Полночная месса

Полночная месса

Он приехал в Танжер в полдень и сразу пошел домой. Под дождем двор выглядел мрачно. Несколько мертвых банановых пальм упали и остались гнить на плиточном полу. Даже когда старая Амина, углядев его из дверей кухни, вперевалку двинулась под дождем навстречу, он все равно видел груду пустых ящиков и раму старых садовых качелей, маячившие за ее спиной.

За обедом в супе, приготовленном Аминой, он ощутил вкус своего детства. Рецепт не изменился: тыква и тмин. Внезапно он почувствовал, что по комнате гуляет сквозняк. Он позвал Амину: большое окно на кухне было разбито. Он напомнил ей, что посылал деньги на починку. Налетел ветер и снова разбил окно, объяснила она, и на сей раз просто не стали ничего делать. Он велел ей закрыть кухонную дверь. Она закрыла, но он понял, что разницы никакой.

Он прошелся по комнатам. Осталась лишь оболочка дома, который он помнил. Почти вся мебель исчезла, не было ковров и занавесок. Обнаружив, что все шесть каминов дымят, он впервые засомневался, стоит ли проводить в доме рождественские каникулы — во всяком случае, в этом году. Мать завещала ему один лишь этот дом и даже из-за него упрямилась. «Тебе не нужен дом в Танжере. Ты не будешь там жить». «Но я люблю его, — возражал он. — Я ведь в нем вырос, в конце концов». Согласившись оставить дом ему, она решила избавиться от всего ценного. Ковер достался одной подруге, высокий комод — другой, сундук — еще кому-то, так что, когда мать умерла, дом уже был примерно в нынешнем виде. Несколько раз за восемь лет, прошедших после смерти матери, его жена требовала, чтобы он поехал и «навел порядок» в доме, но поскольку ее занимала возможность продать дом, а он этого делать не собирался, он ничего не предпринял.

Дом был в еще худшем состоянии, чем он ожидал. Он своевременно платил каждый месяц жалованье слугам и оттого простодушно решил, что они постараются держать все в порядке. Он надеялся отмыть горячей водой камин от сажи, но Мохаммед сказал ему, что колонка сломалась еще за год до смерти мадам. Мастер, которого она вызвала, сказал, что колонку нужно заменить, так что после этого мать пользовалась только холодной водой. Он вытирал руки ветхим полотняным полотенцем для гостей (мать раздала все махровые) и думал мрачно: она уступила старой мадам Шрайбер ковер, стоивший несколько тысяч фунтов, но не могла позволить себе мыться горячей водой.

Он вышел в сад. Дождь прекратился, но ветер качал деревья, так что большие капли еще падали кое-где, когда ветки шевелились. Он посмотрел вверх на огромный белый фасад, поражаясь, что когда-то считал его величественным. Теперь дом походил на павильон, оставшийся от давно забытой выставки.

К вечеру совсем похолодало. Дом стоял слишком близко к морю. Морской ветер, отягощенный соленой пеной, перелетал утес и брызгал на окна. Вглядываясь в сад, он видел его лишь смутно сквозь занавесь соли, облепившей стекла. В библиотечном шкафу он нашел электрический обогреватель. Аппарат был древний, но давал хоть какое-то тепло. Закрыв жалюзи и захлопнув дверь, он взял с полки первую попавшуюся книгу и опустился на стул. Почитал немного, потом открыл книгу сзади и на чистой странице принялся сочинять телеграмму жене. ОТМЕНИ ПОЛЕТ ДОМ ЖУТКОМ ВИДЕ НУЖЕН РЕМОНТ ВЕРНУСЬ ПЕРВОЙ НЕДЕЛЕ ЯНВАРЯ УВЫ НЕ ВСТРЕТИМ ВМЕСТЕ РОЖДЕСТВО СОБЕРЕМСЯ ЗДЕСЬ ПАСХУ ПОГОДА БУДЕТ ЛУЧШЕ ЛЮБОВЬЮ. Ранней весной ведь тоже бывает очень холодно, вспомнил он внезапно, но хотя бы камины будут работать.

Он дал указание в свой танжерский банк, чтобы подключили телефон; приятным сюрпризом было услышать голос оператора. Сложности начались, когда он попытался продиктовать имя и адрес. «М comme un Marseille? R comme un Robert?[21]» Взрыв щелчков, и линия оборвалась. Он повесил трубку и набрал вызов такси. Машина ждала его у почтамта.

