социоисторические организмы базировались на рабовладельческом способе производства. Но и они существовали не всегда. Об античном обществе можно говорить, лишь начиная с VIII в. до н. э.

Ему предшествовала более чем двухтысячелетняя история стран Древнего Востока. К. Марксу не был вполне ясен характер социально-экономических отношений, господствовавших в древневосточных социоисторических организмах. Но их однотипность и в то же время качественное отличие не только от буржуазных и феодальных, но и от античных, рабовладельческих не вызывала у него сомнения. Поэтому им был сделан вывод, что на Древнем Востоке существовал особый антагонистический способ производства, который он назвал «азиатским». «Азиатскую» общественно-экономическую формацию он рассматривал как первую историческую форму классового общества.

Классовому обществу, как свидетельствовали факты, положенные в основу представлений о дикости как первой стадии развития человечества, предшествовало общество первобытно-коммунистическое. Так в трудах К. Маркса схема развития цивилизованного общества была впервые дополнена первобытностью и тем самым превращена в схему эволюции всего человеческого общества в целом: В ней в качестве поступательных стадий развития человечества выступали первобытно-коммунистическая, азиатская, античная (рабовладельческая), феодальная и капиталистическая общественно-экономические формации. Капитализм К. Маркс рассматривал как последнюю антагонистическую общественно-экономическую формацию, за которой должна последовать новая, коммунистическая.

Эту созданную К. Марксом схему смены общественно-экономических формаций в основном принимало большинство сторонников марксизма. Единственным спорным моментом в ней был азиатский способ производи, соответственно, азиатская общественно-экономическая формация. Идеологическим руководством всех «социалистических» стран, а тем самым и их официальной общественной наукой, эти понятия категорически отвергались. Некоторые представители официальной этой науки даже пытались утверждать, что у К. Маркса и Ф. Энгельса не существовало понятия особого «азиатского» способа производства, отличного от рабовладельческого, феодального и капиталистического. По мнению одних, под «азиатским» способом производства классики марксизма в действительности понимали специфически восточный вариант рабовладения, по мнению других — восточный вариант феодализма608.

Нет смысла заниматься опровержением подобного рода взглядов. Это было в своё время сделано советским китаеведом Владимиром Николаевичем Никифоровым (1920-1990) в книге «Восток и всемирная история» (М., 1975; 2-е изд., 1977). Будучи в то время убеждённым противником концепции «азиатского» способа производства, он в то же время честно признавал, что К. Маркс Ф. Энгельс были её и создателями и приверженцами. Правда, по его мнению, позднее оба они отказались от этой концепции, признав древневосточное общество рабовладельческим.

Выдвигая понятие «азиатского» способа производства, К. Маркс и Ф. Энгельс опирались на указанные выше и иные работы исследователей XVII-XIX вв, прежде всего на книгу Ф. Бернье. К. Маркс тщательно её изучил: им было сделано двадцать больших выписок, причем настолько полных, что все они вместе взятые составляют подробный её конспект609.

«По вопросу об образовании восточных городов нет ничего более блестящего, наглядного и яркого, чем книга старого Франсуа Бернье (он девять лет был врачом у Аурангзеба): „Путешествия, содержащие описание государства Великого Могола и т. д.“, — читаем мы в его письме Ф. Энгельсу, написанному 2 июня 1853 г. — Он также хорошо описывает состояние военного дела, организацию снабжения продовольствием громадных армий и т. д.... Бернье совершенно правильно видит, что в основе всех явлений на Востоке (он имеет в виду Турцию, Персию, Индостан) лежит отсутствие частной собственности на землю. Вот настоящий ключ к восточному небу»610.

«Отсутствие частной собственности на землю, — откликнулся 6 июня 1853 г. Ф. Энгельс, — действительно является ключом к пониманию всего Востока. В этом основа всей его политической и религиозной истории. Но почему восточные народы не пришли к частной собственности на землю, даже феодальной? Мне кажется, всё это объясняется главным образом климатом и характером почвы: в особенности же великой полосой пустынь, которая тянется от Сахары через Аравию, Персию, Индию и Татарию вплоть до самой возвышенной части азиатского плоскогорья. Первое условие земледелия здесь — это искусственное орошение, оно является делом либо общин, либо провинций, либо центрального правительства. Правительства на Востоке всегда имели только три ведомства: финансов (ограбления своей страны), войны (ограбления своей страны и чужих стран) и общественных работ (забота о воспроизводстве).... Отрывки из старого Бернье действительно прекрасны. Как приятно снова прочесть что-нибудь, написанное старым, трезвым, здравомыслящим французом, который всегда попадает в самую точку, не подавая и вида, что он это замечает»611.

Кроме книги Ф. Бернье, К. Маркс изучил работы британского губернатора Явы Томаса Стамфорда Раффлса (1781-1826) «История Явы» (1817), английского колониального чиновника в Индии Джорджа Кэмпбелла (1824-1892) «Современная Индия: Очерк системы гражданского управления, которой предпосланы некоторые данные о коренных жителях и их учреждениях» (1852) и Роберта Паттона «Принципы азиатских монархий, политически и экономически исследованные и противопоставленные тем, что действовали в монархиях Европы...» (1801), в которых излагался и обосновывался тот же самый взгляд на восточное общество. Две последние книги были К. Марксом тщательно законспектированы612.

Позднее им были составлены также конспекты трудов Максима Максимовича Ковалевского (1851-1916) «Общинное землевладение, причины, ход и последствия его разложения» (Ч. 1. М., 1879)613 и Джона Бадда Фира (1825-1905) «Арийская деревня в Индии и на Цейлоне» (1880)614. Для понимания природы индийской общины К. Марксу первоначально больше всего дала работа подполковника Марка Уилкса (ок. 1760-1831) «Исторические очерки Южной Индии, с попыткой проследить историю Майсура» (1810), автор которой, кстати сказать, придерживался иных взглядов, чем Ф. Бернье и большинство названных выше исследователей: в противовес им он отстаивал положение о существовании в Индии частной собственности на землю.

К. Маркс и Ф. Энгельс не только в переписке, но и в своих работах неоднократно обращались к проблемам «азиатского» способа производства. Не разбирая всех их высказываний по этому вопросу, ибо это потребовало бы слишком много места, обращу внимание лишь на один момент. Как явствует из приведенных выше цитат, К. Маркс и Ф. Энгельс не просто знали работу Ф. Бернье, но были полностью согласны с его тезисом об отсутствии на Востоке частной собственности на землю. И это ставило их перед необычайно сложным и трудным вопросом.

Ведь во всех своих работах, посвященных классовому обществу, они исходили из того, что основой эксплуатации человека является частная собственность на средства производства вообще, в странах с господством земледелия — частная собственность на основное средство производства— землю. Отсюда с неизбежностью следовало, что там, где не было частной собственности на средства производства, не могло быть ни эксплуатации человека человеком, ни общественных классов. Такое общество в принципе должно быть коммунистическим. Но несомненным фактом было существование на Востоке эксплуатации человека человеком и тем самым подразделение человеческого состава общества на эксплуататоров и эксплуатируемых.

Преодолеть это вопиющее противоречие К. Маркс и Ф. Энгельс так и не смогли, что широко использовалось их противниками. Ими делался вывод, что ликвидация частной собственности, к которой призывали К. Маркс и Ф. Энгельс, не приведёт к социальному равенству, эксплуатация при этом не исчезнет, а просто обретет другую форму. Так, например, немецкий социолог Роберт Михельс (1876-1936), утверждал, что с приходом социал-демократов к власти произойдет не ликвидация классов, а лишь смена элиты. Средства производства окажутся в таком случае в руках государства. Но «управление громадным капиталом... передает администраторам такую же меру власти, как и владение собственным капиталом, частной собственностью»615. Еще раньше сходные взгляды развивал Михаил Александрович Бакунин (1814-1876) в работе «Государственность и анархия» (1873)616.

Исходя из определения коммунистического общества как общества без частной собственности, ряд историков и социологов давно уже именовали, если не все, то по крайней мере некоторые общества восточного типа как социалистические или коммунистические. Такой эпитет чаще всего прилагался к империи инков617. Очень часто характеризовалось как коммунистическое государство иезуитов в Парагвае618. Кстати сказать, о перуанском коммунизме мимоходом обмолвился и К. Маркс619.

Вполне возможно, что осознание существования названного противоречия, вкупе с неспособностью преодолеть его, побудило Ф. Энгельса в его поздней работе «Происхождение семьи, частной собственности и государства» (1884) ограничиться при рассмотрении вопроса о становлении частной собственности и государства картиной перехода от первобытного общества лишь к античному, рабовладельческому. О происхождении цивилизованных обществ Востока там не было сказано ни слова.

7.4. Две дискуссии о социально-экономическом строе стран Востока в советской исторической и философской науке

При рассмотрении истории проблемы «азиатского» способа производства в марксистской литературе, ограничусь лишь советским временем. В первой половине 20-х годов распространенным среди советских ученых был взгляд на общества Древнего Востока как на феодальные. При этом если и возникал вопрос о «азиатском» способе производства, то последний трактовался как восточная разновидность феодализма. О феодализме на Древнем Востоке, как о чем-то само собой разумеющемся, писали, например, известные марксистские теоретики Николай Иванович Бухарин (1888-1938) в книге «Теория исторического материализма. Популярный учебник марксистской социологии» (М., 1921 и др. изд.) и Август Тальгеймер (1884-1948) в работе «Введение в диалектический материализм» (М.; Л., 1928)620. А это предполагало признание феодализма первой формой классового общества. И такого взгляда придерживались в то время многие советские ученые. «Феодализм, — писал, например, социолог и этнолог Павел Иванович Кушнер (Кнышев) (1889-1968), — это именно та общественная формация, которая возникает при разложении родового общества»621. «Эту позднейшую стадию, возникшую непосредственно из тех отношений, которую мы условились называть „первобытными“,— читаем мы в книге тогдашнего фактического главы советской исторической науки Михаила Николаевича Покровского (1868-1932), — западноевропейские историки и социологи давно окрестили именем „феодализма“»622. В такой схеме места рабовладельческой общественно-экономической формации не было.

В середине 20-х годов одной из самых актуальных проблем стал вопрос о природе развернувшейся в то время в Китае революции. Одни авторы, исходя из того, что Китай является страной феодальной, характеризовали ее как буржуазную. Другие, указывая на отсутствие в Китае зримых признаков феодализма, утверждали, что эта страна является уже капиталистической. Отсюда логически следовал вывод о социалистических перспективах китайской революции. В попытке решить эту проблему представитель компартии США в Коминтерне Джон Пеппер (наст. имя и фам. — Иозеф Поганы) обратился к идее К. Маркса об азиатском способе производства. В опубликованной 1 мая 1927 г. в газете «Правда» статье «Европейско-американский империализм и китайская революция» он утверждал, что феодализма в Китае нет не потому, что он вытеснен капитализмом, а потому, что он там никогда не существовал. «Основой китайского хозяйства, — говорилось в статье, — все еще является, по терминологии Маркса, „азиатский способ производства“»623.

Довольно скоро вопрос о природе китайской революции перерос в проблему социально-экономического строя не только Китая, но и других стран Востока, причем не только в начале XX в., но и в предшествующие эпохи — в Средние века и древнее время. В результате в советской исторической науке возродилась точка зрения, согласно которой все общества Востока, начиная со времени возникновения там классов и государства, базировались на отличном от феодального и рабовладельческого особом способе производства — том самом, который классики марксизма именовали «азиатским». Такой взгляд был более или менее детально разработан в целом ряде трудов, среди которых особо выделяется книга Людвига Игнатьевича Мадьяра (наст, имя и фам. — Лайош Мильхофер) (1891-1940) «Экономика сельского хозяйства в Китае» (М.; Л, 1928).

Разгорелась дискуссия, ход которой довольно полно, хотя и очень тенденциозно (в духе официальной точки зрения), был освещен в уже упоминавшейся работе В. Н. Никифорова «Восток и всемирная история» (М., 1975; 1977) и более объективно в 3-ем томе (Ч. 2. Вып. 3) коллективного труда зарубежных ученых «Истории марксизма» (русск. пер.: М., 1985) в разделе «Проблема социалистической революции в отсталых странах», написанном Джанни Софри.

(Cуть взгляда «азиатчиков» лучше всего была изложена в предисловии Л. И. Мадьяра к книге Михаила Давидовича Кокина (1907-1937) и Гайка Кегамовича Папаяна (1901-1937) «,,Цзин-тянь“. Аграрный строй Древнего Китая» (Л., 1930). «Итак, основное классовое деление восточного общества, — писал он, — происходит между основными крестьянскими массами, объединенными в общинах, и между выделившимися бывшими слугами общины, конституировавшими себя, как господствующий класс. (Жрецы в Египте, литераты в древнем Китае и т. д.). Форма государства — деспотия. Частная собственность на землю отсутствует. Верховным собственником земли и воды — этих основных условий производства — является государство. Основной экономической формой эксплуатации является налог, который совпадает с рентой. Господствующий класс эксплуатирует общины, взимая прибавочный продукт в форме налога-ренты. Экономическая форма высасывания прибавочного продукта в виде налога, который совпадает с рентой, несомненно, сближает этот способ эксплуатации с феодальным. Отсутствие феодальной собственности и класса феодалов всё же создаёт принципиальное различие между восточным и феодальным обществом»624.

Суть взглядов К. Маркса и Ф. Энгельса на восточное общество изложена здесь с предельной точностью. И более чем наглядно выступает здесь то противоречие, о котором уже шла речь, — общество без частной собственности, но с эксплуатацией человека человеком и общественными классами. Это дало основание для резкой критике и обвинения в отходе от материалистического понимания истории. При этом критики делали вид, что они опровергают лишь взгляды Л. И. Мадьяра и других «азиатчиков», но ни в коем случае ни К. Маркса, ни Ф. Энгельса625.

В процессе дальнейшего развития дискуссии к изложенным выше двум точкам зрения добавились еще две. Согласно одной из них, азиатская эпоха (или «восточное общество») «не знала своего особого способа эксплуатации, а как бы предвосхищала в самых примитивных и грубых формах два исторически последующих докапиталистических способа эксплуатации — в одних случаях рабство, в других — крепостничество (феодальную зависимость)»626. Этот взгляд мимоходом высказал в одной из статей востоковед Евгений Сигизмундович Иолк (1900-1942). Он не встретил поддержки.

Согласно другой точке зрения, древневосточное общество было рабовладельческим. Последний взгляд в наиболее четкой форме был изложен известным востоковедом Василием Васильевичем Струве (1889-1965) в 1933 г. в докладе «Проблема зарождения, развития и разложения рабовладельческих обществ Древнего Востока». Вскоре после этого дискуссия была прекращена по указаниям сверху. Многие из её участников были репрессированы: расстреляны или заключены в лагеря. Точка зрения на общество Древнего Востока как на рабовладельческое стала официально признанной и обязательной в советской исторической науке. После появления работы И. В. Сталина «О диалектическом и историческом материализме» (1938) выступление с критикой такого взгляда стало абсолютно невозможным.

Схема, согласно которой в истории человечества сменилось пять общественно-экономических формаций: первобытнообщинная, рабовладельческая, феодальная, капиталистическая и коммунистическая, безраздельно господствовал в советской и вообще марксистской общественной науки вплоть до XX съезда КПСС (1956). Первым в послевоенные годы в СССР выступил с её критикой автор настоящих строк в опубликованной в 1957 г. статье «К вопросу о первой форме классового общества»627. В ней отстаивался взгляд, что на Древнем Востоке существовала особая общественно-экономическая формация, отличная от рабовладельческой. В том же году в ГДР вышла из печати книга Элизабеты Шарлотты Вельскопф «Производственные отношения на Древнем Востоке и в греко-римской античности»628 и несколько её статей, в которых доказывалось, что древневосточное и античное общества относились к двум разным общественно-экономическим формациям.

А начиная с 1964 г. развернулась вторая дискуссия об социально-экономическом строе древневосточных обществ, которая в отличие от первой приобрела международный характер. В ней помимо советских ученых приняли активное участие марксисты как «социалистических», так и капиталистических стран. Эта дискуссия также была достаточно полно и тоже довольно предвзято обрисована в уже упоминавшейся выше книге В. Н. Никифорова. Отстаивалось три взгляда на природу обществ Древнего Востока: (1) рабовладельческие, (2) феодальные, (3) основанные на особом «азиатском» способе производства. И эта дискуссия, как и первая, была, в конце концов, насильственно прервана властью. Это произошло в начале 70-х годов. В адрес противников ортодоксальной точки зрения начали звучать угрозы.

Так, например, заведующий отделом общих проблем Института востоковедения АН СССР Георгий Федорович Ким (1924-1989) в рецензии на книгу В. Н. Никифорова «Восток и всемирная история» (М., 1975) писал: «Большое место в книге занимают размышления автора о рабовладельческом обществе на Востоке. И это надо приветствовать, ибо особенно усиленным нападкам со стороны наших идеологических противников подвергается марксистское понятие рабовладельческой формации. Поскольку из всех классовых формаций она наиболее отдалена от нас, а изучение ее хуже обеспечено источниками, понятие рабовладельческого общества представляется буржуазным ученым слабым звеном в цепи учения о формациях. Отрицая существование рабовладельческого строя, они надеются опрокинуть все стройное здание материалистического толкования истории. Тем более отрицается ими рабовладельческий строй в странах Востока, где он имел свои особенности по сравнению с Европой. В то же время буржуазными социологами ставится под сомнение и факт существования феодализма в Азии и Африке. В этой связи перед марксистами, в первую очередь советскими историками, стоит важная задача обобщения накопленного материала по докапиталистической истории внеевропейских стран, объективного установления общего и особенного в развитии этих стран»629.

Формально вся эта инвектива направлена против буржуазных ученых. Но в действительности имелись в виду прежде всего советские ученые, выступавшие с критикой утвердившихся в нашей науке догм. Ведь именно они отрицали принадлежность обществ Древнего Востока к рабовладельческой формации, а некоторые из них шли дальше и ставили под сомнение или даже отрицали существование феодализма в Азии и Африке. Именно их фактически и обвиняли в стремлении «опрокинуть все стройное здание материалистического толкования истории», именно их выступления приравнивались к «усиленным нападкам наших идеологических противников».

И чтобы создать впечатление, что речь идет вовсе не об отстаивании догм, а о защите научной истины против людей, не знающих истории и повторяющих буржуазные мифы, Г. Ф. Ким ссылается на целый ряд крупных ученых, выступивших в защиту официальной точки зрения. Из числа востоковедов к ним принадлежали академики Николай Иосифович Конрад (1891-1970), Михаил Александрович Коростовцев (1900-1980), доктора исторических наук Игорь Михайлович Дьяконов (1915-1999), Григорий Федорович Ильин (1914-1985), Илья Яковлевич Златкин (1898-1990), Афанасий Гаврилович Крымов (1905-1988).

Особенно усердно, и во время дискуссии и после её прекращения, отстаивал официальную точку зрения И. М. Дьяконов. Вышедший в 1983 г. под его редакцией первый том «Истории Древнего Востока» был демонстративно, в пику всем противникам ортодоксального взгляда, назван: «Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Часть первая. Месопотамия» (М., 1983). «В странах древневосточных и странах греко-римского мира, — утверждалось во введении к нему, — существовала одна и та же формация, а также одни и те же фазы развития общества. Но эти фазы развития рабовладельческой формации те и другие страны проходили в разное время. Древневосточные классовые общества и цивилизации возникли из недр доклассового общества много раньше античных, на значительно более низком уровне развития производительных сил, и развивались они по сравнению с античными обществами и цивилизациями гораздо более медленными темпами. Именно в различии исходных уровней и темпах развития заключается объяснение того, что Греция и Рим дали образцы завершенности социальных процессов в эпоху древности. Но это вовсе не свидетельство того, что античный мир и древневосточный мир относились к разным формациям, а Восток и Запад качественно противостоят друг другу»630.

Правда, это нисколько не помешало И. М. Дьяконову уже в постсоветское время, в книге «Пути истории. От древнейшего человека до наших дней» (М., 1994) объявить, что «марксистская теория исторического процесса, отражавшая реалии XIX в., безнадежно устарела — и не только из-за теоретической слабости коммунистической посылки, но и вследствие других как теоретических, так и чисто прагматических неточностей и ошибок»631. Один из главных доводов: марксизм, например, категорически настаивал на том, что древневосточное общество было рабовладельческим. Но, как пишет И. М. Дьяконов, советским историкам Древнего мира уже со времен второй дискуссии об азиатском способе производства 60-х годов было ясно, что древнее общество рабовладельческим не являлось632.

7.5. Загадка и разгадка «азиатского» (политарного) способа производства

Хотя я еще в середине 50-х годов прошлого века пришел к выводу, что на древнем Востоке существовала не рабовладельческая, а качественно иная общественно-экономическая формация, понимание сути бытовавшего там способа производства далось мне с огромным трудом. Первоначально я пришел к выводу, что базисом древневосточного общества было неразрывное единство неразвитых рабовладельческих и неразвитых же феодальных отношений. В последующем, увлекшись материалами об одном относительно редком варианте «азиатского» способа производства, я снова не нашел верного решения633.

Как выяснилось впоследствии, почти во всех вполне сформировавшихся классовых обществах «азиатский» способ производства чаще всего сосуществовал и переплетался с другими антагонистическими способами производства, причем качественно иными, чем рабовладение, феодализм и тем более капитализм. Различные проявления этих способов производства описывались историками, но сами они ими не замечались, не осмысливались и не получали особых названий. К этому следует добавить, что данные о социально-экономических отношениях в обществах Древнего Востока были крайне скудны, отрывочны и поэтому допускали самую различную интерпретацию.

Нужно было найти более полные и надежные материалы. И они нашлись. В XIX и даже XX веках существовало немало предклассовых, т. е. переходных от первобытных к цивилизованным, обществ, в которых шел процесс становления «азиатских» социально-экономических отношений, причем эти формирующиеся отношения были практически единственными классовыми в них. И некоторые из этих обществ были детально изучены этнографами. Исследователям при этом не нужно было по отдельным фрагментам восстанавливать картину «азиатских» социально-экономических отношений, они непосредственно наблюдали целостную систему их в действии.

Знакомство с трудами этих исследователей неизбежно вело к выводу, что представление об обществах Востока, которое сложилось у К. Маркса и Ф. Энгельса на основе знакомства с трудами Ф. Бернье, А. Доу, Дж. Гранта, братьев Паттонов, Р. Джонса и др., и получило достаточно четкое выражение в упоминавшейся выше работе Л. И. Мадьяра, в чисто фактологическом плане является, в общем и целом, верным. Но оно нуждается в существенной теоретической разработке. Прежде всего, необходимо новое теоретическое осмысление понятия частной собственности, а тем самым и собственности вообще.

Бытующие в английском и французском языках слова «property» и «propriété», которые сейчас переводятся на русский язык как собственность, в действительности еще три века тому назад обозначали не собственность вообще, а лишь частную собственность. Поэтому А. Фергюсон, когда он столкнулся с отсутствием у индейцев Америки частной собственности на землю, вынужден был писать об отсутствии у них собственности на землю вообще. И, кстати сказать, когда Пьер Жозеф Прудон (1809-1865) в книге «Что такое собственность?» утверждал, что «собственность есть кража!», то по существу имел в виду не собственность вообще, а только частную собственность634. А суть этой собственности действительно заключается в безвозмездном присвоении продукта, созданного чужим трудом.

Обращаясь к отношениям собственности, прежде всего следует подчеркнуть, что существует два вида таких отношений. Первый их вид, который бросается в глаза и широко известен, — это волевые отношения собственности. В классовом обществе, где существует государство, они приобретают облик правовых, юридических отношений. Эти связи чаще всего именуются имущественными отношениями. Второй вид отношений собственности — экономические отношения собственности. Эти отношения — не волевые, а объективно-реальные. Они существуют только в отношениях распределения и обмена.

