Половцы, торки, печенеги, берендеи

Опубликовано: Seminarium Kondakovianum,

VI, Praha, 1933. С. 1–64.

I

Судьбами печенегов и узов-торков после вытеснения их половцами из степей и расселения по соседним оседлыми государствами, а в особенности по пограничью этих государств интересовались до сих пор обыкновенно лишь в пределах истории какого-нибудь одного оседлого государства и не рассматривали этого явления в целом. Так, в русской историографии интересовались судьбой печенегов и торков в пределах истории русских княжеств, главным образом Киевского, в Венгрии — преимущественно в рамках мадьярской истории; В. Г. Васильевский проследил судьбу печенегов после их проникновения в Византию, К. Иречек[183] — отыскивал следы печенегов и узов на Балканах и у Дуная. Однако полной общей истории судеб печенегов, торков и берендеев (последними занимались менее всего; их следы в Угрии, например, совсем не были собраны) на всем обширном пространстве их рассеяния от границ Суздальского и Рязанского княжеств на верховьях Волги и Оки до западной границы Угрии по рекам Лайте, Рабе и Вагу и до балканского пограничья Византийской империи — мы все еще не имеем. Единственной мне известной попыткой более широкого обозрения судеб этих тюркских народов является труд Иштвана Дьярфаша «История Яс-Кунов», однако он отмечен многими недостатками.

История расселения тюркских народов на территории соседних с ними оседлых государств и особенно вопрос о поселении их на пограничьях этих государств имеет полное право быть выделен в специальную тему и изучаться на всем огромном пространстве от Дальнего Востока до Центральной Европы — на всем пути прохождения и соприкосновения тюрков с оседлыми культурами. Ибо такие «черноклобуцкие» — по терминологии русской летописи — поселения существовали и на границе Китая по реке Хуанхэ в VII веке[184], и в Средней Азии на пограничье саманидской Персии в X веке[185] и, наконец в Руси, Византии и Угрии в X–XIII веках. Сравнения помогут нам понять организацию этих поселений, далекую от ясности, если брать каждое государство в отдельности. Наконец, для истории оседлых государств очень интересно рассмотреть и сравнить, как каждое из них справлялось с внедрением в него чужеродных и отличных по всему быту и культуре народностей и как это отражалось на собственной жизни этих государств. Особенно же интересно сравнить результаты тюркских расселений — печенегов и торков — у двух соседних, только что начавших укреплять свою государственность стран — Руси и Угрии. В настоящем очерке мы и ограничимся этой задачей, не рассматривая судеб печенегов и торков в Византии.

В конце IX столетия печенеги, как известно, господствовали на всем пространстве причерноморских степей от Дона до области Этелькёзу, то есть приблизительно до Днестра. Восточнее, на низовьях Дона, был Хазарский каганат, а севернее и восточнее него кочевали узы — торки русских летописей; на западе же печенеги в это время соприкасались с мадьярами, расположившимися в Этелькёзу. Втянутые Византией и Болгарией в их войны при Дунае, печенеги стали проникать еще дальше на запад, и в самом начале X века они уже совершенно вытеснили мадьяр из Этелькёзу и заняли места их кочевий, продолжая в то же время неуклонно продвигаться через Карпаты, и по дунайским степям на запад, к Паннонии. В 917 году они впервые изведывают соблазн перехода на правый берег Дуная, призванные для этого самой Византией против Болгарии. X век — время наибольшей силы печенегов. У первых киевских князей Игоря, Святослава, Владимира «бе (с печенегами)… рать велика бесперестани». При Владимире печенеги были уже на расстоянии двух дней пути от Киева, и киевскому князю приходилось «ставити городы по Десне и по Востри и по Трубешеви и по Суде и по Стугне… бе бо рать от печенег». То же приходилось делать соседу и современнику Владимира — Иштвану Угорскому, который вынужден был укреплять южные и восточные границы своего молодого государства целой системой засек — от тех же печенегов.

Обратимся теперь к рассмотрению постепенного просачивания сначала печенегов, а затем и торков сквозь эти границы Угрии и Руси и начнем обзор с Угрии, куда процесс проникновения тюркских народов начался, по-видимому, раньше, чем на Руси.

Проникновение печенегов в Угрию шло тремя путями: с севера или, точнее, — с северо-востока, с востока и юга. С юга печенеги прорывались в Паннонию, главным образом через Железные Ворота на Дунае, с востока они проникали южными карпатскими проходами на верховья Ольты, Мароша и Самоша, откуда шли на запад или, спускаясь вниз по Марошу или Мезёшегскими воротами, выходили из Трансильвании в долины Шебеш-Кёрёша и Самоша; наконец, переходя Карпаты с верховьев Серета и Прута на верховья Тисы, печенеги заходили в Угрию с северо-востока. Как увидим ниже, все эти пути следования печенегов (а отчасти и берендеев) запечатлевались отдельными или групповыми поселениями этих тюркских народов по долинам перечисленных рек. Эти поселения и помогают нам уяснить процесс расселения печенегов и берендеев, в особенности последних, так как о переселении берендеев в Угрию прямых исторических известий не сохранилось.

Первое, еще полулегендарное, внедрение печенегов в Южное Притисье мадьярские источники относят ко времени князя Арпада, то есть к периоду распространения мадьяр по Паннонии — в самом начале X века. Тогда еще мадьяры не овладели Затисьем — областью между Тисой, Карпатами и Трансильванскими горами; там еще сохраняли самостоятельность болгары под управлением своих князей. Один из таких правителей, по имени Глад, владения которого простирались по Марошу, начал войну с мадьярами, имея в качестве вспомогательного войска печенегов. На реке Темеше войско Глада было разбито, сам он бежал; два печенежских хана были убиты в сражении с мадьярами. По всей вероятности, мы здесь имеем дело с печенегами, проникшими в Угрию с юга, по Дунаю. Но главная масса печенегов проникала северо-восточным путем, и именно на севере и северо-востоке тогдашней Угрии мы будем находить древнейшие следы печенежских поселений, о которых сохранилась память в мадьярских источниках.

Насколько к середине X века было значительно просачивание печенегов в Северную и Северо-Восточную Паннонию, можно заключить из слов византийского императора Константина Багрянородного, который в своем сочинении «Об управлении империей», написанном им около 945 года, сообщает, что Угрия на севере граничит с печенегами.

К этому же приблизительно времени относятся и первые мадьярские известия о поселении печенегов в Угрии.

При мадьярском князе Золтане, жившем в первой половине X столетия, согласно полулегендарному источнику, приведенному у Анонима[186], было поселено «немалое количество» печенегов в северо-западном пограничье Угрии у озера Фертё для защиты от вторжений германцев[187]. Про того же Золтана рассказывается далее, что он «привел своему сыну Токсону жену из Куманской (читай — Печенежской) земли».

При этом Токсоне, преемнике Золтана (ок. 943–972 годы), совершилось, по-видимому, уже массовое переселение печенегов в Угрию. Аноним передает известие о том, как из Печенежской земли пришел к Токсону целый род во главе с ханом Тонузобой и как мадьярский князь расселил пришельцев в Северной Угрии, в Кемейской области у Тисы. При том же Токсоне, согласно тому же источнику, пришли еще в Угрию некие Била и Бакса, которым был дан в держание Пешт. Судя по именам, в них также видят печенегов. Наконец, и Аноним, и Шимон Кезаи приводят рассказ (относя его ко времени несколько более раннему — еще к правлению Арпада) о приходе выходца из Скифии Эдемена, сына Чабы, предка Паты, а через него и будущего угорского короля Самуила-Абы, затем о приходе Кетеля с сыном Тольмой и, наконец, Кульпуна, отца Ботонда. Эдемену были даны земли над Матрой, а Кетелю — по Дунаю у низовьев Вага.

Мадьярский ученый Геза Фехер[188] сделал попытку показать, что все эти разрозненные известия являются отражением огромного переселения в Угрию осколков нескольких печенежских родов, до того кочевавших в Приднепровье и принужденных уйти оттуда под давлением с востока торков, и что это переселение совершилось в правление Токсона. Сопоставляя имена этих пришельцев с известными нам по Константину Багрянородному именами родов и родовых старшин приднепровских печенегов, Г. Фехер пытался даже установить родовую общность этих пришельцев с тремя печенежскими родами Приднепровья: чобан, кюльбей и толмач.

Может быть, это предполагаемое Г. Фехером движение печенежских родов можно поставить в связь с происшедшим как раз в это же время — около 968 года — разгромом киевским князем Святославом Хазарии, что действительно открыло кочевавшим до того в задонских степях торкам путь к Днепру, где они и натолкнулись на печенегов и начали теснить их к Западу. Глухим отголоском проникновения в Угрию печенегов в эпоху первых Арпадовичей служат упоминания у Шимона Кезаи и Туроца о приходе различных иноземцев.

Не менее глухие сведения о проникновении печенегов в Угрию относятся и ко времени короля Иштвана I (997–1038 годы). Обычно мадьярские источники насчитывают три похода Иштвана против печенегов, но с определенностью можно говорить лишь об одном — в Трансильванию; кроме того, отряд в 60 печенегов пытался мирным путем проникнуть в Угрию, чтобы поселиться в ней, однако мадьяры этот отряд уничтожили. По-видимому, в этом случае печенеги проникли в Угрию не с юга, из-за Дуная, а, как и при Ток-соне, с севера, верховьями Тисы и Самоша.

В то время, когда Угрия начинала уже поселять в своих пределах осколки печенежских родов, подступавших к ее границам, главная печенежская орда еще властвовала в Приднепровье, хотя ее могущество здесь доживало последние десятилетия. Все более сгоняемые торками к Поднепровью, печенеги начинают свой натиск на Киевскую Русь, отбрасывая ее южную границу за Рось, под самый Киев — на Стугну, Ирпень и Трубеж; в течение первой трети XI столетия печенеги все еще были самой грозной опасностью для Киевской Руси, пока в 1036 году их наголову не разбил под Киевом Ярослав, после чего они навсегда отхлынули от русских границ[189].

