Полотно темных душ

Глава 13

Когда-то его жизнь управлялась убыванием и прибыванием луны. Теперь ход времени ускорился, разделившись на бодрствование и сон – на ночи, когда он мог выходить, разговаривать и учиться у своего сына, и дни, когда он спал в пещере, приготовленной для него. В эти часы Джонатан видел только иссохшую оболочку, скорлупу, неподвижно лежащую рядом с ним.

Память возвращалась к нему медленно, по частям, разрозненными фрагментами. Он смотрел на свое отражение в бассейне с мутновато-белой известковой водой, и вспоминал детей, играющих у фонтана на деревенской площади, и собаку, предостерегающе зарычавшую, когда он проходил мимо них.

Его голос мог вызвать смерть, его руки – огонь. Это он вспомнил без труда. Он помнил обжигающий жар и слышал крики. Этими воспоминаниями ему, пожалуй, лучше не делиться с сыном. – Пока не делиться, – прошептал он.

– Ты что-то сказал, отец? – спросил Джонатан.

Его отец покачал головой и с любовью положил руку на плечо сына, как бы веля ему продолжать спать. Дыхание юноши стало глубоким и ровным. Мужчина поднялся и тихо вышел наружу.

Только глупец мог подумать, что звездное небо могло сильно измениться за те годы, пока он не видел его своими глазами. И все-таки окружающее казалось ему свежим и новым, жадным и живым. Даже опавшие сосновые иглы, которые щекотали его босые ноги в то время, как он спускался по склону холма, приносили ему настоящее, почти сладострастное наслаждение, как первый поцелуи возлюбленной.

Когда-то он мог утолить свой голод многими способами. Бывало, он спокойно обедал в компании гостей своего хозяина, ничем не выдавая своей истинной природы. Даже во время ночных прогулок, когда он утолял свои неутолимые желания, высасывая кровь смертных, самая темная часть его души продолжала спать. Однако за те годы, пока он оставался пленником Полотна, его тело изменилось и от него осталась лишь самая темная из сторон его естества.

Однако он был жив, пробужден и свободен! Его собственный сын сделал ему этот подарок. Его сын! Мужчина запрокинул голову, и звонкий хрустальный смех поплыл над замерзшей землей.

Каждую последнюю ночь он выбирался наружу, чтобы поохотиться на гоблинов, чувствуя, как былое могущество возвращается к нему с каждой новой жизнью, которую он поглотил. Теперь он готов был к чему-то более существенному. И он повернул в сторону Линде, где ждал его настоящий пир.

Мужчины пробили во льду, покрывшем реку, несколько лунок и теперь сидели вокруг них в маленьких деревянных хижинах, которые кое-как защищали их от холодного пронизывающего ветра. Каждый с нетерпением ждал поклевки, ждал добычу, с которой можно было бы поскорее вернуться домой. Их чувства, унылые и простые, ненадолго заинтересовали отца Жона. Не почувствовал он никакого интереса и к полным неясных надежд снам жителей поселка.

Вместо этого он отыскал одну женщину, которая не спала в этот ранний час. Ее тоска была восхитительно глубокой и живой. Женщина сидела на кровати в комнатке на втором этаже небольшого домика, выстроенного на самом краю поселка. Все мысли ее были сосредоточены на судьбе сына, и она никак не могла отделаться от них. Как он мог умереть? Как он мог умереть?

Вокруг домика кружил ветер, требовательно стуча в ставни, словно ребенок. Женщина отперла один ставень и выглянула наружу, пристально всматриваясь в заснеженный ландшафт. Взгляд ее скользнул вдоль тропы, протоптанной под деревьями и ведущей к реке. Они сказали, что Алден был убит там.

Откуда им знать, что обугленные кости принадлежали ее Алдену? Разве не мать должна опознать тело своего ребенка? Может быть, твари оставили на берегу чье-то чужое тело, бросив его рядом с останками Джозефа, а ее единственного сыночка утащили с собой, в рабство, чтобы он прислуживал им в их подземном царстве, страдая от голода, побоев и одиночества.

Какая-то тень, более темная, чем предрассветные зимние сумерки, шевельнулась на краю площадки перед домом.

– Алден! – прошептала женщина. Тень двинулась к реке, и в ее мозгу возникли черты лица сына.

Ее муж рыбачил вместе с остальными и не мог помешать ей немедленно, сейчас же отправиться на поиски Алдена! Женщина бегом пересекла пустые комнаты, схватила покрывало с кресла у камина и завернулась в него. Босая, она выбежала из дома, и отпечатки ее ступней отчетливо виднелись на свежевыпавшем снегу. Она быстро бежала к тому месту, где было найдено обожженное тело, и ее темные волосы развевались на ветру.

Тень подумала, что, когда эта женщина была помоложе, она, должно быть, была очень хороша собой. Теперь же вся ее красота заключалась в ее сердечной боли, в слезах, которые замерзли на щеках, когда она остановилась на полпути к реке, оглядываясь по сторонам в поисках сына.

Темная фигура приблизилась к ней сзади почти вплотную, на достаточное расстояние, чтобы чувствовать тепло ее тела и свободно проникать в ее память. На плечах тени появился точно такой плащ, какой был у Алдена, и его пола легко коснулась плеча женщины.

Женщина резко повернулась, едва сдержав крик радости. Она увидела знакомое лицо.

– Алден! Они не были уверены, что это твое тело! – Она хотела позвать мужа, который рыбачил совсем недалеко, но задохнулась от переполнивших ее эмоций. Вытянув вперед руки, она попыталась дотронуться до лица сына, попыталась отбросить назад упавшие на лицо пряди темных, таких же как у нее волос.

Мужчина схватил ее за запястья. Его руки были холодны как лед.

– Алден мертв, – прошептал голос, – но ты – нет. Ты совершенно живая…

Прикосновение этих рук заставило похолодеть сначала ее предплечья, потом плечи и шею.

– Что… что ты такое? – забормотала женщина.

– Нечто такое, что когда-то было живым. Нечто такое, что станет живым снова, – ответил ей незнакомец голосом Алдена.

От страха у женщины словно пелена с глаз спала. Она все еще видела перед собой лицо Алдена, но теперь она знала, что это лицо не принадлежит, не принадлежало, да и не могло принадлежать ее сыну.

– Кто ты? – осипшим от страха голосом спросила она.

Тень хотела воспользоваться именем, которым называл ее сын; другого имени она не помнила. Но когда губы ее раскрылись для ответа, тень внезапно вспомнила имя, похороненное под огромным количеством других воспоминаний.

– Моргот, – ответила тень и прижала женщину к себе, укрыв ее полами плаща. Женщина некоторое время слабо сопротивлялась, но потом сдалась его силе и неподвижно лежала в его объятиях, пока руки Моргота извлекали из ее тела последнее тепло жизни.

Он аккуратно опустил неподвижную женщину на снег, наслаждаясь жизненной энергией, вскипающей в его теле, чувствуя внутри себя неожиданный прилив нежности к человеческому существу, которое возвратило ему власть его подлинного имени. Вспомнив свое имя, он вспомнил и все остальное.

– Моргот, – прошептал он и поднял голову к усыпанному звездами небу. Память возвратила ему прежнее могущество. Он чувствовал его, такое же горячее, как и пульсирующая в нем жизнь, такое же темное, как отчаяние. Он только что отнял человеческую жизнь, но только разжег свой аппетит. Должно быть, ткань Полотна сильно изменила его, и теперь он обречен вечно охотиться на людей, ища жизнь, отнимая жизнь, чтобы никогда не насытиться.

Запах рыболовов с реки, донесшийся до него вместе с порывами утреннего ветра, привлек и тварей, которые выбрались из своих подземных логовищ. Моргот слышал, как они рыщут в кустах вдоль берега реки, принюхиваясь к трупу, лежащему у его ног, и к кособоким хижинам на льду.

Раньше Моргот предпочел бы оставить гоблинов в живых: преклонение слабых ему всегда нравилось. Но подобное проявление милосердия с его стороны теперь стало невозможным. Сельчане были его скотом, предназначенным для утоления только его голода, и он не собирался делиться своими запасами с этими мерзкими существами.

Уверенный в своей вновь обретенной памяти, Моргот расставил в стороны руки и наклонил голову. Его тело стало истончаться, превращаясь в плывущую туманную дымку, а его мозг принялся разыскивать примитивные мозги гоблинов. Когда все разумы тварей были уловлены им в ментальную сеть его разума, он потряс их мощным импульсом страха и гоблины бросились врассыпную. Часть из них помчалась к холмам, чтобы спрятаться там в самых отдаленных пещерах. Остальные, визжа от страха, высыпали на лед. Рыболовы выскочили из своих хижин с ножами и ледорубами наготове.

Они убили около двух десятков гоблинов. Устав от долгого ожидания у замерзающих лунок, они с удовольствием достали разделочные ножи и принялись свежевать гоблинов, нарезая мясо длинными полосами, чтобы добавлять его в фуражное зерно. Двое рыбаков пошли по следам гоблинов к берегу реки и обнаружили там мать Алдена, лежащую на спине. Плащ ее был расстегнут, а тело посинело от холода. Она лежала на том самом месте, где были найдены останки ее сына. Вторая цепочка следов вела к селу и обрывалась.

К полудню слухи о колдовстве разнеслись по всему погребенному в снегах поселку.

– Теперь, когда я бежал, Полотно не проснется, – заявил Моргот сыну, когда они вместе сидели в подземелье, всего несколько часов спустя.

С рассветом Джонатан не вернулся в поселок. Расстелив на полу одеяло, он уселся на него и принялся зажаривать надетую на прутик рыбу над небольшим костерком. Услышав слова отца, юноша нахмурился.

– Но оно оживало еще до того, как ты попал в него, – возразил он.

– Нет. Это я давал душам силу, – Моргот сурово посмотрел сыну в лицо. – И это я тот бледный мужчина, который разрушил часовню Стражей, – пояснил он, так как Жон уже рассказывал ему о пергаменте, найденном в пещере Ивара.

Джонатан вынул из пламени прутик с рыбиной и принялся отрывать от узкого хребта горячее мясо. Он ел медленно, задумчиво, слушая отца и ничего не говоря.

– Имеет ли это для тебя какое-то значение? – спросил Моргот.

– Нет… просто это… – Жон покачал головой. По-прежнему не глядя на сидящего рядом отца, он спросил его более твердо: – Все-таки почему ты захотел разрушить часовню?

Моргот вскочил и принялся расхаживать из стороны в сторону, подол его серебристого плаща волочился по каменному полу, а мягкие складки отражали свет разноцветных огней на стенах пещеры.

– Пожалуй, пора тебе узнать мою историю. Как и этот монах Гектор, я был продан собственными родителями, и мне очень хочется считать, что они поступили так против собственной воли, поскольку мой хозяин был довольно холоден и властен. Когда я не смог учиться так быстро, как ему хотелось, он показал мне, что такое боль. В конце концов он выучил меня слишком хорошо и начал меня бояться. Ничем иным я не могу объяснить, почему он дал мне задание, которое невозможно было выполнить.

Жители нашего края преклонялись передо мной так, как они никогда не преклонялись перед моим господином. Он почувствовал во мне соперника, он решил использовать меня еще раз, прежде чем настанет конец. Он послал меня уничтожить Полотно, которое грозило вобрать в себя моего хозяина, поглотить его, навсегда заточить его в свою ткань. Он знал, что если мне не удастся уничтожить Полотно, то я сам буду уничтожен вместо него.

– Почему ты отправился один? – спросил Джонатан.

– Мне так приказал мой господин. Уничтожение Полотна должно было стать последним испытанием моей силы. Это задание не казалось мне слишком сложным: сжигающее заклятье – и дело сделано. Ты ведь знаешь, как это просто, особенно с таким могуществом, которым мы с тобой обладаем. Однако на деле получилось не так. Мои огненные шары вернулись ко мне же и чуть не сожгли меня самого. Тогда я бросился на Ткань, несмотря на то что душу мою заполнил страх. Торжествующие вопли моих врагов звенели у меня в ушах, когда я сорвал Полотно с его почетного места. Эта трижды проклятая Ткань внезапно накрыла меня и прилипла. Я пытался сорвать ее, но не смог. Мои кожа и плоть, мои кости и моя сила растворились в нем… – Моргот замолчал и положил руку на плечо сына, как будто прикосновение к живой человеческой плоти могло напомнить ему о том, каким он был до того, как попал в плен к Полотну.

Жон с сочувствием посмотрел на него.

– Я думал, что теперь я умру, – продолжал Моргот, – но случилось нечто еще более ужасное. Вместо забвения моя душа попала в сеть из веры и могущества, и я, не способный пошевелиться, вытянувшись, лежал в ней. Прошел еще один день, и я стал чувствовать примитивные разумы существ, плененных Полотном до меня. Тогда я обратился к своей памяти и стал искать средства, при помощи которых можно было преодолеть колдовство.

Я нашел эти средства. Во вторую ночь моего плена луна ослепительно сияла и была круглой, как солнце. Я взял ее силу и освободил пленников Полотна. Разразилась катастрофа, и Стражи попытались уничтожить ткань Полотна, но тут выяснилось, что все заклятья, направленные против нее, возвращаются обратно и оборачиваются против самого заклинателя. Несмотря на мои усилия и усилия освобожденных душ, которые предприняли отчаянную попытку вырваться, мы не смогли преодолеть заклятья, наложенного Стражами на стены.

И тогда я стал притягивать к себе новых людей, чьи души были наполнены ненавистью или желаниями. Чем больше душ попадало в плен, тем могущественнее я становился, и ни один из Стражей не догадывался о моей силе.

– До тех пор, пока ты не завлек мою мать в Марковию? Моргот кивнул:

– И не поместил в нее свое семя. И теперь я ощущаю твое могущество, могущество столь большое, что подобно моему господину я начинаю трепетать при мысли о том, что может из тебя получиться.

– И ты станешь учить меня… отец?

– Так быстро, как ты сможешь обучаться. – Моргот вышел на середину пещеры и встал на небольшое возвышение, окруженное бассейном с водой. – Пожалуй, пора испытать тебя.

С этими словами Моргот закрыл глаза и высоко поднял руки. Жон смотрел на него во все глаза. Его отец начал длинное и сложное заклинание, напоминающее призыв к мудрости. Над ним появилась в воздухе хрустальная сфера размером почти с голову Гектора. Когда заклинание было закончено, хрустальный шар обрел материальность и тяжело опустился на подставленные руки Моргота. Внутри он был заполнен мерцающим белым туманом. Еще несколько слов, взмах головой, и туман стал принимать форму закрытой книги, чей золотой переплет был украшен перекрывающимися кругами и затейливыми руническими надписями. Жон внимательно прислушался к словам заклинания, и узор на переплете на его глазах стал еще богаче и сложнее. Наконец Моргот опустил шар на уровень груди, произнес последнее слово. Хрустальная сфера пропала, а книга сама собой раскрылась на середине.

Моргот громко прочел текст заклинания, это были те же самые формулы, которые он использовал, создавая книгу. Ему потребовалось на это всего несколько мгновений. После этого он приблизился к Джонатану и вложил тяжелый том в его руки.

– Взгляни-ка на это, – сказал он.

Джонатан посмотрел. Страницы были исписаны мелким, убористым почерком. Здесь были огненные заклинания, замораживающие заклинания, заклинания, чтобы вызвать чудовищ, заклинания, чтобы создавать существа, которые сами накладывают заклинания, и многое-многое другое.

– Первое заклинание, которое тебе нужно выучить – это заклинание, которое поможет твоей лучшей концентрации внимания, – сказал Моргот сыну. – Твоя учеба должна начинаться постепенно. Несмотря на это, мне кажется, что ты научишься всему этому еще скорее, чем я когда-то, – добавил Моргот и рассмеялся громким хриплым смехом. Голова Джонатана машинально повернулась к пещере Ивара. – И еще я обещаю тебе, Джонатан, что буду любить тебя как сына, любить так, как никто никогда не любил меня.

– И я тоже клянусь любить и почитать тебя как отца. Учиться… чтобы никогда не предать тебя. Благословишь ли ты меня, отец?

– Как это?

– Я помолвлен. Скоро я официально женюсь на дочери своего учителя.

– На дочери Ивара? – Да.

– У него тоже есть сила. Конечно, я благословлю твой брак. Чему тут удивляться? Жизнь для меня – драгоценна, и дети тоже, особенно те, которые унаследуют мой дар.

Жон улыбнулся. Взял отца за руку. Ее леденящий холод заставил его вздрогнуть, но ощущение холода исчезло так же быстро, как и возникло, и Джонатан почувствовал прилив тепла и любви, который повлек его на непривычную искренность:

– Колдовские книги и пергаменты Ивара находятся в пещере, которая соединяется с нашей, – сообщил он, указывая на проход. – До его пещеры совсем близко, и я боюсь, что если он услышит нас, то явится сюда, чтобы причинить тебе вред. Пожалуйста, ради него, запечатай проход.

В его просьбе Морготу почудился страх. Повернувшись к узкой расселине, он сделал несколько жестов и произнес одно слово, которое Жон не понял.

– Готово. Мы с тобой можем пройти, остальные – нет, если только ты или я не захотим этого.

– Спасибо, отец, – Жон колебался, так как, по всей видимости, уходить ему не хотелось. Немного помявшись, он добавил: – Кроме того, я не могу больше ночевать здесь. Мой поход в крепость должен был уже закончиться. Если я буду отсутствовать слишком долго, меня будут расспрашивать.

– Расспрашивать тебя будут в любом случае. Стражи не многое умеют, но они не глупцы. Вскоре они поймут, что ты наделал, и сообщат своим союзникам. Их посланец придет днем, так что тебе придется в одиночку перехватить его. Это и будет испытанием твоей верности.

– Может быть, тебе что-нибудь нужно, отец?

– Нет. Приходи завтра после полуночи. Мы начнем заниматься.

Джонатан выбрался из пещеры наружу, спустился по склону холма и пошел в село. В небольшой роще возле дома Маэв он задержался, стряхивая со штанов грязь и поглядывая на небо, где стремительные облака спасались от лучей утреннего солнца. Здесь же, укрытый деревьями от посторонних глаз, он позволил себе заплакать, выплакав горечь предательства.

Джонатан вспомнил слова Лейт, написанные быстрым, неразборчивым почерком. Судя по оставленным ею записям можно было с уверенностью сказать, что Джонатан – сын Вара, зачатый задолго до ужасной ночи в часовне. Но теперь он знал, что это не так, что он – сын Моргота. Так зачем же его матери понадобилось тратить столько времени и писать столь длинную историю, чтобы солгать в самом конце? Он был уверен, что Лейт не стала бы этого делать. Ответ был только один: кто-то намеренно изменил текст пергамента, магическим образом уничтожив первоначальный вариант и написав свой, использовав почерк его матери. Жон узнал об этом заклинании от Ивара. Он не станет пытаться понять, почему Стражи пошли на подлог. Он не простит им обмана и не станет винить себя за все его последствия. Теперь не имеет значения, Вар ли был его отцом или какое-то другое, гораздо более древнее существо. Он, Джонатан, по-прежнему был самим собой, умелым, могущественным и непревзойденным… Он был сыном своего отца.

Лишь только Джонатан вошел в гостиницу через заднюю дверь, в ноздри ему ударил запах пекущегося в духовке хлеба, а на столе в кухне он увидел тесто, которое еще только должно было отправиться в печь. В кухне никого не было, но в гостиной сидело несколько мужчин. Если бы они увидели его возвращающимся из крепости в одиночку, да еще в такую рань, они задали бы ему слишком много вопросов. Жон не хотел этого и поэтому скрылся в потайной ход за стеной холла. С другой стороны, посетители не часто приходили в таверну в столь ранний час, и Джонатан за стеной навострил уши, прислушиваясь к разговору.

– Мать Алдена? Странно, что ее тело нашли на том самом месте, где погиб ее сын, – говорил один из мужчин.

Голоса этого мужчины Джонатан не узнал, зато следующим заговорил Андор, и Джонатан почувствовал его страх.

– Наши сельчане рыбачили совсем недалеко от берега, и если бы она закричала, они наверняка бы услышали ее.

– Это я первым нашел ее, – перебил первый голос. – Обе цепочки следов были совсем свежими, но труп уже замерз.

– Говорил я вам, в этом замешан кто-то пострашнее тварей! – раздался третий голос, и Жон узнал голос Миши.

– Сондра! Принеси еще чая! – позвал Андор. Джонатан услышал, как легкие шаги девушки прозвучали совсем близко, по направлению из кухни в гостиную. Сондра, должно быть, заметила мокрые следы на полу, почувствовала запах свежего утреннего воздуха, который Жон впустил в кухню, так как сразу же после того, как она подала мужчинам горячий чай, потайная дверь отворилась, и девушка скользнула в его объятия.

Тепло, с которым она приникла к нему, успокоило Жона, но он чувствовал, как дрожит ее тело, а слова ее были исполнены тревоги.

– Этой зимой в поселке уже три смерти. Я так рада, что с тобой ничего не случилось! – прошептала она.

– Со мной ничего не может случиться, и я не допущу, чтобы что-то случилось с тобой, обещаю, – шепнул в ответ Джонатан.

Сондра кивнула и расслабилась, ощутив себя в безопасности под защитой его могущества. Он хотел, чтобы она спустилась с ним в пещеру, хотел удержать ее, чтобы признаться в том, что он совершил, но Сондра вырвалась.

– Я должна идти, иначе меня хватятся, – пояснила она и ушла.

Джонатан решил не прислушиваться дальше к разговору мужчин, это было бессмысленно, тем более что он услышал уже достаточно. Спустившись по ступеням в пещеру Ивара, он решил выждать более подходящего времени, чтобы снова появиться в деревне.

Несмотря на то что он довольно долго спал, находясь в обществе отца, отдых не освежил его. Сны его были заполнены одиночеством и отчаяньем. Завернувшись в вытертые шкуры, он улегся у остывшего очага в пещере Ивара и снова стал размышлять над словами, которые его мать записала в своем пергаменте:

«Оно воспользовалось алчностью Вара, чтобы превратить его в вора. А я? Полотно использовало все мелкие размолвки, которые накопились за годы брака с Варом, чтобы сделать меня убийцей!»

А он сам? С тех самых пор, когда он впервые увидел Полотно, он почувствовал, как в нем нарастает страстное желание – жажда власти и поклонения. Его стремление воссоединиться с отцом осуществилось, но осуществилось таким образом, каким он не предполагал, да и не мог предполагать. Теперь, когда дело было сделано, когда он принес Морготу клятву верности, ему оставалось только надеяться, что отец сдержит свое слово и его смертоносное прикосновение не причинит зла всем тем, кого Джонатан любил. Он был молод и слишком уверен в себе, не понимая, что единственной душой, которую Морготу необходимо было уничтожить, была его душа. У Жона больше не осталось богов, которым он мог бы молиться. Он мог утешиться лишь смутными проблесками надежды, и так он заснул.

Жон проснулся внезапно, почувствовав, что он не один.

– Кто здесь? – прошептал он в темноту, уверенный в том, что Ивар узнал его тайну, что Стражи пришли за ним, что Моргот, уловив его колебания, явился убить его.

– Это я, – шепнула Сондра и скользнула к нему под шкуру, – твоя невеста.

– Жена, – поправил Жон.

Он обнял девушку, но ощущение постороннего присутствия, которое разбудило его, не исчезло. Возможно, это была неспокойная совесть. Возможно, его отец проник в пещеру, чтобы посмотреть на них и насладиться их страстью.

– Я не предам тебя, – шепнул Джонатан так тихо, что его не услышала даже Сондра. Ощущение чужого присутствия исчезло. Оставшись наедине со своей возлюбленной, Жон спокойно уснул в ее объятиях.

Дирка вошла в кухню и стала вынимать из духовки последние булки. Куда подевалась эта девчонка? Печь хлеб – это ее работа. Если бы Дирка не спустилась в кухню выпить чаю, хлеб непременно сгорел бы.

В последнее время от Сондры не было никакой пользы. Влюбленная дурочка, чьи глаза настолько заволоклись романтическим туманом, что она совершенно не способна сосредоточиться на работе.

Дирка подумала о своих двух дочерях. Если бы они остались живы, они бы не были так бестолковы и глупы. Прежде чем выходить замуж, они непременно спросили бы совета у матери, и уж конечно их выбор не пал бы на такого молодого и наивного юношу, каким был Жон.

Что касается юноши, то у него не было никакого опыта общения с женщинами. Вряд ли его можно было бы обвинить в том, что он сделал неправильный выбор.

Еле слышный вздох, который мог быть и плодом ее воображения, привлек внимание Дирки к потайной дверце, ведшей в подвальную пещеру. Она осторожно открыла дверь и прислушалась.

Несмотря на то что между ней и влюбленной парочкой пролегал довольно толстый слой камня и глины, Дирке показалось, что она слышит их дыхание, стук их сердец и страстный шепот Жона, бормочущего о своей любви. Заслышав шаги Андора, направляющегося в кухню, Дирка проворно закрыла дверь и отбежала к поленнице. Когда муж вошел в кухню, Дирка спокойно наливала чай.

– Сондра сказала мне, что Жон вернулся, – сказал Андор. – Она пошла к нему, а я пришел посмотреть, как пекутся булки.

– Они давно бы уже сгорели, – раздраженно заметила Дирка. – Печь хлеб – это ее обязанность. В последнее время она отлынивает от работы.

Андор рассмеялся.

– Отлынивает! Дирка, девчонка влюблена по уши, какая тут работа! Разве ты не помнишь, как это было у нас с тобой?

Он взял ее за подбородок и приподнял ей голову, собираясь поцеловать. Его слова неожиданно больно ужалили Дирку. В ее глазах Андор увидел ненависть и жгучую ревность.

– Он не ребенок, Дирка, и не принадлежит тебе. Не забывай об этом, – проговорил он тихо и спокойно, борясь с желанием ударить ее. С тех пор как он научился контролировать свою ликантропию, он ни разу не приходил в такое бешенство. Волчий амулет вокруг его шеи вдруг стал очень тяжелым, и Андор, круто развернувшись, вышел из кухни, в которой ему стало невыносимо душно.

Он не решился присоединиться к мужчинам, которые все еще сидели за столом и остался стоять возле двери в кухню, прислонившись к косяку. Заметив выражение его лица, Ивар подошел к нему и встал рядом.

– Что-нибудь случилось? – спросил он.

Андор покачал головой.

