Полное собрание сочинений в 8 томах. Том 3

Так что же, Шатильон, сказать нам хочет

Французский брат наш?

Вот что мне велел

Король французский передать с приветом

Назвавшемуся королем английским.

Назвавшемуся? Странное начало!

Пусть, матушка, договорит посол.

Король Филипп, вступаясь за права

Артура, отпрыска Плантагенетов,

И сына брата твоего Готфрида,

Желает, чтобы ты ему вернул

Прекрасный этот остров и другие

Владения: Ирландию, Анжу,

Турень, и Пуатье, и Мен; чтоб ты,

Свой меч захватнический опустив,

Его племяннику вручил, как должно,

Законному монарху твоему.

А если мы на это скажем: «Нет»?

Тогда — война. Ее жестокой силой

Неправое насилье сокрушится.

Вот наше слово: на войну — войной,

И кровь за кровь, и сила против силы.

Прими же вызов короля. На том

Кончается мое к тебе посольство.

Мой вызов передашь ему. Ступай:

Ты для него, как молния, сверкнешь,

Затем, что он, едва ты молвишь слово,

Меня услышит — гром английских пушек.

Тебе же — стать предвестьем роковым

И трубным гласом гнева моего,

Несущего французам гибель. — Пембрук,

С почетом проводить посла. — Прощай.

Что, сын мой? Не была ли я права?

Констанция покоя не узнает,

Покуда не побудит встать за сына

И Францию и всех на белом свете.

А это мы могли предотвратить,

Всего добившись миром и согласьем.

Теперь же — два великих королевства,

Судьбу решая, кровью истекут.

За нас — и наша власть и право наше!

Доверься лучше нашей твердой власти,

Не то придется плохо нам с тобой.

Мой шепот, совести тревожный вздох,

Пусть кроме нас услышит только бог.

К вам, государь, явились двое. Просят,

Чтоб вы решили спор их — самый странный

Из всех, какие знал я. Что сказать им?

Впустите их.

Аббатства и монастыри дадут

Нам средства для войны.

Вы что за люди?

Ваш верноподданный и дворянин

Нортемтонширский; полагаю также —

И старший сын Роберта Фоконбриджа,

Который в рыцари на поле битвы

Был Львиным Сердцем славно посвящен.

А ты кто?

Я того же Фоконбриджа

Сын и наследник.

Он старший, а отца наследник — ты?

Наверно, вы от разных матерей?

Нет, мать у нас одна, король могучий,

Все это знают. Думаю, что также

Один отец. Известно про отца

Наверняка лишь матери да богу;

А дети разве могут точно знать?

Бесстыдник грубый! Мать свою позоришь!

На честь ее, шутя, бросаешь тень.

Я, государыня? Никак не я.

Все это брат мой хочет доказать,

И если замысел его удастся,

Пятьсот — не меньше — добрых фунтов в год

Утянет у меня. Бог сохрани

Мне — землю, матери же нашей — честь.

Вот прямодушный малый! Почему же

Твой младший брат потребовал наследство?

Не знаю. Землю хочет получить

И вот клевещет: я-де незаконный!

Но так же ли законно я рожден,

Как брат, — об этом матери известно.

Зато удался ей не хуже брата

(Хвала тому, кто с нею потрудился!).

Сравните нас обоих, государь,

И посудите сами: если мы

От сэра Роберта, и брат мой вышел

В отца — то как обласкан я судьбой,

Отец мой добрый, что не схож с тобой!

Ну сумасброд! Пошлет же бог такого!

Я в голосе его, в чертах лица

Улавливаю сходство с Львиным Сердцем.

По-твоему, своим сложеньем мощным

Он не похож на сына моего?

С него я глаз все время не спускал:

Он — Ричард вылитый. Ну, а теперь

Доказывай свои права ты, младший?

Он на отца похож, и у него

Лишь пол-лица, как на монете медной;

А землю хочет целиком забрать:

На медный грош — полтысячи дохода!

Король мой милостивый! С братом вашим

Был верной службой связан мой отец.

Ну, землю этим ты не оттягаешь:

Доказывай, что мать связалась с ним!

Случилось, что король послал отца

С германским императором о важных

В те дни делах вести переговоры;

А сам он времени терять не стал

И в замке нашем тотчас поселился.

Мне совестно рассказывать подробно,

Но правда все же — правда. Мой отец

Сам говорил: его и нашу мать

В те дни моря и земли разделяли,

Когда зачат был этот бойкий малый.

На смертном ложе завещал мне он

Все наши земли, будучи уверен,

Что старший отпрыск матери моей

Не сын ему — уж разве что родился

До срока за четырнадцать недель.

Вот и хочу я, добрый государь,

Все получить, согласно отчей воле.

Но брата твоего в законном браке

Жена отца произвела на свет.

А вышел грех — ну что ж, ее вина:

С любым женатым может быть такое.

Но ты скажи мне: как бы мог мой брат,

Приживший сына по твоим словам,

Его потребовать у Фоконбриджа?

Тот был бы вправе удержать теленка

От собственной коровы, в полном праве!

Мой брат, хоть сына и прижил, не мог

Его признать, а твой отец отвергнуть

Его не мог. И вот мое решенье:

От сына матери моей рожден

Наследник твоему отцу: он должен

Отцовское наследье получить.

Неужто воля моего отца

Не может прав лишить чужое семя?

Не больше может, сэр, чем помешать

Могла в то время моему рожденью.

Скажи, кем хочешь быть? Как Фоконбридж

Владеть землей и жить, подобно брату?

Иль признанным потомком короля,

Хоть без земли, своей гордиться честью?

Когда бы, государыня, мой брат

Стал обликом, как я, а я, как он,

Верней — как батюшка его, сэр Роберт,

И ноги были бы мои, как жерди,

А руки, словно чучела угрей,

А рожа так худа, что я б не смог

На людях за ухо заткнуть цветок,

Не услыхав: «Ни дать, ни взять — монета!»[190],

И если бы при этом вся земля

Досталась мне, — я, не сойти мне с места,

Клочок последний отдал бы за то,

Чтобы себе вернуть свое лицо!

Ты молодец! Ну как, отдашь именье?

Пойдешь искать удачи? Мы готовим

Поход на Францию — пойдешь за мной?

Вперед, за счастьем! Брат, владей землей.

Полтысячи твоей достались роже,

А ей цена — пять пенсов, не дороже. —

За вами до могилы, госпожа!

Нет, лучше ты меня опереди.

У нас, у деревенских, пропускают

Вперед знатнейших.

Как тебя зовут?

Филипп я, мой король и господин,

Супруги Фоконбриджа старший сын.

Прими же имя гордое того,

Чей облик принял. Преклони колени,

Филипп, и встань. Имен славнее нет:

Сэр Ричард, признанный Плантагенет[191]!

Подай же руку мне, товарищ детства!

Я — честь, ты землю получил в наследство.

На благо нам обоим, сводный брат,

Без сэра Роберта я был зачат.

Вот остроумие Плантагенета!

Тебе я бабка, Ричард, помни это.

Родство случайное, но все равно!

Пришло мне счастье левой стороной.

Нельзя в ворота — смело лезь в окно;

Не можешь днем — иди сквозь мрак ночной;

Как ты ни взял — а приз отныне твой;

Как ни стрелял — задета цель твоя.

Кем ни рожден, а я уж верно я!

Ступай же, Фоконбридж. Владей землею

По воле Безземельного. За мною,

Сэр Ричард! Матушка, пора уж нам

К французским устремиться берегам.

Ты, брат, на божий свет родился честно:

Тебе-то счастья пожелать — уместно.

На добрый фут теперь я выше стал,

Земли же — сотни футов потерял.

Но в леди превращу любую Джен.

«Сэр Ричард, добрый день!» «Здорово, парень!»

Он — Джордж, я Питером его зову. —

Ведь те, кто только что из грязи и князи,

Чужих имен не помнят: им же надо,

Чтоб видели их важность. Вот ко мне

Приходит со своею зубочисткой[192]

Приезжий иностранец на обед.

Набив едой свой рыцарский желудок

И чистя зубы, завожу беседу

С заморским щеголем: «Мой добрый сэр, —

Я говорю, на стол облокотясь, —

Позвольте мне спросить»... И тут же, словно

По катехизису, ответ: «О сэр!

Приказывайте, я к услугам вашим;

Располагайте мной!» А я: «О нет,

Дражайший сэр, я ваш слуга». И вот,

Еще и не добравшись до вопросов,

В любезностях рассыплемся мы оба.

А там пойдет рассказ про Апеннины,

Про Пиренеи, Альпы, реку По,

И так до ужина и се и то.

Обычай круга знатного усвоить

Я должен: ведь в него теперь вхожу,

А век твой оттолкнет тебя с презреньем,

Когда не сможешь в ногу с ним идти

(Боюсь, что мне, пожалуй, не суметь...), —

Затем что надо перенять не только

Повадку, лоск и внешнее обличье,

Но на потребу века источать

Сладчайший яд из сердца, из души.

Не для обмана это изучу я, —

Чтоб самого меня не обманули,

Чтоб восхожденье облегчить себе.

Но что это за всадница? Гонец

В одежде женской? Нет при ней супруга

С хорошим рогом, чтоб в него трубить?

Да это матушка! — Привет вам, леди!

Что прибыли так спешно ко двору?

Где братец твой, где этот негодяй,

Который честь мою везде позорит?

Мой братец Роберт? Это он вам нужен?

Могучий витязь, Кольбранд-великан[193]

И сэра Роберта законный сын?

А ты, мальчишка, почему так дерзко

О сэре Роберте заговорил?

Ему вы оба — сыновья родные.

Джемс Герни, ты бы вышел ненадолго.

Извольте, добрый господин Филипп.

Какой Филипп[194]? Здесь, милый Джемс, такие

Пошли дела! Потом я расскажу.

Мать, я ведь не был сыном Фоконбриджа.

Он, не нарушив святости поста,

В Страстную пятницу мог съесть все мясо,

Которым я ему обязан. Право!

Ну мог ли он такого породить?

Мы знаем, как и что он мог. Так вот —

Кого же, матушка, благодарить мне

За силу рук и богатырский рост?

Ты что, стакнулся с братом? Честь мою

Себя же ради защищать ты должен.

Разбойник дерзкий, что все это значит?

Я рыцарь, мать. Совсем, как Базилиско[195].

Да нет, почище: я ведь посвящен!

Сэр Роберт не отец мне. Я отверг

И вотчину и имя Фоконбриджа,

Признал свое рожденье незаконным.

О матушка, молю тебя, скажи,

Кто был отец мой? Человек достойный?

Отрекся ты от рода Фоконбриджей?

Отрекся, как от черта самого.

Твоим отцом был Ричард, наш король.

Так долго он ухаживал за мною,

Так пламенно, что я его пустила

К себе на ложе мужнее. Пусть бог

Меня за грех не покарает строго!

А грех мой — ты. Я, слабая, сдалась —

Так властен был тот незабвенный час.

Клянусь, когда б рождаться мне вторично,

Я лучшего отца не пожелал бы!

Не злая воля, матушка, тебя

Ввела во грех, и он тебе простится.

Ты сердце, как добычу, отдала

Всепобеждающей любви того,

Кто яростной, неодолимой силой

И льва смирил, кто из груди у льва

Бесстрашно вырвал царственное сердце.

Ему не больших стоило трудов

Осилить сердце женское. О мать,

Как за отца тебе я благодарен!

Любого, кто осудит мать мою,

Мечом я прямо в пекло загоню.

Хочу, чтоб ты родню мою узнала.

Пойдем — и ясным сделаем для всех,

И все поймут, что если б отказала

Ты Ричарду — вот это был бы грех.

Приветствуем вас, доблестный эрцгерцог,

У стен Анжера. — Друг Артур, твой родич,

У льва исторгший сердце, славный Ричард,

Отважный паладин Святой земли,

Сражен был этой рыцарской рукой.

По нашему призыву и желая

Загладить грех перед его потомством,

Войска привел эрцгерцог — поддержать

Тебя в борьбе с твоим преступным дядей,

Присвоившим английскую корону.

Приветствуй же его и обними.

Смерть Ричарда прости вам бог за то,

Что вы несете жизнь его потомству,

Овеяв дело правое крылами

Своих знамен. Моя рука слаба,

Но в сердце — дружба верная. Эрцгерцог,

Привет у врат Анжера!

Славный мальчик!

Как за твои права не постоять?

Прими же поцелуй, печать горячей

Моей любви к тебе, залог того,

Что не вернусь домой, пока Анжер

И все твои французские владенья, —

А с ними вместе бледнолицый берег[196],

Что гордо отражает натиск волн,

Своих островитян от всех отрезав,

Пока страна за водною твердыней,

За крепким валом из морских валов,

Защитой мощной от любых вторжений,

Твой остров западный, твой дальний край, —

Тебя, прекрасный отрок, не признает

Своим владыкой. И до той поры

Меч занесенный я не опущу.

Примите благодарность от вдовы,

От матери его, покуда сам он,

В боях окрепнув дружбой вашей крепкой,

Щедрее вам за помощь не воздаст.

Тот в мире с небом, кто посмел поднять

Бесстрашный меч войны святой и правой.

Друзья, за дело! Пушки мы нацелим

В упрямый лоб твердыни городской;

Искуснейшие наши полководцы

Должны измыслить способ нападенья.

Мы кости царственные сложим здесь,

Мы улицы зальем французской кровью,

Но юный принц войдет с победой в город.