Левое Приднепровье было для них уже потеряно[190], а с востока все не переставали наседать новые — и на этот раз очень кратковременные — властители южнорусских степей — торки. Они беспрестанно воюют с печенегами, а у последних, как раз на почве этой борьбы с торками, начались внутренние раздоры, окончательно погубившие орду. Старейший печенежский хан Тирах из-за своего бездействия потерял авторитет, и все большую силу стал обретать стяжавший себе славу в борьбе с торками хан Кеген. Вскоре он с двумя коленами отпал от остальных одиннадцати печенежских колен и, преследуемый Тирахом, перешел с 20000 человек Дунай и поступил на византийскую службу. Его орде были отведены земли на правом берегу Дуная; печенеги должны были охранять это пограничье, для чего им передали пограничные крепости. Но так как Кеген не переставал и с византийской территории совершать набеги на кочевья Тираховой орды, это вызвало движение к византийской дунайской границе всего печенежского племени; в 1048 году печенеги, как говорит византийский хронист, в количестве 800000 человек перешли замерзший Дунай, чтобы отомстить Кегену, в действительности же — чтобы найти гибель всему своему народу: сначала эпидемии, а затем победы византийцев и Кегена довершили крушение орды Тираха. Сам Тирах попал в плен, а оставшиеся в живых его печенеги были расселены по Западной Болгарии.

Обратимся теперь к торкам. Их господство в южнорусских степях (точнее — в Приднепровье) было недолгим, поэтому недолгим было и их соприкосновение с Русью. Однако их значение в ее истории велико; и именно потому, что, тогда как главная масса печенегов после вытеснения из степей была вобрана Византией и Угрией, главная масса уцелевших торков была, по-видимому, расселена русскими князьями по Руси.

Через восемнадцать лет после того, как летопись в последний раз сообщила о нападении печенегов на Киев и о поражении их от Ярослава, встречаем первое известие о торках в Приднепровье; но это уже была не та сильная орда, которая сокрушала печенегов, а сама уже, в свою очередь, сломленная — половцами, шедшими из Заволжья на смену торкам. В 1054 году «иде Всеволод (тогда еще князь Переяславский) на торкы зиме к Воиню и победи торкы». Это был, очевидно, небольшой торкский отряд, если переяславский князь собственными силами смог разбить его. По пятам торков уже шли половцы: «Того же лета, — читаем далее под тем же 1054 годом, — приходи Болуш с половци, и створи Всеволод мир с ними, и возвратишася восвояси»[191].

В 1060 году, согласно летописи, русские князья предпринимают уже большой совместный поход на торков, все в том же направлении — вниз по Днепру («поидоша на коних и в лодьях»), окончательно решивший участь торков в Приднепровье: торки, заслышав о надвигающихся русских ратях, не вступили в битву, но «убоявшеся, пробегоша и до сего дни, и помроша, бегающе, Божиим гневом гоними, овии от зимы, друзии же гладом, инии же мором и судом Божиим. И так Бог избави крестьяны от поганых». Степями вслед за этим окончательно завладели половцы[192], торки же, отхлынув от русского Поднепровья, принуждены были уйти к Дунаю. В 1064 году они (под именем узов у византийских писателей) всем своим племенем, в количестве будто 600000 человек, вторглись в Византию, предавая разорению ее балканские провинции; однако начавшиеся среди торков голод и эпидемии значительно ослабили эту орду, и тогда болгары и заклятые враги торков — печенеги, расселенные в Византии, довершили гибель этого племени. Уцелевшие после резни торки были расселены Византией в Македонии; в византийской армии после этого появляются торкские отряды, а отдельные лица этого племени проникли на высокие придворные и государственные должности в империи.

Части торков все же удалось уйти обратно на север, за Дунай. По известию Михаила Атталиата, эти «узы» были рассеяны «князем Мирмидонов» по своим городам. Еще В. Васильевский справедливо решил, что никто другой, кроме русского князя, не может разуметься под этим странным названием, то же признал и П. Голубовский. От этого «рассеяния» в 1060-х годах торков по своим городам «князем Мирмидонов» (в котором всего естественнее видеть киевского князя Изяслава Ярославича) и надо считать начало тюркских поселений на Руси. Летописные известия о них начинают встречаться лишь с 80-х и 90-х годов XI столетия, но возникли эти поселения, несомненно, ранее, и возникает вопрос: не следствием ли этого массового принятия торков примерно в 1065 году стал первый большой набег половцев на Русь в 1068 году, принесший первое большое поражение киевскому князю Изяславу и разорение Киевской и Черниговской земель? Мы не раз говорили о том (и повторим вновь), как нетерпимо относились половцы к принятию Русью таких беженцев из степей.

Первое бесспорное свидетельство о поселении торков на Руси относится к 1080 году: «В лето 6588. Заратишася торци переяславьстии на Русь. Всеволод же посла на не сына своего Володимера. Володимер же, шед, побил торки» — то есть здесь говорится о восстании торков, живущих в Переяславском княжестве, и о подавлении этого восстания сыном великого князя Киевского Владимиром (будущим Мономахом). Почти к тому же времени относится и первое известие о поселении торков на правой стороне Днепра, в Киевском княжестве; там, на южном его пограничье, в 1084 году впервые упоминается «Торческыи город»[193] — срубленный русскими острог, в котором могли во время войны со степью укрываться кочевавшие вокруг торки. К концу XI столетия — к 1097 году — относится первое упоминание торков и в Галицком княжестве. Так, давая у себя приют беглецам из степей, Русь начинала в то же время огораживать силами этих же беглецов свое степное пограничье.

Возможно, однако, что самыми древними были торкские поселения в Ростово-Суздальской земле, хотя у нас и нет прямых данных о времени возникновения там этих поселений. Но за большую их древность говорит то обстоятельство, что, когда Южная Русь еще не знала торков, когда в Приднепровье кочевали еще печенеги, Северо-Восточная Русь уже имела дело с торками, которые, на своем пути с востока, впервые соприкоснулись с Русью в Поволжье и лишь семьдесят лет спустя подошли к Приднепровью. Под 985 годом читаем в летописи: «Иде Володимир на болгары с Добрынею, уем своим, в лодьях, а торкы берегом приведе на конех. И тако победи болгары». Нельзя сделать каких-либо определенных выводов, какие это были торки — степные или уже оселенные Русью; через Суздальскую Русь, очевидно, началось проникновение и отдельных торков, так как первое сведение об этом относится к 1015 году, когда Киевская Русь еще с ними не соприкасалась[194].

Торков на Руси было больше всех остальных тюрков. За это говорит и большое количество названий поселений в Южной Руси, связанные с их именем (Торчин, Торкин, Торкское, Торчицы), и более частое упоминание их в летописях, и, наконец, прямые летописные известия о шестисотенном и о шеститысячном их отрядах.

В 1097 году вместе с торками упоминаются и первые поселения на Руси берендеев и печенегов. Берендеи, или берендичи, были, несомненно, такие же тюрки, как торки и печенеги[195], и представляли собою не то самостоятельное племя, не то лишь род торков[196]; последнее предположение основывается на одном месте летописи, где говорится: «…и приступи торчин, именем Беренди, овчюх Святополчь, держа нож…»; но против такого объяснения как будто говорит и многочисленность берендеев — известны их отряды в Киевском княжестве в 1500, в 2100 и в 30 000[197] человек, — и их разбросанность на огромном пространстве от Северо-Восточной Руси до Угрии и Болгарии, и то, что они, появляясь на Руси одновременно с торками и печенегами, никогда не смешиваются с ними и всегда упоминаются самостоятельно. Можно только подметить несколько более тесную, нежели с печенегами, связь берендеев с торками, но это еще не дает нам оснований для вывода о родовых взаимоотношениях этих двух народов.

Берендейские поселения, подобно торкским, находим в Галицком и в Киевском княжествах, но, кроме того, также и в Ростово-Суздальской земле, где нет следов печенегов. Последнее обстоятельство заставляет предполагать об общем пути берендеев и торков при продвижении этих народов с Востока[198].

Печенеги далеко не все ушли к Дунаю; значительная их часть осталась в черноморских степях под властью — сначала торков, а потом половцев[199], откуда они или сами перебегали в Русь, или выводились русскими во время войн с половцами. В этом отношении особенно интересны те большие походы на половцев, которые предпринимали русские князья в начале XII века и которые сопровождались освобождением тюркских неполовецких племен, покоренных половцами. Так, после удачного похода 1103 года русские возвращаются не только с огромной добычей, но «и заяша печенеги и торки с вежами», а из Поучения Мономаха узнаем, что несколькими годами раньше, в 1096 году, к нему на Сулу перешел «ис половец» торкский род Ичитеевичей, которых Мономах выезжал встречать.

Последняя большая эмиграция торков и печенегов (а вместе с ними, вероятно, и берендеев) в русские пределы произошла, как мы знаем, после восстания 1116 года. Позже мы уже больше ничего не слышим о подобных выходах их из степей[200]. Не удивительно, что такой наплыв в Русь беглецов не мог пройти без трений; вскоре же узнаем, что тот же Владимир Мономах прогнал берендеев из Руси, а торки и печенеги «сами бежаша». Но по всему видно, что это был лишь эпизод: через четыре года снова слышим о торках в Переяславском княжестве.

Кроме торков, берендеев и печенегов, известны из летописей еще три имени тюркских родов, осевших на Руси, это — каепичи, ковуи и турпеи. Если первые два имени не удается связать с какой-либо из больших известных нам тюркских народностей, то турпеев, как нам кажется, можно определенно считать родом печенежского племени. Они упоминаются в летописи всего лишь раз, в 1150 году, и выступают как кочевой военный отряд на левой стороне Днепра в районе города Сакова, в пределах Киевского княжества, которое простиралось здесь и на левое Приднепровье. Для объяснения народности турпеев сопоставим это известие с другим, 1142 года; летописец, рассказывая о войне черниговских князей с переяславским князем Вячеславом, говорит следующее: «Бьющим же ся им у Переяславля и посла Всеволод (великий князь Киевский. — Д. Р.) у Переславля Лазоря Саковськаго с печенегы и с вой Вячьславо в помочь». Великому князю Киевскому естественнее всего было послать помощь переяславскому князю из ближайшего к Переяславскому княжеству месту, то есть с левобережья, на что и указывает имя Лазаря Саковского; очевидно, и печенеги, которых он вел, были в районе Сакова; поэтому, когда через восемь лет на том же месте, у Сакова, мы находим таинственных турпеев, то более чем вероятно видеть в них родовое имя или один из родов упомянутых саковских печенегов[201].

Каепичи также упоминаются только раз, в 1160 году, по поводу междоусобия в Черниговском княжестве, как отряд в союзном черниговском, киевском и галицком войске[202]. Ковуи же известны нам и в Киевской и в Черниговской областях и упоминаются в первом княжестве под 1151, 1162 и 1170 годами а во втором — под 1185 годом и, кроме того, в «Слове о полку Игореве»[203]. Впрочем, об этих двух тюркских родах мы не можем говорить с уверенностью, что они принадлежали к торкам или к печенегам; они могли быть и половцами, которые со второй половины XII века начали оседать на Руси.