Собственность — не вещь и не отношение человека к вещи, взятое само по себе. Собственность есть отношение между людьми, но такое, которое проявляется в их отношении к вещам. Или — иначе — собственность есть отношение людей к вещам, но такое, в котором проявляются их отношения друг к другу.

Собственность — такое отношение людей по поводу вещей, которое наделяет и людей, и вещи особыми социальными качествами: делает людей собственниками, а вещи — их собственностью. Каждая вещь в человеческом обществе всегда обладает таким социальным качеством. Она всегда не только потребительная ценность, но обязательно одновременно и чья-то собственность (индивида, группы индивидов или даже общества в целом).

С чисто юридической точки зрения, частная собственность — такое отношение индивида (собственника) к вещам (собственности), которое в идеале предполагает его безраздельное, никем и ничем не ограниченное господство над ними, такое право собственника на вещи, на которое никто, включая государство, не может посягать. Как принято говорить, частная собственность священна и неприкосновенна. Все остальное не имеет значения. Частная же собственность как экономическое отношение есть нечто совсем иное.

Хотя К. Маркс и Ф. Энгельс прекрасно понимали, что кроме собственности как волевого (в классовом обществе — юридического) отношения, существует собственность как отношение экономическое, полностью отказаться от привычной трактовки частной собственности они не смогли. Это нашло выражение в том, что частную собственность они понимали преимущественно как собственность отдельных индивидов. Именно это легло в основу трактовки ими восточного общества как такого, в котором частной собственности на землю не существовало. Она была ошибочной.

Частная собственность как экономическое отношение есть такая собственность одной части членов общества на вещи, прежде всего, на средства производства, которая позволяет ей безвозмездно присваивать труд другой (и обязательно большей) части его членов. Эти две части общества представляют собой не что иное, как общественные классы.

Общественные классы — всегда группы людей, занимающие разные места в системе социально-экономических отношений. Но этого определения недостаточно. Купцы и ростовщики — тоже группы людей, отличающиеся местами в системе производственных отношений. Однако они не классы, ибо занимают места, прежде всего, в подсистеме отношений обмена и тем самым в подсистеме отношений по перераспределению созданного продукта. Особых мест в подсистеме отношений по распределению средств производства они не имеют. Для обозначения такого рода групп лучше всего подошел бы термин «квазиклассы» (от лат. quasi — как будто, будто бы).

Настоящие же общественные классы — такие группы людей, которые отличаются, прежде всего, своим отношением к средствам производства, или, иными словами, местами, занимаемыми ими в подсистеме отношении по распределению средств производства. Из этого вытекает различие способов получения и размеров получаемой доли общественного продукта, или, что то же самое, различие их мест в подсистеме отношений распределения. Классы отличаются обычно также и ролью в организации труда. Каждый антагонистический способ производства представляет собой особый способ эксплуатации человека человеком.

В узком, строго научном смысле слова эксплуатация есть безвозмездное присвоение (получение в собственность) одной частью общества доли общественного продукта, созданного другой частью общества. В широком смысле под эксплуатацией понимается также и безвозмездное присвоение одними людьми услуг со стороны других людей. В дальнейшем изложении будет рассматриваться эксплуатация только в узком смысле слова. Объектом такой эксплуатации могут быть только производители материальных благ.

Важнейшее понятие, характеризующее эксплуатацию, — категория прибавочного продукта. Прибавочный продукт есть та доля общественного продукта, созданного одной частью общества, которая безвозмездно присваивается (переходит в собственность) другой ее части. Эксплуатация есть присвоение прибавочного продукта. Она может происходить по-разному. Существуют две ее основные формы.

При первой форме эксплуатации человека человеком такое присвоение происходит непосредственно в процессе собственно производства — процесс производства есть одновременно и процесс эксплуатации. При этом весь продукт или, по крайней мере, его часть (прибавочный продукт) создается производителем не как его собственность, а как собственность иных людей, которые тем самым выступают в роли эксплуататоров. В данном случае отношения эксплуатации выступают как отношения собственно производства.

Вторая основная форма эксплуатации характеризуется тем, что безвозмездное присвоение продукта происходит не в процессе собственно производства, а уже после того, как этот процесс завершился. Здесь процесс эксплуатации не совпадает с процессом производства и представляет собой явление отличное от него. Он представляет собой одну из форм перераспределения общественного продукта. Форму эксплуатации, не представляющую способа производства, можно назвать методом эксплуатации. Так как метод эксплуатации есть форма лишь присвоения, но не создания прибавочного продукта, он всегда существует только в связи с тем или иным способом (или теми или иными способами) производства — антагонистическим или неантагонистическим.

В основе деления на общественные классы лежит различие отношения этих групп людей к средствам производства. Но оно совершенно не обязательно выражается в том, что один класс полностью владеет средствами производства, а другой полностью лишен их. Это справедливо в отношении рабовладельческого и капиталистического способов производства, но не феодального. Оба класса, порождаемые феодальным способом производства, владеют средствами производства. Но их отношение к этим средствам производства различно. Один класс — верховный собственник средств производства, прежде всего земли, другой класс — подчиненный собственник этих же средств производства, главное среди которых — земля.

Таким образом, частная собственность может быть полной, когда члены господствующего класса безраздельно владеют средствами производства, а члены другого класса целиком отчуждены от них. Такова рабовладельческая и капиталистическая частная собственность. Однако собственность на средства производства может быть расщеплена на верховную частную собственность членов господствующего класса и подчиненную обособленную собственность членов эксплуатируемого класса. Верховной, а не полной является феодальная частная собственность. Верховная частная собственность — всегда собственность не только на средства производства, но и на личности непосредственных производителей, а эти производители — подчиненные собственники не только средств производства, но и своей личности.

Кроме верховной частной собственности на личность производителя, может существовать и полная собственность на нее, как это было при рабовладельческом способе производства. Рабовладельческая экономическая ячейка была единицей полной собственности как на все средства производства, так и на личности работников, входивших в нее.

Частная собственность может различаться и по тому, как конкретно члены господствующего класса владеют средствами производства (а иногда и работниками). Частными собственниками могут быть члены этого класса, взятые каждый в отдельности. Это — персональная частная собственность. Частными собственниками могут быть те или иные группы людей, принадлежащие к господствующему классу. Это — групповая частная собственность. Такова, например, акционерная собственность при капитализме.

Таким образом, частная собственность совершенно не обязательно является персональной. С другой стороны, персональная собственность совершенно не обязательно частная. Персональной может быть собственность на средства потребления, которая никак частной не является. Частная собственность всегда есть собственность на средства производства и нередко также на работников. Собственность на средства потребления нередко называют личной собственность, что не очень точно, ибо она может быть не только персональной, но групповой. Лучшее название для нее — отдельная собственность

Если всякая частная собственность есть собственность на средства производства, то не любая собственность на средства производства является частной. Частная собственность не просто собственность на средства производства, а такая собственность на них, которая позволяет безвозмездно присваивать прибавочный продукт. Если собственность на средства производства не является основой эксплуатации человека человеком, то она — не частная. Ее можно было бы назвать обособленной собственностью. Эта собственность может быть как персональной, так и групповой. Персональной является, например, собственность на средства производства и предметы потребления односемейного крестьянского двора. Собственность многосемейного крестьянского двора нередко является групповой обособленной собственностью.

Возвращаясь к частной собственности, необходимо отметить еще одну её особенность при феодализме. Каждый верховный частный собственник был включен в иерархически организованную корпорацию верховных собственников, состоявшую из слоя низших верховных собственников (рядовых дворян, шевалье), нескольких категорий все более высоких верховных собственников (виконтов, баронов, графов, герцогов), и, наконец, наивысшего верховного собственника — короля. Такая частная собственность по всей справедливости должна быть названа персонально-корпоративной.

Группой, владеющей средствами производства (работниками) и использующей их для безвозмездного присвоения продукта, созданного трудом производителей, может быть класс эксплуататоров в целом. В таком случае средствами производства (и работниками) владеют все члены господствующего класса только вместе взятые, но ни один из них взятый в отдельности. Это — общеклассовая частная собственность. Она всегда приобретает форму государственной собственности, является государственной собственность. Именно такая форма частной собственности и лежала в основе «азиатского» способа производства.

Таким образом, и в основе этого способа производства лежала частная собственность, но в особой, непривычной для европейских исследователей форме. В своеобразном, непривычном виде выступал при данном способе производства и господствующий класс. Совпадение общеклассовой частной собственности с государственной собственностью с неизбежностью обусловливало совпадение класса эксплуататоров, если не со всем личностным составом государственного аппарата, то, во всяком случае, с его ядром, с его основной частью.

Этот особый антагонистический способ производства, качественно отличный от рабовладельческого, феодального и капиталистического способов производства, существовал не только в Азии, но и в древней Европе, Африке и доколумбовой Америке и Океании. Уже поэтому именования его «азиатским» способом производства вряд ли можно считать верным, не говоря уже о том, что это название не содержит даже намека на его сущность. Так как для этого способа производства характерны общеклассовая частная собственность, выступающая в форме государственной, и совпадение господствующего класса с ядром государственного аппарата, то лучше всего называть его политарным (от греч. полития, политея — государство) способом производства, или просто политаризмом.

Политаристы владели средствами производства и производителями материальных благ только сообща. Поэтому они с неизбежностью образовывали особую корпорацию. Общеклассовая частная собственность всегда была корпоративной. Все политаристы входили в особую иерархически организованную систему распределения прибавочного продукта — политосистему. Они образовывали несколько ступеней служебной пирамиды, которые сужались по мере приближения к её вершине. На самой же вершине этой пирамиды находился один-единственный человек, к которому, в конечном счете, сходились все линии политосистемы. Этого верховного политариста, который был главой политосистемы и одновременно государственного аппарата, т. е. правителем государства, можно назвать политархом635. Соответственно с этим возглавляемую политархом ячейку общеклассовой частной собственности, которая одновременно была и государством и социоисторическим организмом, следует называть политархией.

Именно политарха европейские наблюдатели восточных порядков и принимали за единственного собственника земли. Но наиболее проницательные из них не могли не заметить, что эта собственность носила крайне своеобразный характер. Земля, если и принадлежала ему, то не как определённой конкретной личности, а как носителю должности. Стоило ему только лишиться положения главы государства, как он лишался и собственности. Все его права переходили к человеку, занявшему его место. Как отмечали исследователи, его собственность была не персональной, а должностной, титульной.

В действительности же политарх был не собственником, а лишь верховным распорядителем общеклассовой частной собственности и, соответственно, прибавочного продукта. Весь прибавочный продукт, который обеспечивала политарная частная собственность, составлял особый фонд, за счет которого жили политаристы, — политофонд. Он находился в распоряжении политарха, который в идеале выделял каждому нижестоящему политаристу определённую долю прибавочного продукта в соответствии с занимаемым им в политосистеме местом.

Любой политарный способ производства предполагал собственность политаристов не только на средства производства, прежде всего землю, но и на личность непосредственных производителей. И эта верховная собственность класса политаристов дополнялась полной собственностью главы этого класса — политарха на личность и имущество всех его подданных.

Полная собственность политарха на личность всех его подданных выражалась в его праве лишать их жизни без какой-либо вины с их стороны. На самых ранних стадиях становлениях политаризма политарх имел право на жизнь лишь рядовых подданных, затем по мере созревания данного способа производства оно распространилось и на всех политаристов. Полное право политарха на имущество подданных выражалось в праве по произволу безвозмездно отбирать его. Право политарха на жизнь и имущество подданных реализовывалось через посредство государственного аппарата. Для политарных обществ характерно существование практики систематического террора государства против всех своих подданных. Этот террор мог проявляться в разных формах, но он всегда существовал. Особенно жестким и массовым был террор в эпохи становления любой формы политаризма636. Примером может послужить Буганда начала XIX в., которая была формирующимся политарным (протополитарным) обществом637. Практика постоянного, систематического террора характерна для начального этапа развития всех вообще политарных обществ638.

Суть политарного террора заключалась не в наказании виновных или подозреваемых во враждебных замысла, а в создании и постоянном поддержании атмосферы всеобщего страха. Ни одному подданному политарха не было гарантировано исключение из числа возможных жертв. Каждый мог в любое время быть схвачен и уничтожен без какого бы то ни было следствия и суда. Для этого вполне достаточно было приказа политарха или специально уполномоченных им лиц.

Нижестоящие политаристы даже самого высокого ранга права на такого рода репрессии не имели. Даже когда они, выступая в роли судей, приговаривали действительно виновного человека к смерти, приговор мог быть приведен в исполнение только после санкции политарха или опять-таки особо уполномоченных им лиц. Попытки нарушить монополию политарха на жизнь и смерть его подданных жестоко пресекались.

Таким образом, по отношению к политарху все его подданные выступали в качестве рабов. Это было подмечено Г. Гегелем, а затем и К. Марксом, писавшем о существовавшем на Востоке «поголовном рабстве»639. Приведенные слова К. Маркса пытаются иногда истолковать как признание им господства на Востоке рабовладельческого способа производства. Ничего подобного. Рабство и рабовладельческий способ производства далеко не одно и то же. Рабство — такое отношение между людьми, при котором одни люди являются полной собственностью других. Рабовладельческий способ производства имеет место только тогда, когда рабов в широких масштабах используют для производства материальных благ.

К изложенным выше основным выводам я пришел к началу 70-х годов. Но сделать их достоянием научной общественности в создавшихся к тому времени условиях было очень не просто. Работа, в которой они излагались и обосновывались, постоянно в той или иной форме отвергалась и напечатана была, наконец, лишь спустя семь лет под довольно камуфляжным названием «Об одном из типов традиционных социальных структур Африки и Азии: прагосударство и аграрные отношения» в сборнике «Государство и аграрная эволюция в развивающихся странах Азии и Африки» (М., 1980)640.

Как впоследствии выяснилось, в истории существовал не один, а несколько разных политарных способов производства. Основой особой общественно-экономической формации был только один из них — тот самый, что возник впервые в эпоху Древнего Востока и продолжал существовать в Азии вплоть до конца XIX века. Его можно назвать древнеполитарным.

Древнеполитарный способ производства существовал в разных видах и имел несколько вариантов. Он никогда не оставался неизменным. Но чтобы понять и его различные разновидности и варианты, и закономерности его развития, нужно рассмотреть и другие ранние антагонистические способы производства, сосуществовавшие с ним.

7.6. Иные, кроме политаризма, ранние антагонистические способы производства

На стадии предклассового общества, кроме формирующихся политарных (протополитарных) социально-экономических отношений, существовали антагонистические отношения еще нескольких типов. Для нас в данном случае из их числа важны три способа эксплуатации человека человеком.

Первый из них нобиларный (от лат. nobilis — знатный) способ производства. Он очень близок к древнеполитарному способу производства и в тоже время отличается от него целым рядом особенностей. Для него характерно существование довольно узкого слоя эксплуататорской элиты — нобиларистов. Каждому из нобиларистов выделялась определенная доля общей корпоративной собственности, которой он мог по своей воле распоряжаться. Нобиларная частная собственность, в отличие от политарной, была корпоративно-долевой, корпоративно-персонализированной. В результате глава корпорации нобиларистов и тем самым глава государства — нобиларх был распорядителем не всей корпоративной собственности, а только ее части, что была ему выделена. Это ограничивало его власть над рядовыми нобиларистами. По отношению к последним он выступал не столько как их повелитель, сколько как первый среди равных. Нобиларх, в отличие от политарха, не имел права на жизнь и смерть не только других членов господствующей элиты, но и рядовых своих подданных. Если территории, находящиеся под властью тех или иных нобиларистов (включая и нобиларха), — нобилариумы — были велики, то они отдавали отдельные части своих владений в кормление и управление тем или иным лицам. Нобиларизм, таким образом, мог сочетаться и обычно сочетался с алиментаризмом, но особого рода, отличным от алиментаризма политарного, который будет рассмотрен ниже. Обычным явлением было превращение рядовых нобиларистов в нобилархов, а тем самым и распад прежней нобилархии на несколько новых, меньших по размеру.

Второй из ранних способов производства — доминарный (от лат. dominare — господствовать) способ. Суть его заключается в том, что эксплуатируемый полностью работает в хозяйстве эксплуататора. Этот способ выступает в пяти вариантах, которые часто являются и его составными частями. В одном случае человек работает только за содержание (кров, пищу, одежду). Это — доминоприживальческий, или просто приживальческий вариант доминарного способа эксплуатации (1). Нередко вступление женщины в такого рода зависимость оформляется как заключение брака. Это — брако-приживальчество (2). Человек может работать за определенную плату. Этот вариант можно назвать доминонаймитским, или просто наймитским (3). Человек может оказаться в чужом хозяйстве в качестве заложника или несостоятельного должника. Это — доминокабальный подспособ (4). И, наконец, еще одним является доминорабовладельческий подспособ эксплуатации (5). Рабство как вариант и составной элемент доминарного способа эксплуатации качественно отличается от рабства как самостоятельного способа производства. В литературе его обычно именуют домашним, или патриархальным, рабством.

Третьим основным ранним способом производства был магнатный, или магнарный (от лат. magna — великий, ср.-лат. magnat — владыка). Он выступал в четырех вариантах, которые нередко являлись одновременно и его составными элементами. При этом способе основное средство производства — земля, находившаяся в полной собственности эксплуататора, передавалась в обособленное пользование работника, который более или менее самостоятельно вел на ней хозяйство. Случалось, что непосредственный производитель получал от эксплуататора не только землю, но и все средства труда. Работник обычно отдавал собственнику земли часть урожая, а нередко также и трудился в собственном хозяйстве эксплуататора.

Таким работником мог стать раб, посаженный на землю. Это — магнорабовладельческий вариант магнарного способа производства (1). Им мог стать приживал. Это — магноприживальческий вариант магнарного способа производства (2). Им мог стать человек, оказавшийся в зависимости от владельца земли в результате задолженности. Это магнокабальный подспособ эксплуатации (3). И, наконец, им мог стать человек, взявший участок земли в аренду и оказавшийся в результате этого не только в экономической, но и в личной зависимости от владельца земли. Это — магноарендный подспособ эксплуатации (4). В литературе последнюю форму эксплуатации обычно называют издольщиной, а когда работник отдает половину урожая — испольщиной.

Очень часто доминарный и магнарный способы производства срастались друг с другом, образуя по существу один единый гибридный способ производства — доминомагнарный. Доминаристы при этом одновременно были и магнаристами.

7.7. Варианты политарного способа производства и подтипы древнеполитарного общества

Древнеполитарный способ производства существовал в трех основных вариантах. Один из них был самым распространенным, и когда говорят об «азиатском» способе производства, то только его и имеют в виду. В этом смысле его можно считать классическим. Существуют, по крайней мере, еще два варианта древнеполитарного способа производства, которые описываются, но к азиатскому способу производства обычно не причисляются.

При классическом варианте древнеполитарного способа производства эксплуатируемый класс — крестьяне, живущие общинами. Крестьяне или платят налоги, которые одновременно представляют собой земельную ренту, или, что реже, наряду с ведением собственного хозяйства, обрабатывают землю, урожай с которой поступает государству. Этих крестьян также нередко в порядке трудовой повинности используют на различного рода работах (строительство и ремонт каналов, храмов, дворцов и т. п.).

Крестьянские дворы, таким образом, входят одновременно в состав Двух разных хозяйственных организмов: крестьянской общины и политархии641. Как составные части крестьянской общины они представляют собой ячейки по производству необходимого продукта; они же в составе политархии и сама политархия в целом суть ячейки по производству прибавочного продукта, идущего классу политаристов. Как явствует из сказанного, древнеполитаризм в данном варианте — двухэтажный способ производства. Политарный общественно-экономический уклад включает в себя в качестве своего основания крестьянско-общинный уклад.

Таким образом, при данном варианте политаризма, который можно назвать политарно-общинным или политообщинным, частная собственность на средства производства вообще, на землю, прежде всего, раздвоена. Общеклассовая политарная частная собственность является при этом не полной, а верховной, и, разумеется, как всякая верховная частная собственность представляет собой собственность не только на землю, но и на личности непосредственных производителей. Крестьянские общины или отдельные крестьянские дворы при этом — подчиненные обособленные собственники земли, а входящие в них крестьяне — подчиненные собственники своей личности, а тем самым и своей рабочей силы.

Существовавшие в недрах крупных политарных социоисторических организмов крестьянские общины не были простыми их подразделениями. В основе этих общин лежали иные социально-экономические отношения, чем те, что образовывали базис классового социоисторического организма, в который они входили. Поэтому крестьянские общины обладали некоторыми особенностями социоисторических организмов, выступали в ряде отношений как подлинные социоры. В частности, они имели свою особую культуру, отличную от культуры классового социоисторического организма, в состав которого входили. Они были субсоциорами642.

Крестьянские общины являлись глубинной подосновой политообщинных обществ. Древнеполитарные социоисторические организмы возникали, исчезали, сливались и раскалывались. Но общины при этом сохранялись.

Даже самые небольшие формирующиеся политархии (протополитархии) включали в себя несколько пракрестьянских общин. В таком случае верховному правителю — протополитарху — были непосредственно подчинены старосты общин. Что же касается политархий классового общества, то они обычно имели не менее трех уровней управления. Политарху подчинялись правители подразделений политархии (дистриктов, округов) — субполитархи, которым в свою очередь были подчинены старосты общин. В крупных политархиях могла существовать четырехзвенная система управления: (1) политарх — (2) правитель провинции (субполитарх первого ранга) — (3) правитель округа (субполитарх второго ранга, или субсубполитарх) — (4) староста крестьянской общины. Система, состоящая из политарха и субполитархов, — политархосистема была костяком, скелетом, несущей конструкцией политосистемы в целом.

В идеале весь прибавочный продукт должен был поступать в распоряжение политарха, который, оставив себе определенную его часть, все остальное должен был распределить между членами политосистемы. В чисто социальном плане весь прибавочный продукт шел от непосредственных производителей на самый верх политосистемы, т. е. к политарху, минуя все промежуточные звенья, и уже от него растекался сверху вниз по ее каналам. В некоторых политархиях действительно предпринимались попытки сконцентрировать весь этот продукт в одном месте с последующей его раздачей членам господствующего класса.

Но чаще физическое перемещение прибавочного продукта не совпадало с социальным его движением. Правители территориальных подразделений политархии — субполитархи, собрав налоги, оставляли себе определенную, установленную политархом долю, а все остальное передавали вышестоящему правителю. Если этот правитель тоже был субполитархом, то он, получив налоги от всех нижестоящих субполитархов, опять-таки оставлял себе определенную политархом их часть, а остальное передавал выше. В конце концов, часть продукта, причем обычно значительная, оказывалась в руках политарха. В таком случае физическое движение прибавочного продукта шло по канала политосистемы снизу вверх. Но в идеале это ни в малейшей степени не мешало прибавочному продукту в социальном отношении двигаться сверху вниз: ведь именно политарх назначал субполитархов и тем самым выделял им доли прибавочного продукта, определяя при этом размеры этих долей.

Правители всех рангов, получив в своё распоряжение установленную политархом долю прибавочного продукта, часть её использовали для обеспечения своего существования, а другую — на содержание подчиненного им аппарата управления, состоявшего из различного рода должностных лиц. Причем, в идеальной политархии размеры долей продукта, получаемого этими лицами, определялись не субполитархом, а опять-таки политархом. По существу субполитарх распоряжался не всем выделенным ему продуктом, а лишь той его частью, которая шла на его содержание. Политарх за счет полученного им продукта содержал центральный аппарат управления. Чаще всего чиновники, которые не являлись субполитархами, получали причитающуюся им долю продукта в виде своеобразного жалованья натурой. Жалованье получали и люди, обслуживающие политарха и его семью.

