Полное собрание стихотворений и поэм. Том IV

СССР – наш Древний Рим!

Над нами нависает хмуро,

Его тверда мускулатура.

И мавзолей – неистребим!

Его зловещи зиггураты,

Его властители усаты,

И трубки дым неумолим,

СССР – наш Древний Рим!

Патриции, диктатор, плебс…

Чьи триумфаторы могучи,

Чей Jupiter грозит из тучи

О, как бы он бы к нам не слез!

Помпей, и Берия, и Сулла

И Сталин Троцкого прогнал

В изгнание – как ветром сдуло!

И Троцкий в Мексике пропал…

Мы к Гитлеру в Берлин входили,

Как в Карфаген, разя слонов,

Поджилки им мечом рубили,

Насилуя германских вдов…

СССР – наш Древний Рим,

Плебеи с ружьями в шинелях,

Озлясь, историю творим,

Нашлёпки снежные на елях…

Германию схватив за грудь,

Свалила на ковёр Россия

И перья тряс из Одиссия

Скуластенький какой-нибудь,

Монгол с задумчивым блином

Лица из жёлтой терракоты,

Мы все римляне, и сойоты

Нас станут воспевать потом…

Где Петербурга желтизна

И крыш пруссаческая зелень

Любезна Бисмарку она,

И Фриц с Россией неразделен…

Женщины с мужскими голосами,

Крупные, бокастые премьеры

С крашенными густо волосами,

Наглы и грубы как офицеры.

Утюги, тяжёлые бабищи,

Сходные по силе с битюгами.

Нет у них ножей за голенищем

Но обезображены усами…

Ходят, как тяжёлые коровы,

Прочности паркетов проверяют.

Да, они, конечно, нездоровы…

Мышцами, однако впечатляют…

Бандитский лагерь низкорослый

Ежи седеющих голов,

Здесь каждый зэк стоит – подросток,

Здесь всякий молод, нездоров…

Печёт их солнце на рассвете,

И на закате их печёт,

Они все лёгкие, как дети,

Поскольку вечно на диэте —

Ни грамма жира не растёт…

Придут поспешно офицеры,

Их сосчитают, и уйдут.

Постны, хмуры и грязно-серы,

Они стоят, сирены ждут

Завоет скорбная сирена,

Рассыпятся бедняг ряды.

Их приняла иная смена —

Ну, если образно, замена:

«Ежов» сдал пост для «Ягоды»

Нет ничего… Бессмыслен щебет детский,

Родителей столовая возня,

Как взбунтовавшийся орешек грецкий,

Несётся шар земной, неся меня…

Ад ледяной, и жаркий Ад огня…

Как яйца твёрдые, планеты

Несутся, свои оси наклоня,

Сквозь и метеориты, и кометы…

Нет ничего – ни злобы, ни любви

И только мира жалкий подоконник,

Где как цветок стою я, жизнь прерви!

Ты, случай! И себе не назови!

Мгновенно так,

как взмахом сабли, конник!

Две тыщи двенадцатый! Ну, выходи!

Сейчас посчитаем с тобою,

Кого мы пригрели на тёплой груди,

Какому зловещему строю,

Мы не преградили змеиный их путь.

Сейчас мы врагов посчитаем!

И тех, что друзьями нам лезли на грудь,

Но Каины стали, узнаем!

Две тыщи двенадцатый, потен и зол

Он лезет в дверную щёлку.

Найдётся на нас аккуратный Мавзол,

Без внутренностей на полку,

Истории свалит, лежали чтоб мы

Один, – Эдуард Великий,

В гробу лакированном из хохломы

Иль купленным в шведском их Ikey

…………………….

Здесь небо неяркое, холоден свод,

Невест не спеша выбирают —

Не скифы, но финны, угрюмый народ,

Хоть «русским» себя называют.

Отсутствует тот же у них хромосом,

Что у могикан с ирокезами.

Напившийся водки опасным бесом

С гранатой бежит и обрезами.

Две тыщи двенадцатый, нас рассчитай

На мертвых и на живых!

Одних съевропей, а других окитай!

И плюх, и бум-бум, и колых…

Итак, мой друг, мы терпим крах,

В кромешном утреннем тумане

Как девочка, кричащая в горах

То «тётя Надя!» то «тётя Аня!»

Как девочка, отставшая от группы,

Ей со скалы видны бараньи трупы,

Ей страшно так!

Остаться черепом в предгориях Алуппы,

А над тобой – зловещий Аю-Даг…

То тётю Аню окликают,

То тётю Надю назовёт.

Весной здесь кости собирают

Туристов, выпавших в пролёт.

Ущелья дно здесь каменисто,

Покато, но искривлено.

«Ущельем мёртвого туриста»

Народом прозвано оно…

И мы, мой друг, как та девчонка,

Блуждаем, бегаем, зовём.

А снегу много, льда лишь плёнка

И за туманом ждёт фантом…

Я не владелец ничего,

Я лишь отец мальца и крошки.

Фифи приходит, выгнув ножки,

Партнёрша тела моего.

Я – нож для её круглой ложки,

Я – лунки её злобный кий,

Я узкоусый хан Батый,

Вспоровший внутренности кошки…

Ужасный череп шишковатый,

Такой израненный и злой

Как будто страшные солдаты

В футбол играли головой.

Нога отвратна – до колена,

Осколки, оцарапав всю,

Ей перебили жилы, вены…

Как карта острова Хонсю,

Ты смотришься, нога героя…

Зубов отсутствует штук шесть

(Но нету, Боже, геморроя,

И член серьёзный ещё есть!)

