Полное собрание сочинений. Том второй. Повести и рассказы (1848-1859)

Во втором томе Полного собрания сочинений Ф. М. Достоевского печатаются художественные произведения 1848–1859 гг.

Рассказы «Ползунков», «Чужая жена и муж под кроватью», «Честный вор», «Елка и свадьба», повесть «Слабое сердце», «сентиментальный роман» «Белые ночи» и оставшаяся незаконченной «Неточка Незванова» создавались в Петербурге и были опубликованы в 1848–1849 гг., до осуждения Достоевского по делу петрашевцев. Рассказ «Маленький герой», написанный в Петропавловской крепости в 1849 г., был напечатан М. М. Достоевским без указания имени автора в 1857 г. «Дядюшкин сон», замысел которого возник и осуществлялся в Семипалатинске, был опубликован в 1859 г.

В разделе «Незавершенные замыслы» печатается беловой автограф наброска очерка «Домовой» (из цикла «Рассказы бывалого человека»), в разделе «Другие редакции» — сохранившийся рукописный отрывок ранней редакции «Неточки Незвановой». Рукописи остальных произведений, входящих в том, утрачены.

Готовя в 1859 г. первое собрание сочинений, Достоевский подверг все произведения, включенные в настоящий том (кроме рассказов «Ползунков» и «Слабое сердце», не печатавшихся в этом издании), существенной стилистической правке. Некоторые из них — «Честный вор», «Чужая жена и муж под кроватью», «Неточка Незванова» — он сократил и перекомпоновал. В собрании сочинений 1865 писатель ограничился незначительными поправками. Все произведения настоящего тома, входившие в указанное собрание сочинений, были выпущены тогда же Ф. Т. Стелловским отдельными изданиями, напечатанными с того же набора.

Характер и последовательность художественной обработки, которой Достоевский подверг произведения, печатающиеся в данном томе, прослеживаются по вариантам (см. стр. 413–466).

Тексты настоящею тома (за исключением рассказа «Ползунков», который при жизни автора не перепечатывался) воспроизводятся по последнему прижизненному собранию сочинений (1865, 1866).

В Приложении к тому помещены три стихотворения Достоевского, написанные в Семипалатинске в 1854–1856 гг. и не публиковавшиеся при жизни писателя; из них два до настоящего времени и собрания сочинений не включались.

Период 1848–1859 гг. был насыщен событиями, имевшими важные последствия для личной и творческой биографии Достоевского. Это увлечение писателя идеями утопического социализма, участие в кружках М. В. Петрашевского, С. Ф. Дурова и Н. А. Спешнева, арест и заключение в Петропавловской крепости, гражданская казнь, пребывание на сибирской каторге, солдатчина, жизнь на поселении, борьба, продолжавшаяся в течение трех лет (1854–1857), за право печататься.

Произведения 1848–1849 гг., хотя и были созданы в атмосфере разлада с участниками кружка «Современника», по своей манере во многих отношениях близки общему направлению «натуральной школы». П. В. Анненков, написавший после смерти Белинского обзор русской литературы за 1848 г., рассматривал все, что создал в этом году Достоевский, в ряду других произведений гоголевского направления (С, 1849, № 1, отд. III, стр. 2–7). Впоследствии тот же Анненков признал, что, хотя жизнь и развела Достоевского и Белинского «в разные стороны», «довольно долгое время взгляды и созерцания их были одинаковы» (см.: Анненков, стр. 284). Справедливость слов Анненкова подтверждается, если сопоставить фельетоны «Петербургской летописи» Достоевского, печатавшиеся в «С.-Петербургских ведомостях» с апреля по июнь 1847 г., с суждениями Белинского о «натуральной школе», реформах Петра I, славянофилах и пр., высказанными в статьях 1847–1848 гг.

В то же время уже в 1840-е годы своеобразие произведений Достоевского заключалось в том, что в них центральное место занимали нравственно-психологические проблемы. Эту особенность творчества молодого писателя чутко уловил В. Н. Майков. Он писал, что в противоположность Гоголю, для которого «индивидуум важен как представитель известного общества или известного круга», Достоевскому «самое общество интересно по влиянию его на личность индивидуума».[85] Нравственные искания героев произведений Достоевского этого периода, их мечты о всеобщем братстве людей отражали увлечение самого автора идеями утопического социализма.

А. А. Григорьев писал в 1848 г.: «Вся современная литература есть не что иное, как, выражаясь ее языком, протест в пользу женщин, с одной стороны, и в пользу бедных, с другой; одним словом, в пользу слабейших».[86] В творчестве молодого Достоевского основная социально-психологическая тема «бедных людей» была тесно связана с изображением пробуждения личности женщины и ребенка, требующих от общества глубокого внимания к себе и уважения своих человеческих прав. Начиная с «Елки и свадьбы», «Неточки Незвановой» и «Маленького героя», «детская» тема проходит через все творчество Достоевского, получая высшее развитие в его последнем романе «Братья Карамазовы».

В ночь на 23 апреля 1849 г. Достоевский был арестован в связи с процессом петрашевцев. Заключение в Петропавловской крепости и даже смертный приговор не сломили его духовно. Впоследствии в «Дневнике писателя» Достоевский признавался: «Мы, петрашевцы, стояли на эшафоте и выслушивали наш приговор без малейшего раскаяния <…>. И наши убеждения лишь поддерживали наш дух сознанием исполненного долга» (ДП, 1873, гл. XVI, «Одна из современных фальшей»).

И действительно, в Петропавловской крепости Достоевский написал одно из своих самых лиричных произведений — пронизанный светом и солнцем рассказ «Маленький герой».

Повесть «Дядюшкин сон» отделяет от «Маленького героя» почти десятилетний период, когда Достоевский был лишен возможности писать. В это время в мировосприятии и творческой манере писателя произошли существенные сдвиги. При всем том стилистически «Дядюшкин сон» близок к произведениям Достоевского 1840-х годов. В этой повести явственно ощущаются не только влияние пушкинской и гоголевской традиции, но и разнообразные широкие связи с предшествующим и современным писателю русским реализмом.

Мечта Достоевского написать в 1840-е годы роман не осуществилась: «Неточка Незванова» не была завершена. Однако работа над этой повестью и над другими произведениями той поры, в центре которых находился интеллектуальный герой, наделенный аналитическим отношением к жизни, подготовила Достоевского к созданию его романов 1860–1870-х годов.

Тексты и варианты произведений, входящих в настоящий том, подготовили и комментарии к ним написали: Н. М. Перлина («Ползунков», «Слабое сердце», «Честный вор», «Елка и свадьба», «Маленький герой», «Приложение»; комментарии к повести «Дядюшкин сон» (с использованием отдельных материалов Б. В. Мельгунова) и реальный комментарий к повести «Белые ночи») и Н. Н. Соломина («Неточка Незванова», «Белые ночи»; текст рассказа «Чужая жена и муж под кроватью», повести «Дядюшкин сон» и белового автографа очерка «Домовой»).

Общая редакция тома принадлежит А. С. Долинину и Е. И. Кийко. Данная вводная заметка написана Е. И. Кийко.

ПОЛЗУНКОВ

(Стр. 5)

Автограф неизвестен.

Впервые напечатано: Иллюстрированный альманах, изданный И. Панаевым и Н. Некрасовым. СПб., 1848, стр. 502–516, с подписью: Ф. Достоевский (ценз. разр. — 26 февраля 1848 г.).

Печатается по тексту первой публикации.

Замысел рассказа относится к 1847 г. В письме от 25 июня 1847 г., адресованном Тургеневу, Белинскому и Анненкову в Зальцбрунн, Некрасов сообщал о своем намерении «дать в приложении к 10-му или 11-му № <«Современника»> „Иллюстрированный альманах“», материалы для которого были заказаны нескольким авторам, в том числе и Достоевскому (см.: Некрасов, т. X, стр. 73). Достоевский обещал закончить свой рассказ к 1 января 1848 г. (см. письмо к Некрасову от конца августа — начала сентября 1847 г.), однако завершил его раньше и в начале декабря 1847 г. передал в редакцию «Современника» (см. письма Некрасова к Тургеневу от 11 декабря и к Н. А. Степанову от 18 декабря 1847 г. — там же, стр. 93, 97).

Первоначально произведение носило название «Рассказ Плисмылькова» (см. объявление об издании «Иллюстрированного альманаха» — С, 1848, № 2); в отпечатанных экземплярах этого альманаха рассказ был озаглавлен «Ползунков», а в письме редакции «Современника» в С.-Петербургский цензурный комитет от 7 декабря 1848 г. он назван «Шут»[87] (см.: Дело о разрешении к печати «Иллюстрированного альманаха» при журнале «Современник» — ЦГИА, ф. 777, оп. I, ед. хр. 1994, л. 9 об.).

«Иллюстрированный альманах», прочитанный в корректуре цензором А. Н. Очкиным, был допущен к печати, но, по причинам, зависевшим от работы типографии и граверов, издание задержалось (С, 1848, № 4, «От редакции»).

Когда в конце августа того же года соредактор Некрасова И. И. Панаев вновь обратился в Цензурный комитет за разрешением на выпуск альманаха, сборник был в сентябре вторично просмотрен и запрещен.[88] Цензор А. Л. Крылов усмотрел в двух повестях сборника — «Семейство Тальниковых» А. Я. Панаевой и «Лола Монтес» А. В. Дружинина — «увлечение теми идеями, которые <…> подготовляли юную Францию и Германию», и признал, что альманах окажет «влияние на умы читателей самое неблагоприятное». Что же касается помещенных в альманахе других произведений (включая и рассказ Достоевского «Ползунков»), то они, по мнению цензора, «могли бы сами по себе, с небольшими разве изменениями, доставить чтение довольно безукоризненное». «Но в альманахе, — продолжает цензор, — они принимают совсем иной свет потому, что помещены в подбор с другими статьями, которых цензура не может не осудить» (ЦГИА, ф. 772, оп. I, ч. 1, ед. хр. 2157, л. 12).

После неоднократных просьб Панаева и редакции «Современника» 14 декабря 1848 г. Цензурный комитет разрешил выпустить в 1849 г. взамен запрещенного новое издание, включающее в себя ряд материалов из «Иллюстрированного альманаха», в том числе рассказ Достоевского «Шут» (там же, лл. 9–11). Этим новым изданием явился «Литературный сборник» (СПб., 1849, ценз. разр. — 22 марта 1849 г.).

Однако «Ползунков» в сборник не попал, по всей вероятности, из-за ухудшившихся отношений между Достоевским и редакцией журнала. Следует учесть также, что Некрасову рассказ и прежде не нравился (см.: Некрасов, т. X, стр. 97). Таким образом, принятый редакцией «Современника» и уже отпечатанный, рассказ Достоевского остался неизвестным публике. От издателя «Иллюстрированного альманаха» Панаева Цензурный комитет потребовал письменного обязательства не выпускать в свет ни одного печатного экземпляра этого издания. Давая подписку, Панаев, однако, указал, что не несет ответственности за те несколько экземпляров, которые были розданы им, «когда книга эта только отпечаталась с разрешения цензора г. Очкина» (письмо И. И. Панаева в С.-Петербургский цензурный комитет от 23 ноября 1848 г. — ЦГИА, ф. 777, оп. I, ед. хр. 1994, л. 8). «Иллюстрированный альманах» стал библиографической редкостью. Помещенный в нем рассказ Достоевского «Ползунков» сделался известным читателям только в 1883 г., когда Н. Н. Страхов опубликовал его в приложениях к первому тому собрания сочинений Достоевского (см.: Биография, Приложения, стр. 1–16).

«Ползунков» — произведение, близкое к физиологическому очерку. Но Достоевского интересовал не столько устойчивый социальный тип, один из многих типов, изображавшихся авторами различных «физиологий», сколько сложность психологии и характера личности, не укладывающейся в привычные социальные рубрики. Заглавие рассказа указывает не на профессиональную или социальную принадлежность героя (ср.: «Петербургские шарманщики» Д. В. Григоровича, «Гробовой мастер» А. П. Башуцкого, «Петербургский фельетонист» И. И. Панаева и т. д.), а на его нравственные свойства (ползать, пресмыкаться).

К образу бедняка, из угодничества надевающего шутовскую маску, под которой нередко скрыты обида и горечь, Достоевский впервые обратился еще в фельетоне «Петербургской летописи» в «С.-Петербургских ведомостях» от 11 мая 1847 г. (наст. изд., т. XVIII). Но там образ этот остался неразвернутым.[89] Ползунков — следующая ступень в развитии того же характера. Он предстает перед нами далеко не односложным существом, полным противоречивых стремлений. Ему присущи амбиция, — черта, свойственная также героям предшествующих произведений писателя — Макару Девушкину и Голядкину (см. об этом: Добролюбов, т. VII, стр. 246, 247), и сознание уязвленного человеческого достоинства. Добровольное вышучивание самого себя и одновременно горечь от ощущения своего унижения, рождающая злобное чувство по отношению к вышестоящим, характерные для Ползункова, перешли ко многим позднейшим героям Достоевского. Эти черты в разных психологических вариантах повторяются в характерах Ежевикина и Фомы Опискина («Село Степанчиково и его обитатели», 1859), героя «Записок из подполья» (1864), Мармеладова («Преступление и наказание», 1866), капитана Снегирева и Федора Павловича Карамазова («Братья Карамазовы», 1879–1880). Последний следующим образом объяснял причины своего шутовства: «Мне всё так и кажется <…> что меня за шута принимают, так вот давай же я и в самом деле буду шутом, не боюсь ваших мнений! Вот почему я и шут, по злобе, от мнительности. Я от мнительности буяню» (см. главу «Старый шут» в «Братьях Карамазовых» — наст. изд., т. XVI, а также: Д, Материалы и исследования, стр. 87, 100–101). О возможной связи социально-психологической проблематики «Ползункова» с «Племянником Рамо» Дидро см.: A. Л. Григорьев. Достоевский и Дидро (к постановке проблемы). PЛ, 1966, № 4, стр. 88–102. Достоевский считал амбициозную мнительность, болезненно обостренное самолюбие чертами человека, подвергающегося унижению в силу своего неравноправного социального положения. Весьма вероятно, что он касался этой проблемы на одном из собраний петрашевцев, где говорил «о личности и эгоизме». «Я хотел доказать, — писал он в показаниях следственной комиссии, — что между нами более амбиции, чем настоящего человеческого достоинства, что мы сами впадаем в самоумаление, в размельчение личности от мелкого самолюбия, от эгоизма и от бесцельности занятий» (см.: Бельчиков, стр. 107).

О речи Ползункова, напряженной, прерываемой не логическими, а скорее нервными паузами, обильно уснащенной каламбурами вроде «на большую ногу жил, затем что были руки длинны!» (стр. 10), см.: М. С. Альтман. Использование многозначности слов и выражений в произведениях Достоевского. «Ученые записки Тульского гос. педагогического института им. Л. Н. Толстого», т. XI, Тула, 1959, стр. 3–44.

В «Иллюстрированном альманахе» «Ползунков» сопровождался четырьмя рисунками П. А. Федотова (анализ его творческих взаимоотношений с Достоевским см. во вступительной статье В. С. Нечаевой «Достоевский и Федотов» в кн.: Ф. М. Достоевский. Ползунков. М.—Л., 1928, стр. 7–32).

Стр. 5. …походил на жируэтку. — Жируэтка (франц. girouette) — флюгер.

Стр. 8. И дым отечества нам сладок и приятен! — Эти слова Чацкого («Горе от ума», действие I, явление 7) в свою очередь являются цитатой из стихотворения Г. Р. Державина «Арфа» (1798).

Стр. 9. Вижу, — говорит Федосей Николаич ~ Марии Египетские-с… — Память св. Марии Египетской отмечалась 1 (13) апреля.

Стр. 11. …гусара, который на саблю опирался… — Имеется в виду романс М. Ю. Виельгорского на слова элегии К. Н. Батюшкова «Разлука» («Гусар, на саблю опираясь…», 1812–1813). Романс этот был популярен в 1840–1850-е годы; его вспоминает в «Преступлении и наказании» Катерина Ивановна (см.: Гозенпуд, стр. 97, 98).

Стр. 12. Они тебя по ланите, а ты им на радостях всю спину подставишь. — Перифраз евангельского поучения: «Кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» (см.: Евангелие от Матфея, гл. 5, ст. 39).

СЛАБОЕ СЕРДЦЕ

(Стр. 16)

Источники текста

ОЗ, 1848, № 2, отд. I, стр. 412–446.

1865, том I, стр. 52–69.

Автограф неизвестен.

Впервые напечатано: ОЗ, 1848, № 2, отд. I, с подписью: Ф. Достоевский (ценз. разр. — 31 декабря 1847 г.).

Печатается по тексту 1865 со следующими исправлениями по ОЗ:

Стр. 20, строка 34: «ведь он мне, Аркаша» вместо «ведь он мне, Вася» (опечатка во всех прижизненных изданиях).

Стр. 32, строки 16–17: «Ну, если б от тебя потребовали благодарности» вместо «Ну, если от тебя потребовали благодарности».

Стр. 37, строка 21: «Я как будто из какого-то сна выхожу» вместо «Я как будто из какого сна выхожу».

Стр. 45, строки 9–10: «испуганный, расстроенный» вместо «испуганный, растроганный».

Стр. 47, строки 9–10: «Говорили, что бедняк недавно из податного звания» вместо «Говорят, что бедняк недавно из податного звания».

Стр. 47, строки 14–15: «И не то чтобы таки был» вместо «И не то чтобы так был».

Готовя повесть «Слабое сердце» к переизданию в 1865 г., Достоевский убрал повторения однокоренных или одинаковых слов (см., например, «Варианты», стр. 34, строка 12) и исправил отдельные стилистические неточности (см. там же, стр. 44, строка 42). В издании 1865 г. была опущена также фраза о молодом человеке, который в своем кружке «слыл за отчаянного вольнодумца» (см. там же, стр. 47, строки 25–26). В остальном текст «Отечественных записок» воспроизведен почти без изменений.

Сюжет повести подсказан писателю личными наблюдениями. Как явствует из переписки современников Достоевского и воспоминаний его приятеля тех лет А. П. Милюкова, в «Слабом сердце» отражены некоторые эпизоды из жизни литератора Я. П. Буткова, который во многом послужил прототипом Васи Шумкова. О дружбе Достоевского с Бутковым и о любовном, заботливом отношении Федора Михайловича к нему упоминает С. Д. Яновский (см.: Яновский, стр. 801–803). В 1846–1847 гг. Достоевский, Бутков и Милюков одновременно сотрудничали в «Отечественных записках» А. А. Краевского. Вспоминая об этом периоде, Милюков писал: Бутков «был мещанин из какого-то уездного города <…> не получил почти никакого образования и принадлежал к числу тех русских самородков, которые почти без всякого учения воспитывались и развивались на одном только чтении» (см.: Милюков, стр. 107). Вскоре после начала его литературной деятельности «объявлен был рекрутский набор, и ему <Буткову>, по званию и семейному положению, необходимо было идти в солдаты. К счастию, его спас от этого А. А. Краевский: он купил ему рекрутскую квитанцию, с тем чтобы Бутков выплачивал за нее вычетом части гонорара за статьи, помещаемые в „Отечественных записках“. При трудолюбии и особенно при той умеренной жизни, какую вел литературный пролетарий, это было бы не очень трудно, но он писал немного и, сколько я знаю, далеко не выплатил своего долга» (там же, стр. 108).

Как сообщает в своих письмах В. Г. Белинский, Бутков был выкуплен Краевским на деньги Общества посещения бедных. Пользуясь его зависимым положением, редактор «Отечественных записок» завалил своего сотрудника срочной работой, оплачивая ее чрезвычайно низко (см.: Белинский, т. XII, стр. 418, 422, 429).

Об эксплуатации Краевским сотрудников писали многие современники (см., например: Панаев, стр. 253; Яновский, стр. 804). О том же свидетельствует и письмо Достоевского к редактору «Отечественных записок» от 1 февраля 1849 г. Называя свое состояние всегдашней зависимости от Краевского «самовольным рабством», писатель продолжал: «Знаю, Андрей Александрович, что я <…> посылая вам записки с просьбой о деньгах, сам называл каждое исполнение просьбы моей одолжением. Но я был в припадках излишнего самоумаления и смирения от ложной деликатности. Я, н<а>прим<ер>, понимал Буткова, который готов, получа 10 р. серебр., считать себя счастливейшим человеком в мире».[90]

О том, что Бутков был чрезвычайно застенчив, робок, мнителен и замкнут, вспоминает и Милюков. Мемуарист так передает одну из своих бесед с писателем:

«Я спросил, отчего он как будто стесняется чем-то в редакции?

Бутков, прежде чем отвечать, оглянулся назад, точно хотел увериться, не подслушивает ли нас кто-нибудь, и сказал:

— Нельзя… начальство-с.

— Какое начальство?

— Литературные генералы… Маленьким людям надо это помнить.

— Что это за пустяки! А со мной-то отчего же вы там не говорите?

— При начальстве неловко-с. Я мелкота.

— Полноте: разве вы не такой же литератор, да еще даровитее многих.

— Что тут даровитость! Я ведь кабальный.

— С чего вы это взяли?

— Верно-с.

— Зачем же вы туда ходите, если вам это неприятно?

— Нельзя не являться: к непочтению и строптивости нрава отнесут. Могут гневаться-с» (см.: Милюков, стр. 110–111).

Творческое использование фактов биографии Буткова при создании образа Васи Шумкова несомненно: подобно Буткову робкий и застенчивый Шумков, чтобы не казаться непочтительным, считает себя обязанным поздравлять «его превосходительство» по праздничным дням; как Краевский Буткова, Юлиан Мастакович избавил Васю от воинской повинности. Возможно, что и звуковое сходство обеих фамилий (Шумков — Бутков) не случайно.[91]

Повесть создавалась в период увлечения писателя идеями утопического социализма. Характерное для Достоевского трагическое ощущение противоречий жизни большого современного города выразилось в грозной, тревожной и мрачной символической картине исчезающего в тумане Петербурга, нарисованной в заключительных строках повести (ср.: Д. Д. Ахшарумов. Речь, написанная для обеда в честь Ш. Фурье. В кн.: Философские и общественно-политические произведения петрашевцев. М., 1953, стр. 689; ср. также раннее произведение М. Е. Салтыкова-Щедрина «Тихое пристанище» — Н. Щедрин (М. Е. Салтыков). Полное собрание сочинений, т. IV. М., 1935, стр. 311). Эта зловещая картина повторяется в полуавтобиографических «Петербургских сновидениях в стихах и прозе» (1861; наст. изд., т. XVIII) и «Подростке» (1875; ч. I, гл. 8; там же, т. XIII), возникая каждый раз перед героем, находящимся накануне глубоких нравственных потрясений, как символ грядущих грозных перемен (см. об этом: Анциферов, стр. 42–45; Шкловский, стр. 70–73).

Генетически связанное с ранним творчеством Достоевского, особенно с «Бедными людьми», «Слабое сердце» относится к тем его произведениям (от «Хозяйки» до «Неточки Незвановой»), в которых существенную роль играет образ мечтателя (см. об этом: наст. изд., т. I, стр. 508, а также ниже, стр. 485–486).

Следует отметить и смысловую емкость заглавия повести. «Слабое сердце» — так впервые характеризуется Катерина в «Хозяйке» (наст. изд., т. I, стр. 308). В обеих повестях эта характеристика героев ассоциируется с «глубокой, безвыходной тиранией над бедным, беззащитным созданием» (там же, стр. 319; о значении в раннем творчестве Достоевского темы «слабого сердца» см.: Фридлендер, стр. 361).

Образ «покровителя» Васи, его превосходительства Юлиана Мастаковича, изображенного в сатирических тонах (см. сцену безумия Васи), получил дальнейшее развитие в рассказе «Елка и свадьба» (1848). Упоминание о недавней женитьбе этого героя указывает на внутреннюю связь повести и с написанным ранее фельетоном «Петербургской летописи» (1847) — см. об этом: Фельетоны, стр. 108.

Первый критический отзыв о «Слабом сердце» появился в № 3 «Пантеона» за 1848 г. сразу после опубликования повести. К статье М. М. Достоевского «Сигналы литературные» редактором Ф. А. Кони было сделано следующее дополнение: «Почтенный критик „Пантеона“ не упомянул, из чувства скромности, о произведениях Достоевского; мы почли необходимым дополнить статью его от себя». Поскольку эти слова включены в текст рецензии М. М. Достоевского, можно предположить, что Кони излагает мнение, разделяемое рецензентом. Это тем более вероятно, что М. М. Достоевский жил в это время в Петербурге (1848 г. — период его наибольшей близости с братом: оба сотрудничали в «Отечественных записках» и посещали кружок Петрашевского). «Тут дело не в сюжете, — писал Кони, — тут неумолимый, безжалостный анализ человеческого сердца <…>. Сердца слабые и нежные <…> до того покоряются гнетущей судьбе <…> что на редкие радости свои смотрят как на проявления сверхъестественные, как на беззаконные уклонения от общего порядка вещей. Они принимают эти радости от судьбы не иначе как взаймы и мучаются желанием воздать за них сторицею. Потому и самые радости бывают для них отравлены <…> до того обстоятельства умели унизить их в собственном мнении» («Пантеон», 1848, № 3, стр. 100). Мучительное «чувство сознания своего неравенства» автор рецензии считал основной чертой героев Ф. М. Достоевского. «Повесть, — заключал Кони свой отзыв, — написана жарко и оставляет в читателе глубокое впечатление».

