Половина неба

Boston, MA

— But you know. There’s one more thing I have to tell you. I'm lesbian.

Мы переглянулись. Я почувствовал, что Маша сейчас не выдержит и улыбнётся. Тогда я быстро спросил очень серьёзным тоном.

— You say it because you think it will affect your work? — Терри, явно приготовившаяся на всякий случай к обороне и вооружённой защите gay pride, слегка растерялась.

— No, noway.

— Then it’s okay. Right? — Я взглянул на Машу, которая старательно прятала улыбку, но тут уж не выдержала и притворилась, что закашлялась.

— Yep, it's fine.

Терри появилась в доме по той единственной причине, что предыдущего бэбиситтера, Джейн, дебелую студентку факультета истории искусств Университета Бостона, пришлось уволить. Мы вернулись с дня рождения Мирры, а на следующее утро Лиза, болтая ножками на высоком стуле и поедая блины, — настоящие, Маша отказывалась кормить ребёнка панкейками из полуфабрикатов, — заложила Джейн с поторохами.

— Why are you rubbing your eyes, honey? Haven’t you slept well? — спросил Мартин.

— They were yelling all night.

— Who?? — Маша оторвалась от плиты.

— Jane and that guy.

— What guy? — Мартин присел возле Лизы. — Tell me.

— I don’t know, — that guy. But they were yelling right downstairs. And she was yelling: «Never come again», and he was yelling «You, stupid witch». And then I heard the door slap. Is Jane a witch, really?? A real witch??

Мартин посмотрел на Машу, Маша посмотрела на меня и сказала по-русски:

— Давай, Лиза, заканчивай с блинами и иди, свой костюм примерь, а то уже мы скоро к бабушке с дедушкой поедем, не успеешь.

Лиза быстро цапнула последний кусок блина с арахисовым маслом, запихнула его в рот и побежала наверх.

— Руки помой!

— Хорошо, — крикнула та.

— So, it’s «stupid witch». Thank God for this bastard’s bad pronunciation, — задумчиво сказал Мартин и добавил — Don’t you think we need a new babysitter?

Терри была уже четвёртой. До неё была слабослышащая, не владеющая английским мексиканская домохозяйка, подруга уборщицы. Ещё была девушка, младшая сестра интерна из клиники Мартина, — эта очень хорошо сходилась с Лизой, очень — но именно в силу того, что никакой разницы в умственном развитии между ними не наблюдалось. Третью претендентку, Димину дочь, мы взять никак не могли, хотя она всем была хороша. Но Дима был страшно недоволен, ворчал, что нечего заниматься глупостями вместо подготовки к SAT и заранее взял с Маши клятву, что Катя останется безработной, и мы не могли нарушить эту клятву — никак.

«Мы не могли». Я всякий раз оказывался внутри этого «мы» с такой же лёгкостью, с какой человек, накурившийся травы, обнаруживает себя в телевизоре, среди действующих лиц очередного фильма с Брэдом Питтом или Гвинет Пэлтроу в главной роли. Если хочешь сохранить рассудок, ты вынужден всё время напоминать себе, что трип через полчаса закончится. Настоящие trippers не утруждают себя такими глупостями, — и приход, разумеется, у них в десять раз сильнее, тормоза придумали трусы. Но отходняк, отходняк, страшно представить. Если хочешь избежать абстиненции, помни, не забывай, что ты сидишь с ней и выбираешь бэбиситтера только потому, что Мартин уехал на срочный вызов к очередной шиншилле или морской свинке, а она сказала тебе:

— Слушай, ну посмотри на них вместе со мной. Свежим глазом, а?

И ты сидишь, смотришь свежим глазом, американские девочки-подростки, глухая мексиканка, но видишь ты только одно: старое издание «Тома Сойера», ещё советское, привезённое Машей из неизвестно каких соображений, из сентиментальных, должно быть, видишь и понимаешь, что точно такой же обшарпанный розовый том стоял на полке в твоей московской квартире, пока не перекочевал год назад к Андрею, десять лет — как раз подходящий возраст для Марка Твена, так мне показалось… И ты теряешь ощущение места и времени, — если немедленно не выдохнуть сладковатый дым, не вынырнуть сейчас же, то тебя так накроет этой водой, что жабры, которые ты отрастил за последние две недели, ничем тебе не помогут. Выдыхай, бобёр, выдыхай.