Но, перейдём к груди. В ней астма.

Приходит, впрочем, не всегда…

Вам, в общем, стало уже ясно

Что чуть коптит моя звезда…

Однако мозг мой не натружен,

Четыре сотрясенья пусть.

Ещё я дважды был контужен,

Однако прочь пошла ты, грусть!

Придёт вот девка молодая

И всеми этими… изъян

Дразня, прельщая и пугая,

Восторжествую, словно хан…

Мир приключений узкоглазых,

Стоящий к Западу спиной,

Монгол с таинственной чалмой,

В лазурном небе водолазы,

В скафандрах, с шлангами петлёй,

Проносятся, как злые духи,

Как бесы мчатся над землёй,

Страшны, смешны, и многоухи…

Бездонный Хаос населён

Метаном, скалами, огнями,

Планетами иных времён

И молодыми валунами…

Европа спит и чмокает во сне,

Ей в плоть сухую врезалась пижама,

Европа спит, немолодая дама,

Очки на стуле, предки на стене…

Из орд германских, франков, визигот.

Из англов, саксов, крови с алкоголем,

Был создан твой ублюдочный народ

Насильственно держащий под контролем

Всю сушу, а ещё пространство вод…

Растения политы. Пол метён,

Ни пятнышка на потолке от мухи.

И шелест, алых, с свастикой знамён

Не потревожит сон сухой старухи…

Забыла, как была она пьяна,

С нацистами весёлая, лежала…

(Эсэсовцев не помнишь имена?

Не помнишь, для них ноги раздвигала?)

Лишь помнит, что «Капут!» она кричала,

Когда была проиграна война…

Европа спит, но турки в чайхане

Сговаривались тихо до рассвета,

С арабами участвовать в войне,

Джихад в Берлине завершить до лета…

Над белою Европою луна,

Как символ бед и атрибут сражений,

Аукнется ливийская война,

Откликнется сирийская война,

И турки и арабы до пьяна

Читают прейскурант вооружений…

Европа, сука старая, сопит,

На ухо съехал чепчик протестантский,

К утру придёт партнёр американский

И на войну с Ираном пригласит…

Хмуро было в Париже,

Желтел по садам песок,

С женщиной шёл я рыжей

В самом начале, ad hoc…

Птицы вечерние пели,

Нервно звучали, вразброд.

Было всё это в апреле,

«Рыжая, стой! Дай рот!»

Вонью несло помады,

Пудрою, плюс алкоголь,

Были мы жизни рады,

Что как зубная боль…

Помню, у Пантеона

Я ей спустил чулок,

Гладил рукою лоно,

Молод и одинок…

Птицы уже молчали,

Вне фонарей, в тени,

Долго друг друга мяли

Я, и она, они…

Нет, не цвели каштаны…

Или уже цвели?

Зубов твоих, о капканы!

Глаз твоих, о нули!

Март ледяной. Знамён суровых шелест,

Диктатора продолговатый гроб.

Его Асгарты ожидает прелесть,

Где рядом Один бы уселся чтоб…

Март ледяной. Их бог его сажает…

И Сталину смеётся сквозь усы,

Кумысу козьего доверху наливает,

Свинины отрезаются кусищи и кусы…

Март ледяной. Поверхности сияют

Небес кубы. Пространства океан

Друг к другу головы согласно наклоняют.

Их Один бог. И Сталин наш тиран.

Валькирии с огромными глазами

Стоят не шелохнувшись за дедьми,

И трубки возбуждающий дымок

Двоих окутал, там где только мог…

Я там жил и копошился

Маленьким червём,

Продвигался и учился,

Мокнул под дождём

Отупев от свежей булки

С русским молоком,

Ковыляя в переулке,

В школу шёл, как гном.

И немытые воняли

В нос учителя,

И планеты по спирали

Двигались, юля.

Умирал товарищ Сталин,

Готвальд умирал,

И Морис Терез притален

В клубе выступал.

Имре Надь чудил с друзьями,

Венгрия бурлит,

В танках, двигаясь рядами,

Русский победит…

Но растительные силы

Протыкали снег,

В школе нудные зубрилы —

Шёл двадцатый век…

Живописно на реях распяты

Королеве подарком – пираты,

В Темзу входит блистательный флот,

Мертвечиной, однако, несёт…

Парусина воняет пиратами

И раздутыми и ноздреватыми,

Им глаза злобно выел туман,

И висит среди них Марианн.

Зуб сверкает её золотой,

Была чудною девкой с косой,

Родилась на лугах Ийоркшира

Ишь, воняет головкою сыра!

Платье чёрное, был абордаж,

Не починишь уже, не продашь,

Эх пиратка, пиратка, пиратка,

Ты попалась как куропатка.

Королевскому флоту в штаны,

Где все лучшие люди страны…

Гоу-ой, Гоу-ой!

Что они сотворили с тобой…

Окровавлена белая ножка

И раздавлена ты, как картошка…

Гоу-ой, Гоу-ой!

Королева с подзорной трубой…

Садятся сугробы…

И в грязь превратились чащобы…

Ты хочешь, мы чтобы?

Ясны, молоды, твердолобы…

Помчались бы смелые

С новыми куртками, блузками

В кабриолете?

С вином и закусками?

В ярком, шуршащем пакете?

Ты хочешь насилия

Над молодою травой?

Ты хочешь консилиум

Звёзд и луны над собой?

Ты хочешь меня обнимать

Молодыми коленками?