Чтоб безрассудно меч не обнажать,

Дождитесь Шатильона. Он, быть может,

Нам принесет желанный мир и то,

Чего хотим войною мы добиться.

Не пожалеть бы, завязавши бой,

О каждой капле крови пролитой!

Ну, чудеса! Ты только пожелала,

А наш посол и прибыл — тут как тут.

Какой ответ принес ты, Шатильон?

Мы без тебя не начинали дела.

Осаду жалкую вам надо снять:

Понадобится войско для иного.

Отвергнув справедливый ваш призыв,

Король английский вынул меч из ножен.

Пока я ветра ждал, уж он собраться

Успел в поход, и вот он с войском здесь

Под городом, со мной одновременно.

Его бойцы уверенно и быстро

К Анжеру осажденному идут.

С ним королева-мать, — как злая Ата,

Что подстрекает на раздор и кровь, —

Ее племянница, принцесса Бланка,

И Ричарда покойного бастард,

А также полчище сорви-голов,

Отчаянных и буйных добровольцев:

Хоть лица их мягки, сердца драконьи;

Имущество в доспехи превратив

И на себе неся свое наследье,

Они пришли сюда за новой долей.

Доставили английские суда

Таких неистовых головорезов,

Каких еще не приносили волны

Всем добрым христианам на беду.

Вот барабаны их. Я все сказал.

Готовые и к торгу и к сраженьям,

Они пришли. Вы тоже приготовьтесь.

Так скоро мы не ждали нападенья!

Пускай. Чем неожиданней оно,

Тем яростней нам надо защищаться.

В нелегком деле мужество крепчает.

Мы встретим их, как должно; пусть идут!

Мир Франции, когда не помешает

Нам Франция вступить в пределы наши. —

Не то — ей кровью истекать, а нам,

Бичу господня гнева, — покарать

За гордость тех, кто мир изгнать решится.

Мир Англии, когда ее полки

Домой вернутся, не нарушив мира.

Мы любим Англию: ее же ради

Потеем здесь под тяжестью брони.

Тебе бы потрудиться вместо нас;

Но Англию так мало возлюбил ты,

Что, короля неправо отстранив,

Законную преемственность нарушил,

Ограбил отрока и осквернил

Насильем наглым девственность короны.

Взгляни на мальчика — и облик брата

Узнаешь ты: его глаза и лоб;

Здесь уменьшенным все воплощено,

Что умерло в Готфриде. Будет время —

Страница жизни превратится в книгу.

Готфрид тебе был старшим братом; мальчик —

Его наследник. Как же королем

Назвался ты, скажи во имя бога,

Когда живая кровь струится в жилах

Того, чье место ты посмел занять?

А от кого ты право получил

Допрашивать меня, король французский?

От вышнего владыки, что внушает

Благие помыслы земным владыкам,

Обязанным неправду пресекать.

А отрок этот под мою защиту

Поставлен им, и мне поможет он

За зло твое расправиться с тобой.

Захватчиком ты хочешь стать, я вижу!

Прости: захватчика хочу сразить.

А кто, король, по-твоему, захватчик?

Отвечу я: бессовестный твой сын.

Прочь, наглая: чтоб королевой стать,

Ублюдка своего на трон сажаешь.

Всегда я верной сыну твоему

Была, как ты — законному супругу.

И с Готфридом мой мальчик больше сходен,

Чем ты с Иоанном, хоть по духу вы —

Как дождь с водой, как черт и мать его.

Артур — ублюдок? Да клянусь душой,

Отец его не так был честно зачат:

Ведь он тобой произведен на свет.

Вот, мальчик, мать твоя отца позорит!

Вот, сын мой, как тебя позорит бабка!

Потише!

Он глашатай![197]

Что за шут?

Да, шут, и он с тобой сыграет шутку:

С тебя сорвет он живо шкуру льва —

С твоей впридачу. Ты — тот самый заяц,

Что дергает за гриву мертвых львов.

Тебя я выкурю из львиной шкуры;

Ей-богу, выкурю тебя, ей-богу!

По праву носит одеянье льва

Лишь тот, кто сам сорвал его со льва.

Ему ж оно пристало, как ослу

Пристала обувь славного Алкида[198].

Но груз я со спины осла сниму,

Не то — хребет переломлю ему.

Что за трещотка уши нам терзает

Неугомонным шумом лишних слов?

Король, Людовик, вам — принять решенье!

Пусть женщины и дурни помолчат!

Король Иоанн, от имени Артура

Мы требуем: ты Англию свою,

Ирландию, Анжу, Турень и Мен

Верни ему. Согласен это сделать?

Нет, лучше смерть! — Король, прими мой вызов. —

Артур Бретонский, перейди ко мне,

И от любви моей получишь больше,

Чем взял бы для тебя француз трусливый.

Доверься нам.

Доверься бабке, внук.

Да, детка, к бабушке иди на ручки:

Ты — королевство ей, она — тебе

Изюминку, и вишенку, и фигу:

Добрей ее не сыщешь.

Мать, не надо!

О, лучше бы в могиле мне лежать!

Такой жестокой распри я не стою.

За мать стыдится он и плачет, бедный.

За мать иль нет, — пусть будет стыдно вам!

Не матерью он опозорен, — бабка

Обидела его, и льется жемчуг

Из бедных глаз. И небо, словно мзду,

Прозрачный драгоценный бисер примет,

Свершит свой суд — и покарает вас.

Ты и земли и неба клеветница!

А ты обидчица земли и неба!

Где клевета? Ты с сыном отняла

У этого ребенка власть, корону,

Права. Его отец — твой старший отпрыск.

Страдает мальчик по твоей вине;

Твои грехи на голове его,

За них же он отмечен божьим гневом —

Несчастное второе поколенье

Из мерзостного чрева твоего.

Молчи, безумная!

Одно добавлю:

Не просто он казнится за нее;

Она сама и все ее грехи —

Тот бич, которым бог его карает,

Хоть он ей только внук. И та обида,

Которая ему нанесена, —

Ее палач, невинному ребенку

Жестоко мстящий за ее же грех.

Проклятье ей! Всему виной она.

Бранишься без толку! По завещанью

Артур, твой сын, лишился прав на трон.

О да, составленному по твоей

Безбожной воле, воле злобной бабки!

Сударыня, довольно, успокойтесь!

Нам здесь не подобает поощрять

Неугомонной этой перебранки!

Пусть вызовет на стены трубный звук

Анжерских граждан. Мы от них услышим,

Кого они считают королем.

Кто вызвал нас на городскую стену?

Король французский, ради дел английских...

Король английский, по делам своим

Любезных подданных я вызываю...

Анжерцев верных, подданных Артура,

Мы трубным звуком кличем на совет.

...И выслушать прошу мои слова.

У ваших стен и на глазах у вас

Развернуты французские знамена.

На гибель вам сюда пришли французы:

Уже из яростного чрева пушек,

На город ваш нацеленных, готов

Железный гнев свирепо изрыгнуться.

Кровавую осаду затевают

Французы эти, и на их дела

Уставились, не глядя, очи стен —

Закрытые ворота. Если б мы

Не подошли к твердыне вашей спящей,

То камни, опоясавшие вас,

Из их покойных известковых гнезд

Исторгла бы пальба, и грозный враг

Ворвался бы в дотоле мирный город.

Но, быстро завершив поход нелегкий,

С таким же сильным войском к стенам вашим

Явились мы, законный ваш король,

Лицо Анжера уберечь от шрамов.

К переговорам страх склонил врага.

Не ядра раскаленные он шлет,

Чтоб жаркой дрожью било город ваш,

А мирные слова в дыму дурманном,

Чтоб улестить вас и склонить к измене.

Познай им цену, добрый наш Анжер,

И нас, монарха твоего, прими:

В походе тяжком дух наш истомился

И жаждет у тебя найти приют.

Нет, выслушав меня, ответь обоим.

Вот, правая рука моя, — которой

Вручил господь защиту прав того,

Кто за нее схватился, — держит руку

Артура юного: он старшим братом

Захватчика английского рожден,

Его и Англии король законный. —

Растоптанную правду защищая,

Мы с войском топчем луг зеленый ваш,

Но к вам вражды не ведаем: должны мы,

Покорствуя небесному веленью,

За принца угнетенного вступиться.

Воздайте же священный долг тому,

Кто вправе этот долг принять, Артуру, —

И наше войско грозное для вас

Медведем укрощенным обернется.

Мы пушек ярость мирно разрядим

В плывущие по небу облака;

Свершая радостное отступленье,

Не смяв брони, клинков не зазубрив,

Домой вернемся с жаркой кровью в жилах,

Которую хотели здесь пролить,

И будет мир — и вам и детям вашим.

Но если вы ответите отказом,

То и кольцо старинных ваших стен

Вас не спасет от вестников войны,

Хотя бы в нем собрались эти все

Искусные в сраженьях англичане.

Итак — согласны вы принять владыкой

Того, за чьи мы ратуем права?

Откажетесь — дадим сигнал к сраженью

И, проливая кровь, возьмем свое.

Король английский — наш монарх законный,

И твердо за него стоит Анжер.

Признайте ж нас, откройте нам ворота.

Не можем. Но когда король докажет

Законность прав своих, — его мы примем,

А до того — ворот не отопрем.

На мне венец английских королей.

Чего ж еще? Со мною тридцать тысяч

Пришло свидетелей — сердец английских...

Бастардов и других.

...Готовых жизнь отдать за право наше.

Не меньше с нами столь же благородных...

Бастарды есть небось!

...Ему сейчас способных дать отпор.

Так вот, решайте, чьи права законней;

Законнейший и будет наш король.

Тогда господь да примет милосердно

В своих селеньях горних души тех,

Кто нынче же, еще до рос вечерних,

За право королевское падет!

Аминь! Аминь! К оружью! На коней!

Святой Георгий, ты, сразивший змея

И с той поры на вывесках трактирных

Гарцующий, учи нас биться[199]!

Ты же

Знай, грозный лев: попасть бы только мне

В твою берлогу, — я с твоею львицей

Наставил бы тебе рога над гривой,

Чтоб стал ты чудищем.

Наглец, молчать!

О ужас: начинает лев рычать!

Скорее в поле: там свои полки

Построим мы в порядке боевом.

На высоте расставим войско наше.

Пусть будет так!

Мой сын, ты холм другой

Займи с отрядом. С нами правда божья!

Анжерский люд, ворота распахните.

Чтоб к вам вошел Артур, Бретонский герцог!

Рукою Франции сражался он,

И в Англии немало матерей

Над сыновьями павшими заплачут.

Немало вдов заплачут над мужьями,

Что на земле, от крови почерневшей,

Раскинув руки, мертвые лежат.

Недорого победа нам далась,

И радостно взыграли наши стяги

Над войском, что готово к вам войти,

Провозгласив победно королем

Земель английских юного Артура.

Ликуй, Анжер, и колокольным звоном

Приветствуй короля. Иоанн Английский

В жестокой битве одолел врага.

Сияли наши брони серебром —

Их вражья кровь теперь позолотила.

Копьем французским ни одно перо

Не сбито, гордое, у нас со шлемов.

Знамена — в тех же доблестных руках,

Что их несли, когда мы в бой вступали.

Сюда толпой охотников веселых

Стремятся англичане. Руки их

Окрашены багрянцем вражьей смерти.

Встречай же победителей, Анжер!

Герольды, мы следили с наших башен

С начала до конца за ходом битвы.

Решить не мог бы самый зоркий глаз,

Какая рать победу одержала.

За кровь платилось кровью, за удар

Ударом, доблесть доблести равнялась

И сила силе. Оба ваших войска

Равно сильны, равно любезны нам.

Пока одно из них не одолеет,

Мы никому ворот не отопрем.

Король французский, разве слишком мало

Ты крови пролил? Тщетно преграждаешь

Потоку ровному — моим правам —

Его теченье: разъярясь, он выйдет

Из берегов, твои затопит земли.

Не лучше ли его сребристым водам

Катиться без помехи в океан?

Король английский, — в этой жаркой битве

У вас не меньше крови пролилось,

Чем у французов, — может быть, и больше.

Клянусь рукой моей, что держит власть

Над всей землей под этим небосводом,

Меча, за правду поднятого, мы,

Пока ты не повержен, не опустим.

Пусть лучше нас найдут среди погибших,

Чтоб список их печальный украшало

Торжественное имя короля.

Стремишься в высь ты, царственная слава,

Когда у королей ярится кровь!

Оскалены стальные зубы смерти:

Резцы ее, клыки — мечи бойцов;

И, разрывая мясо человечье,

Она пирует в битвах королей.

Но почему войска стоят без дела?

Владыки, кличьте их на смертный бой!

Ваш дух пылает, в мощи вы равны:

Пускай один падет, другой получит

Желанный мир. Пока же — смерть и кровь!

Чью сторону вы держите, анжерцы?

Ответьте, горожане, кто король ваш?

Король законный Англии. Но кто он?

Наш подопечный, юный принц Артур.

Нет, мы. Свою монаршую особу

Мы ныне лично представляем здесь:

Себе владыка и тебе, Анжер.

Власть более высокая, чем наша,

Опровергает вас обоих. Мы же,

Покуда длится спор, свои сомненья

Не выпустим из запертых ворот

Святого страха божья. Этот страх

Рассеет только истинный король.

Ей-богу, нагло же они смеются

Над вами, короли, спокойно глядя

Из-за бойниц могучих на театр,

Где страшное дается представленье!

