Половой рынок и половые отношения

Неестественный порок

Сношение с малолетними и с особями одного пола, о которых мы говорили выше, относится уже к области неестественного порока. Тут уже страсть выливается в болезненные формы, выходя за пределы здорового и нормального удовлетворения естественной потребности.

Но это только начало потусторонней страсти. Болезнь, развиваясь, не останавливается на этом. Извращенная фантазия пресыщенного и обессиленного пороком человека идет дальше. Она стремится победить физическое бессилие, заменяя одни органы другими и создавая, таким образом, нездоровую атмосферу половых настроений, в которых человек и живет, как в пьяном угаре.

Сюда относится так называемая лесбосская любовь, известная еще в глубокой древности. Тут устранено даже главное условие полового возбуждения — необходимость хотя бы близости субъекта противоположного пола. Место мужчины для женщины занимает женщина. Объясняется это, может быть, тем, что эта форма порока впервые возникла на Востоке, где женщина была поставлена в такие условия, что внебрачные сношения с мужчиной для нее были почти недоступны.

Во всяком случае, лесбосская любовь — удел обеспеченных классов, до демократии она не спускается. А поэтому и к нашей теме этот порок мало относится. Тут нет главного условия существования проституции — это необходимости услуг со стороны голодного человека для другого, обеспеченного, пресыщенного. Нет купли-продажи. Тут две женщины, подавленные вечной праздностью, витают в области нездоровой фантазии и создают себе культ из постоянного полового раздражения, оказывая друг другу услуги.

Социальное неравенство классов, являющееся прямой причиной существования проституции, в данном случае говорит только нам, что в нем, в этом социальном неравенстве заложена гибель не только рабов, но и господ. Праздность и чрезмерное питание, не регулируемое здоровым трудом, отдают этих последних во власть таких пороков, которые ведут ни к чему иному, как к самоуничтожению.

Класс, дошедший до извращения удовлетворения половых потребностей, не может существовать; он сам кладет предел своему существованию. Его историческое завтра отмечается не чем иным, как смертью. Признаки наступления этого завтра мы видим и сейчас. Так называемые старые роды, аристократические и буржуазные, в большинстве случаев производят потомков с явными признаками вырождения. Больше того, быть дегенератом становится почти обязательным для природного аристократа. Поэтому те, которые «по несчастью» случайно родились от здоровых родителей, стараются симулировать дегенерацию, чтобы таким образом воочию перед всеми показать и доказать свое аристократическое происхождение. Сам класс, значит, признал, что его потомками могут быть только дегенераты. А если в известном субъекте нет ясных признаков вырождения, то и аристократизм его происхождения сомнителен, в нем, значит, есть кровь постороннего класса, кровь плебея, так как только отсюда может еще выходить здоровое потомство.

И, когда пшют корчит физиономию полуидиота, то он этим самым бессознательно усиливается доказать, во-первых, что отец его при женитьбе не совершил мезальянса, а во-вторых, что он именно сын своего отца, фамилию которого носит, а не зачат при благосклонном содействии маменькина кучера, дворецкого или циркового атлета.

Но такой пшют и не подозревает, что он своей физиономией и мимикой доказывает еще и третье — это то, что его родители неспособны производить здоровое потомство. А это такое грозное предостережение для аристократии (буржуазной и родовой, безразлично), как класса, что она уже в одном этом должна бы почерпнуть убеждение, что «так продолжаться не может». Однако, как ни часто эти слова повторяются, все же владельцы капиталов, взявшие гибельную и для себя привилегию праздности, остаются глухими и слепыми, ни на минуту не сворачивая с раз намеченного пути… к пропасти.

Демократические классы время от времени пытаются силой своротить их с этого пути, происходят кровавые столкновения, — но владыки капитала цепко держатся за свое положение свободных от труда людей. Этот слепой эгоизм, направленный прямо против интересов потомства, тем более поразителен, что буржуа и аристократы весьма чадолюбивы. Даже и само экономическое господство и стремление к нему оправдывается, в сущности, страстным желанием обеспечить будущность потомков. Тут забывается и не принимается во внимание одна простая вещь — это то, что, оставляя потомству готовые средства к жизни, люди тем самым лишают это потомство необходимости трудиться, устраняя этим одно из самых необходимых условий жизни. Человек, поставленный в такие условия, путем обильного питания ежедневно приобретает все новые и новые физические силы, а нормального здорового клапана для траты этих сил не имеет. Правда, такой клапан мог бы создать спорт, в основу которого положены физические упражнения. Такой спорт и пропагандируется в аристократических и буржуазных кругах. Но мы видим, что число спортсменов этого рода весьма незначительно. Притом же, и это незначительное количество спортсменов падает всецело на возраст крайней молодости. В зрелых летах спорт оставляется. Это правило приложимо даже к Англии, стране спорта.

А если это так, то в конечном выводе спорт как суррогат здорового физического труда спасает от вырождения только единицы. Класс же в своем целом страдает отсутствием траты физических сил, что неминуемо ведет к постоянному и ненормальному половому возбуждению.

Праздность — мать всех пороков. Это прописная истина, которую нам приходится дополнить разве тем, что в числе детей праздности первенцем является половое извращение, порок самый скверный и в то же время самый гибельный для человеческой семьи.

Праздная фантазия, постоянно подогреваемая избытком неиспользованных физических сил, ищет все новых и новых интересов в области полового вожделения. И если Сафо культивировала лесбосскую любовь, то мужчины в свою очередь додумались до возможности обходиться без помощи женщины.