И шумно от счастья дышать

Твоих лёгких, ты стенками?

Холодными и молодыми коленками?

И лёгких не только,

Но и дыры твоей стенками?

Изволь-ка…

Я не трепещу над клиентками…

Твой гладкий бок аквамаринов.

О, добродушная волна!

Как ты мягка, как ты нежна!

Лишь лёгкий насморк от бензинов,

Лишь кислый запах от вина…

Другое дело шторм погоды —

Сквозь дыры в чёрных небесах

На нас, озябших, льются воды,

Хлябь на рубашках, и штанах…

И лодки, видишь, во дворах…

И страшен, вовсе не резинов,

Бросается девятый вал

На строй ларьков и магазинов,

Что человек напластовал

Вблизи у Понта, что Эвксинов…

Удар, ещё удар – и Ад!

И молнии вонзились в крыши,

Давно уже сбежали мыши,

И ускользнул ползучий гад,

Уже предупреждённый свыше…

А человек спешит с платком,

Замотанным на шее белой,

И, может быть, идёт с мешком,

Он с этим воем не знаком

И с этой жуткой децибелой

Однако же, когда мягки,

Тебя качают волны тихо,

Мы забываем, мужики,

Почём фунтыморского лиха.

Пасхальная погода… Дождь идёт,

Простые радости… Яичко золотое,

И курицы хрустящий переплёт,

И мясо её, нежное такое!

Не утка по-пекински, что тверда!

Но курицы мясистость православной!

(Свинины богомерзкая еда

Отдельно, на тарелке самой главной)

Вставай, Христианин, разговейся, сын!

И напряжёнными очами

Гляди, заворожённый гражданин,

Вверх, где Господь витает вверх ногами!

Линкор «Миссисипи» не спрячешь в автобус,

Линкор «Миссисипи» не вложишь в карман,

Такому линкору положен не глобус,

Планета, вода, океан, капитан…

Линкор «Миссисипи» – серьёзное дело,

Там каждая пушка стоит как скала,

Оттуда железо летело, свистело,

Америка страны линкором брала…

Линкор «Миссисипи» с япошками дрался,

Летало железо, раскалено,

Одной своей пушкой внезапно взорвался,

Сто сорок матросов поражено…

Америка странами повелевала,

И на Филиппинах дрожали листы,

Потом переваривала, лежала,

Как самка Дракона, – Америка, ты!

Линкор «Миссисипи» мне ночью приснился,

И сонно нащупав рукою тетрадь,

Линкору я чувственно подчинился —

Вот эти стихи ему начал слагать…

Меланхоличные дороги

И флегматичные поля

Стоят там в блохах козероги,

Крутыми бёдрами юля.

Дракон больной, в хвощей болоте

Лежит, разбухший как рюкзак,

Кащей, слугой при Дон-Кихоте,

И спит в хлеву Иван-дурак.

Царевна с опиумным маком

Опасно углубилась в лес,

А вслед за ней, покрытый лаком

Вампира чёрный мерседес.

Опасен аленький цветочек,

Наркобарона душит страсть

И, к ране приложив платочек,

Она готовится упасть!

Иисус Христос в скупой Гааге

Сидит в кубышке под замком,

И слышен голос Леди Гаги

Царевна, полная отваги,

Легла с Иваном-дураком…

И вот в апреле стало сухо,

О, воздух тёплый-то какой!

В Москве История-старуха

Бредёт, морщиниста, с клюкой.

На Лобном месте – здесь казнили,

Пал на Болотной Пугачёв.

Смотреть на казнь его ходили

(Вот вас куда привёл, глупцов,

Ваш загорелый плут, Немцов!)

Стал на пригорке храм пузатый,

Бетонный брюхом, тучный поп.

Лужков, и Ельцин бесноватый.

Его воздвигли, нынче чтоб,

В нем Pussy Riot выступали

В зеленых, розовых чулках,

Начальство чтобы проклинали

В своих девических стихах.

Теперь томятся за решёткой,

Зато и всей стране слышны.

Но, разберёмся, разве кротко

Храм выстроил святой с бородкой?

Нет, правильные пацаны,

Читай – бандиты всей страны…

Ведь с них же дань тогда собрали

Лужков и Ельцин похмельной

«Что сеяли, то и пожали!» —

Смеётся бабушка с клюкой…

Идёт История-старуха,

И шамкая, и хохоча,

Вот прислонила бабка ухо

Вдруг к мавзолею Ильича,

И слушает его довольно,

И вновь склоняясь на клюку,

Спешит старуха добровольно

Через Москву на всём скаку.

Армии много ели,

Армии мясо варили,

И у костров сидели,

Вина гекталитры пили.

Армии штык точили,

Армии саблями взмахивали,

Армии девок любили,

И без стыда оттрахивали.

Девки плодоносили,

Но от кого, не знали,

Так как отцов убили,

То сиротами стали.

Чада у девок утробные.

Плачут о них места лобные,

Этих детишек прижитых,

Что от солдат убитых…

О Питера клоповник старый,

Фонтанки мокрой хлипкий чмок,

Волны то всплески, то удары,

И Зимнего зелёный бок…

И рыбного дождя рябого

Удары с ветром по зонту

И тень от шпиля золотого,

По Петропавловке, в поту…

Дай мне твою молодёжную руку!

Я – динозавром, а ты – мотылёк,

Все это глупости, дочка Фейсбука,

Я от тебя не настолько далёк.