Обратимся теперь к печенегам и торкам придунайским. Постепенно откочевывая, печенеги — под натиском торков, а торки — под натиском половцев, они еще несколько десятилетий после страшного их разгрома в 40-60-х годах XI столетия будут находиться в брожении, пока окончательно не осядут в ближайших государствах — Византии ц Угрии, уступив нижнедунайские степи половцам. В эти десятилетия невозможно точно определить — какие именно из кочевников совершали свои грабительские набеги далеко в глубь Угрии или теснились у византийского пограничья. Мадьярские источники смешивают их, называя то бессами, то кунами, а византийские объединяют общим для всех классическим именем скифов. Иногда действительно различные племена кочевников соединялись, чтобы вместе совершить какой-нибудь набег, и тем внесли еще большую путаницу в терминологию[204].

Поэтому трудно решить, какие именно кочевники под начальством хана Озула совершили в 1070 году опустошительный набег в Угрию. Правда, при своем возвращении они были настигнуты королем Соломоном и его двоюродными братьями — герцогами Гезой и Ладиславом (Ласло — по-мадьярски) и в так называемом Чергаломском сражении почти все перебиты[205].

Больший интерес представляет другое столкновение с мадьярами — на этот раз, скорее всего, именно печенегов, — закончившееся страшным поражением степняков и, что особенно важно, — расселением огромного количества пленных по Угрии. В 1072 году печенеги, как кажется, не без подстрекательства византийцев, совершили набег на Угрию. Это вызвало поход короля Соломона на византийскую крепость Белград, наместник которой считался мадьярами главным виновником нападения кочевников. Здесь тюрки, пришедшие на помощь белградскому наместнику, были наголову разбиты Яном, шопронским жупаном, причем хан их Хазар едва спасся бегством; остальные же были или иссечены, или отведены в плен; последних, по выражению хроники, было «много тысяч».

В правление короля Ладислава (1077–1095) прекращается господство печенегов и торков в придунайских степях и их сменяют половцы. В 1078 году половцы впервые появляются у Дуная, а в 1091 году они уже с помощью византийцев окончательно сокрушают печенегов, все еще не желавших замириться, хотя уже и расселенных на византийском пограничье.

Под 1122 годом византийские источники сохранили нам известие о большом поражении, нанесенном печенегам императором Иоанном Комнином. Печенеги в огромном количестве перешли Дунай и стали опустошать Фракию и Македонию, но у города Верой они были наголову разбиты императором, который в память этой победы, давшейся ему с большим трудом, установил специальный «печенежский праздник» — в память избавления от печенегов[206]. Вероятно, в связи с этим поражением и находится известие в хронике Туроца о том, как «кунский» хан Татар в числе немногих спасшихся от «убийств» императора прибежал с этими немногими к угорскому королю Иштвану II. Беженцы сразу заняли привилегированное положение при дворе, широко пользовались этим и даже притесняли мадьяр. Все это было возможно только благодаря особенному, как утверждает Туроц, печенегофильству короля Иштвана.

Этим эпизодом заканчивается период печенежских вторжений в Угрию, начавшихся со времени первых Арпадовичей в X веке и длившихся затем около двух столетий. Вместе с печенегами проникали в Угрию торки и берендеи, но в несравнимо меньшем количестве, чем первые; исторических сведений об этом нет; сохранились лишь следы, и то только начиная с середины XII века, о единичных поселениях этих двух тюркских племен. Проникали они, особенно берендеи, по-видимому, главным образом с севера и востока, через Карпаты: их поселения мы видим преимущественно в Северной и Восточной Угрии.

II

Рассмотрим теперь — как были расселены печенеги, торки и берендеи по Руси и Угрии, начав обзор с последней, где тюркские поселения древнее. Начнем с поселений печенежских, так как в Угрии они появились раньше и были многочисленнее остальных. Они были двух видов: пограничные и внутренние. Рассмотрим сначала пограничные поселения.

Систематическое устройство угорских пограничных линий в виде засек с поселением на них стражи («confinorum custodes», «speculatores», «sagittarii» в латинских источниках) в значительной степени из тюркских инородцев, в особенности печенегов, относится ко времени короля Иштвана I (997–1038). Засеки окружали Угрию со всех сторон, и всюду мы будем находить следы поселенных Угрией печенегов. Лишь в некоторых местах, как на лайтенском пограничье, в районе Шопрона и Мошона, эти засеки с поселенными на них печенегами были более раннего происхождения — со времени первых Арпадовичей.

На западной, германской границе Угрии линии засек тянулись не одной, а, по всей вероятности, двумя параллельными линиями; это требовало и большего количества защитников. Как раз о печенегах шопроно-мошонского участка и говорит Аноним, что их было поселено «немалое количество». В 1052 году печенеги упоминаются здесь наряду с мадьярами как участники войны Угрии с германским императором Генрихом III[207] и еще раз в 1074 году как защитники шопроно-мошонского пограничья. Неудивительно, что вблизи пограничной линии мы находим многочисленные топонимы, связанные с печенегами.

Постепенно германо-угорская граница стала оттягиваться на восток, к Репче и Рабе, выдвигаясь снова на запад у Братиславы. Временем окончательной германизации лайтенского района считают XIII век. Печенеги, жившие здесь, частью погибли в войнах; оставшиеся же были германизированы, а может быть, частично выведены мадьярами на новое, прирабское пограничье.

Как свидетельствует грамота короля Эмериха от 1203 года, к северу от озера Фертё, у реки Лайты, печенеги жили на земле, полученной ими «по праву мошонской военной службы». Центром этой «печенежской земли» была местность Л егенто, к северо-востоку от озера, про которую та же грамота короля Эмериха говорит, что ею «печенеги некогда владели»; понимать это выражение надо в том смысле, что прежде печенеги имели здесь все права и привилегии[208]; теперь же король передавал эту землю монастырю Св. Креста, на который вместе с тем возлагалась обязанность защищать печенегов; но обязанность эта, судя по всему, исполнялась плохо. Очевидно, к этому времени печенеги уже не имели прежнего важного значения для государства, и ими можно было пренебречь. Памятью о печенежских поселениях по Лайте и у озера Ферте является местность Бешеньё, упоминаемая с 1265 года, и целый ряд деревень, по названиям своим признаваемые мадьярскими учеными за печенежские[209].

Несколько восточнее, у нижнего течения Рабы, в самой восточной части Шопронского комитата, на границе его с Дьерским, в местности Арпаш также жили печенеги[210].

Кроме перечисленных прямых сведений о существовании печенежских поселений на западном пограничье Угрии, есть целый ряд косвенных указаний. Подобно тому как в русских летописях нельзя иногда различить, кого именно имеет в виду летописец под общим собирательным именем «лучников», «молоди», так и в мадьяро-латинских хрониках и грамотах часто встречаются упоминания о «confinorum custodes», «speculatores», «sagittarii», охранявших угорские границы. Под этими названиями скрывались и собственно мадьярская пограничная стража, и таинственные сикулы, и, наконец, печенеги. Показательно сравнение описаний Оттона Фризингенского и Туроца мадьяро-германской войны 1146 года, ведшейся на шопронском пограничье. Когда первый говорит об участии в мадьярском войске сагитариев и о победе над ними германцев, второй рассказывает о бегстве от германцев печенегов и сикулов. Другим примером может служить деревня Мошонского комитата Ката, признаваемая печенежской по названию; жителей этой деревни грамота короля Карла от 1339 года называет «спикуляторами». Из грамоты узнаем, что катайские «спикуляторы» жили в этой деревне целым своим родом и охраняли мадьярское пограничье еще со времени первых угорских королей; по этим признакам катайцев, скорее всего, можно отнести к какому-нибудь печенежскому роду, издавна здесь сидящему, чем к разноплеменной страже. Дальнейшие слова грамоты еще более убеждают нас, что в ней подразумевался кочевой народ: она определяет, чтобы и в будущие времена «спикуляторы» служили кон-но и оружно, как служили угорским королям и их предки в древности. Выступать в поход печенеги должны были, согласно требованию грамоты, с собственным оружием. Очень возможно поэтому, что и в упоминаемых Туроцом в 1044 году на лайто-рабском пограничье сагитариях надо видеть тех же печенегов; в 1047 году сагитарии этого пограничья отличились особенной жестокостью, и это тоже побуждает к отождествлению их с печенегами.

На восточном, правом берегу Рабы, в юго-западной части Дьёрского комитата, была некогда большая группа печенежских поселений, еще существовавших в XIII столетии, но затем исчезнувших; в 1269 году в грамоте короля Белы IV об этой местности писалось как о некогда называемой печенежской. Вся эта область в старину находилась во владении печенежского рода тэт; под этим названием затем и будут (в 1251, 1269 и 1270 годах) упоминаться жившие здесь печенеги «bisseni de thet» и их деревни: Öreg-Téth, Bessenyö-Téth, Tétszentkut. Еще севернее в Токезе, около Дьёра, существует деревня Bezi, ранее носившая более полное имя Bisseni; тут же есть деревня Thelukbarath, которую, по ее названию, считают печенежской.

На северном пограничье до времени св. Иштвана угорская граница не переходила Дунай, и лишь в правление этого короля было положено начало проникновению мадьяр на левый берег Дуная, в Словакию. Проникая, вероятно, через Остригом (мадьяр. Эстергом)[211], эта мадьярская колонизация в течение XI века стала заселять течения рек Ипола, Грона, Житавы, Нижней и Средней Нитры, Вага, — создавая здесь укрепления против Чешского государства, а на верховьях Грона, Нитры и Вага устраивать заслоны и сторожевые посты против Польши. На этих пограничных линиях мы находим несколько поселений печенегов.

Много тюркских поселений было по реке Житаве, особенно по ее низовью[212]. Здесь есть следы и печенегов, и берендеев, а грамоты XII–XIII веков упоминают о конных сторожевых отрядах и тюркских именах отдельных конников. Определенно печенежские поселения известны с древнейших времен в районе Удварда — у слияния Житавы с Нитрой; впервые они упоминаются в 1075 году[213]; несколько выше по Житаве печенеги жили в местности под названием Тасар[214].

О поселении печенегов на реке Ваге есть легендарное известие, относимое ко времени князя Арпада, будто бы давшего язычнику Кетелю много земель на Дунае, при устье Вага; это известие ценно главным образом в том отношении, что указывает, что еще в начаде XIII века, когда писал Аноним, сохранялась память о язычниках-инородцах, издавна здесь поселенных. Всего естественнее видеть в них печенегов[215]. Тем более что на Ваге хватает топонимов, связанных с печенегами. Выделим отдельно расположенное поселение печенегов в верховьях Вага, у города Ружомберок (ныне это деревня Bešenova; мадьяр. Besenyöfalva), некогда, вероятно, служившее сторожевым заслоном против Польши, на пути из Кракова. Косвенным указанием на поселение язычников-печенегов в повагской сторожевой линии служит и упоминание о «языческих гробницах», которые исследователи справедливо относят к поселенным здесь тюркским язычникам, в том числе и печенегам. Эти же тюрки скрываются и за сагитариями, о которых не раз упоминают мадьярские источники[216].