– С Диркой поссорился. Ничего серьезного, но ты ведь знаешь мой темперамент, – произнося последние слова, Андор непроизвольно поглаживал свой амулет. От стола донесся громкий голос Миши:

– Говорю вам, эти смерти были не простыми. Здесь замешано что-то еще кроме тварей, что-то новое и опасное. Нужно присматривать друг за другом, выискивать чужаков среди нас.

Андор снова рассвирепел.

– Я пойду и заткну ему глотку, если ты не хочешь, – прошипел он, обращаясь к Ивару.

– Что бы ты ни сказал ему, слухи только усилятся. Пусть Миша болтает. Всем известно, что Жон увел у него девушку, которой он добивался, и никто не принимает его всерьез.

– Теперь это уже не так, – возразил Андор. Он понял это, наблюдая за тем, как сосредоточенно кивают мужчины за столом, прислушиваясь к словам Миши, даже в себе самом он обнаружил смутную тревогу. Ивар тем временем подошел к столу и успокоил собравшихся несколькими хорошо продуманными фразами. Вскоре после этого мужчины ушли, остался только Миша.

Почувствовав себя неловко в одиночестве, Миша попросил эля. Андор в ответ покачал головой.

– Еще слишком рано, – объяснил он.

– У тебя, должно быть, еще немало дел, – добавил Ивар. Миша глубоко вздохнул.

– Я не уйду, пока не переговорю с тобой, – сказал он Ивару. – Подойди ко мне и присядь… пожалуйста, – попросил он почти жалобно.

Ивар неохотно исполнил просьбу, и Миша бросился исповедоваться:

– Я всегда любил твою дочь, и ты знал об этом. Как же ты позволил ей выйти замуж за чужака, за пришлого?

Ивар, который уже довольно долго терпел Мишину жалость к самому себе и слухи, которые он распускал о прошлом Джонатана, ответил, еле сдерживая гнев:

– Если бы ты любил ее, ты не ударил бы ее в праздничную ночь. Если бы ты любил ее, ты бы больше работал и копил деньги для женитьбы, вместо того чтобы тратить их на эль.

– Значит дело в том, что я беден?

– Ты назвал Жона чужаком, но если вспомнить – и Сондра, и я, – мы оба родились не в этих краях. Мы пришли из еще более жестокой страны, чем эта. Я знаю, что такое настоящая бедность, и еще я знаю, что ты сейчас задумал и как ты хотел бы, чтобы это закончилось. Поэтому я скажу тебе так: даже если бы Жон не появился здесь, я все равно не разрешил бы дочери выйти за тебя!

Миша вскочил на ноги и наклонился над Иваром, который спокойно сидел напротив него.

– Как ты смеешь?..

– Говорить правду? Ты сам этого хотел.

Взмахнув огромными кулаками, Миша отшвырнул в сторону стол. Прежде чем он успел ударить Ивара, рядом с ним оказался Андор.

– Только тронь его, и ты никогда больше не придешь сюда, – прошептал он.

Миша обернулся и посмотрел прямо в голубые глаза Андора, неотрывно глядящие на него. Потом перевел взгляд на Ивара, который даже не встал со своего стула. Оба были меньше, чем Миша, но схватка могла бы быть равной, если бы не слишком очевидное желание Андора разорвать его на клочки. Ивар, напротив, демонстрировал простое любопытство, словно он поднялся над нуждами слабой плоти, обладая огромным количеством смертоносных возможностей защитить себя иным способом.

Андор открыл дверь.

Миша не нуждался в словесном приглашении. Ему потребовалось все его мужество, чтобы не броситься бежать изо всех сил.

В несколько последующих дней Миша во всю мочь пользовался своими скромными талантами. Он запустил еще несколько слухов и с удовольствием наблюдал, как они ширились, овладевая умами жителей поселка. Ивар был в селе чужим. И Дирка. И Сондра. В гостинице всегда были какие-то тайны, были еще до появления Джонатана. Юноша с серебряными волосами был просто катализатором, это он запустил машину убийств. Кто, кроме него, мог сделать это? Кто еще недавно появился в поселке?

«Ноктюрн» продолжал обслуживать посетителей, но большинство приходило в таверну просто из болезненного любопытства. Теперь, вместо того чтобы добродушно перешучиваться с Андором, мужчины угрюмо сидели за столиком, вполголоса переговариваясь между собой. И хотя они по-прежнему просили Джонатана спеть им, казалось, что его голос больше не трогает их так, как это бывало прежде. Они сидели, смотрели на него, а про себя решали, может ли юноша с таким красивым голосом оказаться убийцей?

Глава 14

Несмотря на то что большинство слухов о Джонатане распустил он, Миша не верил большинству из них. Слова Ивара так глубоко уязвили его именно потому, что в них была правда, и теперь Миша находил слишком мало удовлетворения в своей мести. Всякий раз, когда он приходил в гостиницу, его внимание было приковано к дверям кухни. Миша надеялся увидеть Сондру хотя бы краешком глаза, но она старалась не попадаться никому на глаза и выходила в зал, только когда Джонатан пел. И Миша вдруг обнаружил, что готов платить за песни своему счастливому сопернику, лишь бы только Сондра подольше оставалась на виду.

Большинство из его товарищей уже объявили о своей помолвке. Их намерения будут формально освящены во время зимнего празднества, и Миша тоже мог бы стоять рядом с ними, но теперь его место занято другим.

Ивар сказал Мише, что он слишком беден и ленив. Последнее казалось Мише несправедливым, так как он работал наравне со всеми остальными. Дело было в том, что Миша жил вдвоем с матерью и не чувствовал необходимости много зарабатывать. У них был дом, еда и огонь в очаге. У них было даже кое-что из роскоши, но они не слишком в ней нуждались. Кроме того, мать никогда ничего не просила.

Если бы теперь было лето, Миша мог бы больше охотиться и разбогатеть, продавая шкурки бобров и лисиц торговцам из Нова-Ваасы, но зимой денег было взять неоткуда. Деньги! Мысли о золоте постоянно преследовали его, отодвинув на задний план все остальные заботы.

Деньги был» его единственной возможностью добиться руки Сондры.

В их деревне деньги водились только у Андора с Иваром и… у Маэв. Ни у кого в Линде не было их столько, сколько у нее. Мужчины получали от нее подарки и пили вино, которое она покупала за золото.

Золото!

Миша никогда не бывал в ее домике, но он наслушался достаточно историй от тех, кто там побывал. Ему рассказывали о драгоценных камнях и украшениях из золота – огромном богатстве, которого должно хватить даже для того, чтобы понравиться Ивару. Он купит его любовь.

Несколько дней Миша провел в рощице, неподалеку от жилища Маэв. Низко пригнувшись за заснеженными кустами, он наблюдал за домом, ожидая, пока его обитательница покинет его. Когда он в третий раз пришел в свое укрытие, ему повезло. Маэв вышла из дома и, прикрывая лицо полой плаща, направилась в деревню. Миша дождался, пока ее фигура не исчезла среди домов на окраине деревни, и, прячась в тени, осторожно спустился с пригорка к калитке сада. Без труда открыв сломанный засов, он проник во двор и, выломав ставень, забрался в дом.

Внутри было темно и пусто, сладко пахло мускусной настойкой и экзотическими духами. В неярком зимнем свете, который проникал в дом сквозь сломанный ставень, он разглядел несколько шелковых шарфов, свисающих с вешалки у двери, хрустальные кубки на столике и бутылку дорогого вина из облачных ягод.

Первым делом он выпил вино, выпил прямо из горлышка, так что липкая алая жидкость потекла у него по подбородку. Держа недопитую бутылку в руке, он стал рыться в содержимом многочисленных коробочек, сложенных на трельяже под зеркалом. Среди украшений действительно попадались золотые монеты, и Миша ссыпал их в кожаный мешок, который он принес с собой. Подумав, он опустил в мешок и украшения.

«Свадебные подарки», – подумал он и рассмеялся. Поднеся к губам горлышко бутылки, чтобы сделать последний глоток, он заметил какую-то темную тень, которая заслонила льющийся из окна свет. Повернувшись, он увидел стоящую у окна Маэв.

– Интересно, где ты собирался продать эти безделушки, вор? – спросила Маэв, входя.

Миша попытался ответить, но Маэв с такой силой толкнула его на стену, что весь дом задрожал. Бутылка выпала у него из рук и разбилась на каменном полу. Маэв пугала его так же сильно, как и Андор, но она была женщиной и не могла сравниться с ним в силе. С яростным рычанием Миша бросился на Маэв, сбил с ног и вместе с ней упал на пол, придавив ее своим телом.

Он свирепо молотил ее тяжелыми кулаками, но Маэв яростно отбивалась. Тогда Миша подобрал с пола отбитое горлышко бутылки и с размаху всадил его ей в лицо, выдавив один глаз и сильно порезав рот. Маэв вцепилась в него с удвоенной силой. Миша снова и снова всаживал в нее острое стекло, но раны, которые он наносил, – ужасные раны – затягивались у него на глазах. Миша в отчаянье продолжал атаковать, но сам слабел от своей неистовой атаки, так что в конце концов Маэв сильным движением сбросила его с себя.

Осколок бутылки выпал из Мишиных рук. Лежа на полу, он тяжело дышал, глядя, как Маэв встает и, пошатываясь, идет к нему. Последние царапины исчезли у нее на руках и на лице, когда она потянулась к нему.

– Ты хотел ограбить меня? Мне следовало знать, что ты не годишься ни на что другое, кроме как стать дичью. Зима нынче суровая, и гоблины с радостью подберут то, что останется после меня, – голос Маэв был так мелодичен, что страшная угроза прозвучала, как пение.

Миша ничего не мог возразить; он лежал на полу опершись на локоть и пытался отдышаться. На лице Маэв появилось какое-то загадочное выражение.

– Мои слуги рассказали мне обо всех слухах, обо всех глупостях, которые ты говорил об обитателях гостиницы. Может быть, Ивар разрешит мне снова приходить туда, когда узнает, как я поступила с тобой.

Ухватив юношу под мышками, Маэв без усилий поставила его на ноги.

– Кто-нибудь видел, как ты вошел сюда?

Миша испуганно затряс головой. С шелковистым смешком Маэв указала ему на стул.

– Сядь! – велела она, приказывая ему, словно псу.

Миша подчинился, уверенный в том, что любая попытка спастись означает для него скорую и лютую смерть.

– Знаешь ли ты, что я такое, Миша?

Это был один из тех вопросов, о которых Миша не осмеливался даже задумываться. Он снова покачал головой.

– Скоро ты это узнаешь.

Миша тупо уставился на нее, ожидая немедленного преображения. Маэв же взяла кусок ткани, намочила его и принялась смывать с лица капельки засохшей крови. Затем она уселась напротив него со злобным и мстительным выражением на лице.

Когда смотреть в ее мерцающие глаза стало совершенно невыносимо, Миша нарушил молчание:

– Что это мы делаем?

– Ждем ночи, – ответила Маэв, нежно проводя кончиками пальцев по его руке. Рука Миши дрожала.

– Но до ночи еще несколько часов, – Миша попытался улыбнуться. – Может быть, у тебя есть вино?

– Есть. На полу, – Маэв перебросила через плечо свои длинные темные волосы и принялась собирать с пола осколки стекол.

Миша подпрыгнул, ударил ее ногой в подбородок и, когда Маэв опрокинулась на пол, метнулся к дверям. Одна из рук Маэв сомкнулась на его лодыжке, и Миша тяжело упал на каменный пол. Отбитое бутылочное горлышко немедленно прижалось к его шее.

– Сядь на место, Миша. Попытаешься еще раз – и я вырву тебе глаза.

Миша подчинился. В хмуром молчании он наблюдал, как серый квадрат света из окна бледнеет и исчезает на ковре. Вместе с ним таяли и его надежды. Наконец стало настолько темно, что Маэв зажгла лампу. В ее свете стало отчетливо видно, что в одной руке она держит нож, а в другой – песочные часы.

– Мы сыграем с тобой в одну игру, Миша. Сейчас ты выйдешь отсюда и побежишь, но не в поселок, а из него. Когда время в часах пройдет, я последую за тобой.

– А если я откажусь?

– Это моя охота, Миша. Ты либо сыграешь в эту игру, либо умрешь сейчас, и умрешь очень болезненно. Чуть позже взойдет луна, она осветит тебе дорогу. Если ты побежишь хорошо и быстро и будешь делать, как я скажу, обещаю убить тебя быстро. Может быть, тебе даже удастся спастись, но в этом я очень сомневаюсь.

С этими словами Маэв перевернула часы, открыла дверь и протянула Мише нож, держа его рукояткой вперед. Миша схватил нож и выбежал в открытую дверь. Маэв стояла на крыльце и смотрела ему вслед. Достигнув Тиморийской дороги, Миша заколебался, затем повернул и помчался в поселок.

Маэв этого и ожидала. Радостно засмеявшись, она запрокинулась назад и издала низкий, мрачный вой. В следующую минуту двое из ее стаи уже откликнулись на зов. Ее сделка с Мишей закончилась. Маэв подняла руки к лицу и вдохнула его запах, ставший особенно едким от страха. Раздеваясь, она подумала о том, что пытка должна доставить ей удовольствие.

Впервые она заметила, как Миша наблюдает за ее домиком, несколько дней назад. Зная о том, что несколько слов, сказанных ему украдкой кем-нибудь из ее слуг, могли направить его алчность в другую сторону, она все же позволила ему проникнуть к себе. Зима выдалась долгой и одинокой, и желание вновь ощутить вкус человеческого мяса все росло и росло. В последний раз она охотилась на человека так давно, что теперь даже три ведьмы не осудили бы ее за одну ночь развлечений.

Последние песчинки упали в узкое горло часов. Огромный волк спустился по ступеням крыльца и понюхал воздух.

Мише нередко случалось по ночам бродить по улицам Линде, но никогда еще он не оказывался ночью один в густом лесу. Теперь все его мрачные выдумки, которыми он пугал ребятишек, вернулись к нему самому и его страх многократно усилился. Страшные тени мерещились ему впереди и сзади и со всех сторон. Только остановившись, он смог разглядеть двух крупных волков, которые обнажали кривые клыки, готовясь напасть. Миша попытался обойти их, но волки снова отрезали ему дорогу в поселок. Он уже видел маленький дом матери, а яркий свет гостиницы бил ему прямо в глаза. Миша открыл рот, чтобы позвать на помощь, и волки придвинулись ближе. С криком ужаса Миша развернулся и помчался в холмы к востоку от поселка. Волки молча бежали по сторонам.

Миша полагал, что полчища голодных гоблинов доберутся до него гораздо раньше Маэв, однако в лесу было удивительно тихо, как будто все твари узнали об охоте и предпочли держаться подальше. У него был нож, и он надеялся, что, если Маэв настигнет его, нож послужит ему оружием. Он не стал гадать, какое обличье будет иметь Маэв, напав на него. В любом облике она была просто женщиной, пусть и могущественной, но всего лишь женщиной.

Прошло некоторое время, и Миша заметил, что больше не слышит тяжелого бега преследовавших его волков. Он попытался было убедить себя в том, что ему удалось убежать от них, но тут до его слуха донесся новый звук. Кто-то в одиночку шел по его следам. Если это Маэв, то перед схваткой с ней ему необходимо отдышаться. Миша прислонился спиной к куче камней и стал ждать нападения.

В тени деревьев появилась лиса. Просто лиса. Лисица уселась ниже него на склоне холма и подняла вверх умную мордочку. Миша облегченно вздохнул и внимательнее всмотрелся в великолепного зверя. За эту серебристую шкурку можно взять немалые деньги. Возможно даже…

Внезапно его сердце забилось быстрее, чем когда он мчался через лес. В лунном свете он разглядел, что лисьи когти выкрашены в красный цвет, и на его глазах лапы зверя стали удлиняться, превращаясь в человеческие руки с тонкими пальцами и накрашенными ногтями!

– Маэв? – прошептал Миша.

Она атаковала, вырвав нож из его руки и прокусив ему запястье своими острыми лисьими зубами. Затем она отпрянула и позволила ему бежать дальше, пока он не остановился в другом месте, чтобы перевести дух.

Ущербная луна успела подняться в зенит и снова опуститься к горизонту, когда Маэв надоела эта игра. Запястье одной руки юноши было сломано и кровоточило, на другой руке недоставало трех пальцев. Падая на снег – а теперь Миша падал очень часто, – он вскрикивал от боли, вскакивал на ноги и пробегал несколько ярдов, прежде чем, ослабев от страха и от потери крови, снова падал.

На просторной поляне в лесу, залитой лунным светом, Маэв вышла ему навстречу и поднялась на задние лапы. Ее конечности выглядели почти как человеческие, но лицо оставалось лисьей мордой, а тело поросло густым серебристым мехом. Миша не сопротивлялся, когда Маэв подошла к нему и сложила его окровавленные руки у него же над головой. Длинная, узкая морда скользнула под подбородок Миши, и горячее дыхание обожгло шею.

– Оставь меня в живых, Маэв! Позволь мне служить тебе…

Острые зубы впились ему в горло, и Миша упал навзничь, а Маэв оседлала его.

Бледный туман, заклубившийся между деревьями и закрывший на миг лик луны помешал Маэв немедленно прикончить жертву. Туман подкрался ближе, закружился мерцающей воронкой и медленно превратился в фигуру человека. Маэв внезапно почувствовала, как ее собственная сила куда-то уходит, исчезает, течет, как песок в часах. Помимо своей воли Маэв сбросила обличье лисицы и осталась обнаженной на холодном ветру.

Серебристые волосы, светлые глаза, мерцающие серебром в лунном сиянии…

– Джонатан? – шепнула Маэв, хотя незнакомец выглядел гораздо старше и был слишком матерым, чтобы оказаться Жоном.

– Я ощутил его страх и его боль. Тебе нужна плоть, мне нужна жизнь. Мы поделим его, – сказал мужчина, опускаясь на колени возле Миши, который неподвижно лежал на снегу, широко раскрыв глаза. Рот его округлился от ужаса. Руки мужчины закрыли глаза Миши.

– Угощайся, – пригласил он Маэв, касаясь губами лба юноши.

Силы вернулись к Маэв так же быстро как и пропали, и она снова превратилась в подобие лисицы. Крепко упершись задними лапами в снег, Маэв своими человеческими руками задрала тунику юноши и впилась острыми зубами в мягкую плоть на животе. Ей не было необходимости указывать, чтобы она причиняла своему врагу сколь возможно сильную боль, так как она и так заживо пожирала его. Серебряный лорд явно одобрял ее старания, и Маэв впервые за многие годы захотелось сделать все, что было в ее силах, чтобы доставить удовольствие кому-нибудь другому. Почему – она не спрашивала ни его, ни себя. Его могущество и сила были достаточной причиной.

Тело у нее в пасти становилось все холоднее и холоднее. Маэв подняла голову и отодвинулась, глядя, как призрак приканчивает жертву, извлекая из нее последние капли жизни.

Она ожидала похвалы, но мужчина – если таков был его подлинный облик – всего лишь довольно холодно посмотрел на нее и шепнул:

– Забери тело туда, где его найдут.

– А потом? – спросила Маэв, но серебристое видение уже начало таять, растворяться в лунном свете и через минуту пропало совсем.

Маэв понюхала воздух и обнаружила какой-то приторно-сладкий запах, который сильнее всего ощущался на застывшем лбу Миши. Если у привидения есть запах, значит, это не бесплотный дух, а некое существо, обладающее могуществом, равного которому не было ни у кого в Тепесте, за исключением, быть может, трех ведьм. Она найдет и очарует его. Маэв знала, что это будет нелегко, но ее уловки никогда раньше ее не подводили.

Однако сейчас ее ждала работа. Приподняв тело за ноги, Маэв поволокла его вниз по холмам и бросила его у самых дверей гостиницы.

Тонкий серп луны коснулся верхушек деревьев. До рассвета оставалось всего несколько часов, а Маэв не хотела, чтобы следы Серебряного лорда стали трудноразличимыми. Бросив на окоченевшее тело последний взгляд, Маэв побежала вверх по холмам, туда, где она в последний раз видела загадочного человека.

В подземной пещере сына Моргот уселся на пол. Его тело довольно гудело, наслаждаясь поглощенной жизнью и вчерашним открытием. Оказывается, в этом краю тоже есть силы, которые он может заставить служить своим целям. Женщина, которую он встретил в лесу, была первой из многих, кого он отыщет и использует как свою ударную силу, пока ему не удастся освободить заключенные в Полотне души. Что за находка эта ведьма! Красивая. Умная. Исполненная ненасытной жажды крови, по силе почти равной его собственному неутолимому голоду. Сегодня ночью она отыщет его, он знал это наверняка. Ожидая ее прихода, он перебирал в уме все способы, какими она сможет послужить ему.

Маэв не разочаровала его. Она нашла его даже быстрее, чем он ожидал, пробравшись на четырех лисьих лапах сквозь узкую щель в скалах.

– Женщина, – произнес Моргот, и лисица превратилась в человека. Маэв не пыталась подняться, просто уселась на пятки и стала с восхищением оглядываться по сторонам. Ей нравились и сама пещера, и свет, который ее наполнял, – свет, который шел из самих стен.

И он ей тоже нравился.

Вытянув вперед руку, Моргот назвал свое имя. Не вставая с колен, Маэв приблизилась к нему и поцеловала кончики его пальцев.

– Я все сделала, как ты хотел, – прошептала она. Ее голос был так же красив, как и ее прекрасное тело.

– А если я попрошу большего?

– Я сделаю все, что ты захочешь, – Маэв еще раз поцеловала руку Моргота и приложила ее тыльной стороной к своей щеке, благодарная ему за то, что он не вырвал своей ладони.

– Расскажи мне о силах, которые есть в этом краю, – приказал Моргот.

И, несмотря на то что она явилась сюда, чтобы выведать его тайны, Маэв рассказала ему о трех колдуньях, о гоблинах, о мужчинах, которых она очаровала, чтобы потом превратить в оборотней, готовых служить ей. Когда она закончила, Моргот улыбнулся.

– Останься здесь со мной на весь день, – предложил он. – Завтрашней ночью мы отыщем твою стаю и поохотимся вместе.

Маэв, восприняв его слова как приглашение, рассмеялась игриво и погладила его по ноге. Моргот спросил:

– Ты ведь бесплодна, не так ли?

– Да, – ответила Маэв.

В прошлом такой ответ всегда играл Маэв на руку. Но не теперь. Моргот оттолкнул ее и улегся на узкой койке, прижав колени к груди. Шепнув несколько слов, Моргот сделал рукой непонятный жест, и вокруг него появился сверкающий хрустальный цилиндр. Его тело сморщилось, как пустой винный мех, и вскоре превратилось просто в высушенную, сморщенную оболочку, наполнить которую жизнью мог только закат солнца. Маэв, больше потрясенная тем, что ее отвергли, нежели чудесным превращением, совершившимся на ее глазах, попыталась выбраться из пещеры, но обнаружила, что проход, сквозь который она попала сюда, магическим способом заперт. Повернувшись к тому, что осталось от Моргота, она спросила:

– Можно мне уйти и вернуться перед закатом?

Мумия, казалось, улыбнулась. Высохшая рука с громким шелестом шевельнулась.

– Ступай, прелестная лисичка, – проскрежетал Моргот. Его глаза смотрели ей вслед до тех пор, пока она не вышла из пещеры.

Оборотень. Укусы на шее и растерзанный живот Миши ясно свидетельствовали, кто был убийцей. Следы на снегу, очень похожие на человеческие, говорили о том же. Раны были совсем свежими, и все же тело замерзло и стало твердым как камень, как и труп матери Алдена. Твари не трогали тела. Довольно странно, что в последнее время тварей вообще не было видно, хотя в другие зимы окрестности села буквально кишели ими. В лучшие времена жители деревни могли бы порадоваться отсутствию гоблинов. Но только не теперь.

После того как Миша был найден мертвым, многие жители деревни припомнили драку между ним и Джонатаном, их постоянное соперничество из-за Сондры и обвинили Жона в смерти Миши. Однако когда было найдено еще одно тело, а затем еще одно – оба замороженные и обгрызенные острыми зубами, жители заколебались, так как в обе ночи Джонатан на глазах у многих свидетелей пел завсегдатаям таверны. Джонатан, естественно, был немедленно избавлен от всех подозрений, и поселяне в ужасе гадали, что за существо, более страшное и извращенное, чем в самых мрачных легендах, поселилось в окрестностях Линде.

Каждый вечер залы гостиницы наполнялись народом. Мужчины приходили, чтобы обсудить последние слухи об убийствах, но приводили с собой своих жен и детей. Оставлять их дома одних было небезопасно. Компания друзей да песни в таверне стали их единственной отдушиной, единственным средством хоть на короткое время избавиться от постоянного, терзающего душу страха.

Посетители часто просили Джонатана спеть им. Его голос утешал их, а песни трогали до слез. И хотя Жону щедро платили за его талант, он избегал петь в комнатах, переполненных народом, несмотря на то что Ивар не советовал ему уединяться. Юноша послушно исполнял эту свою обязанность, однако Андор заметил, как в глазах Жона появляется страх, стоит ему только услышать новую сплетню, хныканье детей или испуганный шепот женщин, и не винил его за то, что он избегает общества жителей деревни.

Пятое тело. Шестое тело. Двое старейшин внезапно пропали. Подозрение пало на Маэв, так как когда-то обоих довольно часто видели в ее обществе. Несколько мужчин отправились к ее домику, но обнаружили его пустым, только на снегу у крыльца были свежие следы башмаков. На следующий день мужчины снова пошли туда и опять никого не нашли. Большинство селян сходились во мнениях, что следующим будет обнаружено ее тело, но многие считали, что Маэв может быть каким-то образом причастна к убийствам.

Андор знал правду. Это он обнаружил тело Миши и ведьмины следы на снегу вокруг. Она оставила их преднамеренно, этот знак был понятен только Ивару и ему, и Андор тщательно затер следы, прежде чем кто-то успел их заметить, действуя не столько из преданности, сколько из сочувствия к проклятью, которое объединяло его с Маэв. Ему было известно, что среди жителей Линде были и другие оборотни. Как и он, они пока справлялись со своим проклятьем, и Андору не хотелось видеть, как испуганные жители Линде затравят и прикончат их, как опасных зверей.