Однако ряд должностных лиц мог получать от политарха не жалованье натурой, а право на сбор части или даже всего налога с определенного числа крестьян, иногда даже с целой крестьянской общины. Такого рода вариант можно было бы назвать алиментарным (от лат. alimentum — содержание). Алиментарист не приобретал никаких особых прав ни на землю алиментариума, ни на личности крестьян-алиментариев, кроме тех, что он имел как член господствующего класса. Он получал лишь особое право на часть созданного в алиментариуме продукта до тех пор, пока занимал должность. С лишением должности это право терялось.

Такова картина древнеполитарного общества, в котором политообщинный уклад был либо единственным, либо безраздельно господствующим. Это общество было монополитарным. Но даже когда древнеполитарное общество первоначально являлось таковым, в последующем оно претерпевало существенные изменения.

Возникновение древнеполитарного общества означало конец политарного классообразования, но не классообразования вообще. Практически во всех монополитарных обществах на определенных этапах их развития начинался процесс вторичного классообразования, имущественного расслоения в среде людей, не входивших в состав класса политаристов, прежде всего крестьянства. Не вдаваясь в детали этого процесса, отмечу, что важнейшую роль в нем играли заёмно-долговые отношения, особенно займы под залог личности и земли, которые неизбежно порождали кабалу и рабство643. Шел процесс, с одной стороны, обезземеливания крестьян, с другой, возникновения крупной персональной полной частной собственности на землю.

С одной стороны, появлялись крупные земельные собственники, с другой стороны, люди, лишившиеся возможности самостоятельно вести хозяйство. В обществе происходил интенсивный процесс формирования доминарных, магнарных и доминомагнарных отношений. Возникали доминомагнарные хозяйственные ячейки, в которых работали лишившиеся средств производства люди. В основном они входили в их состав в роли магнокабальников и магноарендаторов. Магнарный способ производства чаше всего выступал в кабальном и арендном вариантах, что, разумеется, не исключало бытия и других его подтипов. Рядом с магнарно-зависимыми работниками (магнариями) могли трудиться и доминарно-зависимые (доминарии).

Тем самым в древнеполитарных обществах наряду с политарной верховной частной собственностью на землю и подчиненной обособленной собственностью на землю крестьян или крестьянских общин в том или ином объеме получала развитие персональная полная частная собственность на землю. Возникающий внутри древнеполитарного общества докиномагнарный уклад теснил крестьянско-общинный. Если раньше нижний этаж общества был в основном крестьянско-общинным, то теперь он всё в большей степени начинал становиться доминомагнарным.

В обществе начинали существовать два вида и две системы отношений частной собственности, два этажа эксплуатации и два эксплуататорских класса. Когда непосредственные производители из крестьян превращались в доминариев и магнариев, то они переставали платить налоги государству. Созданный ими прибавочный продукт непосредственно шел только доминомагнаристами. Но хотя последние и были полными персональными частными собственниками, их возникшая в результате экспроприации подчинённой крестьянской обособленной собственности полная частная собственность на землю с неизбежностью была тоже подчиненной. Так наряду с подчиненной обособленной собственностью на землю возникла подчиненная же персональная частная собственность на это основное средство земледельческого производства. Из двух форм частной собственности на землю политарная была верховной, доминомагнарная — подчиненной.

Верховная частная собственность политаристов распространялась не только на принадлежавшие доминомагнаристам средства производства, включая землю, но и на их личности. Верховным собственником и всей территории государства и личности подданных государства как был, так и продолжал оставаться класс политаристов, а глава этого класса — политарх и был, и оставался полным собственником и имущества, и личностей подданных государства. Политарх в принципе в любое время мог лишить доминомагнариста не только имущества, но и жизни. Таким образом, из двух эксплуататорских классов политаристы были классом господствующим, доминомагнаристы — классом подчиненным. В таком же подчиненном положении было и купечество.

Доминомагнаристы, как и крестьяне, должны были платить ренту-налог классу политаристов. Они должны были отдавать часть созданного доминариями и главным образом магнариями прибавочного продукта в политофонд. На этой почве между политаристами и доминомагнаристами возникали конфликты. Доминомагнаристы пытались сократить долю прибавочного продукта, идущего в политофонд, и тем увеличить свой доход, и вообще превратить свою подчиненную, зависимую частную собственность на землю и прочее имущество в независимую, свободную собственность, т. е. избавиться от верховной собственности класса политаристов и полной собственности политарха на свои личности и свое имущество.

С развитием доминомагнарного уклада древнеполитарное общество превращалось из монополитарного в политарно-доминомагнарное, короче, политодоминомагнарное. Здесь перед нами не два варианта или подтипа древнеполитарного способа производства, а два подтипа древнеполитарного общества. Это общество, как и политообшинное, было двухэтажным. Но здесь перед нами иная форма социальной двухэтажности. Политообщинное общество было двухэтажным в силу двухэтажности классического варианта политарного способа производства. Двухэтажность политодоминомагнарного общества была обусловлена наличием в нем двух общественно-экономических укладов, один из которых — политарный — был господствующим, а другой — доминомагнарный — подчиненным. На нижнем этаже такого общества сосуществовали крестьянско-общинный и доминомагнарный уклады, причем в ходе развития последний вытеснял и поглощал первый. В принципе доминомагнарный уклад мог полностью поглотить крестьянско-общинный. В таком случае должно было исчезнуть крестьянство и крестьянские общины. Крайне своеобразный вариант развития дает Индия. Там деревенские общины были не крестьянскими, а стратифицированными. В их состав входили и доминомагнаристы, и работавшие на них магнарии и доминарии.

Большинство восточных обществ в XVII—XIX вв. принадлежало к числу не монополитарных, а политодоминомагнарных, что и давало исследователям основания утверждать о существовании в них персональной частной собственности и характеризовать их как феодальные. При этом как персональных частных собственников социологи и историки нередко трактовали не только доминомагнаристов, но и алиментаристов и даже субполитархов. В этих условиях было очень нелегко понять, что восточное общество не является феодальным, что в нем господствуют социально-экономические отношения качественно отличные от феодальных. Но, как мы уже видели, Ф. Бернье и ряд других исследователей сумели это уяснить, хотя и не в полне адекватной форме

При классическом варианте развития начальное древнеполитарное общества было монополитарным, в политодоминомагнарное оно превращалось позднее. Но существовал и другой вариант, при котором еще на предклассовой стадии наряду с господствующим протополитарным общественно-экономическим укладом не просто возникал, но начинал играть значительную роль доминомагнарный уклад. В результате возникало такое древнеполитарное общество, которое с самого начала было не монополитарным, а политодоминомагнарным. В литературе ранние монополитарные общества иногда именуют «деревенскими», а ранние политодоминомагнарные — «городскими». И для этого имеются основания. И в монополитарном обществе могли существовать и существовали города, но они представляли собой административно-управленческие центры — столицы политархий и их подразделений — субполитархий. В раннем политодоминомагнарном обществе город был не столицей политархии, а совпадал с самой политархией, был самой политархией. Такие социальные образования в литературе часто именуют городами-государствами. Их можно было бы назвать урбополитархиями (от лат. urb — город).

За этим различием скрывается другое, более серьезное. Политархия «деревенского» подтипа, которую я буду называть орбополитархией (от лат. orbo — мир, страна, область), состояла из общин, но сама общиной не была. Всех людей, входивших в ее состав, объединяло лишь одно: все они были подданными одного политарха. Все общины такой политархии соединяла воедино политосистема во главе с политархом. Основой протополитархии были, если можно так выразиться, верховые экономические связи, связи между членами господствующего класса.

В «городской» политархии были и политосистема, и политарх. Но людей, входивших в ее состав, объединяли не только верховые связи. «Городская» политархия в отличие от «сельской» в главном и основном была одновременно и своеобразной великообщиной. Поэтому она основывалась не только на верховых, но и низовых экономических связях. Большинство жителей «городской» политархии было не только подданными политарха, но и членами этой великообщины, т. е. пусть своеобразными, но тем не менее общинниками. Кроме полноправных членов великообщины — «великообщинников», или «граждан», в состав урбополитархии могли входить и обычно входили люди, которые не были членами великообщины и тем самым «гражданами». Но хотя совпадение великообщины и урбополитархии не было абсолютным, это не меняло суть дела. Наряду с простыми урбополитархиями, существовали и сложные. Социоисторический организм, кроме собственно урбополитархии, мог включать в себя несколько подчиненных ей крестьянских общин. Такой социор соединял особенности урбополитархии и орбополитархии. Наконец, более могущественная урбополитархия могла подчинить себе несколько более слабых.

Оба названных подтипа древнеполитарной формации существовали на самой заре классового общества. Как орбополитархии возникли, например, Раннее царство Египта, Иньское (Шанское) общество Китая, как Урбополитархии — города-государства Шумера, а затем Финикии. В доколумбовой Америке орбополитархией была империя инков, урбополитархиями — города-государства майя и ацтеков.

Наряду с развитием более или менее самостоятельного доминомагнарного уклада в древневосточных обществах наблюдался и своеобразный синтез политарных и доминомагнарных отношений. Результатом его и было появление еще двух, кроме политообщинного, вариантов древнеполитарного способа производства. Оба они не требовали обязательного существования крестьянской общины. Политарная частная собственность здесь была не верховной, а полной. Соответственно общество было не двухэтажным, как политообщинное, а одноэтажным.

При одном из этих вариантов государство само непосредственно вело хозяйство руками людей, полностью лишенных основных средств производства. Эти производители работали на государственных полях партиями во главе с надсмотрщиками. Весь урожай с этих полей поступал в государственные закрома. Работники и их семьи получали довольствие натурой с казенных складов. Некоторые из этих работников могли быть рабами. Но основную массу составляли местные жители, которые рабами не являлись. Они пользовались определенными правами, имели, как правило, семьи и нередко, если не всегда, владели каким-то имуществом. Здесь перед нами своеобразное сращивание политаризма с доминарным способом производства. Поэтому данный вариант политарного способа производства можно назвать политарнодоминарным, или, короче, политодоминарным. Он встречался не очень часто.

Политодоминарные отношения лишали работника всякого стимула к труду и предполагали создание огромного бюрократического управленческого аппарата, на содержание которого шла большая часть прибавочного продукта. Поэтому там, где они утверждались, рано или поздно происходила деградация экономики. Примером может послужить история хозяйства царства Шумера и Аккада при III династии Ура (2111-2003 гг. до н. э.).

При другом варианте работникам выделялись участки земли, которые они обрабатывали в известной мере самостоятельно, причем степень этой самостоятельности была различной. Часть урожая, выращенного на участке, шла государству, другая оставалась производителю. Кроме земли, работник нередко получал в пользование также посевное зерно, рабочий скот, инвентарь. Здесь наблюдается своеобразное срастание политарного и магнарного способов производства. Поэтому данный вариант политарного способа производства можно назвать политарномагнарным, или политомагнарным. Он встречался реже, чем политообщинный, но чаще, чем политодоминарный.

Иногда работник получал в свое распоряжение весь урожай, выращенный на выделенном ему участке, но в таком случае часть своего времени он должен был работать, нередко в составе партии во главе с надзирателем, на государственном поле, весь урожай с которого шел в казенные хранилища. У некоторых подобного рода работников собственное хозяйство было явно подсобным и не могло обеспечить существование ни их самих, ни их семей. Поэтому они получали регулярные выдачи из государственных житниц. О таких работниках зачастую трудно сказать, были ли они политомагнарно-зависимыми или политодоминарно-зависимыми. Политодоминарии могли превращаться и превращались в политомагнариев. Имела место и обратная трансформация.

Еще один источник политомагнаризма — грабительские и завоевательные войны. Захваченных в плен людей нередко сажали на землю, снабжали инвентарем, и они вели хозяйство, отдавая часть урожая государству. Население покоренных стран могло специально, принудительно переселяться в другие области государства. С течением времени такого рода зависимые работники чаще всего превращались в крестьян. Соответственно у них возникали общины.

7.8. Особенности и закономерности развития древнеполитарного общества

Характерным для древневосточных обществ был циклический характер их развития. Они возникали, расцветали, а затем приходили в упадок. В большинстве случаев последний проявлялся в распаде крупного социоисторического организма на несколько более мелких, каждый из которых продолжал оставаться классовым обществом, в превращении его в региональную систему политарных же социоров. При этом исчезали крупные социоисторические организмы, но цивилизация сохранялась. В последующем региональная система социоров могла снова превратиться в один социоисторический организм, и общество вступало в новый период расцвета, который завершался очередным упадком.

Но в ряде случаев упадок древнеполитарных обществ был настолько глубоким, что они гибли, причем не в смысле исчезновения тех или иных конкретных социоров, а в том, что они переставали быть классовыми, рассыпались на массу предклассовых социоисторических организмов. В таком случае можно говорить о гибели цивилизации в точном смысле слова. Это чаще всего происходило тогда, когда на ослабевшее политарное общество обрушивались варвары — соседи, находившиеся на предклассовой стадии развития. Когда общество приходит в упадок и особенно, когда гибнет цивилизация, то нередко ищут причины в чем угодно: во вторжении варваров, в истощении почвы, в природных катаклизмах и т. п., но только не в его устройстве. Но если циклическим было развитие всех без исключения древневосточных обществ, то причины нужно искать в их социально-экономическом строе.

Происшедший впервые на Древнем Востоке переход от предклассового, протополитарного общества к древнеполитарному, классовому был гигантским шагом вперед в истории человечества. Но техника, которую использовали крестьяне-общинники и вообще все политарно-зависимые и магнарно-зависимые работники, мало чем отличалась от той, которая существовала на предшествующем этапе развития — в предклассовом обществе. И металлургия меди, и металлургия бронзы возникли до появления первых древнеполитарных обществ и были унаследованы ими. В Шумере с самого начала использовалась бронза. Египет отставал. Его Раннее и Старое царства знали только медь. Переход к бронзовому веку произошел там лишь с началом Среднего царства, что не выводило его на принципиально новый технический уровень по сравнению с предклассовыми обществами, в которых бронза к тому времени получила довольно широкое распространение.

На этом основании нередко делается вывод, что с переходом к классовому древнеполитарному обществу сколько-нибудь существенных сдвигов в развитии производительных сил не произошло. В основе данного вывода лежит сведение производительных сил общества к технике и, соответственно, прогресса производительных сил к росту производительности труда. И основание, на котором зиждился этот вывод, и сам вывод — ошибочны.

Показателем уровня развития производительных сил того или иного конкретного отдельного общества является продуктивность общественного производства — объём создаваемого в нем общественного продукта в расчете на душу его населения. Увеличение продуктивности общественного производства может быть достигнуто не только за счет прогресса техники и роста производительности труда. Кроме технического способа повышения продуктивности общественного производства, а тем самым и уровня развития производительных сил, существуют и иные.

Детальное исследование сохранившихся вплоть до наших дней позднепервобытных и предклассовых земледельческих обществ, живших в природных условиях, сходных с теми, что были характерны для древневосточных социоров, показало, что, вопреки привычным представлениям, время, которое члены этих обществ уделяли земледельческому труду, было сравнительно небольшим: 100-150 дней в году. В классовых же, политарных обществах Азии земледельцы работали в поле не менее 250 дней в году.

Развитие производительных сил в позднепервобытном обществе сделало возможным появление протополитарных отношений. Стремление протополитаристов получить больше прибавочного продукта привело к возникновению мощного государственного аппарата и превращению протополитаризма в настоящий политаризм.

Утверждение политарных отношений и связанное с ним увеличение налогового бремени привело, во-первых, к возрастанию продолжительности рабочего дня, во-вторых, к увеличению числа рабочих дней в году. В результате при той же самой производительности труда резко выросла продуктивность общественного производства. Отношения эксплуатации, утвердившись, сделали создателей материальных благ совершенно иной производительной силой, чем та, которой они были раньше. Непосредственные производители стали теперь трудиться не только по много часов в день без длительных перерывов, но и работать систематически, постоянно, изо дня в день по много дней подряд, работать не только в меру своих сил, но и через силу.

Такой способ повышения продуктивности общественного производства, а тем самым и уровня развития производительных сил, можно назвать темпоральным (от лат. tempus — время). На приведенном выше примере можно наглядно видеть, что новые производственные отношения не просто влияют на производительные силы, не просто способствуют их развитию, а возникнув, создают, вызывают к жизни новые производительные силы.

Подобного рода развитие производительных сил общества возможно было только до какого-то более или менее определенного уровня. Этот уровень зависел, в частности, и от природных условий. В странах, в которых в силу климатических особенностей земледельческие работы в течение определенного сезона, например, зимой, невозможны, увеличить число рабочих дней земледельца за счет этого периода времени было нельзя. Для стран, где земледельческие работы возможны в течение всего года, а такими были почти все восточные, такое ограничение отпадает. В качестве ограничивающего момента там выступают, прежде всего, особенности биологической природы самого человека

Производители материальных благ физически не были в состоянии работать сверх более или менее определенного числа часов в сутки и сверх более или менее определенного числа дней в году. Непосильный труд вел к изнашиванию организмов работников. Кроме того, начиная с определенного уровня, возрастание прибавочного продукта могло происходить только за счет изымания части жизнеобеспечивающего продукта, т.е. такого, который абсолютно необходим для физического выживания работников и членов их семей. Движение пресса эксплуатации на каком-то уровне должно было остановиться. Происходило это, разумеется, не автоматически. Нередко останавливало его сопротивление самих производителей, которое выражалось в форме и бунтов, и крестьянских войн.

Там, где сопротивление было слишком слабым, работники физически изнашивались от непосильного труда и истощались от постоянного недоедания, производительные силы тем самым деградировали и разрушались. В результате классовое общество могло не только прийти в упадок, но и погибнуть. Но чаще всего происходил распад крупного социоисторического организма на мелкие, что вело к ослаблению мощи государственного аппарата и, соответственно, его способности высасывать прибавочный продукт. Все это давало возможность непосредственным производителям оправиться от физической деградации, а затем все начиналось сначала.

Но это не единственный механизм, лежавший в основе циклических изменений. Как уже указывалось, практически во всех политарных обществах шел процесс вторичного классообразования, выражавшийся в становлении доминарных, магнарных и доминомагнарных отношений. С превращением крестьян-общинников в магнариев они становились объектом двойной эксплуатации: если раньше их эксплуатировали одни только политаристы, то теперь к ним добавились ещё и доминомагнаристы. С неизбежностью увеличивался объем прибавочного продукта, изымаемого у этой части производителей материальных благ, но так как политаристы стали получать теперь только часть его, то они стремились возместить эту потерю усилением эксплуатации сокращавшегося числа крестьян-общинников. Все это ускоряло физическую деградацию всех разрядов эксплуатируемого населения и тем самым приближало крах социоисторического организма.

Последним по счету, но отнюдь не по важности был еще один фактор. Любая политархия держалась на верховых связях, на связях между политаристами, на политосистеме. Самыми важными из них были связи между политархом и субполитархами всех уровней. Политархия была прочна, пока её правитель был единственным распорядителем прибавочного продукта, когда он один определял, какую именно долю этого продукта должен получить тот или иной политарист вообще, тот или иной субполитарх в особенности. Все политаристы без исключения в принципе должны были кормиться исключительно из рук политарха, получать средства содержания только из политофонда. Независимых источников доходов у них в идеале не должно было быть. Когда же таковые появлялись, то ослаблялась зависимость политаристов от политарха, а тем самым и связи по распределению прибавочного продукта, на которых покоилась политархия.

Каждый из политаристов в принципе был заинтересован в сохранении и укреплении политархии. Однако наряду с общими классовыми интересами у каждого из политаристов, взятого в отдельности, были и иные интересы, обусловленные не индивидуальными их особенностями, а структурой общества и его местом в ней. Важнейшей особенностью положения каждого политариста, исключая политарха, была неопределённость и неустойчивость его положения. Он в любое время мог быть смещен политархом с должности и даже физически уничтожен по его приказу. От политарха зависел и объем получаемой им доли прибавочного продукта. В принципе каждый политарист жаждал ликвидации этой неопределенности.

Субполитархи высшего ранга в принципе могли добиться устойчивого положения и увеличения размеров получаемой доли общественного продукта путем отделения возглавляемых ими субполитархий от политархии и тем самым их превращения пусть в меньшие, но тем не менее настоящие политархии. Когда субполитарх превращался в политарха, то он теперь никем не мог быть легитимно смещен или умерщвлен, и в его распоряжении оказывался весь политофонд новой возникшей политархии. Но такой путь решения встававших перед политаристами проблем не всегда был реально возможен даже для субполитархов высшего ранга и по сути исключен для всех остальных. Политархи всегда учитывали возможность сепаратизма и с целью предотвращения её реализации постоянно перемещали субполитархов высшего ранга из одного территориального подразделения в другое. В некоторых политархиях субполитархи высшего ранга должны были постоянно проживать в их столицах и управлять своими провинциями через заместителей.

Когда отделение было практически невозможным, субполитархи всех рангов стремились превратить свою должность в пожизненно занимаемую, а ещё лучше — и в передаваемую по наследству. Политархи всячески этому противились, ибо в таком случае они фактически теряли возможность распоряжаться значительной долей прибавочного продукта и соответственно происходило ослабление зависимости субполитархов от центра. Такой сценарий реализовывался лишь в условиях общего упадка политархии и имел следствием последующий её развал.

Когда политаристы существовали лишь за счет получаемой от политарха доли прибавочного продукта, то с потерей должности они лишались средств существования. Отсюда стремление обзавестись таким собственным персональным имуществом, которое могло бы обеспечить им возможность жить, не трудясь и не неся службы, — частным персональным богатством. Такое частное персональное богатство могло включать в себя средства производства, прежде всего землю, дающие возможность эксплуатировать людей, лишенных собственных средств производства. В таком случае политарист становился одновременно и доминомагнаристом. Таким образом, граница между двумя эксплуататорскими классами становилась относительной. Но не только политаристы становились доминомагнаристами. С тем, чтобы избавиться от приниженного положения, доминомагнаристы стремились занять место в госаппарате и тем войти в состав класса политаристов.

Частное персональное богатство могло состоять из недвижимости, которую в случае нужды можно было реализовать, и, наконец, из сокровищ — драгоценных металлов и камней. Политархи обычно стремились препятствовать политаристам обзавестись частным персональным богатством. В некоторых политархиях субполитархи не имели права даже иметь собственное жилище. Они должны были жить в доме, принадлежащем государству. Когда субполитарха перемещали в другое территориальное подразделение, он покидал дом, в котором жил на старом месте службы, оставляя его своему преемнику, и поселялся на новом месте в жилище, которое ранее занимал его предшественник.

Чтобы обзавестись частным богатством, выделяемой политархом доли прибавочного продукта не хватало. С целью обогащения субполитархи предпринимали попытки тайно от центра увеличить размеры собираемого налога и присвоить этот излишек. С тем, чтобы пресечь такую практику, политархи нередко отстраняли субполитарха от сбора налогов. Налог собирали присланные из центра чиновники, которые затем выделяли субполитарху причитающуюся ему и его персоналу часть. Еще один вариант: субполитарх вообще ничего лично не получал из собираемых в его субполитархии налогов. Он жил за счет доходов с выделенного ему политархом алиментариума, находившегося, как правило, за пределами его субполитархии.

Пока общество было монополитарным, у политаристов было мало возможностей обрести частное богатство. Весь прибавочный продукт шел в политофонд. Если тот или иной политарист пытался вытянуть у крестьян помимо налогов что-либо лично для себя, последние могли пожаловаться политарху, который предпринимал меры с тем, чтобы покончить с такой практикой, включая смещение с должности или иные формы наказания.

Положение резко изменилось после появления доминомагнарного уклада и слоя доминомагнаристов. С этих пор в политофонд начал поступать не весь созданный в стране прибавочный продукт, а только часть его. Другая часть поступала доминомагнаристам, а также купцам и оказывалась вне распоряжения политарха. Доминомагнаристы и купцы в силу своего положения часто нуждались в различного рода услугах со стороны политаристов, в частности в протекции. За эти услуги нужно было платить. Политаристы могли, используя свое служебное положение, вымогать у доминомагнаристов и купцов те или иные ценности.

