Полное собрание сочинений в 8 томах. Том 3

Стой, дурачье! Мечи в ножны вложите!

Не знаете, что делаете вы!

Как, бьешься ты средь челяди трусливой?

Сюда, Бенволио, смерть свою встречай!

Я их мирил. Вложи свой меч в ножны

Иль в ход его пусти, чтоб их разнять.

С мечом в руках — о мире говорить?

Мне даже слово это ненавистно.

Как ад, как все Монтекки, как ты сам!

Трус, начинай!

Эй, топоры, дубины, алебарды!

Бей их! Бей Капулетти! Бей Монтекки!

Что здесь за шум? Подать мой длинный меч[4]!

Костыль, костыль! К чему тебе твой меч?

Меч, говорят! Гляди, старик Монтекки

Мне будто назло так мечом и машет.

Ты, подлый Капулетти!

Не держи!

Не дам тебе приблизиться к врагу.

Бунтовщики! Кто нарушает мир?

Кто оскверняет меч свой кровью ближних?

Не слушают! Эй, эй, вы, люди! Звери!

Вы гасите огонь преступной злобы

Потоком пурпурным из жил своих.

Под страхом пытки, из кровавых рук

Оружье бросьте наземь и внимайте,

Что герцог ваш разгневанный решил.

Три раза уж при мне междоусобья,

Нашедшие начало и рожденье

В словах, тобою, старый Капулетти,

Тобой, Монтекки, брошенных на ветер,

Смущали мир на улицах Вероны

И заставляли престарелых граждан,

Уборы сняв пристойные, хватать

Рукою дряхлой дряхлое оружье,

Изгрызанное ржавчиною мира,

Чтоб унимать грызущую вас злобу.

Но, если вы хоть раз еще дерзнете

Покой нарушить наших мирных улиц, —

Заплатите за это жизнью вы.

Теперь же все немедля разойдитесь.

За мною, Капулетти... Вы ж, Монтекки,

Явитесь днем — узнать решенье наше —

К нам в Виллафранку[5], где вершим мы суд.

Итак, под страхом смерти — разойдитесь!

Кто снова начал этот давний спор?

Скажи, племянник, был ли ты при этом?

Я здесь застал в ожесточенной драке

Двух ваших слуг и двух от Капулетти

И вынул меч, чтоб их разнять; но тут

Явился вспыльчивый Тибальт с мечом.

Мне, бросив вызов, стал над головою

Мечом он ветер разрезать, а ветер,

Не поврежден, освистывал его.

Пока меж нами схватка продолжалась,

Народ сбегаться начал отовсюду,

И драка тут пошла со всех сторон.

Явился герцог — спор был прекращен.

Но где Ромео — ты не знаешь? Счастье,

Что в ссоре он не принимал участья!

За час до той поры, как солнца луч

Взглянул в окно востока золотое,

Пошел пройтись я, чтоб развеять грусть, —

И вот, в тенистой роще сикомор[6],

Что тянется от города на запад,

Увидел сына вашего, синьора.

Пошел к нему я. Он меня заметил

И скрылся от меня в лесной глуши.

Но об его желаниях судил

Я по своим, прекрасно понимая,

Что чувствам в одиночестве вольней.

Так я, не следуя за ним, пошел

Своим путем, и рад был избежать я

Того, кто от меня был рад бежать.

Его там часто по утрам встречают:

Слезами множит утра он росу

И к тучам тучи вздохов прибавляет.

Но стоит оживляющему солнцу

Далеко на востоке приподнять

Тенистый полог над Авроры ложем —

От света прочь бежит мой сын печальный

И замыкается в своих покоях;

Завесит окна, свет дневной прогонит

И сделает искусственную ночь.

Ждать можно бедствий от такой кручины.

Коль что-нибудь не устранит причины.

Известна ль вам она, мой добрый дядя?

Нет! И ее дознаться не могу.

Пытались вы расспрашивать его?

И я и наши многие друзья;

Но он один — советчик чувств своих.

Он — не скажу, что сам себе не верен,

Но так он необщителен и скрытен,

Так недоступен никаким расспросам,

Как почка, где червяк завелся раньше,

Чем нежные листки она раскрыла,

Чтоб солнцу красоту свою отдать.

Узнать бы нам, что значит это горе, —

Его б мы, верно, вылечили вскоре.

Вот он идет. Побудьте в стороне.

Надеюсь, что откроется он мне!

Хотел бы я, чтоб ты услышал скоро

Всю исповедь его! — Идем, синьора!

Брат, с добрым утром.

Утром? Неужели

Так рано?

Било девять.

В самом деле?

Как медленно часы тоски ползут!

Скажи, отец мой только что был тут?

Да. Что ж за горе длит часы Ромео?

Отсутствие того, что бы могло

Их сделать краткими.

Виной — любовь?

Нет!

Не любовь?

Да. Нелюбовь ко мне

Возлюбленной.

Увы! Зачем любовь,

Что так красива и нежна на вид,

На деле так жестока и сурова?

Увы, любовь желанные пути

Умеет и без глаз себе найти! —

Где нам обедать? Что здесь был за шум?

Не стоит отвечать — я сам все слышал.

Страшна здесь ненависть; любовь страшнее!

О гнев любви! О ненависти нежность!

Из ничего рожденная безбрежность!

О тягость легкости, смысл пустоты!

Бесформенный хаос прекрасных форм,

Свинцовый пух и ледяное пламя,

Недуг целебный, дым, блестящий ярко,

Бессонный сон, как будто и не сон!

Такой любовью дух мой поражен.

Смеешься ты?

Нет, брат, — скорее плачу.

Сердечный друг, о чем?

О сердце друга.

Да, злее нет любви недуга.

Печаль, как тяжесть, грудь мою гнетет.

Прибавь свою — ты увеличишь гнет:

Своей тоской — сильней меня придавишь,

Своей любовью — горя мне прибавишь.

Любовь летит от вздохов ввысь, как дым.

Влюбленный счастлив — и огнем живым

Сияет взор его; влюбленный в горе —

Слезами может переполнить море.

Любовь — безумье мудрое: оно

И горечи и сладости полно.

Прощай, однако, брат мой дорогой.

Ромео, подожди, и я с тобой.

Расставшись так со мной, меня обидишь.

Тсс... нет меня! Где ты Ромео видишь?

Я потерял себя. Ромео нет.

Скажи серьезно мне: кого ты любишь?

Сказать со стоном?

Но к чему тут стон?

Скажи, в кого влюблен?

Вели больному сделать завещанье —

Как будет больно это пожеланье!

Серьезно, брат, я в женщину влюблен.

Я так и думал: в цель попал я верно.

Стрелок ты славный. И она прекрасна.

Чем лучше цель, тем попадешь верней.

О, ты неправ по отношенью к ней.

Неуязвима для любовных стрел,

Она Дианы предпочла удел,

Закована в невинность, точно в латы,

И ей не страшен Купидон крылатый.

Не поддается нежных слов осаде,

Не допускает поединка взоров

И даже золоту — святых соблазну —

Объятий не откроет никогда.

Богата красотой. Бедна лишь тем,

Что вместе с ней умрет ее богатство.

Иль целомудрия обет дала?

Да, в этом нерасчетлива была:

Ведь красота от чистоты увянет

И жить в потомстве красотой не станет.

О, слишком уж прекрасна и умна,

Умно-прекрасна чересчур она!

Но заслужить ли ей блаженство рая,

Меня так незаслуженно терзая?

Я заживо убит ее обетом!

Я мертв — хоть жив и говорю об этом.

Послушайся меня: забудь о ней.

О, научи, как разучиться думать!

Глазам дай волю: на других красавиц

Внимательно гляди.

Вот лучший способ

Назвать ее прелестной лишний раз.

Под черной маской милых дам всегда

Мы ожидаем красоту увидеть.

Ослепший никогда не позабудет

Сокровища утраченного — зренья.

Мне покажи красавицу любую —

В ее красе я лишь прочту о том,

Что милой красота — гораздо выше.

Так не учи; забыть я не могу.

Свой долг исполню иль умру в долгу.

Мы оба одинаково с Монтекки

Наказаны; и, думаю, не трудно

Нам, старым людям, было б в мире жить.

Достоинствами вы равны друг другу;

И жаль, что ваш раздор так долго длится.

Но что вы мне ответите, синьор?

Я повторю, что говорил и раньше:

Мое дитя еще не знает жизни;

Ей нет еще четырнадцати лет[7];

Пускай умрут еще два пышных лета —

Тогда женою сможет стать Джульетта.

Я матерей счастливых знал моложе.

Созрев так рано, раньше увядают.

Земля мои надежды поглотила,

И дочь — одна наследница моя.

Но попытайтесь, граф мой благородный, —

Пусть вам любовь отдаст она свободно;

В ее согласии мое — лишь часть;

Я ей решенье отдаю во власть.

Сегодня праздник в доме у меня:

Друзья мои сойдутся и родня;

Кого люблю, тот зван на торжество:

Вы к их числу прибавьте одного.

Земные звезды озарят мой дом,

Заставив ночь казаться ярким днем.

Ту радость, что апрель несет нам милый,

Явившись следом за зимою хилой,

Вам приготовит мой смиренный кров

Средь девушек, среди живых цветов.

Смотрите, слушайте и наблюдайте,

И лучшей предпочтение отдайте.

Одной из многих будет и она,

Хоть, может быть, ценой им неравна.

Войдем со мною, граф. — А ты, любезный,

Верону всю обегай, всех найди,

Кто здесь записан

и проси потом

Мне сделать честь — пожаловать в мой дом.

Коль чувствуешь ты головокруженье,

Кружись в другую сторону — поможет!

Один огонь другого выжжет жженье,

Любую боль прогнать другая может.

Пусть новую заразу встретит взгляд —

Вмиг пропадет болезни старой яд.

Да, это вылечит твой подорожник[8].

Что — это?

Поврежденную коленку.

Ромео, право, ты сошел с ума!

Нет, но несчастней я, чем сумасшедший:

В темницу заперт, голодом измучен,

Избит, истерзан... — Добрый день, приятель.

О да, — мою судьбу в моих несчастьях.

Да, если знаю буквы и язык.

На празднике обычном Капулетти

Среди веронских признанных красавиц

За ужином и Розалина будет —

Красавица, любимая тобою.

Ступай туда, пусть беспристрастный взгляд

Сравнит ее кой с кем из жен Вероны —

И станет лебедь твой черней вороны.

Коль святотатством погрешу таким,

Пусть слезы жгут мои глаза, как пламя;

Смерть от огня пусть карой будет им

За то, что сделались еретиками.

Прекраснее ее под солнцем нет

И не было с тех пор, как создан свет.

Брось! Ты другой не видел красоты,

И сравнивать не мог, конечно, ты.

Глаза твои, хрустальные весы,

Пусть взвесят прелесть и другой красы.

На празднике — красавиц целый ряд

Я укажу, что блеск твоей затмят.

Пойду не с тем, чтоб ими любоваться,

Но чтоб красой любимой наслаждаться.

Где дочь моя? Пошли ее ко мне,

Кормилица!

Невинностью моей

В двенадцать лет — клянусь, уж я давно

Звала ее. — Ягненочек мой, птичка!

Куда ж она девалась? А? Джульетта!

Что там? Кто звал меня?

Зовет синьора.

Вот я, синьора. Что угодно вам?

Вот что... — Кормилица, ступай. Нам надо

Поговорить наедине. А впрочем,

Кормилица, постой, останься лучше.

Ты дочь мою с младенчества ведь знаешь.

На час не ошибусь в ее годах.

Ей нет еще четырнадцати лет.

Четырнадцать своих зубов отдам

(Хоть жаль — их всех-то у меня четыре),

Что ей еще четырнадцати нет.

До дня Петрова сколько остается?

Недели две.

Ну вот, в Петров день к ночи

И минет ей четырнадцать годков.

Она была с моей Сусанной (царство

Небесное всем христианским душам!)

Ровесница. Сусанну бог прибрал.

Ох, я не стоила ее! А вашей

Четырнадцать в Петров день будет точно.

Вот, помнится, одиннадцать годов

Тому минуло, в год землетрясенья,

Как я ее от груди отняла.

Не позабыть! Все помню, как сегодня.

Соски себе натерла я полынью,

На солнце сидя возле голубятни.

Вы в Мантуе тогда с синьором были.

Да, помню, как сейчас: когда она

Почуяла, что горькие соски, —

Как рассердилась дурочка-малышка,

Как замахнулась ручкой на соски!

А тут вдруг зашаталась голубятня.

Я — опрометью прочь!

С тех пор прошло одиннадцать годков.

Она тогда на ножках уж стояла.

Ох, что я, вот вам крест! Да ведь она

Уж вперевалку бегала повсюду.

В тот день она себе разбила лобик,

А муж мой (упокой его господь —

Вот весельчак-то был!) малютку поднял.

«Что, — говорит, — упала ты на лобик?

А подрастешь — на спинку будешь падать.

Не правда ли, малюточка?» И что же!

Клянусь мадонной, сразу перестала

Плутовка плакать и сказала: «Да».

Как долго шутка помнится, ей-богу, —

Хоть проживи сто лет, а не забыть;

«Не правда ли, малюточка?» А крошка

Утешилась и отвечает: «Да».

Ну, будет уж об этом, помолчи.

Да, только так вот смех и разбирает,

Что вспомню, как она забыла слезы

И отвечала: «Да». А ведь, однако,

На лобике у ней вскочила шишка

Не меньше петушиного яичка!

Так стукнулась и плакала так горько,

А он: «Теперь упала ты на лобик,

А подрастешь, на спинку будешь падать.

Не правда ли, малюточка?» И что же!

Она сказала: «Да» — и замолчала.

Ну, замолчи и ты, прошу тебя.

Ну, ладно уж, молчу, господь с тобой.

Милей тебя детей я не кормила.

Ох, только б до твоей дожить мне свадьбы —

Так больше ничего я не хочу.

Вот-вот, как раз о свадьбе и хочу я

Поговорить. — Скажи, Джульетта, дочка,

Была бы ты согласна выйти замуж?

Я о подобной чести не мечтала.

О чести! Каб не я тебя вскормила,

Сказала б: ум ты с молоком всосала.

Так о замужестве пора подумать.

В Вероне многие из знатных дам

Тебя моложе, а детей имеют.

Что до меня — в твои года давно уж

Я матерью твоей была. Ну, словом, —

Твоей руки Парис достойный просит.

Вот кавалер-то, ах, моя синьора!

Что за мужчина! Восковой красавчик!

