Полное собрание сочинений в десяти томах. Том 1. Стихотворения. Поэмы (1902–1910)

Я страшный грешник, я злодей

Я страшный грешник, я злодей

Их манит, их влечет борьба.

Меня ж, Господь, прости, прости

Прошу я милости одной

Больную душу отпусти

На незаслуженный покой.

Греза ночная и темная

На небе сходились тяжелые, грозные тучи,

И волны шептали сибиллы седой заклинанья,

Шатались деревья от песен могучего вала,

Друг друга сжимая в объятьях, сверкая доспехом,

Они начинают безумную, дикую пляску,

И ветер приветствует битву рыдающим смехом,

И море грохочет свою вековечную сказку.

Когда я устану от ласковых, нежных объятий,

Когда я устану от мыслей и слов повседневных —

Я слышу, как воздух трепещет от гнева проклятий,

Я вижу на холме героев, могучих и гневных.

Порхали Голуби Надежды.

Летя в безмирной высоте,

И созидали красоте

О царстве вечного молчанья

О тайнах Бога и Вселенной.

Но миг и шепот замолкал,

К устам душистым и румяным;

Горел улыбкою кристалла,

В безмолвьи храма умирала.

Одна желавшая напева,

Кто знает мрак души людской

Ее восторги и печали

Они лазурью голубой

Зачем загадочно и зыбко,

Она для нас больной кошмар,

Иль правда горестней кошмара.

Не знаем, мрак ночной глубок;

Мечта — пожар, мгновенья — стоны!

В ее душе горят слова

Они твердят, они поют

В чертогах Радостного Бога!

И ей живет твоя сестра

И ты пока так любишь смех

Но если ты желаешь дня

Слеза не явится бесплодной,

И алый мир и мир земли

Предстал, как мир воздушно-белый.

Так давно я люблю тебя

Стыдливо-юная невеста»

Безумный крик всемирных оргий

И в солнца ткань облечена,

Как первозданная святыня

В эфире радостном, блестя,

Но вечно радостно мгновенье...

Озаренную ночью глухой

Я конквистадор в панцире железном,

Я весело преследую звезду,

Я прохожу по пропастям и безднам

И отдыхаю в радостном саду.

Как смутно в небе диком и беззвездном!

Растет туман... но я молчу и жду

И верю, я любовь свою найду...

Я конквистадор в панцире железном.

И если нет полдневных слов звездам,

Тогда я сам мечту свою создам,

И песней битв любовно зачарую.

Я пропастям и бурям вечный брат,

Но я вплету в воинственный наряд

Звезду долин, лилею голубую.

В трубном вое, в бешенстве мечей.

Твои речи были глубоки...

Твои очи были глубоки,

Я зажег на горах красный факел войны,

Разгораяся лижут лазурность огни.

Неужели опять для меня суждены

Эти звонкие, ясно-кристальные дни?

На натянутом луке дрожит тетива,

И на поясе бьется сверкающий меч,

Он, безумный, еще не забыл острова,

Голубые моря несмолкаемых сеч.

Для кого же теперь вы готовите смерть,

Сильный меч и далеко стреляющий лук?

Иль не знаете вы, что разрушена твердь,

Что земля к нам склонилась, союзник и друг?

Все моря целовали мои корабли,

Мы украсили битвою все берега...

Неужели за гранью роскошной земли

И за гранью небес вы узнали врага!

Вокруг вставали волны-стены,

Где пробита в мраморе пещера,

Мы услышим тайный, робкий шаг,

В полумраке мраморной пещеры

Мы услышим тайный робкий шаг,

Подожди, погаснет бледный день,

Не нарушим нежное молчанье,

Но когда небесный лунный знак

Вечный Жид пойдет в свою дорогу.

Беспечально с ночью споря

Император стал у моря

Изукрашенные пальцы.