Благожелательно отнесся к «Слабому сердцу» и критик «Отечественных записок» С. С. Дудышкин, назвавший эту повесть, наряду с «Белыми ночами», рассказами «Из записок охотника», комедией «Где тонко, там и рвется» И. С. Тургенева, «Пикником во Флоренции» А. Н. Майкова и «Иваном Саввичем Поджабриным» И. А. Гончарова, одним из лучших произведений 1848 г. (ОЗ, 1849, № 1, отд. V, стр. 34).

В «Современнике» П. В. Анненков в обзоре русской литературы за 1848 г. признал повесть неудачной: «Литературная самостоятельность, данная случаю, хотя и возможному, но до крайности частному, как-то странно поражает вас», — писал он. Особые нарекания рецензента вызвало изображение любви Аркаши и Васи, «расплывчатой, слезистой, преувеличенной до такой степени, что большею частию и не верится ей, а кажется она скорее хитростью автора, который вздумал на этом сюжете руку попробовать» (С, 1849, № 1, отд. III, стр. 3).

Добролюбов в статье «Забитые люди» (С, 1861, № 9), написанной в связи с выходом в свет собрания сочинений Достоевского 1860 г., вспомнил также и о повести «Слабое сердце», не включенной автором в это издание. Критик подошел к произведениям Достоевского с социальной точки зрения: он считал, что в сочинениях писателя ставится вопрос о том, «какие общие условия развивают в человеческом обществе инерцию в ущерб деятельности и подвижности сил» (см.: Добролюбов, т. VII, стр. 268). Добролюбов доказывал, что герои Достоевского, «забитые люди», будят в читателе чувство протеста; имея в виду самодержавно-бюрократическую систему России, он писал о герое повести «Слабое сердце»: «Идеальная теория общественного механизма, с успокоением всех людей на своем месте и на своем деле, вовсе не обеспечивает всеобщего благоденствия. Оно точно, будь на месте Васи писальная машинка, было бы превосходно. Но в том-то и дело, что никак человека не усовершенствуешь до такой степени, чтоб он уж совершенно машиною сделался <…>. Есть такие инстинкты, которые никакой форме, никакому гнету не поддаются и вызывают человека на вещи совсем несообразные, чрез что, при обычном порядке вещей, и составляют его несчастие» (там же, стр. 263).

Представитель либерального направления русской критики О. Ф. Миллер в «Публичных лекциях», прочитанных в 1874 г. в Клубе художников, высказал мнение, что герои Достоевского, подобные Васе Шумкову, относятся к «ряду людей», которым недостает «свободного обладания своею личностью». Они «находятся под влиянием подначального страха даже тогда, когда бояться решительно нечего, потому что начальники их — люди добрые» (см.: Миллер, стр. 212, 215). Хотя Миллер и принял определение Добролюбова «забитые люди», содержание этого понятия он переосмыслил в либеральном духе. Позднее, оспаривая точку зрения Добролюбова, Миллер писал о главном герое повести Васе Шумкове: «Избыток нравственной мнительности, а вовсе не начальнический гнет, доводит его до помешательства» (см.: Миллер, Русские писатели, ч. I, стр. 117).

Стр. 16. …а так как много таких писателей, которые именно так начинают… — Достоевский имеет в виду ставшую уже трафаретной манеру физиологического очерка. Против авторов — эпигонов «натуральной школы» двумя годами позже выступил и некрасовский «Современник»: «Есть повести и романы, которые словно написаны по известному рецепту; в них вы почти не встретите индивидуального воззрения автора на жизнь и на людей, но взамен того найдете много подробностей, совершенно верных и совершенно лишних» (С, 1850, № 2, отд. VI, стр. 28).

Стр. 16. …вследствие неограниченного своего самолюбия)… — Намек на насмешки Тургенева и Некрасова над болезненным самолюбием Достоевского (см. об этом: Григорович, стр. 91, 92; А. Я. Панаева (Головачева). Воспоминания. М., 1948, стр. 156–158, а также письма Достоевского к брату Михаилу от 1 апреля и 26 ноября 1846 г.).

Стр. 23. …видя, что Вася норовит повернуть к Вознесенскому. — Район Вознесенского проспекта (ныне проспект Майорова) — место действия многих позднейших произведений писателя: на углу Глухого переулка и Вознесенского проспекта Раскольников прячет вещи, похищенные у старухи процентщицы; на Вознесенском проспекте происходит в «Униженных и оскорбленных» встреча Ивана Петровича и Нелли, у Торгового моста находится квартира графини, куда возил Ивана Петровича князь Валковский. Торговый мост на Вознесенском проспекте упоминается в «Чужой жене…» и «Вечном муже» (см.: Анциферов, стр. 26, 27).

Стр. 23. Мне хочется принести подарочек Лизаньке… — Возможно, что имя героини дано по ассоциации с «Бедной Лизой» Н. М. Карамзина. То же имя носят добрые, забитые и несчастные героини «Записок из подполья» (1864) и «Преступления и наказания» (1866) (сестра старухи процентщицы), а также младшая Хохлакова в «Братьях Карамазовых» (1879–1880). См. также: Бем, стр. 39.

Стр. 23. Manon Lescaut. — Манон Леско — героиня одноименного романа (1733) французского писателя Антуана Франсуа Прево (1697–1763). О творческом переосмыслении Достоевским характеров героев Прево см.: В. Дороватовская-Любимова. Французский буржуа. (Материалы к образам Достоевского). «Литературный критик», 1936, № 9, стр. 211–213; М. С. Альтман. Иностранные имена героев Достоевского. В кн.: Русско-европейские литературные связи. М.—Л., 1966, стр. 20.

Стр. 23. Серизовые (франц. cerise) — вишневые.

Стр. 23. Бонбончик (франц. bonbon) — конфетка.

Стр. 25. Вивёр (франц. viveur) — прожигатель жизни.

Стр. 38. …ты вдруг манкировал! — Манкировать (франц. manquer) — ошибиться, промахнуться; здесь: выказать неуважение, пренебречь.

Стр. 46. Лоб! — сказал Вася… — Если рекрута признавали годным к военной службе, председатель рекрутского присутствия говорил: «Лоб!», в противном случае произносилось: «Затылок!» Вслед за этим и выбранным, и «забракованным» цирюльник подбривал головы либо спереди, либо сзади. Такой порядок при рекрутском наборе существовал до 1862 г.

Стр. 47. …бедняк недавно из податного звания… — К податному сословию причислялись крестьяне и городские мещане. Помимо особого денежного налога (подушной подати), на них в законодательном порядке налагался ряд правовых ограничений. Лица податного звания обязаны были нести воинскую повинность.

ЧУЖАЯ ЖЕНА И МУЖ ПОД КРОВАТЬЮ

(Стр. 49)

Источники текста

ОЗ, 1848, № 1, отд. VIII, стр. 50–58; № 11, отд. VIII, стр. 158–175.

1860, том I, стр. 449–500.

1866, том III, стр. 133–149.

Автограф неизвестен.

Впервые напечатано: ОЗ, 1848, № 1, отд. VIII («Чужая жена. (Уличная сцена)»), с подписью: Ф. Достоевский (ценз. разр. — 31 декабря 1847 г.); № 11, отд. VIII («Ревнивый муж. (Происшествие необыкновенное)»), с подписью: Ф. Достоевский (ценз. разр. — 31 октября 1848 г.).

Печатается по тексту 1866 со следующими исправлениями по ОЗ и 1860:

Стр. 53, строка 47: «Очень верю-с» вместо «Очень верно-с» (по ОЗ и 1860).

Стр. 58, строка 39: «звание есть у тебя» вместо «знание есть у тебя» (по ОЗ).

Стр. 60, строка 26: «но теперь ты здесь» вместо «но теперь вы здесь» (по ОЗ).

Стр. 62, строка 35: «решительно ничего не мог заметить» вместо «решительно не мог заметить» (по ОЗ и 1860).

Стр. 63, строка 13: «если они у вас есть в доме» вместо «если они у вас в доме» (по ОЗ и 1860).

Стр. 66, строка 47: «или я закричу» вместо «или закричу» (по ОЗ).

Стр. 67, строки 39–40: «знайте, что мы здесь на одной доске» вместо «знаете, что мы здесь на одной доске» (по ОЗ).

Рассказ «Чужая жена и муж под кроватью» возник из двух самостоятельных произведений: «Чужая жена» (ОЗ, 1848, № 1, отд. VIII, стр. 50–58) и «Ревнивый муж» (ОЗ, 1848, № 11, отд. VIII, стр. 158–175).

Оба эти рассказа, по-видимому, должны были входить в цикл «Из записок неизвестного», о чем свидетельствуют первоначальные варианты рассказов, связывающие их с «Елкой и свадьбой» (см. «Варианты», стр. 61, строка 31), а также единый для этих произведений образ повествователя.

Подготавливая в 1859 г. двухтомное собрание сочинений, писатель объединил оба рассказа в один — «Чужая жена и муж под кроватью». В первой части (в «Отечественных записках» ей соответствовала «Чужая жена») были лишь незначительно изменены отдельные реплики Ивана Андреевича и молодого человека. Вторая часть (по «Отечественным запискам» — «Ревнивый муж») была изменена существенно: опущено авторское вступление, а вместе с ним и указание на связь этого произведения с рассказом «Елка и свадьба»; сокращены сцены споров соперников «под кроватью». Достоевский отказался также от частого повторения одних и тех же слов и выражений, например: «Нет, не старик; почему же старик? Я молодой… Я, может быть, тоже еще довольно молодой человек» и др. (см. «Варианты», стр. 75, строки 7–8).

Достоевский с юных лет увлекался театром (см. об этом воспоминания А. Е. Ризенкампфа — Биография, стр. 41; М. П. Алексеев. Драматургические опыты Достоевского. В кн.: Творчество Достоевского, стр. 41–63; Гозенпуд, стр. 18–37). Живя в Петербурге, он был постоянным читателем журнала «Репертуар и Пантеон», печатавшего русские и иностранные пьесы (по преимуществу водевили). В 1847–1848 гг. в этом журнале сотрудничал брат писателя М. М. Достоевский.

В свой рассказ Достоевский перенес некоторые приемы водевильного жанра. По водевильным образцам построены диалоги, насыщенные многочисленными каламбурами. Связь с водевильной традицией усилилась в редакции 1860 г.: заглавие рассказа напоминает названия популярных водевилей 1830–1840-х годов (ср., например: Ф. А. Кони. Муж в камине, а жена в гостях (1834); Д. Ленский. Муж с места, другой на место (1840), Жена за столом, а муж под столом (1841) и др.). Внешними, «техническими» приемами водевильного стиля — динамичностью, умением живо строить диалоги, остроумной и неожиданной игрой слов — Достоевский не раз пользовался и в дальнейшем (см., например, «Дядюшкин сон»).

Отчетливо прослеживается также связь этого рассказа с традициями фельетонов и очерков 1840-х годов. Примечательно, что многие фамилии в «Чужой жене…» семантически значимы, являются элементом характеристики героев (см.: М. С. Альтман. Гоголевские наименования в произведениях Достоевского. «Slavia», 1961, t. III, стр. 451–461).

Впоследствии Достоевский дал иную, углубленно-психологическую, трактовку темы обманутого мужа в рассказе «Вечный муж» (1870).

Рассказ «Чужая жена…» при жизни автора не привлек внимания критики. В годовом обзоре русской литературы в «Отечественных записках» сказано лишь, что «Чужую жену» и «Ревнивого мужа» с удовольствием читала публика (ОЗ, 1849, № 1, отд. V, стр. 35). Справедливость этого замечания рецензента может подтвердить дневниковая запись Н. Г. Чернышевского от 28 декабря 1848 г.: «Вчера прочитал „Ревнивый муж“ <…> и это меня несколько ободрило насчет Достоевского и других ему подобных: всё большой прогресс перед тем, что было раньше, и когда эти люди не берут вещей выше своих сил, они хороши и милы» (см.: Чернышевский, т. I, стр. 208).

В 1882 г. в статье «Жестокий талант» (ОЗ, 1882, №№ 9, 10), посвященной анализу творчества Достоевского, Н. К. Михайловский остановился на забытом рассказе «Чужая жена и муж под кроватью», отметив, что водевиль перерастает в нем в трагикомедию. «Чужая жена…», писал Михайловский, всего лишь шутка, «которая была бы очень похожа на самый заурядный водевиль <…> если бы не эта растянутость мучений героя и не эта заключительная перспектива дальнейших терзаний Ивана Андреича» (см.: Михайловский, стр. 226). Трагикомический характер рассказа Михайловский пытался связать с центральным тезисом своей статьи о Достоевском как о «жестоком таланте».

Рассказ неоднократно переделывался для сцены: например, в 1900 г. В. Стромиловым («Ревнивый муж»); в 1912 г. С. Антимоновым («Чужая жена и муж под кроватью»), а также Н. А. Крашенинниковым (см. рукопись № 18022, озаглавленную «Чужая жена и муж под кроватью» и хранящуюся в Ленинградской гос. театральной библиотеке им. А. Н. Островского, и разрешение А. Г. Достоевской на инсценировку рассказа, выданное Крашенинникову в 1904 г. — ИРЛИ, 29574/ССХб.35).

Стр. 51. …а вся беда от Поль де Кока-то-с… вот!.. — Поль де Кок (1793–1871) — французский романист. Достоевский считал его произведения образцами литературы, не лишенной остроумия, грациозности и привлекающей читателей своей фривольностью (об упоминаниях Поль де Кока в произведениях Достоевского см.: ЛH, т. 77, стр. 502–503).

Стр. 56. К Покрову… — Покровская площадь (ныне площадь Тургенева) именовалась так по бывшей Покровской церкви (к настоящему времени не сохранившейся).

Стр. 62. Одни назывались ***зисты, другие ***нисты. — Речь идет о соперничестве двух солисток Итальянской оперы, Терезы де Джиули Борси (1817–1877) и Эрминии Фреццолини (1818–1884), одновременно выступавших в Петербурге в 1843–1844 и 1847–1848 гг. Достоевский, который слушал их в сезон 1847–1848 гг., отдавал предпочтение таланту Борси (см.: Яновский, стр. 814, и статью «Из текущей жизни» в «Гражданине», 1873, № 2, стр. 55–58, которая, по предположению В. В. Виноградова, высказанному в кн. «Проблема авторства и теория стилей», Гослитиздат, М., 1961, стр. 596, принадлежит Достоевскому; ср.: А. А. Гозенпуд. Русский оперный театр XIX в., Л., 1969, стр. 212–213, а также последнюю работу этого автора — Гозенпуд, стр. 29–33). По мнению А. А. Гозенпуда, ревнивый супруг из рассказа Достоевского попадает на представление оперы Россини «Отелло», где партию Дездемоны исполняла Фреццолини. Увлечение петербургской публики двумя соперничающими актрисами с комическими подробностями изображено в водевиле Вл. Соллогуба «Букеты, или Петербургское цветобесие», СПб., 1845 (рецензию см.: ОЗ, 1845, № 11, отд. VI, стр. 50–51).

Стр. 62. Когда уж старость падает так страшно… — Неточная цитата из «Гамлета» В. Шекспира в переводе Н. Полевого (М., 1837), действие III, явление 3:

Стр. 64. Большой театр… — Большой театр находился на Театральной площади, на месте нынешнего здания Ленинградской государственной консерватории. Он был построен в 1783 г. и дважды перестраивался — в 1817 и 1836 гг.; в 1889–1892 гг. был разобран.

Стр. 66. …как будто бы считал себя Дон-Жуаном или Ловеласом! — Ловелас — герой романа С. Ричардсона (1689–1761) «Кларисса Гарлоу» (1747–1748; русский перевод — 1791–1792). Имя Ловеласа, как и Дон-Жуана, стало нарицательным для обозначения ловкого обольстителя.

Стр. 74. …куклу я у девочки видел нюренбергскую… — Нюренберг славился производством игрушек.

Стр. 79. Рад, рад, что провокировал смех ваш… — Провокировал (франц. provoquer) — вызвал.

Стр. 79. Ринальдо Ринальдини, некоторым образом. — Ринальдо Ринальдини — разбойник, герой одноименного авантюрного романа (1799; русские переводы — 1802–1804 и 1818) немецкого писателя Христиана Августа Вульпиуса (1762–1827).

ЧЕСТНЫЙ ВОР

(Стр. 82)

Источники текста

ОЗ, 1848, № 4, отд. I, стр. 286–306.

1860, том I, стр. 415–435.

1865, том I, стр. 268–274.

Автограф неизвестен.

Впервые напечатано: ОЗ, 1848, № 4, отд. I, под заглавием «Рассказы бывалого человека. (Из записок неизвестного). I. Отставной. II. Честный вор» и с подписью: Ф. Достоевский (ценз. разр. — 29 февраля 1848 г.).

Печатается по тексту 1865 со следующими исправлениями по ОЗ и 1860:

Стр. 87, строка 44: «Жду-пожду» вместо «Жду-подожду» (по ОЗ и 1860).

Стр. 93, строка 23: «такую злосчастную вещь» вместо «такую злостную вещь» (по ОЗ и 1860).

Рассказ «Честный вор», по-видимому, первоначально входил в состав задуманного Достоевским цикла очерков, композиционно объединенных образом повествователя («неизвестный»). Этот повествователь выступает то как хроникер, передающий рассказы других лиц («Рассказы бывалого человека»), то как очевидец и комментатор изображаемых событий («Елка и свадьба», также имеющая подзаголовок «Из записок неизвестного»). Образ его поддается психологическому сближению и с фигурой фельетониста — фланирующего мечтателя в фельетоне «Петербургской летописи» в «С.-Петербургских ведомостях» от 15 июня 1847 г. Это дает основания предположить, что цикл «Из записок неизвестного» был задуман скорее всего во второй половине 1847 — начале 1848 г.

Анализируя осколки цикла «Рассказы бывалого человека», можно сделать вывод, что он должен был состоять из трех небольших произведений, повествующих о жизни одного героя — Астафия Ивановича. В первом из них, «Отставном», Астафий Иванович вспоминает о своем военном прошлом и участии в походе 1812 г. (см. «Варианты», стр. 83, строки 31–32). Вторым, судя по последовательности событий, должен был явиться «Домовой» (Астафий, отставной солдат, ютится где-то в «петербургских углах» и работает на фабрике — см. стр. 399–402); третьим — «Честный вор», представляющий собою воспоминания Астафия Ивановича («… было, сударь, тому назад года два» — см. стр. 85, строка 1) о том, как он, находясь «без места», встретился с горемыкой и пьяницей Емелей.

Замысел «Домового» не был осуществлен (см. стр. 519), и в 1848 г. в «Отечественных записках» появились «Отставной» и «Честный вор» под общим заглавием «Рассказы бывалого человека. (Из записок неизвестного)».

Подготавливая издание 1860 г., Достоевский внес в «Рассказы бывалого человека» значительные изменения. Характер правки говорит о том, что писатель учел замечания критика «Современника» П. В. Анненкова (см. ниже). Достоевский снял общее заглавие «Рассказы бывалого человека» и из двух очерков сделал один — «Честный вор. (Из записок неизвестного)». Сокращение текста было произведено за счет изъятия большей части очерка «Отставной» (Анненков считал его «совершенно незначащим») и нравоучительного финала «Честного вора» (см. «Варианты», стр. 94, строки 13–14), о котором тот же критик писал: «В нем недостает главного: нравственного достоинства, так необходимого человеку, который повествует о собственном великодушии <…>. Здесь уже чисто-начисто стоит сам автор» (С, 1849, № 1, отд. III, стр. 5–6). Текст был подвергнут также стилистической обработке. В издании 1865 «Честный вор» печатался без существенных изменений.

Название рассказа «Честный вор» восходит к популярной одноименной комедии-водевилю Д. Т. Ленского (1829), никак не связанной с рассказом по содержанию.

Как сообщает С. Д. Яновский, у героя «Честного вора» Астафия Ивановича был реальный прототип. В 1847 г., пишет мемуарист, «у Достоевских <…> проживал в качестве слуги отставной унтер-офицер Евстафий, имя которого Федор Михайлович отметил теплым словом в одной из своих повестей» (см.: Яновский, стр. 811).

Имя другого героя рассказа, Емели, впервые упоминается еще в «Бедных людях»; Макар Алексеевич говорит о нем: «чиновник, то есть был чиновник, а теперь уж не чиновник, потому что его от нас выключили. Он уж я и не знаю, что делает, как-то там мается» (наст. изд., т. I, стр. 67).

Возможно, что к «Рассказам бывалого человека» имел отношение и эпизод, переданный в мемуарах С. Д. Яновского, который сообщает, что летом 1847 г. (т. е. всего за несколько месяцев до опубликования «Честного вора») он получил письмо от Федора Михайловича: тот был «занят сбором денег по подписке в пользу одного несчастного пропойцы, который, не имея на что выпить <…> ходит по дачам и предлагает себя посечься за деньги» (см.: Яновский, стр. 801–802). Когда в апреле 1849 г. Достоевского арестовали, Яновский из предосторожности это письмо сжег, хотя и считал, что рассказ, в нем содержавшийся, «был верх совершенства в художественном отношении, в нем было столько гуманности, столько участия к бедному пропойце» (там же).

Как и другим авторам «физиологий» 1840-х годов, Достоевскому манера поведения, привычки и вкусы героя важны не только как черты индивидуальные, но как приметы определенного типа — отставного, и не просто отставного, а отставного «из числа бывалых людей» (ср. у Д. В. Григоровича, который среди петербургских шарманщиков выделяет несколько «разрядов»: итальянских, русских, немецких и т. д. — см.: Физиология Петербурга. СПб., 1845, ч. 1, стр. 133–195).

«Отставной» подчеркнуто документален и фактографичен. Так, рассказ Астафия Ивановича о заграничном походе 1812 г. и о А. С. Фигнере сопровожден сноской повествователя: «Странный характер знаменитого Фигнера, вероятно, уже известен вполне каждому из читателей. Об нем встречается тоже много подробностей в известном романе г-на Загоскина „Рославлев, или Русские в 1812 году“» (см. стр. 424). В романе М. Н. Загоскина Фигнер выведен в образе артиллерийского офицера, с которым не раз, в самые решительные моменты жизни, встречается главный герой. Кроме указанного романа, о жизни Фигнера читатели могли узнать и из воспоминаний Д. В. Давыдова «Дневник партизанских действий» (СО, 1840, № 2). В тех случаях, когда в простодушном рассказе отставного Астафия искажаются отдельные исторические факты, повествователь замечает: «Ясное дело, что реляция Астафия Ивановича во многом не совсем справедлива. Надеемся, что читатели извинят наивность познаний его» (стр. 424).

Близость «Рассказов бывалого человека» к очеркам «натуральной школы» отметил П. В. Анненков. «Нам кажется, если мы не ошибаемся, что оба эти рассказы порождены успехом „Записок охотника“ г. Тургенева», — писал он. «Но, — продолжал рецензент, — тут предстояла опасность, что читатели спросят, да не сидит ли этот бывалый человек постоянно где-нибудь за письменным столиком в Петербурге. Вероятно, в предчувствии подобного вопроса со стороны своих читателей, автор прибавил к заглавию в скобках: „Из записок неизвестного“, но внизу, однако ж, подписал большими буквами свое имя». Такой литературный прием Анненков не одобрил: это все, писал он, «маленькие хитрости, отзывающиеся наивной претензией» (С, 1849, № 1, отд. III, стр. 4–5).

Мнение П. В. Анненкова, изложенное в статье «Заметки о русской литературе прошлого года», является единственным отзывом современной Достоевскому критики о «Рассказах бывалого человека». Анненков писал свою статью, ориентируясь на годовые обзоры русской литературы 1846 и 1847 гг. Белинского. Он утверждал, что идея рассказа «Честный вор» — «старание открыть те светлые стороны души, которые человек сохраняет на всяком месте и даже в сфере порока». Как и Белинский, Анненков одобрил «мысль заставить говорить человека недалекого, но которому превосходное сердце заменяет ум и образование». «Мы, — писал Анненков, — должны быть благодарны автору за подобную попытку восстановления (réhabilitation) человеческой природы». Сцену «немого страдания бедного пьянчужки Емели» критик назвал одним из «действительно прекрасных мест в повести» (там же, стр. 5).

Стр. 89. Куплево (простореч.) — деньги.

———

Стр. 422. Он никогда не позовет на помощь ни дядю Митяя, ни дядю Миняя… — Дядя Митяй и дядя Миняй — персонажи из гл. V первой части «Мертвых душ» Н. В. Гоголя.

Стр. 423. …нет лучше фланкёрской обязанности… — Фланкёрами назывались дозорные бокового или головного охранения в кавалерии.

Стр. 423. …как с Фигнером ходили… — Фигнер Александр Самойлович (1787–1813) — герой Отечественной войны 1812 г. После захвата французами Москвы проник в занятый врагами город с намерением убить Наполеона. Хорошо зная иностранные языки, остался в Москве и передавал в русскую штаб-квартиру важные сведения, затем стал руководителем партизанского отряда. Прославился во время осады Данцига в 1813 г. Погиб, переплывая Эльбу близ г. Дессау.