Осмелюсь вам совет мой предложить:

Взяв за пример иерусалимских граждан

Во дни их мятежа[200], вражду свою

На время позабудьте и совместно

Анжерцам дайте жару. Пусть с востока

И с запада француз и англичанин

Наставят жерла пушек и палят

По городу надменному, круша

Смертельным громом каменные ребра

Так, чтоб у этих подлецов осталась

Одна ограда — воздух. А потом

Войска свои опять разъедините,

Знамена — врозь, и, став лицом к лицу,

Направьте снова копья друг на друга.

Тогда кого-нибудь из вас в любимцы

Фортуна непременно изберет,

Счастливчика победой обласкает,

Ему даруя славный этот день.

По нраву вам совет мой безрассудный?

И нет ли в нем разумного зерна?

Клянусь шатром небесным, что над нами,

Совет хорош. Давай, французский брат наш,

Анжер с землей сравняем, а затем

Решим в сраженьи, кто его король!

И если ты король не на словах,

И оскорблен нахальным городишкой,

Подобно нам, своих орудий жерла

На эти стены дерзкие направь.

А уж когда мы разнесем их в мусор,

Тогда борьба последняя решит,

Кто в рай из нас, кто в бездну угодит.

Согласен я. Откуда ты ударишь?

Мы с запада метнем огонь и смерть

Анжеру в грудь.

Я с севера.

Мы с юга

Затопим город грозным ливнем ядер.

Вот это мудро: с севера и с юга

Они друг в друга примутся палить.

Что ж, подстрекнем их. — Ну, живей, за дело!

Внемлите нам, внемлите, государи!

Я укажу вам, как достигнуть мира

И прочного союза, без боев

Вступить в наш город; предоставьте тем,

Кто пал бы в битве, умереть в постелях.

Прошу вниманья у монархов славных.

Что ж, мы готовы слушать, говори.

Дитя Испании, принцесса Бланка,

Английскому властителю родня,

По возрасту в невесты подошла бы

Людовику-дофину. Если страсть

У юноши стремится к красоте —

Кого бы ты нашел прекрасней Бланки?

А если сердце ищет чистоты —

Кого найдет он непорочней Бланки?

А если знатность гордому нужна —

В чьих жилах кровь знатнее, чем у Бланки?

Рожденье, добродетель, красота —

Все уравняло их. В одном, быть может,

Не равен ей дофин: он — не она.

А ей лишь одного недостает:

Она — не он. Еще не совершенный —

Пусть совершенство в ней он обретет,

Она же полной славы не достигла —

Да будет в нем дана ей полнота.

Двух светлых рек соединим теченье,

И берега гордиться будут ими, —

А берегами царственной реки

Вы станете, о короли, связав

Законным браком принца и принцессу.

Такой союз скорей, чем ваши пушки,

Ворота наши сможет распахнуть:

Быстрей, чем порох, рушащий твердыни,

Мы сами вам свободный доступ в город

Открыли бы. Но если этот брак

Не состоится — глухи мы, как море,

Когда оно бушует; диких львов

Мы недоверчивей, и горных скал

Недвижнее и тверже. Даже смерть

В неистовстве своем не так упорна,

Как мы в решенье город отстоять.

Опять помеха! Этот говорун

Вытряхивает из лохмотьев смерти

Ее скелет прогнивший! Мелет, мелет

Его язык о смерти, о морях,

О скалах. Для него рычащий лев —

Что для шалуньи-девочки болонка.

Пушкарь болвана, верно, породил —

Все он про пушки, дым, огонь и грохот

Дубиной языка нещадно в уши

Колотит вам! Слова его дубасят

Покрепче кулаков французских. Черт!

Так не глушил меня никто со дня,

Как мужа матери отцом назвал я.

Сын, согласись на этот брак и щедро

Племяннице приданое назначь.

Так крепко этот узел утвердит

Твою непрочную еще корону,

Что мальчику тому не хватит солнца,

Чтоб из цветка могучий вызрел плод.

Король французский, кажется, согласен.

Смотри, как шепчутся они. Вмешайся,

Пока мутит им души честолюбье,

Не то подтаявшее рвенье их

Мольбы овеют, жалость укрепит,

И глыбой льда для нас оно застынет.

Что ж не дают ответа короли

На предложенье об исходе мирном?

Тебе, король английский, слово: первый

Ты выслушать анжерцев пожелал.

Когда прочел бы царственный дофин

«Люблю тебя» в прекрасной этой книге,

Приданым одарил бы я невесту,

Как королеву: Мен, Турень, Анжу,

И Пуатье, и все, за исключеньем

Анжера осажденного, что здесь,

На этих берегах подвластно вам,

Ей ложе брачное позолотило б;

Она бы властью, почестями, саном

Поспорила с любой своею ровней

По крови, воспитанью, красоте.

Что скажешь, сын мой? Погляди на Бланку.

Гляжу, отец мой. И в ее глазах

Я вижу чудо, чудо из чудес:

В них облик мой, лишь тень моя, — и все же

Тень сына вашего, мой государь,

В них солнцем стала; по сравненью с ним —

Ваш сын — лишь тень. Я никогда себя

Так не любил, как в том изображенье,

Безмерно лестном, что сейчас нашел

В блестящем зеркале ее очей.

«В блестящем зеркале ее очей»

Он отражен. Так пусть же он увидит

Повешенным себя на грозных дугах

Ее бровей, — пусть испытает он

Четвертованье в сердце Бланки, чуя

В себе изменника любви. Как жалко,

Что будет отражен любовью этой

И ею же, ей изменив, казнен

Такой болван ничтожнейший, как он.

Желанье дяди для меня священно,

И если в вас увидел он все то,

Что нравится ему, и я готова

Ему желанное признать желанным.

Точнее выражаясь: я могу

К любви себя принудить без труда.

Не стану льстить вам, принц: не все, быть может,

Что в вас я вижу, следует любить;

Но самый строгий суд не обнаружит

У вас того, что можно ненавидеть.

Решайте ж, дети. Что ты скажешь нам,

Племянница?

Мне честь велит склониться,

Принявши мудрость вашего решенья.

А ты, дофин, полюбишь ли принцессу?

Спросите лучше: смог бы я сейчас

От искренней любви своей отречься?

Тогда за ней получишь пять провинций —

Вексен, Турень, Мен, Пуатье, Анжу.

Даю впридачу десять тысяч марок

Английских. Если этим ты доволен,

Король Филипп, вели, чтоб сын и дочь

Соединили руки[201].

Очень рад я.

Принц и принцесса, обручаю вас.

Пусть и уста соединят. Клянусь,

Так сделал я, когда в любви поклялся.

Анжерцы, открывайте же ворота!

Вы помогли нам дружбу заключить, —

Примите ж нас. Венчанье совершим

В часовне пресвятой Марии-Девы.

Я госпожи Констанции не вижу —

Ее здесь нет. При ней не без труда

Устроилось бы это обрученье.

Кто скажет — где она и юный принц?

У вас в шатре, объята гневной скорбью.

Господь свидетель, этот наш союз

Ее скорбей, увы, не облегчит.

Английский брат мой, чем бы нам утешить

Высокую вдову? Сюда пришли мы,

Чтоб ей помочь, но к выгоде своей

На путь иной вступили.

Все уладим.

Мы герцогом Бретонским утверждаем,

А также графом Ричмондом Артура.

Ему Анжер богатый отдаем.

Пусть госпожу Констанцию на свадьбу

Посланец наш немедля пригласит.

Надеюсь я, что мы в какой-то мере,

Хоть и не полной, угодим ей так,

Чтоб гневный вопль ее умолк. Теперь же

Пойдем справлять нежданные для нас,

Неподготовленные торжества.

Безумный мир! Безумцы короли!

Безумен их союз! Лишить желая

Артура прав на целое, Иоанн

От части добровольно отказался.

Француз был совестью вооружен:

Влекомый жалостью и благочестьем,

Он шел на битву, словно воин божий, —

Но начал бес шептать ему и живо

С дороги сбил. О, этот хитрый бес,

Что заставляет клятвам изменять

И нарушать обеты королей,

Бездомных нищих, юношей и старцев,

Девиц — и если нечего терять

Девицам, кроме этого названья,

Он и его похитит. Этот бес

Лицом пригож, зовется он — Корысть.

Корысть, ты совратительница мира!

Ведь мир от первых дней уравновешен,

По ровному пути направлен прямо,

Но выгода, бессовестный толчок,

Косой удар, всесильная Корысть

Его заставит отклониться, сбиться

С пути прямого, отойти от цели.

И эта же Корысть, коварный враг,

Личинами играющая сводня,

Блеснув очам коварного француза,

Его от цели доброй отвела,

От благородно начатой войны

К гнуснейшему, постыднейшему миру.

Но почему я поношу Корысть?

Готов ответ: ведь я не знал соблазна.

Смогу ли гордо руку сжать в кулак,

Когда червонцы, ангелы Корысти,

Ладонь мою попробуют ласкать?

Она еще не знала искушенья

И, нищая, ругает богачей.

Ну что ж, я нищий — вот и негодую,

Твердя, что величайший грех — богатство.

Разбогатею — благородно-строг,

Начну вещать, что нищета — порок.

Корысти короли предались ныне, —

Так будь же, Выгода, моей богиней.

Венчаются! И заключают мир!

Союз между обманщиками кровный!

Дофин получит Бланку, Бланка — земли?

Не может быть: оговорился ты,

Ослышался, — рассказывай же снова,

Но поразмыслив. Ты шутил, признайся!

Поверь мне — веры нет твоим словам,

Простого смертного случайной сплетне.

Поверь — немыслимо тебе поверить:

В обратном мне поклялся сам король.

Ты напугал меня — и ты ответишь:

Ведь я измучена и жертва страха;

Угнетена — и вся дрожу от страха;

Вдова — и нет защиты мне от страха;

Я женщина — и рождена для страха.

Хотя б сознался ты, что пошутил, —

Смятенный дух мой не найдет покоя,

Весь день он будет маяться в тоске.

Но почему, качая головой,

На сына моего глядишь печально,

И руку горестно прижал к груди,

И проступает влага на глазах,

Как затопивший берега поток?

Ты скорбным видом подтвердить желаешь

Свои слова? О, говори! Не надо

Рассказа повторять; скажи лишь — верно ль

Все это?

Да, не меньше это верно,

Чем, — как, наверно, мыслишь ты, — обман

Содеянное теми, чьи поступки

Я передал правдиво.

Если учишь

Меня ты верить горю, научи

И злое горе умертвить меня.

Пусть жизнь и вера встретятся в борьбе,

Как два бойца отчаянных, что оба

В кровавой схватке пасть обречены.

Дофин на Бланке женится! Мой сын,

А твой удел? Француз и англичанин

Отныне в дружбе... Что же делать мне?

Уйди, посол! Пришел ты с гнусной вестью,

И гнусным сделался мне облик твой.

Ужели было злом поведать вам

О зле, другими причиненном вам?

Так мерзко это зло, что для меня

Зловреден тот, кто мне о нем поведал.

Утешьтесь, матушка, я вас молю!

О, если б, утешающий меня,

Ты был урод, позор моей утробы,

Ходил бы в пятнах мерзких и прыщах,

Противных бородавках и наростах,

Хромой горбун, чернявый дурачок, —

Я б не страдала и не огорчалась:

Ты не был бы мне дорог, недостойный

И крови королевской и венца.

Но ты красив. Природой и Фортуной

Ты словно предназначен для величья.

Дары природы сделали тебя

Нежнее роз и лилий. Но Фортуна!

Ты брошен ею, девкой совращенной,

Она блудит с твоим преступным дядей.

Маня француза ручкой золотой,

Она его заставила попрать,

Мой сын, твои священные права,

И сводней сделалось его величье:

Он свел Фортуну с королем Иоанном,

Захватчика бессовестного с девкой. —

Признай, посланец, что француз — изменник

Своей же клятве; брызни на него

Отравой слов; а коли нет — уйди,

Чтоб я одна осталась мыкать горе.

Без вас, принцесса, не осмелюсь я

Предстать пред королями.

Нет, предстанешь:

Я не пойду с тобой. Свое страданье

Я научу быть гордым и сама

Покорно подчинюсь веленьям скорби;

И королям явиться надлежит

Ко мне и к ней: так тяжела она,

Что лишь земля могучая смогла бы

Ее снести. Здесь трон мы обрели:

Пусть перед ним склонятся короли.

Да, этот день, возлюбленная дочь,

Во Франции, как праздник, будет чтиться.

Ему во славу задержало бег

Сияющее солнце, превращая,

Алхимику подобно, дивным оком

Сухую землю в царственное злато.

И этот день в круговращенье лет

Пусть празднуют всегда, как день счастливый.

Как день несчастный, пусть его клянут.

Чем заслужил он славу, и за что

Его ты станешь золотом писать

В календаре средь праздников церковных?

Нет, день позора, клятвопреступленья,

Обиды тяжкой вырви из недели;

А если он останется, пускай

Беременные молятся о том,

Чтоб им в тот день не выкинуть, не видеть

Своих надежд крушенье, и пускай

В тот день страшатся бури моряки,

Все сделки неудача постигает,

Все начатое кончится бедой,

И даже верность станет черной ложью!

Клянусь я небом, славный этот день

Вам не придется проклинать, принцесса.

Ведь я давал вам слово короля.

Поддельная монета — ваше слово:

На ней — лицо монарха, но она

Не выдержала пробы. Вы — отступник.

Вы кровь моих врагов пролить грозили,

Теперь же с ней хотите слить свою.

Могучий пыл и гневный взор войны

Остыли под личиной ложной мира.