Выдохнуть пришлось через два часа, — когда Лиза помахала мне лапкой через заднее стекло «Лексуса», в котором они втроём отправились обедать к его родителям. Маша заранее извинялась, что вот, в Хэллоуин им придётся бросить меня днём на три часа… потому что оба старших О'Брайена соскучились по внучке, откладывать они уже три раза откладывали, и ради бога прости, но правда же ты пойдёшь с нами to trick-or-treat, пойдешь же, пойдёшь же? Пойду же, конечно, но до этого, раз такое дело, смотаюсь на Cape Cod, хорошо? Дадите мне вторую машину? «Лексус» принадлежал Мартину, мне досталась ее «Тойота».

Бип-бип, — сказала «Тойота», — бип-бип, а внутри, поразительным образом, ничем не пахнет, уж не знаю, чего я ждал, — ничем кроме пластика и освежителя в красной баночке, формой напоминающей флакон «Клима». Я не достаю ногой до сцепления, — ну, то есть, достаю, но как-то плохо, шарю рукой за спиной, слева, слегка придвигаюсь, пристёгиваюсь, ремень провисает на груди, я как будто пытаюсь поместить себя в очерченное Машиным телом пространство — и понимаю, что от желания у меня сейчас затрясутся руки, и быстро вставляю ключ, поворачиваю, смотрю на себя в зеркало, поднимаю козырёк, наконец, выдыхаю. «In this kind of situation you have to really control youself», — говорит радио в тот момент, когда я выворачиваю на Шестое. «Спасибо, — отвечаю я вслух, — это прекрасный совет. Прекрасный. Знать бы, кого благодарить». «You are listening to NPR. — с готовностью отвечает радио, — this is «The Connection». I'm Dick Gordon».

На небольшой стоянке, обнесённой деревянной оградой, стоял только тёмно-серый «Шевроле», — серый волк, серый шёлк, серый Париж. Тойота хихикнула, я спрятал брелок в карман, подошёл к краю обрыва. Здесь не было ничего, кроме неба, песка и сосен. По песку, усыпанному хвоей, стелились перевитые корни, чуть ниже, в зарослях то ли брусники, то ли клюквы прыгала небольшая птичка. Прибалтийский пейзаж. Келомякки. Комарово. Я закурил сигарету и стал спускаться вниз, к асфальтовой, шириной ровно в две машины, дороге.

Полтора часа прогулки — вверх-вниз, вверх-вниз — по поросшим невысокими деревьями дюнам, солнце и ветер, небольшие рваные облака совсем уж неизвестной породы, пять плёнок. За всё это время единственным звуком, нарушавшим тишину, оказались звоночки и негромкие переговоры двух велосипедистов — видимо, отца и дочери, круживших в том же квадрате. Я долго смотрел на выпиравшие прямо из песка подосиновики с тарелку размером, но решил, что — нет, конечно, блины блинами, но есть дикорастущие грибы — это слишком. Вышел к океану, сел прямо на песок и прислонился спиной к стволу. Я думал о том, что, конечно, я был прав, здесь Тот свет, не Этот. Новое небо и новая земля, ни печали, ни боли, ни воздыхания, — и вспомнил разговор с приезжавшим в Москву коллегой, Фредом Эпстайном. Он был фотографом божьей милостью, который, к тому же, как никто разбирался в русской фотографии и всё просил познакомить его с Максимишиным и Мохоревым. Утопия, — говорил я, — это же ou topos, земля которой не может быть — где вы живёте. А он отвечал: нет, поверьте мне, я там живу, я знаю, это не Утопия.