Стр. 425. …под Лейпцигом… — С 4 (16) по 7 (19) октября 1813 г. под Лейпцигом происходило сражение между войсками Наполеона и армиями союзников: России, Австрии, Пруссии и Швеции, получившее название «битвы народов» (см.: Поход русской армии против Наполеона в 1813 г. и освобождение Германии. Сборник документов. Изд. «Наука», М., 1964, стр. 212–381).

ЕЛКА И СВАДЬБА

(Стр. 95)

Источники текста

ОЗ, 1848, № 9, отд. VIII, стр. 44–49.

1860, том I, стр. 437–448.

1866, том III, стр. 129–132.

Автограф неизвестен.

Впервые напечатано: ОЗ, 1848, № 9, отд. VIII, с подписью: Ф. Достоевский (ценз. разр. — 31 августа 1848 г.).

Печатается по тексту 1866 со следующими исправлениями по ОЗ и 1860:

Стр. 95, строка 5: «Не знаю, каким образом» вместо «Не знаю, каким, каким образом» (по ОЗ и 1860).

Стр. 96, строка 27: «Особенно хорош был один мальчик» вместо «особенно хорош был мальчик» (по ОЗ и 1860).

Стр. 97, строка 34: «Да не по четыре со ста» вместо «Да не по четыреста» (опечатка во всех прижизненных изданиях).

Стр. 98, строка 10: «поосмотрелся кругом» вместо «осмотрелся кругом» (по ОЗ).

О возможной связи рассказа «Елка и свадьба» с рассказом «Честный вор» см. стр. 482. В жанровом отношении «Елка и свадьба» близка к фельетону (см.: Г. А. Шарапова. Ф. М. Достоевский — художник и публицист. «Ученые записки Московского областного педагогического института им. Н. К. Крупской», т. 239, Русская литература, вып. 13, М., 1969, стр. 80–84).

Образ «добродетельного злодея», «покровителя» слабых Юлиана Мастаковича встречается впервые в фельетоне «Петербургской летописи» в «С.-Петербургских ведомостях» от 27 апреля 1847 г., а затем дополняется новыми выразительными штрихами в «Слабом сердце». Некоторые черты Юлиана Мастаковича намечены в «Бедных людях», в фигуре Быкова. Дальнейшее развитие они получили в Петре Александровиче («Неточка Незванова»), Лужине («Преступление и наказание»), Тоцком («Идиот»).

В «Елке и свадьбе», как это не раз отмечалось, звучит и другая тема зрелого Достоевского — «рано задумывающиеся дети». В характере маленького сына гувернантки бегло намечены психологические черты «члена случайного семейства» (ДП, 1876, январь, гл. I, § 2): мучительное ощущение своей бедности и зависимого положения; борьба гордости и трусости; детская наивность и первые попытки «поподличать», — присущие и Аркадию Долгорукому (ср. стр. 97 с гл. IX второй части «Подростка» — 1875).

Стр. 99. Абордировать (франц. aborder) — здесь: атаковать.

БЕЛЫЕ НОЧИ

(Стр. 102)

Источники текста

ОЗ, 1848, № 12, отд. I, стр. 357–400.

1860, том I, стр. 351–414.

1865, том I, стр. 240–267.

Автограф неизвестен.

Впервые напечатано: ОЗ, 1848, № 12, отд. I, с подписью: Ф. Достоевский (ценз. разр. — 31 октября 1848 г.) и посвящением А. Н. Плещееву. Посвящение имеется также в издании 1860.

Печатается по тексту 1865 со следующими исправлениями по ОЗ и 1860:

Стр. 103, строка 43: «смотрел за окно» вместо «смотрел на окно» (по ОЗ).

Стр. 109, строка 2: «именно в этот час» вместо «именно в тот час» (по ОЗ и 1860).

Стр. 114, строка 23: «на его бледном, как будто несколько измятом лице» вместо «на его бедном, как будто несколько измятом лице» (по ОЗ и 1860).

Стр. 117, строка 23: «в дивном вечном городе» вместо «в дивно вечном городе» (по ОЗ и 1860).

Стр. 117, строка 31: «с последним страстным поцелуем» вместо «с последним странным поцелуем» (по ОЗ).

Стр. 118, строки 17–18: «страшно подумать о будущем» вместо «странно подумать о будущем» (по ОЗ).

Стр. 127, строки 16–17: «в моей руке письмо» вместо «на моей руке письмо» (по ОЗ и 1860).

Стр. 132, строка 35: «как я подошел к ней» вместо «как я пошел к ней» (по ОЗ и 1860).

Стр. 135, строка 10: «Я бы схоронил свою тайну» вместо «Я бы сохранил свою тайну» (по ОЗ).

Стр. 136, строка 31: «потому что вы не отвергли бы меня» вместо «потому-то вы не отвергли бы меня» (по ОЗ).

Подготавливая собрание сочинений 1860 г., Достоевский подверг повесть существенной правке. Наиболее значительные изменения писатель внес в монолог Мечтателя, придав бо́льшую определенность романтическим мотивам и включив в текст монолога пушкинские темы и образы (подробнее см. на стр. 487). В главе «Ночь третья» была вычеркнута фраза: «Говорят, что близость наказания производит в преступнике настоящее раскаяние и зарождает иногда в самом зачерствелом сердце угрызения совести. Говорят, что это действие страха». Возможно, переживший каторгу писатель сомневался в истинности этого утверждения (см. «Записки из Мертвого дома», главы «Первые впечатления», «II. Продолжение», «III. Продолжение», «Товарищи»). Из текста были также устранены некоторые обороты, в которых ощущалось воздействие традиционной сентиментально-романтической фразеологии (например: «и залилась слезами», «подавляя слезы, которые готовы были хлынуть из глаз моих», и т. п. — см. «Варианты», стр. 122, строка 5, стр. 134, строка 20). Готовя повесть для издания 1865, Достоевский внес в текст незначительные стилистические поправки и снял посвящение А. Н. Плещееву.

В повести «Белые ночи» Достоевский вновь обратился к теме мечтателя, уже затронутой в «Хозяйке» (1847) и «Слабом сердце» (1848) (см. выше, стр. 477). Для уяснения творческой истории повести важное значение имеет обращение к циклу фельетонов «Петербургская летопись», созданному почти за полтора года до «Белых ночей». Как верно отметил В. Л. Комарович, в «Петербургской летописи» газетная хроника «перерождалась в литературный жанр с характером исповеди» (см. подробнее: Фельетоны, стр. 91–100). Уже в этом цикле большое место занимают размышления о типе петербургского мечтателя, который Достоевский считал знамением времени. Появление этого типа писатель объяснял отсутствием в русской жизни общественных интересов, способных объединить «распадающуюся массу», невозможностью для значительной части общества удовлетворить на практике все растущую «жажду деятельности», «обусловить свое Я в действительной жизни». Как следствие этого «в характерах, жадных деятельности, жадных непосредственной жизни, жадных действительности, но слабых, женственных, нежных, — писал Достоевский в четвертом фельетоне, — мало-помалу зарождается то, что называют мечтательностию, и человек делается наконец не человеком, а каким-то странным существом среднего рода — мечтателем». Именно таков характер героя повести. В. С. Нечаева рассматривает четвертый фельетон из цикла «Петербургская летопись» как «первую зачаточную редакцию» «Белых ночей» (см.: Ф. М. Достоевский. Петербургская летопись. (Из неизданных произведений). С предисловием В. С. Нечаевой. Пб. — Берлин, 1922, стр. 19, 20). Действительно, психологический портрет, внутренняя жизнь мечтателя в главных чертах обрисованы уже в этом фельетоне. Из него же перенесено в повесть (с некоторыми стилистическими изменениями) описание петербургской летней природы. Картина летнего города, открывающая повесть, впервые дана, но более лаконично, в третьем фельетоне. Связь «Белых ночей» с циклом «Петербургская летопись» обнаруживается и в том, что в обоих произведениях воссоздан отмеченный чертами антропоморфизма образ больного и мрачного города (см. об этом: Фельетоны, стр. 101–103).

В герое «Белых ночей» явственны автобиографические элементы: «…все мы более или менее мечтатели!» — писал Достоевский в конце четвертого фельетона «Петербургской летописи», а в позднейшем фельетоне «Петербургские сновидения в стихах и в прозе» (1861) вспоминал о своих «золотых и воспаленных грезах», очищающих душу и необходимых художнику. По героико-романтическому настроению рассказ его близок видениям героя «Белых ночей»: «Прежде в юношеской фантазии моей я любил воображать себя иногда то Периклом, то Марием, то христианином из времен Нерона, то рыцарем на турнире, то Эдуардом Глянденингом из романа „Монастырь“ Вальтер-Скотта и проч., и проч. И чего я не перемечтал в моем юношестве <…>. Не было минут в моей жизни полнее, святее и чище. Я до того замечтался, что проглядел всю свою молодость».

Возможно, что одним из прототипов главного героя явился и А. Н. Плещеев. Нечто родственное складу личности поэта угадывается в облике Мечтателя; в исповеди его переосмыслены некоторые мотивы плещеевской лирики (см. ниже, стр. 491). Повесть создавалась в дни тесной дружбы Достоевского и Плещеева, членов кружка А. Н. и Н. Н. Бекетовых, а затем социалистических кружков М. В. Петрашевского и С. Ф. Дурова. В момент работы Достоевского над «Белыми ночами» Плещеев обдумывал свой вариант повести о мечтателе под заглавием «Дружеские советы» (ОЗ, 1849, т. 63, стр. 61–126).[92]

Неудовлетворенность окружающей жизнью, стремление уйти в идеальный мир от убожества повседневности сближают Мечтателя «Белых ночей» с гоголевским Пискаревым из повести «Невский проспект» (1835), мечтателями Э. Т. А. Гофмана и других представителей западного и русского романтизма.[93] Перекличка со многими романтическими персонажами подчеркнута в повести при характеристике «восторженных грез» героя («Ночь вторая»). В самом названии повести и делении ее на «ночи» Достоевский следовал романтической традиции: ср. «Двойник, или Мои вечера в Малороссии» А. Погорельского (1828), «Русские ночи» В. Ф. Одоевского (1844). Но если у романтиков тема мечтательства сливалась с темой избранничества, то герой Достоевского, обреченный на мечтательство, глубоко от этого страдает: за один день действительной жизни он готов отдать «все свои фантастические годы».

Отчетливо ощущается в повести (особенно после некоторой переделки ее текста в 1859 г.) связь с пушкинскими мотивами. В своей исповеди, наряду с образами Гофмана, Мериме, Скотта, Мейербера, герой вспоминает «Египетские ночи» и «Домик в Коломне». Обращение героя повести к пушкинским произведениям знаменательно, — следует напомнить, что в начале 1860-х годов Достоевский посвятил многие страницы своих статей уяснению роли Пушкина в развитии русской культуры, писал о его таланте как о «могущественном олицетворении русского духа и русского смысла» («„Свисток“ и „Русский вестник“» — наст. изд., т. XVIII). В статье «Образцы чистосердечия» Достоевский назвал «Египетские ночи» «величайшим художественным произведением в русской литературе» (там же). О том, что писатель особенно любил стихи о Клеопатре из этой повести, вспоминают А. Е. Ризенкампф и А. Е. Врангель (см.: Биография, стр. 34; Врангель, стр. 33). В «Ответе „Русскому вестнику“» Достоевский дал глубокую трактовку этого «самого полного, самого законченного произведения нашей поэзии» (наст. изд., т. XVIII). Впервые возникающее у Достоевского в «Петербургской летописи» и «Белых ночах» философско-историческое осмысление темы Петербурга, созданный писателем образ одинокого интеллигентного героя, чувствующего себя чужим и заброшенным в большом шумном городе, его скромные мечты о тихом «своем уголке», рассказ Настеньки о жизни в доме бабушки, обращение к теме «белых ночей» для характеристики «призрачного» Петербурга, описания его каналов — места встреч Настеньки и Мечтателя, — все это как бы овеяно поэтической атмосферой «Медного всадника» и «Домика в Коломне» (см.: История русской литературы, т. IX, ч. 2. М.—Л., 1956, стр. 27). Неповторимый «петербургский» колорит «Белых ночей» превосходно передан в классических иллюстрациях к повести М. В. Добужинского (1922; см. о них статью В. С. Нечаевой «Иллюстраторы Достоевского» в кн.: Творчество Достоевского, стр. 501–503).

Новое, углубленное истолкование мечтательство получает в последующем творчестве Достоевского. Оно осмысливается писателем как следствие «разрыва с народом огромного большинства образованного нашего сословия» в результате петровской реформы (ДП, 1873, гл. II, «Старые люди»). Поэтому чертами мечтателей наделены и герои романов и повестей Достоевского 1860–1870-х годов. В середине 1870-х годов писателем был задуман особый роман «Мечтатель» (наст. изд., т. XV).

При всей сложности встающих перед мечтателями зрелого периода творчества Достоевского «вековечных вопросов» о смысле человеческого бытия многих из них объединяет с героем «Белых ночей» жажда «действительной», «живой» жизни и поиски путей приобщения к ней.

Первые критические отзывы о повести появились в январе 1849 г. — сразу после ее опубликования. В «Современнике» А. В. Дружинин писал, что «Белые ночи» «выше „Голядкина“, выше „Слабого сердца“, не говоря уже о „Хозяйке“ и некоторых других произведениях, темных, многословных и скучноватых» (С, 1849, № 1, отд. V, стр. 43). Основная идея повести, по мнению критика, «и замечательна, и верна». «Мечтательство» он справедливо считал не только специфически петербургской, но и чрезвычайно характерной чертой современной жизни вообще. Дружинин говорил о существовании «целой породы молодых людей, которые и добры, и умны, и несчастны, при всей своей доброте и уме, при всей ограниченности своих скромных потребностей». Они становятся мечтателями и «привязываются к своим воздушным замкам» «от гордости, от скуки, от одиночества».

К недостаткам повести Дружинин относил поспешность, «с которой была она написана и следы которой попадаются на каждой странице». Он считал, что Мечтатель «Белых ночей» — лицо непонятное, поставленное вне места и времени, и что читателю неизвестны его занятия и привязанности. Процитировав обращенные к Настеньке слова Мечтателя о его «восторженных грезах», критик восклицал: «Да ради бога, какие же это грезы? из каких данных они почерпнуты?» «Ежели б личность Мечтателя „Белых ночей“, — продолжал он, — была яснее обозначена, если б порывы его были переданы понятнее, повесть много бы выиграла» (там же, стр. 43–44).

Изменения, внесенные Достоевским в текст при подготовке издания 1860 г., свидетельствуют о том, что ряд критических замечаний Дружинина был им учтен. Так, например, строки, рисующие образы, которые возникают в минуты романтических грез Мечтателя, очевидно, появились в повести не без влияния этой рецензии (ср. стр. 116–117).

В «Отечественных записках» С. С. Дудышкин отнес «Слабое сердце» и «Белые ночи» к лучшим произведениям 1848 г. Отметив ведущую роль психологического анализа в творчестве Достоевского, он писал, что с художественной точки зрения «Белые ночи» совершеннее предшествующих произведений писателя: «Автора не раз упрекали в особенной любви часто повторять одни и те же слова, выводить характеры, которые дышат часто неуместной экзальтацией, слишком много анатомировать бедное человеческое сердце <…> в „Белых ночах“ автор почти безукоризнен в этом отношении. Рассказ легок, игрив, и, не будь сам герой повести немного оригинален, это произведение было бы художественно прекрасно» (ОЗ, 1849, № 1, отд. V, стр. 34).

В 1859 г. в статье «И. С. Тургенев и его деятельность по поводу романа „Дворянское гнездо“» упомянул о «Белых ночах» А. А. Григорьев. Он счел повесть одним из лучших произведений школы «сентиментального натурализма», отметив при этом, что «вся болезненная поэзия» «Белых ночей» не спасла этого направления от очевидного кризиса (РСл, 1859, № 5, отд. II, стр. 22; см. также: наст. изд., т. I, стр. 478).

Несколько отзывов о повести появилось в 1861 г. В это время о ней обычно упоминалось в связи с романом «Униженные и оскорбленные». Так, Добролюбов в статье «Забитые люди» высказал мнение, что героя, близкого Ивану Петровичу, Достоевский уже показал в Мечтателе «Белых ночей». В статье, проникнутой стремлением пробудить в читателе сознание «человеческого права на жизнь и счастье», Добролюбов дал обоим этим «мечтателям» Достоевского намеренно ироническое истолкование. Протестуя против удовлетворения «вздохами и жалобами да пустыми мечтами», он писал: «Я признаюсь — все эти господа, доводящие свое душевное величие до того, чтобы зазнамо целоваться с любовником своей невесты и быть у него на побегушках, мне вовсе не нравятся. Они или вовсе не любили, или любили головою только <…>. Если же эти романтические самоотверженцы точно любили, то какие же должны быть у них тряпичные сердца, какие куричьи чувства! А этих людей показывали еще нам как идеал чего-то!» (см.: Добролюбов, т. VII, стр. 275, 268, 230).

Положительные, но лаконичные и неглубокие оценки повести содержались в статьях об «Униженных и оскорбленных» в «Сыне отечества» (1861, 3 сентября, № 36, стр. 1062) и «Северной пчеле» (1861, 9 августа, № 176, стр. 713).

Характеристикой произведений Достоевского 1840-х годов открывалась и интересная статья Е. Тур. Несмотря на то что, по мнению писательницы, завязка повести «смахивает на сказку и никак не напоминает собою что-нибудь похожее на действительность», Е. Тур высоко оценила это произведение, назвав его «одним из самых поэтических» в русской литературе, «оригинальным по мысли и совершенно изящным по исполнению» («Русская речь», 1861, 5 ноября, № 89, стр. 573).

В начале 1880-х годов художественные достоинства повести были отмечены Н. К. Михайловским (см. стр. 507).

Стр. 102. …Иль был он создан для того ~ В соседстве сердца твоего?.. — Неточная цитата из стихотворения И. С. Тургенева «Цветок» (1843). У Тургенева:

Стр. 103. …раскрасили под цвет поднебесной империи. — Поднебесная империя — древнее название Китая. До 1912 г., когда произошло отречение от престола последнего представителя Дайцинской династии императора Сю-ан-туна, национальным флагом Китая было изображение дракона на желтом поле (цвет императорской династии).

Стр. 104. Обитатели Каменного и Аптекарского островов ~ невозмутимо-веселым видом. — Каменный остров, некоторое время принадлежавший Павлу I, быстро оброс богатыми дачами и был, как и Петергофская дорога, местом летнего отдыха сановной знати. Аптекарский остров считался менее аристократическим районом, а Крестовский — кроме Белосельского проспекта (ныне улица Рюхина) — почти весь был занят парком, переходившим в лес, и оставался незастроенным. В Парголово выезжали на лето небогатые и малообеспеченные люди (см.: В. Курбатов. Петербург. СПб., 1913, стр. 585–588).

Стр. 105. …ту девушку, чахлую и хворую ~ даже полюбить ее вам не было времени… — Сопоставление петербургской природы с образом больной, чахоточной девы развивает сходный мотив из стихотворения Пушкина «Осень» (1833; строфы V–VI) — см. об этом: Г. А. Шарапова. Ф. М. Достоевский — художник и публицист, стр. 73–74.

Стр. 105. Дорога моя шла по набережной канала… — Действие «Белых ночей» происходит на набережной Екатерининского канала (ныне канал Грибоедова) (см.: Анциферов, стр. 27).

Стр. 114. …теперь я похож на дух царя Соломона ~ сняли все эти семь печатей. — В «Сказке о рыбаке» из «Тысячи и одной ночи» (ночи третья и четвертая) говорится, что пророк Аллаха Сулейман (арабский вариант библейского царя Соломона) за ослушание запер упрямого джина (духа) в кувшин, залил сосуд свинцом и, поставив сверху свою магическую печать, бросил в море. Через 1800 лет рыбак случайно выловил этот кувшин и вскрыл его.

Стр. 114. …«богиня Фантазия» ~ свою золотую основу… — Имеется в виду стихотворение В. А. Жуковского «Моя богиня» (1809), являющееся вольным переложением стихотворения Гете «Meine Göttin» (1780). Поэт воспевает здесь «Любимицу Зевсову, богиню Фантазию», которая

Стр. 114. …перенесла его ~ на седьмое хрустальное небо… — т. е. на высшую ступень блаженства. Представление это восходит к Аристотелю (384–322 до н. э.), который в сочинении «О небе» писал, что небесный свод состоит из семи неподвижных кристальных сфер, на которых утверждены звезды и планеты (см.: Н. С. Ашукин, М. Г. Ашукина. Крылатые слова. М., 1966, стр. 421).

Стр. 116. Варфоломеевская ночь — избиение гугенотов католиками в Париже 24 августа 1572 г., в ночь накануне праздника св. Варфоломея. Это событие легло в основу ряда произведений: «Хроники царствования Карла IX» П. Мериме (1829), романа «Королева Марго» А. Дюма-отца (1845), драмы «Гугеноты» Э. Скриба (1835), послужившей либретто одноименной оперы Дж. Мейербера (1836).

Стр. 116. Диана Вернон — героиня романа В. Скотта «Роб Рой» (1817). В характере ее мечтательность сочетается с отвагой и решительностью.

Стр. 116. …геройская роль при взятии Казани Иваном Васильевичем… — Казань была взята в октябре 1552 г. после полуторамесячной осады и тяжелых боев. Стотысячное русское войско возглавлял царь Иван Грозный. Об этом событии подробно рассказывается в девятом томе «Истории государства Российского», которую Достоевский очень любил (см. воспоминания А. М. Достоевского о том, что брат перечитывал «Историю» Карамзина «всегда, когда не было чего-либо новенького», — Достоевский, А. М., стр. 69). Теме взятия Казани посвящена поэма М. М. Хераскова «Россиада» (1779) и шестой том труда Н. А. Полевого «История русского народа» (М., 1829–1833).

Стр. 116. Клара Мовбрай (Clara Mawbray) — героиня романа В. Скотта «Сент-Ронанские воды» (1823), упоминаемого также в повести «Неточка Незванова» (см. стр. 239).

Стр. 116. Евфия Денс (Effie Deans) — центральный персонаж романа В. Скотта «Эдинбургская темница» (1818).

Стр. 116. …собор прелатов и Гус перед ними… — Гус Ян (1369–1415) — вдохновитель чешского национально-освободительного движения, вождь реформации в Чехии; возглавлял борьбу с папой и германским императором. Церковный собор в Констанце, признав Гуса еретиком, приговорил его в 1414 г. к сожжению. К образу Гуса не раз обращалось романтическое искусство. Так, немецкий художник Карл Фридрих Лессинг (1808–1880) создал три исторических полотна: «Гуситская проповедь» (1836), «Гус перед Констанцским собором» (1842), «Гус на костре» (1850). Работы Лессинга хранятся в Берлинской национальной галерее. В 1848 г. чешский драматург Йозеф Каэтан Тыл создал историческую драму «Ян Гус», в том же году была осуществлена ее первая постановка на сцене.

Стр. 116. …восстание мертвецов в «Роберте»… — «Роберт-Дьявол» (1824) — опера Джакомо Мейербера (1791–1864). Имеется в виду зловещая музыкальная тема, которая звучит в сцене заклинания душ (действие II):

Этой же темой «восстания мертвецов» открывается увертюра и заканчивается опера. В 1843 г. в Петербурге побывала немецкая оперная труппа, в исполнении которой «Роберт-Дьявол» шел с шумным успехом (см.: Гозенпуд, стр. 29).

Стр. 116. Минна. — Возможно, имеется в виду стихотворение В. А. Жуковского «Мина» (1818), представляющее собою перевод баллады Гете «Миньона» (1782) из романа «Годы учения Вильгельма Мейстера» (1793–1796). В переводе усилена тема романтического томления.

Стр. 116. Бренда. — Вероятно, речь идет о романтической балладе И. И. Козлова (1779–1840), созданной в 1834 г.

Стр. 116. …сражение при Березине… — Битва, завершившая (в конце ноября — начале декабря 1812 г.) изгнание наполеоновской армии из России. Это событие оказалось в центре внимания многих историков, мемуаристов и художников-баталистов. См., например: Д. В. Давыдов. Дневник партизанских действий. СО, 1840, № 2, стр. 67–96; Н. А. Полевой. История Наполеона, т. 5, кн. XIV. СПб., 1848; известна также работа немецкого художника-баталиста П. Гесса (1792–1871) «Переправа французов через Березину» (1839) — одно из его двенадцати полотен, посвященных событиям Отечественной войны 1812 г. (написаны по заказу Николая I).

Стр. 116. …чтение поэмы у графини В—й-Д—й… — Очевидно, имеется в виду Екатерина Романовна Воронцова-Дашкова (1743–1810) — президент Академии наук и Российской Академии, по инициативе которой был основан журнал «Собеседник любителей российского слова» (1783–1784). С Дашковой были дружны многие участники этого журнала: Г. Р. Державин, М. М. Херасков, В. В. Капнист, Д. И. Фонвизин, И. Ф. Богданович, Я. Б. Княжнин. Сомнительно, чтобы в этом перечне исторических событий и лиц герой упомянул о другой Воронцовой-Дашковой, Александре Кирилловне (1818–1856), блестящей светской красавице (см.: Розенблюм, стр. 646).

Стр. 116. Дантон Жорж Жак (1759–1794) — один из деятелей Французской буржуазной революции 1789 г. Обвиненный сторонниками Робеспьера в организации заговора против республики, был казнен Революционным трибуналом. Герой драмы немецкого революционного драматурга Г. Бюхнера «Смерть Дантона» (1835).