Для нас обида злая — ваш союз.

Карай же, небо, королей-лжецов!

Тебя вдовица молит, будь ей мужем!

Не допусти, чтоб этот день безбожный

Был мирно завершен! Посей раздор

Еще до вечера между лжецами.

Услышь меня!

Спокойствие, принцесса!

Война, война! Спокойствие — мне смерть!

Лиможский граф, эрцгерцог! Свой трофей

Позоришь ты[202], раб, негодяй и трус!

В бою ничтожный, в подлости великий,

Ты — сильный только с сильными в союзе!

Фортуны рыцарь, бьешься лишь тогда,

Когда капризной госпоже угодно

Тебя оберегать. Ты тоже лжец,

Холуй при королях! Болван пустой,

Ничтожный дурень! Пыжился, грозил

Моим врагам! Ты, раб с холодной кровью,

Не громыхал ли, что стоишь за нас,

Что служишь мне, что смело я могу

Твоей звезде довериться и силе?

И вот — к врагам моим переметнулся!

Тебе ли Ричарда трофей пристал?

Сбрось шкуру льва, скорей напяль телячью!

О, если б это мне сказал мужчина!..

Сбрось шкуру льва, скорей напяль телячью!

Молчи, мерзавец, если хочешь жить!

Сбрось шкуру льва, скорей напяль телячью.

Нам это не угодно. Ты забылся.

Преосвященнейший посланец Рима!

Помазанникам неба мой привет! —

Я, папы Иннокентия легат,

Пандольф, миланский кардинал, тебя,

Король Иоанн, прошу во имя божье

Ответить мне, как посланному папой,

Зачем ты церкви, матери святой,

Нанес обиду злую, помешав

Стефану Лэнгтону, что ныне избран

Архиепископом Кентерберийским,

Вступить в его права? Отцу святому,

Король английский, нужен твой ответ.

От имени кого из смертных можно

Допрашивать помазанников божьих?

Призвав меня к ответу, кардинал,

Не мог ты выбрать имени смешней,

Ничтожней и пустей, чем имя папы!

Так и скажи ему, от нас добавив

Еще одно: что итальянский поп

Взимать не будет во владеньях наших

Ни десятины, ни других поборов.

Но если мы под небом — властелин

Своей страны, то под защитой неба,

Его святым покровом, будем править

И не хотим поддержки смертных рук.

Так папе и скажи: отныне мы

Его захватническую власть отвергли.

Английский брат мой, ваша речь — кощунство.

Пусть вас и всех монархов христианских

Нахальный поп ведет на поводу;

Пусть вам страшны проклятья, от которых

Нетрудно откупиться: ведь за деньги —

Прах, мусор — покупаете прощенье

Вы у того, кто в мерзостном торгу

Прощенья сам лишается; пусть вы

И все другие хитрого волхва

Улещивать готовы щедрой данью, —

Я восстаю один — да будет так! —

И каждый друг его — мой смертный враг.

Тогда я облечен законной властью

Тебя проклясть и отлучить от церкви.

Благословен твой ленник, если он

Тебе, еретику, нарушит верность;

Благословен, прославлен, как святой,

Тот, чья рука открыто или тайно

Твою отнимет мерзостную жизнь.

Пусть голос мой вольется в голос Рима!

Отец наш кардинал, скажи «амен»

Моим проклятьям ярым. Больше прав,

Чем я, никто на них иметь не может.

Проклятье церкви свято и законно.

Как и мое. Когда не мог закон

Встать на защиту правды, — он не должен

И незаконной мести помешать.

Закон Артуру не вернет престола:

Его занявший сам творит законы.

А если весь закон — одна неправда,

Так он и рта не может мне закрыть.

Король Филипп, страшась проклятья церкви,

Порви союз с архиеретиком

И, если он не подчинится Риму,

Обрушься на него с французским войском.

Ты побледнел, король? Не разрывай

Союза с нами.

Дьявол, берегись:

Раскается Филипп, порвет союз —

И ты душой его не завладеешь.

Внемли, король, словам посланца папы.

Сбрось шкуру льва, скорей напяль телячью.

Я проглочу обиду, негодяй!

Ведь я...

Широкой глоткою известен.

Так что же ты ответишь кардиналу?

А что сказать? Одно лишь — согласиться!

Отец, подумайте, что выбрать вам:

Проклятья церкви бремя иль утрату

Не столь уж тяжкую английской дружбы, —

Что менее опасно?

Папский гнев.

Смотри, дофин! Тебя с пути сбивает

Лукавый бес, наряженный невестой.

Не голос правды говорит в принцессе —

Нужда ее.

А если признаешь

Нужду, живущую лишь смертью правды,

Так ты должна признать и то, что правда

Воскреснет, если кончится нужда!

Нужду растопчешь — правда воцарится;

Питай нужду — и правда горько сникнет.

Король смущен, ответа не дает.

О, не внимай ему, ответь, как должно.

Ответь, король, и сбрось сомнений груз.

А ты набрось телячью шкуру, трус.

Да, я смущен, и что сказать — не знаю.

А что сказать ты мог бы для того,

Чтоб худшего смущенья не изведать

В церковном отлученьи и проклятьи?

Достойнейший отец, каким путем

Пошли бы вы, когда бы стали мною?

Мы только что с моим английским братом

Друг другу руки подали, скрепив

Согласье душ и добрый наш союз

Священной силой клятвы нерушимой.

В последних нами сказанных словах

Повеяло любовью, верой, миром

И нам самим и королевствам нашим.

Чтоб в мирной сделке по рукам ударить,

Пришлось нам вымыть их: свидетель бог,

По ним ведь только что кровавой грязью

Мазнула кисть войны, запечатлев

Раздоры распаленных королей.

И эти чисто вымытые руки,

Так крепко сжатые взаимной дружбой,

Должны расторгнуть добрый свой союз?

Позволено ли с небом нам шутить —

По-детски верностью своей играя,

Беспечно вырвать руку из руки,

Нарушить клятвы, брачную постель

Улыбчивого мира растоптать

Ногами поднятых на битву ратей,

И судорогой гнева исказить

Чело сердечной дружбы? Пастырь душ,

Святой отец, да не случится это!

Ты небом вразумлен — найди, придумай,

Открой нам выход правильный, и мы

Все примем, дружбу нашу сохранив.

Согласье — видимость, порядок — смута,

Когда доволен ими англичанин.

К оружию, Филипп, в защиту церкви,

Не то изведаешь, мятежный сын,

Всю тяжесть материнского проклятья.

Король, ты лучше бы змею за жало,

И разъярившегося льва за лапу,

И тигра лютого за клык держал,

Чем руку ту, что ныне пожимаешь.

Могу отнять я руку, но не верность.

Так, значит, верность встанет против веры;

И, как в усобицах, на клятву — клятва

И слово против слова. Но сейчас,

Филипп, исполни первый свой обет,

Что дал ты небу, — стань борцом за церковь.

В другой же клятве — ты себе изменник,

И не обязан исполнять ее.

Тот, кто поклялся злое совершить,

Творит добро, когда не верен слову;

В его неделанье — благое дело.

Свернул ты с правого пути — сверни

Опять с худого: это кривизна,

Но кривизна и станет выпрямленьем,

Ложь исцелится ложью — так огнем

Огонь врачи смягчают при ожогах[203].

Святая вера есть опора клятвы.

Твоя же клятва не согласна с ней[204].

Ты верою поклялся против веры

И клятвой утвердить желаешь право

Нарушить изначальный свой обет.

Так знай: ты ею связан только в том,

Что первого обета не нарушит;

Иначе клятвы — жалкая насмешка!

Ты слово дал, обету изменив, —

Исполнив слово, углубишь измену.

Второю клятвой первую нарушив,

Сам на себя преступно восстаешь.

Но ты содержишь высшую победу,

С достоинством и твердостью отвергнув

Весь этот жалкий и пустой соблазн.

Иди путями правды — мы тебя

Молитвами поддержим; если ж нет —

Проклятье наше ляжет на тебя

Таким необоримым, черным гнетом,

Что ты под ним в отчаяньи умрешь.

Мятеж, мятеж!

Ты снова за свое?

Заткнуть бы рот тебе телячьей шкурой!

Отец, к оружию!

В день свадьбы нашей?

И против родичей твоей жены?

Как? Мы убитых соберем на пир,

А музыкой нам будут трубный рев

И грохот барабанный, вопли ада?

Услышь меня, супруг! (Увы, как странно

Произносить: «супруг»!) Но ради слова,

Доселе чуждого моим устам,

Молю я на коленях: с нашим дядей

В сраженье не вступай.

Мои колени

В мозолях от коленопреклонений,

Но я молю у ног твоих, дофин,

Не нарушай веления небес!

Теперь увижу, как меня ты любишь:

Какое побужденье для тебя

Сильней призыва любящей жены?

То, что ему опора, как тебе —

Опора он[205]: честь. Честь твоя, Людовик!

Как холодны вы, государь, в минуту,

Когда принять решенье неизбежно!

Я на тебя проклятье изреку.

Не нужно. — Мы — враги, король Иоанн.

О, снова ты величьем осиян!

Француз, француз! Что клятва, то обман!

И часа не пройдет, король французский,

Как этот час ты станешь горько клясть.

Когда звонарь плешивый, старец Время,

К раскаянью призвать тебя решит.

В крови заходит солнце. День прекрасный,

Прощай! Увы! Чью сторону принять?

Протянута одна моя рука

К одной из ратей, а к другой — другая.

Я схвачена, меня на части рвут.

Нет сил молиться о победе мужа,

Когда победа эта — гибель дяди,

Удачи не могу желать отцу

И разделять надежд любимой бабки.

Кто б верх ни одержал, мне пораженье

Уже сулит любой исход войны.

Твое, подруга, счастье там, где я.

Где вспыхнет счастье, гаснет жизнь моя.

Немедля стягивай войска, племянник.

Король французский, гнев во мне пылает

Столь ярым пламенем, что этот жар

Ничто залить не сможет — только кровь,

Кровь избранных сынов твоей земли.

Пока зальешь свой жар французской кровью,

Тебя успеет он испепелить.

Остерегись: судьба грозит бедой!

Не больше, чем тебе. — К оружью, в бой!

День здорово горяч, ей-богу! С неба

Нам бедствия воздушный демон шлет.

Здесь голову эрцгерцога положим

И отдохнем, Филипп.

За мальчиком присмотришь, Хьюберт. Ты же,

Филипп, скорей — на помощь: мать в палатке

Окружена врагами.

Государь,

Я королеву выручил, не бойтесь,

Но медлить незачем: еще усилье —

И славно мы закончим ратный труд.

Пусть будет так.

Вы, матушка, останьтесь

С отрядом сильным здесь.

Ты не грусти,

Племянник: бабушке своей ты дорог,

А дядя заменить готов отца.

Ах, мать моя теперь умрет от горя!

А ты, племянник, в Англию спеши

И до приезда нашего мошны

Скупых аббатов растряси, свободу

Дай пленным ангелам[206]: пускай война

Подкормится мясцом и салом мира.

Тебе вручаю власть — так действуй смело.

Свечам, колоколам, церковным книгам

Не задержать меня, когда иду

За звонким золотом и серебром.

Прощайте, государь. Целую руку

Вам, бабушка, и помолюсь за вас,

Когда случится приступ благочестья.

Прощай, мой милый внук.

Прощай, племянник.

Пойдем со мною, внучек.

Друг мой Хьюберт,

Послушай: много сделал ты для нас.

В жилище плоти этой есть душа;

Она — должник твой и готова щедро

С тобою расплатиться за любовь.

Мой Хьюберт, предан ты по доброй воле,

И я тебе всем сердцем благодарен.

Дай руку мне. Хотел я кое-что

Тебе сказать, да надо бы получше

Мелодию для этой песни выбрать.

Клянусь, неловко даже говорить,

Что я к тебе так горячо привязан.

Безмерно, государь, я вам обязан.

Для этого еще причины нет,

Но будет, друг. Как время ни ползет,

Настанет час — и расплачусь я щедро.

Хотел тебе сказать я... но потом.

Сияет солнце в небе, пышный день

От преизбытка радостей земных

Так суетен и безрассудно весел, —

Мои слова не для него. Но если б

Железным языком из пасти медной

Тревожил колокол полночный сон;

Но если б мы на кладбище стояли

И гнулся ты под бременем скорбей;

Но если бы угрюмый дух унынья

В тебе сгущал, отяжеляя, кровь

(Что слишком уж легко струится в жилах,

Дурацкий смех в глазах людей рождая,

Пустой ухмылкой искажая лица, —

А нынче это все противно мне),

Но если б мог без глаз меня ты видеть

И слышать без ушей, и отвечать

Без языка, одним порывом чувства.

Без глаз, ушей, без тяжких звуков речи, —

Тогда, хоть день уставился на нас

Наседкой, бодрствующей над птенцами,

Я помыслы свои тебе излил бы...

Но не хочу! А все ж люблю тебя,

Того же ожидая для себя.

Так велика моя любовь, что я

Для вас любое выполню, хотя бы

Мне смерть грозила.

Разве я не знаю?

Мой Хьюберт, друг мой Хьюберт! Погляди

На мальчика. Хочу тебе признаться:

Он на моем пути — змея лихая.

Куда б я ни подался, всюду он.

Меня ты понял, страж его?

Стеречь

Я стану так, что королю помехой

Не будет он.

Смерть.

Государь!

Могила.

Так он умрет!

Довольно. Спала тяжесть

С моей души. Люблю тебя, мой друг!