В веронском цветнике — цветок он самый лучший.

Ох, да, цветок, уж подлинно цветок!

Скажи, могла б его ты полюбить?

На празднике у нас он нынче будет.

Читай, как книгу, юный лик Париса,

В нем красотой начертанную прелесть.

Вглядись в черты, которых сочетанье

Особое таит очарованье;

И все, что скрыто в чудной книге той,

Ты в выраженье глаз его открой.

Как книга без обложки, он лишь ждет,

Какой его украсит переплет.

Но не поймал никто еще той рыбы,

Чью кожу взять на переплет могли бы.

Да, смело может красота гордиться,

Коль эти заключит в себе страницы.

Когда рассказ прекрасный в книге скрыт,

То ею всякий больше дорожит.

Ценней ее застежка золотая,

Смысл золотой собою охраняя.

Так раздели, что есть в его судьбе;

Не станешь меньше, взяв его себе.

Нет, толще станет — так уже ведется.

Как смотришь на любовь его, ответь.

Я постараюсь ласково смотреть,

Но буду стрелы посылать из глаз

Не дальше, чем велит мне ваш приказ.

Идем, Джульетта, граф уже пришел!

Иди, дитя, и вслед счастливых дней

Ищи себе счастливых ты ночей.

Ну что ж, мы скажем в извиненье речь

Иль так войдем, без всяких объяснений?

Нет, нынче уж не в моде многословье.

У нас с собой не будет Купидона

С повязкой на глазах, с татарским луком,

Похожего на пугало воронье

И ужас наводящего на женщин,

Ни устного Пролога, что с запинкой

Сопровождает вход наш под суфлера.

Пусть думают о нас, что им угодно, —

Мы только протанцуем и уйдем.

Мне факел дайте: для веселой пляски

Я слишком грустен; я светить вам буду.

Нет, милый друг, ты должен танцевать.

О нет, вы в танцевальных башмаках

На легоньких подошвах; у меня же

Свинец на сердце: тянет он к земле

И двигаться легко не позволяет.

Но ты влюблен. Займи же пару крыльев

У Купидона и порхай на них!

Стрелой его я ранен слишком сильно,

Чтоб на крылах парить, и связан так,

Что мне моей тоски не перепрыгнуть.

Любовь, как груз, гнетет меня к земле.

Чтобы совсем ты погрузился, надо

Любви на шею камень привязать.

Но груз тяжел для этой нежной вещи.

Ужель любовь нежна? Она жестока,

Груба, свирепа, ранит, как шипы.

За рану — рань ее и победишь.

Ну, дайте же футляр мне для лица.

Личина — на личину. Ну, теперь,

Коль строгий взор во мне изъян заметит,

Пусть за меня краснеет эта харя.

Ну, постучимся и войдем, — и сразу,

Без разговоров, пустимся мы в пляс.

Мне факел! Пусть беспечные танцоры

Камыш бездушный каблуками топчут[9].

Я вспоминаю поговорку дедов:

Внесу вам свет и зрителем останусь.

Разгар игры — а я уже пропал!

Попалась мышь! Но полно, не горюй!

Коль ты устал, так мы тебе поможем,

И вытащим тебя мы из трясины,

Из этой, с позволения сказать,

Любви, в которой по уши завяз ты.

Однако даром свечи днем мы тратим.

О, нет!

Да, в промедлении своем

Мы тратим время, точно лампы днем,

Прими совет наш мудрый пятикратно.

Здесь пять голов; в них пять умов. Понятно?

Как знать? На этот маскарад умно ль

Идти нам?

Почему — узнать позволь?

Я видел сон.

Я тоже, — чем хвалиться?

Что видел ты?

Что часто лгут сновидцы.

Нет, сон бывает вестником судеб.

А, так с тобой была царица Меб[10]!

То повитуха фей. Она не больше

Агата, что у олдермена в перстне[11].

Она в упряжке из мельчайших мошек

Катается у спящих по носам.

В ее повозке спицы у колес

Из длинных сделаны паучьих лапок;

Из крыльев травяной кобылки — фартук;

Постромки — из тончайшей паутины,

А хомуты — из лунного луча;

Бич — тонкий волосок, и кнутовище —

Из косточки сверчка; а за возницу —

Комарик — крошка, вроде червячков,

Живущих у ленивиц под ногтями[12].

Из скорлупы ореха — колесница,

Сработана иль белкой-столяром,

Или жучком-точильщиком, давнишним

Каретником у фей. И так она

За ночью ночь катается в мозгу

Любовников — и снится им любовь;

Заедет ли к придворным на колени —

И снятся им поклоны; к адвокату

На пальцы — и во сне он видит деньги;

На женские уста — и поцелуи

Сейчас же сниться начинают дамам

(Но часто Меб, разгневавшись, болячки

Им насылает — оттого, что портят

Конфетами они свое дыханье);

Порой промчится по носу она

Придворного — во сне он милость чует;

А иногда щетинкой поросенка,

Уплаченного церкви в десятину[13],

Попу она во сне щекочет нос —

И новые ему доходы снятся;

Проедется ль у воина по шее —

И рубит он во сне врагов и видит

Испанские клинки, бои и кубки

Заздравные — в пять футов глубины;

Но прямо в ухо вдруг она ему

Забарабанит — вскочит он спросонья,

Испуганный прочтет две-три молитвы

И вновь заснет. Все это — Меб. А ночью

Коням она же заплетает гривы,

А людям насылает колтуны,

Которые расчесывать опасно[14].

Все это — Меб.

Меркуцио, довольно!

Ты о пустом болтаешь.

Да, о снах.

Они ведь дети праздного ума,

Фантазии бесцельной порожденье,

Которое, как воздух, невесомо,

Непостоянней ветра, что ласкает

Грудь ледяного севера и сразу

Разгневанный летит оттуда прочь,

Свой лик на юг росистый обращая.

Пусть этот ветер нас отсюда сдует.

Окончен ужин, и придем мы поздно.

Боюсь, что слишком рано мы придем.

Предчувствует душа, что волей звезд

Началом несказанных бедствий будет

Ночное это празднество. Оно

Конец ускорит ненавистной жизни,

Что теплится в груди моей, послав

Мне страшную, безвременную смерть.

Но тот, кто держит руль моей судьбы,

Пускай направит парус мой. — Идем!

Бей в барабан!

Добро пожаловать! И пусть те дамы,

Чьи ножки не страдают от мозолей,

Попляшут с вами! Готов поклясться,

Что кто начнет жеманиться, у тех

Мозоли есть!

Ага, я вас поймал?

Привет, мои синьоры! Было время,

Я тоже маску надевал и нежно

Шептал признанья на ушко красотке;

Но все это прошло, прошло, прошло.

Привет мой вам! — Играйте, музыканты. —

Эй, места, места! — Ну же, в пляс, девицы!

Эй вы, побольше света! Прочь столы!

Камин гасите: стало слишком жарко.

Как кстати нам нежданная забава!

Присядь, присядь, любезный братец мой!

Для нас с тобой дни танцев уж прошли.

Когда в последний раз с тобою были

Мы в масках?

Да уж лет тридцать будет.

Нет, что ты, — меньше, друг, конечно, меньше!

На свадьбе у Люченцио то было.

На троицу, лет двадцать пять назад,

Не более, мы надевали маски.

Нет, больше, больше: сын его ведь старше;

Ему за тридцать.

Что ты мне толкуешь?

Каких-нибудь назад тому два года

Он был еще несовершеннолетним.

Скажи, кто та, чья прелесть украшает

Танцующего с ней?

Синьор, не знаю.

Она затмила факелов лучи!

Сияет красота ее в ночи,

Как в ухе мавра жемчуг несравненный.

Редчайший дар, для мира слишком ценный!

Как белый голубь в стае воронья —

Среди подруг красавица моя.

Как кончат танец, улучу мгновенье —

Коснусь ее руки в благоговенье.

И я любил? Нет, отрекайся взор:

Я красоты не видел до сих пор!

Как, этот голос! Среди нас — Монтекки!

Эй, паж, мой меч! Как! Негодяй посмел

Сюда явиться под прикрытьем маски,

Чтобы над нашим празднеством глумиться?

О нет, клянусь я честью предков всех,

Убить его я не сочту за грех!

Что ты, племянник, так разбушевался?

Но, дядя, здесь Монтекки! Здесь наш враг!

К нам этот негодяй прокрался в дом:

Над нашим он глумится торжеством.

Ромео здесь?

Да, негодяй Ромео!

Друг, успокойся и оставь его.

Себя он держит истым дворянином;

Сказать по правде — вся Верона хвалит

Его за добродетель и учтивость.

Не дам его здесь в доме оскорблять я.

Не обращай вниманья на него.

Когда мою ты волю уважаешь,

Прими спокойный вид, брось хмурить брови:

На празднике так неуместна злость.

Она уместна, коль нам мерзок гость.

Я не стерплю его!

Ого! Не стерпишь?

Отлично стерпишь — слышишь ты, мальчишка?

Я здесь хозяин или ты? Ступай!

Не стерпит он! А? Бог меня прости!

Ты средь моих гостей заводишь смуту.

Ишь, вздумал петушиться! Я тебя!

Но, дядя, это срам.

Да, как же, как же!

Мальчишка дерзкий ты! Вот как! Смотри,

Чтоб пожалеть потом не привелось!

Не повреди себе — я знаю чем...

Сердить меня — как раз тебе пристало. —

Отлично, детки. — Дерзкий ты мальчишка!

Веди себя прилично, а не то... —

Побольше света, света! — Стыд какой!

Притихнешь у меня. — Живей, дружки!

Мой гнев и принужденное терпенье

Вступили в бой. Дрожу я от волненья.

Пока уйду я, но его приход

Ему не радость — горе принесет.

Когда рукою недостойной грубо

Я осквернил святой алтарь — прости.

Как два смиренных пилигрима, губы

Лобзаньем смогут след греха смести.

Любезный пилигрим, ты строг чрезмерно

К своей руке: лишь благочестье в ней.

Есть руки у святых: их может, верно,

Коснуться пилигрим рукой своей.

Даны ль уста святым и пилигримам?

Да, — для молитвы, добрый пилигрим.

Святая! Так позволь устам моим

Прильнуть к твоим — не будь неумолима.

Не двигаясь, святые внемлют нам.

Недвижно дай ответ моим мольбам.

Твои уста с моих весь грех снимают.

Так приняли твой грех мои уста?

Мой грех... О, твой упрек меня смущает!

Верни ж мой грех.

Вина с тебя снята.

Синьора, ваша матушка вас просит.

Кто мать ее?

Как, молодой синьор?

Хозяйка дома этого ей мать —

Достойная и мудрая синьора.

А я вскормила дочь, с которой здесь

Вы говорили. Кто ее получит,

Тому достанется и вся казна.

Дочь Капулетти!

Так в долг врагу вся жизнь моя дана.

Идем. Забава славно удалась.

Боюсь, моя беда лишь началась.

Нет, уходить не думайте, синьоры.

Хоть ужин кончен, мы кой-чем закусим.

Идете все же? Ну, благодарю,

Благодарю вас всех. Спокойной ночи. —

Подайте факелы! — Ну спать, так спать.

О, черт возьми, и в самом деле поздно!

Пора в постель.

Кормилица, скажи, кто тот синьор?

Сын и наследник старого Тиберио.

А этот, что сейчас выходит в дверь?

Как будто это молодой Петруччо.

А тот, за ним, тот, кто не танцевал?

Не знаю я.

Поди узнай. — И если он женат,

То мне могила будет брачным ложем.

Зовут его Ромео, он Монтекки,

Сын вашего врага, — один наследник.

Одна лишь в сердце ненависть была —

И жизнь любви единственной дала.

Не зная, слишком рано увидала

И слишком поздно я, увы, узнала.

Но победить я чувство не могу:

Горю любовью к злейшему врагу.

Что? Что это?

Стихи. Мой кавалер

Им научил меня.

Идем, идем! —

Ступай, — последний гость покинул дом.

Былая страсть поглощена могилой —

Страсть новая ее наследства ждет,

И та померкла пред Джульеттой милой,

Кто ранее была венцом красот.

Ромео любит и любим прекрасной.

В обоих красота рождает страсть.

Врага он молит; с удочки опасной

Она должна любви приманку красть.

Как враг семьи заклятый, он не смеет

Ей нежных слов и клятв любви шепнуть.

Настолько же надежды не имеет

Она его увидеть где-нибудь.

Но страсть даст силы, время даст свиданье

И сладостью смягчит все их страданья.

Могу ль уйти, когда все сердце здесь?

За ним ты, прах земной! Найди свой центр!

Ромео! Брат Ромео!

Он разумен

И, верно, уж давно лежит в постели.

Нет, нет, сюда он прыгнул, через стену.

Позвать его?

Да, вызвать заклинаньем!

Ромео, страсть, любовь, безумец пылкий,

Причудник! Появись хоть в виде вздоха!

Одну лишь рифму — и с меня довольно.

Воскликни: «ах»; вздохни: «любовь» и «вновь».

Скажи словечко кумушке Венере,

Посмейся над слепым ее сынком,

Над Купидоном, целившим так метко,

Когда влюбился в нищую король

Кофетуа[17]. Ни отклика, ни вздоха?

Плут умер. Я прибегну к заклинанью.

Тебя я заклинаю ясным взором

Прекрасной Розалины, благородным

Ее челом, пунцовыми устами,

Ногою стройной, трепетным бедром

И прелестями прочими ее, —

Явись, явись нам в образе своем!

Коль слышит он, рассердится, наверно.

Не думаю. Он мог бы рассердиться,

Когда б к его возлюбленной я вызвал

Другого духа, предоставив ей

И победить и вновь заклясть его:

Вот это было б для него обидно.

Но заклинание мое невинно.

Ведь именем возлюбленной я только

Его явиться заклинаю к нам.

Он, верно, спрятался в тени деревьев,

Чтоб слиться воедино с влажной ночью:

Любовь его слепа — ей мрак подходит.

Но будь любовь слепа, она так метко

Не попадала б в цель. Теперь сидит

Он где-нибудь под деревом плодовым,

Мечтая, чтоб любимая его,

Как спелый плод, ему свалилась в руки.

О, будь она, о, будь она, Ромео,

От спелости растрескавшейся грушей!

Прощай, Ромео, я иду в постель.

Мне под открытым небом спать прохладно.

Пойдем.

Пойдем — искать того напрасно,

Кто не желает, чтоб его нашли.

Над шрамом шутит тот, кто не был ранен.