Стр. 116. …Клеопатра ei suoi amanti… — Тема, предложенная импровизатору в повести Пушкина «Египетские ночи» (1835). См. об этом также стр. 487.

Стр. 117. Неужели и впрямь не прошли они рука в руку столько годов своей жизни ~ злы были люди! — Образы, навеянные стихотворением Г. Гейне «Sie liebten sich beide» (1823) — в переводе М. Ю. Лермонтова «Они любили друг друга так долго и нежно» (1841) — смешиваются в фантазии Мечтателя с мрачными романтическими сюжетами готического романа конца XVIII — начала XIX в.; повестей Э. Т. А. Гофмана «Майорат» (1817; русский перевод — 1831) и А. А. Марлинского «Замок Нейгаузен» (1823), а также других близких произведений.

Стр. 117. …неужели не ее встретил он потом ~ из занемевших в отчаянной муке объятий его… — Воображаемый роман героя — своего рода вариации (с заменой обычного трагического финала счастливым концом) на темы любовной лирики А. Н. Плещеева (см. стихотворения 1846 г.: «Случайно мы сошлися с вами», «Элегия» и, в особенности, «Бал») и драматургии Н. В. Кукольника (палаццо, буря, сопровождающая переживания героев, — см., например: Н. В. Кукольник. Джакобо Санназар. СПб., 1834). Своеобразную параллель к фантазии Мечтателя представляют строки плещеевского «Бала», где изображена, однако, иная ситуация:

Стр. 123. …„Севильского цирюльника“ дают… — Опера Джакомо Антонио Россини (1792–1868) «Севильский цирюльник» (1816) пользовалась в России широчайшей известностью. О многочисленных постановках этой оперы см.: Вольф, Хроника, ч. I, стр. 104, 114, 123, 139, 148.

Стр. 126. «Я пишу к вам. ~ обидеть ту, которая вас так любила и любит». — В содержании и стиле этого письма можно найти отзвуки романа Ж.-Ж. Руссо «Новая Элоиза» (1758), в котором влюбленный в Юлию Эдуард так же самоотверженно пытался помочь своей возлюбленной и ее любимому, г-ну д’Орбу. О популярности в России этого романа в первой половине XIX в. см.: Б. В. Томашевский. Пушкин и Франция. Л., 1960, стр. 139–140.

Стр. 127. Какое-то знакомое, милое, грациозное воспоминание ~ R, о — Ro, s, i — si, n, а — na, — начал я. — Намек на сцену из второго действия оперы Россини «Севильский цирюльник», где Фигаро советует Розине написать любимому, а та вручает ему заранее приготовленное письмо к графу Альмавиве. Достоевский мог видеть этот спектакль в 1843–1844 гг., когда в роли Розины выступала Полина Виардо. По отзывам современников, сцена эта особенно удавалась певице (см.: Гозенпуд, стр. 27–28).

НЕТОЧКА НЕЗВАНОВА

(Стр. 142)

Источники текста

ЧА — Черновой автограф отрывка ранней редакции «Неточки Незвановой» со слов «Никогда, никогда…» и кончая словами «Как понимал наш мечтатель писавшего!» 1 л., 2 стр. 1848 г. Хранится в ЦГАЛИ, ф. 212.1.2; см.: Описание, стр. 101. Впервые опубликовано (неполно и с рядом неточных прочтений): Н. Ф. Бельчиков. Как писал романы Достоевский (Неизданный вариант из «Неточки Незвановой»). «Печать и революция», 1928, кн. II, стр. 91–93.

К — Корректура «Отечественных записок» (в гранках), содержащая текст середины второй главы со слов «И как могла родиться во мне такая ожесточенность…» и кончая словами «… что обидела матушку», с правкой Достоевского, большая часть которой не вошла в журнальный текст. 4 полосы. Хранится в ИРЛИ, 2692. XI с. 31; см.: Описание, стр. 101.

ОЗ, 1849, № 1, отд. I, стр. 1–52; № 2, отд. I, стр. 307–356; № 5, отд. I, стр. 81–130.

1860, том I, стр. 153–349.

1866, том III, стр. 165–232.

Впервые напечатано: ОЗ, 1849, № 1, отд. I; № 2, отд. I, с подписью: Ф. Достоевский (ценз. разр. — 8 января и 10 февраля 1849 г.); № 5, отд. I, без подписи (ценз. разр. — 30 апреля 1849 г.).

Печатается по тексту 1866 со следующими исправлениями по ОЗ, 1860 и К:

Стр. 145, строка 15: «к его приезду» вместо «к его отъезду» (по ОЗ и 1860).

Стр. 150, строка 8: «большего мне не дано» вместо «большего мне не надо» (по ОЗ и 1860).

Стр. 153, строки 7–8: «пришел за ними в другой раз, потом в третий, потом в четвертый» вместо «пришел за ними в другой раз, потом в четвертый» (по ОЗ и 1860).

Стр. 153, строки 30–31: «опасения его сбылись» вместо «опасение его сбылось» (по ОЗ).

Стр. 158, строка 32: «с девятого года» вместо «с десятого года» (по ОЗ).

Стр. 159, строка 4: «Всё прояснялось» вместо «Всё прояснилось» (по ОЗ и 1860).

Стр. 163, строка 23: «она хочет помешать ему и в этот раз» вместо «она хочет помешать ему в этот раз» (по ОЗ и 1860).

Стр. 165, строки 6–7: «зарождались во мне» вместо «зарождались в миг» (по К).

Стр. 165, строка 33: «в какой-то рай» вместо «в какой-то край» (по К).

Стр. 165, строки 43–44: «до того перемешалось в уме моем» вместо «до того перемешивалось в уме моем» (но К).

Стр. 165, строки 45–46: «чутье настоящего» вместо «чувство настоящего» (по К).

Стр. 167, строка 48: «между прочим, что они не раз сходились вместе» вместо «между прочим, они не раз сходились вместе» (по К).

Стр. 170, строка 14: «ведь я знал» вместо «ведь знал» (по ОЗ и 1860).

Стр. 171, строка 9: «не смела глядеть на отца» вместо «не смела глядеть» (по ОЗ и 1860).

Стр. 173, строка 19: «Разнесся слух о приезде» вместо «Разнесся слух о проезде» (по ОЗ).

Стр. 175, строки 31–32: «Уверьте его, что» вместо «Уверьте, что» (по ОЗ).

Стр. 176, строка 45: «взглядывал на меня и на матушку» вместо «взглядывал на матушку» (по ОЗ и 1860).

Стр. 178, строки 20–21: «Она в это время всегда уходила» вместо «Она в то время всегда уходила» (по ОЗ и 1860).

Стр. 179, строка 46: «Я ведь понимала, что, видно, была ужасная крайность» вместо «Я ведь понимала, что ужасная крайность» (по ОЗ и 1860).

Стр. 181, строка 24: «посылал нарочного» вместо «посылал нарочно» (по ОЗ).

Стр. 181, строки 39–40: «заново вспыхнувшего энтузиазма» вместо «заживо вспыхнувшего энтузиазма» (по ОЗ).

Стр. 187, строка 21: «такое же ощущение» вместо «такое ощущение» (по ОЗ и 1860).

Стр. 190, строка 17: «когда очнулась» вместо «когда я очнулась» (по ОЗ и 1860).

Стр. 190, строка 22: «не желала ничего более» вместо «не желала более» (по ОЗ и 1860).

Стр. 190, строка 45: «вспоминала отца» вместо «вспомнила отца» (по ОЗ и 1860).

Стр. 190, строки 46–47: «вспоминала о матушке» вместо «вспомнила о матушке» (по ОЗ и 1860).

Стр. 192, строка 16: «свидание кончилось» вместо «свидание кончалось» (по ОЗ и 1860).

Стр. 192, строки 40–41: «наследовав свою часть» вместо «наследовать свою часть» (по ОЗ и 1860).

Стр. 193, строка 19: «которые и без того» вместо «которые без того» (по ОЗ и 1860).

Стр. 194, строка 46: «знакомое имя раздалось» вместо «знакомое имя раздавалось» (по ОЗ и 1860).

Стр. 196, строки 7–8: «какое-то предчувствие жило в этих звуках, предчувствие чего-то ужасного» вместо «какое-то предчувствие чего-то ужасного» (по ОЗ и 1860).

Стр. 198, строки 27–28: «— Нет, видела. — А почему ж ты спросила?» вместо «— Нет, видела» (по ОЗ).

Стр. 201, строка 6: «— Ну, так я и буду играть одна» вместо «— Ну, так я буду играть одна» (по ОЗ и 1860).

Стр. 202, строка 25: «как будто желала сжечь меня взглядом» вместо «как будто желая сжечь меня взглядом» (по ОЗ и 1860).

Стр. 207, строка 22: «все были привиты» вместо «все были приняты» (по ОЗ и 1860).

Стр. 214, строка 21: «как истый англичанин» вместо «как чистый англичанин» (по ОЗ и 1860).

Стр. 219, строка 36: «Душу ломит!» вместо «Душа ломит!» (по ОЗ и 1860).

Стр. 220, строка 42: «И мы целовались» вместо «И мы поцеловались» (по ОЗ и 1860).

Стр. 226, строки 18–19: «она вся как будто трепещет пред ним, как будто обдумывает» вместо «она вся как будто обдумывает» (по ОЗ и 1860).

Стр. 228, строка 42: «не могла не задумываться» вместо «не могла не задуматься» (по ОЗ и 1860).

Стр. 229, строки 14–16: «голубых глаз, робкой улыбки и всего этого кроткого, бледного лица, на котором отражалось» вместо «голубых глаз, на котором отражалось» (по ОЗ и 1860).

Стр. 230, строка 33: «многому вновь научалась» вместо «многому вновь научилась» (по ОЗ и 1860).

Стр. 231, строка 29: «до глубокой ночи» вместо «до глубины ночи» (по ОЗ и 1860).

Стр. 233, строки 8–9: «уставленная кругом» вместо «установленная кругом» (по ОЗ).

Стр. 238, строки 14–15: «были для меня совсем непонятны» вместо «были для меня непонятны» (по ОЗ и 1860).

Стр. 242, строка 24: «ты любила меня» вместо «ты любила» (по ОЗ и 1860).

Стр. 242, строка 31: «я только об одном себе думаю» вместо «я только об себе думаю» (по ОЗ и 1860).

Стр. 243, строки 44–45: «Какой же камень» вместо «Как же камень» (по ОЗ и 1860).

Стр. 245, строки 37–38: «Но письмо выпадало из рук моих» вместо «Но письмо выпало из рук моих» (по ОЗ и 1860).

Стр. 245, строка 40: «а я не видела выхода» вместо «а я не видала выхода» (по ОЗ и 1860).

Стр. 251, строка 31: «сходство напомнило мне» вместо «сходство напоминало мне» (по ОЗ и 1860).

Стр. 260, строка 27: «повторила я» вместо «повторяла я» (по ОЗ).

«Неточка Незванова» — незаконченный роман, впоследствии превращенный автором в повесть.

В письме к брату от 7 октября 1846 г. писатель рассказывал, что в начале января 1847 г. собирается поехать в Италию и там «на досуге, на свободе» писать роман. Печатать его предполагалось в «Современнике». Первую часть, которая явилась бы прологом к произведению, Достоевский собирался прислать в редакцию журнала из-за границы, а вернувшись, издать «тотчас же» вторую. Закончить роман он хотел к осени 1848 г. В романе намечалось «3 или 4 части». «И сюжет (и пролог) и мысль у меня в голове», — сообщал Достоевский. По-видимому, именно о замысле «Неточки Незвановой» идет речь в этом письме. Первая часть повести почти целиком посвящена отцу героини и действительно является своего рода прологом к рассказу о дальнейшей судьбе Неточки (это предположение высказано А. С. Долининым — см, Д, Письма, т. I, стр. 493).

В письме к брату от конца октября 1846 г. Достоевский вновь упоминает, что собирается с января 1847 г. ничего не печатать «до самого будущего года» и писать роман, который он хотел бы издать вместе с «Бедными людьми» и «Двойником».

В том же письме Достоевский рассказывает, что пишет повесть и что, хотя работа идет «свежо, легко и успешно», роман «уж и теперь» не дает ему покоя. Под повестью, очевидно, разумеется «Хозяйка» (см. об этом: наст. изд., т. I, стр. 507). Оба замысла — повести и романа — вначале развивались параллельно.

Из-за ссоры с Н. А. Некрасовым Достоевский отказался от мысли печатать роман в «Современнике», и ему вновь пришлось обратиться в «Отечественные записки». 26 ноября 1846 г. он писал об этом М. М. Достоевскому: «Я имел неприятность окончательно поссориться с „Современником“ в лице Некрасова <…>. Между тем Краевский, обрадовавшись случаю, дал мне денег и обещал, сверх того, уплатить за меня все долги к 15 декабря. За это я работаю ему до весны». Став должником А. А. Краевского, Достоевский был вынужден отказаться от поездки за границу.

Название «Неточка Незванова» впервые упоминается в письме к М. М. Достоевскому от 17 декабря 1846 г., в котором писатель сообщал брату, что «завален работою», так как к 5 января «обязался поставить Краевскому 1-ю часть романа „Неточка Незванова“». Надежды автора на успех романа были чрезвычайно велики: «Это письмо пишу я урывками, ибо пишу день и ночь <…>. Пишу я с рвением. Мне всё кажется, что я завел процесс со всею нашею литературою, журналами и критиками и тремя частями романа моего в „Отечеств<енных> записках“ устанавливаю и за этот год мое первенство назло недоброжелателям моим». «Прощай, брат, — прибавлял он тут же. — Ты меня оторвал от моей самой любопытной страницы в романе, а дел еще куча впереди».

В письме от января-февраля 1847 г. автор уже выражал надежду на близкое окончание романа: «… скоро ты прочтешь „Неточку Незванову“. Это будет исповедь, как Голядкин, хотя в другом тоне и роде». Об «очень прилежной» работе над романом упоминается и в письме к М. М. Достоевскому от апреля 1847 г. Из этого письма мы узнаем, что в это время Достоевский думал окончить роман к осени 1847 г.: «Он <роман> завершит год, пойдет во время подписки и, главное, будет, если не ошибаюсь теперь, капитальною вещью в году». Однако в 1847 г. роман не появился, так как писатель, занятый другими произведениями, не раз прерывал работу над «Неточкой Незвановой». Тем не менее к середине 1848 г. была, по-видимому, написана значительная часть ранней редакции романа. П. П. Семенов-Тян-Шанский рассказывает в своих «Мемуарах», что на собраниях у М. В. Петрашевского Достоевский «читал отрывки из своих повестей „Бедные люди“ и „Неточка Незванова“» (см.: П. П. Семенов-Тян-Шанский. Мемуары. Т. I. Детство и юность (1827–1855 гг.). Пгр., 1917, стр. 197). Это скорее всего могло происходить до ноября 1848 г., так как с этого времени Достоевский уже не посещал собраний у Петрашевского, став членом кружка С. Ф. Дурова.

И. М. Дебу также вспоминал, что на вечерах у Петрашевского Достоевский рассказывал «Неточку Незванову» «гораздо полнее, чем была она напечатана» (см.: Биография, стр. 91).

О ранней редакции романа, где повествование велось от лица автора, а не от лица героини, мы можем судить по сохранившемуся небольшому отрывку рукописи (ЧА). Из него видно, что значительную роль в ранней редакции играл образ мечтателя Оврова. Именно он, а не Неточка должен был обнаружить письмо неизвестного. Овров прочел в строках письма близкую и понятную ему повесть о братстве двух сердец, союз которых «был бы прекрасен» «целому миру». Мысль о братском союзе двух сердец и о братском сочувствии Оврова неизвестному мечтателю, настойчиво повторяясь, варьируется в тексте автографа.

Учитывая роль Оврова в ранней редакции, естественно предположить, что у него должны были возникнуть какие-то сложные отношения с Неточкой. В окончательном тексте характер его едва намечен: роман обрывается на первой краткой встрече Неточки с Овровым — помощником в делах Петра Александровича.

В автографе несколько иначе раскрывается и образ той, кому адресовано было письмо неизвестного мечтателя (в окончательной редакции — это Александра Михайловна). Она более настойчиво, чем в журнальном варианте, сближается с грешницей, приведенной к Христу книжниками и фарисеями и отпущенной им без осуждения (см.: Евангелие от Иоанна, гл. 8, ст. 1–7). На память о пережитом у героини остается гравюра с картины широко известного в 1840-е годы французского художника Эмиля Синьоля «La femme adultère» (1840) с надписью — евангельской цитатой (слова Христа) на латинском языке «Кто из вас без греха, первым брось на нее камень».

В процессе работы над романом его форма, фабула и сюжет значительно видоизменились. В журнальной редакции 1849 г. повествование ведется уже от лица героини и роман имеет подзаголовок «История одной женщины», раскрывающий его основную тему. Каждая из трех дошедших до нас частей, по определению исследователя, не только звено в композиции целого, но и внутренне законченная новелла с особым сюжетом, особой завязкой, кульминацией и развязкой (см.: Фридлендер, стр. 87). Каждая часть имела в редакции 1849 г. свое заглавие — «Детство», «Новая жизнь», «Тайна».

По замыслу Достоевского, в журнальной редакции намечалось уже не 3–4 части, как в ранней, а более шести. Из письма к Краевскому от 1 февраля 1849 г. следует, что «первые шесть частей» Достоевский хотел напечатать до июля 1849 г. (по одной части в каждом номере журнала). Из того же письма видно, что во второй части автором были сделаны значительные сокращения: «выброшено» 1,5 печатных листа «вещей очень недурных, для круглоты дела».

К 15 февраля писатель обещал редактору «Отечественных записок» закончить третью часть. Он, вероятно, намеренно «увеличивал» в письме ее предполагаемые размеры, сообщая, что в ней «для полноты дела» непременно должно быть 5 листов, — с целью убедить Краевского в необходимости выдать 100 рублей «вперед». На самом деле в третьей части оказалось немногим более трех листов.

К 15 февраля (материалы к каждому следующему номеру журнала сдавались обычно в середине месяца) Достоевский не успел прислать третью часть «Неточки Незвановой». К концу марта была готова лишь первая из двух глав. Посылая Краевскому конец первой главы, писатель обещал первую половину второй доставить в типографию 26 марта, к восьми часам, а остальное «аранжировать за ночь» (см. письмо от 25–26 марта 1849 г.).

Надеясь успеть к апрельской книжке, Достоевский посылал третью часть романа кусками. Но он не уложился в сроки, и третья часть появилась лишь в майском номере журнала. Достоевский же предполагал опубликовать в этом номере четвертую и пятую части романа. В четвертой намечалось им около четырех листов, в пятой — около трех. При этом четвертую часть писатель обещал доставить в редакцию к 10 апреля, а пятую — к 15 апреля (см. письмо к Краевскому от 31 марта 1849 г.). Но он ничего не прислал к этому сроку, а 23 апреля был арестован.

Роман остался незаконченным. 28 апреля 1849 г. Краевскому было дано разрешение III Отделения выпустить майскую книжку «Отечественных записок» с третьей частью «Неточки Незвановой», но без подписи Достоевского (см.: Гроссман, Жизнь и труды, стр. 56).

Рукописи напечатанных частей романа и наброски продолжения не сохранились. Кроме текста, опубликованного в «Отечественных записках», мы располагаем лишь отрывком второй главы первой части в корректурных гранках (К) с тщательной стилистической правкой Достоевского. По неизвестным причинам правка, нанесенная Достоевским на этот экземпляр гранок, не была учтена редакцией журнала. Часть исправлений, вероятно по памяти, писатель повторил, внеся при этом и новые, в следующей корректуре. Тем не менее сохранившиеся гранки являются существенным источником текста. Они дают возможность (в настоящем издании это делается впервые) устранить опечатки, исправленные только в этом экземпляре гранок и не замеченные автором в повторной корректуре и во всех прижизненных изданиях.

После каторги Достоевский отказался от мысли окончить «Неточку Незванову». Проектируя собрание своих сочинений, он писал брату 9 мая 1859 г. из Семипалатинска, что хотел бы в состав первого тома включить и шесть первых глав «Неточки Незвановой», «обделанные (которые всем понравились)». По другому плану, о котором писатель сообщал 1 октября того же года, он предполагал дать в первом томе только «Бедных людей» и две из трех частей «Неточки Незвановой».[94] Достоевский считал, что в этот том войдет лучшее из написанного им и что том «произведет некоторый эффект».

Хотя писатель думал лишь «слегка поисправить» произведения первого тома, его работа по подготовке к изданию «Неточки Незвановой» была значительной. Достоевский превратил начало романа, работа над которым была прервана каторгой, в повесть о детстве и отрочестве Неточки. Поэтому отпало деление на части и нумерация глав стала сплошной.

В двух первых главах писатель ослабил мотив сумасшествия отчима Неточки и курсивом выделил его слова, обращенные к ней после смерти ее матери: «Это не я, Неточка, не я <…>. Слышишь, не я; я не виноват в этом». Так еще яснее обозначилась центральная тема первой части — трагедия совести Ефимова, который, по словам Б., кроме себя, загубил еще «два существования» и после восьми лет борьбы с собой почти «уверился в своем преступлении».

Кроме того, для нового издания были сделаны значительные сокращения, затронувшие те образы и сюжетные линии, которые должны были получить развитие в продолжении романа. Из второй части был исключен эпизод, полнее раскрывавший моральные убеждения князя Х-го: князь в очень трагическом тоне просил у мадам Леотар прощения за неуважительно-осуждающий отзыв о Руссо (см. «Варианты», стр. 217, строки 3–5). В этом эпизоде звучал важный в творчестве Достоевского мотив вины каждого человека перед другими. Слова князя: «Боже! я не имел права сказать этого. Какое право имеем мы судить других? Каковы мы сами?» — возможно, связаны с его прошлым, со всей судьбой князя, которая должна была раскрыться в романе.

Писатель убрал из текста и упоминания о других персонажах, характеры которых не получили развития в написанных частях романа — о «будущем герое» его сироте Лареньке (с ним Неточка подружилась в доме князя) и о дальнем родственнике и «благодетеле» мальчика Федоре Ферапонтовиче (см. «Варианты», стр. 194, строка 4). По исключенным отрывкам мы можем в какой-то мере представить себе возможное продолжение романа. Высказывалась гипотеза, что Неточка, вероятно, стала бы певицей, «артисткой» (см.: Фридлендер, стр. 88; Гроссман, Биография, стр. 124–127). В журнальном тексте о ее даровании говорится: «… талант есть несомненный, может быть, очень большой» (см. «Варианты», стр. 237, строки 43–44). Из письма к Краевскому от 31 марта 1849 г. мы узнаем, что третья часть, на которой обрывается роман, по замыслу Достоевского, составила бы единый эпизод с четвертой и пятой — один из важнейших и лучших в романе, по оценке автора. Достоевский так пояснял свое непременное желание опубликовать четвертую и пятую части вместе в майском номере «Отечественных записок»: «Я и теперь рву волосы, что эпизод доставлен не весь, а разбит на 3 части. Ничего не кончено, а только возбуждено любопытство. А любопытство, возбужденное в начале месяца, по-моему, уже не то, что в конце месяца; оно охлаждается, и самые лучшие сочинения теряют. Это всё равно, если бы я сцену с Покровским, лучшую в „Бедных людях”, разбил на 2 части и томил публику месяц. Где впечатление? Оно исчезнет». В четвертой и пятой частях должна была, по-видимому, идти речь о новой встрече Неточки с семейством князя, вероятно в связи со смертью Александры Михайловны, которая в третьей части предчувствует свой близкий конец (см. выше, стр. 255, 256). Уже из опубликованного текста ясно также, что в жизни Кати к середине романа произошли какие-то тревожные перемены.

Готовя «Неточку Незванову» для издания 1860 г., писатель довольно тщательно правил и стиль повести. На стилистические погрешности и невыдержанность манеры изложения указывала критика (см. ниже). В издании 1860 г. Достоевским были устранены или значительно сокращены «разъяснения» Неточки о мотивах поступков отца, ее характеристики своих душевных состояний, рассуждения об искусстве, воспитании и т. п. Достоевский снял повторения одних и тех же слов в пределах фразы и несколько фразеологических оборотов, свойственных сентиментальному стилю, таких как «рыдания вырвались из груди моей, и я бросилась на грудь ее», «затаив в себе рыдания», «моя грудь стонала от слез» и т. д. Писатель стремился избежать инверсий, предпочитая в ряде случаев прямой порядок слов. В отчествах героев Достоевский дает теперь часто полную форму (изменения такого рода в разделе вариантов не приводятся).

В новой редакции три части «Неточки Незвановой» вошли в состав первого тома собрания сочинений Достоевского 1860 г. и затем дважды издавались Стелловским в 1866 г. (см. выше, стр. 469). От редакции 1860 г. текст двух последних изданий отличается лишь небольшой стилистической правкой.