Протекционизм, взяточничество, вымогательства, поборы и тому подобные действия со стороны представителей государственного аппарата принято называть коррупцией. Последняя возможна и реально имеет место в любом обществе, в котором существует государство. Люди, занимающие те или иные посты в государственном аппарате, всегда имеют возможность использовать свое служебное положение для личного обогащения. Но при капитализме, например, чиновник есть наемный сотрудник аппарата, обслуживающий интересы экономически господствующего класса, в состав которого он в большинстве случаев не входит. Это ограничивает его коррупционные возможности.

Иное дело — политаризм. Здесь чиновник не просто служащий госаппарата, он — член господствующего общественного класса, являющегося верховным или полным собственником средств производства и верховном собственником личностей всех подданных государства. Это резко увеличивает возможность злоупотребления своим служебным положением. Коррупция в политарном обществе есть не что иное, как использование общеклассовой частной собственности на средства производства и на личности подданных государства не для служения своему классу, в частности для пополнения пополнения политофонда, а для личного обогащения. Когда политарист использует общеклассовую собственность для получения дохода из иных источников, чем политофонд,, то в таком случае он выступал в качестве не представителя класса, являющего корпоративным частным собственником, а персонального частного собственника. Поэтому такое употребление общеклассовой частной собственности можно назвать властной персонализацией этой собственности. Другое название, которое появилось тогда, когда в ряде современным паракапиталистических государств эта форма эксплуатации вышла на первый план, — клептократия (от греч. клепто — воровать, кратос — власть). Наряду с протекционизмом, взяточничеством, вымогательством к властной персонализации относится также и хищение государственной собственности, казнокрадство.

Вслед за властной персонализацией стала проявляться и другая форма персонализации общеклассовой собственности — присвоение той или иной части находящегося в общеклассовой частной собственнсти крупного имущества, прежде всего средств производства. Это — имущественная персонализация. В наиболее наглядной форме она проявлялась в попытках политаристов, получивших алиментариумы, превратить их в свою полную персональную собственность. Это выражалось в произвольном увеличении поступлений с алиментариумов, в стремлении сделать эти держания пожизненными, а затем и наследственными. Для периодов упадка политарного общества было крайне характерным увеличение числа алиментариумов и закрепление их за держателями. В эти же времена происходит и превращение должностей субполитархов в пожизненные, а затем и наследственные.

Результатом было сокращение, а затем и прекращение социальной мобильности, «закрытие» класса политаристов, превращение его в сословие, в замкнутую касту. И это тоже характерный признак упадка политаризма. В эпохи расцвета политарного общества в нем существовала довольно широкая социальная мобильность. Не только шли постоянные подвижки в среде политаристов, но возможным было пополнение его состава за счет представителей иных социальных слоёв. Люди даже из самых низов могли не только приникать в политосистему, но и достигать в ней самого высокого положения.

В добавление ко всему сказанному в эпоху упадка политарного общества нередко возникает практика сдачи сбора государственных налогов на откуп богатым людям. Откупщики также стремились закрепить за собой территории, с которых собирали налоги, т. е. опять-таки персонализировать часть общеклассовой частной собственности.

Общим итогом всех такого рода изменений было фактическое лишение политарха права на жизнь и смерть рядовых политаристов и вообще смягчение практики политарного террора. Фактически в такого рода периоды политаризм во многом превращался в своеобразную разновидность нобиларизма. Поэтому применительно к этим эпохам вполне можно говорить о наступлении в эволюции политарных обществ нобиларной стадии.

В целом развитие доминомагнарных отношений в политарном обществе в огромной степени способствовало обогащению политаристов и росту самостоятельности субполитархов. Когда внутри сколько-нибудь крупного политарного социоисторического организма получали развитие доминомагнарные отношения, они разъедали политосистему и, в конечном счете, обрекали это общество на развал.

Нельзя не учитывать также и того, что в древнеполитарных обществах продуктивность общественного производства в значительной степени зависела от природных условий; серьезное изменение последних могло привести к резкому падению уровня развития производительных сил, а тем самым и к деградации социоисторического организма.

Процессы разрушения человеческих производительных сил, побуждавшие работников восставать против существующей власти, вызревания магнарных отношений и роста самостоятельности политаристов вообще, субполитархов прежде всего, конфликты между политаристами и доминомагнаристами, экспансии варваров, изменения в худшую сторону природных условий по-разному сочетались и переплетались, что определяло особенности упадка или даже гибели тех или иных древнеполитарных обществ.

Возрождение пришедшего в упадок и нередко при этом развалившегося на части общества чаще всего предполагало ликвидацию доминомагнарного уклада и регенерацию крестьянско-общинного. Это особенно наглядно прослеживается в истории Китая. Так, например, в начале эпохи Хань (II в. до н. э.) основную массу земледельцев составляли крестьяне-общинники. Затем сравнительно быстрыми темпами прошел процесс обезземеливания крестьян и развития доминомагнарных отношений. К концу данного периода (III в. н. э.) удельный вес крестьян-общинников упал до 50 %, что привело к кризису общества. Рухнула империя Восточная Хань. Наступила эпоха, когда периоды раздробленности сменялись периодами возникновения кратковременных и непрочных объединений, чаше всего в пределах не всего Китая, а отдельных его регионов. Все это сопровождалось постоянными нашествиями варваров.

Поиски путей выхода из создавшегося положения привели к внедрению системы государственного надельного землепользования. Большая часть земли снова поступила в непосредственное распоряжение государства, которое стало наделять ею работников. Первые шаги в этом направлении были сделаны в конце III в. н. э. Окончательно система «равных полей» (цзюньтянь) восторжествовала на территории всего Китая лишь в VI в. н. э., что создало основу расцвета страны в эпоху Тан (618-907). Но в Танской империи снова начался процесс становления персональной частной собственности на землю и ликвидации надельного землепользования, что, в конце концов, завершилось её крахом.

Исчезновение крестьянства и крестьянских общин, а затем их возрождение наблюдалось и в других странах Востока.

7.9. Иные, кроме древнеполитарного, политарные способы производства

Как уже отмечалось, кроме древнеполитарного способа производства в истории человечества существовали еще несколько политарных способов производства. В отличие от древнеполитарного, ни один из них не был основой особой общественно-экономической формации. Можно говорить только о нескольких общественно-экономических параформациях (от греч. пара — возле, около)644.

Один из таких политарных способов производства возник в Древнем Риме. В I в. до н. э. - I в. н. э., в Римской державе началось постепенное обволакивание всех существующих социально-экономических связей политарными. На поверхности это выразилось в переходе Рима от республики к империи. Становление политаризма невозможно без постоянного, систематического террора. В этом заключена глубинная причина и проскрипций, начало которым положил Луций Корнелий Сулла, и политики массовых репрессий

Тиберия, Калигулы, Клавдия, Нерона. Завершение становления политаризма нашло свое внешнее выражение в смене режима принципата, при котором формально сохранялись республиканские институты, доминатом — откровенным единодержавием.

Другой такой политарный способ производства сложился в России в XV-XVI вв. Этот процесс, начавшийся еще при Иване III Великом, достаточно четко проявившийся при Василии III, окончательно завершился в царствование Ивана IV, еще при жизни прозванного Грозным. Опричный террор был вовсе не результатом плохого характера или психического заболевания этого монарха. Как уже указывалось, утверждение политаризма в любом его варианте с неизбежностью предполагает массовый террор и создание атмосферы всеобщего страха. Все политархи так или иначе осознавали свое главное право, обладание которым отличало их не только от рядовых подданных, но и от всех других членов класса политаристов. Но из всех политархов один лишь Иван IV сумел его лаконично и в то же время совершенно точно выразить: «А жаловати есмя своих холопов вольны, а и казнити вольны же...»645.

Почти одновременно еще один политарный способ производства сформировался в странах Западной Европы в конце Средних веков и начале Нового времени. Развитие вглубь капитализма — вызревание и окончательное утверждение этого способа производства в его колыбели, в Западной Европе, было процессом сложным и противоречивым. Формирование национальных рынков, которое началось еще в конце Средних веков, а затем превращение этих рынков в капиталистические, оказало огромное влияние на социально-экономическую структуру общества. Оно перестало быть феодальным, хотя пережитки этого способа производства продолжали сохраняться.

Общеизвестно, что централизованные государства, обязанные своим появлением национальным рынкам, возникли в форме абсолютных монархий. Абсолютизм обычно понимается историками как явление чисто политическое, как всего лишь новая форма государственной власти. Однако все обстоит гораздо сложнее. Становление абсолютизма было одновременно и становлением новой системы социально-экономических отношений, отношений политарных. Эти политарные отношения, которые, возникая, обволакивали все остальные социально-экономические связи, можно назвать абсолютополитарными. Становящийся абсолютополитарный уклад втянул в себя в качестве подчиненных все остальные существующие в обществе уклады, включая крестьянско-общинный, торговобюргерский, а затем и капиталистический. Возникшее абсолютополитарное общество было двухэтажным.

Становление политаризма невозможно без систематического массового террора. И волна страшного террора действительно, начиная с XVI в., на более чем сотню лет захлестнула всю Западную Европу. Речь идет, прежде всего, о терроре инквизиции. Последняя, как известно, возникла еще в Средние века. Но ее костры ярче всего пылали не в темной ночи средневековья, а на заре Нового времени, что всегда поражало историков вообще, историков культуры в особенности.

Историк Ефим Борисович Черняк в книге «Вековые конфликты» (М., 1988) указывает, что, начиная с этого времени, инквизиция приобрела иной характер, чем раньше. В Средние века инквизиторы стремились выявить и уничтожить действительных отступников от веры. В Новое время задачей инквизиции стало создание врагов, обвинение ни в чем не повинных людей в ереси и истребление этих созданных ее же собственными усилиями еретиков. Именно с этим связано повсеместное применение пыток.

Но обвинение в ереси невозможно было предъявить всегда и всем. В результате наряду с преследованиями еретиков началась охота за ведьмами и колдунами. «В течение всего XVI в. и первой половине XVII в. по всей Центральной и Западной Европе, — пишет современный французский исследователь Жан Делюмо в книге „Ужасы на Западе", — множатся процессы и казни колдунов; в период 1560-1630 гг. безумие преследования достигает своего апогея»646. Обвинения в ведовстве были удобны тем, что от них не был застрахован никто. Обвинить можно было всех и каждого.

Преследование колдунов и ведьм не только не пресекалось государством, а всемерно им поощрялось. Церковь и инквизиция были по сути дела орудиями в его руках, хотя внешне они могли выступать в качестве вдохновителей. «Происходившие процессы и казни, — пишет Ж. Делюмо, — не были бы, конечно, возможны без их постоянного инициирования церковными и гражданскими властями»647. Инквизиция была важнейшим, хотя не единственным орудием террора в руках становящегося политарного государства. Право политархов на жизнь и смерть подданных проявлялось в разных формах, из которых практика знаменитых «lettres de cachet» (буквально — секретные письма, реально — королевские указы о заточении без суда в тюрьму или о ссылке тех или иных лиц) во Франции была, пожалуй, не самой страшной.

Характеризуя в целом эту эпоху, Ж. Делюмо писал: «В Европе начала Нового времени повсюду царил явный или скрытый страх»648. И этот страх был, прежде всего, результатом описанного выше массового террора. Кстати сказать, неоднократно цитированный выше автор, не давая четкого ответа на вопрос о причинах «безумия», охватившего Западную Европу, в то же время отмечает, что «различные формы демонического наваждения помогали укреплению абсолютизма»649.

Крупнейший отечественный историк Евгений Викторович. Тарле (1874-1955) прямо связывал политику массовых репрессий в Западной Европе раннего Нового времени с абсолютизмом. Как указывал он, характерная черта абсолютизма заключалась в том, что он везде и всюду выискивал и карал врагов. «Если не было революционеров, преследовались умеренные реформисты; не было реформистов — преследовались вообще всякие лица, даже идеализирующие данный строй, но осмеливающиеся делать это хоть немного не по-казенному, хоть немного по-своему; не было и таких — преследовались крутые шляпы, курение папирос на улице, участие в масонских ложах и т. д. Такова историческая логика абсолютизма, который был в движении не только потому, что ему было важно двигаться к известной цели, а и потому, что он не мог не двигаться»650.

Но, показав, что абсолютизм всегда преследовал еретиков и диссидентов, Е. В. Тарле не мог найти причину этого явления. Как считал он, эти преследования не вызывались «решительно никакими потребностями ни его (абсолютизма. — Ю. С.) самого, ни тех классов, которые являлись его поддержками»651. Его изумляла «даже не жестокость, а именно полная бессмысленность этих преследований», которые разоряли «иногда не только гонимых, но и правоверных», наносили «тяжкий удар торговле, промышленности, всему государству в его целом»652. Единственное объяснение, которое он предлагает: абсолютизм все проделывал от нечего делать, из-за желания «занять свои досуги»653. В действительности для массовых репрессий были серьезные основания: без них абсолютизма просто бы не было.

Только массовый террор мог обеспечить утверждение в Западной Европе новой формы политаризма — абсолютистского политаризма (абсолютополитаризма). Характеризуя французский абсолютизм, историк Франсуа Мари Огюст Минье (1796-1884) писал: «Корона распоряжалась совершенно свободно личностью — при помощи бланковых приказов об арестовывании (lettres de cachet), собственностью — при помощи конфискаций, доходами — при помощи налогов»654.

С абсолютистским политаризмом была связана политика меркантилизма, которая на первых порах способствовала развитию капитализма. Но в последующем он все в большей и большей степени стал препятствовать развитию капиталистических отношений. Это начала осознавать нарожающаяся буржуазия. Её все в большей мере стало пугать стремление королевской власти к дальнейшему усилению абсолютизма.

Во Франции абсолютополитаризм достиг своего апогея во время правление Людовика XIV, которому не без основания приписывают высказывание: «Государство — это я!» Существовала масса недовольных существующим порядком, настроения которых выражались в обличительных сочинениях, которые публиковались за рубежом и оттуда поступали во францию. Одно из наиболее острых критических произведений называлось «Вздохи порабощенной Франции, оплакивающей свою свободу». Это сочинение выходило в виде небольших выпусков — мемуаров в 1689-1690 гг.

Для нас особенно интересен второй мемуар, озаглавленный «Об угнетении народа чрезмерными налогами и о финансовых злоупотреблениях». В нем говорится о том, что тираническое правительство не ведает границы между имуществом подданных и имуществом государя, что оно вводит налоги, как ему заблагорассудится. «Я, — пишет автор, — расскажу вам вещь достоверно известную многим, но большинству французов неизвестную. При Кольбере серьезно обсуждается вопрос, не может ли король вступить во владение всеми землями Франции, нельзя ли обратить все земли в королевский домен и сдавать их, кому захочет двор, не обращая внимания ни на давность владения, ни на наследственные, ни на какие бы то ни было права... Смотрите же, прошу вас, под каким вы живете правительством. Стоит явиться финансисту посмелее Кольбера, и вы станете арендаторами, станете платить королю ренту за собственное добро. Впрочем, самое главное уже сделано: король уже пришел к убеждению, что он вправе сделать это»655. К этому пассажу автор труда добавляет: «М. Colbert послал за одним знаменитым путешественником, прожившим несколько лет при восточных дворах, и долго расспрашивал его о том, как управляют на Востоке государственными землями. Разговор заставил путешественника напечатать письмо к Кольберу, в котором путешественник показывает, как несчастная восточная тирания обратила в пустыни самые прекрасные страны Востока. На Востоке никто больше не имеет земли на правах собственности; вот почему никто там не заботится о земле»656.

Этим путешественником был, разумеется, уже известный нам Ф. Бернье. Вот, что он писал в своей записке: «Итак, не дай бог, чтобы наши европейские монархи стали собственниками всех земель, которыми владеют их подданные. Тогда их государства оказались бы далеко не в том состоянии, в котором они находятся, не такими обработанными, населёнными, хорошо застроенным, богатыми, культурными и цветущими, какими мы их видим теперь. Наши короли гораздо богаче и могущественнее, чем короли Индостана, и надо признаться, что они обслужены гораздо лучше и по-царски. Между тем они могли бы легко оказаться королями пустынь, нищих и варваров, каких я только изобразил»657. И он по существу угрожает Людовику XIV и Кольберу: «Те, которые желают иметь всё, теряют в конце концов всё, и желая стать слишком богатыми, оказываются в результате лишенными всего или по крайней мере весьма далёкими от той степени богатства, которое им сулит слепое честолюбие и слепая страсть стать более неограниченными властителями, нежели это позволяют законы божеские и природы»658. Во многом не столько стремление к ознакомлению с восточной экзотикой, сколько резкое выступление против абсолютизма обусловило успех книги Ф. Бернье.

И хотя западноевропейский абсолютополитаризм был мягче, чем восточный древнеполитаризм, он тем не менее все в большей степени вступал в противоречие с потребностями развития общества. Чтобы капиталистическая частная собственность могла успешно развиваться, необходимо было превращение её из подчиненной, какой она была при абсолютополитаризме, в свободную, независимую, что было невозможно без ликвидации верховной собственности класса политаристов и полной собственности абсолютного монарха на личность подданных. А это предполагало уничтожение абсолютополитаризма, что и произошло в результате буржуазных революций, которые были по своей сущности не столько антифеодальными, как это принято считать, сколько антиабсолютистскими.

И, наконец, еще два новых политарных способа производства появились в XX в. Они, имея много общего с древнеполитарным, в то же время значительно отличались от него. Материально-технической основой древнеполитарного общества было доиндустриальное сельское хозяйство. Древнеполитарное общество было агрополитарным. Оба типа политарных общества XX в. были, как и капиталистическое общество, обществами индустриальными. Оба новых политарных способа производства были индустрополитарными.

Возникновение одного из них было прямо подготовлено эволюцией капитализма. И дело здесь не только в технике производства и структуре производительных сил. Само развитие капиталистических отношений создало возможность появления политарного общества данного типа.

В последней трети XIX в. начали возникать монополистические объединения капиталистов, которые имели тенденцию к укрупнению. Возникали все более и более крупные монополии. Несколько позднее стала проявляться еще одна тенденция — сращивание монополий с государством, соединение их и единый организм. Логическим завершением действия этих двух тенденций должно было бы быть появление в каждой из империалистических стран такого монополистического объединения, в состав котрого вошли бы все представители господствующего класса и которое совпадало бы, если не со всем государственным аппаратом, то, по крайней мере, с его верхушкой. Иначе говоря, логическим завершением развития в этом направлении было бы появление индустрополитарного общества.

Тенденция развития капитализма ио пути его превращения в индустрополитаризм не осталась незамеченной. Она нашла художественное воплощение в романах Герберта Джорджа Уэллса (1866-1946) «Когда спящий проснется» (1898) и Джека Лондона (1876-1916) «Железная пята» (1908). Там была нарисована впечатляющая картина пришедшего на смену капитализму индустрополитарного общества. В целом ряде работ Н. И. Бухарина, прежде всего в труде «Мировое хозяйство и империализм» (1915), эта тенденция была осмыслена теоретически. В последующем об опасности превращения капитализма в подобного рода общество много писали экономисты, выступавшие за свободный рынок и против государственного регулирования экономики: Людвиг фон Мизес (1881-1973), Фридрих Август фон Хайек (1899 1992), Милтон Фридмен (1912- 2006).

Но перерастание капитализма в индустрополитаризм произошло и не совсем так, и не совсем в том виде, как это теоретически предполагалось. В 20-е годы XX в. капитализм переживал общий кризис, который более чем наглядно проявился в «Великой депрессии», начавшейся в 1929 г. и охватившей весь капиталистический мир. Он свидетельствовал о том, что дальнейшее сохранение полной свободы рынка может привести к краху капиталистической системы. Насущной необходимостью стало государственное регулирование рынка. На фоне всеобщего кризиса выделялся СССР, плановая экономика которого в эти годы развивалась невиданными темпами.

Перед капиталистическим миром открывались два пути решения назревших задач. Один путь выхода из кризиса был намечен «Новым курсом» Франклина Делано Рузвельта (1882-1945). Наряду с государственным регулированием рынка он предполагал существенное повышение заработной платы и создание развитой системы социального обеспечения, что делало необходимым изъятие государством у капиталистов определенной доли прибавочного продукта с последующим его распределением среди значительной части остального населения.

Теоретическое обоснование практика государственного регулирования капиталистического рынка нашла в работе английского исследователя Джона Мейнарда Кейнса (1983-1946) «Общая теория занятости, процента и денег» (1936), которую многие западные ученые считают третьим великим экономическим трудом после «Исследования о природе и причинах богатства народов» А. Смита и «Капитала» К. Маркса. Как утверждает, например, американский экономист Курт Ф. Флекснер, кейнсианская революция положила конец свободнорыночному капитализму. Он был радикально реформирован, и на смену ему в странах Запада пришли разные формы смешанной экономики, сочетавшие капитализм с элементами социализма659.

Уже после Второй мировой войны этот путь привел к возникновению того, что получило название «государства благосостояния» (Welfare State). В одних случаях эти преобразования проводились руками буржуазных деятелей, в других — пришедшими к власти партиями, представлявшими интересы широких трудящихся масс, — социалистическими и социал-демократическими.

Другой путь выхода из создавшихся трудностей — становление политарно-капиталистического общества. Раньше всего подобного рода строй начал формироваться в Италии. По такому же пути пошла и дальше всех зашла Германия. После назначений 30 января 1933 г. лидера нацистской партии Адольфа Гитлера (1889-1845) рейхсканцлером в стране был совершен государственный переворот, в результате которого изменился не только политический, но и социально-экономический строй общества. Функционеры фашистской партии заняли все важнейшие государственные посты. И этот обновлённый партийно-государственный аппарат, развязав террор, стал верховным частным собственником личности всех жителей страны, включая капиталистов, и тем самым всех существующих в стране средств производства. Разумеется, что фюрер, как и полагается политарху, был полным собственником и личностей жителей страны и всего их имущества. Персональная и групповая капиталистическая собственность не была уничтожена: она только из свободной, независимой превратилась в зависимую, подчиненную.

«Всякое действие и всякая потребность личности, — говорил А. Гитлер, — должна регулироваться обществом, функцию которого выполняет партия. Больше нет своеволия, больше не будет свободного места, где бы личность была бы предоставлена самой себе. Вот это называется социализм! А всякие мелочные споры о частной собственности на средства производства не имеют к нему никакого отношения. К чему об этом спорить, если я прочно свяжу людей дисциплиной, из рамок которой они не смогут вырваться? Пусть они владеют землей и фабриками, сколько им угодно. Самое главное — что государство распоряжается ими с помощью партии, независимо от того, хозяева они или рабочие. Поймите, собственность больше ничего не значит. Наш социализм берет значительно глубже. Он не меняет внешнего порядка вещей, а формирует лишь отношение человека к государству, к всенародной общности... Как будто что-то изменится, если владельцем фабрики будет называться государство, а не какой-нибудь господин Леман. Но когда все господа директора и высшие чиновники будут подчинены одной обшей дисциплине — тогда-то и придет новый порядок, который невозможно описать прежними словами... И у нас есть особое, тайное наслаждение — видеть как люди вокруг нас не могут взять в толк, что с ними происходит на самом деле. Они упрямо таращатся на знакомые внешние приметы — на имущество, доходы, чины и порядок наследования. Если все это на месте — значит все в порядке. Но тем временем они уже вовлечены в новые связи, гигантская организующая сила определяет их курс. Они уже изменились. И здесь им не помогут ни имущество, ни доходы. Зачем нам социализировать банки и фабрики? Мы социализируем людей »660.

Таким образом, Германия при Гитлере из капиталистического общества превратилась в политарно-капиталистическое. Это общество было двухэтажным. Возникший политарный уклад включал в себя в качестве низшего этажа капиталистическую и мелкобуржуазную системы общественного производства. В гитлеровской Германии было два эксплуататорских класса, из которых один — политарный был господствующим другой — капиталистический — подчиненным. Грань между этими классами была весьма относительной. «Нельзя было также сказать, — писал немецкий историк Мартин Бросцат, — что в Третьем рейхе свободный предприниматель мог благоденствовать. Чаще всего появлялся такой тип руководителя экономики, который был наполовину функционером режима, наполовину частным предпринимателем»661.