Андор не знал, случалось ли Маэв убивать людей прежде, однако ему было известно, что она часто охотилась, добывая себе пропитание, в обличье лисы. Он не мог обвинять ее за эти стремительные набеги, как не мог осуждать ее за то, что она попыталась покончить со своим одиночеством, взяв к себе Лейт в качестве компаньонки и подруги. Он прекрасно понимал, что такое одиночество, особенно теперь, когда Дирка из-за ревности стала раздражительной и злобной.

С тех пор как Андор и Ивар запретили Маэв появляться в гостинице, она ни разу не заговаривала с ними на людях. Изредка, когда Андор случайно встречался с ней один на один, она вела себя с ним так же дружелюбно, как когда-то. После того как гостиница опустела, а его домашние улеглись спать, Андор отправился к жилищу Маэв, приготовив для нее несколько буханок свежевыпеченного хлеба и много-много вопросов.

Маэв не было дома, но дверь оказалась не заперта, и Андор вошел. Сидя в окружении ее сокровищ, он размышлял над тем, скажет ли Маэв правду или солжет. Особенно не нравилось Андору то обстоятельство, что амулет, который он носил, уменьшал его силы. Пока он носит его, Маэв способна очаровать его одним взглядом, простым звуком своего голоса. Нарушив слово, данное себе много лет назад, Андор снял с цепочки серебряную голову волка и опустил в карман. Немедленно сила оборотня хлынула в него, принеся с собой желание поохотиться. Однажды ему удалось справиться с собой без помощи этой побрякушки Ивара, и Андор надеялся, что это снова удастся ему теперь, несмотря на то что желание и голод внутри ощущались им во сто крат сильнее, чем когда-либо.

Наконец Маэв вошла в двери, имея облик вполне человеческий. Дотронувшись ладонью до его плеча в знак того, что она помнит об их сходстве, Маэв зажгла лампы. Ее темно-синяя накидка с капюшоном и отороченные серебристым мехом башмаки сидели свободно, и Маэв легко их сбросила. Однажды она уже была одета таким образом. При виде этой одежды и самой Маэв Андор неожиданно погрузился в воспоминания, удивленно отметив про себя, насколько свежи и болезненны они до сих пор оставались.

– Так много людей погибло, – сказал он наконец.

Маэв сидела напротив него, утопая в мягком кресле, задумчиво проводя тонкими длинными пальцами по его изогнутым резным подлокотникам. Взгляд ее был устремлен на открытую дверь, словно она ждала кого-то еще.

– Я видел твои следы рядом с телом Миши, – снова заговорил Андор.

– Много же тебе понадобилось времени, чтобы придти ко мне, – с горечью заметила Маэв.

– А почему ты вообще хотела, чтобы я пришел?

– Таких, как мы, слишком мало в этих краях, и все мы слишком изолированы друг от друга. Так не должно быть, Андор.

– С каких это пор лисица ищет общества волка? – спросил Андор.

Несмотря на то что у обоих были сходные возможности, однако их природа и характеры существенно отличались. Волки охотились стаями; лисицы были охотниками-одиночками, вполне самостоятельными и самодостаточными.

– Я унаследовала волчий облик от своего отца, – напомнила Маэв. – В этом отношении мы с тобой одинаковы.

– Почему ты снова начала убивать после стольких лет воздержания?

В ее глазах появилось отчаяние, а за словами ответа Андор почувствовал ложь:

– Ты тоже почувствовал изменения в воздухе, почувствовал настоятельную необходимость сдаться, уступить своему желанию, иначе ты не снял бы свой амулет. Ты хочешь, чтобы тебя искушали, хочешь уступить и воспользоваться своей силой. Разве не так?

– Почему это ты думаешь, что тебе не грозит опасность?

Маэв все так же смотрела на дверь, а не на него.

– Я хорошо защищена, даже против колдуний. Я свободна и могу воспользоваться своими возможностями. Никто не сможет меня остановить.

– Праздник зимы не так уж далеко, Маэв. Гоблины, похоже, покинули наши края. Деревне понадобится жертва, и можешь быть уверена, что они уже ищут подходящую кандидатуру.

– Я защищена, – повторила она и добавила: – Волк!

Это слово разбудило дремлющего в Андоре зверя. Кожу его нещадно защипало, он хотел было откликнуться на зов, но с трудом подавил в себе это желание. Сражаясь со своей ликантропией, он сунул руку в карман и сжал в кулаке амулет. Стоило только ему дотронуться до серебряной волчьей головы, как в комнату сквозь открытую дверь просочился снаружи серебристый, клубящийся туман. Рука Маэв вцепилась в его запястье и принялась отрывать его пальцы от амулета. Тело Маэв покрылось мехом, а в руке была неженская сила, свойственная ее лисьему облику. Острые когти впились в кожу Андора.

Запах его собственной крови возбудил Андора. Острая боль подстегнула все его нечеловеческие чувства, и вместе они сломили то, что оставалось от его воли и решимости. В агонии Андор принялся раздирать на себе одежду, в то время как его члены изменяли свою форму, а сквозь черты лица все явственнее проступал звериный лик.

Маэв выбежала через дверь. Андор помчался за ней, но на свежем воздухе весь его гнев куда-то пропал, унесенный ветром, который ерошил у него на спине жесткую серую шерсть. Нетронутый снег ослепительно сверкал под луной, а дразнящие запахи, разлитые в воздухе, звали его к холмам.

Андор завыл и помчался вслед за Маэв.

Глава 15

Иногда ночью, когда луна не была полной, Полотно подчас напоминало о себе тягостным ощущением присутствия, которое повисало над крепостью, словно наблюдая за Стражами, испытывая их и выискивая способы лишить каждого из них собственной воли. Это присутствие никогда не выдавало себя зримым образом или видением, его можно было только время от времени ощущать. Через несколько ночей, после того как Жон покинул крепость, Стражи почувствовали, что и ощущение постороннего присутствия тоже их покинуло. Маттас первым высказал свои подозрения вслух. Он сделал это неохотно и был поражен, когда остальные быстро с ним согласились. Каждый из Стражей заметил, что их бремя значительно полегчало.

– Это мальчишка, – заявил Маттас. – Кто-то обучил его какому-то трюку, при помощи которого он ухитрился вытянуть энергию прямо из ткани Полотна.

В этих его словах были тревога и упрек, адресованный непосредственно Лео, хотя обращался Маттас сразу ко всем Стражам.

– Энергию нельзя украсть так просто, – возразил Лео так мягко, как только умел.

– Все, однако, уверены: что-то изменилось, – заявил Доминик, – и мы должны дознаться, что это такое.

В руках Доминик вертел амулет, и остальные Стражи с опаской на него косились. Они уже догадались, что необходимо проделать.

Этой ночью, пока остальные дожидались снаружи, Гектор и Доминик вместе вошли в часовню: Гектор нес в руках факел, а Доминик сжимал амулет. Остальные Стражи заперли за ними двери и начали тихо молиться о силе, стойкости и успехе, а также о жизни двоих своих собратьев. Доминик намеревался вызвать души Полотна и задать им несколько вопросов. Этот ритуал был подробно записан в истории Ордена. Несмотря на то что этим заклинанием часто пользовались в те дни, когда Орден был могущественен, никто из оставшихся в живых Стражей ни разу не осмелился к нему прибегнуть.

Фактура ткани Полотна постоянно менялась, но черты лиц пойманных им оставались неизменными. Некоторые из пленников Полотна были различимы лучше, некоторые хуже, и Стражи довольно часто видели лицо Вара, которого они между собой прозвали «красным», прочтя завещание Лейт; или саму Лейт с ее развевающимися каштановыми волосами. Несколько оборотней, которые когда-то захватили город, где раньше хранилось Полотно, были так же неразлучны в плену, как и в своей прошлой жизни, и их всегда видели на Полотне вместе.

Более могущественные существа прятались более тщательно. Серебряный лорд, который принес Ордену так много горя, появлялся либо на заднем плане, либо где-нибудь в углу, а подчас его бледное лицо вытягивалось во всю ширину или во всю высоту Полотна, так что разглядеть черты его лица было невозможно. Он прятался лучше всех остальных. Каждое имя, однако, было записано, а Доминик знал все имена наизусть.

Он схватился за один угол Полотна, а Гектор крепко сжал другой. Вместе они натянули Полотно и расправили складки таким образом, что Доминик мог видеть всю ткань. С легким вздохом страха, чувствовать который должен был каждый из братьев Ордена, Доминик начал вызывать души.

Произнеся какое-то имя, Доминик замолкал и ждал результата. Ткань Полотна начинала легко трепетать в их руках, когда названная по имени душа пыталась отозваться.

Доминик произносил имена медленно и громко, всякий раз получая ответ. Наконец он добрался до самого страшного их противника, существа, имени которого никто не произносил вслух с тех самых пор, как был разрушен их замок:

– Моргот!

Никакого ответа, словно Полотно было не Полотном, а простым куском ткани, словно часовня была обычным штабелем кирпича.

– Я приказываю тебе показаться, Моргот!

Гектор испуганно втянул голову в плечи, так как ему показалось, что слово «приказываю» не слишком годилось в данном случае. Он ожидал огненного ливня, удара молнии, направленного из ткани Полотна прямо в амулет Доминика. Именно этого следовало ожидать от Моргота, однако Серебряный лорд ничего такого не предпринял.

Доминик задумался, вдруг имя Моргота было записано неправильно. Тогда он попробовал его в различных вариантах, но так же безрезультатно. После этого он продолжил вызывать души по порядку и, дойдя до конца списка, произнес самое печальное из всех имен:

– Лейт!

Он сказал это ласково и негромко, словно боялся, что пробуждение может причинить ей боль.

Легкий бриз коснулся щеки Гектора, и пламя факела в его руках затрепетало. Когда он повернулся, чтобы отыскать отверстие, из которого на него вдруг пахнуло прохладным воздухом, у него под башмаком вдруг подалась каменная плита пола.

Гектор выпустил край Полотна, вручил факел Доминику и поднял каменную плиту, которая оказалась незакрепленной.

– Откройте двери! – крикнул Доминик остальным монахам, которые с нетерпением ждали снаружи. – Идите сюда, взгляните, что нашел Гектор!

Пето, самый маленький из Стражей, прополз подземным ходом до того места во внутристенном коридоре, откуда он начинался. Лео поспешил в библиотеку и обнаружил незапертую шкатулку, в которой хранился пергамент с письмом Лейт к сыну. Он был уверен, что шкатулка была открыта уже довольно давно, хотя как раз по этому вопросу трудно было сказать что-то определенное.

– Тебе следовало показать ему письмо матери несколько лет назад, – заявил Маттас. – У мальчишки никогда не было призвания, и Полотно не влекло его.

– Разве твоя жизнь в его возрасте была уже определена? – осведомился Доминик.

Маттас нахмурился. Огонь, выжегший его глаза, уничтожил и часть его памяти.

– Я не могу вспомнить, – признался он наконец.

– Зато я помню, – вступил в разговор Гектор. – Я думал, что как только мне удастся сбежать от своего господина, я сразу женюсь и воспитаю не меньше дюжины детей. Вместо этого я оказался здесь и воспитал только одного. Что бы ни натворил Джонатан, он совершил это только по неведению.

– Или под влиянием Полотна, – добавил Маттас.

– По неведению! – настаивал Гектор, пытаясь сдержать свою ярость. Гектор воспитал Джонатана и не собирался позволять никому несправедливо обвинять своего любимца. – Кроме того, мне кажется, что еще не поздно все поправить.

– Существует одна причина, еще более важная, почему нам нужно отыскать Жона как можно скорей, – заявил Лео. – Часовня защищена заклятьем со всех сторон. Если Жону удалось проникнуть в нее, несмотря на заклятье, это означает, что его непременно должно тянуть к Полотну. Иного объяснения я придумать не могу.

– Невероятно, – фыркнул Маттас.

– Лео прав, – поддержал товарища Доминик. – Один из нас должен отыскать Жона и сказать ему правду. Кто пойдет?

Доминик управлял заклятьями, которые удерживали души в плену Полотна. Маттас не мог путешествовать. Пето был еще мал. Слишком явная любовь Гектора к Жону могла помешать ему быть беспристрастным. Лео оказался единственным, кто мог отправиться в путешествие, а его мастерство чародея могло помочь ему защитить себя, если Джонатан окажется слишком опасным.

Горные тропы все обледенели, а ветер дул пронизывающий и холодный. Гектор проводил Лео до половины пути из крепости до Тепеста.

– Не суди Жона чересчур строго, когда отыщешь его, – сказал он на прощанье.

– Я должен найти Андора или Ивара и рассказать им о том, что произошло. Что касается Джонатана… – Лео вздохнул. – Я сделаю все возможное, чтобы привести его обратно.

Подземный тоннель, ведущий в Тепест, мог надежно укрыть Лео от пронизывающего ветра и холода, однако под землей пахло гнилью, словно огромное чудовище заползло в пещеру и издохло. Лео медленно шел по извилистому тоннелю и прислушивался к странным шорохам и возне, которая слышалась отовсюду. Навряд ли летучие мыши, гроздьями свисающие с потолка вместе с клочьями толстой и липкой паутины, в которой шевелились мохнатые пауки, могли производить столько шума.

Запах становился все сильнее, а звуки стали еще громче. Наконец Лео догадался, что это такое.

Гоблины.

Лео довольно долго жил в Тепесте, прежде чем присоединиться к братьям Ордена, и повадки гоблинов были ему хорошо известны. Однако за все те годы, что Лео провел в крепости, никто и никогда не слыхал, чтобы гоблины отважились забраться в эти тоннели. Подземный ход находился уже на территории Марковии, а гоблины смертельно боялись Маркова и его зверолюдей.

Выход из подземелья был только один, и Лео был уверен, что гоблины, несомненно, станут поджидать его именно там. Наверняка они уже услышали его шаги и учуяли запах. Лео зажег второй факел еще до того, как первый догорел, и прижал к бедру лезвие короткого острого меча, который он нес с собой. Огонь факела и тяжесть оружия успокоили его даже сильнее, чем заклинание, которое он начал готовить, продолжая двигаться вперед.

По мере того как Лео приближался к выходу, гоблины отступали перед ним. Он слышал, как они переговариваются между собой на своем грубом языке сразу за границей света факела. Он не мог поэтому определить, сколько будет у него противников, но знал, что их будет достаточно, чтобы наверняка одолеть одинокого путника. Отступить он не мог – любое проявление страха могло вызвать немедленное нападение. Лео плотнее завернулся в плащ и ускорил шаг, бормоча первые строки огненного заклинания.

Выход из пещеры был теперь прямо перед ним. Гоблины сгрудились по сторонам прохода, прячась в тени в устье пещеры, тихонько поскуливая от страха и неуверенности. Теперь Лео мог разглядеть их всех: их было больше тридцати. Эти твари ненавидели дневной свет, но сейчас они скорее склонны были убежать от него, не желая нападать.

Лео приблизился к гоблинам так близко, что от резкого запаха их тел на глазах у него выступили слезы. Осветив их факелом, Лео увидел, что большинство тварей были совсем молодыми и среди них было немало самок с детенышами. Выражение их лиц показалось Лео исполненным страха и неуверенности; так, наверное, выглядели бы и человеческие матери. Всего несколько взрослых самцов сжимали в руках примитивное оружие, однако было непохоже, чтобы они горели желанием нарушить это странное перемирие.

– Позвольте мне пройти, и я не причиню вам вреда! – выкрикнул Лео. Он сомневался, что гоблины понимают слова человеческого языка, однако твари расступились, лишь только он приподнял факелы. Пройдя сквозь толпу тварей, Лео очутился на свежем воздухе, где ярко светило солнце. Спускаясь к реке, он слышал, как гоблины ринулись в глубину тоннеля.

Что-то испугало гоблинов, испугало так сильно, что они не обратили внимания на то, что Лео был один и почти не вооружен. Они так боялись чего-то, что не решились напасть. Лео подумал о том, что окажись на его месте Пето, гоблины испугались бы и его.

Что бы ни испугало гоблинов – оно было здесь, в этой долине. В воздухе витали беспокойство и тревога, сходные с теми, какие ощущались когда-то в крепости. Беспокойство было настолько сильным, что даже теплое солнце, под лучами которого начинал подтаивать снег на южных склонах холмов, не в силах было победить его.

На границе Тепеста тропа огибала небольшую рощу. За рощей сидела у тропы фигура в черном плаще с капюшоном. Когда Лео приблизился, человек встал и откинул капюшон на плечи. Лео увидел знакомую светлую кожу и серебряные волосы.

– Жон! – воскликнул Лео, не сдерживая своей искренней радости, однако остановился, и осторожность его позы была почти равна его радости.

– Я так и думал что они пошлют тебя, – проговорил Джонатан вместо приветствия и прибавил предостерегающим тоном: – Возвращайся в крепость.

– Я должен поговорить с тобой и с Иваром. У меня есть нехорошие новости, но ты – я полагаю – уже все знаешь.

– Я не пропущу тебя. Поворачивай назад, если дорожишь своей жизнью.

– Вот как? – Лео горько улыбнулся. – А ведь я учил тебя, помнишь? Может быть, твое могущество и возросло после занятий с Иваром, но со мной тебе не справиться.

Лео опустил руку в карман, прикоснувшись пальцами к мелкому песку, который он припас именно для этого момента. Проделав это, он прочел простое заклинание, которое непременно должно было усыпить юношу. Заклинание всегда срабатывало, пока Жон был молод, но теперь оно не произвело желаемого действия. Скрывая свою тревогу, Лео стал медленно приближаться к Джонатану, разговаривая с ним тихо и спокойно, словно пытаясь успокоить раненое и испуганное дикое животное.

– Пойдем со мной, – сказал он юноше, – давай вместе придем к Ивару и переговорим с ним.

– Нет!!! – это был вопль отчаяния.

Лео продолжал приближаться. В следующий момент он готов был схватить Жона. Лео был больше и сильнее, и он не сомневался, что, если дело дойдет до физического столкновения, он сумеет одолеть юношу и притащить его к Ивару.

– Мы ни в чем не обвиняем тебя, Жон. Просто мы беспокоимся за тебя. Позволь мне…

Лео почти дотронулся до Джонатана, когда увидел его глаза, в которых горела отчаянная решимость, увидел быстрый жест руки, завершающий огненное заклятье, заготовленное задолго до того, как Лео появился на тропе.

Стена пламени выросла вокруг него, последние слова Лео превратились в крик мучения и боли, который скоро перешел в хрип. Обожженное тело Лео рухнуло на тропу и превратилось в головешки. Жон молча стоял над обугленными останками.

– Лжецы… – прошептал он, и прошлое немедленно ожило в нем, подкатив к горлу тугим комком. Слезы застилали ему глаза, а горе душило его, и он не смог прочесть ни одной из молитв Стражей.

– Пусть светлые силы зари, побеждающей тьму… – Слова молитвы внезапно куда-то пропали, как будто смерть Лео мешала ему припомнить весь текст. – Лжецы, – повторил он, продолжая плакать стоя на коленях.

Когда слезы высохли на его щеках, Жон спрятал поглубже свое горе и, переправившись через реку, направился в Линде. Еще издалека он разглядел Сондру в ее ярком голубом плаще, стоящую у дверей таверны, и прибавил шаг. Завидев его, Сондра выбежала навстречу, схватила его за руку и крепко поцеловала.

– Жон! Я так волновалась!

– Волновалась? Из-за меня? Но почему? – спросил Жон, стараясь, чтобы голос его звучал как можно беззаботнее.

– Столько человек погибло, Жон. Пожалуйста, в следующий раз предупреди меня, когда будешь уходить. Я волнуюсь и ничего не могу с этим поделать!

С этими словами Сондра втащила его в двери, как будто каменные стены гостиницы способны были защитить их от всепроникающего зла.

Он исполнил приказ Моргота. Теперь Сондре ничего не грозит. Все остальное не имеет значения.

Маэв стояла у окна собственного дома и смотрела, как туман поднимается над нагретыми солнцем холмами. Вечерело. Над Линде сгущались сумерки.

Она часто мечтала о том, как бы вырваться из-под власти трех ведьм, перестать служить им, но ни разу она еще не осмеливалась испытать на себе силу их проклятья. Моргот обещал ей, что после следующего полнолуния, когда его легионы будут освобождены из плена Полотна, он уничтожит колдуний и их проклятье, которое они наложили на Маэв.

Так же как и она сама, Моргот был красив, но исполнен тщеславия, и многие их цели совпадали. В их душах было так много общего, что Маэв рискнула начать служить Морготу по своей собственной воле.

Уже почти совсем стемнело, и Маэв с минуты на минуту ждала, когда появится ее стая. Быстро раздевшись, она преобразилась в лисицу. Первым прибежал Ласос – один из последних ее любовников, новый член стаи. За ним из темноты возникли Марк и один из старейшин села – Зеполи. Даже в обличье волков все трое были столь неуверены в своих действиях, столь очевидно растеряны и сбиты с толку тем, что им приходилось служить новому господину, что Маэв захотелось вышучивать и дразнить их. После того как ей удалось заманить Фиана в ловушку трех ведьм, он на протяжении нескольких месяцев служил для них источником самых извращенных наслаждений, и ведьмы в конце концов потребовали от Маэв, чтобы следующие жертвы, которых она приведет к ним, обладали способностью к ликантропическим изменениям, в процессе которых истерзанная плоть жертвы могла бы самоизлечиваться. Если бы Моргот не появился в их краях, Марк и Ласос уже весной оказались бы в пыточной машине колдуний и их медленная смерть растянулась бы на все лето, так что оба были бы мертвы еще до того, как с деревьев упали первые листья.

На всякий случай Маэв подождала еще немного, но Андор так и не присоединился к ним. Она не жалела об этом. Он не подчинялся ей, а его отсутствие в гостинице этой ночью наверняка будет замечено.

Маэв вывела стаю в лес за пределами поселка.

Этой ночью они поохотились всласть, в клочья разорвав небольшую стаю гоблинов, которая еще не успела убраться из этих краев. Затем стая беззвучно промчалась по поселку, мимо домов с наглухо закрытыми ставнями, мимо гостиницы, мимо пустых хижин, направляясь к дому, в котором некая семья довольно опрометчиво решила поселиться на самой окраине Линде.

Тяжелые волчьи тела с силой ударяли в дверь дома. Женщина вооружилась пучками пылающей лучины, мужчина схватил серебряный кинжал и короткий меч, который он купил много лет назад у рыжеволосого чужеземца.

Между тем снаружи сильные человеческие руки, покрытые жесткой волчьей шерстью, забросили лисицу на крышу. Маэв без труда справилась с запором ставней на окнах второго этажа и проникла в дом.

Маленький ребенок спокойно спал в резной кроватке, укрытый одеялом, на котором был вышит такой же узор из ягод и листьев, какой украшал сломанные ставни. Рядом с кроваткой лежала девочка постарше, сестра малыша. Ни один из них не пошевелился, не проснулся даже тогда, когда Маэв с треском выломала ставни и в комнату ворвались клубы холодного воздуха и серебристый светящийся туман.

Маэв вынула дитя из кроватки и подняла его над головой так, что серебристый туман окутал его. Кончиками пальцев она ощутила леденящий холод, высасывающий жизнь из маленького тельца. Когда все было кончено, Маэв выбросила тело в окно, где ждала подачки голодная стая. Рычание волков, передравшихся из-за добычи, разбудило девочку. Она села на кровати, прижав к груди колени и отодвигаясь все дальше, по мере того как лисица-оборотень приближалась к ней. «Красивый ребенок», – подумала Маэв, разглядывая соломенные мягкие волосы и тонкие, но уже округлившиеся руки. Девчонка была юна, такую легко заставить забыть прошлое, легко научить чему угодно.

Человеческие руки Маэв вцепились в запястья девочки. Приблизившись к ней вплотную, Маэв закрыла ее своим телом и спросила у Моргота, который серебристым туманом мерцал у окна:

– Можно мне оставить ее себе?

В ответ из тумана высунулось тонкое, длинное щупальце, которое, слегка извиваясь, прикоснулось ко лбу девочки. Маэв почувствовала, как тело девочки затрепетало.

Дверь в спальню с треском распахнулась. С яростным воплем отец девочки ринулся на Маэв и вонзил серебряный кинжал глубоко в ее плечо. Все еще держа девочку за руки, Маэв извернулась и укусила мужчину за запястье, заставив его выпустить рукоять кинжала. Громко визжа от боли, которую причинило ей серебряное лезвие, Маэв выдернула кинжал из раны и бросила на пол.

– Мама! – громко крикнула девочка, обращаясь к замершей на пороге комнаты женщине. С низким рычанием Маэв развернулась и, перехватив девочку поудобнее, выпрыгнула вместе с ней в окно.

Ее стая едва насытилась телом ребенка, которого было, конечно, недостаточно, чтобы накормить трех огромных волков, однако все они подчинились Маэв, окружив девочку плотным кольцом и хватая ее зубами за лодыжки всякий раз, когда девочка порывалась бежать. Плач ее превратился в непрерывный крик ужаса.

В следующую минуту двери дома открылись и мать девочки выбежала на улицу с пучком пылающих лучин в одной руке и с мечом мужа в другой. У меча была серебряная рукоять. Размахивая перед собой своим факелом, она врезалась в самую середину стаи и, не давая волкам приблизиться, стала оттеснять девочку к дверям дома.

Полосы гибкого тумана закружились вокруг женщины. Каким бы прозрачным ни казался этот туман, у него достало сил вырвать из рук женщины сначала факел, а потом и меч, так что она осталась без защиты. Женщина в отчаянье прижимала к себе дочь, а волки приближались, окружая их. Вот туман коснулся лба женщины, заклубился сильнее, высасывая жизнь из теплого тела, чтобы потом оборотни могли сорвать мясо с ее костей. Когда мать упала, девочка внезапно подхватила факел и, хлестнув весело вспыхнувшим пламенем по морде ближайшего к ней волка, со всех ног бросилась в дом.

Волки, занявшись упавшим телом, не обратили на ее бегство никакого внимания, и Маэв захлопнула за беглянкой дверь дома. Толпа мужчин, размахивая факелами, уже бежала по направлению к дому от гостиницы. Все они громко кричали, отвечая на испуганные вопли девочки. Волки бросили добычу и испуганно потрусили в лес.

Туман задержался еще на некоторое время. Поднявшись вверх, он едва заметным облаком опустился над головами толпы, прикасаясь к их страху и ужасу и усиливая эти чувства. Затем он растаял в темноте между деревьями.