В незаконченном романе много автобиографического. В размышлениях Неточки о судьбе отчима, о необходимом для всякого таланта сочетании бескорыстной любви к искусству с постоянным трудом, ведущим к мастерству, сказались раздумья писателя о своем творческом пути. Некоторые черты молодого Достоевского трансформировались в Ефимове — заносчивом и гордом «некстати», болезненно самолюбивом, мучимом сомнениями в своей гениальности. В рассуждениях Б. о том, что зависть, мелочная подлость и глупость «друзей» истинного таланта ранят сильнее нищеты и могут «истерзать его булавками», отразились и тяжело переживавшиеся писателем разногласия с кругом «Современника» — после неудачи «Двойника», «Господина Прохарчина» и провала «Хозяйки» (см. об этом письма к М. М. Достоевскому от ноября 1846 — апреля 1847 г., Е. П. Майковой от 14 мая 1848 г., А. А. Краевскому от 1 февраля 1849 г. и комментарий к ним А. С. Долинина: Д, Письма, т. I, стр. 498, 499; см. также: Кирпотин, стр. 194–200; Мочульский, стр. 88).

В «Неточке Незвановой» творчески переосмыслены и литературные впечатления Достоевского. Среди них надо упомянуть прежде всего произведения Ж. Санд и роман Э. Сю «Матильда» (1841). «Матильда, или Записки молодой женщины» — первый роман-фельетон Сю, имевший во Франции шумный успех.[95] Полный русский перевод его, сделанный Н. В. Строевым, появился в 1846–1847 гг. Но еще в 1844 г. Достоевский мечтал перевести этот роман вместе с братом Михаилом и товарищем по Инженерному училищу О. П. Паттоном (см. письма к М. М. Достоевскому от второй половины января и от 14 февраля 1844 г., а также: наст. изд. т. I, стр. 459).

При сравнении опубликованных глав «Неточки Незвановой» с первой и второй частями «Матильды» обнаруживается общность некоторых эпизодов и сюжетных линий. Действие романа Сю происходит в тридцатые годы XIX в. Начинается он, как и «Неточка Незванова», рассказом героини о своем раннем сиротстве. Она воспитывается у тетки, мрачной и всегда одетой в черное девицы де Маран, перед которой трепещет весь дом. Вскоре де Маран берет на воспитание дочь опекуна Матильды, д’Обервиля, — Урсулу. Тихая, робкая, страдающая Урсула носит траур по своей бабушке, как Неточка — по отцу. Между Урсулой и Матильдой возникает нежнейшая, ревнивая, все растущая привязанность. Матильда боится оскорбить Урсулу своими успехами в учении, за которые ее хвалят, и нарочно делает ошибки (ср. занятия Неточки и Кати с мадам Леотар). Матильда (как и княжна Катя в «Неточке Незвановой») старается причинить зло тетке. Наконец опекун отзывает Урсулу к себе. Девочки вновь встречаются лишь через восемь лет. Через такой же срок — восемнадцатилетними — должны были встретиться и Неточка с Катей. Воспользовавшись сходной фабулой для второй части романа, Достоевский создал на основе той же внешней канвы неизмеримо более глубокие, чем в «Матильде», характеры своих героинь.

К числу произведений, повлиявших на формирование сюжета и образов «Неточки Незвановой», А. С. Долинин относил новеллу Бальзака «Гамбара» (1837) (см.: Д, Письма, т. I, стр. 466). Общность ее с первой частью, правда, в значительной степени внешняя: герой Бальзака — сумасшедший музыкант, в конце своего пути тоже обреченный на муки нищеты, которые преданно разделяет с ним жена. Она работает для Гамбара, мечтая «быть разумом этого гения» (ср. отношение к Ефимову матери Неточки — «энтузиастки, мечтательницы»). Сближает музыкантов ненависть к балетам, а также стремление (в Ефимове несколько ослабленное) к созданию новой теории музыки. В остальном — и психологически, и социально — образы эти глубоко различны (об образе Ефимова и его связи с традициями русского и западного романтизма см.: Кирпотин, стр. 319–322, 345–347; Розенблюм, стр. 647, 648; Фридлендер, стр. 89–91).

Центральная тема «Неточки Незвановой» — судьба молодой женщины из разночинной среды — имела в русской литературе 1840-х годов остросоциальную окраску. С интересом передовой части публики к теме духовного формирования женщины и ее борьбы против семейного и общественного гнета связана популярность романов Ж. Санд, которыми горячо увлекался и молодой Достоевский (см. его позднейший отзыв о Ж. Санд — ДП, 1876, июнь, гл. I, § 1). Той же темы в русской литературе касались Зененда Р-ва (Е. А. Ган; 1814–1842), А. Я. Панаева («Семейство Тальниковых», 1847), А. В. Дружинин («Полинька Сакс», 1847) (см.: История русского романа, т. I. М.—Л., 1962, стр. 422). При создании первых глав особое значение для Достоевского могла иметь «Сорока-воровка» А. И. Герцена (1846), опубликованная в № 2 «Современника» за 1848 г. (см.: Гроссман, Биография, стр. 125, 126).

Воспитание и обучение Неточки в доме Александры Михайловны проходит по свободной, «природосообразной» системе, близкой к идеям Руссо, изложенным в его знаменитом романе «Эмиль, или О воспитании» (1762). В начале третьей части «Эмиля» Руссо советовал учить ребенка всему доступному в его возрасте и утверждал, что не принуждение, а удовольствие или желание должны рождать внимание воспитанника (Эмиль, стр. 157, 164, 239). Упразднив роли ученицы и наставницы, Александра Михайловна следовала совету французского философа: не поддаваться глупому желанию разыгрывать роль мудрецов, не принижать своих учеников, «третируя их как детей». «Не подавляйте таким способом их юного мужества, — писал Руссо, — напротив, старайтесь всеми силами возвышать их душу <…> чтобы они действительно сравнялись с вами; а если они еще не могут подняться до вас, опускайтесь до них, не стыдясь, не смущаясь» (там же, стр. 237) Истинными учителями автор «Эмиля» считал опыт и чувство. Мнение Александры Михайловны о том, что нечего «набивать голову сухими познаниями» и что успех зависит от «уразумения инстинктов» Неточки и стремления возбудить в ней «добрую волю», соответствует мысли Руссо: «Мирный период развития ума так краток, так быстро проходит <…> что было бы безумием надеяться сделать ребенка ученым в течение этого периода. Дело идет не о том, чтобы обучить его наукам, а о том, чтобы внушить ему склонность любить их и дать ему методы изучения, когда эта склонность разовьется. Вот несомненно основной принцип хорошего воспитания» (там же, стр. 156). Во второй части «Неточки Незвановой» Руссо прямо назван в связи с проблемой наказания, при этом в сцене заключения девочки в темную комнату писатель близок к одному из эпизодов «Эмиля». Руссо считал, что воспитатель не должен наказывать, но должен устроить так, что все дурные последствия проступка обрушатся на голову провинившегося (Эмиль, стр. 70–75, 79). Автор «Эмиля» сделал единственное исключение: он советовал посадить в темную комнату мальчика, совершившего серьезный проступок, и продержать его там достаточно долгое время, чтобы он успел соскучиться и запомнить случившееся. Мальчика, оставленного в «темнице» на 2/3 ночи, нашли утром крепко спящим на диване (там же, стр. 70, 75, 79, 82, 103, 104; ср. у Достоевского: Неточку заключили в «темницу» на 4 часа, но она пробыла там до четырех утра — 2/3 ночи — и «спала, улегшись кое-как на полу»). В журнальной редакции романа дважды упоминается Плутарх, которого Александра Михайловна знала «почти наизусть» по французским переводам (см. «Варианты», стр. 231, строка 35). До глубокой ночи она читала Плутарха с Неточкой, скорее всего и в этом тоже следуя совету Руссо: «Чтобы начать изучение сердца человеческого, я предпочел бы чтение жизнеописаний» (Эмиль, стр. 230). Плутарха Руссо считал близким себе автором во всех отношениях, так как, по его мнению, Плутарх превосходно, с неподражаемым изяществом рисовал великих людей в подробностях, «в которые мы теперь не осмеливаемся входить» (там же, стр. 231). По поводу изучения истории Руссо писал также, что учитель может внести «хоть сколько-нибудь благоразумия» в чтение воспитанника, направить внимание ученика «на путь размышлений, которые он должен извлечь из этого чтения», и будет превосходный курс практической философии, «много лучше школьного» (там же, стр. 232). В соответствии с этой рекомендацией Александра Михайловна обучала Неточку истории «по-своему», читала ей книги, над которыми она же и «держала цензуру», и долго обсуждала с Неточкой прочитанное.

Сразу после опубликования второй части романа А. В. Дружинин высказал мнение о влиянии на «Неточку Незванову» детских образов романа Диккенса «Домби и сын» (С, 1849, № 3, отд. V, стр. 69).[96] Подражание Диккенсу критик усматривал, очевидно, в том, что Неточка и Ларенька, подобно героям английского писателя, чувствуют себя совершенно одинокими и тоже живут взаимной нежной привязанностью, поверяя друг другу свои сложные и трагические, далеко не детские переживания. Современный исследователь справедливо полагает, что в большей степени, чем образы Поля и Флоренс, Достоевскому мог служить известной «опорой» образ Нелли Трент — героини «Лавки древностей».[97] Неточка уходит из дому с полубезумным отчимом, подобно тому как Нелли покидает с дедом «лавку древностей», хотя у Достоевского «странствия» обрываются в самом начале — бегством и гибелью Ефимова.

Как и в «Белых ночах», в «Неточке Незвановой» ощущается взаимодействие с романтической традицией, в частности с Гофманом. Непосредственно сопоставляется с персонажем немецкого романтика неудавшийся фигурант «родом из Германии», Карл Федорович Мейер, которого Б. называл «нюренбергским щелкуном».[98] В портрете Мейера можно уловить некоторое сходство как с внешностью придворного часовщика Христиана Элиаса Дроссельмейера из Нюренберга — некрасивого сухощавого старичка, так и со сделанным им по своему подобию маленьким уродливым щелкунчиком. Сопоставление Мейера с игрушкой у Достоевского подчеркнуто: старичок «с преуродливыми кривыми ногами» «как будто хвалился устройством их и носил панталоны в обтяжку» (курсив наш, — ред.). Слово «щелкун» (в корректурных листах было «щелкунчик») имеет в тексте еще одно значение — пустой человек, шаркун.

К романтической традиции близок и фантастический колорит некоторых эпизодов романа, таких как «необъяснимая и странная» дружба Ефимова с «дьяволом» итальянцем, сцена последней игры на скрипке у трупа жены, страшные впечатления Неточки от встречи со С-цем.

Л. П. Гроссманом отмечалась общность черт двух кротких и страдающих женщин: Александры Михайловны и Евгении Гранде — героини одноименного романа Бальзака, переведенного Достоевским в 1845 г. (см.: Библиотека, стр. 43–45; о работе Достоевского над переводом «Евгении Гранде» см. также: наст. изд., т. I, стр. 459).

Об элементах исследования «диалектики души» в «Неточке», предваряющего в какой-то мере аналогичные опыты молодого Толстого, см.: Р. С. Спивак. К вопросу о становлении метода анализа «диалектики души» в творчестве предшественников Л. Толстого. В кн.: Творчество Л. Н. Толстого. Вопросы стиля. Пермь, 1963, стр. 28–33 (Ученые записки Пермского гос. университета им. А. М. Горького, т. 107).

В повести синтезированы музыкальные впечатления Достоевского 1840-х годов (см.: Гозенпуд, стр. 16–19, 34, 35). Высказывались различные предположения о реальных и литературных прототипах Ефимова, князя Х-го, С-ца (там же, стр. 37–48). Последний назван так, вероятнее всего, по ассоциации с именем чешского скрипача-виртуоза и композитора Иоганна Венцеля Антона Стамица (1717–1757), имя которого не раз упоминается в романтической прозе, например в «Серапионовых братьях» Э. Т. А. Гофмана (1819–1821; русский перевод — 1836).

Многие идеи и образы вынужденно прерванного романа получили развитие в последующем творчестве Достоевского: в «Маленьком герое» (1849) (см. об этом стр. 506–507), в «Униженных и оскорбленных» (1861) (см. ниже отзывы Добролюбова и Евгении Тур). Как уже отмечалось (стр. 487), тема «мечтательства» в сложном социально-психологическом переосмыслении стала одной из главных в романах Достоевского 1860–1870-х годов и во многих фрагментах «Дневника писателя». «Вечной» в творчестве Достоевского сделалась и тема страдающего ребенка. По мнению Л. П. Гроссмана, в образе отца Кати писатель впервые изобразил «кроткого князя» (см. примечания в кн.: Ф. М. Достоевский. Полное собрание сочинений, т. XXII. Изд. «Просвещение», Пгр., 1918, стр. 71; Гроссман, Биография, стр. 126).

Долго продолжал жить в творческом сознании Достоевского образ княжны Кати. Так, о героине неосуществленного романа «Брак» Достоевский записал в начале 1865 г.: «характер княжны Кати» (наст. изд., т. III). В Кате много общих черт с Аглаей Епанчиной (ср. поражающую, «сверкающую» красоту, самовластность, гордость, болезненную стыдливость обеих и отношение окружающих к ним как к «сокровищу», «идолу» всего дома; «княжна Катя» упоминается Достоевским в подготовительных материалах к «Идиоту» — наст. изд., т. IX). Отметим также, что писатель неоднократно возвращался мыслью к одной из самых важных психологических сцен второй части — сцене восторженного объяснения княжны с Неточкой. Катя со страстной наивностью рассказывает, как она полюбила Неточку, рассказывает подробно, «до малейших мелочей». Обдумывая в 1870 г. эпизод объяснения Лизы и «Князя» — будущего Ставрогина, Достоевский записал: «Лизу поражает до испуга известие, что Хромоножка, до помешательства, отдается в восторге, с страстной наивностью и в забвении, отдается вся Князю, рассказывая ему до малейших мелочей о том, как она его любила, наивность (княжна Катя)» (наст. изд., т. XI). Упоминается эта героиня Достоевского и в подготовительных материалах к «Подростку» (наст. изд., т. XIV).

В последнем эпизоде «Неточки Незвановой» — объяснении героини с Петром Александровичем — Достоевский впервые реалистически обрисовал встречающееся в большинстве его позднейших произведений столкновение «хищного» и «кроткого» характеров, которое в условно-романтической форме было изображено писателем уже в «Хозяйке».

В письме к Краевскому от 1 февраля 1849 г. Достоевский, сопоставляя роман с не удовлетворявшей его «Хозяйкой», писал: «Я очень хорошо знаю, Андрей Александрович, что напечатанная мною в январе 1-я часть „Неточки Незвановой“ произведение хорошее, так хорошее, что „Отечеств<енные> записки“, конечно, без стыда могут дать ему место. Я знаю, что это произведение серьезное. Говорю, наконец, это не я, а говорят все <…>. Я люблю мой роман <…> я знаю, что пишу вещь хорошую, такую, которая не принесет риску, а расположение читающих (я никогда не хвалюсь, позвольте уж теперь сказать правду, я вызван сказать это)». Однако первые части «Неточки Незвановой» не получили сразу после опубликования ожидаемой писателем высокой оценки. 12 января 1849 г. любопытную запись о первой части сделал в дневнике Н. Г. Чернышевский, сопоставив ее с повестью Д. В. Григоровича «Капельмейстер Сусликов» (С, 1848, № 12): «Прочитал „Неточку“; хотя содержание мне не нравится, но мне кажется, что это решительно не то, что „Капельмейстер Сусликов“: то чушь, а это писано человеком с талантом, так что не чуждо психологического анализа и занимательности для науки, хотя собственно мне и не понравилось» (см.: Чернышевский, т. I, стр. 221).

В «Сыне отечества» Л. В. Брант, вслед за А. А. Григорьевым, характеризовал Достоевского как основателя «фантастически-сентиментального направления» в недрах «натуральной школы» (см. об этом стр. 488). Отмечая оригинальность и самостоятельность таланта писателя, критик считал тем не менее, что в первой части много «несообразностей и неправдоподобностей», что похождения Ефимова «нимало не интересны» и плохо изложены, что в повести слишком много «монологических отступлений, скучного резонерства, монотонного, утомительного анализа внутренних ощущений». Брант советовал автору «лучше обработывать язык и слог, избегать неправильных, грубых оборотов и неприятной для слуха какофонии» (СО, 1849, № 3, Смесь, стр. 35, 30, 42). Часть сделанных Брантом замечаний Достоевский учел при переиздании «Неточки Незвановой».

Положительно отозвался Брант лишь о конце первой части: страницы, «заключающие в себе рассказ и подробности катастрофы, разрешившей существование Ефимова и жены его, смерть последней, бегство мужа с Неточкой из дому, очень недурны; есть в них драматический и даже трагический эффект. Страницы эти производят довольно сильное, хотя и тяжелое впечатление, выкупающее несколько вялость, скуку и длинноты целого в начале и продолжении первой части» (там же, стр. 41).

В февральском и мартовском «Письмах иногороднего подписчика в редакцию „Современника“…» откликнулся на появление первой и второй частей «Неточки Незвановой» А. В. Дружинин. В противоположность Бранту он обвинял писателя в «излишней обработке» своих произведений. Критик отмечал, что «в первой части много страниц умных, проникнутых чувством, хоть и скучноватых», и что при «анализе характеров» в авторе заметно «постоянное усилие, напряжение». Он «видимо старается поразить, озадачить своего читателя глубиною своей наблюдательности, — разъяснял Дружинин. — Это вместе с отсутствием меры <…> производит неприятное впечатление. Господин Достоевский как будто не знает, что лучше недоговорить, чем сказать лишнее, как будто боится, что его не поймут <…> и вследствие того никогда не остановится в пору. И хоть бы от этого сочинение выигрывало в ясности! Ничуть не бывало! В целом многое остается темноватым, недосказанным. Тяжким трудом отзываются повести г. Достоевского, пахнут потом, если можно так выразиться, и эта-то излишняя обработка, которой автор не умеет скрыть, вредит впечатлению» (С, 1849, № 2, отд. V, стр. 185, 186). Приведенные слова надолго остались в памяти Достоевского; он частично цитирует их в эпилоге «Униженных и оскорбленных» (наст. изд., т. III).

Критик считал также, что в первой части романа «отсутствует женщина». «Поставьте на место Неточки, — писал он, — мальчика, воспитанного бедными и несогласными родителями, и всё, что ни говорит о себе героиня романа, может быть применено к этому мальчику» (С, 1849, № 2, отд. V, стр. 186).

К всегдашним недостаткам писателя, проявившимся и в «Неточке Незвановой», критик отнес «грустный, однообразно болезненный колорит» его произведений. На впечатлениях Неточки, писал он, «слишком лежит печать непрерывного уныния, болезненной сосредоточенности, не прерываемой ни одним ясным воспоминанием, ни одним беспричинно веселым порывом, который так часто вспыхивает в юношеской душе, несмотря на всю горечь внешних обстоятельств» (там же, стр. 186, 187).

После ознакомления со второй частью Дружинин пришел к выводу, что «до сих пор в этом романе нет ни завязки, ни действия» и что «соразмерность произведения явно нарушена излишними подробностями о детском возрасте героини» (С, 1849, № 3, отд. V, стр. 67). Тем не менее общее впечатление критика стало теперь более благоприятным; он отметил, что последние страницы второй части написаны увлекательно, в ней есть места «живые и оригинальные» и «весь роман, если рассматривать его как ряд отдельных сцен, читается с удовольствием». «Весьма верно и отчетливо выставлена безумная, жгучая привязанность загнанной и унылой Неточки к ее маленькой подруге: дети, развившиеся под гнетом враждебных обстоятельств, чрезвычайно способны к таким преждевременным, эксцентрическим страстям» (там же, стр. 67, 69).

Дружинин сочувственно выделил образ Кати: «В этой части автор заставил действовать трех детей; из них двое: мальчик Ларенька и слезливая Неточка — довольно вялы и бесцветны, но третье лицо, крошечная княжна Катя, очертано с живостью и грациею, которые делают честь г. Достоевскому» (там же, стр. 67).

В позднейшей критике несколько упоминаний о «Неточке Незвановой» встречаем в статьях, посвященных роману «Униженные и оскорбленные». Так, А. Хитров, обращаясь в начале своей рецензии к творчеству Достоевского 1840-х годов, охарактеризовал «Неточку Незванову» как «голос за бедную сироту» («Сын отечества», 1861, 3 сентября, № 36, стр. 1062). Е. Тур считала, что по стилю и проблематике «Неточка Незванова» предвосхитила новый роман Достоевского («Русская речь», 1861, 5 ноября, № 89, стр. 573).

Значительная, хотя и лаконичная, оценка романа принадлежала А. А. Григорьеву. После появления «Неточки Незвановой», отмечал Григорьев, «поэт сентиментального натурализма сам сделал важный шаг к выходу из него» (см.: И. С. Тургенев и его деятельность по поводу романа «Дворянское гнездо». РСл, 1859, № 5, отд. II, стр. 22).

Существенный интерес представляет суждение Н. А. Добролюбова о героях «Неточки Незвановой», которых он в статье «Забитые люди» сопоставляет с другими персонажами Достоевского. Отметив, что Достоевский «любит возвращаться к одним и тем же лицам по нескольку раз и пробовать с разных сторон те же характеры и положения», Добролюбов писал: «У него есть несколько любимых типов, например тип рано развившегося, болезненного, самолюбивого ребенка, — и вот он возвращается к нему и в „Неточке“, и в „Маленьком герое“, и теперь в Нелли <…>. Характер Нелли — тот же, что характер Кати в „Неточке“, только обстановка их различна. Есть тип человека, от болезненного развития самолюбия и подозрительности доходящего до чрезвычайных уродств и даже до помешательства, и он дает нам г. Голядкина, музыканта Ефимова (в «Неточке»), Фому Фомича (в «Селе Степанчикове»). Есть тип циника, бездушного человека, лишь с энергией эгоизма и чувственности, — он его намечает в Быкове (в «Бедных людях»), неудачно принимается за него в „Хозяйке“, не оканчивает в Петре Александровиче (в «Неточке») и, наконец, теперь раскрывает вполне в князе Валковском (которого, кстати, даже и зовут тоже Петром Александровичем)» (см.: Добролюбов, т. VII, стр. 238).

Из более поздних высказываний о «Неточке Незвановой» следует отметить отзыв О. Ф. Миллера. Изложив в своих «Публичных лекциях» содержание романа, он, вслед за Добролюбовым, сближает образы Неточки и Нелли, но считает, что, причисляя этих героинь к «забитым людям», критик «впадает в односторонность». Суждение Добролюбова, обратившего в трактовке образов Достоевского главное внимание на то, «до какой степени все эти люди придавлены жизнью», нужно, по мнению Миллера, восполнить «не менее верным суждением Белинского» (см.: Миллер, стр. 220, 214). По крайней мере некоторые из героев Достоевского, по Миллеру, «не дали окончательно подавить в себе всё человеческое». К таким героям он относил Неточку и Нелли, считая их не «забитыми», а преждевременно развившимися «до крайних пределов», способными к самоотверженной любви и страстной ненависти, «не поддающимися» жизни. «Нам приходится окончательно признать, — продолжал Миллер, — верным <…> сужденье Белинского, не дождавшегося ни „Неточки“, ни „Униженных и оскорбленных“, но как бы заранее угадавшего смысл и будущих произведений Достоевского» (там же).

Стр. 143. Наконец, капельмейстер умер скоропостижно ~ от апоплексического удара (ср. стр. 144). — В рассказе о таинственной смерти капельмейстера, возможно, есть отзвук реального трагического события, пережитого молодым Достоевским: в 1839 г. отец писателя был убит своими крестьянами. Родственники решили не предавать огласке причину смерти М. А. Достоевского, и в документах следствия было записано, что «смерть произошла от апоплексического удара» (см.: Достоевский, А. М., стр. 110).

Стр. 150. …не зарыл, как ленивый раб ~ а, напротив, возрастил сторицею… — См. притчу об умноживших таланты: Евангелие от Матфея, гл. 25, ст. 14–30; от Луки, гл. 19, ст. 11–28.

Стр. 156. Он водился преимущественно с театральными служителями, хористами, фигурантами… — Фигурант (франц. figurant) — артист балета, участвующий в групповых выступлениях (в отличие от солиста).

Стр. 158. …он сделался каким-то домашним Ферситом. — Ферсит (Терсит) — персонаж «Илиады» Гомера, трусливый, безобразный и злоязычный. Имя его стало нарицательным.

Стр. 167. …в свите Фортинбраса… — Фортинбрас — персонаж трагедии Шекспира «Гамлет», норвежский принц, занявший после смерти Гамлета датский престол.

Стр. 167. …был один из тех рыцарей Вероны ~ «Умрем за короля!» — По мнению исследователя, в последних словах звучит насмешка над «отечественными и переводными мелодрамами» верноподданнического характера. Достоевский мог, например, иметь в виду трагедию «Король Энцио» Г. Раупаха в переводе В. Зотова. Она с успехом шла в Александринском театре в 1842 г. Роль попавшего в плен короля Энцио, спасенного от гибели верными рыцарями, играл Каратыгин (см.: Гозенпуд, стр. 19).

Стр. 168. Помню, что это была драма в стихах ~ Всё оканчивалось очень плачевно. — Речь идет о драматической фантазии Н. В. Кукольника «Джакобо Санназар» (1834), рассказывающей о детстве и юности итальянского поэта Якопо Саннадзаро (Sannazzaro; 1458–1530). Необыкновенно рано проявившийся талант и любовь к прекрасной Кармозине с детства причиняли поэту страдания. В конце пьесы мать Джакобо умирает, оплакивая тяжелую судьбу сына. Кармозина, которая долгие годы таила свое чувство и открылась Джакобо лишь после того, как дала обещание выйти за богатого дворянина, равнодушного к искусству, также умирает от несчастной любви. Сомнения Саннадзаро в своем таланте Достоевский намеренно окарикатуривает.

