Глава первая Граф Борис Петрович Шереметев (1652–1719), генерал-фельдмаршал с 1701 года
Боярский род Шереметевых относился в Русском государстве к числу самых древних. Он вел свое начало с XIV столетия от Андрея Кобылы, который являлся родоначальником и Романовых, будущей царствующей династии. Среди Шереметевых значится немало лиц, заседавших в Боярской думе и ходивших в больших и малых воеводах. Сын Андрея Кобылы был боярином у великого князя Московского Дмитрия Донского. Иван Васильевич Большой – ближним боярином царя Ивана IV Васильевича (Ивана Грозного). Иван Васильевич Меньшой, его брат и воевода, отличился в Ливонской войне.
Иван Шереметев Большой смело спорил с Иваном Грозным, доказывая свою правоту, за что был сослан в Кирилло-Белозерский край. Их переписка – злая, «ругательская», продолжалась долго, с каждым письмом все больше удаляя друг от друга. Бывшего ближнего боярина насильно постригли в монахи, а через десять лет под стражей вызвали в первопрестольную Москву и там в 1573 году публично казнили. Однако шереметевский род искоренен не был.
Перед этим царь «всея Руси» Иван Васильевич сурово писал настоятелю монастыря, в котором «в строгостях» содержался опальный ближний боярин, который уже не мог вернуться к светской жизни: «Шереметев, бесов сын, хочет жить, не подчиняясь порядкам, так же, как жил его отец».
…Шереметевы всегда ходили в элите московской аристократии. Возвыситься же до друзей государя, до его верных сподвижников удалось только одному-единственному из них – Борису Петровичу. Он стал самой большой знаменитостью в своем славном роду благодаря несомненным ратным заслугам, делам петровского государственника и дипломата и… большому уважению к нему Петра Великого.
Как представитель московской знати государеву службу начал при дворе в 13 лет сразу комнатным стольником. Борис Шереметев сопровождал царя Алексея Михайловича в его поездках по монастырям и подмосковным селениям, стоял рындой у трона в Грановитой палате на торжественных приемах иноземцев в Кремлевском дворце.
Военная начальственная служба для него началась в 1679 году, когда он был назначен помощником воеводы в Большой полк. Через два года Борис Шереметев стал уже воеводой одного из отрядов царской рати. Был тамбовским воеводой, командовал порубежными полками, прикрывавшими южную государственную границу от разбойных набегов крымских татар.
В 1882 году с восшествием на престол Иоанна (Ивана) и Петра Алексеевичей в 30 (!) лет был пожалован в бояре. С начала двоецарствия Б.П. Шереметев стал заметной фигурой в правящих кругах «на Москве», отличаясь воеводским опытом и знатностью рода, близкого к царствующим Романовым. На заседаниях Боярской думы выступал ответственно и дельно, «местничества» избегал.
Рано проявил дипломатические способности. Участвовал в трудных переговорах 1686 года с Речью Посполитой (союзного государства Польши и Литвы) о заключении с ней «Вечного мира». В качестве русского посла в этой стране участвовал в ратификации условий мира, который позволил Московскому царству сохранить за собой Киев, который надолго стал пограничным городом. Довелось ему принимать участие и в заключении договора со Священной Римской империей (со столицей в австрийской Вене) о совместном противостоянии Оттоманской Порте.
Большая победа отечественной дипломатии принесла Борису Петровичу чин ближнего боярина и должность вятского наместника. Однако государева служба по делам Посольского приказа оказалась непродолжительной. Жизненным поприщем для Шереметева стало ратное дело, рано начавшего «воеводствовать».
В 1687 году он назначается воеводой в Белгороде и Севске: эти два города-крепости преграждали кратчайший путь коннице крымского хана в набегах на московские земли. Иными словами, он стал воеводой порубежной, пограничной стражи, охранявшей южнорусские уезды от покушений на них крымцев. На границе у боярина-воеводы и проявилась такая черта, как воеводская осторожность на войне, за что царь Петр I не раз будет упрекать Шереметева в событиях Северной войны.
Участвовал в 1688 году в Крымском походе князя В.В. Голицына, фаворита правительницы царевны Софьи Алексеевны. В больших столкновениях с крымской конницей в Черной и Зеленой долинах отряд белгородского воеводы терпел поражения. Но сам Борис Шереметев являл собой пример личной храбрости. Потому и избежал он упреков Боярской думы за понесенные поражения и побитых ратников.
…В конце XVII столетия Русское государство оказалось на историческом перепутье. Когда началась борьба боярских группировок Милославских и Нарышкиных за высшую власть, именитый и влиятельный боярин-воевода Б.П. Шереметев решительно встал на сторону последних, поддержав юного царя Петра I. Он сознательно стал его верным сподвижником, будучи старше государя на 20 лет. Белгородским воеводой оставался до 1695 года, часто проживая в первопрестольной Москве.
Следует заметить, что до конца своей жизни Борис Петрович оставался стойким приверженцем старомосковских моральных устоев, хотя и понимал необходимость государственных реформ. В петровском окружении знатный родом боярин настороженно относился к «безродным выскочкам». Но своей знатностью никогда не кичился.
В начале Азовских походов Петра I боярин-воевода командовал войсками, действовавшими на Днепре отдельно от главных сил. Он имел задачу выйти к его устью и на какое-то время активными действиями сковать устремления крымского хана пойти под Азов, чтобы «подсобить» его осажденному гарнизону. Иными словами, шереметевское войско выполняло задачу отвлечения на себя большой части ханской конницы.
В 1695 году после четырехдневной осады взял турецкий городок-крепость Кизы-Кермень, после чего османы сами оставили на низовых днепровских берегах три таких же укрепленных городка, и боярин-воевода победно отвел свои войска на Украину. «Разорения турецких крепостиц» на Днепре красной строкой вошли в его послужной список.
Тот Азовский поход 1695 года вошел в шереметевскую биографию особой строкой. Борис Петрович впервые попал в военную историю, написанную не соотечественниками. Восточный писатель Давид Ляхну в своем сочинении «Девар-Севафаим» среди прочего сообщал следующее:
«Когда Султан Мустафа, сын Султана Махмуда, воцарился и возсел на свой престол (1107 год Гиджры – то есть 1695 год нашей эры), в то время с каждым годом война с римлянами (то есть со Священной Римской империей, австрийцами. – А.Ш.) становилась обременительнее для турок, которые то побеждали, то были побеждаемы, – тогда еще прибавилось у них врагов: с севера угрожала беда, а именно: Ах-Бей (белый царь) царь Московский, который, с скрытою в сердце недружбою и вечною нелюбовью, питал недобрые замыслы и изыскивал средства овладеть Крымом.
Он собрал многочисленное войско свое и разделил его на две части, из которых одну поручил воеводе по имени Шермет-оглу (боярину-воеводе Б.П. Шереметеву. – А.Ш.), который пошел на Кази-Керман (Берислав), лежащий на большой реке Узу (Днепр), с крепкою стеною и прочными вратами, осадил его и начал войну…»
После «завоевания» Азова в 1696–1697 годах Шереметев находился в дипломатической поездке по Европе под именем ротмистра Романа. Выполнял царские поручения, доставив послания австрийскому императору Леопольду I, папе римскому Иннокентию XII, дожу Венецианской республики и Великому магистру (гроссмейстеру) Мальтийского ордена. После этой поездки ближний боярин стал известен в европейских столицах. Там были наслышаны и о том, что он умел воеводствовать при отражении набегов на русские пределы конницы Крымского ханства.
Потом скажут, что Борис Петрович Шереметев «очаровал Европу». Он проявил себя в этой поездке не только как блистательный дипломат, понимающий премудрости дворцовых интриг, способный, никого не обижая, но и никому не угождая, отстаивать интересы Отечества, и как щедрый вельможа, не кичившийся своим личным богатством.
Правда, европейское турне для Шереметева началось с того, что петровскому посланцу пришлось вырываться из замка польского магната Радзивилла, который к числу друзей Московии не относился. Зато польский король Август II (Август Саксонский) встретил царского боярина с большими почестями. Так его принимали и в Вене, и в Вечном городе, то есть в Ватикане, в Неаполе, Флоренции и Венеции.
На Мальте царский посланник склонял местных рыцарей, как в Вене императора Священной Римской империи, к совместным действиям против Оттоманской Порты. Великий магистр (гроссмейстер) ордена Раймунд-Переллос-Рокафулл возложил на боярина Б.П. Шереметева Мальтийский командорский крест, причислив его, таким образом, к числу рыцарей ордена.
Более того, Великий магистр вверил русскому посланнику командование двумя галерами, которым предстояло действовать против турок-османов. Но повоевать тогда на море Борису Петровичу не довелось: дела посольские требовали от него торопиться с возвращением в Москву. Царь Петр I там его заждался.
В отечественной истории это был первый случай награждения подданного России иностранным орденом. Можно заметить, что в Европе тогда орденских наград было, как говорится, раз-два и обчелся. Петр I специальным указом внес в официальный титул Шереметева ни у кого не встречающийся титул «свидетельствованного мальтийского кавалера».
Путешествие Б.П. Шереметева по ряду европейских государств было не чем иным, как поиском вероятных союзников петровскому царству в противостоянии с Оттоманской Портой. Взятие Азовской крепости и появление новопостроенного русского флота на Азовском море не открывало России выхода на морские торговые пути. Проливы Босфор и Дарданеллы оставались в руках турок, и только силой европейского сообщества можно было открыть их для свободного мореплавания, в том числе и для россиян.
Царь Петр I, посылая в Европу боярина-воеводу, хотел с его понимания больше знать о состоянии там военного дела. Борис Петрович исподволь интересовался всем, что интересовало государя: состояние крепостей и фортификационное дело, новшества в артиллерии и обучении войск, возможности производить закупки новейшего оружия (ружей и прочего), развитие кораблестроительного дела.
В том дипломатическом путешествии, которое закончилось на Мальте, Борис Петрович проявлял необычайную щедрость. Всюду, куда он попадал, раздавались богатые подарки, прежде всего «мягкой рухлядью» – драгоценными соболями и другими мехами Русского Севера. На эти цели, как известно, царский тайный посол потратил из собственных средств 25 тысяч рублей. Государь же остался доволен миссией Шереметева.
В Москву Шереметев 12 февраля 1699 года привез то, чего ожидал от этой поездки царь Петр I: европейские политики одобряли решение российского монарха драться со шведами и продолжать священную войну с иноверцами, то есть с Оттоманской Портой. Последнего от Московии особенно желали Вена и Венеция, Рим и Мальта. Но в тех столицах, где побывал петровский посланец, конкретной помощи особо не обещали, зато обещали в вызревшем конфликте на севере европейского континента оставаться нейтральной стороной. Это было для Петра I, в те дни усиленно занимавшегося законодательством, крайне важно.
Ближний боярин Б.П. Шереметев многое сделал для того, чтобы в Северной войне Россия не осталась без союзников и без доброжелательного отношения к ней в ряде европейских столиц. С началом же войны ему пришлось оставить дипломатическое поприще и сразу стать большим военачальником у царя Петра I. Собственно говоря, у царя среди своих подданных особого выбора не виделось: «иноземного строю не знали».
В преддверии войны со Швецией, когда государственная казна пустовала из-за огромных расходов царства на создание регулярной армии, ее вооружения и снаряжения, Петр I был много благодарен боярину Борису Петровичу вот еще за что. Дворецкий Шереметева, ездивший с ним в Италию, Алексей Курбатов, тоже интересовавшийся жизнью чужеземных стран, заметил там много из того, что в России еще не зналось. Именно Курбатов предложил «орлиную бумагу».
Петр I, за что его в истории следует уважать как мудрого государя, «откликался» на все разумные предложения, касающиеся пополнения государственной казны. Царь за идею «умницы» дворецкого ближнего боярина ухватился сразу, поняв всю ее значимость для пополнения казны. Высочайший указ о введении гербовой бумаги в трех видах состоялся сразу, 23 января 1699 года. Гербовая бумага теперь стала обязательной для писания массы челобитьев и прочих «входящих» в приказы и суды, воеводства и на имя самого государя-батюшку бумаг. Так казна получила обильный, не иссякающий источник государственных доходов.
…Будущий Петр Великий решил «пробивать окно в Европу» в водах Балтики, поскольку Азов на морские торговые пути царство не выводил. В «Гистории Свейской войны» (главном документальном источнике) о вступлении в войну против Шведского королевства петровской России, об открытии ею военных действий записано так:
«…В 1700-м году в августе месяце Шведам война объявлена. И того ж месяцы с Москвы начали войска отходить, а именно в 22 день с первой частью его величества пошел, а потом и протчие следовали, как могли убратца.
А пред тем в Новгород послан указ к губернатору князю Трубецкому, чтоб он блаковал Нарву, по которому указу он, губернатор, из Новагорода пошел к Нарве наперед сентября 1-го числа.
А с ним были пехотные полки: два новгородцкия старыя Захарья Вестова, (Мирона) Баишева. Да салдацких Александра Гордона, Романа Брюса, Петра Девсина, рейтарской Кокошкина, да новгородского разряду все дворяне.
И прибыл он, князь Трубецкой, с теми полками к Нарве…»
С началом Северной войны ближнему боярину Борису Петровичу Шереметеву поручается формирование полков конного поместного (дворянского) ополчения, которое до начала Петровской эпохи являлось основой военной силы Московского государства. Под его начало отдавались и драгунские полки, которых пока было совсем немного. Собирание поместного дворянства «на рать» велось через Поместный приказ, который вел «росписи» государственного конного ополчения.
По замыслу Петра I, главным театром начавшейся войны должна была стать Ингрия (Ингерманландия) – восточное побережье Финского залива. В прошлом это были земли вольного города Новгорода, волей исторических событий ставшие владением Шведского королевства, тогда подлинной державы на Балтике. Для начала решили овладеть сильной крепостью Нарва (древний Ругодив), соседним Ивангородом (Иван-городом) и всем течением реки Нарова.
Дворянская конница виделась мобильной частью создаваемой Петром I регулярной армии. Но «испомещенные» владельцы не спешили со своими боевыми холопами встать в строй полков поместного ополчения, поэтому с «нетчиков» спрашивалось строго. Немало забот было с их вооружением, прежде всего огнестрельным, выучкой. Приходили они на сборный пункт часто с «худыми» конями, а порой и без них, если помещик был беден и «ополчиться» за свои деньги не мог.
Царь торопил ближнего боярина с открытием боевых действий, чтобы не упустить время. Он писал ему: «Полно отговариваться, пора делать. Воистину мы не под лапу, но в самый рот неприятеля идем, однакож за помощию Божиею не боимся…»
В сентябре 1700 года Б.П. Шереметев во главе 5—6-тысячного отряда поместной конницы выступил от осажденной Нарвы в сторону эстляндского города Везенберга. Получив весть о том, что король Карл XII после убедительной победы над Данией высадился в Пернове (ныне Пярну, Эстония), шереметевский отряд выдвинулся по дороге на Ревель (ныне Таллин, Эстония) еще дальше, пройдя за три дня 120 верст.
По пути встретились два воинских отряда шведов (авангардные «партии»), которые были окружены и разбиты. Пленные сообщили о том, что на выручку гарнизону Нарвы идет 30-тысячная королевская армия. Боярин-воевода приказал отступить перед ней. Собственно говоря, приказа о вступлении в баталию с главной армией Карла XII он не имел и потому своевольничать не стал.
Но отход назад по Ревельской дороге следовало как-то объяснить. Шереметев доносил царю о своих невзгодах, которые действительно были: «В такое время без изб людям быть невозможно, и больных зело много, и ротмистры многие больны…»
Государь в ответном письме упрекал военачальника за свойственные ему воеводские медлительность и осторожность на войне. Царь Петр I, не зная обстановки, наставлял его на более решительные действия: он очень хотел начать войну со Шведским королевством с виктории, пусть и не самой большой. В ответ Борис Петрович оправдывался перед самодержцем:
«И я оттуда отступил не для боязни, – для лучшей целости и для промыслу над неприятели. С сего места мне свободно над ними искать промыслу и себя остеречь…»
Все же дворянской коннице пришлось снова углубиться в Эстляндию все по той же Ревельской дороге, чтобы на дальних подступах к Нарве сторожить армию короля Карла XII. Решение видится вполне разумным, если не брать в счет природные невзгоды и трудности с провиантом и особенно с фуражом для тысяч лошадей. Боярин Шереметев, продолжая на войне осторожничать, писал главе Посольского приказа боярину Ф.А. Головину о своих опасениях:
«Пришел назад, в те же места, где стоял, в добром здравьи. Только тут стоять никакими мерами нельзя для того, вода колодезная безмерно худа, люди от нее болят; поселения никакова нет, конских кормов нет».
Когда авангард королевской армии под начальством генерала графа Отто Веллинга появился перед Везенбергом, произошло ожесточенное столкновение. Шведы неожиданно для себя оказались в окружении, с трудом пробившись назад и тем самым уйдя от разгрома. Так в «Гистории Свейской войны» появилось первое упоминание о победном деле боярина-воеводы Б.П. Шереметева:
«…В 20 день (октября) начали в город бомбы бросать и из пушек по городу стрелять. Тогда ж послана наша нерегулярная конница к Вайварам, где встретили шведскую партию во 600 человек, которую разбили и взяли командира той партии маеора Паткуля, да ротмистра Делагарди и несколько афицеров и рядовых».
Разгрому подвергся авангард отряда генерала Веллинга, далеко зашедший вперед. После боя конница Шереметева расположилась на дороге между двумя утесами, кругом виднелись болота и кустарники. Здесь можно было держаться, предварительно разрушив мост через речку. Но боярин-воевода усмотрел слабость позиции: ее легко можно было обойти с левого фланга и отрезать от Нарвы. И он приказал отойти еще назад к деревне Пурц, в 36 верстах от Везенберга. Разведку Шереметев не вел, посчитав, что перед ним главные силы шведов.
У Пурца был разбит походный стан, а его прикрытие выставили в деревне Варгле. Однако «сторожа» расположились по домам, ведя себя на войне крайне беспечно, не приняв никаких мер предосторожности и не выставив караула, за что и поплатились. 26 октября шведы из отряда Вейлинга неожиданно напали на деревню и подожгли ее. В суматохе завязавшегося боя часть прикрытия пала, часть вырвалась из Пурца. Беглецы и доставили Шереметеву тревожную весть: шведы в больших силах рядом.
Боярин-воевода послал к месту закончившегося боя «21 эскадрон кавалерии» (речь идет о дворянских конных сотнях поместного ополчения). Шведская «партия» у деревни Пурц оказалась в окружении и разбита. Часть ее с трудом пробилась на запад, уйдя на загнанных лошадях все по той же Ревельской дороге, опасаясь преследования.
Но, вместо того чтобы преследовать разбитую «партию» шведской кавалерии, осторожный боярин-воевода приказал отступать к Нарве, к главным силам русской армии, стоявшим в укрепленном осадном лагере. Продвигаться дальше в земли Эстляндии, в неизвестность, подкрепленную самыми противоречивыми слухами (но не «самовидцами» или допросами «языков»), он не стал.
Сперва поместная конница, не имея арьергардных сил, отступила по Ревельской дороге к деревне Пюханоги. Оттуда начальник поместной конницы Б.П. Шереметев направил гонца под Нарву с донесением для царя Петра I, описывая в нем события последних дней. Тот в ответе стал укорять боярина-воеводу в неумении ставить лагерь в безопасном для того месте:
«…Там не стоял для того: болота и топи несказанные и леса превеликие. И из лесу подкрадчи один человек и зажег бы деревню и учинил бы великие беды. А паче того был опасен, чтобы обошли нас к Ругодиву (то есть к Нарве. – А.Ш.)».
Деревня Пюханоги находилась в 32 верстах от Нарвы. Когда шведы (кирасиры в стальных латах и шлемах) подошли к ней, то 16 ноября они «сбили» поместное ополчение, не знавшее ни строя и слабо дисциплинированное конное поместное войско с позиции. Оно в беспорядке отступило и всю ночь двигалось к Нарве по уже хорошо знакомой им дороге. Где-то задержаться на выгодной позиции и дать бой неприятелю лично храбрый Б.П. Шереметев не пытался и не думал, воюя по старинке, как старомосковский воевода.
Конные дворяне и принесли в осадный лагерь русской армии весть о том, что шведы идут к Нарве. Несколько ранее ни Петр I, ни другие не думали и не предполагали, что подходит «большая шведская сила» во главе с самим Карлом XII – до того плохо была поставлена конная разведка. Вернее – она боярином-воеводой попросту не велась, хотя тогдашних дворянских ратников (а их были тысячи!) можно считать в своем большинстве всадниками легкоконными.
При этом боярин-воевода Б.П. Шереметев допустил серьезную тактическую ошибку: поскольку разведка перед осажденной Нарвой им не велась ни ближняя, ни дальняя, то соприкосновение с неприятелем было напрочь утрачено. Установить местонахождение главных сил подходивших шведов он даже не пытался. Он даже не знал, где они в этот день находятся и как быстро идут за ним.
Беда крылась в том, что Шереметев опоздал с тревожным донесением. За четыре часа до подхода передового отряда дворянской конницы в осадный лагерь царь Петр I оставил его, торопясь в неблизкий Новгород. То есть докладывать о прошедших вчера и сегодня событиях боярину-воеводе оказалось некому.
За себя самодержец оставил командовать русской армией наемного саксонского генерал-фельдмаршала герцога Кроа де Крои, который для этой цели никак не годился. Европейский полководец не знал петровской армии, а та не знала его. Отчуждение между ними виделось полное.
Показательно, что царь Петр I одновременно с инструкцией наемному фельдмаршалу, назначенному главнокомандующим, дал рескрипт на имя старейшего и авторитетнейшего в русской армии боярина и генерала Б.П. Шереметева, близкого к нему человека. В рескрипте государь писал:
«Борис Петрович! Приказал я ведать над войском и над вами арцуху ф. Крою; изволь сие ведать и по тому чинить, как написано в статьях у него за моей рукою, и сему поверь. Но понеже всего на всякий случай предусмотреть невозможно, того ради полагает его Царское Величество на его обыклое рассуждение, ведая его искусна в воинских случаях».
В отечественной литературе обычно отход под Нарву поместного конного ополчения рисуется как какое-то бегство перед появлением перед ним шведов. Можно сказать, что такое надумано литераторами в силу действительной «Нарвской конфузии». К примеру, советский писатель граф Алексей Толстой в романе «Петр Первый» описал то событие первого года Северной войны с известной долей исторической правды, но в своем представлении начитанного человека так:
«Иррегулярные полки дворянского ополчения, утром семнадцатого ноября, узнав от сторожевых, что шведские разъезды за ночь прошли мимо теснин берегом моря в тыл на ревельскую дорогу, смешались и, не слушая Бориса Петровича Шереметева, стали уходить от Пигаиок – в страхе оказаться отрезанными от главного войска. Он подскакивал к расстроенным сотням, хватал за поводья, сорвал голос, бил нагайкой по лошадям и по людям, – задние напирали, конь его вертелся в лаве отступающих.