Я человек – исчезающей расы,

Спорить не стану. Средь новых людей,

Все израсходовав боеприпасы,

Я задержался, потомок вождей…

Вы – чистоплотные дети Фейсбука,

Ездите в Канны, сидите в кафэ,

Одолевает вас сытая скука,

Ну а мой батька ходил в галифэ,

С кантом, которого дети боялись

ОГПУ, после НКВД,

Мощным Бетховеном дни нам казались,

Тыщи «Титаников» гибли в воде.

По Маросейке и по Пироговке

Столько воздвигли красивых домов,

Вот я пошарю в тебе, в чертовке,

В поисках юных твоих миров.

Твой неприятель из Древнего Рима,

Буду тебя как добычу терзать

Неукротимо и неумолимо

НКВД тебя будет пытать…

Что же, красивая дочка Фейсбука,

Свежая, словно политый цветок!

Дай мне твою молодёжную руку

Я – динозавром, а ты – мотылёк…

Недавно, в две тыщи шестом,

Ты ехал счастливым отцом

С семьёй, в глубине кадиллака,

А ныне один, как собака.

Недавно, всего лишь шесть лет

Писал ты, и муж, и поэт

Балладу о счастье и доме,

Вот спишь на соломе, в Содоме…

По миру скушному бродили,

И мир нам открывался, кос,

Остатки мумий находили,

С клоками выцветших волос…

В музеях пыльных трепетали

Пред блюдами голландских рыб…

Но времени не понимали

Среди соборов мшистых глыб…

Как исторические боги,

Разрытые из недр скорей,

Надменны и единороги,

Мы походили на чертей…

Ну что ж, старик! – дождливым днём,

А мы хоть ветрены, но стары,

Давай с тобой, старик, вздохнём,

Припомнив надпись под слоном:

«Колониальные товары»

На старой улице, в подвал

Вели ужасные ступени,

И открывалась дверь в пенал,

Где Индия и где Непал,

Где осьминогом танцевал

Бог Шива в птичьем опереньи.

Там продавали ром, табак,

И жёлтый виски продавали,

Коробки с кофе открывали,

И он благоухал, о как!

Ты помнишь, мальчик мой, матрос,

Туда зашёл походкой смелой,

И дверь пружинами гудела,

Поскольку был силён, барбос!

Через витрину ты глядел,

Как он купил бутылку рома,

(Во рту табачная оскома).

Матрос был пьян, матрос был смел…

Потом в тюрьме, тюрьмы на дне

Ты вспоминал не раз их чары

И видел на тюрьмы стене,

Раджу на стареньком слоне,

Верните же, верните мне —

«Колониальные товары»…

Ну вот и состоялась порка!

Уже погасли фонари

И ваших трусиков восьмёрка

Висит на ручке у двери.

Эдмонд Дантес с маркиз де Садом

Любуются сейчас вдвоём

Твоим роскошным юным задом,

Что раскраснелся под ремнём!

Жюльетта, ты в шестом часу!

Отверстий выточенных формы,

И кавалеры колбасу

Суют в тебя весьма проворно…

И каждый этот их прибор

Нам жеребца напоминает,

Когда он стонет и страдает,

Кобылу мощно пригибает

И ударяет о забор…

Всю ночь проспект-то не молчит!

Но пролетают молодые

Автомобили боевые,

И каждый крыльями стучит!

Железо острое несётся —

«Сейчас я в порошок сотру

Дороги жёлтую кору

Устрою чёрную дыру…

Никто, пожалуй, не спасётся!»

Ночной-то город мрачноват,

А вот куда идёт, скажите,

Отряд нахмуренных солдат?

Ужели в сонность общежитий?

Под утро мне снятся советские песни

И мама в советском, несложном пальто

Ну мама, воскресни, воскресни, воскресни!..

Я буду примерным сыночком за то…

Я буду ходить в ненавистную школу,

Давиться яишницей, меньше читать,

Не стану в ботинках по мытому полу,

И может быть буду очки надевать…

Там печка горит, там стоят табуреты,

На кухне соседей толпятся столы,

Отец мой пришёл, как горят эполеты!

Погоны от Сталина, яркие, злы…

Повсюду потом, в болевых заграницах

Я буду погоны отца вспоминать,

И видеть во сне, как пришёл заступиться,

Обидчиков сына пришёл покарать.

А мама, а мама моя молодая!

Мой эльф, моя мама, принцесса татар!

Ты мне никогда не приснилась седая,

И даже сейчас, когда я уже стар…

Древнееврейская вода

И лёгкий запах парусины.

Древнееврейские раввины,

С котомками туда-сюда,

И храм, которого портал,

Квадратный, каменный и мрачный,

Раскинулся на весь квартал,

Как ассириец в паре фрачной.

Злой бороды резной оскал,

Кинжала бронзового отсвет,

Евреев пленных он согнал

На вавилонских реках постных…

И плакал загнанный народ…

А между тем, всегда желанны,

Еврейки каждый год приплод

Им приносили постоянны…

Гвозди уж дождь забивает,

Осень пришла – портниха,

Завтра похолодает,

Станет спокойно, и тихо.

Только не надо снега,

Рано ещё для льдинок,

– Ольга, ты любишь Олега?

Ольга грызёт ботинок…

Дом сумасшедших это,

Кончилось бабье лето…

Советская еда родная,

Ломоть, что срезан с каравая,

Котлеты, борщ, сырой компот

И водки крепкий переплёт…

Объединив ингредиенты,

Приклеив, присоединив

Завода крепкие моменты,

И Серп и Молот посолив,

Был я и молод и счастлив…

Сейчас я дую на ладони,

Мои колени вдруг остры,

Как кракелюры на иконе,

Морщины резкие стары…

Мне холодно. Мне спать тревожно.