Стр. 175. Его девиз: aut Caesar, aut nihil… — Девиз Цезаря Борджиа (ок. 1475–1507), претендовавшего на господство над Италией.

Стр. 208. …наслаждался своим послеобеденным кейфом. — Кейф (турецк. kejf) — отдых.

Стр. 214. Но имена Гектор, Цербер и проч. были уже слишком опошлены ~ назвать бульдога Фальстафом. — Гектор — воспетый Гомером в «Илиаде» смелый предводитель троянцев; Цербер — в древнегреческой мифологии свирепый пес, охраняющий выход из царства Аида (в переносном смысле — свирепый страж); Фальстаф — пьяница, жизнелюб и весельчак — персонаж из «Генриха IV» и «Виндзорских проказниц» Шекспира.

Стр. 214. …уже приготовился скакнуть за свой Рубикон. — Река Рубикон — в 1 в. до н. э. граница между Италией и Цизальпинской Галлией. Выражение «перейти Рубикон» («Rubiconem transeo»), принадлежащее Юлию Цезарю, стало употребляться в значении «сделать решительный шаг».

Стр. 216. Жан-Жак не авторитет. ~ Жан-Жак дурной человек, сударыня! — У Руссо было пятеро детей, которых он отдал в воспитательный дом. Руссо предпочел сделать из них крестьян, объясняя это тем, что не имел средств их содержать, и тем, что они мешали бы ему спокойно заниматься литературным трудом. Впоследствии Руссо горько раскаивался в этом (см.: Исповедь. В кн.: Ж.-Ж. Руссо. Избранные сочинения, т. III. Гослитиздат, М., 1961, стр. 300, 310–312 и др.).

Стр. 216. …потревожить классическую тень Корнеля, Расина, оскорбить Вольтера… — Корнель Пьер (1606–1684) — французский драматург, основоположник трагедии классицизма, один из любимейших писателей юноши Достоевского, считавшего, что «он по гигантским характерам, духу романтизма — почти Шекспир» (письмо к М. М. Достоевскому от 1 января 1840 г.). Расин Жан Батист (1639–1699) — французский драматург-трагик. Восторженный отзыв Достоевского о трагедиях Расина см. в том же письме к брату. Об отношении Достоевского к творчеству Франсуа Мари Аруэ Вольтера (1694–1778) см.: Д, Письма, т. II, стр. 452, 453.

Стр. 236. …на столе нашем явился «Ивангое» Вальтер-Скотта… — «Ивангое» («Айвенго») (1820) — один из романов В. Скотта (1771–1832), особенно известных в России. Достоевский высоко ценил Скотта. В 1880 г., когда шотландский романист не пользовался в России прежней популярностью, писатель обращал внимание своих корреспондентов на его произведения: «Вальтер Скотт <…> имеет высокое воспитательное значение» (см. письмо к Н. Л. Озмидову от 18 августа 1880 г. и письмо к Н. А. от 19 декабря 1880 г.).

Стр. 239. …взяла роман Вальтер-Скотта «Сен-Ронанские воды»… — Роман «Сент-Ронанские воды» (1823) уже в 1824 г. появился во французском переводе в книжных лавках Москвы и Петербурга. Достоевский упоминает о нем и в статье 1861 г. «Петербургские сновидения в стихах и в прозе»: «Мы прочли <…> историю Клары Мовбрай и … расчувствовались так, что я теперь еще не могу вспомнить тех вечеров без нервного сотрясения». История трагической любви Клары к Френсису Тиррелу, описанная в этом романе, должна была быть близка Александре Михайловне.

МАЛЕНЬКИЙ ГЕРОЙ

(Стр. 268)

Источники текста

ОЗ, 1857, № 8, отд. I, стр. 359–398.

1860, том I, стр. 501–544.

1866, том III, стр. 150–164.

Автограф неизвестен.

Впервые напечатано: ОЗ, 1857, № 8, отд. I, с подписью: М-ий (ценз. разр. — 4 июля 1857 г.).

Печатается по тексту 1866 со следующими исправлениями по ОЗ и 1860:

Стр. 275, строка 47: «Это уж у них такая принятая пышная фраза» вместо «Это уж у них такая пышная фраза» (по ОЗ и 1860).

Стр. 277, строка 28: «потому что» вместо «потому-то» (по ОЗ и 1860).

Стр. 280, строка 3: «только что приехавший» вместо «только приехавший» (по ОЗ и 1860).

Стр. 282, строка 14: «которой я доселе не знал» вместо «которой доселе не знал» (по ОЗ и 1860).

Стр. 285, строки 25–26: «прекрасные дамы, слава и победители, послышались трубы герольдов, звуки шпаг» вместо «прекрасные дамы, звуки шпаг» (по ОЗ).

Стр. 285, строка 47: «в моем замиравшем сердце» вместо «в моем замирающем сердце» (по ОЗ и 1860).

Стр. 287, строка 40: «всеми силами стараясь» вместо «всеми силами старалась» (по ОЗ и 1860).

Стр. 288, строки 38–39: «Сказал бы, что где-нибудь положил» вместо «Сказал, что где-нибудь положил» (по ОЗ и 1860).

Стр. 291, строки 13–14: «во всяком движении ее» вместо «во всяком движении» (по ОЗ и 1860).

Стр. 291, строки 31–32: «не знаю этой тайны» вместо «не знаю тайны» (по ОЗ и 1860).

Стр. 292, строки 4–5: «Но что бы ни заключалось» вместо «Но что ни заключалось» (по ОЗ и 1860).

Стр. 293, строки 11–12: «и каждый раз какое-то невозбранное чувство приковывало меня на месте, и каждый раз как огонь горело лицо мое» вместо «и каждый раз как огонь горело лицо мое» (по ОЗ и 1860).

Стр. 293, строка 25: «с дозревавшею рожью» вместо «с дозревшею рожью» (по ОЗ и 1860).

Стр. 295, строка 3: «обжег мои губы» вместо «обжег губы» (по ОЗ).

Рассказ «Маленький герой» (первоначальное название «Детская сказка» — см. письма к брату от 22 декабря 1849 г. и от 1 марта 1858 г.) создавался в Петропавловской крепости.

С апреля по июль, пока велось следствие над петрашевцами, заключенные были лишены права переписки с родными; им запрещено было чтение книг и составление бумаг, не имеющих отношения к показаниям следственной комиссии. В первом же письме из крепости к старшему брату от 18 июля 1849 г. Достоевский сообщал: «Я времени даром не потерял: выдумал три повести и два романа; один из них пишу теперь». Но в работе наступали иногда внезапные перерывы: «У меня был промежуток недели в три, в котором я ничего не писал; теперь опять начал. Но всё это еще ничего; можно жить» (см. письмо от 27 августа 1849 г.). И в этом же письме: «…мне опять позволили гулять по саду <…>. И это для меня целое счастье. Кроме того, я могу иметь теперь свечу по вечерам — и вот другое счастье».

Таким образом, над «Маленьким героем» Достоевский работал летом и осенью 1849 г. Причем, по-видимому, замысел произведения представлялся сначала более широким (в письме от 18 июля Достоевский сообщал, что пишет роман).

К моменту отправки петрашевцев в Сибирь (декабрь 1849 г.) рассказ был закончен: «…несколько листков моей рукописи, чернового плана драмы и романа (и оконченная повесть «Детская сказка») у меня отобраны и достанутся, по всей вероятности, тебе», — обращается Федор Михайлович к брату в своем прощальном письме от 22 декабря 1849 г. Из замыслов писателя, упомянутых в цитированных письмах, известен только «Маленький герой». Возможно, М. М. Достоевский, получив бумаги брата, не посчитал нужным хранить черновые записи, а сберег только законченное произведение.

Рассказ был впервые напечатан братом писателя через восемь лет (ОЗ, 1857, № 8) под заглавием «Маленький герой (Из неизвестных мемуаров)». Имени автора указано не было: вместо подписи стояла анаграмма «М-ий». Хотя печатание рассказа шло и не без ведома Достоевского, о чем свидетельствуют его письма к А. Е. Врангелю от 21 декабря 1856 г. и к брату от 9 марта 1857 г., изменений в текст он внести не мог, о чем очень сожалел: «Известие о напечатании „Детской сказки“ было мне не совсем приятно. Я давно думал ее переделать, и хорошо переделать, и, во-первых, всё никуда не годное начало выбросить вон» (см. письмо к брату от 1 марта 1858 г.). В последующих изданиях (1860, 1866) действительно опущено начало — обращение к Машеньке — и внесены соответствующие исправления в остальную часть текста (см. «Варианты», стр. 268, строка 3). Видимо, по недосмотру Достоевского, в этих изданиях осталось в одном месте обращение автора к слушательнице: «Прибавь к тому, что моя красавица была самая веселая из всех красавиц в мире…» (стр. 270, строки 2–3).

«Я, конечно, гоню все соблазны от воображения, но другой раз с ними не справишься, и прежняя жизнь так и ломится в душу, и прошлое переживается снова», — писал Достоевский брату из крепости 18 июля 1849 г. Пейзаж, общий тон повествования в «Маленьком герое» связаны с личными впечатлениями писателя — жизнью в Даровом (см. об этом: В. С. Нечаева. В семье и усадьбе Достоевских. М., 1939, стр. 63–65, ср. также рассказ Вареньки Доброселовой в «Бедных людях» и воспоминания Ордынова в «Хозяйке»: наст. изд., т. 1, стр. 83, 84, 278, 279), а может быть, и на даче Куманиных в Покровском (Филях) под Москвой, как полагает Г. А. Федоров. Впоследствии в беседе с Вс. С. Соловьевым Достоевский рассказывал, что работа над рассказом оказалась для него спасительной: «Когда я очутился в крепости, я думал, что тут мне и конец, думал, что трех дней не выдержу, и — вдруг совсем успокоился. Ведь я там что делал?.. я писал „Маленького героя“ — прочтите, разве в нем видно озлобление, муки? Мне снились тихие, хорошие, добрые сны» (ИВ, 1881, № 3, стр. 615).

Сюжет «Маленького героя» своеобразно варьирует ряд тем «Неточки Незвановой», работа над которой была прервана арестом писателя. Как и в «Неточке Незвановой», в рассказе описано развитие души ребенка, зарождение высокого чувства любви-преданности, любви-самоотвержения. Рисуя нежную и грустную красоту m-me М*, душевное обаяние и затаенную любовь героини, писатель словно добавлял новые штрихи к портрету Александры Михайловны из «Неточки Незвановой». И таким же бессердечным, жестоким и фальшивым человеком, как муж Александры Михайловны, в «Маленьком герое» изображен m-r М*.

Достоевский называет его одним из «прирожденных Тартюфов и Фальстафов». Первое имя традиционно для обозначения лицемерия и ханжества. С именем же Фальстафа в рассказе связано представление об «особой породе растолстевшего на чужой счет человечества» (см. выше, стр. 275). Бездельник, подобный Фальстафу, m-r М* с искусством Тартюфа выдает себя за непонятую гениальную натуру; естественный и не лишенный своеобразного обаяния эгоизм Фальстафа превращается у него в злобное тщеславие и скрытую жестокость (о шекспировских образах у Достоевского см.: К. И. Ровда. Под знаком реализма. В кн.: Шекспир и русская культура. М.—Л., 1965, стр. 590–597). Обращению к образам английского драматурга (кроме Фальстафа, в повести упоминаются еще Бенедикт и Беатриче из «Много шума из ничего»), возможно, способствовало то, что в тюрьме Достоевский читал произведения Шекспира, которые ему прислал брат (см. письмо к М. М. Достоевскому от 14 сентября 1849 г.).

Рисуя первое пробуждение любви в сердце мальчика, Достоевский вспоминал и персонажей Шиллера: «маленький герой» как бы повторял подвиг Делоржа («Перчатка») и рыцаря Тогенбурга, приобщаясь к шиллеровскому высокому идеалу чистой и бескорыстной любви, не требующей награды. Шиллер «у нас <…> вместе с Жуковским, в душу русскую всосался, клеймо в ней оставил, почти период в истории нашего развития обозначил», — писал впоследствии Достоевский (ДП, 1876, нюнь, гл. I, § 1).

Как указывалось выше, напечатанный в августовском номере «Отечественных записок» за 1857 г. «Маленький герой» был вскоре включен в первый том собрания сочинений 1860 (вышло в свет в начале февраля). В этом же году, в третьем номере «Библиотеки для чтения», была опубликована повесть И. С. Тургенева «Первая любовь». Примечательна не только тематическая близость произведений — совпадают многие детали описания: оба мальчика — преданные «пажи» своих избранниц, всегда готовые на отчаянно смелый поступок; их рыцарство заслуживает искреннюю и нежную благодарность. Чтение «Маленького героя» могло послужить своего рода толчком для создания автобиографической повести Тургенева, первоначальные наброски которой датируются январем 1858 г. (см.: И. С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в 28 томах. Сочинения в 15 томах, т. IX. Изд. «Наука», М.—Л., 1965, стр. 459).

Сопоставление «маленького героя» и Николеньки Иртеньева (в первой части автобиографической трилогии Л. Н. Толстого), выявляющее сходство и различие в психологическом анализе детского характера у Толстого и Достоевского, см. в статье: Р. С. Спивак. Индивидуальное своеобразие раннего Толстого в анализе «диалектики души». В кн.: Творчество Л. Н. Толстого. Вопросы стиля. Пермь, 1963, стр. 51–57.

При жизни писателя «Маленький герой» критикой замечен не был. В 1882 г. Н. К. Михайловский в «Отечественных записках» назвал «Маленького героя», так же как «Записки из Мертвого дома», «Белые ночи» и «Кроткую», в числе немногих произведений Достоевского, «вполне законченных в смысле гармонии и пропорциональности» (см.: Михайловский, стр. 249). Более подробно об этом рассказе писал в том же году О. Ф. Миллер. Его привлекало умение Достоевского воссоздавать сложный внутренний мир ребенка. В качестве примеров критик останавливался на эпизодах, рисующих пробуждение «святого и чистого чувства жалости <…> сострадания к добрейшему, но несчастному существу» (см.: «Женское образование», 1882, № 2, стр. 109, 110).

Стр. 269–270. …блондинка моя, право, стоила той знаменитой брюнетки ~ к мантилье его красавицы. — В 1830–1840-е годы Испания была модной темой в русской романтической поэзии и драматургии (см. об этом: М. П. Алексеев. «Письма об Испании» Боткина и русская поэзия. «Ученые записки Ленинградского гос. университета», вып. 13, № 90, серия филологических наук, Л., 1948, стр. 131–165). Возможно, что Достоевский, иронизируя над увлечением испанской экзотикой, имеет в виду пародийное стихотворение Нового поэта (И. Панаева) «Серенада» (С, 1847, № 1, Смесь, стр. 67–68).

Стр. 271. …какой-то скрибовской комедии… — Скриб Огюстен Эжен (1791–1861) — французский драматург, автор комедий и водевилей с остроумными положениями и занимательной интригой; в 1840-х годах был хорошо известен в России и пользовался любовью светского зрителя.

Стр. 273. Есть женщины, которые точно сестры милосердия в жизни, ~ как будто и родятся на подвиг… — По наблюдению Ю. Н. Тынянова, в этих строках «Маленького героя» ощущается стилистическая связь с теми письмами из «Выбранных мест из переписки с друзьями» Гоголя, где речь идет о русской женщине и ее призвании (см.: Тынянов, стр. 29, 30).

Стр. 276. …их Молох и Ваал… — Молох — у древних семитических народов божество палящего солнца, которому приносились человеческие жертвоприношения; Ваал — у народов Финикии и Сирии космический солнечный бог, божество молнии и грома, позднее — бог войны. Образом Ваала как символом гнетущих человека сил буржуазной цивилизации Достоевский позднее воспользовался в «Зимних заметках о летних впечатлениях» (1863; наст. изд., т. V).

Стр. 277. …наш режиссер, известный художник Р*… — Скорее всего имеется в виду Андрей Адамович Роллер (1805–1891) — театральный художник, с 1834 г. — машинист и декоратор императорских петербургских театров; ему принадлежали декорации ко множеству балетов и опер, в частности к «Роберту-Дьяволу» (см. о нем: СП, 1848, 3, 4, 15 марта, №№ 49, 50, 58; С, 1849, № 4, Смесь, стр. 181).

Стр. 278. …заметив омбрельку ~ в руках жены. — Омбрелька (франц. ombrelle) — зонтик.

Стр. 280. …Бенедикт к Беатриче… — Персонажи комедии Шекспира «Много шума из ничего», за постоянной перестрелкой остротами скрывающие свою любовь. Комедия эта («Much ado about nothing») появилась в русском переводе А. И. Кронеберга под названием «Много шуму из ничего» (С, 1847, № 12). В рассказе в изданиях 1857 и 1860 гг. приводится название «Много шума из пустого» (см. «Варианты», стр. 280, строка 8). В издании же 1865 комедия называется «Много шуму из пустяков», как она была озаглавлена в более позднем анонимном переводе, помещенном в «Сыне отечества» (1849, № 5).

Стр. 281. …в костюм Синей бороды… — Синяя борода — персонаж из одноименной сказки (1697) Ш. Перро (1628–1703).

Стр. 287. Делорж! Тогенбург!.. — Герои двух баллад Шиллера — «Перчатка» и «Рыцарь Тогенбург» (1797; русский перевод В. А. Жуковского — 1831 и 1818).

Стр. 293. …тех, которые «не жнут и не сеют»… — Намек на слова Евангелия: «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут» (см.: Евангелие от Матфея, гл. 6, ст. 26).

Стр. 293. …каждый цветок, последняя былинка ~ «Отец! Я блаженна и счастлива!..» — Патетика этих строк, возможно, в какой-то мере навеяна «Вторым каноном на пятидесятницу» Иоанна Дамаскина (см.: Богослужебные каноны на русском языке, изданные Е. Ловягиным. СПб., 1861, стр. 107). Этот канон ежегодно исполнялся во время православного богослужения в праздник Троицы.

———

Стр. 458. …чтоб и вправду я не остался перед ними навек в созерцании, как Лотов столб… — По библейскому сказанию, ангелы, чтобы уберечь Лота с семьею от божьей кары, которая должна была уничтожить города Содом и Гоморру, повелели им, уходя из Содома, не оглядываться назад. Но жена Лота нарушила запрет и навеки застыла на месте, обращенная в соляной столб (см.: Бытие, гл. 19).

ДЯДЮШКИН СОН

(Стр. 296)

Источники текста

РСл, 1859, № 3, отд. I, стр. 27–172.

1859, том II, стр. 3–162.

1866, том III, стр. 233–286.

Автограф неизвестен.

Впервые напечатано: РСл, 1859, № 3, отд. I, с подписью: Ф. Достоевский (ценз. разр. — 13 марта 1859 г.).

Печатается по тексту 1866 со следующими исправлениями по РСл и 1860:

Стр. 305, строка 22: «Лошадей взял с бою» вместо «Лошадей взял с собою» (опечатка во всех прижизненных изданиях).

Стр. 309, строка 24: «Анна Николаевна уже присылала наведаться» вместо «Анна Николаевна уже прислала наведаться» (по РСл и 1860).

Стр. 310, строка 11: «я вас вижу» вместо «я вижу» (по РСл).

Стр. 317, строка 13: «Он на всё говорит: „Ну да, ну да!“» вместо «Он всё говорит: „Ну да, ну да!“» (по РСл).

Стр. 320, строка 25: «лучше их всех» вместо «лучше всех» (по РСл и 1860).

Стр. 323, строки 27–28: «прожить тот ужасный день!» вместо «прожить ужасный день!» (по РСл и 1860).

Стр. 327, строка 3: «Ты продала же свои серьги» вместо «Ты продала свои серьги» (по РСл и 1860).

Стр. 328, строка 15: «оно могло находиться» вместо «она могла находиться» (по РСл).

Стр. 328, строки 19–20: «Но что за нужда, что она мне не верит» вместо «Но что за нужда, она мне не верит» (по РСл и 1860).

Стр. 329, строка 28: «если его в картишки там не засадят» вместо «если его в картишки там не засадит» (по РСл и 1860).

Стр. 329, строки 30–31: «какие она вещи про вас распускает» вместо «какие она вещи распускает» (по РСл и 1860).

Стр. 332, строка 45: «так… какой-нибудь!» вместо «так… как-нибудь!» (по РСл).

Стр. 334, строки 33–34: «меня и в Петербурге узнают» вместо «меня в Петербурге узнают» (по РСл).

Стр. 335, строка 21: «но даже и дерзко» вместо «но даже дерзко» (по РСл).

Стр. 346, строка 44: «о бесчеловечные люди!» вместо «и бесчеловечные люди!» (по РСл и 1860).

Стр. 351, строки 31–32: «потому что мы все более или менее смертны» вместо «потому что мы все более и менее смертны» (по РСл и 1860).

Стр. 355, строка 2: «я до безумия люблю ее!» вместо «я до безумия любил ее!» (по РСл).

Стр. 357, строки 5–6: «Какой-то инстинкт подсказывал ей» вместо «Какой-то инстинкт подсказывает ей» (по РСл).

Стр. 357, строка 42: «Если же сам Афанасий Матвеич» вместо «Если же Афанасий Матвеич» (по РСл и 1860).

Стр. 373, строка 8: «Так они завтра» вместо «Так завтра» (по РСл и 1860).

Стр. 381, строка 12: «Букет из камелий» вместо «Букеты из камелий» (по РСл и 1860).

Стр. 386, строка 27: «я увижу во сне?» вместо «я вижу во сне?» (по РСл и 1860).

Стр. 391, строка 31: «вот это-то меня и мучит» вместо «вот это-то меня мучит» (по РСл и 1860).

Стр. 395, строки 14–15: «спеть ему какой-то романс» вместо «спеть ему какой-нибудь романс» (по РСл и 1860).

Стр. 396, строка 32: «ее деревенского дома» вместо «ее деревянного дома» (опечатка во всех прижизненных изданиях).

В 1855 г. в Семипалатинске Достоевский, по его признанию, задумал комедию. Вскоре из отдельных приключений героя стал составляться «комический роман». «Я шутя начал комедию, — писал об этом Достоевский Л. Н. Майкову 18 января 1856 г., — и шутя вызвал столько комической обстановки, столько комических лиц и так понравился мне мой герой, что я бросил форму комедии, несмотря на то что она удавалась, собственно для удовольствия как можно дольше следить за приключениями моего нового героя и самому хохотать над ним. Этот герой мне несколько сродни. Короче, я пишу комический роман, но до сих пор всё писал отдельные приключения, написал довольно, теперь всё сшиваю в целое».

К замыслу «комического романа», занимавшему Достоевского в 1855–1856 гг., так или иначе восходят две первые повести, написанные им после каторги, — «Дядюшкин сон» и «Село Степанчиково и его обитатели» (1859; наст. изд., т. III). Они, видимо, являются разработкой сюжетных линий и эпизодов, которые, по первоначальному намерению автора, должны были составить единый «комический роман», но затем обособились друг от друга и получили самостоятельное развитие в двух писавшихся параллельно произведениях (см. об эволюции замысла «комического романа» в письмах к брату от 9 ноября 1856 г. и Е. И. Якушкину от 1 июня 1857 г.). Для «Дядюшкина сна» это подтверждают свидетельства автора.

Как видно из позднейшей переписки с братом, к январю 1858 г. Достоевского занимали замыслы сразу трех произведений. Первое из них — «большой роман», его «будущий chef-d’œuvre», — писатель намерен был «оставить до времени». Идея, легшая в основу второго замысла, который предназначался для «Русского вестника» («Село Степанчиково»), по словам автора, «составилась уже восемь лет назад». Сообщая о третьем замысле, Достоевский, по-видимому, имел в виду «Дядюшкин сон». О нем он писал брату 18 января: «… в большом романе моем есть эпизод, вполне законченный, сам по себе хороший, но вредящий целому. Я хочу отрезать его от романа. Величиной он тоже с „Бедных людей“, но только комического содержания. Есть характеры свежие». «Переделанный совершенно отдельно», эпизод этот, как предполагал Достоевский, должен был составить самостоятельное произведение, которое автор думал завершить к сентябрю 1858 г. и напечатать в «Русском слове» (ср.: П. Н. Сакулин. Второе начало. Д, Письма, т. II, стр. 536–538). Однако работа над «Дядюшкиным сном» затягивалась. «Уведомлял я тебя в октябре, что 8-го ноября непременно вышлю тебе повесть. Но вот уже декабрь, а моя повесть не кончена. Многие причины помешали. И болезненное состояние, и нерасположение духа, и провинциальное отупение, а главное, отвращение от самой повести. Не нравится мне она», — признавался Достоевский (см. письмо от 13 декабря 1858 г.).

При относительно долгом общем сроке работы (первое упоминание о замысле «комического романа» относится к началу 1856 г., а напечатана повесть была в марте 1859 г.) «Дядюшкин сон» писался урывками. Так, в конце 1858 г. Достоевский сообщал, что он, еще не кончив романа для «Русского вестника» («Село Степанчиково»), «схватился за повесть в „Русское слово“». «Пишу ее на почтовых, почти совсем кончил», — заверял он Е. И. Якушкина (см. письмо от 12 декабря 1858 г.). Видимо, в редакцию «Русского слова» повесть была выслана вслед за письмом, во всяком случае не позднее января 1859 г., так как уже в первых числах февраля друг Достоевского А. Н. Плещеев смог прочесть ее в рукописи или корректуре (см. об этом: Д, Материалы и исследования, стр. 442, 480). Впервые опубликованный в «Русском слове» «Дядюшкин сон» перепечатывался затем с незначительной стилистической правкой в изданиях 1860 и 1866.