Ему только удалось собрать несколько сотен, чтобы остеречь тыл и спасти часть воинского обоза от шведов, появившихся с восходом солнца, – в железных кирасах и ребристых касках, – на всех скалистых холмах. Шведы не преследовали. Дворянские сотни уходили вскачь. Дворянские полки ускакали вскачь. Ночью они появились под палисадами нарвского лагеря. Сторожа на валу, в темноте приняли их за врага, открыли стрельбу. Всадники отчаянно кричали: «Свои, свои…» Пробудился и загудел весь лагерь…»
Отошедшее к Нарве поместное ополчение согласно армейской диспозиции поставили на крайнем левом фланге, между дивизией генерала А.А. Вейде и берегом Наровы. В пешем строю тогда дворяне не воевали, считая это «делом зазорным» для себя. Тыл поместного войска состоял из спешно, на скорую руку, устроенных коновязей. В окопах (ретраншаменте) сидели только боевые холопы своих господ, почти не имевшие огнестрельного оружия. Вести в таких условиях оборонительный бой их и военнообязанных помещиков никто никогда не учил.
Поскольку запас боезарядов к осадным батареям подходил к концу, а подвоз их и провианта для большой числом людей армии из Новгорода к Нарве был поставлен из рук вон плохо, царь решил взяться за это дело лично. К тому же Петр I хотел лично встретить еще только подходившую на театр войны сформированную в Поволжье дивизию («генеральство») князя А.И. Репнина, а это была почти треть регулярной армии: ее следовало по-царски поторопить.
Петр I убыл в Новгород, оставив за себя командующим наемного саксонского фельдмаршала герцога К.Е. де Крои (Кроа де Крои). Потомок венгерских королей оказался на редкость бездарным полководцем и чрезмерно гордым своей личностью аристократом, чем восстановил против себя русских военачальников. И Б.П. Шереметев тоже относился к герцогу и его приказам с недоверием. Но каждое царское слово было для них неписаным законом, в любом случае обязательным к исполнению.
На военном совете, состоявшемся уже после отъезда царя из-под Нарвы в Новгород, Б.П. Шереметев оказался единственным, кто высказался за сражение в поле. Он предложил план сражения, который, будь он принят и воплощен в реальные действия, мог вполне дать желаемый результат. Борис Петрович считал, что поскольку русские войска растянуты на изогнутой позиции длиной в семь верст, следует собрать их в один кулак и дать сражение в поле перед ретраншаментом.
Герцог Кроа де Крои и его единомышленники из наемных иноземцев с таким планом не согласились, заявив, что русские войска в чистом поле недееспособны, им лучше в битве сидеть за рвом и валом. Шереметева не поддержали и свои, даже командиры дивизий (Головин, Трубецкой, Вейде), считавшие, что, имея в тылу гарнизон Нарвы, лучше обороняться на линии укрепленного лагеря.
Военный совет принял решение встретить неприятеля на укреплениях осадного лагеря, то есть на линии окопов (невысокого вала и мелкого рва) и рогаток. На этом больше всего настаивал наемный фельдмаршал герцог де Крои, которого Петр I неосмотрительно оставил за себя на неопределенное время, уезжая в неблизкий Новгород.
Герцог в ожидании подхода шведов неизвестной численности издал по русской армии приказ, который зачитывался во всех полках под барабанный бой. Малопонятный для войск приказ гласил следующее:
«…Ночью половине войска стоять под ружьем… Перед рассветом раздать солдатам по двадцать четыре патрона с пулями. На восходе солнца всей армии выстроиться и по трем пушечным сигналам – музыке играть, в барабаны бить, все знамена поставить на ретраншаменте. Стрелять не прежде, как в тридцати шагах от неприятеля…»
Уже после Нарвского поражения станет ясно, что разведка русских в те дни преступно никуда не годилась. Вернее, она не просто оплошала, а попросту не велась, иначе царь Петр I знал бы, что на выручку осажденной Нарве идет не просто крупный отряд неприятеля, а главная королевская армия во главе с самим Карлом XII, совсем недавно разбившим Данию, петровского союзника, и заставившим ее выйти из Северного союза. Тогда события под Нарвой развивались бы по сценарию, утвержденному государем, и, вполне возможно, именно по шереметевскому плану. Но это, увы, только историческая гипотеза, которая под собой ничего действительного не имеет.
В той битве 19 ноября 1700 года поместное ополчение занимало согласно диспозиции (которая после военного совета не изменилась) крайний левый фланг осадной линии в 7 километров, рядом с дивизией генерала А.А. Вейде. Сюда и пришелся один из двух главных ударов атакующих шведов. Король счел, что здесь у русских самые слабые позиции. В начале сражения Карл XII решил не трогать более сильный центр лагеря противника.
В таком построении атакующих колонн король-полководец опасно ошибся. На правом фланге стояли петровские гвардейцы – Преображенский и Семеновский полки, которые успешно отразили все атаки шведов, даже те, которые лично возглавлял Карл XII.
На русском левом фланге, где стояло поместное ополчение, шведы имели полный успех. Разыгравшаяся сильная метель била им в спины и слепила русских. Видимость составляла всего лишь с десяток шагов. Пехотные батальоны лучшей на то время регулярной европейской армии появились перед засыпанным снегом неглубоким рвом в пелене метели внезапно. Их встретил недружный и, самое главное, запоздавший ружейный залп, после чего началась рукопашная схватка – свалка на линии вала.
Дворянская конница после измены большей части наемных офицеров-иноземцев вместе с командующим петровской армией саксонским фельдмаршалом герцогом К.Е. де Крои первой оставила поле боя. Поместное ополчение начало без приказа переправляться вплавь через реку Нарову на противоположный берег. Шереметев уходил на противоположный берег в числе последних. Ему в тот день повезло: иноходец его не подвел, справившись с холодными водами Наровы.
Во время этого беспорядочного бегства в холодных речных водах утонуло множество поместных воинов вместе со своими конями! Историк П.О. Бобровский писал: «…Вся кавалерия Шереметева… бросилась вплавь через Нарову, близ порогов, и успела переплыть, оставив в ее волнах более тысячи всадников».
Однако ради справедливости следует заметить, что русская позиция под натиском атакующих шведов рухнула не сразу. Она начала рушиться только тогда, когда конное дворянское ополчение боярина-воеводы Шереметева, отличавшееся тогда крайне низкой дисциплиной, в самый разгар сражения вдруг стало переправляться вброд на правый берег Наровы, собираясь там опять воедино и не думая бежать дальше.
«Первая Нарва» 1700 года прославила короля Карла XII победой над армией «московитов». Да и побежденные им, в том числе царь Петр I, преувеличивали масштабы «Нарвской конфузии». На время как-то забыли стойкость и мужество «потешных» Преображенского и Семеновского полков, Лефортова полка, дивизии генерала Адама Адамовича Вейде, вчерашнего майора-преображенца. Забыли, а зря. Лейб-гвардия (преображенцы и семеновцы) билась, не имея в своих рядах ни одного штаб-офицера, то есть старшего офицера.
В тот злосчастный для русского оружия морозный ноябрьский день они не дрогнули, отражая атаки шведов до самого позднего вечера. И показали именитому противнику, на что способны хорошо обученные и организованные солдаты и офицеры молодой петровской армии. Их боевой «нарвский» опыт пригодится уже в ближайшие годы.
Интересно, что сами шведы из королевского окружения довольно скептически отнеслись к «великой победе» своего монарха-полководца. То есть они выглядят в своих мемуарах реалистами, которым «первая Нарва» не вскружила голову: русская армия полному разгрому не подверглась. Один из очевидцев сражения, королевский камергер граф Вреде, признательно писал следующее:
«Если бы русский генерал (речь идет об А.А. Вейде. – А.Ш.), имевший до 6 тысяч под ружьем, решился на нас ударить, мы были бы разбиты непременно: мы были крайне утомлены, не имея ни пищи, ни покоя несколько дней; притом же наши солдаты так упились вином, которое нашли в русском лагере, что невозможно было немногим оставшимся у нас офицерам привести их в порядок».
Боярину-воеводе Б.П. Шереметеву пришлось оправдываться перед царем за бегство с поля брани подчиненной ему поместной конницы, дисциплинированность которой оставляла желать много лучшего. Признавал, что и он лично повинен в поражении под Нарвой. Он писал со всей откровенностью и прямотой:
«Бог видит мое намерение сердечное, сколько есть во мне ума и силы, с великою охотою хочу служить, а себя я не жалел и не жалею…»
Петр Великий, как известно, верил в Бориса Петровича Шереметева, который доказал ему верность еще в годы борьбы с правительницей и сестрой по отцу царевной Софьей. Поэтому он не подвергся хотя бы даже малой опале за нарвское поражение и заслуженным упрекам, оставаясь одним из главных военачальников русской армии.
Уже через две недели после «Нарвской конфузии» боярин-воевода получил петровский указ: «…Итить вдаль для лучшего вреда неприятелю». Это звучало так: пора заглаживать свою вину делами, а не правдивыми отписками верноподданного вельможи.
Боярину Б.П. Шереметеву приказывалось вместе с московским и новгородским поместным ополчением, прибывшими украинскими казаками гетмана Обидовского держать границу у Пскова, южнее Чудского озера. Шереметеву предписывалось совершать «по его уразумению» конные набеги на соседнюю Лифляндию, которая стала в те дни главной продовольственной базой для королевской армии. То есть вести «малую войну» и защищать приграничье.
Но перед этим Шереметеву пришлось приводить в должный порядок армейские полки, отступившие из-под Нарвы к Новгороду. Пришлось заниматься и поместной конницей, которой пришло время «уходить в историю». А пока Борис Петрович по царскому повелению приводил в порядок конное дворянское ополчение, сосредотачивая его в Новгороде и его окрестностях, Петр I привычно наставлял боярина-воеводу:
«…Не лепо при несчастье всего лишиться… Того ради повелеваю, – тебе при взятом и начатом деле быть и впредь, то есть – над конницей, с которой ближние места беречь для последующего времени, и идтить вдаль для лучшего вреда неприятелю. Да и отговариваться нечем: понеже людей довольно, так же реки и болота замерзли…
Еще напоминаю: не чини отговорки ничем, ниже болезнью… Получили болезнь многие меж беглецов, которых товарищ, майор Лобанов, повешен за такую болезнь…»
Одновременно с приведением в порядок поместной дворянской конницы шел набор в драгуны, в конные солдаты. Предстояло набрать десять драгунских полков. В верхоконную службу, с жалованьем в 15 рублей годовых с кормами, набирали людей охочих. Обученные драгунские сотни собирались в Новгороде, где генерал от пехоты князь Аникита Иванович Репнин приводил в порядок войска, отступившие из-под Нарвы, будучи в том деле правой рукой Б.П. Шереметева, который непререкаемым царским словом имел над ним старшинство.
Историк-белоэмигрант А.А. Керсновский писал так: «Велика заслуга перед русской армией и Шереметева, на долю которого выпала труднейшая из всех задач – перевоспитание «нарвских беглецов» и постепенное их закаливание – ковка молодой армии под стенами ливонских замков».
Карл XII, известный своей полководческой самоуверенностью, решил, что под Нарвой с русской армией, которая лишилась почти всей своей полевой и осадной артиллерии, покончено. Он никак не ожидал, что она по воле Петра Великого так быстро встанет из-под «нарвского пепла». Монарх «свеев» даже не допускал в себе такой мысли.
Поэтому воинственный король повел свою победоносную армию из прибалтийских земель (из Эстляндии) в пределы Речи Посполитой, чтобы там после победы над Данией нанести полное поражение третьему участнику Северного союза – польскому королю Августу II Саксонскому. Но шведы оставляли в Эстляндии и Лифляндии сильные крепостные гарнизоны и крупные отряды под начальством опытных генералов.
Идея продолжения Северной войны была следующая: Петр I спешно переформировывал русскую армию, давая ей большее «регулярство». Теперь главным театром войны становилась территория Речи Посполитой: союзник – саксонский курфюрст, он же польский король Август II, – просил о скорой помощи. Она была обещана ему Петром I еще при заключении Северного союза против Швеции. Ингрия с ее окрестностями становилась вторым по значимости, как ее назвали бы сегодня, фронтом. Возглавить здесь войска поручалось Б.П. Шереметеву. Другой кандидатуры на такой пост царем, скажем прямо, не виделось.
Тому было доверено вести «малую войну» против Эстляндии и Лифляндии, составных частей Шведского королевства. То есть предстояло локальными ударами, действуя небольшими отрядами (обычно не только конными), но превосходящими числом шведские «партии» и гарнизоны. Но так «малая война» велась Б.П. Шереметевым только первое время: он быстро набирался опыта войны со шведами.
Однако воеводская осторожность Бориса Петровича серьезно заботила государя. Наделяя его самостоятельностью в ведении боевых действий, он с угрозой опалы и наказания предупреждал человека, которому суждено было стать большим полководцем России в Северной войне:
«Если ты еще болен лихорадкою, полученной под Нарвою, знай, что я умею лечить от нее…»
Это были не пустые слова монарха-самодержца. Он самовластно карал и жаловал. Главный военачальник русских войск в приграничье с Эстляндией и Лифляндией, частью Шведского королевства с июня 1701 года в официальных документах стал именоваться генерал-фельдмаршалом. Первым российским, не наемным. Получил же Борис Петрович этот высочайший чин за истинные боевые заслуги.
Петр I в начавшейся войне близ побережья Балтики решил не отсиживаться за крепостными стенами Пскова и Новгорода. Царь избрал наступательную тактику, что позволяло обеспечить безопасность собственных пределов от шведов, которые тоже повели «малую войну» против российских рубежей, но с гораздо меньшим успехом. Петр I вновь приказывал Б.П. Шереметеву, новоиспеченному генерал-фельдмаршалу, повторяясь в требованиях и словах:
«Вам повелеваем при взятом и начатом деле быть, то есть над конницею новгородскою и черкасскою, с которыми, как мы и прежде наказывали… и итить вдаль для лутчего вреда неприятелю. Да и отговариваться нечем, понеже людей довольно, такоже реки и болота замерзли».
Неторопливый государь 20 января 1701 года повторил свой указ полководцу Б.П. Шереметеву о начале «малой войны» на сопредельной стороне: выступать не медля, «дабы по крайней мере должность отечества и честь чина исправити подщились».
Надо сказать, что сам Борис Петрович стремился порадовать своего государя вполне искренне, но без нужной в те дни торопливости. Он отписывал Петру I: «Сколько есть во мне ума и силы, с великою охотою хочу служить, а себя я не жалел и не жалею». Государь таким чистосердечным словам своего сподвижника охотно верил, но сурово напоминать о порученном деле никогда не забывал. Война со шведами должна была вестись, а не только тлеть, отбиваясь от «диверсий» соседа-«ворога».
Первая военная зима прошла в затишье. Свое веское слово сказало снежное бездорожье, опасное для лошадей, и частое отсутствие крыши над головой для людей. Ночлеги в зимних лесах и в поле у дорог приводили к массовым простудным заболеваниям. Поэтому конные партии сторон в набегах далеко не заходили: наносили удар и уходили домой. Военные действия возобновились с весны 1701 года, когда дороги немного подсохли и появился зеленый подножный корм для лошадей. Об их характере в «Гистории Свейской войны» сказано так:
«В сем 1701 году партиями неприятелю горазда докучали и землю разоряли (понеже более опасались наступления от неприятеля, неже сами наступали), междо которыми партиями и сия нарочитая учинена».
Небольшие конные партии стали тревожить порубежье Эстляндии и Лифляндии. Все лето на путях-дорогах шли стычки передовых отрядов сторон. Пока еще полковник граф Вольмар Антон фон Шлиппенбах решил совершить карательный рейд на ту сторону границы с Московским царством. Шведы в немалых силах ходили под городок Гдов на Псковщине и Печерский, уже хорошо укрепленный монастырь, но взять их не смогли. Вокруг Гдова русские деревни были сожжены.
Небольшой гарнизон Печер отразил нападение с успехом, но генерал Шлиппенбах успел разорить окрестные села и с военной добычей уйти восвояси. В документах той поры писалось, что шведов от укрепленного Печерского монастыря «отбросили» с потерями. Эти два набега в ходе «малой войны» случились в конце 1700 года и в начале следующего года.
Граф фон Шлиппенбах, человек в военном деле опытный, едва ли не первый в Швеции забил тревогу после первых поражений от войск Шереметева. Он не раз писал Карлу XII о том, что русские поразительно оправились от Нарвского разгрома и просил прислать ему еще тысяч восемь войска. То есть речь шла о том, чтобы вдвое увеличить численно 8-тысячный корпус графа Шлиппенбаха, немалая часть которого стояла гарнизонами в крепостях и для боя в поле не годилась.
Но самонадеянный король оказался глух к настоятельным просьбам своего генерала. Да и к тому же у него таких многочисленных подготовленных резервов или наемных батальонов и эскадронов не имелось. Резервы из Швеции и Финляндии уходили на пополнение главной королевской армии, воевавшей на польской земле и в Саксонии. Туда же уходили вербованные на немецкой земле наемники. Графу Шлиппенбаху приходилось довольствоваться только местными рекрутами, набираемыми в Лифляндии и Эстляндии, и отчасти горожанами-ополченцами.
К большой «диверсии» генерал-фельдмаршал готовился тщательно, стараясь предусмотреть все до мелочи. В декабре 1700 года он попытался взять укрепленный город Мариенбург (ныне Алыст), но потерпел неудачу. Его полкам пришлось отступить в свои пределы. Так что, как говорится, «первый блин оказался комом». Но это не смутило Бориса Петровича, который верил в свою воеводскую звезду. Он знал, что боевой опыт – это дело наживное, верил, что победы будут.
Первая большая операция провалилась, хотя дело обошлось без больших потерь в людях. Зато более удачно действовали небольшие конные отряды: они опустошали селения, создавали ощутимые помехи шведским войскам в снабжении провиантом и фуражом. И сами возвращались в места расквартирования с военной добычей. Так для Б.П. Шереметева прошло лето 1701 года, лето второй военной кампании.
В сентябре того же года генерал-фельдмаршал решил провести в «малой войне» крупную операцию. Тогда на вражескую территорию вторглись почти одновременно три русских отряда общей численностью в 21 тысячу человек, состоя большей частью из конницы. Самым крупным, 11-тысячным отрядом, выступившим из Пскова, командовал сын петровского полководца – полковник (и будущий генерал-майор) Михаил Борисович Шереметев. У Репниной мызы близ Псковского озера он умело разбил отряд шведов – те потеряли в бою до трехсот человек только убитыми, две пушки и более ста фузей. Отряд Шереметева-младшего потерял всего девять человек. Тем самым была снята угроза Печерскому монастырю, стоявшему в 56 верстах от Пскова.
Первая победа, пусть небольшая и добытая больше численным превосходством атаковавших, имела в тот год немалое значение для подъема духа русских войск и весьма порадовала царя Петра I. Это постарался подчеркнуть и использовать Шереметев-старший, организовав торжественную встречу победителей в Печерском монастыре.
«Наперед везли полон, – описывает торжество русский дипломат И.А. Желябужский, – за полоном везли знамена, за знаменами пушки, за пушками ехали полки ратных людей, за полками ехал он, Михайла Борисович. А в то время у Печерского монастыря на всех раскатах и башнях распущены были знамена, также и во всех полках около Печерского монастыря. И на радости была стрельба пушечная по раскатам и по всем полкам, также из мелкого ружья».
В «Гистории Свейской войны» о том удачном бое у Репниной мызе записано так: «Сентября в 4 день фельтмаршал посылал сына своего Михайлу, которой, переправясь через реку Выбовку, у Ряпиной мызы нашел неприятелей 600 человек под командою маэора Розена и иных побил и вышеписанного маеора до 80 человек салдат, три штандарта и две пушки с аммунициею и мелкого ружья и обоз взял. И никто из неприятелей не ушел, кроме одного прапорщика».
Другой русский отряд, которым начальствовал Корсаков, потерпел неудачу у мызы Рауге. Полковник граф Шлиппенбах, имея в несколько раз меньше сил, отбросил от мызы неудачно атаковавших русских, которые потеряли несколько десятков человек и больше нападать не стали. Король Карл XII произвел за викторию у мызы Рауге графа в чин генерал-майора и «возложил» на него надежды в будущем.
Этот рядовой бой кампании 1701 года шведы выдали как за большую победу над русскими, о чем оповестили европейские столицы через своих дипломатов. В силу этого одна из голландских газет сообщала своим читателям, что против двухсот солдат Шлиппенбаха действовало… сто тысяч русских, потерпев поражение, они оставили на поле боя шесть тысяч солдат! Это было лишь одно из многих свидетельств того, насколько высок был полководческий гений короля Карла XII в умах европейцев эпохи Северной войны, еще только начавшей свой путь в два десятка лет.
В черновых материалах «Гистории Свейской войны», не вошедших в нее после первой редакции (зачеркнуто царской рукой), о бое у мызы Рауге записано одним предложением так: «Вторая партия у Ревги-мызы неприятелских людей и с приводцом многих побила».
В «Гисторию Свейской войны» не вошли донесения о действиях третьего отряда, посланного Шереметевым, и последующих набегах в ходе «малой войны» в конце 1701 года. При редакции главы за этот год было зачеркнуто следующее:
«…А третья партия, Новокезеницкой мызы не дошед, неприятельской отводной караул розбила и неприятелю ис той мызы выступя, учинила бой, где с помощиею божиею оных побили и многие деревни пожгли и, скот отогнав, возвратились паки к Печерскому монастырю благополучно.
Того ж сентября в 14 день изо Пскова посланы были слобоцкие черкасы, по Рижской дороге, которые ходили за Мариенбурх и выжгли болше 600 мыз и деревень, и хлеб зжатой и в полях пожгли и многие здания не толко деревянныя, но и каменныя разорили, и жителей, где застали, порубили и пленили.
Декабря в 30 день отправлена была российская партия в неприятельскую мызу Еверстер (от Дерпта в 35 верстах отстоящую) и в протчия, где обрели в них всякого скота и правианту з доволством, также и полковых всяких припасов и ружья немалое число. И, взяв оное все, тое мызу и протчие около ея разрили».
Их этих донесений видно, что «малая война» велась сторонами на «опустошение» сопредельных территорий. Разорялась, прежде всего, сельская местность, которую та и другая стороны защитить могли только с большим напряжением сил. Шведы же с 1701 года в Лифляндии и Эстляндии предпочитали отсиживаться за каменными стенами крепостей и большого числа старинных немецких рыцарских замков, которые редко брались лихим конным набегом иррегулярной конницы Шереметева.
Получив самостоятельность и осмотревшись, генерал-фельдмаршал Б.П. Шереметев стал действовать в Прибалтике на удивление всем (и возможно, самому себе) удачно и достаточно решительно. Именно он добыл русскому оружию первую серьезную победу в Северной войне. Победа оказалась знаковой. В декабре 1701 года при мызе Эрестфер (по дороге между Дерптом и Псковом) был разбит 7-тысячный корпус генерал-майора графа фон Шлиппенбаха, одного из лучших королевских военачальников. Русские атаковали неприятеля, имея в своих рядах 8 тысяч пехоты и 10 тысяч конницы при 16 орудиях.