Но тише! Что за свет блеснул в окне?

О, там восток! Джульетта — это солнце.

Встань, солнце ясное, убей луну —

Завистницу: она и без того

Совсем больна, бледна от огорченья,

Что, ей служа, ты все ж ее прекрасней.

Не будь служанкою луны ревнивой!

Цвет девственных одежд зелено-бледный

Одни шуты лишь носят: брось его.

О, вот моя любовь, моя царица!

Ах, знай она, что это так!

Она заговорила? Нет, молчит.

Взор говорит. Я на него отвечу!

Я слишком дерзок: эта речь — не мне.

Прекраснейшие в небе две звезды,

Принуждены на время отлучиться,

Глазам ее свое моленье шлют —

Сиять за них, пока они вернутся.

Но будь ее глаза на небесах,

А звезды на ее лице останься, —

Затмил бы звезды блеск ее ланит,

Как свет дневной лампаду затмевает;

Глаза ж ее с небес струили б в воздух

Такие лучезарные потоки,

Что птицы бы запели, в ночь не веря.

Вот подперла рукой прекрасной щеку.

О, если бы я был ее перчаткой,

Чтобы коснуться мне ее щеки!

О, горе мне!

Она сказала что-то.

О, говори, мой светозарный ангел!

Ты надо мной сияешь в мраке ночи,

Как легкокрылый посланец небес

Пред изумленными глазами смертных,

Глядящих, головы закинув ввысь,

Как в медленных парит он облаках

И плавает по воздуху.

Ромео!

Ромео, о зачем же ты Ромео!

Покинь отца и отрекись навеки

От имени родного, а не хочешь —

Так поклянись, что любишь ты меня, —

И больше я не буду Капулетти.

Ждать мне еще иль сразу ей ответить?

Одно ведь имя лишь твое — мне враг,

А ты — ведь это ты, а не Монтекки.

Монтекки — что такое это значит?

Ведь это не рука, и не нога,

И не лицо твое, и не любая

Часть тела. О, возьми другое имя!

Что в имени? То, что зовем мы розой, —

И под другим названьем сохраняло б

Свой сладкий запах! Так, когда Ромео

Не звался бы Ромео, он хранил бы

Все милые достоинства свои

Без имени. Так сбрось же это имя!

Оно ведь даже и не часть тебя.

Взамен его меня возьми ты всю!

Ловлю тебя на слове: назови

Меня любовью — вновь меня окрестишь,

И с той поры не буду я Ромео.

Ах, кто же ты, что под покровом ночи

Подслушал тайну сердца?

Я не знаю,

Как мне себя по имени назвать.

Мне это имя стала ненавистно,

Моя святыня: ведь оно — твой враг.

Когда б его написанным я видел,

Я б это слово тотчас разорвал.

Мой слух еще и сотни слов твоих

Не уловил, а я узнала голос:

Ведь ты Ромео? Правда? Ты Монтекки?

Не то и не другое, о святая,

Когда тебе не нравятся они.

Как ты попал сюда? Скажи, зачем?

Ведь стены высоки и неприступны.

Смерть ждет тебя, когда хоть кто-нибудь

Тебя здесь встретит из моих родных.

Я перенесся на крылах любви:

Ей не преграда — каменные стены.

Любовь на все дерзает, что возможно,

И не помеха мне твои родные.

Но, встретив здесь, они тебя убьют.

В твоих глазах страшнее мне опасность,

Чем в двадцати мечах. Взгляни лишь нежно —

И перед их враждой я устою.

О, только бы тебя не увидали!

Меня укроет ночь своим плащом.

Но коль не любишь — пусть меня увидят.

Мне легче жизнь от их вражды окончить,

Чем смерть отсрочить без твоей любви.

Кто указал тебе сюда дорогу?

Любовь! Она к расспросам понудила,

Совет дала, а я ей дал глаза.

Не кормчий я, но будь ты так далеко,

Как самый дальний берег океана, —

Я б за такой отважился добычей.

Мое лицо под маской ночи скрыто,

Но все оно пылает от стыда

За то, что ты подслушал нынче ночью.

Хотела б я приличья соблюсти,

От слов своих хотела б отказаться,

Хотела бы... но нет, прочь лицемерье!

Меня ты любишь? Знаю, скажешь: «Да».

Тебе я верю. Но, хоть и поклявшись,

Ты можешь обмануть: ведь сам Юпитер

Над клятвами любовников смеется.

О милый мой Ромео, если любишь —

Скажи мне честно. Если ж ты находишь,

Что слишком быстро победил меня, —

Нахмурюсь я, скажу капризно: «Нет»,

Чтоб ты молил. Иначе — ни за что!

Да, мой Монтекки, да, я безрассудна,

И ветреной меня ты вправе счесть.

Но верь мне, друг, — и буду я верней

Всех, кто себя вести хитро умеет.

И я могла б казаться равнодушной,

Когда б ты не застал меня врасплох

И не подслушал бы моих признаний.

Прости ж меня, прошу, и не считай

За легкомыслие порыв мой страстный,

Который ночи мрак тебе открыл.

Клянусь тебе священною луной,

Что серебрит цветущие деревья...

О, не клянись луной непостоянной,

Луной, свой вид меняющей так часто,

Чтоб и твоя любовь не изменилась.

Так чем поклясться?

Вовсе не клянись;

Иль, если хочешь, поклянись собою,

Самим собой — души моей кумиром, —

И я поверю.

Если чувство сердца...

Нет, не клянись! Хоть радость ты моя,

Но сговор наш ночной мне не на радость.

Он слишком скор, внезапен, необдуман —

Как молния, что исчезает раньше,

Чем скажем мы: «Вот молния». О милый,

Спокойной ночи! Пусть росток любви

В дыханье теплом лета расцветает

Цветком прекрасным в миг, когда мы снова

Увидимся. Друг, доброй, доброй ночи!

В своей душе покой и мир найди,

Какой сейчас царит в моей груди.

Ужель, не уплатив, меня покинешь?

Какой же платы хочешь ты сегодня?

Любовной клятвы за мою в обмен.

Ее дала я раньше, чем просил ты,

Но хорошо б ее обратно взять.

Обратно взять! Зачем, любовь моя?

Чтоб искренне опять отдать тебе.

Но я хочу того, чем я владею:

Моя, как море, безгранична нежность

И глубока любовь. Чем больше я

Тебе даю, тем больше остается:

Ведь обе — бесконечны.

В доме шум!

Прости, мой друг. — Кормилица, иду! —

Прекрасный мой Монтекки, будь мне верен.

Но подожди немного, — я вернусь.

Счастливая, счастливейшая ночь!

Но, если ночь — боюсь, не сон ли это?

Сон, слишком для действительности сладкий!

Три слова, мой Ромео, и тогда уж

Простимся. Если искренне ты любишь

И думаешь о браке — завтра утром

Ты с посланной моею дай мне знать,

Где и когда обряд свершить ты хочешь, —

И я сложу всю жизнь к твоим ногам

И за тобой пойду на край вселенной.

Сейчас иду! — Но если ты замыслил

Дурное, то молю...

Иду, иду! —

Тогда, молю, оставь свои исканья

И предоставь меня моей тоске.

Так завтра я пришлю.

Души спасеньем...

Желаю доброй ночи сотню раз.

Ночь не добра без света милых глаз.

Как школьники от книг, спешим мы к милой;

Как в школу, от нее бредем уныло.

Ромео, тсс... Ромео!.. Если б мне

Сокольничего голос, чтобы снова

Мне сокола-красавца приманить!

Неволя громко говорить не смеет, —

Не то б я потрясла пещеру Эхо[18]

И сделался б ее воздушный голос

Слабее моего от повторенья

Возлюбленного имени Ромео.

Любимая опять меня зовет!

Речь милой серебром звучит в ночи,

Нежнейшею гармонией для слуха.

Ромео!

Милая!

Когда мне завтра

Прислать к тебе с утра?

Пришли в девятом.

Пришлю я. Двадцать лет до той минуты!

Забыла я, зачем тебя звала...

Позволь остаться мне, пока не вспомнишь.

Не стану вспоминать, чтоб ты остался;

Лишь буду помнить, как с тобой мне сладко.

А я останусь, чтоб ты все забыла,

И сам я все забуду, что не здесь.

Светает. Я б хотела, чтоб ушел ты

Не дальше птицы, что порой шалунья

На ниточке спускает полетать,

Как пленницу, закованную в цепи,

И вновь к себе за шелковинку тянет,

Ее к свободе от любви ревнуя.

Хотел бы я твоею птицей быть.

И я, мой милый, этого б хотела;

Но заласкала б до смерти тебя.

Прости, прости. Прощанье в час разлуки

Несет с собою столько сладкой муки,

Что до утра могла б прощаться я.

Спокойный сон очам твоим, мир — сердцу.

О, будь я сном и миром, чтобы тут

Найти подобный сладостный приют.

Теперь к отцу духовному, чтоб это

Все рассказать и попросить совета.

Рассвет уж улыбнулся сероокий,

Пятная светом облака востока.

Как пьяница, неверною стопой

С дороги дня, шатаясь, мрак ночной

Бежит от огненных колес Титана.

Пока не вышло солнце из тумана,

Чтоб жгучий взор веселье дню принес

И осушил ночную влагу рос,

Наполню всю корзину я, набрав

Цветов целебных, ядовитых трав.

Земля, природы мать, — ее ж могила:

Что породила, то и схоронила.

Припав к ее груди, мы целый ряд

Найдем рожденных ею разных чад.

Все — свойства превосходные хранят;

Различно каждый чем-нибудь богат.

Великие в себе благословенья

Таят цветы, и травы, и каменья.

Нет в мире самой гнусной из вещей,

Чтоб не могли найти мы пользы в ней.

Но лучшее возьмем мы вещество,

И, если только отвратим его

От верного его предназначенья, —

В нем будут лишь обман и обольщенья:

И добродетель стать пороком может,

Когда ее неправильно приложат.

Наоборот, деянием иным

Порок мы в добродетель обратим.

Вот так и в этом маленьком цветочке:

Яд и лекарство — в нежной оболочке;

Его понюхать — и прибудет сил,

Но стоит проглотить, чтоб он убил.

Вот так добро и зло между собой

И в людях, как в цветах, вступают в бой;

И если победить добро не сможет,

То скоро смерть, как червь, растенье сгложет.

Отец мой, добрый день!

Господь да будет

Благословен! Но кто же слух мой будит

Приветом нежным в ранний час такой?

О сын мой, должен быть гоним тоской

Тот, кто так рано расстается с ложем.

Мы, старики, спать от забот не можем.

Где сторожем забота — нету сна;

Но юность беззаботна и ясна,

Сон золотой ее лелеет ложе, —

И твой приход меня смущает. Что же?

Иль ты в беде? Иль можно угадать,

Что вовсе не ложился ты в кровать?

Ты прав. Мой отдых слаще был сегодня.

Ты с Розалиной был? О, власть господня!

Я — с Розалиной? Нет! Забыты мной

И это имя и весь бред былой.

Хвалю, мой сын. Но где ж ночной порою

Ты нынче был?

Я все тебе открою:

Я пировал всю ночь с врагом моим,

И невзначай — смертельно ранен им,

И ранил сам его, а исцеленья

Мы оба ждем от твоего уменья.

Как видишь, ненавидеть не могу —

Помочь прошу и моему врагу.

Ясней, мой сын! Играть не надо в прятки,

Чтобы в ответ не получить загадки.

Я буду ясен: сердцу дорога

Дочь Капулетти, нашего врага.

Мы с ней друг другу отдались всецело;

Все решено, и за тобою дело.

Отец, ты должен освятить наш брак,

Навек связать нас. Где, когда и как

Мы встретились, друг друга полюбили —

Тебе дорогой рассказать успею.

Но об одном молю тебя, отец, —

Сегодня ж возложи на нас венец.

Святой Франциск! Какое превращенье!

А твой предмет любви и восхищенья,

А Розалина! Ты ее забыл?

В глазах у вас — не в сердце страсти пыл.

Из-за нее какие слез потоки

На бледные твои струились щеки!

Воды извел соленой сколько ты,

Чтобы любви прибавить остроты?

Еще кругом от вздохов все в тумане,

Еще я слышу скорбь твоих стенаний;

Я вижу — на щеке твоей блестит

След от былой слезы, еще не смыт.

Но это ведь был ты, и вся причина

Твоей тоски была ведь Розалина!

Так измениться! Где ж былая страсть?

Нет, женщине простительней упасть,

Когда так мало силы у мужчины.

Но ты ж сердился из-за Розалины,

Бранил меня, что я ее любил.

Не за любовь, мой сын, — за глупый пыл.

Убить любовь найти велел мне силы.

Но не за тем, чтоб из ее могилы

Любовь иную к жизни вызвать вновь.

О, не сердись, теперь моя любовь

За чувство чувством платит мне сердечно —

Не то, что та.

Та видела, конечно,

Что вызубрил любовь ты наизусть,

Не зная букв. Но, юный флюгер, пусть

Все будет так; пойдем теперь со мною.

Все, что возможно, я для вас устрою:

От этого союза — счастья жду,

В любовь он может превратить вражду.

Идем же, я горю от нетерпенья.

Будь мудр: тем, кто спешит, грозит паденье.

Куда ж, черт побери, Ромео делся?

Он так и не был дома?

Нет, я с его слугою говорил.

Все это из-за бледной Розалины;

Его жестокосердная девчонка

Так мучает, что он с ума сойдет.

Ему Тибальт, племянник Капулетти,

Прислал какую-ту записку на дом.

Клянусь душою, вызов!

Наш друг ответить на него сумеет.

Старый заяц-русак,

Старый заяц-беляк,

Для поста ведь и он пригодится.

Но не съесть натощак,

Если заяц-беляк

Поседел до того, как свариться.

Синьора, синьора, синьора!..

Скажи ей, чтобы под вечер она

На исповедь пошла, — и брат Лоренцо

Нас исповедует и обвенчает.

Вот за труды тебе.

Нет, ни за что!

Возьми, возьми!

Так нынче под вечер? Придет, придет!

Ты у ворот монастыря постой,

И мой слуга придет к тебе туда

С веревочною лестницей: сегодня

По ней на мачту счастья моего

Взберусь я смело под покровом ночи.

Прошу, будь нам верна. Вознагражу я.

Прощай; привет мой госпоже твоей.

Дай бог вам счастья. Но, синьор...

Что скажешь?

Надежен ли слуга ваш? Говорят —

Тогда лишь двое тайну соблюдают,

Когда один из них ее не знает.