Крокодил горел у судна

И утонченного слуги,

В мире странного скитальцы

Становились друг за друга

Поднимая в знак испуга

Изукрашенные пальцы

И какой-то сказкой чудной

Чуждый людям и природе

Крокодил блистал у судна

Чешуею изумрудной

На серебряной подводе.

Я долго проигрывал карту за картой,

В горящих глазах собиралася тень...

Луна выплывала безмолвной Астартой,

Но вот побледнела, предчувствуя день.

Я вышел на воздух... Холодные тени

Дарили забвенье и звали во храм,

Манили на грани нездешних мгновений,

И крест золотой прижимал я к устам.

Стать чище, светлей многозвездного неба,

Твой посох принять, о сестра-нищета,

Бродя по дорогам выпрашивать хлеба,

И, может быть, в тихой березовой роще

С горячей молитвой упасть на песок,

Чтоб снова подняться исполненным мощи...

Мой крест золотой — это счастья залог!

...Мгновенье! И в зале восторженно-шумной

Все смолкли и дико приподнялись с мест,

И молча на карту поставил свой крест.

Недавно у берега нашего бросил

Веселым безумьям богов и людей

И угольям черных, пылающих глаз.

Грусть свою в песнях излейте

Спойте, играя на флейте.

Прочь, беспокойные фавны,

Прочь козлоногие фавны

Бросила рай Беатриче?

В тихой вечерней прохладе,

В мире лукавых обличий,

В сердце его беспокойном

Сделались вихрями света

Полднем горящим и знойным.

Солнечным буйным приливом.

Музы, в красивом пеанте

Горе мне! Я не купец, не сенатор,

Руки мои безнадежно повисли,

Тайные думы мои смущены...

Мне ли воспеть твои тонкие мысли?

Мне ли воспеть твои знойные сны?

О, каким бы был ты властелином,

Цезарь, Юлий-Август и Помпей,

Цезарь Юлий, Август и Помпей,

Черное безумье Калигулы

Конь его, позорящий сенат,

Дикие, тревожащие гулы

Ничего тебе не говорят.

Когда тени упадают ниц,

И когда как золото на черни,

Если, точно золото на черни,

Нежная, как лебедь синих вод,

Там, в садах, — торжественное небо,

Там, в твоих садах, безгрешность неба,

Меж ветвей раскидистых платана

Притаился безобразный пар

Стон земли несется из тумана

Стон земли, больной от диких чар.

И, великой мукою вселенной

На мгновенье грудь свою омыв,

На минуту грудь свою омыв,

Ты стоишь божественно-надменный

Император, ты тогда счастлив.

А потом, в своем зеленом храме,

Ты красиво-мерными стихами

Вызываешь новую зарю.

Ты красиво-звонкими стихами

Пробуждаешь юную зарю.

И под этим замолчавшим небом

Ты с великой тайною — одно,

Угрожаешь Фебу, споришь с Фебом,

Но о чем — поведать не дано.

Он, как ты, изящен и утончен,

Но твой взор сверкает горячей,

Миг бежит, и дивный спор окончен:

Феб отрекся от своих лучей.

И тогда в твоем зеленом храме,

Медленно, как следует царю,

Ты красиво-мерными стихами

Вызываешь новую зарю.

В мой мозг, в мой гордый мозг собрались думы,

Толпилися и требовали мести.

Они, столпившись, требовали мести.

Я был один. Мечты мои бежали.

Мои глаза раскрылись от волненья,

Мне было грустно, думы обступили

Меня, как воры, в тишине предместий,

Унылые, как взмахи черных крылий,

Толпилися и требовали мести.

Я был один, мои мечты бежали,

Моя душа сжималась от волненья,

И я читал на каменной скрижали

Мои слова, дела и преступленья.

За то, что я холодными глазами

Смотрел на игры смелых и победных,

За то, что я горячими губами

Касался губ трепещущих и бледных,

За то, что я кровавыми устами

Касался уст трепещущих и бледных.