Сейчас я о награде умолчу,

Но помни... — Государыня, прощайте;

И ждите подкреплений, не страшась.

Благослови тебя господь!

Племянник,

Ты — с нами в Англию. Слугою верным

К тебе приставлен Хьюберт. Ну, в Кале!

Так ураган, ревущий в бурном море,

Повсюду разгоняет корабли,

Суда одной эскадры разделяя[207].

Все сладится: мужайтесь, государь!

Что сладится? Ведь хуже быть не может.

Мы не разбиты? И не взят Анжер?

И не в плену Артур? И многих верных

Не потеряли мы? И не ушел

К себе домой кровавый англичанин,

Французские преграды сокрушив?

Он закрепить сумел свои успехи:

Такой расчет в стремительности действий,

Такой порядок в яростном напоре

Не виданы доселе: кто читал,

Кто слышал о делах, подобных этим?

Хвалы ему мне было б легче слушать,

Когда б столь тяжким не был наш позор.

Кто к нам идет? Та, чья душа — могила,

А горестная плоть — тюрьма, в которой

Томится дух, от жизни отвратясь.

Пойдемте, госпожа моя, отсюда.

Вот он, тобою заключенный мир!

Спокойствие, Констанция! Терпенье!

Нет, не нужны мне помощь и советы;

Единственная помощь и совет —

Смерть, смерть! Люблю и призываю смерть.

Благоуханный смрад! Блаженный тлен!

Встань, поднимись от ложа вечной ночи,

Ты, враг, ты горький ужас для счастливых!

Лобзать я буду мерзостные кости,

В провал глазниц вложу свои глаза,

Червями пальцы обовью и в рот,

Чтоб не дышал, набью земли могильной,

И стану трупом страшным, как и ты.

Приди! Оскал твой для меня — улыбка.

Несчастная возьмет тебя в мужья,

В любовники. Приди!

О, успокойтесь,

Страдалица прекрасная!

Нет, нет!

Пока дыханье есть, не смолкнет голос.

О, если б мой язык вещал, как гром,

Я потрясла бы мир призывом скорбным.

Я грозный разбудила бы скелет,

Что не внимает слабым женским воплям,

Не отвечает на обычный зов.

Не горе, а безумье — ваши речи.

Твои же — клевета, и это грех.

Я не безумна. Волосы я рву —

Они мои. Констанцией зовусь,

Была женою Готфрида. А сын мой —

Артур, и он погиб. Я не безумна,

Но разума хотела бы лишиться,

Чтоб ни себя, ни горя своего

Не сознавать! Придумай, кардинал,

Такое мудрое увещеванье,

Чтоб я сошла с ума — и сразу будешь

К святым причтен; не то рассудок мой,

Пронзенный горем, скоро мне внушит,

Что удавиться, горло перерезать —

Вернейший путь избавиться от мук.

Будь я безумной, я б забыла сына

И утешалась бы тряпичной куклой.

Но разум жив, и жгуче, слишком жгуче

Терзает душу каждая из бед.

О, заплетите косы! Как любовно

Друг к другу льнут волос чудесных нити!

Чуть на одну блестящая слеза

Падет случайно — тысячи других

К ней устремятся, разделяя горе,

Как нежные и верные друзья,

Что не хотят в несчастье разлучаться.

Молю, пустите в Англию меня!

Прошу вас косы заплести.

Извольте,

Но для чего? Я распустила их,

Крича: «О если б сына моего

Могли из плена вырвать руки эти

Так, как свободу дали волосам!»

Но вольность их во мне рождает зависть,

И вольных заключу опять в оковы,

Затем, что бедный мальчик мой в плену.

Отец наш кардинал, вы говорили,

Что с близкими мы свидимся в раю:

Раз так, я сына своего увижу!

От Каина, от первого младенца,

До самого последнего, вчера

Рожденного на свет, земля не знала

Прелестней существа! Но червь тоски

Пожрет нераспустившуюся почку

И сгонит красоту с его лица,

И станет бледным он, как тень, худым,

Как лихорадящий, и так умрет,

И в небесах его я не узнаю,

И, значит, никогда уж, никогда

Не видеть мне прекрасного Артура!

Великий грех — отчаянье такое.

Слова того, кто сына не имел.

Вам горе ваше дорого, как сын.

Оно сейчас мне сына заменило,

Лежит в его постели и со мною

Повсюду ходит, говорит, как он,

И, нежные черты его приняв,

Одежд его заполнив пустоту,

Напоминает милый сердцу облик.

Я полюбила горе — и права.

Прощайте, я б утешила вас лучше,

Когда бы вы познали ту же долю.

Не стану убирать своих волос —

В душе и помыслах одно смятенье.

О боже! Мой Артур, мой сын, мой мальчик!

Ты жизнь и радость, ты мне — все на свете!

Ты — утешенье горестной вдовы!

Пойду за ней: беды бы не случилось.

Мне радости не ведать на земле.

Несносна жизнь, как выслушанный дважды,

В унылый сон вгоняющий рассказ.

Стыдом и горечью отравлен мир;

Исчезла сладость — есть лишь стыд и горечь.

Когда нам исцеленье предстоит

От тяжкого недуга, в самый миг

Выздоровленья он всего сильнее.

Зло обреченное больней язвит.

Вы проиграли день[208]? А что еще?

Всю славу, счастье, радость дней грядущих.

Вы проиграли б, одержав победу.

Нет, нет: чем ласковей Фортуна к людям.

Тем больше бедствий взор ее сулит.

Не странно ли — как много потерял

Король Иоанн в самой своей победе!

Огорчены вы, что Артур в плену?

Не меньше, чем король Иоанн ликует.

Как ум твой юн, — совсем, как кровь твоя!

Но слушай, — я пророчески вещаю.

Ведь даже звук вот этих слов моих

Пылинку каждую, песчинку — всё

Сметет с пути, которым ты пойдешь

К английскому престолу. Ты подумай:

Артур в плену у дяди. Но пока

В крови у мальчика играет жизнь,

Преступник ни на час, ни на минуту,

Нет — ни на миг не обретет покоя.

Захваченные дерзостью бразды

Не удержать иначе, как насильем.

Ведь для того, кто стал на скользкий путь,

Опоры слишком гнусной не бывает

Чтоб выстоял Иоанн, падет Артур.

Пусть будет так, раз это неизбежно.

Что мне за польза, если он умрет?

От имени своей супруги Бланки

Предъявишь ты права на то, что было

Законным достоянием Артура.

Чтоб жизнь и все утратить, как Артур?

Как в старом мире зелен ты и юн!

Все козни Иоанна, ход событий —

Тебе в подмогу. Тот, кто кровь прольет,

Ища спасенья, в ней же захлебнется.

Его деянье злое охладит

Сердца народа, рвенье заморозит.

Малейшая представится возможность —

И встанут все, чтоб свергнуть власть его.

В явлениях природных на земле

И в небе, — непогода ли случится,

Внезапный ветер, или что еще, —

Разумную причину отвергая,

Увидят чудо, знаменье, предвестье,

Зловещий метеор, глагол небес,

Что королю грозят господней карой.

Возможно, он Артура не убьет:

Достаточно окажется темницы.

Хотя б Артур был жив, когда Иоанн

О приближении твоем узнает, —

Он в тот же час умрет; сердца людей

Охватит возмущенье; все, ликуя,

Благословят любую перемену

И вырвут поводы для мятежа

Из пальцев окровавленных Иоанна.

Я так и вижу грозный этот взрыв:

Ничто тебе так славно не поможет!

Сейчас в земле английской Фоконбридж,

Бастард безбожный, нагло грабит церковь.

Была б там дюжина солдат французских —

Как дудка птицелова, приманили б

Они десятки тысяч англичан;

Они бы выросли, как снежный ком,

Что вмиг становится горою снега.

О мой дофин, скорее к королю!

Представить трудно, что извлечь мы сможем

Из недовольства душ, обиды полных.

На Англию! Король согласье даст.

К большим делам ведет благой совет,

На ваше «да» король не скажет «нет».

Прут раскалите докрасна и стойте

Там, за коврами. Как ногою топну —

Скорей сюда: хватайте мальчугана,

Которого увидите со мной,

И привяжите к стулу. Прочь — и ждите!

Надеюсь, есть распоряженье свыше?

Вопрос пустой! Не бойся, будь готов.

Поди сюда, малец, поговорим.

День добрый, Хьюберт.

Маленькому принцу —

Привет.

Да, маленькому, — меньше нет;

Но он по праву мог бы стать большим.

Ты что грустишь?

Да, веселей бывал я.

О господи, а я-то ведь считал,

Что только мне пристало быть печальным.

Во Франции у молодых дворян —

Я помню — как-то прихоть появилась

Ходить угрюмыми, как ночь. Клянусь,

Будь я на воле даже пастухом, —

Я был бы весел целый день. И здесь

Я не грустил бы, если б новых козней

Не ожидал от дяди моего.

Его боюсь я, он меня боится.

Моя ль вина, что Готфридом рожден я?

При чем тут я? О, если б был ты, Хьюберт,

Моим отцом! Меня бы ты любил.

Молчать я должен. Болтовня ребячья

Во мне пробудит дремлющую жалость;

Пора кончать.

А ты не болен, Хьюберт?

Ты что-то бледен. Я бы и хотел,

Чтоб ты немного прихворнул, и мог я

С тобой пробыть всю ночь. Наверно, крепче

Тебя я полюбил, чем ты меня.

Его слова мне в сердце проникают.

Прочти, Артур.

Дурацкой влагой глаз

Выносится наружу боль души.

Скорей кончать, не то совсем по-бабьи

Моя решимость изойдет слезами.

Не разбираешь? Плохо написали?

Для дела злого — слишком хорошо.

Железом ты глаза мне должен выжечь?

Да, мальчик, должен.

И решишься?

Да.

И хватит духу у тебя? А помнишь,

Как мучился ты головною болью

И лоб тебе я повязал платком

(То был мой самый лучший; мне его

Принцесса вышила), и я обратно

Его не взял? Я голову тебе

Держал всю ночь; как верно служат часу

Минуты быстрые, так я старался,

Чтоб время для тебя текло быстрей.

Я спрашивал: «Где больно? Что ты хочешь?

Чем я могу помочь тебе, мой милый?»

Иной бы сын простолюдина спал

И ласкового слова не промолвил,

Но принц оберегал тебя в ночи.

Ты можешь думать, что моя любовь —

Притворство, ложь; когда угодно року,

Что ж, думай так и поступай жестоко!

Ты хочешь зренье у меня отнять,

Глаза мои, что на тебя ни разу

Не поглядели гневно?

Я поклялся,

Что выжгу их железом раскаленным.

Возможно только в наш железный век

Такое дело! Ведь само железо,

Хоть докрасна его ты раскалишь

И поднесешь к глазам моим, напьется

Моих невинных слез, погасит ими

Свой жаркий гнев и пощадит меня.

И ржавчиной покроется оно,

Стыдясь того, что мне огнем грозило.

О, если бы явился ангел с вестью,

Что Хьюберт ослепит меня, — ему

Я не поверил бы. Пусть скажет Хьюберт.

Сюда!

Исполнить мой приказ!

Спаси меня, мой Хьюберт! Слепну я

От одного их зверского обличья!

Подайте прут, а мальчика свяжите.

Зачем, зачем? Вязать меня не надо!

Не стану я ни рваться, ни бороться.

О, бога ради, Хьюберт! Не вяжи!

Послушай, Хьюберт, пусть они уйдут,

И буду я с тобой смирней ягненка,

Не вымолвлю ни слова, не моргну,

Не шелохнусь, не погляжу со злобой

На страшное железо. Прогони их —

И все мученья я тебе прощу.

Оставьте нас одних. За дверью ждите.

Я рад уйти: подальше от злодейства.

О горе! Значит, друга я прогнал!

Сурово он глядит, но сердцем добр.

Пусть он вернется, жалостью своей

Твою пробудит...

Мальчик, приготовься!

Спасенья нет?

Нет; ты лишишься глаз.

О боже! Если бы в глаза тебе попала

Соринка, мошка, волос иль песчинка —

Ты понял бы, как может эта малость

Измучить нас, — и замысел лихой

Чудовищным тебе бы показался.

А обещанье? Придержи язык.

Мой Хьюберт, чтоб молить о паре глаз,

Двух языков, пожалуй, не хватило б.

Не затыкай мне рта, не надо, Хьюберт.

А то уж лучше вырви мне язык,

Но пощади глаза, чтоб мог я видеть,

Чтоб на тебя хотя бы мог смотреть.

Клянусь душой, железо ведь остыло,

И глаз не выжжет.

Раскалю опять.

Не сможешь, нет. Огонь погас от горя,

Что им хотят невинного пытать,

Им, созданным на благо людям. Хьюберт,

Ты видишь: угли не пылают злобой,

Дыханье неба охладило жар

И пеплом покаянья их покрыло.

Мое дыханье оживит огонь.

И угли, Хьюберт, тотчас покраснеют,

Но от стыда за то, что ты творишь.

Пожалуй, стыд в глазах твоих зажжется.

Когда хозяин псу кричит: «Куси!» —

Порою пес в него вцепиться может.

Все, чем ты мне хочешь повредить,

Откажется служить: огонь, железо,

Хотя и не привычны к милосердью,

Способны сжалиться; лишь ты — жесток!

Пусть будет так! Отрады жизни, глаз,

Я не лишу тебя за все богатства,

Что мне сулил твой дядя! Все же знай:

Я клятву дал, что выжгу их железом.