Путь до Эрестфера, где шведы устроились на зимних квартирах, войска Шереметева, выступив из Пскова 23 декабря, прошли за три дня. По пути нигде на лишнее время не задерживались, двигаясь «тайным обычаем», чтобы не дать неприятелю обнаружить себя раньше, чем будут найдены зимние квартиры корпуса Шлиппенбаха. Было только известно, что он стоит на прикрытии города-крепости Дерпта по прямой дороге из Пскова.
По зимним дорогам легкие пушки везли на санях, что позволяло легко маневрировать ими на поле боя. Конница частью состояла из полков черкас (украинских казаков), военнообязанных калмыков, башкир и татар, частью из драгун. Шереметевский отряд даже в условиях снежной зимы отличался хорошей маневренностью.
Высланная вперед на разведку «сильная» конная «партия» должна была точно установить, где находятся шведские войска по дороге на Дерпт и каковы их силы. «…Партия вскоре и возвратилась назад с несколкими человеки взятыми лифляндскими обыватели, которые сказали, что генерал-маэор Шлипенбах подлинно стоит от Дерпта в 4 милях в 7000 человеках кавалерии и инфантерии».
Как оказалось, шведский корпус стоял там без движения в своих главных силах. И собран был не для того, чтобы оборонять город Дерпт. Король Карл XII тоже требовал от своего военачальника активных, наступательных действий: Шлиппенбах в числе осторожных, не рисковавших военачальников в рядах шведского генералитета не значился. В силу этого у Бориса Петровича был достойный соперник.
Эта запись в «Гистории Свейской войны» опровергает высказываемое в ряде исторических работ суждение о том, что Шереметев узнал о местонахождении корпуса генерала графа Шлиппенбаха у мызы Эрестфер через засылаемых в Лифляндию шпионов. В действительности информация была получена от взятых в плен не военных, а гражданских лиц, простых обывателей и торговцев, которых «языками» назвать трудно, только с известной натяжкой. Поэтому о полной достоверности такой инфомации говорить во все времена было сложно.
27 декабря русские войска неожиданно появились недалеко от шведского лагеря, в котором в тот день праздновалось Рождество Христово. По пути они так и не были обнаружены противником, который тоже оплошал с несением дозорной службы. Было ли это случайным совпадением, или удачной военной хитростью петровского фельдмаршала, история умалчивает. О том в его обильной переписке и в «Гистории Свейской войны» ничего не говорится.
На следующий день Шлиппенбах на всякий случай выслал в сторону российской границы разведывательный отряд, который у урочища Выбовка неожиданно наткнулся на русский авангард. Шведы были окружены и разбиты. Теперь Шереметев уже не пошел дальше «тайным образом», не медлил в действиях, а спешил, чтобы Шлиппенбах не собрался с еще большими силами, не подтянул к себе крепостные гарнизоны из округи.
Когда иррегулярная конница «лихо» вышла на берега реки Ан, то была замечена шведским сторожевым постом. На мызе Эрестфер встревожились: русские зашли далеко, но силы их были неизвестны. Подполковник Ливен с двумя ротами пехоты и одной пушкой спешно вышел к речной переправе. Его атаковали конной лавой под свист тучи оперенных стрел, и триста эстляндских стрелков Ливена пали на месте.
В шведском лагере забили тревогу. Генерал граф Шлиппенбах, не теряя самообладания, выслал к реке еще больший отряд с 6 пушками, но тот смог только оттеснить конную разведку русских. Тогда королевскому генералу пришлось спешно выстраивать свой корпус в боевой порядок большого числом людей каре перед мызой Эрестфер на достаточно удобном для полевого боя месте, и стали поджидать противника.
Сражение у Эрестфера началось с того, что шведскую кавалерию, выстроившуюся для боя, атаковали русские драгуны. Шведы удачно открыли пушечный огонь картечью и воодушевленные отступлением передовых драгунских эскадронов русских пошли в контратаку. Построение, задуманное Шлиппенбахом, было сломано, фланги каре оказались открыты.
И тут неожиданно на поле боя на санях появилось 16 орудийных расчетов: то была военная хитрость Шереметева. Пушки сразу же открыли огонь. Затем на поле боя вышли шеренги русской пехоты, которые ружейными залпами заставили шведскую кавалерию повернуть назад. При отступлении конные шведы расстроили ряды своих пехотных батальонов, и они оказались трудно управляемыми. Ситуация на поле боя менялась быстро, и Шлиппенбах в отличие от Шереметева растерял нити командования своим корпусом. Это стало для шведов началом Эрестферской катастрофы.
По сигналу русского командующего вперед пошли драгунские полки Кропотова, Зыбина и Гулицы. А с флангов по огромному наступающему шведскому каре ударила иррегулярная конница. Тысячи конников влетели в каре, прорвав его строй, и там началась резня. Сильный фланговый удар и стал переломом в Эрестферском деле.
Ожесточенное сражение при Эрестфере длилось пять часов и завершилось уже в темноте. Первыми бросили поле боя конные шведы, оставив без прикрытия пехоту. Генерал-майор граф фон Шлиппенбах, который с небольшим числом людей смог ускакать по дороге на Ревель, потерял до трех тысяч человек убитыми, 366 – пленными, 16 знамен, всю артиллерию и обоз. То есть корпус королевской армии в тот день потерял, не считая раненых и дезертиров, почти половину своего состава.
Потери победителей как атакующей стороны составили около одной тысячи человек убитыми и ранеными. Они были для ожесточенного 5-часового сражения несовместимы с уроном проигравших шведов.
Остатки разбитого и рассыпавшегося шведского корпуса укрылись за крепостными стенами Дерпта (бывший Юрьев, ныне Тарту, Эстония). Туда беглецы тянулись из заснеженных лесов одиночками и толпами: было утрачено много личного оружия. От преследования бежавших шведов боярин-воевода Б.П. Шереметев разумно отказался: глубокие снега и обледенелые дороги грозили лошадям большими бедами. Да и взятые огромные трофеи заметно обременяли войска.
Шереметев не стал преследовать бежавших во все стороны шведов и не пошел марш-бросками на Дерптскую крепость. Хотя момент был и для того, и для другого удобный. В письме в Москву об одержанной победе Борис Петрович в таких словах объяснял государю Петру I свое поведение после одержанной победы:
«Нельзя было итить, всемерно все лошади встали, а пуще снеги глубокие и после теплыни от морозов понастило; где лошадь увязнет, не выдеретца; ноги у лошадей ободрали до мяса».
Такое объяснение, думается, тронуло Петра I: именем своей любимой лошади Лизет он в будущем назовет один из парусников Балтийского флота. Сам Борис Петрович был известен как большой любитель лошадей, понимавший всю их значимость для любой армии той эпохи. Они были незаменимыми спутниками военных людей: и верховыми, и артиллерийскими, и обозными. Лошади носили на себе всадников, везли орудия всех калибров и зарядные ящики, всевозможные обозные повозки и… кареты. Кроме того, они кормили собой войска, когда были уже не пригодны к воинской службе.
Войско Шереметева возвратилось в Псков 4 января 1702 года, куда ранее «добежали» легкоконные вестники. Его встречали колокольным звоном, молебным пением, пальбой из крепостных пушек и старинных пищалей и «мелкого ружья».
Переоценить моральное значение Эрестферской победы в самом начале Северной войны было трудно. Нарвское поражение в сознании россиян после Эрестфера начало уходить в прошлое: пришла первая большая победа. Тем самым был развеян миф о непобедимости «свеев». Несказанно обрадованный известием о славной виктории царь Петр I восторженно писал:
«Мы дошли до того, что шведов побеждать можем; пока сражались двое против одного, но скоро начнем побеждать их и равным числом…»
«Слава Богу! Мы можем, наконец, бить шведов!..»
В Москве, как в древнем Пскове, на радостях звонили колокола кремлевских храмов, монастырей и уличных церквей. В кремлевском Успенском соборе провели торжественное молебствие. Палили из 100 (!) пушек, а вечером был праздничный фейерверк. От имени царя-батюшки простой люд угощали вином, пивом и медом. Привезенные Шереметевым-младшим в столицу трофейные знамена и штандарты вывесили на башнях Московского Кремля для всеобщего обозрения. Огромный город ликовал не один день.
В столице, помимо ставших традиционными салютов, пиров и угощений, царские власти устроили для люда любого звания нечто вроде общедоступного театра. Первопрестольная Москва такого театрализованного представления в своей многовековой истории еще не знала. Человек из Посольского приказа Желябужский писал о нем в таких словах:
«А на Москве, на Красной площади для такой радости сделаны государевы деревянные хоромы и сени для банкета; а против тех хором на той же Красной площади сделаны разные потехи; и ныне стоят».
За эту такую нужную победу генерал-фельдмаршал Борис Петрович Шереметев был награжден недавно учрежденным орденом Святого апостола Андрея Первозванного. Награду ему в Псков привез из Москвы царский посланец, петровский фаворит Александр Данилович Меншиков, тоже в будущем генерал-фельдмаршал. В походном журнале полководца Петра Великого сохранилось описание этой орденской награды:
«…Знак золотой с алмазы, внизу того знака крест кавалерский Святого апостола Андрея с цепью золотою, ценой в 2000 рублей».
Царских пожалований удостоились, пожалуй, все участники Эрестферского дела. Разные награды получили все шереметевские офицеры. Всем солдатам выдано было наградных по серебряному рублю с профилем государя. Такие рубли впервые были отчеканены на Московском монетном дворе вместо прежних денег. Трофейные шведские знамена еще долго висели на Спасской башне Кремля в знак признательности Борису Петровичу Шереметеву. Таково было царское пожелание.
…Кампания 1702 года для русского оружия началась и закончилась большими успехами. В июне русские лодочные отряды разбили шведские флотилии, состоявшие из гораздо больших судов с пушечным вооружением, на Чудском и Ладожском озерах. Их остатки бежали по реке Нарове и больше не возвращались. В августе будущий генерал-адмирал русского флота Федор Матвеевич Апраксин на реке Ижоре разгромил корпус генерал-майора барона Адама Кронгиорта.
Эта победа была примечательна тем, что барон Кронгиорт пользовался большим расположением короля Карла XII как опытный военачальник, способный самостоятельно решать серьезные задачи. С 1700 года лифляндский барон как «храбрый генерал» командовал шведскими войсками на границах Ингрии и Карелии.
Но самую удачную операцию третьего года Северной войны для русского оружия опять провел генерал-фельдмаршал Б.П. Шереметев, о полководческом первенстве которого в рядах петровской регулярной армии спорить не приходилось. Еще с зимы он стал готовить свои полки к новому большому походу «за рубеж». Впрочем, и он, и Петр I прекрасно понимали, что сил у России еще недостаточно для проведения широких наступательных операций. Пока можно было предпринимать только отдельные рейды, походы, удары, надеясь на их удачу.
Обладатель фельдмаршальского жезла настойчиво и заранее запрашивал у царя Петра I о том, как ему действовать в наступившей военной кампании: «Как весну нынешнюю войну весть, наступательную или оборонительную?»
Государь отвечал, тоже проявляя известную осторожность: «С весны наступать оборонительно». Борис Петрович сказанное в Москве государево слово понимал: оба были в ответе за то, как идет война со «свеями». Весь вопрос был в том, как бы чего «дурного» не случилось.
Петр I по дипломатическим каналам, конечно, имел больше полезной информации о том, как на разных театрах идет Северная война, что позволяло ему выстраивать стратегию России в ней. Находясь весной в Архангельске, узнал, что главная королевская армия во главе с Карлом XII выступила в поход на Варшаву. И тем самым Шлиппенбаху в Лифляндию он подкреплений не пришлет. Отсюда напрашивался верный вывод: воевать нужно идти в Лифляндию, «истинный час для того пробил».
Знающий Шереметев только одобрил такое решение, чувствуя по всем признакам, что шведы «за рубежом» напротив Псковщины теряют силу и потому серьезных «диверсий» от них уже ждать не приходилось. Он, как и раньше, медленно собирался в уже назначенный царем поход. А дел было у него как командующего действительно много. Полки укомплектовывались до полного штата людьми и лошадьми, подбирались офицерские кадры, запасались боевыми припасами.
Шереметев в третью кампанию войны действовал более уверенно, чем в предыдущие кампании: на нарвское «прошлое» он уже не оглядывался и все так же не делал спешки, даже если его поторапливал сам царь. Его войско (корпус) выступило в новый поход из Пскова 12 июля, имея в своем составе 18 тысяч человек. На этот раз в его составе иррегулярных сил (конницы) имелось всего 3 тысячи человек, а пять шестых это были солдаты и офицеры регулярной армии, на обучение которых ушла вся зима и вся весна. Генерал-фельдмаршал позаботился о «сколачивании» воинских коллективов – рот и эскадронов, орудийных расчетов и полков.
Шереметевские полки шли «за рубеж» уже знакомыми дорогами опять в Лифляндию. Шведы теперь не имели возможности прикрывать границу сильными «партиями», предпочитая встречать русских достаточно далеко от нее. Чаще всего это делалось под стенами городов с крепостной оградой. Из разных источников Борис Петрович знал, что его соперник граф Шлиппенбах зиму провел в Дерпте и его окрестностях и свои полки оттуда он никуда не перемещал. В Дерпт всю зиму к нему шли пополнения, но в силу известных условий значительными они быть не могли.
Летом 1702 года генерал-майора графа фон Шлиппенбаха, имевшего под командованием уже 13-тысячный корпус (называются и другие цифры), постигло новое сокрушительное поражение под мызой Гуммельсгоф, юго-западнее Дерпта. Он потерял почти всю свою пехоту (около 5,5 тысячи человек), полевую артиллерию и все знамена. От прежнего превосходства над русскими не осталось и следа. Гуммельсгофские события развивались следующим образом.
Ради предосторожности Шереметев 17 июля выслал вперед конную «партию». За «трудною переправою» через реку она с налета разбила шведский аванпост – эскадрон кавалерии. В коротком бою он был разбит, в плен попали два офицера (в том числе командир эскадрона) и 27 рейтар. Стоявший у Сайга-мызы генерал Шлиппенбах, узнав о приближении русских и результате состоявшегося боя, в спешке, бросив часть багажа, отошел к мызе Гуммельсгоф и занял там более удобную позицию. «Неприятель во ордер баталии против наших построился».
Шведы мост «через реку Амовжу разрубили» и поставили там несколько пушек («караул») для защиты переправы. Подошедший к реке шереметевский авангард «отбил» вражескую заставу от реки. Мост был быстро починен, поскольку его до конца разрушить не успели, и вперед выслана легкая на подъем иррегулярная конница (калмыки и казаки). Главные силы русских войск «за оными следовали чрез великие три переправы и неприятеля дошли при мызе Гумиловой от тоя реки в 15-ти верстах».
Сражение 18 июля 1702 года началось с того, что кавалерия шведов напала на выдвигавшийся авангард большого полка Шереметева, потеснила его и взяла несколько пушек, не успевших стать на позицию. Самоуверенный Шлиппенбах начал было праздновать успех, но рано.
Затем начались настойчивые атаки двух русских драгунских полков, которые, в свою очередь, стали теснить противника, и ход битвы для сторон уравнялся. Когда к месту битвы подоспели спешившие на звуки боя шеремевские полки пехоты, то первая же их дружная, решительная атака имела полный успех. К тому же удачно действовали русские пушкари, выигравшие артиллерийскую дуэль у противника.
Шведы не выдержали этой атаки и в панике обратились в бегство. Королевская кавалерия оставила пехотинцев без прикрытия, смяла их на пути своего бегства, и те были почти все истреблены в рукопашном бою. Русские на поле боя «артиллерию, знамена и обоз взяли». Победители насчитали на поле битвы до 5 тысяч убитых, в плен попало 338 человек. Таков был урон шведского корпуса в людях, «кроме ушедших в леса». Трофеями стали 6 пушек и 7 мортир.
Драгунские полки вели преследование в «несколько миль», после чего возвратились с пленными к мызе Гуммельсгоф, которая на время стала штаб-квартирой генерал-фельдмаршала Б.П. Шереметева и его тыловой базой. Отсюда он 22 июля выступил с войсками после «опустошения» края по Рижской дороге «жилыми местами» «до озера Вильяна».
В городе Пернове (Пярну), стоящем на берегу Балтийского моря, королевский военачальник граф Шлиппенбах собрал не более трех тысяч беглецов. Остальные полегли на поле боя или рассеялись без особых надежд вернуть их в строй королевской армии. Собрать хотя бы какую-то небольшую часть разбежавшихся местных ополченцев он не смог: «в лесах и болотах осталось 5490».
После Гуммельсгофской победы рассылаемые во все стороны летучие отряды стали опустошать Лифляндию и Эстляндию, до того богатые провинции Шведского королевства. Налеты проводились на богатые мызы и старинные рыцарские замки, которые часто имели защитников. Провиант, который было невозможно забрать с собой, подвергался уничтожению (обычно его предавали огню); брались пленные. Коммуникационные линии шведских гарнизонов были разрушены.
«Легкие» отряды, рассылаемые Шереметевым по дорогам, опустошали, в соответствии с законами войны, местный край. Он задержался здесь на целых два месяца, тогда как зимой прошедшего года – только на десять дней. За эти два месяца шведские крепостные гарнизоны так и не собрались с мужеством выйти в поле и сразиться там с противником. Король Карл XII и более близкий Стокгольм оказались глухи ко всем посланиям из Лифляндии и Эстляндии о военной помощи.
За время летнего похода генерал-фельдмаршал Б.П. Шереметев захватил две крепости – у мызы Менза и в городе Мариенбург. И та, и другая были взяты, когда русские войска пошли «в Керепецкую мызу и далее по Мариенбургскому тракту». «По скаске взятых языков» там «обреталось неприятельских людей число немалое».
5 августа Шереметев направил к мызе Менза (там во главе гарнизона крепости сидел подполковник Вильгельм) драгунский полк полковника В.Д. Вадбольского (Вадбальского). Тот, когда подошел к мызе, то увидел рядом огромный «каменный дом с земляной крепостью и палисадами», которую сразу же осадил. Генерал-фельдмаршалу Вадбольский послал донесение, что своим полком «он ее один достать не может».
6 августа Шереметев пришел сам с полками к мызе Менза. Крепость была обстреляна из пушек. Под прикрытием пушечной пальбы драгуны, «подшед под палисады, подсекли оныя и, забросав ров, деревянное строение зажгли». Так начинался штурм, и гарнизон крепости с комендантом, «видя свое изнеможение», предпочел капитулировать, о чем барабанщик «начал бить шамад». «Во оной крепостице» было взято 158 человек, 4 пушки с «амуницей и всякими воинскими припасами».
В Мензе стало известно, что в недалеком городе Вальмер находится королевский отряд в тысячу человек с пушками. Шереметев отрядил туда отряд в семь полков во главе с генерал-майором фон И.Г. Верденом (Вердином), а сам двинулся к Мариенбургу. Вальмерский гарнизон был без труда («после малого сопротивления») разбит и пленен, взято несколько знамен и 4 пушки, а сам город подвергся разорению.
Из Вальмера к Риге была послана разведывательная «партия», которая в пяти милях от города разбила и частью пленила отряд кавалерии рижского генерал-губернатора в 50 человек. После боя разведчики «с языками» вернулись к главным силам. Пленные показали, что генерал Шлиппенбах не готов к ответным активным действиям, ожидает подкреплений из самой Швеции, но из Стокгольма не шлют даже обещаний. Король же Карл XII приказывает корпусному командиру вести войну собственными силами.
В результате похода 1702 года под контролем успешно действовавших русских войск оказалась вся Восточная Лифляндия, не только приграничная зона. Царь Петр I, получая донесения о новых успехах, с радостью для себя отмечал успехи своего «развоевавшегося» полководца: «Зело благодарны мы Вашими успехами».
Осенью того 1702 года генерал-фельдмаршал Б.П. Шереметев, который мог теперь доложить самодержцу о действительно серьезных боевых успехах, писал царю Петру I:
«…Всесильный бог и пресвятая богородица желание твое исполнили: больше того неприятельской земли разорять нечего, все разорили и запустошили, осталось целого места – Мариенбург, да Нарва, да Ревель, да Рига. С тем прибыло мне печали: куда деть взятый ясырь? Чухонцами полны и лагеря, и тюрьмы, а по начальным людям – везде… Да и опасно оттого, что люди какие сердитые… Вели учинить указ: чухон, выбрав лучших, которые умеют топором, оные которые художники, – отослать в Воронеж или в Азов для дела…»
Виктория при Гуммельсгофе и последующие за ней военные удачи имели в ходе еще не развернувшейся во всю историческую ширь Северной войны большое значение. Король Карл XII лишился целого армейского корпуса, которому предписывался контроль над обширными территориями Прибалтики: они в какой-то части оказались для королевства уже безвозвратно потерянными.
Последовали новые успехи русского оружия. От шведских военных флотилий окончательно были очищены Псковское и Чудское озера. Там ситуация немало заботила Б.П. Шереметева: шведы вполне реально могли высадить десант вблизи города Пскова, главной тыловой базы и зимних квартир для его полков.
С осени 1702 года по весну 1703 года от шведов были очищены берега Невы. События на порубежных озерах разворачивались следующим образом. Для начала русская пехота, посаженная на струги, очистила от неприятеля Ладогу и Чудское озеро. На последнем удачно действовал отряд полковника Федора Толбухина. Прорвавшись из Псковского озера в Чудское, он нанес шведской флотилии Лешерна поражение в двух боях на воде, захватив две яхты, вооруженные пушками. Остатки неприятельской флотилии по реке Нарове ушли в Финский залив, чтобы больше не появляться на озерах. Теперь можно было не опасаться высадки вражеских десантов в тыл наступающим в Эстляндии русским войскам.
В том же 1702 году войска генерал-фельдмаршала Б.П. Шереметева взяли крепости Мариенбург и Нотебург (древний новгородский Орешек). В последнем случае войсками командовал сам государь. Петр I поздравлял полководца с каждой новой победой, говорил о ней в своих письмах к другим лицам. Так, царь сообщал адмиралтейцу Ф.М. Апраксину: «Борис Петрович в Лифляндии гостил изрядно довольно».
Мариенбург вошел в российскую историю особой страницей. В этом городе пленницей (военнопленной) стала жена «пропавшего» под Мариенбургом шведского драгуна Марта Скавронская, служанка местного пастора, которая нашла приют прачкой у командующего. Потом у Шереметева ее выпросил А.Д. Меншиков, а у того – сам царь. Через несколько лет она под именем Екатерины Алексеевны станет законной женой Петра I Великого, а в 1725–1727 годах – всероссийской императрицей Екатериной I. Такой удивительной для истории стала судьба безвестной пленницы из Мариенбурга.
Перенесение военных действий на берега Невы, на территорию Ингрии (Ингерманландии), древней новгородской земли-пятины, началось с основательной подготовки операции, которую в истории Северной войны можно с полным основанием назвать стратегической. Это было «прорубание окна в Европу» там, где и задумывал государь Петр I. Борис Петрович Шереметев оказался одним из главных действующих лиц, да еще в ранге главнокомандующего русской армией, хотя во многих и самых важных случаях им на деле являлся самодержавный государь.
Одержанные Шереметевым победы, прежде всего в Лифляндии, дали русским солдатам и офицерам уверенность в будущих победах, способствовали их боевому обучению. Возможность успешной борьбы за берега Невы и Финского залива стала реальностью сегодняшнего дня. Еще в конце 1701 года Петр I задумал вернуть России древний новгородский Орешек (Нотебург) у истока Невы и крепость Ниеншанц близ ее морского устья. Других крепостей на линии Невы Швеция не имела.