Снег вокруг домика был истоптан и залит кровью. Осматривая тело женщины, жители Линде заметили, что на ее ранах уже успели образоваться кристаллы льда. Ее слезы застыли на щеках маленькими ледышками, а широко раскрытые глаза замерзли. Такую странную смерть в селе видели уже не в первый раз, однако впервые у них были свидетели.

В самом домике широкая кровавая полоса отмечала путь мужчины, который ухитрился спуститься по лестнице из детской спальни наверху. Под его прокушенным запястьем уже натекла большая лужа крови. Укус был таким глубоким и сильным, что из рассеченной плоти торчала сломанная кость. Мужчина был смертельно бледен от потери крови и от пережитого потрясения, но сознания он не потерял и даже пытался приподняться.

Кто-то из мужчин оторвал девочку от тела отца, чтобы деревенский лекарь мог заняться раной. Увидев, насколько глубоким был укус, лекарь только спросил:

– Кези, что это было?

– Кто-то, кто был одет в серебристый мех и серебряный туман, – ответила девочка за отца.

– Волки, – пояснил Кези. Лекарь торопливо вытер кровь со своих рук и отпрянул.

– Я могу сделать для тебя только одно, – сказал он, подбирая с пола серебряный кинжал.

– Отведите ребенка в гостиницу. Негоже ей это видеть, – подсказал кто-то.

Голос прозвучал спокойно, но именно он вновь разбудил страх.

– Нет! – закричала девочка. – Я хочу остаться с папой!

Ивару случалось видеть испуганную толпу, и он знал, на что она способна. Они готовы были убить Кези прежде, чем он сможет рассказать им подробности нападения, словно в незнании была какая-то защита. Всю свою жизнь Ивар тщательно скрывал свою силу, однако, как он нередко говорил Жону, могущество волшебника во многом зависело от того, насколько хорошо он знает, когда можно продемонстрировать свои возможности.

– Волчья ягода должна помочь, – начал он с осторожностью.

– Укус слишком глубок, – возразил ему лекарь.

– Проклятье можно отвести, – настаивал Ивар. – Мне случалось видеть такие вещи.

– Отвести проклятье? Кто знает, как это делается?

Ивар глубоко вдохнул воздух, в последний раз взвесил все последствия своего решения и сказал:

– Я знаю.

Лишь только были произнесены эти два негромких слова, как человек, который работал в давильне, готовил самых вкусных жареных перепелов и играл в кости лучше всех в Линде, оказался чем-то гораздо большим, чем сосед и товарищ, на которого можно положиться. Его голос, поза и уверенность на лице внушили всем внезапное глубокое уважение. Ужасы последних дней заставили даже самых скептично настроенных жителей Линде поверить в его силу.

– Отнесите Кези в гостиницу, – распорядился Ивар и вышел наружу.

У самых дверей его поджидал Андор. Ссутулившись, он глубоко задумался, созерцая залитый кровью снег.

– Как ты думаешь, нападут ли оборотни снова? – спросил Ивар таким тихим голосом, что только Андор мог его слышать.

Андор покачал головой.

– Они ушли, – сказал он.

– Те, кто не хочет идти в гостиницу, пусть отправляются домой! – громко крикнул Ивар в толпу.

Кези громко стонал от боли, пока его поднимали с пола и несли по улицам Линде в гостиницу. В гостинице, пока лекарь промывал рану и накладывал шину, Ивар приготовил вино и компресс из волчьих ягод.

– Найди Джонатана, – шепнул Ивар Андору, накладывая компресс на рану. – Мне понадобится его помощь.

Андор направился к двери, но у порога заколебался, ожидая, пока Ивар закончит. Когда повязка была наложена, он сделал другу знак выйти вместе с ним.

– Почему ты никогда не пытался снять проклятье с меня? – с горечью в голосе шепнул он.

– Потому что это не в моей власти. Я не могу снять его ни с тебя, ни с этого бедняги. Просто Кези – хороший человек, которому еще надо вырастить дочь. Я дам ему возможность выбора, какую я дал тебе, – и буду надеяться, что у него окажется такое же самообладание, как у тебя.

– Тогда зачем тебе Жон? Ивар кривовато улыбнулся.

– Люди испуганы, они готовы пролить кровь. Они ни за что не поверят в то, что Кези излечился, если мы не устроим внушительного представления.

Ивар слышал, как Андор поднимается по лестнице на второй этаж, слышал, как он ходит там из комнаты в комнату, в которых Жон имел обыкновение прятаться, когда сборище в гостинице становилось особенно шумным.

В кухню вошла Сондра.

– Ты не видела Джонатана? – спросил ее Ивар.

– Он спустился в пещеру, – ответила Сондра, – я только что сказала об этом Андору.

Андору не пришлось спускаться вниз. Долгая ночь уже отняла у Ивара немало сил, а Андор и Жон скорее мешали бы ему, чем помогали. Когда Ивар спустился в пещеру, Жона там не оказалось.

Открыв свою книгу заклинаний, Ивар освежил в памяти заклинание, исполнить которое был в состоянии самый глупый ученик мага. Он надеялся подыскать что-нибудь более эффектное, однако цветные светящиеся шары, которые поплывут в воздухе, а также пламя, которое должно обвиться вокруг раны на запястье Кези, наверняка произведут достаточное впечатление, создав иллюзию того, что проклятье удалось отвести.

Через некоторое время, когда «исцеленный» Кези провалился в глубокий сон, Ивар снова спустился в свою пещеру и стал ждать Жона. События последних часов измотали его до такой степени, что, несмотря на свое твердое намерение дождаться юношу, Ивар уснул. Было почти утро, когда юноша прошел мимо него, но Ивар не проснулся.

С первыми лучами солнца, так рано, что даже Дирка еще не спустилась в кухню, Ивар упаковал свои волшебные книги в холщовый мешок, забрал из пещеры свой посох и отправился в крепость. Он подозревал, что Стражи в состоянии ответить на многие из его вопросов, касающиеся всех случаев странной смерти, произошедших в поселке за последнее время.

Пока Ивар врачевал Кези, Маэв отпустила свою стаю и прихрамывая поспешила домой. К тому времени, когда она оказалась на крыльце своего дома, рана начала болеть совершенно невыносимо. Войдя в дом и вернув себе человеческий облик, Маэв зажгла лампу и приготовила таз с горячей водой и миску с чудесным жидким мылом. Устанавливая воду на табурете неподалеку от трельяжа, Маэв случайно увидела в зеркале свое отражение. Руки у нее затряслись так сильно, что, опуская таз с водой на табурет, она расплескала чуть ли не половину.

Кинжал был серебряным – это Маэв поняла по боли в ране, однако никакое серебро не могло причинить ей такого ущерба. Когда Маэв отмыла засохшую на плече кровь, она увидела рядом с глубоким разрезом белые волдыри и болезненную желтую кожу вокруг них. Не раздумывая, Маэв откинула с лица свои густые волосы. На лбу тоже появились три белесоватых фурункула. На руках, в тех местах, где серебро прикасалось к ее коже, краснели ожоги, а рядом с ними – все те же белые волдыри.

Летиция, морская ведьма, когда-то наложила на нее это заклятье. Если Маэв не станет служить трем колдуньям, она сама станет такой же, как они.

Маэв снова превратилась в лисицу. В этом облике у нее была, по крайней мере, одна рана – рана, нанесенная кинжалом, но не было ни язв, ни фурункулов. Затем, снова превратившись в человека, Маэв посмотрела на свое отражение в зеркале и вскрикнула. Ее громкий и протяжный вопль услышали даже в домах в центре поселка, и некоторые из жителей Линде начали горячо молиться за спасение жизни того, кого, как им показалось, снова терзают волки. Язвы распространялись буквально на глазах, а желтая больная кожа покрывала большую часть ее лба.

Маэв побежала, сначала на двух ногах, потом – на четырех лапах. До восхода солнца оставалось несколько часов, больше чем достаточно для того, чтобы Моргот использовал свою силу и снял проклятье.

У входа в пещеру Моргота Маэв задержалась и прислушалась. Услыхав мелодичный голос Джонатана, Маэв тихонько выругалась. Если бы не отчаяние, она дождалась бы, пока юноша не уйдет, чтобы разговаривать с Морготом один на один.

Какую победу она могла бы одержать! Юноша был столь силен, что мог бы бросить вызов самим колдуньям и победить их. А теперь Маэв служит его отцу и заискивает перед сыном. До настоящего момента ей удавалось избегать Джонатана, и, входя в пещеру, она надеялась, что он позабыл ее насмешки. Кроме того, они теперь стали союзниками.

В глубине пещеры она увидела Джонатана, сидевшего скрестив ноги на краю бассейна. Тяжелая толстая книга в золотом переплете лежала у него на коленях, а на лбу появились сосредоточенные морщины. Губы и пальцы Жона медленно шевелились, словно у музыканта, пытающегося выучить особенно сложный пассаж.

Маэв опустилась на пол и, спрятав лисью морду между передними лапами, некоторое время смотрела, как между пальцами Жона проскакивают маленькие искры. Жон выглядел разочарованным результатом своих усилий. Будь Маэв в человеческом обличье, ей, наверное, не удалось бы сдержать едкого смешка.

– В свое время придет и умение, – раздался голос Моргота. Он донесся откуда-то из темноты в дальнем конце пещеры. Маэв встала и пошла на голос.

– Маленькая лисичка, – довольно прошептал Моргот, кладя ей на шею руку и пропуская между пальцами мягкий серебристый мех. – Женщина…

Маэв стала изменяться, пытаясь, однако, сопротивляться приказанию, так что Моргот вынужден был повторить его еще раз. Вернувшись в человеческий облик, Маэв встала перед ним на колени, опустив лицо вниз и упираясь руками в каменный пол. Светящиеся шары подплыли к ней совсем близко, заливая ее тело желтым и розовым светом. Маэв оттолкнула один шар, он обжег ей руку, но не сдвинулся с места.

– Помоги мне, – умоляюще прошептала Маэв, но не получила никакого ответа. – Помоги! – повторила она и заглянула в его лицо. Мутные, желтоватые слезы выкатились из ее лиловых глаз и покатились по щекам.

– Это сделали ведьмы? – спросил Моргот, так пристально разглядывая ее язвы и нарывы, словно он находил их прекрасными.

– Ведьмы сказали, что я стану такой же, как они, если предам их. Это проклятье доказывает, что я верна тебе. Покончи с ним.

– Я ничего не могу сделать.

– Но ты даже не пытался!

– Я не могу тратить свои силы на подобную ерунду, – холодно объяснил Моргот.

– Тогда отпусти меня. Позволь мне умолять их о прощении.

Моргот только покачал головой.

– Я приказываю стае, – напомнила Маэв.

– Только до тех пор, пока я этого хочу. Поскольку ты так хочешь проверить мое могущество, я обещаю тебе, что стая не откликнется на твой призыв ни завтра, ни послезавтра, и вообще никогда. Так будет, потому что я так хочу.

Но эта потеря мало что значила для Маэв. Ее стая представляла собой слегка натасканных псов, которые жирели и набирались сил для того, чтобы попасть в лапы трех ведьм. Маэв не было никакого дела до стаи. Тем не менее коварство Моргота больно ее ужалило.

– Я хорошо служила тебе, – снова напомнила она ему.

– Ты служила своим собственным интересам, – возразил Моргот.

– Что же мне теперь делать? – простонала Маэв жалобно.

– Из тебя получается превосходная лисица, – вмешался Джонатан, и на его губах появилась торжествующая улыбка.

– Послужи нам обоим в этом обличье, – прибавил Моргот.

Маэв вздрогнула, повернулась и выбежала из пещеры. Вслед ей неслись раскаты мелодичного смеха Джонатана.

Колдуньи никогда не были столь неблагодарны и требовательны по отношению к ней. Разумеется, и в облике лисицы она была превосходна; никогда ей не доводилось встречать животное с таким безупречным мехом, однако тело лисицы, каким бы прекрасным оно ни было, едва ли было создано для того, чтобы носить все те драгоценные украшения, которые Маэв так любила и настойчиво собирала; не годилось оно и для того, чтобы соблазнять мужчин и превращать их в послушных рабов, чтобы петь и танцевать, словом – для всего того, что делало жизнь Маэв в Тепесте такой приятной.

Моргот помог бы ей, если бы мальчишка попросил его об этом. Но он не попросил. Если это означало войну, что ж – пусть будет война.

Вернувшись домой, Маэв снова осмотрела себя со всех сторон. Язвы разрастались, а рана на плече удлинилась. Маэв быстро оделась и, сжимая в руках испачканную в крови ткань, при помощи которой она мыла и отчищала свое тело, вышла из домика и пошла по узкой тропинке на окраину поселка. Там она, по-прежнему сохраняя человеческий облик, упала на снег и вытянула вперед руки, словно пытаясь добраться до промерзшей земли и вцепиться в нее ногтями.

Три охотника нашли ее перед рассветом. Они принесли ее в гостиницу, и лекарь, который всю ночь ухаживал за Кези, был единственным, кто не спал в этот ранний час. Маэв уложили на скамью возле дверей. Опасаясь, что Маэв может быть не столько ранена, сколько больна, охотники отошли от нее подальше и встали рядом с койкой, на которой завернутый в меха тревожно спал Кези. Лекарь осмотрел ее язвы и заставил выпить немного вина. Когда ее ресницы затрепетали, он спросил ее, что случилось.

– На меня напали, – прошептала Маэв.

– Кто? Волки?

– Нет. Это был человек, и одно его дыхание опалило мою кожу, в то время как его когти рвали мое тело… Он заразил меня какой-то колдовской болезнью. Мы все знаем этого человека… – Несмотря на болезнь ее голос звучал по-прежнему уверенно и властно. Ее спасители внимательно прислушивались. – Это был Джонатан, – закончила Маэв.

– Видел кто-нибудь Джонатана прошлой ночью? – спросил лекарь.

Охотники затрясли головами. Один из них покосился на Кези и сказал:

– Его дочь упоминала о серебряном тумане. Может быть, это… – Он замолчал, так как из своей комнаты спустилась Сондра, готовая приступить к своим утренним заботам. Ее одежда была в беспорядке, а глаза припухли со сна. Увидев посторонних, она откинула назад волосы и поправила свое рабочее платье.

– Что-нибудь произошло? – спросила она, заметив их серьезные лица.

– А где Джонатан? – с невинным видом спросил лекарь и добавил еще более легкомысленно: – Он нам нужен, чтобы помочь перенести Кези.

– Он спустится через несколько минут, но я могу пойти поторопить его, – предложила Сондра.

– Не нужно. В какой он комнате?

– Последняя по коридору направо.

Маэв откинулась на подушку, притворяясь ослабевшей, в то время как со скрытой радостью она наблюдала за тем, как охотники, перешептываясь, взбираются вверх по ступеням. Затем до нее донесся удивленный вскрик Жона, встретившегося с охотниками в коридоре, и короткий шум возни.

«Охотники недооценили юношу», – подумала Маэв, прислушиваясь к испуганным воплям наверху. В следующую секунду все четверо во главе с доктором скатились вниз по ступеням лестницы, сбивая друг друга с ног, спасаясь от огненных шаров, которые преследовали их по пятам. Из своей комнаты выскочил на шум Андор. Заглянув в холл, он сразу попятился назад и вернулся с простыней, которой принялся сбивать пламя. К тому времени, когда пожар был потушен, Джонатана и след простыл.

Маэв видела, как он убегал.

– О да, я просто превосходная лисичка, – одними губами прошептала она, поправляя пожелтевшим пальцем свои все еще прекрасные волосы.

Сидя в пещере возле отца и ожидая его пробуждения, Джонатан думал о пылающем «Ноктюрне», об Андоре с его простыней. Ему вдруг пришло в голову, что все заклинания, которые он выучил, были смертоносными и опасными. Таков был его собственный выбор: он мог бы выучить и другие. Теперь Жон пытался овладеть заклятьем, при помощи которого можно было метать молнии. Сила, которой он надеялся овладеть, пугала его. Если он недостаточно хорошо сосредоточится или ошибется, читая заклинание, молния может поразить его самого. Это было самое опасное время: колдун должен быть полностью уверен в своих способностях, чтобы преодолеть инстинкт самосохранения.

Проснувшись ночью, Моргот сразу почувствовал запах гари, исходящий от одежды сына, и заметил ожог у него на руке. Жон рассказал ему все, что он натворил в поселке, а затем с горечью сказал:

– Мне нельзя было бежать. Я должен был остаться и объявить, что Маэв лжет. Ивар и Андор защитили бы меня.

– А вместо этого ты напал на них. Жон кивнул.

– Теперь мне нельзя возвращаться в Линде. Я был таким дураком! – признал он.

Моргот улыбнулся. Протянув руку, он стер со щеки Жона пятно сажи.

– Тебе нужно было увидеть, что могут твои заклятья. Это только естественно, – ласково сказал он. – Что касается возвращения в Линде, то ты не просто вернешься туда: наступит день, когда ты будешь править этим поселком и всеми окрестными землями в придачу. Когда мы освободим мою армию из плена Полотна, ты поведешь ее. Ничто не сможет устоять перед нашими объединенными силами, сынок.

– Откуда ты знаешь, что все те, кто был пойман Полотном, пойдут за нами? – спросил Жон.

– Они сами поклялись служить мне. Я должен освободить их! – торжественно объявил Моргот. Заметив сомнение на лице Жона, он добавил: – Твоя мать тоже там. И Вар. И еще многие-многие другие порядочные люди, навсегда обращенные в рабство из-за одной минутной слабости. Освободить их будет только справедливо.

Джонатан согласно кивнул.

– Да, – сказал он, скрывая свои сомнения.

Потом он смотрел, как Моргот открывает свою волшебную книгу в золотом переплете, так не похожую на те, которые Джонатан уже изучил.

Глава 16

– Лео мертв, – сообщил Ивар Доминику, усевшись со Стражами в большом холле крепости.

– Я так и подумал, когда увидел, что ты идешь один. Мы поступили необдуманно, отпустив его одного, – скорбно ответил Доминик.

– Я видел головешки, оставшиеся от его тела, и его тень на земле. Если бы вы послали двоих, двоих бы вы и потеряли.

– Кто убил Лео? – спросил Доминик и отчаяние в его голосе подсказало Ивару, что он уже знает ответ.

– Джонатан. Это мог быть только Джонатан. А теперь, когда я сообщил вам самое худшее, позвольте мне рассказать вам обо всех других ужасных событиях в Линде.

– Сколько волков напало на эту семью? – спросил Доминик, когда Ивар закончил свой печальный рассказ.

– Девочка говорит, что три. Кто-то сильно искусал отца девочки. Судя по его описанию, с ними была Маэв.

– Это не очень похоже на лисью повадку. Она просто готовит оборотней для… для одной цели, и эта цель висит в нашей часовне, – задумчиво проговорил Доминик. – В следующее полнолуние они нападут. Жон обязательно будет с ними, и Жон, и то чудовище, которое он освободил.

– Для чего они станут ждать? – удивился Ивар.

– Потому, что в полнолуние мы все сосредоточены на часовне и гораздо более уязвимы, чем в другое время.

– И еще, чтобы отомстить, – прибавил Маттас. – Выпустить на нас души Полотна – эта месть вполне в духе Моргота.

Ивар вернулся мыслями к Сондре. Жон любил девушку, в этом Ивар не сомневался. Какие бы другие жестокости он ни совершил, Ивар не думал, что он причинит вред своей любимой. Однако грядущая битва, которая скоро начнется у стен крепости, определит будущее Линде.

– Полнолуние наступит скоро. Пожалуй, я останусь и помогу вам, – сказал Ивар и успокаивающе положил руку на плечо Доминика.

Следующие два дня Ивар отдыхал, используя свою силу лишь для того, чтобы укрепить могущество церемониальных одежд, шестов и ножей братьев, а также для того, чтобы запереть ворота крепости. Он наложил дополнительное заклятье, укрепляя старинные двери, ведущие в крепость, надеясь на то, что если запирающее заклятье, окружающее крепость, будет сломано, заколдованные двери продержатся достаточно времени, чтобы он успел восстановить его.

В ночь полнолуния плотный туман окружил крепость, прижимаясь к каменным стенам и взбираясь по ним вверх. Он закрыл серебристой пеленой утесы, возвышающиеся над дорогой и ниже ее, так что крепость казалась единственным крошечным островком в безбрежном море тумана. Оставшиеся четверо Стражей сразу собрались во дворе крепости, вымощенном камнем, а Ивар взобрался на башню и стоял там на той самой площадке, с которой когда-то давно Лейт смотрела на Гхенну и Линде.

Ивар был одет в серый плащ Стража, а в руках держал посох и все необходимое, что понадобится ему для наложения заклятий, которые он помнил. Ожидая нападения, Ивар думал о тех, кого Моргот уже прикончил, об их посиневшей коже и негнущихся членах, застывших, как от сильного холода. С чем ему придется биться сегодня ночью? Как долго он продержится, прежде чем противник сумеет высосать жизнь и из его тела?

Стражи начали читать заклинания и молитвы перед дверьми часовни, в которой пока было тихо. Казалось, они не обращают никакого внимания на полную тишину, повисшую над крепостью. В тишине этой чудилось тревожное, предгрозовое ожидание. Даже беспокойный зимний ветер стих, умолкли горестные стоны, которые постоянно слышались из стен крепости. Серебристый туман продолжал сгущаться.

Ивар поглядел на узенькую серебряную ленту дороги, которую еще не успела поглотить пелена тумана, и увидел на ней стремительный бег вервольфов, грациозных и молчаливых. Оборотни спешили к крепости.

Кези и его дочь твердили о трех волках. Ивар увидал четырех. Джонатан тоже был с ними. Какое-то колдовство помогло ему мчаться так же быстро, как и они, легко и плавно. Гибкие языки тумана курчавились над их головами, приближаясь к крепости вместе со стаей.

У Ивара оставалось не так уж много времени. Он бегом спустился во двор и встал там позади запертых крепостных ворот. В задумчивости Ивар теребил пальцами свой широкий пояс. К поясу были подвешены кусок веревки, стеклянный стержень в чехле из волчьего меха, мешочек с серой, мешочек с фосфором и белое птичье перо. Заклятья, которые ему удалось припомнить, оказались не слишком сильными, и их было так мало! Он не соперник даже мальчишке…

Сердце Ивара забилось чаще. Откинув на спину капюшон плаща, он приподнял посох и приготовился достойно встретить конец.

Оглянувшись на монахов, Ивар увидел, что все четверо стоят, повернувшись к нему спинами, решительно сосредоточив все свое внимание на дверях часовни. Маттас вел службу, остальные вторили ему. Ивар заметил, что простертые руки Маттаса дрожат, а слова молитвы звучат тише, чем когда-либо. Голоса монахов тоже показались ему не такими громкими, как обычно.

Что-то почувствовало их страх и неуверенность, почувствовало и усилило. Поняв, что сомнение было навязано ему его могущественным противником, Ивар попытался его преодолеть. Выпрямившись, он расправил плечи, а его решимость окрепла, когда он напомнил себе, что тоже кое-что может.

Атака началась внезапным шквалом энергии, которую скорее можно было ощутить, нежели увидеть. Еле слышным громом он прокатился над крепостью, над стенами окружившего ее тумана. Тяжелый гул сотряс ворота крепости, и толстое дерево прогнулось вовнутрь, уступая пульсирующим ударам снаружи, частым и ровным, как сердцебиение чудовищного существа, которое управляло этими невидимыми силами. Ивар торопливо наложил на ворота еще одно заклятье, укрепив древнее дерево, и обернулся, только теперь почувствовав, как другая сила пытается проникнуть сквозь заколдованные стены часовни. Ивару нужна была помощь Доминика. Он уже открыл рот, чтобы позвать монаха, и в это время Полотно проснулось!

Пойманные Тканью твари никогда не вели себя так буйно, как сейчас, когда надежда на освобождение вдохновляла их на самые отчаянные усилия. Они бились в двери и раскачивали камни стен с такой яростью, что вся часовня тряслась, но двери сдерживали их бешеный напор, укрепленные усилиями Стражей и их верой, которая с началом атаки не только не ослабела, но даже стала сильней.

Многолетние бдения подготовили их к этой ночи. Ивар попытался последовать их примеру, несмотря на то, что его внимание рассеивалось между тяжелыми ударами, сотрясающими ворота, и воплями запертых в часовне тварей. Он подумал об оборотнях, зомби, обо всех убийцах, разбойниках и грабителях, которые балансировали на грани бытия в тенетах полужизни Полотна. Потом он вспомнил о Лейт. Может быть, там, в паутине Полотна обитали и другие подобные ей души, крошечные островки добра, окруженные морем зла? Он почувствовал сожаление при мысли о том, какую злую шутку сыграла судьба с Лейт и с ее сыном. Первая атака окончилась так же неожиданно, как и началась. Отчаяние и неуверенность улетучились, тяжелый гул прекратился, твари в часовне замолчали. Однако эта тишина не обманула Стражей, они не расслабились, они ждали, волнуясь сильнее, чем даже во время первого нападения, не зная, каким еще образом Моргот продемонстрирует свою ужасную силу.

Вторая атака началась совершенно бесшумно. Ивар почувствовал слабину в запирающем стены заклятье, и крепость накрыли потоки огня. Заклятье сдерживало языки ревущего пламени, так что они не попадали внутрь двора, но шедший от него жар опалил лицо и руки Ивара, причиняя боль и мешая сосредоточиться. Потом пламя опало, и защитное поле заклятья распрямилось, словно ветка, с которой сорвался пласт снега. Затем ворота крепости снова прогнулись внутрь, однако на этот раз ничто не билось в них снаружи. Непреодолимая и безжалостная сила навалилась на них и продолжала давить, так что доски начали лопаться примерно на середине высоты створок и от них стали отлетать длинные щепки. В следующий миг ворота должны были поддаться.

Ивар со своей стороны подпер ворота магической силой своего заклятья, заставив древнее дерево выпрямиться. В тот же самый миг сила, давящая снаружи, пропала и ворота с треском вылетели наружу. Протяжно завыл один из волков-оборотней.

Запирающее заклятье по-прежнему удерживало нападающих от того, чтобы ворваться во двор, но теперь Ивар впервые увидел их всех. Серебряный лорд был очень похож на Джонатана лицом, но черты его были грубее и мужественнее. С чувством собственного превосходства и спокойной уверенности Моргот сверху вниз смотрел на усталого Ивара. Закусив губу, Ивар изгнал из своей души сомнение и сосредоточился на словах и жестах защищающего заклятья.