Утверждение политокапитализма обеспечивало, с одной стороны, регулирование экономики в масштабе страны, с другой — подавление рабочего движения. Однако мало было усмирить рабочих. Чтобы обеспечить длительное существование такой системы, нужно было что-то дать трудящимся массам в ближайшем будущем и открыть перед ними какую-либо заманчивую дальнюю перспективу. Это обуславливало милитаризацию общества и подготовку к войне. Победоносная война сразу же создавала возможность грабежа покоренных стран, а затем и превращения побежденных в рабов народа-победителя. Господствующими в таком обществе с неизбежностью должны были стать идеи корпоративности, национализма, расизма и мирового господства. Хорошо известно, чем все это кончилось. «Тысячелетний» Третий рейх просуществовал всего лишь двенадцать лет.

7.10. Возникновение неополитаризма в СССР

Второй индустрополитарный способ производства — неополитарный — был одноэтажным. Он вначале утвердился после Великой Октябрьской рабоче-крестьянской революции 1917 г. в России, а затем широко распространился по всему миру. Достаточно подробно становление этого способа производства рассмотрено в моей работе «Россия: что с ней случилось в двадцатом веке» (1993)662. Здесь я ограничусь рассмотрением лишь основных моментов этого процесса.

Придя к власти, большевики первоначально ограничились претворением в жизнь лозунгов демократической революции. Это отчетливо можно видеть на примере декретов II Всероссийского съезда Советов. Большевики вначале не ставили своей задачей национализацию даже крупных промышленных предприятий. Они ограничились лишь созданием рабочего контроля. В дальнейшем началась национализация отдельных предприятий. Но она не носила массового характера и проводилась чаще всего под давлением низов. Центральная власть в большинстве случаев просто санкционировала инициативу мест. И только в июне 1918 г., уже в разгар гражданской войны, были приняты декреты о национализации крупных предприятий почти всех отраслей промышленности.

Можно дискуссировать о том, существует ли в принципе уровень производительных сил, по достижении которого отпадет объективная необходимость в существовании частной собственности, но бесспорно, что Россия такого уровня к 1917 г. не достигла. С этим были согласны все, включая и вождя революции — Владимира Ильича Ленина (1870-1924). Большевики надеялись, что они сумеют создать материально-техническую базу для социализма. Но даже если считать, что такая задача в принципе была по силам стране, для ее решения требовались десятилетия. А жизнь ждать не могла.

При том уровне производительных сил, который существовал в то время в России, общество могло быть только классовым и никаким другим. Поэтому в стране с неизбежностью начался процесс становления частной собственности и общественных классов. Путь к возрождению в полном объеме капиталистической собственности был надежно заблокирован государством. Поэтому процесс классообразования пошел по иному пути.

В результате революции возник достаточно мощный партийногосударственный аппарат, в задачу которого, помимо всего прочего, входило руководство производством и распределением материальных благ. В условиях всеобщей нищеты и дефицита неизбежными были попытки отдельных членов партгосаппарата использовать свое служебное положение для обеспечения себя и своей семьи необходимыми жизненными благами, а также для оказания услуг, причем не обязательно безвозмездных, различного рода людям, не входившим в аппарат.

Такая практика уже в первые годы после революции получила достаточно широкое распространение. Постепенно стала складываться система привилегий для руководящих работников партии и государства. И помешать этому не могли никакие меры. Становление такого рода отношений предполагало уничтожение контроля над аппаратом со стороны масс, т. е. ликвидацию демократии. Этому способствовали условия гражданской войны, которые делали необходимыми использование авторитарных методов управления. Но дело не в самой по себе гражданской войне, ибо пик классообразования пришелся не на военное, а на мирное время. Уничтожение демократии предполагало фактический отказ от выборности в партии и государстве, а тем самым переход к системе назначений сверху донизу.

Самых нижестоящих чиновников назначали те, что были рангом выше, их, в свою очередь, — еще более высокопоставленные и т. д. Но где-то должен был существовать верховный назначающий, выше которого не стоял никто. Верховный руководитель не мог быть назначен. Он должен был выдвинуться сам. Формирование подобного рода иерархической системы с необходимостью предполагало появление человека, находящегося на вершине пирамиды. За это положение шла борьба.

Одержать в ней победу мог только тот человек, который обеспечил себе поддержку большинства новых хозяев жизни. Но для этого он должен был понимать их интересы и служить им. Таким человеком оказался Иосиф Виссарионович Сталин. (1879-1953). Однако главой системы вполне могло стать и другое лицо. Это сказалось бы на некоторых проявлениях происходившего процесса, но отнюдь не на его сущности.

Таким образом, процесс классообразования, с неизбежностью начавшийся после революции в России, пошел по линии возникновения общеклассовой частной собственности, выступавшей в форме государственной, и соответственно превращения основного состава партийно-государственного аппарата в господствующий эксплуататорский класс. В России возник политарный способ производства, возникла политосистема и появился политарх.

Хотя дореволюционная Россия и не была развитой капиталистической страной, но по уровню монополизации промышленного производства и государственного регулирования экономики она стояла не только не ниже, но, наоборот, выше ряда западноевропейских обществ. Это в значительной степени способствовало формированию в ней не аграрного, а индустриального политаризма

Любой политарный способ производства предполагает верховную собственность политаристов и полную собственность политарха на личности всех остальных членов общества. Любой вариант политарного классообразования предполагает репрессии. Но особенно неизбежны они были в стране, в которой имела место народная по своим движущим силам революция и где была разбужена самостоятельная активность широких масс.

Первый цикл массовых репрессий в СССР пришелся на 1928-1933 гг. Он обеспечил завершение в основном процесса становления в СССР неополитарного строя. Господствующий класс в лице политарха обрел право на жизнь и смерть рядовых граждан. Но для эффективного функционирования политарной системы необходимо было, чтобы политарх приобрел право на жизнь и смерть не только представителей эксплуатируемого класса, но и членов господствующего, т. е. людей, входивших в состав политосистемы. Такое право И. В. Сталин получил в результате жесточайших репрессий 1934—1939 гг., получивших в литературе название «большого террора», пик которых пришелся на 1937-1938 гг. В результате на смену олигархическому способу правления пришел деспотизм663.

Все сказанное выше вплотную подводит к ответу на вопрос: победила или же потерпела поражение Октябрьская рабоче-крестьянская революция 1917 г. Речь, разумеется, идет не о военной победе революции, которая несомненна, а о социальной победе или социальном поражении. Чтобы ответить на этот вопрос, нужно четко провести различие между объективными задачами революции и субъективными целями ее участников. Люди, поднявшиеся на революцию, обычно осознают стоящие перед ней задачи не в адекватной, а в иллюзорной форме.

Объективной задачей Великой Французской революции было окончательное утверждение в стране капиталистических порядков. Субъективной целью значительной части ее активных деятелей было создание царства свободы, равенства и братства. Поэтому после победы революции наступило всеобщее разочарование.

Вот что писал о революционных иллюзиях Ф. Энгельс: «Предположим, эти люди воображают, что могут захватить власть, — ну, так что же? Пусть только они пробьют брешь, которая разрушит плотину, — поток сам быстро положит конец их иллюзиям. Но если бы случилось так, что эти иллюзии придали бы им большую силу воли, стоит ли на это жаловаться? Люди, хвалившиеся тем, что сделали революцию, всегда убеждались на другой день, что они не знали, что делали, что сделанная революция совсем непохожа на ту, которую они хотели сделать. Это то, что Гегель называл иронией истории, той иронией, которую избежали немногие исторические деятели»664.

К началу XX в. окончательно оформился раскол человеческого общества в целом на две части. Первая часть — мировой центр, мировая капиталистическая система (мировая в смысле не всемирной, а имеющей значение для всей истории человечества), в которую входили тогда страны Западной Европы, США, Канада, Австралия, Новая Зеландия, а позднее вошла Япония. В этих странах существовал капитализм, который можно назвать классическим, или ортокапитализмом (от лат. орт — прямой). В той или иной форме эта система господствовала над всеми остальными обществами, которые вместе взятые образовывали мировую периферию. Периферия не просто и не только находилась в экономической и политической зависимости от мирового центра, она в разных формах постоянно эксплуатировалась им.

В результате зависимости от центра капитализм, который возникал в периферийных странах, принял иной облик, чем на Западе. Этот зависимый, периферийный капитализм, или паракапитализм (от греч. пара — около, возле), был тупиковым. Зависимой от Запада периферийной страной была и Россия. И в ней возник периферийный капитализм665. Так как к началу XX в. капитализм в Западной Европе окончательно утвердился, то эра буржуазных революций для большинства ее стран ушла в прошлое. Зато для остального мира, и в частности для России, наступила эпоха революций, но иных, чем на Западе. Эти революции были направлены протав паракапитализма, который тормозил развитие стран периферии, и уже в этом смысле были антикапиталистическими. Но не только в этом смысле. Ведь возникновение и существование паракапитализма в странах периферии было обусловлено бытием ортокапиталистического западного центра и зависимостью этих стран от него. Поэтому антипаракапиталистические революции с неизбежностью были направлены против зависимости от ортокапиталистических стран и тем самым и против ортокапитализма. Эти революции были освободительными, точнее, социорно-освободительными и антикапиталистическими.

Начало XX в. было ознаменовано целой серией социорно-освободительных революций в зависимых странах Европы, Азии и Латинской Америки: в России (1905-1907гг.), Иране (1905-1911 гг.), Турции (1908-1909 гг.), Китае (1911-1912 гг.), Мексике (1911-1917 гг.). Завершением первой волны такого рода революций была Октябрьская рабоче-крестьянская революция. Её объективной задачей было уничтожение паракапитализма и зависимости нашей страны от ортокапиталистического центра. Эта объективная задача революции была осознана ее участниками как борьба за создание в России социалистического общества.

Социализм в России не возник. Цель, которую ставили перед собой активные деятели революции, не была достигнута. Если исходить из того, что революция в России действительно по своей объективной задаче была социалистической, то придется признать ее поражение. В стране на смену одному антагонистическому способу производства пришел другой, тоже антагонистический способ производства.

Но в реальности Октябрьская революция 1917 г. была не социалистической, а антипаракапиталистической и антиортокапиталистической. И в качестве таковой она победила. Были уничтожены паракапиталистические отношения. Революция вырвала Россию из международной капиталистической системы, освободила ее от экономической и политической зависимости от Запада. И это сделало возможным ее быстрое экономическое развитие. Неополитарные социально-экономические отношения, которые в основном сложились к началу 30-х годов, дали на первых порах мощный толчок развитию производительных сил общества. СССР превратился в одно из самых мощных индустриальных государств мира, что в дальнейшем обеспечило ему положение одной из двух мировых сверхдержав.

В результате второй волны социорно-освободительных, антипаракапиталистических, а тем самым антикапиталистических революций в странах мировой периферии, окончательно оформилась вторая мировая система — неополитарная. Так в человеческом обществе в целом начали существовать два мировых центра, две мировых системы, между которыми развернулась борьба.

Неополитарный строй обеспечил СССР положение одной из двух сверхдержав. Однако возможности этой экономической системы были ограничены. Она не могла обеспечить интенсификацию производства, внедрение результатов нового, третьего по счету (после аграрной и промышленной революций) переворота в производительных сидах человеческого общества — научно-технической революции (НТР). После 1970 г. темпы экономического развития страны стали постепенно снижаться, пока к середине 80-х годов упали до 2 %. Это свидетельствовало о том, что неополитарные производственные отношения превратились в тормоз на пути развития производительных сил.

Настал кризис экономики и всего общества. Объективной необходимостью стала ликвидация ставшей неэффективной неополитарной системы. И она с неизбежностью началась. Именно в этом заключается сущность процесса, начальный этап (1985-1991 гг.) которого получил название перестройки. Необходимостью была революция. Но вместо нее произошла контрреволюция.

В 1991 г. распался СССР. В результате в мире осталась лишь одна сверхдержава — США. В самом большом обрубке СССР, который получил название Российской Федерации, и других государствах, возникших на развалинах этой страны, начал формироваться капитализм, причём периферийный, зависимый. По такому же пути пошло развитие подавляющего числа и других неополитарных стран. Исчезла неополитарная мировая система, а международная капиталистическая система снова стала превращаться во всемирную. В человеческом обществе в целом снова остался лишь один центр — мировая капиталистическая система

7.11. Последняя фаза развития неополитаризма в СССР

Чтобы понять, как этот переворот был совершен и каковы были его движущие силы, нужно, прежде всего, обратиться к анализу структуры советского неополитарного общества и положения класса советских неополитаристов. Он был дан в уже упоминавшейся выше работе «Россия: что с ней случилось в двадцатом веке». Не повторяя всего в ней сказанного, остановлюсь лишь на тех моментах, которые там почти совсем не были затронуты.

В литературе принято использовать для обозначения класса неополитаристов термин «номенклатура», а самих неополитаристов называть номенклатурщиками666. Этими терминами, наряду с прежними, буду пользоваться в дальнейшем изложении и я.

Неополитаризм есть политаризм. Поэтому многое из того, что выше было сказано о закономерностях развития палеополитаризма, относится и к неополитаризму. В принципе, при политаризме все члены господствующего класса должны получать средства существования только из политофонда, т. е., в чисто социальном аспекте, только из рук политарха. В идеальном политарном обществе политаристы вообще не должны иметь никакой персональной собственности, даже отдельной, не говоря уже об обособленной, тем более частной. Все вещи, которыми они пользуются, должны быть государственной собственностью. Из всех политарных обществ наиболее близким к идеалу был неополитаризм, каким он существовал в СССР при Сталине. Политаристы, кроме должностных окладов, имели немалые льготы и привилегии. Но жили они в казенных квартирах, а те из них, что занимали более или менее высокие посты, отдыхали на казенных дачах с казенной мебелью и казенной обслугой.

Как уже было сказано в п. 7.8, в любом обществе, в котором существует государство, чиновники имеют возможность использовать свое служебное положение для личного обогащения. Реализацию этой возможности принято именовать коррупцией. Но политарист не просто и не только служащий госаппарата, как это имеет место, например, при капитализме, кроме этого, он член господствующего общественного класса, являющегося верховным или полным собственником средств производства и верховным собственником личностей всех подданных государства. И у рядовых политаристов всегда возникал соблазн использовать эту общеклассовую частную собственность на средства производства и на личности подданных государства не для служения общеклассовым интересам, в частности для пополнения политофонда, а для личного обогащения. Такое употребление общеклассовой частной собственности выше было уже названо «властной персонализацией».

В СССР в первые десятилетия его существования попытки политаристов иметь другие источники дохода, кроме политофонда, жестко пресекались. Коррупция безжалостно преследовалось. Достаточно вспомнить о мерах, которые были приняты, например, в 1928 г. в связи со «Смоленским нарывом» и «Астраханщиной» («Астраханским гнойником»)667. В годы НЭПа существовали самые благоприятные условия для взяточничества. Нэпманы и были готовы, и имели возможность прилично платить чиновникам за определенного рода услуги. И одной из причин, разумеется, не самой главной, отказа от НЭПа было стремление ликвидировать почву для коррупции.

Нельзя сказать, что в 1930-1940-х годах политаристы ограничивались лишь тем, что получали из политофонда. Они искали и находили и иные источники обеспечения своих нужд. Об этом красноречиво свидетельствует хотя бы Постановление Совета министров СССР и ЦК ВКП(б) от 19 сентября 1946 г. «О мерах по ликвидации нарушений Устава сельскохозяйственной артели в колхозах». «Установлены, — говорилось в нём, — факты злоупотреблений, выражающиеся в растаскивании колхозной собственности со стороны районных и других партийно-советских работников. растаскивание происходит в виде взятия у колхозов бесплатно или за низкую плату колхозного скота, зерна, семян, кормов, мяса, молока, масла, мёда, овощей, фруктов и т. п. Некоторые советско-партийные и земельные районные работники... грубо нарушают советские законы и, злоупотребляя своим служебным положением, незаконно распоряжаются имуществом, натуральными и денежными доходами колхозов, принуждают правления и председателей колхозов выдавать им бесплатно или за низкую плату имущество, скот и продукты, принадлежащие колхозам»668.

Но в целом масштабы этого явления были не слишком велики. Занимались описанными выше поборами в основном политаристы, находившиеся на нижних ступенях пирамиды власти. Тем самым они обеспечивали некоторое повышение своего не слишком высокого уровня жизни, но никак не больше. Ни о каком обогащении, т. е. обретении персонального богатства, которое могло бы обеспечить их независимость от верхов, не могло быть и речи. Верхние и средние слои политаристов были втянуты в такую практику гораздо меньше.

Положение начало меняться после смерти И. В. Сталина (1953) и особенно после XX съезда КПСС (1956). Политаристы в массе своей одобрительно отнеслись к тому, что называлось «разоблачением культа личности Сталина», ибо это означало потерю главой политосистемы права на жизнь и смерть ее членов. На смену деспотии снова пришла олигархия. С этих времен репрессии, правда, в значительной степени смягченные, продолжали осуществляться в основном лишь против рядовых граждан. И это имело серьёзные последствия.

Контроля снизу политаристы давно уже не знали. Теперь во многом был ослаблен и контроль сверху. Политаристы среднего и высшего звена стали обретать все большую степень самостоятельности. Субполитархи первого ранга, т. е. первые секретари ЦК компартий союзных республик, российских крайкомов и обкомов партии, которых в сталинское время постоянно перемещали с места на место, стремились — и при этом во многих случаях небезуспешно — закрепиться на своих постах. Их примеру следовали и субполитархи низшего уровня.

Тогдашнему политарху Никите Сергеевичу Хрущёву (1894-1971) пришлось приложить массу усилий для того, чтобы сохранить за собой роль распорядителя прибавочного продукта. Когда были ликвидированы отраслевые министерства и созданы совнархозы, то помимо прямой, официально провозглашенной цели эта реформа имела и побочную цель: подтверждение права политарха перемещать членов господствующего класса с одной должности на другую и тем уменьшать или увеличивать получаемую каждым из них долю прибавочного продукта.

И тогда, и после многих удивляло предпринятое по настоянию Н. С. Хрущёва нелепейшее преобразование: разделение обкомов (крайкомов) партии и облсоветов (крайсоветов) на промышленные и сельские. Важнейшей ее целью было перетряхнуть ряды субполитархов высшего ранга и заставить их следить друг за другом и доносить. В результате все это так настроило их против Н. С. Хрущева, что они единодушно поддержали смещение его в 1964 г. с должности Первого секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР.

Новый политарх Леонид Ильич Брежнев (1906-1982) раз и навсегда отказался от подобного рода попыток. При нём субполитархи высшего ранга занимали свои посты долгие годы, нередко до самой смерти. Возрастание степени их самостоятельности по отношению к политарху было скоро подмечено, о чем говорит один из появившихся в то время анекдотов. Рассказывали, что Аркадий Райкин, живший, как известно, в Ленинграде, обратился к Л. И. Брежневу с просьбой посмотреть его новую программу. На вопрос артиста о том, понравилась ли ему она, Л. И. Брежнев разразился градом похвал. На это А. Райкин печально заметил, что Г. Р. Романову (первому секретарю Ленинградского обкома КПСС) эта программа пришлась почему-то не по душе, и он запретил ее показывать. Возмущенный Брежнев со словами, что он сейчас же научит Романова, как нужно относится к великим артистам, подошёл к телефону, снял трубку, затем, подумав несколько минут, положил её и обратился к А. Райкину: «А, может быть, Вы в Москву переберетесь?».

Раньше в СССР существовала большая «вертикальная» социальная мобильность: способные люди из самых низов могли попасть в состав политосистемы и там подняться до самых ее верхов. В эпоху застоя, как стали называть брежневское время, происходит постепенное «закрытие», «замыкание в себе» класса политаристов. Продолжая оставаться классом, политаристы все в большей и большей степени становятся своеобразным сословием, замкнутой кастой. Конечно, прямого наследования должностей не возникло, но политаристы высших рангов всё чаще стали добиваться для своих детей и других родственников номенклатурных постов. Это тоже получило отражение в анекдотах. Вот один из них: «Может ли сын генерала стать генералом? — Может. — А маршалом? — Нет. У маршалов свои дети есть».

Но самое главное, избавившись от опасности лишиться жизни и получив большую степень самостоятельности, многие политаристы начали энергичные поиски иных, чем политофонд, источников прибавочного продукта. Расцветают никогда полностью не исчезавшие протекционизм, взяточничество, поборы. Аппетит приходит во время еды. Политаристам становится недостаточно таких добавок к получаемому ими из политофонда прибавочному продукту, которые способствовали лишь некоторому повышению их материального благосостояния. Возникло стремление к обретению подлинного персонального частного богатства: больших денег, драгоценностей, недвижимого имущества.

Для этого нужно было наличие такого источника богатства, из которого можно было много и постоянно черпать. Весь прибавочный продукт, создаваемый на государственных предприятиях и в колхозах, в массе своей был, все же, под контролем государства. Урвать из него слишком много было трудно. И новый источник прибавочного продукта появился и получил развитие. Им стало то явление в хозяйственной жизни страны, которое получило названия «теневой», «скрытой», «нелегальной», «левой», «подпольной», «спекулятивной», «криминальной», «второй» экономики.

«Теневая» экономика имеет широкое распространение, она существует и в странах ортокапитализма. Здесь будет затронута «подпольная» экономика лишь в том ее виде, в котором она возникла и существовала в СССР, и рассмотрены лишь те ее аспекты, которые имеют прямое отношение к поставленной проблеме.

И в СССР люди имели возможность получить определенный доход за счет работы не только в политарном, казенном (государственном и формально кооперативном) хозяйстве. Не только колхозники, но нередко и горожане имели личное подсобное хозяйство, продукт которого мог использоваться не только для удовлетворения собственных нужд, но и для продажи. Вполне легально существовали продовольственные и вещевые рынки. За деньги могли оказываться те или иные личные услуги (например, репетиторство).

Стремление к повышению личного благосостояния в условиях дефицита, столь характерного для нашего тогдашнего общества, могло толкать и толкало людей к действиям, выходящим за пределы закона: к присвоению казенного имущества и его употреблению в личном хозяйстве или его продаже, использованию казенной техники, например автомашин, для собственных нужд и извлечения дохода, к перепродаже купленного по более высокой, чем исходная, цене (спекуляция), продаже товара в казенном магазине «из под прилавка» особо избранным лицам и т. д. и т. п. Большинство этих действий объединяется под названием «черного рынка».

Но последний отнюдь не представляет собой, как нередко полагают, систему пусть и запрещенных, но всего лишь товарно-денежных отношений. В этой системе товарно-денежные отношения теснейшем образом связаны и переплетаются с качественно иными формами экономических отношений, нередко представляющих собой приспособленные к современности весьма архаические формы обмена. Так, например, две такие формы обмена, как услугообмен и услугоплатеж,669 возродились в нашем обществе в виде «блата». Существуют две разновидности последнего: одну из них можно назвать «блатообменом», другую — «блатоплатежом».

Мелкая теневая экономика существовала в советском политарном обществе всегда, но если она и давала возможность повысить благосостояние, то лишь членам низших звеньев аппарата управления. Для обогащения политаристов более высокого ранга ее было недостаточно, и начиная с хрущевских времен наряду с мелкой теневой экономикой начинает возникать и развиваться крупная. Хищения казенной собственности, продажа по блату и спекуляция приобретают все более широкие масштабы. В отношения блатообмена и блатоплатежа втягиваются руководители торговых предприятий и государственных организаций, ведавших торговлей, вплоть до главков и министерств. Все это происходит при содействии и покровительстве высокопоставленных чиновников, причем, разумеется, небескорыстном. Например, при расследовании уголовного дела, заведенного на начальника Главного управления торговли г. Москвы Н. Трегубова, выяснилось, что в преступных действиях участвовали почти все тридцать тысяч торговых работников столицы. Каждый магазин района организованно выплачивал дань районному торгу, тот, в свою очередь, отстегивал Мосторгу, а руководители последнего распределяли деньги по аппаратам разных министерств и ведомств670. Платежи, разумеется, шли и работникам правоохранительных органов, с тем чтобы он закрывали глаза на происходящее.