Теперь ты снова Хьюберт, и снята

С тебя личина!

Хватит слов. Прощай.

Известье ложное, что ты погиб,

От псов-шпионов дядя твой получит.

Спи, милое дитя, не зная страха:

За все сокровища земные Хьюберт

Тебе вреда не причинит.

Мой бог!

Спасибо, Хьюберт!

Тише! Замолчи.

Иди за мной неслышно. Нынче я

В большой опасности из-за тебя.

Вновь мы воссели здесь и вновь — в короне;

И вы, надеюсь, рады видеть нас.

Не будь на то высокой вашей воли,

И нужды не было бы в повторенье:

Вы были коронованы, и с вас

Достоинство монаршее не снято...

Народной верности не оскверняли

Мятежные порывы, и страна

Не волновалась жаждой перемен.

Торжественный обряд свершить вторично,

Еще украсить полный блеска сан,

Позолотить червонец золотой,

И навести на лилию белила,

И лоск на лед, и надушить фиалку,

И радуге прибавить лишний цвет,

И пламенем свечи усилить пламя

Небесного сияющего ока —

Напрасный труд, излишество пустое.

Мы не перечим воле короля,

Но все ж похоже это на рассказ,

Без нужды пересказанный вторично

И скуку нагоняющий на всех.

Здесь, государь, немало искажен

Привычный лик обычаев старинных.

Как с переменой ветра изменяет

Свой путь корабль, решенье ваше так же

С пути сбивает мысли, смутный страх

Вселяет в души, здравому сужденью

Препоны ставит: трудно верить правде,

Одетой в столь диковинный наряд.

Когда себя стремится превзойти

Ремесленник умелый, — губит он

Свое искусство тщетною потугой.

Бывает, неуместным извиненьем

Себе мы портим дело. Так заплата

На небольшой прорехе нам в глаза

Бросается сильней самой прорехи.

Вот почему считали мы ненужным

Коронованье новое. Но вы

Нам, государь, не вняли, — и прекрасно:

Всегда, везде, во всем желанья наши

Смиренно воле вашей уступают.

Я кое-что открыл вам из причин

Решенья своего: довольно вески,

По-моему, они. А о других

Скажу потом: все опасенья наши —

Ничто пред ними. А теперь скажите,

Каких бы вы желали улучшений?

Увидите — готов я слушать вас

И все, что захотите вы, исполнить.

От имени присутствующих я

Тогда вам выскажу желанье наше:

Прошу и ради них, и для себя,

И, что всего важней, для вашей пользы, —

О чем забота главная у нас —

Освободить Артура. Ропщут люди,

И принца длительное заключенье

Наводит на недобрые сомненья:

Раз вам по праву то принадлежит,

Чем мирно вы владеете, — зачем

Ненужный страх, который, говорят,

С неправдой неразлучен, — вас заставил

Племянника, совсем еще ребенка,

Держать в тюрьме, невежеству обречь,

Лишить потребных детству развлечений?

Чтоб не могли воспользоваться этим

Враги престола, ныне молим вас

Внять просьбе нашей — дать свободу принцу.

Нам для себя не нужно ничего:

Ко благу общему — его свобода

И к вашему же благу, государь.

Согласен я, и воспитанье принца

Вам поручить готов.

Что скажешь, Хьюберт?

Вот тот, кто должен совершить злодейство:

Полученный им письменный приказ

Показывал он другу моему.

В глазах его я гнусный вижу грех,

А сумрачный, угрюмый лик скрывает

Жестокое смятение души.

Не выполнил ли он уже того,

На что имел, как видно, полномочье?

Король наш то бледнеет, то краснеет.

С желаньем совесть борется, гоня

По жилам кровь, как вестника меж ратей.

В нем страсть созрела и сейчас прорвется.

Когда ж прорвется, — брызнет страшный гной:

Лихая гибель милого ребенка.

Мы руку смерти удержать не властны!

Хоть воля добрая во мне жива,

Но смерть не даст исполнить вашу просьбу:

Он сообщил мне, что Артур скончался.

Да, видно, был недуг неизлечим.

Слыхали мы, что смерть его близка,

Когда он и не чувствовал, что болен.

Виновников за это ждет расплата

Здесь или там.

Что ж на меня так мрачно

Глядите вы? Иль ножницы судьбы

В моих руках? Иль я над жизнью властен?

Нечисто это дело. Тяжкий стыд,

Что до него унизилось величье!

Желаю вам успеха — и прощайте!

Стой, Солсбери. Вдвоем пойдем туда,

Где вотчина несчастного ребенка,

Где королевство малое — могила,

В которую насильем он уложен.

Была его наследьем вся страна —

Три фута получил он. Подлый мир!

Но этого нельзя терпеть. И скоро

Спадет с нас бремя скорби и позора.

Они горят негодованьем. Каюсь!

Непрочно то, что строишь на крови!

Чужая смерть для жизни не спасенье.

Как сумрачен твой взор! А где румянец,

Что на лице твоем всегда играл?

В тяжелых тучах небо: грянет буря.

Будь вестником ее. Ну, как дела

Во Франции?

Вся Франция идет

На Англию. Таких огромных сил

Еще не собирали для вторженья.

Вы научили их не мешкать с делом, —

И вместо вести о военных сборах

Приходит весть, что враг уж тут как тут.

Ну, а лазутчики-то наши, что ж?

Валялись пьяные? А мать моя?

Не слышала она, что столько войска

Собрал француз?

Мой государь, земля

Ей слух закрыла. Первого апреля

Скончалась ваша царственная мать.

А за три дня до этого, как будто,

Констанция[209], я слышал, умерла,

Лишившись разума. Но, может быть,

Известье это — болтовня пустая.

Повремени, коварная судьба!

Вступи со мной в союз, чтоб успокоил

Я пэров недовольных! Мать скончалась!

Во Франции дела сложились худо. —

А кто ведет французские войска,

Которые к нам вторглись, говоришь ты?

Дофин.

От всех вестей, что ты принес,

Мутится ум.

Ну, расскажи, какая

О действиях твоих идет молва?

Ты только помни: голова моя

Полным-полна худыми новостями.

Когда о худшем слышать не хотите, —

Оно на вас обрушится неслышно.

Прости, племянник. Опрокинут был

Я грозным валом бед. Но вот опять

Я всплыл, могу дышать, готов услышать

Все, что угодно, и от всех на свете.

Каких я дел наделал у попов,

Увидите вы, деньги подсчитав.

Но возвращаясь, сразу я заметил,

Что в страшном возбужденье весь народ,

Повсюду бредни дикие и слухи,

Чего-то все боятся, а чего —

Не знают сами. Вот, со мной пророк:

Я в Помфрете схватил его, — за ним

По улицам ходили толпы сброда.

Он им вещал нескладными стихами,

Что до полудня в праздник Вознесенья

Вы, государь, утратите венец.

Зачем ты это все болтал, бездельник?

Предвидел я, что так оно и будет.

Бери его, мой Хьюберт, и в тюрьму!

А в день и час, когда по предсказанью

Я должен пасть, — пускай его повесят.

Отдашь под стражу — и скорей назад:

Ты нужен будешь мне.

Племянник милый!

Слыхал ты, кто пожаловал к нам в гости?

Французы, государь. Все это знают.

Я встретил Бигота и Солсбери.

Глаза у них пылали, точно угли,

Раздутые сейчас. А с ними вместе

Другие шли разыскивать могилу

Артура — будто бы он в эту ночь

Был умерщвлен по вашему приказу.

Мой милый родич, отправляйся к ним,

Уговори их возвратиться, знаю

Я средство, чтобы их сердца привлечь.

Я разыщу их.

Торопись — пускай

Одна нога другую обгоняет.

О, только б подданный не стал врагом,

Когда страну пугает чужеземец

Блистательно удавшимся вторженьем!

Меркурию подобно, окрыли

Свои стопы и с быстротою мысли

Лети и к пэрам и назад ко мне.

Дух времени[210] научит быстроте.

Вот речи подлинного дворянина!

Ступай за ним: ему, быть может, нужен

В переговорах с пэрами гонец.

Ты будешь им.

Охотно, государь.

Скончалась мать моя!

Болтают, государь, что нынче ночью

Пять лун светили в небе и кружилась

Одна из них диковинно вокруг

Недвижных четырех.

Пять лун?

Безумцы

И старики на улицах вещают

О судьбах злых, без устали твердя

Про смерть Артура, головой качая

И что-то на ухо шепча друг другу.

Рассказчик слушателя своего

Хватает за руку; тот хмурит брови,

Кивает мрачно, в ужасе глазами

Вращает. Видел я: стоит кузнец,

Над наковальней молот занеся,

Но, позабыв о стынущем железе,

Глотает он, разинув рот, слова

Приятеля-портного, тот же с меркой

И ножницами, в шлепанцах (причем

Он в спешке перепутал их) болтает,

Что в Кенте тысячи солдат французских

Уже стоят в порядке боевом.

Но тут же перебив его, другой

Почтенный мастер, тощий и немытый,

Заводит речь о гибели Артура.

Скажи, ты хочешь в страх меня вогнать,

Без устали твердя про смерть Артура?

Твоей рукой убит он. Пусть желал я

Его кончины — что тебе-то в ней?

Что, государь? А ваше повеленье?

Проклятье королей, что служат им

Рабы, которым их любая прихоть —

Указ на беспощадное вторженье

В обитель жизни. Мы едва моргнем —

Они закон в глазах у нас читают.

Беда величья — что случайный взгляд

Возможно счесть обдуманным решеньем.

Вот подпись ваша и печать под ней.

Да, в страшный час последнего расчета

Меж небом и землей[211] — печать и подпись

На нас проклятье божье навлекут.

Как часто мы свершаем злое дело

Лишь потому, что так доступны средства!

Случайно оказался ты при мне,

Отмеченный рукой самой природы,

Назначенный для гнусного деянья, —

Вот мне на ум убийство и пришло.

Мне подсказал ужасный облик твой,

Что ты легко пойдешь на преступленье,

Что ты годишься для опасных дел —

И бросил я намек на смерть Артура.

А ты, подлаживаясь к королю,

Не побоялся принца погубить.

Мой государь...

Ты только покачал бы головой,

Ты притворился б только, что не понял,

Ты б с удивленьем на меня взглянул,

Как будто ожидая пояснений, —

И тяжкий стыд сковал бы мне уста,

И ужас твой во мне родил бы ужас.

Но как легко схватил ты мой намек,

Греховным замыслам ответив ловко!

Без колебаний согласилось сердце

И поднялась жестокая рука,

Свершая то, что мы назвать не смели.

Прочь! На глаза не попадайся мне!

Дворянством я покинут, силы вражьи

Почти что вламываются в ворота,

И даже существо мое — страну

Моей живой и полной силы плоти

Усобица терзает: это совесть

С убийством родича не примирилась.

Идите в бой на внешнего врага,

А с совестью я сразу примирю вас.

Племянник ваш живет: рука моя,

Как девушка, чиста, и нет на ней

Кровавых пятен. Сердца моего

Смутить не мог соблазн смертоубийства.

В моем обличье оскорбили вы

Саму природу: как оно ни грубо,

В нем есть душа, и стать она не в силах

Невинного ребенка палачом.

Артур живет? Беги скорее к пэрам

И этой вестью ярость их залей,

Чтоб, укротив, вернуть к повиновенью.

Прости мне то, что я в сердцах сказал

Про облик твой. Ведь я ослеп от гнева:

В кровавой дымке мне твое лицо

Страшней казалось, чем оно на деле.

Не отвечай — я раздраженных лордов

Жду с нетерпеньем в комнате своей.

Беги за ними слов моих быстрей.

Да, высока стена, а прыгнуть надо.

Будь милосердна, добрая земля.

Меня здесь мало знают, и притом

На мне одежда юнги. О, как страшно!

И все ж я попытаюсь. Если, спрыгнув,

Не разобьюсь, — дорогу на свободу

Найду я без труда — и не одну:

Уж лучше в бегстве смерть, чем смерть в плену.

Ах, камни с дядей заодно. Господь,

Мой дух — тебе; земле английской — плоть!

В Сент-Эдмондсбери я с ним встречусь[212], лорды.

Спасенье в этом: отвергать нельзя

Любезных предложений в час суровый.

А кто привез письмо от кардинала?

Французский рыцарь, граф Мелён. В беседе

Он больше рассказал мне, чем письмо,

О добрых чувствах юного дофина.

На завтра утром встречу мы назначим.

Не медля надо ехать: ведь к нему

Никак не менее двух дней пути.

Вновь мы сошлись, разгневанные лорды!

Король вас просит поскорей прийти.

Он сделал все, чтоб мы порвали с ним.

Мы честью нашей не хотим латать

Истасканной, запятнанной порфиры

И не пойдем за ним: его нога

Повсюду след кровавый оставляет.

Нам худшее известно, — так ему

И передай.

Решайте, как хотите.

По мне — ответить лучше добрым словом.

Сильнее всех приличий — наша скорбь.

Сейчас для скорби нет у вас причин,

И, значит, нет причин забыть приличье.

Сэр, сэр! В права вступает нетерпенье!

В права — на вас одних навлечь беду.

Темница — здесь.

А это кто лежит?

Как царственен и чист твой облик, смерть!

Земля не схоронила злодеянье!

Убийца ужаснулся и не скрыл

К возмездию взывающее дело.

Могиле обрекая красоту,

В могилу не посмел ее упрятать.