За спиной Ивара продолжали свою молитву Стражи. Перед ним Моргот начал готовить свое заклинание. С каждым словом, которое он произносил, стена окружающего крепость тумана начинала трепетать.

Ивар не обладал и десятой долей могущества Моргота. До тех пор, пока сохраняется запирающее заклятье вокруг крепости, ни одно его заклинание не смогло бы преодолеть этот барьер и поразить Серебряного лорда. На всякий случай Ивар прочел заклинание, при помощи которого можно было метать во врага огненные стрелы, не договорив одного последнего слова, выжидая подходящего момента, когда заклинанием можно будет воспользоваться.

«Это будет скоро», – подумал Ивар. Его чары начинали поддаваться, и фигуры волков и человека исказились, словно он смотрел на них сквозь водопад. Языки серебряного тумана Моргота стали просачиваться сквозь трещины и прорехи в магическом барьере.

Дыра ворот внезапно расширилась, и Ивар с ужасом увидел, что Моргот поставил перед собой Джонатана и подталкивал его вперед. Ивар заколебался: даже теперь он продолжал любить Джонатана. Как же сможет победить добро, если первым же своим атакующим заклинанием он прикончит юношу?

Ивар прикусил губу, и слова, которые должны были прикончить его ученика, так и не сорвались с его языка. Вместо этого Ивар снял с пояса обрезок веревки и стал читать заклятье, при помощи которого он собирался закрыть брешь в обороне, образовавшуюся прямо напротив ворот. Именно в этот момент запертые в часовне души атаковали с удвоенной яростью, грозя развалить здание по кирпичу. Пето вскрикнул, Маттас запнулся на полуслове. Обернувшись, Ивар увидел, как по стене часовни побежала трещина.

– Держись! – приказал он и резким рывком затянул на веревке узел, использовав свое заклинание для того, чтобы укрепить стены часовни. Ворота крепости оказались открытыми.

Ивар снова повернулся лицом к Морготу. Вервольфы пробирались сквозь брешь в защитном поле. Ивар схватил стеклянный стержень, потер его о меховые ножны и нацелил палец на ближайшего оборотня. Ослепительная молния метнулась из его пальца, яркая и сверкающая, как ртуть. Забившись в переплетении раскаленных добела нитей вервольф скорчился и завыл. Вторая молния настигла оборотня, который только-только протиснулся сквозь ворота. По двору поплыл тошнотворный запах паленой шерсти и горелого мяса.

Третий волк, миновав Ивара долгим прыжком, ворвался в круг Стражей и вцепился мощными челюстями в руку Гектора. Пето бесстрашно вцепился руками в жесткую шерсть на морде чудовища, и оборотень, выпустив Гектора, одним движением лязгнувших клыков откусил Пето кисть. В образовавшейся свалке Маттас оступился и упал, ударившись затылком о каменную стену часовни.

Воспользовавшись тем, что благодаря заклятью Ивара часовня некоторое время не нуждалась в его присмотре, Доминик загородил Маттаса своим телом. Зажав в руке амулет, он вытянул вторую руку прямо над головой волка.

– Прочь! – приказал он оборотню.

Волк зарычал и остановился, однако властный приказ Доминика не мог пересилить страх оборотня перед своим новым господином, который загораживал ворота крепости. В отчаянье опустив лобастую голову и поджав хвост, ликантроп продолжал надвигаться на монаха.

Доминик ждал молниеносного броска, но волк двигался неуверенно и медленно, и он воспользовался этим. Схватив свой посох с серебряным наконечником, он словно копьем поразил волка в грудь.

Четвертый, самый громадный зверь проник в крепость. Жажда крови, которой так долго не давали вырваться на свободу, была сильна в нем как никогда. Могущество нового господина только подхлестнуло его. Тем не менее волк не нападал до тех пор, пока Моргот не приказал ему броситься вперед. Ничего не соображая от ярости и сжигавшего его страстного желания, оборотень прыгнул на Ивара, стараясь перекусить горло.

Ивар был готов к этой атаке. Молния чуть было не сорвалась с его пальцев, но невесть откуда взявшийся Джонатан воскликнул:

– Нет! – подкрепив свои слова единственным жестом. Между Иваром и летящим в воздухе вервольфом образовалась невидимая преграда. Волк ударился о нее со всего размаха и неловко упал на землю, а Ивар попятился и остановился, только уперевшись спиной в стену часовни. Почувствовав опору, Ивар пристальнее вгляделся в волка. Когда магическая преграда Жона исчезла, Ивар опустился на колени рядом с телом зверя. – Андор! – позвал он.

Волк стал медленно меняться, его плоть потекла как вода, а жесткая серая шерсть клочьями отваливалась от тела и таяла.

– Андор! – позвал Ивар еще ласковее, и вот у него в руках уже появилось тело раненного мужчины.

Ивар подтащил Андора поближе к дверям часовни, где под защитой заклятья укрылись Стражи. Глаза его быстро обежали вокруг – он искал Джонатана. Юноша уже куда-то сбежал, и Ивар сосредоточил свое внимание на фигуре Моргота. Она расплывалась, вытягивалась и наконец растворилась в воздухе. Лишь только он исчез, туман, несколько отступивший во время битвы, снова придвинулся вплотную к стенам крепости, отрезав Стражей от внешнего мира.

Весь двор крепости был забрызган кровью. В воздухе сильно пахло горелым. Они выиграли эту битву, но выиграли дорогой ценой: Пето был едва жив, Маттас так и не пришел в сознание и еле-еле дышал, Гектор ослаб от потери крови. Только один из Стражей не получил никаких увечий, а ночь только-только началась. Ивар, не уверенный в том, в самом деле ли битва закончилась или они просто получили короткую передышку, бросился перевязывать раны Стражей, пока Доминик в одиночестве стоял перед часовней, повторяя молитвы, которые он так хорошо знал. Это продолжалось до самого рассвета. Бормотание Доминика да редкие стоны раненых были единственными звуками, которые нарушали тишину ночи.

На рассвете Ивар и Доминик внесли раненых в обеденный зал и устроили их поближе к огню. Пето и Маттас все еще были без сознания, а Гектор сильно страдал от боли. Доминика шатало от усталости, но он все же остался с Иваром и помог ему позаботиться о товарищах. Сделав все, что было в их силах, они выслушали рассказ Андора о том, как он попал под влияние Моргота.

Ивар никогда раньше не видел Андора столь подавленным и растерянным. Слезы текли по его лицу, а руки дрожали, пока он рассказывал о том, как Маэв ловко провела его в первую ночь и как в последующие ночи он вынужден был против своей воли вставать с постели, чтобы служить Морготу.

– Стоило только мне снять амулет, и Моргот завладел моей душой. После этого, даже когда я надевал амулет, он не давал мне силы противостоять ему. Мой голод стал неутолим.

– Почему же ты не сказал мне? – спросил Ивар.

– Мне следовало быть сильнее, я хотел сам справиться с его властью.

– Справиться с этим? – участливо спросил Ивар.

– В первую ночь, когда мы охотились в обличье волков, мы убивали только гоблинов. Мне казалось, что Маэв чувствует себя одинокой и что мои превращения помогают ей справиться с этим, что я служу только ей, ее тщеславию и больше ничему… – Андор помолчал и с горечью добавил: – Я узнал истину, только когда было слишком поздно.

Подняв глаза, Андор посмотрел на сидевших рядом с ним мужчин. Доминик прятал под безучастностью свое сожаление и горе, смертельно уставший Ивар смирился с мыслью, что борьбу с Морготом придется продолжить, хотя все они обречены.

– Я тоже участвовал в убийствах, – признался Андор, – но теперь я хотел бы остаться с вами. Я буду помогать вам до тех пор, пока вы будете в этом нуждаться.

– Пойдем со мной, – пригласил Доминик и повел Андора через освещенный первыми лучами солнца двор прямо к часовне. Ивар уже убрал заклятье, и в двери можно было спокойно войти. Доминик откинул засовы и вошел внутрь. Андор, вспоминая ужас прошедшей ночи, остановился у косяка, наблюдая за тем, как Доминик вытряхивает Полотно, сбрасывая с него на пол хрупкие скорлупы тех, кто пытался ночью освободиться из его страшного плена.

– Войди внутрь, – сказал Доминик, вешая Полотно на прежнее место.

Андор боязливо сделал маленький шаг вперед, однако заколебался и вновь остановился в тамбуре. Сделав глубокий вдох, словно перед тем как броситься в воду, он сделал еще несколько нерешительных шажков и оказался в часовне. Доминик протянул к нему руки и прижал к себе.

– Приветствую тебя, брат, – прошептал он, и слезы радости закапали на плечо Андора.

Слова Доминика прозвучали невнятно, поглощенные обитающим в часовне злом. Андор быстро взглянул на Полотно и вышел быстрым шагом, стесняясь броситься бегом. Только очутившись на ярком солнце, он понял, почему ему пришлось так поспешно покинуть часовню: за все время, что он пробыл внутри, он ни разу не осмелился вдохнуть воздух.

Джонатан понимал, что его поступок заставил Моргота усомниться в его преданности и поставил под удар всех, и прежде всего Сондру. Проникнув в Линде через свою пещеру, он спрятался в пещере Ивара и собрал свои колдовские книги и деньги. Выждав, пока последние посетители покинули гостиницу и все стихло, он поднялся на второй этаж и прокрался в комнату Сондры.

Рядом с ее кроватью стояла зажженная свеча. Сондра спала, но ее руки были сложены таким образом, как будто она молилась. На щеках и на подушке еще сохранились следы недавних слез. Жон оставил ее внезапно, не объяснив, куда и зачем уходит, оставил наедине с огромным количеством вопросов, на которые никто не мог дать ответ. Его так долго не было, что Сондра наверняка не находила себе места от беспокойства. Мог ли он теперь ожидать, что Сондра поверит ему?

Тем не менее он разбудил девушку, действуя как можно осторожнее, чтобы Сондра спросонья не подняла крик. Лишь только Сондра поняла, кто стоит перед нею, ее руки обвились вокруг шеи Жона, а на глазах снова показались слезы. Жон нежно отстранил ее, продолжая держать за руку, словно боясь, что она уйдет. Усевшись рядом с ней на кровать, он подробно рассказал ей обо всем, начиная с того самого момента, как он освободил своего отца из часовни в крепости. Не упомянул он только о том, как убил Лео, решив про себя, что вина за это не покинет его до конца дней.

– Я хочу, чтобы ты убежала отсюда вместе со мной, – закончил он.

– Прямо сейчас? – удивилась Сондра. – Дорога охраняется, и нам придется идти лесом.

Жон понял, что Сондра боится темноты и тех тварей, которые бродят в ней.

– Я вполне способен защитить нас обоих, – напомнил он.

– Да, конечно, я ведь помогала тушить огонь, который ты зажег, – ответила Сондра, быстро одеваясь. Спустившись по лестнице вслед за Джонатаном, она задержалась на кухне, стащив нож и небольшой мешочек из денег гостиницы. Затем оба вышли в темноту.

Сондра крепко держала Жона за руку, дрожа от холода и от страха. Они дождались, пока луна скрылась за тучей, а затем пересекли Тиморийскую дорогу, пройдя мимо запертых амбаров и заснеженных огородов. Двигаясь быстрым шагом, они должны были достичь Виткаля не позже полудня следующего дня, где – как надеялся Жон – они будут в безопасности. Виткаль был большим городом, выстроенным на окраине леса, в котором обитали ведьмы. Вряд ли Моргот совершит такую глупость, что станет разыскивать их так близко от логова колдуний.

На опушке леса Жон заметил первые тонкие языки редкого, серебристого тумана, которые, словно призрачные пальцы, шевелились между темными стволами деревьев. Прикрывая Сондру своим телом, он попятился. Туман следовал за ними, подталкивая их обратно в направлении поселка.

– Почему он не нападает? – натужным шепотом спросила Сондра.

Жон покачал головой. Ответ стал ему ясен, лишь только они оказались около дороги. Раздался звук, как будто кто-то чиркал огнивом по кремню, потом вспыхнуло сразу несколько факелов, ослепив их. Жон услышал голоса и хруст снега под башмаками бегущих к ним людей.

– Беги, пока тебя не заметили! – велел Джонатан Сондре.

– Никогда! – храбро ответила девушка, прижимаясь спиной к его спине и выхватывая нож.

Мужчины несли с собой несколько веревок и стальную клетку. Джонатану было вполне по силам уничтожить их как по одному, так и всех сразу, но он не воспользовался своим могуществом. Он слишком устал от пожаров и смертей.

– Защити себя! – выкрикнула Сондра, держа нож прямо перед собой.

У них еще была возможность спастись. Жон начал читать заклинание, при помощи которого он разделил непреодолимым барьером Андора и Ивара. Лишь только он закончил, они побежали в лес, под прикрытие деревьев, однако на полпути к лесу их настиг и окружил серебристый туман. Жон вскрикнул, но не от боли, а от изумления: холодное прикосновение Моргота лишило его заклинание силы.

– Я забираю обратно могущество, которое я дал тебе, – прошептал ему на ухо голос отца. Какая-то сила вырвала у него из руки связку колдовских книг, которая тут же растаяла в мерцающем тумане.

Жон потянулся к кинжалу, но прежде чем он успел взмахнуть им, преследователи уже настигли их. Жон яростно отбивался, даже ранил двоих, но его задавили массой и повалили.

Упав на снег, Джонатан прекратил сопротивление. Тем не менее его сначала избили ногами до бесчувствия, а потом связали и втиснули его тело в тесную клетку, по своим размерам подходящую гоблину, отнюдь не человеку. Только после того, как Жон был надежно заперт, кто-то спросил у него:

– Это ты убивал людей?

– Я несу за это ответственность, – ответил Жон, закрывая глаза. Он знал, какая участь его ожидает, и считал, что это гораздо меньше, чем он заслуживает.

Весь вечер Дирка трудилась одна, с нетерпением ожидая возвращения Андора и Ивара. В конце концов она захлопнула двери в зал, опустилась на стул подле огромного, тяжелого стола и попыталась решить, как она будет жить дальше. Совсем недавно она была красивой, беззаботной женщиной. Теперь же она превратилась в старуху, сломленную отчаянием и растерянностью.

Может быть, это случилось оттого, что она мало что могла изменить. Андор и Ивар пропали, Сондра, обезумевшая от горя, была заперта в одной из комнат наверху. И Жон – единственный человек, чья судьба была Дирке не безразлична, – попал в плен и теперь ждал казни. Дирка ничего не могла придумать, чтобы спасти Жона. Судя по тому, что он рассказал деревенским дознавателям, и он не видел никакого выхода.

Что станет с ней теперь? Одна она не сможет справиться с делами в гостинице. Она была стара, бесплодна, а жизнерадостность покинула ее давным-давно. Кто возьмет ее без богатства?

Запор на кухонных ставнях задребезжал, и Дирка потуже задвинула щеколду. Заглянув в щель ставни, Дирка увидела какой-то отблеск среди черных теней, отбрасываемых деревьями в лунном свете. Резкий ветер со скрипом раскачивал замерзшие деревья, но ей показалось, что она слышит мужской голос, который зовет ее. Это был резкий, пронзительный звук, отчаянная мольба о помощи:

– Ди-и-р-р-ка!!!

Далекий крик заставил ее поддаться. Она уже пошла было к двери, ведущей наружу, когда вдруг увидела собственное отражение в стеклянной дверце посудного шкафчика. Развернувшись, она попятилась к дверям в зал, где собрались мужчины.

– Ди-и-р-р-ка!!!

Он видел ее! Видел даже сквозь стены и запертые ставни. Зов раздался гораздо ближе, и Дирка задула свечи, остановившись посреди кухни. Голос и пугал и одновременно зачаровывал ее.

– Ди-и-р-ка…

Темнота тоже не скрыла ее. Напротив, звук голоса, произносящего ее имя, разбудил в ней страстное желание слышать его снова и снова. Медленными шагами Дирка подошла к двери на улицу и открыла ее. Холодный воздух ворвался в кухню, принеся с собой могильную сырость и обещание смерти.

На пороге высилась мерцающая фигура.

– Дирка, – мужчина улыбнулся ей и шагнул внутрь.

Дирка отступила назад, мужчина приблизился к ней и заговорил голосом таким тихим, что она еле расслышала его:

– Я могу дать тебе все, что ты захочешь. Ты должна будешь только пообещать служить мне, делать все, что я ни попрошу.

– Все? – Дирка заглянула в его глаза, и сомнение исчезло.

– Даже проклятье вистани можно отвести, – улыбнулся он. Улыбаясь, он становился очень похож на Жона, хотя был сильнее и красивее его.

Дирка приподняла голову и застенчиво заморгала, когда он прижал ее к себе. Его губы прижались к ее губам, и Дирка ощутила, как он пьет ее дыхание, позволяя ей пить свое.

Что он с ней делал! Дирке показалось, что его дыхание наполнило все ее тело обещанием жизни. Она вся обмякла, и его сильные руки поддержали ее. Дирка позволила ему делать с собой все, что угодно, даже то, что она не позволяла ни одному мужчине. И когда он наконец выпустил ее и стал давать указания, что ей надлежит делать следующей ночью, она не возражала. Она никогда еще не чувствовала себя лучше, и одиночество тоже отступило. Это ощущение сохранялось еще долго, даже после того как он ушел, такое же реальное, как и обещание, которое он ей дал.

На столе он оставил небольшую склянку с прозрачной жидкостью. Дирка спрятала ее в глубине посудного шкафчика – жидкость понадобится ей только завтра вечером. Тем временем почти рассвело, пора было отправляться спать. Поднимаясь к себе по ступенькам лестницы, Дирка тихо засмеялась, надеясь увидеть его во сне.

Жона посадили в ту же самую клетку, в которой обычно содержали гоблинов, перед тем как принести их в жертву, поставив ее в тот же самый сарай. Клетка была так мала, что Жон мог лежать только на боку, свернувшись калачиком и прижимая колени к груди. Руки его были на всякий случай скованы цепью. Не смотря на то что несколько мужчин постоянно стерегли его, никто из жителей Линде не пришел даже взглянуть на него. Они боялись его, и мысль об их страхе вызвала в Жоне неожиданное сильное отвращение. Через две ночи его сожгут. Что ж, так даже лучше…

Маэв появилась возле клетки вскоре после того, как Джонатан попал в плен. Он услышал ее властный голос, приказывающий стражникам отойти, чтобы она смогла поговорить с преступником наедине. Затем дверь сарая скрипнула и Маэв появилась на пороге. Жон ожидал ее прихода: победив его, Маэв непременно должна была заглянуть к нему, чтобы полюбоваться на его беспомощность.

– Ты, кажется, назвал меня «прекрасной лисичкой», – раздался ее мурлыкающий голос, – неужели я перестала тебе нравиться?

Свет лампы упал на нее, и Жон сумел рассмотреть женщину. Маэв расплавила часть своих украшений и сделала из золота некое подобие маски, украшенной лазуритом и полированными драгоценностями, которая закрывала верхнюю половину ее лица. Руки Маэв были затянуты в длинные, плотно облегающие черные перчатки из плохо выскобленной кожи, которые оставляли открытыми лишь чувствительные подушечки пальцев с ярко накрашенными ногтями. Руки выглядели столь же изящными, как когда-то, однако Жон сумел разглядеть крохотные бугорки на тех местах, где кожа перчаток скрывала набрякшие волдыри. Одета Маэв была в свободное платье с высоким воротом и длинными рукавами. Платье было украшено драгоценностями, которые лишь едва заметно нарушали общий порядок на раненном плече.

– Тебя жалеют в поселке? – спросил Жон.

– Да. Только твоя смерть докажет, что я верна колдуньям, и они снимут свое проклятье. Я уверена.

– И тогда ты продолжишь поставлять им новые жертвы?

Маэв нахмурился, недоумевая, каким образом Жону удалось узнать ее тайну. Однако она удержалась от вопроса, воспользовавшись случаем, чтобы побольнее уколоть юношу:

– Может быть, мне стоило пойти к Сондре и пообещать освободить тебя, если она согласится поселиться у меня, любить меня так, как любила меня твоя мать, и превращаться точно так же, как превращалась Лейт!

Почувствовав его бессильную ярость Маэв рассмеялась и добавила:

– Можешь рассказывать этим деревенским дуракам все, что тебе угодно, все равно тебе никто не поверит!

Джонатан наслаждался своей маленькой победой: в голосе Маэв он уловил нотку тревоги. Когда он смотрел ей вслед, ему показалось, что ноги Маэв искривились, а походка стала напряженной и неуклюжей.

Глава 17

Сражаясь с мужчинами на дороге, Сондра тоже успела ранить двоих, прежде чем кто-то вырвал нож из ее руки. Затем ее потащили обратно в Линде, и Сондра, не стесняясь, выкрикивала все ругательства и проклятья, которые могла припомнить. Ее заперли в одной из комнат гостиницы на втором этаже, и один из мужчин остался на часах у дверей.

Оставшись одна, Сондра упала на кровать и лежала молча, мысленно оплакивая все то, что она потеряла. Несмотря на свое горе, она никак не хотела смириться с поражением. Пока Джонатан был жив, оставалась надежда на то, что что-то может измениться.

Наступил вечер следующего дня, и Дирка принесла Сондре роскошный ужин: луковый суп, кусок копченой утки, которую берегли к празднику зимы, когда Сондра и Жон должны были быть официально объявлены мужем и женой, засахаренную морковь и свежие булки. Самой большой драгоценностью среди всех этих яств был, безусловно, небольшой графин вина из облачных ягод, емкостью всего в два стакана. Мясо уже было порезано, а булки намазаны маслом и медом. Единственным прибором на подносе была большая суповая ложка.

– Мне не доверяют? – спросила Сондра, покосившись на ложку.

– Ты сделала все, что могла, – сказала Дирка неожиданно ласковым и нежным голосом, который разительно отличался от того, каким Дирка разговаривала с ней прежде. – У тебя выдался тяжелый день. Я знаю, что ты никогда не пробовала вина, но теперь тебе просто необходимо немного выпить. Оно утолит твою боль и поможет уснуть.

Сондра так стремительно прильнула к ее руке, чуть не перевернув поднос. Дирка едва успела подхватить графин.

– Дирка! Неужели ты не сможешь помочь мне бежать отсюда? Может быть, вместе мы сумеем…

– Я попробую что-нибудь придумать, дитя мое.

– Пожалуйста! Мы должны что-нибудь сделать. Мы обе так его любим!

– Да, действительно, – согласилась Дирка.

Сондра налила себе стакан вина и выпила его медленными глотками.

– Странно, вино кажется мне вкуснее, чем когда-либо, – заметила она.

– Я вернусь за подносом. Может быть, к тому времени одной из нас удастся что-то придумать, – ответила ей Дирка и, не сказав «спокойной ночи», ушла.

Как только дверь за Диркой закрылась, Сондра выпила всю воду из кувшина, который стоял возле кровати, и скорчилась над ночным горшком, засунув два пальца глубоко в рот. Она не прекращала своих усилий до тех пор, пока ей не удалось окончательно прочистить желудок.

Она не почувствовала бы в вине привкуса яда, если бы ее не насторожила неожиданная холодность Дирки, когда она говорила о Жоне, а решительное выражение ее лица напомнило Сондре лицо Миши – он выглядел точно так же незадолго до смерти, и точно так же выглядел Андор накануне своего исчезновения. Эта тварь – Сондре пришлось напомнить себе, что это был отец Жона, – сумела пробудить зло даже в душе ее тетки.

Озарение пришло к ней неожиданно, она поняла, что задумала Дирка и как ей самой следует поступить сейчас. На цыпочках подкравшись к двери, Сондра услышала только хриплое дыхание охранника. Сондра постучала.

– Отойди от двери! – приказал часовой и загремел засовом. Дождавшись, пока Сондра отзовется с противоположного конца комнаты, он отпер дверь и вошел.

– Ну, что случилось? – сердито проворчал он.

– Вот тут немного вина, – Сондра показала на графин. – Я никогда не любила вина, а в открытом графине оно испортится к утру. Может быть, ты выпьешь его?

– Хочешь подкупить меня, а?

– Я не смогла бы помочь ему, даже если бы была свободна.

– Это верно, – кивнул стражник, – ты все понимаешь верно. Трое наших сторожат твоего жениха днем и ночью, и тут уж никому не удастся его спасти.

Сондра казалась убитой горем, и стражник, похлопав ее по руке, забрал графин с вином и стакан.

– Я тоже ничего не смог бы поделать, дочка, – сказал он, – в моих силах – только прочесть молитву, чтобы боги оказались милостивее к нему, чем наши деревенские старейшины.

– Спасибо, – прошептала Сондра, глядя в пол и вытирая глаза кончиком салфетки.

Когда стражник вышел, тщательно заперев за собой дверь, Сондра уселась на полу, прислонившись затылком к двери, чтобы слышать все, что происходило в холле. Выпив вино, стражник сначала сонно задышал, потом громко захрапел. Его храп становился все тише, тише, и внезапно оборвался.

Сондра вскочила на ноги и схватила ложку. Ставни второго этажа были сделаны из мягкого дерева, и петли держались на них непрочно. Теперь, когда никто не мог ее услышать, Сондра принялась за работу. Наконец ей удалось освободить один ставень.

Она лишь чуть-чуть приоткрыла окно, чтобы выглянуть в темноту. На деревенской площади горели факелы. Несколько мужчин трудились в самой ее середине, вычищая и углубляя яму для костра, сгребая в сторону снег, чтобы освободить место для танцев. «Сколько из жителей деревни смогут петь праздничные песни и танцевать?» – задумалась Сондра. Весь поселок был как одна большая семья, и многие поселяне дружили с Джонатаном. Как они будут чувствовать себя, медленно сжигая Жона на костре, как они поступали с гоблинами? Неужели они верят, что его боль и пронзительные крики доставят радость уснувшему зимой краю? Их чувства могли бы обрадовать только Моргота.

Как раз под окном ее комнаты была крыша летней веранды; ее наклонная поверхность была покрыта снегом и льдом. Стоит только Сондре ступить на нее, и она сорвется с края крыши. Свободное падение с такой высоты было бы опасным, но у нее нет ничего, из чего можно было бы сделать веревку. Ей не дали даже простыни, а одежда – как резонно полагала Сондра – еще могла ей понадобиться.