Возникший мир торговой организованной преступности тесно смыкался с криминальным миром в привычном смысле слова, который тоже принимал все более организованные формы. Мафия возникала не только в области торговли. То же самое происходило в системе бытового обслуживания и общественного питания, в мясо-молочном, деревообрабатывающем, хлопковом, зерновом и т. п. производствах671. Не были, разумеется, обойдены строительство и транспорт.

Везде разрастались хищения, продажа похищенного и приписки. В строительстве, например, приписки составляли 70 % стоимости фактически выполненных работ, на автотранспорте — 100%. В сельском хозяйстве приписки урожайности полей достигали 20-30 %, привесов скота — до 50%. Наряду с приписками получило развитие и прямо противоположное явление — сокрытие имущества от учета. Неучтенный скот на пастбищах превышал учтенный в несколько раз. В южных республиках 10 % земельного фонда скрывалось от учета и фактически покупалось и продавалось672.

Но, что было самым важным: постепенно наряду с крупной теневой экономикой, в которой шло только перераспределение уже созданного продукта, возникла еще одна форма теневой экономики — производящая. Суть ее — тайное масштабное производство товаров широкого потребления и их сбыт на черном рынке. К этому делу стали обращаться люди, накопившие большие капиталы в сфере крупной перераспределительной теневой экономики и жаждавшие их преумножить. Возможность для успеха их деятельности создавалась уже упоминавшимся выше всеобщим дефицитом вкупе с тоже упоминавшимся желанием получивших теперь значительную степень самостоятельности политаристов всех рангов найти такой источник прибавочного продукта, который находился бы вне пределов политарного хозяйства. Все большее число номенклатурщиков было готово за приличное вознаграждение помочь подпольным дельцам — цеховикам — в реализации их замыслов.

Масштабное подпольное производство было абсолютно невозможно без регулярного снабжения незаконных предприятий материальными ресурсами, а все они были в СССР собственностью государства. Поэтому получить их в свое распоряжение было невозможно без самого активного участия высокопоставленных политаристов. Вполне понятно, что выполнять роль снабженцев они были согласны лишь за приличные деньги. Последние были платой не за сами материальные ресурсы, а за услугу, заключающуюся в возможности их получить. Это было не что иное, как взятка, или блатоплатеж.

Как писал советский юрист Константин Симс, выступавший в качестве адвоката ряда видных подпольных предпринимателей, в изданной в 1982 г. в США книге «Коррупция в СССР — тайный мир подпольного советского капитализма»: «Ни одно нелегальное предприятие не могло вообще быть создано без содействия каких-либо подкупленных деятелей государственного аппарата»673. Адвокат Евгения Эвельсон на основе изучения материалов четырехсот процессов по уголовным делам, связанным с теневой экономикой, пришла к аналогичному выводу: «Существование и процветание левой экономики, — подчеркивала она в книге “Судебные процессы по экономическим делам в СССР в 60-е годы” (1997), — оказывается возможным только благодаря противоправной перекачке фондового сырья и оборудования из системы планового хозяйства в левую экономику. Эта перекачка производится всегда нелегально, всегда за деньги, всегда за взятки»674.

Но мало было обеспечить подпольные предприятия нужными средствами производства. Необходимо также было уберечь их хозяев от вмешательства правоохранительных органов, а если это, все же, происходило, то принять все возможные меры к тому, чтобы дело замять. Снабжение и защита теневых дельцов не могли быть под силу ни одному политаристу, взятому в отдельности. Каким бы высоким не было положение политариста, выступающего в роли снабженца и/или протектора, он с неизбежностью должен был вовлекать в это дело в качестве соучастников определенное число других лиц, занимающих посты в хозяйственных, правоохранительных, партийных и иных органах. В результате между политаристами возникали отношения взаимного дележа вознаграждения и круговой поруки.

С целью расширения теневого производства и в связи с возникшей конкуренцией цеховики стали объединяться. Возникли сети, «синдикаты», «кланы», включавшие в свой состав «мозговые центры» (подпольных менеджеров), снабженцев, охранников, транспортников675.

В создавшихся условиях существенно перестроилась профессиональная преступность. Традиционная уголовная среда (блатные) стала грабить тех, кто жил ворованным. Резко возросли различные виды игорного мошенничества, похищения людей, появился рэкет. Потерпевшие, по вполне понятным причинам, в милицию в большинстве случаев не обращались. В среде профессиональных преступников выделились некоронованные короли, которые делили территории и зоны влияния. Они усилили давление на дельцов теневой экономики. Стали заключаться договоренности между подпольными дельцами и главарями организаций уголовного мира. Цеховики обязывались уплачивать 10-15% нелегального дохода, уголовники гарантировали им безопасность. В последующем усилилась непосредственная смычка тех и других: уголовные авторитеты стали все чаще вкладывать деньги в теневое производство, подпольные капиталисты начали широко использовать уголовников для охраны, а также и для расправы с конкурентами, включая убийства676.

В конечном счете в СССР возникла прочная связка: (1) партийный и советский аппарат, включая правоохранительные органы — (2) теневые дельцы — (3) профессиональные уголовники.

В итоге вместе с крупномасштабной теневой экономикой появилась столь же крупномасштабная коррупция в среде политаристов. Эти два явления оказались неразрывно связанными. Каждое из них, развиваясь, стимулировало рост другого. В результате в стране шло неуклонное разрастание и крупной теневой экономики и коррупции. Вполне понятно, что это способствовало развитию и мелкой теневой экономики. Вместе со всем этим возникла и расцвела организованная преступность в привычном смысле слова, в частности широкая торговля наркотиками, живым товаром и т. п. Появился валютный рынок, который, разумеется, в то время мог быть только «черным».

Начало крупной теневой экономики и крупномасштабной коррупции было положено еще в хрущевскую пору. Это в свое время было хорошо показано в книге первого и последнего начальника знаменитого Главного управления по борьбе с организованной преступностью и коррупцией МВД СССР, ныне генерал-лейтенанта милиции в отставке и депутата Госдумы Александра Ивановича Гурова «Красная мафия» (1995).

«Период хрущевской “оттепели” и открытия нашего общества, — резюмировал он содержание этой книги, — предоставил возможность для развития также и организованной преступности... При Сталине было невозможно даже представить существование организованных преступных групп подобных масштабов... После него, однако, в обществе каким-то образом, причем весьма открыто, стало утверждаться что-то, что можно было бы назвать... “Моральным кодексом грабителя”. Все это, конечно, было в интересах определенной части партийной бюрократии. В 1974 году, например, у так называемой “торговой мафии Москвы” были уже свои "представители” даже в высших уровнях партийного руководства. Получалась такая ситуация, при которой, если бы мне или кому-нибудь еще пришло в голову попробовать предупредить людей о том, что в стране происходит в действительности, то так называемые “либералы” меня бы просто высмеяли, а правительство объявило бы нас сумасшедшими. Однако все начиналось именно так. Определенные люди из партийного руководства дали “зеленый свет” процессам незаконного обогащения. Всем нам следовало бы гораздо раньше и намного серьезнее и ответственнее призадуматься о причинах, породивших “теневую экономику” и связанную с ней коррупцию. Они появились при Хрущеве, а дальше разрастались при Брежневе. При Горбачеве же организованная преступность в стране приобрела возможность и статус по-настоящему могущественного фактора»677.

Особенно быстрыми темпами рост крупной теневой экономики и коррупции шел в 1960-1990 гг. По расчетам известного экономиста Татьяны Ивановны Корягиной, в начале 1960-х годов объем теневой экономики приблизительно равнялся 5 млрд рублей. К концу 1980-х он достиг: по минимальной оценке, 20-25 млрд рублей, максимальной — 150 млрд по средней, наиболее близкой к действительности — 90-100 млрд. Если взять за основу последний вариант, то получится, что объем теневой экономики за указанные годы увеличился в 18-20 раз678.

По подсчетам большинства специалистов, в начале 1960-х годов удельный вес «второй» экономики в СССР составлял 3-5 % ВНП страны679. Для конца 1980-х годов приводятся цифры от 20 до 30 %680.

По данным американского экономиста Грегори Гроссмана, который одним из первых (еще в 1977 г.681) приступил к серьезному исследованию советской «второй» экономики, «теневая» экономика была не одинаково развита в разных регионах СССР : меньше — всего в РСФСР, больше — на Украине и в Молдове, и достигала максимума в республиках Закавказья и Средней Азии682. По мнению ряда авторов, в некоторых регионах СССР «вторая» экономика по своему значению приближалась к «первой», а кое-где даже превосходила ее683.

Там, где теневая экономика была особо развита, места в системе управления давали такой колоссальных доход, что сами стали предметом купли и продажи. Так, например, в Азербайджане пост первого секретаря райкома партии стоил 200 000 рублей, второго — 100 000, директора совхоза — 80 000, начальника райотдела милиции и председателя колхоза — 50 000, районного прокурора — 30 000, директора НИИ — 40 000, ректора вуза — 200 000 и т. п.684

На волне борьбы с коррупцией к власти в этой республике пришел Гейдар Алиевич Алиев (1923-2003). Были арестованы и осуждены сотни цеховиков и чиновников, включая первых секретарей райкомов, председателей райисполкомов, районных прокуроров, торговых инспекторов. Но искоренить коррупцию не удалось.

В соседней Грузии нарастающим народным недовольством всеми видами коррупции воспользовался для прихода к власти Эдуард Амвросиевич Шеварнадзе. Став в 1972 г. первым секретарём ЦК Коммунистической партии Грузии, он повел борьбу с этими явлениями, что нашло отражение в его выступлениях и ряде республиканских партийных документов. Появились постановления ЦК КПГ «О грубейших нарушениях правил советской торговли, приписках, растратах и других злоупотреблениях в системе Цекавшири» (2 февраля 1973 г.), «О борьбе с протекционизмом в республике» (11 июня 1974 г.) и др.685 Но, в конце концов, всё заглохло. Как горько шутили рядовые жители республики: «Месячник советской власти в Грузии закончился».

Таким образом, к 1980-м годам XX в. в СССР, наряду с политарным общественно-экономическим укладом, сложились еще две системы социально-экономических отношений. Одна их них — мелкая теневая экономика— была аналогом мелкобуржуазного уклада, существующего во всех капиталистических странах. Вторая — крупная теневая производящая экономика — была по своей сути очень своеобразным вариантом капиталистической системы хозяйства. Это был скрытый, тайный капитализм — криптокапитализм (от греч. криптос — тайный, скрытый). Вместе с ним в недрах политарного общества возник еще один эксплуататорский класс — класс криптокапиталистов, крипотобуржуазии.

Советское общество оказалось в состоянии, в ряде аспектов сходном с тем, что наблюдалось в древнеполитарных обществах, когда в них появлялись доминарные, магнарные и доминомагнарные отношения и они соответственно из монополитарных превращались в политодоминомагнарные. Как уже было показано в пп. 7.7 и 7.8 настоящей работы, рождавшиеся в недрах древнеполитарного общества доминомагнарные отношения разъедали его фундамент и, в конечном счете, обрекали на исчезновение.

Возникновение в недрах советского неополитарного общества криптокапитализма и криптобуржуазии тоже не могло не сказаться на его исторической судьбе. Оно не могло слишком долго оставаться в таком неустойчивом, по существу, переходном состоянии. Вполне понятно, что криптобуржуазия была крайне недовольна своим положением. Какие бы доходы подпольные дельцы ни получали, в какой бы роскоши ни купались, они всегда жили под страхом разоблачения, суда, конфискации всего имущества и даже лишения жизни. Был, например, расстрелян А. М. Сергеев по кличке Леша Кабан — хозяин тридцати восьми подпольных цехов, владелец богатого особняка, где постоянно гостили и развлекались руководители Московского обкома КПСС и чиновники рангом повыше. Расстрелян был трикотажный король И. Гальперин и пять его подельников686. К смертной был приговорен директор Елисеевского гастронома Ю. К. Соколов687.

Естественно, что криптокапиталисты кровно были заинтересованы прежде всего в легализации существующего капиталистического уклада. Уже это само по себе превратило бы их из преступников в законопослушных граждан, пользующихся вполне законными доходами. А в перспективе они, конечно, желали бы превращения всех вообще предприятий в капиталистические и воцарения в стране капитализма. В какой-то степени с ними была солидарна теневая мелкая буржуазия

Сложнее было положение коррумпированных политаристов, число которых непрерывно увеличивалось. Аппетиты у них росли: им хотелось получать все больше дохода. Но это требовало увеличения размеров источника дополнительного прибавочного продукта, т. е. расширения масштабов капиталистического производства. Этого можно было достичь путем его легализации, а еще более кардинально — путем превращения в капиталистические всех или большинства предприятий, находящихся в государственной собственности. При этом совершенно не обязательно было передавать их в руки уже существующих капиталистов и вообще посторонних лиц. Они вполне могли быть переданы в собственность тех или иных отдельных политаристов, которые пожелали бы сами вести хозяйство.

Переход государственных предприятий в собственность отдельных лиц у нас принято называть «приватизацией», что в отношении политарной собственности не очень точно. Ведь политарная собственность является собственностью не общественной, а частной, но только не персональной, а общеклассовой. Поэтому в данном контексте правильнее было бы говорить не о приватизации, а об имущественной персонализации классовой частной собственности.

И политаристы даже в брежневское время не ограничивались одной лишь властной персонализацией. Наряду с ней начала осуществлятся персонализация и имущественная. Определенное развитие она получила в республиках Средней Азии, где приняла специфическую форму. Председатели колхозов и директора совхозов во многих случаях превратились в неограниченных владык, которые полностью распоряжались не только всеми средствами хозяйств, но и их работниками. Однако необходимым условием этого были, во-первых, выполнение обязательств хозяйства перед государством, во-вторых — и это главное — выплата дани вышестоящим политаристам. Специфика здесь заключалась в том, что такого рода хозяйства были не капиталистическими предприятиями, а скорее доминомагнарными латифундиями. Сходные явления наблюдались и в РСФСР, что нашло, например, яркое отражение в повести Владимира Федоровича Тендрякова (1923-1984) «Кончина» (1968).

Были случаи скрытой персонализации государственных промышленных и торговых предприятий. Оставаясь формально казенными, они фактически, по крайней мере, на определенное время переходили в собственность управляющих ими лиц.

В сторону капитализма толкало политаристов и крайне неопределенное положение, в котором находилось накопленное ими частное персональное богатство. Пока существовали прежние порядки, не было никакой гарантии, что оно не будет изъято, а сам их владелец не лишится не только имущества, но и свободы и даже жизни.

В ходе знаменитого «краснодарско-сочинского дела» были сняты со своих постов и исключены из КПСС более 500 чиновников, 150 человек осуждены и получили немалые сроки. Правда, главный покровитель коррупционеров первый секретарь Краснодарского крайкома КПСС, член ЦК КПСС, Герой социалистического труда С. Ф. Медунов избежал уголовного преследования благодаря заступничеству своего близкого друга Л. И. Брежнева. Он только лишился своего поста и был исключен из партии688. Выгородил Л. И. Брежнев и попавшегося на крупных взятках министра рыбного хозяйства, члена ЦК КПСС А. Ишкова. Но его заместитель В. Рытов был расстрелян689.

В середине 1980-х годов в одном только Казахстане были посажены на скамью подсудимых около тридцати министров и их замов, заведующих отделами ЦК КПК и других крупных чиновников690.

Можно, к примеру, вспомнить судьбу зятя Л. И. Брежнева первого заместителя министра внутренних дел СССР, генерал-полковника Ю. М. Чубанова. В 1988 г. он был приговорен к 12 годам лишения свободы с конфискацией имущества и взысканием в доход государства незаконно полученных в качестве взяток денежных сумм691.

Поэтому настоятельно необходимой для политаристов была легитимизация персонального богатства, превращения его в «священную и неприкосновенную частную собственность». А для этого, опять-таки, был нужен капитализм.

Однако политаристы не могли принять капитализм в том виде, в котором он существовал в странах Запада, ибо это означало бы полный отказ от политаризма. Но ведь именно существование политарных отношений и обеспечивало им поступление дани с теневых капиталистов. С ликвидацией же политарной частной собственности, с превращением теневых капиталистов в полных независимых частных собственников последние с неизбежностью прекратили бы платить дань теперь уже бывшим политаристам.

Политаристам, таким образом, нужно было, с одной стороны, легализовать капитализм, капиталистическую частную собственность на средства производства, а с другой стороны, сохранить политарную частную собственность на средства производства и рядовых членов общества. И решение этой задачи, в принципе, было вполне возможно. Необходимо было раздвоение частной собственности на средства производства. Политарная собственность на средства производства должна была превратиться из полной, какой она была при советском неополитаризме, в верховную, а персональная и групповая легальная капиталистическая частная собственность должна была возникнуть в стране не как полностью свободная, а как подчиненная верховной политарной собственности, как зависимая от нее.

Гарантией незыблемости верховной собственности политаристов на частную собственность отдельных капиталистов и их групп было сохранение верховной собственности политаристов на личности всех остальных членов общества, включая и капиталистов. Короче, выход из создавшегося положения состоял для политаристов в становлении в стране капитализма особого рода — капитализма не свободного, а зависимого, подчиненного, каким он был, например, при абсолютизме.

В целом неополитаризм в СССР на исходе 1970-х годов, в силу действия рассмотренных выше причин, претерпел серьезные изменения. Он, по сути; вступил в нобиларную фазу своего развития. Л. И. Брежнев был уже не столько политархом, сколько нобилархом.

Именно развитие в СССР теневой экономики и расцвет коррупции привели к крушению страны. Это давно было достаточно ясно целому ряду исследователей уже во второй половине 1990-х годов. Такую точку зрения отстаивал, в частности, известный нам Г. Гроссман в работе «Разрушительная власть. Историческая роль советского подполья» (1998)692.

7.12. «Демократическая» контрреволюция 1991 г. в СССР и превращение неополитарного общества в клептокапиталистическое

Когда с начала 1980-х годов в стране начался общий кризис, выразившийся, в частности, в широком недовольстве существующими порядками, политаристам нужно было срочно принимать меры. Было ясно, что без существенных изменений общества обойтись было совершенно невозможно. Важнейшими требованиями общественности стали отмена льгот и привилегий, которыми пользовалась номенклатура, и утверждение демократии. Результатом установления реальной демократии в неополитарном обществе, в принципе, должно было явиться превращение общеклассовой частной собственности на средства производства в общенародную, социалистическую и ликвидация класса политаристов.

Политаристам нужно было найти путь к спасению. Единственный для них выход из положения состоял в срочном превращении значительной части общеклассовой частной собственности на средства производства из полной в верховную и в дополнении ее подчиненной персональной частной собственностью на эти же средства производства, которая в условиях XX в. могла быть только капиталистической. С возникновением капитализма, причем капитализма подчиненного, зависимого, переход к демократии переставал таить в себе опасность для номенклатуры. Никакая буржуазная демократия не могла допустить покушения на частную собственность. Как известно, основной принцип буржуазного права — частная собственность священна и неприкосновенна. Тем более что в условиях подчиненного капитализма было очень легко превратить буржуазную демократию, которая всегда является формальной, в фикцию.

Именно высшие слои номенклатуры возглавили то движение, которое одни характеризуют как контрреволюцию, а другие называют «демократической революцией». Как поведал нам А. С. Ципко, когда-то специалист по научному коммунизму, ставший в годы перестройки ярым антикоммунистом: «Французские журналисты, писавшие в начале перестройки о том, что очагом контрреволюции в СССР является штаб коммунизма, ЦК КПСС, были правы. Работая в то время в международном отделе ЦК КПСС консультантом, я, к своему удивлению, обнаружил, что настроения среди высших иерархов этой организации ничем не отличаются от настроений в Академии наук, в гуманитарных институтах. Было ясно, что только законченный лицемер может верить в преимущества социализма над капитализмом. Было ясно и то, что социалистический эксперимент потерпел поражение»693.

В стране с начала 1990-х начался бурный процесс, который получил название приватизации, а в действительности, как уже говорилось, был имущественной персонализацией, а именно превращением одной формы частной собственности — общеклассовой — в другую ее форму — персональную или групповую. Одна часть средств производства перешла в руки самих политаристов, которые, тем самым, стали одновременно и капиталистами, другая была передана различного рода «своим» людям с обязательством платить дань тем, кто им это имущество выделил. Были также легализованы подпольные капиталистические предприятия.

Уже в те годы нашлись люди, которые приблизились к пониманию сути происходившего процесса трансформации собственности. Одним из них был известный литературный критик и публицист Юрий Григорьевич Буртин (1932-2000). К началу 1990-х у него уже не было никаких иллюзии относительно природы нашего общественного строя. «В условиях „реального социализма", — писал он в декабре 1992 г., — государственная собственность фактически являлась коллективной, корпоративной „собственностью" нового класса, каждый из членов которого в форме зарплаты и привилегий получал из неё свою долю прибавочной стоимости от коллективной эксплуатации миллионов „рядовых", чей труд в свою очередь оплачивался по заведомо заниженным ставкам»694.

И затем, обращаясь к тому, что происходило на его глазах, он продолжал (не нужно забывать, что процесс имущественной персонализации тогда только еще начинался. — Ю. С.): «Новое время принесло в этом отношении новые большие возможности. С одной стороны, благодаря сохранению большого массива государственной собственности в полной мере сохранилась и традиционная форма начальственного присвоения. С другой стороны, описанное корпоративное присвоение госсобственности дополнилось частным, широкими возможностями для всякого рода начальства присваивать ту же госсобственность и в различных инициативных, нерегламентированных формах... В результате „новый класс" становится ещё и классом богатых»695.

Грубо, по-солдатски, но довольно красочно суть происшедшего переворота выразил генерал, в дальнейшем известный политический деятель Александр Иванович Лебедь (1950-2002). «К КПСС, — писал он в книге „За державу обидно..." (1995), — можно относиться как угодно, но при всех остальных раскладах с ней пришлось бы побарахтаться. Хоть и наполовину сгнившая изнутри, но это была ещё могучая организация. Как всякая порядочная рыба, гнила она с головы. Партийная верхушка давно уже отделилась от тела партии и на второй космической скорости рванула к высотам персонального коммунизма, оставив за собой без малого 17 миллионов рядовых баранов, которые сеяли, пахали, ходили в атаки, получали выговоры и инфаркты и не получали никаких льгот, зачастую не подозревая даже об их существовании. <...> По дороге к светлому будущему, вроде, шли все вместе, но ветерок в другую сторону повеял, и они, номенклатурно-конъюнктурные светочи наши, умудрились сначала приотстать, партийные билеты в урну швырнуть, демократические знамена выбросил», потом развернуться на 180 градусов, и опять они впереди, на лихом коне ведут нас к не менее светлому будущему, только теперь уже капиталистическому будущему. <.. .> Все хладнокровно и без потерь отошли на заранее подготовленные коммерческие и политические позиции. И опять сыты, пьяны и нос в табаке. Оглянемся вокруг себя: кто у власти? Ба! Знакомые все лица. До недавнего времени многие из них умно и значительно смотрели на нас со стендов с названием „Политбюро ЦК КПСС"»696.