Куда идти? Уже пришёл…

Мне жизнь мою ножом сапожным

Семидесятый год вспорол…

Во мраке тюрем погребальных,

Средь лиц печальных и нахальных

Я процветал, и цепенел,

Судьбу переносить умел…

Мои глаза сияли остро,

Я был отдельный, спорный остров,

Как будто я ходил в чалме —

Так я сидел средь них в тюрьме!

Простые брючки на персоне.

Весёлый, оттопырен зад.

Не Вас ли, сучка, на иконе

Я видел много лет назад?

О как же Вы преобразились!

Развилась грудь и строен стан!

Еврейка юная, влюбились

В героя зарубежных стран…

Какие Вы прошли бордели,

И кто Вас сзади обожал?

На чьих коленях Вы сидели?

Не знаю, и никто не знал…

Простые брючки с каблуками

И цокот каблучков-копыт,

Бесовка, я связался с Вами,

А всё мой волчий аппетит…

«Вдовы Клико» Ваш темперамент,

Подобен льду шампанских пен,

И загорится мой пергамент

От наших непристойных сцен…

Простые брючки… это ж надо!..

Однако не встречал ещё

Круглей и аппетитней зад,

И внутренностей – суп-харчо…

Энциклопедии прошедших моряков,

Проплавывавших над морской трясиной

Вы удивляете детальностью крысиной,

При свете ламп, вас чтущих чудаков…

Вблизи достопочтенный Бенарес

Оказывается страшным Варанаси,

И обитающийся в Ганге бес

Плывёт, сквозь океаны, восвояси…

А вот в Антверпен Рубенса нагой

Из Индии чужой спешит Даная

С тяжёлой нидерландскою спиной,

В Антверпене Анверс предполагая…

Там высоко подпрыгивают звери,

Парит дракон над лесополосой,

Вот там, у Лукоморья суеверий,

Стояла смерть с чешуйчатой косой…

Русалка рыбная с стеклянными глазами,

Она силком скакнёт к тебе на грудь,

Чтобы селёдочными телесами

Тебя осилить, милый, как-нибудь…

Её икра тебя в себя заглотит,

Ты станешь жалок, мягок, форм лишён,

Она тебя укусит, искомпотит,

Селёдка-смерть в один деми-сезон…

Летняя жара.

Муха жужжит с утра,

И радиола играет уже,

На первом этаже…

Это – СССР,

– Это окра-ина,

Салтовка, например,

Неба голубизна…

Яблони и бузина,

Детских, прозрачных лет…

Вот тебе, вот тебе, на!

Видишь её ты, дед?

Я классический поэт,

Просыпаюсь я ночами,

И горячими руками

Свой записываю бред.

Где террасы Вавилона,

Зиггураты, злые львы,

Слуги вносят фараона,

Бог, как чучело Совы.

И, классическим поэтом,

Подорвавшимся в ночи,

Став мистическим предметом,

Я колеблюсь у свечи

Электрического тела.

Что же, лампочка-свеча?

Ты когда-нибудь глядела

В злые очи палача?

Ну а я видал их сотни

Копошащихся червями

Этих призраков Капотни,

Измельчённых под дождями…

Ясноглазые шлюхи,

С большими глазами-озёрами,

На верёвочках ухи,

Лежат, воспалясь, под старпёрами.

Им ты шепчешь на ушко:

Сейчас твою плоть продырявлю!

Своей мощною пушкой

Сломаю там всё, не поправлю!

Да-да-да, ты меня, чужестранец, насилуешь.

Ты меня истязаешь, меня заставляешь, не милуешь,

Я тебе подчиняюсь испуганно, я покорная,

Словно волку попавшая в зубы я козочка горная…

Девки вынули тонки ноги из тесных брюк,

Попы в юбках напоминают? От груш до брюкв…

Раздражают одним появлением скользких сись,

Бабье лето пришло, эй, Адамы, держись!

Вот, схватившись за поручень, боком входит она,

Обнажая чулок до конца откровенного дна.

Все античные боги, о как они были правы!

Нимфы бродят по улицам бледной Москвы.

Маргарином бы солнце, но только оливковым маслом!

Я бы всех их забрал, наслаждаясь отменным их мясом,

Я бы бил их, топтал, доказал, что я есть в самом деле…

А они бы визжали, они бы пыхтели…

Я любую из вас подыму до шкалы Магдалины,

Пусть несёте вы сумки, пакеты и даже корзины.

Я похабный старик? Нет, похожий на юного фавна,

Разорву вас, вакханки, я с вепрем мистическим равно.

Изначально два вида создал наш Создатель.

Вид был внутренний Ев, и Адама – он членобладатель.

Побеждённые Евы взяты были в плен, и веками

Их насиловал вид с ярко-красными черенками…

Всё изготовлено в Китае.

И полотенце, и парик,

И ваза, крупно завитая,

И только Мунка жёлтый «Крик»

Вопит норвежцем полуголым,

И Ницше, с круглой головой,

Ест экскременты прямо с полу,

Вылизывая за собой…

Поверхность жёлтого Китая,

Съезд восемнадцатый. Дракон

Парит, крылами задевая,

На Тянь-Ань-Мынь спустился он…

В Политбюро, оскалив зубы,

Сидит рептилий жёлтый ряд,

И ящеры, лизнувши губы,

Вслух о юане говорят.

Ну да, юань, когда планета

Со свистом спрыгнула с орбиты.