Воткнув черенок ложки между ставнями так, чтобы они выглядели плотно закрытыми, Сондра подошла к кровати, на которой лежал только соломенный тюфяк. Только при помощи зубов ей удалось проделать дыру в его плотном чехле, после чего она сумела разорвать плотную ткань на длинные полосы и связать из них веревку. Затем, стараясь производить как можно меньше шума, Сондра пододвинула кровать к окну.

Прошло несколько часов, прежде чем мужчины на площади закончили работу и ушли, забрав инструменты. Притихшее село дремало под своим снежным покрывалом, и Сондра наконец отважилась выбраться из окна.

Снег под ее ногами немедленно подался и съехал с покатой крыши единым пластом, обрушившись вниз с глухим стуком. Следом посыпались сосульки. Большинство из них попали в сугроб, но некоторые ударились о резные перила веранды, произведя громкий звук, словно запоздалый, но настойчивый путешественник постучал в гостиницу.

Соблюдать тишину больше не имело смысла, гораздо полезнее было бы поторопиться. Сондра оттолкнулась от стены и, на глаз прикинув расстояние, сползла с края крыши, крепко держась за веревку. Подгнившая ткань не выдержала ее веса, и Сондра тяжело упала в снег. Острая сосулька немедленно вонзилась ей в бедро и Сондра с трудом сдержала крик, когда ледяная пика, которую она пыталась вытащить, сломалась у нее в пальцах. Впрочем, она надеялась, что острый обломок, застряв в бедре, скоро сам растает от тепла ее тела.

Она сделала это, она была свободна!

Низко пригибаясь, Сондра захромала вдоль стены гостиницы. Парадная дверь распахнулась, и из гостиницы вышло двое мужчин с факелами, при помощи которых они освещали себе путь. Оборванный конец веревки, раскачивающийся на ветру, привлек их внимание, а обломанные сосульки и следы Сондры на снегу рассказали им, что здесь произошло. Пока мужчины таращились на следы, Сондра успела юркнуть за угол здания. Вскоре из гостиницы послышались тревожные крики, которым ответили удары колокола на деревенской площади. Не пройдет и нескольких минут, как вся деревня отправится за ней в погоню.

Раненая нога сильно болела, и Сондра подумала о том, что не сможет состязаться с мужчинами в беге. Она надеялась лишь на то, что задняя дверь в кухне окажется незапертой и что в кухне в это время никого не будет. Выйдя на хорошо утоптанную дорожку, на которой не оставалось следов, Сондра скользнула в дверь и заперлась изнутри. Вытерев плащом прилипший к ногам снег, Сондра пересекла кухню и скрылась за потайной дверцей, которая вела в подземную пещеру.

В коридоре, в котором оказалась Сондра, тонкие лучи света, пробивающиеся сквозь трещины в каменной кладке из гостиной, освещали ей путь, однако на ступенях винтовой лестницы царила кромешная тьма. Прижимаясь спиной к стене, Сондра осторожно спускалась, нашаривая ступеньки здоровой ногой и подволакивая раненую. На первой же площадке она собиралась присесть и отдохнуть, ожидая, пока наверху все успокоится и мужчины перестанут охотиться за ней, однако ей показалось, что кто-то спускается вслед за ней, кто-то, кто отлично знает дорогу. Вот скрипнула под ногой ступенька, другая, послышалось еле слышное, сдерживаемое дыхание.

– Кто здесь? – одними губами шепнула Сондра, но ей никто не ответил.

Сондра подумала о том, что если опять придется драться, то надо, чтобы шум не услышали в комнате наверху. Она спустилась по ступеням еще на один пролет, на ходу сбросив свою накидку и скрутив ее жгутом. Положив жгут на ступеньку позади себя, она двинулась дальше. Одна ступенька, другая…

Позади нее раздался женский испуганный вскрик и шум падения. Прежде чем Сондра успела прижаться к стене, чье-то тело с размаху ударило ее в спину, сбив с ног. Вместе они покатились по ступеням, остановившись лишь на следующей площадке.

– Это ты, Дирка? – прошептала Сондра.

Ответом ей было неясное и быстрое движение во мраке, что-то легко коснулось ее волос, и сталь ударилась и зазвенела о камень над ее головой. Сондра наугад пнула нападавшего ногой и, перекатившись на бок, поползла вниз.

Хриплое дыхание Сондры выдавало врагу ее местонахождение, но и тот, кто напал на нее, тоже дышал часто и тяжело. Она не могла видеть, кто преследует ее, но абсолютный мрак скрывал и ее лицо. Быстрым шагом Сондра спустилась на балкон, который окаймлял половину пещеры и заканчивался еще одним, последним лестничным пролетом. Там она присела, прижавшись спиной к стене и прижав колени к груди, прислушиваясь к скрипу ступенек.

Плотная ткань хлестнула ее по ногам, а лезвие ножа рассекло кожу на плече. Сондра, упершись спиной, ударила сразу обеими ногами, и чье-то тело, перевалившись через перила балкона, полетело вниз.

Падение оказалось не смертельным, хотя, падая с такой высоты, не мудрено было сломать себе шею. Спустившись в пещеру, Сондра первым делом зажгла факел и увидела Дирку, распростершуюся на каменном полу. Ее нож валялся в дальнем углу пещеры, так что она не могла до него дотянуться. Сондра подобрала нож и заткнула его за пояс, затем нашла на ступеньках свой плащ и, смочив его края водой из кувшина, который Ивар всегда держал под рукой, подошла к Дирке и стала промывать рану на ее голове.

Открыв глаза, Дирка не сразу поняла, где она находится, и только при виде Сондры лицо ее стало приобретать осмысленное выражение. Дирка попыталась приподняться, застонала и больше не двигалась.

– Ты – сестра моей матери, и мы обе одиноки… – прошептала Сондра, и в этих словах были все вопросы, которые она хотела задать, но на которые у нее не было времени.

– Мне пришлось самой убить моих девочек, – простонала Дирка, мучимая жестокой болью. – Я должна была бы любить тебя как дочь… как дочь, которой у меня никогда больше не будет… вместо этого я уступила своей обиде и попыталась убить тебя…

– Тсс-с, тише. Это Моргот заставил тебя. Теперь нам нужно спрятаться до тех пор, пока мужчины не прекратят поиски. Тогда мы спасем Жона.

– Дитя мое… ты не поняла… Ты нужна была Морготу живой. Яд предназначался для стражника, но я дала его тебе. Он хотел, чтобы я привела тебя сюда, но я попыталась ослушаться, и теперь он явится сюда за мной и за тобой.

– Тогда давай выберемся отсюда вместе. Если нас поймают, тогда мы расскажем старейшинам все, что нам известно.

– Они не поверят нам.

– Постараемся убедить их. Ты можешь идти?

Дирка попробовала сесть, но застонала и снова замерла неподвижно.

– Ноги не двигаются… – прошептала она.

– Тогда я пойду и позову мужчин.

– Моргот идет сюда. Я чувствую его. Слушай! Слышишь?

Но Сондра ничего не слышала. Легкий испуг, который она ощутила, показался ей всего лишь отзвуком страха Дирки, однако этот испуг никуда не исчезал, напротив – он разрастался, обретая реальность, пока не зажил внутри нее своей собственной жизнью. Сондра с шумом втянула воздух и посмотрела на Дирку.

– Даже если я останусь жива, я не протяну долго, дитя мое. Мне не хочется лежать здесь и беспомощно ждать его прихода. Ты не знаешь, что он такое, Сондра. Не знаешь, что он со мной сделает. Если я не безразлична тебе чуть-чуть, хоть самую малость, ты должна… – заговорила Дирка, задыхаясь от боли и страха, – ты должна сделать то, что должно быть сделано.

Сондра подняла нож и приготовилась нанести Дирке смертельный удар в шею. Дирка шепнула: – Прости…

– Однажды, – ответила Сондра, но, прежде чем нож опустился, воздух вокруг них замерцал. Какая-то сила вырвала нож из руки Сондры и отшвырнула ее прочь от Дирки. Девушка почувствовала, как страшный холод коснулся ее тела и проник внутрь, грозя заморозить, остановить сердце.

– Моргот! – еле слышно воскликнула Сондра. Его тело медленно появлялось в воздухе прямо перед ней. Колдун был одет в белый плащ, полы которого раздувал волшебный ветер. Впереди, на самой груди Моргота висел амулет из черного железа. Брелок был выполнен в форме черепа, и желтые камни в его глазницах, казалось, сверлили Сондру свирепым взглядом. Серебристые волосы и бледная кожа Моргота светились холодным белым светом, а в глазах плясали огоньки факелов. Он был так похож на Джонатана, что, когда он улыбнулся и назвал ее по имени, Сондра невольно потянулась к нему, но опомнилась и метнулась к ступенькам.

– Моргот! – крик Дирки эхом повторил шепот Сондры. Моргот обхватил ее руками за талию и резко приподнял с пола. – Ты ослушалась меня.

– Отпусти Сондру, Моргот. Она бесполезна для тебя.

– Молчи! Она – невеста моего сына.

– У тебя может быть другой сын, ты сам так сказал. Ты обещал своего ребенка мне.

Нажатием руки Моргот сломал ее позвоночник о колено, и ноги Дирки ожили, затанцевали в агонии. Дирка открыла рот, чтобы закричать, но он заглушил крик, накрыв ее губы своими губами. Он целовал ее так же, как прежде, страстно и глубоко, но на этот раз он пил ее дыхание вместе с жизнью, медленно и жестоко. Когда тело Дирки обмякло в его руках, он небрежно бросил его на пол и, наклонившись над ней, стал ощупывать его руками, отыскивая и высасывая из Дирки последнее тепло жизни.

Закончив, он поднял голову и посмотрел на Сондру. Лицо у Моргота было почти счастливым, поскольку на некоторое время его голод был утолен.

– Дочь моя, – проговорил он, протягивая к ней руку, – пойдем со мной.

Сондра отрицательно замотала головой и попыталась позвать на помощь, однако непонятное слово, произнесенное Морготом, и быстрый жест заставили ее молчать. Светлые, как и у Жона, глаза Моргота сузились.

– Я был добр с тобой ради него. Идем.

Руки Моргота снова протянулись к ней, и Сондра ударила его в лицо. Моргот хрюкнул от боли. Этот звук убедил Сондру в том, что Моргот вполне реален, раз может чувствовать боль от физического удара. Она брыкалась и царапалась изо всех сил, но он сумел прижать ее к себе. Последовал быстрый взмах кулака, и Сондра потеряла сознание от сильного удара по голове.

Она не чувствовала, как Моргот, превратив ее во что-то маленькое, протаскивал ее сквозь широкую расселину в стене пещеры, сквозь узкий коридор, ведущий в сталактитовую пещеру, где на стенах перемигивались яркие огни. Когда Сондра снова открыла глаза, Моргот держал ее на коленях, сидя на возвышении у края бассейна, промывая водой ее израненные ноги и руки, исцарапанные острыми камнями в тоннеле, стирая кровь полосками ткани, которые он отрывал от ее превратившегося в лохмотья платья.

Увидев, что она пришла в себя, он крепко схватил ее за волосы и запрокинул ее голову, заставив глядеть себе в глаза.

– Ты собиралась отправиться к Стражам, не так ли? И ты думала, что эти усталые старики сделают хоть что-нибудь, чтобы спасти моего сына?

Сондра не отвечала. Она не знала ответа.

– Когда настанет время, именно я спасу его. До тех пор ты останешься со мной. Как сказал мне мой сын, ты прекрасна и в своем чреве ты носишь наше будущее. Твой сын будет обладать невероятной властью и могуществом.

– Твой внук? – удалось спросить Сондре, хотя губы с трудом шевелились, а язык отказывался повиноваться.

Моргот не ответил, только поглядел на нее своими светлыми, словно металлическими, глазами. Сондра вспомнила историю матери Жона и способ, каким он был зачат. Страшная мысль забрела ей в голову, и от этой мысли внутри у нее все похолодело.

Моргот догадался, о чем она думает. Появившаяся у него на губах улыбка отнюдь не успокоила Сондру.

На следующий день после пленения охрана возле сарая, в котором помещалась клетка Жона, удвоилась. На лицах мужчин Джонатан увидел растерянность и страх, в их приглушенных голосах звучало сомнение, а в глазах подчас мелькала слабая тень сострадания.

Моргот нанес еще один удар.

Один из стражников заговорил было о темных силах, которые Джонатан мог призвать для спасения своей жизни, однако двое его товарищей возразили, что две новые смерти могли с тем же успехом оказаться на совести существа, о котором рассказывал на допросе Джонатан.

– Кто погиб? – спросил Жон.

– Дирка и Сондра, обе исчезли из гостиницы.

Джонатан опустил лицо, чтобы скрыть горе, которое он не смел выставлять напоказ.

– Это моя вина, – пробормотал он еле слышно.

Чья-то грубая рука протянулась сквозь прутья клетки и, ухватив его за волосы, заставила Жона посмотреть на своих тюремщиков.

– Видите его слезы? – проворчал один из стражников. – Всем известно, что он любил Сондру. Значит, эта штуковина все еще разгуливает на свободе, как он и говорил. Я вам точно говорю, следующим может быть любой из нас.

– Даже если парень и убийца, – поддержал его товарищ, – мы не покончим со злом, предав его огню. Зло продолжает жить и выжидает удобного момента.

– Посмотрим, что будет, когда этот вот превратится в кучку золы, – вмешался в разговор еще один мужчина. – Не жалейте его. Я видал такие слезы, это слезы вины.

– Маэв единственная свидетельница. Я ей не верю.

– А дочка Кези? Она говорила о серебристом мехе, о серебряном тумане. Взгляните на его глаза, и вам все станет ясно. Попробуйте теперь сказать кому-нибудь, что его там не было.

Спор среди стражников продолжался, но их сомнения не могли отменить или отсрочить жертвоприношение – по крайней мере до тех пор, пока у них не было никого, кто мог бы быть принесен в жертву вместо Джонатана.

День накануне праздничной ночи казался Джонатану бесконечным. Стражники оставили дверь сарая открытой, чтобы Жон мог видеть, как идет подготовка к празднику – на площади расставлялись столы для вечерней трапезы, а у костра запасались кучи хвороста и сушеного навоза, чтобы жарить пищу. Отдельной поленницей были сложены толстые, сухие дрова для финального костра, который станет апофеозом сегодняшней ночи.

Отвернувшись от площади, Джонатан просунул руку сквозь решетчатое дно своей клетки и, зарывшись пальцами в теплую соломенную подстилку, устилавшую пол сарая, начал тихо молиться, чтобы Моргот не явился за ним сегодня. Если он появится, все собравшиеся на праздник будут обречены, а в первую очередь будет обречен он сам.

Солнце начинало клониться к закату, и над долиной повисло напряженное ожидание. Стало очень тепло, словно на дворе стоял жаркий августовский полдень, а не холодная зима. Когда солнце село, знойная духота стала настолько осязаемой и плотной, что Джонатан окончательно убедился в том, что весь поселок заколдован. Жители Линде никак не реагировали на неожиданное тепло, словно не замечая того, что все они оказались в самой середине страшной бури, вот-вот готовой разразиться над долиной.

Лежа на боку и прислушиваясь к доносящимся снаружи звукам, Джонатан вспомнил праздник осеннего жертвоприношения и Сондру. Он был полон надежд и уверен в своей непобедимости. Теперь же для тех, кого он любил, не имело значения, останется ли он жить или умрет. Это ничего не могло изменить: Сондра, вне всякого сомнения, уже мертва, уничтоженная его отцом; Ивар и оставшиеся Стражи умрут очень скоро. И за все эти судьбы ответственность лежала на нем одном.

В самый разгар праздничной ночи стражники сменились, чтобы каждый из жителей деревни сумел поучаствовать в торжествах. Лишь только новая группа мужчин встала на посту у дверей его сарая, до слуха Жона донесся веселый девичий смех, и он увидел силуэт девушки, закутанной в плащ, которая проворно двигалась в свете факелов, целуя то одного, то другого стражника. Она направлялась ко входу в его узилище, и, когда проскользнула внутрь, она сняла капюшон. Джонатан узнал ее. Это была Уилла, одна из подруг Сондры. Сегодня ночью должна была состояться и ее свадьба.

Девушка некоторое время с беспокойством переминалась с ноги на ногу, ожидая пока Жон заговорит с ней. Жон молчал, и Уилла, назвав его по имени, смущенно извинилась за то, что разбудила его. Она говорила быстро, проглатывая слова, ни на секунду не умолкая, чтобы перевести дух:

– Мы… я и другие девушки тоже… мы все помним, как ты спас Сондру от гоблинов. Мы знаем, что ты не стал бы причинять ей вреда. Мы вообще думаем, что ты никого не убивал. Вот возьми, мы хотим, чтобы ты выпил это… – с этими словами девушка вытащила из-под плаща бурдюк с вином и показала его Джонатану. – Это праздничное вино. Мы подмешали в него особое зелье. Если выпьешь немножко, то не будешь чувствовать боли, а если выпьешь все – умрешь сейчас.

Жон снова промолчал, и Уилла поставила бурдюк к клетке таким образом, чтобы он мог дотянуться губами до его горловины.

– Я оставлю его здесь, ты можешь принять решение потом. Просто ты должен знать, что кое-кто из нас не согласен со старейшинами.

Уилла отвернулась от Жона, щурясь в свете факелов. Прозвучавшая в ее голосе горечь удивила его. Ему почудились слезы в ее глазах, и впервые Джонатан подумал, что может попытаться предотвратить некое ужасное событие. Мысленно попросив прощения у Ивара за нарушение их договора, он сказал:

– Не оставайся до конца праздника, – шепнул он, – уходи с площади до того, как начнется жертвоприношение. Возьми с собой всех, кто захочет уйти.

И он рассказал Уилле о пещере под гостиницей и о том, как найти потайную дверь. Едва ли это было действительно безопасное место, так как пещера сообщалась с подземельем Моргота, но он не мог придумать ничего лучшего.

– Спуститесь по ступеням вниз и сидите там до утра. Может быть, тогда беда минует вас.

Тем временем праздничная музыка умолкла, сменившись назойливым барабанным боем.

– Вызывают пары для брачной церемонии. Я должна идти, пока никто не увидел меня здесь.

Уилла шагнула к дверям, но восклицание Жона заставило ее задержаться.

– Подожди! Ты должна верить мне!

– Я верю. Как только бракосочетание закончится, я соберу всех, кто захочет, и отведу в твою пещеру, – Она приблизилась к клетке, протянула руки, и, прежде чем она исчезла, Джонатан ощутил легкое прикосновение ее пальцев к своим щекам.

Староста деревни выкрикивал имена брачащихся так громко, что его, наверное, можно было услышать в соседней долине. Джонатан смотрел, как счастливые пары выступали вперед для формального совершения обряда, и думал о Сондре. Может быть, Моргот все же оставил ее в живых? Эта мысль ужаснула его еще больше, чем мысль о смерти любимой. Жон начал молиться о том, чтобы душа Сондры очутилась в более счастливом месте, и молил судьбу о том, чтобы она позволила их душам встретиться после смерти.

Несколько капель вина из бурдюка просочилось сквозь швы и упало ему на руку. К его кисло-сладкому аромату примешивался более резкий запах яда, и Джонатан почувствовал искушение умереть быстро и безболезненно. Протянув руку, Джонатан оттолкнул вино, так чтобы оно оказалось вне пределов досягаемости. Его срок еще не пришел, а когда он придет – Джонатан предпочитал умереть в огне.

Церемония бракосочетания тем временем закончилась, кто-то снова запел, но собравшиеся не поддержали песню так единодушно и радостно, как это было на празднике урожая. Страх измучил людей, отняв у них силы, а ужасные ночные убийства продолжали угрожать каждому из них.

Не обращая внимания на мучительную боль в спине, Джонатан свернулся в клетке еще более плотным комком и вытянул шею так, что ему стала видна улица, ведущая к гостинице. Он насчитал двенадцать человек, покинувших праздник, – едва ли достаточно, чтобы загладить его вину. Жон всматривался в ночную тьму до боли в глазах, надеясь увидеть кого-нибудь еще, но в это время барабаны снова загрохотали, и в хижину вошли несколько мужчин. Они пришли за ним.

Под монотонный бой больших барабанов клетку Жона вынесли к костру. Маэв читала заклинания, и собравшиеся вторили ей неуверенно и виновато:

– Духу этого края приносим мы жертву. Пусть ее боль и ее кровь сделают зиму короче, весенние дожди обильнее, а землю – щедрее…

Этой ночью Маэв не надела своего праздничного платья, отделанного яркими лентами. Свои ноги она спрятала под просторными шароварами, заправленными в высокие сапоги. Крошечные кимвалы, прикрепленные к пальцам рук, звучали приглушенно, так как Маэв по-прежнему была в перчатках, и их дробь была тревожной, как и шепот толпы, повторяющей заклинания.

Золотая маска закрывала уже все лицо Маэв. Маленькие алмазы, словно слезы, блестели в уголках глазниц, а губы были изогнуты в постоянной, всепонимающей и печальной улыбке. По краям маска была украшена перьями, из-под которых на плечи Маэв свешивалось то, что осталось от ее некогда великолепных, иссиня-черных волос: это были редкие, тускло-серые спутанные пряди. Голос Маэв, однако, был все так же красив, хотя и звучал сейчас несколько напряженно.

Костер на площади вряд ли был больше, чем тот, на котором осенью сожгли гоблина. Жители поселка не желали проявлять милосердие, которое могло бы выдать их сомнения. Это стало абсолютно ясно Джонатану, когда клетку подняли высоко над костром, а потом стали медленно опускать все ниже и ниже.

Он не станет биться о прутья, не станет кричать, не позволит ни им, ни этому проклятому краю насладиться его мучениями! Однако лишь только языки пламени лизнули его бок, Жон ощутил сильную боль, которая пульсировала во всем теле в такт ударам сердца. Некоторое время он терпел боль молча, но это время прошло очень быстро, и вместе с ним истаяла его решимость. Приподняв голову, чтобы глотнуть немного свежего воздуха и закричать от нестерпимой боли, он увидел кружащийся над клеткой серебристый туман. На мгновение в тумане возникло лицо Сондры, искаженное страхом и благоговением одновременно.

– Она жива, – прошептал Жон сквозь стиснутые зубы. – Она жива, – подтвердил голос Моргота.

Джонатан ударился всем телом о горячие прутья клетки и выкрикнул ее имя.

Между тем туман сгустился и опустился на землю между костром и Маэв. Медленно, очень медленно внутри него возникло тело Моргота. Колдун был одет в белые развевающиеся одежды, а бледная кожа мерцала, как хорошо отполированный металл. Лицо Моргота, обрамленное серебристо-белыми волосами, постоянно менялось, так что каждый из собравшихся, не видя его подлинных черт, оказывался лицом к лицу с существом, как две капли воды похожим на свою потаенную мечту: кто-то видел в Морготе мужчину, кто-то – прекрасную женщину, но каждый видел в нем что-то свое, неповторимое и неповторенное.

Толпа притихла, перестав повторять заклинания, и Маэв обернулась, чтобы посмотреть, что это отвлекло внимание толпы. Моргот, вытянув в ее сторону указательный палец, произнес обвиняющим тоном только одно слово:

– Лисица.

Крупная дрожь пробежала по телу Маэв, она вскрикнула от ярости и боли. В следующий миг она сорвала с лица маску, сдернула с рук перчатки, явив всем свое ужасное проклятье. Жители Линде отшатнулись, увидев ее загрубевшую желтую кожу, гноящиеся язвы, черный провал рта между распухшими губами и скрюченные, костлявые пальцы. Приказ Моргота обладал непреодолимой силой, и Маэв начала превращаться.

Кожа лица натянулась и разгладилась, и на какой-то краткий миг былая красота вернулась к Маэв, но уже в следующую секунду нос и нижняя часть ее лица стали удлиняться, вытягиваться вперед, нос заострился, а зубы и ногти стали расти и загибаться. Маэв сорвала одежду, и все увидели, что ее тело покрылось чудесным серебристым мехом, который ложился волнами на ее спину и грудь, продолжая расти и густеть.

Дочь Кези, стоявшая в первых рядах собравшихся, пронзительно закричала, указывая на Маэв. Кези толкнул дочь себе за спину и, сорвав с шеи амулет Ивара, бросился вперед, намереваясь разорвать ведьму на части. Несколько мужчин тоже сорвались со своих мест, и Маэв, преданная и испуганная большим количеством противников, вырвалась из круга и исчезла в темноте. Мужчины застыли на месте, устрашенные ее внезапным преображением, но Кези, сорвав с себя одежду, стал на глазах у всех превращаться в крупного волка. Опустившись на четвереньки, он помчался вслед за Маэв.

Как только Маэв начала изменять свой облик, мужчины, удерживавшие клетку Жона над огнем, попытались оттолкнуть ее в сторону, но вся их сила не могла сдвинуть клетку ни на фут. Тогда они выпустили из рук шесты, на которых висела клетка, но она не упала, продолжая висеть в воздухе. Длинными палками мужчины попробовали раскидать костер, однако какая-то сила, невидимая, но могущественная, окружила пылающий костер стеной, и их яростные удары не достигали цели. Растерявшиеся и испуганные, мужчины побросали палки и тоже выбежали из круга, ища спасения в толпе.

Когда в круге остались только отец и сын, Моргот медленно повернулся к Жону, который продолжал корчиться в муках над обжигающим пламенем костра.

– Если хочешь, можешь умереть сейчас, но тогда я возьму твою невесту и использую ее так, как я использовал твою мать. Я могу получить другого сына.

Джонатан не ответил, несмотря на то, что жгучая боль продолжала терзать его тело, а легкие задыхались от недостатка воздуха.

– Твоя смерть ничего не изменит и ничего не сможет предотвратить. Я уничтожу этот поселок, уничтожу Ткань и стариков, которые тебя воспитали. С тобой или без тебя моя армия будет освобождена.

Языки пламени поднялись выше, закрывая от Джонатана фигуру отца и безмолвствующую толпу сельчан. Он и не подозревал, что может быть так больно. Несмотря на жару, на его коже не появилось пока ни одного волдыря и волосы тоже не загорались. Отец умолял его добровольно согласиться служить ему. Если он откажется, то вместо него пустая оболочка, скорлупа, такая же, каким был когда-то Моргот, лишенная рассудка и воли и наделенная лишь рабской покорностью и нерассуждающей силой, станет творить суд и расправу по приказу его отца.