В январе 1702 года Петр I приказал Б.П. Шереметеву, «первому победителю шведов», разведать действительное состояние этих крепостей. Он особо подчеркнул в письме: «Все сие приготовление зело хранить в тайне, как возможно, чтоб нихто не дознался». Можно считать, что такое задание было исполнено «в строгом секрете», поскольку появление русских войск на берегах и водах Ладоги оказалось для шведов полной неожиданностью.
Перед началом активных действий на линии Невы (первый удар наносился по Нотебургу, древнему новгородскому Орешку) «царским словом» Шереметеву ставилась следующая задача. В летнее время он решительными действиями против войск генерала Шлиппенбаха, соединенными с разорением Лифляндии и Эстляндии, должен был, с одной стороны, отвлечь внимание шведов от Ингрии, а с другой, лишить неприятеля средств к содержанию значительного корпуса войск поблизости от русских границ.
Петр I задуманную операцию готовил самым тщательным образом, не давая противной стороне обрести настороженность за свои владения в восточной части Финского залива. Пока Шереметев успешно воевал в Лифляндии, притягивая к себе все внимание шведского командования, Петр I с двумя гвардейскими полками убыл в… Архангельск, единственные морские ворота России на Русском Севере, далеком от театра военных действий.
В Архангельске царь занимался кораблестроительными делами и подготовкой города к возможному повторению нападения шведского флота на портовый город, о чем в европейских столицах ходило много слухов. Слухи эти по дипломатическим каналам, естественно, приходили в стольный град Москву. Спустя несколько дней после прибытия в Архангельск Петр I напомнил Шереметеву о походе в Лифляндию:
«Хотя уже и довольно ваша милость слышал от нас, и сам не оставишь доброго случая, однакож не мог не оставить сего, яко у нас есть ведомость, что неприятель транспорт из Померании в 10 000 человек из Лифлянды готовит, а сам, конечно, пошел к Варшаве. И теперь истинной час (прося у Господа сил помощи) в небытии его, а также и пока транспорт не учинен, поиском предварить главным делом на Веллинга к Дерпту».
Но угроза прибытия в Лифляндию 10-тысячного корпуса оказалась пустой: эти войска пошли на пополнение главной королевской армии, находившейся в Польше. Воевать же генерал-фельдмаршалу Б.П. Шереметеву приказывалось активно, но пока не на берегах Невы.
Все это было так. На самом же деле шла «удаленная» подготовка похода на Ладожское озеро для взятия Нотебургской крепости и всего течения реки Невы. После трехмесячного пребывания в Архангельске Петр I вместе с гвардией двинулся через леса Карелии к Онежскому озеру. Там от берега Белого моря была прорублена гигантская просека длиной около 250 километров, которая получила название «царской дороги». Она начиналась на берегу Белого моря у деревни Нюхча. На пути встречалось только одно доступное для судов Выгозеро. Просека проходила по дремучим лесам, мхам и болотам. Места отличались безлюдием.
Такое царское повеление умело и в заданный срок исполнил сержант-преображенец Михаил Щепотьев, руководивший работами, на которые были мобилизованы местные жители. Валились тысячи и тысячи деревьев, в болотистых местах настилали гати. Солдаты гвардии и мужики из окрестных деревень тащили волоком несколько судов, построенных в Архангельске. На себе переносили корабельные тяжести. Через две недели участники похода вышли к Старой Ладоге.
Петр I не сразу вызвал Бориса Петровича к себе воевать на невских берегах. Он приказал ему до своего прибытия на Ладогу продолжать разорять Лифляндию, активно воюя в этой части Шведского королевства. Царь писал Шереметеву, поздравляя его с одержанной победой у Гуммельсгофа («мызы Гумоловой»):
«Нам время, слава Богу, есть, и для этого извольте вы еще довольное время там побыть, и как возможно землю разорить или что иное знатное при Божией помощи учинить, дабы неприятелю пристанища и сикурсу своим городам подать было не возможно».
На военном совете при государе был обсужден и утвержден петровский план овладения Нотебургом. Командующим русскими войсками был утвержден генерал-фельдмаршал Б.П. Шереметев, хотя фактически он состоял при Петре I. К концу сентября к Нотебургу были стянуты шереметевские полки, гвардия (Преображенский и Семеновский полки с бомбардирской ротой), подвезены артиллерия и припасы.
О Нотебурге были собраны сведения, которые дали торговые люди, ходившие по Ладожскому озеру и реке Неве, а также новгородские служилые дворяне. В представленной государю «росписи» говорилось:
«Город Орешек на острову, величиною с Ладогу; стены высокия, немного ниже новгородских; стоит от озера с версту. Невский проток подле Орешка от русской стороны, шириною сажен со 100, глубок и быстр; суда ходят подле самой стены, а с левой к берегу (Корельскому) не ходят. Солдат в нем не более 300. В городе строений мало: только воеводские хоромы да солдатские две большие избы. Наряд (пушки) не малый; сколько же, не ведают».
Нотебург, расположенный на Ореховом острове, в считанные дни был надежно окружен войсками, вставшими лагерем на обоих берегах Невы. На Ладожском озере уже действовала лодочная флотилия: крепостной гарнизон помощи по воде мог уже не ждать, равно как и подать вести о своем положении.
Благодаря заботам и трудам командующего под крепость была стянута артиллерия, которую в достатке обеспечили боевыми зарядами. Гарнизон Нотебурга оказал стойкое сопротивление. В осаде последнего деятельное участие приняла Ладожская военная флотилия. Штурмом же будущего Шлиссельбурга фактически руководил царь Петр I. Нотебург пал после кровавого штурма, который длился 13 часов. Царь ликовал: «Токмо великому Богу в славу сие чюдо причесть».
Взятие Нотебурга немало озаботило Бориса Петровича: вверенные ему войска на какое-то время остались без почти всей полевой артиллерии и с малыми запасами пушечных боезарядов и пороховых запасов, хотя о том почти не пишется. Дело обстояло так.
В «Гистории Свейской войны» («Поденных записках Петра Великого») сказано, какой ценой для армейской артиллерии победителей стало взятие Нотебурга (Шлиссельбурга). В «росписи припасам, которые издержаны при добывании Слюсенбурха», из 31 пушки (18– и 12-фунтовых): 15 пушек (все крупного, 18-фунтового калибра) были «расстреляны», то есть их стволы разорвались при яростной (беглой), продолжительной стрельбе «без роздыха». 8 пушек (все 8-фунтовые) оказались по разным причинам негодными для стрельбы. 4 пушки (того и другого калибра) после бомбардировки крепости было «починить можно».
В итоге только 4 полевые пушки могли продолжать свою «боевую биографию», то есть вести и дальше походную жизнь в рядах петровской армии. В ходе бомбардировки крепости и ее штурма было израсходовано пороха (в пудах): пушечного – 3017, мушкетного – 971, ручного (гранатного) – 429. Выстрелено: ядер – 8324, бомб (бомбов, то есть артиллерийских гранат) – 2581. Пехотинцами-гвардейцами в защитников крепости была брошена 4471 ручная граната двухфунтовая. На пополнение этих запасов в армии требовалось время.
…Из-под Орешка, переименованного тут же в «Ключ-город» (ныне Петрокрепость Ленинградской области), самодержец из Романовых уехал в Москву, приказав генерал-фельдмаршалу вернуться с войсками в Псков и оттуда вновь начать «воевать шведов». В старинной Новгородской крепости на Ореховом острове оставлялся сильный гарнизон. Новый «генеральный поход» в Прибалтику Петр I приказал на время отложить, сказав Борису Петровичу: «Всесовершенно бы утрудили людей, а паче же лошадей».
Небо над первопрестольной Москвой в начале декабря 1702 года снова озарилось победным фейерверком. Городские улицы и площади снова увидели торжественное шествие петровских войск (через триумфальные арки) по случаю побед генерал-фельдмаршала Б.П. Шереметева в Лифляндии. Именно там он фактически вступил в должность главнокомандующего русской армией и завершил процесс взятия Нотебургской крепости. Вернее – возвращения Орешка в лоно Отечества. В последнем случае войсками командовал сам Петр I.
По возвращении с гвардией в Москву царь Петр I предписал генерал-фельдмаршалу Б.П. Шереметеву быть готовым к «генеральному походу к весне», а теперь «добрыми партиями по своему рассмотрению чинить промысел извольте». Государь извещал, что солдаты на укомплектование скоро будут посланы. Кроме 7000 солдат, будут и драгуны. «Артиллерию отпустим скоро, и пушки уже отобраны, также и иные вещи. Лошадей изволь раздать по рукам, как и псковским драгунам».
То есть лошади на зимнее содержание в большом числе до весны отдавались местным жителям со строгим наказом заботиться о них. Таким образом, Шереметев, как старший над действующими войсками, был избавлен от немалой части лишних хлопот, связанных с поиском и подвозом фуража. Все это делалось «по царскому повелению». Противиться «лошадиному постою» не приходилось.
Казалось бы, в ту эпоху европейские войны, не год длившиеся, «затухали» на время зимних холодов и непогоды. Шереметев же, штаб-квартирой которого являлся город-крепость Псков, продолжал воевать «по ту сторону рубежа», не давая шведам покоя ни в Лифляндии, ни в Эстляндии.
В середине декабря 1702 года из Пскова к Нарве и Ивангороду был выслан отряд из трех драгунских полков и тысячи казаков под командой полковника князя В.А. Вадбольского. Он совершил неожиданное нападение на пригород Ивангорода, где на квартирах стояло две тысячи человек шведской пехоты и кавалерии. Неприятель был разбит, взято много пленных. Почетными трофеями стали знамена и барабаны. Мызы и деревни вокруг Нарвы были разорены и сожжены. Сильный нарвский гарнизон в той ситуации оказался бессилен что-либо предпринять.
…Зима во время псковского «сидения» ушла на подготовку нового похода «за рубеж»: на то заранее был получен царский указ. Но речь шла не о Лифляндии: предстояло отвоевать невские берега и выйти к Финскому заливу. Царь приказал генерал-фельдмаршалу Б.П. Шереметеву «по самой первой воде» прибыть в Шлиссельбург и собрать там русскую армию воедино. Когда полководец из Пскова, «поспешая», прибыл в назначенное место, он там не застал ни одного полка, назначенного в поход.
Войска собирались трудно. Виной была весенняя распутица: дороги, вследствие оттепели, были совершенно испорчены, речки разлились. Полки гвардии – Преображенский и Семеновский с бомбардирской ротой – вышли из Москвы в конце февраля в числе 5177 человек. Им пришлось остановиться в Новгороде и ждать, когда местный губернатор Брюс с немалыми затруднениями собрал только для гвардейских полков 800 подвод, считая и 227 подвод, пришедших с ними из Москвы. При переправе через разлившуюся речку Тигати пришлось делать плоты. И только в начале апреля оба полка выступили на подводах из Новгорода к Ладоге. Двухнедельный запас напеченного хлеба и больных отправили по Волхову на 12 стругах. Поход из Новгорода до Шлиссельбурга занял две недели.
Столь сложно добирались до места сбора армейских сил полки, стоявшие в Пскове и Новгороде, в других городах. Меньше затруднений в переходах имела драгунская кавалерия. Наконец, собрав полки у Шлиссельбурга, подтянув туда лодочную флотилию с Ладожского озера, Б.П. Шереметев 23 апреля выступил на запад по течению Невы, следуя берегом и по воде.
Русская 20-тысячная армия появилась у Ниеншанца внезапно для шведов: они не ожидали столь скорого ее прихода после падения Нотебурга. Крепость была осаждена, начались земляные работы и установка пушечных батарей. Усиленные работы над возведением ретраншаментов и устройством батарейных позиций продолжались три дня под сильным неприятельским огнем из мортир. Палили камнями, бомбами и каркасами, не причинявшими осаждающим большого вреда. На реке Охте был построен мост. Прибывшую на судах по Неве от Шлиссельбурга осадную артиллерию (48 пушек и 16 мортир) вместе с боеприпасами и разным армейским имуществом удачно выгрузили на берег.
Когда под Ниеншанц прибыл царь Петр I, он вместе с генерал-фельдмаршалом Шереметевым провел рекогносцировку вражеской крепости. Он отписал Меншикову, что «шведский город» гораздо больше, чем было ему известно: «Про новый вал говорили, что низок: он выше самого города и выведен порядочною фортификациею, только дерном не обложен».
После рекогносцировки крепостных укреплений и отказа шведского коменданта сдаться на почетных условиях началась бомбардировка Ниеншанца. Она велась без перерыва. Орудия (пушки и мортиры) стреляли залпами, ведя огневое обеспечение скорого приступа. Но скоро ожидаемый штурм не состоялся: на рассвете 1 мая королевский гарнизон, не выдержав обстрела, сдался: в крепости барабанщик стал бить «шамад». Бомбардировка сразу прекратилась.
Завязались переговоры о сдаче крепости. Шереметев сурово потребовал от коменданта немедленной капитуляции, а не запрашиваемым утром следующего дня. Шведам разрешалось, взяв с собой 4 железные пушки, под распущенными знаменами, с барабанным боем уйти к Нарвской крепости. Вечером в Ниеншанц вошел лейб-гвардии Преображенский полк, который расставил там караулы.
С Ниеншанцем связано создание первого воинского мемориала России. Дело обстояло так. Царь Петр I приказал срыть неприятельскую крепость до основания, которая не играла никакой роли для обороны устья Невы и никак не вписывалась в строительство Санкт-Петербурга. Но в мае того же года на месте, где находился Ниеншанц, возник небольшой холм, окруженный оградой из трофейных шведских пушек. Это была братская могила русских воинов, павших при взятии крепости. Со временем холм осел и затерялся на местности.
На том холме, который венчал братскую могилу, Петр I посадил дуб: он хорошо прижился и был более двух веков памятен для жителей столичного Санкт-Петербурга, затем Петрограда и Ленинграда. В Великую Отечественную войну 1941–1945 годов вековой петровский дуб сгорел. Сегодня первый воинский мемориал России, которому уже более трех столетий (!), представлен шестью шведскими пушками, сохранившимися с тех времен.
Генерал-фельдмаршал Б.П. Шереметев после взятия Ниеншанца с малой частью армии пошел на Копорье, тоже старинную новгородскую крепость, превращенную в твердыню немецкими рыцарями-крестоносцами и отбитую у них в свое время князем-воителем Александром Невским. Крепость со стенами, сложенными из дикого камня, усиленная самой природой, не позволяла надеяться на быстрый захват Копорья, стоявшего на полпути от Невы до Нарвы.
Полководец был настроен на осаду Копорья. Он писал Петру I: «Если от бомб не сдадутся, приступать никоими мерами нельзя: кругом ров самородный, и все – плита».
Однако борьбы за Копорье не случилось. Едва прозвучали первые пушечные выстрелы, как комендант крепости, о неустрашимости которого говорили пленные, заявил о сдаче. В донесении о том Шереметев радовал царя: «Слава Богу, музыка твоя, государь, – мортиры бомбами, – хорошо играет: шведы горазды танцовать и фортеции отдавать; а если бы не бомбы, Бог знает, что бы делать». Капитулировавший на почетных условиях шведский гарнизон был отпущен в Нарву.
Посланный далее генерал-фельдмаршалом сводный отряд освободил древний русский город Ям (был переименован в Ямбург). Здесь шведы после недолгого сопротивления тоже сдались: ямский гарнизон получил обговоренное право свободного выхода из крепости и ушел к недалекой Нарве, пополнив собой ее гарнизон.
Сам Шереметев по царскому повелению направился через Эстляндию и Лифляндию к Пскову, по пути разоряя местность и разбивая небольшие шведские гарнизоны. Ожидалась встреча с корпусом генерала фон Шлиппенбаха, но он не рискнул еще раз встретиться с русскими и отступил западнее пути продвижения русских войск.
Полки Шереметева проделали обратный путь в Псков без серьезных боевых столкновений, хотя прошли большую часть Эстляндии и Лифляндии. Военная кампания близилась к завершению, и полководец остановился с главными силами на зимних квартирах в Печерах и окрестностях монастыря, превращенного его трудами в сильную крепость.
Прошедший 1703 год оказался удачен для набиравшейся боевого опыта петровской армии: русские войска взяли Ниеншанц, древнерусские Ямбург (Ям), Копорье и ряд других неприятельских укрепленных пунктов. В Эстляндии штурмом взяли хорошо защищенный город Везенберг. Так Ингрия и значительная часть Эстляндии и Лифляндии полностью оказались в руках русских. Выход в Балтийское море был завоеван, в чем была немалая заслуга полков, подчиненных Шереметеву и им подготовленных воевать. Этот выход предстояло еще защитить и закрепить за Россией.
Надо признать следующее. Полководец Б.П. Шереметев вел войну в Прибалтике так, как ее вели в прошлом воеводы царя Ивана Грозного (на опустошение неприятельской территории, лишение вражеских войск провианта, фуража, свободного передвижения на коммуникациях). То есть, как то ни странно звучит, в Северной войне пригодился опыт войны Ливонской времен царя Ивана Грозного.
В начале войны подобную тактику ведения «малой войны» в псковском приграничье избрали и шведы, но с полной неудачей. Умело расставленные по квартирам шереметевские полки, опираясь на укрепленные Печеры и Гдов, не позволили шведам «разгуляться» в приграничье.
В 1704 году генерал-фельдмаршал Шереметев во «второй Нарве» не ходил на первых ролях: русской армией, осаждавшей и бравшей крепость, победоносно командовал сам государь. Он отправил Бориса Петровича во главе 21 тысячи войск брать древний город-крепость Юрьев (Дерпт, ныне Тарту, Эстония). Петровский приказ гласил кратко: «Извольте, как можно скоро, иттить со всею пехотою под Дерпт».
За этим указом вчерашнему боярину-воеводе последовали еще два грозных царских напоминания: «Конечно, не отлагая, с помощию Божиею подите и осаждайте». «Еще в третье, подтверждая, пишу – конечно учини по вышеписанному, и пиши немедленно нам».
Шереметев, как всегда не спешивший выступать в еще плохо подготовленный поход, будь то малый или большой, отвечает царю уклончиво в письме от 16 мая: «В поход я к Дерпту збираюсь и, как могу скоро, так и пойду».
Отписка, разумеется, имела под собой веское в условиях войны обоснование. Однако царь Петр I снова не может скрыть своего раздражения затяжкой похода на Дерптскую крепость: «Немедленно извольте осаждать Дерпт; и зачем мешкаете, – не знаю».
Шереметев, совершив трудный для пехоты и полковой артиллерии переход, осадил сильный крепостной Дерпт, который был взят при участии Петра I. Изначально это был древний Юрьев, построенный в 1030 году великим князем Ярославом Мудрым. Гарнизон (вместе с вооруженными горожанами-ополченцами) насчитывал до пяти тысяч человек. Город защищали 132 орудия крупного калибра, установленных на шести бастионах. Осаждавшие имели артиллерии числом в два с половиной раза меньше: 24 пушки и 22 мортиры. К тому же это была не осадная, а полевая артиллерия гораздо меньших калибров.
Дерптский гарнизон капитулировать даже на почетных условиях, с правом выхода из города, не собирался. Крепостные стены и башни загодя были подновлены, равелины выдвинуты в поле, рвы перед ними полны воды. С запада город надежно обороняла полноводная река Эмбах, с юга – обширное моховое болото.
Начались привычные осадные работы. Из крепости велся беспрестанный артиллерийский огонь, немало досаждавший русским, особенно землекопам. Шведы пушечных зарядов не жалели, имея их запас «изрядный». Пришлось работать ночами. Борис Петрович писал: «Как я возрос, такой пушечной стрельбы не слыхал».
Русские отвечали огнем из пушек и мортир, но нанести серьезные повреждения укреплениям Дерпта они не могли. Впрочем, взаимная бомбардировка в ходе осады этой королевской крепости эффективностью не отличалась, поскольку серьезных потерь в людях она сторонам не принесла.
Осажденных откровенно пугал ход осадных работ, которые русские вели с большой настойчивостью. В конце июня шведский гарнизон совершил сильную вылазку с целью засыпать близко подведенные к бастионам апроши и лишить противную сторону части шанцевого инструмента. Поначалу в стане осаждавших от такого неожиданного хода дерптского гарнизона произошло смятение. Но русская пехота быстро пришла в себе, пошла в контратаку и отбила вылазку: шведы, с потерями и мало сделав из желаемого, укрылись за крепостной оградой.
Петр I, прибывший к Дерпту 2 июля, приказал Шереметеву поставить осадные батареи на краю болота для обстрела городских «Русских ворот» с башней и за рекой, на берегу Эмбаха. Крепость обстреливали двухпудовыми ядрами и фитильными бомбами. Гренадеры полка Ивана Жидка стали гатить болото связками хвороста, чтобы начать штурм крепостной ограды там, где шведы этого никак не ожидали. Они перетащили сюда часть орудий с других мест, но сбить стреляющие осадные батареи не смогли.
Следует заметить, что царь, ознакомившись с ходом осадных работ, был недоволен тем, как они ведутся: «Все негодно, и туне людей мучили». Он указал генерал-фельдмаршалу ошибку в организации осады: Шереметев приказал вести апроши к самым мощным стенам и бастионам крепости. Генерал-фельдмаршал резонно отвечал царю, что в этом месте, мол, сухо, а в других местах много воды в почве: сочившаяся вода заливала апроши.
Озабоченность Петра I была вполне объяснима: шереметевские полки ожидались под осажденной Нарвой, где требовалось участие всей полевой армии. Там же не хватало и артиллерии, особенно крупных калибров. Поэтому крепость Дерпт требовалось побыстрее взять. Только одним этим известием можно было нанести моральный урон стойко державшемуся нарвскому гарнизону.
Дерпт пал благодаря его усиленной артиллерийской бомбардировке. При виде усиленно завершавшихся осадных земляных работ и начале штурма в ночь на 13 июля шведский гарнизон счел за лучшее для себя выкинуть белые флаги. Комендант выслал четырех барабанщиков бить «шамад» – сигнал сдачи, но их в суматохе начавшегося приступа убили. И только трубач с замковой башни остановил русских, уже ворвавшихся в город и ведущих уличные бои.
Потери победителей за время осады составили 317 человек убитыми и 400 ранеными. Шведы потеряли 811 убитыми и 1388 ранеными. Трофеи в виде большого числа орудий не впечатляли: многие из них были старых образцов и годились только на переплавку в «артиллерийский металл». Остатки гарнизона были отпущены: офицерам оставили шпаги, трети солдат – ружья без зарядов. Шведы уходили с семьями, личным имуществом. Им разрешили взять на дорогу необходимый провиант. Почетными трофеями стали знамена и музыка – литавры, трубы, барабаны (они еще послужат петровской армии).
Через несколько дней, 17 июля, Петр I уехал назад, к осажденной Нарве. Он приказал Шереметеву, оставив в Дерпте должной силы гарнизон, идти с полками туда же. Но тот заболел и долго не мог сняться с места. Он привел войска в осадный лагерь с запозданием, но за это оправдываться ему перед государем не пришлось.