На северо-западном пограничье Угрии, на территории нынешней Юго-Западной Словакии, вперемежку с печенежскими мы найдем также торкские и берендейские поселения, и несколько более позднего происхождения — поселения половцев. Все эти тюрки одинаково несли здесь сторожевую пограничную службу.

Нет, однако, следов поселений печенегов и берендеев на реке Мораве. Отсутствие этих тюрков на самой западной границе Угрии, на пограничье с Чешским государством, по мнению В. Халоупецкого, связано с тем, что угорско-чешская граница до начала XIII века проходила по лесистым горным хребтам Малых и Белых Карпат, служивших водоразделом Моравы и Вага, и лишь с начала XIII века установилась по Мораве. Расселение же Угрией печенежских (и берендейских) отрядов в Словакии относится к древнейшему периоду колонизации мадьярами этой страны, то есть к первой половине XI столетия, когда укреплялись побережья Гроны, Нитры, Вага; в XII–XIII веках мадьяры использовали для своих колонизаторских целей уже новый тюркский элемент — половцев, и как раз только половцев мы и находим на новом угорском пограничье по реке Мораве. Таким образом, река Ваг, или, точнее, система этой реки, была тем крайним западным пределом, до которого дошло печенежско-берендейское расселение в Словакии. За пределами Угрии, в Моравии, то есть на восточном пограничье Чешского королевства, мы уже этих тюрков не найдем. Туда, очевидно, не докатилась волна тюркского рассеяния, и чешские короли когда являлась у них потребность в легкой тюркской коннице, просили прислать ее угорских королей.

Большая группа печенежских поселений на северном угорском пограничье находилась по течению реки Сланы (мадьяр. Шайо) и в районе предгорий Матры и Буковых гор. Здесь самым северным печенежским поселением надо считать существующую до сих пор в долине реки Бадовы (мадьяр. Бадва), притоке Сланы, деревню Besenyölád (или Lád-Bessenyö). К северу от Мишкольца, близ устья Сланы, до сих пор есть деревни Sajó-Besenyõ и Szirma-Besenyö. Между реками Сланой и Ягером (мадьяр. Эгер) уже в источнике, датируемом 1067 годом, упоминаются печенежские конники, печенежский колодезь, печенежские могилы. Восточнее, в Эгерском округе Хевешского комитата, была деревня Бешеньё, в 1278 году находившаяся во владении печенега по имени Текме, а после его смерти перешедшая к «великопеченежской» семье Тепель. В том же Эгерском округе, около Эгера, есть местность Becsenek-földe (то есть «печенежская земля»).

Еще западнее, под Матрой, печенежские поселения группировались у рек Задьвы и Тарны, в области Хатвана. Аноним рассказывает, как еще князь Арпад (а по Фехеру — Ток-сон) отдал земли у Матры легендарным Эду и Эдемену, от которых происходил печенежской крови угорский король Самуил-Аба. Далее, к юго-западу, между Дунаем и Палгой, притоком Задьвы, у южных отрогов Новоградских гор также находим печенежские топонимы, которыми как бы связывались западнословацкие, придунайские печенежские поселения с матробуковскими, образуя сплошную линию древнейшего угорского северного пограничья.

Вблизи восточного угорского пограничья мы также найдем печенежские поселения; часто они располагались в долинах горных рек, что как будто указывает на их сторожевое значение. Восточная граница Угрии в эпоху св. Иштвана шла по Самошу, захватывала западную часть Трансильвании, спускалась далее на юг к Тарду и под ним, пересекая долины Аржаньоша и Мароша, упиралась в Трансильванские Альпы у Ольты.

Самое северное место поселения здесь печенегов — принадлежавшая Сент-Иобскому аббатству местность Бешеньё (Besenyô), расположенная по среднему течению реки Беретьё, притока Кёрёша. Южнее и восточнее, вверх по течению Мароша, мы находим еще немало печенежских топонимов; еще южнее, у реки Караш, было некогда селение Kôvespataka, владетелем которого был печенег Иоанн, начальник Эр-шомльской крепости; это как будто свидетельствует в пользу того, что печенеги имели здесь свои владения; наконец, в самых Трансильванских Альпах существовало поселение Печенечка (Pecsenecska), теперь Csemabesenyô.

В Трансильвании, присоединенной к Угрии лишь в течение XI века, также есть следы печенежских поселений. Однако возможно, что эти поселения возникли здесь не как результат колонизационной деятельности угорского государства, а еще до нее, по мере постепенного проникновения печенегов в Трансильванию в X–XI веках. Древнейшее упоминание здесь печенегов относится к 1224 году, когда их уравняла в привилегиях с саксонцами грамота короля Андрея II.

На южном, византийском, пограничье Угрии есть следы печенежских поселений между реками Савой и Дравой. Вероятно, что поселения печенегов, расположенные на левом берегу Дравы и по Дунаю, защищали Угрию от вторжений с юга, пока ее граница еще не перешла за Драву. На это указывает как будто и древность свидетельств об этих печенежских поселениях, восходящих, вероятно, к началу XI века. Первый связанный с печенегами топоним встречаем уже в грамоте 1093 года. Грамота короля Белы IV говорит о владениях, некогда принадлежавших печенегам, около Могача на Дунае; эти владения в 1238 году передавались крестоносцам, причем жившие на этой земле печенеги должны были с этого времени подчиняться новым владетелям. Вероятно, от этих печенегов получила название целая область Орман (или Урман); «орман» по-тюркски — лес. Выше по Дунаю также есть печенежские топонимы; печенежское население в этой местности появилось, как кажется, во времена св. Владислава (1077–1095), если не раньше. Следы печенегов мы находим также на притоках Дравы и у озера Балатон.

Значительно меньше находим в Угрии следов торкского рассеяния. С большей или меньшей уверенностью можно сказать лишь то, что все известные нам следы торков находятся на северном угорском пограничье (за исключением одного — у реки Лайты) и никаких исторических свидетельств о проникновении торков в Угрию у нас нет. Поэтому нам остается только на основании имеющегося в нашем распоряжении материала по топографической номенклатуре предположить, что торки, в очень небольшом количестве в эпоху разгрома племени, то есть в середине XI столетия, через Карпаты и долиной Тисы проникли в Угрию и затем были здесь расселены мадьярами в качестве сторожевых постов на путях из Руси, Польши и Чехии[217].

Больше сохранилось следов о пребывании в Угрии берендеев[218]; прежде всего мы находим их в Словакии и на восточном пограничье. Судя по всему, берендеи проникали в Угрию через Южные Карпаты и поселялись главным образом на севере и востоке страны. В Словакии берендейские поселения находим между Вагом и Моравой (они входили, вероятно, в вагскую, а не моравскую сторожевую систему), в районе Мыйявы, где до сих пор существуют деревни Berencsbukôcz (словац. Bukovec), Berencsrôna (словац. Rovensko), Berencsvâralja (словац. Podbranc). Неподалеку от последней деревни некогда был замок Бранч (Berench); первое упоминание о нем относится к 1297 году; в 1401 году он стал королевским замком[219].

На реке Нитре известно поселение Berench, упоминаемое в документе 1283 года[220]. Здесь же было еще три деревни того же имени — Большой и Малый Беренч (Nagy-Berench, Kis-Berench), упоминаемые в 1435 году, и Нижний Беренч (Also-Berenes), упоминаемый в 1287 году. Выше города Нитры была еще одна местность под этим же названием, известная с 1244 года. О древности же поселения нитранских берендеев можно судить по грамоте 1156 года, которая уже упоминает «в приходе Нитры» местность Brencu.

Если пойти далее, на восток, то топонимы, связанные с берендеями, можно обнаружить под Рудными горами, у истока одного из правых притоков Ипола и на одном из левых притоков этой реки, а также в районе Буковых гор, по реке Слане; затем еще восточнее, в углу, образуемом течением Тисы.

На восточной границе Угрии, по течению Самоша, существует до сих пор деревня Berencze (она же Babosesty); кажется, к ней относится упоминание в грамоте 1430 года. Далее была деревня Berend, упоминаемая в 1463 году, а поблизости от нее Berendmezö (mezo —мадьяр, поле), упоминаемое в 1490 году, — в этой местности ныне стоит деревня Berencze (Berenczét). Следует вспомнить также расположенные к востоку и юго-западу от них деревни Berendest (или Berenfalva), еще одну Berend, Berendia, Berendefalva, о которых говорят документы XV века.

Следы берендеев мы находим и на юге Угрии, вблизи при-дравских печенежских поселений (в 1347–1493 годах здесь было поселение Berench), и на западе, близ самой границы (поселение Berend, упоминаемое между 1332 и 1513 годом). О последней местности есть прямое свидетельство, что она в 1513 году принадлежала дворянам Балажу и Петру Берендеям; теперь это селение называется Börönd. Жили берендеи и несколько севернее озера Балатон, по соседству с печенежским поселением Bessenyö-major, свидетельством чему является местность Berend, о которой сохранилось упоминание, датируемое 1256 годом.

Для полноты картины этнографической пестроты угорских приграничных областей до татарского нашествия добавим, что мы находим здесь не только печенегов, торков и берендеев, но еще и половцев, русских, сикулов, германцев.

Половцы как поселенцы впервые упоминаются в Угрии в 1232 году, под Матрой. То обстоятельство, что древнейшие половецкие поселения находим в Северной Угрии, и притом название половцев встречается не в обычной для мадьяр со второй половины ХIII века форме «куны» или «куманы», а в форме «палоц» (palócz), приводит к заключению, что первые половецкие поселенцы Угрии пришли через Русь и стали известны мадьярам в русском их названии[221]. Проникновение половцев в Угрию совершилось в первой половине XII века, а может быть, и еще раньше, на границе XI и XII веков. Больше всего их было под Матранскими горами, но также осели они и в других местах словацкого пограничья Угрии. В 1132 году половецкий отряд уже встречается в чешском войске; как справедливо считают чешские историки, он был предоставлен чехам мадьярами.