– Я делаю лишь то, что должен, – сказал Моргот. – И ты поступай так, как должен. Если ты еще хочешь быть моим союзником, покажи свою силу, покажи, что ты остаешься моим сыном. Освободи себя. Дай себе волю.

При этих словах Моргота языки пламени обвились вокруг запястий Джонатана, и цепи расплавились. Его руки были свободны, и Жон почувствовал, как к нему возвращаются когда-то заученные заклятья и магические формулы, как возвращается и растекается по членам былая сила, пробуждая в нем позабытые страсти.

– Покажи мне!

Ивар и Андор остались со Стражами, Сондра в плену у Моргота. Неужели легионы его отца разделяют его страшный голод? Неужели жители поселка станут для них всего лишь запасом продовольствия, скотом, предназначенным на убой? Джонатан посмотрел сквозь языки пламени прямо в глаза отцу. Медленно, но уверенно он прочел заклинание, которое уменьшило жар пламени, потом еще одно, которое сконцентрировало всю энергию пылающих в костре дров на том, чтобы расплавить замок клетки. Моргот тем временем опустил клетку на землю возле костра. Джонатан распахнул дверцу и распростерся на мерзлой земле. Никогда раньше прикосновение к холодному не действовало на него так успокаивающе.

– Возмездие! – донесся до него шепот Моргота, и Джонатан поднял голову.

Несмотря на то, что Джонатан только что продемонстрировал нечеловеческие возможности, толпа на площади не разбежалась в страхе, а осталась стоять все тем же плотным кольцом, окружая костер. Жон успел разглядеть, что лица стоявших в первом ряду выглядели счастливыми, на многих лицах застыло радостное ожидание. Моргот приблизился к толпе, и какая-то мать протянула ему годовалого ребенка, словно Моргот был священником, благословляющим свою паству.

Моргот дотронулся до лба младенца. Ребенок вздрогнул и умер, ни разу не всхлипнув. Его замороженный трупик так и остался в руках ничего не понявшей матери. Моргот поцеловал женщину, и ее мгновенно окоченевшее тело ударилось о землю с такой силой, что Джонатан услышал, как треснула замороженная плоть. Жители Линде, ставшие свидетелями ее страшной смерти, даже не пошевелились.

После этого Моргот убивал быстро, одну за другой повергая свои замороженные жертвы на землю. Жон хотел было протестующе крикнуть, применить какое-нибудь заклинание, чтобы остановить это бесшумное убийство, но Моргот держал его очень крепко, спеленав в паутине собственных ментальных сил, и вырваться из нее было невозможно.

По мере того как Моргот переходил от одной жертвы к следующей, незримая связь между ним и Джонатаном крепла. Джонатан почувствовал, как от отца к нему перетекает энергия, которой с каждой новой смертью становилось все больше. В конце этой бойни они станут всемогущими, и Жон сомневался, что даже трем ведьмам будет под силу справиться с ними.

Могущество и власть искушали Жона. Он уже видел себя правителем края, видел рядом с собой на троне Сондру, разодетую в атлас и шелка и украшенную золотом, видел прекрасную и богатую страну, которую они сумеют создать вдвоем.

Когда от поцелуя Моргота упала десятая жертва, он наклонился и дотронулся рукой до лба трупа. Окоченевшая плоть со скрипом ожила, зашевелились скрюченные конечности, и покойник встал, слегка покачиваясь. Его остекленевшие глаза неотрывно смотрели на Моргота, который уже перешел к своей следующей жертве. У неподвижного рта ожившего трупа Жон не увидел ни малейшего намека на теплый парок дыхания, который непременно был бы заметен на холоде. Мужчина стал рабом Моргота.

Джонатан внезапно осознал, что Моргот может поступить таким образом со всеми жителями, а потом поведет ожившие трупы на штурм крепости.

– Нет! – закричал Жон. – Поселок должен быть уничтожен, уничтожен без следа. Я тоже имею право на месть!

Моргот повернулся к сыну. Глаза его вспыхивали алым от избытка жизненной силы, накопленной его телом. Он не сказал ни слова, но позволил сыну осуществить свое мщение.

Джонатан направил свои пальцы на костер, и угли ярко вспыхнули. Ревущее пламя взвилось высоко в ночное небо и брызнуло, выплеснулось из ямы во все стороны. Растопырив пальцы, Джонатан повернул их к толпе. Одно слово, и пламя набросилось на людей. Тела их вспыхивали и горели тусклым красным огнем, и в воздух поднимались хлопья жирного черного пепла. Моргот повернулся к сыну, и Джонатан успел скрыть свое отвращение, издав хриплый, победный вопль.

Жон почувствовал негодование Моргота и приготовился умереть – ведь он спалил всех будущих рабов и слуг Моргота, но отец сумел сдержать свой гнев и просто посмотрел ему в глаза, ничего не сказав. На лице его Джонатан заметил даже некое выражение довольства, и в душе его затеплилась робкая надежда. Моргот читал его эмоции и чувства как раскрытую книгу, однако мотивы его поступков оставались для отца тайной за семью печатями. Догадавшись, что Моргот начал готовить еще одно могущественное заклинание, Жон не пытался ему помешать. К счастью для него, у него не хватило выносливости, чтобы увидеть результат этого деяния. Он истратил слишком много сил, и природа милостиво позволила ему лишиться сознания.

Церемония только началась, когда Уилла провела тридцать человек, присоединившихся к ней, в опустевшую гостиницу и открыла потайную дверь в темный коридор, который окончился ведущими вниз ступенями. Аран, муж Уиллы, высоко поднял их единственную лампу, освещая путь. В пещере внизу они обнаружили окоченевший труп Дирки.

– Мы не ошиблись относительно Джонатана, – сказала Уилла. – Взгляните!

Взяв лампу из рук Арана, она поднесла ее ближе к трещине в стене, уходившей под стеллажи. Пятна засохшей крови вели от середины пещеры к расселине и исчезали в ней.

– Сондра? – шепнула Уилла в щель, страшась ответа больше, чем гнетущей тишины подземелья. – Сондра!

Из расселины донесся звук, такой далекий и слабый, что он мог и почудиться девушке. Это был слабый всхлип горя и отчаяния. Уилла придвинулась ближе к стене.

– Сондра, – повторила она и, подсвечивая себе лампой, засунула в щель руку. Ей показалось, что пальцы ее встретили какое-то препятствие, словно сотканная из воздуха перепонка не давала ей просунуть руку глубже; поддаваясь ее усилиям, она прогибалась, но не рвалась. Уилла все же просунула в расселину кисть руки и оказалась пойманной, словно зверь в капкан.

Пальцы ее начало покалывать, а вся рука онемела и затекла. Испугавшись, Уилла вскрикнула. Аран схватил ее за запястье и стал тянуть и дергать изо всех сил, но рука не поддавалась. Когда все предплечье Уиллы почернело от прилива крови, Аран снял с лампы стекло и поднес ее к коварной расселине. Стена взорвалась, осыпав их острыми каменными осколками и отбросив от щели чуть не к противоположной стене. В образовавшейся куче тел Аран упал сверху, Уилла, освобожденная из плена, на него. Когда лампу снова зажгли, она закричала от ужаса, увидев вместо руки обугленную культю.

О ней позаботились, перевязали рану и как могли утешили. Когда ее крики затихли, до них из расселины снова донесся безысходный, горестный плач, словно сами стены оплакивали погибшее селение.

Глава 18

Огни плясали и перемигивались на затененном потолке пещеры, словно расшалившиеся духи. Джонатан пришел в себя и теперь лежал на спине на полу пещеры, все еще слишком слабый после потрясения и истраченных усилий. Сондра опустилась на колени подле него.

Ее ссадины и ушибы начали уже проходить, однако лицо девушки все еще выглядело опухшим, а в глазах не было даже облегчения, вызванного тем, что Жон наконец-то пришел в сознание. Когда он протянул к ней руку, она отпрянула, словно он попытался ударить ее.

– Сондра?

В тишине подземелья раздался пронзительный вопль. Сондра, потрясенная, закрыла глаза и зажала уши руками. Из-под ресниц ее покатились слезы. Послышались жалобные причитания, а затем – еще один, еще более громкий, исполненный мучительной боли крик.

– Нет! – выкрикнула Сондра, обращаясь к пустой пещере. – Оставь их, не трогай!

– Что это, Сондра, что происходит? – Джонатан потянулся к ее руке. Его собственная рука, вся в розовых пятнах молодой кожи, выросшей на месте ожогов, почти не болела, хотя двигал он ею еще с трудом. Сондра погладила его по щеке, и он повернул к ней голову.

– Когда Моргот принес тебя сюда, я была уверена, что ты не выживешь, ты был совсем как мертвый, – прошептала Сондра. – Он велел мне выкупать тебя в бассейне и постоянно смачивать твои раны. Сейчас ты почти здоров.

– Сколько времени я уже здесь? – спросил Жон.

– Может быть, несколько дней, может быть – недель. Здесь всегда темно… – Сондра отвечала невыразительно, монотонным голосом.

– Днем Моргот спит. Сколько раз он спал?

– Не знаю. Он больше не спит в пещере. С помощью колдовства Моргот превратил это подземелье в мою тюрьму. Я не могу уйти отсюда, я пыталась, но у меня ничего не вышло. Я пыталась напасть на него, но он обжег меня… – Сондра показала ему глубокие ожоги на запястьях. – Вода из бассейна не помогла мне.

– Он обещал, что не причинит тебе вреда.

– Я думаю, он сделал это ненамеренно. Он просто схватил меня за руки, и его ладони сделали это со мной. Моргот говорил, что все жители Линде мертвы, что он выпил их жизнь. Наверное, он просто был голоден, когда прикоснулся ко мне, и его тело попыталось высосать и меня.

Джонатан посмотрел на ее раны и поцеловал их.

– Продолжай, – попросил он.

– Он нашел несколько человек, которые спрятались в пещере моего отца. Вот тогда-то и начался настоящий ужас, – сказала Сондра, вздрагивая. – Он не смеет прикончить их, эти жизни – все, что у него осталось. Он не трогает женщин, потому что только они могут родить детей, которых он сожрет. И вот он придумал: теперь он пытает мужчин и наслаждается их мучениями. Он и сейчас там. Прежде чем он насытится, мы услышим еще крики. – Куда он уходит?

– Он охотится. Я думаю, он разыскивает Маэв. Когда он несколько раз приходил посмотреть, как ты себя чувствуешь, я слышала, как он бормочет ее имя. Он в ярости.

– Судя по тому, что он никак не схватит ее, он все же не всемогущ, – с мрачной усмешкой заметил Джонатан. – Как тебе удается выжить здесь?

– Он приносит мне хлеб, вино, жареное мясо, – Сондра показала на сваленные у стены кости: длинные бедренные кости, лопатки и изогнутые ребра, удивительно похожие на человеческие.

– Это все, что он дает мне, – продолжала Сондра. – Сначала я отказывалась, но он заставил меня. Теперь я больше думаю о голоде, чем о том, что это за мясо.

У Жона не было ни слов, чтобы подбодрить ее, ни силы, чтобы защитить, и поэтому он просто прижал ее к себе и сказал, что любит по-прежнему крепко.

Когда наконец отзвучали доносящиеся из пещеры Ивара вопли и стоны, Джонатан поднялся и, взяв Сондру за руку, попытался выйти из пещеры. Жон мог свободно выходить и входить через ее устье на холме, но волшебная сила не пропускала Сондру.

– Оставь меня. Уходи. Позови кого-нибудь нам на помощь, – прошептала Сондра.

– Разве ты бы оставила меня? – спросил Джонатан.

– Нет, если бы этого можно было избежать.

Он улыбнулся той самой уверенной улыбкой, которая когда-то так понравилась ей. Вернувшись в подземелье, Джонатан направился к пещере Ивара.

– Я не прощаюсь, – сказал он ей и исчез в узком, темном коридоре.

В пещере Ивара стояла кромешная темнота и было тихо. Тишину нарушало лишь хриплое дыхание спящих – или усыпленных Морготом – пленников, и редкие стоны тех, чьей жизненной силы вкусил сегодня Моргот. Джонатан медленно двигался между распростертыми телами, время от времени останавливаясь, чтобы на кого-нибудь не наступить. У подножия ступеней он почувствовал преграду, установленную здесь Морготом, дабы его скот не разбежался из загона. Жону понадобилось всего несколько простых слов, чтобы барьер на его пути исчез, после чего он уже без помех поднялся в гостиницу.

Обеденный и пивной залы были пусты и темны. Входная дверь хлопала на ветру, порывы которого нанесли по углам комнаты небольшие снеговые сугробы. Глиняные кружки на полке за стойкой были перебиты, а кувшины с элем, предназначенным для засидевшихся допоздна посетителей, замерзли и треснули.

Жон вышел наружу. В небе сияли звезды и луна. До полнолуния оставалось совсем немного, и ее распухший лик заливал своим светом снег, столь чистый и нетронутый, словно в этом месте никогда и никто не жил.

Раскрашенные домики поселка тоже исчезли. Возле гостиницы Жон не обнаружил ни давильни Андора, ни амбара; кучки камней отмечали места, где когда-то высились печные трубы, да кое-где выглядывали из-под снега обугленные бревна. Словом, местность изменилась до неузнаваемости, и единственной знакомой ему деталью была дорога на Виткаль, петляющая между деревьями.

Его лютня лежала на крыльце гостиницы, припорошенная снегом. Жон не стал поднимать ее, а просто пробежал пальцами по струнам. Дерево, из которого была сделана лютня, покоробилось, и струны расстроились. Даже если бы на ней можно было играть, Жон чувствовал, что у него не осталось никаких песен; он не смог бы сейчас исполнить даже погребальную песнь для тех, кто погиб по его вине. Стряхнув с лютни снег, Жон повесил ее на вбитый у дверей крюк.

В памяти его внезапно всплыли слова Доминика, которые он сказал маленькому Жону много лет назад: «Истинное зло не может существовать в человеке, если он отвергает его, выбрав путь добра».

Жон понял, что сделал свой выбор. Он сделал его во время нападения на крепость и на часовню. Теперь ему необходимо было отыскать способ прекратить страх и мучения Сондры, да и всех остальных. Может быть, эта тайна хранится в гостинице или в пещере под ней, но – и это всего вероятнее – этот секрет находится в его собственной голове. И всегда был там.

Джонатан посмотрел на распухшую луну. У него оставалось не больше двух дней, чтобы отыскать ключ к разгадке.

На рассвете Джонатан вернулся в пещеру Ивара. Собрав оставшиеся там колдовские книги своего учителя, он отнес их в подземелье. Сондра свернулась калачиком и уснула, прижавшись к нему, и он начал читать.

Прошло несколько часов, пока он выучил заклинания для своей последней битвы. Довольно часто он вспоминал пророчество, начертанное его матерью в ее письме:

«Однажды любовь победит силу Полотна. Однажды внутреннее противоречие уничтожит его».

Джонатан почувствовал, как где-то под землей зашевелился его отец. Ночь пала на землю. Он закрыл книгу и стал с тревогой ожидать, когда Моргот вернется за ним.

Лишь только Моргот вошел в пещеру, Джонатан сразу заметил происшедшую с ним перемену. Отец выглядел сильным и уверенным в себе настолько, что был беззаботен и беспечен. Жон сел, старательно скрывая свои чувства, а Моргот в радостном возбуждении мерил шагами обширное пространство подземелья. Его одежда развевалась и мерцала в свете волшебных огней, а амулет на груди светился своим собственным, зловещим светом. В одной руке Моргот держал свою волшебную книгу, а вторая сжималась и разжималась, словно в преддверии битвы.

– Как только моя армия будет освобождена, мы заново отстроим Линде. В пещере под гостиницей хранятся семена будущей жизни, они молоды и сильны. Скоро в поселке народятся новые дети.

– Но ведь тебе нужны жизни людей, чтобы поддерживать собственную, – возразил Джонатан.

– Мы двинемся на восток и завоюем Виткаль и Келли. Это большие города, богатые и населенные огромным количеством людей. Нас ничто не сможет остановить. Мы вместе будем править Тепестом, Джонатан!

– Вместе! – эхом отозвался Жон и улыбнулся как можно счастливее, указывая на свою волшебную книгу. – Я изучаю все, что знал Ивар. Хотелось бы мне, чтобы усталость не так мне мешала.

Моргот расхохотался так громко, что Сондра заворочалась во сне, но не проснулась.

– Этому я могу помочь, – сказал он, опуская ладони на плечи Жона. Юноша почувствовал прилив сил и новой энергии, усталость отступила, и он снова мог сосредоточиваться на чем угодно, не прилагая особенных усилий. Потом он подумал о том, каким был источник этой энергии, и едва сдержал дрожь отвращения.

– Мне нужно поговорить с тобой о том, что случилось тогда в крепости, отец, – заговорил Джонатан. – Мне трудно было решиться уничтожить всех этих людей, особенно Гектора. Они воспитали меня, а Ивар был моим учителем. Он многому научил меня, прежде чем я отыскал тебя.

– В самом деле? – Жон ожидал, что Моргот разъярится, но он только задумался. – Ты думаешь, эти двое станут служить тебе?

– Не знаю, – чистосердечно признался Жон. – Думаю, что нет.

– Если хочешь, я мог бы отпустить их.

– И ты сделаешь это? – удивился Жон.

Он только собирался объяснить Морготу, почему он так поступил с Иваром, высказать свои сожаления и обещать, что этого больше не повторится, и поэтому предложение Моргота оказалось для него неожиданным.

– Помилование – один из немногих даров, которыми мы обладаем, – ответил ему отец, и Джонатан в изумлении поднял на него глаза.

Интересно, каким бы человеком мог стать Моргот, если бы его воспитали такие люди, как Гектор, Ивар и Доминик? Это озарение еще более укрепило зародившуюся в нем надежду. Оказывается, его судьба не была определена при рождении. Решающий поворот все еще был впереди, и выбор пути зависел только от него самого. Оставалось только молиться, что в решающий момент он сумеет победить отца.

– У нас слишком мало времени для подготовки, – заявил он, – и я боюсь, что мы не сможем одолеть заклятья, лежащие на дверях часовни.

Моргот снова засмеялся.

– Нам это не понадобится. После нашего нападения на крепость я в течение нескольких дней обдумывал эту проблему и понял: ты носишь в себе печать Полотна, оно зовет тебя, сын.

– Невероятно! – воскликнул пораженный Джонатан. Моргот улыбнулся.

– Ты еще не почувствовал этого, но это так. Ты уже проник в часовню однажды, и ты сможешь сделать это еще раз, завтра, в ночь полнолуния. Ты поможешь мне освободить мои легионы, и они станут повиноваться тебе так же охотно, как и мне.

– А ты уверен? Ты совершенно уверен?

– Есть один способ проверить это – войти в часовню, – Моргот покачал головой и усмехнулся. – Ивар тебе не ровня, а эти старики тоже не смогут остановить тебя. Прочти это… – он положил перед Жоном свою книгу. – Прочти и ступай в крепость, – неожиданно закончил он и, открыв книгу на нужной странице, ушел. Джонатан молча всматривался в затейливые буквы.

К утру Джонатан выучил заклинание наизусть. Вынув из стоявшей на полу шкатулки птичье перо, он сжал его в руке и, мысленно сосредоточившись на воротах крепости, прочел заклинание от начала и до конца. Затем он сдул перо с ладони. Пещера вокруг него исчезла, и в воздухе прозвучал далекий удар грома.

Ивар и Доминик охраняли крепостные ворота, когда перед ними внезапно возник Джонатан. Крепость по-прежнему была окружена непроницаемо-плотным туманом, и монахи молились о том, чтобы Жон появился и помог им спастись. Теперь, когда юноша внезапно появился у ворот накануне полнолуния, они с подозрением взирали на него.

Ивар вышел за ворота и приблизился к Жону. Доминик оставался внутри, под защитой охраняющего крепость заклятья Ивара. Оба внимательно выслушали рассказ юноши о трагедии, случившейся в Линде, и обо всех остальных событиях, которые произошли с тех пор, как Моргот и Джонатан в первый раз появились у стен крепости в прошлое полнолуние.

– Я пришел проверить, правда ли то, что сказал мне отец. Он уверен, что на мне есть печать Полотна, – закончил он.

Ни Ивар, ни Доминик не казались удивленными, и Жон спросил:

– Значит, вы знали?

– Ты встанешь с нами сегодняшней ночью? – спросил Доминик, не ответив юноше. Жон покачал головой:

– Я должен снова войти в часовню и поговорить с душами Полотна.

– Мы не можем тебе этого позволить, – был ответ.

– Не можете? – Джонатан обогнул Ивара и без помех вошел в ворота, даже не замедлив шаг в том месте, где пролегала невидимая граница заклятья, наложенного для защиты крепости. – У вас нет выбора, – заметил он, продолжая двигаться к часовне.

Доминик бросился вперед, намереваясь задержать юношу, но Ивар, заметив в глазах Жона необычный блеск и новую, могущественную силу, удержал Стража.

– Заклятье на дверях часовни всегда было последним испытанием для того, кто чувствует Зов. Если он войдет внутрь, значит, он – один из Стражей, – объяснил Ивар, и они вместе стали смотреть, как Джонатан отодвигает засовы на дверях и беспрепятственно входит внутрь.

Воздух в часовне был сухой, давящий, и Джонатан почувствовал, как тает его решимость. Сделав над собой усилие, он шагнул вперед, так что только каменный алтарь отделял его от Полотна. Ему показалось, что складки Ткани смотрят на него в упор, ожидая, пока он вынесет себе приговор.

Он не станет этого делать, пока не станет. Джонатан зажег свечу и магическим жестом запер за собой двери часовни. Затем он повернулся лицом к Полотну, неподвижно замершему в тени массивной каменной плиты.

– Внутреннее противоречие… – прошептал он одними губами, а затем, с почтительностью и благоговением, впервые произнес имя матери: – Лейт!

Никакого ответа. Жон позвал снова, более властно, сосредоточив свою волю и силы, как учил его Ивар. Он почувствовал только легкое прикосновение, ничего больше.

– Отпустите ее! – приказал он, обращаясь к темным душам Полотна. – Дайте ей подойти ко мне, иначе я не стану освобождать вас!

Страшное в своей неподвижности Полотно шевельнулось. Джонатан почувствовал внутри себя присутствие Лейт, которое разливалось по всему его телу волнами такой горячей любви, какой ему никогда не доводилось испытывать.

– Дай мне увидеть тебя, мама, – прошептал он и, когда ощущение присутствия не исчезло, снял свечу с алтаря и поднес ее к Полотну.

На ткани, поверх других размытых и неясных фигур, появилось лицо женщины, так не похожее на его собственное. И все же в их глазах была какая-то общая печаль, и Жон подумал, что у них, должно быть, были схожие характеры. Он подумал о том, как легко сдалась Лейт, предпочтя смерть проклятью, и о том, как много раз ему грозила эта же печальная участь. Они с матерью были очень сродни друг другу: оба нерешительные, хрупкие, не приспособленные к жизни в этом мрачном и жестоком краю.

Запинаясь, боясь спугнуть легкую тень матери, он признался ей во всем, что сделал за свою короткую жизнь, рассказав обо всем зле, которое причинил жителям края его отец. Закончив свой рассказ, он спросил, что же ему теперь делать.

Ответ пришел к нему, как вода к мучимому жаждой, как пища – к страдающему от голода. Безмолвные вспышки озарений поведали ему о том, что уже хранилось внутри него, и Жон узнал, что главной его трудностью станет необходимость смириться с той жертвой, которую ему придется принести.

Джонатан хотел было перенестись обратно прямо из часовни, но потом он подумал о том, что в этом тесном пространстве большинство заклинаний, которыми он владел, не сработает. Выйдя из нее на двор крепости, он с тревогой посмотрел, как низко к горизонту успело опуститься солнце.

– Ты будешь с нами сегодняшней ночью? – снова спросил его Доминик.

Джонатан покачал головой, и Доминик пошел на него. Джонатан успел шепнуть ему:

– У меня нет времени обсуждать то, что должно быть сделано.

Затем из его руки выпало белое птичье перо, и он исчез. Доминик остался стоять, протягивая руки в пустоту.

Ивар с сожалением посмотрел на то место, где только что стоял Жон. Итак, он снова станет единственной защитой Стражей грядущей ночью. Однако магические умения Джонатана и печать Полотна, наличие которой он только что доказал им со всей убедительностью, делали его заклинания практически бесполезными. Несмотря на это неутешительное умозаключение, Ивар все же подновил запирающее заклятье – какая-то защита была лучше, чем вообще никакой. Несколько часов до захода солнца он потратил на то, чтобы выучить несколько новых заклинаний, которые, как ему казалось, могут пригодиться: сжигающее и замораживающее заклятья, магическая формула уменьшения силы противника, а также несколько заклинаний для воздействия на его волю и память.

Ивар решил также, что если Моргот одержит победу, ни он сам и никто из Стражей не станут пищей для освобожденных орд Моргота. Последнее заклинание он приготовил для монахов и для себя.

Пока не стемнело окончательно, Ивар размышлял о природе Моргота, о звуках, которые доносились из часовни во время последнего полнолуния, когда Моргот стоял под стенами крепости. Он решил, что слуги Моргота будут, скорее всего, столь же прожорливы и ненасытны, как и сам их повелитель.

Потом Ивар стоял в воротах крепости и смотрел на кружащийся туман, подсвеченный последними отблесками умирающего заката. Он думал о Джонатане, о его возросших возможностях и о нелегком выборе, который им обоим предстоит сделать сегодняшней ночью.

– Ты оказался во всем прав, отец, – сказал Джонатан, когда Моргот снова появился в сталактитовой пещере сразу после захода солнца. – Одного моего слова оказалось достаточно, чтобы все заклинания Ивара перестали действовать на меня. И на мне есть печать Полотна. Я смог войти в часовню.

– Печать Полотна дает тебе возможность выбора, – задумчиво сказал Моргот, искоса поглядывая на сына. – Как ты поведешь себя, хотел бы я знать.

И он перевел взгляд на Сондру.

– Я остаюсь на твоей стороне. Сегодня я сказал твоим воинам, что мы освободим их ночью. Они ждут! – без колебаний ответил Джонатан, глядя отцу в глаза.