Генерал-фельдмаршал Б.П. Шереметев участвовал и во «второй Нарве», но только в ее последней фазе. Гарнизон крепости, которым командовал все тот же Хенинг Рудольф Горн, но уже генерал-майор, насчитывал 4555 человек при 432 орудиях. Стоявший на противоположном берегу Наровы крепостной Ивангород имел на вооружении 128 орудий; его гарнизон был немногочисленным. Но использовать всю их огневую мощь генерал Горн не мог: в крепости оказалось всего 300 человек обученной артиллерийской прислуги. Большую часть орудий обслуживали пехотные солдаты, и об эффективности их стрельбы рассуждать не приходилось.
После высокомерного отказа Горна сдать крепость на почетных условиях ее подвергли бомбардировке, которая велась и в светлое, и в темное время суток. Часть крепостных бастионов разрушалась каждодневно сосредоточенным огнем русских батарей. Осажденные уже не успевали по ночам заделывать бреши бревнами и камнями, а днем такой относительно безопасной возможности они не имели.
В обстреле Нарвской крепости участвовали собранные под ее стены 66 пушек крупных калибров и 34 тяжелые мортиры. В ходе «второй Нарвы» русская осадная артиллерия не испытывала недостаток в боезарядах, о чем Шереметев заботился вместе с царем. Сотни и сотни подвод ежедневно тянулись к осадному лагерю и обратно на Новгородчину и Псковщину. И качество пушечного (равно как и ружейного) пороха было намного лучше, чем в недалеком 1700 году.
Сложность организации бомбардировки Нарвской крепости состояла не столько в том, чтобы «выпалить» с известной меткостью многие тысячи ядер и бомб, а в том, чтобы своевременно доставить в осадный лагерь под Нарвой эти десятки тысяч пудов металла и пороха. И вся эта масса артиллерийских снарядов была «брошена» на вражескую крепость в считанные дни. По приказу командующего тысячи солдат занимались осадными работами, в том числе и возведением артиллерийских батарей.
Командовал русской артиллерией генерал-майор Яков Вилимович Брюс, прямой потомок королей Шотландии, родившийся в Москве в семье эмигранта, которого на родине ожидал топор палача. Брюс стал правой рукой командующего армией в ходе борьбы за крепость Нарву. Артиллерийский генерал за свои знания и способности был любим царем Петром I, от которого получил монопольное право торговли в России «никоцианской травой», то есть табаком. До Петра I табак считался на русской земле «богомерзким зельем».
В ходе всей осады не снималась угроза высадки шведского десанта для помощи крепостному гарнизону. Русские береговые батареи сильным огнем дважды отгоняли от устья Наровы королевский флот (во втором случае он состоял из 52 вымпелов) под флагом вице-адмирала де Пруа (Депруа) с многочисленным десантом на борту. Шведы под ядрами и в ожидании картечных залпов в упор высаживаться на берег не захотели. Королевскому флотоводцу пришлось уйти в Ревель и больше не делать попыток оказания помощи осажденной Нарве.
Потери в судах у вице-адмирала де Пруа все же были: три тяжелогруженные провиантом для нарвского гарнизона купеческие барки во время шторма сели на мель у самого берега. Суда и их груз (бочки с сельдями и солониной) стали трофеями русских. Для крепостного гарнизона это была плохая новость, на которую они ответили вылазкой эскадроном кирасир, атаковавшим русские шанцы.
Сильная своими фортификациями крепость Нарва пала на десятый день ее осадной бомбардировки. Петр I обязал генерал-майора Я.В. Брюса пробить бреши в двух бастионах: Глория и Гонор. Начальник артиллерии русской армии не знал отдыха, направляя огонь осадных батарей. 6 августа был разрушен хорошо вооруженный бастион Гонор. Неожиданно и для шведов, и для русских в девять часов утра целый фас бастиона с бруствером, валом и стоявшими на них пушками «опрокинулся в ров».
В тот же день осадные батареи сосредоточенным огнем совершенно разрушили бастион Виктория. Из 70 орудий, стоявших на этом бастионе, 69 (!) оказались выведенными из строя. Сильно пострадал и бастион Глория. От метких попаданий бомб и ядер крепостной арсенал превратился в груду развалин.
9 августа в 2 часа дня русские пошли на самый решительный приступ, в котором участвовало 1600 человек (больше охотники-добровольцы), разделенных на три штурмовые колонны. Из осадного лагеря вывели все войска, готовые поддержать атакующих: они были выстроены перед крепостью. Победный штурм Нарвы – древнерусского Ругодива – длился всего 45 минут. Победа далась ценой жизни 359 участников приступа.
Вскоре вслед за Нарвой капитулировал и гарнизон Ивангорода, стоявшего на противоположном берегу Наровы. Взятые здесь трофеи были огромны: 95 пушек, 7 мортир, 4 гаубицы, 22 дробовика, 16 тысяч ядер, много пороха, картечи, свинца, селитры и прочих воинских припасов. В итоге «второй Нарвы» русской армии почти не досталось только одного: провиант у шведов заканчивался.
В этих двух последних победах русской (Дерпт и Нарва) Борис Петрович Шереметев официально значился (по документам и даже в царских распоряжениях) главнокомандующим русской армией, хотя фактически во главе ее стоял сам государь. Петр I для непосвященных людей на Северной войне оставался «в тени» назначенного им предводителя армии России. Впрочем, недавний ближний царский боярин никогда не забывал при исполнении обязанностей главнокомандующего «своего места». Забываться ему было опасно, как, впрочем, и другим высоким лицам в государстве и армии.
В ноябре 1704 года генерал-фельдмаршал получил царский указ выступить с полками в Литву через Курляндию. Ему предстояло действовать против корпуса генерала графа Адама Людвига Левенгаупта, «когда реки станут», то есть с наступлением холодов. Левенгаупт, как рижский генерал-губернатор, умело командовал королевскими войсками в Курляндии и у Карла XII считался одним из лучших военачальников. Поэтому он был опасным соперником.
Шереметев смог выступить в поход из Пскова лишь в конце декабря. Три недели спустя, по зимним дорогам, он прибыл в неблизкий Витебск и, поскольку фуража на дальнейшее походное движение у него для тысяч лошадей уже не было, остановился на зимних квартирах на Витебщине, собираясь там остаться до конца весны.
Это вызвало большое неудовольствие Петра I, который прислал к Шереметеву свое доверенное лицо – генерала А.Д. Меншикова. Тот привез ему жесткое царское распоряжение: оставить под своим командованием драгунскую кавалерию и иррегулярную конницу, а во главе всех пехотных полков поставить наемника барона Георга Бенедикта Огильви, фельдмаршала на русской службе.
Потрясенный Шереметев до того расстроился такой царской немилостью, что слег в постель. Но все разрешилось для него как нельзя удачно. Царь по совету своего любимца Алексашки Меншикова оставил в высшем командовании армией все по-старому, доказывая в письме преданному ему генерал-фельдмаршалу: «Зделал то не для какого Вам оскорбления, но ради лучшего управления».
В Витебске Б.П. Шереметев закончил подготовку похода против Левенгаупта. Его войска двинулись в Курляндию: армейский авангард разгромил и «истребил» шведский гарнизон города-крепости Митавы, который не успел получить помощи от рижского генерал-губернатора. Но удерживать за собой курляндскую столицу Митаву с ее крепким замком русские не стали.
Однако после этого несомненного успеха Шереметева ожидало обидное поражение в полевой баталии. 15 июля 1705 года королевский генерал Левенгаупт в Курляндии в бою у Мур-мызы (в окрестностях Гемауертгофа) одержал верх над русским генерал-фельдмаршалом. Тот не был разбит, но отступил. Сам отступил перед врагом. Дело обстояло так.
Шведские войска первыми начали бой, находясь на выгодной для себя позиции. После ряда взаимных атак русская драгунская кавалерия отбросила шведов от Мур-мызы. Но вместо того чтобы преследовать начавшего отступление неприятеля, драгуны стали грабить его большой обоз. Опытный в войнах Левенгаупт воспользовался таким удобным случаем и в полном порядке отошел на новую позицию. От Мур-мызы отступил и Шереметев вместе со своими расстроенными полками.
На следующий день, 16 июля, шведы, наступая, ворвались в оставленный русскими без прикрытия обоз, завязали там бой, выиграли его и взяли 13 пушек и 10 знамен. В том двухдневном деле у Мур-мызы стороны понесли большие потери в людях, но их оказалось заметно больше у королевского генерала, хотя он и посчитался победителем.
Шереметев остро переживал неудачу. В его полководческой биографии она была, по сути дела, второй после «конфузии» под Нарвой в 1700 году. И он стал деятельно приводить свои отступившие войска в должный порядок. К слову говоря, после Мур-мызы его соперник генерал Левенгаупт разумно не спешил еще раз скрестить свое оружие с Шереметевым.
Царь Петр I не осудил тогда своего полководца с опытом старомосковского воеводы за потерю под Мур-мызой тринадцати пушек. За утрату же пушек государь всю войну карал строго. Наоборот, он, на этот раз сдержавшись, постарался его спокойно и мудро ободрить, написав Борису Петровичу в личном письме такие добрые слова:
«Не извольте о бывшем несчастье печальны быть, понеже всегдашняя удача много людей ввела в пагубу».
После поражения у Мур-мызы русские войска, быстро оправившись и приведя себя в порядок, ответным ударом в сентябре взяли столицу Курляндии город Митаву (ныне Елгава в Латвии) и крепостной Бауск. Командовал их обладанием сам царь Петр I. Генерал-фельдмаршал Б.П. Шереметев стоял в это время во главе сильного заслона на дорогах между Ригой и Митавой, чтобы не выпустить из Риги Лифляндский корпус местного губернатора Левенгаупта на помощь этим двум крепостям. Тот пойти на прорыв из Риги так и не решился.
…1705 год вошел в полководческую биографию Б.П. Шереметева «астраханской страницей». Летом этого года, в ночь на 30 июля, в городе-крепости Астрахань вспыхнуло восстание стрельцов, к которым присоединились горожане, солдаты, беглые и работные люди. Восстание с деятельным участием старообрядцев было вызвано ростом налогов и введением новых поборов (с бань, погребов, печей, с производства пива и браги) и началось после объявления запрета на ношение русского платья и бород (и разрешения их носить за большую плату).
Восставшие, ворвавшись в астраханский Кремль, убили воеводу Тимофея Ржевского (отличавшегося редкой алчностью и жестокостью) и около 300 приказных людей, гарнизонных офицеров и иноземцев. Крепость оказалась в их руках надолго. Астраханцы создали свое земское управление, которое отменило поборы с горожан.
К восстанию в Астрахани присоединились города Черный Яр, Красный Яр, Терки (Терек), Гурьев. Попытка поднять донское казачество успехом не увенчалась: донцы отказались поддержать астраханцев. Отряды атаманов Дериглаза (900 стрельцов) и Хохлача безуспешно пытались взять Царицын: его гарнизон устоял от «воров».
Встревоженный Петр I направил на подавление астраханского восстания немалые числом войска, в том числе и из действующей армии, во главе которых поставил генерал-фельдмаршала Шереметева. Калмыцкий хан Аюка по царскому повелению привел 20-тысячную конницу. Борис Петрович прибыл на место в начале следующего года и, по желанию царя уладить дело миром, без крови, устроил осаду Астрахани и отказался от ее штурма со всеми вытекающими отсюда последствиями. Шереметев отправил в мятежный город грамоты с объявлением от имени государя прощения и помилования в случае, если восставшие сложат оружие. В стане восставших началось разложение: богатые астраханцы и стрельцы высказались «за помилование», «голь» на помилование не надеялась.
В марте 1706 года город-крепость у устья Волги после упорного сопротивления (восставшая Астрахань держалась семь месяцев) и артиллерийской бомбардировки сдался. Царские войска заняли Кремль. Вооруженной рукой без большого труда были подавлены восстания и в других местах: падение Астрахани сломило дух восставших.
В результате проведенного розыска от пыток и казней погибло 365 повстанцев, много людей сослано на каторгу и в ссылку, наказано кнутом и «железом». Главный розыск проводился в селе Преображенском, куда были доставлены закованные «в железо лутчие воры».
В письмах к Петру I родовитый Б.П. Шереметев, недавний боярин и владелец многих тысяч «крепостных душ», изобразил дело так, что астраханские «воровские люди» вышли «с пушки и знаменны» против него, и он вынужден был открывать ответные военные действия. Впрочем, царь хвалил в письмах близкого к нему человека за усердие. Направляя его в Астрахань, он во всем полагался на верность долгу главнокомандующего армией.
Известно, что Борис Петрович не очень охотно выполнял это царское повеление, за что мог запросто попасть в немилость. Шереметев в жизни всегда тяготился подобными поручениями монархов. Более того, он не сумел уладить астраханское «воровское» дело миром и с малой кровью, но казни были не его рук делом.
Самодержец Петр I писал ему: «За который ваш труд Господь Бог вам заплатит и мы не оставим…» Он поздравлял своего верноподданного с «изрядным триумфом». Еще бы, внутри воюющего Московского царства снова установилась прежняя тишина, не мешая государю и созданной им регулярной армии «трудиться против шведа».
Наградой за «умиротворение» Астрахани генерал-фельдмаршалу стал… графский титул (данный впервые в истории России!) и высочайшее пожалование в личную собственность целой Юхоцкой волости и села Вощажниково с более чем двумя тысячами (точнее – 2400) дворов крепостных крестьян. Так новоиспеченный граф стал одним из самых богатых землевладельцев среди «птенцов гнезда Петрова».
Царские милости действительно были щедры и «высоки». Но, по утверждению многих отечественных исследователей, мало чем подтверждаемых, государь «всея России» остался недоволен действиями Шереметева в «астраханском мире»: тот жесткостью при подавлении восстания не блеснул и «государево дело» опять затянул.
…В действующую армию генерал-фельдмаршал Б.П. Шереметев вернулся с Нижней Волги в конце 1706 года. Ему в командование были отданы пехотные полки, вставшие на зимние квартиры в украинском городе Остроге и его окрестностях, на полпути между Киевом и Львовом. То есть под командование генерал-фельдмаршала с графским титулом была отдана большая часть петровской армии.
Будущий обладатель фельдмаршальского жезла А.Д. Меншиков с драгунской кавалерией стоял у Жолквы северо-западнее Львова. У Полоцка располагался корпус генерала барона Л.-Н. Аларта, наблюдавший за действиями генерала А.Л. Левенгаупта, который с Лифляндским корпусом мог выдвинуться из Риги. Строящийся Санкт-Петербург по-прежнему надежно оберегали полки Ф.М. Апраксина. Таково было расположение военных сил России на театре военных действий.
К тому времени разбитый шведами польский король Август II Саксонский изменил Северному союзу, подписав с Карлом XII в Альтранштадте сепаратный мирный договор. Наемный фельдмаршал Огильви был уволен с русской службы. Россия оказалась одна против Швеции: ее воинственный король Карл XII заговорил о Московском походе уже вслух. Это была уже реальная опасность вторжения главной королевской армии в российские пределы.
Перед русской стороной встал вопрос: как воевать дальше? На военном совете в конце декабря 1706 года в небольшом местечке Жолкве царь Петр I утвердил план, предложенный Борисом Петровичем Шереметевым: против начавшей наступление на московском направлении вражеской армии стала применяться тактика «выжженной земли», известная еще с древних времен. То есть «оголаживался мост», по которому могли бы пройти шведские войска в своих главных силах.
Генеральная баталия задумывалась «при своих границах», когда для нее сложилась бы благоприятная обстановка. Все военные события 1708 – начала 1709 года стали фактической предысторией Полтавской битвы, генерального сражения двух противоборствующих армий. В ее подготовке генерал-фельдмаршал граф Б.П. Шереметев сыграл одну из главных ролей. Сама судьба петровского воителя готовила его к тому самому яркому для русского оружия в Северной войне событию.
Главные силы русской армии, ее большая часть (57 с половиной тысяч человек) под командованием Шереметева расположились у белорусского города Борисова. В то время у полководца, выступавшего против раздельного командования пехотой и кавалерией, возникли серьезные разногласия с царским фаворитом генерал-лейтенантом А.Д. Меншиковым, который встал во главе сильной по составу драгунской кавалерии русской армии. Они продолжались и дальше, но не мешая общему делу. Царской волей граф Борис Петрович продолжал командовать пехотой главных армейских сил.
Их серьезное столкновение во мнениях ведения войны против пришедшей в движение главной королевской армии случилось на военном совете в белорусском селе Бешенковичи (юго-западнее Витебска) в начале марта 1708 года. Там генерал-фельдмаршал граф Б.П. Шереметев выступил против плана, предложенного царским фаворитом в чине генерал-поручика. Суть его сводилась к следующему: русская полевая армия должна была отступать перед Карлом XII, разоряя местности, по которым должны были пройти шведы, а драгунская кавалерия с иррегулярной конницей – нападать на наступающего врага с флангов и тыла.
Борис Петрович соглашался с отступлением к черте российской государственной границы. Но в ожидавшихся боевых действиях он был принципиально против разделения в полевой армии пехоты и кавалерии, да еще под командованием людей, не подчиненных один другому. Петр I тогда решать эту проблему не стал, имея на то «свой резон». Дело видится в том, что своей решительностью Меншиков выгодно отличался от Шереметева. Это было действительно так.
К весне 1708 года русская армия занимала широкий фронт прикрытия государственной границы: от Ингрии до Украины. На севере, в Ингрии стоял сводный корпус Ф.М. Апраксина (24,5 тысячи человек), прикрывавший Санкт-Петербург. В городе Борисове – армия Б.П. Шереметева. За Ригой, где был сосредоточен Лифляндский корпус генерала Левенгаупта, наблюдал отдельный 16-тысячный корпус Р.Х. Боура (Бауер, Баур, Боуер). На Украине стояли гарнизонами в Киеве, Чернигове, Нежине, Переяславле войска князя М.М. Голицына. Никто из них серьезных резервов не имел, подать помощь в трудные дни своевременно подать было нельзя из-за дальности расположения войск.
Исходя из этого расположения сил русской полевой армии, главная роль в отражении ожидавшего нашествия Карла XII отводилась войскам Шереметева. Именно они на то время прикрывали собой московское направление, то есть путь к Смоленску. В этом выражалось большое доверие царя Петра I к полководческому дарованию Бориса Петровича, уже привыкшего к графскому титулу и все также не любившего вспоминать «про Астрахань». Он тем «государственным делом» в своей жизни никогда не гордился, в особенности при царском дворе.
Приближаясь к границам России, король Карл XII лишний раз блеснул своим редким умением водить армию по чужой территории. Он сумел обмануть бдительность генерал-поручика А.Д. Меншикова, перейдя реку Березину в неожиданном для того месте и начав движение к Днепру. Русские войска отходили перед шведами, но контакта с ними не теряли, отслеживая каждое их движение и соответственно маневрируя, каждый раз оставляя за своей спиной прямой путь на Москву. Здесь Борис Петрович показал себя искусным тактиком, к советам которого царь всегда прислушивался.
Русская армия по линии реки Бабич перекрыла шведам путь. Но занятая ею позиция оказалась слишком растянутой (более чем на 10 верст) и в итоге неудачной для сражения. Генерал-фельдмаршал Б.П. Шереметев во главе тринадцати пехотных полков и одиннадцать драгунских Меншикова занимали правый фланг, который посчитали самым опасным местом позиции. Здесь сосредоточилась большая часть армейских сил. В центре встали девять пехотных (дивизия) и три драгунских полка князя Репнина. Левый фланг защищался десятью драгунскими полками князя Голицына.
По условиям лесистой местности, да еще с болотами, оба фланга оказались отрезанными от центра позиции и своевременно оказать ему помощь не могли даже кавалерией. Но другой береговой черты здесь не находилось, а за спиной армии уже протекал Днепр. Думается, что ее главнокомандующий все это понимал, но отходить дальше не мог, не имея на дальнейший отход перед неприятелем одобряющее царское слово. Иначе говоря, у полководца Шереметева иного выбора места не виделось, да и к тому же позицию у Головчино утвердил военный совет. То есть ответственность за итог дела была общая.
Карл XII смог разведать головчинскую позицию русских и определить ее самое слабое место – центр. Шведы без противодействия противной стороны 3 июля 1708 года перешли здесь реку Бабич и под прикрытием сильного артиллерийского огня атаковали по фронту дивизию князя А.И. Репнина. Она оказала стойкое сопротивление, но, расстреляв почти весь носимый запас патронов и не получив своевременной помощи от соседей, с малыми потерями в людях отступила в лес. Поле боя у Головчино осталось за шведами, которые продолжить наступление тогда не смогли.
В это время, когда шел головчинский бой, генерал-фельдмаршал Б.П. Шереметев ожидал атаки на своем правом фланге, что и помешало ему своевременно поддержать частью своих сил Репнина. Флангам русской армии после прорыва центра позиции пришлось организованно отступить. 5 июля русская армия перешла Днепр и встала на новую, «отсечную» позицию на московском направлении.
Через три дня Карл XII занял город Могилев. Он задержался там на четыре недели в ожидании подхода Лифляндского корпуса рижского губернатора генерала Левенгаупта. Головчинский успех, который в кампании 1708 года особо значимым не оказался, для короля «свеев» оказался последней серьезной удачей в его многостраничной полководческой биографии.
Царь Петр I был крайне недоволен обидным поражением при Головчино, и Шереметев это почувствовал, хотя его ни в чем не винили. Главный виновник проигранного сражения, каким оказался князь А.И. Репнин, был лишен генеральства и разжалован в рядовые пехотные солдаты лейб-гвардии Преображенского полка с материальным возмещением утраченных пушек. Но в то же время Петр I в поисках правды отметил, что в головчинском деле только треть русской армии противостояла всей шведской. Разумеется, верх одержать в том бою она не могла.
В боевых действиях наступила некоторая тревожная передышка. Командованию русской армии было важно упредить новое движение королевской армии. Главнокомандующий собрал в Шклове на «генеральный консилиум» военачальников. Военный совет принял следующее решение:
«Всю кавалерию расположить по Днепру от Шклова до Могилева, а пехоте всей идти к Горкам с артиллерией и обозами; в случае наступления, коннице отступать до Горок и, соединяясь там с пехотою, смотреть на неприятельские обороты и куда обратится – к Смоленску или Украйне – трудиться его упреждать».
Так в начале июля 1708 года главный театр Северной войны получил новое географическое начертание. После неудачного сражения при Головчино русские войска отступили от линии реки Бабич, а затем отошли у Могилева за Днепр. К тому времени король Карл XII понял, что Московский поход удачным не будет, и повернул армию на Украину, куда тайно звал его изменник гетман Иван Мазепа, обещая огромную «казацкую армию» против «москалей» и самую благоприятную зимовку на «верной» ему Гетманщине. Мазепа уже был готов стать в истории клятвопреступником.
В последующих победных для русского оружия сражениях 30 августа у села Доброе и 28 сентября при деревне Лесной Борис Петрович не участвовал. По воле государя генерал-фельдмаршал решал другие задачи, исходившие из петровской стратегии. И делал это весьма успешно.