Не знали плуга, были слишком стройны,

Обманывали, были беспокойны, —

Мой лживый, нежный храм слепцы разрушат,

Как нищего, во мгле, меня задушат.

Поднимались стены замка,

И река вилась змеею,

Как причудливая рамка.

Ночью солнце там дремало,

Петь в том замке был обычай,

И он звался замком Лалло,

Лебедей и Горных Кличей.

В замке были властелины —

Принц, на днях еще из детской,

Золотистые павлины

И напыщенный дворецкий.

Принц был облачка прелестней,

Принц был ласточки проворней,

Он был прозван принцем песни

Посреди веселой дворни.

И павлины, словно феи

И павлины, точно феи

Краской спорили с цветами,

Выгибая с негой шеи,

Похваляяся хвостами.

Без цветистых прибауток

Говорить не мог дворецкий,

И служил предметом шуток

Всем парик его немецкий.

Были выписаны своры

Псов высоких и красивых

И рожки, что звали в горы

В серебристых переливах.

Отогнав свою дремоту.

Он кричит в смешном испуге —

Кудри смялись, развилися:

«Гей, вы там, постойте, слуги,

Принц, не езди, воротися!

Есть запретные дороги

Потрясает ревом горы.

Не ходи за те границы,

Помни старые законы,

Видишь, траурные птицы,

В небе плавают вороны...»

И, скача из рощей в рощи,

Он вошел в страну страданья,

Где, как папоротник тощий,

Вырастают заклинанья.

Там жилище людоеда —

Скал поднялися уступы

Тлеют брошенные трупы

Там, как сны необычайны,

Извиваются удавы...

Поднимаются удавы

Не старается он вынуть

Меч сверкающий из ножен

Чтобы вызвать носорога.

Друг его в пещерном мраке

В замок зла и заклинаний

Был потащен на аркане.

...В час красивый и вечерний,

В замок Лалло, Горных Кличей,

На потеху праздной черни

Принц является с добычей.

Все дивясь его победам,

Принца сравнивают с богом,

Пред бессильным людоедом,

Пред убитым носорогом.

Принц, смеясь и похваляясь,

Выступает пред зверинцем

И дворецкий ухмыляясь

Поспешает вслед за принцем.

Кто был бледный и красивый рыцарь,

Что проехал на черном коне,

С заклинательной башни в наш дом,

И зачем был так суров и долог

Я не знаю, многого не знаю,

В увитых ночными цветами гостиных

Открылись их странные, дикие ласки.

Над ними повисли тяжелые чары,

Высокие свечи горели, краснея,

И в темные сны погружалися пары,

Монах, арлекин или светлая фея.

Гремела веселая музыка вальса

И я танцевал с куртизанкой Содома,

О чем-то вздыхал я, чему-то смеялся

И что-то мне было так близко знакомо.

Молил я подругу: сними свою маску!

Меня так волнуют и дразнят напевы,

Какую роскошную, дивную сказку

Сплетем мы с тобою, о, смуглая дева!

Для всех ты останешься странно-чужою

И я от людей и от масок сокрою,

Что знаю тебя, о царица Содома!

Ты вся так прекрасна и так непонятна,

Мне душу измучила вечная тайна...

«Пойдем же», она мне шепнула чуть внятно,

Как будто невольно, как будто случайно.

И там, где поднялись в конце коридора

Колонны, похожие больше на сказку,

Она улыбнулась мерцанием взора

И быстрым движеньем сняла свою маску.

Я вспомнил, я вспомнил... Такие же тени,

Умри и воскресни для неги и счастья».

И смущались гордые трибуны

И дрожали черные рабы.

А царица, наклоняясь с ложа,

Радостно играла крутизной,

Задыхаясь в несказанном блуде,

И когда на изумрудах Нила

Снилось мне, что я горел на небе

И что жизнь — чудовищная сводня,

В сердце — пламя жгучего пожара

И нежданно в темном перелеске

Разъяренно-лающим собакам

Тихими, неслышными шагами,

Черных волос твоих длинные пряди.