Европа есть? Европы нету.

Была Германия разбита…

Последний сгусток пасьёнарный

Был в сорок пятом умерщвлён,

И вот нас ждёт теперь бездарный

Китай, чешуйчатый Дракон…

Он, да, с Америкой сразится.

Избегнет всех стальных рогов,

Потом планетой насладится,

Мышей съест, кошек и жуков…

Русь, задремавшая в прохладе,

Закутавшись в своей Сибири,

Ты, вялая, чего же ради

Картошку ешь свою в мундире?

Иди! Вмешайся! Озверей!

Но, не желая осложнений,

Мечтая умереть скорей?

Заснула Русь без сновидений…

Вот результат сражений и коварства:

Их контуры прорезаны с мелка.

Раскроены на карте государства,

Как рукава и полы пиджака…

Там в Сирию Ливан подрезан с моря,

Израиль к Иордании пришит,

Ирак же, натерпевшись столько горя,

С Ираном разозлённым вдоль лежит.

Сошлись в братоубийственных границах!

Страна стране покоя не даёт,

Ирак с Кувейтом не соединится,

Пускай один народ внутри живёт…

Аравии Саудовской морщины,

Пустыни, как засохший твёрдо торт,

В одеждах развеваются мужчины…

Бен Ладенов стремительный проход!

Её по краю, – эмиратов кусы,

Дубай, Даби, Катар и Бахрейн,

Где служат палестинцы и индусы

И где вас ждёт расплавленный бассейн.

На тропик Рака, как шампур, надеты

Египет, Ливия, Алжир и Мавритания —

Страна, где лёгкие и тёмные поэты

Отправились с верблюдами в скитания.

Поджарые девки гуляют как бесы,

Их сопровождают, на них наклонившись, повесы

На башенных кранах работают злые таджики.

И из ресторанов баранины запах, аджики…

Нет, это не Русь, но Орда, но хазары.

Не скифы – славяне, но кажется, что янычары…

Заколят на завтрак они для себя Винни-Пуха

И это не смерть, это голода злая старуха…

На белой земле, где когда-то учил Ломоносов,

Везут на верблюдах сушеных в дыму абрикосов,

И органы власти, такие же, в чёрных халатах,

Как черти снуют, при дубинках, ножах и ухватах…

Пустые улицы. Трамваи.

Брусчатка выпуклых дорог.

Круглы там были караваи,

Которые наш город пёк…

Мы телефонов не знавали,

Стучали мы друг к другу в дверь

И дверь, представьте, открывали!

Не то что, как живут теперь…

Простые курточки. И кепки,

Причёски скромные «под бокс»,

Носы и рты крестьянской лепки,

Пластинки «танго» или «фокс».

Супы, борщи, всегда котлеты,

Пальто под крепкий нафталин,

И тараканы как кадеты —

Всё нынче вызывает сплин.

Я встал, Москва. И полвторого.

Где этот мир горелых каш?

Я в библиотеку шёл здорово,

Один, как голый карандаш…

Актрисы моей юности скончались,

Актрисы моей зрелости мертвы,

Качели их внезапно откачались,

Не топтаны лужайки их травы…

Их газовые платья ветром сдуты,

Их шляпы под забор занесены,

Их фото возбуждаются якуты,

Сняв из тюленя жирные штаны.

Их недопитой стынет «Кока-Кола»,

Найдёт флакон «Шанели номер пять»,

Их внучка, торопящаяся в школу,

И кошку, ну духами поливать…

Печален мир англо-саксонский,

Их церкви постны и темны,

Что храм голландский, что эстонский

Их храмы все закопчены.

Длинны их лица, носа складки,

Укладка губ, шиньён волос,

Всё с протестантом не в порядке —

Или он хром, или он кос…

Мир протестантов сух и пресен:

Картошка, сельдь, лиловый лук.

Нам только шнапс там интересен

Да Рубенс – автор жирных сук.

Вот на портрете, равнодушный,

В сутане, подбородков три,

Изображён нам Лютер скушный,

Их прародитель, – посмотри!

А впрочем, был там парень ловкий,

Маг, чародей, мошенник, чёрт,

Студенты, девки и чертовки

Сдавали Фаусту зачёт.

Вот на бочонке Аусбурга

Он вылетает, многобров

Друг девок, страстный чернокудро —

Рога, вихры… и без штанов…

Невиданные холода.

Автомобили с шлейфом пара,

Как прожитые мной года…

Как лермонтовская Тамара,

Его кавказская гряда.

Автомобили навсегда.

И самолёты без радара.

Изобретений жёсткий чих,

Пролёт строений жесткокрылых

Сменил наездников унылых

На лошадях своих простых.

Что если новый Тамерлан

К нам вздумает явиться в гости,

То танков рёберные кости

Сомнут татаров и славян…

Невиданные холода…

Давно забытые, скорее…

В те золотые времена,

Когда там древние евреи

К нам напрягали стремена?..

Я только рыцарь и поэт,

Я дервиш в ваточном халате,

Я маг, живущий на зарплате

У великана. Он эстет…

О Стоунхэндж моей души!

Сварились каменные слёзы!

Ты к предкам, парень, не спеши!

Стояли сильные морозы.

Была поверхность ледяной…

И воздух каменным глотался,

Так ты парнишкой и остался

Парящим над твоей страной.

Несчастная самоубийца

Не досмотрела жизни край

Забыв совет пифагорийца,

Число поглубже выбирай.