Русские войска все это время бдительно «стерегли шведа», который оказался в стратегическом окружении, окончательно растеряв в войне инициативу. В этом немалая заслуга была петровского полководца Б.П. Шереметева. Он умело оперировал действиями отдельных воинских отрядов, рассылаемых от главных армейских сил для разгрома сторонников шведов и новоявленного короля Станислава I в приграничье Речи Посполитой.
Начало Московского похода короля Карла XII заметно оживило действия сторонников его ставленника на польском престоле Станислава Лещинского. В столкновениях с ними русские войска, стоявшие под командованием генерал-фельдмаршала Б.П. Шереметева на белорусской земле, приняли самое деятельное участие. Один из таких наиболее значимых боев состоялся 13 мая 1709 года при Лудухове.
Здесь сводный русский отряд, в котором оказалось много драгунской кавалерии, столкнулся со шляхетским (польским) войском старосты Бобруйского графом Яном Казимежем (Казимиром) Сапегой. Магнаты Сапеги, самые влиятельные и богатые в Литве, в отличие от почти всех других литовских магнатов, являлись сторонниками монарха Швеции. В ходе недолгого боя при Лудухове прошведские поляки потеряли в общей сложности 2 человек и бежали, преследуемые эскадронами русских драгун, потеряв в бегстве еще 500 человек.
Сапега под Лудуховым растерял почти все свое немалое войско. Сам граф с небольшим числом людей спасся, хотя драгуны настойчиво преследовали его. Тогда он и потерял свой гетманский бунчук, который стал почетным трофеем русских. Бежать же Сапеге пришлось через «опустошенные им же места своей родины».
Наголову разбитый ясновельможный граф Я.-К. Сапега в короткое царствование Екатерины I станет известной личностью. Временщик А.Д. Меншиков «выбрал» его в женихи для своей дочери Марии. Именитый Сапега, тогда занимавший в Польском королевстве «должность» сына старосты Грудзинского, был вызван в Санкт-Петербург и был там, на удивление всем иноземным дипломатам, щедро «обласкан».
По убедительной просьбе светлейшего князя Меншикова императрица 10 марта 1726 года вручила польскому вельможе, ни дня не служившему в русской армии, фельдмаршальский жезл. Польский граф награждается орденами Святого апостола Андрея Первозванного и Святого Александра Невского и миниатюрным драгоценным портретом Екатерины I для ношения на голубой ленте. Невесте княжне Марии государыня пожаловала 100 тысяч рублей серебром из государственной казны и несколько деревень в различных губерниях России и в Лифляндии. При этом никто в стольном городе на Неве не вспоминал о том, как Я.-К. Сапега долго воевал на стороне шведов.
Неожиданная смерть императрицы Екатерины I погубила все жизненные планы седьмого по счету российского генерал-фельдмаршала. И изменила планы мечтаний всесильного А.Д. Меншикова: он решил теперь обручить свою дочь с воцарившимся юным Петром II…
О славной победе при Лесной Шереметев узнал, находясь в своей ставке под Стародубом, где располагались главные силы русской армии. Она продолжала «сопровождать» главную королевскую армию, идя теперь параллельным курсом к востоку, закрывая пути-дороги к российской границе. Велась «малая война». Шереметев был одним из тех, кто занимался стратегическим окружением армии Карла XII, уже далеко зашедшей на восток и оторвавшейся от своих тыловых баз в Прибалтике и Польше.
Когда в середине сентября 1708 года шведская армия в своем наступательном движении «нацелилась» на Стародуб, главнокомандующий Б.П. Шереметев со своими полками занял города Почеп и Погар, отправив часть сил в Стародуб. Когда шведы стали приближаться, войска из Почепа были переброшены к Стародубу.
Командовавший стародубовским гарнизоном полковник И.С. Феленгейм получил приказ «чинить отпор неприятелю до последней меры». Когда же он стал жаловаться Шереметеву на то, что крепость «зело слаба», то получил повеление город «сколько возможно крепить». К работам были привлечены не только солдаты, но и местные жители, казаки.
Шереметев усилил гарнизон и соседнего со Стародубом города Новгород-Северский, который тоже должен был встать на пути королевской армии. Укреплять и защищать город от шведов был послан полк Г.П. Черышева. Несколько позднее сюда были отправлены «старый» Бутырский полк, один из лучших в русской армии, и пехотный батальон полковника Афанасия Астафьева.
Поскольку события разворачивались на земле Малороссии, генерал-фельдмаршал Шереметев старался в противостоянии шведам опираться на местное население, разоряемое войной. Он требовал от войск высокой дисциплины. Солдатам под страхом смертной казни запрещалось чинить «обиды и разорения». А за все продовольствие, привозимое в походные лагеря русской армии, приказывалось платить деньги. Все, кто чинил насилие над местными жителями, подлежали суровому наказанию: «…Для постраху иным казнить смертию».
К весне 1709 года русская армия в главных силах (преимущественно пехота с артиллерией) под командованием Бориса Петровича Шереметева стояла походным лагерем у Миргорода. Она находилась в готовности совершить новый маневр. Драгунская кавалерия под начальством генерал-лейтенанта А.Д. Меншикова держалась в удалении – на левом берегу реки Ворскла.
Они продолжали соперничать между собой. Если Меншиков действовал решительно и дерзко, то Шереметев продолжал осторожничать, проявлял медлительность и порой нерешительность. Он не рисковал и старался как можно меньше нести потерь в людях. Когда Петр I поручил ему стремительно и сильно атаковать шведский отряд генерала Крейца, то у генерал-фельдмаршала Б.П. Шереметева ничего не получилось: противник вовремя ушел из-под удара. Но в том деле при Рашевке успех все же был.
Главнокомандующий, наблюдавший за перемещением шведской армии и ее отдельных частей, старался там, где это можно было, нанести ей урон. В начале февраля он получил данные о том, что неприятель «ослабел» на правом фланге своей позиции. Здесь у местечка Лохвицы в деревне Рашевка стояли войска генерал-майора Крейца, которыми командовал полковник Альфендель: драгунский полк и «отдельные команды от двух пехотных полков». По местоположению им на скорую помощь рассчитывать не приходилось, хотя такого поворота событий надлежало опасаться.
Шереметев сформировал сводный отряд под командованием генерал-майора Бема в составе 4 драгунских полков, двух батальонов лейб-гвардии Преображенского полка, Астраханского полка и двух гренадерских рот. Драгунская кавалерия предназначалась для развития успеха и для преследования противника. Отряд Бема, совершив ночной марш-бросок, подошел к Рашевке в 8 часов утра 15 февраля.
Деревня Рашевка оказалась со стороны атаки окуруженной рогатками, «в три ряда обметанными», за которыми расположились шведы. Преображенцы были спешены и отправлены в атаку. После двухчасового огневого боя русская пехота прорвалась сквозь рогатки и, неотступно преследуя бежавших шведов, ворвалась в устроенное ими полевое укрепление, которое в реляции было названо «замком», и овладели им. Неприятель, прежде всего королевский драгунский полк, был почти весь «побит». Только человек 50 конных сумели вырваться из Рашевки и уйти к Лохвицам.
В плен попало 162 шведа, в том числе 8 офицеров вместе с полковником Альфенделем. Почетными трофеями стали два знамени, не считая личного оружия побежденных. У Рашевки было захвачено до 3 тысяч (!) лошадей верховых, артиллерийских, полковых (обозных) и собственных фельдмаршала Рёншильда и «разного рода багаж». Масса лошадей «кормилась» здесь уже не первый день.
Потери победителей оказались на редкость малы: 16 человек убитых (14 из них были преображенцами) и 80 раненых. В число погибших не вошли тяжелораненые, умершие от ран.
Генерал-майор Крейц, узнав о «разбитии» в Рашевке отряда полковника Альфенделя, поспешно отступил из местечка Лохвицы к главным силам королевской армии. Быстро наступившая оттепель и разлив рек не давали возможности его преследовать. Это и вызвало царское неодобрение исходом дела: он ожидал от экспедиции генерал-майора Бема больших успехов, прежде всего атаки самих Лохвиц. Шереметев на том настоять не смог, поскольку Крейц имел разрешение на самостоятельность действий у Рашевки, чем он и воспользовался.
После рашевского боя генерал-фельдмаршал Б.П. Шереметев, перейдя с главными армейскими силами реку Сулу, встал временным лагерем в Глинске. Весеннее половодье и «бескормица» заставили и короля Карла XII изменить местоположение своей армии: во второй половине февраля его войска встали на беспокойный постой между реками Ворскла и Псел.
…Наступало время генеральной баталии двух армий. В конце мая 1709 года Борис Петрович Шереметев прибыл под Полтаву и сразу же приступил к исполнению обязанностей главнокомандующего, которые с него не снимались. Такова была воля царя Петра I. Он вновь отличался распорядительностью и пониманием сложившейся ситуации, продолжая стягивать армейские силы воедино. Когда к армии прибыл царь, то главнокомандующий армией вновь оказался на вторых ролях, хотя формально и стоял во главе всех армейских сил, собираемых под Полтаву по распоряжения государя.
Полтавское сражение связано с одной интересной формальностью в отношениях высших генералов, которые оказались в присутствии своих полновластных монархов во главе готовых сразиться армий. Между Б.П. Шереметевым (по указанию царя) и королевским генерал-фельдмаршалом бароном Карлом Густавом Рёншильдом (Рейншильдом), пославшим русскому полководцу соответствующее письмо, было заключено, по обычаю той эпохи и по инициативе шведской стороны, соглашение о генеральной баталии в день 29 июня:
«…Утвердили за поролем военным, чтобы до оного сроку никаких поисков чрез партию и объезды и внезапными набегами от обеих армий не быть».
Стороны стали деятельно готовиться к сражению, не мешая в этом деле друг другу, но точно зная, что ему быть в назначенный день. Вопрос был только в том, кто первый пойдет в наступление, а кто битву начнет с оборонительного варианта.
Ночью главнокомандующему Б.П. Шереметеву доложили, что из лейб-гвардии Семеновского полка исчез унтер-офицер «немчин», который что-то знал о диспозиции русской армии и, перебежав на сторону шведов, мог сообщить им узнанное. В силу этого ночью по указанию Петра I был созван новый военный совет, который внес в диспозицию ряд изменений.
К слову говоря, и в русский стан из вражеской армии явился поляк-перебежчик, который сообщил, что шведы пойдут наступать ночью. Вопрос здесь был только в том, поверили ли им в чужом стане, поскольку принесенные данные могли быть дезинформацией.
Однако мало чем подтвержденные слухи о том, что к русским со дня на день ожидается подход значительных подкреплений в лице калмыцкой конницы, заставили короля Карла XII начать битву на рассвете 27 июня. Он повел шведскую армию, усиленную казаками Мазепы и запорожцами, на русский полевой лагерь в ночь перед сражением.
Полководец граф Б.П. Шереметев в генеральном сражении Северной войны обязанности главнокомандующего исполнял номинально: при армии находился сам государь «всея России». Личное участие генерал-фельдмаршала в Полтавской битве как полководца выразилось в следующем.
Когда шведская армия на рассвете пошла в наступление и напоролась на редуты русских, Шереметев во главе главных сил стоял в укрепленном полевом лагере в готовности вступить в дело. Но кровавое дело до пехоты, не считая героически сражавшихся гарнизонов редутов, пока не доходило: сражение начала драгунская кавалерия А.Д. Меншикова, выведенная в поле перед лагерем.
В шесть часов утра, после нескольких часов сражения, когда первый натиск шведов был успешно отражен, царь Петр I приказал генерал-фельдмаршалу Б.П. Шереметеву вывести пехотные полки и вместе с гвардией построить на поле битвы перед укрепленным лагерем в две боевые линии. Они должны были стоять лицом к Будищенскому лесу, откуда ожидался неприятель, спиной – к своему лагерю.
В целях наилучшей взаимной выручки каждый пехотный полк был построен в следующий боевой порядок: один батальон – в первой боевой линии, другой – во второй боевой линии. (Больше такого построения в русской армии никогда не будет.) На флангах встала кавалерия из конных солдат-драгун. В резерв было выделено 9 батальонов пехоты, которые оставались в лагере, будучи в готовности выйти в поле. Артиллерия распределялась по всему фронту впереди боевого порядка.
Царь Петр I, объезжая выстроившиеся полки перед продолжением битвы, обратился к Борису Петровичу с такими словами:
«Господин фельдмаршал!
Поручаю вам мою армию и надеюсь, что в начальствовании оною вы поступите согласно предписанию, вам данному, а в случае непредвиденном, как искусный полководец.
Моя же должность – надзирать за всем вашим начальствованием и быть готовым на сикурс во всех местах, где требовать будет опасность и нужда».
В 8 часов утра шведская армия (пехота в одной линии, кавалерия на флангах – в две линии) вновь пошла в атаку. Русские (1-я боевая линия) двинулись ей навстречу. Дойдя на дальность прямого ружейного выстрела, они остановились, «как неподвижные стены, во всякой исправности регула, и не слышно было никакого шума, кроме командующих повелений». Раздались залпы русских ружей и пушек. Шведы отвечали ружейным огнем.
Такое огневое противостояние долгим быть не могло. Шведы, продолжая наступать, ринулись в штыковую атаку, настойчиво стремясь прорвать первую боевую линию русской армии. Правое крыло шведов стало теснить передовой порядок Новгородского пехотного полка, его 1-й батальон. Линия оказалась прорванной почти в самом центре.
Видя это, Петр I оказался здесь в самой гуще рукопашной свалки. Царь лично повел в контратаку 2-й батальон Новгородского полка, стоявший во второй линии. В это время ожесточенный рукопашный бой шел уже почти по всему фронту. Русские драгунские полки стали охватывать фланги боевого порядка королевской армии и угрожать ее тылу. Шведы дрогнули и повсеместно стали отступать от русской передовой линии.
К 11 часам историческая Полтавская битва окончилась блестящей победой русского оружия. В сражении участвовали русские батальоны пехоты первой линии, «а другая до того бою не дошла». Если, разумеется, не считать контратакующий ввод в бой 2-го батальона Новгородского полка. Драгунская кавалерия же трудилась с самого рассвета и до конца баталии.
Полтавская битва закончилась полным разгромом главной королевской армии Швеции, которая через несколько дней на днепровской переправе у Переволочны, капитулировав, прекратила свое существование и больше в своей прежней силе не воссоздавалась. В сражении генерал-фельдмаршал Борис Павлович Шереметев умело руководил действиями центра русской позиции. Русская пехота держалась стойко, не дав инфантерии и кавалерии шведов, наступавшим сперва колоннами, а затем линией, никаких шансов одержать над собой верх.
В наградном списке его имя не случайно стояло первым. Свой долг перед Россией и государем полководец в день Полтавской виктории исполнил с честью. За Полтаву граф Шереметев получил в собственность деревню Черная Грязь и личную признательность государя Петра Алексеевича.
Заслуги петровского полководца Б.П. Шереметева в сражении при Полтаве отмечались не только отечественными историками. Так, американский исследователь Р. Мэсси писал о том викториальном для русского оружия дне:
«Европейские политики, которые раньше уделяли делам царя немногим больше внимания, чем шаху Персии или моголу Индии, научились отныне тщательно учитывать русские интересы. Новый баланс сил, установленный тем утром пехотой Шереметева, кавалерией Меншикова и артиллерией Брюса, руководимых их двухметровым властелином, сохранится и разовьется в XVIII, XIX и XX веках».
…После Полтавской битвы генерал-фельдмаршал граф Б.П. Шереметев получает царское повеление с полками пехоты и небольшим числом драгунской кавалерии идти вновь в Прибалтику, под город-крепость Ригу. Вместе с генерал-адмиралом Ф.М. Апраксиным ему ставилась задача изгнания шведов с балтийского побережья от Нарвы до Риги и с Карельского перешейка.
Осенью того 1709 года благодаря исторической виктории под Полтавой был восстановлен Северный союз. В июле о том договорились в Потсдаме короли Польши, Дании и Пруссии. Россия вновь обрела союзников. Полтава стала своеобразным «водоразделом» Северной войны: теперь русская армия только наступала далеко за пределами российских границ.
Началась осада Риги. По тому времени она считалась одной из сильнейших городских крепостей в Европе. Ее защищали мощные стены бастионного типа, перед которыми по всему периметру шел широкий и глубокий ров, наполненный водой. На противоположном берегу реки Западная Двина находился отдельно стоящий форт Кобершанц, выполнявший роль предмостного укрепления.
Шведский гарнизон насчитывал 13,4 тысячи человек во главе с генералом Нильсом Штромбергом. Вооружение крепости состояло из 563 пушек, 66 мортир и 12 гаубиц. Рига имела удобный выход в Балтику, защищенный в речном устье отдельно стоящей крепостью Дюнамюнде. Если боевых припасов гарнизон имел вполне достаточно, то с запасами провианта дела оказались намного хуже.
Петр I запретил брать Ригу штурмом, чтобы избежать излишних людских потерь: солдаты были ему дороги. В ходе бомбардировки защитники города оказались в «великом ужасе». Ответная орудийная пальба крепостной артиллерии желаемого результата не давала. В декабре от попадания бомбы взлетел на воздух крепостной пороховой погреб, отчего в осажденном городе погибло много людей.
«В 12 день в самой цитадели взорвало лабораторию с пороховою казною, о чем после показывали вышедшие из Риги, что в то время многое число людей погибло и землею засыпало».
Осада Риги затягивалась, требуя все больше усилий для подвоза боеприпасов и провианта. Генерал-фельдмаршал Б.П. Шереметев как командующий осадным корпусом в ходе бесконечных переговоров и переписок убеждал рижское гарнизонное начальство и градоначальников:
«Гордость уже неприлична шведам, и неужели бедствия не вразумляют их, что время побед для них прошло безвозвратно…»
С наступлением холодов под Ригой для ее блокады с суши остался корпус князя А.И. Репнина. Остальные полки Шереметев распустил по зимним квартирам, назначенным свыше по местам так, чтобы по весне осадные войска собрались в полном составе достаточно скоро.
Зиму генерал-фельдмаршал провел в любимой первопрестольной Москве и своих подмосковных вотчинах. В осадный лагерь под Ригой вернулся весной 1710 года. В войсках свирепствовал голод: Шереметев же писал царю, что запасов провианта хватит до лета. Опустошенные Лифляндия и Курляндия в достатке обеспечить продовольствием русские войска могли только с большим трудом. Море же продолжало оставаться в руках шведов.
Затем началась эпидемия чумы, жертвами которой стало около десяти тысяч солдат и офицеров русских осадных войск. Эпидемия попала и в стан осажденных шведов и горожан. По некоторым данным, в Риге от эпидемии и голода умерло до 60 тысяч человек. Вероятнее всего, эта цифра сильно завышена.
С началом эпидемии чумы Б.П. Шереметев приказал ввести в войсках карантин. Заставы, учрежденные на дорогах, не пропускали людей «из моровых мест». Больных военных людей изолировали от здоровых, из осадного лагеря удалили гражданских лиц. Жгли «очистительные костры» из можжевельника, дымом от которых окуривали курьеров, прибывавших в лагерь, и их почту (письма). Несмотря на эти достаточно жесткие меры, чума устрашающе косила людей.
Петр I, недовольный затягиванием осады Риги, в середине апреля, чтобы выправить положение, послал к Риге светлейшего князя А.Д. Меншикова. Тот, прибыв на место и имея полномочия от царя, ужесточил осаду: Западную Двину перегородили цепями, чтобы воспрепятствовать шведам морем снабжать и подкреплять осажденный гарнизон города. На речном берегу поставили новые артиллерийские батареи. Через месяц деятельный Меншиков уехал из-под Риги.
Рига сдалась 14 июля 1710 года: осада велась русскими настойчиво. Большие людские потери от артиллерийских обстрелов, эпидемии чумы, нехватки съестных припасов, плотная блокада принудили до этого стойко державшийся шведский гарнизон к капитуляции. Повлияло на это и крайнее недовольство горожан, в том числе вооруженных ополченцев. Извне помощь осажденной Риге прийти не могла: устье реки Западной Двины оказалось закрыто для любых морских судов из Балтики.
Согласно условиям капитуляции, королевский генерал-губернатор граф Штромберг и чиновники были выпущены из крепости с личным имуществом, городской библиотекой и архивом. Горожане могли облегченно вздохнуть: самое трудное для них военное время оставалось позади. Русский главнокомандующий от имени своего монарха обещал рижанам сохранение прежних привилегий, законность и порядок.
Шведы выходили из Риги во главе с генералом графом Штромбергом с распущенными знаменами и барабанным боем. Остатки шведского гарнизона, ополовиненного эпидемией чумы (моровой язвы), были отпущены домой в Швецию из Динамюнде на гражданских судах. За время осады в гарнизонных трех рейтарских, 7 драгунских и 12 пехотных полках осталось всего 5132 человека, из которых 2905 значились больными, не способными сражаться людьми.
Последние из гуманных соображений отпускались на родину: «Те больные отпущены на родину по трактатам с нашим штап-офицером в Динаменде-шанцам, которых там приняв, отправили морем в Швецию на транспортных судах».
Генерал-фельдмаршал Б.П. Шереметев принял решение оставить часть сдавшегося рижского гарнизона в качестве военнопленных. Такой мерой предполагалось побудить официальный Стокгольм отпустить из плена русских солдат и офицеров, захваченных в нарушение договоренности под Нарвой в 1700 году по приказу короля Карла XII. Всего было задержано 250 человек и «знамен 12».
Но это было еще не все. «Понеже в капитуляции постановлено, которые лифляндцы и других городов (бывших Короны Швецкой, взятых чрез оружие российское) обретаются, те могут назватися росийскими подданными, и потому Выборгской и Карелской полки задержаны, ибо тогда оные крепости уже был взяты».
Из рижского гарнизона на завоеванной русской армии прибалтийской территории после капитуляции с соизволения генерал-фельдмаршала Б.П. Шереметева осталось «природной» лифляндской шляхты, то есть местного дворянства, 110 человек. В их числе были: один генерал, 5 полковников, 20 подполковников «в том числе от фортификации один», один королевский генерал-адъютант, 19 майоров, один комиссар, остальные – младшие офицеры и «асессоры», а также один шляхтич в чине рядового драбанта. Они стали «новоподданными лифляндцами», то есть гражданами Русского царства.
В крепостной город для занятия караулов вошли четыре полка русской пехоты – Гренадерский, Бутырский, Псковский и Устюжский. Задачу обеспечения порядка в оставляемой шведами Риге командующий возложил на генерал-майора Савву Айгустова. В «Гистории Свейской войны» официальная капитуляция Риги описана так:
«И когда приближился фельтмаршал к воротам, тогда ему рижский ма(г) истрат при отдании комплемента поднесли на подушке бархатной 2 ключа золотые. И по принятии ключей в самый въезд палили со всего города и цитаделя из всех пушек…»
После этого в королевском дворце, в его кирхе генерал-фельдмаршал Б.П. Шереметев принял присягу от знатных людей города Риги: «…Шляхта и духовныя особы учинили публичную присягу, в которой подписались все своими руками и печати приложили». В городской ратуше перед генерал-фельдмаршалом на верность России публично присягнул весь состав рижского магистрата.
Торжественная церемония приведения уже бывшего владения Шведского королевства города Риги к присяге на верность государю «всея России» Петру Алексеевичу закончилась следующим актом: «А потом в городе вместо швецких гербов по воротам и у двора королевского поставлены гербы российския».