Первые ночи он спал плохо. Простыни были влажные, одеял не хватало. Даже при закрытых окнах морской ветер носился по большой спальне. Каждое утро задолго до рассвета парочка сов усаживалась на кипарисе за домом и затевала перекличку. В детстве он слышал этот звук очень часто, но тогда крики не мешали ему спать.

Когда ветер переменился, а дни стали солнечней, рабочие начали ремонт дымоходов. Дом был набит марокканцами в спецовках и резиновых сапогах. Шел Рамадан; они работали, ни слова не говоря, безмолвно перенося голод и жажду.

В воскресенье перед Рождеством небо было ярко-голубым и безоблачным. Из-за северного ветра казалось, что испанские горы необычайно близко. Рабочих сегодня он не ждал и потому решил прогуляться. Лужи на дороге высохли. С ветром мешались аромат растении и печной дым. Настроение у него поднялось, и он стал обдумывать, не позвать ли несколько человек в сочельник выпить; приятнее, чем идти куда-то, а мысль провести этот вечер в одиночестве казалась ужасной.

Из кованых ворот в сотне футов впереди появилась маленькая белая машина. Подойдя, он узнал мадам Дерво. Поздоровавшись, упомянул сочельник и предложил ей привести кого угодно. Она тут же согласилась: попробует пригласить интересных людей. Он собирался ответить шутливо, но, увидев, что она говорит серьезно, придержал язык.

В оставшиеся до праздника дни он позвал еще несколько человек. Он особо не заботился, кто придет, поскольку всего лишь хотел, чтобы дом не стоял пустой в праздник, но отметил с удовольствием, что ни одного из этих людей не пригласила бы его мать.

Сочельник выдался ясный и почти безветренный. Луна, зависшая над головой, заливала двор жестким светом. Как только Амина внесла последний поднос бокалов в гостиную, пожаловал доктор. Усевшись с джин-тоником в руке, он оглядел комнату и нахмурился.

— Этот дом был обузой для твоей матери. Слишком сырой для нее и такой большой, что не управишься.

Он уловил колкость в тоне доктора и парировал:

— Она сама решила жить здесь. Ей нравился дом. Она бы не согласилась переехать.

Появился священник, запыхавшийся и улыбающийся. Он впервые проводил зиму в Марокко, так что доктор описал ему климат.

Оставив их за разговором, он пошел в библиотеку и разжег в камине дрова, приготовленные Мохаммедом. Потом велел Амине принести еще свечей и расставить по комнате — ясно было, что, в конце концов, гости переберутся в библиотеку. В других комнатах слишком мало мебели.

Во дворе послышался смех. Появилась мадам Дерво с компанией молодых людей. Направившись прямо к хозяину, она преподнесла ему огромный букет нарциссов.

— Понюхайте, — сказала она. — Я собрала их сегодня в Сиди-Ямани. Все поля в цветах.

Он поспешил на кухню, чтобы Амина поставила цветы в воду. Мадам Дерво не отставала и болтала без умолку. Она рассказала, что привела поэта, художника и философа, и все — марокканцы. Потом добавила:

— И прелестную юную индианку из Парижа. Вот видите!

Сообразив, что это был намек на ее обещание привести «интересных людей», он промолчал. В конце концов, выдавил:

— Ага.

Когда они вернулись в гостиную, в центре комнаты стоял Вандевентер; было заметно, что он пришел с другой вечеринки. Священник и молодые люди перебрались в библиотеку. Услышав их смех, мадам Дерво быстро направилась к ним.

Он усадил Вандевентера рядом с доктором, налил себе неразбавленный виски и побрел в библиотеку. В дверях он услышал, как священник игриво говорит молодому марокканцу:

— Будьте осторожны. Проснетесь как-нибудь утром и обнаружите, что вы в аду.

— Нет, нет, — проворно откликнулся молодой человек. — Ад — это для тех, кто недостаточно страдал здесь.

Священник был явно огорошен.

Опасаясь, что разговор выродится в псевдорелигиозный диспут, хозяин быстро подошел к гостям.

— А вы, — бросил он марокканцу, — вы достаточно страдали?

— Даже слишком, — просто ответил тот.