Ты умерла на сорок пятом,

Сорок четыре завалив,

Теперь на гранулы разъята

И трупом цельным не приплыв,

Ты грезишь в утреннем тумане

Под брюхом у проточных вод,

Ты приземлишься в океане,

Туда, где Сена отнесёт.

Поразмышляв, я подивился,

Что родилась ты на Сенной

(Париж на Сене приютился,

Где ты жила потом со мной…)

Так лейтмотивом стало сено,

Сухое месиво из трав,

И жизни грустная измена

Тебя на части разломав.

Куда же поструились ножки?

А пепел черепа, куда?

Ты помнишь, что ребёнка кошки

Мы приютили в те года…

Я утопил тогда беднягу,

И вот сквозь два десятка лет

Тебя развеял под корягу

Твоих товарищей квартет.

Тебя его постигла участь,

Котёнка звали Казимир —

Теперь усов его колючесть,

Ласкает череп твой из дыр…

Панки должны на скинов с ножами,

А те отбиваться бейсбольными битами,

А между увечными, между убитыми

Пусть бродят ангелы с волосами…

Должны бы германцы сражаться с узбеками,

Кровь должна течь там неслабыми реками,

Бледных японцев должны бы чечены

Ставить затылком под скалы и стены.

Вся эта грозная междуусобица

Как бы морозная плазма, сукровица…

Должна быть прелюдией к спуску Валькирии.

Знаете Вагнера Рихарда? Рихарда!

Или войною гражданскою в Сирии

Пахнуть должна эта чихарда…

Панки должны, сжимая ножи,

Юркие, пламенные, как миражи,

Вдруг появляться между солдатами

Глыбами каменными и ноздреватыми…

В общем должна совершаться история

От Джона Леннона до Пифагория…

Ко мне явилась девка из Манчестера,

Из этой Great из рыжей Британи

(Могла бы быть молочней и упитанней!),

Багаж за ней тащили негров шестеро…

В морозной плазме воздуха московского

Меня приняв за Вову Маяковского,

Она снимает белые чулки,

А негры удаляются легки.

Скажи, скажи мне девка из Манчестера,

Лиса твоя с пальто на кресло брошена,

Ты отчего в метель не запорошена,

И кто такие этих негров шестеро?

Не дьяволу ли служишь, рот помадою,

Признайся, кем ты послана, не адом ли?

«Нет, – девка говорит. – Трусы лови!

Служу я исключительно любви…»

Напитка остались лишь капли…

Года за спиной, словно цапли,

Стоят, силуэт к силуэту,

И семьдесят будет поэту…

Ты выпил священную сому,

Жизнь из белладонны и хмеля.

Что, чаша уходит к другому?!

Другого качает качеля?

Но ты ведь пьянел, был желанен,

Был зол, был как молния резок,

Живи ещё этот отрезок,

И будь как всегда окаянен!

Предметы, предметы, предметы…

Материи острой углы

Булыжники, трупы, кометы,

Летящие из-за скалы…

Материя свищет святая,

И дух отступает святой.

О Бездна моя молодая!

О Смерть, о блондинка с косой!

Загадка мира исчезает,

Гудит прибой Prosperite,

Прохожий маг идёт, вздыхает

В своём простуженном пальте.

Небес кусок аквамаринов,

А невский лёд невзрачно сер,

Кто виноват из вас, кретинов,

За смерть страны СССР?

Нева. Дворцы. Квартиры. Брусья.

Торцы окна. Решётки рам.

Из голубого приэльбрусья

Вы как газель пришли, мадам…

На городские мостовые,

И в парках бродите пока.

Британские городовые,

Как доберманы полевые,

Спасаются от ВЭЧЕКА…

Хранят в печах архимандриты

Горшки с начинкой гречных каш.

А грациозные сунниты?

В крови шиитов их moustache…

Сгниёт красавец в паре фрачной,

Останется лишь, хороша,

Ты – тела двигатель прозрачный,

Размером с спичечный, – душа.

Сотлеет девочка нагая,

От форм которой трепетал,

Останется нам кость сухая,

Воображаемый овал.

А вот душа, с великой злобой,

От этой девочки сбежав,

С волками взвоет по чащобам,

В глуши оврагов и дубрав…

Свирепо открывать штыком,

Тушёнку жирную, простую —

А там говяжина с жирком!

О, я открыл, и я ликую!

Тушкованэ! Какой комфорт!

Какая благость! Жизнь какая!

Завидует мне мой эскорт,

Солдат пропащих, замирая.

Поёт говядина с вином,

Смыкаясь в близости чудесной,

К утру в атаку мы пойдём

Наевшись смеси столь воскресной!

Пронзит ли пуля? Не пронзит?

Молдова красно-золотая

В Бендерах солнечных стоит,

Где Карла шведского тень злая…

Бессмертие мне суждено.

О нет, не может быть иначе

Лежит страна как полотно,

Не Веронезе, так Карпачче…

По КНР носился первый снег,

Пляс Тянь-Ань-Мынь скрывалась в тьме молочной,

Ты шла со мною школьницей порочной,

Собравшись с взрослым мэном на ночлег

С ночной футболкой в красном рюкзачке.

Смешной пучок топорщится метёлкой,

Типичной китаянкой с чёрной чёлкой

С зацепкой и прорехой на чулке…

Среди велосипедов и телег,

И лошадей с монгольскими глазами

Мы шли ко мне в отель мой на ночлег,

И топтуны не расставались с нами.

Шпионка ты раскосая моя,

Распить тебя, как выпить чашку чая.

Со школьницей Великого Китая

Мы рассекали волны бытия…

Что женщина? Взволнованный сосуд!