Может быть и нет, но это всё равно земля, которой не может быть — идеально ровное разматывающееся шоссе с горящими в темноте фонариками разметки, десятки тысяч кукол в «Toys‘R’Us», по которому я, выбирая Андрею подарок, бродил два часа, — прежде чем. Знак «Hidden driveway» в посольском квартале Вашингтона, совсем уж что-то из «neverhood», из книжек про Гарри Поттера, Хогвартс-экспресс. Ничего не боящиеся белки возле Капитолия, купальщица Энгра, уткнувшаяся в гору сэконд-хэндовских тряпок при входе в один из залов Хиршхорна, холмы и городки, приколотые к поверхности земли серебристыми шпилями, огромная ива на берегу залива в Милфорде, и небо, — всё это время я думал о том, что у них здесь с небом, — оно как только что появилось на свет. Смеющееся, с редкими облаками, заведомо бесконечное, вечно молодое небо, которое никогда не упадёт, никогда не свернётся, как бумажный лист, никакая молния не прорежет его из края в край, только вон, летит самолётик, закладывает вираж чайка, — ни печали, ни боли, ни воздыхания, время не кончилось, не завершилось, а просто встало, отряхнулось и ушло. Лимб — вот слово. Такая тишина, такие облака, такие холмы, реки, — будет ласковый дождь, — а пока — ни муки, ни радости, велосипедный звонок вдалеке, девчачий голосок, дрожащая красная ягодка посреди кожистых тёмно-зелёных листьев. Сизый силурийский океан, ветер ерошит волосы, — ни единого кораблика до самого горизонта, — не вздумай назвать это место Армагеддоном, а то с Тебя станется. Don't even think about it.

Часов с собой не было, я вытащил из кармана двухдиапазонную Motorola с ивритскими буквами на клавишах, специально временно выменянную перед поездкой на привычный Siemens, пора, наверное, не хочется возвращаться в темень.

До темноты я всё-таки не успел и всё гадал по дороге, хватит ли у Лизки выдержки. Когда я вчера спросил её, в чём она будет на Хэллоуин, она отвлеклась от телевизора, встала с дивана, молча покрутилась передо мной в джинсах и футболке и села обратно.

— То есть, ты хочешь мне сказать, что это и есть твой костюм?

— I don't need it.

— Но почему?

— Because Halloween is for kids.

— Ты хочешь сказать, что ты уже взрослая?

— No. I'm not a grown-up. It’s just that I'm responsible. Kids are not.

Тут я почувствовал, что не готов дальше продолжать разговор и предоставил ответственной барышне следить за перипетиями какого-то чудовищного японского мультика по Cartoon Network.

Я представлял себе Halloween совершенно по-другому. В районе было так же тихо, как обычно, — только на домах светились гирлянды, за оконными стёклами мерцали фонарики, свечи горели неровным пламенем в выдолбленных оскаленных тыквах. Тишина нарушалась только повизгиванием совсем уж маленьких детей, звоном непонятных колокольчиков и тихими разговорами родителей.

— Я когда жил в Нью-Йорке, мальчишкой ещё, — вполголоса рассказывал мне Мартин, пока Маша с Лизкой хором говорили «Happy Halloween!», подставляя шляпу под очередную порцию леденцов, шоколадок и jelly beans, — там рядом был квартал из одних балканских эмигрантов, то ли венгры, то ли хорваты — здоровые такие лбы, насупленные, по-английски почти не говорят. Так вот приходят они на Halloween, звонят в дверь, дети стоят на пороге, молчат. А за ними маячат эти биндюжники в чёрных костюмах при галстуках — праздник же. И я быстро-быстро насыпаю конфет, потому что у меня всё время ощущение, что они сейчас достанут такие автоматы, знаешь, как в фильмах про сухой закон, — всадят в меня пару рожков, заберут все мои конфеты и дальше пойдут, в следующую квартиру звонить.

Возле очередного дома на газоне лежал светящийся скелет, как будто всплывший из травы — я вздрогнул, а Лизка бросилась поправлять ему неловко отставленную ногу. Тут с крыльца посыпались дети — Бэтмэн, Человек-Паук, Хальк, совсем мелкий ангел в розовом платьице и две принцессы — одна в диадеме, другая в бабочкиных крыльях. За детьми шли мамы — одна в бутафорских очках, закрывающих пол-лица, а другая — с нарисованными веснушками и в колпаке.

— Happy Halloween! Happy Haloween! — закричали дети.

— Okay, okay, — сказала одна из мамаш, — whom do we have here? — Но осеклась, увидев, что на Лизке никакого костюма нет.

Лизка насупилась и только было открыла рот, чтобы ответить, но так и не нашлась. Кажется, она уже жалела о своей принципиальности. Губы начали предательски кривиться, и я понял, что надо спасать положение.