Ручаюсь за него — он тверд как сталь.

Послала я кормилицу, как только

Пробило девять. Через полчаса

Она мне обещала возвратиться.

Быть может, не нашла его? Но нет!

Она хромая, а любви послами

Должны бы мысли быть, что в десять раз

Летят скорее солнечных лучей,

Когда они с холмов сгоняют сумрак.

Недаром быстролетные голубки

Всегда несут Венеры колесницу,

А крылья Купидона — легче ветра.

Достигло солнце самой высшей точки

В дневном пути; и с девяти до полдня

Три долгие часа прошли — ее ж

Все нет. О, если б знала страсть она

И молодая кровь бы в ней кипела,

Тогда она летала б точно мячик:

Мои слова к нему ее бросали б,

Его слова — ко мне.

Но старый человек — почти мертвец:

Тяжел, недвижен, бледен, как свинец.

Ах, вот она!

Кормилица, голубка!

Ну что, видала? Отошли слугу.

Пьетро, жди у ворот.

Ну, дорогая, милая!.. О боже!

Что ты глядишь так строго? Все равно,

Коль весть плоха, скажи ее с улыбкой;

Коль хороша, то музыки отрадной

Не порти мне, играя с мрачным видом.

Устала я, дай мне передохнуть.

Ох, косточки болят! Ну и прогулка!

Ах, отдала б тебе свои все кости

Охотно я за новости твои.

Но говори — скорей, прошу, скорее!

Куда спешить? Не можешь подождать?

Ты видишь — дух едва перевожу я?

Однако у тебя хватает духу,

Чтоб мне сказать, что ты дышать не можешь.

Ведь объяснения твои длиннее,

Чем весть сама, с которой ты так медлишь.

Хорошая ль, дурная ль весть — ответь.

Скажи хоть это — и согласна ждать я.

Одно скажи — дурна иль хороша.

Нет, нет, — но это все давно я знаю...

А что про нашу свадьбу он сказал?

О господи! Вот голова болит!

Трещит, как будто хочет разломиться.

А уж спина моя, а поясница...

Не грех тебе кормилицу гонять?

Ведь так меня ты насмерть загоняешь!

Как жаль мне, что неможется тебе.

Но, милая, голубушка, родная,

Скажи — что мой возлюбленный сказал?

Ну, вот что ваш возлюбленный сказал...

Как человек учтивый, благородный

И честный, поручусь... Где ваша мать?

Где мать моя? Как — где? Конечно, дома.

Да где ж ей быть? И что ты отвечаешь

Так странно: «Ваш возлюбленный сказал,

Как честный человек, — где ваша мать?»

Ах, матерь божия, что за горячка!

Так вот моим больным костям припарка?

Ну что же, делай все сама вперед.

Уж рассердилась! Что сказал Ромео?

На исповедь ты отпросилась нынче?

Да.

Ступай же ты на исповедь: у брата

Лоренцо в келье будет ждать жених,

Чтобы тебя своей женою сделать.

А, кровь так и прихлынула к щекам!

Ступай же в церковь. Я — другой дорогой

Пойду за лестницей; по ней твой милый

В гнездо взберется к пташечке впотьмах.

Из-за тебя несу хлопот я бремя:

Но и тебе хлопот настанет время!

Ну, мне обедать, а тебе — идти.

Идти к блаженству. Добрый друг, прости!

Пусть небо этот брак благословит,

Чтоб горе нас потом не покарало.

Аминь, аминь! Но пусть приходит горе:

Оно не сможет радости превысить,

Что мне дает одно мгновенье с ней.

Соедини лишь нас святым обрядом,

И пусть любви убийца — смерть — придет:

Успеть бы мне назвать ее своею!

Таких страстей конец бывает страшен,

И смерть их ждет в разгаре торжества.

Так пламя с порохом в лобзанье жгучем

Взаимно гибнут, и сладчайший мед

Нам от избытка сладости противен:

Излишеством он портит аппетит.

Люби умеренней — и будет длиться

Твоя любовь. Кто слишком поспешает —

Опаздывает, как и тот, кто медлит.

Вот и она. Подобной легкой ножке

Не вытоптать вовеки прочных плит.

Любовники пройдут по паутинке,

Что в легком летнем воздухе летает, —

И не сорвутся. Суета легка!

О мой отец духовный, добрый вечер.

За нас обоих поблагодарит

Тебя Ромео.

И ему привет мой,

Чтобы не даром он благодарил.

О, если мера счастья моего

Равняется твоей, моя Джульетта,

Но больше у тебя искусства есть,

Чтоб выразить ее, — то услади

Окрестный воздух нежными речами.

Пусть слов твоих мелодия живая

Опишет несказанное блаженство,

Что чувствуем мы оба в этот миг.

Любовь богаче делом, чем словами:

Не украшеньем — сущностью гордится.

Лишь нищий может счесть свое именье;

Моя ж любовь так возросла безмерно,

Что половины мне ее не счесть.

Идем, идем, терять не будем время,

Вдвоем вас не оставлю все равно,

Пока не свяжет церковь вас в одно.

Прошу тебя, Меркуцио, друг, уйдем:

День жаркий, всюду бродят Капулетти;

Коль встретимся, не миновать нам ссоры.

В жару всегда сильней бушует кровь.

За мной, друзья, заговорю я с ними. —

Синьоры, добрый день! Мне очень надо

Сказать словечко одному из вас.

Мы разговор на улице ведем.

Не лучше ль нам отсюда удалиться

И разобрать обиды хладнокровно

Иль разойтись? Тут все на нас глазеют.

Затем глаза даны им: пусть глазеют.

Отсюда я ни для кого не сдвинусь.

Бог с вами! Вот пришел мой человек.

Ого, синьор, пускай меня повесят,

Коль он в ливрее вашей. Отправляйтесь

На поле — так за вами он пойдет!

Поймете там, что он за человек.

Ромео, ненависть моя к тебе

Другого слова не найдет: ты подлый!

Но у меня, Тибальт, причина есть

Любить тебя; она тебе прощает

Всю ярость гневных слов. Я не подлец.

Прощай! Я вижу, ты меня не знаешь.

Мальчишка, это извинить не может

Обид, тобою нанесенных мне.

Сейчас вернись и обнажи свой меч.

Клянусь, что я тебя не оскорблял!

Люблю тебя сильней, чем можешь думать,

Пока любви причину не узнаешь.

Так, милый Капулетти мой, чье имя

Мне дорого, как и мое. Прощай!

О низкое, презренное смиренье!

Его загладит лишь alla stoccata[25].

Тибальт, ты, крысолов, — что ж, выходи!

Меркуцио, друг, вложи свой меч в ножны!

Пожалуйте, синьор, — удар за вами.

Бенволио, обнажим и мы мечи,

Чтоб их разнять. — Синьоры, примиритесь!

Тибальт, Меркуцио, герцог запретил

На улицах Вероны столкновенья!

Тибальт, оставь! Меркуцио, друг!

Я ранен!

Чума на оба ваши дома! Я пропал.

А он! Ужель остался цел?

Ты ранен?

Царапина, царапина пустая;

Но и ее довольно. Где мой паж?

Скорей беги, негодный, за врачом!

Друг, ободрись. Ведь рана не опасна.

Я думал сделать лучше.

Бенволио, сведи меня ты в дом

Куда-нибудь, иль я лишусь сознанья.

Чума, чума на оба ваши дома!

Я из-за них пойду червям на пищу,

Пропал, погиб. Чума на оба ваши дома!

Меркуцио, близкий герцогскому дому,

Мой лучший друг, — и что ж, смертельно ранен

Из-за меня! Тибальтом честь моя

Поругана! Тибальтом — тем, с которым

Я породнился час тому назад!

Моя Джульетта, красота твоя

Женоподобным сделала меня

И чести сталь в душе моей смягчила!

Ромео, смелый наш Меркуцио умер.

Вознесся к небу благородный дух,

Презревший слишком рано эту землю.

О черный день! Он лишь начало бед!

Придут за ним еще другие вслед.

Опять Тибальт спешит к нам разъяренный!

Жив, торжествует, — а наш друг убит!

Лети ж на небо, благостная кротость!

Будь мне вождем пламенноокий гнев! —

Тибальт, возьми назад ты слово «подлый»,

Что кинул мне в лицо. Душа Меркуцио

Еще недалеко от нас витает

И хочет в спутницы себе — твою.

Ты, я иль оба — с ним должны пойти.

Мальчишка, здесь ты был с ним неразлучен —

Так будь и там!

А это меч решит!

Ромео, прочь, спасайся!

Народ бежит сюда! Тибальт убит!

Беги, не стой, как камень! Или герцог

Велит тебя казнить! Беги, ну что ж?

Судьба играет мной!

Чего ты ждешь?

Куда бежал тот, кто убил Меркуцио?

Куда Тибальт-убийца убежал?

Вот здесь лежит Тибальт.

Синьор, за мной!

Ты арестован именем закона.

Где гнусные зачинщики резни?

Мой государь, известны мне они.

Сражен рукой Ромео, здесь лежит

Тот, кем Меркуцио доблестный убит.

Тибальт, родной, сын брата моего!

О герцог! Муж! Кровь пролита его!

О государь, ты будешь справедлив,

За нашу кровь Монтекки кровь пролив! —

Увы, племянник милый!

Бенволио, кто кровавый начал бой?

Тибальт. Ромео он сражен рукой!

Ромео с ним заговорил учтиво,

Указывал, как пуст предлог для ссоры,

Предупреждал, что гнев ваш будет грозен, —

Все так спокойно, кротко и смиренно, —

Но ярости его не обуздал;

И, к увещаньям глух, Тибальт направил

Свой острый меч на славного Меркуцио.

Тот вспыхнул, меч свой также обнажил;

В воинственном пылу одной рукою

Смерть отражал, другой — грозил он смертью

Тибальту, столь же ловкому в защите.

«Друзья, довольно вам!» — Ромео крикнул.

Быстрее слов своей рукой проворной

Развел он роковые их клинки

И кинулся меж них. Удар коварный

Из-под его руки нанес Тибальт

Меркуцио храброму и убежал.

Но вскоре возвратился он к Ромео,

Который загорелся жаждой мести.

Молниеносно вспыхнул бой меж ними.

Я не успел разнять их, как Ромео

Сразил Тибальта насмерть и бежал.

Пусть я умру, коль что-нибудь солгал.

Он лжет, он лжет, он родственник Монтекки:

Пристрастье дружбы в этом человеке!

Их двадцать на Тибальта здесь пошли

И только одного убить могли.

Иль правосудья нету в нашем веке?

За жизнь его отдай мне жизнь Монтекки!

Тибальт рукой Ромео был сражен,

Но раньше сам убил Меркуцио он, —

С кого же мне за кровь причтется плата?

Ужель с Ромео? Он любил, как брата,

Меркуцио, и то свершил лишь он,

К чему и так бы присудил закон:

Тибальта он казнил.

И в наказанье

Его мы осуждаем на изгнанье.

Затронут вашею враждой и я:

За вашей распрей — льется кровь моя.

Но вам грозит жестокая расплата,

И будет всем горька моя утрата.

Я буду глух и к просьбам и к словам.

Не тратьте ж их: я им цены не дам.

Ромео — прочь! Коль он отъезд затянет,

Здесь лишний час его последним станет. —

Труп унести! Ждать моего решенья.

Прощать убийство — то же преступленье.

Быстрей, огнем подкованные кони,

К палатам Феба мчитесь! Ваш возница,

Как Фаэтон, на запад гонит вас

И ускоряет ход туманной ночи.

Раскинь скорей свою завесу, ночь,

Пособница любви, закрой глаза

Идущим мимо людям, чтобы мог

Ромео мой попасть в мои объятья

Невидимо, неведомо для всех.

Влюбленным нужен для обрядов тайных

Лишь свет их красоты; к тому ж любовь

Слепа, и ночи мрак подходит к ней.

Ночь, добрая и строгая матрона,

Вся в черном, приходи и научи,

Как, проиграв, мне выиграть игру,

В которой оба игрока невинны.

Овей ланит бушующую кровь

Своим плащом, пока любовь моя,

Осмелившись, считать меня заставит

Лишь долгом скромности — дела любви.

Приди, о ночь, приди, о мой Ромео,

Мой день в ночи, блесни на крыльях мрака

Белей, чем снег на ворона крыле!

Ночь кроткая, о ласковая ночь,

Ночь темноокая, дай мне Ромео!

Когда же он умрет, возьми его

И раздроби на маленькие звезды:

Тогда он лик небес так озарит,

Что мир влюбиться должен будет в ночь

И перестанет поклоняться солнцу.

О, я дворец любви себе купила,

Но не вошла в него! Я продалась,

Но мной не овладели. День мне скучен,

Как ночь нетерпеливому ребенку,

Когда наутро праздника он ждет,

Чтоб наконец надеть свою обнову.

Ах, вот кормилица несет мне вести.

Язык, что лишь произнесет «Ромео»,

Уж одарен небесным красноречьем.

Ну что, ну что? Что это у тебя?

Ах, лестница!

Да, лестница!

Но что же

Случилось? Ах, что ты ломаешь руки?

Ох, горький день! Он умер, умер, умер!

Погибли мы, синьора! Ох, погибли!

Ужасный день! Погиб, убит, скончался!

Ужели зависть знают небеса?

Ромео знает, коль не знает небо.

Ромео, ах, Ромео! Кто б мог думать?

Что ты за дьявол, что меня так мучишь?

От этой пытки ад бы застонал!

Ромео сам себя убил, скажи?

Одно лишь «да» — и этот слог короткий

Скорей меня убьет, чем смертоносный

Взор василиска[27]. Если он убит,

Ответь мне «да», а если жив, — так «нет».

Всю жизнь решит короткий твой ответ!

Я рану видела сама, о боже,

Вот этими глазами! Прямо в грудь!

О, жалостный, кровавый, страшный труп!

Бледнее пепла, весь в крови лежал.

Я так и обмерла, как увидала.

О сердце, разорвись, банкрот несчастный!

В тюрьму, глаза! Не видеть вам свободы!

Одна могила нас с Ромео скрой!

Увы, Тибальт! Он был моим любимцем.

Увы, Тибальт, учтивый, благородный!

Пришлось дожить мне до твоей кончины!

Но что за буря вдруг разбушевалась?

Убит Ромео? Умер и Тибальт?

Мой милый брат и мой супруг любимый?

О трубный глас, вещай кончину мира!

Кто будет жить, коль этих двух не стало?

Тибальт скончался, а Ромео изгнан.