Заметили это и за рубежом. Бывший советский разведчик, полковник КГБ, а затем писатель Михаил Петрович Любимов с ликованием встретил 21 августа 1991 г. — день провала замыслов ГКЧП. Своим энтузиазмом он захотел поделиться с бывшим царским генералом, который, находясь в эмиграции, из патриотических чувств помогал советской разведке. «Об этом, — пишет Любимов, — я рассказываю старику, сдуру назвав тот август „революцией". Он хохочет: „Ну, вы и наивны! А еще работали в такой организации! Это был просто второй этап октябрьского грабежа. Тогда забрали собственность, но не присвоили себе, а отдали в руки государства. А через семьдесят с лишком лет коммунисты поняли, что это глупо, созрели для прямого грабежа — как еще назвать приватизацию? Кто это там у вас лепетал насчет первоначального накопления капитала? Гайдар? Ничего себе накопленьице! Одним махом, без всяких усилий превратиться в мультимиллионеров!"»697.

Старый генерал, действительно, прекрасно схватил суть переворота 1991 г., чего не скажешь о его понимании Октябрьской революции. Коммунисты 1991 г. были совсем иными, чем большевики 1917 г. Это, кстати, достаточно хорошо понимал народ. На вопрос: «В чем различие между большевиками и коммунистами?» — под последними здесь понимались, конечно, не рядовые члены партии, а номенклатурщики брежневского времени — народные остроумцы давали ответ: «Большевики — они Ленина видели, а коммунисты — в гробу они Лёнина видели!»

Персонализация общеклассовой частной собственности имела своим следствием развал СССР. Субполитархи высшего ранга (первые секретари ЦК республиканских компартий) использовали создавшуюся ситуацию для того, чтобы избавиться от контроля центра и стать политархами. Их горячо поддержали местные политаристы, жаждавшие сами персонализировать предприятия, находившиеся на территории их республик, полностью отстранив всех возможных конкурентов извне, прежде всего из бывшего центра.

Вместе с экономическими и политическими изменениями наступили перемены и идеологические. Начался даже не просто повсеместный отказ от марксизма, но всяческое его оплевывание. И в первых рядах гонителей марксизма выступили вовсе не бывшие диссиденты, а люди, которые ранее безмерно его восхваляли и за счет этого сытно и вкусно кормились (А. Н. Яковлев, Д. А. Волкогонов и др.).

Наши номенклатурщики давно уже перестали быть марксистами и классиков марксизма не читали. Марксизм давно уже стал для них дымовой завесой, призванной скрыть истинную природу существующего строя и выдать неополитаризм за социализм. Теперь нужда в таком прикрытии для них исчезла — нашлось новое.

В результате описанных выше преобразований в стране возникло двухэтажное общество. Нижний этаж образовал капитализм, высший — трансформированный политаризм. Общеклассовая частная собственность из единственно существующей и полной превратилась теперь в верховную, возникшая капиталистическая персональная и групповая частная собственность стала подчиненной, зависимой. Соответственно, в этом обществе существуют два эксплуататорских класса, из которых один — класс переродившихся политаристов — является господствующим, а другой — класс капиталистов — подчинённым. Господство политаристов над капиталистами проявляется в том, что вторые должны отдавать часть полученного прибавочного продукта первым.

Сотрудник ИСЭПН РАН экономист Леонид Янович Косалс, характеризуя экономические преобразования в России, видит важнейшую их особенность в возникновении «делового тандема чиновника и предпринимателя». «Преобразования, — писал он, — были проведены так, что предприниматели попали в зависимость от чиновников... Они (чиновники. — Ю. С.) фактически приватизировали свои рабочие места и стали выполнять должностные обязанности (или не выполнять их), насколько это отвечало их частным экономическим интересам. В результате, когда предприниматель обращается к государству за защитой своих интересов, он ее от органов государственной власти не получает. Тогда деловой человек нанимает в частном порядке сотрудников какой-нибудь государственной спецслужбы или правоохранительных органов и напрямую платит им деньги, как другим сотрудникам свой фирмы. В своей деятельности люди фактически стремятся игнорировать государство и действуют так, как будто его не существует. Уплата же налогов рассматривается населением как двойное налогообложение, поскольку все покупают государственные услуги в частном порядке, в конкретном объеме, который требуется тому или иному предпринимателю или другому частному лицу. В обществе формируется соответствующая социально-психологическая атмосфера, когда уклонение от уплаты налогов — норма, следование которой не осуждается»698. К этому нужно добавить, что чиновники очень часто различными способами прямо вымогают деньги у предпринимателей.

«Другая важная особенность рыночных преобразований в России, — добавляет Л. Я. Косалс, — состоит в том, что чиновники используют свои рабочие места (точнее, власть и информацию с ними связанные) как один из ресурсов для частного предпринимательства. Ясно, что осуществляемое ими предпринимательство носит теневой характер так же, как и предпринимательство частных фирм, являющихся их партнерами по бизнесу»699. Как очевидно, теневая экономика в России после такого рода преобразований не только не исчезла, но, наоборот, получила чрезвычайное развитие.

По рассказам самих современных российских капиталистов, в среднем половину всех их расходов составляют различного рода платежи чиновникам700. По словам московских предпринимателей, сумма, которую они раздают на взятки, чуть ли не в два раза превышает налоги701. Вполне понятно, что эти расходы включаются капиталистами в цену продукции. Таким образом, на трудящихся России лежит двойной гнет. С них дерет шкуру не один класс угнетателей, как при ортокапитализме, а целых два эксплуататорских класса.

Грань между двумя названными эксплуататорскими классами весьма относительна: существуют «чистые» политаристы, часть политаристов обзавелась персональной частной собственностью, немало капиталистов стремится прорваться в состав политаристов. К пониманию того, что в нынешней России существуют два класса эксплуататоров, постепенно приходят сейчас некоторые из наших экономистов. Так, например, руководитель Института проблем глобализации Михаил Геннадьевич Делягин в своих работах, в частности, в книге «Россия после Путина» (2005) говорит о наличии в стране двух групп олигархов: силовой олигархии и коммерческой олигархии.

Отношения между новыми политаристами и капиталистами амбивалентны, они одновременно и сотрудничают в деле эксплуатации народных масс и сохранения эксплуататорского строя, и враждуют. Капиталисты стремятся избавиться от всевозможных видов дани, которыми их обложили и продолжают облагать политаристы, и хотели бы ликвидации этого класса. Именно в этом суть нашумевшей истории с М. Б. Ходорковским и его детищем ЮКОСом. Осуждение этого человека и ликвидация ЮКОСа было серьёзным предупреждением всем тем капиталистам, которые тяготятся своим подчинённым положением и пытаются уклониться от выплаты дани новым политаристам.

В результате описанных выше преобразований общеклассовая частная собственность сохранилась, но при этом из полной превратилась в верховную. Продолжают существовать и политосистема, и политофонд. Но политосистема претерпела определенные изменения. На первых порах была введена выборность глав субъектов федерации. В результате резко снизилась зависимость субполитархов высшего ранга от политарха. Как следствие, политосистема стала состоять из нескольких во-многом независимых друг от друга частей. Второй российский президент Владимир Владимирович Путин, стремясь восстановить прежнюю пирамидальную структуру политосистемы, заменил выборность президентов национальных республик и глав краев и областей назначением сверху. Однако полного возвращения к прошлому не произошло и произойти не могло.

В постсоветской России окончательно утвердилось то, что наметилось в поздний период существования СССР. Официальный политофонд, находящийся в распоряжении политарха, окончательно престал быть для политаристов единственным источником их доходов — возникли другие, как легальные, так и нелегальные.

Это отнюдь не значит, что официальный политофонд полностью утратил свое значение. Новые политаристы, как и старые, конечно, заинтересованы в увеличении официального политофонда и получаемых из него долей прибавочного продукта. Эти доли, как и прежде, состоят из денежных выплат и различного рода льгот и привилегий. Последние не только не исчезли, но их стало еще больше. Непрерывно и существенно увеличиваются денежные выплаты. Если, например, в 2006 г. расходы на содержание чиновников составляли 444 млрд руб., то в бюджете на 2007 г. они были запланированы в сумме 664 млрд руб., т. е. увеличились на 49,5 %702. Идет непрерывный рост армии чиновников. Если в 1990 г. их было в России 663 тыс, то к 2003 г. их стало 1 млн 253 тыс. Сейчас их число приближается к 3 млн. Если в 1990-х годах чиновники составляли 1,9 % всех работающих, то сейчас — 4,6 %703. Рост численности чиновников и размеров их жалованья не был прерван даже начавшимся в 2008 г. финансовоэкономическим кризисом. По словам В. В. Путина, за первые восемь месяцев 2009 г. расходы на госуправление выросли на 84 %704.

Однако у большинства, если не у всех новых политаристов основные доходы поступают отнюдь не из официального политофонда. Широко используя свое служебное положение, они находят массу самых разнообразных источников обогащения. Одни из них оформлены так, что никакой суд не придерется, внешне они вполне законны. Но важнейшими способами приобретения частного персонального богатства являются казнокрадство, взятки и поборы. Многие политаристы получают также доходы от финансовых операций, от функционирования собственных предприятий, которые обычно оформлены как принадлежащие иным лицам (чаще всего супругам, а также взрослым детям, иным родственникам и свойственникам).

Все сколько-нибудь значительные политаристы имеют источники дохода, иные, чем официальный политофонд, почти все обладают немалыми состояниями, что делает их во многом независимыми от вышестоящих должностных лиц, включая и самого верховного — президента.

Так, например, министр природных ресурсов Ю. П. Трутнев в 2009 году получил доход в 150 093 105,82 руб. Доход заместителя председателя правительства РФ и полпреда президента в СКФО А. Г. Хлопонина, — 67 750 861,99 руб., его жены — 13 735 327,8 руб. В собственности супругов вместе и порознь находятся жилой дом в России (677,7 кв. м.), дом с хозпостройками в Италии (818,4 кв. м.) и огромное количество земельных участков, в том числе и за рубежом705.

Глава (губернатор) Красноярского края Л. В. Кузнецов заработал за 2009 г. 119 млн руб., его жена — 14 млн706. Доход мэра Москвы Ю. М. Лужкова в 2009 г. составил 7,9 млн руб. В его собственности четыре земельных участка общей площадью около млн кв. м., жилой дом (144 кв. м.), коттедж 2500 кв. м.), квартира (445 кв. м.), которую он делит с женой и дочерями, а также автомобиль и автоприцеп. Годовой доход его супруги Е. Н. Батуриной составляет 30,9 млрд руб. В ее собственности находятся земельные участки в России (28 тыс кв. м.) и в Австрии (2 тыс кв. м.), три дома в Австрии — 321 кв. м.; в Испании — 1600 кв. м.; в Великобритании — 1200 кв. м.) и шесть иномарок707. Ее общее состояние, по данным журнала «Форбс», достигает 2,9 млрд долл.708

Для финансовых отчетов многих высоких должностных лиц характерно резкое превышение доходов их жен над их собственными. Так, бывший глава Ростовской области В. Ф. Чуб заработал в 2009 г. всего 3,8 млн руб., а его жена — 174 млн, т. е. в 44 раза больше709. Глава Приморского края С. М. Дарькин заработал чуть больше 2 млн руб., а его супруга — скромная актриса краевого театра — почти 145 млн. Она владеет тремя иномарками, квартирой (39,9 кв, м.), дачей (500 кв. м.), земельным участком (3069 кв. м.)710.

Немалые доходы отмечены и у менее высокопоставленных должностных лиц. Глава УВД по Санкт-Петербургу и Ленинградской области В. Пиотровский, к примеру, заработал в 2009 г. почти 24 млн руб. У него три земельных участка обшей площадью 72 сотки, жилой дом (368 кв. м.) дача (192 кв. м.), квартира (177 кв. м.), гараж и престижная моторная лодка711. Число примеров можно было бы без труда умножить, но и сказанного вполне достаточно.

Чтобы вновь придать политосистеме форму настоящей пирамиды, нужно снова превратить официальный политофонд в единственный источник дохода политаристов, ликвидировав все остальные, лишить политаристов накопленного ими частного богатства, а все это невозможно без восстановления права политарха на жизнь и смерть членов правящего слоя. Но сделать это сейчас никому из высших руководителей России не под силу.

Как уже подчеркивалось, главным и основным источником доходов новых политаристов является то, что ранее было названо «властной персонализацией», т. е. персонализацией верховной частной собственности на личность подданных. Как уже указывалось, это явление принято называть «коррупцией». Говорилось выше и о том, что коррупция существует и в обществах, где нет политаризма, в частности в развитом капиталистическом (ортокапиталистическом) обществе. Но в странах ортокапитализма коррупция, все же, представляет собой отклонение от нормы, реальное преступление. Коррупция у наших новых политаристов не есть отклонение от нормы — это для них норма поведения, способ их существования, привычный образ жизни. Как было сказано в 2006 г. первым заместителем Генерального прокурора Российской Федерации Александром Эммануиловичем Буксманом: «Объем рынка коррупции в нашей стране сопоставим по доходам с федеральным бюджетом и оценивается в 240 миллиардов долларов»712. 240 млрд долл, в переводе по тогдашнему курсу на наши деньги — это около 6,7 трлн руб. На 2007 г. доходы федерального бюджета были запланированы в сумме 6,9 трлн руб. Иными словами, тайная дань с общества, получаемая российскими политаристами, примерно равна сумме всех доходов российского государства. И по признанию Генерального прокурора РФ Юрия Яковлевича Чайки, она каждый год возрастает на 5%713. По расчетам фонда «Индем», коррупционный оборот в России в 2002 г. составлял 36 млрд долл., а в 2008 г. он превысил 300 млрд714. Последнюю цифру приводят для 2009-2010 гг. многие другие эксперты, в частности специалисты международной антикоррупционной организации Трансперенси Интеренешнл (Transparency International)715. С ней согласен председатель Национального антикоррупционного комитета Кирилл Викторович Кабанов716.

По подсчетам экспертов Всемирного банка, в карманах наших чиновников оседает 48 % доходов Российской Федерации. О том, что коррупционный оборот в нашей стране приближается к 50 % ВВП, свидетельствуют материалы, приведенные в докладе Ассоциации адвокатов России за права человека717. По оценкам международных экспертов, в рейтинге коррумпированности Россия в 2006 г. занимала 121 место, в 2007 г. — 143 место, в 2008 г. — 147, в 2010 г. — 154718.

Под подсчетам МВД, средний размер взятки в России с января по июль 2010 г. вырос с 23 тыс. руб. до 44 тыс. Экс-помощник президента РФ, ныне глава фонда «Индем» Георгий Александрович Сатаров разъяснил, что этим цифрам верить нельзя, ибо под суд попадают только мелкие взяточники, крупные остаются нетронутыми. По результатам исследования, проведенного фондом «Индем» в 2005 г., когда «по мелочи» брали всего лишь от 500 до 2000 руб., средний размер взяток в сегменте деловой коррупции составлял порядка 300 тыс. долл.719

То обстоятельство, что в современной России коррупция есть не отклонение от нормы, а норма, начинает во всё большей мере осознаваться. Тот же самый М. Г. Делягин в одном из своих выступлений сказал: «Какую проблему сейчас ни изучай, упираешься в коррупцию. И причина бедности тоже здесь. Сегодня 80% бедные, 13 % нищие. Коррупция не порок, а суть политики сегодняшнего государства»720. В последующем он совершенно четко определил коррупцию как «основу государственного строя, созданного в России в 2000-е годы»721.

Собственно чиновники и стремятся к занятию той или иной должности, главным образом, для того, чтобы обогатиться за счет властной персонализации путем взимания всевозможных поборов. И поэтому, пока будет существовать эта новая политарная система, коррупцию искоренить абсолютно невозможно. Это, разумеется, не теоретически, а практически осознается нашей высшей властью, которая никакой реальной борьбы с коррупцией не ведет и вести не собирается. Все сводится к словам, лозунгам и немногочисленным показательным процессам над теми коррупционерами, которые явно зарвались и «брали не по чину».

В то время как высшие руководители Россит без конца говорили о необходимости беспощадной борьбы с коррупцией, Государственная дума РФ уже более десятка лет откладывала принятие закона о противодействии ей.

И дело не ограничивается одним только затягиванием. В 2006 г. Государственная Дума вынуждена была ратифицировать Конвенцию ООН против коррупции. Но при этом, по настоянию фракции «Единой России», были изъяты четыре статьи, которые были реальными препятствиями для коррупции, в частности статья 20, в которой устанавливалась презумпция виновности государственных чиновников в случае, когда их фактические расходы превышают их официальные доходы722.

Два года спустя 4 апреля 2008 г. нижняя палата нашего парламента голосами членов фракции «Единой России» окончательно отклонила внесенный еще во время работы третьего думского созыва законопроект «О предупреждении злоупотребления властью или служебными полномочиями на верхнем уровне управления государством». Он предусматривал создание специальных институтов по борьбе с коррупцией: пост уполномоченного по этике в органах власти и парламентской комиссии по борьбе с коррупцией. Последней предоставлялись огромные полномочия: она могла отслеживать на предмет коррупции деятельность Президента, Премьера, Секретаря Совета безопасности, судей, депутатов и сенаторов, председателя Центробанка и полномочных представителей Президента в федеральных округах. Все эти чиновники, согласно законопроекту, должны были во время пребывания в должности и в течение трех лет после окончания срока полномочий представлять сведения не только о собственных доходах и имуществе, но и о доходах и имуществе ближайших родственников. Всем перечисленным чиновникам запрещалось принимать подарки, услуги, денежные вознаграждения, оплату отдыха, транспортных расходов и поездок за границу, а также открытие банковских счетов за границей. Уполномоченный по этике мог бы, с соблюдением определенной процедуры, «приостанавливать осуществление полномочий любого лица» в случае нарушения этих запретов или предоставления неверной информации. Нужно ли удивляться тому, что законопроект был отклонен окончательно без права на доработку723. Взамен его в 2009 г. наконец-то был принят закон «О противодействии коррупции», но такой, из первоначального проекта которого было изъято все то, что действительно представляло реальную опасность для коррупционеров.

В обычных политарных обществах самых различных видов в эпохи их расцвета политаристы в принципе играют роль организаторов производства, являются необходимыми его агентами, без которых нормальное течение производственной жизни общества невозможно. Так было и в советском неополитарном обществе. Именно это и дает основание говорить о политарном способе производства.

Наши новые политаристы, если и играют роль в производстве, то, как показывает жизнь, исключительно негативную. Наш новый политаризм не есть способ производства, он представляет собой только способ эксплуатации человека человеком, т. е. метод эксплуатации, каковыми являются, например, данничество, систематический военный грабеж, ростовщичество. Этот политаризм — паразит, который может существовать только присосавшись к какому-либо из существующих способов производства. Для обозначения описанного выше метода эксплуатации в том его виде, в котором он существует в современную эпоху, давно уже имеется название. Оно введено в оборот учеными, которые занимались и занимаются исследованием других стран периферийного капитализма, в особенности африканских. Как уже указывалось в п. 7.8, это слово — клептократия724. Некоторые зарубежные исследователи уже несколько лет тому назад начали пользоваться им применительно к России725.

Клептократия, или клептократизм, есть своеобразная, выродившаяся форма политаризма. Наше современное российское общество является клептократо-капиталистическим, или, короче, клептокапиталистическим. Но так как клептократия есть не способ производства, а лишь метод эксплуатации, то она, несмотря на господство в ней слоя клептократов, должна быть отнесена к числу не политарных, а капиталистических. Но этот капитализм является периферийным.

Как уже говорилось, периферийным был капитализм в царской России. Он был уничтожен в результате Великой Октябрьской рабочекрестьянской революции 1917 г. Следствием переворота, совершённого в начале 1990-х годов, было второе появление в нашей стране периферийного капитализма. Не буду приводить здесь многочисленные данные, в частности цифры, неопровержимо свидетельствующие о том, что Россия после 1991 г. стала зависимой от западного центра страной726. Ограничусь, в целях экономии места, высказыванием ярого апологета нашего нынешнего строя президента фонда «Политика» Вячеслава Алексеевича Никонова: «А еще был целый период, когда крупное государство Россия само отказывалось от суверенных прав, в частности на собственную экономическую политику. Напомню, что в 1990-е годы бюджет страны и ее экономические планы утверждались Международным валютным фондом и Всемирным банком, которые давали займы, если Кремль полностью соглашался с их рекомендациями. А без займов обойтись было нельзя, поскольку в казне было пусто, а внешний долг рос как на дрожжах, что еще более сужало пространство для суверенных действий»727.

С тех пор положение несколько изменилось, но от экономической, а тем самым и политической зависимости от Запада Россия так и не освободилась. О том, что Россия и сейчас является страной, находящейся в зависимости от США, откровенно и прямо заявил в одном из интервью (21.01.2010) председатель Комитета Государственной Думы РФ по экономической политике и предпринимательству Евгений Алексеевич Федоров. Порадовал он россиян и сообщением, что 95 % крупной промышленности нашей страны находится под иностранной юрисдикцией728.

К концу 1998 г. внешний государственный долг России достиг огромной суммы в 155 млрд долл., не считая 55 млрд долга российских компаний и банков. В последующие годы за счет повышений цен на нефть он был существенно сокращен (в 2009 г. он равнялся 40,6 млрд долл.)729. Но одновременно стали нарастать внешние долги российских корпораций, включая госкорпорации. По данным, приводимым председателем Счетной палаты РФ Сергеем Вадимовичем Степашиным, к началу 2009 г. эти долги достигли суммы в 548 млрд долл.730 На шею России и сейчас наброшена прочная долговая петля. А с началом мирового финансово-экономического кризиса правительство России запланировало прибегнуть к внешним заимствованиям: в 2010 г. на сумму 17,79 млрд долл, в 2011г. — 20,677 млрд, в 2012 г. — 20 млрд731.

Одновременно в России, как и других странах периферийного капитализма, идет гигантский отток капитала за рубеж. Как наши клептократы, так и наши капиталисты переводят деньги в иностранные банки, покупают за границей виллы и дворцы, отправляют туда свои семьи, учат там своих детей. Только за последние годы XX в. за рубеж было вывезено, по разным подсчетам, от 1 до 2 трлн долл.732

Таким образом, в России в 1990-е годы произошла вовсе не революция, как любят говорить наши «демократы», а самая настоящая контрреволюция. Возникший у нас паракапитализм не представляет собой буквального повторения первого российского периферийного капитализма. Как свидетельствует история последних полутора столетий, паракапитализм в различных странах возникает в разных формах. Наш вторичный периферийный капитализм, при своём рождении, как в стране, так и за рубежом всеми политиками от левых до правых, был дружно окрещен «бандитским, грабительским, разбойничьим, криминальным» и т. п. капитализмом.

Криминальным, грабительским, воровским он остается и поныне. Наше общество насквозь криминализировано. И это отнюдь не метафора. Так как наши чиновники в большинстве своем являются преступниками, то вполне понятно, что они легко находят общий язык с миром организованной и обычной уголовной преступности, криминалитетом в классическом значении этого слова. Возникает не просто сотрудничество, а буквальное сращивание государственных, прежде всего правоохранительных (милиции, прокуратуры, суда) органов власти с организованными преступными (в привычном смысле слова) группировками. Такая картина особенно ярко высветилась при расследовании зверского убийства двенадцати человек, включая детей, в станице Кущёвской Краснодарского края. Вся реальная власть во всей округе находилась в руках банды, которая держала в страхе все население. Бандиты, как по приказу главарей, так и по собственной инициативе облагали поборами местных жителей, отбирали имущество, избивали и убивали тех, кто пытался сопротивляться, насиловали и т. п. Местные правоохранительные органы не просто покрывали бандитов, но и возбуждали уголовные дела против тех, кто осмеливался противодействовать преступникам. Не помогали никакие жалобы в краевые и другие вышестоящие инстанции — и там находились покровители бандитов. И для завершения картины: главарь банды был крупным предпринимателем, хозяйство которого основывалось на труде рабов.

И станица Кущёвская не представляет собой исключительного явления. Как вынужден был признать губернатор Краснодарского края Александр Николаевич Ткаченко: «Такие банды, бандочки, я думаю, присутствуют в той или иной части края, в каждом муниципалитете»733. После публикации сообщений о событиях в Кущевской начался поток заявлений рядовых граждан: выяснилось, что точно такие же порядки господствовали в г. Энгельсе, районном центре Балаково (Саратовская область), г. Гусь-Хрустальный (Владимирская область) и ряде других населенных пунктов. В заключение нельзя не отметить, что криминальный характер нашего современного общества находит свое яркое проявление в широчайшем распространении практики так называемого рейдерства.