— Иди сюда на секундочку.

Она отошла со мной в сторону, и я сказал:

— Tell them you're a serial killer. They look just like ordinary people.

Она так и сделала, с огромным удовольствием, — кто бы сомневался.

— Ага, — Машу это явно развлекло. — А ещё она могла сказать, что на ней костюм Wednesday Adams, на которой костюм serial killer, которые выглядят как ordinary people, right?

— Ну, знаешь, это уже какой-то постмодернизм.

Она рассмеялась. Лизка утомилась примерно на пятнадцатом «trick-or-treat», а конфеты всё равно уже никуда не помещались.

Маша водрузила шляпу на стол в гостиной, посмотрела на часы и сказала:

— Давай спать, birdie.

— I’ll take care of it, — Мартин затопал по лестнице наверх. Лизка хихикала и висла на нём.

— Okay, okay, honey, that’s enough, be good, please.

Мы вышли на крыльцо.

— Есть у тебя сигарета?

— Есть, конечно. — Я сдернул целлофан с последней московской пачки. — А вот завтра придётся что-то уже придумывать. Отвезёшь меня в магазин?

— Конечно. Как тебе на Cape Cod, расскажи.

— Знаешь, это одно из самых невероятных мест в мире. Кажется.

— Ну вот. А мы туда за грибами ездим.

— Грибы видел, да. Таких не бывает. У вас хорошо очень, ты знаешь?

— Спасибо тебе.

— Нет, правда. У меня много знакомых уехало, друзей, я иногда, про некоторых, не мог понять, зачем это. Потому что есть люди, которые явно для жизни в этой стране появились на свет. А про некоторых — про тебя, например, — это непонятно. А вот когда я вижу всё это, я понимаю, кажется. И тут уже неважно, что ты говоришь — вот работа-дом, работа-дом, неважно, что рецессия, что Лизка почти не говорит по-русски. Это какая-то такая жизнь, которой вот у меня никогда не будет, я где-то давно эту возможность проебал — дом, дети, собака, Рождество, стариться вместе, танцевать под какую-нибудь «What are you doing the rest of your life» на собственной серебряной свадьбе. Или на золотой даже.

— Ты же понимаешь, что это тоже имеет свою цену.

— Я понимаю. И она, наверное, большая. И я не уверен, что я бы хотел заплатить эту цену. И что я могу её заплатить. Проблема в том, что у меня уже никогда не будет такой возможности.

— Ну почему? Тебе тридцать лет, в этом возрасте по здешним понятиям даже жениться ещё рановато.

— Я три раза уже пробовал жениться, да? И не в возрасте дело. В чём-то другом.

— Тебя это мучает?

— Меня всё мучает, ты же знаешь.

Она не продолжила шутку, а погладила меня по голове — быстрым, коротким движением, почти украдкой, потом поискала, куда деть окурок, я взял его, коснувшись пальцами пальцев, пальцы дрогнули, я выдержал и это, не придвинулся к ней, не сделал шаг. Несколько секунд медленно проплыли между нами.

— Какие мы всё-таки хорошие зайчики, а? — сказал я с горечью.

— Ага.

Поднялся ветер, и светящиеся happy ghosts чуть-чуть тренькали о стену дома. Я докурил молча, а она смотрела на меня — тоже молча.

— Папа? Привет. Да, всё в порядке, я в Бостоне. У вас всё хорошо? Ну как сказать, через неделю, скоро уже. Нет, из Нью-Йорка, из JFK. Послушай, у меня вопрос. Вот помнишь, была такая болгарская пластинка — «Лучшие вокалисты джаза», что-то такое? Ага. Да. Если тебе не трудно — посмотри, пожалуйста, на какой стороне там песенка Синатры — «What are you doing the rest of your life» — и какая по счёту, а? Я подожду, конечно. Третья. Вот мне казалось, что то ли третья, то ли четвёртая. Нет, низачем. Я вспомнил просто. И ещё скажи, я правильно помню, что там какая-то цветастенькая обложка, яркая? Спасибо тебе большое. Да, я позвоню ещё, обязательно. Нет. Встречать не надо. Маме привет. Пока.