Тибальта он убил — за это изгнан.

Мой бог! Ромео пролил кровь Тибальта?

Да, да! Ужасный день! Он это сделал!

О, сердце змея, скрытого в цветах!

Так жил дракон в пещере этой дивной?

Злодей прекрасный, ангел-искуситель,

О, ворон в оперении голубки,

Ягненок, кровожаднее, чем волк.

Верх низости в божественном обличье,

Святой проклятый, честный негодяй!

Что ж аду ты оставила, природа,

Когда бесовский дух ты поместила

В живой Эдем подобной красоты?

У книг с таким ужасным содержаньем —

Такой красивый был ли переплет?

О, почему ж обман живет в таком

Дворце роскошном?

Ох, в мужчинах нет

Ни совести, ни чести; все — лгуны,

Обманщики, безбожники, злодеи. —

Где мой слуга? Подай мне аквавиты[28]!

Печали и тоска меня состарят.

Позор Ромео!

Будь язык твой проклят

За это слово! Он не для позора

Рожден. Позор стыдился б сам коснуться

Его чела. Оно — священный трон,

Где может быть увенчана достойно

Одна царица всей вселенной — честь.

Какой я зверь, что я его бранила!

А что ж тебе — хвалить убийцу брата?

Мне ль осуждать супруга моего?

О бедный мой, кто ж пощадит тебя,

Коль я, твоя жена трехчасовая,

Не пощадила? Но зачем, злодей,

Убил ты брата моего? Но брат ведь

Злодейски б моего убил супруга!

Прочь, слезы глупые, вернитесь снова

В источник свой. Дань скорби — капли ваши;

Вы ж их, ошибкой, радости несете.

Супруг мой жив; Тибальт его убил бы;

Тибальт убит — иль стал бы сам убийцей.

Вот утешенье! Так чего ж я плачу?

Но слово есть страшней, чем смерть Тибальта, —

Оно меня убило. Я б хотела

Его забыть, но скована им память,

Как злодеяньем грешная душа.

Тибальт убит, Ромео же — в изгнанье!

В изгнанье! Слово лишь одно «изгнанье»

Убило сразу десять тысяч братьев.

Тибальт убит — и так довольно горя.

Когда бы этим кончилось одним!

Но если горю нужно соучастье

И горестей сообщество других —

Зачем во след за этими словами:

«Тибальт убит» — не услыхала я

«Отец» иль «мать скончалась», или «оба»?

Оплакала б я их, как подобает.

Но в заключенье гибели Тибальта —

Изгнание Ромео! Это значит,

Что все убиты: мать, отец, Тибальт,

Ромео и Джульетта — все погибли!

Изгнание Ромео! Нет границ,

Пределов, меры смерти в этом звуке!

Не высказать словами силу муки.

Но где ж отец, где мать?

Тибальта прах

Оплакивают в горе и в слезах.

Пойдешь туда? Я провожу тебя.

Пусть слезы их омоют рану.

Я плакать об одном Ромео стану!

Возьми отсюда лестницу скорей.

О бедная! Обмануты мы с ней.

Ромео изгнан! Ты ко мне на ложе

Должна была служить путем — и что же?

Теперь умру я девушкой-вдовой.

Возьму тебя, в покой пойду я свой.

Идем ко мне, и не супругу там,

А смерти девственность свою отдам.

Ступай к себе. Я приведу Ромео

Тебя утешить; знаю я, где он.

Ну, слышишь? Ночью будет он с тобой.

Успел он в келье у монаха скрыться.

Да, да! Отдай ему ты перстень мой,

И пусть придет со мной навек проститься.

Ну, выходи, Ромео, выходи,

Несчастный человек: влюбилось горе

В твою судьбу; обвенчан ты с несчастьем.

Ну что, отец, к чему приговорен я?

Какое мне неведомое горе

Со мной знакомства ищет?

Милый сын,

Ты слишком уж с невзгодами сдружился!

Суд герцога свершен. Узнай решенье.

Оно страшнее Страшного суда?

Нет! Герцога был мягок приговор.

Не к смерти ты приговорен — к изгнанью.

К изгнанью? Нет, о нет, будь милосерден!

Скажи, что к смерти. Страшный лик изгнанья

Грозней, чем смерть. Не говори: «изгнанье»!

Но ты же изгнан только из Вероны:

Смирись. Ведь мир велик, разнообразен.

Но мира нет за стенами Вероны:

Чистилище там, пытка, самый ад!

Изгнав отсюда, этим изгоняет

Из мира он меня; а это — смерть!

Изгнанье — ложное названье смерти.

Изгнаньем называя смерть, ты рубишь

Мне голову секирой золотой,

Смотря с улыбкой на удар смертельный.

О смертный грех! Что за неблагодарность!

Твою вину закон карает смертью,

Но добрый герцог отстранил закон,

И слово «смерть» он обратил в «изгнанье».

Вот милость. Ты ж ее не хочешь видеть.

Нет, казнь — не милость! Небеса мои —

Там, где Джульетта. Каждый пес, иль кошка,

Иль мышь презренная, любая тварь

Здесь может жить в раю — Джульетту видеть;

Один Ромео — нет! Любая муха

Достойнее, счастливей, чем Ромео:

Она касаться может без помехи

Руки Джульетты — чуда белизны,

Иль красть блаженство рая с милых уст,

Что в девственной невинности как будто

Краснеют от взаимного касанья,

Грехом считая целовать друг друга.

Любая муха; а Ромео — нет!

Свобода ей дана; а он — изгнанник.

И говоришь ты, что не смерть — изгнанье?

И не нашел ужаснее ты яда,

Ножа острей, орудья смертоносней

Изгнанья, чтоб убить меня! Изгнанье!

Твердят то слово грешники, стеная

В аду! Как у тебя достало духу?

Ты, исповедник, мой отец духовный,

Прощающий грехи, мой друг давнишний,

И ты — меня убил, сказав «изгнанье».

Да выслушай, безумец ты влюбленный...

Ты об изгнанье будешь говорить!

Против него я дам тебе оружье.

В несчастьях философия — целебный

Бальзам: она утешит, хоть ты изгнан.

Вновь это слово «изгнан»! О, к чертям

Всю философию! Она не может

Создать Джульетту, передвинуть город

Иль уничтожить этот приговор.

Так что в ней пользы? Даром слов не трать.

О, вижу я, что все безумцы глухи.

Как им не быть, коль слепы мудрецы?

Давай твое обсудим положенье.

Как можем мы с тобою говорить

О том, чего ты чувствовать не можешь?

Будь молод ты, как я, влюблен в Джульетту,

Обвенчан с ней, убийцей будь Тибальта,

Люби, как я, будь изгнан навсегда, —

Тогда бы мог ты говорить об этом,

Рвать волосы, как я, и падать наземь,

Чтобы могилу вымерять свою!

Встань, там стучат. Ромео, милый, спрячься.

Не спрячусь! Разве паром горьких вздохов

Укроюсь, как туманом, от людей.

Ты слышишь, как стучат? — Кто там? Вставай!

Тебя захватят... — Подождите! — Встань же!

Беги в молельню. — Слышу! — Божья воля!

Что за упрямство! — Я иду, иду!

Кто так стучит? Кто там? Чего вам надо?

Впустите — так узнаете. Джульетта

Меня прислала.

В добрый час. Войдите.

Отец, святой отец, скажите мне,

Где, где супруг синьоры? Где Ромео?

Здесь, на полу. Он пьян от слез своих.

Ох, точно так же, как моя синьора.

Точь-в-точь она.

О горькое согласье!

О сходство грустное!

Вот так лежит,

Вопит и плачет, плачет и вопит. —

Ну, встаньте, встаньте, будьте же мужчиной!

Хоть для Джульетты, для нее, вставайте.

Зачем уж так в отчаянье впадать?

Кормилица!

Ох, ох, синьор, ну что ж, смерть — наш удел.

Сказала ты — Джульетта? Что же с нею?

Она меня убийцею считает?

Я запятнал в расцвете наше счастье

Родной ей кровью? Где она и что

Супруга тайная моя о нашей

Любви, навек погибшей, говорит?

Да ничего она не говорит,

А только плачет, плачет; на кровати

Лежит пластом, — вдруг вскочит, начинает

Тибальта звать иль закричит: «Ромео!» —

И упадет опять.

О, это имя,

Подобно выстрелу смертельной пули,

Ее убило так же, как вот эта

Проклятая рука — ее родного!

О мой отец, скажи, где поместилось

В моем презренном теле это имя,

Чтоб мне разрушить гнусное жилье!

Стой, удержи отчаянную руку.

Мужчина ль ты! Да, с виду ты мужчина,

Но плачешь ты по-женски, а поступки

Гнев зверя неразумный выдают.

Ты — женщина во образе мужчины

Иль дикий зверь во образе обоих.

Ты изумил меня, клянусь святыми.

Благоразумней я тебя считал!

Тибальта ты убил — теперь ты хочешь,

Свершивши над собою злое дело,

Убить себя, убить свою супругу,

Которая живет одним тобой!

Восстал ты против своего рожденья,

И неба, и земли: ведь и рожденье,

И небо, и земля — в тебе самом,

Как три единства. Сразу все погибнет!

Стыдись! Стыдись! Позоришь ты свой образ,

Свою любовь, свой разум; ими щедро

Ты наделен, но сам, как лихоимец,

Не пользуешься всем, как подобает,

Чтоб совершенствовать всегда свой образ,

Свою любовь, свой разум. Образ твой —

Лишь восковая форма, если ты

Отступишься от доблести мужчины.

Любовь твоя — лишь клятвопреступленье,

Коль ты нарушишь клятву и убьешь

Любовь, которую клялся лелеять;

И разум твой, что должен украшать

Твой образ и любовь твою, их только

Испортит неумелым обращеньем:

Как иногда в пороховнице порох

У воина неопытного вспыхнет,

Так вспыхнет от неловкости твоей

То, что тебе должно служить защитой. —

Тебя ж взорвет на воздух. Ну, вставай!

Мужчиной будь! Жива твоя Джульетта,

Из-за кого хотел ты умереть, —

Ведь это счастие! Тибальт тебя

Хотел убить, а ты убил его, —

И это счастие! Закон, что смертью

Грозил тебе, как друг к тебе отнесся

И смерть тебе изгнаньем заменил, —

И это счастие! Ты взыскан небом,

И счастие ласкать тебя готово;

Ты ж дуешься на жизнь и на любовь,

Как глупая, капризная девчонка!

Смотри, таким грозит плохой конец.

Ступай к любимой, как решили мы,

Пройди к ней в комнату, утешь ее,

Но уходи, пока дозор не вышел,

Иль в Мантую не сможешь ты пробраться.

Там будешь жить, пока найдем возможность

Брак объявить, с ним примирить друзей,

У герцога прощенье испросить

И с радостью такой сюда вернуться,

Что в двадцать тысяч раз превысит горе,

Которое сейчас ты ощущаешь.

Ступай, кормилица, скажи синьоре,

Чтоб лечь уговорила всех домашних,

И без того измученных от горя:

Ромео к ней придет.

О господи, всю ночь бы так стояла

Да слушала: вот что ученье значит! —

Синьор, я ей скажу, что вы придете.

Скажи, скажи, что я готов к упрекам.

Вот, вам она кольцо отдать велела.

Ступайте! Поспешите: ведь уж поздно.

О, как опять душою ожил я!

Иди же, доброй ночи. Только помни —

От этого судьба зависит ваша:

Или уйдешь ты до вечерней стражи,

Иль на заре беги переодетым

Ты в Мантую. Найду я твоего

Слугу и буду сообщать тебе

Все то, что здесь хорошего случится.

Прощай, дай руку. Поздно; доброй ночи!

Когда б не радости великой зов,

С тобой я век остаться бы готов.

Прости!

Синьор, все эти грустные событья

Нам помешали подготовить дочь.

Она любила брата очень нежно,

Как я. Ну что ж, родимся мы для смерти!

Уж поздно; к вам она теперь не выйдет.

Признаться, если бы не ваш приход,

Я сам давно лежал бы уж в постели.

Да, в час беды — как говорить о свадьбе?

Синьора, доброй ночи. Передайте

Привет мой вашей дочери, прошу.

Охотно. Завтра с ней поговорю.

Сейчас она в плену своей печали.

Синьор, могу вполне ручаться вам

За чувства дочери моей: уверен,

Что будет мне она повиноваться.

Жена, зайди к ней прежде чем ложиться:

Ей о любви Париса ты скажи,

Изволь предупредить ее, что в среду...

Нет, стой: какой сегодня день?

Синьор,

Сегодня понедельник.

Понедельник?

Вот как! Нет, в среду будет слишком рано.

В четверг. Скажи ей, что ее в четверг

Мы с благородным графом обвенчаем.

Готовы ль вы? По сердцу ль вам поспешность?

Без шума справим свадьбу: двое-трое

Друзей... Тибальт ведь так недавно умер:

Нас могут упрекнуть, что не горюем

Мы об усопшем, если пир задать.

Мы пригласим полдюжины друзей —

И все. — Что скажете о четверге?

Что я хотел бы, чтоб четверг был завтра.

Ступайте же домой. Итак, в четверг. —

Смотри, зайди к Джульетте перед сном,

Жена, да подготовь ее ты к свадьбе. —

Прощайте, граф. — Эй, дайте света в спальню!

Уже так поздно, что мы скоро сможем

Сказать, что очень рано. — Доброй ночи!

Ты хочешь уходить? Но день не скоро:

То соловей — не жаворонок был,

Что пением смутил твой слух пугливый;

Он здесь всю ночь поет в кусте гранатном.

Поверь мне, милый, то был соловей.

То жаворонок был, предвестник утра, —

Не соловей. Смотри, любовь моя, —

Завистливым лучом уж на востоке

Заря завесу облак прорезает.

Ночь тушит свечи: радостное утро

На цыпочки встает на горных кручах.

Уйти — мне жить; остаться — умереть.

Нет, то не утра свет — я это знаю:

То метеор от солнца отделился,

Чтобы служить тебе факелоносцем

И в Мантую дорогу озарить.

Побудь еще, не надо торопиться.

Что ж, пусть меня застанут, пусть убьют!

Останусь я, коль этого ты хочешь.

Скажу, что бледный свет — не утра око,

А Цитии чела туманный отблеск,

И звуки те, что свод небес пронзают

Там, в вышине, — не жаворонка трель.

Остаться легче мне — уйти нет воли.

Привет, о смерть! Джульетта хочет так.