Моргот расхохотался, его звучный смех разнесся по всей пещере, и Джонатан засмеялся тоже. Сондра, качая головой, отодвинулась от Жона. Он, однако, только посмотрел на нее, не сделав попытки удержать.

– Скоро мы должны уходить, и я хотел бы подкрепить свои силы. Там, в пещере, осталось семеро мужчин. Приведи мне двоих.

– Сюда? – Джонатан бросил быстрый взгляд в сторону Сондры. На лице девушки не было написано никаких эмоций, кроме презрения.

– Сюда. Я могу и сам пойти к ним, но если ты сделаешь это, я буду уверен в твоей преданности, – заявил Моргот, переводя взгляд с Джонатана на Сондру. – Не беспокойся, – рассмеялся он, – существуют заклинания, при помощи которых можно заставить ее любить тебя и… подчиняться.

Джонатан сделал несколько шагов в сторону пещеры Ивара.

– Подожди! – воскликнула Сондра. – Жон, ты не должен этого делать!

– Отец спас мне жизнь, когда они хотели сжечь меня живьем, – повернулся к ней Джонатан. – Смерть нескольких его рабов меня мало волнует. Что касается тебя, то попридержи язык. Мои заклинания могут лишить тебя языка и памяти.

Остановившись, он приложил ладонь к щеке девушки, и она ударом руки сбросила ее. Джонатан рассмеялся и ушел.

Жон хорошо помнил заклинание, при помощи которого можно было подчинить себе человеческую волю, сделать человека покорным. Его-то он и испробовал на тех двоих, кого он выбрал на заклание.

Моргот решил начать с того из мужчин, который держался более мужественно. Лишь только он сделал шаг по направлению к своей первой жертве, мужчина плюнул на него и проклял. В ответ Моргот быстрым движением прикоснулся к его губам. Губы дрогнули, челюсть отвалилась, и Моргот, засунув руку в рот жертвы, положил пальцы на язык.

Дрожь пробежала по телу мужчины. Холод сковал горло, проник в легкие, заставляя сердце сокращаться все медленнее. Мужчина попытался вздохнуть, и его скованные морозом ребра затрещали. Когда ослабевшие ноги подкосились, Моргот опустил тело на пол и быстро пробежал пальцами по окоченевшим членам, в последнюю очередь дотронувшись до лица, с которого продолжали следить за ним все еще живые, полные муки глаза.

Если у второго мужчины и было хоть сколько-нибудь мужества, то последние его жалкие крохи исчезли при виде ужасной картины, разворачивающейся у него на глазах. Он упал на колени у босых ступней Моргота и, боясь прикоснуться к Серебряному лорду, стал целовать землю у его ног, умоляя Моргота позволить служить ему верой и правдой.

– Готов ли ты пожертвовать своей жизнью ради меня? – спросил Моргот.

– Да.

– Тогда встань и подойди.

Увидев протянутые руки Моргота, неутоленный голод в его глазах, мужчина попятился, и Моргот коснулся его. Он умер быстро, и одеревеневшее тело с глухим стуком упало на труп первого мужчины.

– Идем, – сказал Моргот Джонатану и повернулся, чтобы уходить. Увидев, что сын не идет за ним, он обернулся и некоторое время с удовольствием наблюдал за тем, как юноша прощается с Сондрой.

– Послушай, – сказал Джонатан девушке, – можешь думать обо мне что хочешь, но поверь, что я – тот же самый Джонатан, за которого ты согласилась выйти замуж.

– Тогда я тебя совсем не знала, – холодно ответила Сондра, не отводя взгляда от двух неподвижных трупов на полу пещеры.

Моргот тоже посмотрел на тела мужчин, которых он только что прикончил.

– Оставим твою возлюбленную в мире и покое, – прошептал он, приподняв руку и указывая ею на тела. Он произнес одно только слово, и вокруг тел возникла полупрозрачная завеса, испускающая такой сильный жар, что Сондра невольно отпрянула к стене. Замороженная плоть трупов оттаяла, зашевелилась, и трупы встали на ноги, слегка покачиваясь.

– Идите, – приказал Моргот.

Хриплый крик ужаса, вырвавшийся из груди Сондры, почти полностью заглушил это его приказание.

– Сначала пойдем в Линде, – сказал Моргот и взял Джонатана за руку.

Юноша боязливо обернулся через плечо на послушных мертвецов, последовавших за ними.

Довольно скоро они оказались в центре поселка. На площади Моргот задержался у остывшей и заваленной снегом ямы церемониального костра и поднял вверх руки. Между ними образовалась светящаяся сфера, внутри которой то пригасал, то ярко вспыхивал яркий огонь. Моргот произнес заклинание, и из волшебного шара брызнули во все стороны яркие лучи; лучи эти прикоснулись к телам мертвых, которые так и оставались на площади с праздничной ночи. Джонатан смотрел на зашевелившийся снег, и его восхищение переросло в ужас.

Замерзшие тела оттаивали, из-под снега высовывались шевелящиеся, скрюченные пальцы, объеденные грызунами руки и лица. Мертвецы садились. Те, у кого были ноги, вставали. Из неподвижных ртов вырвался протяжный жалобный плач, вопль негодования потревоженных и хриплое ужасное приветствие – признание власти Моргота.

– Я – ваш повелитель! – выкрикнул Моргот. – Повелитель всего живого и мертвого, умершего от моей руки. Идите за мной!

Моргот повернулся и повел Джонатана к реке, откуда начиналась тропа, ведущая к крепости. Воинство мертвых ковыляло за ними.

Глава 19

С той самой памятной ночи, когда ей едва удалось сбежать с деревенской площади, Маэв так ни разу и не осмелилась принять человеческое обличье. Днем, когда Моргот спал, она прокрадывалась в Линде и обгладывала трупы людей и домашних животных в развалинах домов. По ночам она ни минуты не оставалась на одном месте, полностью используя все свои возможности, и ее серебристый мех мелькал то в одной, то в другой роще на холмах.

Она могла бы, конечно, приползти на брюхе к трем ведьмам, умоляя о прощении, но она чувствовала, что они еще менее склонны снять с нее проклятье, чем даже Моргот. У нее оставалась единственная надежда – победить Моргота до того, как она окажется с ним лицом к лицу, но она не знала – как.

Сразу после своего бегства она остановилась на одном из холмов, окружающих долину, и наблюдала за тем, как жители деревни один за другим гибнут от руки Моргота. Ей было до слез жаль свои драгоценности, которые пришлось бросить в огне, однако, прислушиваясь к вою Кези, который рыскал в лесу в поисках ее следов, она пожалела и его дочь.

На протяжении недель после этой ночи Кези преследовал ее. Разъяренный своим стремительным преображением и обезумев от потерь, он не поддался бы ее очарованию, и Маэв позволяла ему отыскать свои следы лишь потому, что, в случае встречи с Морготом, ей хотелось иметь под рукой заложника. Убегая от него, она не позволяла ему отстать слишком далеко, чтобы Моргот, увлекшись более легкой добычей, не обратил бы внимания на нее.

Через две недели после зимнего праздника в долине разразилась настоящая буря. Она началась с мокрого снега, который вскоре повалил так густо, что Маэв почти ничего не видела вокруг. У нее не было никакого другого выхода, кроме как укрыться в небольшом гроте неподалеку от логова Моргота в холмах. В самый разгар шторма, среди завываний ветра, она вдруг услышала звук еще более страшный – Кези каким-то чудом удалось отыскать ее следы, и его тоскливый вой прозвучал в опасной близости от ее убежища. В гроте, в котором она пряталась, был только один выход, и ей пришлось выбраться наружу.

К ее удивлению, снегопад ослабел настолько, что она разглядела массивную фигуру волка, который ждал ее на камнях неподалеку. Прижимаясь к земле так, чтобы серебристый мех сливался со снегом, Маэв пядь за пядью стала подкрадываться к нему. Она сумела подобраться к нему незамеченной на расстояние хорошего прыжка, когда заметила серебристый туман, собирающийся над волчьей головой Кези.

Ей потребовалось все ее мужество и выдержка, чтобы не пошевелиться, не выдать своего присутствия, когда фигура Моргота появилась рядом с Кези. Увидев Серебристого лорда, Кези бросился на него. Моргот уклонился, сделав выпад в сторону, как ловкий танцор, слегка коснувшись рукой задней лапы волка. Лапа немедленно замерзла, скрючилась от холода, и Кези подволакивал ее за собой, разворачиваясь для следующей атаки.

Результат был тот же. Моргот изящно отступил в сторону, парализовав холодом вторую заднюю конечность Кези. Кези упал на снег, ожидая, что Моргот начнет высасывать из него жизнь, однако Моргот не тронул его и, дождавшись, пока задние ноги волка оттают, позволил Кези атаковать снова.

– До рассвета у нас еще несколько часов, глупое животное, – пробормотал он и рассмеялся.

Порыв ледяного ветра унес его смех прочь.

Маэв наблюдала за забавой Моргота, пока снег припорашивал ее шубу, делая совершенно незаметной на снегу. В конце концов эта забава, похоже, наскучила Морготу. Он поднял руку, и в руке его очутилась серебристая шпага, словно сделанная из снега и льда. Опустив клинок, Моргот ждал нападения оборотня.

«Кези должен бежать!» – подумала Маэв, но вервольф был слишком разъярен или слишком глуп, чтобы спасать свою шкуру. Прыжок, Моргот проворно отступил в сторону, и вот уже Кези покатился по снегу с клинком в спине.

Маэв не стала дожидаться, пока Моргот прикончит Кези. Воспользовавшись тем, что отец Джонатана был занят еще теплым телом оборотня, она крадучись отползла в сторону, прочь от этого опасного места.

На рассвете она вернулась к месту гибели Кези. Он лежал там, где застигла его смерть, но уже в облике человека, скованный морозом. Маэв прогрызла в его теле глубокую дыру, добравшись до внутренних органов, в которых еще текла теплая и сытная кровь, и попировала на славу. Закончив трапезу, она уселась неподалеку и стала размышлять о боли, которую Кези испытывал перед смертью и которую она услышала в его предсмертном вое, а также о том, насколько страшнее будет ее собственная боль, если Морготу удастся ее поймать. Пока он копил силы, не желая тратить их на поиски Маэв. Когда он победит, ни здесь, ни во всем Тепесте ей не найти места, где она сможет спрятаться от него.

Она знала, что Моргот жаждал добраться до Полотна и нападет на крепость Стражей в полнолуние. В полдень накануне решающей ночи она вышла на тропу, ведущую к крепости, и шла по ней до тех пор, пока из-за густого тумана она перестала различать тропу под ногами. Тогда она отыскала в скалах подходящую расселину и укрылась в ней. Сегодня ночью будет решающая битва. Сегодня ночью она присоединится к победителю и наконец обретет покой, даже если это будет покой рабства или покой смерти. Спрятав тело в снегу, она положила морду на лапы и стала наблюдать, как клубится над тропой туман.

В сумерки туман поредел, и Маэв услышала далекие голоса Стражей, читавших молитву. Какая-то сила заставила Маэв выползти из своего укрытия и открыто появиться перед разрушенными воротами крепости. Ослабевшая, неспособная сопротивляться влекущей ее силе, она шла вперед, пока не уперлась в барьер, установленный заклинаниями Ивара. Там она остановилась, не в силах двигаться дальше, не в силах отступить.

Ивар стоял в воротах крепости, одетый в простую серую одежду Стражей. Холодный зимний ветер развевал его седые, редкие волосы, а в руке он держал резной посох.

Ивар заметил ее, и его посох приподнялся, нацелившись в нее острым концом, безусловно затем, чтобы уничтожить ее как одного из слуг Моргота. Маэв не могла сказать ему, что он ошибается; гордость не позволяла ей явиться перед кем-либо во всем безобразии проклятья трех ведьм. Она готова была умереть, лишь бы не видеть ничьей жалости, и поэтому она спокойно наблюдала за тем, как на кончике магического посоха появляются яркие искры, готовые вспыхнуть огнем и испепелить ее.

Но прежде чем Ивар успел закончить заклинание и тем привести его в действие, Маэв почувствовала приближение еще одной силы, такой же мощной, как и сила Полотна. Лисье тело Маэв жалобно затрепетало, когда она обернулась и увидела Джонатана, за которым во главе своей жуткой армии вышагивал Моргот. Это были сожженные мертвецы Линде.

Оживленные какой-то темной волшебной силой, они шли плотной группой, смешно подпрыгивая на негнущихся ногах. Тела их казались черными из-за клочьев обугленной одежды и кожи, облепляющей плоть. Те, у кого сохранились глаза в глазницах, шли впереди, слепые следовали за своими поводырями, положив руку на плечо идущего впереди. Руки и ноги многих из них были истерзаны и обглоданы – частично Маэв, частично птицами-падальщиками, частично Морготом, который вырезал из тел куски, чтобы кормить своих пленников. Похоже, что ни один из мертвецов не способен был держать в руках оружие, но их костлявые руки, похожие на птичьи лапы с загнутыми когтями, выглядели устрашающе.

Маэв коротко взвыла от ужаса и попыталась освободиться от притяжения Полотна. Ивар отступил от ворот крепости, и она заметила, что он весь дрожит, а его руки безвольно повисли вдоль тела, как будто он вдруг утратил всю волю и решимость.

Ветер вокруг крепости внезапно усилился, засвистел и завизжал на разные голоса в проломах и зубцах крепостных стен. Посреди этой какофонии звуков, внезапно раздался голос, низкий и уверенный:

– Мертвые не могут войти внутрь этих стен, он знает об этом.

Чей это был голос? Он был похож на голос Лейт, но Лейт вот уже много лет была мертва. Тем не менее Ивар заметно приободрился и снова поднял вверх свой посох, нацелив его конец куда-то в пространство над Маэв. Его губы шевельнулись, он завершил заклинание.

Из кончика его посоха полыхнуло пламя. Его жаркие языки не повредили ни Морготу, ни Джонатану. Обогнув их, они поразили тех, чья плоть уже однажды погибла в огне. Передние ряды лишенных разума слуг Моргота остановились и попадали навзничь, молча корчась от жара, вновь и вновь оживая или не в силах умереть, повинуясь невероятной власти Моргота. Задние ряды мертвецов были закрыты их телами от прямого попадания, однако они были слепы и не могли двигаться вперед, не имея глаз и ни за что не держась.

Маэв, почувствовав, что огненная атака отвлекла от нее внимание, воспользовалась случаем, чтобы спастись. Распластавшись на брюхе и спрятав морду между лапами, она собрала все оставшиеся силы, чтобы противостоять влекущему ее воздействию Полотна. Ей это удалось. Медленно-медленно она отползла с прохода и, обнаружив неподалеку большую кучу камней, спряталась за ними. Камни давали ей кое-какую защиту, и под их прикрытием она стала наблюдать, как будут разворачиваться события.

Его отец сумел оживить мертвых!

Уверенность, которая поселилась в его сердце во время посещения часовни и беседы с матерью, поколебалась при виде столь очевидного свидетельства могущества Моргота. Зрелище множества мертвых тел, которые восстали со своего смертного одра; обугленные тела, окружившие церемониальный костер, возле которого все еще валялась клетка, напомнившая ему о многих часах безнадежного отчаяния; воспоминание о мучениях, которые он испытал – все это не могло не поколебать его решимости. Когда языки пламени, пущенного Иваром, летели прямо ему в лицо, Джонатан невольно вздрогнул и попятился. Он обладал силой, обладал умением – он не мог позволить себе проиграть из-за страха.

На плече Джонатан почувствовал руку отца, который поддержал его этим отеческим жестом и помог сыну овладеть собой.

– Это ночь нашего триумфа, – напомнил Моргот. – Когда она закончится, мы вместе будем управлять этой страной.

– Вместе, – откликнулся Джонатан.

Ужас, заключенный в этом обещании, подстегнул его. Он двинулся вперед прямо сквозь пламя, которое не могло до него дотронуться.

Моргот и Жон остановились под аркой ворот.

– Эй, Пето, Гектор, Доминик, Маттас, дружище Андор, – ваш союз доживает последние часы! – крикнул Моргот поглощенным молитвой Стражам. – Наслаждайтесь последними минутами вашего служения Полотну!

Молитва не прекратилась, никто из Стражей даже не запнулся на полуслове. Даже Андор, на долю секунды отвлекшись, быстро обернулся через плечо, не переставая повторять слова заклинаний.

Моргот расхохотался. На этот раз Джонатан не вторил смеху отца. Стоя рядом с ним, он с кривой улыбкой смотрел в лицо Ивара. Он и Ивар на протяжении месяцев изучали одну и ту же науку, с его дочерью он был помолвлен. Если Ивар не доверял ему, что ж – пусть так. Джонатану не нужна была ничья помощь, чтобы исполнить то, что должно быть исполнено. Независимо от того, чем закончится эта ночь, он больше не будет колебаться.

Этот момент он и Моргот тщательно спланировали. Полотно не выпустит своих пленников без зова Моргота. Моргот должен был дождаться, пока Джонатан войдет в часовню и вынесет Полотно наружу. Это будет означать полную победу Моргота, и у Стражей не будет никаких шансов. Приблизительно так думал Джонатан, произнося слово, которое должно было помочь ему преодолеть запирающее заклятье Ивара. Он пересек невидимый барьер, не встретив сопротивления.

Прежде чем последовать за сыном, Моргот повернулся к мертвым.

– Сюда! – громко приказал он.

Шеренги его страшной армии качнулись вперед, двигаясь на его голос, однако у ворот снова остановились. Жуткие стоны, прозвучавшие из стен крепости, заставили их отступить, и мертвое воинство, подражая этим древним голосам, завыло и застонало жутко.

Бросив на них короткий пренебрежительный взгляд, Моргот пошел дальше один и остановился, оказавшись во дворе крепости, где Джонатан стоял лицом к лицу со своим учителем.

Никакое мужество не в силах было возместить Ивару недостаток магической силы. Моргот сказал всего лишь слово – и вот и Ивар, и все Стражи замерли без движения, безмолвные, парализованные, в полном сознании ожидающие неминуемой смерти. Когда Джонатан шел мимо них к дверям часовни, Ивару удалось высвободиться из колдовских чар Моргота, схватить юношу за руку и шепнуть один-единственный приказ:

– Забудь!

И хотя Жон выдернул руку тотчас же, как только почувствовал прикосновение, заклинание Ивара сделало свое дело. Тщательно выверенная магическая формула уничтожения в его памяти рассыпалась на отдельные слова и обломки фраз. Поняв это, Джонатан не сдержал гневного восклицания, и его отец немедленно откликнулся.

Ивара внезапно окружило кольцо жаркого пламени, так хорошо знакомого Джонатану. Глядя на то, как кольцо пламени сужается вокруг старого мага, Джонатан вспомнил огненную смерть Алдена.

– Нет! – воскликнул он. – Ты обещал! Вспомни, отец!

Сначала ему показалось, что Моргот еще туже затянул вокруг отца его невесты смертоносные петли пламени, однако кольцо вокруг Ивара пропало так же внезапно, как появилось. Ивар рухнул на землю.

– Остановись! – слабо воскликнул он, однако Джонатан не обратил на него никакого внимания. Он уже отпирал засовы на дверях часовни.

Только после того, как дверь была отперта, он повернулся к своему учителю, который медленно поднимался с земли.

– В этом краю выживает лишь тот, кто скрывает свое могущество. Кажется, именно так ты сказал мне однажды. Помни об этом, когда будешь смотреть, как я делаю то, что должен сделать, – сказал Джонатан, делая шаг внутрь.

Сила Полотна никогда еще не казалась такой непреодолимой и могучей. Джонатан, который чувствовал на своей совести груз стольких смертей, который считал себя виноватым в разорении и опустошении края, едва не поддался соблазну шагнуть вперед, принять свою вину и слиться со складками Ткани. Он помнил, что возможность выбора у него еще оставалась. Сопротивляясь искушению, он отступил на шаг назад, сорвав Полотно с кронштейнов на стене. Сбирающая Ткань затрепетала в его руках, стараясь вырваться, стараясь завладеть его душой, которая и так была плоть от плоти страшной паутины Полотна.

– Скоро… – прошептал он, медленно разворачиваясь к двери, прилагая огромные усилия, чтобы выиграть время и вспомнить наконец нужные слова, которые спасут всех.

Остановившись на расстоянии нескольких шагов от выхода, Джонатан закричал:

– Я не могу выйти! Мне нужна помощь, отец!

– На тебе печать Полотна! – напомнил снаружи Моргот.

– Печать дала мне войти, но выйти я не в силах. Это какой-то трюк Ивара. Его тело должно рассеять чары. Пусть он войдет.

Глаза Моргота сузились, превратившись в узкие, дышащие ледяным холодом щелочки. Он медленно перевел взгляд с дверей часовни на околдованного им мага.

Джонатан понимал сомнения Моргота, однако продолжал стоять на своем. Он был верным сыном своего отца, поддерживая его во всем, включая мучения и смерть. Наклонив голову, он поддался ужасу, который начинал медленно охватывать его. Сражаясь с конвульсиями Полотна, он даже прочел несколько слов заклинания, которое выпустило бы запертые в нем души на волю судеб.

– Освободи его! – снова выкрикнул Джонатан, сделав вид, что не может читать заклинание дальше. – Пусть он войдет, пока Полотно не завладело мной, как оно завладело моей матерью!

Моргот, смеясь, освободил Ивара от своего заклятья и, сжав его плечо ледяной рукой, подтолкнул к дверям часовни. Джонатан уже ждал внутри. Протянув руку, он схватил Ивара за запястье и потянул к себе.

Заклятье, охраняющее часовню, тяжким грузом упало на плечи Ивара.

– Джонатан! – воскликнул старый маг, крепко ухватившись за руки юноши. – Я ничего не вижу! Я едва могу дышать. Пожалуйста, отпусти меня!

Жон не отвечал, мучительно пытаясь изменить слова заклинания. Когда это ему почти удалось, Ивар протянул к нему руки и осторожно погладил пальцы юноши. Нащупав стеклянный стержень в меховом чехле, он прошептал удивленно:

– Ты читаешь заклятье молний, которому я обучил тебя…

– Да, но я не помню слова. Помоги мне! – шепнул в ответ Жон.

В его голосе были отчаяние и мольба. Если бы Моргот услышал эти слова юноши, он сразу бы помешал им.

Джонатан крепче ухватил складки Полотна и, спрятав в нем лицо, проговорил так, чтобы Ивар слышал его:

– Мать… Лейт… мама, помоги нам!

Ивар почувствовал, как страшное давление заклятья часовни ослабло. Он протер глаза и приподнял подбородок Джонатана. Глядя в глаза друг другу, они вместе произносили слова заклинания, а Моргот глядел на них и не мог понять, действует ли Джонатан по своей воле или он превратился в орудие Ивара.

– Джонатан, сын! – взревел вдруг Моргот. – Вынеси Полотно ко мне!

Жон подчинился, медленно двинувшись к двери.

– Нет! – воскликнул Ивар, но Джонатан не обратил на него никакого внимания, механической походкой идя туда, куда влекла его сила Моргота. Ивар схватил его за руку, но Жон потащил его за собой.

Выйдя во двор, Джонатан развернул Полотно перед Морготом. Тот начал читать заклинание, которое высвобождало души из-под власти Полотна, и ткань ожила, задвигалась. Джонатан глубоко вздохнул, прочел коротенькую молитву о спасении своей души и выпустил края ткани. Полотно накрыло его и стало оборачиваться вокруг его тела, лишая силы и гася сознание. Ивар бросился к нему, стараясь высвободить Жона из ловушки. Юноша упал на колени, стремясь, чтобы Полотно поскорее закончило свою страшную работу.

– Внутреннее противоречие… – прошептал он. – Присоединяйся ко мне. Мы уничтожим его изнутри – это единственный способ покончить с теми, кто живет внутри Полотна.

– Мученическая смерть, – прошептал Ивар, одной рукой хватая юношу за руку, а другой сжимая стеклянный стержень в меховых ножнах. Вместе они начали читать заклинание, слова которого тонули в оглушительном шуме, поднятом тварями Полотна.

Когда они произнесли последнее слово, темные души вырвались на свободу, однако огненные стрелы, вылетевшие в тот же миг из руки Ивара, поражали их одну за другой своей колдовской силой и жаром пламени.

– Отец! – позвал Джонатан. – Отец, помоги мне!

Моргот увидел юношу стоящим на коленях. Ивар крепко держал его за руку, а Полотно жадно пожирало жизнь его единственного сына. С криком ярости Моргот прыгнул вперед, взмахнул над головой сжатыми кулаками. Он попытался оттолкнуть Ивара, попытался оторвать Ткань от тела сына, и Джонатан схватился за его сильные руки.

– Не дай мне погибнуть! – умолял он.

Джонатан рано себя выдал. Заметив выражение триумфа на лице сына, Моргот нахмурился и коротким движением освободился от вцепившихся в него пальцев Джонатана. По лицу его было видно – он понял, как Джонатан собирался использовать его любовь, чтобы предать его.

– Глупое дитя, – проговорил Моргот, отступая на шаг назад. – Не думай, что я так легко расстанусь с тобой и с твоей силой. Теперь ты будешь служить мне вечно!

Устремив к Джонатану пальцы обеих рук, он начал громко читать заклинание.

В арке крепостных ворот сверкнул серебристый мех. Маэв напала молча, стремительно, всеми четырьмя лапами ударив Моргота в спину. Волшебник не устоял на ногах и упал в объятия собственного сына. Увидев это, Ивар выпустил в Ткань последнюю молнию, и Полотно сомкнулось над ними.

Ткань отреагировала на попадание молнии так, как она реагировала на любое постороннее воздействие: она отразила заклятье на того, кто послал его, хотя этот кто-то был теперь в плену самой ткани. Моргот, Джонатан и Ивар оказались в самой середине огненного тайфуна, который Жон усилил, истратив на это остаток своих сил. Теперь он был уверен, что никто из них, в том числе и само Полотно, не уцелеет в жаркой топке волшебного урагана.

Когда Моргот умер, сгинуло и его могущество. Стражи попадали плашмя на вымощенный камнем двор крепости и, прикрывая глаза от жара и яркого света, накрыли головы капюшонами. Один лишь Доминик, более отважный, чем другие братья Ордена, осмелился приподнять голову, и только он увидел в самой середине бушующего пламени фигуру Джонатана, стоявшего на коленях и повелевающего смертоносной огненной стихией. Позади него стояла Лейт, поддерживая сына руками и пряча лицо в его пламенеющие волосы.