Следы поселения русских находим на всех пограничьях Угрии: и на северном, вблизи Матры, где находились «палоци»[222], и на западном, в Мошонском комитате, по соседству с печенегами[223], и на восточном, недалеко отживших там берендеев[224] и, наконец, на южном, у Дравы[225]. Как убедительно показал в своей работе «Древнейшие грамоты по истории карпато-русской церкви и иерархии» А. Л. Петров, эти русские были именно поселенцами, военными колонистами — из пленных или из переселенцев, а не аборигены или выходцы из Подкарпатья, которое в XI–XII веках еще было «ничьей» и почти безлюдной землей.

Кроме уже перечисленных по- или приграничных тюркских поселений существовал в Угрии и целый ряд печенежских и несколько берендейских поселений (о торкских сведений нет) внутри страны. Их было несколько групп: фейерварско-тольнская или шарвизская, кемейская, западно-кёрёшская и чанадская (аранкская).

Самой большой из этих внутренних групп, да, пожалуй, и самой большой из всех угорских печенежских групп вообще, была фейерварско-тольнская, расположенная между Дунаем и озером Балатон. Эти печенеги защищали столицу Угрии при Арпадах Секеш-Фейервар (Székes-Fejérvár); они были расположены к югу от города, подобно тому как главная масса черных клобуков защищала с юга подступы к Киеву со стороны степей. Я. Ерней[226] называет этих печенегов — «большой военной группой». Вокруг основного ядра шарвизских поселений на более или менее близком расстоянии от него (от 20 до 60 километров) находилось некоторое количество печенежских деревень.

О большом количестве шарвизских печенегов свидетельствуют как грамоты, прямо их упоминающие в этих местах, так и многочисленные топонимы, имеющие печенежское происхождение. Целый ряд грамот говорит о предоставлении угорскими королями шарвизским печенегам различных льгот по самоуправлению: об освобождении их от пошлин, даровании им дворянства и т. д.

Второй большой внутренней группой печенегов в Угрии была кемейская, расположенная по левому берегу Тисы. Здесь, по-видимому, еще в X веке был расселен, как уже говорилось, целый печенежский род чобан, пришедший со своим ханом Тонузобой. Печенеги заняли огромное пространство в Притисье, оставив о себе здесь память во множестве названий. Большое количество грамот в течение всего Средневековья будет свидетельствовать о владениях здесь потомков этих печенегов.

Лишь очень немногочисленные свидетельства находим еще об одной, некогда большой группе внутренних печенегов, поселившихся по нижнему течению реки Кёрёш. Память о них сохранилась лишь в названиях нескольких деревень.

Наконец, четвертая внутренняя группа — чанадская. Эти печенеги жили по реке Аранке, левом притоке Тисы. Самое древнее упоминание о них связано с деревней Bessenta (Besseneu), известной с 1230 года, и Nagy-Besenyö (с 1232 года). Королевская грамота от 1309 года, перечисляющая большинство аранкских поселений печенегов, сохранила нам указание и на несение ими государственной (очевидно, военной) службы.

Возникновение кёрёшской и чанадской групп надо, вероятно, относить к тому времени, когда печенеги еще в X веке начали проникать через Карпаты в Паннонию и оседать по течению рек Кёрёша и Мароша.

Внутри Угрии, в районе шарвизских поселений печенегов, находим также следы поселений берендеев. Известны топонимы Berencz, Berend, Berenthe и семьи Berencze, Berentei; кроме того, грамоты сохранили большое число имен берендейского происхождения[227].

Очевидно, что поселений печенегов, торков и берендеев в Угрии было в X–XII веках значительно больше, чем нам известно ныне; о многих из них не сохранилось никаких сведений. Кроме того, поселения этих трех тюркских народностей не всегда обозначались их названиями (Бешеньё, Беренч, Торч), ачасто именами отдельных родов, семей и даже отдельных лиц; отсюда неясности в отношении несомненно тюркских поселений, сведения о которых начинают встречаться лишь с XIV и следующих столетий, но о которых почти наверняка можно сказать, что они возникли значительно раньше. Мы не знаем, кому они принадлежали — печенегам, торкам и берендеям или же позже явившимся и оседавшим иногда на тех же самых местах половцам, чей язык, по-видимому, был очень схож с языком их тюркских собратьев.

Что касается появления этих тюркских поселений на территории Угрии, то оно, по-видимому, было двояким. Такие группы, каккемейская, кёрёшская и, может быть, аранкская, возникли вследствие прихода в эти места большого количества печенегов, просочившихся через Южные и Северные Карпаты, мадьярами и оставленных ими здесь на вечные времена. Постепенно эти поселенцы были превращены Угрией в послушную служилую массу.

Другая же часть тюркских поселений в Угрии возникла в результате инициативы самого угорского государства, их жители, вероятно, состояли главным образом из бывших пленных, которые расселялись мадьярами согласно своим стратегическим интересам. Так, скорее всего, появились северные (словацкие), западные (лайто-рабские и дравские) и южные (придунайские) пограничные поселения, а также поселения шарвизской (фейерварско-тольнской) группы.

Особенно наглядна принудительность расселения тюрков в Словакии — в стране, которая по своим географическим условиям не могла быть местом добровольного пристанища для кочевника: гористость и лесистость Западной Словакии, с одной стороны, и болота по течению рек, с другой, — совершенно не подходящие условия для кочевого хозяйства. Но именно здесь, у словацких рек и в глухих лесных областях, мы находим поселения-посты печенегов и берендеев.

III

Рассмотрим теперь немногочисленные свидетельства мадьярских источников о той роли, какую играли в Угрии тюркские поселенцы. В отличие от русских летописей, угорские хроники сохранили память лишь об одних печенегах и ничего не говорят о берендеях и торках, которых было в Угрии, по-видимому, относительно немного.

Огромный наплыв вооруженных тюрков, поселение их большими группами в разных местах Угрии, близость печенежской родовой аристократии к Арпадовичам и даже занятие одним из ее представителей угорского престола, предоставление печенегам укрепленных местностей и постройка ими новых укреплений — все это должно было иметь в X–XI веках для создающейся угорской государственности немаловажное значение, быть может, даже большее, чем печенежско-торкский наплыв на Русь в эпоху Святополка II и Владимира Мономаха (первая четверть XI века).

Позже, в XII–XIII веках, с укреплением угорской государственности и с подчинением ей расселенных тюрков, управлявшихся до того своими ханами, с одной стороны, и с постепенным уменьшением количества этих тюркских поселенцев и омадьяриванием ханских родов, с другой, — значение тюрков постепенно начало уменьшаться, и в конце концов они сделались всего лишь вспомогательной военной силой.

Некоторой реминисценцией значения печенегов является царствование Иштвана II (1116–1131), ярого, по Туроцу, печенегофила; заходившего в своих симпатиях к этому народу так далеко, что был готов за одного убитого печенега казнить десять мадьяр. При этом короле печенеги — народ, который «привык к преступлениям», по выражению летописца, — во главе с ханом Татаром, только что спасшимся от меча византийского императора и нашедшим приют в Угрии, — особенно неистовствовали и угнетали мадьяр. По-видимому, возвышение печенегов при угорском дворе окончилось сразу со смертью Иштвана, по крайней мере, позже мы больше о них здесь почти не слышим.

С конца XIII столетия сведения о печенежской народности в Угрии сводятся к известиям лишь о нескольких наиболее плотных группах их поселений внутри государства. Но в XV веке прекращаются упоминания и об этих печенегах. Упадку печенежских поселений, вероятно, способствовало татарское нашествие.

Как пограничные, так и поселенные внутри государства печенеги обязаны были нести конную военную службу; они составляли легкую конницу угорского государства, в большинстве случаев употребляемую в виде передовых разведывательных или стрелковых отрядов[228]. Не сохранилось никаких сведений о службе печенегов в доиштвановское время, как и во время самого Иштвана!. Первое свидетельство о печенегах в мадьярском войске относится к 1052 году. Мадьяры в этом году вели на лайтенском пограничье войну с германским императором Генрихом III. Во время этой войны и выступают печенеги впервые как военная сила — причем выступают, заметим, со всеми характерными приемами азиатской ловкости и лихости. Вместе с мадьярами они по ночам подкрадывались к лагерю германского императора и арканами похищали часовых, а днем — донимали германцев отравленными стрелами.

Еще более типично поведение печенегов в 1074 году, на том же лайтенском пограничье. Когда изгнанный из Угрии Гезой прежний король Соломон с немецкой помощью подступил к угорской границе, печенеги спешат использовать в своих интересах ту роль, которая выпала им в этой междоусобной войне, и заявляют Гезе, что готовы защищать шопронское пограничье и не пропустят Соломона, но при условии, если король даст им «свободу», то есть привилегии. Геза обещал им это, и печенеги во главе с ханом Солтаном стали воевать; правда, несмотря на то, что германцы, «испугавшись страшного вида» их, не помогли Соломону, он один, собственными силами, разбил печенегов; большая часть их погибла в озере Фертё, и лишь немногие, в том числе хан Солтан, спаслись бегством. Печенеги своим поведением в данном случае очень напоминают своих собратьев — киевских черных клобуков, не раз заявлявших какому-либо князю во время междоусобных войн за Киев: «…аже ны хощеши любити… и по городу ны даси по лепшему, то мы на том отступим…»

В 1116 году мы находим печенегов вместе с таинственными сикулами в войске, сопровождавшем Иштвана II при его свидании с чешским королем Владиславом. Встреча происходила на границе обоих королевств у реки Ольшавы, и целью ее было закрепление мира между двумя государями; однако случай превратил эту встречу в кровопролитное сражение. Король Владислав, увидев, что войско Иштвана строится в боевой порядок, решил предупредить мадьяр и сам напал на них, но был отбит, а печенеги и сикулы были пущены вслед убегавшим. Однако чехи, в свою очередь, отбросили печенегов и сикулов, и те, бросившись бежать, увлекли с собой и остальных. Свидание королей неожиданно превратилось в страшное поражение угорского войска. Упомянутые здесь печенеги входили, вероятно, в ту пограничную стражу, которой, как мы видели, было так много в этих местах.

В 1146 году печенеги, будучи в войске короля Гезы II, участвовали в его войне с австрийским герцогом Генрихом Язомирготом. В области реки Лайты и крепости Мошон, где происходили стычки, они вместе с сикулами составляли передовой конный отряд лучников. Здесь прямо говорится, что это были лайтенские пограничники. В удачном для мадьяр сражении печенеги, однако, в самом начале битвы были разбиты германцами и, по одним источникам, почти все погибли вместе со своими двумя «графами», по другим — спаслись бегством.

В 1150 году печенеги вместе с халезами[229] составляли вспомогательное войско мадьяр у сербов в их войне с Византией.