Мадам Дерво поднялась и потребовала, чтобы ей устроили экскурсию по дому. Он запротестовал: кроме пустых комнат, смотреть не на что.

Но можем посмотреть комнаты! И подняться на башню, а оттуда на крышу. Вид великолепный.

— В темноте?

— При лунном свете, лунном свете, — воскликнула она восторженно. Марокканцы одобрительно забормотали.

— Пойдемте, — сказал он, и все последовали за ним. Появились молодой француз с женой — преподаватели из лицея Реньо, они привели с собой еще одну пару из Касабланки. Ему пришлось оставить группу экскурсантов у лестницы и проследить, чтобы v новых гостей было что выпить. Налил себе еще стакан виски и пошел на экскурсию.

Часть лампочек на пути не загорелась, так что на лестнице было сумрачно. Еще не добравшись до входа в башню, они услышали рев моря внизу.

Он прошел вперед и распахнул окно, чтобы все могли выглянуть и посмотреть на прибрежные черные скалы. Кроме нескольких мигающих точек на той стороне пролива, в Испании, всюду было темно.

— Край мира, — заметил священник и поежился.

Минутой спустя, когда они вернулись в коридор, подошел юный марокканец, с которым они говорили в библиотеке, и пристроился рядом.

— Показывать мне все эти пустые комнаты очень дурно, — сказал он. — Все равно, что дразнить едой голодного.

— Отчего же? — поинтересовался он рассеянно.

— Просто я живу с семьей, нигде нет места, так что больше всего мне нужна комната. Почти каждую ночь мне снится, что у меня есть своя комната, где я мог бы рисовать. Так, что, конечно, когда я вижу столько пустых комнат, у меня слюнки текут. Это естественно.

— Пожалуй, что да. — Откровенность молодого человека смутила его: она подчеркивала разницу в их положении и будила смутные муки совести.

Мадам Дерво шумно потребовала выйти на крышу. Он отказал:

— Там нет ограды.

— Мы постоим в лунном свете, — настаивала она. — Никто не будет подходить к краю.

Он остановился и пристально посмотрел на нее.

— Вот именно, поскольку на крышу никто не пойдет.

Мадам Дерво на секунду надулась, потом снова защебетала.

Спускаясь вниз, он обернулся к художнику, все еще шедшему рядом.

— Мне надо бы проводить здесь больше времени — сказал он чуть извиняющимся тоном. — Но, по правде сказать, дом не очень пригоден для житья.

— Как вы можете так говорить? Это великолепный дом.

— Ветер его насквозь продувает, — продолжал он, словно не заметив слов собеседника. — Крысы прогрызли стены, нет горячей воды, телефон постоянно отключается.

— Но все дома такие. Зато в этом в десять раз больше места.

До сих пор он делал вид, что не понимает, куда клонит художник, но теперь сказал:

— Я бы очень хотел вырезать для вас одну комнату и завернуть, чтобы вы могли забрать ее домой.

Марокканец улыбнулся:

— Зачем же забирать? Ее можно съесть прямо тут.

Он рассмеялся — ему понравилось, как марокканец обыграл его метафору.

— Ах да, можно и так, согласился он, когда они оказались у дверей библиотеки. — Подходите к бару, — сказал он шедшим следом. — Мохаммед нальет вам, что хотите.

За библиотекой была еще одна комната, составлявшая отдельное крыло дома. В былые дни ее называли оранжереей. Теперь она была пуста, и дверь не открывали, потому что в окна дул морской ветер. Возвращаясь от бара, он заметил, что мадам Дерво распахнула эту дверь и застыла в театральной позе.

— Mon dieu! — ахнула она. — Так вот где спрятаны трупы!

В библиотеке было полно народа, так что он не успел пробраться к двери: она уже впустила художника и поэта в темную комнату. Он протиснулся и позвал их:

— Там нет света, и нельзя оставлять дверь открытой. Пожалуйста, вернитесь.

Они не ответили, и он захлопнул дверь.

Услышав вопль мадам Дерво, он подождал, затем приоткрыл дверь и придержал ее, чтобы они нашли дорогу назад.

Мадам Дерво вышла, смеясь, хоть и бросила на него осуждающий взгляд. Поэт продолжал невозмутимо критиковать Бодлера, но художник его не слушал.