Наши либералы, или, как они любят называть себя, «демократы», мечтают о капитализме западного типа (ортокапитализме). Если пользоваться введенными выше терминами, то суть их желаний, выраженных в программах их партий («Правое дело», «Яблоко»), заключается в избавлении от клептократии и клептократов, в ликвидации верховной частной собственности клептократов на средства производства и личности граждан страны, в превращении капиталистической собственности из зависимой, подчиненной в свободную, какой она является на Западе. Всё это не более чем иллюзии. История не знает ни одного случая превращения паракапитализма в ортокапитализм — не знает потому, что это невозможно. Уничтожить клептократию, намертво присосавшуюся к российскому капитализму, можно только вместе с самим этим капитализмом. Как говорится в народе: «Горбатого только могила исправит».

Как уже указывалось, пока процветает коррупция, создать настоящую пирамидальную по своей структуре политосистему невозможно. Коррупционные и иные посторонние доходы делают политариста-клептократа в значительной степени независимым от вышестоящих субполитархов и политарха. Но эта независимость никогда не является полной.

Клептополитарист действительно получает значительную часть своих доходов из иных источников, нежели официальный политофонд, т. е. не из рук политарха (или субполитархов). Но ведь свой скрытый доход он получает лишь постольку, поскольку он занимает должность, т. е. место в политосистеме. А эту должность он получает от политарха или субполитарха. Сняв его с должности, выведя его из политосистемы, политарх (субполитарх) тем самим лишает его доступа не только к официальному полигофонду, но делает невозможным и коррупционный доход. И даже когда политарист получает доход не только от поборов, но и от предпринимательской или иной, даже внешне вполне законной деятельности, то и здесь успех его усилий в этой сфере в значительной степени определяется его служебным положением. Все это побуждает большинство нижестоящих политаристов делиться полученным ими из посторонних источников доходом с вышестоящими. Вышестоящие политаристы чаще всего обкладывают данью подчиненных им клептократов, в результате чего складывается множество локальных пирамидоподобных систем по распределению коррупционных доходов.

Так как должности приносят немалый доход, то процветает бизнес по их продаже. В самых коррупционных регионах (Москва, Московская область, Татарстан, Санкт-Петербург, Краснодарский край) за должность инспектора ГИБДД платят 50 тыс. долл., за должность помощника районного прокурора — 10 тыс.734

Сила клептократов в том, что они получают доход из иных источников, нежели официальный политофонд. Это порождает определенную их независимость от вышестоящих политаристов, включая политарха. Но в этом же заключена и их слабость.

Как уже отмечалось, коррупция в России фактически является вовсе не отклонением от нормы, а нормой. Но формально, согласно российским законам, она и была, и остается преступлением, за которое полагается серьезное наказание. Самые верхи нашего правящего класса это прекрасно знают, и по их указанию на каждого стоящего ниже рангом клептократа тайно заводится потенциальное уголовное дело. Нижестоящим клептократам дают об этом знать и предупреждают, что в случае неповиновения верхам они будут преданы суду и понесут наказание. Клептократы второго уровня применяют ту же самую тактику по отношению к клептократам третьего уровня и т. д. Подобным образом обеспечивается определенная субординация и дисциплина. Тем самая коррупция, которая подрывает пирамидальную структуру официальной политосистемы, создает известные условия для создания ее подобия.

Все это дает некоторым авторам основание утверждать, что только существование коррупции обеспечивает более или менее нормальное функционирование нашего государственного аппарата. «Российскую хозяйственно-политическую систему, — пишет заместитель главного редактора газеты «Коммерсантъ» Кирилл Юрьевич Рогов, — бессмысленно характеризовать беззубым термином „коррупция". Это мало дает для ее понимания. Ее следует характеризовать как механизм, работающий на принципе коррупционной лояльности. Эта лояльность многогранна. Можно разоблачить „серую“ схему на таможне, но изменить там правила игры систематически вряд ли возможно — вы столкнетесь с серьезным административным сбоем, система перестанет работать. Именно поэтому высший административный аппарат в целом лоялен к коррупции на среднем и низшем уровне и рассматривает ее как фактор, обеспечивающий относительную управляемость. В свою очередь, средний и низший уровень, сознавая свою коррумпированность, лоялен к интересам высшего административного аппарата, даже если они не совпадают с его собственными (это и есть базовый принцип вертикали). Наконец, население в целом лояльно к коррупции, потому что сознает ее системообразующую роль в нашем социальном устройстве и ценит ее „смягчающую" функцию в условиях реального бесправия и повсеместного неисполнения законов»735.

Нетрудно заметить, что в данной ситуации мы имеем дело со своеобразной формой политарного террора, имеющего целью держать всех членов господствующего класса в страхе. Правда, смерть им теперь не угрожает, но тюрьма — вещь тоже не сладкая.

Что касается террора по отношению к рядовым жителям страны, то он тоже существует как в старых, так и в новых формах. Яркий пример старой его формы — расстрел 4 октября 1993 г. Белого дома по приказу первого президента РФ Бориса Николаевича Ельцина (1931-2007). Он был нужен для того, чтобы массы народа смирились с развернувшейся имущественной персонализацией государственной собственности. Не слишком новая, но ранее находившаяся на заднем плане форма — «телефонное право».

Вот, что писал о наших современных правоохранительных органах, включая суд, бывший начальник отдела «П» Службы безопасности президента РФ Валерий Андреевич Стрелецкий: «В стране произошел захват власти небольшой группой людей, которая в своих целях приватизировала государственный аппарат, да и государство в целом. Получилось так, что общество, по своей глупости, сотворило такое государство, которое представляет интересы узкого круга олигархов, а они начисто забыли о существовании всего остального населения. В данных условиях госаппарат вынужден действовать не по закону, а „по понятиям"... Происходит разложение всей правоохранительной системы. А знаете, почему? Потому что на сегодняшний день органы стоят на стороне олигархов и в центре, и на местах. За деньги готовы выполнить любой заказ: невиновного посадить за решетку, даже жизни лишить, а виноватого оправдать; где нужно, готовы закрывать глаза на творящиеся беззакония. Главное — приказ сверху. Особенно в этом преуспела судебная система. В России судьи защищены от закона (я не оговорился, именно от закона). Деньги они получают огромные, как от государства, так и от других «заказчиков», поэтому и идут на любое нарушение, действуют «по понятиям»736. Все это было сказано в 2003 г., но если что-нибудь с тех пор изменилось, то отнюдь не в лучшую сторону.

Отвечая на вопрос, почему в России нет реального правопорядка, заместитель председателя Комитета Государственной Думы РФ по безопасност Геннадий Владимирович Гудков, сказал: «Да, странная картина получается. Во всех цивилизованных странах реальный правопорядок. И только мы в России на знаем, как это сделать... Почему? Что, совсем мы дураки? Нет. конечно. Сегодня, огромное число людей в политической элите России заинтересованы в том, чтобы у нас была непрофессиональная милиция, плохо организованная, с серьезнейшей коррупцией внутри. Так им безопаснее. Ведь начни работать профессиональный аппарат, он сразу выявит факты преступлений внутри самих властных структур. Кому же такое МВД нужно? Поймите, подлинной реформе милиции, приходу новых Анискиных противостоят тысячи, десятки, сотни тысяч высокопоставленных чиновников, бюрократов. Идет дикое отчаянное сопротивление»737.

О реальном положении дел в России ярко свидетельствует более чем откровенное интервью одного из самых богатых и влиятельных олигархов России Олега Владимировича Дерипаски. Вот его ответ на вопрос, стимулирует ли материально бизнес чиновников: «Не смейтесь. Нигде в мире чиновники, в том числе правоохранительных ведомств, не живут на мизерную зарплату из бюджетной кассы. Если человек правильно понимает все, если он задействован в какой-либо технологии властных действий — ему согласуется уровень личных доходов, и жизнь его и семьи обеспечивается очень хорошо. Фильмы и блокбастеры о борьбе с коррупцией — это для широкого охвата населения, своеобразный паблисити государства. Так и у нас, и в Америке, и везде. К тому же коррупция — это не тот случай, когда крупный бизнес платит зарплату и обеспечивает личный доход госфункционера. Коррупция — это когда госфункционер сам произвольно берет, где захочет и когда захочет, я уже говорил... Социальные проблемы в бизнесе — дело обычное. Нужно уметь работать с госаппаратом и политическими структурами — и все можно решить. У нас есть хороший опыт решения таких проблем в разных регионах, особенно интересно получилось в городе Ачинске»738. А вот обстоятельный рассказ О. В. Дерипаски о том, что же там произошло: «Один профсоюзный лидер пошел против правил и стал нас шантажировать — пытался отнять глиноземный комбинат, поднять рабочее движение, журналистов и прочее. Цена вопроса от профсоюза — около четырех миллионов долларов. Для меня цена вопроса — стоимость комбината. Около 1,5 млрд Платить мы конечно не стали. Этот бедолага Смоленцев не учел, что Ачинск — очень криминальный город. Мы всего лишь сняли с профсоюзника всю защиту государства на некоторое время. И почему власть должна защищать всех, кто против нее? И вот криминал узнал про четыре миллиона. Начались акции. Струсил профсоюзник, стал бегать от бандитов, и активисты его попрятались. Некоторое время спустя пошел купаться на пруд, а сердечко от стресса не выдержало — утонул. Вышло смешно. Труп нашли. Собрался профсоюзный актив — крики, почему у трупа вся голова и шея сзади якобы сплошной кровоподтек, ногти на руках сорваны — вроде бы пытали и убили его. Работал судмедэксперт, я сам просил Владимира Васильевича Устинова, генпрокурора, проконтролировать. <...> Результат очень профессиональным получился, его донесли до публики. Человек плыл, пруд довольно большой, метров сорок. Ветер дул, волна большая. Сердце не выдержало у профсоюзника. Он задыхался, но еще карабкался по берегу, ногти срывал. А когда обессилел — его волной било о прибрежный камень, головой и затылком. Отсюда гематома на трупе, а не от бандитских пыток. Всякие общественники шумели, обвиняли нас, три раза уголовное дело возбуждали — результат тот же. Умер от приступа. Теперь нет у нас проблем в Ачинске. Комбинат наш. Журналисты и профсоюзники переехали в другие города, посбежали. Так что не стоит доводить дело до массовых беспорядков. Нужно действовать с упреждением. Профессионально работать надо»739.

В заключение, ответ О. В. Дерипаски на вопрос о демократичности нашей власти: «Куда уже демократичнее. Если, конечно, откинуть всякие сказки о демократии, якобы кто-то что-то решает, зайдя в кабинку для голосования. На самом деле кабинки существуют для того, чтобы население имело возможность туда заходить — торжественно, под музыку. Это население должно надолго запоминать то, что они имели демократическую возможность поставить галочку в любом месте, где захотят. Это элемент стабилизации общественных процессов. Совершенно ясно, что экономика, крупный конкурентоспособный бизнес не могут пойти на такой великий риск — произвольное назначение менеджеров госаппарата, как бог на душу положит»740. Перед нами — великолепное и глубоко правдивое раскрытие сущности знаменитой формулы «суверенная демократия». Действительно, о какой не только реальной, но даже формальной демократии может идти речь в стране клептократического капитализма? В ней может существовать лишь фикция демократии.

Клептократы — люди, само существование которых основывается на постоянном, систематическом нарушении установленных в обществе законов. Это с неизбежностью формирует у них глубокое и прочное убеждение, что законы не для них писаны, что они стоят выше всяких законов и могут их совершенно безнаказанно нарушать. И они не ограничиваются только тем, что воруют, берут взятки; они считают, что им позволено все. Они давят людей на дорогах, организуют охоту на животных, занесенных в Красную книгу. И все им сходит с рук: безнаказанность обеспечивается круговой порукой. Безнаказанность распространяется и на всех вообще людей, которые имеют достаточно денег, чтобы откупиться. Все население нынешней России подразделяется на две категории. Одну составляют рядовые жители страны, обязанные соблюдать законы и подвергающиеся наказанию за их нарушение. Другую образуют клептократы всех уровней и не являющиеся политаристами обладатели больших состояний. Для которых этих людей нет ничего запретного. Если их и наказывают, то только в том случае, когда они чем-то прогневили вышестоящую власть. Поэтому все разговоры о правовом государстве в России остаются пустой болтовней. Ну а там, где нет правового государства, т. е. такого, законы которого не на бумаге, а реально обязательны для всех, не может быть никакой демократии.

Возникновение в СССР клептокапитализма было подлинной катастрофой, разрушившей страну и отбросившей все части, на которые она распалась, включая и Российскую Федерацию, на много лет назад.

Началось резкое падение промышленного и сельскохозяйственного производства, которое продолжалось семь лет. Промышленность была наполовину разрушена. В два раза сократилось промышленное производства, почти совсем было уничтожено машиностроение, при этом особенно пострадало наукоемкое производство, высокие технологии. В два раза сократился контингент промышленных рабочих. Произошла деиндустриализация страны. Если СССР до самого конца оставался одной из ведущих индустриальных держав мира, то Российская Федерация превратилась в сырьевой придаток развитых стран, в экспортера газа, нефти, леса. Разрушено было и сельское хозяйство, в результате чего Россия лишилась возможности обеспечить свое население собственной продукцией. По официальным данным около 40 % продовольствия она вынуждена теперь ввозить из-за границы741. Но многие экономисты считают эти цифры значительно заниженными. По их подсчетам Россия ввозит 75 % продовольствия742. На импорт приходится четыре пятых ассортимента наших аптек. Что же касается остальных лекарств, то их производство на 90 % зависит от импортного сырья743. Короче говоря, собственная фармацевтическая промышленность почти полностью ликвидирована. В годы «реформ» были разрушены почти вся система бесплатного здравоохранения, среднее и высшее образование, наука, вооруженные силы.

Произошло катастрофическое обнищание населения. Возникла структура доходов, характерная для стран периферийного капитализма: огромное большинство живущих в бедности (неимущих и малоимущих), небольшой слой обеспеченных людей и ничтожное меньшинство богатых и сверхбогатых. По самым последним данным, бедных в России 88 % (из них 14 % являются нищими, т. е. испытывают недостаток денег для покупки еды, 37 % хватает денег на еду, но не на одежду, и еще у 37 % есть деньги на одежду, но не хватает на простую бытовую технику), сравнительно обеспеченных — 11%, богатых — 1 %744. Резко сократилось в расчете на душу населения потребление ценнейших пищевых продуктов. Особенно ухудшилось в результате «реформ» положение пенсионеров России.

Статс-секретарь заместитель министра здравоохранения и социального развития РФ Юрии Викторович Воронин, комментируя очередную пенсионную реформу, заявил, что в результате нее мы к 2024 г., т. е. только еще через 14 лет, должны выйти на тот уровень обеспеченности пенсионеров, который существовал в СССР, т. е. 19 лет тому назад745. О гигантском социальном расслоении населения страны свидетельствует фондовый коэффициент дифференциации, или децильный коэффициент — отношение суммарных доходов 10 % высокооплачиваемых граждан к 10 % низкооплачиваемых. В СССР в 1991 г. он был равен 4,5:1 (в США — 5,6:1). В России в 1994 г. он, по официальным данным, подскочил до 15,1:1746. К 2008 г., по таким же данным, он достиг почти 17:1747. В действительности же, по подсчетам экспертов, этот коэффициент равняется по России в целом — 30:1 и даже 45:1748.

Результатом всех перечисленных выше пертурбаций было сокращение рождаемости и резкое возрастание заболеваемости всеми болезнями (туберкулез, сифилис, заболевания органов кровообращения, пищеварения и дыхания, психические расстройства и т. п.) и смертности населения. Все это вместе взятое привело к резкому сокращению ожидаемой продолжительности жизни населения. За 1917-1990 гг. она увеличилась с 30,34 года до 69,9 года. С наступлением клептокапитализма она сразу же сократилась до 63,2 года и до сих пор не вернулась к прежнему уровню. После окончания Великой Отечественной войны каждый год в СССР шел прирост населения. Но уже в первый год пришествия клептокапитализма, а им был 1992 г., смертность в России превысила рождаемость на 219,8 тыс. человек. Дальше все пошло по нарастающей: в 2000 г. естественная убыль населения достигла уже 958,5 тыс. человек. К настоящему времени вымирание России несколько замедлилось, но не прекратилось749. Утверждение клептократизма имело своим следствием физическую деградацию молодого поколения (сокращение массы тела, уменьшение роста и др.)750. Беспризорных детей стало больше, чем их было в первые годы после Великой Отечественной войны. В два раза увеличилось число преступлений, в частности убийств.

Деградируют в России не только промышленность и сельское хозяйство. Регресс носит всеобщий характер, он охватывает все сферы жизни. И политика руководства России не только не препятствует этому, но, наоборот, всемерно способствует. Упорно проводимые сверху новые «реформы» науки и образования окончательно добивают все то, что еще сохранялось. То же самое можно сказать и о нынешней очередной «реформе» вооруженных сил. Последняя, если ее позволят довести до конца, окончательно оставит страну без армии и флота. Углубляется деградация духовной культуры, идет падение, точнее даже исчезновение морали, приходит конец подлинному искусству. Впервые в истории России Нового и Новейшего времени за целых двадцать лет нс появилось ни одного выдающегося художественного произведения. Современное положение в этой области нашло свое выражение в чеканном афоризме известного литературного критика, переводчика и публициста Виктора Леонидовича Топорова: «Литература ушла из жизни, а жизнь из литературы»751. На страну обрушился поток пошлости и халтуры во всех областях. Идет пропаганда всех видов и форм мракобесия, начиная с колдовства, астрологии и кончая православием. Страна погружается в мрак средневековья.

С 1999 г. началось увеличение ВВП, но в основном оно достигалось за счет повышения цен на нефть. Наметился рост и промышленного производства, но происходило это в основном за счет ввода в действие заброшенных ранее и простаивавших мощностей. Если и создавались новые предприятия, то главным образом в сфере производства предметов потребления. Машиностроение так и не вышло из состояния разрухи. Несмотря на бесконечные разговоры об инновационном развитии, в области высоких технологий не было сделано практически ничего.

Не восстановлено науко- и техноемкое производство. Даже производство стали в целом не достигло уровня конца 1980-х годов. Еще хуже обстоит дело с высшими сортами стали, без которых невозможно машиностроение. Например, производство сортовой холоднотянутой стали за годы «реформ» сократилось в 8,4 раза. Прокат нержавеющей стали в период с 1990 по 1998 г. снизился с 810 тыс. тонн до 46,8 тыс., т. е. в 20 раз, и лишь в 2006 г. он вырос до 111 тыс. тонн.

Производство металлорежущих станков упало в 15 раз и никаких сдвигов в этой области не наблюдается. Если в 1990 г. в РСФСР было выпущено 16,7 тыс. станков с числовым программным управлением (ЧПУ), то в 1996-1999 гт. их выпускали по 100 штук в год, т. е. в 167 раз меньше. В 2001 г. было изготовлено 257 таких станков, а затем произошел новый спад. В дореформенные годы производилось в год 25-27 тыс. экскаваторов, в 1999 г. — 2,6 тыс., в 2006 г. — 3,99 тыс. Не лучше обстоит дело в других отраслях промышленности и в сельском хозяйстве752. Если, например, по данным Росстата, в 1980-е годы в России производилось в год в среднем по 4096 тысяч тонн говядины, то в 2001 г. — 1872, в 2005 г. — 2794, в 2007 г. — 1690 тысяч тонн753.

Таким образом, начавшийся в 1999 г. рост производства не смог привести к даже восстановлению дореформенного его уровня. В результате мирового финансово-экономического кризиса, захватившего также и Россию, и этим весьма скромным достижениям пришел конец. Произошло новое падение производства: снова свернули свою деятельность или даже закрылись предприятия, миллионы людей оказались без работы и средств к существованию. За прошедшие почти два десятилетия, когда производство в России вначале рушилось, а затем только начало оживать, другие более или менее развитые государства не стояли на месте. В результате наша страна безнадежно от них отстала. Техническая отсталость России побуждает, в частности, к закупкам вооружения за рубежом754.

По данным директора НИИ статистики Росстата Василия Михайловича Симчеры, за годы «реформ» производительность труда в стране снизилась наполовину. Экономика России развивалась и продолжает развиваться с убывающей эффективностью755.

Короче говоря, в результате начавшихся в 1990-е гг. «демократических реформ Россия оказалась в безвыходном тупике. В последние годы эта трагическая ситуация начала осознаваться и высшими руководителями РФ. Как вынужден был признать в 2009 г. премьер-министр В. В. Путин, инновационный уровень России крайне невелик. Удельный вес высокотехнологичной продукции составляет чуть более 5 % в общем объеме756. И наконец, в том же году третий президент РФ Дмитрий Анатольевич Медведев заявил: «России нужно движение вперед, а этого движения пока нет. Топчемся на месте. Кризис четко продемонстрировал, что нынешний путь развития тупиковый»757. Тогда же им был торжественно провозглашен курс на модернизацию страны, на построение «инновационной экономики». С тех пор слова «модернизация», «инновации», «инновационные технологии», «инновационное развитие» уже больше года не сходят с уст наших чиновников и со страниц газет и журналов.

Но, как говорится, воз и ныне там. Никаких сдвигов в лучшую сторону не произошло, что отмечают как отечественные, так и зарубежные экономисты. К весьма печальным выводам пришли участники исследования «Конкурируя за будущее сегодня: новая инновационная политика для России». «На протяжении десяти лет, — сказал на презентации один из авторов проекта, президент ОПОРЫ Сергей Борисов, — российская инновационная система не только не развивалась, но фактически деградировала»758. А вот мнение главы Восточного комитета германской экономики юриста и экономиста Клауса Мангольда: «России так и не удалось сделать акцент на индустриализации. До сих пор около 80 % ее экспорта строится на основе вывоза сырья. Нынешний рост российского ВВП на 4 % не должен вводить нас в заблуждение в отношении все еще существующей зависимости от экспорта сырьевых ресурсов и потребности модернизации»759.

В президентском окружении начались поиски причины продолжающегося топтания на месте, и она наконец-то была найдена. Об этом объявил в сентябре 2010 на пресс-конференции «Что мешает модернизации России» председатель правления президентского Института современного развития (ИНСОР) Игорь Юрьевич Юргенс. Предельно четко и лаконично разгадка тайны нашла свое выражение в названии статьи, посвященной этой пресс-конференции: «В провалах модернизации виноват народ»760. По мнению И. Ю. Юргенса, наша беда в том, что российский народ слишком архаичен, что он ментально несовместим со среднестатистическим прогрессивным европейцем.

И это говорится о народе, который практически за полтора десятилетия превратил неграмотную, отсталую, по преимуществу аграрную, к тому же еще разрушенную гражданской войной страну в великую индустриальную державу с огромным научным потенциалом, разгромил фашистскую Германию, опиравшуюся на промышленный потенциал почти всей Западной и Центральной Европы, за считанные годы восстановил разрушенное в ходе войны народное хозяйство, открыл человечеству дорогу в космос.

Причина экономического и социального тупика, в котором оказалась Россия, таится вовсе не в ее народе. Все дело в том, что в ней на смену утратившей экономическую эффективность неополитарной социально-экономической системе пришла такая, которая не только никогда не была, но и в принципе не способна стать экономически эффективной. Господствующие сейчас в России клептократо-капиталистические социальноэкономические отношения с неизбежностью обрекают ее не просто даже на бесконечное топтание на месте, а на все более прогрессирующую деградацию. Спасти страну может только ликвидация периферийного, клептократического капитализма и, соответственно, освобождение ее от зависимости от Запада, прекращение ее эксплуатации мировым ортокапиталистическим центром.