Но об этом мы уже говорили в начале нашей работы, а поэтому и не будем особенно распространяться о формах этого порока. Скажем только, что если на Юге и Востоке этот порок захватывает достаточно широкие круги населения, от магната-аристократа до самого маленького буржуа, — то в северных странах мужеложство культивируется исключительно в высших кругах аристократов или претендующих на аристократизм. Это привилегия больших бар, в особенности занимающих исключительно высокое положение, за которыми идут и их рептилии, вроде известного в Петербурге князя…

Но это их домашнее дело, не выходящее за пределы данной социальной группы, и поэтому к нашему вопросу имеющее только косвенное отношение.

К сожалению, половые извращения этим не ограничиваются. В большинстве случаев пресыщенный человек обращается к услугам бедных, голодных людей.

Вот какую картинку мы находим в газете «Сегодня».

В 3–4 часа ночи разврат уже догорает на Невском проспекте.

Остаются только одни «головешки» — десятка два оборванных, иззябших, несчастных «жриц любви», от которых отказался последний пьяненький рябчик — приказчик или половой из трактира.

Они уныло бродят по улице, попыхивая папироской и с замиранием сердца думая о завтрашнем дне.

Завтра — голод. Ругань «хозяйки». Побои, жестокие побои «кота», который придет за выручкой и ничего не получит.

В это время появляются на Невском маркизы де Сад.

Обыкновенно это очень прилично одетые господа, по большей части в цилиндрах и с моноклями.

Заметив одиноко бродящую девушку, франт подходит к ней и презрительно цедит сквозь зубы:

— Э-э… скучно, милая?

Девушка изображает на своем испитом, затасканном лице обворожительную улыбку.

— Конечно, скучно, — говорит она, — вдвоем завсегда веселее…

Франт еще презрительнее пожимает плечами и говорит, морщась:

— Ну, какое с тобой веселье. Дурнушка ты, почти урод… А вот это, если хочешь…

Он показывает хлыст и небрежно роняет:

— 15 ударов — два рубля!

Бедная жрица любви начинает раскидывать мозгами.

Ей все равно быть битой. Если она отвергнет предложение франта, ее завтра будет истязать ее покровитель. Будет топтать ногами, колотить чем попало и по чем попало.

Уж лучше быть исколоченной хлыстом франта… Полусоглашаясь, она спрашивает:

— А вы не больно?

— Нет-с, больно… Очень больно! — говорит он…

Девушка все таки соглашается, и начинается торг.

3-4 рубля обыкновенно удовлетворяют обе стороны, и за эти деньги франт покупает право на истязание несчастной жертвы голода.

Начинается истязание.

Маркиз де Сад, понятно, сечет свою жертву не просто, а со всякими фокусами.

Иногда он входит в блок с «хозяйкой», и тогда над жертвой начинают издеваться.

Ее секут на полу, на кровати, на табурете. Секут хлыстом, ремнем, розгами.

Девушка кричит — ей завязывают рот. В промежутках ее спаивают коньяком и пивом.

Дворник слышит задушенный крик, свист розог, но рубль закрывает ему глаза и уши.

К утру, совершенно пьяную, всю в рубцах и кровавых подтеках, девушку, бросают на кровать.

Однако к вечеру она уже опять припудрена, подрумянена, одета с убогим шиком, который требуется для улицы, и готова к новым ласкам или истязаниям.

Между дамами Невского есть уже такие, которые, поймав вас за рукав, сразу предлагают:

— 3 рубля хлыстом, а ежели ремнем, то два…

Есть, говорят, такие артистки, которые так «выделали кожу», что свободно переносят 25–30 ударов хлыстом.

— Вам с криком или без крика? — спрашивают они у нанимателя.

И сообразно с этим ставят цену.

Обыкновенные проститутки, у которых кожа еще чувствительна, завидуют им страшно (!).

— Хоть от скверных болезней застрахованы! — говорят они, вздыхая. — Рубцы заживут. Кожа не платье, которое зашивать нужно, если порвется. Она сама заживает…

Число маркизов де Сад заметно прогрессирует за последнее время.

В 3–4 часа их можно видеть везде на Невском: у пассажа, у Николаевского вокзала, у Аничкина моста.

Между ними молодые франты, солидные мужчины средних лет с брюшками; попадаются даже седовласые старички.

Они шныряют по улице, заглядывая под шляпки и присматриваясь к лицам, на которых заметнее и рельефнее видна печать голода.

Картина характерная для существующих социальных отношений. Полное пресыщение тут ищет своего антипода — безнадежно голодного человека, над которым и проявляет власть денег, — проявляет в полной мере, не стесняясь никакими границами.

Жестокость! Но не одна жестокость, а с примесью большой дозы болезненной страсти, которая и ставится целью в дикой картине истязания женщины.

Хлыст, как средство для достижения полового удовлетворения, не составляет новости. Это всегдашний спутник полового бессилия, хотя применяется и различно.

Тут мы видим истязание женщины, которым и достигается удовлетворение бессильного истязателя. Но известна и другая форма, когда женщину ставят в положение истязательницы: она сечет своего нанимателя и тем доводит его до возбуждения.

Таков удел пресыщенных людей. Им приходится хлыстом выбивать из себя способность сношения с женщиной.

Но это средство слишком радикальное и не всем по силам. А поэтому болезненная фантазия и ищет выходов в другой стороне, именно в созидании известной обстановки для разврата и в замене обессилевших органов другими, предназначенными природой совсем для других функций.