О капитуляции города-крепости Борис Петрович Шереметев незамедлительно сообщил Петру I в Санкт-Петербург, зная, что тот с нетерпением ждет от него желанное известие. Подробнейший рапорт о взятии Риги, сдаче гарнизона и приведении города к присяге на верность России будет отправлен царю несколько позднее.
«Письмо Ваше о здаче Риги, – благодарно сообщал Петр I творцу виктории Борису Петровичу, – я с великой радостию получил (и завтра будем публично отдавать благодарение Богу и триумфовать). А за труды Ваши и всех, при Вас будущих, зело благодарствую и взаемно поздравляю. И прошу огласить сие мое поздравление всем».
Петру I было о чем вспомнить город Ригу, часть Шведского королевства. Вспомнить свое неудачное пребывание в ней в 1697 году, во время Великого посольства, когда ему местные власти не показали крепость и ее фортификации: «Правда, Вам веселее на нее глядеть, как нам было за 13 лет, ибо ныне они у Вас, а тогда мы у них были за караулами».
После Риги пала крепость Динамюнде, находившаяся на острове в устье реки Западная Двина. Ее гарнизон состоял из 1900 человек (половина вымерла от эпидемии чумы) и имел 198 пушек, 14 мортир и 13 гаубиц. Море плескалось прямо под крепостными стенами. В начале августа остатки осажденного гарнизона Динамюнде капитулировали.
Обстоятельства взятия этой шведской крепости, сторожившей подступы к Риге со стороны Балтийского моря, таковы. После падения Риги коменданту Динамюнде было послано письмо генерал-фельдмаршала Б.П. Шереметева с предложением капитулировать на почетных условиях. Тот ответил отказом, после чего «оную фортецию (стали) бомбардировать». После этого последовала сдача крепости Динамюнде. В «Гистории Свейской войны» о том говорится так:
«А камендат, видя, что город Рига уже взята, и сикурсу ожидать неоткуды, а в Динаменде во всем имеетца скудость и изнеможение, то в 1 день августа прислал он капитуляцию к фельтмаршалу з депутатами…
И оную фельтмаршал высмотря и поставя на мере, что прилично, подписав, послал в Динаменд. И по той капитуляции в 8 день августа оная крепость здалась».
В крепости Динамюнде русскими трофеями стали 225 различных орудий, в том числе 6 «порченых», более 43 тысяч пущечных ядер, 130 бочек с порохом, 130 ящиков с мушкетными пулями, 1779 фузей «годных и негодных», много прочего оружия, боевых припасов, различного имущества и… почти ничего из запасов провианта.
Рига стала девятой взятой шведской крепостью в полководческой биографии Бориса Петровича. В ознаменование ее взятия царь подарил ему ключи от городских ворот, изготовленные из золота, весом в три фунта. Они стали семейной реликвией графов Шереметевых наряду с кавалерийским седлом короля Карла XII, взятого с поля Полтавской битвы. Такими реликвиями в кругу высшего генералитета можно было только гордиться.
Через неделю после взятия Динамюнде генерал-фельдмаршал получил царский указ – спешно ехать в Польшу и возглавить стоявшие там русские войска. Ожидалось нападение турок и крымчаков, которые хотели восстановить на польском престоле Станислава Лещинского (Станислава I), изгнанного из Речи Посполитой. Разумеется, это было делом короля Карла XII, который, потеряв армию, укрылся во владениях Оттоманской Порты.
Было ясно, что вокруг России, армия которой успешно воевала, затевается опасная по возможным последствиям интрига. Царь Петр I, который мог опять лишиться союзника в лице польского короля Августа II Саксонского, в письме графу Б.П. Шереметеву отмечал крайнюю важность возлагаемого на него поручения:
«Хотя б я не хотел к Вам писать сего труда, однако ж крайняя нужда тому быть повелевает, чтоб Вы по получении сего указу ехали своею особою в Польшу».
Путь из-под Риги в польские пределы был опасный, поскольку эпидемия чумы своей силы еще не потеряла. Борис Петрович, которого самого судьба в чумной год хранила, проезжая со всеми мерами предосторожности по «моровым местам», потерял некоторых «людей дому своего» (из прислуги) и лучших лошадей. О том и другом он сильно сожалел.
В частном письме своему старому боевому товарищу генералу Я.В. Брюсу генерал-фельдмаршал жаловался на случившееся: «Николи такого страху и нужды не подносил и николи так беспокоен не был, как сего времени». Было от чего беспокоиться: чума унесла в тот год очень много человеческих жизней.
Стать во главе русских войск на польской территории графу Шереметеву не довелось. Он еще не успел доехать до места своего назначения, как его догнал царский курьер с приказанием возвратиться в Ригу. Причина тому по военному времени оказалась веской. В действующей армии дела со снабжением провиантом оказались настолько плохи, что нужно было добывать его всячески всюду, где стояли войска. Они, оторванные от пределов России, где находились тыловые армейские магазины, испытывали крайнюю нужду в доставке продовольствия.
Добывать провиант в землях Лифляндии и Курляндии, опустошенных уже затянувшейся войной и эпидемией «моровой язвы», было крайне сложно. По словам самого Бориса Петровича, в завоеванной Прибалтике «везде места опустелые и мертвые». Опять приходилось заниматься тыловыми хлопотами с теми же затруднениями, что были и раньше, «быть в печали».
О том, как трудно приходилось ему исполнять царское повеление, лучше всего свидетельствует личная переписка полководца, относящаяся к тому году. На бедственность положения с провиантом и его сбором для армии он сетует в письме своему старому другу Федору Матвеевичу Апраксину: «Повелено то делать, разве б ангелу то чинить, а не мне, человеку». Сбор провианта подвигался медленно, со скрипом. Оттого солдатский паек был сильно урезан.
Наступила осень 1710 года. В ее конце пришла тревожная весть – Оттоманская Порта объявила войну России, своей северной соседке. Во многом это было дело рук беглого короля Карла XII, укрывавшегося в османских владениях. Турция тогда была сильной в военном отношении державой. Россия в ответ объявила войну Оттоманской Порте только 25 февраля следующего, 1711 года:
«Февраля в 25 день, то есть в день воскресный, его величество был в Успенской церкве у молебна, где объявлен публичной о розрыве «с турецкой стороны» миру манифест».
Военные действия сторонами начались далеко не сразу. Только в конце декабря 1710 года царь Петр I прислал указ, по которому генерал-фельдмаршал граф Б.П. Шереметев должен был быть готов отослать большую часть подчиненных ему полков из Прибалтики на юг. По сути дела, с театра Северной войны на войну Турецкую уходила почти вся русская полевая армия. Было ясно, что открытие боевых действий против турок и крымского хана – дело не долгого времени.
Государь пока не требовал к себе полководца. Шереметеву предписывалось же «остатца в Риге на время и трудитца, чтоб собрать провианту на рижский гарнизон на семь тысяч на год». Это означало, что гарнизон завоеванной столицы Лифляндии был определен в 7 тысяч солдат и офицеров. Шведы еще совсем недавно держали в Риге гораздо больше войск.
Год 1710-й закончился весьма успешно для петровской России, и личный полководческий вклад генерал-фельдмаршала графа Б.П. Шереметева смотрелся весьма значимым и бесспорным. Показательно, что это подчеркивали иностранные дипломаты в своей переписке с европейскими столицами. Вице-адмирал датского флота Юль Юст, посол союзной Дании в России, выразительно поведал о том в своих мемуарных записках:
«Кампания нынешнего лета закончилась так счастливо, что о большом успехе нельзя было мечтать. В самом деле, в одно лето царь взял восемь сильнейших крепостей… и благодаря этому стал господином всей Лифляндии, Эстляндии и Кексгольмского округа. Ему больше ничего не оставалось завоевывать.
Успех был тем беспримернее, что при взятии названных крепостей было меньше расстреляно пороху, чем в ознаменование радости по случаю всех этих побед и при чашах в их честь…»
Действительно, в кампании 1710 года русские войска под командованием петровских полководцев графов Б.П. Шереметева и Ф.М. Апраксина полностью осуществили намеченный царской рукой план продолжения войны. От шведских войск было очищено балтийское побережье от Нарвы до Риги и Карельский перешеек, находившийся в опасной близости от Санкт-Петербурга.
Можно было считать, что «окно в Европу» пробито с большой надежностью. И дело было даже не в том, что из года в год русский Балтийский флот быстро рос на глазах у всей пораженной тем Европы. Теперь русские корабли и торговые суда могли свободно плавать по Финскому заливу, а при желании – в открытых водах самой Балтики, вплоть до Датских проливов. В новом же году пришлось воевать на юге.
…Русская армия выступила из Риги в поход на далекий юг в январе 1711 года. Сам генерал-фельдмаршал выехал из города в сопровождении конвоя и небольшого личного обоза несколько позднее, 11 февраля. Он скоро догнал полки, маршировавшие по разбитым дорогам. Ранняя весна, дожди и половодье доставляли в пути немало хлопот и задержек: люди изнурялись, лошади – обозные, артиллерийские и верховые теряли силу. Часть войск ночевки проводила под открытым небом и моросящим дождем.
Царь Петр I тем временем торопился со сбором армии в единое целое, чтобы опередить армию турецкого султана в переходе через полноводный Дунай. Она тоже собиралась со всех окраин Оттоманской Порты не самым быстрым образом. Главные же силы русской армии, прежде всего ее пехота, шли от Риги, от берегов Балтийского моря походным порядком.
Сам Петр I вступил в поход только в день объявления войны Османской державе – 25 февраля. В этот день царь с гвардией и ее артиллерией выступил из Москвы. Для ускорения движения преображенцы и семеновцы были посажены на лошадей. В то же время из Риги на юг в дальний путь была отправлена армейская артиллерия (98 пушек, 13 мортир и 2 гаубицы) с боеприпасами к ней.
Петр I опять в письмах подгоняет неторопливого в походных делах Бориса Петровича Шереметева: «А маршировать весьма нужно, понеже ежели пехота не поспеет, а неприятель на одну конницу нападет, то не без великова страху (для нас. – А.Ш.)».
Встреча полководца и армии с государем состоялась в городе Слуцке, то есть через два месяца после выступления из Риги. Там Петр I устроил военный совет, который состоялся 12 апреля. Помимо царя и Шереметева, в нем участвовало немного ответственных лиц: генерал барон Л.-Н. Аларт, канцлер граф Г.И. Головкин и русский посол в Польше князь Я.Ф. Долгорукий. Обсуждались дела походные.
На военном совете перед Б.П. Шереметевым поставили следующую задачу: с армией, имея трехмесячный запас провианта, прийти к Днестру не позднее 20 мая. Генерал-фельдмаршал возражал, поскольку армия после кампаний 1709 и 1710 годов устала, ее нужно снабдить дополнительным вооружением и боеприпасами, обмундированием, провиантом, лошадьми и обозными телегами.
Знакомый с предстоящим театром военных действий из разных источников, Борис Петрович считал, что к назначенному сроку армии выйти к Днестру по весенним дорогам трудно. Он говорил, что «понеже переправы задерживают, а артиллерия и рекруты еще к Припяти не прибыли; и обозы полковые многие назади идут».
На военном совете в Слуцке вопрос о провианте прозвучал с большой тревогой. На Украине, где Петр I надеялся найти продовольственные запасы, в предыдущем году случился плохой урожай. К этой беде добавился еще и падеж скота. Времени на подвоз провианта из других, более отдаленных мест уже не имелось: доводы на то высказывались веские.
Но Петр I с упрямством самодержца стоял на своем. На серьезное и обоснованное мнение опытного в организации походов много повоевавшего Б.П. Шереметева, поданное ему в письменном виде, государь дал ответ решительный и, как потом оказалось, скоропалительный: «Поспеть к сроку, а лошадей, а лучше волов купить или взять у обывателей».
…В неудачном Прутском походе 1711 года генерал-фельдмаршал Б.П. Шереметев официально опять назывался главнокомандующим русской армией. Петру I хотелось одержать после Полтавской виктории убедительную победу еще и над турецким султаном, у которого нашел убежище его соперник король Карл XII, много интриговавший против царя, своего соперника-победителя.
Петр I повел русскую армию в поход, надеясь на обещанную помощь господарей Молдавии и Валахии войсками и продовольствием. Но он, по сути дела, не получил в Дунайских княжествах ни того, ни другого.
С наступлением погожих майских дней государь приказал генерал-фельдмаршалу Шереметеву с авангардным отрядом вступить в пределы Молдавии, «чтобы своим присутствием оказать нравственную поддержку христианскому населению» Дунайских княжеств Молдавии и Валахии. О Балканах напрямую речь тогда еще не шла.
Шереметевскому авангарду в составе 13 драгунских и 2 пехотных, посаженных на лошадей полков предписывалось быстро пройти к крепости Исакче в низовьях Дуная и захватить или уничтожить там мост через Дунай. То есть речь шла о дальнем кавалерийском рейде крупными силами. Но такими маршрутами русская армия в походах еще не ходила, с местными условиями знакома не была, и потому почти сразу она столкнулась с разного рода препятствиями на своем пути.
Однако эти планы стали рушиться уже в самом начале Прутского похода. Два драгунских полка, посланные к Рашкову для устройства моста через Днестр, были встречены крупными силами турок, пришедшими из Бендерской крепости, и крымской конницей. Когда в Рашков прибыл генерал-фельдмаршл Б.П. Шереметев, то здесь его ожидало известие от молдавского господаря (князя) Димитрия (Дмитрия) Константиновича Кантемира: армия великого визиря Балтаджи Мегмет-паши выступила из Адрианополя к Исакче.
Прутский поход действительно начинался трудно. Его организация легла на плечи главнокомандующего армией. Царь торопил события и потому настойчиво советовал Борису Петровичу: «Как наискоряе поспешать в указное место». И Шереметев «поспешал», но… как мог. Поэтому ведомые им войска опаздывали с прибытием в назначенный срок на берега Днестра.
Именно это подтолкнуло самодержца на экстраординарную меру – он послал к главнокомандующему гвардии подполковника князя В.В. Долгорукого, известного в истории кровавого усмирителя Булавинского восстания на Дону. Он, по повелению царя, должен был генерал-фельдмаршала «понуждать, чтобы пройтить по приезде ево в три или четыре дня».
Была и другая царская помощь Шереметеву в походной жизни. С князем Долгоруким прибыл хорошо знавший балканские дела Савва Лукич Рагузинский, ставший при главнокомандующем русской армией дипломатическим советником. На него можно было положиться в общении с властями и Молдавии, и Валахии.
Гвардии подполковник князь В.В. Долгорукий, нагнавший Шереметева 12 мая в Немирове, мало что мог изменить. 40-тысячная армия перешла реку Днестр не 20 мая, как требовал Петр I, а десять дней спустя. Такое «опоздание» позволило турецкой армии, выдвигавшейся на север еще медленнее, без помех переправиться через Дунай.
Узнавший о том царь в письме не промедлил с выговором генерал-фельдмаршалу: «И ежеле б по приказу учинили, то б, конечно, преже туркоф к Дунаю были, ибо от Днестра только до Дуная 10 или по нужде 13 дней ходу». Но такие желаемые сроки прибытия к переправам через Днестр писаны были только на бумаге: в походной жизни все бывает несколько иначе и причинами могут стать самые разные обстоятельства.
За десятидневное промедление с выходом к Днестру досталось от государя и царскому гвардионцу князю Долгорукому: «Зело удивляюсь, что Вы так оплошно делаете, для чего посланы. Ежели б так зделали, как приказано, давно б были у Дуная».
Начатый в самом начале 1711 года, еще в условиях зимы, марш русской армии с самого начала проходил в исключительно трудных условиях. Недостаток провианта приводил к настоящему голоду. Еще хуже было с фуражом для лошадей, пока не зазеленела трава. В весеннее половодье реки и речушки порой форсировались по горло в воде: бесконечным переправам не было счета. Потом, уже летом, к голоду добавилась жажда, а холодные купанья сменились невероятной жарой в степях Бессарабии, особенно в среднем течении Прута.
Поскольку армейские войска двигались не в одной колонне, командовавшие ими генералы, и прежде всего Шереметев и Петр I, постоянно вели между собой переписку. Письма Бориса Петровича к царю и от него к нему сохранились до наших дней, и поэтому из них можно вполне достоверно судить о том, в каких условиях проходил Прутский поход.
Показательно, что больше всего беспокоили вопросы снабжения, особенно провиантом, и когда армия только выступила, и когда она вошла на территорию Дунайских княжеств. Больших возимых запасов продовольствия войска не имели, как собственно говоря, виделось на протяжении всей Северной войны. Поэтому не случайно читать в письмах главнокомандующего к царю такие строки:
«Я в провианте с сокрушением своего сердца имел и имею труд, ибо сие есть дело главное…»
«Оскудения ради хлеба начали есть мясо. Тако ж имею великую печаль, что хлеба взять весьма невозможно, ибо здешний край конечно разорен…»
Шереметев, перейдя Днестр у Рашкова, выступил на юг, но было ясно, что ему, имевшему под своим командованием пока всего лишь 14 тысяч войска, не по силам будет сдержать султанскую армию на дунайской переправе у Исакчи. До той переправы надлежало еще и дойти: невозможность этого становилась явью.
Тогда Шереметев повернул к Яссам, чтобы там получить обещанную господарем Молдавии (и возможно, господарем Валахии) помощь провиантом. Молдавский же господарь Кантемир обязался поставить для русской армии до 10 тысяч голов убойного скота и месячную норму прочего провианта для 30-тысячной армии. Но этого было мало, поскольку в армейских обозах провианта уже почти не оставалось.
События вступления русских войск в пределы Дунайских княжеств в «Гистории Свейской войны», а Прутский поход 1711 года стал как бы ее частью, описаны кратко и сдержанно:
«Того же 30-го дня (мая) получена ведомость, что фельтмаршал Шереметев с ковалериею пришел на воложскую границу к реке Днестру. И хотя там неприятелей татар было немало, однако под местечком Рашковым помянутую реку он, фельтмаршал, безо всякого препятия перешел и, отбив их, пришел близь Ясов и послал туды брегадера Кропотова с силною партиею для принятия господаря волоского князя Димитрия Кантемира, которой пред тем за несколко времени капитуляцию к его царскому величеству в Полшу чрез своего присланного о своем подданстве учинил».
Шереметевское донесение о том Петр I, который выступил в поход вместе со своей «походной женой» Екатериной, получил в Сороках. В ответном письме царь приказал генерал-фельдмаршалу брать провиант у местного населения силой, если оно откажется поставлять его добровольно, то есть за деньги. Царь писал:
«Извольте нам дать знать подлинно: когда до вас дойдем, будет ли что солдатам есть, а у нас кроме проходу до вас, ничего провианта, ни скота нет».
Господарь Димитрий Кантемир прибыл в русский стан со своим войском из около 6 тысяч человек, плохо обученных и вооруженных. Господарь же Валахии Константин Бранкован (Брынковяну, господарь мултянский) отказался оказать помощь царю Петру I: турки во всем своем множестве уже подошли к перправе через Дунай и могли обрушиться на валашские земли.
Тогда в рейд с задачей захватить на берегах Дуная крепость Браилов был отправлен генерал Е. Ренне с 7 драгунскими полками, что было половиной кавалерии русской армии (7 тысяч или, по другим данным, 5600 конных солдат). Драгуны Браилов взяли, удерживали крепость (замок) пять дней и после того, когда стало ясно, что русская армия на берега Дуная не придет, оставили Браилов.
Русская армия в составе четырех дивизий переправилась через Прут 25 июня. Получив известие о том, что армия великого визиря тоже собирается перейти на правый берег Прута, Петр I выслал к месту ожидавшейся переправы вторую половину армейской драгунской кавалерии под начальством генерал-фельдмаршала на русской службе Януса фон Эберштедта. Тот вступить в бой с еще не подошедшими турками не решился, отправив царю ложное донесение о том, что его атакуют янычары с артиллерией, и, нарушив петровский приказ, ушел с места переправы. А турки к тому времени еще не построили мост через Прут, и сообщение о том тоже было ложным.
Прутский поход продолжался. Кавалерия русской армии во главе с Шереметевым вышла к Пруту 5 июля. За ней тянулись пехотные полки, артиллерия, обозы. Главнокомандующий устроил военный совет, что было его прямой обязанностью. Совет решил медленно («не поспешая») идти вниз по течению реки, берега которой уже местами стали утопать в камышовых болотах. Полагали, что без пехоты опасно встречаться с турками, уже перешедшими через Дунай у Фальчи.
Армия великого визиря все не давала о себе знать. Зато на горизонте постоянно маячила крымская конница, тревожа боевое охранение армии. Ее разъезды с каждым днем все больше и больше увеличивались числом всадников. Они толпами то появлялись вдали, то исчезали из пределов видимости, не приближаясь, однако, к походной колонне русских войск.
Точными сведениями о численности и местонахождении армии великого визиря ни царь, ни генерал-фельдмаршал не располагали. Источники этих сведений говорили о том разно. Молдавский господарь Дмитрий Кантемир и дипломаты канцлер Головкин и подканцлер Шафиров сообщали о сорока – пятидесяти тысячах турок-османов под знаменами великого визиря, не считая конницы крымского хана из рода чингизидов Гиреев.
Эти данные резко разнились с донесениями «шпигов», рассылаемых вперед главнокомандующим. Они доносили Шереметеву о 200-тысячном соединенном турецко-татарском войске, которое тоже «не поспешая» двигалось на север вдоль берегов все той же реки Прут, впадавшей в Дунай не столь далеко от его устья. Вне всякого сомнения, что таких же «шпигов» посылал вперед себя и великий визирь.
Все источники разведывательной информации (господарь Молдавии, свои дипломаты, «шпиги») сходились в одном: они уверяли, что турки «в великом страхе», «не имеют куражу и сами себе пророчествуют гибель». Такие сведения только успокаивали, снимали тревогу, но мало заботили перед скорой встречей с султанским воинством.
События Прутского похода показывают, что царь Петр I надеялся на восстание христианских народов Балкан против векового османского владычества. Действительно, такие вооруженные выступления балканских христиан в истории вспыхивали постоянно то в одной области, то в другой. Можно было рассчитывать на бунт в османских войсках, что случалось не редко, особенно в рядах привилегированной султанской янычарской пехоты. История свидетельствует, что янычары не раз меняли в Стамбуле (Константинополе) султанов.
В начале июля турецкие войска и крымская конница появились перед походным лагерем авангарда русской армии, которым командовал сам Б.П. Шереметев. Сюда же срочно вызываются шедшие за авангардом дивизии генералов А.А. Вейде и князя А.И. Репнина, гвардейские Преображенский и Семеновский полки, артиллерия.
Походный лагерь оказался плохой, неудобной позицией для встречи армии великого визиря и конницы крымского хана. Со стороны казалось, что многочисленный неприятель одним ударом сомнет русских, вчетверо меньших по численности. Тогда царь и генерал-фельдмаршал под натиском вражеских конных полчищ отвели полки на милю от первоначально занимаемой позиции, успешно отбиваясь ружейной и пушечной пальбой. Русские войска вышли в долине Прута туда, «где место пространнее». Там и состоялось сражение, которое решило судьбу Прутского похода 1711 года.