В основу произведения легли личные впечатления писателя и его наблюдения над провинциальным бытом Семипалатинска.[99]

Заметка, перепечатанная «Москвитянином» (1853, № 13) в разделе «Заграничные известия», могла подсказать некоторые комические черты внешнего облика старого князя. В ней сообщалось о молодящемся семидесятитрехлетнем графе Генрихе *** из Парижа, выдававшем себя за сорокалетнего. Тайна графа была раскрыта племянником уже после смерти старика. Эта заметка могла напомнить Достоевскому сходные анекдоты, которые рассказывали о военном министре Николая I графе А. И. Чернышеве (1785–1857), также широко известном своей страстью к «моложению».[100] Прототипом образа дядюшки в какой-то мере мог послужить и Ф. Ф. Кокошкин (1773–1838) — директор московских театров, комедиограф и переводчик Мольера. О нем Достоевский мог услышать еще в 1847–1849 гг. от своего приятеля А. П. Милюкова, который впоследствии в своих мемуарах (см.: Милюков, стр. 1–25) изобразил внешность Ф. Ф. Кокошкина и воспроизвел анекдотические истории об этом старом жуире, перекликающиеся с некоторыми эпизодами повести Достоевского (см.: М. С. Альтман. Этюды по Достоевскому. Двойники «дядюшки». «Известия Академии наук СССР», Серия литературы и языка, 1963, т. XXII, вып. 6, стр. 493, 494). Не исключено и то, что некоторые черты богатого слабоумного старика, «полуразвалины, полукомпозиции», объекта домогательств многих наследников, могли быть подсказаны письмом М. М. Достоевского от 18 апреля 1856 г., в котором говорилось о родственнике Достоевских П. А. Каренине: «На дядю плохая надежда. Он безвыходно живет в креслах и стал как ребенок, а братья его и племянники овладели тетушкой. Просто взяли целый дом в опеку» (цит. по кн.: Д, Письма, т. I, стр. 529).

Гротескный образ старого князя в какой-то мере связан с традициями народного кукольного театра. Об интересе Достоевского к последнему свидетельствуют главы «Записок из Мертвого дома» («Праздник рождества Христова», «Представление» — наст. изд., т. IV) и черновые записи к «Дневнику писателя» за 1876 г. «О народном театре „Петрушка“» (впервые опубликованы А. С. Долининым: «Ученые записки Ленинградского гос. педагогического института им. М. Н. Покровского», т. IV, вып. 2, факультет языка и литературы, Л., 1940, стр. 314–316). Писатель хорошо знал репертуар русских скоморохов. Он даже считал, что «Петрушку» можно поставить на Александринской сцене «так как есть, целиком, ровно ничего не изменяя» (там же, стр. 315). Почти во всех народных представлениях Петрушка (иногда Кедрила — такой вариант видел Достоевский в омском остроге) — обжора, плут, охотник погулять с девушкой, хотя внешность для «соблазнителя» у него самая неподходящая. Восхищаясь героем кукольных представлений, Достоевский говорил: «…какой характер, какой цельный художественный характер!» (там же). Любовь к этому виду искусства писатель сохранил с детских лет: дедушка его, В. М. Котельницкий, каждую пасху водил младших Достоевских смотреть праздничные балаганы, «различных паяцев, клоунов, силачей и прочих балагановых Петрушек» (см.: Достоевский, А. М., стр. 38). В ряде ситуаций и эпизодов «Дядюшкина сна» можно увидеть отражение этих сцен народного театра: см., например, сцену «разоблачения» князя — неудачного жениха (стр. 375–384). «Моложению» князя соответствуют в кукольном театре сцены «помолаживания» стариков и старух с помощью переваривания их в котлах или перековывания в кузнице (о сюжетах петрушечных представлений см.: В. Н. Перетц. Кукольный театр на Руси. «Ежегодник императорских театров. Сезон 1894–1895 гг.». Кн. 1. СПб., 1896, стр. 183).

Как справедливо отмечалось, «„Дядюшкин сон“ — повесть, органически связанная с литературным движением, которое отразило общественное возбуждение конца 1850-х годов». Достоевский во многом сближается здесь с Островским, Писемским, Щедриным периода «Губернских очерков», которые в 1850-е годы «развивали в своем творчестве сатирические гоголевские традиции, выступая с резкой разоблачительной критикой дворянства и пореформенных порядков» (см.: История русской литературы, т. IX, ч. 2. Изд. АН СССР, М.—Л., 1956, стр. 32).

При изображении глубокого провинциального застоя, невежества, жестокости и пошлости обитателей одной из отдаленных окраин России автор опирался на разнородные традиции, накопленные русской литературой в разработке этой темы. Сквозь сюжетную ткань «Дядюшкина сна» местами явственно просвечивают сцены и образы «Графа Нулина» и «Ревизора». Гротескно-сатирический образ «дядюшки» своеобразно варьирует черты характера Нулина (см. об этом: М. С. Альтман. Этюды по Достоевскому. Двойники «дядюшки», стр. 494, 495), а в еще большей мере — Хлестакова. Пустословие и легкомыслие этого гоголевского героя обращаются в старческую болтливость и слабоумие князя. Но Хлестаков — образ комедийный, в старом же князе комическое соединяется с жалким. От князя К. тянутся нити к «расслабленному старичку» князю Сокольскому в романе «Подросток» (см.: Л. М. Лотман, Г. М. Фридлендер. Источник повести Достоевского «Дядюшкин сон», стр. 374, а также: Гроссман, Семинарий, стр. 70). Кульминационный пункт романа — крушение грандиозных планов Москалевой и скандал, разразившийся в ее доме (главы XIII, XIV), — реминисценция заключительного, пятого акта «Ревизора» (о влиянии комедии Гоголя на создание «Дядюшкина сна» см.: Кирпотин, стр. 511).

Достоевский в подтексте повести искусно сопоставляет ряд героев с персонажами Фонвизина, Грибоедова, Пушкина. В сцене визита Марьи Александровны в деревню и ее разговора с мужем ощущается близость к фонвизинскому «Недорослю». Текстуальные параллели этому эпизоду см. в следующих сценах комедии: действие I, явление 3 (диалог госпожи Простаковой и ее мужа); действие II, явление 5 (Простакова Милону о своем супруге); действие I, явление 2 (Простакова и слуги). Замечания князя типа «Вывалил! вывалил! кучер вывалил!», как и некоторые детали его внешнего облика, возможно, подсказаны строками «Горя от ума»: «Когда-нибудь я с бала да в могилу», «Забыла волосы чернить и через три дни поседела», а непокорный кучер-«коммунист» Лаврентий заставляет вспомнить грибоедовское: «Ах, батюшки, он карбонари!» и «Да он властей не признает!» (проблема «Грибоедов и Достоевский» поставлена А. Л. Бемом в статье «Достоевский — гениальный читатель» (см. в кн.: О Достоевском, вып. I, стр. 7–24); ср.: М. Альтман. К статье А. Бема «Горе от ума» в творчестве Достоевского. «Slavia», 1933–1934, t. XII, стр. 486). В образе Мозглякова карикатурно воспроизведены черты «провинциального Онегина». Последние страницы «Дядюшкина сна» пародийно совпадают с гл. VII «Евгения Онегина» (о пародировании в «Дядюшкином сне» онегинских мотивов см.: Кирпичников, стр. 365; Кирпотин, стр. 511, 512).

В 1856 г. в №№ 8–12 «Русского вестника» было начато, а в 1857 г. в №№ 7–10 закончено печатание «Губернских очерков» М. Е. Салтыкова-Щедрина. Находясь в Семипалатинске, Достоевский регулярно читал «Русский вестник» (см., например, упоминание этого журнала в письмах от 13 апреля 1856 г., 1 июня и 3 ноября 1857 г. и др.). Литературная судьба Щедрина, бывшего петрашевца, вернувшегося из ссылки только в 1856 г., особенно интересовала писателя еще и потому, что он внимательно следил за возвращением всех гражданских прав своим прежним товарищам по кружку. В «Дядюшкином сне» можно усмотреть некоторую перекличку с «Губернскими очерками». Подобно Щедрину, Достоевский строит повесть в форме провинциальной хроники и поручает в ней рассказ о событиях хроникеру — обывателю Мордасова. Кроме того, хитрость, властность и мелочное тщеславие героини очерка Щедрина «Приятное семейство» Марьи Ивановны и тупоумие и апатичность ее супруга Алексея Дмитрича (см.: М. Е. Салтыков-Щедрин. Собрание сочинений в 20 томах, т. II. М., 1965, стр. 91–107) напоминают семейные отношения в доме Москалевых.

Б. В. Мельгунов обратил внимание на сюжетное сходство «Дядюшкина сна» и комедии Тургенева «Провинциалка». Героиня тургеневской комедии Дарья Ивановна, желая вырваться из провинциальной трясины и доставить место в Петербурге своему мужу, искусно обольщает уже немолодого, износившегося великосветского волокиту графа Любина, пробуждая в нем воспоминания об их первой, давней встрече и тогдашнем увлечении графа ею. Опубликованная впервые в 1851 г. и тогда же поставленная на сцене в Москве и Петербурге, «Провинциалка» в 1857 г. была переиздана Н. А. Некрасовым в шестом томе серии «Для легкого чтения». Это переиздание могло в период работы над повестью обратить внимание Достоевского на тургеневскую комедию, впервые прочитанную им, возможно, уже раньше — вскоре после выхода из каторги. О внимательном отношении и интересе Достоевского к «Провинциалке» свидетельствует позднейший его рассказ «Вечный муж» (1870), где упоминается эта комедия Тургенева и психологически переосмыслены и углублены ее основные ситуации (наст. изд., т. IX). Исходя из последующей сложной истории личных и идеологических взаимоотношений Достоевского и Тургенева, Б. В. Мельгунов высказал нуждающееся, однако, в дальнейшей проверке и уточнении предположение о том, что в личности «дядюшки»-князя в комическом освещении преломлены некоторые из черт личности Тургенева и что «Дядюшкин сон» представляет, таким образом, первый в творчестве Достоевского памфлет против автора «Провинциалки», предваряющий позднейшее карикатурное изображение Тургенева-«западника» в «Бесах».

Представляется более вероятным другое предположение. В герое комедии Тургенева автор, как видно из разбросанных в ней намеков, в известной мере пародировал самого себя в момент одной из встреч с предметом своих былых увлечений. О герое же «комического романа» Достоевский в цитированном выше письме к брату писал, что он ему «несколько сродни». Слова эти вряд ли можно считать случайной обмолвкой. По свидетельству А. Г. Достоевской, ее муж в 1860-х годах нередко любил в шутку разыгрывать перед нею роль «дядюшки». «Я бывала очень недовольна, — пишет мемуаристка, — когда Федор Михайлович принимал на себя роль молодящегося старичка. Он мог целыми часами говорить словами и мыслями своего героя, старого князя из „Дядюшкина сна“» (см.: А. Г. Достоевская. Воспоминания. М., 1971, стр. 88). Таким образом, фигура князя в какой-то мере была для автора своеобразной «маской»: рассказывая об увлечении князя, Достоевский соотносил его, по-видимому, с собственным «запоздалым» романом с М. Д. Исаевой, высмеивая в лице своего героя себя, так же как Тургенев в «Провинциалке». Именно в этом и заключается подлинная близость между «Дядюшкиным сном» и «Провинциалкой»: родственные сатирические мотивы в обоих произведениях включают известный элемент автопародии, причем наличие подобного элемента в «Провинциалке» могло учитываться Достоевским.

В. Я. Кирпотин отметил, что «на заднем плане „Дядюшкина сна“ проходят образы, являющиеся как бы рудиментами героев <…> Достоевского сороковых годов». Таков Вася, «мечтатель» со «слабым сердцем», любящий Зину и любимый ею (см.: Кирпотин, стр. 512). Отчетливо угадывается в исторпи любви этих персонажей и сходство с драмой героев «Неточки Незвановой» (ср. прощальное письмо С. О. к Александре Михайловне и исповедь умирающего Васи — стр. 240–244 и 390–394).

Некоторые герои «Дядюшкина сна» имеют общих прототипов с персонажами, фигурирующими в «Записках из Мертвого дома». Это ювелир Исай Бумштейн, которому Москалева закладывает свой фермуар, и арестант Устьянцев, который, подобно Васе в «Дядюшкином сне», желая умереть, выпил вина, настояв в нем нюхательного табаку, отчего заболел чахоткой (см. об этом: М. С. Альтман. Из арсенала имен и прототипов литературных героев Достоевского, стр. 202–203).

Интерьер «Дядюшкина сна» близок картинам художника П. А. Федотова (см., например, «Разборчивая невеста» (1847), «Сватовство майора» (1848) и др.). С работами Федотова Достоевский познакомился в 1848 г., когда в Петербурге была устроена выставка картин художника (см. об этом: В. С. Нечаева. Достоевский и Федотов. В кн.: Ф. М. Достоевский. Ползунков, стр. 7–32).

Как указывалось выше, повесть выросла из переработки комедии. Поэтому авторские описания в ней, особенно в начале гл. III, открывающей действие, своей лапидарностью напоминают ремарки в драматическом произведении. Первая попытка инсценировки повести была сделана в 1870 г. А. В. Кирилловым. Пьеса предназначалась для бенефиса московской актрисы Е. Н. Васильевой. Но цензура не допустила ее к постановке. Рукопись пьесы с пометой о цензурном запрете (от 22 августа 1870 г.) хранится в Ленинградской гос. театральной библиотеке им. А. Н. Островского (ф. II. 6. 74). Следует указать, что не только в репликах действующих лиц, но и в ремарках сохранен текст Достоевского. Действие пьесы обрывается сценой скандала в доме Марьи Александровны. Позднейших обработок «Дядюшкина сна» для сцены насчитывается около двадцати.[101]

Лишенный возможности обсудить свою повесть с кем-либо из друзей-литераторов, Достоевский просил брата Михаила Михайловича, хлопотавшего в Петербурге о напечатании «Дядюшкина сна», передавать ему мнения журналистов и писателей об этом новом произведении (см. письма от 14 марта, 11 апреля, 9 мая 1859 г.).

Выполняя просьбу писателя, М. М. Достоевский еще до появления повести в печати дал другу Федора Михайловича, поэту А. Н. Плещееву, рукопись (а возможно — корректуру) «Дядюшкина сна». В письме к Ф. М. Достоевскому от 10 февраля 1859 г. Плещеев признавался откровенно: «Скажу вам прямо: я ждал больше… роман отзывается спешностью… Некоторые сцены шаржированы <…>. Зиночка лицо несимпатическое — и вообще что-то есть в ней сочиненное, ненатуральное <…>. Начало романа, по-моему, рутинно, — как будто фельетонно несколько. Вот недостатки». Далее Плещеев говорил о том, что́ ему в романе понравилось: «Лицо Марьи Александровны превосходно, великолепно. Мозгляков <…> — чрезвычайно верное, живое лицо. Провинция — в лице дам — очеркнута тоже хорошо; некоторые сцены с князем до того комичны, что невозможно не хохотать» (см.: Д, Материалы и исследования, стр. 442). Получив письмо Плещеева, Достоевский с грустью сообщал брату: «Плещеев наполовину недоволен моей повестью. Может быть, он и прав <…>. „Дядюшкин сон“ я отвалял на почтовых» (см. письмо от 14 марта 1859 г.).

М. М. Достоевский не утаил от автора отрицательного отзыва редактора «Отечественных записок» А. А. Краевского, который «не мог дочитать» «Дядюшкин сон». В этом же письме (от 21 октября 1859 г.) он предупреждал, что, по всей вероятности, критики произведений Достоевского (речь шла еще и о «Селе Степанчикове и его обитателях») не будет, так как «журналы перестали теперь обозревать друг друга» (см.: Д, Материалы и исследования, стр. 526). И действительно, «Дядюшкин сон» остался не замеченным критикой не только в год выхода в свет, но и в 1861 г., когда во многих периодических изданиях был опубликован ряд статей о творчестве Достоевского в связи с появлением двухтомного собрания его сочинений.

Едва ли не единственным свидетельством о сочувственном интересе мыслящих современников к «Дядюшкину сну», которым мы располагаем, является письмо матери критика Д. И. Писарева, В. Д. Писаревой, к Достоевскому от 7 апреля 1878 г. «В 60 году, — писала она, — после его <Д. И. Писарева> выздоровления <…> мы читали с ним вместе <…> Вашу повесть „Дядюшкин сон“, и он так от души хохотал над старым князем, и у нас даже вошло в поговорку, когда слышишь вздор, говорить: „Ну да, и сахар, и кадушки там были“. Ему так понравился этот рассказ своей игривостью, что он хотел из него составить пьесу для театра» (см.: «Красный архив», 1924. т. V, стр. 249).

Лишь в 1880 г. О. Ф. Миллер в работе «Русские писатели после Гоголя» посвятил повести несколько слов, отнеся одного из ее персонажей, бедного учителя Васю, к галерее «забитых людей» (см.: Миллер, Русские писатели, т. I, стр. 125).

Наиболее суровый, едва ли не уничтожающий, отзыв о повести принадлежит самому автору. В 1873 г., отвечая на предложение студента-юриста Московского университета М. П. Федорова обработать «Дядюшкин сон» для сцены, Достоевский писал: «15 лет я не перечитывал мою повесть „Дядюшкин сон“. Теперь же, перечитав, нахожу ее плохою. Я написал ее тогда в Сибири, в первый раз после каторги, единственно с целью опять начать литературное поприще и ужасно опасаясь цензуры (как к бывшему ссыльному). А потому невольно написал вещичку голубиного незлобия и замечательной невинности. Еще водевильчик из нее бы можно сделать, но для комедии — мало содержания, даже в фигуре князя, единственной серьезной фигуре во всей повести» (см. письмо от 14 сентября 1873 г.). Достоевский был настолько строг в своем суждении, что в случае осуществления постановки просил не указывать его имени в афишах.

К форме «скандальной» провинциальной «хроники», к которой Достоевский (возможно, под влиянием Щедрина) впервые обратился в «Дядюшкином сне», он позднее — в другую историческую эпоху — вернулся в «Бесах», значительно расширив рамки этого жанра и придав ему новый — политически злободневный — характер (см. об этом: История русского романа, т. II. М.—Л., 1964, стр. 236, 237).

Стр. 296. … в Мордасове… — Возможно, что это название подсказано повестью В. А. Соллогуба «Тарантас» (1845), герои которой направляются в село Мордасы. «Тарантас» был весьма популярен в кругу Белинского, а с Соллогубом Достоевский познакомился и не раз встречался в 1846 г. (см. об этом комментарий А. С. Долинина: Д, Письма, т. I, стр. 481; ср.: Воспоминания В. А. Соллогуба. ИВ, 1886, № 6, стр. 561, 562). Название города, в котором происходит действие «Дядюшкина сна», заставляет вспомнить и о герценовском Малинове («Записки одного молодого человека», 1840–1841).

Стр. 296. …кажется, сплетни должны исчезнуть в ее присутствии… — В характеристике Марьи Александровны, «первой дамы в Мордасове», как отметил Ю. Н. Тынянов, пародируются отдельные мотивы «Выбранных мест из переписки с друзьями» Гоголя. Ср.: «Знаете ли, что мне признавались наиразвратнейшие из нашей молодежи, что перед вами ничто дурное не приходило им в голову, что они не отваживаются сказать в вашем присутствии не только двусмысленного слова, которым потчевают других избранниц, но даже просто никакого слова, чувствуя, что всё будет перед вами как-то грубо и отзовется чем-то ухарским и неприличным» (см.: Женщина в свете. Гоголь, т. VIII, стр. 226; ср.: Тынянов, стр. 24–26).

Стр. 296. …лиссабонское землетрясение. — Во время землетрясения 1755 г. было уничтожено около ²/₃ города Лиссабона и погибло более 30 000 жителей. Лиссабонским землетрясением было вдохновлено выступление Вольтера против теодицеи Лейбница в «Поэме на разрушение Лиссабона» (1756; русский перевод — 1763) и в «Кандиде» (1759; русский перевод — 1769) — мотив, близкий автору «Братьев Карамазовых».

Стр. 297. Пинетти — итальянский фокусник XVIII в. Его имя было популярно в Европе. О. И. Сенковский сделал Пинетти героем рассказа «Превращение голов в книги и книг в головы», напечатанного в сборнике «Сто русских литераторов» (СПб., 1839, т. I, стр. 1–47; об издании этого сборника Достоевский упоминал в письме к М. М. Достоевскому от 31 октября 1838 г.).

Стр. 297. Один немецкий ученый ~ из самого Карльсруэ. — Слова эти перекликаются с позднейшей — заостренной против дворянского «западничества» — иронической характеристикой «заезжих путешественников»-иностранцев в первой из «Ряда статей о русской литературе» («Время», 1861, № 1, стр. 3 — наст. изд., т. XVIII; наблюдение Б. В. Мельгунова).

Стр. 297. Защитники старого дома… — Сторонники свергнутой во Франции в 1793 г. династии Бурбонов. К Наполеону I, как узурпатору, приверженцы монархии питали глубокую ненависть.

Стр. 299. …по примеру писем ~ в «Северной пчеле»… — Имеется в виду постоянный в этой газете отдел «Смесь», где по большей части печатались Н. И. Греч и Ф. В. Булгарин. Их фельетоны обычно носили подзаголовки: «Письма к приятелю», «Из частного письма» и т. п. См., например, «Ливонские письма» Булгарина (СП, 1846, 14, 16 августа, №№ 181, 182 — «Письмо четвертое»); «Парижские письма» Греча (печатались с перерывами в течение 1845–1846 гг.). Об этих письмах Греча с сарказмом отозвался Достоевский в 1861 г. в журнале «Время» (наст. изд., т. XXIII).

Стр. 299. Повесть моя заключает в себе полную и замечательную историю возвышения, славы и торжественного падения Марьи Александровны… — Эти строки иронически перекликаются с заглавием романа Бальзака «История величия и падения Цезаря Бирото, владельца парфюмерной лавки» (1838) (см.: Розенблюм, стр. 655).

Стр. 305. …морозная пыль алеет, серебрится! ~ Есть что-то подобное у Фета, в какой-то элегии. — Вышедшие в 1850 г. в Москве, а в 1856 г. в Петербурге сборники стихотворений Фета вызвали ожесточенные споры. Возможно, что лирический пассаж Мозглякова о «морозной пыли» отдаленно связан с циклом стихотворений Фета «Снега». См., например:

Комический эффект слов Мозглякова заключается в том, что он приписывает Фету стих Пушкина «Морозной пылью серебрится…» («Евгений Онегин», гл. I).

Стр. 305. …превозмогло человеколюбие, которое, как выражается Гейне, везде суется с своим носом. — В точности такого выражения у Г. Гейне нет, но в «Путевых картинах» («Италия. II. Луккские воды» — 1828) длинный нос полукомического персонажа маркиза Гумпелино, человека доброго, делового и предприимчивого, не раз становится предметом насмешливых рассуждений автора (см.: Г. Гейне. Собрание сочинений в 10 томах, т. IV. М., 1957, стр. 239, 240, 253, 256).

Стр. 307. …и всё это оттого, что вы начитались там какого-нибудь вашего Шекспира! — Рассуждения Марьи Александровны воспроизводят тон тех поучений, которые в молодости Достоевский вынужден был выслушивать от своего родственника П. А. Каренина. См., например, письмо П. А. Каренина к Достоевскому от 5 сентября 1844 г.: «Вам ли оставаться при софизмах поэтических, в отвлеченной лени и неге шекспировских мечтаний? На что они, что в них вещественного, кроме распаленного, раздутого, распухлого — преувеличенного, но пузырного образа? Тогда как в вещественности Вам указан и открыт путь чести, труда уважительного, пользы общественной» (цит. по кн.: Д, Письма, т. IV, стр. 450).

Стр. 313. У нас же сбираются составить театр, — для патриотического пожертвования, князь, в пользу раненых… — Эти слова являются единственным в повести упоминанием о Крымской войне. Оно свидетельствует о том, что действие «Дядюшкина сна» должно происходить между 1854 и 1856 гг.

Стр. 313. Лорда Байрона помню. Мы были на дружеской но-ге. — Эти слова князя, как и его предшествующая реплика о водевиле, — реминисценции из «Ревизора» Гоголя (ср. слова Хлестакова «Я ведь тоже разные водевильчики… Литераторов часто вижу. С Пушкиным на дружеской ноге» — действие III, явление 6). Возможно, что некоторые подробности рассказов старого князя К., «друга» Байрона и Бетховена, «обломка аристократии», были подсказаны Достоевскому и романом А. Дюма-отца, один из персонажей которого, «почти последний дорогой остаток бедного оклеветанного осьмнадцатого столетия», «был знаком с Руссо, Вольтером, Флорпаном, Шенье, Демутье, m-me Тальен и m-me Рекамье» (см.: А. Дюма. Граф Амори, или Два рода любви. М., 1847, стр. VII). Находясь в омском остроге, Достоевский, по свидетельству П. К. Мартьянова, охотно перечитывал произведения Дюма (см.: Мартьянов, стр. 268).