Ну что ж, поговорим с тобой, мой ангел:

День не настал, есть время впереди.

Настал, настал! Нет, милый, уходи!

То жаворонок так поет фальшиво,

Внося лишь несозвучность и разлад.

А говорят, что он поет так сладко!

Но это ложь, коль нас он разлучает.

Слыхала я, что жаворонок с жабой

Глазами обменялся[29]: ах, когда бы

И голосом он с нею обменялся!

Он нам велит объятья разомкнуть,

Он — вестник дня; тебя он гонит в путь.

Ступай: уж все светлее и светлее.

Светлей? А наше горе все темнее.

Синьора!

Няня!

Джульетта, матушка идет к тебе.

Уж рассвело, — так будьте осторожны.

Впусти же день, окно, — а жизнь возьми.

Прости, прости! Последний поцелуй —

И я спущусь.

Как, ты уже ушел?

Возлюбленный, супруг мой, друг мой нежный!

Смотри же, шли мне вести каждый час.

В одной минуте — много, много дней.

Как по такому счету я состарюсь,

Пока опять Ромео я увижу!

Прости! Ловить я буду каждый случай,

Чтобы послать тебе привет, мой ангел.

Ты думаешь, мы свидимся еще?

Уверен я; и будут дни печали

Служить предметом сладостных бесед.

Душа моя полна предчувствий мрачных:

Мне чудится — ты там стоишь внизу,

Как будто бы мертвец на дне могилы.

Я плохо вижу — иль ты страшно бледен?

И ты бледна, мой ангел. Нашу кровь

Сосет печаль. Прости, моя любовь!

Судьба, тебя зовут непостоянной!

Коль это так — что до него тебе?

Ромео — постоянства образец!

Так будь непостоянна; я надеюсь,

Тогда его держать не станешь долго

И мне вернешь.

Джульетта, ты не спишь?

Кто там зовет? Синьора мать моя?

Так поздно не легла иль рано встала?

Какой привел ее нежданный повод?

Джульетта, что с тобой?

Я нездорова.

Ты все еще оплакиваешь брата?

Но слезы из могилы не поднимут,

А подняли б, так не вернули б к жизни.

Брось плакать: есть любви избыток в горе,

В избытке ж горя — только недостаток

Благоразумья.

Дайте плакать мне.

Чувствительна моя утрата слишком.

От слез она чувствительнее будет

И все ж не возвратит тебе того,

О ком ты плачешь.

Чувствуя утрату,

Могу ли не оплакивать я друга?

Дитя, не так о нем ты плачешь, сколько

О том, что жив злодей, его убийца.

Какой злодей?

Один злодей — Ромео.

На сотню миль далек он от злодейства.

Прости его господь, как я прощаю,

Хоть так никто не ранил сердца мне.

Да, потому что жив убийца гнусный.

А мне его руками не достать.

О, если б я могла отмстить за брата!

Не бойся, мы сумеем отомстить.

Дитя, не плачь; я в Мантуе, где скрылся

Беглец презренный, знаю человека:

Он поднесет ему такого зелья,

Что сразу он отправится к Тибальту.

Тогда, надеюсь, будешь ты довольна.

Нет, до тех пор не буду я довольна,

Пока Ромео не увижу... мертвым, —

Так мысль о брате сердце мне терзает.

О, если б человека вы нашли,

Чтоб отнести тот яд, что я смешаю.

Отведавши его, Ромео скоро

Заснет спокойно. О, трепещет сердце

При имени его, и не могу я

Лететь к нему, чтобы излить всю силу

Моей любви к Тибальту — на убийцу!

Готовь же яд, — найду я человека.

Но с вестью радостной к тебе пришла я.

Как кстати радость в этот скорбный час!

Какие ж вести, матушка, скажите?

Заботливый родитель у тебя,

Дитя мое: чтоб грусть твою рассеять,

Тебе готовит день такого счастья,

Какого и не ждали мы с тобой.

Дай бог, синьора. Что же это будет?

А вот, дитя мое: в четверг поутру

Прекрасный, юный, благородный граф

Парис введет тебя во храм Петра

Счастливою и радостной невестой.

Клянусь я храмом и самим Петром,

Что мне не быть счастливою невестой!

Что за поспешность? Я должна венчаться

С тем, кто меня и не просил об этом!

Прошу вас, передайте вы синьору

Отцу, что замуж не хочу. Я лучше

Пошла б за ненавистного Ромео,

Чем за Париса. Вот уж вправду — радость!

Вот твой отец; сама с ним объясняйся.

Посмотрим, как он примет твой ответ.

Спускается роса с заходом солнца;

Но по уходе бедного Тибальта

Льет ливмя дождь.

Что, девочка-фонтан, ты вся в слезах?

Все ливень? В маленьком и юном теле

Все сразу — море, ветер и ладья!

В твоих глазах, что назову я морем, —

Приливы и отливы горьких слез;

Как утлая ладья, ты утопаешь

В струях соленых; вздохи — это ветер.

Бушуя вперемежку со слезами, —

Коль не настанет штиль, — они потопят

Твое взметаемое бурей тело. —

Жена, сказала ты, что мы решили?

Да, но она благодарить не хочет.

С могилой бы мне дуру обвенчать!

Как! Объясни мне, объясни, жена!

Не хочет? Как! И не благодарит?

И не гордится? Не почла за счастье,

Что ей, несто́ящей, мы подыскали

Достойного такого жениха?

Я не горжусь, что вы его нашли,

Но благодарна, что его искали.

Как мне гордиться тем, что ненавистно?

Но все же я вам благодарна даже

За ненависть, коль от любви она.

Бессмыслица! Что это означает?

«Горда» — и «благодарна», «не желаю» —

И «не горжусь»! Нет, дерзкая девчонка!

Нет, гордость, благодарность — все к чертям!

Ты, неженка, будь к четвергу готова

Отправиться с Парисом в храм Петра —

Иль на вожжах тебя поволоку.

Прочь, дура, прочь, беспутная девчонка!

Прочь, немочь бледная!

С ума ты сходишь!

Отец мой, умоляю на коленях,

Одно лишь слово дайте мне сказать.

Черт побери, негодная девчонка!

Тварь непокорная! Я говорю:

В четверг пойдешь смирнехонько ты в церковь!

Иль больше мне не смей смотреть в лицо.

Молчать! Не отвечать! Не возражать!

Ох, руки чешутся... А мы жалели,

Жена, что бог одну лишь дочь нам дал!

Я вижу, что и этой слишком много

И что она для нас — одно проклятье.

Прочь, подлая!

Спаси ее господь!

Нехорошо так говорить, синьор.

Эй, умница, попридержи язык!

Советчица, толкуй с бабьем! Ступай!

Что ж я плохого говорю?

Ну, с богом!

И слова не скажи?

Молчи ты, дура!

За чаркой с кумушками проповедуй!

Нам это ни к чему.

Ты слишком вспыльчив.

Клянусь душою, тут с ума сойдешь:

Днем, ночью, дома, в обществе, за делом

И за игрой — одной моею было

Заботою — найти ей жениха.

И вот, нашел из герцогского рода,

Богат, красив, воспитан превосходно,

Все говорят — прекрасных полон свойств,

Сложен — как лучше быть нельзя мужчине.

И вот, имей плаксивую девчонку,

Пустую куклу, что в такой удаче

Изволит отвечать: «не выйду замуж»,

«Я не желаю», «я любви не знаю»,

«Я слишком молода», «прошу прощенья»!

Не выйдешь замуж? Как тебе угодно!

Пасись, где хочешь, только вон из дома!

Смотри, обдумай, я ведь не шучу.

Коль ты моя — отдам тебя ему,

А не моя, так убирайся к черту!

Хоть нищенствуй, подохни под забором —

Клянусь, ты будешь для меня чужой.

Мое добро тебе не будет в помощь.

Так поразмысли: клятву я сдержу!

Ужели в небесах нет милосердья,

Чтоб в глубину тоски моей взглянуть?

Родная, не гони меня, молю!

Отсрочь мой брак на месяц, на неделю;

А нет — мне ложе брачное готовьте

В том темном склепе, где лежит Тибальт.

Не говори со мной — я не отвечу.

Как хочешь, поступай: ты мне не дочь.

О боже мой! Кормилица, что делать?

Супруг мой на земле, а клятва — в небе.

Как ей вернуться на землю, пока

Супруг мой не вернет ее мне с неба,

Покинув землю? Дай совет! Утешь!

Увы, увы, как могут небеса

Терзать такое слабое созданье,

Как я? Хоть чем-нибудь порадуй, няня!

Ужель нет утешенья?

Есть, конечно.

Ромео изгнан; об заклад побьюсь —

Он не вернется требовать тебя,

А если и вернется, — только тайно,

И если уж так дело обстоит,

Я полагаю — выходи за графа.

Вот славный кавалер!

Пред ним Ромео — кухонная тряпка.

Орлиный глаз, зеленый, быстрый. Верь,

С таким супругом будет больше счастья.

Он — лучше; ну, а если и не лучше, —

Тот умер или все равно, что умер:

Живи он даже здесь — тебе нет пользы.

И это ты мне говоришь от сердца?

И от души! Иль бог меня убей.

Аминь!

Что?

Ты утешила прекрасно,

Ступай и матушке скажи, что я

К духовнику покаяться пошла

В том, что отца так сильно рассердила,

И получить прощение грехам.

Скажу, скажу. Вот это так умно!

Проклятая старуха, злобный дьявол!

Где хуже грех? Подучивать меня

Нарушить верность моему супругу

Или вот так хулить его устами,

Которыми расхваливала раньше

Сто тысяч раз? Советчица, ступай!

Тебя из сердца изгоню навек!

Пойду к духовнику я за советом:

Быть может, он предотвратит беду;

А нет — я силы умереть найду.

В четверг, синьор? Какой короткий срок!

Отец мой, Капулетти[30] так желает;

Не мне его поспешность замедлять.

Но неизвестны вам невесты чувства.

Путь не прямой. Он мне не по душе!

Она без меры плачет о Тибальте,

С ней о любви не мог я говорить:

В приюте слез Венера не смеется.

Но кажется отцу ее опасным,

Что так она печали предается,

И мудро он решил наш брак ускорить,

Чтоб наводненье слез остановить.

Способствует тоске уединенье;

Ей станет легче в обществе супруга, —

Вот в чем такой поспешности причина.

О, если бы не знал я той причины,

Что нам велит замедлить этот брак!

Но вот сюда идет сама синьора.

Я счастлив встретить здесь мою супругу!

Да, если я смогу вам стать супругой.

Так будет, быть должно: в четверг — наш брак.

Что быть должно, то будет.

Это так.

Пришли вы исповедаться отцу?

Ответив, исповедалась бы вам.

Не скройте от него любви ко мне.

Признаюсь вам, что я люблю его.

И также, что вы любите меня?

Цены в моем признанье будет больше,

Коль не скажу вам этого в лицо.

Твое лицо от слез так изменилось,

Бедняжка!

Слез не велика победа:

И раньше было мало в нем красы.

Ты хуже слез вредишь ему словами.

Но правда ведь не клевета, синьор;

И говорю я о моемлице.

Оно — мое; ты ж на него клевещешь.

Возможно: ведь оно уж не мое. —

Святой отец, свободны вы сейчас?

Иль, может быть, прийти перед вечерней?

Свободен я, дочь грустная моя. —

Граф, мы должны наедине остаться.

О, я мешать не смею благочестью, —

В четверг тебя, Джульетта, разбужу я;

Пока — прими священный поцелуй.

Запри же дверь — и плачь со мною вместе.

Ни жизни! Ни надежды! Ни спасенья!

Твоя беда известна мне, Джульетта;

Что делать нам — ума не приложу...

Я слышал, что отсрочка невозможна:

В четверг должна ты стать женою графа.

Не говори об этом, коль не в силах

Придумать, как нам этого избегнуть.

Коль не поможешь мудростью своей,

Так назови мое решенье мудрым —

И мой кинжал пошлет мне избавленье.

Бог нам сердца соединил с Ромео,

Ты наши руки здесь соединил;

И раньше, чем моя рука, тобою

Врученная Ромео, закрепит

Другой союз, иль любящее сердце

Изменит и отдаст себя другому, —

И руку уничтожу я и сердце.

Так пусть мне даст твой многолетний опыт

Немедленный совет: иначе — видишь? —

Между моим несчастием и мною

Борьбу рассудит этот острый нож

И то решит, чему твой ум и годы

Достойного исхода не подыщут.

Не медли же, скорее мне ответь!

Коль средства нет, я жажду умереть.

О дочь моя, есть слабый луч надежды.

Для этого должна моя решимость

Такой же быть отчаянной, как то,

Что мы хотели бы предотвратить.

Когда — скорей, чем стать женой Париса, —

Убить себя ты хочешь добровольно,

То, может быть, ты испытать решишься

Подобье смерти, чтоб стыда избегнуть.

Коль ты согласна, средство я найду.

Отец, скорей чем стать женой Париса,

Вели мне спрыгнуть со стены той башни,

Пошли меня к разбойникам в вертеп,

В змеиный лог, свяжи одною цепью

С ревущими медведями меня

Иль на всю ночь запри меня в мертвецкой,

Наполненной гремящими костями

И грудами безглазых черепов,

Зарой меня ты в свежую могилу

И с мертвецом в один закутай саван —

Все, все, о чем, лишь слушая, трепещешь,

Все сделаю без страха, чтоб остаться

Возлюбленному верною женой.

Так вот: иди домой; будь весела

И дай согласье стать женой Париса.

А завтра, в среду, постарайся на ночь

Одна остаться: в эту ночь пускай

Кормилица с тобою не ночует.

Возьми вот эту склянку — и в постели

Ты выпей все до капли; и мгновенно

По жилам разольются у тебя

Дремотный холод и оцепененье,

Биенье пульса сразу прекратится,

Ни теплота, ни вздох не обличат,

Что ты жива, и розы на ланитах

И на устах подернет бледность пепла;

И окна глаз закроются, как будто

От света жизни смерть их заградила;

Все члены, лишены упругой силы,

Застынут, станут мертвенно-недвижны;

И вот в таком подобье страшной смерти

Ты ровно сорок два часа пробудешь,

Чтобы потом проснуться, как от сна.

Итак, когда жених придет поутру,

Чтоб разбудить тебя, ты будешь мертвой.

Тогда тебя, как наш велит обычай,

В наряде брачном и в гробу открытом

Перенесут в старинный склеп фамильный,

Приют последний рода Капулетти.