Слабая подготовленность петровской армии к войне с Оттоманской Портой сказалась скоро, точнее – в один день генеральной баталии. На берегах реки Прут походный лагерь русской армии оказался в окружении огромных по численности войск великого визиря и крымского хана. Однако две массированные атаки янычарской пехоты были отбиты с небывало большими для нее потерями: более семи тысяч человек убитыми, не считая раненых. После этого янычары взбунтовались и отказались до конца идти в третью атаку. Для великого визиря и крымского хана это было крахом полководческих намерений.
Само же сражение 9 июля на берегу Прута длилось весь день допоздна. Походный лагерь русской армии османы брали яростным штурмом, но так и не смогли ворваться в него, хотя и положили для победы немало людей. Они сумели только создать плотное кольцо окружения вокруг укрепленного полевого лагеря русских на достаточно безопасном удалении.
Ночью обе стороны вели взаимный обстрел из орудий. Турки и крымчаки иногда подступали к русскому лагерю, окруженному рогатками (непреодолимым препятствием прежде всего для конницы и для пехоты), и пытались их растащить. Но всякий раз такие попытки заканчивались заметным уроном для нападавших османов, понесенным от беглого, убийственного пушечного огня. Ядра и картечь, ружейные залпы косили их разъяренные толпы.
10 июля стороны начали переговоры, которые велись не от имени русского царя, а от имени главнокомандующего армией России. Продолжались они и на следующий день. Между тем напряжение нарастало с каждым часом: русская армия не могла долго находиться в том положении, в какое она попала на берегу Прута.
Когда в русском стане на военном совете принималось решение прорываться с боем на север, если турки потребуют сдачу, в ставке великого визиря началась процедура подписания мира. Под решением военного совета подписались все его участники, начиная от младшего по чину до старшего в армии по чину. Последнюю подпись под этим документом без колебаний поставил как армейский главнокомандующий генерал-фельдмаршал граф Б.П. Шереметев. По сути дела, он затвердил единодушное мнение участников военного совета.
На том военном совете его участники единодушно приняли предложение, подготовленное и зачитанное самим Борисом Петровичем. Его суть сводилась к следующему: капитуляция категорически неприемлема, мир с турками на берегах Прута возможен только при условии возвращения в Отечество с оружием. Если мирного соглашения с великим визирем достичь не удастся, то следует принять бой, но не уронить чести российского воинства.
На состоявшемся втором военном совете были уточнены детали прорыва русской армии. Было решено бросить все лишнее имущество (армейские «тяжести»). «Лошадей артиллерийских добрых взять с собою, а худых – не токмо артиллерийских, но и всех – побить и мяса наварить или напечь». Все съестное решили поделить поровну между полками: запасы провианта были уже на исходе.
Считается, что, к счастью, подканцлер (вице-канцлер) барон Петр Павлович Шафиров заключил мир (вернее – пока перемирие в войне) с весьма снисходительными для России и царя Петра I условиями. Его дипломатическая кухня и условия по сей день вызывают немало споров среди исследователей. Русская армия непобежденной уходила из дунайских владений Блистательной Порты (так турки-османы называли в ту эпоху свою державу).
12 июля русская армия пришла в движение: ее полки стали покидать Прутский лагерь и переходить на противоположный речной берег. При этом соблюдались все необходимые меры предосторожности. После этого армейская походная колонна потянулась на север, в обратный путь. 17 июля русские войска вышли из Молдавии.
Потери людей в армейских рядах от болезней, голода и жажды в ходе Прутского похода были огромны: 27 285 человек, из которых боевых было только 4800 человек. Петровская армия выступила в поход, имея провианта в действительности всего лишь на восемь дней (!). Надежды на господарей Молдавии и Валахии не оправдались.
Армия великого визиря и конница крымского хана тоже понесли не меньшие потери, хотя точной цифры нет. Известно, что во время атак на русский лагерь у берега реки Прут 9 июля только янычарская пехота потеряла убитыми 7–8 тысяч человек. Болезни, особенно дизентерия, тоже косили ряды турок. Иностранцы, состоявшие при султанском полководце, свидетельствовали: «Во время пребывания турок на Дунае среди войск свирепствовала дизентерия, и ежедневно умирало 300 или 400 человек».
После того как опасность миновала, царь Петр I покинул армию и уехал с частью лейб-гвардии в Варшаву: Северная война продолжалась, поскольку Шведское королевство было еще сильно на море, ожидало поддержки от Англии и надеялось на лучшие для себя времена. В Стокгольме о мире тогда не «радели».
К чести Петра Великого, он постарался разобраться в неудачах Прутского похода и принял хирургические меры по оздоровлению командного состава армии. С русской службы были уволены 12 генералов, 14 полковников, 22 подполковника и 156 капитанов из числа наемных иностранцев. Их должности заняли русские офицеры, хорошо зарекомендовавшие себя в боевых действиях.
Дальнейшее командование отходившей русской армией вверялось генерал-фельдмаршалу Б.П. Шереметеву. Войска расходились по предписанным им местам дальнейшего нахождения, становясь там на квартиры. Убыль в людях пополнялась за счет новых рекрутских наборов.
Сам главнокомандующий с главными армейскими силами остановился на Украине, поскольку Турецкая война формально еще не закончилась, и от противной стороны можно было ожидать всякого. Прежде всего, приходилось остерегаться грабительских набегов крымчаков, главной целью которых во все времена являлось взятие полона, который затем продавался на невольничьих рынках (особенно большой был в крепости Кафе, современной Феодосии) в рабство. Рабы-славяне и христиане затем расходились по всем уголкам огромной Оттоманской Порты.
Неудача в Прутском походе трагической строкой вошла в личную жизнь полководца Шереметева. По условиям мира туркам отдавалось несколько именитых заложников (аманатов). Среди них оказался и сын главнокомандующего – Михаил Борисович, бывший уже в чине генерал-майора. Ему суждено было умереть на чужбине, по пути из султанской столицы на родину. Заложники-аманаты сперва содержались в знаменитой стамбульской тюрьме – Семибашенном замке, а потом были переведены на русское посольское подворье. В Стамбул аманатом поехал и подканцлер П.П. Шафиров, который лично много сделал для подписания перемирия на берегах Прута. И его турецкая сторона захотела видеть в аманатах.
Шереметев-младший, познававший науку воевать под знаменами своего отца, вырос в умелого генерала. Именно ему, будучи еще в чине полковника, удалось поразить шведов на поле боя в сентябре 1701 года. Еще до большой Эрестферской победы Шереметева-старшего он, командуя сводным отрядом в 11 тысяч человек, нанес неприятелю поражение у Репнинской мызы и обратил его в бегство.
Победа была, пусть и небольшая и одержанная с превосходством в силах, но знаковая для начального периода войны. Шведы тогда потеряли около 300 человек только убитыми, две пушки и сотню ружей (фузей). Благодаря внезапности хорошо организованной атаки русские потеряли в бою всего девять человек. Иными словами, Шереметев-младший обещал вырасти в большого военачальника еще при жизни родителя.
Пребывая на Украине, Борис Петрович занимался не только делами военными, но и дипломатическими. Он отслеживал действия турецкого султана и его дивана (кабинета министров) по отношению к России и интриги шведского короля, ставшего теперь для турок нежелательным гостем. Наблюдал за Крымским ханством, вассалом султана. В его штаб-квартире люди, занимавшиеся дипломатией, стали частыми гостями.
Главнокомандующий вел переговоры с османами, которые требовали вывести русские войска с Правобережной Украины, то есть из польских владений, передать им Азов, срыть Таганрог на Азовском море и Каменный Затон на Днепре, уничтожить Азовский флот и верфи в Воронеже и в других местах, где строились корабли для южных морей. Иными словами, петровская Россия должна была разоружиться на своем юге.
Генерал-фельдмаршал Шереметев умело тянул, по наказу царя Петра I, время, дипломатическими проволочками воздействовал на султана, чтобы тот поскорее выпроводил Карла XII из своих пределов в далекую Швецию. Турки уже давно не знали, что им делать с таким нежеланным гостем, обосновавшимся в Бендерах, да еще с немалым числом телохранителей.
Султан и часть его окружения помышляли о новой войне с Россией. Но в самой Блистательной Порте было неспокойно: на ее окраинах, то там, то здесь вспыхивали мятежи местных властителей. Дипломатическая переписка тянулась долго, но рано или поздно мир все же должен был быть заключен с потерями для России.
Шереметев, естественно, беспокоился о судьбе сына, им же отданного в аманаты. Заложники писали из Константинополя графу Борису Петровичу как лицу, уполномоченному государем вести непростые переговоры. Они умоляли его способствовать передаче туркам Азовской крепости, чтобы облегчить их незавидное положение:
«Буде можете, помогайте для Бога, дабы не погибнуть нам…»
«…Извольте ведать, что мы от них нарочно на погубление войску отданы будем».
Полученное генерал-фельдмаршалом в первый день нового 1711 года письмо весьма его встревожило. Сын и подканцлер Шафиров убеждали, что турки все равно продолжат войну, даже если и получат обратно Азов и потому эту крепость отдавать им не надо. Им же, заложникам, все равно будет плохо:
«Мы чаем, что над нами, как над аманатами, поступит султан свирепо и велит нас казнить, а не в тюрьму посадить».
К тому, что написал Шереметев-младший о складывавшейся ситуации, дипломат Шафиров своей рукой сделал приписку, не менее тревожную для Шереметева-старшего:
«Мы уже весьма в отчаянии живота (жизни) своего. Прошу чрез Бога показать милость ко оставшимся моим, а мы с сыном твоим уже еле живы с печали».
В таких трудах и заботах у Б.П. Шереметева прошел весь остаток 1711 года. В ноябре он, без царского на то указа, решил вывести войска с территории Польши, то есть с Правобережной Украины. Петр I при армии отсутствовал, и генерал-фельдмаршалу пришлось во второй половине года полагаться на свое разумение, а не на царские распоряжения с берегов Невы, которые могли прийти с запозданием, будучи приняты с незнанием обстановки и переговорного процесса.
Выводя русские войска с польской Правобережной Украины, Борис Петрович ошибся в своих расчетах. Отвод армии не предотвратил объявления Оттоманской Портой о возобновлении войны. Однако 2 января 1712 года османы получили такой желанный для них Азов (крепость была разрушена до основания), и военный конфликт удалось уладить. Отдача Азовской крепости однозначно решала судьбу Азовского флота, то есть его утрату для России.
Таким для России стал эпилог Прутского похода петровской армии. Результаты двух Азовских походов юного царя Петра I были утрачены: призрачное «окно в Европу» через южные моря оказалось потерянным. Вернет потерянное Петром Великим на юге только всероссийская императрица Екатерина II, она же Екатерина Великая. Случится же это через более чем половину XVIII столетия. После двух Русско-турецких войн, или, как их называли в старой России, Екатерининских турецких войн.
Показательно, что Петр I за Прутский поход, который лишил Россию, кроме флота на Азовском море, крепости Азов и Таганрогской морской гавани, наградил всего трех человек. Среди них значился граф Борис Петрович Шереметев, получивший за походные заслуги «знатный» дом в Риге, который ранее принадлежал подданному короля Швеции.
Такое число-минимум награжденных свидетельствовало о том, что после неудачного предприятия было не до торжеств и пожалований. После похода в турецкие пределы, пошатнувшего, впрочем, ненадолго, личный авторитет царя-полководца и его ближайших помощников из числа высшего генералитета русской армии, ратные не заканчивались.
После заключения конечного варианта мирного договора между Россией и Оттоманской Портой необходимость пребывания русской армии на Украине отпала. К тому же 15 марта 1712 года генерал-фельдмаршал получил из Константинополя весть о том, что его сына и подканцлера Шафирова перевели из заточения в Семибашенном замке на русское посольское подворье. То есть теперь они в аманатах не значились. Борис Петрович оставляет войска и уезжает в Москву. Путь до нее был недалек.
…В том же марте месяце 1712 года генерал-фельдмаршал прибыл в родную для него первопрестольную Москву. Здесь 60-летний граф женился на красавице вдове Анне Петровне Салтыковой. Ее первым мужем был боярин Л.К. Нарышкин, дядя Петра I. Считается, что инициатором женитьбы был сам царь. После свадьбы полководец вернулся к армии. Около двух лет он провел на южных границах России.
Там он тяжело пережил смерть сына по пути из Стамбула на родину. Шереметев-старший писал своему старому товарищу графу Ф.М. Апраксину: «При старости моей сущее несчастие постигло». Соболезнование высказал и государь.
Новое царское повеление он получил в строящемся Санкт-Петербурге, куда приехал в феврале 1714 года и сразу же был навещен Петром I. Русские войска направлялись в Померанию, на балтийские берега современной Польши. Боевые действия против шведов велись и на территории соседнего Мекленбурга.
В предыдущие годы союзники по Северному союзу изгнали шведов из Померании, но они оставались еще в крепостном Штральзунде, где держался сильный гарнизон. Генерал-фельдмаршалу в новой, Северной столице России быстро наскучили светские приемы да прочие развлечения, на которые царь-батюшка «был мастак». Поэтому он с явным удовольствием для себя вновь встал во главе действующей армии, выступившей походным маршем в Померанию.
Шереметев вел армию через территорию Польши, и поскольку там в то время активизировались сторонники бежавшего из страны Станислава Лещинского, не спешил. В Речи Посполитой мог вспыхнуть очередной «ракош» (мятеж) прошведских магнатов и шляхтичей. Об этом его просили и сам король Август II Саксонский, и его вельможи, и русский посол в Варшаве князь Г.Ф. Долгорукий. Так что графу Борису Петровичу вновь пришлось демонстрировать свои дипломатические способности.
Но промедление с движением русской армии по земле Речи Посполитой вызывало недовольство союзных королей Пруссии и Дании. Они уверяли русских послов в Берлине и Копенгагене, что если русская армия опоздает к осажденному Штральзунду и тот не будет взят к концу 1714 года, «то короли могут озлобитца и нарушить все договоры и отказать в пропитании и в фураже, и в зимних квартирах». Больше всего в том был заинтересован прусский король: Штральзунд после его взятия отходил к Пруссии.
К тому же турецкий султан с берегов Босфора заинтересованно следил за тем, чтобы русская армия согласно Прутскому миру не останавливалась в Польше. Даже не только на Правобережной Украине, а собственно в польских землях. В Стамбуле (Константинополе) эти территории считали своей зоной влияния, если не сказать больше.
Между тем датчане и пруссаки (сводный отряд в 1700 человек, называются и большие цифры) овладели островом Рюген, который шведы, по сути дела, защищать не стали. Ободренные этим успехом, союзники сообщили петровскому главнокомандующему, что не нуждаются в его помощи. Тем временем в русской армии стал заканчиваться провиант, и положение ее становилось угрожающим.
В середине декабря шведский гарнизон Штральзунда, отчаявшийся получить из Швеции помощь морем, капитулировал. Сразу же польский король Август II Саксонский потребовал от Б.П. Шереметева быстрого вывода («так скоро, как возможно») войск с территории Речи Посполитой в российские пределы.
Королю, сидевшему в Варшаве, теперь можно было уже не опасаться сторонников Станислава Лещинского: мятежные магнаты один за другим присягали ему на верность. Причина тому была ясна: Швеция окончательно потеряла в войне южное побережье Балтики. Русскую же армию как союзную приходилось хоть как-то, но кормить.
Монарх Речи Посполитой (Польши и Литвы) очень желал расстаться с полководцем русского царя на дружеской ноте, ведь Северная война еще не закончилась, а воинственный король Карл XII вот-вот должен был появиться в своем отечестве. Август Саксонский награждает генерал-фельдмаршала графа Бориса Петровича Шереметева орденом Белого Орла. Тот принял его с благодарностью.
Состоялся военный совет русской армии: было решено уводить полки в Россию тем же маршрутом. Но доставленный вскоре в шереметевскую штаб-квартиру царский указ менял все. Петр I приказывал Борису Петровичу повернуть «в Померанию с поспешанием, несмотря на полские дела, в каком бы состоянии они ни были». Русская армия пришла в походное движение: она начала «маршировать сухим путем в Мекленбургскую землю»
Царь был настроен на то, чтобы армией начальствовал более решительный человек, чем был граф Б.П. Шереметев, обласканный польским королем. 3 января 1715 года в армейскую квартиру прибывает доверенное лицо государя генерал-лейтенант и гвардии подполковник князь В.В. Долгорукий, обладавший самыми широкими полномочиями. Но речь о смене главнокомандующего не шла. Долгорукий получил обязанности «досмотрщика», с чем Шереметев уже сталкивался в своем верном служении Петру I.
У генерал-фельдмаршала с князем Василием Владимировичем Долгоруким дружественные отношения сложились еще со времени Прутского похода. Поэтому высшую власть над армией они разумно делить не стали, а управляли ею вместе к всеобщему удовлетворению. Такая ситуация вполне устраивала и государя. В это время Шереметев не раз встречался с царем, исполняя его разного рода распоряжения.
Но ни в 1715 году, ни в следующем, 1716 году Борису Петровичу в боевых делах участвовать не довелось. Впрочем, на этом полководец и не настаивал, понимая, что его «звездный час» уже прошел. Объяснение такому делу все же есть: в конце Северной войны больших сражений на суше с участием русской армии не случалось, если не считать участие в осадах приморских крепостей. Там держались до последней возможности сильные шведские гарнизоны.
Вопреки суждениям ряда писателей Борис Петрович до конца своих дней не терял расположения к себе Петра Великого. С царствующим Романовым он был теперь в родственных отношениях. Тот чтил его верность, родовитость и талант полководца, пусть порой и чересчур осторожного. Известно, что только Шереметев и «князь-кесарь» Ф.Ю. Ромодановский допускались к самодержцу без доклада. Петр I неизменно встречал первого российского генерал-фельдмаршала как почетного гостя со словами: «Я имею дело с командиром войск…»
Длительные годы беспокойной походной жизни, частые нервные перенапряжения дали о себе знать: физические и моральные силы полководца на седьмом десятке лет оказались сильно подорванными. Он чувствовал себя все хуже и хуже. По его просьбе царь Петр I освободил его в декабре 1716 года от должности главнокомандующего и разрешил убыть «с войны» в Москву.
Полководец славился многими привлекательными чертами характера. Так, Борис Петрович отличался исключительным гостеприимством на протяжении всей своей жизни. Современники писали об этом следующее:
«…Дом графа Шереметева был прибежищем для всех неимущих: за стол его, на котором не ставилось менее 50 приборов даже в походное время, садился всякий, званый и незваный, только с условием, чтобы не чинился перед хозяином».
Шереметев просил государя дать ему более спокойную должность. Петр I собирался назначить графа генерал-губернатором им же завоеванных земель в Эстляндии, Лифляндии и Ингрии, благо тот имел наградной «знатный» дом в Риге, где его хорошо знали и помнили. Но это высокое назначение по ряду причин так и не состоялось.
В 1718 году Борис Петрович предпочел отказаться от участия в суде над царевичем Алексеем и по такому случаю прибыть в Санкт-Петербург, оправдавшись плохим самочувствием. Это дало повод ряду историков утверждать, что на закате своей жизни Шереметев оказался в царской опале: Петр I стал относиться к нему холодно и даже подозрительно. Считалось, что побывавший в бояринах Шереметев симпатизировал царевичу Алексею Петровичу.
Приговор по делу царевича Алексея был оглашен 24 июня 1718 года. Члены Верховного суда подписались за смертный приговор, однако на нем не оказалось подписи ни генерал-фельдмаршала, ни его брата Владимира. Историк князь М.М. Щербатов об этом скажет так:
«Борис Петрович суд над царевичем не подписал, говоря, что он рожден служить государю, а не кровь судить его, и не устрашился гнева государева, который несколько времени на него был, яко внутренне на доброжелателя несчастного царевича».
В феврале следующего, 1719 года генерал-фельдмаршал граф Б.П. Шереметев на 67-м году жизни скончался в Москве от водянки. Он завещал похоронить себя рядом с сыном Михаилом, в Киево-Печерской лавре. Но этого не случилось по царской воле.
По указанию самодержца Петра I «первый» полководец России в Северной войне был похоронен в Северной столице России, на кладбище Лазаревской церкви Александро-Невской лавры. Сюда, в Санкт-Петербург, его тело привезли и 10 апреля 1719 года похоронили. Генерал-фельдмаршалу Борису Петровичу Шереметеву были отданы все полагающиеся по такому случаю воинские почести.
Примечателен следующий исторический факт. Шереметев стал первым обитателем нового пантеона государства Российского, только что основанного по повелению Петра I, последнего русского царя и первого всероссийского императора Петра Великого. Который счел, что генерал-фельдмаршал, многие годы стоявший во главе русской армии и лично причастный ко многим ее победам, и после смерти принадлежит России, которой служил всю жизнь, начиная с воеводства.
Внук полководца Н.П. Шереметев, известный меценат и одаренный музыкант-виолончелист, над могилой деда с высочайшего разрешения построил церковь, которая стала почти на два столетия родовой усыпальницей графов Шереметевых.
Петр Великий до последних дней своей жизни вспоминал ратные заслуги и полководческие труды генерал-фельдмаршала Б.П. Шереметева, ставя его в пример другим. Однажды он сказал в своем ближайшем окружении о покойном графе Шереметеве:
«Нет уже Бориса Петровича, скоро не будет и нас; но его храбрость и верная служба не умрут и всегда будут памятны в России».
Первый всероссийский император в конце жизни задумал поставить своим полководцам, в том числе и Б.П. Шереметеву, памятники в Александро-Невском монастыре «под сенью древнего святого князя, невского героя». Рисунки памятников были отправлены в Рим к лучшим скульпторам, но за смертью монарха дело не состоялось. Наследникам Петра I дела до этого уже не было.
…Со смертью его славный прошлым род графов Шереметевых не угас для отечественной истории. Первый раз Борис Петрович был женат в 17 лет на Евдокии Алексеевне Чириковой. Второй раз женился после 15 лет вдовства. От двух браков имел трех сыновей и пять дочерей. Последний ребенок – дочь Екатерина появилась на свет за 3,5 месяца до смерти родителя.
Сын генерал-фельдмаршала – предводитель московского дворянства Петр Петрович – женился на единственной дочери князя А.М. Черкасского, в приданое за которой были даны огромные имения. Он оставил после себя замечательные архитектурные ансамбли – имения Кусково, Останкино, находящиеся ныне в черте Москвы и являющиеся ее украшением. Граф П.П. Шереметев основал балетную и живописную школы, имел знаменитый крепостной театр.
Его деятельность продолжил сын – обер-гофмаршал граф Николай Петрович. Он был известен тем, что женился на своей крепостной актрисе П.И. Жемчуговой, в память о которой построил в Москве Странноприимный дом, известный памятник отечественной архитектуры своего времени.
В наследство благодарным потомкам от Бориса Петровича Шереметева осталась его богатая переписка с царем Петром I, «птенцами гнезда Петрова» и со многими знаковыми людьми его эпохи. Сегодня эта обширная переписка, бережно хранимая ее владельцами, является документальной сокровищницей для изучения истории той эпохи, для исследования истории долгой во времени Северной войны. Войны петровской России, которую историк-белоэмигрант А.А. Керсновский назвал Великой Северной войной.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги