Полное собрание произведений в одном томе

Золушка ^{(о научной фантастике в нашей литературе)}

Судьба советской научной фантастики похожа на судьбу сказочной Золушки — у обеих двойная жизнь: блестящий выезд на бал и унылое существование нелюбимой падчерицы, сидящей в затрапезном платье в темном углу кухни.

Выходит в свет научно-фантастический роман, и в несколько часов весь тираж буквально расхватывается. В библиотеках на такую книгу непрекращающаяся очередь. В анкетах журналов читатели неизменно выдвигают научную фантастику на первое место. Молодые читатели-школьники при встречах с издателями настойчиво требуют выпуска книг научно-фантастического содержания. Они же составляют «акционерные общества на паях» для покупки «по случаю» за 40–50 рублей старенького, растрепанного научно-фантастического романа, номинальная стоимость которого 50 коп. — 1 рубль. Взрослые читатели пишут письма в редакции журналов и авторам все о том же — «больше научной фантастики!».

Успех у читателей — большой и бесспорный. Это праздник, бал. Это выезд Золушки в люди.

А вот будни.

Молодой писатель написал научно-фантастический рассказ. Куда отнести его? В какой журнал? Когда-то журналов, печатавших научную фантастику, было много. Сейчас издается только один журнал — «Вокруг света». Другие же журналы, как общее правило, научной фантастики не печатают. «Рынок сбыта» для научной фантастики крайне ограничен.

Быстро уяснив это, молодой автор переходит на другой жанр. Молодые всходы научной фантастики «увядают на корню».

Не легче издать научно-фантастическое произведение и отдельной книгой. По типизации издательского дела научная фантастика была пристегнута к научно-популярному отделу издательства «Молодая гвардия». В этом отделе существовали самые низкие ставки гонорара: научно-фантастический роман оплачивался в 3–4 раза ниже обычного. Все же какой-то «рынок сбыта» был. Но вот года полтора назад издательство «Молодая гвардия» было реорганизовано, и оно отказалось издавать научную фантастику. Детиздат издает фантастику лишь с большим ограничением: «возрастной регламент». Гослитиздат и «Советский писатель» от издания научной фантастики отказывались до самых последних дней.

Неблагополучно было и с редакторами. Лишь за последние два года положение в редакциях журналов, печатающих научную фантастику, изменилось к лучшему. Прежние редакторы были хорошо подготовлены политически, некоторые из них имели неплохое образование из области так называемых гуманитарных наук, знали историю, литературу. Но в области технических и естественных знаний они, за редким исключением, были совершенно беспомощны. Это осложняло работу. Те же редакторы, которые были более или менее знакомы с техникой, впадали в другую крайность — они старались превратить научную фантастику в сухую «занимательную» технологию или электротехнику в диалогах, где герои «романа» только и делали, что задавали вопросы и отвечали на них. Такие работники снижали тематику до узкотехнических проблем. «Напишите роман об электроизоляторах», — предлагал один из таких редакторов.

Автору советских научно-фантастических произведений приходится преодолевать большие трудности и творческого характера. Это сложный вопрос, который требует отдельного обсуждения. В настоящей статье мы коснемся другого: кто может помочь писателю в преодолении этих творческих трудностей, куда ему обратиться? В Союз писателей, конечно. Но и в союзе автор научно-фантастических произведений оказывается в роли Золушки. В Союзе писателей такой писатель просто не находит себе места. В самом деле, куда его «пристегнуть»? Там все разбито на секции. К поэтам — нельзя, к драматургам — нельзя, к «молодым беллетристам» — тоже не подходит. Остается детская секция, но и это не выход. Далеко не все научно-фантастические произведения пишутся для детей. Так автор научно-фантастических произведений то ли из-за своей «специфики», то ли по другим причинам остается без творческой среды, без товарищеской помощи.

Говорят, писатели, особенно крупные, уделяют мало внимания научной фантастике, считая ее литературой второго сорта. Это неверно. Литература всегда такого сорта, какого сорта литератор, создавший ее. Вернее же, писатели не жалуют научную фантастику потому, что писатели, как и редакторы и критики, не слишком тверды в технике, физике, биологии. Жанр этот очень трудоемкий и требует для каждой работы большой предварительной подготовки. Не может не отпугивать писателей и положение Золушки, в котором пребывает научная фантастика в нашей литературе.

О моих работах

В рецензии на мой роман «Голова профессора Доуэля» (журнал «Детская литература», № 1, 1939 г.) тов. Рыкачев между прочим пишет, что моя критика научных ошибок в романе Гребнева «Арктания» имеет четко выраженный самокритический характер. Должен сказать, что все мои критические высказывания имеют и самокритический характер, так как все недостатки других авторов имеются в большей или меньшей степени и у меня. И, пожалуй, единственный случай, когда критика не являлась и самокритикой, — это случай с моей критикой научной ошибки Гребнева, и вот почему.

Рассказ и роман «Голова профессора Доуэля» был написан мною 15 лет назад, когда еще не существовало опытов не только С.С. Брюхоненко, но и его предшественников, проложивших ему дорогу: проф. И. Петрова, Чечулина, Михайловского. «Голова профессора Доуэля» была уже напечатана в 1926 году в журнале «Всемирный следопыт», а первые экспериментальные исследования по оживлению животных были произведены проф. И. Петровым в Ленинградском институте охраны труда в 1928 году. Работы же Брюхоненко относятся к еще более позднему периоду. (См. статью проф. И. Петрова «Проблемы оживления», «Известия» от 10 мая 1937 г., № 109.) Таким образом, работы С. С. Брюхоненко никак не могли явиться для меня непосредственным толчком. Мой роман для того времени являлся научным предвидением.

Как же явилась у меня идея написать его? Могу сообщить, что «Голова профессора Доуэля» — произведение в значительной степени… автобиографическое. Болезнь уложила меня однажды на три с половиной года в гипсовую кровать. Этот период болезни сопровождался параличом нижней половины тела. И хотя руками я владел, все же моя жизнь сводилась в эти годы к жизни «головы без тела», которого я совершенно не чувствовал: полная анестезия. Вот когда я передумал и перечувствовал все, что может испытать «голова без тела». Когда я поправился, уже в Москве мне попалась научная статья с описанием работы Броун-Секара (1817–1894 гг.), который делал опыты, еще очень несовершенные, оживления головы собаки. Эта статья и послужила толчком, так как она к личным переживаниям «головы» прибавила научный материал, на котором мне представилось возможным создать научно-фантастический роман. (Это послужило толчком и ко всем дальнейшим работам в области научной фантастики.) Сначала я написал рассказ, в котором фигурирует лишь оживленная голова. Только при переделке рассказа в роман я осмелился на создание «двуединых людей», окрыленный опять-таки работами не С.С. Брюхоненко, а хирургов-практиков, в особенности харьковских, которые в то время создали ряд изумительных операций — пересадок органов и частей тела от человеческих трупов к живым людям.

С. С. Брюхоненко подвергся жестокой критике ученых отнюдь не за высказывания о возможности «воскрешать» «необоснованно умерших» людей. Такие воскрешения уже существуют, и их можно наблюдать хотя бы в Московском институте им. Склифософского и в институтах переливания крови. Воскрешают не только вливанием крови, но и электризацией. Брюхоненко критиковали только за то, что он высказал предположение и даже уверенность в возможности возвратить жизнь спустя долгий период после наступления смерти. Речь шла конкретно об Амундсене, можно ли вернуть его к жизни, если удастся через несколько лет найти его замороженный труп. В романе же «Голова профессора Доуэля» операции сшивания и возвращения к жизни производятся во всяком случае над совершенно свежими трупами.

Советская научная фантастика неизбежно должна была пройти стадию ученичества у западноевропейских мастеров. Естественно, мы должны были овладеть и стандартными формами. «Голова» и отражает этот период. И наиболее печальным в анахронизме я нахожу не то, что книга в виде романа издана теперь, а то, что она только теперь издана. В свое время она сыграла бы, конечно, большую роль: ее недостатки и достоинства сослужили бы большую службу. Но не бесцельно ее появление и в настоящее время, судя по тому интересу, который возбудила книга, в особенности в среде молодых медицинских научных работников. Сотрудники Московского института переливания крови (например, В.А. Неговский) указывали, что издание такой книги имеет большое значение для привлечения внимания к очень важной области науки, кстати сказать, имеющей близкое отношение к полевой хирургии, а следовательно, и к обороне. В Ленинградском медицинском институте научные проблемы романа разбирались на лекции студентами совместно с профессором. Привлечь внимание к большой проблеме — это важнее, чем сообщить ворох готовых научных сведений. Толкнуть же на самостоятельную научную работу — это лучшее и большее, что может сделать научно-фантастическое произведение. А среди отзывов читателей есть и такие. Одна молодая читательница из Курска пишет: «Прочитав такой роман («Голова профессора Доуэля»), я сама решила учиться на врача, чтобы делать открытия, которые не знают профессора мира. Мои труды будут совершаться во имя нашей социалистической родины».

Еще одно замечание, уже о дальнейших моих работах. Тов. Рыкачев, ссылаясь на мое высказывание в рецензии об «Арктании»: «Чем больше у нас будет романов на тему о борьбе с классовым врагом, тем лучше», пишет, что это высказывание, несомненно, определит тему дальнейших работ самого А. Беляева».

Посвящая этим темам работы в прошлом (например романы «Подводные земледельцы», «Продавец воздуха» и др.) и отнюдь не отказываясь от них в будущем, я, однако, должен разочаровать тов. Рыкачева, сообщив ему, что, например, последний мой роман «Лаборатория Дубльвэ» написан не на тему о классовой борьбе, так же как и новый роман, над которым я работаю. Почему? Самое легкое — создать занимательный, острофабульный научно-фантастический роман на тему классовой борьбы. Тут и контрасты характеров, и напряженность борьбы, и всяческие тайны и неожиданности. И самое трудное для писателя создать занимательный сюжет в произведении, описывающем будущее бесклассовое коммунистическое общество, предугадать конфликты положительных героев между собой, угадать хотя бы две-три черточки в характере человека будущего. А ведь показ этого будущего общества, научных, технических, культурных, бытовых, хозяйственных перспектив не менее важен, чем показ классовой борьбы. Я беру на себя труднейшее.

Иллюстрация в научной фантастике

Вспоминаю свои детские годы. Первое знакомство с Жюлем Верном, открывшим новый, необычайный и увлекательный мир фантазии. Первое, что встает в памяти, это не текст, а иллюстрации. Они были воротами в этот новый мир, явившийся изумленному взору. Я еще не прочитал ни одной строчки, но картинки уже приковали мое внимание к книге. А когда заговорил Жюль Верн, увлекая в недра Земли и глубины океана, его слова слились в единое целое с талантливыми иллюстрациями. Одно дополняло другое. Сила этого воздействия была такова, что мы с братом решили отправиться путешествовать к центру Земли. Сдвинули столы, стулья, кровати, накрыли их одеялами, простынями, запаслись маленьким масляным фонарем и углубились в таинственные недра Земли. И тотчас прозаические столы и стулья пропали. Мы видели только пещеры и пропасти, скалы и подземные водопады такими, какими изображали их чудесные картинки: жуткими и в то же время какими-то уютными. И сердце сжималось от этой сладкой жути.

Позднее пришел Уэллс с кошмарами «Борьбы миров». В этом мире уже не было так уютно. Иллюстрации почти пугали. Но и они дополняли и усиливали слова автора.

Вспоминая эти первые, непосредственные детские и юношеские впечатления от научно-фантастических романов, я задаю себе вопрос: что, если бы эти книги были изданы без иллюстраций? И отвечаю с полной категоричностью: они не произвели бы и десятой доли того впечатления или, по крайней мере, отсрочили бы на несколько лет увлечение научной фантастикой.

Ведь всякая фантазия, даже сказочная, в конечном счете, является результатом комбинирования, «перестановки» образов реального мира. А запас этих образов у ребенка невелик. Изобразительность слова имеет свои пределы не только в природе самого слова, человеческой речи, не только в таланте автора, но и в умственном багаже, запасе образов читателя. Расширить эти пределы может лишь художник-иллюстратор. Вот почему иллюстрация должна составлять необходимую принадлежность научной фантастики, предъявляющей повышенные требования к воображению читателя, в особенности если книга рассчитана на детей. В детской научно-фантастической книге иллюстрация абсолютно необходима, однако с одним непременным условием: чтобы она была хороша не только с художественной точки зрения, но и с точки зрения тех специфических условий, которые вытекают из научно-фантастического жанра.

Как же у нас обстоит дело с иллюстрациями научно-фантастических произведений? В целом, к сожалению, еще далеко не удовлетворительно, если не сказать плохо. Прежде всего эти иллюстрации страдают недостатками, о которых можно сказать словами заслуженного деятеля искусств К. Юона (статья «За чистоту стиля в советской живописи». «Известия», № 205 от 2 сентября 1938 г.): «Примитивный, внешне воспринятый, лозунговый подход к решению задачи или просто холодная констатация фактов… Без яркой характеристики живых типажей, без пережитой насыщенности и пережитого внутреннего и внешнего движения своих персонажей искусство не доходчиво».

К сожалению, штамп такого примитивного, равнодушного подхода лежит на большинстве иллюстраций научной фантастики. Не сживаясь с изображаемыми героями, не относясь к ним внимательно и любовно, зачастую наспех просмотрев рукопись, в самые «сжатые» сроки иллюстратор сдает «заказ». Вина в такой спешке лежит не на одном художнике, но об этом речь идет впереди. В результате же получаются сухие, холодные, формальные «канцелярские отписки», а не художественные произведения. Такие иллюстрации не только не помогают, а скорее вредят читателю и автору. Они скучны, а «нет ничего хуже скуки в искусстве». Реалистическая иллюстрация особенно необходима в научной фантастике, хотя на первый взгляд это кажется парадоксальным. Научная фантастика, если она подлинно научная, не теряет связи с миром реальным. Советская же фантастика всемерно стремится укрепить эту связь.

Наши научно-фантастические романы уже не утопии, а произведения, которые ставят целью показать завтрашний день нашей науки, техники, быта на основе современных научных знаний, научного социализма. И чем реалистичнее, нагляднее, осязательнее покажет художник это будущее, тем лучше. Ведь одна из задач нашей научной фантастики и состоит в том, чтобы показать еще не существующее как уже существующее. А разрешить эту задачу можно только на основе реалистического стиля.

Главная беда в области иллюстрирования научной фантастики проистекает из того, что ни издательства и редакции, ни сами художники, по-видимому, не пришли к той мысли, что иллюстрация научно-фантастических произведений имеет свои специфические особенности, которые требуют создания специальных кадров художников-иллюстраторов, что она требует от таких художников, кроме общей подготовки в своем искусстве, также и специфической подготовки. До сих пор дело велось и ведется так: в орбите того или иного издательства вращается известное количество художников. Заведующий художественной частью распределяет между ними работу над иллюстрированием научной фантастики, исходя из таких соображений, как: «менее других загружен», «дешевле берет», и менее и реже всего руководствуясь спецификой жанра. Такая практика не годится. Не всякий художник, даже талантливый и высококвалифицированный, может успешно справиться с иллюстрированием научной фантастики.

Что же требуется от художника-иллюстратора научной фантастики? Первое — это умение читать, если понимать под этим умением способность точно переводить текст книги на язык собственных идей и образов. Умение читать необходимо всем иллюстраторам; иллюстраторам же научной фантастики оно необходимо в особенности, так как в этих произведениях иллюстратору приходится иметь дело с материалом, выходящим из пределов обычного. К сожалению, художники в спешке не читают внимательно и потому допускают вольные отступления от текста даже в самых обыденных вещах.

В приводимых далее примерах я пользуюсь наиболее близким мне собственным авторским опытом.

В одном романе о будущем я поставил целью показать многообразие вкусов человека будущего. Никаких стандартов в быту. Сообразно с этой задачей одних героев я изображаю как любителей ультрамодернизированной домашней обстановки — мебель и пр., других — любителями старинной мебели. Художник изобразил правильно, но заведующий художественной частью, который явно не читал романа, тотчас прислал художнику нравоучительное письмо о том, что иллюстратор-де допустил грубую ошибку, нарисовав героя сидящим в старинном кресле, когда дело происходит в будущем, и требовал переделки. К счастью, этот художник умел читать. Но пока шла переписка, хорошая иллюстрация не успела попасть в номер журнала и погибла…

В повести «Небесный гость» я описываю веранду скромной дачи астронома в Аббас-Тумане, на склоне горы, поросшей соснами. Иллюстратор изобразил… огромную веранду с полом из каменных плит, высочайшие, уходящие вершинами из поля зрения колонны и… роскошные тропические пальмы. Это на высоте-то 1243 метров! Тут уж имеет место дезориентация юного читателя в географии. Можете себе представить, какие же «вольные переводы» текста дают иллюстраторы при изображении новых научно-фантастических машин, сооружений, аппаратов.

Дело иногда доходит до курьеза. Мой рассказ «Идеофон» начинался словами: «Судебный следователь провел рукою по высокому лбу, орлиному носу, выступавшему из красных толстых щек, и зажал седеющую бородку». Вот как изобразил художник следователя, его толстые щеки и седеющую бороду. В романе «Голова профессора Доуэля» сказано, что у Доуэля «волнистые, посеребренные сединой густые русые волосы». Иллюстратор же дает такой графический перевод этого образа — кстати сказать, положительного героя романа. Патологическая, внушающая ужас маска, которая может только оттолкнуть читателя.

Подобные ошибки могли бы быть вовремя исправлены вдумчивыми, образованными заведующими художественной частью издательства, редакции. Но в большинстве случаев они — узкие специалисты и их критика направлена к тому лишь, чтобы рисунок был «графически грамотен», чтобы он соответствовал техническим требованиям, был удобен для верстки и т. д. Иногда, впрочем, они судят и по существу. Но так как они не умеют читать и спешат, то зачастую лишь вредят и художнику и автору.

Конечно, в этом неумении читать и в проистекающих отсюда ошибках часто виновата спешка. В значительной степени она является причиной иллюстрационных недоносков. В редакциях и издательствах не изжита штурмовщина, тем более досадная, что издательства нередко торопят художника, книга же затем месяцами лежит в ожидании печати. Необходимо покончить с таким положением вещей. Художнику должно быть предоставлено достаточное время для того, чтобы изучить и сжиться с материалом, выносить образы. Обдумать все детали, если нужно, посоветоваться с консультантами в той или иной области науки и техники, главное же — с самим автором.

Связь художника с писателем должна стать непременнейшим условием иллюстрирования научной фантастики. Необходимо ввести как обязательное правило — не печатать ни одной иллюстрации без визы автора. Лучшие художники-иллюстраторы корифеев научной фантастики всегда находились с ними в творческой связи: так, например, художник Риу работал в тесном содружестве с Жюлем Верном.

Второе, что требуется от иллюстратора научной фантастики, — это умение быть чертежником-конструктором, умение облекать технические идеи автора в плоть и кровь конструктивной, инженерной, строительной логики. Он должен иметь не только высокую графическую, чертежную, но и техническую подготовку, быть знакомым со строительной техникой, с научной аппаратурой, по крайней мере, настолько, чтобы не делать явных ляпсусов в изображении ферм каких-нибудь грандиозных сооружений, мостов, башен. Пока, к сожалению, наши иллюстраторы, за малым исключением, не обладают даже и этим минимумом. Наиболее осторожные из них поэтому ограничиваются рисунком, мало чем отличающимся от исходного чертежа, в котором изобретатель или писатель только схематично оформляет идею. Таково изображение гигантской подковы (идея Циолковского) для опытов над силой тяжести в романе «Прыжок в ничто». Невозможно в короткой статье описать все научные и технические ляпсусы и развесистые «клюквы», которые преподносятся читателям нашими иллюстраторами научной фантастики.

И тут мы подходим к третьему требованию. Иллюстратор, который берется за иллюстрацию к научно-фантастическим произведениям, должен обладать гораздо большей научной подготовкой, большим образованием, чем иллюстраторы прочих литературных произведений. Он должен быть хорошо знаком и с географией, чтобы не помещать пальм на вершине кавказских гор, и с физикой, и с другими науками. Один, например, художник изображает отлет межпланетной ракеты по стартовому лотку, причем изображает этот лоток не прямым, а сильно изогнутым. Ясно, что при таком профиле и огромной скорости ракеты должно получаться колоссальное торможение, а следовательно, и потеря первоначальной скорости. «Для чего вы это сделали?» — «Так эффектней». Для уменьшения трения в том же лотке должны быть уложены шарикоподшипники. Эти «шарики» изображены катящимися вниз по лотку после отлета ракеты, причем величина шаров превосходит высоту закраин лотка. По таким шарам ракета двигаться, конечно, не могла. А сделаны они такими огромными потому, что «так эффектнее». Циолковский проектировал для изучения силы тяжести и центробежной силы сделать огромный вращающийся шар и поместить в него испытуемых людей, животных и растения. Площадь пола шара должна быть параллельна земле. Так художник и нарисовал. Но в следующем издании он «перестарался»: заново нарисовав ту же иллюстрацию, он придал шару наклонное положение. Ясно, что в таком шаре силы тяготения и центробежная будут вести себя совершенно иначе, и едва ли человеку поздоровилось бы в таком не только равномерно вращающемся, но и «ныряющем» шаре. Идея Циолковского пошла кувырком. Во имя чего? — «Так эффектнее». Если бы художник имел хотя бы элементарное научное мышление и знал физику, он не допустил бы подобных ошибок. К сожалению, автору приходится обнаруживать эти ошибки «постфактум», когда книга или номер журнала уже вышли из печати.

Попутно замечу, что отсутствие достаточного научного образования у художников вызывает крайние трудности в иллюстрировании не только научно-фантастических произведений, но и книг научного и научно-популярного содержания.

А между тем в научной области художник может играть не только служебную, прикладную роль. Мир природы — при научном подходе к нему — мог бы обогатить художников новыми формами, красками, обогатить тематику, по-новому осмыслить природу, пейзаж. Многие ли художники, например, заглядывали в микроскоп, открывающий поистине новый мир, подчас необычайной красоты и оригинальности? Американский инженер Вернет ввел в «прикладное искусство» (узоры для тканей мебели, абажуров и пр.) «электронное рисование», фотографируя оригинальные узоры, которые появляются на экране телевизора, если включить в катодную трубку переменный ток. И художники-рисовальщики на тканях и пр. чрезвычайно заинтересовались этим «электронным рисованием», которое наталкивает их на совершенно новые мотивы, на новые разрешения чисто художественных задач декоративной живописи.

Вот один из примеров плодотворности связи искусства с наукой. Я знаком с интересным «человеком, влюбленным в зори». Он интересуется ими, как научный работник (зори — «индикатор погоды»), и влюблен в них эстетически. Он показывал мне многие сотни этюдов масляными красками — зарисовки зари во все времена года. Меня прямо ошеломили эти красочные симфонии необычайного богатства колорита и красоты. В живописи существуют маринисты, но почему нет «целинистов» (от латинского сеlum — небо)? «Небо как таковое» — не менее благодарный материал для живописи, чем море. Особенно поразил меня один этюд, стоящий на грани научной фантастики. Он изображал земной шар, половина которого была освещена солнцем, половина находилась в тени, а границей был заревой пояс. Заревой пояс! Кто о нем думал? Как много такая тема может дать и для популяризации научных знаний, и для художника. Есть ли у нас картины, изображающие лунный пейзаж? Если и есть, они не стоят на должной высоте ни в художественном, ни в научном отношении. Да и может ли быть иначе с лунным пейзажем, если наши художники делают научные ошибки и в земных пейзажах, изображая, например, кучевые облака на фоне зимнего пейзажа с лыжниками, или месяц, не считаясь с тем, что он меняет свое положение в зависимости от широты (рогами то вбок, то вверх в отношении горизонта).

Четвертое требование — иллюстратор научной фантастики должен обладать большой фантазией и богато развитым воображением. К услугам иллюстраторов сегодняшнего и вчерашнего дня и готовая натура, и фото, и иллюстративный материал журналов, и богатство архивов. Иное дело — научная фантастика, где приходится оперировать с вещами, еще не существующими, и где поэтому опираться приходится в значительной степени на фантазию, на воображение. Художник — иллюстратор научной фантастики по силе воображения и фантазии должен стоять, по крайней мере, на одном уровне с автором. Он должен с предельной полнотой воплотить в зрительных образах идеи автора, а подчас и восполнить недомолвки писателя.

Наконец, последнее требование — иллюстратор научной фантастики должен любить свою специальность. Без этого неизбежна в его работе печать равнодушия, казенщины, сухости. Без истинной, живой, горячей любви нет искусства. Именно она поднимала на такой высокий художественный уровень работы лучших мастеров — иллюстраторов научной фантастики.

Красноречивее всяких слов будет наглядное сравнение иллюстраций к романам Жюля Верна художников Риу и Невилля и нашего художника Н. Травина.

В заключение несколько замечаний, относящихся как к художникам, так и к издательствам.

За границей научно-фантастические произведения иллюстрируются очень щедро. Иллюстрируются даже смежные моменты: герой сидит за столом — одна иллюстрация; встал, перешел к окну — другая иллюстрация. И это неспроста: читатель скорее сживается с героем, воспринимает его как реальное лицо, когда зрительно воспринимает его во всяких поворотах и ракурсах. У нас, к сожалению, скупятся — в книге дается примерно всего одна иллюстрация на один печатный лист текста. Это очень мало. Какую ценность представил бы собою, например, роман о нашем будущем, если бы он был обильно иллюстрирован. Ведь на наших художниках, как и авторах научной фантастики, лежит почетная задача — быть активными участниками социалистического строительства. Какое огромное значение имел бы такой роман-альбом и не только для юных читателей. На много новых мыслей он мог бы натолкнуть архитекторов, проектировщиков новых форм мебели, костюмов, обуви и т. д.

Разумеется, выполнить такую «программу-максимум» нам нелегко. Но необходимо, по крайней мере, расширить «лимиты». Сейчас из-за этих лимитов дело доходит до того, что в научно-фантастическом романе часто отсутствуют важнейшие объекты научной фантастики — изображение научно-фантастических сооружений, машин и т. п. Это отчасти происходит оттого, что художники, не отвечая указанным требованиям, обязательным для иллюстратора научно-фантастических произведений, уклоняются от трудных для них объектов и «отыгрываются» на «типаже». Главнейшие объекты научной фантастики должны быть иллюстрированы в первую очередь. Об этом необходимо помнить и заведующим художественной частью.

Выводы? Полагаю, читатель уже сделал их. Пусть издательства и художники сделают свои «оргвыводы».

Аргонавты вселенной

Детиздат Украины выпустил вторым изданием роман В. Владко «Аргонавти всесвгту». Этот же роман вышел на русском языке в Ростовском областном книгоиздательстве.

В послесловии украинского издания сказано: «Автор использовал свое выгодное положение писателя, который писал роман о межпланетных путешествиях уже после многих предшествующих произведений. Это дало ему возможность избегнуть многих ошибок, которые допускали в своих талантливых произведениях авторы фантастических произведений о межпланетных путешествиях…»

Это совершенно верно. Однако положение писателя, который пишет на тему, уже использованную его предшественниками, имеет не только свои выгодные стороны. Избегать ошибок предшественников — этого еще мало. Необходимо избегать и повторений, по-новому раскрывая старый материал и обновляя его новейшими достижениями науки.

Рецензируемая книга, таким образом, поднимает важный вопрос о произведениях, написанных на одну и ту же или близкую научную тему. Академик В. А. Обручев в статье о научной фантастике (журнал «Детская литература», № 1, 1939 г.) правильно пишет, что нам надо создать в ближайшее время целый ряд поучительных научно-фантастических романов на наиболее интересные и актуальные научные темы: о межпланетных полетах, о проникновении в недра Земли, в ледяные просторы Арктики, в морские глубины и т. п.

Некоторые из этих тем очень широко использованы в мировой литературе. Например, мой роман «Прыжок в ничто», по словам профессора Н. А. Рынина, с которым я консультировался, занимает по счету 701-е место в ряду произведений о межпланетных путешествиях. Советские авторы дали едва ли более десятка из этого числа. Количество переводов также незначительно. Работы впереди много, задачи ответственны, и, чтобы мы успешно справились с этими задачами, нам необходимо следить за работой друг друга, учиться на своих и чужих ошибках, избегать повторений, стараться, чтобы книги на одну и ту же научную тему как-то дополняли друг друга, а не дублировали материал. Необходимо тщательно изучать уже вышедшие книги и научный материал на данную тему, иметь живой контакт, знакомить друг друга со своими творческими планами. К сожалению, этого нет. Наши писатели-фантасты все еще, как и зарубежные, работают изолированно друг от друга.

Это отзывается на качестве произведений и в конечном счете на интересах читателя.

Вернемся к рецензируемой книге. В отношении научного материала автор В. Владко находился действительно в выгодном положении. К его услугам был значительный научно-популярный и научный материал. Надо было только хорошо обработать его. И автор сделал это вполне добросовестно. В книге отсутствуют научные ошибки, за исключением разве мелких описок; так, например, на странице 59 автор пишет, что остатками человеческого дыхания являются «лишний углерод и вредные газы», а на странице 58 говорится об углекислоте и вредных остатках дыхания. В основном использован материал К. Э. Циолковского и Н. А. Рынина. Имеется хороший чертеж ракеты. Хотелось бы, чтобы вопрос об управлении ракетой был изложен более подробно, иначе у читателя могут возникнуть некоторые вопросы. Все устройство ракеты, например, рассчитано на то, чтобы путешественники могли удобно расположиться не только в невесомом состоянии, но и в пределах, где существует тяжесть. Судя по описанию спуска на Венеру, управление было далеко не идеально. При таком положении вещей ракета, опустившись на почву Венеры, могла лечь, если так можно выразиться, килем вверх. Что осталось бы тогда от всех удобств, предусмотренных автором, как люди поднимались бы по перевернутым лестницам, что было бы со складами, машинами и пр.? Однако такие недомолвки трудно ставить в вину: материал неисчерпаемый.

Плохо то, что в романе много дублирования, повторения других произведений. Если бы читатель, прочитавший мой роман «Прыжок в ничто» и «Звезду КЭЦ», вслед за этим прочитал «Аргонавтов вселенной», он был бы поражен обилием совпадений, и у него, пожалуй, явилась бы даже мысль о том, что кто-то у кого-то позаимствовал. Причем в невыгодном положения оказался бы писатель, произведение которого вышло последним. Я лично не сомневаюсь, что никто ни у кого не заимствовал, что сходство объясняется единством исходного материала и его внутренней логикой (приготовление к отлету, отлет, в мире невесомого, посадка, обратный путь, возвращение). Если все же у кого-нибудь явится мысль, что В. Владко использовал «мой» материал, то в утешение В. Владко могу ему сообщить, что, когда появился мой роман «Прыжок в ничто», Я.И. Перельман писал в своем отзыве, что я совершил чуть ли не плагиат, повторяя «его» материал. Его же материал в свою очередь повторяет иной, хотя бы из романа «Вторая луна» Артура Трэна и Р. Вуда (журнал № 2,1922 г., «В мастерской природы», под редакцией Я.И. Перельмана). И уж, конечно, весь этот материал целиком повторяет первоисточник — высказывания К.Э. Циолковского.

Так, Циолковский иллюстрирует жизнь без веса, между прочим, примером того, как будет вести себя в невесомом пространстве жидкость: вытолкнутая из сосуда, она превращается в шар. Этот же шар фигурирует у Перельмана, у Артура Трэна и Вуда, у Беляева и Владко. И эти шары, конечно, похожи друг на друга, «как две капли воды».

Я думаю, нам не следует устанавливать патенты и авторские права на идеи, тем более не нами выдуманные, и вступать в споры по поводу того, кто первый сказал «э». Гораздо полезнее, если мы позаботимся о том, чтобы не пичкать читателя одними и теми же шарами в каждом романе. Не следует забывать, что даже Циолковский не исчерпал материала, не привел всех частных случаев общего закона. И мы должны позаботиться о том, чтобы вводить новый иллюстрационный материал.

Вот, например, как авторы «Второй луны» описывают момент исчезновения силы тяжести: «Хукер положил руки на пол сбоку и, оттолкнувшись, поднялся на всю длину рук. Он легко держался на кончиках обоих указательных пальцев; потом, к изумлению своих спутников, быстро поднял руки, но вместо того, чтобы упасть, медленно вернулся в первоначальное положение, подобно телу, взвешенному в жидкости».

Кончики указательных пальцев, поддерживающие вес человеческого тела, — вот один из бесчисленного количества вариантов того, как можно о старом сказать по-новому. Но для этого необходимо самостоятельно продумать то или иное новое положение, исходя из общего закона. Это, конечно, труднее, сложнее, ответственнее, чем простое повторение пройденного.

И дело не только в подобных мелочах, а и в том, чтобы в целых разделах научного материала мы проводили размежевание. В одном романе можно уделить главное внимание технике и теории реактивных двигателей, в другом — более подробно объяснить сущность астронавигации и т. п. Тогда каждый новый роман будет давать читателю и новый материал, один роман будет дополнять другой.

То, что отмечено выше, не может быть отнесено к числу недостатков романа В. Владко, а скорее к недостаткам нашего Союза писателей, который до сих пор не нашел писателям-фантастам определенного места, не умеет объединить их. Научная же сторона романа Владко, безотносительно взятая, безупречна. Удачно поданы приключения на Венере: каждое из них играет какую-то служебную роль в развитии сюжета или подаче научного материала. В общем роман читается с интересом, но следует указать, что значительная часть этого интереса держится на увлекательном материале о межпланетных путешествиях. Этот материал сам по себе так ярок, разнообразен, обилен, что он заслоняет собою недостатки романа, а они имеются.

Прежде всего — люди. Нелегкая задача показывать «четырех представителей наилучшей части человечества — советского общества», как называет своих героев сам автор.

К сожалению, эти герои выглядят далеко не наилучшими оригинальными фигурами. Их язык, их остроты — все говорит о невысоком уровне культуры. «С чем его кушают», «не по адресу обратились» — такими шаблонными, дешевыми остротами обмениваются герои. Вместо конфликтов, возникающих на несходстве характеров, между ними возникают только словесные препирательства, споры, «подкалывания» друг друга. «Уж если опять заспорили, опять начали грызться, все напасти позади», — говорит о своих спутниках сам начальник экспедиции. Хороши наилучшие представители человечества! Правда, когда нужно, они приходят друг к другу на помощь, проявляют заботу, но все же они больше проявляют черты мелкого характера. И как обрисованы эти характеры! Профессор Рындин — спокойный. Охотник Гуро — спокойный и насмешливый. Геолог Сокол — обидчивый и нервный. Василий Рыжко, попавший «зайцем» на ракету, — типичный юноша-совершенство. Кстати, не слишком ли много «зайцев»?.. Они становятся постоянной принадлежностью наших научно-фантастических романов.

С безбилетными пассажирами, с «зайцами», нам необходимо повести серьезную борьбу не только потому, что такой персонаж и такой эффект становится уже дешевым, шаблоном, но и потому, что «заяц»-герой — фигура очень вредная в педагогическом отношении. «Заяц» не только недисциплинированный человек, но и преступник, если брать всерьез те последствия, к которым может повести появление «зайца» в ракете или подземном, подводном снаряде. Это может повести к гибели всех, к провалу дела, на которое правительство затратило миллионы. А между тем этот дезорганизатор в романах возводится в героя, идеализируется, наделяется всяческими достоинствами, и получается так, что без «зайца» люди не справились бы с работой, даже погибли бы.

Угрожающие размеры также принимают словечки-ярлыки, которыми подменяется характеристика, вроде излюбленного Василием словечка «факт», которое он употребляет к месту и не к месту.

К недостаткам романа следует также отнести неудачную форму подачи научного материала. Самая простая и примитивная — это вопросно-ответная. Есть в романе профан и всезнайка. Профан спрашивает, всезнайка отвечает. Совсем избегнуть вопросно-ответной системы трудно, но надо стараться хотя бы соблюдать некую обоснованность и правдоподобие. В романа В. Владко часто встречаются мало обоснованные и неправдоподобные вопросы. Вот пример. Весь мир следит и интересуется отлетом ракеты. Вне всякого сомнения, газеты, журналы полны статьями, объясняющими научные основы межпланетных путешествий. Даже в наше время редкий пионер не знает, почему летит ракета. А в романе представитель газеты, фоторепортер, обращается к Рындину с наивным вопросом: каким образом ракета отделится от Земли? «Крыльев у нее нет. Как же?» И Рындин через голову невежественного фоторепортера должен был «терпеливо» объяснять принципы ракетного двигателя непосвященным читателям. Больше того, даже непосредственные участники полета оказываются совершенно не подготовленными к тому, что их ожидает. Люди, которые намереваются сами совершить первое в истории человечества межпланетное путешествие, по-видимому, не проявили ни малейшего интереса к этому делу. И Гуро, и Сокол ведут себя в невесомом мире так, как будто невесомость явилась для них полнейшей неожиданностью. И они так же задают Рындину вопросы, как профаны в этом деле: «Значит, мы уже далеко от Земли? Ведь я ничего не вешу… Я не совсем понимаю, однако: ведь Луна притягивается к Земле… Почему ж не притягиваюсь я?..» и тому подобное.

Такие недостатки не составляют принадлежности только романа В. Владко. Мы, все советские научные фантасты, в том числе и я, не овладели еще уменьем обрисовывать характеры героев, уменьем связывать фантастическое с реальным, как это мастерски делает Уэллс, уменьем незаметно и естественно подавать научный материал.

На вопросе о причинах слабой характеристики героев в научной фантастике следует остановиться. Чем это объяснить? Прежде всего, конечно, личным дарованием автора. Один одарен способностью хорошо изображать пейзаж, другой — людей, портреты. Так ведь и в живописи. Бальзак говорил про Фенимора Купера, что он был бы великим писателем, если бы умел так же хорошо изображать характеры, как природу.

Очевидно, есть и общая причина, возможно, и не одна. Одной из таких причин может быть раздвоение внимания при работе над научно-фантастическим произведением между научным материалом и изображаемыми людьми, причем первый приковывает дольше внимание автора.

Основная причина плохого изображения характеров — в недостатке мастерства, литературной техники, художественной культуры. Мы добросовестнее многих зарубежных писателей в подаче научного материала, но далеко отстаем от их литературного мастерства.

Почему так медленно идет наша литературная учеба? Доля вины за это приходится на наших редакторов. Почти до самого последнего времени они не только не указывали автору на этот недостаток, но был период, когда принимали активное участие в обезличивании героев. Невероятно, но факт. В моем романе «Прыжок в ничто», в первоначальной редакции, характеристике героев и реалистическому элементу в фантастике было отведено довольно много места. Но как только в романе появлялась живая сцена, выходящая как будто за пределы «служебной» роли героев — объяснять науку и технику, на полях рукописи уже красовалась надпись редактора: «К чему это? Лучше бы описать атомный двигатель».

С героями поступалось строго. Они должны были неукоснительно исполнять свои прямые служебные обязанности руководителей и лекторов в мире науки и техники. Всякая личная черта, всякий личный поступок казался ненужным и даже вредным как отвлекающий от основной задачи. А между тем именно на таких личных элементах и держится вся ткань художественной характеристики, только в таком смешении личного и «служебного» и возможно придать реальный характер миру фантастическому.

Роман В. Владко в некоторой степени отражает редакционные требования того времени. «Аргонавты вселенной» находятся в пути сто сорок шесть дней. Почти полгода. Большой срок. Что же мы узнали о них за этот долгий период? За все время они только один раз позавтракали, да и то «по служебным обязанностям», чтобы демонстрировать и объяснить читателю, как сложна эта процедура в мире невесомого. Затем обязательные служебные разговоры — о силе тяжести и т. п. Сколько они могли бы рассказать друг другу о себе во время длительного путешествия! А между тем они и автор хранят почти гробовое молчание о личной жизни. Сокол имеет невесту и скрывает это почти как нечто постыдное. Мы так и не знаем, имеет ли семью Рындин. Все поглотило служебное усердие. Где же здесь место обрисовке характеров?..

Проблема человека приобретает особое значение в наше время, в нашей стране. У нас создаются грандиозные научные учреждения, по-разному исследующие проблему человека: Всесоюзный институт экспериментальной медицины, институты мозга, Физиологический институт им. Павлова и др. Научные темы этих институтов и исследовательские работы могут дать огромный материал для научной фантастики. На этом материале я и предполагаю построить свой новый большой научно-фантастический роман.

Интересует меня и человек будущего, жизнь, быт коммунистического общества. Первой попыткой дать более или менее развернутую картину жизни нашего будущего я даю в романе «Лаборатория Дубльвэ» (с большими сокращениями печатался в журнале «Вокруг света» в 1938 году). В переработанном виде роман выйдет в Детиздате. В этом романе я еще не решаюсь дать характеристики людей будущего — для этого у меня недостаточно материала. Главное внимание обращено на описание городов будущего, коммунальных учреждений, квартир, транспорта и т. п. При обилии описаний сюжет не может быть слишком острым, захватывающим, иначе читатель начнет пропускать описания. Именно поэтому роман получился не очень занимательным по сюжету.

О научно-фантастическом романе и книге гр. Адамова «Победители недр»

«Искусство — трудно, критика — легка» — это изречение особенно применимо к научной фантастике.

Научно-фантастическое произведение должно удовлетворять всем требованиям, которые предъявляются к художественной литературе. Но сверх этого на авторе научно-фантастического произведения лежит дополнительная нагрузка: он должен овладеть научным материалом и умело подать его. Научная фантастика — труднейший жанр.

Между тем, нет ничего легче, как критиковать научно-фантастическое произведение. Перед этой критикой не могут устоять даже классики научной фантастики. Теперь уже и пионеры знают, что жюль-верновские герои, собравшиеся лететь на Луну, должны были погибнуть от толчка в первый же момент вылета снаряда из пушки и что снаряд вообще не улетел бы в мировое пространство, что путешественники к центру Земли должны были бы погибнуть от жары или задохнуться, что «Наутилус» капитана Немо должен был быть раздавлен давлением воды на той глубине, на которую его благополучно погружал автор, что уэллсовский «человек-невидимка», если бы он действительно стал совершенно невидим, и сам ничего не видел бы… и так далее и тому подобное.

К сожалению, не все критики научно-фантастических произведений, по-видимому, усвоили простые истины о том, что если бы научно-фантастические идеи были научны на все сто процентов, то тем самым они перестали бы быть фантастическими, что без научных «погрешностей», «допущений», которые автор делает вполне сознательно, научной фантастики вообще не существовало бы, что эти «ошибки» и «допущения» вполне законное, правомерное явление в научной фантастике.

Но прежде, чем же отличается подлинная научная фантастика от беспочвенного фантазирования, оторванного от научных знаний? Тем, что в голом фантазировании ничего и нет, кроме пустой игры воображения, в научной же фантастике «опущения» и научные «ошибки» лишь порог, который необходимо переступить, чтобы войти в область вполне доброкачественного познавательного материала, основанного на строгих научных данных. Пусть Жюль Верн допускает ошибку при описании отлета на Луну. Эта ошибка дает возможность автору отправить героев в путешествие, следя за которым читатель знакомится с большим количеством отнюдь не фантастических, а вполне реальных научных знаний из области механики, физики, астрономии. Таким же образом, переступив через порог «ошибок» (вполне сознательно допущенных автором), читатель в самой увлекательной форме знакомится с геологией, совершая вместе с героями «путешествие к центру Земли», или океанографией, следя за удивительным подводным плаванием «Наутилуса».

Научная фантастика в своей классической жюль-верновской форме, ставила задачей популяризацию современных автору научных знаний и изображение картин будущего развития науки и техники. Уэллс, а за ним и другие авторы, наряду с проблемами будущего развития науки и техники, внесли в научную фантастику социальный элемент. По существу, этот жанр следовало бы выделить как социальную фантастику, но, поскольку в этих произведениях в значительной доле имеется и технический элемент, такого рода произведения идут под старым названием научной фантастики.

Перед советской фантастикой стоят большие и ответственные задачи. Первою из них является популяризация научных и технических знаний. Но, вместе с тем, советская научная фантастика, изображая современную или будущую жизнь нашей страны, неизбежно сталкивается с фантастикой социальной. Если советские писатели являются «инженерами душ», то писатели, работающие в области советской научной фантастики, должны быть как бы инженерами душ в квадрате: своими произведениями они должны способствовать и росту нового социалистического сознания, и росту научных и технических знаний.

Чем больше эти цели достигаются, тем большую ценность представляет собою и научно-фантастическое произведение.

Следует еще сказать, что цели, стоящие перед советской научной фантастикой, делают из нее как бы совершенно новый жанр, при создании которого литературное наследство классиков помогает лишь в очень малой степени советскому автору.

Ему приходится преодолевать огромные трудности, о которых не знает не только читатель, но и критик, а зачастую и товарищ по перу — писатель, работающий в другом жанре. Но эта тема требует отдельного места и времени.

Рассмотрим недавно вышедший научно-фантастический роман «Победители недр».

Гр. Адамов отправляет своих героев в недра Земли в особом снаряде, который движется, отталкиваясь от почвы позади, а впереди врезаясь в слои любой плотности. Еще во время подготовки путешествия нетрудно было предвидеть, что на пути снаряда должны встретиться пустоты и водные пространства, в которых снаряд окажется в беспомощном положении, не будучи в состоянии двинуться ни взад, ни вперед, и что способ получения энергии по проводам с земли в высшей степени рискованный и ненадежный.

Вызывает большие сомнения и вопрос о том, вместятся ли в снаряде все перечисленные автором предметы: запасы продовольствия и баллоны с кислородом, и «металлизаторы», цементирующие почву позади снаряда после каждого его шага вперед, и машины, и части будущей подземной станции и т. д. Но не будем придираться к героям за то, что они организовали свое путешествие с огромной долей риска и даже легкомыслия. Героям других научно-фантастических романов приходилось благополучно выбираться и не из таких переделок. Не будем поэтому задавать автору и других неприятных вопросов, в частности относящихся к пребыванию героев в недрах земли на огромной глубине.

Пройдем мимо и некоторых мелких ошибок и ляпсусов. Без этой доли легкомыслия и риска и без этих ошибок мы не можем мысленно совершить путешествие вместе с героями романа и не обогатим своих знаний.

Научное идейное содержание романа «Победители недр» распределяется на три раздела: геологии, энергетики и социологии.

Каково же качество этого актива? Сбалансирует ли он пассив допущений и научных неточностей?

Область социальных отношений. Характерные черты нашей эпохи отражены в романе достаточно полно: автором показаны и любовь к родине, и героизм советских людей, и чуткое отношение к человеку, и самопожертвование, и женщина, участвующая в социалистическом строительстве наряду с мужчиной, и герой-пионер, и соцсоревнование, и внимание всей страны к судьбе экспедиции и пр. Притом все это подано достаточно горячо, пожалуй даже с излишней акцентировкой, а местами и с несколько наивной «обнаженностью» тенденции. Большая сдержанность придала бы и большую силу художественной убедительности. Но эти небольшие погрешности легко выправить в следующем издании книги.

Геологический материал не имеет бросающихся в глаза неточностей и ошибок, но и не отличается особой наглядностью, полнотой и систематичностью данных по геологии и истории земли. В большинстве это суховатые выдержки, приводимые к случаю. Заметим мимоходом, что один из героев романа жестоко и не совсем справедливо критикует Ж. Верна за «Ошибки» в романе «Путешествие к центру Земли». Нельзя забывать, что в этом произведении Ж. Верн дал непревзойденную по полноте, строгой научности и картинности популяризацию современных ему знаний по геологии. Эта критика Ж. Верна только наводит на не слишком выгодные сравнения геологического материала «Победители недр» с геологическим материалом «Путешествия к центру Земли» Ж. Верна или «Плутонии» академика Обручева.

Не будь этого полемического выпада, никто не поставил бы в вину автору того, что геологический материал в его книге не стоит на таком же высоком уровне, как у классика Ж. Верна или академика Обручева.

Во всяком случае, не в геологической части самое слабое место романа, а в разработке им ведущей темы — проблемы энергетики.

С первых же страниц и строк автор становится на неправильный путь, противопоставляя различные виды энергии и отрицая право на существование хороших во имя лучших. Споры энергетиков-гелиотехников, ветротехников и других между собою о «непостоянстве» того или другого вида энергии, нездоровое препирательство между ними, — ты, мол, занимаешься «кустарничеством» и только разбазариваешь «казенные деньги», — звучат и неправдоподобно, и наивно. Серьезные ученые и техники различных областей энергетики не могут даже ставить так вопроса. Главная же ошибка такого противопоставления и взаимоотрицания различных видов энергии заключается в том, что такая «установка» находится в прямом противоречии с общими принципами построения нашего обобществленного энергетического хозяйства и генерального плана электрификации.

В капиталистических странах частный предприниматель действительно мог поставить вопрос: «или — или». Если бы киловатт-час электроэнергии на его гелиостанции обходился на копейку дороже и его установка работала бы с большими перебоями, чем, скажем, ветросиловая установка у его соседа, то владелец гелиостанции разорился бы. Для него «лучшее» действительно отрицает «хорошее».

У нас совершенно иное положение вещей. Мы строим наше энергетическое хозяйство на принципе кооперирования электростанций в пределах района, области, края, республики и, как завершение этого принципа, на единстве всех электросетей СССР, на единой высоковольтной сети. Мы строим и намечаем строить в ближайшем будущем большие, средние и малые электростанции — тепловые и гидростанции, не пренебрегая и ветром. Мы придаем особое значение использованию местных источников энергии, но что же получилось бы, если бы наши гелиотехники, ветротехники и т. п., следуя примеру героев романа «Победители недр», легкомысленно бросили бы свою специальность и переключились бы на работу исключительно в области овладения энергией внутренней теплоты земного шара? «Или — или» — явно неправильная и даже вредная установка как противоречащая одному из основных принципов нашего энергетического хозяйства.

Вторая существенная ошибка автора заключается в том, что, расправившись столь жестоко и несправедливо со всеми прочими видами энергии, он неудачно рекламирует и рекомендует в сущности самый рискованный, сложный и дорогой способ получения энергии путем проникновения в глубины Земли. В книге Гюнтера «Энергетика будущего», которая, конечно, должна была находиться в руках автора, можно было найти более достойные объекты для фиксирования на них внимания молодого читателя.

И зачем автору понадобилось забираться под землю на пятнадцать километров? Оказывается, только для того, чтобы установить там термоэлемент. Как известно, электродвижущая сила термоэлементов ничтожна. Правда, один из героев романа нашел средство увеличить эту силу. Но если ему посчастливилось сделать это, зачем тогда было углубляться в недра Земли? Не проще ли было для начала использовать ту теплоту, которая находится почти на поверхности — на наших камчатских сопках, или теплоту среднеазиатского солнца, которое почти круглый год может служить источником тепла? Если применить несложные приборы вроде вогнутых зеркал, то от солнца легко получить достаточно высокую для работы термоэлементов температуру, холодильником же может служить вода рек. Это куда проще, дешевле и осуществимее, чем подогревать термоэлемент жаром недр Земли и охлаждать жидким водородом, который подается с поверхности на глубину пятнадцати километров.

Устройство мареевской подземной станции сопряжено с величайшими трудностями и громадным риском для людей, надежность работы такого «вечного» двигателя весьма проблематична, поскольку вся она зависит от исправности тонких проводов и газопроводов, соединяющих глубинную станцию с поверхностью Земли. Ведь сам автор убеждает читателя, что материки движутся, что земная кора находится в беспрерывном движении. Значит, и сдвиги почвы, и размывы, и осадки, и соли, и блуждающие токи, и прочие причины могут испортить провода и газопроводы. Ремонт же линии будет обходиться почти столько же, сколько первоначальная установка самой станции.

Нет, поистине невыгоден проект Мареева.

Каковы же выводы? В целом роман неплох, написан живо, динамично, читается легко, с интересом, указанные недостатки нетрудно исправить в новом издании. По нашему мнению, эти исправления должны сводиться к следующему: во-первых, автор не должен «обижать» и все другие виды энергии.

Следовало бы даже подчеркнуть, что различные виды энергии имеют равные права на совместное существование и на наше внимание, что проект Мареева отнюдь не самый идеальный и не самый дешевый. Если перенести действие романа в несколько более отдаленное будущее (по некоторым деталям можно догадаться, что действие романа происходит в наши дни), то легко будет объяснить, почему же наше правительство утвердило проект Мареева, хотя он и не лучший: к тому времени наша страна уже будет обладать столь большими накоплениями материальных ценностей, что сможет позволить себе роскошь отпустить средства и на осуществление мареевского проекта наряду с другими.

Пусть попытка Мареева проникнуть в недра Земли будет сопряжена с явным риском, что соответствовало бы и действительности, а не проходит под флагом предопределенного успеха, как это в значительной степени имеет место в романе. Такая постановка, или, вернее, перестановка, придала бы всем приключениям героев большую остроту и подняла бы их личный героизм еще выше. Читатель же получил бы более правильную ориентировку в важном и сложном вопросе построения социалистического энергетического хозяйства.

Создадим советскую научную фантастику

«А я могу с кораблем, людьми и товарами нырнуть в море, плавать под водою и далее вынырнуть опять где надо», — говорит шестой Симеон в народной сказке «Семь Симеонов». И далее в сказке рассказывается, «как увидали семь Симеонов, что погоня уже близко, — нырнули с царевной и с кораблем. Долго плыли под водой и поднялись наверх тогда, когда близко стало до родной земли. А царская погоня плавала три дня, три ночи, с тем и возвратилась».

В другой сказке, «Усоньша-богатырша», царь посылает людей за живой и мертвой водой и «моложавыми» или «молодильными» яблоками. И «когда их ему достали, тогда отец выпил воды и сделался здоров, съел яблоков и сделался молодой, как и его дети».

Всем известны сказочные сапоги-скороходы, ковер-само-лет, волшебные зеркала, при помощи которых можно видеть на далекое расстояние. Подобные сказки — предшественники научной фантастики. Ковры-самолеты, ныряющие под воды корабли и т. п. не могли не влиять сильнейшим образом на воображение. Миллионы утверждали: сказка остается сказкой. Единицы задавали вопрос: а почему бы и не создать нечто подобное? С ростом же культуры, науки и техники растет научная и техническая оснастка произведений, описывающих чудесные вещи и изобретения. Так, в мифе о Дедале и Икаре уже содержится довольно точное описание изобретенных Дедалом крыльев для полета. Сирано де Бержерак, описывающий фантастическое «межпланетное путешествие», и Эдгар По, отправляющий своего героя к небесам, также дают техническое описание, принципы устройства летательных аппаратов. Это уже нечто от научного расчета, о котором упоминает К. Циолковский. И «в конце концов, исполнение венчает мысль»: сказочные мечты о сапогах-скороходах и ковре-самолете превращаются в скорый и сверхскорый земной и воздушный транспорт; зеркала — в телевизоры, живая вода и «моложавые» яблоки — в целую отрасль медицины, которая небезуспешно борется со старостью; ныряющий под воду корабль шестого Симеона превращается сначала в жюль-верновский «Наутилус», а затем и в современные подводные корабли; наконец, легендарные крылатые Дедалы и Икары — в Лилиенталей и Райтов. Если в живой легенде наших дней, в полетах Чкалова, Коккинаки и других славных советских героев, ведущих успешную борьбу с грозными богатырями-врагами «Циклон Циклоновичами», в дрейфе папанинцев превзойдены подвиги сказочных героев и взлет сказочной фантастики, то многое остается еще в области «неосуществленной фантазии». Но она будет осуществлена.

Какие же требования должны мы предъявлять к советской научной фантастике и какие ее особенности.

При всем своем своеобразии научная фантастика является частью советской литературы — это участие в социалистическом строительстве.

Поскольку в научной фантастике трактуются вопросы науки и техники, естественно напрашивается вывод, что наша в первую очередь должна быть одним из средств агитации и пропаганды науки и техники, должна расширять и научные знания, привлекать к научным и техническим проблемам интерес читателей и молодежи в особенности.

Как же наиболее целесообразно популяризовать науку и технику в научно-фантастических произведениях?

Существовала тенденция излишнего «утилитаризма». Научная фантастика низводилась на степень «занимательной науки», превращаясь в весьма незанимательные научные трактаты в форме диалогов. Фабульная художественная сторона находилась в пренебрежении. Рассказы писались по такому примерно трафарету. В выходной день трехдневки ленинградский рабочий летит в стратоплане на Памир посмотреть гелиостанции. Час-полтора — и он на месте. Осматривает гелиостанции и задает вопросы. Инженер отвечает. Когда вопросответная лекция окончена, рабочий благодарит инженера и улетает обратно в Ленинград.

К сожалению, были и редакторы, которые, понимая слишком узко задачи научной фантастики, «засушивали» научно-фантастические произведения. Если автор давал живую сцену, описывал конфликты, происходящие между людьми, — на полях рукописи появлялась редакционная заметка: «К чему это? Лучше бы описать атомный двигатель».

Крайне ограничен был круг научно-технических тем. Предпочиталось писать о настоящем, «фантастика» сводилась к увеличению масштабов, размеров, скоростей и пр. Узкий техницизм заслонял все другие области науки. Да и в области технической тематический круг ограничивался перепевами тем, содержащихся в таких популярных брошюрах, как «Технические мечтания» и «Энергетика будущего» Г. Гюнтера, «Техника и человек в 2000 году» Антона Любке и др.

Немудрено, что при таких условиях машины заслоняли людей, герои бледнели, превращались в схемы, сюжетная занимательность исчезала. Жизнь, практика, опыт, отзывы читателей показали, что такое направление было неправильным. Научную фантастику нельзя превращать в скучную научно-популярную книжку, в научно-литературный недоносок. Научно-фантастический роман, рассказ должны быть полноправными художественными произведениями. Они должны ставить своей задачей не максимальную нагрузку произведения научными данными — это можно проще и лучше сделать посредством книги типа «занимательных наук», — а привлечение максимального внимания и интереса читателей к важным научным и техническим проблемам. Надо добиваться того, чтобы, заинтересовавшись ярко изображенной научной проблемой, читатель научно-фантастического произведения сам взялся бы изучать относящуюся к данному вопросу литературу, а быть может, и сам занялся научной, технической разработкой этой проблемы. Многие крупные научные деятели утверждали (в том числе и К. Циолковский), что они пришли к научной работе или изучению и разрешению определенной научной проблемы под влиянием чтения романов Жюля Верна. И с этой точки зрения лучшим научно-фантастическим произведением должно быть признано то, которое бросает в мир новую плодотворную идею, которое способствует появлению нового изобретателя, нового ученого.

Мы считаем в романах Жюля Верна наиболее ценными именно эти большие новаторские технические идеи, крепко связанные с сюжетом. Научные же знания, которые он сообщает попутно, когда они слишком обильны (например, «перечень» подводных животных в романе «20 тысяч лье под водой»), подвергают испытанию читательское терпение. Это не значит, что научная фантастика должна совершенно отказаться от попутного сообщения читателю современных знаний, но следует соблюдать меру, подавать эти знания лишь там, где они логически связаны с судьбой и поступками героев. У того же Жюля Верна имеются блестящие образцы такой подачи научного материала (например, «зажигательное» стекло, которым пользуются герои романа, сделанное из куска льда, определение расстояния между заблудившимися под землею героями по скорости звука и т. п.). Если в этом не знать меры, то читатель вместо обогащения знаниями начнет нетерпеливо перелистывать страницы, а то и совсем бросит книгу. Во многих рассказах Уэллса научное описание занимает два десятка строк, все остальное — художественное изображение событий. И действенность научной идеи от этого только выигрывает.

Само собой разумеется, что подаваемые научные сведения должны быть совершенно доброкачественными.

Необходимо расширять круг научных тем. Профессор Я. Дорфман еще несколько лет тому назад писал о том, что авторы научно-фантастических произведений запутались в трех соснах: атомной энергии, межпланетных путешествий и лучей смерти. Если этих «сосен» несколько и больше трех, то основная мысль верна: круг тем очень узок. Не так уж трудно, раскрыв брошюры Гюнтера, Любке, написать один стандартный роман о новых ветросиловых установках, другой — о солнечных станциях, третий — об использовании энергии тепла недр Земли. Это неплохо, и это даже полезно. Но надо идти дальше. Надо включить в список тем и биологию, и медицину, и генетику, самые разнообразные области науки. Главное же — изменить методы работы. Нельзя дальше идти на поводу у Гюнтеров и Любке и использовать в качестве источников научно-фантастических романов только журнальную и брошюрочную научно-популярную литературу. Надо обратиться к истокам самой науки. Завязать живую, деловую связь с учеными. Следить за их научной работой, в особенности над разрешением ими новых проблем. Советская наука и техника — неисчерпаемый источник тем для научно-фантастических произведений. На этом пути писатель может явиться не только популяризатором новейших научных знаний, но и провозвестником дальнейшего прогресса, следопытом научного будущего. Писатель, работающий в области научной фантастики, должен быть сам так научно образован, чтобы он смог не только понять, над чем работает ученый, но и на этой основе суметь предвосхитить такие последствия и возможности, которые подчас неясны еще и самому ученому. Вершиною достижения в этом смысле могло быть положение, когда писатель научно-фантастического произведения своей фантазией наталкивает ученого на новую плодотворную идею.

Писатель, подсказывающий ученому новые идеи! Может ли это быть? Не слишком ли это смело? Жизнь показывает, что не слишком. «Бывает и так, что новые пути науки и техники прокладывают иногда не общеизвестные в науке люди, а совершенно неизвестные в научном мире люди, простые люди, практики, новаторы дела», — сказал товарищ Сталин на приеме в Кремле работников высшей школы.

Писатель имеет полную возможность включиться в борьбу за передовую науку, в борьбу с научной замкнутостью, косностью, консерватизмом. И писателю, работающему в области научной фантастики, необходимо включиться в эту борьбу, в первую очередь потому, что научная фантастика по самой сути своей является отрицанием косности, консерватизма мысли. Воспитывать у читателя смелость мысли научной и технической, облегчать пути научного новаторства, отражать и описывать борьбу представителей передовой науки с консерватизмом, вести борьбу с научной косностью — одна из почетных задач советской научной фантастики.

Как видим, все это далеко выходит за пределы скромного популяризирования научных знаний.

Другой круг вопросов, которые необходимо разрешить советской научной фантастике, проходит по линии социальной.

Всякое научное открытие и изобретение возникают в определенное время и в определенном социально-экономическом строе. Показать межпланетные полеты, изображая действительность сегодняшнего дня, было бы известным анахронизмом, так как практическое разрешение вопроса о межпланетных полетах, по мнению ученых, требует еще значительного времени, быть может, не одного десятка лет. У нас же каждая пятилетка резко меняет лицо страны — появляются новые города, заводы, фабрики, изменяется быт. С изменением производственных сил изменяются и производственные отношения. Жюль Верн мало заботился о том, чтобы технический прогресс привести в экономическое соответствие с прогрессом социальным. Возможно, что это зависело от консерватизма его социальных взглядов, который он умудрялся совмещать с необычайным новаторством и смелостью мысли в области техники. Этот социальный консерватизм у Жюля Верна простирался, например, до того, что в одном рассказе «В 2000 году» он предугадал появление телевидения и радио, и в то же время в рассказе фигурирует в Америке русский посол царского правительства. Современный ему социальный строй Жюль Верн считал, по-видимому, незыблемым: как бы далеко ни предугадывались во времени описываемые им изобретения, общественный строй, люди изображались такими, какими они были в его время.

Это, конечно, значительно упрощало работу писателя. Но советские писатели совершенно не могут идти по этому пути. Наша техника будущего является лишь частью социального будущего. И советский писатель, задавшись целью ознакомить читателя с каким-нибудь техническим новшеством, должен в первую очередь учесть, по возможности, какие изменения к тому времени произойдут в хозяйстве всей страны, в быте, в семейных отношениях и т. п.

Это, конечно, задача в высшей степени трудная. Нужно стараться избегать, по крайней мере, крупных анахронизмов. Задача эта не только трудная, но и в высшей степени ответственная. Ведь ради этого будущего люди приносили жертвы, проливали кровь. Художественный показ картины будущего может еще больше поднять энтузиазм строителей социализма и облегчить перенесение временных трудностей, которых, конечно, немало встретится на пути.

Показ социального будущего должен преследовать и другую цель: писатель-художник, удачно изображая в научной фантастике города будущего, дома, уличный транспорт, одежду, костюмы и т. д. и т. п., может способствовать тому, чтобы это будущее воплотилось в жизнь возможно скорее. Удачная мысль, идея заинтересует архитектора, инженера, изобретателя, за «мыслью» последует «научный расчет», за ним «исполнение».

Но не слишком ли мы много требуем от писателя? Писатель, подсказывающий новые идеи ученому, архитектору, изобретателю. Разумеется, бросать пригоршнями новые идеи, мысли, проекты и среди писателей могут лишь выдающиеся люди. Но не обязательно, чтобы все новые идеи в научно-фантастическом произведении принадлежали лично автору и были все сплошь оригинальными. Главное, чтобы писатель умел найти действительно новые, оригинальные и плодотворные идеи и поддержал их, пропагандировал в своих произведениях, и важно, чтобы эти идеи были вполне доброкачественными в смысле их практической целесообразности и выполнимости.

Здесь весь вопрос в методе работы. Изображая будущее — города, быт, одежду, надо раз и навсегда покончить с пустым фантазированием, высасыванием из пальца, голыми, выдуманными схемами и затасканными трафаретами — с одеждами, «напоминающими древнегреческие тоги и хитоны», «белыми зданиями с колоннами, напоминающими древнегреческие храмы».

Советская социальная научная фантастика, или, точнее — социальная часть советских научно-фантастических произведений, должна иметь такое же научное основание, как и часть научно-техническая. Определяя будущее развитие общества, писатели должны хорошо изучить социально-экономическую и политическую литературу, пятилетние и генеральные планы развития хозяйства, изучить пути развития советской архитектуры, жилищного строительства и т. п. Причем во всех проектах, оригинальных и позаимствованных, писатель должен исходить не от внешности, а от внутреннего содержания, целесообразности, избегать стандартов, однообразий, учитывать разнообразие условий времени, климата, возраста и т. д. Это очень сложно и трудно. Но кто боится трудностей, не должен браться за создание научно-фантастических произведений.

А над этой трудностью — изображения социального будущего — стоит еще большая — показ человека будущего. Вот задача, которую необходимо разрешить советскому писателю, работающему в области научной фантастики. Между тем это совершенно необходимо: как описать науку, технику, быт будущего без человека будущего?

Некоторые черты этого человека будущего намечаются уже в наши дни: социалистическое отношение к труду, к государственной и общественной собственности, любовь к родине, готовность самопожертвования во имя ее, героизм.

Человек советского будущего — это человек, не знающий гнета эксплуатации, имеющий полную возможность раскрывать все свои творческие способности и дарования! Какие должны быть мощные, яркие характеры, какая полнота и разнообразие запросов, потребностей, какова красота жизни!

Удачно показать образ этого человека нашего будущего во весь рост, заставить его говорить «во весь голос» — задача почетнейшая, интереснейшая, но и необычайно трудная, требующая для своего разрешения времени. Поэтому читатель и критика не должны быть слишком строги, если в первых романах, рисующих время полного перехода к коммунизму, герои будут больше напоминать современников, чем людей будущего.

Вот основные задачи, лежащие перед советским писателем в области научной фантастики. Описывая их, мы одновременно касались и некоторых трудностей, возникающих при разрешении их.

На трудностях, которые стоят перед писателем в области научной фантастики, следует, однако, остановиться несколько подробнее, по крайней мере, на главнейших из них.

В настоящее время быть энциклопедистом, быть на высоте современных знаний в различных областях неизмеримо труднее, чем это было во времена Жюля Верна, не говоря о более отдаленных временах. Лесаж в своем романе «Жиль Блаз», действие которого происходит в XVII веке, описывает знаменитого врача, весь метод лечения которого от всех болезней состоял в том, чтобы «пускать больным кровь и поить их теплой водой». Такую «науку» нетрудно было изучить. В настоящее время даже такие крупные и высококультурные писатели не могут обойтись в своей работе без научного консультанта.

Надо прямо сказать, что научный багаж советского писателя-фантаста, в особенности в области физико-математических наук, еще не очень велик, тем более если иметь в виду обширность, глубину и быстроту развития этих областей науки. Это дело, конечно, поправимое, если писатель возьмется за серьезную учебу и если ему будет обеспечена солидная научная консультация. К сожалению, пошумев о связи науки с литературой, Союз писателей, издательства и редакции журналов ничего реального не сделали, чтобы обеспечить постоянную деловую связь писателей с научными работниками. Вопрос о научной консультации и редакции в процессе работы необходимо разрешить возможно скорее, иначе неизбежно будут повторяться такие же истории, как с недавно рецензируемым в журнале «Детская литература» романом Адамова «Победители недр». Когда роман уже вышел из печати, в нем нашли немало мелких и крупных недостатков. Но разве невозможно было на пользу автору и читателям убрать эти недостатки в то время, когда еще автор работал над рукописью?

Следующая трудность, стоящая перед читателем в изложении научных проблем, это невозможность проведения точных границ между научным и ненаучным, практически выполнимым, хотя бы и в отдаленном будущем, и абсолютно никогда не выполнимым. И ученый, иногда подавляя своим научным авторитетом, дает уничтожающую критику фантазии писателя, а на поверку (увы, иногда слишком поздно для автора) оказывается, что писатель был ближе к истине, чем ученый, что не наука, а научная косность продиктовала столь суровый приговор.

Очень велики трудности в создании сюжета при условии, что действие романа происходит, когда классов уже нет, а с ними и классовых противоречий, нет и антагонизма между городом и деревней, разницы между умственным и физическим трудом и т. п.

Старые сюжетные стандарты «литературного наследства» тут уже не годны. В капиталистическом мире «человек человеку волк, все на одного, один против всех» («Человек-невидимка»). У нас «человек человеку брат», «все за одного и один за всех». Там сюжет строится на борьбе за капитал внутри класса капиталистов, на конкуренции, на борьбе классов, на антагонизме города и деревни, на антагонизме рас, национальностей и т. д. Сюжетные конфликты в произведениях, описывающих советское будущее, естественно, должны строиться на иных основах. Для переходного периода, пока СССР находится в капиталистическом окружении, может и должна быть использована для сюжета борьба с осколками класса эксплуататоров, с вредителями, шпионами, диверсантами.

Но роман, описывающий более отдаленное будущее, скажем бесклассовое общество эпохи коммунизма, должен уже иметь какие-то совершенно новые сюжетные основы. Притом такого рода роман должен иметь довольно много описаний, а они всегда являются тормозом в развитии сюжета. Дело осложняется еще и тем, что читатель научно-фантастической литературы уже приучен к остроте, особенной динамичности, сюжетной «закрученности», которые присущи старым образцам этих жанров, он ждет этого от всякого научно-фантастического романа. И остается неудовлетворенным, не найдя привычной остроты.

Нередко редакторы выражают пожелание, чтобы роман был и по содержанию, и по форме, и по сюжету новым, построенным на нашем материале, и в то же время, чтобы он был столь же занимателен, как старые, привычные. Разумеется, занимательность обязательна для каждого романа. Вопрос только в том, что самый характер занимательности изменяется, часть же читателей отстает от этих изменений, отсюда возможный конфликт с автором. Хвостизм, потакание вкусам наиболее отстающей части читателей, разумеется, недопустимы. Но и отрыв опасен.

Писатель, например, может изобразить человека будущего с огромным самообладанием, умением сдерживать себя, свои чувства, порывы, эмоции. И возможно, что писатель очень точно предугадает эту черту в характере человека будущего и даст прекрасный портрет. А читателю может показаться такой человек бесчувственным, бездушным, холодным и не возбуждающим симпатий (например, сцена: умирает единственный ребенок, а мать не стонет, не проливает ни единой слезы).

Мы перечислили далеко не все трудности, которые приходится преодолевать писателю, создавая жанр советской научной фантастики. Но и сказанного, полагаем, достаточно, чтобы показать, насколько сложна задача создания полноценных произведений. Удовлетворительно разрешить эту задачу невозможно, если писатель, посвятив себя этому жанру, будет продолжать работать, как это имело место до сих пор, в одиночку, кустарно, на свой страх и риск решать труднейшие и ответственные проблемы. Мало учиться на ошибках друг друга по уже вышедшим из печати произведениям. Необходимы творческая среда, творческий контакт, товарищеский совет, научная консультация в процессе работы. Необходимо коллективное обсуждение проблем научной фантастики на собраниях и в печати. Необходимо предупреждать ошибки, а не только критиковать, когда они сделаны До сих пор положение было именно таково: когда книжка уже вышла, критиков много, когда работаешь над нею, помощников и советчиков нет или, по крайней мере, их трудно получить. Этот порядок должен быть изменен дружными усилиями общественных организаций Союза писателей, издательств и редакций, представителей науки и критики.

Гражданин эфирного острова

Константин Эдуардович Циолковский — космический человек. Гражданин Эфирного Острова.

Вы не знаете, что такое Эфирный Остров?

— Наше Солнце освещает более тысячи планет. В Млечном Пути не менее миллиарда таких солнечных систем. В Эфирном Острове находят около миллиона таких Млечных Путей. Дальше этого астрономия пока не идет! Вот что такое Эфирный Остров.

Математик, физик, астроном, механик, биолог, социолог, изобретатель, «патриарх звездоплавания» — Циолковский мыслит астрономическими цифрами, считает миллионами, биллионами, миллиардами. Бесконечность не устрашает его. Он обращает свой взгляд к прошлому нашей Солнечной системы и спокойно говорит, как о возрасте своих собственных детей: «На рождение всех планет понадобилось тридцать один биллион лет. Земля отделилась от Солнца два биллиона лет тому назад, а наша Луна рождена Землей менее миллиарда лет назад». Совсем новорожденная крошка. Что значит миллиард, если Циолковский иногда имеет дело с такими цифрами, для которых, по его собственным словам, «чтобы их написать, не хватило бы всей вселенной»!

Один перечень изданных трудов К.Э. Циолковского занимает двадцать четыре печатные страницы.

«Мне было лет восемь-девять, когда моя мать показывала нам, детям, аэростат из коллодиума. Он был крохотный, надувался водородом и занимал меня тогда как игрушка». Об этом детском воздушном шарике Циолковский вспоминает, потому что шарик дал первый толчок направлению мыслей будущего изобретателя дирижабля. Четырнадцати лет, получив некоторые представления об аэростате из физики, он мастерит бумажный аэростат и надувает его водородом, а пятнадцати-шестнадцати лет делает подсчеты, каких размеров должен быть воздушный шар, чтобы подниматься с людьми, «будучи сделан из металлической оболочки определенной толщины. С тех пор мысль о металлическом аэростате засела у меня в мозгу». На подсчеты ушли годы.

Будучи учителем, Циолковский вставал до зари, чтобы успеть заняться своими вычислениями. Под «фантазию» был подведен прочный фундамент из тысячи формул.

И ровно тридцать лет назад молодой изобретатель делает доклад в Москве, в б[ывшем] императорском] техническом обществе «О построении металлического аэростата».

Ученый синклит дал кислый отзыв: оно конечно, металлический аэростат построить можно, но только строить его ни к чему, так как всякий «аэростат обречен навеки, силою вещей, остаться игрушкою ветров».

Современная техника опровергла эти старческие тревоги. Но современные дирижабли, как известно, все еще имеют мягкую оболочку и сложный, дорогостоящий каркас. К идее Циолковского о дирижабле из волнистой стали только теперь подходит воздухоплавание.

Работая над проектом дирижабля, Циолковский думал уже о полетах к звездам. На земле ему становилось тесно. Скромный калужанин вырастал в гражданина Эфирного Острова.

Труды Циолковского в области «звездоплавания» считаются теперь классическими. Он первый дал все расчеты для устройства ракетного снаряда, при помощи которого можно покинуть пределы атмосферы. Работа над «реактивными приборами», действующими при помощи отдачи, создала Циолковскому мировое имя. (К сожалению, за границей и сейчас оно популярнее, чем у нас.)

Устройство реактивных приборов затрудняется тем, что «ракета» должна иметь очень большой запас горючего, — по крайней мере в четыре раза превосходящий вес самой ракеты, чтобы набрать скорость не менее 8 километров в секунду, необходимую для космического полета. Гениальный старик решил выйти из положения при помощи «ракетных поездов».

Под ракетным поездом он подразумевает соединение нескольких одинаковых реактивных приборов, двигающихся сначала по дороге, потом в воздухе, затем в пустоте вне атмосферы, наконец, где-нибудь между планетами и солнцами.

Дело представляется так. Несколько ракет — скажем, пять, соединяются, как вагоны поезда — одна за другой. При отправлении первая головная ракета играет как бы роль паровоза: она, взрывая горючее, везет за собой поезд, набирая все большую и большую скорость. Когда у этого «паровоза» запас горючего начинает истощаться, головная ракета на лету отцепляется от поезда и возвращается на Землю. Вторая ракета становится головною и ведет поезд, пока и она не истощит свой запас горючего. Так происходит с каждой ракетой, кроме последней, предназначенной для межпланетного полета. Когда предпоследняя ракета отчалит и снизится на Землю, у последней уже будет набрана необходимая скорость для полета в межпланетном пространстве. Причем она не истратит на преодоление земной тяжести и на приобретение необходимой скорости ни одного грамма из своего горючего. А свои запасы горючего последняя ракета может расходовать уже «на небе» для необходимого маневрирования или спуска (торможения).

Представим себе, что полет совершился. Мы улетели «к звездам». Что найдем мы там и зачем нам лететь туда? На эти вопросы Циолковский отвечает в своих брошюрах «Цели звездоплавания» и «Исследование мировых пространств реактивными приборами». Здесь, не переставая быть ученым, Циолковский становится «фантастом», далеко оставляя позади себя по смелости и широте своих космических «грез» таких фантастов, как Жюль Верн и Уэллс.

Но позвольте, — скажет читатель, — как же там жить, не возвращаясь на Землю? А воздух? А пища? А всепожирающие лучи Солнца? Ужаснейший холод мировых пространств?

Все обдумано, предусмотрено. Ведь Циолковский первоклассный физик и математик, а не легкомысленный человек. Его фантазия выезжает в путь только на стальном коньке математических формул. Он уже приготовил для будущего человечества вполне удобную и вместительную жилплощадь среди лагун Эфирного Острова. Слушайте.

Небесный дом-коммуна будет представлять собой огромный цилиндр, сделанный из металла и стекла и разделенный перегородками на отдельные камеры. Если в одной из камер произошла утечка кислорода в пустоту, жильцы могут переселиться в соседнюю, пока в первой исправят повреждения. Треть цилиндра, обращенная к Солнцу, застеклена обыкновенным стеклом, задерживающим убийственные для организма ультрафиолетовые лучи Солнца. По мере необходимости пуская через окна солнечный свет внутрь цилиндра, можно достигнуть любой температуры «дома» — от 250 градусов холода до 200 тепла. Так в жилых ячейках мы сможем установить равномерную теплую температуру. Наши небесные комнаты залиты светом. В них чистейший воздух, без всяких бактерий. Ведь мы можем выходить в соседнее помещение, а в своем поднимать температуру выше точки кипения и таким образом стерилизовать воздух. Он может, кроме того, очищаться и восполняться кислородом при помощи растений. Для этого в цилиндре будут культивироваться те растения, которые без остатка поглотят углекислоту и выделят необходимый для дыхания человека кислород. Влага, выделяемая в воздух растениями и людьми, будет собираться в особые сосуды. Невесомость наших тел и всех вещей сделает ненужными мебель и вещи. Человек будет чувствовать необычайную легкость. Правда, отсутствие тяжести может создать и неудобства. Человек может беспомощно болтаться в пустоте посредине помещения, если ему не от чего оттолкнуться, вещи будут блуждать по комнате, земля плантаций может также рассеяться и загрязнить воздух. Но довольно будет использовать центробежную силу, чтобы все тела вновь обрели некоторую тяжесть. А сделать это легко. Представьте себе два шара или цилиндра, связанные и приведенные во вращательное движение. Так могут вращаться в пустоте целые «жилкоопы» или же отдельные части и предметы внутри зданий. И тогда все придет в норму. Любители твердой почвы почувствуют ее под ногами, явится верх и низ, вещи приобретут некоторую тяжесть.

В особых костюмах, похожих на водолазные, со скафандром на голове и запасом кислорода люди смогут выходить наружу, в безвоздушное пространство. Но нужно иметь на всякий случай маленькие «карманные» ракетные двигатели. Иначе — малейшее неосторожное движение, и человек унесется от своего дома в мировое пространство, чтобы уж никогда не возвращаться.

Отсутствие тяжести, отсутствие «верха» и «низа» дадут возможность небесным переселенцам развить необычайно грандиозное строительство и индустрию. Из самого легкого материала там можно построить «небоскреб» длиною в несколько километров, можно перекинуть «мостики» из тонкой проволоки через бездну, соединив его отдаленные дома, и по этой проволоке перевозить тяжести в сотни тысяч тонн земного веса.

Когда же «людям неба» покажется тесно вокруг нашего старого Солнца или же когда они заметят, что Солнце начинает греть слабее, они отправятся в своих воздушных домах-кораблях в далекие странствия, к иным солнцам нашей галактической системы.

Постепенно люди и растения, живущие на небесах, приспособляясь к новым условиям, изменят свой внешний вид, свой организм. И, быть может, через тысячелетия люди превратятся в совершенно иные существа.

Однако не пора ли нам спуститься на Землю? Без привычки к этим высотам мысли может закружиться голова…

Итак, человечеству нечего бояться перенаселения Земли. Места хватит на небесах. Но свободного места более чем достаточно и на Земле, надо только уметь использовать ее. Люди должны, как говорится теперь, «освоить» до конца Землю.

«В настоящее время Земля есть пустыня, — говорит Циолковский. — На человека приходится 52 гектара суши и воды. Одной суши 13 гектаров. Из них не менее 4 приходится на райский климат без зимы с чудесною плодородною почвой. Тут не нужно ни обуви, ни одежды, ни дорогих жилищ, ни труда для пропитания… Засаженной бананами, корнеплодами, хлебными деревьями, кокосовыми и финиковыми пальмами или другими растениями какой-нибудь сотни квадратных метров (ар) хватит для сытой жизни одного человека. И вот почему я называю Землю пустынной: дают 400 аров плодородной тропической почвы на человека, а ему много и одного ара (основание квадратного двенадцатиметрового дома). Как же земля не пустынна, если почвы на ней в 400 раз больше, чем нужно?»

Мертвые пустыни Циолковский превращает в плодотворнейшие местности. В пустынях будут дома-оранжереи. Крыши этих жилищ будут покрыты слоем черного железа. Ночью, которая в пустыне бывает прозрачною, безоблачной, железо сильно охлаждается и покрывается каплями росы, извлекаемой из воздуха. Вода стекает по желобам в особые хранилища. Этой воды будет вполне достаточно для орошения не только «оранжерейной» растительности, но и деревьев на открытом воздухе. Днем черный слой на крыше механически поворачивается нижней блестящей стороной, отражающей лучи солнечного света, которые поэтому почти не нагревают воздух и рассеиваются в небесном пространстве. «Так можно понизить среднюю температуру места и вызвать дождь».

Океаны тоже должны быть укрощены и подчинены воле человека. По подсчетам Циолковского, «покорение» океанов начнется только тогда, когда население Земли возрастет до 400 миллиардов человек (в настоящее время население земного шара равно только двум миллиардам).

Борьба с водной стихией сопряжена с большими трудностями. Наступление начнется с берега, в сторону океана. На известном расстоянии от берега строится нечто вроде плота во всю длину береговой линии. Границы этого плота, обращенные к волнам, имеют машины-двигатели, которые используют волнение океана для добывания энергии и укрощают волны. Фронт строится в виде очень прочного плота. А промежуток между этим плотом и берегом покрывается более легким плотом. Так постепенно покроется плотами вся поверхность здания. «Обилие влаги, ровная, желаемая температура, горизонтальная местность, дешевизна транспорта — все это большие преимущества сравнительно с сушей».

Испаряемость уменьшится, уменьшится и облачность. Средняя температура Земли вследствие этого повысится (большее количество солнечных лучей будет достигать Земли).

Не только умеренные, но и полярные страны будут иметь сносную температуру. Земледелие будет процветать на плотах. Население Земли увеличится до 5 биллионов.

Вот Циолковский предлагает проект оригинального бес-фюзеляжного аэроплана, который должен явиться как бы переходом к космическому кораблю. Это даже не один, а десяток или два десятка аэропланов, соединенных особенным образом. Каждый из этих летательных снарядов напоминает собою веретено, сделанное из металла. Внутри — воздух или кислород. «Веретена» смыкаются боками и образуют как бы волнистую квадратную пластинку площадью не менее 400 кв. м. Воздушные винты помещены спереди и сзади каждого «веретена». При взлете аэроплан ставится на особые поплавки, которые затем сбрасываются, чтобы не висеть мертвым грузом. Спускаться можно непосредственно на воду. Такая система отличается прочностью, безопасностью, большой грузоподъемностью, дешевизной и многими другими летными и экономическими достоинствами.

Интересен и проект земного сверхскорого поезда. Земным его можно назвать только относительно, так как этот поезд будет двигаться не по земле, а по воздуху: между полом поезда и землей будет находиться слой воздуха. Слой этот будет небольшой, поезд над землей будет висеть всего несколько миллиметров, но этого слоя достаточно, чтобы свести трение почти к нулю. Такому поезду не нужно будет колес и смазки. Он сможет идти с огромной скоростью. На нем можно будет в полчаса доехать из Москвы до Ленинграда, за десять часов — от полюса до экватора, и менее двух суток нужно для того, чтобы объехать по экватору вокруг Земли! Каким черепашьим шагом по сравнению с этим двигался вокруг света жюль-верновский герой! С разбега по инерции поезд будет преодолевать все наклоны, взбираться без всякого усилия на горы и даже… перескакивать через реки пропасти и горы любых размеров. Долой туннели! [95]

Циолковский, по-видимому, глядя на солнечные лучи, думает: «Какая бесцельная трата энергии!» Самая малая былинка занимает и волнует Циолковского. Зерновые хлеба используют только одну шеститысячную долю солнечной энергии. Как возмутительно мало! Солнце должно давать в среднем, при идеальном использовании его энергии, 625 кг в год на 1 кв. метр. А мы получаем с квадратного метра 0,1 кг. В 6250 раз менее того, что можно получить! Надо приняться за растения и солнечный свет! Надо вырастить такие сорта растений, которые использовали бы солнечную энергию возможно больше. Ведь банан ее использует в 100 раз больше, чем зерновые хлеба. Почему же не вырастить такой «сверхбанан», который явился бы еще лучшим «аккумулятором» солнечной энергии? И Циолковский намечает план. Надо путем отбора и скрещивания выработать растения, которые способны будут максимально использовать солнечную энергию. Надо позаботиться о том, чтобы солнечная энергия не поглощалась облаками и полупрозрачной атмосферой. Надо устранить вредное перегревание плодов и излишнюю испаряемость, овладеть почвой, температурой, погодой, уничтожить вредителей, сорные травы, пыль, наконец, изменить самый химический состав лучей. На все это имеются у Циолковского подробные указания и расчеты. «Если бы утилизировать хоть 20 % солнечной энергии, то и тогда Земля могла бы прокормить население в 100 тысяч раз больше теперешнего».

Поистине у гиганта мысли Циолковского есть чему поучиться.

Константин Эдуардович Циалковский

19 сентября с. г. (1935 г. — Прим. авт.) умер Циолковский, виднейший теоретик цельнометаллического дирижаблестроения и звездоплаванья, самоучка-изобретатель, чье имя войдет в историю наравне с лучшими именами — двигателями человеческого прогресса.

Константин Эдуардович Циолковский — родился в деревне Ижевской Рязанской губернии, в большой семье управляющего лесничеством. Его отец, по словам самого К. Э. Циолковского, был «неудачником, изобретателем и философом». Бедственное состояние многочисленной семьи и отчасти глухота, полученная К. Э. Циолковским в детстве после перенесенной скарлатины, лишили его возможности учиться в гимназии. Курс наук он проходил дома под руководством отца и матери, главным же образом самостоятельно. Уже тогда он удивлял своими необычайными способностями, в особенности в математике и физике. «Я так привык к самостоятельной работе, — вспоминает он свои учебные годы, — что считал более легким для себя доказать теорему без книги, чем вычитывать из нее доказательства. Лишь не всегда это удавалось». Вникните в смысл этой фразы. Но помните историю математики. С какими усилиями человечество овладевало математическими знаниями, как нелегко давались геометрические теоремы.

С раннего детства обнаружились и изобретательские способности Циолковского. В его скупых воспоминаниях о детстве мы читаем, что любимыми его науками были математика, физика и в особенности механика. Еще в четырнадцатилетием возрасте он делал первые опыты с бумажными аэростатами. Едва ли зная о Леонардо да Винчи, увлекался, подобно знаменитому художнику, идеей летания с помощью механически работающих крыльев, делал «плохие токарные станки, на которых все-таки можно было точить», «строил двигатели, смастерил, между прочим, коляску, которая должна была ходить во все стороны при помощи ветра».

«Модель прекрасно удалась и ходила по крыше, по доске против ветра. Отец был очень доволен, и с крыши изобретателя совлекали, чтобы показать машину гостям в комнате. Тут опыт также блестяще удавался. Ветер же я производил с помощью мехов. Одновременно ходила у меня по полу и другая модель, приводимая в движение паровой машиной турбинной системы».

Циолковский уже мечтал о путешествиях на своей «аэроколяске». А через два-три года он уже серьезно занялся идеей цельнометаллического аэростроения.

«Больше всего я увлекался аэростатами и уже имел достаточно данных, чтобы решить вопрос — каких размеров должен быть воздушный шар, чтобы подниматься на воздух с людьми, будучи сделан из металлической оболочки определенной толщины. Мне было ясно, что толщина оболочки может возрастать беспредельно при увеличении размеров аэростата. С этих пор мысль о цельнометаллическом аэростате засела у меня в мозгу».

В то же время Циолковский продолжал учиться, сдавая экзамены экстерном. Впоследствии стал учителем математики и физики. С 1882 года в Боровском уездном училище, с 1902 года в Калужском женском епархиальном училище и затем в реальном училище, отдав педагогической работе 10 лет жизни.

Он стал бедным многосемейным учителем в глухом провинциальном городе. Растет семья, растет и бедность. Некий М.П. Голубицкий, посетивший К.Э. Циолковского в 1897 году, так описывает его жизнь:

«Я познакомился с ним в городе Боровске в 1887 году, куда случайно попал несколько лет назад, и крайне заинтересовался рассказами туземцев о сумасшедшем изобретателе Циолковском, который утверждает, что наступит время, когда корабли понесутся по воздушному океану со страшной быстротой, куда захотят. Я решил навестить изобретателя. Первое впечатление было удручающее. Маленькая квартирка, в ней большая семья — муж, жена, дети и бедность, бедность изо всех щелей помещения, а посреди его разные модели, доказывающие, что изобретатель действительно немножко тронут: «Помилуйте, в такой обстановке отец семейства занимается изобретениями».

Едва ли многим лучше жилось К. Э. Циолковскому и в Калуге. Его домишко на окраине города, на Коровинской улице, — ныне им. Циолковского, — недалеко от Оки, ничем не отличается от соседних обывательских домов. Маленький сельский домик с мезонином. На улице кур и гусей больше, чем людей. Огородик.

А вне дома — чуждый враждебный мир. Местные обыватели считают его сумасшедшим маниаком. Городские заправилы — человеком «опасных мыслей». Его едва терпят на службе. Он находится под неусыпным надзором бдительного начальства.

«Широкая» общественность также не приходит на помощь. Когда по инициативе Голубицкого «Калужский вестник» организовал сбор пожертвований, было собрано всего 55 рублей, из них из Петербурга — 4 рубля. Так расщедрилась царская столица на поддержку молодого изобретателя. Говоря об этом «общественном» движении, Циолковский пишет: «Принимал я эти деньги со скрежетом зубовным и с затаенной душевной болью, т. к. некоторые… прямо жертвовали на бедность. Я даже заболел, ее все-таки терпел, надеясь на возможность дальнейших работ».

Приходилось снова и снова — отрывая от скудных достатков семьи, рассчитывать только на свой нищенский заработок. Без домашней мастерской, «лаборатории» он не мог существовать. «Меня всегда сопровождала домашняя мастерская. Если она разрушалась, например, на пожаре или наводнении, то я снова ее заводил или пополнял»… — на собственные деньги. Наконец, не лучше были отношения и официальных научных кругов и учреждений к изобретениям Циолковского.

В 1890 году воздухоплавательный отдел императорского технического общества в полном составе выступил против утверждения Циолковского, что аэростатом можно управлять по своему желанию. Изобретателю заявили, что «аэростат всегда должен остаться игрушкой ветра».

«Тяжело работать в одиночку многие годы при неблагоприятных условиях и не видеть ниоткуда — ни просвета, ни поддержки».

Такова невеселая внешняя сторона жизни изобретателя, который родился слишком рано.

Но Циолковский не сдавался и продолжал работать не покладая рук.

По скрипучим ступенькам крутой лесенки поднимался он в мезонин, в свою мастерскую-светелку. За окном виднелись Ока и заокские леса. На простом верстаке помещался «склад изданий» автора — брошюры, изданные на скудные средства изобретателя. Он рассылал и дарил их всем, интересующимся его идеями. На полках — большой Брокгауз, Чехов, Мамин-Сибиряк…

Изобретатель усаживается за письменный стол. И вот провинциальная Калуга, невежественные, косные обыватели, общественное презрение, семейные заботы, бдительное начальство, все «земное тяготение» остается внизу. Сквозь стройные и строгие ряды математических формул он уже видит «небо в алмазах» и беспредельные дали звездных миров…

Как всякий самоучка, с замкнутым кругом жизненных восприятий и знаний, он иногда «заново открывает» уже открытые физические законы, — как это было с «Теорией газов», «Механикой животного организма», «Продолжительностью лучеиспускания звезд», — не беда. Это лишь доказывает, что ему по плечу самостоятельное разрешение таких проблем. Зато он предвосхищает и многие новые идеи.

За восемь лет до первых полетов братьев Райт Циолковский математически разрабатывает теорию аэроплана и создает законченный тип этого летательного аппарата. («Аэроплан, или птицеподобная авиационная летательная машина», 1895 г.)

За пять лет до Цеппелина Циолковский выступает с идеей управляемого аэростата.

Его первенец — небольшая модель — находит свое упокоение в калужском музее, рядом с баночками и жуками, в музее местного края «песни купчихи Рыжичкиной», пожертвовавшей свой дом музею, а громадное состояние — пятидесяти кошкам и двум приживалкам.

Время и царский режим были против Циолковского. Идеи аэроплана и дирижабля, созревшие в Калуге, не дают плода. Позже пришедшие европейские и американские изобретатели обгоняют косную родину изобретателя, а ему остается только «моральное удовлетворение» в том, что его идеи, вопреки утверждению царских чиновников — ученых, восторжествовали. Не беда! Он берет, наконец, «реванш в веках, как «патриарх звездоплавания», — первый теоретик реактивных двигателей для сверхвысотных межпланетных полетов.

Тридцать два года тому назад в журнале «Научное обозрение» появляется его первый труд — «Исследование мировых пространств реактивными приборами». В России, разумеется, на эту работу не обратили внимания. Зато в Америке статья произвела большое впечатление. А в Европе ловкий шведский полковник Уиге применил идею Циолковского к военному делу и не безвыгодно для себя продал эту украденную у Циолковского идею, — выдав за свою, — известному Круппу.

Не беда! Циолковскому к этому не привыкать. Цепкая посредственность всегда пользуется тем, что проходит «мимо рук» у людей творческого типа. Циолковский не нажил состояния на патентах, но он нажил нечто для него большее — мировое признание. Его имя и его авторитет в особенности поднялись за последние 15 лет, когда идея ракетного двигателя начала пробивать себе широкую дорогу. Виднейшие ученые, инженеры Запада и Европы, — Гидцарт, Герман Оберт, Эспо Пельтри, Вальер, погибший при взрыве ракетного автомобиля, считают Циолковского своим учителем. «Вы зажгли свет, и мы будем работать, пока величайшая мечта человечества не осуществится», — писал Оберт Циолковскому.

Над осуществлением этой мечты продолжал работать до последних дней и сам Циолковский. Совсем недавно ему пришла «счастливая мысль», которая, по его мнению, приближает осуществление этой «мечты» настолько, что, по словам самого Циолковского, — в межпланетное пространство полетит еще современное поколение людей. Пока же — с легкой руки Уиге, — реактивные двигатели все более внедряются в артиллерию, как новое орудие истребления людей, а в мирных целях — для переброски почты…

Приходится пожалеть о том, что Циолковский «рано родился». Октябрьская революция в корне разрушила тот быт и уклад, который был враждебен всему новому. При Советской власти Циолковский получил полное и давно заслуженное признание. Еще недавно — 17 октября 1932 года вся страна торжественно отпраздновала 75-летие со дня рождения и 50-летие его изобретательской деятельности. Циолковский был награжден орденом Трудового Красного Знамени, получил персональную пенсию, был поставлен в лучшие бытовые условия, и — что самое важное для изобретателя — он получил ту поддержку в своей творческой работе, о которой тщетно мечтал всю жизнь.

Строится цельнометаллический дирижабль. Уже советские ученые «поддерживают огонь», зажженный Циолковским, овладевая техникой межпланетных сообщений. Перед Циолковским открылось необозримое поле творческих возможностей. Смелый, дерзкий на новизну изобретатель умер тогда, когда «смелое и дерзкое на новизну» правительство получило возможность оказывать ему самую широкую материальную поддержку.

Большинство знает Циолковского как изобретателя цельнометаллического дирижабля и «звездолета». Эти работы действительно представляют наибольшую ценность для нашего времени. Но исследовательский и изобретательский диапазон Циолковского гораздо шире. Циолковский дал ряд интересных и вполне оригинальных работ в области физики, механики, геологии, астрономии, физиологии, ботаники, даже социологии и философии. Довольно привести краткий перечень его работ, чтобы — по одним названиям — иметь представление о широком охвате его умственных интересов. «Давление на плоскость», «Сжиматель газов», «Как увеличить энергию взрывных (тепловых) двигателей», «Аэроплан», «Дирижабли» и «Реактивный аэроплан», «Стратоплан полуреактивный», «Цели звездоплавания», «Сопротивление воздуха и скорый поезд», «Новый аэроплан», «Вне Земли», «Образование солнечных систем и споры о причине космоса», «Прошедшее Земли», «Современное состояние Земли», «Будущее Земли», «Общественная организация человечества», «Нирвана», «Горе и гений», «Разум и страсти», «Богатство Вселенной», «Воля Вселенной», «Растительность будущего», «Космические ракетные поезда»…

Он первый в России устраивает аэродинамическую трубу, впоследствии нашедшую столь широкое применение в авиатехнике, и производит ряд ценных опытов по аэродинамике, он предлагает международный алфавит и принцип новой, очень простой и дешевой пишущей машины…

Он многообразен, как выдающиеся люди эпохи Возрождения, по широте же охвата интересов он являет собою как бы тип и прообраз «человека будущего», с его расширенным до «космических масштабов» сознанием. Он живет интересами всего человечества, он чувствует себя «гражданином Вселенной». Он мыслит пространство сотнями миллионов световых лет. Для него Земля — лишь пылинка Солнца, Солнце — пылинка Млечного Пути. Млечный Путь — пылинка Эфирного Острова — как называет он систему Млечных путей, — а их миллион. В Эфирном Острове — Эфирный же Остров, занимающий такое протяжение, что луч света может пробежать его от края до края — делая 300 тыс. км в секунду — лишь в 100 миллионов лет — такой Эфирный Остров лишь нулевая величина но сравнению с Большой Вселенной, включающей в себя неизмеримое количество Эфирных Островов…

Его представление о пространстве и времени неизмеримо шире нашего. И потому-то он с такой смелостью заглядывал в отдаленное прошлое и будущее. Он предусматривал судьбу человечества на миллионы лет вперед. Его озабочивало будущее перенаселение земного шара. И он дает изумительные «научно-фантастические» проекты титанических работ по овладению тропиками, заселению пустынь, доселе неприступных гор, даже океанов, об уничтожении атмосферы, мешающей проникать значительной части солнечной энергии (необходимое для дыхания количество воздуха остается «под оранжереей», покрывающей земной шар). Он мечтает о создании новых видов высококалорийных растений, наконец, о переселении земных людей на астероиды, планеты, о создании «ракетных» колоний. Он мыслит время, когда люди путем эволюции приспособятся жить в межзвездном пространстве… Он думает о судьбе, о смысле всего мироздания…

История этой долгой и плодотворной жизни глубоко поучительна. Она живой пример того, как человек может противостоять всем неблагоприятным условиям, побеждать пресловутые «объективные условия» и достигнуть намеченной цели.

В чем секрет его успеха? Во-первых, в целеустремленности. «Я читал только то, что могло помочь мне решить интересующие меня вопросы». (В этом отношении он похож на другого великого самоучку — Эдисона.) Во-вторых — в развитии «умственной самодеятельности». (Вспомним его самостоятельное решение теорем.) В-третьих — в сочетании теории с практикой. Он никогда не был ни оторванным от науки фантастом, ни оторванным от жизни голым теоретиком.

— «Я учился, творя».

— «Исполнению предшествуют мысли. Точному расчету — фантазия».

— «Вся моя жизнь состояла из размышлений, вычислений, практических работ (две грыжи нажил) и опытов».

— «Основной мотив моей жизни — сделать что-либо полезное для людей, не прожить даром жизнь, продвинуть человечество хоть немного вперед. Вот почему я интересовался тем, что не давало мне ни хлеба, ни силы. Но я надеюсь, что мои работы, может быть, скоро, а может быть, и в отдаленном будущем дадут обществу горы хлеба и бездну могущества».

В этих словах — лучший портрет великого изобретателя и гражданина. И этой цели — «не прожить даром жизнь, продвинуть человечество хоть немного вперед» — Циолковский оставался верен буквально до последних минут.

Безнадежно больной, уже не будучи в состоянии есть и пить, он принял главного инженера третьего конструкторского бюро, выслушал информацию о проектировании и постройке цельнометаллического дирижабля и дал ряд практических указаний о сварке гофрированной стали.

Последними его словами, его завещанием, — было обращение «к вождю народа тов. Сталину» за шесть дней до смерти:

В ответ на это письмо тов. Сталин телеграфировал:

Циолковский горячо благодарил тов. Сталина. «Чувствую, сегодня не умру».

Он умер 19 сентября, прожив 78 лет и 2 дня, исполнив «основную цель своей жизни — «не прожить даром жизнь».

Для редакции журнала «Вокруг света» смерть Константина Эдуардовича Циолковского вдвойне тяжелая утрата. Мы потеряли не только выдающегося человека нашей родины.

Константин Эдуардович был внимательным читателем, другом и сотрудником нашего журнала. Мы ценим это, тем более что в последние годы К. Э. редко выступал в печати. Нас он не забывал. В прошлом году мы помещали его статью «За атмосферу».

В текущем году отзывчивый на все новое изобретатель дал статью о батисфере («Вокруг света», № 6 — «Величина погружения океанской батисферы»). Это была одна из его последних работ.

Живо откликался он и на печатающийся в журнале материал, привлекавший его внимание. Так, когда начала печататься повесть А. Беляева «Воздушный корабль», К. Э. Циолковский прислал письмо в редакцию, в котором сообщал, что он нашел повесть остроумной по замыслу и достаточно научной для фантастики. «Выражаю свое удовольствие уважаемой редакции и товарищу Беляеву».

По словам К. Э., первая идея о межпланетных полетах возникла у него после прочтения романа Жюля Верна «Путешествие на Луну». И если сам К. Э. не писал научно-фантастических романов, то создал огромное количество замыслов, которых хватило бы на несколько Жюлей Верное.

В этих замыслах дерзость мысли. Фантазия сочеталась у него с глубокой научностью. Поистине он был «научным фантастом» в лучшем смысле этого слова.

Циолковский умер, но осталась сокровищница его идей. И редакция предполагает с некоторыми из них, еще мало знакомыми широкой публике, познакомить читателей в литературной обработке наших авторов.

Огни социализма, или господин Уэллс во мгле

По берегам Вислы и Днепра, Дона и Чусовой еще не просохла кровь, пролитая в Гражданской войне.

Истерзанная страна залечивала раны. По городам брались на учет фабрики, заводы, склады, квартиры. Местные газеты печатали в отделе местной хроники: «За первую половину ноября выявлено 15 фабрично-заводских предприятий и 250 складов и квартир». Петроград замерзал. Не хватало дров, угля, лопнули трубы отопления. «Чрезутоп» рассылал боевые приказы. Вагоны были переполнены квалифицированными рабочими, возвращавшимися с фронта и деревень к опустевшим фабрикам, замороженным котлам, чтобы оживить их к новой жизни. Петроград напоминал искалеченного инвалида войны.

Темным осенним вечером по Невскому проспекту осторожно пробирался, среди разношерстно одетой толпы, плотный человек в котелке, с коротко подстриженными усами. Когда на него падал тусклый свет керосиновой лампы из окна дома, прохожие с недоумением останавливались, чтобы посмотреть на этот призрак прошлого: он был в отличном демисезонном пальто заграничного покроя, на руках замшевые перчатки, ноги обуты в изящные ботинки. И какой независимый вид! Ну, конечно, это был иностранец!

Он внимательно всматривался в лица прохожих. Прохожие появлялись из тумана и исчезали в тумане. Что за несчастный вид! Взъерошенные голодом и холодом, с поднятыми воротниками, надвинутыми на глаза шляпами, сутулые, они ползли, как последние осенние мухи. Правда, в толпе попадались и иные люди. Широким твердым шагом шли краснофлотцы, рабочие, моряки, но глаза иностранца не останавливались на них. Они были устроены так, что видели только обывателя. Иностранец не слыхал уличных разговоров, в которых можно было услышать радость нового пролетарского города. Он улавливал ухом только слова «нэп, пайки», так уж было устроено его ухо.

Иностранец загляделся на старика с породистым лицом и военной выправкой, который, почти откинувшись назад, шествовал в латаной, грязной солдатской шинелишке, — «социальная мимикрия» — и едва не упал, поскользнувшись на выщербленной плите тротуара.

Нет, с него довольно этого зрелища! Иностранец подошел к краю тротуара и махнул рукой шоферу автомобиля, медленно следовавшего за ним.

«Дикие люди, дикая страна! — подумал иностранец, захлопывая дверку и усаживаясь на мягкое сиденье. — Дикая, несчастная страна!..»

Иностранец был знаменитым писателем. Он приехал в Россию, чтобы видеть самому, что здесь происходит. Это было очень смело с его стороны — ехать в страну большевиков, где «свирепствует чудовищная Чека». Друзья и родные отговаривали его от безумного намерения. Но он все же поехал.

Что притягивало его в Россию? Эксперимент! Великий эксперимент перестройки мира, старой цивилизации, культуры, создания нового общественного строя. Эта дерзкая попытка осуществить в жизнь то, что веками было предметом утопий. А разве утопии не были его коньком? Разве он в своих произведениях, которыми зачитывался весь мир, не рисовал картины будущего, картины мировых войн и революций, даже космическую борьбу миров, крушение старой цивилизации, зарождение новой, невиданный технический прогресс? Это была его мировая монополия. И вдруг эти люди — большевики — заявили о том, что именно они перестроят мир! Это задевало его, как профессионала, не могло не волновать.

Он считал себя не только провидцем будущего. Он хорошо знал историю. Он читал, что на смену одной эпохе приходит другая, на смену одной цивилизации — новая. И эта смена никогда не проходила без острой борьбы, крови, страданий. Люди старой эпохи ненавидели тех, кто пришел смести их с лица земли со всеми их старыми ценностями. И все же новое побеждало, капитализм тоже не вечен. Разве не он — провидец будущего — много раз сам писал об этом в своих романах и статьях? Он наметил контуры будущего общества, будущей цивилизации, где все так красиво, гармонично и прилично, и из романа в роман он доказывал, что для перехода к социализму не нужно идти путем революций, потому что капитализм, как разумный назидательный мир, эволюционно перерастет в социализм. А большевики-рабочие всегда казались ему силой не созидательной, а разрушительной.

Он слишком хорошо знал цену своей английской печати, чтобы верить тому, что в ней писалось о советской России. Он решил посмотреть лично. И он посмотрел.

Конечно, газеты писали много глупостей и вранья. Большевики не людоеды и не национализируют женщин. Но все же действительность оказалась более удручающей, чем он предполагал. Полузамерзшие, голодные, погруженные во мрак столицы — Москва, Петербург… Изрытые мостовые, ободранные, искалеченные дома с разбитыми стеклами… Что стало с блестящей Английской набережной, Морской, Невским проспектом?.. А люди? Тончайшая культурная прослойка уничтожена. Осталось сто пятьдесят миллионов дикарей, которых кремлевская кучка мечтает превратить в высокоцивилизованных людей нового мира!

О, этот кремлевский мечтатель! Великий иностранный писатель был у него. Слышал его речи об электрификации. Да, он увлекательно говорит. И когда его слушаешь, то почти веришь тому, что все это возможно. Но ведь это же не больше, как мечта! Разве можно думать об электрификации в равнинной стране с медленно текущими реками? Строить же расчеты на одном угле и нефти — еще большая фантастика. Это потребовало бы Монбланы угля и моря нефти.

И все же даже не в этом — не в энергетике главный вопрос. Довольно выйти из Кремля на улицы Москвы, пройтись по этим азиатским кривым переулкам, тупикам, тонущим в темноте, чтобы рассеялись последние следы личного обаяния кремлевского мечтателя. Он, представитель английской цивилизации, великий романист и фантаст, умеет ценить силу воображения и отдает должное кремлевскому прожектеру. Великолепные планы, широчайшие горизонты. Но ведь Москва-то во тьме! Петербург во тьме! Что же говорить обо всей остальной мужицкой России?.. И кто будет строить? Где взять специалистов, средства? Сколько десятков лет нужно для того, чтобы страна поднялась из той пропасти, в которую ввергнута после войны и революции?..

И, медленно двигаясь в своем автомобиле по разрытым мостовым Петрограда, эксперт по утопиям и специалист по социальным прогнозам сделал свое компетентное заключение:

«Нет, это нереально. Это — беспочвенная фантастика. Мечта. Это не заря, не утренний свет. Это ночь. Глубокая ночь. Мгла над всей страной. Россия во мгле… кстати, неплохое название для книги, которую я напишу по возвращении в Лондон! Россия во мгле, надо записать. Или, быть может, назвать так: «Электрофикция России»?..»

Знаменитый писатель, вероятно, был бы огорчен, если бы узнал, что не ему одному пришло в голову это ядовитое словечко.

Электрофикция! Слово это уже ползло по Москве, перекочевало в Питер, расползлось по провинции.

Слово «электрофикция» витало и по уголкам редакций. Литераторы, журналисты впадали в тихое недоумение. Надо писать об электрификации. Надо пропагандировать выработанный план. Но о чем именно писать? Как подойти к этому делу? С чего начать?.. Ну, конечно, с тезисов. Это легче всего! И они строчили тезисы, наводняли газетные листы длиннейшими и пустейшими рассуждениями о том, как подойти к выработке плана, тогда как этот план был уже выработан и оставалось только внимательно изучить его.

Старый инженер-электрик потирал руки в кругу своих коллег по профессии:

— Я, во всяком случае, приветствую электрификацию! В конце концов, не наша забота, что выйдет изо всей этой затеи, — электрификация или электрофикция. Наши акции, во всяком случае, поднимаются. Без нас, старых, опытных специалистов, не обойдешься. Кто будет проводить план электрификации, строить электростанции? Уж конечно, не коммунисты, которые генератора от трансформатора не отличат. Мы будем строить! А отсюда, как говорится, все организационные выводы для нас!

А в Кремле нервно ходил по кабинету сам «кремлевский мечтатель», виновник всего этого брожения умов. На его письменном столе лежала стопочка бумаги. Время от времени он подходил к столу и заносил на бумагу несколько строк. У стола сидел седовласый автор плана ГОЭЛРО и внимательно слушал.

— Взгляните на статью Крицмана в «Экономической жизни». Пустейшее говорение. Литературщина. Возьмите тезисы Милютина. Вслушайтесь в речи «ответственных» товарищей. Скучнейшая схоластика, то литераторская, то бюрократическая. Пустейшее «производство тезисов» или высасывание из пальца лозунгов и проектов вместо внимательного и тщательного ознакомления с нашим собственным опытом…

Он подошел к столу, записал несколько строк и вновь зашагал из угла в угол.

— Непонимание дела получается чудовищное… Вот этот-то разброд мнений и опасен, ибо показывает неумение работать, господство интеллигентского и бюрократического самомнения над настоящим делом… самомнение невежества! Надо же научиться ценить науку, отвергать «коммунистическое чванство» дилетантов и бюрократов, надо же научиться работать систематично, используя свой же опыт, свою практику.

Он вновь быстро подошел к столу и записал последнюю фразу.

Так, развивая свои мысли вслух, он готовил статью «О едином хозяйственном плане».

— Электрофикция! — гневно произнес он и вдруг, сощурив свои глаза, в которых засверкали веселые огоньки насмешки, добавил:

— Вумники!

Если бы при таком разговоре — а они повторялись нередко — присутствовал знаменитый английский писатель!

Он включил бы в свою книгу «Россия во мгле» целую главу — «Трагедия кремлевского мечтателя».

Так написал бы знаменитый писатель.

И он оказался бы в роли не только плохого провидца, но и плохого психолога: кремлевский мечтатель мог негодовать на тупость и косность. Мог выходить из себя, метать громы и молнии. Но он ни на минуту не сомневался в победе.

«Тем хуже для него!» — сказал бы знаменитый писатель.

— …Приезжайте через десяток лет и посмотрите, что у нас будет! — сказал на прощанье кремлевский мечтатель знаменитому английскому писателю.

Но писатель не приехал. А жаль. Пока он писал свою книгу «Россия во мгле», пока книга издавалась, переводилась на европейские и восточные языки, пока смаковалась поклонниками-читателями, «кремлевские мечты» превращались в действительность, план — фантастический план — ГОЭЛРО был выполнен.

«Взъерошенные» люди, вызывавшие у великого писателя одно презрительное сожаление, извлекали из недр земли лежавшие под спудом рудные сокровища и превращали их в машиностроительные заводы, в генераторы, трансформаторы, гигантские турбины. Они научились делать это — «дикие, некультурные» люди! Они рыскали всюду, от Полярного круга до горячего песчаного Туркестана, и в этой «равнинной стране с вялым течением рек» нашли бурные, стремительные реки, водопады, низвергающиеся с четырехсотметровой высоты, и сковывали их цепями железа и бетона. План ГОЭЛРО превратился в генеральный план электрификации СССР.

Два миллиона киловатт ГОЭЛРО казались электрофикцией. Но когда эти два миллиона потекли по проводам, завертели колеса машин, засветились огнями — первыми огнями среди вековой тьмы российских просторов, — уже никому не кажутся фикцией шестьдесят миллионов киловатт генерального плана.

Смешное стало страшным…

И уже не один великий писатель, не один государственный человек захотел посмотреть, что же делается в непонятной Советской стране…

…Это было на исходе лета 1933 года.

Большой французский политический деятель — и тоже писатель, но не фантаст, — человек с зоркими глазами трезвого политика и дельца, сидел на веранде гостиницы на берегу Днепра, смотрел и думал.

Он бывал в России и знал ее историю. Он знал эти места, которые некогда были приютом дикой казачьей вольности. Он знал о днепровских порогах — этой «несправедливости природы», делавшей несудоходной прекрасную реку на самом ответственном участке. Он знал, как некогда гибли люди, прогоняя утлые «дубы» через бурливые, чертовские пороги.

И вот он словно по волшебству перенесен в иную страну, иной мир, иную эпоху человеческой истории… Нет, это не Россия, какою он знал ее, не старый, дикий, непокорный Днепр, который он видел еще несколько лет тому назад.

Пред ним лежала необозримая водяная поверхность, упиравшаяся в величавую плотину. Эта плотина!.. Мощная, спокойная, несокрушимая, как символ непреклонной воли ее строителей. Она убеждала без слов…

По каналу проходили караваны судов. На противоположном берегу ослепительно сверкали в лучах яркого солнца белые дома города-сада. А за ним, вокруг всей гидростанции, на многие километры тянулись фабрики и заводы Днепровского комбината…

Величавы голубые просторы Днепра, величава в своем красноречивом молчании плотина, величавы голубые небесные просторы с реющими вдали стальными птицами.

Эти просторы воды и воздуха смягчают шум земли. Спокойствие природы здесь находится в новом гармоническом сочетании с кипучей деятельностью человека. Движутся аэропланы в синеве, движутся караваны судов, движутся толпы людей, движутся через плотину и по улицам новых городов трамваи, шумят созданные людьми водопады…

Нет, шестьдесят миллионов — не фикция. Они создадут это!..

Знаменитый французский деятель вспоминает, как после шумных цехов заводов и оживленных улиц он спустился в «святилище» электростанции, где было тихо, словно в подземелье пирамиды, остановился перед пультами управления… Он и его спутник долго молчали, охваченные невольным волнением. Повернуть этот рычаг — и шестьсот тысяч киловатт потекут по проводам. Из седых волн Днепра выйдут двадцать пять миллионов «механических рабочих» на помощь живым советским рабочим. Если бы собрать такую армию, построив по десяти человек в ряд, то она растянулась бы на 2500 километров — от Днепра до Тюмени…

…Быть может, эта «днепровская симфония» настроила его самого на мечтательный лад, но он увидел нечто большее, чем профессионал-провидец — знаменитый английский писатель.

Днепровская электрическая станция и весь узел вокруг нее — сейчас, пожалуй, самое интересное место не только в СССР, но и на всей Земле: сидя на этой веранде гостиницы, «дышишь будущим»…

— А ведь Днепр-то синий! — внезапно прервал путешественник общее молчание. — А вы уверяли, что он черный и мутный, как Дунай! — обратился он к своему спутнику и, помолчав, продолжал в задумчивости: — Масса воды, масса света, масса воздуха, масса зеленых насаждений, города-сады… Когда смотришь на все это, то кажется, что находишься в фантастическом уэллсовском городе будущего!..

…Вы слышите, знаменитый писатель, непревзойденный фантаст, пророк и провидец будущего, специалист по социальным утопиям?

Фантастический город построен! Приезжайте и посмотрите на него своими «ясновидящими» глазами! Сравните его с вашими городами во мгле!

Но напрасно знаменитый французский путешественник приписывает вам честь. Это не ваш, уэллсовский, город! Ваши утопические города останутся на страницах ваших увлекательных романов. Ваши «спящие» не «проснутся» никогда. Это город — «кремлевского мечтателя».

Вы проиграли игру!