Я обо всем дам знать письмом Ромео,

Он явится, — с ним вместе ждать мы будем,

Пока проснешься ты, и в ту же ночь

Ромео в Мантую с тобой уедет.

Так спасена ты будешь от позора,

Коль нерешительность и женский страх

Тебе не помешают в смелом деле.

О, дай мне, дай! Не говори о страхе!

Возьми, ступай. Будь твердой и отважной

В решенье этом. Тотчас же пошлю

Я в Мантую Ромео донесенье.

Любовь, дай сил! Они ж дадут спасенье.

Прости, отец мой!

Проси же всех, кто в список помещен.

Ты, малый, отправляйся и найми

Десятка два искусных поваров.

И что же ты по этому узнаешь?

Ступай, ступай.

Не знаю, как мы справимся со всем.

Что, дочь моя пошла к духовнику?

Да, синьор.

Ну, может быть, он вразумит ее.

В ней говорит упрямство и строптивость.

Глядите-ка, вот и она вернулась

От исповеди: весело так смотрит!

Ну что, упрямица? Где ты шаталась?

Там, где я раскаянью научилась

В грехе непослушанья вашей воле.

Святой отец велел мне — на коленях

Молить прощенья. Я молю: простите!

Отныне я покорна вам во всем.

Послать за графом! Известить его!

Я завтра ж утром обвенчаю вас.

С ним встретилась я в келье у Лоренцо

И выразила, как могла, любовь,

Границ приличья не переступая.

Ну вот, я очень рад, прекрасно. Встань.

Вот так и следует. Теперь я должен

Увидеть графа. — Эй, послать за ним! —

Клянусь душою, наш монах — святой:

Весь город наш ему обязан многим.

Кормилица, пойдем ко мне наверх:

Ты мне должна помочь сейчас же выбрать

Наряд, достойный завтрашнего дня.

До четверга успеете еще.

Нет, нет, ступайте: завтра же вам в церковь.

Нам невозможно будет все устроить:

Уж ночь почти.

Тсс... Я примусь за дело.

На славу будет все, жена, ручаюсь.

Ступай к Джульетте выбирать наряды.

Не лягу я; оставь меня в покое;

Хозяйкой буду нынче я. — Эй, вы!

Все разбежались? Хорошо: я сам

Пройду к Парису, сообщу ему,

Что свадьба завтра. Отлегло от сердца,

Когда капризница моя смирилась.

Да, это платье лучше всех. — Теперь,

Кормилица, оставь меня одну:

Всю ночь молиться надо мне, чтоб небо

Моей судьбе печальной улыбнулось:

Ты знаешь ведь, как тяжко я грешна. —

Хлопочете? Не нужно ль вам помочь?

Нет, матушка: мы выбрали уж все,

Что к завтрашнему дню необходимо.

Прошу, позвольте мне одной остаться.

Пускай кормилица вам помогает:

Я думаю, у вас хлопот немало —

Такая спешка.

Ну, спокойной ночи,

Ложись и ты: тебе ведь нужен отдых.

Прощайте! — Свидимся ль еще? Кто знает!

Холодный страх по жилам пробегает

И жизни теплоту в них леденит. —

Верну их, чтоб утешили меня. —

Кормилица! — Нет! Что ей делать здесь?

Одна сыграть должна я эту сцену.

Сюда, фиал!

Что если не подействует напиток?

Ужель придется утром мне венчаться?

Нет! Это помешает. Здесь лежи.

А если яд монах мне дал коварно,

Чтобы убить меня, боясь бесчестья,

Когда б открылось, что меня с Ромео

Уж обвенчал он раньше, чем с Парисом?

Боюсь, что так... Но нет, не может быть:

Известен он своей святою жизнью!

Не допущу такой недоброй мысли.

А если... если вдруг в моем гробу

Очнусь я раньше, чем придет Ромео

Освободить меня? Вот это — страшно!

Тогда могу я задохнуться в склепе.

В чью пасть не проникает чистый воздух,

И до его прихода умереть!

А коль жива останусь — лишь представить

Ужасную картину: смерть и ночь,

Могильный склеп, пугающее место,

Приют, где сотни лет слагают кости

Всех наших предков, где лежит Тибальт

И в саване гниет, где, говорят,

В известный час выходят привиденья...

Что если слишком рано я проснусь?

О боже мой! Воображаю живо:

Кругом — ужасный смрад, глухие стоны,

Похожие на стоны мандрагоры[31],

Когда ее с корнями вырывают, —

Тот звук ввергает смертного в безумье...

Что если я от ужаса, проснувшись,

Сойду с ума во тьме и буду дико

Играть костями предков погребенных,

И вырву я из савана Тибальта,

И в исступленьи прадедовской костью,

Как палицей, свой череп размозжу?

Мой бог! Тибальта призрак здесь — он ждет

Ромео, поразившего его

Своим мечом... Стой, стой, Тибальт! — Ромео,

Иду к тебе! Пью — за тебя!

Возьми ключи и пряностей достань.

Айвы и фиников на кухню просят.

Живей! Вторые петухи пропели.

Звонили к утрене: уж три часа.

Голубушка, смотри за пирогами;

Припасов не жалей.

Да полно, сударь!

Охота заниматься бабьим делом?

Ложитесь-ка: не спавши ночь, наутро

Вы будете больны.

Э, мало ли мне в жизни приходилось

Из-за пустых причин не спать ночей, —

И никогда я болен не бывал.

Да, да, ты был порядочным кутилой.

Теперь-то уж я посмотрю за тем,

Чтоб по ночам ты спал.

Ах, ревность, ревность!

Синьор, для кухни что́ — и сам не знаю.

Живей, живей! Возьми посуше дров;

Да Пьетро позови: он скажет где.

Синьор, и я ведь не без головы, —

Мы вам дрова разыщем и без Пьетро.

Ответ хорош... Веселый подзаборник!

Будь дровяною головой!

Граф скоро с музыкантами придет, —

Он обещал.

Да вот уж я их слышу.

Кормилица! Жена! Эй вы! Да где ж вы?

Ступай — буди и наряжай Джульетту.

Париса встречу я. Да поскорее!

Поторопись! Жених уже явился.

Поторопись, ты слышишь?

Синьора, а, синьора! А, Джульетта!

Моя овечка! Фу, какая соня!

Синьора! Душенькая моя! Невеста!

Ни слова? Выспаться вперед решила

За всю неделю. Дело: нынче ночью

Уж граф Парис себя побеспокоит,

Чтоб отдыха тебе не дать. Что ж это,

Прости мне бог? Вот крепко как заснула!

Не добудиться. Как же быть? Синьора!

Ну, пусть в постели граф застанет вас:

Уж он сумеет вас поднять, не так ли?

Смотрите-ка! Одета, в платье спит! —

Проснитесь же, синьора, — а, синьора? —

О господи помилуй! Умерла!

Ах, ах! Зачем я родилась на свет!

Ах! Аквавиты мне! Синьор! Синьора!

Что здесь за шум?

О злополучный день!

Да что случилось?

Вот! Глядите! Горе!

О! Жизнь моя, дитя мое, Джульетта!

Проснись! Взгляни! Иль я умру с тобой! —

На помощь! Помогите!

Не стыдно ль вам? Ведите же Джульетту:

Жених уж здесь.

Увы! Она скончалась!

Мертва, мертва, мертва! Ужасный день!

Дай поглядеть. Увы! Похолодела!

Застыла кровь, и члены онемели!

С ее устами жизнь давно рассталась.

Смерть, как мороз безвременный, убила

Прекраснейший из всех цветов в саду.

О горький день!

О страшная беда!

Смерть, взявшая ее, чтоб возроптал я,

Связала мне уста, — и я безмолвен.

Готова ли во храм идти невеста?

Готова, да, чтоб больше не вернуться!

О сын мой, в ночь перед твоею свадьбой

Легла в постель с твоей невестой смерть.

Вот здесь лежит цветок, растленный смертью.

Смерть — вот теперь мне зять, вот мне наследник:

Дочь отняла она. Умру и я!

Богатство, жизнь — я все оставлю смерти.

О, как я ждал увидеть утра лик!

И что же он глазам моим являет!

Проклятый, страшный, ненавистный день!

Страшнейший час из всех часов, что время

Встречало в вечном странствии своем!

Одна, одна ведь у меня была,

Единственная радость и утеха!

Жестокой смертью отнята навек!

О горе! Горький, горький, горький день

Из всех, что в этой жизни я видала!

Ужасный день! О ненавистный день!

Чернее дня на свете не бывало!

О горький день! О горький день!

Обманут, разведен, сражен, убит!

Смерть гнусная, обманут я тобою!

Жестокая! Сразила ты меня!

Любовь моя! О жизнь моя! Но нет —

Не смерть, а лишь любовь и после смерти!

Поруган, оскорблен, казнен, убит!

Ужасное несчастье! Для чего ты

Пришло, — чтобы убить, убить наш праздник?

Дитя мое, дитя! Душа моя!

Ты больше не дитя мое! Мертва!

Увы, она мертва, и вместе с нею

Вся радость сердца умерла навек.

Довольно, постыдитесь! Вопли горя

Ведь не излечат горя! В милой деве

Имели долю вы — и небеса.

Но вся она теперь досталась небу,

Тем лучше для нее! Не в силах были

Свою вы долю удержать от смерти;

А небо сохранило часть свою:

Небесным счастьем это вы считали —

И плачете теперь, когда она

Возвышена превыше туч, до неба.

Вы плохо любите свое дитя,

Коль ропщете, ее блаженство видя.

В замужестве счастливее не та,

Что долго женщиной живет замужней:

Счастливей та, что рано умерла.

Отрите ваши слезы. Розмарином

Прекрасное ее усыпьте тело

И, как велит обычай, отнесите

Ее в наряде подвенечном в церковь.

Скорбь — свойство есть природное людей,

Но разум наш смеется лишь над ней.

Увы, наш праздник будет превращен

В обряд печальный пышных похорон.

Звон погребальный музыку заменит,

В поминки обратится брачный пир,

Ликующие гимны — в панихиду.

Венок венчальный — к трупу перейдет.

Все превращенье страшное претерпит!

Ступайте же, синьор, и вы, синьора,

И граф, и приготовьтесь проводить

Прекрасную усопшую в могилу.

Карает вас небес святая воля.

Пусть ропот ваш не прогневит их боле.

Что ж, флейты нам убрать, да и убраться?

Да, люди добрые, уж уберите:

Вы видите, какой плачевный случай.

Хоть и плачевный, заплатить нам надо.

«Коль изнывает грудь от муки

И душу думы грустные мрачат,

То музыки серебряные звуки...»

«То музыки серебряные звуки

Мне быстро горе облегчат».

Коль можно верить сновиденьям сладким,

Мне сны мои предсказывают радость.

В груди моей — как царь на троне — сердце.

Весь день меня какой-то дух уносит

Ввысь над землею в радостных мечтах.

Мне снилось, что меня моя супруга

Нашла умершим. Что за странный сон,

Где мертвецу дана возможность мыслить!

И вот она горячим поцелуем

Такую жизнь в уста мои вдохнула,

Что ожил я и сделался царем.

Как сладостно владеть самой любовью,

Коль тень ее уже богата счастьем.

Ах, вести из Вероны! Бальтазар!

Привет! Привез письмо ты от Лоренцо?

Ну, как синьора? Батюшка здоров ли?

Здорова ли моя Джульетта? Если

Ей хорошо, дурного быть не может!

Ей хорошо, дурного быть не может!

Синьоры тело в склепе Капулетти,

Бессмертная ж душа — на небесах.

Я видел сам, как в склеп ее несли,

И тотчас же помчался к вам с вестями.

Простите мне, что так они печальны.

Так вот что! Звезды, вызов вам бросаю! —

Беги в мой дом. Дай мне чернил, бумаги

И лошадей найми: я еду в ночь.

Синьор мой, умоляю, успокойтесь;

Вы бледны, ваш безумный взгляд сулит

Недоброе.

Молчи, ты в заблужденье.

Ступай и сделай все, что я велел.

Ты не привез письма мне от монаха?

Нет, мой синьор.

Ну все равно, — ступай

И лошадей найми. Приду я скоро.

С тобой, Джульетта, лягу в эту ночь.

Где средство взять? Как скоро злая мысль

Является несчастному на помощь.

Мне вспомнился аптекарь: он живет

Поблизости; его недавно видел;

В лохмотьях жалких и с угрюмым видом

Он травы разбирал, худой, несчастный,

Изглоданный жестокой нищетой.

В его лавчонке жалкой черепаха

Висела, и набитый аллигатор,

И кожи всяких страшных рыб[32]; на полках

Склад нищенский пустых коробок, склянок,

Зеленых глиняных горшков, бичевок,

Семян, засохших розовых пастилок —

Убого красовался напоказ.

Ту нищету заметив, я подумал:

Будь человеку нужен яд смертельный,

Который в Мантуе запрещено

Под страхом смерти продавать, — вот этот

Несчастный плут его б, наверно, продал.

Мысль эта предвосхитила потребность;

И этот-то бедняк продаст мне яду.

Мне помнится, его домишко здесь.

Сегодня праздник, — заперта лавчонка.

Эй, эй, аптекарь!

Кто зовет так громко?

Поди сюда. Ты беден, вижу я.

Бери, вот сорок золотых. За них

Продай мне драхму яду, но такого,

Чтоб он мгновенно разлился по жилам,

Чтоб мертвым пал тот, кто измучен жизнью.

И отлетел бы дух его от тела

С той быстротой, с какой зажженный порох

Из грозной пасти пушек вылетает.

Есть много у меня смертельных зелий,

Но за продажу ядов, мой синьор,

Законы Мантуи карают смертью.

Ты гол и нищ — и так боишься смерти?

Я вижу голод на щеках увядших.

В глазах — немую скорбь и угнетенность,

А за спиной — презрение и бедность.

Не друг тебе — весь мир, не друг — закон.

Когда такого в мире нет закона,

Чтобы тебя богатым сделал он, —

Брось нищету, нарушь закон, бери.

Не воля соглашается, а бедность.

Я бедности твоей плачу — не воле.

Всыпь этот порошок в любую жидкость

И выпей все. Имей ты больше сил,

Чем двадцать человек, — умрешь мгновенно.

Вот золото, возьми. Для душ людских

В нем яд похуже. В этом жалком мире

Оно убийств куда свершает больше,

Чем эта смесь несчастная твоя,

Которую ты продавать боишься.

Не ты мне — я тебе сейчас дал яду.

Прощай! Купи еды и потолстей!