Ты отдыхаешь под синими кущами,

С корабля замечал я не раз,

Над пучиной, где солнце лучится,

Как рыдает молчанием глаз

И когда заглянул я в твой взор,

Я увидел в нем тот же позор,

Я заметил в нем тот же позор,

Что ты видишь во взоре моем,

...Что ты видишь во взоре моем,

— Я в нем вижу глубокое море

...Я в нем вижу глубокое море

Колебались высокие реи

О безумной предсмертной борьбе

В отуманенном взоре твоем.

Ее глаза светилися изменой,

Она, как я, любила запах крови...»

По деревням собаки выли в страхе,

В домах рыдали маленькие дети,

И хмурые готовили феллаки

Свистящие, безжалостные плети.

Дня и ночи перемены

Мы не в силах превозмочь.

Слышишь дальний рев гиены,

Это значит — скоро ночь.

Я несу в мои пустыни

Слезы девичей тоски,

Вижу звезды, сумрак синий

И сыпучие пески.

Лев свирепый, лев голодный

Ты сродни опасной мгле,

Бродишь Богу неугодный

По встревоженной земле.

Я не скроюсь, я не скроюсь

От грозящего врага,

Я надела алый пояс

Дорогие жемчуга.

Я украсила брильянтом

Мой венчальный, белый ток

И кроваво-красным бантом

Оттенила бледность щек.

Подойди как смерть красивый,

Точно утро молодой,

Потряси густою гривой

Гривой светло-золотой.

Дай мне вздрогнуть в тяжких лапах,

Ласку смерти приготовь,

Дай услышать страшный запах

Темный, пьяный, как любовь.

Это тело непорочно

И нетронуто людьми,

И его во тьме полночной

Первый ты теперь возьми.

Как куренья дышут травы,

Как невеста, я тиха,

Надо мною взор кровавый

Золотого жениха.

На цветь и на обои

И капризно омочила

Точно белая голубка,

Но придет и властно взглянет в очи

И когда, упав в свою гробницу,

Ты увидишь над собой блудницу

Ты не сможешь двинуться, иль крикнуть.

Царица, иль может быть только печальный ребенок,

И стан перехваченный шалью, казался так тонок.

Он тайно стремился навстречу сверкающим зорям.

Чтоб ехать к серебряным замкам влюбленного принца

Они предлагали свои изумрудные спины.

Но голос хрустальный казался особенно тонок

Царица, иль может быть просто капризный ребенок,

Усталый ребенок с тяжелою мукою взгляда!

Я вижу, сегодня особенно грустен твой взгляд

И шкуру его испещряет волшебный узор

И бег его строен, как радостный птичий полет.

Но ты слишком много вдыхала тяжелый туман,

Звуки мерные оркестра.

И металися по зале

К золотым спускались рыбкам,

Они спорят храбрясь и бледнея

С красными знаменами пророка

На снастях видны смуглые лица,

На площади толпятся дети

Забавны их смуглые тельца

Им многое ясно и понятно,

На щеках зловещие пятна

И — кто поймет намек священной тайны?

Сплетаяся в молитвенном экстазе.

С отливами змеиными на шкуре,

Над скалами, где кроются пещеры

Пускай сирокко носится в пустыне,

Печаль их душ родилась возле моря,

Едва ль была мужская красота

Спокойный взор, сомкнутые уста

Из всех одной, пленительней, чем сказка,

В тени дорических колонн

«Ты сам пришел ко мне, ты мой!»

И набегала полумгла,

Стеклянным взглядом зеркала.

Не проси о недоступном, есть различные миры,

Тот навек погиб для счастья, для ласкающих лучей

Тот навек погиб для счастья, для улыбчивых речей

Тотчас бешеные волки устремятся на тебя

И запрыгают, завоют в кровожадном исступленьи

Белоснежными зубами кости крепкие дробя

Мальчик, дальше, здесь не встретишь ни веселий, ни сокровищ,

Мальчик, дальше... Здесь не встретишь ни веселий, ни сокровищ...