Сэр Ричард, вы что скажете? Случалось

Вам это видеть, слышать, иль читать,

Иль думать о подобном? Видя это,

Глазам вы верите? Могла бы мысль

Возникнуть о таком, когда б глаза

Не увидали? Вот предел, вершина,

Венец, корона рыцарского шлема

В гербе убийцы! Самый злой позор,

Свирепейшее зверство и подлейший

Из всех ударов, что могли нанесть

Слепая злоба или ярый гнев,

Чтоб состраданье слезы проливало.

Убийства дней былых — ничто пред этим,

И беспримерностью своей оно

Должно придать и чистоту и святость

Злодействам нерожденных поколений.

Нет зрелища страшнее; рядом с ним

Покажется любая бойня шуткой.

Кровавое и мерзкое деянье!

Жестокая рука его свершила,

Когда виновна чья-нибудь рука.

«Когда виновна чья-нибудь рука»?

Мы этого, пожалуй, ожидали.

Свершилось Хьюберта рукою гнусной,

Задумал же и повелел король.

От верности ему я отрекаюсь,

Склонясь над этим мертвым нежным телом.

Над бездыханной прелестью его

Мой вздох да вознесется фимиамом

Священного и страшного обета —

Не ведать больше радостей мирских,

Не осквернить веселием души,

Чуждаться лени и бежать покоя,

Покуда славой не покрою руку,

Которую я мщенью посвятил.

Твои слова мы свято подтверждаем!

Я, право, сбился с ног, ища вас, лорды.

Живет Артур! Король вас ждет к себе.

Какая дерзость! Он не покраснел

Пред ликом смерти! — Прочь отсюда, изверг!

Не изверг я!

Пора мне заменить

Судью и палача.

Блестит ваш меч,

Но лучше вы в ножны его вложите.

Убийцы шкура — вот ему ножны!

Лорд Солсбери, ни с места, говорю вам!

Мой меч наверно не тупей, чем ваш.

Я не хотел бы, чтоб к защите правой,

Забывшись, вы принудили меня,

И я бы сам, такую видя ярость,

Забыл ваш ранг, величие и честь!

Смердящий пес! Грозишь ты дворянину?

Нет, но своей безвинной жизни ради

И против цезаря я поднимусь!

Убийца ты!

О нет, и вы меня

Не делайте убийцей[213]. Кто клевещет —

Неправду говорит, а где неправда —

Там ложь.

Руби его!

Ни с места, лорды!

Прочь, Фоконбридж! Не то тебя ударю!

Ударь-ка лучше черта, Солсбери!

Ты только шевельнись, нахмурься грозно,

Худое слово, не сдержавшись, брось, —

Прикончу мигом! И бери-ка меч,

Не то тебя я с вертелом твоим

Так двину, что подумаешь: из ада

Сам черт пришел.

Как, славный Фоконбридж!

Ты защищаешь изверга, убийцу?

Не убивал я.

Кем же принц убит?

Когда я час назад его оставил,

Он был здоров. Я чтил его, любил,

Оплакивать до самой смерти буду

Утрату этой жизни.

Нет, не верьте

Слезам коварным. Увлажнять глаза

Умеют и злодеи. Уж поверьте —

Он мастер изливать из глаз своих

Невинности и жалости потоки.

Скорей за мною все, кому противен

Тошнотный запах бойни. Здесь меня

Удушит преступленья тяжкий смрад.

Скорее в Бери. Встретимся с дофином!

Скажите королю: пусть ищет нас.

Хорош же мир! Об этом славном деле

Ты знал? А если гнусное убийство

Совершено тобой, ты проклят, Хьюберт,

Как ни безмерна милость божья...

Сэр,

Послушайте!

Сначала доскажу:

Как черный... нет, всего черней твой грех! —

Как Люцифер, владыка зла, ты проклят.

Нет мерзостнее грешника в аду,

Чем будешь ты, раз ты убийца принца.

Клянусь душой...

А если допустил ты

Деянье зверское — умри в тоске.

Нужна тебе веревка? Хватит нити,

Которую паук прядет. Повиснешь

Ты на тростинке хрупкой, как на балке.

Пойдешь топиться? В ложку влей воды —

И ложка превратится в океан,

Чтоб гнусного злодея поглотить.

Ты у меня на тяжком подозреньи.

О, если я согласьем, мыслью, делом

Помог исхитить душу, что жила,

Прекрасная, в прекрасном этом прахе,

Пусть для меня в аду не хватит мук.

Когда расстались мы, он был здоров.

Возьми его и унеси отсюда.

Я потрясен, я словно заблудился

В колючих, страшных чащах этой жизни.

О, как легко вся Англия восстала!

С последним вздохом умершего принца

Жизнь, и права, и правда всей страны

Исчезли в небе. Англии осталось

Зубами и когтями раздирать

Наследье королей в борьбе за власть.

Вот, на обглоданную кость величья,

Как пес, уже щетинится война

И миру кроткому рычит в лицо.

Вот, чужеземный враг и свой мятежник

Соединили силы; смута ждет,

Как ворон над полуиздохшим зверем,

Чтоб сгинула неправедная власть.

Счастливцы те, кого их плащ и пояс

В ненастье защитят. — Возьми ребенка;

Иди скорей за мной. Я — к королю.

Забот и дел кругом несметный рой,

И взор небес мрачнеет над страной.

Итак, венец величья моего

Я отдал вам.

Назад его примите

Из рук моих, а с ним, как дар от папы,

Державный королевский сан и власть.

Сдержите же теперь святое слово:

Войска французские остановите

Во имя папы, чтобы нам в огне

Здесь не погибнуть. Графы восстают,

И наш народ отверг повиновенье;

Он чужеземцу присягнуть готов

И полюбить заморского владыку.

Разлитье яростное этой желчи

Предотвратить способны только вы.

Не медлите: недуг зашел далеко,

И, чтобы он не стал неизлечим,

Здесь быстрое потребно врачеванье.

Мое дыхание раздуло бурю,

Когда глумились вы над властью папы.

Теперь же вы раскаялись в грехе —

И мой язык уймет грозу войны,

Чтоб возвратить вам ясную погоду.

В день Вознесенья нынче — знайте это —

Вы присягнули папе, — и французы

По слову моему опустят меч.

Сегодня Вознесенье? Предсказатель

Вещал тогда, что в Вознесенье утром

Сложу я свой венец, — и вышло так.

Страшился я — меня к тому принудят,

Но, слава богу, дело сделал сам.

Весь Кент в руках врага, и не сдается

Лишь замок Довер. Лондон, словно гостя,

Дофина с войском принял. Ваши лорды

Вас не желают слушать и пошли

Свои услуги предлагать врагу;

Сторонников же ваших ненадежных

Безумное смятенье охватило.

Но почему, узнав, что жив Артур,

Не захотели лорды возвратиться?

Он под стеною мертвым найден был;

Пустой ларец!.. Бесценный жемчуг жизни

Украла чья-то подлая рука.

Мерзавец Хьюберт мне сказал, что жив он.

Клянусь душою, он и думал так!

Но почему вы головой поникли,

И скорбь у вас во взоре? Быть вам надо

В делах своих, как в замыслах, великим.

Пускай в очах властителей земных

Не видит мир ни страха, ни сомнений!

Так будьте же стремительным, как время, —

Огонь с огнем, угроза на угрозу, —

Глядите смело в страшный лик беды,

Чтоб низкие, готовые всегда

Великим подражать, на вас взирая

И тоже возвеличившись душой,

Решимостью прониклись боевой.

Вперед! Вы будете как бог войны,

Блистающий в лучах на поле бранном:

Пусть в вас горят уверенность и храбрость.

Хотят враги, напав на льва в берлоге,

Чтоб устрашился он, затрепетал?

О, да не будет так! С бедою злой

Схватитесь в поле, дальше от ворот,

Пока она не подошла вплотную.

Я принимал здесь папского легата;

Счастливый мир мы заключили с ним:

Он обещал мне, что ушлет обратно

Войска дофина.

О, бесславный сговор!

Ужели мы, тут, на своей земле,

Должны идти на сделки, на уступки,

На подлый торг и на постыдный мир

С врагом-захватчиком? Юнец безусый,

Бездельник, неженка в шелках, дерзнет

На родине героев подвизаться,

Насмешливо развеет в нашем небе

Свои знамена, не найдя отпора?

Нет, государь, к оружью! Может быть,

И кардинал не выговорит мира;

А если да, пускай никто не скажет,

Что мы обороняться не смогли.

Сейчас — тебе распоряжаться всем.

Смелей вперед! Мы защитим свой дом,

Вступая в бой и не с таким врагом!

Пусть это перепишут и для нас

Оставят список, граф Мелён, а лордам

Вы подлинник вернете, чтоб они,

А также мы всегда могли прочесть,

О чем договорились, в чем клялись

У алтаря, и чтобы нерушимой

И твердой клятва верная была.

Ее мы не нарушим никогда.

Но, доблестный дофин, хоть мы клялись

По доброй воле вам служить поддержкой, —

Поверьте, я не рад, что мы должны

Недуг лихого времени лечить

Таким проклятым средством, как мятеж,

И, рану застарелую врачуя,

Другие наносить. Душа скорбит,

Что должен извлекать я меч из ножен,

Чтоб умножать вдовиц в моей стране,

Где к Солсбери взывают для спасенья

И для защиты грозной от врага.

Но так полно заразой это время,

Что мы оздоровлять свои права

Принуждены рукой неправды черной

И беззаконной смуты. О друзья,

Скорбящие друзья мои! Как горько,

Что рождены мы островом своим,

Чтоб видеть час его беды жестокой,

Идя за чужеземцем, попирать

Земли родимой ласковое лоно

И числиться в рядах ее врагов

(Я отойду оплакать честь свою,

Позором омраченную невольным), —

Среди дворян заморских подвизаясь,

Чужим знаменам открывая путь!

Чужим? О, если б встал ты, мой народ!

О, если бы Нептун, что сжал тебя

В объятьях мощных, мог тебя заставить

Забыть дела твои и перенес

К неверным оба христианских войска,

Чтоб их враждующая кровь слилась

В один поток союзный и не стала

Преступно истекать в борьбе взаимной!

Как высоки и речь твоя и дух!

Боролись чувства страстные в тебе,

И взрывом благородства завершился

Их поединок. Славно же сразились

Святая честь с нуждою слишком властной[214]!

Дай отереть мне чистую росу,

Что на щеках твоих засеребрилась.

Меня нередко трогал женский плач,

Хотя привычны мы к потокам этим;

Но мужем гордым пролитые слезы,

Душевной бурею рожденный ливень

Дивит глаза и изумляет дух,

Как будто надо мною небосвод

Пронизан весь огнями метеоров.

Но, славный Солсбери, чело свое

Ты подними и мужественным сердцем

Отринь дыханье бури, а слезам

Из глаз ребячьих литься предоставь,

Не видевших грозы в великом мире,

Из глаз того, кто мог изведать счастье

Лишь на пирах, где смех и болтовня

Подогревают кровь. Ну, полно, друг:

В кошель успеха ты запустишь руку

Так глубоко, как сам дофин Людовик,

Как все дворяне, силу мышц своих

Связавшие с моей.

О, видно, мне

Слова подсказывал небесный ангел;

Смотрите, к нам идет святой легат,

От бога он несет нам полномочья;

Его благословенье освятит

Деянья наши.

Мой привет дофину!

Узнайте: ныне примирился с папой

Король Иоанн и укротил свой дух,

На церковь восстававший, нашу мать,

На Рим — святой престол, столицу веры.

Сверните же грозящие знамена,

И да смирится буйный дух войны,

Да ляжет он, как прирученный лев,

У ног святого мира и отныне

Да будет страшен людям лишь по виду.

Святой отец, простите: отступать

Не стану я, и так высок мой род,

Что не могу я быть ничьим слугой,

Приказы получать, как подчиненный,

Как подданный, и быть слепым орудьем

Какой-нибудь державы. Сами вы

Раздули тлеющий огонь войны

Меж нами и несчастным этим краем,

Вы топлива подбросили, и пламя

Теперь уже не затушить дыханьем,

Которое смогло его разжечь.

Вы доказали мне мои права

На эти земли, вы уговорили

Меня начать поход, — и вот, сейчас

Являетесь с известьем, что Иоанн

Смирился перед Римом? Что мне в этом?

Я, в силу прав супружеских — преемник

Артура юного, король английский.

Наполовину покорив страну,

Я отступлюсь лишь потому, что Рим

С Иоанном помирился? Раб я Риму?

Дал Рим хоть грош, послал солдат, припасы,

Чтоб нам помочь? Не я ли на себя

Все бремя взял? Не я ль и те, кто клятвой

Со мною связан, тяготы несем?

И разве не слыхал я, как кричали

«Vive le roi»[215] островитяне эти,

Едва я подплывал к их городам?

Игра идет, все козыри держу я —

И брошу их, не выиграв венца?

Такого не дождетесь вы конца!

Поверхностен ваш взгляд на это дело.

Поверхностен иль нет, — не отступлюсь,

Покуда чести всей не обрету,

Которую сулили мне надежды,

Когда сзывал я доблестную рать,

Когда скликал я пламенные души,

Достойные глядеть в лицо победы

И вырвать славу из зубов у смерти.

Что нам запела звонкая труба?

Согласно всем обычаям почтенным

Прошу вас выслушать меня. Я послан

От короля, отец мой кардинал,

Узнать исход переговоров ваших.

Ответ же мне укажет, что за речи

Обязан здесь держать я как посол.