Не яд с собой — лекарство я возьму

К Джульетте в склеп. Прибегну там к нему!

Смиренный францисканец, брат, где ты?

Я слышу голос доброго монаха

Из Мантуи... Ну, что сказал Ромео?

Иль пишет он? Давай скорей письмо.

Пошел искать я спутника себе,

Из нашего же ордена монаха,

Что в городе здесь навещал больных;

Нашел его, но городская стража,

Подозревая, что мы были в доме,

Заразою чумною пораженном,

Вход запечатав, задержала нас.

Так в Мантую попасть не удалось нам.

Но кто ж отвез мое письмо Ромео?

Его послать не мог я: вот оно;

Я не нашел, с кем возвратить тебе:

Так все боялись роковой заразы.

Жестокий рок! Клянусь я нашим братством,

Письмо то было чрезвычайно важно,

И то, что не доставлено оно, —

Грозит большой бедой. Ступай же, брат,

Сыщи железный лом и прямо в келью

Мне принеси.

Брат, принесу немедля.

Мне одному пойти придется в склеп.

Джульетта через три часа проснется.

О, заслужу я горькие упреки,

Что не сумел Ромео известить!

Но в Мантую опять я напишу,

Ее же в келье у себя я спрячу.

О бедный труп живой в приюте мертвых!

Дай факел, мальчик. Отойди подальше.

Иль нет, — задуй, а то меня увидят.

Ступай же в чащу тисовых деревьев,

Ложись там и к земле приникни ухом,

Так, чтоб малейший шаг по этой почве,

Нетвердой, рыхлой от рытья могил,

Услышал ты; тогда погромче свистни —

Я буду знать, что кто-нибудь идет.

Дай мне цветы. Исполни, что сказал я.

Цветы — цветку на брачную кровать.

Увы, твой балдахин — земля и камни.

Когда воды не хватит поливать,

То для цветов даст влагу слез тоска мне.

Мне каждой ночью будет долг святой

Носить цветы и плакать над тобой.

Подай мне заступ и железный лом,

Возьми письмо и завтра рано утром

Вручи его ты моему отцу.

Дай факел мне. Смотри, под страхом смерти,

Что б ты ни увидал и ни услышал, —

Стой вдалеке и мне не смей мешать.

Затем хочу сойти в обитель смерти,

Чтоб увидать еще мою супругу;

Но главное — чтоб снять с ее руки

Бесценный перстень. Он необходим мне

Для важной цели. Уходи теперь.

Но если ты подсматривать посмеешь,

Выслеживать, что я здесь буду делать, —

Клянусь, я разорву тебя на части

И кладбище голодное усею

Останками твоими. Место, время,

Мое решенье — грозны и зловещи;

Они ужаснее, чем тигр голодный,

Они грозней, чем бурный океан.

Я ухожу, синьор, я повинуюсь.

Ты этим мне свою любовь докажешь.

Возьми.

Живи, будь счастлив и прощай.

Я все же спрячусь здесь: меня страшит

И замысел его и грозный вид.

Проклятая утроба, чрево смерти,

Пожравшее прекраснейшее в мире!

Я пасть твою прогнившую раскрою

И накормлю тебя еще — насильно.

Как, это изгнанный гордец Монтекки!

Моей невесты брата он убил;

Она же, это нежное созданье, —

Как слышал я, — от горя умерла.

Сюда пришел он, верно, надругаться

Над милым прахом. Я схвачу его!

Брось твой преступный замысел, Монтекки!

Ужели месть живет и после смерти?

Ты осужден — тебя я арестую.

Иди за мной: ты должен умереть.

Да, должен, и затем пришел сюда.

О милый юноша, не искушай

Отчаянья души моей — беги.

Оставь меня, подумай об умерших;

Пусть это устрашит тебя. Молю.

Не вовлекай меня ты в новый грех.

Тебя люблю я больше, чем себя:

Я лишь против себя вооружился.

Беги отсюда и скажи потом:

Он спас меня в безумии своем.

Я презираю все твои мольбы.

Злодей! Тебя на бой я вызываю.

Ты хочешь драться? Берегись же, мальчик!

Мой бог, дерутся! Побегу за стражей.

О, я убит! Когда ты милосерден —

Вскрой склеп и положи меня с Джульеттой.

Я обещаю. — Погляжу в лицо.

Как! Родственник Меркуцио! Граф Парис!

Что говорил слуга мой по дороге,

Когда его я слушал, не внимая?

Как будто был Парис — жених Джульетты, —

Сказал он так, иль это мне приснилось?

Иль, слушая о ней, в своем безумье

Вообразил я это? Дай же руку,

Товарищ мой, записанный со мною

В одной и той же книге злой судьбы!

Я схороню твой прах в могиле пышной.

В могиле? Нет, в чертоге лучезарном.

О юноша, ведь здесь лежит Джульетта,

И эти своды красота ее

В блестящий тронный зал преображает.

Лежи здесь, смерть: тебя мертвец хоронит.

Нередко люди в свой последний час

Бывают веселы. Зовут сиделки

Веселье это «молнией пред смертью»,

Ужели это «молния» моя? —

О ты, любовь моя, моя супруга?

Смерть выпила мед твоего дыханья,

Но красотой твоей не овладела.

Ты не побеждена. Еще румянец

Красой уста и щеки озаряет,

И смерти знамя бледное не веет. —

И ты, Тибальт, здесь в саване кровавом.

Что больше мог бы для тебя я сделать,

Чем этой же рукой, убившей юность

Твою, убить и твоего врага?

Прости мне, брат! О милая Джульетта!

Зачем ты так прекрасна? Можно думать,

Что смерть бесплотная в тебя влюбилась,

Что страшное чудовище здесь прячет

Во мраке, как любовницу, тебя!

Так лучше я останусь здесь с тобой:

Из этого дворца зловещей ночи

Я больше не уйду; здесь, здесь останусь,

С могильными червями, что отныне —

Прислужники твои. О, здесь себе

Найду покой, навеки нерушимый;

Стряхну я иго несчастливых звезд

С моей усталой плоти! — Ну, взгляните —

В последний раз, глаза мои! Вы, руки,

В последний раз объятия раскройте!

А вы, мои уста, врата дыханья, —

Священным поцелуем закрепите

Союз бессрочный со скупою смертью!

Сюда, мой горький спутник, проводник

Зловещий мой, отчаянный мой кормчий!

Разбей о скалы мой усталый челн! —

Любовь моя, пью за тебя!

О честный

Аптекарь! Быстро действует твой яд.

Вот так я умираю с поцелуем.

Святой Франциск, мне помоги! Все время

Я старыми ногами спотыкаюсь

О насыпи могильные. — Кто тут?

Свой человек, вам хорошо знакомый.

Спаси вас бог! Скажите мне, чей факел

Я вижу там, что свет дарит напрасно

Одним червям и черепам безглазым?

Огонь сияет в склепе Капулетти...

Да, мой отец; и там мой господин,

Любимый вами.

Кто такой?

Ромео!

Давно ль он здесь?

Уж добрых полчаса.

Войдем со мною в склеп.

Отец, не смею;

Мой господин не знает, что я здесь;

Он угрожал мне страшной смертью, если

Я здесь останусь, чтоб следить за ним.

Останься, я пойду один. Мне жутко:

Предчувствую ужасную беду.

Я спал под тисом здесь, и мне приснилось,

Что господин мой с кем-то здесь сражался,

Что он убил противника.

Ромео!

Увы! Но чья же обагряет кровь

Ступени этой каменной могилы?

Кем брошены кровавые мечи

Здесь, на пороге вечного покоя?

Ромео — бледный как мертвец! Парис!

И весь в крови! Какой недобрый час

Виною этих роковых событий?

Она пошевелилась.

Ах, отец мой!

Мой утешитель! Где же мой супруг?

Я помню все, и где я быть должна.

И вот я здесь. Но где же мой Ромео?

Шум слышу я. Уйдем же из гнезда

Заразы, смерти, тягостного сна.

Противиться нельзя нам высшей воле:

Надежды все разрушены. Идем!

У ног твоих лежит супруг твой, мертвый;

И с ним Парис. Идем, идем, я скрою

Тебя в обители святых монахинь.

Не спрашивай, бежим, уж близко стража.

Бежим, Джульетта, медлить мне нельзя.

Иди, иди же. Здесь останусь я.

Что вижу я! В руке Ромео склянка!

Так яд принес безвременную смерть.

О жадный! Выпил все и не оставил

Ни капли милосердной мне на помощь!

Тебя я прямо в губы поцелую.

Быть может, яд на них еще остался, —

Он мне поможет умереть блаженно.

Уста твои теплы.

Веди нас, мальчик.

Сюда идут? Я поспешу. Как кстати —

Кинжал Ромео!

Вот твои ножны!

Останься в них и дай мне умереть.

Здесь это было — где пылает факел.

Кровь на земле! — Эй, обыскать кладбище!

Ступайте. Всех, кто встретится, хватайте.

Нашли мы место страшных происшествий;

Но верную причину всех несчастий

Без следствия узнать нам невозможно.

Вот, мы слугу Ромео здесь нашли.

Пока его под стражею держите.

Вот тут монах — дрожит, вздыхает, плачет.

При нем нашли и взяли заступ с ломом,

Когда он шел с того конца кладбища.

Да, здесь улика. Задержать монаха.

Что за несчастье рано так случилось,

Чтобы смутить наш утренний покой?

Что тут за шум и крики? Что случилось?

На улицах народ кричит: «Ромео!» —

«Джульетта!» — «Граф Парис!» — и все бегут

В ту сторону, где наш фамильный склеп.

Какой здесь ужас нам смущает слух?

Вот, государь; здесь граф лежит убитый,

Ромео мертвый и Джульетта рядом.

Покойница еще совсем тепла,

Она, как видно, только что убита.

Немедленно ищите, разузнайте,

Как страшные убийства совершились!

Вот здесь монах; а здесь — слуга Ромео,

При них нашли орудия для взлома.

О небеса! Взгляни, жена моя,

Как наша дочь здесь истекает кровью!

Кинжал ошибся! Вот его жилище.

Висит пустым на поясе Ромео,

А он попал в грудь дочери моей!

О, эта смерть, как погребальный звон,

Зовет меня в холодную могилу!

Сюда, Монтекки! Встал ты нынче рано,

Чтоб увидать, как рано лег твой сын.

Сегодня в ночь жена моя скончалась —

О сыне грусть свела ее в могилу.

Какая скорбь еще мне угрожает

На склоне лет?

Взгляни — и ты увидишь.

Мой сын! Зачем же ты забыл приличье

И ранее отца спешишь в могилу?

Замкни уста отчаянью на время,

Пока не разъяснили мы событий —

Источник их, начало и конец.

Тогда вождем я стану вашей скорби,

Опорой вам до смерти; а пока

Пускай печаль терпенью покорится.

Я допрошу всех тех, кто в подозренье.

Я больше всех быть должен в подозренье,

Хоть меньше всех для этого гожусь.

Но час и место — все против меня

В убийствах этих. Я стою пред вами,

Чтоб обвинять себя и оправдаться, —

Свой обвинитель и защитник вместе.

Так говори скорее все, что знаешь.

Я буду кратким. Дней моих остаток

Короче, чем рассказ об их несчастьях.

Ромео, что лежит здесь мертвый, был

С покойною Джульеттою обвенчан:

Она была ему женой законной;

Я их венчал. День тайного их брака

Был для Тибальта роковым; в тот день

Был из Вероны изгнан новобрачный;

О нем — не о Тибальте — были слезы.

Вы, чтоб ее избавить от печали,

Решили с графом обвенчать насильно;

Тогда она пришла ко мне в тоске,

С безумным взором и меня молила

От двоемужия спасти ее —

Не то себя убить грозила тут же.

Тогда я ей, руководясь наукой,

Дал сонного питья; его лишь выпив,

Она мгновенно погрузилась в сон,

Подобный смерти. Я послал к Ромео,

Чтоб он ее из временной могилы

Освободить явился к той минуте,

Как перестанет действовать питье.

Но мой посол случайно был задержан

И возвратил вчера мое письмо.

Тогда один, в тот час, когда проснуться

Должна была она, сюда пришел я,

Чтобы ее из склепа увести;

Хотел ее в своей я спрятать келье

И отвезти ее потом к Ромео.

Когда ж сюда пришел я — за минуту

До пробуждения ее, — увидел,

Что мертвыми лежат передо мной

Ромео верный и Парис достойный.

Она проснулась. Я ее молил

Уйти со мной и покориться небу.

Но шум меня заставил склеп покинуть,

Она ж в отчаянье не захотела

Пойти со мной и, как я полагаю,

Покончила с собой. Вот все, что знаю.

Кормилице был брак ее известен.

И если я отчасти хоть виновен

Во всем, — пускай жизнь старая моя

Падет немного раньше срока жертвой

Суровейшего нашего закона.

Твое всегда мы знали благочестье, —

Но где слуга Ромео? Что он скажет?

Я господину весть принес о смерти

Джульетты, и из Мантуи тогда же

Он кинулся сюда — и прямо к склепу.

Письмо отцу велел вручить он утром,

А в склеп спускаясь, угрожал мне смертью,

Коль одного его я не оставлю.

Дай мне письмо — я сам его прочту, —

Где графа паж, сюда приведший стражу?

Скажи, что делал здесь твой господин?

Принес цветов на гроб своей невесты,

А мне велел подальше отойти,

Вдруг кто-то с факелом явился к склепу.

Тут господин мой выхватил свой меч —

И я скорее побежал за стражей.

Письмо рассказ монаха подтверждает,

Теченье их любви и весть о смерти;

И дальше пишет он о том, что яду

У нищего аптекаря купил

И в склеп пришел, чтоб лечь с Джульеттой рядом. —

А где ж враги — Монтекки, Капулетти?

Вас бич небес за ненависть карает,

Лишив вас счастья силою любви!

А я за то, что ваш раздор терпел,

Утратою родных наказан также.

О брат Монтекки, дай свою мне руку.

Вот вдовья часть Джульетты; я другой

Просить не стану.

Дам тебе я больше:

Из золота ей статую воздвигну.

Пусть людям всем, пока стоит Верона,

Та статуя напоминает вновь

Джульетты бедной верность и любовь.

Ромео статую воздвигну рядом:

Ведь оба нашим сгублены разладом.

Нам грустный мир приносит дня светило —

Лик прячет с горя в облаках густых.

Идем, рассудим обо всем, что было.

Одних — прощенье, кара ждет других.

Но нет печальней повести на свете,

Чем повесть о Ромео и Джульетте.