Что ожидает столь нелёгкий труд

Нагромождения корявых поз,

Когда самец пыхтит как паровоз…

Что женщина? Распаренная грудь.

И месиво мясов каких-нибудь?

Что женщина? Печальный анекдот

Про в две горсти захваченный живот?

(Но женщина, – ещё печальный рот,

который друга пламенного ждёт…)

Нам женщина страну напоминает,

Что путешественник с горы обозревает…

Вообще-то женщина скорее многонога,

Гола, мягка, и нет, не недотрога —

Дотрога всею плотию своей,

Похуже, чем бывает у зверей.

Она, пожалуй, устрашит зверюгу.

Когда рычит, отставив тело к другу,

И волосы роняя на паркет…

О женщина! О жаркий новый свет!

А в этих курфюрствах

Дубравы, овраги, холмы,

В Бирхаллах шипящие Вурсты,

И в треуголках большие умы.

Подзорные трубы

С утра изучают ландшафт,

И жирные губы

Лакают на брудершафт.

Свежи бородавки,

И гол и подвижен кадык.

В дверях мясной лавки

Огромною тушей мясник.

От пива хмелён

И обличьем багров,

И Фрицы, и Гансы,

И каждый из здешних немцов.

Герр доктор гуляет

Во влажном лесу

И держит фиалки,

Приблизив опасно к носу,

Красавица Хельга

Печёт поутру пирожки,

Труба испускает

Немецкого дыма кружки.

И вкусно, и сытно,

И старая площадь пуста,

И лишнего нету

На тротуаре листа.

Булыжники. Бочки,

Большие носы и очки,

И барышень нежных

Так розовы мочки,

И в крупную вязку носки.

Уютные домики

В рамах стоят из плюща,

И бегают дети немецкие,

Тихо пища.

И, кланяясь Богу,

Но в меру себя осеняя крестом,

Шли бюргеры в церковь,

Чтоб пива напиться потом.

Был немец в курфюрствах

Здоров, и сметлив, и понятен.

Вот немец в империи

Был нам всегда неприятен…

Зажглись рекламы дружно и зловеще

В витринах, не живы и не мертвы.

На суд людской вы выставлены, вещи, —

Костюмы, юбки, чучело совы…

Неоны знойно вещи разогрели,

Они дымятся, скоро и пожар.

Однако вы запомнить их успели,

Чтобы купить бы юбки, туфель пар,

И чучело совы с собой возьмёте,

Бесплатно, как бы бонус, как бы приз,

Зачем же говорить о злом расчёте?

Пойдите и купите вещи, please!

Зажглись рекламы, город зеленеет,

Краснеет и синеет, и дрожит,

Сетчатка глаза орлит, не совеет,

И в кассу заплатить клиент бежит!

Когда я буду как скелет,

Скелетом возвращусь обратно,

Ты обними меня, мой свет.

Ты игнорируй струпья, пятна

Червей, ползущих изо рта,

Ты мне скажи: день добрый, милый!

Нет, я совсем не занята,

Готова говорить с могилой.

И я скажу тебе, ну, Фиф,

Ну ты даёшь, ты даже выше!

Всех ожиданиев моиф,

Ну ты даёшь, вы, черви, кыш, и…

Я обниму тебя, мой друг,

Скажу: «Вот женщина святая!»

К тебе явился я, супруг.

Из гроба, словно из трамвая,

Поскольку мертвецам – почёт,

Поскольку им надгробья ставят,

Ты поцелуй меня в мой рот,

И черви пыл свой поубавят!

Никого жалеть не надо…

Выпил парень чашку яда?

Героин его кусил?

Ну и что, он тоже жил!

Всё в владениях подлунных

Под зудящий грохот струнных

Возвышает, веселит.

Вот летит метеорит,

Прожигая атмосферу.

За царя, страну и веру

Приливаются моря,

Мокробрюхо говоря.

В темноте плывут моллюски

Через Берингов пролив.

Жирны в крыльях, в попе – узки,

Груди щупальцем прикрыв.

Алеуты смотрят хмуро

Звёзды капают во льды,

Сатанинская фигура,

Без усов и бороды

Трусит курсом безучастным,

Полюс Северный сломав,

Путь его пунктиром красным

Беспокоит сон держав…

Это Каин встал из гроба.

И бредёт сквозь тундры к нам

Сатанинская особа

Ужас древний городам…

Погибла маленькая птичка,

Ребёнок крошечных годов,

Как рот раскрывшая синичка,

Промёрзшая средь холодов.

Жлобы заморские, рыгая,

Её забили на лету,

А ты, страна моя больная,

Что ж ты продала сироту?

Жестокий семьдесят шестой,

Нью-Йорк суровый и простой.

Стояла смерть за мной с косой.

От льда трещали перевалы.

И я, взобравшийся на скалы,

Над Мэдисон вверху парил,

Я Демоном в Winslow жил.

Куски яишницы подлунной

И увертюры мощной струнной,

К Венере всходит Гондурас,

И демоны морочат нас.

Меркурий, Марс водой залиты,

В садовых лужах сателлиты,

Вином и сыростью несёт

И лишь чума тебя спасёт…

Все эти бабушки, все эти дети

Ездили ранее в твёрдой карете.

Их сотрясало, их так бросало!

Но путешествие всех развлекало.

Стали бывало. Сойдут по ступеням

В глубь ресторации, к Фролам и Феням.

Их, улыбаясь, встречал ресторатор,

Немец побритый иль грек Пантократор.