Больше мы не встречаем прямых упоминаний о печенежских отрядах в Угрии[230]. Можно только предполагать, что они подразумеваются в описании событий 1162 года, когда король Иштван IV после неудачной борьбы с племянником Иштваном вынужден был бежать в Грецию: по одному из сообщений, он бежал лишь после того, как ему изменили бывшие с ним «язычники»[231].

К сожалению, наши сведения об участии печенегов в угорском войске столь немногочисленны и сами по себе столь кратки и отрывочны, что по ним крайне трудно составить представление о значении печенегов в угорском военном деле.

На большинстве угорских границ печенежские поселения были лишь вкраплены в систему угорской обороны. На границах тюрки могли нести лишь сторожевую службу, опираясь на засеки и крепости, — может быть, подобно тому, как несли такую сторожевую службу их собратья у галицких, волынских или переяславских князей на Руси. Правда, на мошоно-шопронском пограничье или по Шарвизу, под Секеш-Фейерваром, количество тюрков было уже столь значительно, что здесь они представляли серьезную силу, наподобие киевских черных клобуков, способных самостоятельно оборонять пограничье или подступы к столице. Остальные внутренние печенежские группы — такие, как аранкская или кемейская, вероятно лишь поставляли в угорское войско легкую конницу. О количественном соотношении собственно мадьярского и печенежского элемента в угорском войске у нас нет данных; можно только с уверенностью сказать, что в XII — ХIII веках тюрков в Угрии было сравнительно много меньше, чем в современной ей Руси, где черноклобуцкий элемент бывал даже численно преобладающим в сравнении с русскими княжескими дружинами.

Как бы то ни было, чрезвычайно подвижное печенежское войско, как и отряды половцев и хорезмийцев, пользовалось известностью в средневековой Европе; угорские короли не раз посылали тюрков далеко за пределы своего королевства на помощь своим союзникам. К сожалению, хронисты обозначают тюркские отряды не по народностями, а общим термином «стрельцы», и нет возможности поэтому понять, кто именно из угорских тюрков посылался в том или другом случае[232].

Печенеги приходили в Угрию со своими ханами — «дуками» (duci) в латинской терминологии; со второй половины X века эти ханы приобрели очень большое значение[233]; им отдавались в управление укрепленные городки, а, например, «дук» Пота сам построил крепость под Матрой. Эти ханы роднились с Арпадовичами — с князем Токсоном и с королем Иштваном, и в силу такого родства печенежский хан Самуил-Аба занимал угорский престол в 1041–1047 годах. Память об этих ханах, пришедших в Угрию еще язычниками, сохранялась долго; она еще была жива во времена Анонима, писавшего в конце XII — начале XIII века.

С ростом и укреплением угорской государственности эти тюркские ханские роды, управлявшие печенегами, постепенно заменялись представителями угорской королевской власти. Эти должностные лица так и именовались «et comes Bissenorum» — «граф печенегов». Палатин Дьюла, правитель Шопрона, которому были подчинены арпашские печенеги, жившие в восточной части Шопронского комитата, дал им в 1222 году грамоту, определявшую их военные обязанности. Из этой грамоты мы видим, что, будучи под властью палатина, печенеги непосредственно управлялись «графами» и судьями, которые были, по-видимому, большей частью печенегами[234] — вероятно, родовыми старшинами. Они не только управляли и судили, но и водили печенегов в походы; впрочем, по грамоте 1222 года «граф» арпашских печенегов обязан был идти лишь в первый поход после своего вступления в должность.

Очевидно, право иметь своих судей и родовых старшин, разбиравших их внутренние дела, выступление на войну своими отдельными отрядами, а также освобождение от каких бы то ни было пошлин с тех земель, кои им принадлежали как государевым людям, и составляли те свободы и привилегии, о которых так часто упоминают мадьярские грамоты.

Однако и эта — впрочем, ограниченная — самостоятельность не спасла печенегов от сравнительно быстрого омадьяривания. Там, где печенеги жили более рассеянно, небольшими пограничными отрядами, а главное, где они не могли по условиям местности продолжать свой полукочевой образ жизни, заниматься скотоводством и коневодством, а принуждены были оседать на земле или по городам, — там их денационализация происходила быстрее.

В Словакии, стране по преимуществу лесной и гористой, где не было простора, необходимого для кочевого хозяйства, этот процесс начался рано. Уже в 1075 году встречаем здесь печенегов-земледельцев; из грамот же 1218–1229 годов узнаем, что у печенегов в Шомодьском комитате были виноградники. Примером ославянивания тюрков в Словакии может служить эволюция личных имен кочевников, поселенных на реке Житаве; если судить по грамоте, датируемой около 1165 года, у них еще тюркские имена, но согласно грамоте от 1247 года имена изменились уже в большинстве на славянские.

Христианизация печенегов также означала утрату ими тюркской самобытности. Пришли печенеги в Угрию язычниками; в этом качестве они известны и в первое время своего пребывания в Угрии[235]. Но уже в Варадском регестре, относящемся к первой половине XIII века, мы встречаем в районе Бигара «церковь печенегов» и «аббатство печенегов».

Устойчивее всего печенежский элемент держался в местах наибольшей скученности печенегов — в трех больших группах их поселений в Угрии: шарвизской, чанадской (аранкской) и на шопроно-мошонском пограничье. Равнинная местность по рекам Лайте, Рабе, Шарвизу ц Аранке способствовала ведению здесь полукочевого хозяйства[236]. Еще в XIV веке в шарвизской группе поселений будут встречаться «графы» из печенегов[237], управлявшие своими же собратьями, а права чанадских печенегов, живших по реке Аранке, еще в 1369–1405 годах будут подтверждаться грамотами угорских королей[238]. На лайтенском пограничье грамота 1339 года рисует спикуляторов крепости Ката характерными чертами кочевников — как кавалеристов, разъезжающих на быстрых своих конях и держащихся своим родом. Еще ярче обрисовал печенегов этой поздней поры Бонфиний, писавший в конце XV века: «…их обычаем является: пользоваться копьями, носить длинные бороды, длинные усы, носить шапки со шлыком и одеваться по персидскому образцу в развевающиеся шелковые одежды». К концу XV века таких печенегов сохранилось, вероятно, уже немного: это последнее такое известие о них.

Потомки ханов и более мелкая родовая печенежская аристократия, известная в угорских грамотах как cornes и nobiles bissenorum (являющихся полной аналогией «лепшим мужам» черных клобуков Киевской Руси), проникали на различные государственные и придворные должности Угрии, достигая иногда очень высокого положения. Отдельные печенеги проникали к угорскому двору. Около 1225 года упоминается Аба Бешеньё (очевидно, из рода кемейских Абаев), который был вассалом короля Андрея II, в 1381 году Матфей, а в 1386 году Иштван — печенеги, бывшие придворными королевы Марии. Кроме того, существовало огромное количество родов (Абы, Чабаи и многие другие), ведших свое происхождение от печенегов.

IV

Переходя к обзору расселения печенегов, торков и берендеев на Руси, надо прежде всего отметить различие источников наших сведений об этих народах для Угрии и Руси. О поселенных в Угрии тюрках узнаем главным образом из грамот, особенно многочисленных со времени короля Андрея II (1205–1235). Поэтам грамотам мы восстанавливаем картину расселения тюркских племен по Угрии и несравненно меньше сведений почерпаем из хроник. На Руси частно-правовая жизнь еще не достигла в XI–XIII веках той фиксации, какую знала Угрия, у нас нет грамот, позволяющих проследить расселение тюрков; зато полны упоминаний о черных клобуках, как звали здесь этих поселенцев русские летописи, и главным образом Киевская, которая раскрывает нам не столько географическое расселение, сколько политическое значение печенегов, торков и берендеев в жизни Киевской Руси.

Если начать обзор черноклобуцких поселений на Руси с запада, то первым пограничным с Угрией русским княжеством будет Галицкое. Подобно тому как в Угрии, в северо-восточных ее пределах, на путях из Галиции, встречаем печенежские, торкские и берендейские поселения, так и на Руси, в Галиции, на западном ее пограничье, для защиты со стороны Угрии сидели расселенные Русью те же печенеги, торки и берендеи. В летописи есть только одно указание на существование в Галицком княжестве черных клобуков — от 1097 года. Ослепленный теребовльский князь Василько[239] говорит о планах идти «на землю Лядскую», но это, однако, может осуществиться лишь в том случае, если придут к нему «берендичи, и печенези, и торци». Из этих слов Василька видно, что черные клобуки находились где-то далеко от него, очевидно у южных окраин Галиции. Что это были поселенцы на русском пограничье, а не степные тюрки, явствует из дальнейшего летописного текста. Василько «хотях проситися у Святополка и у Володимера на половце, и пойду, рех, на половце, да любо налезу собе славу, любо главу свою сложю за Русьскую землю», — то есть он собирался, по-видимому, после похода на Польшу идти с теми же берендеями, печенегами и торками на половцев. На верховьях Прута, у Коломыи, в прежнем галицком Понизии до сих пор существует деревня Печенежин. Может быть, в этом можно видеть следы поселений тех черных клобуков, о которых говорил теребовльский князь.

А в районе Перемышля есть деревни Берендевичи и Торки; такое расположение некогда тюркских поселений указывает на стремление галицких князей иметь наготове военные отряды против Угрии в случае вторжения мадьяр через ближайшие Лупковский или Ужокский перевалы. Юго-восточнее, на верховье Днестра, в десяти километрах на запад от города Самбора есть деревня Торчиновичи, расположенная у выхода в днестровскую долину из Карпат, если переходить их Верецким перевалом; может быть, это торкское поселение и стояло здесь для защиты этого пути из Угрии. Также и упомянутый нами Печенежин у Коломыи мог быть заслоном как на пути из степей, так и со стороны Яблоницкого перевала через Карпаты.

На пограничье с Волынью, около Звенигорода, находится так называемая «могила Печенеги» — это, вероятно, память о бывшем здесь тюркском поселении, которое могло иметь важное значение, так как было расположено на пути из Киева в Угрию и прикрывало путь со стороны Волыни к внутренним областям Галиции. Недалеко отсюда, в соседнем Перемышлянском округе, существует поселение Печенея.

Переходя затем к Волынскому княжеству, мы прежде всего находим след черноклобуцкого поселения на пути из Галиции к столице княжества — Владимиру-Волынскому, на южных подступах к нему у Буга, — там до сих пор есть деревня Торки. Далее известные нам следы черных клобуков находятся почти на прямой линии от Владимира-Волынского на восток, указывая нам на последовательные заслоны, устроенные из этих поселенцев друг против друга Волынью и Киевом[240].