Стр. 313. …на Венском конгрессе. — Венский конгресс состоялся в сентябре 1814 — июне 1815 г., после победы коалиции европейских держав над Наполеоном I.

Стр. 318. Вероятно, потому, что искусство выше натуры, дядюшка! — Во фразе Мозглякова нашел отражение важнейший предмет литературных споров 1850-х годов о назначении искусства. Еще находясь в Семипалатинске, Достоевский хотел принять участие в них (см. письма к брату от 9 ноября 1856 г. и А. Е. Врангелю от 13 апреля 1856 г.). Вопросу этому была впоследствии посвящена статья «Г.-бов и вопрос об искусстве» («Время», 1961, № 2; наст. изд., т. XVIII).

Стр. 319. Муж в дверь, а жена в Тверь, дядюшка… — «Муж в дверь, а жена в Тверь» — водевиль А. И. В., шедший в 1845 г. на сцене петербургского Александринского театра.

Стр. 322. …кропатель дрянных стишонков, которые, из жалости, печатают в «Библиотеке для чтения»… — В 1850-х годах русская поэзия в «Библиотеке для чтения» была представлена случайными именами. Так, за четыре года (1851–1854) в журнале были помещены стихотворения всего шести авторов, среди которых известностью пользовался лишь И. С. Никитин.

Стр. 322. Но это достойно Флориана и его пастушков! — Флориан Жан Пьер (1755–1794) — французский писатель, автор басен, пасторалей и романов. Почти все его произведения были переведены на русский язык.

Стр. 327. …в Испании есть какой-то необыкновенный остров, кажется Малага… — Южная провинция Испании Малага островом не является. Видимо, Марья Александровна путает Малагу и Майорку — остров в Средиземном море, славящийся своим мягким климатом. С этим островом связано имя Шопена, который несколько раз ездил туда отдыхать и лечиться. Возможно, что слова Марьи Александровны о «чудесном острове» подсказаны Достоевскому чтением статьи Евгении Тур «Жизнь Жорж Санда» (РВ, 1856, №№ 5–8), где говорится о пребывании Ж. Санд и Шопена на острове Майорка.

Стр. 327. …эта волшебная Альгамбра ~ эти испанцы на своих мулах!.. — Альгамбра — старинный памятник арабской архитектуры XIII–XIV вв. к юго-востоку от Гранады. Напыщенная декламация Марьи Александровны и комический эффект ее монолога скорее всего навеяны строками стихотворения Козьмы Пруткова «Желание быть испанцем»: «Тихо над Альгамброй, Дремлет вся натура…» (С, 1854, № 2). В «Селе Степанчикове и его обитателях» Достоевский, также с целью создать комический эффект, приводит другое стихотворение Козьмы Пруткова — «Осада Памбры» (С, 1854, № 3).

Стр. 329. …пятнадцать лет, а всё еще в коротеньком платье водит! ~ «формы, говорит, формы!» — В этих словах намечена трагическая тема позднейших романов и «Дневника писателя» Достоевского — тема жестокого развращения детей: ср. рассказ Свидригайлова о своей пятнадцатилетней невесте — «еще в коротеньком платьице, неразвернувшийся бутончик» («Преступление и наказание», ч. V, гл. 4); см. также: ДП, 1876, январь, гл. I, § 3.

Стр. 329. Монплезир (франц. mon plaisir) — удовольствие, развлечение.

Стр. 329. Я сама танцевала с шалью… — Имеется в виду привилегия лучших учениц закрытых женских учебных заведений. В данном случае это замечание носит характер иронический. В ином эмоциональном ключе (лирико-сентиментальном) такой же эпизод передается Катериной Ивановной Мармеладовой в «Преступлении и наказании» (ч. I, гл. 2; ч. IV, гл. 2).

Стр. 330. Я сама полковница! — Возможно, мелочная и чванливая Софья Петровна Фарпухина наделена некоторыми чертами характера, свойственными сестре писателя, Александре Михайловне. О ней Достоевский с обидой писал брату: «Но какова же сестра Саша? За что она нас всех заставляет краснеть? <…> В кого же она так грубо развита? Я давно удивлялся, что она, младшая сестра, не хотела никогда написать мне строчки. Не оттого ли, что она подполковница?» (см. письмо от 9 марта 1857 г.).

Стр. 343. …спой тот романс, в котором, помнишь, много рыцарского ~ Ах, эти замки, замки! — Подобного рода романсы и арии были весьма популярны. Эта тема разрабатывалась многими композиторами — Ш. Дювалем, П. Лакомом, М. Дайоном, Д. Россини (см.: Гозенпуд, стр. 91).

Стр. 344. …Лозён, этот очаровательный маркиз… — Лозён Антонен де (Antonin de Lauzun; 1633–1723) — французский вельможа, фаворит Людовика XIV, прославившийся своими любовными похождениями.

Стр. 345. Помните, князь, «L’hirondelle»? — Как указывает А. А. Гозенпуд, существует множество романсов с таким названием, в том числе «Que j’aime à voir les hirondelles» («Как люблю я глядеть на ласточек») Ф. Девьена и «L’hirondelle» П. Скюдо (см.: Гозенпуд, стр. 90, 91).

Стр. 353–354. Около вас льются упоительные звуки Штрауса… — Иоганн Штраус (1825–1899) был приглашен в 1856 г. в Россию и дирижировал оркестром в Павловском вокзале. Его концерты привлекли широкое внимание публики и вызвали многочисленные отклики в прессе.

Стр. 357. …вроде «Монте-Кристо»… — «Граф Монте-Кристо» (1844) — известный роман А. Дюма-отца. В 1858 г. писатель совершил путешествие в Россию. О пребывании Дюма в Петербурге см.: С, 1858, № 7, отд. VIII, стр. 78–89.

Стр. 357. «Mémoires du Diable» — «Записки дьявола» — социально-авантюрный роман (1837–1838) французского писателя Фредерика Мельхиора Сулье (1800–1847); по свидетельству Д. В. Григоровича и А. Е. Ризенкампфа, Достоевский в юности читал этот роман с большим интересом (см.: Григорович, стр. 88; Биография, стр. 49–50). Следы этого чтения ощутимы в главе «Черт. Кошмар Ивана Федоровича» в «Братьях Карамазовых».

Стр. 359. …тирания есть привычка, обращающаяся в потребность. — Мысли о том, что эгоизм при известных условиях может перерасти в деспотизм и бесчеловечную жестокость, развивались Достоевским в произведениях послекаторжного периода начиная с «Записок из Мертвого дома» (см. ч. II, гл. 2, 3; ср. в гл. 3 почти дословно совпадающую с вышеприведенной фразу «Тиранство есть привычка; оно одарено развитием, оно развивается наконец в болезнь»).

Стр. 363. …форштадт Мордасова. — Форштадт (нем. Vorstadt) — предместье, слободка, пригород.

Стр. 368. …читал ты мемуары Казановы? — Казанова Джованни Джакомо (1725–1798) — итальянский авантюрист, автор широко известных мемуаров, полностью опубликованных после его смерти, в 1826–1832 гг., и затем в 1843 г. В 1861 г. в первом номере журнала Достоевских «Время» был помещен — с предисловием писателя — перевод одного эпизода из этих воспоминаний, изданного впервые еще при жизни автора в 1789 г.: Заключение и чудесное бегство Жана Казановы из венецианских темниц (пломб).

Стр. 370. …приличием и комильфотностию. — Комильфотность (франц. comme il faut) — здесь: порядочность.

Стр. 373. …ворвалась Софья Петровна Фарпухина. — В данном случае во всех изданиях: Карпухина.

Стр. 381. Это меня, можно сказать, фраппировало… — Фраппировать (франц. frapper) — поразить.

Стр. 382. …одного из шематонов времен регентства, которых изображает Дюма?.. — Шематон (франц. chômer — бездельничать) — фат, прощелыга. Видимо, Марья Александровна имеет в виду годы регентства французской королевы Анны, когда после смерти Людовика XIII (1643) страной фактически управлял за малолетнего Людовика XIV первый министр Франции, возлюбленный королевы Джулио Мазарини. Придворная борьба и интриги этих лет отражены в романах А. Дюма-отца «Двадцать лет спустя» (1845) и «Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя» (1848).

Стр. 382. …какого-нибудь Ферлакура, Лозёна? — Ферлакур — собственное имя, образованное от французского выражения «faire la cour» — ухаживать. О Лозёне см. комментарий к стр. 344.

Стр. 387. …я вам докажу, что и осел может быть благородным человеком!.. — Эти слова Мозглякова как своего рода автопародия будут повторены Достоевским впоследствии в романе «Идиот», в рассказе князя Мышкина о его первых заграничных впечатлениях: «Осел — добрый и полезный человек» (ч. I, гл. 5).

Стр. 397. …пустился в вихрь светской жизни на Васильевском острове и в Галерной гавани… — Эти районы Петербурга указаны иронически, так как на Васильевском острове и в Галерной гавани селились по преимуществу мелкие чиновники и мещане (см.: Розенблюм, стр. 656).

ДОМОВОЙ

(Стр. 399)

Печатается по рукописи: ЦГАЛИ, ф. 212. 1.1; см.: Описание, стр. 91, 92. Впервые опубликовало (с рядом неточных прочтений): Н. Ф. Бельчиков. Ф. М. Достоевский. «Домовой». Неизвестный рассказ. «Звезда», 1930, кн. VI, стр. 257–258.

Рукопись (1 л., 2 стр.) представляет собой недатированный беловой автограф без окончания с небольшой правкой Достоевского.

По первоначальному замыслу писателя, «Домовой» должен был явиться второй частью цикла «Рассказы бывалого человека» (см. об этом выше, стр. 482).

ПРИЛОЖЕНИЕ

(Стр. 403)

Печатается по беловому автографу: ЦГАОР, ф. III, отд. I, эксп. 214/13, лл. 15–17 (приложен к отношению штаба отдельного Сибирского корпуса управляющему III Отделением от 26 июня 1854 г.; вшит в дело «Об инженер-поручике Федоре Достоевском»).

Впервые напечатано: «Гражданин», 1883, № 1, «Литературные приложения», стр. 3–7.

В собрание сочинений впервые включено в издании: Биография, Приложения, стр. 17–20.

(Стр. 407)

Печатается по писарской копии: ЦГВИА, ф. 395, оп. 291, д. 45, лл. 9–11 об. (3 л., 6 стр.; приложена к рапорту командира отдельного Сибирского корпуса генерала-от-инфантерии Г. X. Гасфорта военному министру от 3 сентября 1855 г.).

Впервые напечатано: ЛН, т. 22–24, стр. 709–710.

(Стр. 409)

Печатается по писарской копии: ЦГВИА, ф. 395, оп. 291, д. 45, лл. 25–27 (3 л., 5 стр.; приложена к письму генерала-от-инфантерии Г. X. Гасфорта к Н. О. Сухозанету 2-му от 2 нюня 1856 г.).

Впервые напечатано: ЛН, т. 22–24, стр. 719–721.

Помещенные в данном разделе три стихотворения Достоевского при жизни писателя не публиковались. Первое из них — «На европейские события в 1854 году» — было написано в апреле 1854 г. и послано Достоевским, проходившим в это время солдатскую службу в Семипалатинске, через его батальонного командира Велихова начальнику штаба отдельного Сибирского корпуса генерал-лейтенанту Яковлеву, откуда в официальном порядке было отправлено в Петербург начальнику III Отделения Л. В. Дубельту с просьбой поместить его в «С.-Петербургских ведомостях» (обращение Белихова в Управление III Отделения собственной его императорского величества канцелярии см.: ЦГАОР, ф. III, отд. I, эксп. 214/13, лл. 13–14). Но Дубельт не дал своего согласия на печатание стихотворения.

Второе стихотворение — «На первое июля 1855 года» (день рождения императрицы Александры Федоровны) — было написано летом 1855 г. и через командира отдельного Сибирского корпуса генерала Г. X. Гасфорта передано военному министру с просьбой «повергнуть его к стопам ее императорского величества вдовствующей государыни императрицы». Весной 1856 г. было написано третье стихотворение — <На коронацию и заключение мира> («Умолкла грозная война!..»), также пересланное в Петербург с просьбой, «если признается возможным, исходатайствовать высочайшее соизволение на напечатание оного в одном из петербургских периодических изданий» (ЛН, т. 22–24, стр. 708–719). Эта просьба не была удовлетворена.

Стихотворения свидетельствуют об отчаянных попытках Достоевского вернуться в литературу. Этим же стремлением проникнуты и первые после каторги письма к брату: «У меня теперь много потребностей и надежд таких, об которых я и не думал, но это всё загадки, и потому мимо <…>. Ведь позволят же мне печатать лет через шесть, а может быть и раньше. Ведь много может перемениться, а я теперь вздору не напишу. Услышишь обо мне» (см. письмо от 22 февраля 1854 г.).

Но при жизни Николая I попытка привлечь внимание высочайших сфер к трагически безвыходному положению ссыльного литератора осталась безрезультатной. Некоторое облегчение участи Достоевского последовало лишь в конце 1855 г., после того как генерал Гасфорт, препровождая в Петербург военному министру стихотворение «На первое июля 1855 года», просил присвоить Достоевскому унтер-офицерский чин (ЛН, т. 22–24, стр. 708).

Приказ о производстве Достоевского в унтер-офицеры вышел 20 ноября 1855 г. Но писателю важнее всего было добиться разрешения печататься. Об этом свидетельствуют письма к А. Е. Врангелю от 23 марта, 13 апреля и 23 мая 1856 г. «Посылаю стихи на коронацию и заключение мира, — писал Достоевский 23 мая 1856 г. — Хороши ли, дурны ли, но я послал здесь по начальству с просьбою позволить напечатать. Просить же официально (прошением) позволения печатать, не представив в то же время сочинения, по-моему, неловко. Потому я начал со стихотворения. Прочтите его, перепишите и постарайтесь, чтобы оно дошло к монарху». Стихотворение <На коронацию и заключение мира>, сопровожденное просьбой корпусного командира о предоставлении Достоевскому права печататься, было переслано в Петербург. Но, как следует из доклада Военного министерства от 17 сентября 1856 г., «его величество, согласившись на производство Достоевского в прапорщики, приказал учредить за ним секретное наблюдение впредь до совершенного удостоверения в его благонадежности и затем уже ходатайствовать о дозволении ему печатать свои литературные труды» (ЛН, т. 22–24, стр. 722).

Производство Достоевского в прапорщики состоялось 26 октября 1856 г. Но разрешение печататься задерживалось до апреля 1857 г. (см. об этом подробнее: «Былое», 1907, № 1, стр. 246 — приложение к письму Ф. М. Достоевского к Э. И. Тотлебену от 24 марта 1856 г.).

Стихотворения 1854–1856 гг. Достоевский писал в невыносимо тяжелой для него обстановке семипалатинской казармы, находясь в положении политического ссыльного, не имевшего права на возвращение в литературу. Поэтому в оценке лиц и событий он старался строго придерживаться официальных формул и клише русской периодической печати периода Крымской войны, отражавшей правительственные взгляды. Как установил Л. П. Гроссман, разрабатывая в стихотворении «На европейские события в 1854 году» тему Восточной войны, автор перенес в него ряд образов, общих для патриотической поэзии 1854 г., отвечавшей правительственной оценке войны и широко представленной в тогдашних газетах. Таковы стихотворения Ф. Глинки «Ура» (СП, 1854, 4 января, № 2), Н. Арбузова «Врагам России» (СП, 1854, 1 февраля, № 25), Н. Левашова «Святая брань» (СП, 1854, 8 марта, № 54) и др. То же относится и к двум другим стихотворениям (см.: Л. П. Гроссман. Гражданская смерть Достоевского. ЛH, т. 22–24, стр. 683–692).

Так как Достоевский был связан при работе над всеми тремя своими стихотворениями положением бывшего петрашевца и, создавая их, преследовал прежде всего цель убедить правительственные сферы в своей «благонадежности», чтобы вновь открыть себе дорогу в жизнь и в литературу, мы не можем с полной определенностью судить по ним о личных настроениях автора в это время. Однако несомненно, что Достоевский, как видно из его писем к А. Н. Майкову 1856 г., был захвачен общим патриотическим воодушевлением, которое переживали в эпоху Крымской войны широкие слои русского общества. Напрашивается также достаточно обоснованное предположение, что именно в это время сложилось его убеждение об особой роли России в борьбе за освобождение славянских народов от турецкого владычества, которое позднее, в 1876–1877 гг., получило свое выражение на страницах «Дневника писателя». Наконец, очевидно, что Достоевский, так же как большинство его современников (не исключая Герцена), ожидал после смерти Николая I изменений в правительственной политике и связывал со вступлением на престол Александра II определенные политические надежды. Тем не менее у нас нет оснований считать, что стихотворения 1854–1856 гг. означали отказ Достоевского от ряда центральных идей петрашевцев и в особенности от отрицательной оценки политического режима Николая I. Как показали произведения Достоевского начала 1860-х годов, писатель вернулся из Сибири по-прежнему убежденным в необходимости уничтожения крепостного права и проведения ряда других коренных политических и общественно-экономических преобразований, хотя развитие его взглядов на пути их проведения получило иное направление в период выработки его «почвеннической» платформы, сформулированной в журналах «Время» и «Эпоха».

Стихотворение «На европейские события в 1854 году» написано в связи с обострившимся конфликтом между Россией, с одной стороны, и Англией и Францией — с другой, после того как Англия и Франция объявили России войну. Официальной причиной объявления войны было заступничество двух крупнейших европейских христианских держав за Турцию и нежелание их поддержать Россию в споре с Турцией о «святых местах» (Палестине) (см. об этом: Е. В. Тарле. Крымская война. М.—Л., 1950, т. I, стр. 435–485). В «С.-Петербургских ведомостях» в 1854 г. регулярно печатались сообщения под рубрикой «Восстания христиан на Востоке» и статьи, сообщавшие о религиозных преследованиях христиан мусульманами в Турции.

В стихотворении «На европейские события в 1854 году» Достоевский вспоминал политическую ситуацию в Европе в 1831–1832 гг. (русско-польский конфликт), о которой писал и Пушкин («Клеветникам России»). Мысли о славяно-русском единстве, гордость при воспоминаниях о событиях 1812 г., раздумья, омраченные чувством горечи (в связи с военными неудачами России: для Пушкина — под Варшавой в 1831 г., для Достоевского — в Крымской войне), сближают оба эти произведения (см. об этом: Мочульский, стр. 137, 138).

Желание Достоевского подражать оде «Клеветникам России» становится особенно очевидным во второй половине стихотворения. Обращаясь, по примеру Пушкина, к западным дипломатам и журналистам, он отвечает здесь на обвинения, вызванные восточной политикой тогдашней России («Писали вы, что начал ссору русской…»).

Следует отметить, что А. С. Хомяков, Ф. И. Тютчев и другие поэты-славянофилы в первые месяцы после начала военных действий были склонны связывать войну со своими политическими мечтаниями. Они рассматривали ее как испытание, нужное России для ее возрождения, и вместе с тем как необходимое средство для освобождения славянских народов из-под власти Турции и для будущего торжества православного Востока над католическим Западом (см. об этом: Е. В. Тарле. Крымская война, т. I, стр. 449–452). Но вскоре отношение большей части славянофилов к войне изменилось: под влиянием поражений и сдачи Севастополя в их среде, как и во всем русском обществе, резко усилилось недовольство военной и политической системой Николая I.

Сопоставление стихотворения «На европейские события в 1854 году» с двумя позднейшими — обращенными к вдове Николая I и к Александру II при его коронации — делает вероятным вывод, что Достоевский в годы Крымской войны пережил эволюцию, аналогичную той, какую пережили в это время широкие слои русского общества. Если в стихотворении «На европейские события в 1854 году» при всем обилии в нем официальных формул ощущается искреннее авторское воодушевление, то патетические строки обоих позднейших стихотворений производят холодное и вымученное впечатление. В стихотворении «На первое июля 1855 года» акцент лежит уже не столько на событиях, переживаемых Россией, сколько на личной судьбе автора: Достоевский напоминает императрице о себе, призывая простить его и других подобных ему «отверженцев» перед лицом постигших ее и всю Русь испытаний. В третьем стихотворении <На коронацию и заключение мира> отчетливо звучит та же тема. В качестве высшего примера для Александра II здесь выдвигается Христос, простивший на кресте своим мучителям и оставивший человечеству завет всепрощения и любви.

Наряду с поэтическими формулами и фразеологическими оборотами, восходящими к оде «Клеветникам России» («Тянуться ль вам в одно с богатырями…» — ср. у Пушкина: «Иль старый богатырь, покойный на постеле…»), в стихотворениях есть другие реминисценции из Пушкина (ср. начальные строки стихотворения «На первое июля 1855 года» со стихотворением Пушкина «Полководец», 1835) и Лермонтова (ср. строку из стихотворения «На европейские события в 1854 году»: «И места много всем под небесами…» — со стихотворением Лермонтова «Валерик», 1840: «Под небом места много всем…»).

Стихотворение «На первое июля 1855 года» написано в жанре философских од и элегий: Достоевскому могли служить образцами ода Г. Р. Державина на смерть графини Румянцевой (1791), его же стихотворение «На кончину графа Орлова» (1796), элегия В. А. Жуковского «На кончину ее величества королевы Виртембергской» (1819). В стихотворении 1856 г. <На коронацию и заключение мира> Достоевский скорее следовал типу ломоносовских од: см., например, оду «На день восшествия на престол Елисаветы Петровны» (1746). В соответствии с канонами этого жанра, восхваляя Россию, он прославлял ее будущее, которое связывал с предстоящими политическими переменами. Нового царя, по сложившейся традиции, автор называл преемником Петра, — «гиганта самодержавного», тем самым побуждая его (хотя и робко) действовать в духе великого реформатора.

О несовершенстве стихотворений М. М. Достоевский тогда же откровенно писал брату: «Читал твои стихи и нашел их очень плохими. Стихи не твоя специальность» (см. письмо от 18 апреля 1856 г. — Д, Письма, т. I, стр. 529).

Слухи о том, что Достоевский написал верноподданнические стихи, распространились среди петербургских литераторов и вызвали возмущение и насмешки в передовых кругах. В конце 1855 г. в «Современнике» был опубликован фельетон И. И. Панаева «Литературные кумиры, дилетанты и проч.» (С, 1855, № 12, Современные заметки, стр. 235–243), где Достоевский был обрисован в карикатурных тонах. По догадке А. Н. Лурье, фельетон этот был вызван стихотворениями Достоевского (см.: Некрасов, т. VI, стр. 576–578; ср.: Панаев, стр. 438).

На публикацию в 1883 г. стихотворения «На европейские события в 1854 году» резко и по сути своей несправедливо отозвался товарищ Достоевского по заключению в омском остроге Шимон Токаржевский. Перерабатывая свои воспоминания, написанные в начале 1860-х годов, Токаржевский включил отрицательный отзыв об этом произведении и его авторе в главу, посвященную Достоевскому (см.: S. Тоkаrzewski. Siedem lat katorgi. Warszawa, 1907, стр. 153–162), в которой написание стихотворений объясняется верноподданническими побуждениями Достоевского. Отзыв этот приведен в статье «Ф. М. Достоевский по воспоминаниям ссыльного поляка» (PC, 1910, № 3, стр. 611). Автор статьи В. Храневич ввел туда ряд извлечений из книги Токаржевского (в собственном переводе), главным образом для того, чтобы показать недостоверность его мемуаров (см. об этом: наст. изд., т. IV).

Ст. 5–6. Уж лучше бы ~ с домашними делами! — Имеется в виду внутренняя политика Наполеона III, объявившего себя 2 декабря 1852 г. наследственным императором Франции.

Ст. 30. И ваш союз давно не страшен нам! — 12 марта 1854 г. Англия и Франция заключили с Турцией союзный договор, обязуясь поддерживать последнюю в ее войне с Россией; 27 марта Англия, а 28 марта Франция объявили России войну и вскоре заключили дипломатическое соглашение с правительствами Австрии и Пруссии, гарантировавшее неучастие этих стран в войне.

Ст. 41. Писали вы, что начал ссору русской… — Обострение отношений между Россией и Францией провоцировалось Наполеоном III и правительствами Австрии, Пруссии и Англии, хотя и политика Николая I на Востоке была также направлена на разжигание войны (см. об этом: Е. В. Тарле. Крымская война, т. I, стр. 117–145).

Ст. 85–86. Христианин ~ защитник Магомета! — Почти дословное изложение суждений официальной прессы. Ср., например: «Католитические интриганы во Франции охотно протягивают руку приверженцам лжепророка, чтобы этим союзом повредить православной церкви» (из статьи «Турецкие дела», напечатанной в СПбВ, 1854, 4 февраля, № 28).

Ст. 91. Меч Гедеонов в помощь угнетенным… — Гедеон — библейский герой (в переводе с древнееврейского языка — отважный воин), вступивший в неравную борьбу с врагами — см.: Книга судей Израилевых, гл. 6–8. Выражение «меч Гедеонов» символизирует борьбу за святое дело.

———

Ст. 1–7. Когда настала вновь для русского народа ~ Тогда раздался вдруг твой тихий, скорбный стон… — Николай I умер 18 февраля 1855 г., в разгар Крымской войны.

———

Ст. 1. Умолкла грозная война! — Крымская война закончилась заключением Парижского мира 18 (30) марта 1856 г.