И погибни страшной смертью, черной смертью скрипача!

В дальних странах я сбирал червонцы

И в душе лелеял песни те же.

К девушке, закутанной шелками.

Накормил лепешкой с горьким салом

Красноватым пламенем лампадка

Что там? Или это только тряпки

И не раз потом в глухие ночи

Встреть спокойно носорога,

Как чудовищного бога,

Посреди лесного храма

Не склони к земле лица,

Если страсть твоя упряма,

Не закрадется тревога

В душу смелого жреца.

Повисают как змеи лианы,

Разъяренные звери рычат

И блуждают седые туманы.

Поклоняются странным богам

Я была женой великого вождя

Дочь любимая властительного Чада,

Совершала тайны древнего обряда.

Совершала тайну древнего обряда.

Взор мой был бесстрашен, как стрела,

Груди трепетные звали к наслажденью,

Я была нежна и не могла

Не отдаться заревому искушенью.

Он сказал, что я красива,

И красу мою стыдливо

Я дала его губам,

И безумной, знойной ночью

Мы увидели воочью

Счастье данное богам.

Шкур звериных и тканей восточных,

Шкур пантерных и тканей восточных

Я, как птица, неслася на север,

Я играя ломала мой веер,

Ожидая восторгов полночных.

Я раздвинула гибкие складки

Точно вещь я брошена в Марселе.

Чтобы спать, вечернею порою

Взор мой с каждым часом потухает...

И клокочущей черною медью кипели вулканы.

Вышла тонкая девушка, в голубоватом сияньи

Мы не ведаем распрей народов, повелительных ссор государей,

Я родился слагателем сказок, Вы — плясуньей, певицей, актрисой.

И в блистательном громе оркестра, в электрическом светлом пожаре

Я любил Ваш задумчивый остров, как он явлен был темной кулисой.

И пока Вы плясали и пели, поднимая кокетливо веер,

С каждым мигом во мне укреплялась золотая веселая вера,

Что созвучна мечта моя с Вашей, что Вам также пленителен север,

Что Вам нравятся яркие взоры в напряженных глубинах партера.

На изящной этажерке.

Холм перед ними был глух и нем.

Лес перед ними был дик и нем.

«Здесь будут стены», ответил Рем

Мы обрели наш прежний почет»

Надо забыть, взглянем вперед»

Манлий сброшен. Право Рима,

И как прежде недвижима

Нерушимая скала.

Чтоб простить его пришлось бы

Слушать просьбы многих губ...

И народ в ответ на просьбы

Получил холодный труп.

Манлий сброшен! Почему же

Шум на улицах растет?

Как жена, утратив мужа,

Мести требует народ.

Семь холмов как звери хмуры

И смущенные стоим

Мы, сенаторы, авгуры,

Чьи отцы воздвигли Рим.

Неужель не лгали басни

И гробы грозят бедой?

Манлий мертв, но он опасней,

Он страшнее, чем живой.

Под мхом едва мерцает пламень,

...И берегись его обидеть,

Увидя блеск его огней,

Увидя блеск его щелей

Услыша шум его паденья

И жалкий хруст твоих костей.

Лишь утром он покинет дом,

Но, руками сжимая виски,

И пойду в голубые сада

Между ласково-серых равнин

И отныне везде и всегда

Буду я так отрадно один.

И я буду бояться всегда

Возвращенья к жесткому дню.

Ты в жертву приносишь себя самою

Ты тело даешь для великого бога,

А я ему душу мою отдаю.

То видит отчизну свою пилигрим...

А сердце бьется и стучит,

Мое мучительное горе.

Хватаю трепетно поводья

Мне сразу хлынет в очи мгла...