Так, приблизительно на полпути между Владимиром и Луцком, в самом центре Волынского княжества, находился город Торчев, известный в летописи с 1231 года. Дальше на восток, уже на пограничье с Киевским княжеством, в шести километрах к юго-западу от Дорогобужа, существовало еще одно торкское поселение, о чем свидетельствует современное местечко Торчин.

В соседнем, Киевском княжестве, все на том же пути с запада на восток, встречаем деревню Торчицы в районе древнего Корческа (совр. Корец), а еще западнее — деревня Торчин; здесь же есть и речка Торчанка (= Турчанка), приток Уши[241].

Но, кроме этих северных черноклобуцких поселений на пути из Волыни в Киев, существовали и южные отдельные поселения, которые, впрочем, могли как защищать границу с Волынью, так и служить заслонами от степных кочевников. Таково, вероятно, было значение поселения торков на реке Сниводы, левом притоке Буга, где теперь находится селение Торчин.

Еще южнее, на речке Шпаковке, правом притоке Буга, на запад от Брацлава, там, где М. Грушевский проводит приблизительную границу между Галицким Понизьем и киевскими владениями, существует до сих пор деревня Торков, свидетельствующая о поселении торков на крайнем юго-западе Киевского княжества. Впрочем, ввиду полной неясности здесь границ, это торкское поселение могло находиться и во владении галицких князей.

Но центр черноклобуцких поселений Киевского княжества был еще западнее, в степном пространстве, ограниченном с запада речкой Гуйвой, притоком Тетерева и верховьем Десны при впадении ее в Буг, а с востока — течением Днепра. Северная же и южная границы черноклобуцких поселений менялись здесь в зависимости от ситуации в степи.

После Владимира Святого, которому приходилось огораживаться от печенегов еще под самым Киевом — на Стугне, Ирпени и Трубеже, Русь начинает снова продвигаться на юг. Ко времени первых печенежско-торкских поселений в Киевском княжестве (60–80-е годы XI столетия) русские успели выдвинуться в степь до Роси, закрепляя за собой вновь отвоеванную область постройкой городов, валов и засек и заселяя ее пленными. Здесь были поселены и торки с печенегами. Но в страшные 90-е годы XI столетия, когда напор половцев достиг своей наивысшей силы, эта граница вновь сметается: сжигается в 1093 году Торческ, жители которого уводятся в плен, а в 1095 году оставляют свой город юрьевцы; половцы хозяйничают под самым Киевом. Граница Руси, отходит снова к Стугне.

И только с началом XII века, когда вновь начинается наступление Руси на степи и снова отстраивается Юрьев, а поредевшие черноклобуцкие поселения пополняются притоком новых поселенцев, выводимых из степей, — лишь с этого времени Русь уже не отступает от Роси; в конце же XII столетия русская граница, а с ней и пограничные черноклобуцкие поселения, продвинулись еще южнее, за Рось, к устью Тясмина (притока Днепра), к водоразделу Висьи и Тясмина, с одной стороны, и Роси — с другой, и к среднему течению Буга. Здесь, за Росью, следы торков сохранились в названии реки Торча, притока Тикича, Торческих взгорьях; где-то здесь находились черноклобуцкие городки Чурнаев, Куль-дерев и Куниль (Такуниль). Впрочем, черноклобуцкие поселения южнее Роси все же были редки, так как даже и в конце XII века, когда как раз начинают встречаться указания на них, — и тогда половцы продолжают при своих набегах грабить главным образом Северное Поросье[242].

Соответственно тому, как шла борьба со степью, изменялась и северная граница черноклобуцких поселений; самое северное из них — урочище Торч на Стугне, недалеко от Триполья; с начала XII века, с установлением южной границы по Роси, северную границу надо полагать по реке Красной (приток Днепра), верховьям Унавы (приток Ирпеня) и Каменки (приток Роси)[243].

Центром же черноклобуцких поселений в Киевском княжестве с середины XII по середину XIII столетия оставалось течение реки Рось с ее левыми притоками. Здесь на Роси был уже не раз упомянутый город Торческ, центр и оплот черных клобуков Поросья[244]. Память о живших здесь тюрках сохранилась в названиях реки Торч (приток Роси) и деревни Торчицы на ней, реки Кагарлык (левый приток Росавы, впадающей в Рось) и селения Кагарлык на ней, деревни Карапыши, села Тептиевка на Роси и т. д. Из летописей мы знаем о шести берендейских городках («6 городов береньдиц»), расположенных где-то в центре Поросья, и также о том, что вежи берендеев находились на реке Руте, левом притоке Роси.

Археологические раскопки, ведшиеся здесь, обнаружили типичные кочевнические погребения (с конем), причем А. А. Спицын[245] в статье, подводившей итог этим раскопкам, наметил три вида погребений[246], что как раз соответствует трем главным тюркским группам, которые были поселены Русью в Поросье: печенегам, торкам и берендеям.

Что представляли собою черноклобуцкие городки? Это были, по-видимому, небольшие остроги, построенные русскими для защиты черных клобуков от степных половцев; в эти же городки черные клобуки «затворяли» свои семьи, когда уходили из Поросья внутрь Руси по призыву какого-нибудь князя. Некоторые такие городки принадлежали отдельным черноклобуцким ханам и назывались их именами[247].

Но кроме черноклобуцких городков в Поросье был целый ряд русских городов: Заруб, Иван, Канев, Родня, Товаров, Корсунь, Богуславль, Михайлов, Юрьев, Володарев, Растовец, Неятин, Мунарев, Дернов, Святославль. Пороша-не-русские противопоставляются летописью черным клобукам, и, когда летописец хочет сказать о всем населении этого края, он выражается так: «…вси клобоуци и порошане». В Юрьеве находился епископ Поросья, носивший звание епископа Юрьевского и Каневского. Наконец, самый Торческ хотя и был главным оплотом черных клобуков Поросья, но, по-видимому, лишь в военное время; в мирное же — он представлял собой обычный русский город, где сидели русские князья или их наместники[248].

Но если Торческ находился, по-видимому, постоянно в управлении князей или их наместников, то это не всегда можно сказать про другие, более мелкие города Поросья, которые иногда отдавались в держание черноклобуцким ханам или черноклобуцкой родовой аристократии. О городе Дернове есть прямое свидетельство, что он был отдан в 1192 году в управление торкского хана Кунтувдея: «А Кунтувдея остави (князь Рюрик Киевский. — Д. Р.) у себе и да ему город на Реи Дверен Руское земле деля». А в 1159 году берендеи говорят князю Мстиславу: «…аже ны хощеши любити, якрже ны есть любил отец твой, и по городу ны даси по лепшему, то мы на том отступим от Изяслава» (противника Мстислава). И Мстислав нашел их предложение вполне для себя приемлемым: он «рад быв речи той и посла к ним с тем же отроком той же ночи Олбыря Шерошевича и яса им по всю волю их и роте к ним ходи».

Исследователями считалась маловероятной возможность держания черноклобуцким языческим ханом собственно русского города[249]. Однако если помнить значение черных клобуков, их «лепших людей» и их ханов в Киевской Руси, вспомнить, насколько с ними считались даже самые сильные князья, то это не должно показаться невероятным. И позже, в XVI веке, мы видим, как русские города отдавались московскими государями в держание некрещеным татарским царевичам[250].

Порошане, видимо, мирно уживались с черными клобуками, по крайней мере, летопись не упоминает о каких-либо столкновениях между ними.

Несмотря на то что поселения черных клобуков были защищены и русскими городами, и черноклобуцкими острогами, половцы не переставали нападать на клобуков в течение всего XII столетия. Правда, это уже были не опустошительные набеги конца XI — начала XII века. Половцы теперь норовили прокрасться «изгоном», но порой им все же удавалось основательно пограбить Поросье, проникая к самому Торческу и опустошая его окрестности.

Это надо объяснять не столько силой половцев, сколько примитивностью организации сторожевой службы; вероятно, не существовало никаких постоянных «сторожей» на киевском степном пограничье; по всему видно, что вся охрана пограничья заключалась лишь в факте кочевания черных клобуков в Поросье. Поэтому, когда они уходили отсюда принимать участие в междоусобицах Руси, Поросье оставалось совершенно не защищенным; именно поэтому клобуки были вынуждены, на случай нападения половцев, просто запирать свои семьи по острогам. В этом не было бы необходимости, если бы существовала регулярная сторожевая служба.

Но и при таком примитивном подходе к делу, страдая сама, черноклобуцкая колонизация все же предохраняла от половецких разорений окрестности Киева, задерживая половцев на своей территории; в этом и состоял, с точки зрения русских, смысл существования тюркских поселений в Поросье.

О количестве черноклобуцких отрядов в Киевском княжестве говорилось уже выше; в общем, в Поросье черных клобуков надо считать несколько десятков тысяч, а со всеми вежами, в которых у них были не только семьи, но и рабы[251], — их было, вероятно, около сотни тысяч.

Управлялись черные клобуки Поросья своими ханами — «князьями», по терминологии русской летописи[252], таковы Кунтувдей, Кульдер, Чюрнай; иногда знаем о каком-либо хане лишь по упоминанию его рода, таковы: «ичитеевичи», «чагровичи», «бастеева чадь»; кроме того, часто слышим о черноклобуцкой родовой аристократии.

Во все время существования Киевской Руси, то есть на протяжении XI–XIII столетий, черные клобуки Поросья остаются кочевниками, со своим своеобразным кочевым бытом и культурой — их вежи, стада, табуны на луговых степях Поросья упоминаются в летописи не раз; также они остаются и язычниками: «поганые» — частый эпитет в устах летописца в отношении черных клобуков. О язычестве свидетельствуют и их могилы в Поросье, в которых мы не находим следов христианства, но зато неизменно встречаем погребения с конем.

Отдельно надо сказать о пребывании черных клобуков в самом Киеве. В нем жили черноклобуцкие «лепшие мужи», там были расквартированы и целые отряды тюрков, состоявшие главным образом изберецдеев[253]. Эта черноклобуцкая, в частности берендейская, аристократия играла немаловажную роль в сложной политической жизни Киева. Более часто соприкасаясь с русскими, живя среди них, эти тюрки более других подпадали под русское влияние; только среди берендейских «лепших мужей» встречаем одного с именем Кузьма, свидетельствующим о его христианстве.

Переходя к обзору тюркских поселений на левой стороне Днепра, прежде всего скажем о той узкой, принадлежавшей Киевскому княжеству прибрежной полосе между Днепром и верховьями Корани и Альты, где в районе Сакова в 1142 году упоминаются печенеги, а в 1150 году — турпеи, в которых, по всей вероятности, надо видеть род печенегов[254].