— Какая студия! — пробормотал он.

— Там было страшно, такое жуткое место, ни лучика света! — сообщила мадам Дерво юной индианке.

Она была невыносима.

— Но мадам, — заметил он. — Трупам обычно нравится тьма.

— Фантастическая студия, — гнул свое художник. — Северный свет, только деревья и море. Рай!

Хозяин посмотрел на юношу:

— Потолок в дырах. Дождем заливает. Сомневаюсь, что она хоть на что-то годится.

Доктор и священник собрались уходить, а две французские пары обсуждали кратчайший путь к месту следующей вечеринки. Вандевентер, опираясь о стену, чтобы не упасть, спорил с девушкой-индианкой. Все стали поглядывать на часы.

— Если мы хотим успеть к полночной мессе, пора идти, — объявила мадам Дерво.

Вандевентер медленно двинулся к группе.

— Вы когда-нибудь слыхали такой вздор? — вопросил он хозяина, указывая бокалом на остальных. — Три мусульманина, одна индуистка и один атеист спешат к полночной мессе? Нелепость, верно?

Хозяин пожал плечами:

— Да ладно, de gustibus[22]. Сами знаете.

А про себя подумал пылко: «Слава богу, что есть полночная месса». Не будь ее, они бы не ушли никогда. Утром придут рабочие, как в любой день, это не их праздник.

Вандевентер сжал ему руку:

— Пора уходить. Чудесный вечер. Я уже напился, а мне еще вести жену на праздничный ужин в «Минзах»[23].

Хозяин проводил его до ворот, чтобы он не упал во дворе. Вандевентер забрался в машину и повел ее уверенно.

Теперь и остальные гости выходили по одному. Две французские пары попрощались, и Мохаммед запер за ними ворота. Мадам Дерво, проводя своих друзей по дворику, внезапно объявила, что нужно взглянуть на кухню, которую она аттестовала как «роскошную». За ней последовали все, кроме художника: тот чуть отстал и направился к хозяину.

— Надеюсь, вам понравится служба, — сказал он художнику.

— Нет, я не пойду с ними. Я живу тут рядом.

Подул легкий ветер. Доносились пронзительные возгласы мадам Дерво и беспечный смех Амины.

Он посмотрел на художника:

— Ладно. Останьтесь еще на минуту. Хочу с вами поговорить.

Он принял решение. «Какая, в сущности, разница? — думал он. — Пусть пользуется комнатой. Все равно она никому не нужна».

Молодой человек кивнул, на его лице появилось заговорщицкое выражение. Когда остальные вышли за ворота, художник ничего не сказал. Он не сел в машину мадам Дерво, а захлопнул дверцу и помахал. Мадам Дерво тут же высунула голову.

— Oh, le mechant! — пробрюзжала она. — И va avoir une gueule de bois affreuse![24]

Художник улыбнулся и снова махнул рукой.

Хозяин смотрел на это из проема ворот. Когда огни машины исчезли во тьме дороги, он повернулся к юноше:

— Просто хотел сказать, что не возражаю, если вы будете пользоваться оранжереей.

Глаза молодого человека вспыхнули, он принялся пылко благодарить. Они пожали друг другу руки, художник вышел за ворота, оглянулся и сказал:

— Сегодня мне больше не приснится сон о студии.

Хозяин бегло улыбнулся и запер дверь. Ветер метался вокруг банановых пальм, их листья хлестали друг о друга. Он был рад своему решению. Теперь, когда он знал, что кто-то пользуется даже маленьким кусочком дома, тот выглядел реальнее. Он прошел из комнаты в комнату, задувая свечи и гася свет. Поднялся наверх и лег. Амина поставила вазу с нарциссами мадам Дерво на столик у кровати. Их запах, принесенный морским ветром, окружил его, и он уснул.

Он не поехал в Танжер на пасху, не поехал и летом. В сентябре до него дошел слух, что очень богатая и влиятельная семья художника захватила весь дом. Его адвокату не удалось их выселить. Перед самым Рождеством он получил уведомление, что недвижимость, признанная теперь сельскохозяйственными угодьями, больше ему не принадлежит. Утрату он воспринял спокойно, но его самообладание дрогнуло, когда через несколько месяцев он узнал, что мадам Дерво арендовала второй этаж и башню.

1976