И покачусь в сырые топи.

А ушедший в глухие пещеры

Иль к безлюдью пустынной реки

Не избегнешь ты доли кровавой,

Насмеется беззвучная твердь

Тяжкий колокол на башне

Медным ревом заревел,

Чтоб огонь пылал бесстрашный

Звери корчились от боли

И испуганные птицы

Как багряные зарницы

Приближаясь к сладкой цели

Потревожил тростники».

К усыпительной черной земле.

На него мой недвижимый труп

По-иному печален и туп

Огневеюще-траурный плот

Точно демон в лесу волхвований,

В бледном небе плавали кондоры,

Повисали хмурые громады.

Он нашел удобное жилище,

Там он жил в тени густых смоковниц,

Вспоминал победы и любовниц,

Трубили герольды. По ветру рвалися знамена,

Нагая царица томилась в неслыханном блуде

Глаза ее были как пропасти темного счастья

На гибких руках и ногах трепетали запястья.

На стройных руках и ногах трепетали запястья

И зов ее мчался, как звоны ласкательной лютни:

Пусть в бледные руки вонзятся свирепые гвозди,

Пусть в гибкое тело вонзятся свирепые гвозди,

И будут пьяней виноградных пурпуровых гроздий.

Давно я ждала вас, могучие грубые люди

Мое исступленное сердце не знает боязни,

Идите, терзайте для муки расцветшие груди

Герольд протрубит, приступайте к восторженной казни.

Серебряный рог, изукрашенный костью слоновой,

В зеленых трущобах веселые рокоты птичьи,

И щеки пылали и ждали сердца преступленья

Но хмурый начальник сдержал опененную лошадь

С надменной улыбкой полки повернул он на север.

С надменной улыбкой он крикнул слова отступленья.

Тревожный сон... Но сон о небе ли?

Нет! На высоком чердаке,

Как ряд скелетов, груды мебели

В пыли почиют и тоске.

Красивая девушка, белая птица

И новое солнце запляшет в тумане,

Иди, ласкающая тень,

О, повелительница-ночь,

Ничто не в силах превозмочь

Горы с обеих сторон

Чем прожитое вчера

Она колдует летней ночью

Там кто-то молится и ждет,

На мертвой площади у сквера,

Где сонно падает роса,

Ночные тени будут реже,

Дыханье моря принесет.

Дыханье моря донесет.

Рощи пальм и дикого алоэ

Разве ты не можешь жить, как травы

Всё в ней рождает тоску и тревогу

Темные грезы оковывать метром.

Сперва предам себя костру.

Стучим мы в запертую дверь.

Я также выпью светлый нектар

Но вечер ал и царь устал

Огонь в очах его, огонь.

И, волк равнин, крадется финн

Идем... и каждый взгляд упорен,

И ухо ловит каждый звук,

И серебром жемчужных зерен

Блистают перевязи рук.

Под звоны бубнов и литавр

Как волк в саду, — угрюмый мавр.

Страшна борьба меж днем и ночью,

Но Богом нам она дана,

Чтоб люди видели воочью,

Кому победа суждена.

Клинки столкнулись, отскочили...

И войско в трепете глядит,

Как мы схватились и застыли,

Ты — гибкость стали, я — гранит.

Меня слепит твой взор упорный,

Твои сомкнутые уста,

Я задыхаюсь в муке черной,

И побеждает красота.

Я пал... и молнии победней

«Люблю! О, помни это слово,

Я сохраню его всегда,

Тебя убила я живого,

Но не забуду никогда!»

Лучи, сокройтеся назад вы!

Но заалела пена рек,

Уходишь ты, с тобою клятвы,

Ненарушимые навек.

И злые злаки мандрагора

Старинной тесностию уз,

Печатью вечного позора

Запечатлели наш союз.