Дофин, упорствуя, внимать не хочет

Моим миролюбивым увещаньям.

Он отказался опустить свой меч.

Клянусь я кровью, закипевшей гневом, —

Юнец ответил дельно! — А теперь

Король английский отвечает вам

Через меня: готов он в бой — как должно,

Вторженье наглое и шутовское,

Дурацкая игра в парад военный,

Вся шайка безбородых сорванцов

Ему смешны, и он готов прогнать

С земли своей ударами хлыста

Ребячье войско, армию пигмеев.

Неужто мощная его рука,

Что трепку вам у вашего порога

Так славно задала, загнала в дом,

Что вас заставила нырять, как ведра

В колодцы, прятаться в навозных кучах,

Среди свиней скрываться по хлевам,

Таиться, как заклады, в сундуках,

Убежища искать в темницах, в склепах,

Заслышав карканье своих ворон,

Дрожать от страха: «Это англичане!» —

Неужто здесь ослабла та рука,

Что с вами справилась под кровлей вашей?

Нет! Знайте, наш король вооружился.

Он, как орел, почуял, что гнездо

В опасности, и устремился ввысь,

Чтоб ринуться оттуда на врага.

А вы, ублюдки, вы, неблагодарный

Мятежный сброд, кровавые Нероны,

Терзая чрево родины своей,

Краснейте от стыда! Ведь жены ваши

И девы нежноликие спешат,

Заслышав рев трубы, как амазонки.

Они иглу сменили на копье,

Наперсток на железную перчатку

И нежность душ на ярость боевую.

Довольно хвастать, отправляйся с миром!

Тебя не переспоришь. Будь здоров!

Нельзя нам тратить время дорогое

На болтуна.

Позвольте мне сказать.

Нет, я не кончил!

Глухи мы для всех.

Бить в барабаны! Языком войны

Сумеем защитить мы наше дело.

Да, бьешь по барабану — он вопит;

Побитые, вы тоже завопите.

Ваш первый барабан пробудит эхо:

Поблизости ему ответит наш,

И так же громко. Чуть в другой забьете, —

Тотчас же новый отзвук, столь же зычный,

Дойдет до облаков и передразнит

Небесный гром. Затем, что здесь стоит, —

Не полагаясь вовсе на легата,

К нему прибегнув больше ради шутки, —

Иоанн-воитель, и с его чела

Грозит вам смерть костлявая: сегодня

Ей будут пищей тысячи французов.

Бить в барабан! Мы ждем опасных встреч!

Дождешься, принц: он близок, вражий меч.

Ну, как у нас дела? Скажи мне, Хьюберт.

Боюсь, что плохо. Государь, что с вами?

Душа болит; к тому же лихорадка

Давнишняя измучила меня.

Мой государь, вас просит Фоконбридж,

Ваш славный родич, удалиться с поля.

Я должен передать ему — куда.

Направлюсь я в Суинстедское аббатство.

Мужайтесь! Те большие подкрепленья,

Что ждал дофин, три дня назад погибли

На Гудвинских песках[216]. Об этом весть

Сейчас до сэра Ричарда дошла.

Враг отступает, пыл его угас.

О, горе! Истомила лихорадка.

Не даст порадоваться доброй вести.

Подать носилки и скорее в Суинстед.

Я ослабел, мне труден каждый шаг.

Не думал я, что столько сохранилось

Друзей у короля.

Еще раз в бой!

И подстегнем французов: их побьют —

Нам будет плохо.

Фоконбридж проклятый,

Ублюдок, дьявол, всюду поспевает

На зло судьбе.

Я слышал, что Иоанн,

Совсем больной, покинул поле битвы.

К мятежникам английским подведите.

В дни счастья, помню, мы не так звались.

О, граф Мелён!

Он ранен, умирает!

Всему конец, английские дворяне.

Распутавшейся ниткой надо вам

Из тесного игольного ушка

Своей крамолы выскользнуть. Бегите,

Падите ниц пред вашим королем.

Дофин решил, победу одержав,

За вашу службу верную в награду

Вам головы срубить. Дал в этом клятву

Он сам, и я, и многие другие

В Сент-Эдмондсбери перед алтарем —

Тем самым алтарем, где мы клялись,

Что вечно будем вашими друзьями.

Возможно ль это? Правду ты сказал?

Да разве смерть в глаза мне не глядит.

И жизнь моя не вытекает с кровью,

Как на огне растаяло бы вмиг

Мое изображенье восковое?

Из мира лжи навеки уходя,

Зачем мне лгать, когда я знаю правду,

А правда в том, что здесь я умираю,

И там одной лишь правдой буду жив.

Я повторяю: если, одолев,

Останется Людовик верен клятве,

Вы завтра не увидите рассвета;

Но в эту ночь, что черное дыханье

Уже клубит над кромкой огневой

Усталого слабеющего солнца,

Да, в эту злую ночь, когда победу

Одержит с вашей помощью дофин, —

Предательство свое вы искупите,

Сраженные предательским ударом.

Вы Хьюберту привет мой передайте, —

Он состоит при вашем короле.

Мы дружбу с ним вели, к тому ж мой дед

Был родом англичанин. Потому

Я и решил сейчас во всем признаться.

А вы взамен, прошу вас, уведите

Меня от грохота и шума битвы,

Чтоб думы я последние свои

Додумал мирно, чтоб моя душа

В благочестивых чувствах отлетела.

Тебе мы верим. Пусть я буду проклят,

Коль не сочту прельстительным, прекрасным

Счастливый случай повернуть назад

С недоброго, опасного пути

И, словно усмиренная волна,

Расставшаяся с буйным непокорством,

Опять войти в родные берега

И устремить послушное теченье

В наш океан, к великому Иоанну. —

Я помогу нести тебя отсюда

Затем, что муку смертную прочел

В твоих глазах. — Ну, други, новый путь

К старинной правде должен нас вернуть!

Казалось, солнце медлило садиться,

Багрянцем заливая небосвод,

Когда родную землю англичане

Сдавали, отступая. Мы же славно

Закончили кровавый ратный труд,

Вдогонку пожелав им доброй ночи

Последним залпом, и свернули с честью

Знамена рваные, почти оставшись

Хозяевами поля.

Где мой принц?

Я здесь. Какие вести?

Граф Мелён

В сраженьи пал, но убедил пред смертью

Вельмож английских вновь отпасть от вас.

Отряды, посланные вам в подмогу,

Погибли все на Гудвинских песках.

Будь проклят за подобные известья!

Не думал я, что мне скорбеть придется

Сегодня к ночи. Кто же говорил,

Что сам Иоанн бежал за час иль два

Пред тем, как сумрак сонный разделил

Войска усталые?

Кто б это ни был,

Сказал он правду, государь.

Итак,

Сегодня ночью сторожить усердней!

А утром поднимусь я раньше солнца,

Чтоб снова в битве счастье испытать.

Кто там? Ответь скорей, не то — стреляю!

Я свой. Ты кто?

Из войска англичан.

Куда идешь?

А что тебе за дело?

Я у тебя о том же мог спросить.

Как будто Хьюберт?

Угадал неплохо.

И своего готов признать я в том,

Кто распознал мой голос в темноте.

Но кто же ты?

Да кто тебе угодно!

А если хочешь быть любезным, думай,

Что я Плантагенетам не чужой.

Ах, память, память! Вместе с ночью темной

Ты подвела меня. Прости, храбрец,

Что речь твою и голос твой знакомый

Мой чуткий слух не сразу распознал.

Не извиняйся, брось! Какие вести?

Я все брожу под черным сводом ночи

И вас ищу.

Скорее говори.

Любезный сэр! Черны, как эта ночь,

Ужасны, тягостны и скорбны вести.

Показывай мне смело эту язву.

Я ведь не баба, чтоб лишиться чувств.

Боюсь, не отравил ли короля

Один монах: его почти безмолвным

Оставил я, чтоб вас предупредить

И чтобы вы могли во всеоружье

Беду, на нас нагрянувшую, встретить.

А что он пил? Кто пробовал питье?[217]

Я вам сказал — один монах, злодей,

Который тут же сам издох от яда.

Король — в сознаньи. Выживет, быть может.

Кого же ты оставил с королем?

Как, вы не слышали? Вернулись лорды,

И с ними Генрих, наш наследный принц.

Его величество по просьбе принца

Их всех простил. Они сейчас при нем.

Не шли нам непосильных испытаний,

О небо грозное! Умерь свой гнев!

Знай, Хьюберт, нынче ночью, проходя

По отмелям линкольнским, половина

Моих солдат была приливом смыта.

Я спасся на коне, хотя с трудом.

Веди же к королю меня: боюсь,

Не умер бы до моего прихода.

Нет, поздно; яд уже в его крови,

И светлый мозг, — который, говорят,

Души бессмертной хрупкая обитель, —

Туманится и страшным бормотаньем

Предсказывает горестный конец.

Наш государь еще владеет речью.

Он верит: если вынести его

На свежий воздух, яд уже не будет

Так сильно жечь, и муки облегчатся.

Перенесите в сад его скорей.

Он мечется?

Как будто стал спокойней,

Чем был при вас. Сейчас он пел тихонько.

Обманчива болезнь! От сильных мук

В нас чувства притупляются, и смерть,

Что истерзала нашу оболочку,

Ее бросает и теперь незримо

На дух наш ополчается: рои

Причудливых видений жалят, ранят,

Кидаясь на последнюю твердыню

В неистовом порыве. Странно мне,

Что смерть поет, что я сейчас птенец

Больного лебедя, который смерть

Встречает скорбным гимном, слабым вздохом

Органных труб, успокоенья песней

Измученному телу и душе.

Мужайтесь, принц. Назначено судьбой

Вам привести в согласье и порядок

Полученный в наследье тяжкий хаос.

Вот, обрела душа моя простор;

Не надо рваться ей к дверям и окнам.

Такой во мне палящий летний зной,

Что внутренности прахом иссыхают.

Я — лишь рисунок, сделанный пером

На лоскуте пергамента; я брошен

В огонь и корчусь.

Государь, что с вами?

Отравлен... худо мне... покинут, мертв.

Никто из вас позвать не может зиму,

Чтоб ледяные пальцы погрузила

В утробу мне; никто не повелит

Моим английским рекам течь мне в грудь

И не умолит север утолить

Мои уста холодными ветрами.

Немногого прошу: одной прохлады,

Но вы так жестки, так неблагодарны,

И мне ее от вас не получить.

О если бы в слезах моих была

Целительная сила!

Соль их жжет.

Весь ад — в моем нутре, и яд, как дьявол,

Терзает ныне проклятую богом

Отверженную кровь.

Мой государь!

Я так спешил, что, верно, семь потов

С меня сошло; едва дышу от бега.

Поспел ты, родич, мне закрыть глаза.

Сожгло и разорвало снасти сердца,

А паруса, что надувала жизнь,

Свернулись так, что стали тощей нитью,

И я держусь на этом волоске:

Порвется он, едва доскажешь речь, —

И комом праха станет все, что видишь,

Пустой личиной бренного величья.

Готовится к сражению дофин.

Бог ведает, каким отпор наш будет.

Когда я нынче в ночь для пользы дела

Войска послал в обход, приливный вал,

Внезапно хлынув, лучшие отряды

На отмелях линкольнских поглотил.

Вы мертвому о мертвых говорите.

Мой государь! О горе! Миг назад

Он был король — и чем он стал теперь!

Сужден мне путь такой же и конец.

Где в мире мощь, надежда и опора?

Сейчас властитель — прахом станешь скоро.

От нас ушел ты. Я ж обязан жить,

Чтоб выполнить святое дело мщенья!

Потом моя душа тебе послужит

На небесах, как на земле служила. —

Вы, звезды, что вернулись наконец

В свою орбиту, где же силы ваши?

Вновь покажите верность, и за мной,

Скорей за мной! Разруху и позор

Мы выбросим за шаткие ворота

Измученной страны. Живей ударь —

Не то ударит враг. От нас дофин

Не отстает — он в двух шагах отсюда.

Вам, видимо, еще не все известно.

В аббатстве кардинал Пандольф; сейчас

Он отдыхает. Полчаса назад

Он от дофина мирные условья

Привез нам: с честью можно их принять

И прекратить войну без промедленья.

Еще скорей ее он прекратит,

Увидев, как у вас набухли мышцы.

Да он уже почти что сделал это:

Обозы двинул к морю и прислал

К нам кардинала, чтоб уладить спор!

И если вы согласны, то сегодня

После полудня вы, и я, и лорды

Сойдемся с ним и кончим дело миром.

Пусть будет так. Вы, благородный принц,

С другими пэрами, которых мы

Не станем беспокоить, воздадите

Последний долг усопшему отцу.

Мы погребенье в Вустере свершим, —

Так повелел он.

Значит, так и будет.

Примите счастливо, мой добрый принц,

Венец и власть над всей страною нашей.

Склонив колено, клятву я даю

Быть вашим верным подданным до гроба

И честью вам и правдою служить.

И мы даем обет любви покорной.

Пускай ничто ее не осквернит!

Я вас хотел бы всей душою кроткой

Благодарить, но только слезы лью.

Вперед мы уплатили горькой доле.

Погашен долг; теперь умерим скорбь.

Нет, не лежала Англия у ног

Надменного захватчика и впредь

Лежать не будет, если ран жестоких

Сама себе не нанесет сперва.

К ней возвратились пэры. Пусть приходят

Враги теперь со всех концов земли.

Мы сможем одолеть в любой борьбе, —

Была бы Англия верна себе.