В Переяславском княжестве есть целый ряд свидетельств о поселении здесь торков. В самом Переяславле они упоминаются в 1095 году, когда здесь княжил Владимир Мономах; впрочем, эти торки могли быть из числа дружинников Владимира, а не переяславскими поселенцами. Несколько южнее Переяславля, у внутреннего вала, опоясывающего пространство на юг от столицы княжества, до сих пор существуют две деревни: Малая и Великая Каратуль (кара — черный, туль — шапка = Черный Клобук?) как, вероятно, память о черноклобуцких поселениях. То обстоятельство, что в 1055 году торки, впервые появившиеся на горизонте Руси, встречаются у Воиня, прижатые сюда шедшими за ними половцами, дало основание историку Переяславского княжества В. Ляскоронскому считать, что первые торкские поселения именно здесь и возникли. Торков поселили, по предположению Ляскоронского, между Воинем и Зарубом, по низовьям Сулы, Супоя и Трубежа, то есть на том участке, который был наиболее опасным из-за того, что именно здесь половцы особенно часто нападали во второй половине XI века. При Владимире Мономахе, кроме уже приведенного свидетельства, торки в Переяславском княжестве упоминаются, как уже говорилось, дважды: в 1080 году они восстали против Руси, и Владимир «шед, побил торки»; в 1096 году новая группа торков, род ичитеевичей, пришли к Мономаху из степей, и князь встречал их на Суле. Ляскоронский предполагает, что эти торки были поселены на другом уязвимом месте переяславского Пограничья — у верховьев рек Ромны, Осетра и Удая, откуда по водоразделу шел путь и к Переяславлю, и к Киеву. Здесь же, видимо, надо искать и город Баруч, в котором князь Ярополк в 1125 году укрыл торков при приближении половцев.

О черных клобуках в Черниговском княжестве у нас есть только одно летописное под 1185 годом упоминание о черниговских «коуи».

Около Новгорода-Северского существуют до сих пор местность Теркин и деревня Печенюги, но летописных известий о черных клобуках в здешних местах нет.

Еще скуднее наши сведения о Рязанском княжестве, где известен лишь один город Торческ, перечисляемый в списке русских городов в приложении к Воскресенской летописи[255].

Но в отдаленной Суздальско-Ростовской земле находим относительно многочисленные свидетельства о некогда живших здесь черных клобуках — торках и берендеях. В летописи есть одно испорченное место, где говорится, что князь Юрий Суздальский прислал в 1146 году князю Святославу Новгород-Северскому в Колтеск «в помочь тысячю бренидьець[256] дружины Белозерьское. Святослав же перебрав дружину хоте ехати с Белозерьци на Двдовичю к Дедославлю…»; испорченное слово «бренидьець» понималось исследователями как «берендич»[257]. Но было бы все же несколько рискованно на основании этого единственного и, в общем, испорченного летописного указания признавать существование тысячного берендейского отряда у суздальского князя, если бы ряд топографических данных не убеждал окончательно о действительно живших некогда в Суздальской Руси берендеях и торках.

Можно наметить три группы поселений этих тюрков. Первая — у верховьев Клязьмы и Истры, на середине пути между Москвой и Дмитровом, несколько западнее от этого пути; здесь издавна известна слобода Берендеева, которая в XIV веке входила в Дмитровское княжество. Эта слобода упоминается в завещании великого князя Дмитрия Ивановича Донского, составленном между 1377 и 1389 годом. Вторая группа — на северо-восток от первой, в районе озера Плещеева, где в пятнадцати километрах на юго-восток от Переяславля-Залесского находится поселок Берендеево, давший имя железнодорожной станции, к северу от которой простирается Берендеево болото; близи этого болота есть возвышенность, с которой связано предание, что именно здесь был некогда город берендеев, в котором жил знаменитый сказочный царь Берендей. Вблизи этого болота современные поселения носят явно тюркские названия, как Абашево, Бакшеево, Балакирево, Итларь. Наконец, третья группа — еще восточнее, в районе Юрьева-Польского и Суздаля. В пятнадцати километрах на северо-восток от Суздаля, близ реки Нерли (притока Клязьмы), находится деревня Торчино, а в пятнадцати километрах от Суздаля на северо-запад, на реке Ирмизе, известно село Торки, упоминаемое с 1462 года.

Очень интересно с приведенными топографическими данными сопоставить данные археологические. На Юрьевой горе у Юрьева-Польского было обнаружено кочевническое погребение с конем, которое по манере погребения и инвентарю представляет, по определению А. А. Спицына, ближайшую аналогию с курганами киевских черных клобуков; оно датировано XII–XIII веками. А. А. Спицын сначала склонялся приписать эту могилу «мирному обывателю северного Кавказа, явившемуся в Суздаль хотя бы по торговым делам», но позже переменил свое мнение и счел ее «несомненно половецким характерным курганом». А. А. Спицыну еще не были известны следы черноклобуцких поселений в Ростово-Суздальской Руси; нам же кажется естественнее считать это юрьевское погребение — берендейским или торкским.

Вспомним, что уже Владимир Святой ходил с торками в 985 году в поход на волжских болгар и что у самих болгар был город Торческий. Очевидно, торки, вместе с берендеями, уже в X веке втягивались в орбиту болгарской и русской политической жизни на Средней Волге, результатом чего явились их поселения в Ростово-Суздальской Руси.

В заключение надо еще упомянуть об отдельных тюрках, попадавших на службу к русским князьям и занимавших у них различные должности. Так, знаем из летописей, что у великого князя Святополка II были конюх Сновид Изечевич и «овчюх» (овчар) — «торчин, именем Беренди»; при современниках Святополка — князе Давиде Игоревиче Волынском были муж Туряк и среди отроков — Улан и Колчко, а при Василько Ростиславиче Теребовльском — муж Куль-мей; у князей Давида и Олега Святославичей Черниговских некто Торчин был даже близким дружинником, участвовавшим со своими князьями в Уветичевском съезде. Хронологически все эти известия относятся к концу XI — началу XII века, то есть к тому времени, когда Русь была особенно наводнена печенегами, торками и берендеями. Поэтому в тех случаях, когда перечисленные тюрки не обозначаются по своему племенному имени, их все же надо считать, скорее всего, торками, печенегами или берендеями.

Летописные сведения о черных клобуках на Руси прекращаются на границе XII и XIII веков: в 1202 году в последний раз они упоминаются под этим общим для них именем в Лаврентьевской летописи, в 1235 году последний раз упоминаются торки, а в 1206 году — берендеи. О печенегах есть известия до 1169 года. Все эти сведения относятся к Киевской Руси, о других местах их поселений у нас есть лишь единичные упоминания в XI–XII веках, и о дальнейшей судьбе там черных клобуков мы ничего не знаем.

В последний раз в истории киевские черные клобуки упоминаются при нашествии татар, и не в русском источнике, а тюркском, у Рашид ад-Дина. Описывая разрушение татарами Южной Руси в 1240 году, он сообщает: «Осенью хулугинэ-ил, года мыши… царевичи Бату с братьями, Кадан, Бури и Бучек направились походом в страну русских и народа черных шапок и в девять дней взяли большой город русских, которому имя Манкеркан (Киев. — Ред.)». Вероятнее всего, что татары, как полагает Грушевский, вытянули пограничных черных клобуков в степи, обратив их в своих рабов[258]. В современных туркестанских каракалпаках некоторые видят потомков киевских черных клобуков[259].

Подводя итоги и сравнивая историю проникновения торков и печенегов в Угрию и Русь, видим, что эти степняки были главной силой, которая врывалась в пределы обоих государств на протяжении X–XI столетий и против которой и Русь и Угрия одинаково огораживались системой валов и засек со стражей по линии этих засек. Но так как эти тюрки все же не переставали просачиваться внутрь Руси и Угрии и за ними двигались другие кочевники, оба государства стали селить степных беглецов на своих пограничьях или в наиболее важных стратегических пунктах. Так возникли обе главнейшие группы торков, печенегов и берендеев в Угрии и Руси — на путях с юга к их столицам: стольному Фейервару и стольному Киеву.

До середины ХIII столетия, до самого конца Киевской Руси, эти тюрки не ассимилировались с русскими (да это, вероятно, и не входило в расчеты киевских князей, которым черные клобуки тем и были ценны, что представляли своеобразное конно-стрелковое войско с особой степной военной тактикой); до самого конца Киевской Руси мы видим их кочующими по Поросью, в вежах с «жены и дети и с стады и скоты многое множество». Нечто подобное было и в Угрии, где печенеги как раз до конца XIII века, не ассимилируясь, занимались скотоводством и коневодством, несли коннострелковую службу; еще в конце XV века в Угрии можно было видеть печенегов в халатах и оригинальных их шапках. К сожалению, у нас нет сведений о том, что представляли собою те многочисленные villae Bissenorum (города печенегов), которыми пестрят угорские грамоты, и многим ли отличались они от поросских черноклобуцких станов?

Что же касается значения печенегов, торков и берендеев в политической жизни обоих государств, то и в этом будет у Руси и Угрии немало сходных черт. Оба государства первоначально были наводнены ими. Огромный наплыв печенегов в X–XI веках в Угрию был еще многочисленнее, чем печенежско-торкское проникновение в Русь в первой четверти XI века. Но в Угрии печенеги попали в более крепкие тиски государственности, чем в Киевской Руси, и их роль поэтому во внутренних делах Угрии была несравненно скромнее. На Руси клобуки, поселенные у самого нерва тогдашней политическом жизни — Киева, были втянуты как военная сила в начавшиеся с 30-х годов XII века беспрестанные междоусобные войны князей за столицу. Отсюда та исключительная роль черных клобуков в политической жизни Южной Руси. В Угрии же шарвизские печенеги, расположенные под Секеш-Фейерваром, ни в чем похожем не участвовали, хотя Угрия знавала междоусобия и борьбу различных претендентов за угорский престол. Мы знаем лишь один смутный намек на подобную роль угорских печенегов — их, как уже говорилось, видят в упоминаемых хроникой «язычниках», измена которых решающим образом повлияла на исход борьбы короля Иштвана IV и его племянника Иштвана.

Но несмотря на то, что политическая роль печенегов в Угрии была менее значительна, чем на Руси, они до расселения в середине XIII века по Угрии новой волны тюркских беженцев — половцев были самым существенным азиатским элементом в Угрии. В этом отношении мы опять видим аналогию с Киевской Русью, в которой до татарского нашествия элемент печенежско-торкский (вместе с берендейским) был также наиболее значительным по сравнению с другими восточными.