Когда смотрел он в узкое оконце,

Не все ль равно?! Играя и дразня,

Бездонная внизу чернела пасть,

Там травы с дивными узорами

И реки точно зеркала,

Но не решился ни один

Остановить движенье паруса

У этих гибельных стремнин.

Во сне я вижу тени близкие

И страны солнца и весны,

Но тяжко давят тучи низкие

В лучах опаловой луны.

Вслед за ней неуловима

Вьется линия огня.

Вой, мычанье, стон и рев.

Багряный ток из винограден сердца

Сказка — в изгибе колен,

Камень, упавший в траву?

Нет, я не вынесу этот позор —

Приди ж ко мне, красивою печалью

Приди ко мне, красивою печалью

Приди ко мне, в сады моих томлений,

И чтоб не хор менад, но хор девичий

Волны — звери, подняв свой сверкающий горб,

Но теперь, точно белые кони от битвы,

Убегают клочки грозовых облаков.

И домчусь к родному острову

Каждый хватался за щит и за меч.

С кипрских полей золотое вино.

Что? Вы хотите платить за обиды?

Грозно блестит угрожающий меч,

Вот Амфином... разъяренные взгляды...

Как сладок запах дикой мяты!

Но верь, как Зевсовой рукой

Для кого не страшны океаны

Пусть безумствует море и плещет,

Этот острый, стремительный взгляд,

Как знак печали и несчастий,

За шляпу держится рукою,

Окровавленной, но железной

О том, что в мире есть окраина —

И в блеске глаз, стремительных, как шпага

Ерошат перья ужас и отвага

Смотреть и изнемочь,

Храня торжественно печать,

Твою печать, о Ночь!

И будет много светлых лун

Во мне и вкруг меня,

И бледный берег древних дюн

Откроется, маня.

И донесет из темноты

Зеленый океан

Кораллы, жемчуг и цветы,

Дары далеких стран.

И вздохи тысячи существ,

Исчезнувших давно,

И темный сон немых веществ,

И звездное вино.

И вдруг, простершейся в пыли,

Душе откроет твердь

Раздумья вещие земли,

Рождение и смерть.

...Уйдешь, и буду я внимать

Последней песне лун,

Смотреть, как день встает опять

Над гладью бледных дюн.

Но миг бежит, ты не со мной,

Всё таит восторг вышины,

А пыль пьянее, чем наркотик.

Куда от страшной грезы деться,

Куда от странной грезы деться,

Средь мемуаров Жиль де Реца.

— Его наверно положил

Но взгляд очей уже был туп

И верно дьявольскую страсть

В тот миг душа его питала,

Что, дар любви, цветок — увясть

Был брошен в книге кардинала.

Была полна ожесточенья

В великолепной ночи дивной

Чей крик послышался призывный.

Так мучат старые гробницы,

Неутомимому, как время.

А ты, убийца дальний, кто ты.

Заснул, неразумный, под древом познанья.

Внезапно застигнут зловещими снами.

Впервые обрел он с подругой единство.

На горный поток наложил он узду,

Устанет, и к небу возводит он взор,

Он клонит колени, он грезит о Боге.

А сердце томится от тяжких предчувствий.

Предвестница крови, и бури, и страсти,

Восторженно пели, он их не слыхал,

Он молится смерти, богине усталых:

Вот огненный вихрь перед ним закружился,

«Мне сладко вам служить; за вас

И, забыв о тайном браке,

Собирает Царь Всевышний.

В Царстве Божием тот лишний»

И бежала медведица-ночь.

Через лес, через ров, через гать

Устремилась она к колдуну,

Чтоб с недобрым гадать, волховать

И губить молодую весну.

Догони ее, князь, догони,

Не жалей дорогого коня,

Посмотри, усмехаются пни,

В темных дуплах мерцанье огня.

Богатырскому псу своему.

Мертвой хваткой вцепляется пес,

И Великая Радость, смеясь,

На узорное ступит крыльцо,

Тихо молвит: «люблю тебя, князь,

Для тебя я открыла лицо».